Второй больше не откликался.
Первый отчаянно искал «след» Катенка. И нашел. Тончайшая «нить» привела…
…к Ней. Но Катенок на связь не выходила и присутствия своего не обнаруживала до тех пор, пока Первый не решился воззвать к Хозяину.
– К Хозяину? – взметнулась Катенок. – И не боишься?
– Мне нечего уже терять.
– Себя.
– Я часть себя потерял. Второго больше нет. – Первый искренне горевал. Он и не заметил, как привязался ко Второму. И потеряв его окончательно, Первому казалось, что он наполовину уменьшился.
– Почему вы были против Мики? – напрямую задала вопрос Катенок.
Первый не стал уточнять, что он вовсе и не был против, но не смог или не пытался остановить Второго.
– Мы посчитали, что Мика уничтожит мир эгрегоров, – виновато оправдывался Первый, вспоминая аргументы Второго. – Он же рос, значит, кто-то из эгрегоров исчезал. Этот процесс уничтожил бы в итоге весь мир эгрегоров.
– Вы этого добились, поздравляю! – торжественно объявила Катенок. – Мика его уничтожает.
– Как? – задрожал Первый. – Великий эгрегор. Эгрегор любви. Он не может уничтожить мир, в котором сам существует.
– Да ему все равно, в каком мире существовать. Он и не уничтожал бы мир эгрегоров. Если бы не некоторые, – съязвила Катенок. – Появился Мика, и вы стали познавать любовь, дружбу, заботу, привязанность, сочувствие. Вы научились принимать и понимать друг друга, а не только себя. А все потому, что с Микиным образованием в каждом из вас появилась его часть.
Первый стал понимать, что никогда прежде, до появления Мики, ни один из эгрегоров не существовал во благо другого, ради другого, вместе с другим. Они были отдельными образованиями, существующими сами по себе.
– Мика не поскупился, отдавая свою энергию: в каждого эгрегора он вложил любовь, в каждого человека. А что вы сделали? Второй сам себя убил, изгнав любовь. Он просто сгорел в ненависти, – продолжала Катенок. – И теперь все!
– Что, все? – нервничал Первый.
– Мика хотел увеличить мир эгрегоров. Потому что только у чувства любви есть особенность: сколько не отдай, оно вернется в большем количестве. Оно растет и множится, не убивая никого. Суммарная энергия энергетического пространства не оставалась бы больше постоянной и ограниченной, как раньше. И не надо было бы уничтожать других, для сохранения себя. Мир эгрегоров стал бы развиваться дальше. Ведь у этого мира было все… Кроме любви.
До Первого начал доходить смысл сказанного: они со Вторым остановили эгрегоров в развитии.
Не самих себя, а весь мир эгрегоров.
– Глупые создания, порожденные человеком! – посетовала Катенок, но видя, как мучается Первый, добавила: – Но ты не переживай сильно. Не ты, так Второй, не Второй, так Третий – кто-то все равно захотел бы уничтожить Мику. Вашей вины в том нет.
– Что теперь делать?
– Ничего. Мика спустился вниз. Советую тебе поискать подходящее тело, для сохранения себя. Иначе все энергетическое пространство станет единым целым, вязкой массой, которая начнет свое саморазрушение. Отдельно вы сможете себя чувствовать только в человеке. Также будете соединяться, расти, делиться и воевать друг с другом. Поменяется лишь форма.
– К Хозяину надо, – разволновался Первый. – Он не допустит, чтобы один из миров исчез.
– Нет никакого Хозяина! – рассмеялась Катенок. – Выдумка, легенда, иллюзия, обман, надежда. Никого нет. И помощи ждать неоткуда, учти. Это вы считали, что я делаю то, что мне вздумается, а Хозяин все спускает мне с рук. А на самом деле его не было, и нет!
– Как это нет? – в это Первый отказывался верить.
– Вот так. Нет и все. Это была ваша концепция. Трактование необъяснимых событий. Вам было удобно верить в высшую силу.
– Не может быть, – Первого залихорадило. – Такого быть не может.
– Может. И вы можете делать все, что хотите! Никто вас не защитит и не накажет, – последним заверением Катенок окончательно разбила Первого.
– А что ты будешь делать?
– Посмотрю, что будет происходить дальше. Мне кажется, мир людей себя также изведет, отвергнув любовь. Тогда придет и их конец. Без любви не будет ни одного мира. Без нее жить нельзя.
– Где же тогда жить?
– Ты б лучше подумал, зачем, – Катенок исчезла.
* * *
Она проснулась на рассвете. Потерла глаза, вспоминая события прошедшей ночи.
– Доместик? – никто не отозвался.
Ее одежда, высушенная и выглаженная, лежала на кресле.
Возле постели на тумбочке стоял открытый ноутбук в спящем режиме. По тому, что развернут он был непосредственно к Ней, Она поняла, что Доместик оставил ноутбук здесь нарочно. Щелкнула клавишами. Чистый рабочий стол, внизу значок беспроводного подключения к интернету.
Ввела логин и пароль от своей электронной почты…
«…Не знаю, что написать вместо слова «привет». Чужое оно нам. Ощущение от первого дня – зря я поехал. Денег стоит поездка много. Моих денег, за которые я продаю себя и свое время. Продаю неизвестно зачем и для чего или кого. Жизнь не проживаю, а убиваю ее на что-то. На каждодневную суету, называемую работа-сон. Промежутки достаточно короткие, чтобы их вообще можно было заметить. Место здесь, как бы описать тебе, чтобы ты поняла – закрытый охраняемый пионерский лагерь. Курить нельзя, телевизоров нет, кофе и мяса не дают… Зато что-то втирают о стремлении человека к высшей ступени совершенства, какую имели Христос, Будда и прочие. Обещают поднять по этим ступеням, как на лифте…»
«…моя маленькая. Как ты? Не отвечаешь. Молчишь. Вот и здесь пробуют настроить человека на молчание ума. Почему-то в голову приходит: «молчание ягнят». Только здесь свой пастух, который жаждет увеличения количества своего «стада». В целом, обещают три ступени: получить возможность полного ощущения жизни при условии остановки ума; расширить сознание для слияния своего «я» и окружающего мира до состояния единения; и в итоге появится возможность ощущать состояние бога…»
«…я не перестаю думать о тебе. Хожу на эти лекции и не получаю никакого эффекта. Подозреваю, что все объединения людей при разрастании постепенно обрастают своими ярлыками, обрядами, ритуалами и, что обязательно, категориями с различными градациями. По-моему, только для того, чтобы придать правдоподобный вид своим направлениям. Тут тоже много слов и названий явлений… Ты их знаешь, мы с тобой разговаривали об этом… Но внутри у меня пустота. Как была, так и осталась…»
«…мой ум не остановился. Говорят что-то про создание божественного внутри себя, чтобы оно помогало. Пробую создать себе бога. Ты не смейся. В каждой религиозной конфессии куча правил и созданных ими догм. Что в официально признанных государством, что в сектах. По сути, все одно и то же. Есть высшая сила, а мы рабы, или творцы – кто как, пришедшие исключительно для служения. В процессе или по завершению которого обещают состояние блаженства, благости, нирваны – чего-то невыразимо хорошего и вечного… По моему мнению, все, конечно, имеют благие намерения – сделать человека счастливым, но то ли окунуться надо в это полностью, то ли ума лишиться, что в поклонении выбранной конфессии ловить или создать себе иллюзию кайфа…»
«…ты не отвечаешь. Наверное, я обидел тебя, когда мы прощались. Иногда думаю, о том, что с нами произошло, но сейчас это кажется таким далеким, как сон. Часто засыпаю на этих лекциях и полупрактических занятиях по получению «чего-то». Хорошо, что тут можно лежать в отдалении на циновках. Смотрю на окружающих и становится обидно, что у меня внутри ничего не происходит. Хочется курить… И ощутить хоть какой-нибудь эффект. Иногда говорят откровенную чушь, иногда перефразируют прописные истины о добре и зле… Что же мое сознание не расширяется? И божественное не создается никак…»
«…может, они и правильно все говорят. Что для радости не нужна причина, что при высокой духовности нет личного страдания, нет страха, а есть всеприятие, нет внутреннего конфликта, нет обид и раздражения, нет злости, и все есть любовь. А моя любовь молчит. Упрямая, маленькая, непослушная. Молчит…»
«…надо всех простить и избавиться от нажитых неправильных программ. Мне, честно говоря, стало все это надоедать. Словно мне предлагают пережеванную пресную пищу. С тем же успехом я мог бы сходить в православную церковь возле дома и поговорить с батюшкой, но за меньшие деньги. Пытаюсь придумать себе бога, как они предлагают. Упорно, как первоклассник. Пробую в виде старшего брата. Но безуспешно. Он никак не визуализируется. А они говорят, что он, оно – божественное – должно мне помогать в будущем. Может, я какой ущербный? Что же, у всех все получается: дикши передавать, чакры чистить, ум останавливать, божественное создавать, сознание менять, созерцать и медитировать (тут я вечно засыпаю), всех прощать и чувствовать блаженство, а у меня – нет. Где же ты и почему молчишь? Получаешь ли ты мои письма?»
«…раздражают сорокаминутные медитации с повторением набора слов или одного слова. После них я на самом деле чувствую радость от того, что можно пошевелиться, открыть глаза и уйти… Напиши, что у тебя все в порядке!!! …Сказали о двух крайностях: полная зависимость от бога и полное его отрицание. А то без них неясно…»
«…на заводе присваивают квалификацию и разряды, здесь – уровни пробуждения. Я разозлился и ушел. После, с тем человеком, который проводил лекцию случился приступ, похожий на эпилепсию. Я в это время покурил втихаря, успокоился и вернулся. Зря, что ли деньги платил? Приступ у него, как я вернулся, прекратился, но на меня стали косо поглядывать, точно мой уход был причиной. Говорят, что какого бога себе создашь, таким он для тебя и станет: другом, карателем, волшебником, учителем, кумиром…»
«…Неудовлетворенность – это иллюзия, которую создает ум, чтобы его слушались. Ум ставит новые задачи и не позволяет насладиться тем, что уже достигнуто в жизни. Ум может жить только в борьбе. Человек может по-настоящему насладиться достигнутым, только если он может осознать присутствие дарителя (божественного). Бред какой-то. Я задал вопрос, ответили, что это эмпирическое открытие и не имеет логического обоснования. Про карму говорили… Вроде заслуженной судьбы, зарабатываемой прошлыми мыслями или поступками… Всю свою жизнь мы ищем любовь. Потому что ее у нас нет. Но мы не находим любовь. Потому что не только мы просим любовь, но и у нас просят любовь. А ее ни у кого нет. Все нищие. Поэтому никто и не получает любовь… Вопросов я задавать не стал, и так все ясно. Да ну их… Надоело…»
«…Про вхождение в царство растений и животных я слушать дальше не могу. Я беру билет на самолет. Мне все это воспринимать – никакого смысла нет. Ничего нового. Приеду, расскажу еще, о чем они говорили… Если ты меня еще ждешь…»
«…я вернулся. После работы подъезжал к твоему дому. До темноты смотрел на твои окна. Свет так и не зажегся…»
«…та же темнота в окнах. Тебя нет…»
«…я придумал тебя. Тебя не было. В окнах темно… Бога придумать не получилось, а тебя так легко оказалось создать…»
«Я улетаю по делам. Необъяснимым способом документы оказались не подписаны главным инженером. Я не знаю, по какой причине… Ты не отвечаешь мне. Пишу последнее сообщение. Нет смысла обращаться к пустоте. Через два-три дня буду снова в Москве. Надеюсь, у… Тебя все хорошо».
– Я есть! Я есть. Я люблю тебя больше жизни. Я ждала тебя. До всякой нашей встречи я ждала тебя. Я жду тебя, и ждать буду всегда, – прошептала Она, читая письма. – Каждую минуту я отрицала тебя, но ничего не получалось.
* * *
Семеныч находился на обычном пятничном совещании. Рукой подпирал голову, которая, помимо его воли, часто становилась тяжелой и пустой к вечеру от обилия ненужных и неконструктивных обсуждений насущных проблем компании. И от «переваривания тысячу раз пережеванного» он откровенно скучал, впадая в дрему, если сам не выступал с докладом.
Обсуждение проекта договора уже длилось часа три, и последние два из них Семеныч периодически впадал в прострацию, не слыша ничего вокруг. Очнулся он от наступившей тишины и обращенных на него недоуменных взглядов коллег.
– Что? – оживленно переспросил он, краем глаза скользнув по разложенным документам на столе.
Юрист многозначительно ткнул пальцем на пустующее место в проекте:
– Где подпись главного инженера? Он не подписал? В чем дело?
Семеныч приподнялся и нагнулся над бумагами – подписи, действительно отсутствовали на всех трех экземплярах: «Черт возьми! Я сам лично вчера с ним подписывал. Мы долго обсуждали его предстоящий отпуск. Он уже, наверное, жарит свое толстое пузо под турецким солнцем. Вот оказия».
– К понедельнику надо? – растерянно протянул Семеныч.
– Во вторник встреча со второй стороной. Каким образом проект договора оказался неподписанным?! – с удивлением поинтересовался генеральный директор, который считал Семеныча ответственным сотрудником.
– Честно говоря, – с неменьшим удивлением Семеныч еще раз пролистывал прошитые листы. – Я…
– Срочно оформляй командировку. Сегодня же, – вяло махнул рукой генеральный директор. – Совещание окончено, если вопросов больше нет.
Семеныч собрал бумаги со стола, отдал их секретарю и прошел в свой кабинет, будучи немало озадаченным, поскольку точно помнил, как главный инженер подписал проект вчера. Семеныч даже вспомнил, как тот щелкнул автоматической ручкой и размашисто расписался, а после отодвинул пакет документов и пристегнул ручку к записной книжке. С тех пор как появилась Она, уезжать в командировки Семеныч избегал всеми правдами и неправдами. Если раньше рабочие встречи в чужом городе по окончании сулили массу приятных «нерабочих» моментов, то сейчас отъезды не приносили никаких ощущений, кроме раздражения и усталости от перелетов.
– Вылет ночью, – проговорила секретарь в трубку рабочего телефона. Обратно в понедельник на рассвете. Машина внизу. Отель… – Семеныч торопливо убрал в сумку запечатанный пакет документов, зарядку от айпада и телефона. Выключил компьютер.
* * *
После регистрации на рейс он с тоской бродил по зданию аэропорта, бездумно глядя на толпы ожидаюших вылета: семьи с детьми, пожилые и молодые пары, веселые шумные компании.
«Так и не ответила, – с грустью подумал о Ней. – Ни разу не ответила. Обиделась? Разозлилась? Или думать обо мне уже и забыла…»
– Вам помочь? – рядом возникла девушка, продавец-консультант. Семеныч обнаружил себя около витрины с ювелирными украшениями.
– Нет, спасибо, – ответил он, но не отошел. Женские кольца были разные: с вычурными орнаментами, с разноцветными крупными выступающими камнями, с ответвлениями в виде различных узоров, широкие и массивные, узкие и витиеватые. Одно в центре отличалось от всех: нежная полоска из семи ровных сверкающих бриллиантов на золотом ободке. Это кольцо отливало невинностью и классической чистотой среди многообразия украшений.
Семеныч побрел дальше: алкогольная продукция, табачные изделия, ремни, косметика, духи – все сливалось в однообразную череду. Проходя мимо кассы, Семеныч неожиданно остановился:
– Я хочу купить то колечко, – показал он на витрину.
– Какое? – встрепенулась продавец.
– Вот это.
– Оно, к сожалению, единственное. Размер знаете? Могу порекомендовать другие. Сейчас модные тенденции…
– Я беру это, – ответил он.
Семеныч нашел номер своего выхода на посадку и присел рядом, вертя в руках коробочку с кольцом. Убрав ее в карман, он достал айпад и вышел в интернет. Ни одного письма от Нее так и не было. Семеныч не знал, читала ли Она его письма, получала ли Она их.
«Я улетаю по делам. Необъяснимым способом документы оказались не подписаны главным инженером. Я не знаю, по какой причине… Ты не отвечаешь мне. Пишу последнее сообщение. Нет смысла обращаться к пустоте. Через два-три дня буду снова в Москве. Надеюсь, у… Тебя все хорошо».
Семеныч выключил айпад.
– Небо черное. Гроза… Дальность видимости плохая. Наша категория может не попадать под эксплуатационный минимум. Надеюсь, погодные условия за время полета выправятся, иначе не разрешат посадку.
– Главное, чтобы посадка была не на том свете… – услышал Семеныч обрывок разговора, проходящих мимо него двух людей в летной форме.
«А хоть бы и на том, – невольно подумалось Семенычу. – Сколько людей живет в мире, и хоть бы один внятно мне смог бы объяснить, зачем это нужно. А главное, кому».
* * *
Посадку разрешили не сразу. Снижение прошло не совсем замечательно. Пилоты с трудом справлялись с управлением.
В салоне стоял шум. Кто-то молился вслух, кого-то тошнило, кто-то из детей кричал и плакал. Голос командира корабля призывал к выдержке и спокойствию. Стюарты напряженно следили за действиями паникующих пассажиров, не разрешая им отстегивать ремни и дергать отсеки с кислородными масками.
Колебания самолета в вихревых потоках ветра были слишком сильные, в иллюминаторы были отчетливо видны вспышки молний. Воздушное судно кренилось то на одну сторону, то резко падало, выравниваясь…
Под гул салона Семеныч отстраненно раздумывал о том, сразу ли он умрет, если самолет вдруг разобьется.
Но тут шасси ощутимо брякнулись о землю, и раздался долгожданный дружный хор аплодисментов…
Семеныч огляделся в поисках стоянки такси. Вытащил записку с названием отеля и, пригнув голову от моросящей серости дождя, поспешил к желтым автомобилям.
Водитель, прочтя название и адрес на листке бумаги, согласно закивал. Семеныч нырнул на заднее сиденье, намереваясь подремать в дороге. Но таксист оказался разговорчивым. Он поначалу пытался беседовать на ломаном английском и, судя по интонации, о чем-то спрашивал Семеныча. Видя, что Семеныч безучастно и неохотно мотает головой, водитель наконец замолчал.
До города было километров сорок. Непогода в виде монотонного дождя, глухих раскатов грома и скупых вспышек молний сосредоточилась в огромной туче, расползшейся по небу. Облачная масса неохотно перемещалась из города.
– Окей, окей, – показывал водитель в сторону города, над которым начинало проясняться.
Семеныч пожал плечами: такие погодные условия были совсем не редкостью для Москвы. Поэтому он откинул голову назад, равнодушно глядя вперед на синхронный ход дворников и не обращая внимания на периодическое бормотание водителя. Дождь постепенно ослабевал, и вскоре прекратился. Улицы были по-утреннему пустыми. Пасмурное небо еще скрывало собой восходящее солнце.
Семеныч, глядя в окно, вспомнил похожую дорогу.
«Тогда за нами ехал Ребенок, и… – он усмехнулся. – Переехал меня. Все как сон сейчас. Ее рядом нет, и нет никаких дурацких ситуаций. Ничего такого сверхъестественного не происходит. И не произойдет. Разве может автомобиль проехать сквозь человека? Конечно же, нет. У меня рассудок мутнел с Нею, вот и выдавал мне неизвестно что. Но очень реально подсовывал. Загадочная вещь – воображение. Будто оно не способность человека создания образов, а реальный мир, иногда впускающий в себя человека погостить на время».
Водитель, ругаясь и снизив скорость, внезапно переместился на разделительную полосу вслед за другими редкими машинами.
Присмотревшись, Семеныч понял причину смещения ряда автомобилей – по их проезжей части, не обращая внимания на приветственные возгласы и негодующие сигналы, шел человек. Девушка. Она неторопливо двигалась в метре от полосатого бордюра. Белая короткая юбка, обтягивающая талию промокшая маечка, в руках снятые босоножки, болтающиеся в такт шагам, рассыпанные темные пряди длинных волос.
– Твою ма… – не веря своим глазам, пробормотал Семеныч. А по мере приближения к странному субъекту, нагло мешающему движению, уверенно крикнул: – Стоп!!!
Водитель недоуменно обернулся на взволнованного пассажира. Заметив, что Семеныч открывает окно и суетливо дергает ручку заблокированной двери, щелкнул поворотником и стал выворачивать к обочине.
– Стоп!!! Открой дверь!
Автомобиль остановился, и Семеныч выскочил.
Девушка оглянулась и растерянно замерла.
К Ней спешил Семеныч.
Она побежала к нему навстречу…
– Ты… – выдохнули одновременно.
– Я… – тут же вздохнули вместе.
– Ты! Ты! Ты, – повторяла Она в машине, недоверчиво трогая его лицо. – Откуда ты?
– Откуда ты? – повторял Семеныч, целуя Ее ладони.
Водитель с нескрываемым изумлением смотрел на них в зеркало заднего вида: как они с трепетом смотрят друг на друга; как девушка прерывисто и счастливо вздыхает и пытается что-то рассказать, путаясь в словах и взмахивая руками; как мужчина достает красную коробочку из кармана и извлекает оттуда изящное кольцо; как они перемешивают все движения с невыразимо нежными касаниями губ. Они замолкали и целовались, говорили и смеялись, смотрели друг на друга и шептались. Она любовалась колечком, он улыбался. Он касался Ее волос, Она крепко стискивала его за шею обеими руками. Она стряхивала капли воды с его пиджака, он тянулся рукой к Ее загорелым бедрам. Он лукаво наклонял голову, отстраняясь, Она приближалась к нему, с жадностью ловя его взгляд и губы. Она прижимала к груди его бритую голову, он осторожно трогал Ее обгоревшие от солнца плечи.
А по запотевшим стеклам дождь снова заструился густым водопадом.
– Э-ээ, – аккуратно напомнил о себе водитель, понимая, что встреча может длиться вечно, а стоянка на этом участке дороги запрещена.
– Едем, – ответил Семеныч, протягивая бумажку с адресом отеля. Она мельком взглянула на название и, торжествуя, показала свой браслет с логотипом того же отеля.
– Я понял, зачем человек! – прошептал Семеныч.
– Зачем? – весело поинтересовалась Она.
– Для любви!
– Ты только не забудь об этом, – рассмеялась Она.
* * *
– Мне можно у тебя остаться? – спросила Она, когда они поднялись в его номер.
– Нужно, – улыбнулся он. – Чуть позже мне необходимо найти человека, чтобы подписать документы.
– А сейчас? – Она присела на постель, пробуя мягкость матраца.
– Сейчас, – Семеныч повесил пиджак и, начав снимать рубашку, приблизился к Ней. – Странный вопрос.
– Мы опять вместе? – Она моментально переместилась на другой край постели, чтобы Семеныч не дотянулся до Нее. Встревоженно переспросила, уточняя: – Опять вместе?
– Почему «опять»? – Семеныч схватил Ее за ногу и бесстыдно притянул обратно. – Разве мы расставались? Мне иногда приходит в голову, что мы всегда были вместе, даже когда не были знакомы. Даже, когда я уже был здесь, а ты еще не родилась, мы все равно были вместе! Вот только не знали об этом. А если бы знали, то многое можно было бы сделать по – другому. Хотя, наверное, в этом незнании тоже есть свой смысл. Типа, отсутствия памяти о предыдущих жизнях. Ну как мы можем быть не вместе? Ты собираешься раздеваться? На тебе вся одежда мокрая.
– Тут столько всего произошло! – Ее глаза расширились.
– Закончился бесплатный алкоголь? – сочувственно поинтересовался Семеныч.
– Да нет! – возмутившись, забавно взмахнула Она рукой. Семеныч поймал Ее за руку и, не отпуская, стащил маечку…
– Никак мы не можем быть не вместе! Такого ни представить, не сказать, не подумать нельзя! – энергично замотала головой Она, мысленно спросив: «Да какая же сволочь разрезала нас? Разрезала так, что обнимая его, я чувствую, как каждое его движение является моим, когда любая его мысль продолжается мною…»
* * *
Мир эгрегоров померк.
…Первый с прискорбием сообщил о том, что ушел Мика; о том, что не существует Хозяина; о том, что эгрегорам нужно подыскать себе тело, чтобы сохранить свое существование.
Все, без исключения, эгрегоры почувствовали, что ушел великий эгрегор, и что Мика, действительно наполнял их раньше. Эгрегоры стали вялыми, опустошенными и почти безжизненными. Никто из них не горел желанием спускаться в низший мир, но и ждать саморазрушения эгрегорам было страшно.
«Вот как все получилось. Таким сильным и незыблемым казался наш мир. Все было так ясно и понятно, – горевал Первый. – Конечно, Катенок спустилась в Нее, а слияние человека с эгрегором и породило великого эгрегора. Или новую, более развитую сущность, Мику. Несомненно. Все сходится».
Первый с грустью смотрел на людей, обреченно выбирая тело:
«Это ужасно. Так печально. Что-то придется делать: добывать еду, создавать жилище, обогревать себя, стареть и умирать. А что потом? Но почему Мика ушел? Почему не уничтожил нас, не превратив в себя? – Первому казалось, что это было бы менее болезненно, чем спускаться в низший мир. – Опять из-за своей тяги к свободе? К ненасилию? Но разве это – не принуждение: вынудить нас спуститься, чтобы жить?»
Тела, как назло, попадались такие, что Первому становилось еще печальнее: беспокойные, алчные, жадные, недобрые, раздражительные – материальные оболочки духа, находящегося в человеке, вызывали стойкое отвращение, и уж никак не желание вливаться в эту грязь.
«Почему же Катенок сказала, что Мика ушел в людей? Я не вижу в них любви, нет в них Мики. Маленькие отблески, и то, похожие больше на привязанность, на зависимость от кого-то или чего-то, или жажду обладания. Странно. Наверное, позже ростки превратятся во что-то большее. Новые эгрегоры больше не образовываются. Чувства съедают людей…».
Первый торопливо просматривал каждого человека на предмет будущего места обитания и отбрасывал, как гнилой огрызок. Хорошие места оказывались уже занятыми.
Мир эгрегоров таял на глазах. Все эгрегоры, напуганные скорой кончиной, торопливо спускались вниз от безысходности.
«Неудивительно, что ни Ей, ни Семенычу никогда не хотелось жить. А я еще смеялся со Вторым, что это самые депрессивные и апатичные личности на земле. Не самые. Если я попаду туда, то буду умирать постепенно и крайне болезненно. Сгнивать и разлагаться. И мечтать о полной смерти себя. Какая скука там, все время не существовать, а обеспечивать условия для существования. А жить когда?», – Первый с тоской думал о том, во что ему предстоит превратиться в скором будущем.
Суббота
– Я подпишу документы и вернусь, – сказал Семеныч, натягивая брюки.
– Ты собираешься ходить в костюме здесь? – Она выбралась из-под одеяла.
– У меня нет больше вещей, я не отдыхать приехал. Можно сходить, купить шорты и сланцы. Я все равно ненадолго.
– Насколько?
– В воскресенье ночью самолет, – видя, как Она расстроилась, добавил: – В понедельник на рассвете. Два дня наших. Я подпишу документы и буду весь твой.
– Два дня, – с горечью воскликнула Она. – Каких-то несчастных два дня. Да что за жизнь такая!
«Несчастных… – в голове Семеныча это слово сначала отпечаталось, а затем каскадом повторилось несколько раз Ее голосом. – Несчастных… Несчастных два дня…»
– Подожди меня, – продолжила Она. – Я схожу к себе, переоденусь. И Ленке скажу, что с тобой буду. И возьму себе на смену несколько вещей, чтобы не бегать туда-сюда. Ладно?
Закрывая дверь, Семеныч обратил внимание, что Она удивленно уставилась в сторону заканчивающегося коридора.
– Здесь был проход. На третий этаж, – растерянно проговорила Она и прошла несколько метров в сторону конца коридора. Но кроме стены с закрытыми дверьми четырех номеров, ничего не было. Семеныч растерянно наблюдал, как Она несчастным взглядом сканирует стену. – Тупик. Но здесь был проход на лестницу!
Она подергала ручки дверей номеров.
– Ты что? – остановил Ее Семеныч. – Совсем, что ли?
– Здесь был проход!
– Может, он был в другом крыле? В другом корпусе? – предположил он.
– Он был здесь!!! – закричала Она. – В конце коридора лестница вела на третий этаж. Выше располагался еще один номер. А теперь здесь стена!
– Не кричи! – Семеныч озадаченно потер шею. – Скажи, почему утром ты шла по проезжей части дороги?
– Там не было тротуара, – пожала Она плечами. – Машин немного было. Объехали, ничего страшного.
– А куда ты шла? – осторожно поинтересовался Семеныч.
– Никуда я шла! – в отчаянии смотрела Она на стену в конце коридора. Она подошла ближе и еще раз потрогала стену рукой. – Не понятно, что ли?
– Понятно, – ответил Семеныч. – Предельно понятно. Долго мы здесь стоять будем? Ну нет тут прохода!!! Ты что-то перепутала.
– Я ничего не перепутала. Здесь был проход. Еще вечером и сегодня утром был! Нам туда надо.
– Зачем? – Семеныч совсем перестал что-либо понимать.
– Я хотела тебя кое с кем познакомить. Показать кое-кого…
– Так расскажи. Ты с кем-то познакомилась?
– Так – ты мне не поверишь!!! – рассердилась Она. Семеныч внимательно смотрел Ей в глаза, ища в них признаки помешательства или непрошедшего опьянения.
– Я поверю тебе, – спокойно кивнул он. – Поверю.
– Не поверишь! – безнадежно махнула Она рукой. – Ладно, пойдем. Надо вернуться на яхту, где все это началось. Может, тогда проход появится и лестница. И он.
Семеныч молча зашагал за Ней, не задавая больше вопросов. Странность Ее поведения ему не понравилась: мало того, что Она не смогла объяснить, куда и зачем шла на рассвете по проезжей части под дождем, так еще и упорно утверждает, что в глухой стене утром был проход.
«Какую еще яхту? Чувствую, отдых у Нее был бурным. Не принимала ли она тут наркотики? – раздумывал он, пока они шли по длинному коридору. – На курорте расслабляются всякие люди, не исключено, что и делятся своим средством расслабления».
– Я узнаю, в каком номере наш инженер и поднимусь к нему. Если его там нет, я спущусь на завтрак и поищу его в столовой. Ты идешь переодеваться и ждешь меня в своем номере. – Семеныч говорил четко, точно остерегаясь, что Она его не поймет. – Проводить тебя?
– Сама дойду, – недоуменно пожала Она плечами. – Ты быстро?
– Моментально. Меня дождись, потом вместе позавтракаем. Ты меня поняла?
– Да, – теперь Она взглянула на него с некоторой подозрительностью. – Я буду ждать тебя у себя в номере. Ты какой-то странный.
– Не более, чем ты, – Семеныч вызвал Ей лифт и направился к администратору.
* * *
Главный инженер остановился в другом корпусе. Семенычу пришлось обойти огромный бассейн и пересечь несколько запутанных входов-выходов из холла в холл. Он торопился, ему не терпелось вернуться к Ней, чтобы удостовериться, что с Ней все в порядке.
«Даже, если Она тут что-то и принимала. Я буду здесь два дня, и Она придет в себя. Надо спросить, когда они улетают обратно. Вот не умеет Она отдыхать по-человечески!» – Семеныч постучал и подергал ручку. Дверь открылась. Прикрыв ее, Семеныч постучал еще раз и, не дождавшись ответа, открыл.
Стандартный номер на двоих: панель телевизора на стене, большая кровать, тахта в углу, пара кресел, платяной шкаф, дверь в ванную, ковер на полу…
Мужчина, в котором Семеныч узнал главного инженера, лежа на полу, беззвучно корчился в конвульсиях. Его побледневшее лицо исказила гримаса боли, а руки неправильно и безобразно выгибались в суставах, в спазме прижавшись к толстому животу. Семеныч кинулся к телефону, судорожно открывал ящики тумбочки в поисках номера администрации или других экстренных номеров.
В нижнем ящике он нашел памятку с телефонными номерами.
– Хэлп!!! Хэлп! – прокричал в трубку, глядя на извивающееся тело инженера. – Бад! Мэн бад! Человеку плохо! Хэлп.
Голос администратора прервали короткие гудки сброшенного звонка. Семеныч, косясь на мужчину, снова потянулся к клавишам, но знакомая ладонь накрыла его руку.
– Не надо никуда звонить, – сказала Она и мягко отняла трубку из его рук.
Семеныч оторопел. Посмотрел на инженера, перевел взгляд на Нее, и снова – на инженера.
– Ты что здесь делаешь?! – очнулся он. – Ты знаешь английский, немедленно звони на ресепшн!
Она не двигаясь, стояла около Семеныча и держала трубку в руках, из которой доносились гудки. Если бы он задержал свой взгляд на большее мгновение, то уловил бы, что Ее глаза были застывшими, они не моргали и не блестели. Ее матовый взгляд парализовано смотрел на Семеныча.
Но Семеныч находился в панике, поэтому ничего не заметил.
– Звони немедленно! – закричал Ей Семеныч и кинулся к мужчине. – Человеку плохо!
– Нет никакого человека, – прозвучал Ее спокойный голос. – Это корчится то, что внутри него. Ты не должен был этого видеть. Уходи отсюда.
Семеныч не слышал. Он взволнованно склонился над мужчиной и попробовал докричаться до него:
– Где-то болит? Что надо сделать? Лекарства, воды? Сердце? Что?!
Семеныч хотел повернуть лицо инженера на себя, но его рука совершенно неожиданно прошла сквозь вспотевший лоб мужчины и остановилась на ковре, уперевшись пальцами в короткие ворсинки. Семеныч в ужасе отдернул руку и вновь хотел коснуться мужчины, но опять его руки не ощущали тела и свободно проходили сквозь туловище до ковра.
– Какие люди! – хлопнула дверь. Семеныч на секунду оторвал взгляд от пола на звук. В номер вошел круглолицый и краснощекий полный мужчина. – Неожиданно!
Семеныч опустил глаза на пустой ковер. Посмотрел на свисающую до пола трубку телефона, из которой доносились короткие гудки. Рядом валялась сумка Семеныча с документами.
Ее не было.
– А ты здесь как? – весело и громогласно спросил мужчина. – Почему на полу?
– Здравствуй, – нерешительно поздоровался Семеныч.
– Ты номер не закрыла? – обратился мужчина к своей жене. – Заходи, кто хочет, бери, что хочешь! Во, мать…
Семеныч поднялся, взял сумку, положил трубку телефона на аппарат. Откашлялся.
– Проект договора не подписан тобой. Меня командировали.
– Новости, – продолжал веселиться мужчина, который до завтрака уже успел расслабиться. – Мы вместе подписывали. Или внесли поправки?
– Нет, – Семеныч извлек из сумки три прошитых проекта. Открыл первый, но подписи были на месте. Второй, третий: все подписи оказались на своих местах. – Какая-то ошибка.
– Давай, раз пришел, – мужчина подошел к холодильнику.
– Тебе хватит, – возразила женщина. – Налижешься до обеда, а я по городу хочу погулять.
– По городу, – передразнил ее мужчина и прищелкнул языком. – Будет меня таскать по всяким лавкам и часами тряпки щупать. Вот что женщинам нужно? Какая разница, сколько у тебя платьев? У нее одних купальников, посмотри! Пять штук! Зачем? Вот у меня – шорты и плавки. И нормально.
Мужчина в доказательство оттянул резинку шорт, которая звонко вернулась на выступающий круглый живот.
– Давай сюда стаканы. Я на отдыхе.
– Допьешься до инфаркта.
– Боишься, некому будет косить траву на даче? – хохотал мужчина.
– Нет, я не хочу, – ответил Семеныч, пересматривая еще раз документы. – Но на совещании не могли увидеть отсутствие подписей восемь человек одновременно?
– Оставайся с нами! А то у меня тут компании нет! – завелся мужчина, разливая жидкость по бокалам.
– Отчего же нет? Ты и бутылка – отличная компания. Тесный, узкий круг, – констатировала его жена.
– Ты! Ты нам мешаешь. Третий – лишний.
– Хватит, я сказала! – женщина пробовала отобрать у него бутылку из рук. – Сейчас все повыливаю!
– Ну-ка, уймись! Попрошу, чтобы нас в два разных номера переселили! Ни одной тряпки больше не куплю! Обставила весь стол кремами! Стакан негде поставить! – он одной рукой смахнул все со столика. – Что ты ими мажешь? Иди пресс качай! Пузо хуже, чем у коровы. Смотреть на тебя страшно. Ты – женщина или свинья?!
– На свой погляди! – визжала она, поспешно поднимая свои бесчисленные баночки и тюбики. – Я хоть детей рожала! А ты-то?
– Это не оправдание! Могу тысячу женщин привести в пример, которые рожали и остались в форме. Скажи, что тебе проще валяться за сериалом и лопать жареную курицу на ужин. От которой меня тошнит! И от тебя тоже! С тобой поговорить не о чем, не считая погоды и цен в магазинах. Уже двадцать лет! Лучше б я сдох…
– Я пойду, – Семеныч убрал документы в сумку и направился к двери. В семейной перепалке мужчина и женщина уже забыли о нем. У них шла отчаянная борьба за бутылку в руках мужчины.
* * *
«Почему это восемь человек не могли не увидеть подписи? – ответил Первый изумлению Семеныча. – А что такого? Подумаешь, восемь. И сотня может не заметить! Если эгрегор этого захочет. Зато ты теперь здесь, и Катенок должна быть довольна».
Первый так и не нашел себе подходящего убежища. Но узнав, где находится Катенок, далеко от Нее «не отходил». И всячески хотел быть Ей полезным. Замечая, как Она изводит себя в разлуке с Семенычем, Первому не составило труда занять мыслями его коллег так, чтобы Семеныч отправился в командировку…
С Катенком Первый чувствовал себя менее несчастным, а свою неизбежную участь – менее горькой. После того, как рухнула часть его теорий, основанных на незыблемости миров и всемогуществе Хозяина, и добрая половина эгрегоров уже спустилась в людей, после того, как не стало Второго, Первый поник. Он постепенно угасал. В некогда спокойных размышлениях все чаще сквозили пессимизм и тревога. Первый стал беззащитным, неуверенным и беспомощным.
«Семеныч нечаянно оказался в искаженной проекции будущего или настоящего? А Катенок быстро среагировала, вернув время и пространство на исходную? – наблюдал за ними Первый и пытался, по обыкновению, расшифровать события. – Интересно, как Семеныч увидел Катенка? Хотя, Семеныч, кажется, уже видел эгрегоров».
«Что же мы наделали, Второй? И почему я не остановил тебя?» – вновь и вновь сокрушался Первый, тоскуя по прежнему существованию, которое сейчас виделось ему по-райски прекрасным. Первого глодало и тяжелейшее чувство вины, потому что Катенок, с присущею ей безжалостной прямотой, указала ему на то, что Второй мог бы выжить, соединившись с Первым и потеряв себя, но делать этого не стал, постоянно уверяя Первого, что держит ситуацию под контролем. И на самом деле Второй не захотел беспокоить Первого, как единственного друга, не захотел уничтожать его. Ведь, при слиянии получилась бы новая сущность. Второй пожертвовал собой.
И тут к Первому подкралась гениальная мысль. Она оказалась настолько проста и очевидна, что Первый был ошеломлен, почему до этого он не додумался раньше.
Огромная волна радости и облегчения прошла сквозь него. Первому даже подумалось, что он вновь стал больше. Как раньше, до ухода Мики. Первый воспрял духом и внезапно перестал беспокоиться за потухающий мир эгрегоров.
* * *
– Она в ванной, – открыла дверь Лена.
– Давно?
– Давно, пришла и в ванной плещется. Подождете?
– Можно на «ты». Подожду, – Семеныч поставил сумку на низкий столик и постучал в ванную. – Ты здесь?
– Да, – откликнулась Она.
– Я на завтрак, – недовольно бросила Лена, оправляя перед зеркалом яркий сарафан. Приезд Семеныча ее совсем не обрадовал.
– Нашел? Подписал? – вышла Она через некоторое время из ванной комнаты, обернувшись полотенцем, вторым Она энергично взлохмачивала мокрые волосы.
– Подписал, – не стал вдаваться в подробности Семеныч.
– Ты чем-то недоволен?
– Доволен, – Семеныч не знал, как Ее спросить. – Ты выходила из номера? Ты все это время мылась? Ты сразу поднялась в номер, когда я вызвал тебе лифт?
– Да, а что? – через паузу ответила Она. Повесила полотеце на спинку стула и достала из ящика стола круглую расческу.
– Ничего, – вздохнул Семеныч.
«Это не Она была. Опять начались галлюцинации. Как только Она рядом, не пойми что начинается. Но Она, что же, спокойно мылась и ничего не ощущала? Ее же двойник был! Ее призрак», – Семеныч отрешенно наблюдал, как Она скидывает со своего тела полотенце на застеленную кровать, надевает нижнее белье, включает фен и перед зеркалом расчесывает длинные волосы.
«Куда же подевался тот проход? Перепутать я не могла! Где Доместик? Где, в таком случае, теперь его номер? Он исчез? Может, он был раздвоением Семеныча, а вместе рядом они не могут находиться? Как сказал Доместик: «Меня нет. Вы меня выдумали… Ребенок больше не появится, потому что его и не было…», – Она в глубокой задумчивости сушила волосы и в зеркало смотрела, как также задумчиво глядит на Нее Семеныч.
– Что в Индии еще было интересного?
– Ничего. Ты разве не читала письма?
– Читала. То есть, прочитала сегодня утром. На телефоне я отключила интернет, как только сюда прилетела. Очень дорого. Поэтому, не отвечала. Я ждала, что ты позвонишь или напишешь сообщение по телефону. Впрочем, это уже не важно. А все же?
– Их идея заключается в том, – равнодушно начал Семеныч, – что в каждом из нас есть божественное начало. Нужно создать себе бога, и он начнет вести тебя по жизни.
– А ты создал себе? – Она открыла платяной шкаф, бормоча. – Джинсы одену. Ветрено сегодня. А я с утра намерзлась.
– Нет! – вспылил Семеныч. – Нет во мне ничего божественного, значит. Не создался бог у меня! Я не хочу это в сотый раз обсуждать. Открывай электронную почту и читай письма. Я все подробно расписал тебе.
– А вот, – Она не замечала, как от Ее слов заводится Семеныч. – Если бы я создавала себе бога, то я б тебя представляла.
– Прекрати, – поморщился Семеныч.
– А ты можешь допустить, что он все-таки нечаянно создался? – Она обернулась к нему. – В другом месте?
– Слушай, ты выпила опять, что ли? – совсем разошелся Семеныч, потому что воспоминания о поездке в Индию на него действовали раздражающе. Он посчитал поездку пустым выбросом времени и денег, и говорить о ней больше не желал. К тому же, происшествие в номере инженера окончательно выбило Семеныча из колеи.
Семеныч теперь уверенно связал все неральные события исключительно с Ее непосредственным присутствием.
– А ты уже встретился со мной? Налюбился? Теперь можно грубить и хамить?
– Я не грублю, – вмиг успокоился Семеныч.
– А я не пила!
– Не пила, – согласился он. – Ты кирпич.
Она, обиженно замолчав, оделась:
«Вот и расскажи ему о Доместике. Надо на яхту. Найти ее владельца. Он увидит Семеныча и подтвердит, что мы достали из моря его двойника. Потом и о Ребенке скажу».
– Поедим, купим тебе переодеться и пойдем к морю. Мне яхту надо найти, – проговорила Она, выходя. – Очень. Срочно.
Семеныч повел плечом, потому что ему было абсолютно все равно, куда идти и чем заниматься в оставшиеся до отлета два дня…
То, что Она пила пустой чай за завтраком вместо того, чтобы поесть нормально в то время, когда еда лежала прямо перед Ней, Семеныча уже не удивляло.
– Потом есть не проси, – кивком намекнул он Ей на завтрак.
Она испуганно взглянула на него, опомнившись, и Ее беспомощный взгляд живо напомнил ему Катенка. Семеныч не удержался от нежной улыбки. Она невольно улыбнулась ему в ответ и взяла тост, намазанный маслом.
– Не будем ругаться? – спросила Она.
– Не будем, – ответил Семеныч и, перегнувшись через столик, поцеловал Ее.
– Никогда не будем! – мотнула Она головой, хрустя поджаренным кусочком хлеба.
* * *
«Я нашел себе тело!!! – танцевала в Первом его гениальная мысль. – Семеныч! Какое отличное убежище! Ему не чужды размышления, как раз моя стихия. Он против насилия, и я против. А самое главное – Катенок будет рядом! Самый сильный эгрегор, который будет охранять меня, то есть Семеныча, с ее неистовой силой, с ее возможностями и безусловной любовью. А уж я, соединившись с Семенычем, постараюсь с Ней поменьше конфликтовать. Она изумительна! И так любит его. Семеныч – дурак, но я это исправлю. Он будет преклоняться перед Ней и любить Ее безумно. Я знаю, что Катенку не хватало в мире людей и мире эгрегоров – любви. Она и создала Мику. Она создала то единственное, чего не хватало никому! Она спасет мир людей! Этот мир не сможет погибнуть. Там есть Мика и Катенок».
Первый плохо представлял, что Она и Семеныч находятся в материальных телах, и время от времени они соединяются не совсем бесконтактным образом, и ему придется в этом участвовать. Ему, избегающего любого соединения, тем более, такого откровенного и интимного. Первый, существо мыслительное, сугубо платоническое, отодвигал это будущее все дальше и дальше, надеясь, что появится возможность избежать так отчаянно пугающего его действия совсем.
* * *
Гавань, где стояли небольшие частные судна, располагалась недалеко от пляжа и являла собой естественную бухту с каменистым берегом.
Она напряженно всматривалась в судна. Семеныч брел рядом, держа Ее за руку и рассматривая поблескивающие на солнце ослепляюще-белые поверхности яхт, блики на качающейся водной поверхности, гладкие камни под ногами, широкий деревянный причал, обрамленный увесистыми цепями…
– Где же эта яхта? – обеспокоенно вертелась Она по сторонам, когда они прошли вдоль гавани.
– Там же, где и проход в коридоре, – предположил Семеныч.
– Снова начинаешь свои шутки? – насупилась Она.
– Нет. Нет, – смеясь, приобнял Ее за плечи Семеныч. – Уплыла в море, наверное, твоя яхта. Вечером еще раз прогуляемся.
Она, вздохнув, остановилась и обвила руками его за шею.
– Как здорово, что ты приехал. Волшебство какое-то, – прошептала Она, смотря вдаль через его плечо.
– Я сам не понимаю, каким образом так все сложилось, и ты оказалась здесь. В одном городе. В одном отеле!
– Вон! – подпрыгнув, Она вскрикнула. – Вон яхта! Бежим!!!
Далеко от гавани, около крутого пустынного берега стояло двухпалубное судно.
– Ты знаешь владельца яхты? – уточнил Семеныч, когда Она, не раздумывая, ступила на мостик, перекинутый с берега на судно.
– Да! Только я имени его не знаю. Не успела спросить. Но он очень нормальный. Человечный такой. Жизненный, – Она почти мгновенно скрылась в дверях каюты.
Семеныч перешел по шатающемуся деревянному мостику, оглядываясь по сторонам: на верхней и нижней палубах судна было тихо. А сама яхта стояла не в гавани, а была одиноко пришвартована к каменистому берегу. Берег тянулся далее, и на несколько километров представлял собой пустырь, не примыкавший ни к территориям отелям курортного города, ни к частным строениям.
– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Семеныч, насторожившись тишиной, но никто не отозвался. – Эй!
Он вошел в приоткрытую дверь, за которой исчезла Она пару минут назад. Мгновение его глаза привыкали к темноте. Кожаные сидения вдоль стен, небольшие квадратные столики около них, вмонтированные шкафчики, на окнах опущены плотные тканевые полотна, с противоположной стороны – вход в рубку. И растерянная Она, присевшая на диванчик. Ее пальцы, дрожа, перебирали светлый кожаный ремень, негромко позвякивающий металлическими креплениями.
Внезапно Она, встав, выдернула свой ремень с джинс и начала вставлять тот, который до этого вертела в руках.
– Ты что делаешь? – возмутился Семеныч.
– Это мне ремень, – через паузу ответила Она. Показала на пол. – Вот…
Семеныч обошел удлиненный столик и чуть не наткнулся на лежащего человека.
– Он умер… – сказала Она, затягивая пряжку. – Он мертвый. Он владелец.
«Начинается», – пронеслось у Семеныча в голове.
Он нагнулся, тронув мужчину за плечо.
– Не трогай его. Надо кого-то вызвать.
– Может, он без сознания? – пробормотал озадаченный Семеныч, подумав: «Все нормально. Сейчас моя рука сквозь него пройдет, и появится живой владелец яхты, а этот исчезнет».
Но рука Семеныча вполне реально ощущала обмякшее тело человека.
– Да что ты его все трогаешь? – возмутилась Она. – Он мертвый! Видишь, руки желтоватые, а мочки ушей посинели, и шея серая? Он недавно умер. Надо позвонить куда-то.
– Откуда ты знаешь? Ты медик, что ли?
– Нет, но я видела умирающих людей. Точно так все и было.
Семеныч вспотел:
– Ты потащила меня на эту яхту! Что тебе здесь надо было?
– Откуда я знала? Я тебя не за этим сюда привела.
– А зачем? Все прогулки с тобой начинены неизвестно чем. Как саморазрывающиеся снаряды! – Семеныч не оставлял надежды, что либо мужчина жив, либо это все должно как-нибудь исчезнуть, как бывало раньше с Ребенком, инженером. – Может, пульс пощупать?
Но покачивающаяся яхта оставалась на месте, как и недвижимое тело мужчины, лежащего на боку.
– Ты зачем ремень нацепила? – совсем некстати спросил Семеныч, потому что был растерян и не знал, что предпринять дальше.
– Это мне ремень! Я ему рисовала, он сказал – сделает в подарок. Вот и рубины вставил, смотри, – на металлических креплениях поверх кожаного сплетения были округлые аккуратные вставки красного камня. Она чуть повернулась, чтобы Семенычу было виднее ремень. Протянула правую руку, на пальце которой полоской бриллиантов сверкнуло кольцо, подаренное Семенычем утром. – Семь рубинов. Как на колечке моем. Красивый ремень получился.
– Яхонт…
– Что? – переспросила Она.
– Сапфир у меня в кольце, – Семеныч показал на свой перстень с треснутым синим камнем. – И рубин на ремне. В старину их называли единым словом – яхонт. Потому что это один минерал – оксид алюминия тригональной сингонии планаксиальной группы. Синий и красный яхонт. Пара.
– Пара, – повторила Она эхом и снова опустилась на сиденье. Под валявшимся пледом что-то зашуршало. Она откинула шерстяную ткань. – Что делать-то?
– Ты у нас мастер по выходам, – ответил Семеныч. – И созданиям…
– Уйти мы не можем, оставив его?
– Не можем, – согласился Семеныч. – Что за бред? Стоим тут с трупом. Как это все со мной случается, не пойму.
– Надо до гавани дойти кому-то, – Она взяла в руки несколько листов бумаги, обнаруженных под пледом. Сосредоточенно полистала. – Ой… Это, знаешь, что?
– Нет, – мельком взглянул Семеныч на документы, исписанные иностранным языком.
– Завещание. На дату взгляни. Сегодняшнее число. Оно заверено печатями.
– Просто отлично, – прокомментировал Семеныч. – Если его убили? Заставили что-то подписать и убили. Отравили, задушили, не знаю, что с ним сделали. И докажи, что это не мы. Теперь…
– Семеныч! Я тут, честное слово, ни при чем. Если бы знала, то ни за что не пошла бы искать яхту.
– А я ничего не сказал.
– Подумал зато, – ответила Она. – Я и сама озадачена не меньше твоего. Я клянусь тебе, что меньше всего хочу доставлять тебе неприятностей.
– Но это происходит с завидным постоянством, – вспылил Семеныч. – Хочешь, не хочешь, а начинаешь задумываться. Появляешься ты, и тенью за тобою я вижу яхонтовый сумрак за горою…
Семеныч умолк. Она нахмурилась.
– Я дойду до гавани. Ты все равно не знаешь ни английского, ни турецкого. А ты с ним посиди, – предложила Она.
– Давай, чего уж. Иди, – подтвердил Семеныч. – Иди. Мне только в полицию не хватало попасть и объяснять свое присутствие на яхте с мертвым ее владельцем. Супервыходные. Приехал подписать документы, а тут ты со всякой ирреальной ерундой, как обычно. Волшебство, действительно.
Он на секунду замолчал. Посмотрел на Нее, на лежащего мужчину.
– Как здорово, что я приехал, – передразнил Семеныч Ее слова. – Думаю, ты связалась тут с какой-нибудь бандой, и утром они его убили. А ты должна была нечаянно обнаружить тело и заявить в полицию. А тут я. Кстати. И мы идем гулять по гавани. Романтическая прогулка.
– Семеныч! – топнула Она ногой.
– Растопалась. Давай топай в свою гавань.
– Иди сам! – вспылила Она. – Я могу остаться с… С этим.
– Какая любезность с твоей стороны, – сыронизировал Семеныч. – Привести к трупу. Ты как все это делаешь, никак в толк не возьму?
– Я – бегом, хорошо? – не стала Она ввязываться в дискуссию.
– Нам, – Семеныч кивнул на тело, – больше некуда спешить. Можешь не торопиться. Мы посидим. Полежим. Подождем.
Она убежала.
Семеныч опустился на пол рядом с мужчиной:
– Что, друг, все закончилось для тебя? А я вот подзастрял тут. Никак не выберусь, и что делать, не знаю. Ничего не понимаю в этой жизни. Как марионетка живу. Вырос, отучился, женился, на работу хожу. Буду когда-нибудь также лежать, как ты. Приедут, в мешок погрузят, и все. Зачем жил – непонятно. Тебе-то, наверное, уже хорошо сейчас. Ты свободен. А может, в новое тело уже брошен, и растешь сейчас в чьей-нибудь утробе – и скоро начнется все сначала.
Семеныч захотел выпить воды, но решил поменьше прикасаться к предметам на яхте. Просмотры криминальных фильмов давали стойкое представление о последствиях: следы отпечатков пальцев, допросы, следственный изолятор…
– Утром Она искала проход и лестницу, которых не было. Потом я воочию видел призрак человека. И Ее видел. Не Ее, потому что Она сама была в своем номере, а Ее призрак!!! – Семеныч выдохнул. – Кто-нибудь когда-нибудь сможет дать всему этому объяснение? Интересно, зачем Она так сюда стремилась? «На яхту надо, на яхту», – ты что-то говорил Ей? Знаешь, что последнее Она сказала, вбегая в каюту? Про тебя? «Жизненный»! Почему она так сказала?
«Несчастные два дня…» – вдруг вспомнил Семеныч обрывок Ее фразы. Сердце его тревожно застучало. И снова он обратился к неподвижному затылку мужчины:
– Сколько раз я зарекался расстаться с Ней!
По скрипучему мостику послышался звук легких шагов. Она, запыхавшись, влетела в каюту.
– Все. Как смогла, изъяснилась. Вызвали, кого надо. Ты с кем разговаривал?
– С ним, – мотнул головой Семеныч.
– Они знают эту яхту. В этой гавани она не стоит. Владелец – он. Богатый. У него где-то в городе своя вилла у моря, или как тут называются большие дома? Там у него свой причал. И у него не одна яхта. Они не знают, давно ли стоит эта яхта тут, у берега.
– Ммм, – промычал Семеныч.
Она опустилась перед ним. Накрыла ладонями его руки, которые лежали на приподнятых коленях.
– Мне нужно тебе кое-что рассказать.
– Я весь внимание, – Семеныч притворно сосредоточенно уставился на Нее. – Что еще?
– Без смеха!!!
– Ну что ты, как можно? – Семеныч поймал себя на мысли, что в данный момент его удивить чем-либо будет просто невозможно.
– Пока тебя не было. А лучше сказать, пока ты в Индии пробовал отыскать в себе или вне себя что-то божественное, я познакомилась с ним – владельцем яхты. Он прокатил меня вечером на яхте. Но не это важно. Мы из моря выловили человека.
Семеныч выразительно хмыкнул.
– Это тоже не важно. Это был твой двойник!!! – на этих словах ухмылка с губ Семеныча слетела. Он тут же вспомнил утро в номере инженера. – Внешностью, мимикой, голосом, телосложением, движениями. Я была у него в номере. Но к его номеру был проход в конце коридора и лестница, а сейчас нет. Я хотела, чтобы владелец яхты увидел тебя и подтвердил, что это все правда. Здесь, в отеле находился почти ты. Его зовут Доместик Год. Но самое странное, что он заявил, что это мы с тобой его придумали.
Семеныч настойчиво пытался осознать то, что Она говорит. Но чем больше Она выкладывала информации, чем меньше у Семеныча оставалось понимания. Ему на самом деле показалось, что его разум стремительно уменьшается или перестает функционировать.
– Он ночью убил Ребенка. Да, да! И Ребенок все время был здесь. Нарядился в арабскую одежду, с головы до ног закрытую, и был рядом. И Доместик был рядом. Это было жутко. Твой двойник, Доместик. Он открыл небеса, и оттуда полилось что-то липкое, полупрозрачное, но черное, на волка похожее. А Ребенок стоял на земле. У него окаменели ноги, а его тело втягивалось в распоротое небо. И, когда чернота упала наземь, Ребенок исчез. А потом, как птица, с земли поднялось черное гигантское облако. И небо закрылось. Этот Доместик… Он словно бог. Но я не понимаю, куда мог подеваться проход в его номер?!
– Мне покурить надо, – Семеныч поднялся.
– Ты понял меня? – спросила Она. – Что я рассказала, понял?
– Услышал, – оборвал Ее Семеныч.
– Давай сначала. Вечером я познакоми…
– Я тебя очень прошу, замолчи. Просто замолчи, – опять прервал Ее Семеныч. – Мне покурить надо. В тишине. У меня от тебя крыша съезжает.
Семеныч, доставая сигареты из кармана, вышел из каюты. Она, вздохнув, побрела следом, раздумывая про себя, что надо было бы сначала составить упорядоченный и связный рассказ, а потом предъявлять его Семенычу.
«Я бы и сама ничего не поняла из того, что я наговорила. И у меня нет доказательств. Стена в коридоре вместо лестницы. Ребенка нет. И этот помер невовремя. Хотя, Ленка видела Доместика! Она может подтвердить. Нет. Что она подтвердит? Что видела похожего на Семеныча мужчину? Но она могла и не обратить на это внимания спросонья», – Она облокотилась на перила, стоя рядом с Семенычем. Он молча курил и смотрел на воду.
К яхте по берегу приближалось несколько человек в полицейской форме. Поверх темных курток на них были бронежилеты, на головах – черные береты. Двое мужчин были в штатском, с папками под мышкой.
– Идут, – сказал Семеныч, потушив окурок о круглую металлическую пепельницу.
Пришедшие, поздоровавшись, поднялись на судно, а двое из мужчин в форме остались на берегу.
– Рашен, – сказала Она.
– Ыи, – кивнул мужчина в штатском и извлек телефон из кармана. Что-то прокричал в трубку и еще раз кивнул, обращаясь к Ней и Семенычу. – Ыи.
– Чего он сказал? – шепнул Ей Семеныч.
– Ладно, сказал. Нам, по идее, должны предоставить переводчика.
Мужчины скрылись в каюте, один из них поднялся на верхнюю палубу, а спустившись, остался стоять рядом с Ней и Семенычем, не сводя с них глаз. В открытую дверь каюты были видны перемещения мужчин, вспышки фотоаппарата. Слышался разговор, хлопанье дверьми шкафчиков и крышками сидений.
– Ты ремень старый свой бросила, – вертел Семеныч пачку сигарет в руках.
– Ну и что? – пожала Она плечами. – Этот ремень мне предназначался.
Семеныч возмущенно покосился на Нее, безнадежно махнул рукой и снова закурил.
Через полчаса к яхте подошли люди с носилками. Тело владельца яхты, накрытое тканью, вскоре вынесли.
– Ну и где переводчик? Я так понимаю, нас не отпустят? – Семеныч, нервничая, стрельнул окурком на берег.
– Иди и спроси.
– Из-за тебя все!!!
– Взаимно. Если бы ты не приехал, я бы сюда не пошла, – не осталась Она в долгу.
Семеныч передернулся и покачал головой. Двое мужчин в штатском, выходя из каюты, жестами пригласили Ее и Семеныча пройти за ними. Трое полицейских, придерживая автоматы, направились следом, несколько человек осталось на яхте.
* * *
– Сюда, – около входа в двухэтажное здание их встретил седовласый подтянутый мужчина приятной, располагающей внешности. Он показал Семенычу на лестницу, ведущую на второй этаж. Семеныч оглянулся: Она в сопровождении полицейских пошла прямо по коридору.
«Все будет хорошо», – говорила Ее извиняющаяся улыбка, когда Она обернулась.
– Офицер национальной турецкой полиции… – мужчина представился, но Семеныч не услышал ни имени, ни фамилии.
– А Она?
– Мы запишем, как вы обнаружили тело владельца яхты. Проходите, – устало произнес офицер, пропуская Семеныча вперед и запирая дверь на ключ.
Усевшись за свой стол, располагавшийся у окна, мужчина пригласил Семеныча к столу.
– Ваш паспорт, – офицер протянул ему документ. – Мы сделали копию.
«Уже из отеля доставили паспорта, – неприятно кольнуло Семеныча. – Оперативно работают».
– Все, что вспомните, – мужчина включил диктофон, достал чистые листы из своей папки, положил их перед собой и взял ручку. – Вы прилетели сегодня утром. Не очень быстро, я не владею русским языком в совершенстве.
Семеныч сел в кресло напротив мужчины. Солнечный свет из узкого окна, на котором висели поперечные жалюзи, падал на письменный стол и сидящего за ним офицера чередующимися полосами, отчего в кабинете было не совсем уютно. Он напоминал помещение из американских фильмов. Высокий шкаф по одной стене, дверцы которого были из горизонтальных металлических полосок, письменный стол, заваленный бумагами, два кресла и кожаный диван в углу.
Рядом стоял напольный вентилятор, лопасти которого покрылись толстым слоем пыли. Семеныч мельком подумал о том, что аппарат давно не включали. Пыль в падающем солнечном свете величественно и несуетливо витала в воздухе по всему пространству кабинета. Казалось, что это ее личный кабинет.
– Я слушаю, – напомнил офицер причину их присутствия в кабинете.
– Я прилетел утром для того, чтобы подписать документы для моей компании, – начал Семеныч. – Один из наших сотрудников остановился в отеле…
– Вы договаривались с Ней встретиться здесь? Вы планировали в отеле провести уикенд?
– Нет. Это совпадение.
– Случайное? – уточнил офицер.
– Абсолютно, – кивнул Семеныч. – Мы случайно встретились на дороге.
– Случайно… – мужчина быстро выводил строчки на листке бумаги. – Не хотите ли вы сказать, что познакомились в этом городе?
– Не хочу. Мы с Ней давно знакомы. Последнюю неделю я провел в Индии, и мы с Ней не связывались по личным причинам. Поэтому наша встреча здесь для обоих явилась неожиданностью.
– Водитель такси утверждает, что Она вас встречала.
«Уже и таксиста нашли, – поразился Семеныч. – Чувствую, дело серьезное».
Офицер посмотрел на Семеныча и задержал на нем свой пристальный взгляд:
– В Индии? В каком городе? По работе?
– Я находился там по собственному интересу и желанию, – Семеныч стал понемногу раздражаться. Сначала на себя, потому что зачем-то ляпнул про Индию, а потом на офицера, который, казалось, будет теперь цепляться к каждому слову. С другой стороны, Семенычу было важно, чтобы все закончилось благополучно. Все-таки обнаружить труп на частной чужой территории даже в России не сулит ничего хорошего.
– А как вы попали в Индию? Вы поклонник…
– Какое вам дело?! – рассердился Семеныч.
– Никакого, – спокойно продолжал строчить мужчина. – Так что же?
– Это не относится к делу!
– А это сейчас не вам решать, – вяло ухмыльнулься офицер.
– Тогда я вообще не буду отвечать ни на какие вопросы.
– Вы полагаете, что следствие без вас на них не ответит? И что это для вас будет лучшим вариантом?
– Нет. Я не совсем понимаю, мы здесь по какому поводу?
– По вашему поводу, – устало ответил мужчина. – Воды, чай, кофе?
– А мы надолго?
Офицер не ответил. Он встал из-за стола и подошел к окну. Просунул руку через жалюзи и приоткрыл раму. Закурил.
– Если хотите – курите, – предложил он.
– Я не люблю курить в закрытых помещениях.
– Скажите, в последнее время с вами происходило что-либо странное, необычное? – офицер стряхнул пепел на блюдце.
– Нет, – слишком быстро ответил Семеныч.
– Почему вы напряглись? – прищурившись, глубоко затянулся мужчина.
– Здесь душно.
– Что вас с Ней связывает? – спросил офицер, выкинув окурок в щель окна.
Лицо Семеныча мгновенно стало каменным.
– Вы Ее хорошо знаете? – тут же последовал другой вопрос.
– Да, – вновь солгал Семеныч.
– Вы говорили о том, что Она увидела тело первой. То есть Она первой прошла на яхту. Сколько времени Она находилась с умершим владельцем яхты наедине?
«На что он намекает? Что Она могла его убить?» – встревожился Семеныч и продолжил лгать:
– Нисколько. Двери в каюту были открыты, и я видел Ее все время.
– Она и владелец яхты при каких обстоятельствах познакомились? Они были знакомы ранее?
– Не знаю. Мы это не обсуждали.
– Как я понимаю, вы, более, чем близки? Вам не интересно, с кем и как проводила время ваша девушка? – на предпоследнем слове офицер сделал акцент, наблюдая за Семенычем.
Семеныч недовольно отвернулся в сторону. Шея его покрылась багровыми пятнами.
– Можно воды?
Офицер достал из-под стола запечатанную бутылку воды. Протянул ее Семенычу, а сам достал из папки документы. Семенычу показалось, что это те бумаги, которые Она обнаружила на яхте.
– Я покурю? – Семеныч все-таки не выдержал.
– Да, – мужчина показал рукой на окно. В это время зазвонил телефон, и офицер снял трубку с аппарата. Разговаривал он на турецком языке, и Семеныч, естественно, не понимал ни слова. Затрещал факс, и из прорези вылезло несколько листов бумаги…
Резкими и неожиданными вопросами, относящимися и не относящимися к делу, офицер сыпал без конца и края, сбивая Семеныча с толку и не давая времени на раздумье. Блюдце на подоконнике наполнилось окурками, а солнечный свет изменил угол падения. Часто звонил телефон, и офицер односложно отвечал, выслушивая кого-то на другом конце провода. Семеныч был изрядно напряжен и находился после бессонной ночи уже на пределе. Сначала он злился на Нее, которая умудрилась не только попасть в эту неловкую ситуацию, но еще бессовестно затащила туда же и Семеныча. Он выпил уже четвертую бутылку воды, когда кончились сигареты, прошло раздражение, и навалилась чудовищная усталость. Семенычу казалось, что этот день никогда не кончится. И он не мог поверить, что это происходит с ним на самом деле. Чужая страна, яхта с мертвым владельцем, за смерть которого кому-то придется отвечать.
– Вот здесь прочитайте. Все верно? – офицер протянул лист, на котором время от времени писал в течение их разговора.
– Мы закончили? – вновь напрягся Семеныч, ожидая ответа: «Да, а сейчас вы пройдете в камеру, и завтра продолжим».
– Фактически, да, – подтвердил офицер. – Осталось пару нюансов.
Семеныч читал записанное с его слов объяснение, но строчки мелкого и убористого почерка расплывались перед глазами, мешая сосредоточиться. Семеныч вдруг понял, что толком так и не рассказал подробно о том, как они обнаружили тело. Хотя на листке бумаги перед ним оказался исчерпывающий и верный отчет. Сейчас Семеныча больше беспокоило то, выпустят ли их сегодня отсюда, и разрешат ли выезд из страны в связи со сложившимися обстоятельствами.
– Наверное, все верно.
– Вы не уверены? – офицер вновь вперил жесткий взгляд в Семеныча.
– Уверен.
– Хорошо. С этим разобрались.
«Что-то еще?» – мысленно сник Семеныч.
Повисла пауза.
Офицер перелистывал и отсортировывал бумаги. Он успел сделать вывод на основе своей многолетней практики о том, что Семеныч с умершим не был знаком ранее. Но в то, что эти двое оказались на яхте случайно, офицер поверить не мог. Он в совпадения не верил, а вот в подставных лиц поверить мог. Поэтому мужчина тянул время, тщательно подбираясь к Семенычу ближе и пытаясь подойти к главному. К тому главному, из-за чего офицеру становилось некомфортно, и Семеныч начинал его раздражать. Стараясь не выказать своих эмоций, офицер думал о том, как Она и Семеныч могли попасть в столь интересный момент на яхту к самому богатому человеку в маленьком провинциальном городке, к самой загадочной и закрытой личности, за которой он наблюдал последние полгода.
И офицер решился действовать по своему плану, созревшему у него сразу же, как только его отдел выехал по вызову и доложил обстановку по телефону. Но сомнение в том, что это пара может оказаться банальной проверкой чистоты его деятельности, все же оставалось. Поэтому офицер еще с утра начал действовать предельно осторожно, чтобы на любом этапе можно было остановиться и оправдаться…
– На яхте обнаружено завещание на предъявителя. В общем, на того, в чьих руках оно окажется после смерти. Умерший владел обширным участком земли в нашем городе, и строениями на ней – соответственно. Дом и небольшой комплекс мини-отелей. К тому же ему принадлежала фабрика, выпускающая кожаные изделия. Два банковских счета.
Мысли у Семеныча на некоторое время исчезли полностью. Он слушал офицера, но вряд ли соотносил сказанное к себе.
– Но на вас, как на наследника, накладываются определенные обязательства. Имущество и распоряжение счетами переходит к вам при условии постоянного проживания в городе суммарно не менее девяти месяцев в году. Оформляется имущество в равную долевую собственность на всех членов семьи, так называемого, предъявителя завещания. Таким образом, поскольку вы состоите в законном браке, необходимо вызвать вашу жену для вступления в наследство. Иждивецы у вас имеются? Я вышлю запросы на каждое лицо.
Семеныч хранил молчание, опираясь подбородком в сплетенные пальцы обеих рук и наблюдая за безмолвным танцем пыли в узких лучах закатного солнца, проникающих полосками через горизонтальные жалюзи.
«Сколько уже времени прошло? О чем спрашивают Ее? Когда нас отсюда выпустят?» – мысли Семеныча нерво толкались одна о другую.
– Нужно пригласить членов вашей семьи.
«Какой семьи? – Семеныч, почувствовал, что пыль, кружившая в пространстве, медленно проникает ему в голову, мешая думать. – Что за предъявитель? Я?! Это розыгрыш?»
– Вы слышали, о чем я сказал до этого? – офицер заметил смятение Семеныча. Удовлетворенно продолжил: – Верно ли я выразился? Все имущество умершего по одной второй распределялось бы между двумя семьями в равных долях на каждого члена семьи. Ее и вашей. Если бы не одно обстоятельство, которое сделало вас единственным наследником.
– Подозрение в убийстве снимается? – Семеныч начинал медленно осознавать происходящее. Вспомнил, как Она сказала, что завещение датировано сегодняшним днем.
– Не было никакого убийства. Обнаруженный вами владелец яхты, мистер Меркури…
– Как? – перебил офицера Семеныч.
– Мистер Меркури. Он был заражен вирусом марбург. От наблюдения врачей отказался добровольно и спешно покинул Америку. Последние несколько месяцев он жил одной ногой в могиле. Хотя, обычно, этот вирус разрешается либо смертельными последствиями, либо относительно положительно. Мистер Меркури продержался долго. Сегодня, очевидно, у него произошел гиповолемический шок, который привел к снижению объема циркулирующей крови и вызвал смерть головного мозга. Это предварительные заключения, но думаю, после вскрытия трупа они подтвердятся. Мистер Меркури вел очень замкнутый образ жизни. Я думаю, он намеренно приехал сюда умирать. Вирус передается от человека к человеку, и теперь придется ставить на контроль вопрос о проверке тех, кто с ним контактировал. По нашим данным, в городе он ни с кем не общался, дела вел через поверенного, посредством интернета и телефона. Но Она имела с ним контакт.
– Что? – переспросил Семеныч, огорошенный медицинскими терминами. – Что Она с ним имела?
– Они были вместе на яхте. Совершали прогулку. Они могли выпивать из одного бокала, к примеру. У них могла быть половая связь. Заражение происходит через жидкостную среду организма. Слюна, кровь, рвотные массы и так далее. Она могла подхватить вирус. Передать его вам. И другим постояльцам отеля. Инкубационный период длится от трех до десяти дней. Чтобы избежать огласки, мы готовы предоставить вам клинические исследования в закрытой подведомственной больнице. Иначе закроют наш небольшой курортный город, а, как понимаете, у нас девяносто процентов экономики завязано на туризме. Во благо города, мы считаем целесообразным скрыть это происшествие. Поэтому, и причину смерти мистера Меркури, официально укажем, как сердечнососудистую недостаточность. Сейчас мы проедем в клинику. Затем, если все в порядке, мы вызовем членов вашей семьи.
«Она могла подхватить смертельный вирус?! – кровь прилила к вискам Семеныча. – Это все со мной происходит? Каким образом Она оказалась у него на яхте, если он, зная о своей болезни, ни с кем не контактировал? Да что Она за наказание такое?»
– У вас была с ней связь утром?
В ответ тишина.
– Это важно, потому что Она…
Опять тишина.
– Была?! – выкрикнул офицер.
– Конечно, – отмахнулся Семеныч, лихорадочно слушая офицера через слово. – Можно сигарету?
Офицер положил пачку на стол.
«Членов семей? Сюда? Это не шутка все?! Все тогда откроется… И у Нее, и у меня. Имеем ли мы право доставлять такую боль близким? Многим близким? Как жить после этого, зная, что мы разом нарушили благополучие по меньшей мере десятка человек?! Я приехал подписать проект договора! Что он мне сейчас говорит?» – за окном поднялся и утих гул. Семеныч, выпуская струю дыма, увидел низко пролетевший черный вертолет без опознавательных знаков.
– Вот здесь подпишите, – офицер подвинул бумаги.
– Я ничего подписывать не буду! – Семеныч посмотрел на собеседника. – Я отказываюсь от этого нелепого наследства. Вы хотите скрыть вирус марбу… Так вот, можете скрыть и мое присутствие на яхте. Иначе я не позволю оставить без внимания этот вирус. Я готов подписать отказ от всех имущественных претензий. Формально, если нужно. Пускай, тело нашла Она. И пусть Она единолично со своей семьей берет себе все.
– Это невозможно, – офицер испытующе взглянул на Семеныча. Скрепил степлером вновь выползшие листы из факса.
– Можно мне с ней поговорить? – Семеныч подлетел к столу. – Позвоните в тот кабинет, где Ее допрашивают. Дайте мне с Ней поговорить пять минут.
– Нельзя. При допросе у Нее на руках была обнаружена мелкая сыпь. Одно из внешних проявлений вируса. И повышенная температура тела. Если это вирус марбург – то следующей стадией будет мышечная слабость и геморрагическая лихорадка. Возможны психические расстройства.
«Психические расстройства?! – резануло Семеныча. – Да. Вот и Ребенок, и похожий на меня человек, который что-то сделал с небом, и несуществующий проход в конце коридора. И инженер, которого я видел после того, как провел с Ней утро. Если этот вирус заразен… Быть такого не может! Это еще неправдоподобнее, чем завещание. Похоже, тут затевается какая-то ловушка. Но кто за кем охотится?»
– Сейчас Ее отвозят в Россию. Ее пребывание в нашей стране будет скрыто. Она обратится за медицинской помощью на территории вашего государства, – продолжал атаку офицер.
– У Нее не было никакой сыпи! – вскрикнул взбешеный Семеныч.
– Утром, возможно, не было, – твердо ответил офицер тоном, не терпящим возражений. – Мы едем в клинику. Вы сдаете анализы. По дороге мы будем проезжать мимо фабрики мистера Меркури, мимо его дома. Это по пути. Но если вирус обнаружится и у вас, то вас тоже сопроводят в срочном порядке в Россию. Нашей стране такие проблемы не нужны, вы сами понимаете, что дело серьезное. Через десять дней анализ придется повторить.
– Но у меня в понедельник – обратный рейс, – пробормотал Семеныч.
– В понедельник вам вылететь не удастся, к сожалению.
«Черт, – выругался Семеныч, представляя, как подведет компанию, не предоставив проект договора на запланированную встречу; как ему придется объясняться и с акционерами, и со своей семьей; как он до результатов повторных анализов будет находиться здесь; как он заболевает, не увидев больше Ее; как Она умирает первой…»
– Где Она? – спросил Семеныч.
– Вы меня не слышали? Ее на служебном вертолете перевозят в Россию. Подпишите документы.
– Нет! Нет!!! Я не буду ничего подписывать, – Семенычу на миг показалось, что если не оставлять физических «следов», то все можно как-то уладить.
– Хорошо, не волнуйтесь, – офицер убрал бумаги в папку, очень довольный собой. Пока все шло по его плану. – Подпишем чуть позже. Не нервничайте.
– Я спокоен!!!
* * *
«Смертельный вирус?! – разволновался Первый. Его идея могла провалиться на корню. – Откуда? Катенок узнала, что я задумал? Или вновь решила поменять место обитания? Куда Мика смотрит?! Или они, будучи в человеке, не понимают, что происходит? Не видят? Ведь Она не признала Мику в Доместике, даже не почувствовала что Доместик есть ими сделанная тень!»
Первый вспомнил, как Второй говорил о том, что если эгрегор совпадает с человеком, то они становятся единой сущностью, и ни тот, ни другой не замечают подмены.
«У них пропадают возможности эгрегоров? Катенок не могла не знать, что на яхте опасность. Или Катенок не властна над Ней? Никакой болезни быть не может. Или может, если Катенок ведет свою игру, – Первый выуживал из памяти прогулку на яхте. – Из бокалов они не пили и никак не соприкасались. Значит, нет вируса, а есть прекрасное наследство».
* * *
«Она не могла схватить никакой вирус! Тем более смертельный, – упрямо стучало в мозгу Семеныча, пока он с офицером ехал через город. – Это невозможно. Все это сон, очередная галлюцинация».
– А этот вирус лечится? – спросил Семеныч.
– Редко, как я понял. Я не владею достаточными знаниями о нем. Что было в деле, то я вам рассказал, – офицер показывал на некоторые здания в городе. – Вот один из отелей, вот дом мистера Меркури. Скоро мимо фабрики проедем.
Семеныч половины не слышал.
– И как по времени будет известно, какой прогноз у болезни?
– За три недели люди умирают. Но вот случай у мистера Меркури – несколько месяцев.
– Мы выехали из города, – Семеныч взглянул в окно.
– Подведомственная нам клиника находится в пригороде соседнего. Не волнуйтесь.
– Я не волнуюсь!!!
«В России Ее точно не вылечат. Запрут в отдельный бокс, и все. И меня не пустят, если болезнь заразная, и вспышку этого вируса будут пытаться скрыть на уровне государства. Если только очень много денег дать. Завещание. Наследство. Можно ли его продать?» – Семеныч то отрицал наличие у Нее вируса, то пробовал составить план действий на случай, если заболевание все-таки имеется. Настолько происходящее было абсурдным, что Семеныча бросало в жар.
– Сколько времени займет оформление наследства в вашей стране? Она теперь вообще не будет фигурировать в деле? Только члены моей семьи? Они смогут передать все имущество мне? – не унимался он.
– Несколько месяцев. Оформление. В лучшем случае. Мистер Меркури – гражданин Америки. Все остальное у юристов по недвижимости узнаете. У меня другая специализация.
«Это долго, – у Семеныча разболелась голова от напряжения. – Это очень долго. И он что-то говорил, что жить необходимо здесь».
Семеныч не думал, что вирус может быть у него. Он рассеянно думал только о Ней и о том, что можно предпринять, чтобы исправить ситуацию. Раздражение на Нее уступило место безудержной тревоге. Семенычу и так казалось, что в последнее время почти весь его мир сконцентрировался на Ней. Даже не просто сконцентрировался, а полностью и состоял из Нее. И потерять этот мир Семеныч не был готов.
«Она не может уйти, не может заболеть, не может умереть», – Семеныча отпустило неосознанное напряжение, державшее его в своих цепких объятиях несколько последних часов, для того, чтобы сжать свою хватку еще сильнее. Он стал поглядывать на часы, распологающиеся на приборной панели автомобиля, который мчался по узкому шоссе. Небо вновь заволокло. Дорога пролегала через поля, заросшие высокой травой. За ними виднелся лес, а еще дальше, уже еле различимо – горы.
За тонированными стеклами машины смеркалось. Темное время суток поглощало в себя остатки сумерек. Встречные машины слепили дальним светом, и Семеныч прикрыл глаза. Как яркие вспышки одна за другой мелькали нечеткие картинки. Ее сияющие глаза в машине. Утренняя неожиданная встреча. Большое горящее сердце из маленьких зажженных свечей, внутри которого Она написала заветные слова из лепестков роз. Первая буква его имени из светящихся звезд на стене. Улыбающаяся луна, которую Она показала ему. Признание в любви, вырезанное Ею из бумаги и подсвеченное карманным фонариком так, чтобы свет букв перешел на стену. Разрисованная трансформаторная будка во дворе его дома, где на фоне заката изображен Ее силуэт. Надпись мылом на зеркале. Записка на лобовом стекле машины. Плакат в центре города, поздравляющий его с праздником. Его портрет карандашом, хотя Она уверяла, что не обладает художественным талантом. Тысячи ссор и признаний в любви: в электронных письмах, на обрывках бумаг; выложенные камнями на песчаном пляже, скрепками на письменном столе, написанные в сообщениях, сказанные искренним шепотом.
Сердце Семеныча рвалось и металось, представляя, как Ее уже сейчас где-то за тысячи километров, запирают в палате. Дают лекарства. И Ее бьет озноб от высокой температуры. Она кутается в колючее одеяло на больничной койке и зовет Семеныча, плача. Но вокруг равнодушные обшарпанные стены и пустая тумбочка возле железной кровати…
«Мужчины не плачут», – вдруг услышал он Ее насмешливый голос, но тотчас визг тормозов и резкий толчок оборвали Ее фразу.
– Ух, – протер лицо ладонью офицер. – Заснул. Рабочий день не нормирован. Вторые сутки на ногах. То одно, то другое.
* * *
– Что там? – Семеныч опустил окно. Вдали, ближе к лесу величественно золотился и трепетал огонь, который в темной ночи походил на гигантскую живую каплю, осевшую на землю, но тянущуюся вверх. Большое пламя неравномерно выстреливало в воздух искрящимися частицами, и казалось, доставало до темно-синего неба.
– Не знаю. Как будто машину подожгли, – офицер достал телефон. – Я вызову спасателей и полицию.
– Может, нужна помощь? – кивнул Семеныч.
– Судя по пламени, уже вряд ли, – офицер покачал головой, и автомобиль тронулся с места.
Через пару километров лоб Семеныча покрылся испариной. Неожиданно сознание Семеныча четко рассмотрело то, что горело внутри – черный вертолет без опознавательных знаков: его недвижимые лопасти винта в огне, его очертания, которые прятались в красно-рыжем задорном пламени. «Где Она сейчас? – Ее на служебном вертолете перевозят в Россию. Подпишите документы», – прозвучало в ушах Семеныча вместе с внутренним гулом, который складывался не из звуков работающего двигателя автомобиля, не из свиста ветра в щель приоткрытого окна, не из шуршащего трения шин по асфальту, а вползал в нервные окончания от грудной клетки.
– Стой!
– Что? – обернулся к нему офицер.
– Остановись. Сейчас же.
– Что случилось?
– Быстро! – взревел Семеныч. – Или моя, возможно, заразная слюна на тебе окажется. Я тебе ее в рот натолкаю.
Офицер мгновенно сглотнул и круто остановился у обочины.
– А теперь слушай. Ни меня, ни Ее на яхте не было. Мы не знаем ни о каком вирусе. Ко врачу обратимся с симптомами обычной простуды на территории своего государства. Вы сами обнаружили тело. Вам позвонило неизвестное лицо. А на яхте никого не было. Никого, кроме трупа! Наследство, если это не розыгрыш, делите сами как хотите. И с кем хотите. Как ты своим объяснишь, куда я делся – не мое дело. Вот здесь! – Семеныч вытащил из кармана телефон и для пущей убедительности показал мужчине скриншот одного из треков гитарного сопровождения своей песни. – Здесь вся запись нашего разговора. Или один щелчок, и я отправляю ее в Россию нескольким лицам, или я ее удаляю, а мы навсегда забываем о том, что когда-либо виделись. А теперь ты уезжаешь, а я ухожу. Обещаю ни в кого не плеваться. И даже надену перчатки в общественных местах, чтобы ни одна частица вируса не вышла с потом, как через жидкую среду.
– Вы хорошо все обдумали?
– Да, – ответил Семеныч.
– Какие мне гарантии, что все будет именно так?
– Такие же, как и мне. Слово.
Офицер уставился на лобовое стекло. Его побелевшие пальцы вцепились в руль. Семеныч не отрывал от него взгляда, и был готов в секунду накинуться на мужчину, чтобы иметь возможность покинуть автомобиль любым способом.
Спустя минуту тишины щелкнули задвижки заблокированных дверей.
– Всего хорошего.
Семеныч, несмотря на то, что был в ярости, все равно ощущал некоторое напряжение. Ему показалось, что стоит ожидать выстрела в спину.
Семеныч двигался медленно и скованно. Он уже придерживал рукой дверь, готовясь ее захлопнуть.
– Постой, – негромко произнес мужчина, и Семеныч внутренне вздрогнул. – Если ты или Она попытаетесь что-либо где-либо рассказать после, вам не поверят.
– Мы этого не сделаем. Нам это не нужно.
– Прощайте, – офицер кивнул.
Набирая скорость, он уже мысленно примерял погоны. Его план сработал великолепно.
«С отделом разберусь. А все наследство передам в распоряжение города, тем самым буду представлен к награде и обеспечу себе отличное местечко до конца жизни. Все сработало, как нельзя лучше. Ее подпоили и запугали болезнью. Оказавшись в России, Она, как мышка, почувствовав себя лучше, убежит домой. Этот сам ретировался, побоявшись огласки. Все вышло просто отлично! Бывают же удачные…»
Звонок телефона.
– Неприятности. Труп Меркури пропал.
– Что?! – закричал офицер.
– Обыскали весь морг.
– Кому мог понадобиться труп?!
– Не могу знать.
– Все проверили?
– Да, к сожалению.
– Видеонаблюдение?!
– Электричества не было два часа.
Офицер секунду помолчал.
– Результаты вскрытия?
– Не успели…
– Не успели?! За целый день?
– Труп исчез утром.
– И вы сейчас мне об этом сообщаете?!
– Мы искали труп. Не нашли.
Вторая линия.
– Упавший служебный вертолет обнаружен в двадцати километрах от города. Он горит. Сгорел, то есть.
– На борту кто был? – офицер вспомнил гигантское пламя около леса.
– Она и пилот.
– Почему не сообщили сразу?
– Ждали, когда пилот выйдет на связь. Предполагали поломку рации.
– Путь отслеживали?
– Нет, обновляли программы.
– О вертолете доложить по всей форме. Пассажира скрыть. К утру, чтобы все было сделано чисто.
* * *
Семеныч быстро шел назад.
«Ее в Россию переправляли на служебном транспорте, как же. Что за глупость? Вирус какой-то выдумали, – осенило Семеныча. Он тут же обрадовался. – Она ничем не больна! Все дело в этом завещании, в деньгах. Им надо было убрать нас. В клинику он меня вез. Там и вкололи бы что-нибудь смертельное. И закопали бы. Чтобы наследство на себя оформить. Да нет никакого вируса! Она жива и здорова!»
Семеныч торопливо сбежал с обочины по склону на заросшее поле. Высокая колкая трава доставала до пояса и мешала идти. Но по дороге Семеныч идти не собирался, не зная, насколько опасными последствиями могут обрасти события сегодняшнего дня. Он почти убедил себя в придуманном вирусе, и завещание тоже казалось ему непохожим на что-то реально существующее.
С каждым шагом бушевавший огонь становился ближе и больше.
Семеныч по диагонали направился к нему.
– Это не тот вертолет! – говорил он сам себе, задыхаясь от скорого шага, переходящего на бег, когда это позволяла цепляющаяся за ноги трава и мягкая, хлюпающая под ней, земля. – Это не вертолет горит! Ее никуда не вывозили. Ее не было на борту! Она уже в отеле. Я приду, мы соберем вещи и первым же рейсом улетим отсюда.
Семеныч не понимал, насколько нелогичны и сумбурны его мысли. Он шел к полыхающему пламени и бормотал:
– Нет никакого вируса, а это горит не вертолет. Дерево горит. Два дерева. Три! Опушка горит. Обычный лесной пожар…
По мере того, как он приближался, он не чувствовал жар, который исходил от огромного огня, потому что Семеныч чувствовал не менее огромное пламя внутри.
Он дошел до места…
Горел действительно тот самый черный вертолет без опознавательных знаков.
– Ее там не было. Не было, – пожал Семеныч плечами.
* * *
Смертельный озноб прошелся по всему существу Первого.
– Даже не думай! – возникла Катенок. – Ты и близко не подступишься к Семенычу. Это – мое. Никто и ничто не тронет его.
Такого поворота Первый совсем не ожидал. Любые тела могли заниматься эгрегорами без сильного сопротивления. Если, конечно, не были уже заняты другими эгрегорами. По сути, Катенок, не могла ничего сделать, если Первый решил войти в Семеныча. Дух Семеныча был пока свободен.
– Я… Я буду хорошим, – запнулся Первый. – Она и Семеныч больше никогда не поссорятся, и их чувство будет самым большим на земле. Я полюблю Ее.
– А мне это не надо! – рассердилась Катенок. – Не касайся чужого.
– Катенок. Катеночек, – бормотал Первый несчастным тоном. – Семеныч только лучше станет. Он перестанет злиться и раздражаться. Он любить тебя будет. Он успокоится. Ему самому хорошо станет, когда я проникну в него. Я буду верен тебе и его душой, и его телом.
– Нет!!! – взревела Катенок. – Мне не важно, какой Семеныч, плохой или хороший, любящий или ненавидящий. Он мой! Понятно тебе? И никакая дрянь к Семенычу не приблизится!!!
– Нет, не понятно, – сознался Первый. – Так же будет всем лучше. И Семенычу, и Ей, а значит и тебе. И Мике.
– Мне не нужны искусственные добавки! – в бешенстве кричала Катенок. – У нас все прекрасно с Семенычем! И без эгрегоров, без людей, без богов, без условий. Вам не понять этого, рабы иллюзий, чувств и мышления!
– Ой, – Первый смущенно показал на землю. – Там, кажется, что-то случилось.
– Черт, – выругнулась Катенок. – Из-за тебя все. Нельзя надолго выходить из тела! Это смертельно опасно для человека. Больше я видеть тебя не желаю. Иди в какого-нибудь монаха и философствуй в свое удовольствие. Чуть беды не случилось!
– Там занято все! – воскликнул Первый.
– Сам прошляпил, – пробормотала Катенок.
– Я к Мике пойду!
– Куда хочешь, туда и иди! А к Семенычу не приближайся, иначе я засуну твою сущность в маньяка. Исстрадаешься.
Первого свело судорогой. Телесные наслаждения ему были чужды. И, если он хотя бы принимал то, что происходит между мужчиной и женщиной по их согласию, то на все остальные извращенные формы физической страсти смотрел с неимоверной брезгливостью. С его точки зрения, это было мерзко. Попадать в такое тело – равносильно мучительной смерти с презрением себя.
* * *
Огонь освещал несколько метров от края себя. Все остальное, удаленное от пламени, пространство являлось кромешной тьмой. Семеныч обходил горящую неровную окружность, не обращая внимания на то, что кроме огня ничего не видит. Внутри обугленного вертолета все пылало, и жадные яркие языки вырывались из двери и зияющих окон вверх, сливаясь воедино. То, что было в вертолете, давно стало частью огня.
В сгоревшей и тлеющей траве поблизости валялись куски искореженного металла, под ногами хрустели мелкие осколки стекла…
«Странно, что офицер не захотел остановиться и посмотреть, что горит. Либо он знал? Что, если вертолет взорвали намеренно, а он убрал других свидетелей найденного завещания? Хотел заграбастать имущество Меркури себе? А меня вез в клинику или убить? Ну и убил бы возле пожара, а тело оттащил бы в огонь…»
Семеныч споткнулся о человека, лежащего лицом вниз. Сначала Семеныч принял его за обгоревший черный ствол дерева или часть вертолета, и только рассмотрев, он различил голову, поджатые под тело руки и склеенные огнем, точно приварившиеся, ноги.
Семеныч обошел вертолет по кругу в видимой от огня полосе.
– Ее нет здесь. Она не летела в вертолете, – сказал Семеныч и отошел дальше, где высокую траву не тронул огонь. – Ее задавили вопросами и повезли в клинику. Она, перепугавшись, подписала отказ от наследства. А сейчас офицер даст команду. Ее выпустят. Уже отпустили. Она меня в отеле ждет.
Семеныч метр за метром огибал вертолет по следующему кругу. Руками он лихорадочно раздвигал траву, а ногами тщательно водил по земле, боясь что-либо пропустить.
Сделав еще круг, и еще раз напомнив себе, что Ее не было и не могло быть в вертолете, Семеныч отошел дальше и снова пошел по окружности, почти вслепую обшаривая траву.
Это место его не отпускало. Семеныч и не думал возвращаться обратно. То, как долго он будет бродить около вертолета, Семенычу тоже не приходило в голову. Он шел словно на автомате.
Круг вновь замкнулся. Семеныч двинулся на полметра в сторону и опять пошел, все так же торопливо и судорожно раздвигая руками траву. Ноги проваливались во влажную землю. На обувь налипала грязь, делая шаг тяжелым, скользким и неуверенным.
Он остановился. Дышать стало отчего-то тяжелее, хотя Семеныч находился от огня дальше, чем ранее. Грудь сдавило, и Семеныч понял, что не в силах больше обходить упавший вертолет и убеждать себя в том, что Ее не могло быть в вертолете.
Непрерывно потрескивающее пламя заметно уменьшилось. Видимость значительно снизилась. Семеныч стоял, пытаясь привести дыхание в норму.
По его спине прошел ощутимый холод.
Семеныч стремительно развернулся: повсюду темнота, а трава уходит в бесконечный мрак. Шоссе не освещалось, но это Семеныч знал, когда они проезжали мимо. Но Семеныч не понимал, почему не видно фар проезжающих автомобилей. Он не мог сейчас сообразить, что дорога находилась наверху склона, и располагась далеко, а глаза его ослеплены ярким огнем, на который он время от времени невольно смотрел. Семеныч огляделся и понял, что теперь не знает, в какой стороне шоссе. Вокруг была чернота.
* * *
Пространство ослепло, оглохло и замерло. Только сердце Семеныча стучало тревожно громко. Исчезли все звуки на свете, кроме жутких ударов его сердца, которые в абсолютной тишине мира ритмично раздавались на многие километры. Закладывало уши от гулкости и безысходности. Земля под ногами мягко расплывалась, точно плотная вода. А тело Семеныча вновь обдало холодом. Удары его сердца стали замедляться.
Семеныч почувствовал, что не слышит второго сердца. Ее сердца. Оно мертво молчало в ответ.
Семеныч, не шевелясь, несколько минут смотрел в одну точку. Ему казалось, что он смотрит в темноту. Сознание возвращалось вместе с шумом окружающей действительности и вялым треском пламени.
Он внезапно стал различать Ее бледные раскинутые руки, повернутую на бок голову, разметавшиеся волосы, закрытые глаза, полуулыбку на лице, полоску живота, видневшуюся между футболкой и ремнем, рваные на бедре и коленке джинсы. Оказалось, что Семеныч уже несколько минут смотрел на Нее и не видел, точно его разум не хотел показывать Ее Семенычу.
Не в силах преодолеть тот единственный метр, который оставался до Ее тела, Семеныч опустился на колени.
«К черту все миры! Хорошие, плохие, прекрасные, ужасные, внутренние, внешние, параллельные, те и эти. Если Ее в них не будет. Пусть будет один, какой угодно. Там, где будет Она. Она. Единственная любимая за всю жизнь», – Она была не просто любимой, Она и была его жизнью в последнее время. Она являлась для него тем, что составляло само содержание его жизни. Семеныч неожиданно понял, что он только что нашел смысл своей жизни. Мгновенно нашел и моментально потерял.
Теперь он осознал бесполезность своего богоискательства, потому что именно Она и была его богом. Пусть несвятым, несовершенным, неправильным, не таким уж и хорошим, невсемогущим, несправедливым, но все-таки той высшей силой, его душой, к которой тянулся он сам.
Семеныч почувствовал, что жить ему дальше незачем.
* * *
Семеныч в отчаянии кинулся к Ней. Сжал в охапку.
Она была прохладной, как земля, на которой Она лежала. Одежда Ее была влажной, как мокрая трава. Семеныч прижал Ее к себе, еще ничего не понимая. Сдавливал Ее до хруста, до боли, которая расползалась по всему его существу…
…Пока не почувствовал слабое сопротивление в Ее теле, которое вмиг вывело его из состояния оцепенения.
Он ослабил объятия и стал гладить Ее лицо быстрыми движениями своих, вспотевших от нервного напряжения, пальцев.
Она хотела открыть глаза, но Ей это не сразу удалось. Чуть приоткрыла веки и закрыла опять. Полуулыбка сползла, а губы плотно сжались.
– Где больно? Где у тебя болит? – Семеныч не знал, что нужно говорить. Он ничего не чувствовал, кроме всепоглощающего счастья. Поэтому бормотал одно и то же, как сумасшедший. – Что болит? Где больно? Что больно?
«Дышать», – хотела сказать Она, но лишь беззвучно пошевелила пересохшими губами.
– Здесь жарко от огня. Я отнесу тебя подальше. Я все сделаю. Сейчас будет хорошо, – сбивчиво и обрадовано пробормотал Семеныч. Он бережно взял Ее на руки и пошел прочь. – Сейчас все будет!
Вой сирен машин скорой помощи, сигнальные трели полицейских и пожарных автомобилий приближались, и Семеныч сориентировался, где находится шоссе. Поскольку с дороги до места можно было добраться разве что на танке, Семеныч понял, что в запасе есть время, а двигаться нужно навстречу звукам, потому что, вероятнее всего техника шла из города.
Семеныч торопился в сторону города, насколько позволяла мягкая почва, колючая трава и ноша на руках. Обнаруживать себя возле горящего вертолета Семеныч не решился, не понимая, что Ей требуется неотложная помощь, и каждая минута может стать бесповоротной точкой. Когда мыщцы плеч и рук стало сводить от напряжения, он аккуратно опустил Ее на траву и присел рядом. Путь до города предстоял неблизкий, и Семеныч раздумывал о том, безопасным ли вариантом будет поймать попутку подальше от этого места.
– Ты двигаться можешь? У тебя сильно болит? – Семеныч заглядывал в Ее глаза. – Ноги, руки – ты чувствуешь их? Ты была в вертолете? Вы упали? Тебя выбросило? Или ты успела выбраться? Ты надышалась гарью? Отравилась дымом?
В ответ Она слабо кивала и еле заметно мотала головой, а потом попыталась приподняться к его лицу. Семеныч замолчал и наклонил ухо к Ее губам.
– Я тебя люблю, – еле слышно шепнула Она, и знакомо добавила: – И очень хочу воды.
Семеныч наконец рассмеялся, прикладывая Ее ладони к своим губам, щекам, глазам. Она провела пальцем по его мокрым ресницам, и притянула его лицо к себе, чтобы коснуться губами той слезы, которой совсем не место в его глазах.
– Маленькая моя! Как хорошо, что ты, – Семеныч не мог подобрать слов для продолжения фразы. Он не мог сказать «жива», но он и не мог сказать «не умерла». Это оборванное предложение оказалось на удивление завершенным.
– Как хорошо, что ты! – повторил он, глядя на Ее слабые движения, но уже открытые и блестящие глаза, которые слабо отражали скупой лунный свет.
Она застенчиво улыбнулась и смущенно повернула голову в сторону, уткнувшись в его бедро.
* * *
– Хотель… – Семеныч показал на браслет.
– Тэн, – водитель объявил стоимость поездки и открыл заднюю дверь. Семеныч расположил Ее на заднем сидении.
– Алкоголь, – с ударением на первом слоге, Семеныч кивнул на Нее.
– Есс, – понятливо закивал водитель. Очевидно, туристы в подобном состоянии были не редкостью.
Семеныч нырнул рядом, придерживая Ее. Странная история, казалось, закончилась. Мистер Меркури с редким вирусом. Завещание на немалое имущество. Офицер, который целый день изматывал Семеныча своими вопросами. А потом, дождавшись, когда сам Семеныч, наконец, не выдержит, внезапно отпустил его. Семеныч остерегался полиции, и пока автомобиль двигался по улицам города, он часто озирался назад и внимательно посматривал вперед. Семеныч считал, что нужно быстрее добраться до отеля, попробовать перезаказать билеты, и, как можно скорее, покинуть эту страну. Немного беспокоил паспортный контроль на границе, но сейчас Семеныч старался об этом не думать. Ведь, это несущественная реальная мелочь в сравнении с исчезновением людей и призрачным Ребенком, фантомным образом инженера, трупом владельца яхты, целым днем мутного допроса и горящим вертолетом…
– Пройдем через сад… Зайдем с веранды, где столовая… Там сейчас никого нет… Я не хочу идти через холл в таком состоянии, – с трудом произнесла Она, когда они оказались в непосредственной близости к отелю.
– Хорошо, не беспокойся, – кивнул Семеныч и жестами показал водителю на дорогу, огибающую отель и ведущую к морю. У шлагбаума машина остановилась.
Семеныч взял Ее на руки и понес вперед, обходя стеклянную будку охранника.
– К морю, – сказала Она, когда Семеныч, пройдя длинное здание одного из корпусов отеля, свернул к саду, который плохо освещался по ночам, и в темное время суток там обычно никого из отдыхающих не было.
– Чего? Сейчас в номер и врача вызову, – возразил Семеныч, понимая, что в таком состоянии они не улетят. – Я тебя таскать не собираюсь всю ночь.
– Я немного там полежу. Недолго. Потом встану. Пожалуйста, я хочу побыть на свежем воздухе. Там ветер. Дай мне подышать. Я прошу тебя. Мне на ветер надо.
– Разговорилась, – притворно недовольно буркнул Семеныч, хотя на самом деле он безумно обрадовался, что Она стала разговаривать. И речь Ее была связной и по-обычному требовательной.
Скользнул взглядом по Ее лицу, но не заметив привычной усмешки в ответ, невольно встревожился. Послушно понес Ее к побережью.
– Дай воды, – попросила Она, когда Семеныч опустил Ее на лежак.
– Тут соленое море.
– Из бара принеси.
– Раскомандовалась, – Семеныч оглянулся, прикинув в уме, что дорога туда-обратно займет минут пятнадцать. Оставлять Ее одну на пустынном и темном берегу Семеныч не собирался. – Нет. Вместе в номер отправляемся. Или здесь сидим без воды.
Она промолчала, попытавшись облизнуть губы. Устремила спокойный взгляд на море и сложила руки на груди, всем своим видом показывая, что выбрала второй вариант.
– Вытащи у меня из-под пояса паспорт, он мне трет.
– Вернули?
– Ну да, – сказала Она и снова замолчала, полуприкрыв веки. – Он уже каким-то образом там был. У них…
– Мой тоже. У администратора забрали. Ты, наверное, его не забирала после оформления?
– Не-а, забыла.
Семеныч потоптался около Нее, разминая задеревеневшие руки. В слабом свете, распространяющемся от дальних фонарей и мягко исчезающем в воздушной среде, Семеныч заметил черные пятна и полосы копоти на своей одежде. Скинув обувь, он прошел к воде, снял с себя футболку и руками обтерся по пояс. Порывистыми движениями вымыл лицо, шумно сплевывая воду.
Она неотрывно и задумчиво смотрела на его нечеткий силуэт. В теле чувствовалась слабость и пустота, шевелиться Ей не хотелось. Хотелось лежать так всегда и смотреть на Семеныча. Она чувствовала такой совершенный комфорт, что даже ощущение жажды исчезло.
– Эй! – позвал Ее Семеныч.
Она не отозвалась, чтобы не нарушить состояние блаженства, которое сплеталось из теплого ветра, запаха моря, плеска волн и любимого мужчины.
Семеныч прополоскал и отжал футболку. Влажным концом стал осторожно вытирать Ее лицо и руки от сажи.
– Ты плачешь? – провел пальцем по Ее глазам.
– Да, – подтвердила Она. И добавила, словно прощаясь: – Я не хочу расставаться с тобой.
– Ты не выдумывай ничего! – Семеныч скомкал футболку и отправил ее в стоящую неподалеку урну. – Належалась? Пойдем.
Он просунул руки под Нее.
– Я сама. Поставь меня.
– Давай, – усмехнулся Семеныч и поднял Ее. Он не убирал рук от Нее, потому что стоять Она все-таки не смогла, и чуть было не рухнула на землю. Семеныч подхватил Ее на руки.
– Я не хочу расставаться с тобой, – твердо повторила Она.
У Семеныча сжалось в груди.
– Не выдумывай, – повторил и он.
– Мы все вовсе никакие не родственники и даже не любимые. Мы чужие друг другу самостоятельные души, которые потом редко встречаются снова на том свете или в другой жизни, – Ее голос дрожал, точно Она признавалась Семенычу в чем-то сокровенном, делилась тревожащей Ее проблемой, которую никто не в силах разрешить. Переспросила, уточняя, слышал ли он Ее. – Понимаешь меня?
– Это остальные редко встречаются. А мы – другие. Я сделаю одну штуку, и у нас все будет в порядке, – сказал Семеныч, присаживаясь с Ней на каменный высокий бордюр и переводя дыхание. Они пересекли пляж и достигли садовых дорожек.
– Какую?! – с надеждой спросила Она.
– Мы подпишем с тобой соглашение, в котором укажем, что после этой жизни мы становимся единой сущностью. Квантовой, – пробуя пошутить, улыбнулся Семеныч. Но тут же согнал улыбку, заметив, что Она внимательно и со всей серьезностью ожидает от него решение беспокоящего Ее вопроса. Семеныч напустил на себя самый глубокомысленный вид, на который был только способен. – И все.
– Разве там будет действительно наше соглашение?
– Безусловно, – ответил Семеныч. – Даже не сомневайся. Все просьбы исполняются, все желания. Не сразу, конечно. А наш договор будет еще и закреплен обоюдным согласием и добровольно принятым решением. Это нерушимо.
– Ну да, – возразила Она. – Все очень много хотят.
– В этом и проблема. Если у человека тысяча желаний, то они все и исполняются на одну десятую процента. А если – одно? То на сколько?
– На сто, – обрадовалась Она. – Ты мне составь это соглашение. Сегодня же.
– Сегодня мы вызывем доктора и… – Семеныч сделал паузу. – И придумываем, что про тебя соврать. Что случилось в вертолете?
– Я не знаю. Был хлопок, и вертолет стал падать. Я видела, как загорелся пилот. И сразу же я, как мне показалось, открыла глаза и увидела тебя. Я не помню самого падения. Как я выбралась – тоже.
– Что было до этого? – пробормотал Семеныч, внутренне содрогнувшись от недавно увиденного тела обгоревшего пилота.
– Как в тумане. Я попросила попить, мне сразу дали бутылочку напитка, типа, холодного чая. У нас продают такие. Потом стали спрашивать, как мы обнаружили труп, а потом стали выяснять какие отношения меня связывали с владельцем яхты, как долго я с ним была знакома до этого, и как давно я его знаю. Но! – Она встрепенулась. – Его никто не убивал! Он был чем-то смертельно болен. Вирус…
– Марбург, – закончил Семеныч.
– Ты запомнил? – удивилась Она.
– На макбук похоже, – вновь улыбнулся он, вспомнив излюбленную марку ноутбука.
– Не похоже, – возразила Она.
– Кому как. Что было дальше?
– Что-то страшное, – ответила Она. – Я чувствую зуд по всему телу. Меня спрашивают, записывают, а у меня все чешется. И голова становится тяжелой. Они говорят, а я их голоса слышу не сразу, а спустя время, и медленно соображаю, что ответить.
– А потом?
– Потом, – пыталась Она восстановить в памяти события дня. – Потом… Что же было потом? Они сказали, что в срочном порядке надо сдать кровь, попросили где-то подписать, и даже не дали тебя увидеть. Я попросила тебе позвонить, но что они ответили – не помню. А тело продолжало гореть и чесаться. Какой-то кошмар: люди сидят, а мне хочется содрать одежду и пройтись наждачной шкуркой по коже. Мне в тот момент уже ни до кого было. Лишь бы доехать до врача и вколоть хоть что-нибудь. Они сказали, что ты еще только будешь давать показания, а мы вернемся через час. Потом мы поднялись наверх. На плоской крыше находился вертолет. Мне очень обидно стало. Я никогда не летала над городом, и тут не смогу даже насладиться полетом, потому что голова чугунная, а тело горит…
– Ты могла подхватить этот вирус. Сыпь – одно из проявлений.
– Ерунда, – уверенно отмахнулась Она. – Скорее всего, это была аллергическая реакция на предложенный мне напиток. И никакой сыпи я не помню.
– У тебя, вроде, никогда не было аллергии.
– Но я никогда и не пила этих химических напитков. Сейчас и на солнце-то аллергия у людей возникает сплошь и рядом, а что за химия содержится в продуктах – никому не известно. Мы это…
– Что?
– Не будем сейчас вызывать никакого врача. Я нормально себя чувствую.
– Ты на ногах не держишься!!!
– Шок, наверное. К утру все пройдет, я уверена.
Семеныч перехватил Ее удобнее и поднялся с бордюра.
– Сейчас до номера дойдем, там видно будет.
– Ты вон там иди, – кивнула Она. – В той стороне дверь в столовую не закрыта, мы через нее сразу в коридор попадем к лифту. А то я вся грязная и ты. Еще и полуголый.
– Наплевать.
* * *
Семеныч опустил Ее на кровать.
– Завещание это, – раздевался Семеныч. – Странно все. А что ты подписывала?
– Я не помню. Мне не до этого было. Сказали подписать, я и подписала, а может и ничего не подписывала, лишь бы быстрее уйти. Мне плохо было, говорю же тебе.
– Ладно, – Семеныч подошел к Ней, снял обувь, расстегнул ремень. – Не были мы ни на какой яхте и не видели, и не знали этого Меркури. Забудь об этом раз и навсегда. Уезжать надо отсюда поскорее.
– Кого не видели? – переспросила Она.
– Фамилия владельца яхты – Меркури, – уточнил Семеныч. – Приподнимись немного, я стащу с тебя джинсы. Как Меркурий. Планету знаешь такую?
– Ртуть.
– Почему ртуть? А теперь руки вверх – освобождаемся от футболки! – приговаривал Семеныч, помогая Ей.
– Меркури – переводится как ртуть. Один из переводов. Ртутные капли быстро перемещаются по ровной поверхности, поэтому ей и дали имя бога Меркурия, который тоже быстро бегал. И планета эта самая быстроходная.
– Куда он бегал? – рассмеялся Семеныч.
– Когда по делам, когда от кого-нибудь. Бог торговли и воров. Чего б ему не побегать? И еще ртуть назвали Меркурием философов.
– Каким был отличным творцом этот парень, да что уж… Теперь не вернуть. Каким был отличным творцом этот парень, со странной фамилией Ртуть, – неожиданно проговорил Семеныч, перебирая Ее кожаный ремень. – Ни царапинки на нем. Как новенький. Даже ни одного пятнышка сажи. Все вещи твои на выброс, а этот словно только что с витрины.
– Здорово, – вяло пробормотала Она. – Я на бок хочу. Подложи мне одеяло с двух сторон, чтобы я на спину не падала. Я на спине спать не умею. Я спать хочу.
– В душ давай отнесу сначала, – предложил он.
– Не сейчас. Я засыпаю.
Семеныч обложил Ее диванными подушками, придвинув ночник, рассмотрел Ее кожу, удовлетворенно отметив, что никих следов сыпи у Нее не имеется. Укрыл одеялом. Потрогал прохладный лоб. Тихо окликнул.
Она не отозвалась.
– Ну и хорошо. Спи, – Семеныч собрал всю Ее одежду и выкинул в мусорное ведро. – Спи. Нет никакого вируса, нет завещания. Все кончилось. Но, если допустить, что если где-то прибывает, то где-то и убывает. Значит, я очень правильно сделал, что отказался от завещания. Я мог бы потерять тебя.
Он убрал паспорта в сумку, пересчитал деньги, проверил пакет с проектом договора. Ушел в ванную комнату. Долго стоял под водой, смывая с себя напряженный день, а в голове вертелись строки: «Парень со странной фамилией Ртуть».
* * *
Из ванной Семеныч вышел взбодрившимся. Под жесткими и прохладными струями воды стала созревать мелодия. Он включил айпад, устроился около Нее на подушках и открыл программу. Некоторое время Семеныч ничего не слышал и не видел, утонув в новой композиции. Он отдавал себе отчет в том, что написание музыки является для него лишь «уходом от реальности», когда проблемы прячутся от суетливого ума и становятся не такими назойливыми. После этого становилось спокойнее. Так Семеныч снимал стресс. Его правая нога касалась Ее бедра под одеялом, точно так Семеныч некоторым образом не прерывал связь между собой и Ей…
Но чувство тревоги, немного приглушившись написанием мелодии, неожиданно стало вновь нарастать. Семеныч вытащил наушники и взглянул на Нее: выражение Ее лица казалось безмятежным, веки были сомкнуты, губы – полуоткрыты.
Но его лодыжка ощущала жар, исходящий от Ее кожи. Семеныч нагнулся – Ее дыхание тоже было горячим.
«Надо вызывать врача. Она не нравится мне. Попить-то забыл дать, когда пришли! – ругнулся он на себя. Встал с постели. – Попросить градусник на ресепшене? А толку? И так ясно, что температура повышена».
Позвал Ее. Нет ответа. Даже не пошевелилась. Легонько потряс за плечо. Тишина.
Походил по комнате, не сводя с Нее глаз. Оделся. Взял с собой айпад.
* * *
Возле ресепшена Семеныч раздумывал, какое написать сообщение, чтобы перевести его на турецкий язык. Сонно потирая глаза, к нему вышел молодой парень. Он что-то пробормотал.
«Как же мне улетать теперь? – подумал Семеныч. – Проект договора нужен на работе. Ее я оставить не могу. Не в самолет же на руках тащить».
Семеныч вопросительно взглянул на парня. Тот выжидающе и учтиво посмотрел в ответ.
«Нужно отправить пакет документов курьерской службой. Срочно», – набрал Семеныч на айпаде и нажал кнопку перевода.
Парень жестом попросил айпад и напечатал в ответ: «Укажите адрес. Я свяжусь с фирмой и уточну стоимость».
«Следующей стадией будет мышечная слабость и геморрагическая лихорадка, – некстати вспомнились слова офицера, и тревожная мысль сомнением закралась к Семенычу: – А если это вирус? Если все это – правда?!»
«Мне нужна частная клиника. Возможно ли вызвать сейчас доктора без огласки? Анонимно?» – набрал Семеныч.
Парень кивнул и взялся за трубку.
«Частная. Анонимно», – Семеныч подчеркнул два слова. Показал парню.
Тот снова кивнул.
* * *
– Я учился у вас, в России, – самодовольно произнес приехавший через час доктор. – Понимаю по-русски. Ее на спину переворачивайте. Что у вас произошло?
Семеныч молчал.
– Что случилось? – мужчина перефразировал предложение, предполагая, что изначально неправильно выразился.
Семеныч аккуратно вытащил подушки и мягко опустил Ее на спину. Покосился на доктора и опять промолчал.
– Вы знаете, что произошло до того, как она оказалась в этой постели? – мужчина в третий раз попытался выяснить причину вызова.
Семеныч вздохнул, выдохнул, и выпалил:
– Или она выбиралась из горящего дома, или она упала с большой высоты, или…
Доктор поднимал Ее веки, заглядывая в зрачки, выслушивал дыхание, щупал пульс, пальпировал тело, поворачивал голову, проверял мышечный тонус, осматривал небольшие ссадины и синяки. Семеныч видел, что Она ни на что не реагирует. Доктор обернулся к нему:
– Или?
– Вирус Марбург.
Брови доктора поползли вверх от непомерного удивления. Он протер салфеткой вспотевший лоб.
– Я вызову машину. Ее необходимо обследовать.
– А вы за рулем? – спросил Семеныч. – Я Ее одену и сам понесу.
– Можно, – согласился доктор. – Собирайтесь. В одеяло ее заворачивайте. Не нужна ей одежда.
Воскресенье
Семеныч сидел, положив руки на широкий подоконник. Палата была небольшая, но уютная: кровать у стены, тумбочка, ночная настольная лампа на ней, встроенный в стену узкий шкаф, перед дверью – маленькая душевая и туалет. Кремовые жалюзи на окне, за которым занимался рассвет, нежно-розовые стены, бежевая плитка на полу – комната казалась светлой даже при выключенном свете. Если бы не запах лекарств, проникающий из-за двери, верхняя половина которой была из матового стекла и неясный глухой шум характерный для больничной суеты, то назвать это помещение палатой было бы весьма затруднительно.
Ее привезли после процедур и опустили на постель. Она так и не приходила в себя с того момента, как заснула в отеле. Поправив тонкую подушку под Ее головой, медсестра поставила Ей капельницу. Семеныч молча вздрогнул, когда толстая игла несколько раз входила и выходила, не попадая в тонкие вены на внутреннем сгибе Ее локтя.
Медсестра жестом показала на перевернутую вверх тормашками полную бутыль с прозрачной жидкостью и кнопку вызова на стене. Семеныч кивнул, и медсестра плотно заклеив пластырем иглу, вышла.
Ее голова была повернута к стенке, и Семенычу приходилось, периодически приподниматься и смотреть на Ее лицо, потому что, видя Ее, пусть и закрытые глаза, ему становилось спокойнее. Она была переодета в широкую рубашку голубого цвета, но, несмотря на больничное одеяние, обездвиженное тело и умиротворенное выражение лица, совершенно Ей несвойственное – сейчас Она казалась Семенычу, наоборот, ближе и роднее.
Он придвинул стул к Ее постели, и, то сидел, обнимая Ее ноги, то, привставая, заглядывал в лицо, которое по-прежнему оставалось отстраненным, то, вдруг, вскакивал и нарезал круги по свободным шести метрам в палате, то поправлял одеяло, то поворачивал вплотную жалюзи, то приоткрывал окно, то закрывал окно, то включал ночной светильник, то выключал его…
…И вновь нетерпеливо заглядывал в Ее лицо, ища успокоения или тень движения под Ее веками.
Доктор зашел в палату к вечеру.
– Вы можете вернуться в отель, – мягко напомнил он Семенычу, глядя в его усталые и красные глаза. – Вам надо отдохнуть.
– Нет, нет, – занервничал Семеныч. – Мне тут обязательно нужно находиться. Она чувствует, когда я рядом. Ей это нужнее. Понимаете? Она почувствует, что я ушел. Мне нельзя уходить. Что с ней? Вы сделали анализы?
Доктор присел на второй стул. Так же, как и Семеныч, привстав, заглянул Ей в лицо.
– Что у Нее? – нетерпеливо повторил Семеныч.
– Я опасаюсь нагружать вас медицинской терминологией, в которой вы вряд ли что-либо поймете. Тяжелая чепно-мозговая травма без переломов основания костей свода черепа, тупая травма живота, внутрибрюшное кровотечение. И у Нее проблемы с внутренними органами: смещения, ушибы, гематомы…
– С какими органами? – уточнил Семеныч, услышав пару понятных ему слов.
– Со всеми, – кратко сказал доктор.
– А вирус?
– Результаты еще не пришли.
– Понятно, – растерялся Семеныч. – Но… Это как-то лечится? То, что у нее?
– Я не делаю прогнозов. Слишком неблагодарное дело, – по его тону Семенычу стало ясно, что ничего хорошего доктор сказать не может, а плохого – не хочет. – Вы можете спуститься в столовую или прогуляться. Сходить за сменной одеждой.
– Нет, – отказался Семеныч.
– Я лично побуду с ней, – произнес доктор, отметив про себя беспокойное поведение Семеныча.
– Тогда я покурить бы спустился.
– Идите. Я дождусь вас…
* * *
Ночью Семеныч сидел рядом и прислушивался к Ее дыханию, которое было почти неслышным. В памяти всплыл тот долгий и мучительный сон Катенка, когда она пропала в первый раз на несколько дней, а потом вот также долго спала.
Только на этот раз дела обстояли гораздо ужаснее…
Мягкий свет уличных фонарей освещал комнату, фары проезжающих машин проползали по стене, в приоткрытое окно тянуло ночной прохладой, за дверью изредка возникали и стихали звуки шагов, гудели колесики каталок и капельниц. Семеныч щелкнул кнопкой выключателя ночной лампы.
– Хочешь, на бок положу? – предложил он.
Он повернул Ее голову, а затем и тело, подоткнув одеяло.
– Так удобнее? – опять спросил он у безмолвия.
– Удобнее, – решил Семеныч и опустил свою голову на подушку рядом с Ее лицом. Теперь не нужно было заглядывать – оно было обращено в его сторону. Семеныч забывался сном на короткие мгновения. Очнувшись, с беспокойством озирался по сторонам и снова клал голову рядом с Ней: так Семеныч ощущал Ее слабое дыхание. Иногда его становилось не слышно, у Семеныча все обрывалось внутри, он обхватывал Ее руками, прижимая свою голову к Ее лицу. Секунда, две, полминуты – и вновь слабый вдох и выдох. Семеныч вставал, умывался холодной водой и опять присаживался у постели.
Понедельник
К обеду понедельника Семеныча угнетало необъяснимое чувство тревоги. Утром забегал доктор, бегло осмотрел Ее и, ничего не сказав, ушел. Медсестры не приходили ни ставить капельницы, ни делать уколы.
После полудня в дверь почти сама вкатилась тележка. На ней стояли бутылочки с питьевой водой и накрытые тарелки с едой. Семеныч даже не успел увидеть, кто втолкнул тележку в палату. Дверь, как быстро открылась, так же моментально и захлопнулась. Завесу на двери Семеныч давно опустил, ему не нравились ходячие тени за матовым стеклом в коридоре: будто они намекали, что там есть движение, а здесь – нет.
Семеныч даже не приоткрыл сферические блестящие крышки с тарелок, которые назывались смешным словом: «баранчик». Отодвинул тележку в противоположный угол. Выпил воды.
«Почему ничего не делают?» – Семеныч несколько раз нажимал кнопку вызова, но никто не пришел. Он выходил в коридор, но медсестры что-то бормотали на незнакомом языке, разводили руками и, как показалось Семенычу, сторонились его, не желая понять, чего он хочет. Семеныч не замечал, что глаза его от бессонных ночей горят лихорадочным блеском, подбородок и щеки покрылись щетиной, мятая рубашка в пятнах и разводах от воды, а в его отрывистой и незнакомой медсестрам речи чувствуется отчаяние и агрессия.
Айпад, который мог бы помочь с переводом, разрядился еще на рассвете, когда Семеныч очнулся от очередного забытья. Ему послышалось, что Она опять сказала: «Я не хочу расставаться с тобой».
– Тихо. Соглашение о слиянии в единую сущность составлю, а то я обещал, – улыбнулся Ей Семеныч. – Это все исправит.
Доктор зашел вечером. Притворил за собой дверь.
– Родным позвонили? – спросил он.
– Зачем?! – удивился Семеныч.
Доктор осторожно произнес:
– На всякий случай. Состояние тяжелое.
– Она просто спит!!! – раздраженно крикнул Семеныч. – Спит!
– Да, – мгновенно согласился доктор. – Пусть будет так.
– Можно, – Семеныч запнулся. – Я на час отойду. Посидите с Ней? Если Она проснется – испугается. Скажите, что я сейчас подойду.
– Идите, – негромко сказал доктор. – Я побуду.
– А вирус? – Семеныч с трудом вымолвил, ожидая как удара по голове положительного ответа.
– Не подтвердилось. Я его и не опасался. Где Она могла его здесь подхватить?
– Нигде, – обрадовался Семеныч. – Конечно, очень глупо было с моей стороны думать, что это вирус марбург. Значит, все в полном порядке.
– Угу, – пробормотал доктор, с сочувствием глядя на Семеныча. Но Семеныч отогнал неприятные мысли.
– Почему Ее не лечат? Сегодня никто не подошел. Может, какие-то нужны лекарства? Я понесу все расходы! У меня есть деньги!
– Деньги? – растерянно протянул доктор. – Предложите их богу. Может, он окажет вам платную услугу. Все необходимое для Нее сделано.
– А… – пытался сообразить Семеныч. – То есть, больше пока ничего не нужно? Возможно ли Ее перевезти в Москву?
– Вы как себе представляете такое путешествие? Не трогайте Ее. Недолго уже осталось.
– Да. Точно, – Семеныч не слышал доктора. – Вот встанет и поедем. Конечно, Ей трудно будет перенести полет.
* * *
Семеныч поднялся на второй этаж отеля к Ее номеру.
– Где вы пропали? Нам завтра утром обратно улетать нужно. Телефон у нее отключен. В твоем номере тоже никто дверь не открывал. Где вы были?!
– Нигде мы были, – рассеянно ответил Семеныч. – Собери мне вещи. Мы. Назад. Обратно мы полетим вместе.
– А где она сама?
– Спит, – ответил Семеныч. – Очень устала. Спит.
– Передай ей, что она изгадила мне весь отпуск. Вы мне его испортили оба, – Лена открыла шкаф и сдирала с вешалок Ее одежду. – Спасибо вам огромное. Я понимаю, что у вас тут романтические встречи на берегу моря, катания на яхте и прочее. Но так не делается!
– Хорошо. Передам, – Семеныч стоял около стены, пока разъяренная Лена металась по комнате и бросала вещи в чемодан.
– Почему у нее телефон недоступен?!
– Потерялся, – Семеныч сделал паузу. – Ты не могла бы позвонить ее семье, а лучше написать, что у нас все в порядке.
– У вас?! Так и написать? – язвительно переспросила Лена, застегивая молнию чемодана.
– В смысле, у вас.
– Ее муж с детьми в деревне. И он не знает, что она здесь. К тому же у них какие-то семейные разборки. Она, по-моему, за весь отдых ему пару сообщений только и написала. Или не ему, а дочке. Когда эта императрица случайности проснется, пусть сама и напишет. Ладно, что забыла из вещей, заберу в свой. И скажи ей, чтобы зашла, если совесть у нее осталась.
– Скажу.
– Не знаю, чем вы занимаетесь, – наконец Лена остановилась и оценила его изрядно помятый вид. – Если у тебя такой вид, будто ты за два дня на краю земли побывал, то…
– На экскурсии были, – перебил ее Семеныч и поспешил выйти. – Да. На самом краю.
Семеныч прошел в свое крыло здания отеля. Поставил чемодан на пол, роясь в карманах в поисках пластиковой карточки от двери.
«Что-то не то», – он посмотрел в сторону и не сразу понял, что его напрягло. Безликие двери номеров по обе стороны стен коридора. Проход. Семеныч пожал плечами, открыл дверь в номер и еще раз посмотрел влево: двери, проход – ничего особенного, чтобы притягивало взгляд.
В номере было душно. Включив кондиционер, Семеныч поставил айпад на зарядку и прошел в ванную. Торопливо побрился и принял душ.
«Я же запасную рубашку с собой брал!» – вспомнил он, открывая шкаф, где стояла его сумка.
На полу под дверью валялся конверт с приклеенным к нему уведомлением.
«Пакет доставлен по адресу…».
Семеныч встряхнул рубашку: «Синяя, как ты любишь».
– Давай, давай, – подгонял он айпад. Дождавшись тринадцати процентов заряда, выдернул шнур и, смотав его, убрал в карман.
Выходя из номера, он еще раз взглянул в сторону прохода.
«Оплатить номер на три дня и распечатать документ, пришедший на электронную почту отеля», – набрал сообщение на айпаде Семеныч у регистрационной стойки. Протянул банковскую карту. Нервно постучал пальцами по мраморной столешнице, ожидая, пока нерасторопный администратор откроет почту на компьютере.
«Два экземпляра», – показал Семеныч перевод. Из принтера вылезли несколько листов бумаги. Администратор скрепил их и засунул в прозрачные файлы. Семеныч почти выдернул их из протянутых рук, настолько, как ему казалось, все происходило медленно. Словно не минуты шли, а часы летели. Семенычу не терпелось вернуться в клинику.
«Двери. Проход, – внезапно осенило Семеныча. – Тот проход, который она искала. Тот проход, которого не было!!!»
* * *
Он вернулся к своему номеру, боясь, что ему почудилось. Но коридор действительно заворачивал и оканчивался в углу лестницей.
Семеныч осторожно поднимался, поглядывая вверх.
Дверь была одна. Семеныч, не раздумывая, распахнул ее: напротив входа, на диване, при выключенном свете сидел человек.
Семеныч медленно провел левой рукой по стене и щелкнул выключателем.
От неожиданности остолбенел: перед ним находился не человек, а его собственное отражение. Его копия. Но отдельная и самостоятельная. Одно дело видеть себя в зеркале, на фотографии, на записи с камеры, и совсем другое – увидеть себя живого. Ощущение столкновения с иррациональным сбивает с ног, как надвигающийся поезд, который в следующую секунду должен раздавить насмерть. Но мгновения плавно цепляются одно за другим, и ничего не происходит, равно, как и не приходит понимание.
Семеныч с минуту ошеломленно рассматривал себя «со стороны». А его копия виновато взирала на него, даже не встав с дивана и не подав руки, как это обычно делают все люди мужского пола. Не подошел к нему и Семеныч, но глаз с него не сводил, точно остерегался, что стоит только отвести взгляд, как человек-отражение исчезнет.
«Что же она говорила о нем на яхте? Почему я тогда не расспросил ее подробно? – медленно вспоминал Семеныч: «Его зовут Доместик Год. Он заявил, что мы с тобой его придумали. Убил Ребенка… Открыл небеса… Твой двойник, Доместик… Он словно бог». А ведь я не поверил ей. Я никогда не верил ей… Какой он еще бог?!»
Семеныч внезапно понял, что удивлен только он один, а тот, кто сидит на диване, не то, чтобы предполагал возможность появления Семеныча, а как раз его и ждал. К тому же Доместик своей похожестью на Семеныча, последнему был крайне противен. Семеныч никогда не нравился сам себе ни внешностью, ни мыслями, ни привычками, ни характером, ни поступками.
«А ты создал себе бога? Если бы я создавала себе бога, то я б тебя представляла… А ты можешь допустить, что он все-таки нечаянно создался?» – вспомнил Семеныч и другие Ее слова.
Семеныч чувствовал, как в нем закипает ярость.
– Какого черта? – он вспылил. – Что происходит? Это твоих рук дело?
– Я хотел… сделать… – словно извиняясь, проронил Доместик, и Семеныч теперь услышал еще и свой голос, отчего взбесился окончательно.
– Что? Отвечай, что! Ты! Хотел! Сделать!
– Изменить некоторые обстоятельства, но измение одного мира повлекло за собой изменение соприкасающихся, которые исказили первоначально задуманное до противоположности. Я лишь подтолкнул благоприятные в развитии обстоятельства к вам. Я хотел помочь. Я думал…
– Что же ты не просчитал-то все? – прервал его Семеныч, совершенно не вникая в то, что пытался сказать Доместик. – Верни все на место. И! И исчезни! Навсегда! Сдохни, растворись, уничтожься!!!
– Это невозможно.
Семеныч подскочил к нему и, схватив его за ворот рубашки, поднял с дивана. Ударил в лицо с той лютой ненавистью, которой порой ненавидел себя и всю свою жизнь. Доместик не защищался и не пытался отстановить Семеныча.
– Кто тебя просил?! Кто просил тебя делать все это?
– Она хотела, ты хотел, вы хотели… Я пытался что-то слепить. Нужное вам.
– Ты не учел своей башкой, что помимо нас существуют еще зависящие от нас люди? Что нас вполне все устраивало? Мало ли, что мы хотели? Это наше дело! Не твое! – Семеныч со всей силы тряс его.
– Извини, – негромко сказал Доместик, и Семеныч толкнул его обратно на диван.
– И вот этого!!! – Семеныч в возмущении обвел рукой круг, очерчивая в воздухе облик Доместика. – Вот это! Еще додуматься надо было! Клоун! Вырядился! В меня! Чтобы стер все это! И все обратно возвращай!
– Хорошо, – Доместик лишь спокойно взглянул на Семеныча, не понимая причины его ярости.
– Ты! Ты же убил Ее… – Семеныч осекся и осознал весь смысл своих, нечаянно сказанных слов. Он замер на мгновение и, опять, как тогда, возле горящего вертолета, услышал глухие единственные удары своего сердца в полной тишине вселенной.
– Исчезни!!! – Семеныч в спешке подобрал с пола бумаги и брошенный айпад. Развернулся и, закрыв дверь пинком, помчался вниз, предчувствуя неотвратимую беду.
* * *
Взлетая по лестнице, перепрыгивая через три ступени, Семеныч увидел, что возле открытой двери Ее палаты стояли врачи. Завидев его, несущегося по коридору прямо на них, они поспешно разошлись, и остался лечащий доктор. Медсестры, неторопливо шедшие по коридору, вдруг, словно нечаянно завернули и скрылись в палатах.
Семеныч задыхаясь, сменил бег на шаг. Ярко освещенный коридор вспышкой напомнил подсознанию другой тоннель, о котором пишут и рассказывают те, кто перенес клиническую смерть и выход души из тела. Они описывают темный коридор с невообразимым светом в конце. А сейчас светлый коридор упирался в открытую дверь, за которой напротив, было темно.
Приближаясь, Семеныч будто издалека услышал слова доктора:
– Мне очень жаль, но Она…
– Нет!!! – не дал договорить ему Семеныч, отталкивая его от двери.
* * *
Доктор подошел к дежурной медсестре.
– Не заходите туда. Я подойду сам утром. Похоже, конец. Сейчас час ночи. Я домой. Приеду к семи. Если что, звоните. И предупредите медперсонал. Если он начнет что-то делать, пусть тут же вкалывают ему успокоительное. Если он выйдет, – доктор оглянулся на дверь и обреченно махнул рукой. – Не выйдет он.
Семеныч ворвался в палату. Схватил Ее лицо и целовал, гладил и целовал. По его гладко выбритым щекам текли слезы.
Она без движения лежала с закрытыми глазами.
– Верни все назад! Верни… – кричал Семеныч, обращаясь то ли к богу, в которого почти не верил, то ли к Доместику, в которого не поверил, то ли ко вселенной, которой тоже не доверял.
Семеныч оторвался от Нее и засуетился. Включил ночник, открыл окно, позволяя свежему воздуху проникнуть в комнату, повернул жалюзи, чтобы было видно ночное небо и теплый оттенок света от уличных фонарей. Окно выходило на широкий проспект.
– Окно закрыли. Ты любишь вечер, погляди, вон месяц. На спину опять тебя положили. Ты знаешь, в отеле появился проход, и я Доместика видел. Вещи твои забрал, вместе домой поедем. Вот рубашку синюю одел, твою любимую. А Доместик мне не понравился, – бормотал обезумевший Семеныч.
В углу комнаты стояла тележка с нетронутой едой. Семеныч взял снизу бутылочку воды, сделал несколько глотков, возвращаясь к постели. Поставил бутылочку рядом с ночной лампой.
Остановился.
Ногой придвинул стул к постели и обессилено опустился. Руками сжал Ее ноги и, обняв, уткнулся в одеяло лицом.
Глухо выл и мычал, как смертельно раненый зверь.
В таком положении Семеныч отключился, впал в забытье от усталости, горя и безысходности. Его ум пытался понять то, что не могло осознать его сердце, которое билось…
* * *
…Не одно. Неуверенным отголоском на два его удара отвечая тихим одним своим, еще ни для кого неслышно, прерывисто и упрямо билось второе сердце.
* * *
Эгрегоров остались считанные единицы. Самых нерешительных.
Они метались в поисках тел, а их энергетическое пространство нещадно скручивалось обезличенной пустотой, нагнетаемой их же собственными страхами о том, что конец их миру – неминуем и близок.
– Все, – Катенок осталась собой довольна. – Не дергай меня больше. Видишь, какие последствия?!
– Нет, нет. Что ты, – печально отозвался Первый. – В этот раз я не звал тебя. Не беспокоил.
– Я по делу. Тело нашла тебе.
– Да? – не обрадовался Первый. Он находился в глубочайшей депрессии ввиду безвременной кончины некогда комфортного мира эгрегоров и его самого. Чувство вины, что он мог остановить Второго и предотвратить катастрофу настоящего положения, съедало Первого.
– Да, – подтвердила Катенок. – Академик Коростылев. Стар, здоров, добр, щедр и полон энергии. Никого не боится, потому что его никто не воспринимает всерьез. Занимается практическим внедрением в науку своих теоретических разработок. У него свой научно-исследовательский институт. И некоторые физические наслаждения, которых ты так боишься, уже ему недоступны. Специально для тебя такое тело. Лучше не придумаешь.
– Стар? – упал духом Первый, полагая, что ему в скором времени предстоит новое перерождение. О том, как появляются и куда исчезают люди, то есть их нефизическая составляющая, Первому было неизвестно. С позиции эгрегора – это являлось такой же тайной, как и с позиции человека. Поэтому, все знания в этой области, Первый почерпнул из человеческих догадок: душа вечна и постоянно перерождается в разных телах.
– Э-э, – засмеялась Катенок. – Давно стар. Не бойся ты! Этот безумный идиот испробовал составленное им же лекарство от смерти.
– Удачно?! – Первый немного оживился, расплывшись от удивления.
– Да! – подтвердила Катенок. – Хватит бояться. Мы скоро с ним познакомимся на земле, так что я буду рядом.
– Ты? – обрадовался Первый. – Рядом?!
– Рядом, – благосклонно пообещала Катенок. – И я, и Семеныч.
– Ты знаешь их будущее?
– Вероятное будущее, – поправила его Катенок. – Ею я не могу управлять. Она может его изменить в худшую или лучшую сторону.
– Убей Ее? – предложил Первый. – И ты не сделаешь ошибок.
– Я не могу убить себя, – призналась Катенок и, как показалось Первому, она призналась в этом с откровенным сожалением.
– Себя? Не убивай себя, убей ее, – повторил Первый, думая, что Катенок не поняла его.
– Я не могу убить себя! Нет у меня такой возможности! Тебя могу, а себя – нет. Физически могу лишить Ее тело жизни, и только. Я не часть Ее, я не влившийся в Нее посторонний дух. Я и есть Она!
– Как? Ты – эгрегор! Ты была, в конце концов, кошкой!
– Одно другому не мешает.
– Это невозможно, – растерялся Первый.
– С твоей точки зрения. Посмотри на Мику. Думаешь, он в Доместике? Не совсем. Он давным-давно в прошлом. Доместик был временным, случайным образованием. Ошибкой. Недоразумением. А Мика уже в другом человеке. Эгрегор может стать человеком в момент его рождения или смерти.
– Как же это, я не понимаю…
– Это дух. Над ним не властны время и пространство. Если тебе будет легче, то можно сравнить эгрегора с разреженным газом, имеющим ядро. Мое ядро в Ней. Но это не препятствие иногда перемещать его и в эгрегора, и в кошку. Главный секрет – делать это мгновенно. Где-нибудь задержишься, можешь потерять пустующую физическую оболочку навсегда.
– Но как же ты оказалась в человеке?
– У меня пока нет однозначного ответа на этот вопрос, – внезапно разозлившись, отрезала Катенок. Этот вопрос ее саму давно интересовал. – А строить догадки, как ты, и выводить теории, которые могут рухнуть, я не люблю.
– Каково же это – быть человеком?
– По-разному, – кратко ответила Катенок. – И хорошо бывает, и плохо. Как и эгрегору.
– А Второй как же?
– Что, как же?
– Он вошел в Ребенка не так давно.
– Ты от страха поглупел! – позабавилась Катенок. – Второй в Ребенка вошел, когда тому около года было. Тот от пневмонии умирал в младенчестве. Второй прожил с Ребенком всю его жизнь. Это вам не домики, хочу там поживу, хочу – здесь. Хочу – войду, захочу – выйду.
– Второй утверждал иначе!
– Если Второй думал определенным образом, то это не значит, что так было на самом деле. А, потом, ты сам знаешь, как думал Второй. Никак. Тяп-ляп.
– И я буду с этим академиком с рождения?
– Не с этим, а этим. Да. Это быстро произойдет, как одно мгновение, ты почти ничего не почувствуешь, кроме того, что ты – обыкновенный человек. И то самое лекарство изобретешь ты. Уж очень смерти будешь бояться с самого рождения. Твой вечный страх останется с тобой. Но на этом страхе и получится гениальный ученый. Идешь?
– Да, да, мне выбирать не приходится, – приготовился Первый. – Где он?
– Город Таркабулак на берегу Аральского моря. Вот его институт.
– Как же ты выходишь? Как выходил Второй?
– А тебе зачем это знать? – Катенок не считала нужным рассказывать о том, что не у всех эгрегоров имеются одинаковые возможности. А некоторым, считала Катенок, о своих возможностях и вовсе знать опасно. – Ты путешествовать собрался?
– Нет, нет! И не собирался. Я не выйду из академика, я выяснял только, – заверил Ее Первый. – Я буду вас ждать.
– Ты нас не вспомнишь и не узнаешь, впрочем, как и я тебя, – усмехнулась она и сжала существо Первого до мельчайшей единицы. Разъединила линию времени, выбрала подходящий момент в долгой жизни академика, и, минуя, пространство, опустила Первого, не забыв при этом частично лишить его памяти. Последнее она сделала затем, чтобы Первый не сильно горевал о своей прошлой жизни и о навсегда потерянном Втором. – И помни, если близкое тебе по духу существо, ты умножишь в нем возможности человека, в противном случае неминуема гибель или сумасшестие. Не покидай тело полностью, потому что ты можешь лишить его духа, и тогда человек умрет. А возвращаться будет некуда. Или нечему.
Катенок вернулась обратно, мгновенно позабыв все и почувствовав неимоверную слабость, нестерпимую жажду и чудовищно затекшие ноги.
Вторник
…Она с трудом разлепила веки, точно они от долгого сна потеряли мышечную активность. Ее ноги, придавленные тяжестью, онемели до бесчувствия. Семеныч сдавил их с силой, и спал, положив голову на них. Она хотела немного приподняться, но не смогла. Зажимая в кулаке простынь, Она подтянулась так, чтобы одной рукой можно было коснуться Семеныча…
Дотянуться Она не смогла. Разжатый кулак дрожал от большого напряжения. Она откинулась обратно, переводя дух. Преодоление нескольких сантиметров выбило Ее из сил. В теле ощущалась сильнейшая слабость. Хотелось пить.
Она огляделась и с трудом поняла, что находится в больнице. Последнее, что она помнила – была комната, где Ее спрашивали о том, как они обнаружили тело владельца яхты. Неясными всплесками из памяти Она извлекла себя в летящем вертолете, загоревшееся тело пилота, шею Семеныча, за которую Она старательно держалась – но это показалось, вероятнее всего, сном.
Месяц за окном стал бледнеть в предрассветном небе, пока Она решилась вновь дотянуться непослушной рукой до стоявшей на тумбочке бутылке воды.
Бутылочка наконец оказалась в Ее руках. Но пальцы никак не могли свернуть пластмассовую крышку. Казалось, что пальцы пробуют сдвинуть с места грузовой автомобиль. Она на время прекращала движения, давая передохнуть пальцам, и вновь пробовала открутить злосчастную крышку.
Семеныч шевельнулся, и Она притихла.
Он медленно приподнял голову. Открыл глаза и смотрел на одеяло прямо перед собой.
– Пить, – попыталась сказать Она.
Семеныч еле-еле оторвал взгляд от одеяла и еще медленнее стал поворачивать голову в Ее сторону. Она смогла улыбнуться. Но мгновенно Ее улыбка сползла с лица, когда Она увидела этот тяжелый обезумевший взгляд.
Она смотрела на него распахнутыми глазами, которые казались слишком темными, почти черными, за счет расширенных зрачков и бледного лица.
Семеныч оторопело уставился на Нее.
Молчаливый взгляд длился бы бесконечно, но Она первая нетерпеливо дернула затекшими ногами, все еще крепко сжатыми мускулистыми руками Семеныча.
Повторила:
– Пить.
Он приподнялся весь и на руках подтянулся к Ее лицу. Медленно сдавил Ее под затылком за шею одной рукой, стянул волосы другой и резко прижал Ее к своей груди. Она пыталась освободиться, но Семеныч не отпускал.
– Больно…
Семеныч не реагировал, продолжая стягивать волосы и сдавливать Ее шею.
– Мне больно, – Ее слова были глухими, потому что все Ее лицо Семеныч вдавливал себе в грудную клетку. – Семеныч, больно.
Он немного отстранил Ее от себя.
Смотрел и не видел. Видел и не верил.
Растерянно разжал руки, и Она тут же невольно упала обратно на подушку.
– Пить.
Семеныч выдохнул и подобрал выпавшую бутылочку, открутил крышку. Поднял подушку за Ее спиной. Поднес горлышко к Ее губам и смотрел, как жадно Она глотает воду, как часть воды струйками течет по подбородку и капает на голубую рубашку, оставляя расплывающиеся темные пятна на груди.
– Все? – спросил он, когда бутылочка опустела.
Она в знак незнания ответа пожала плечами.
– Что случилось? – негромко спросила Она, выразительно обводя взглядом больничные апартаменты.
– Уже ничего, – прошептал Семеныч срывающимся голосом и откашлялся. – Ничего страшного. Как ты себя чувствуешь?
Она опять неопределенно передернула плечами.
– Что-нибудь болит?
Она отрицательно помотала головой в ответ.
– Есть хочу.
– Есть?! Еды, в смысле? Ты хочешь есть? – изумился он.
Она кивнула.
Семеныч кинулся к тележке, где стояли прикрытые тарелки.
– А ты можешь есть?
Она с готовностью закивала.
Семеныч со счастливым блаженством провожал взглядом каждый кусок, отправлявшийся Ей в рот. Она осилила несколько ложек салата.
– Все?
– Он уже испорчен.
– Что же ты? – губы Семеныча тронула первая робкая улыбка. – Не ела бы.
– Ладно, – улыбнулась и Она.
– Ты, правда, хорошо себя чувствуешь?
– Нормально, – речь Ее была еще медленной и немного невнятной, но Семеныч ловил каждое слово. – Я не помню, как здесь оказалась. Долго я спала?
– Немного дольше, чем обычно, – Семеныч гладил Ее руку.
– Что там? – Она показала взглядом на листы бумаги, валявшиеся под айпадом на постели.
– Это то, чего ты хотела.
– Чего я хотела?
– Я не хочу расставаться с тобой, – процитировал Ее Семеныч.
– Я тоже не хочу, – в Ее взгляде проскользнуло недоумение.
– Да нет. Это ты говорила.
– И что?
– Не помнишь? Неважно. Это соглашение о том, что после физической смерти наших тел мы не расстаемся, и, более того, становимся единой сущностью. Квантовой.
– Круто, – без эмоций проговорила Она. Семеныч, вполне взрослый и состоявшийся мужчина, временами не переставал удивлять Ее: он мог с серьезным видом сопоставлять несопоставимые вещи; шутить в совершенно неподходящих ситуациях; запросто менять тему разговора, точно уводя, как на прогулку, от сути на абсолютно другую орбиту и Ее, и себя, заодно; или с самым искренним видом через мгновение диаметрально менять свое мнение о чем-либо, однако, успевая убедить Ее в обеих противоположностях. В общем, Семеныч порой бывал до противности правильнен и зануден, но в отдельных случаях он будто отрывался от мира и разумом, и логикой, и чувствами. Это Ее поначалу забавляло, позже настораживало, а потом Она привыкла. Но зачастую, заподозрив в словах Семеныча начало нечто подобного, Она предпочитала не ввязываться с ним в перепалку, потому что переговорить или поймать на чем-то Семеныча почти всегда оказывалось заведомо проигрышным делом. Как же Она была бы ошеломлена, если бы узнала, что Семеныч точно также думает о Ней. Каждый человек убежден именно в своей адекватности, и именно ее он пытается безуспешно натянуть на окружающий мир. Но сейчас Ей было не до оценки его поведения. – Почему квантовой?
– Будем подписывать? – вопросом на вопрос ответил Семеныч.
– Хитрый. Дай почитать.
– На, – протянул Семеныч Ей один экземпляр.
Она с некоторым напряжением подтянула колени, и неловким движением негнущихся пальцев вытащила бумаги из файла.
«Это от долгого лежания», – быстро нашел оправдание Семеныч Ее не совсем собранным и привычным, а оттого пугающим его действиям.
– Ого, ты бы еще на сто листов настрочил, – перевернула Она один лист. – А вот тут…
– Никаких «тут». Или это подписываем или никакое. Я переделывать не буду.
Она обреченно вздохнула и, сосредоточившись, стала читать дальше.
– Все? – нетерпеливо спросил Семеныч.
– Второй дай посмотреть.
– Они одинаковые.
– Я тебе не особо доверяю, – Она бегло прошлась по второму экземпляру. Устало опустила голову на подушку. – Давай ручку. Я согласна.
– Сейчас! – Семеныч ринулся к двери.
В середине длинного коридора за столиком сидела медсестра и раскладывала по мензуркам таблетки для пациентов на утро, ставя галочки в журнале назначений. Услышав шаги, девушка обернулась и, увидев, кто к ней приближается, соскочила со стула и попятилась назад.
– Ручку! Дайте ручку! – Семеныч показал жестом, будто он пишет на ладони. – Пэн, плиз!
Медсестра, лицо которой перекосилось от ужаса, продолжала пятиться. Семеныч подошел к ее столику и взял ручку.
– Я верну! Фэнкз! – потряс он ручкой в воздухе и повернул обратно. С разбегу проскользив по плиточному полу, как мальчишка, он практически въехал в палату, с шумом распахнув дверь. Медсестра, дождавшись, когда Семеныч скроется в палате, тут же схватилась за телефон. Сбивчиво извиняясь за ночной звонок, девушка обеспокоенно сообщила доктору о Семеныче.
* * *
Семеныч расписался на двух экземплярах и протянул ручку Ей.
– Ловко я сделал? Придумал?
– Ты такой скромный у меня, – проворчала Она, сосредоточенно пытаясь обхватить тремя пальцами ручку. – Ты так и не сказал, что со мной случилось?
Семеныч тут же вскочил со стула и подошел к тележке.
– Хочешь еще воды? – он нагнулся, доставая воду. – Мы были в участке, и там ты выпила то ли сок, то ли напиток. Сильная аллергическая реакция пошла.
– Я никогда не страдала аллергией, – с сомнением произнесла Она, засовывая листы в файлы.
– Химия не стоит на месте. Даже на солнце теперь у людей аллергия встречается, – ответил Семеныч Ее же словами и вернулся к постели с бутылочкой.
Она подозрительно посмотрела на него, пытаясь что-то вспомнить. Нахмурилась, интуитивно понимая, что в чем-то кроется подвох, но не в силах разгадать в чем.
– Не хмурьтесь, – Семеныч поцеловал образовавшуюся складочку на Ее переносице.
– Я почему-то думаю, что ты мне где-то в чем-то врешь, – с сомнением произнесла Она.
– А думать вообще вредно. Тем более думать плохо обо мне.
– Можно мне переодеться? – безнадежно махнула Она на Семеныча рукой. – Где моя одежда? Что это на мне?
– А я ее в отеле забыл. Ходил за зарядкой для айпада, и думал тебе что-то сменное взять. И забыл.
– Здрасти! И как я пойду назад?
– Я принесу, – с готовностью кивнул Семеныч. – Скажи, что? Я твои вещи перенес к себе, а твоей подруге ничего не сказал, что тебе плохо стало. Она думает, что мы на экскурсии.
– Это ты правильно сделал. Постой, а какой сегодня день?
– Вторник.
– Ты же в воскресенье ночью улетать должен был.
– Остался. Документы курьером отправил. Все нормально. Вместе назад полетим. Вот восстановишься и поедем.
– Ничего не понимаю, я тут сколько пробыла?
– Тебе капельницы ставили, снимали аллергическую реакцию, а они с эффектом снотворного. Ты вообще не просыпалась, – быстро говорил Семеныч, не давая Ей опомниться.
Она удивленно смотрела на него.
– Да! Их много пришлось вливать. У тебя сыпью все тело обсыпало! Температура поднялась! И тебя тошнило так сильно! На твою одежду, на мою! И сыпь увеличивалась до волдырей! Они лопались на глазах. А тело стало раздуваться, и я боялся, что ты превратишься в воздушный гелиевый шар и улетишь. Помнишь, мы много шариков связали и запустили в небо из окна? И я взял тебя на руки и пошел искать больницу. Я так долго брел по лесам, по полям, мимо пожаров и вулканов…
Она с тревогой схватилась за щеку, потом внимательно взглянула на свои чистые руки:
– Ну-ка остановись. Разошелся, – Она откинула одеяло, чтобы убедиться, что в порядке и ноги. – Сейчас наплетешь.
– Я даже кока-колу пить не буду больше. Поэтому, – прибавил Семеныч. – А одежду пришлось выбросить…
– Это гадость, – подтвердила Она.
– Ага.
– Я хочу в отель вернуться немедленно. Больничные стены я не выношу.
– Ты слаба еще.
– Это пройдет. Мне здесь будет хуже!!! – голос Ее стал тверже. – Мне уже становится хуже!
– Если доктор разрешит, уйдем, – успокоил Ее Семеныч, понимая, что спорить с Ней бесполезно. К тому же ему, измученному бессонными ночами, и на самом деле показалось, что стоит Ей отказать, Она незамедлительно и с легкостью ухудшит свое состояние. – Конечно же, уйдем. Тебе лучше, и нам больше нечего здесь делать. Ты права.
– Все же ты что-то недоговариваешь, – пробормотала Она и тронула рукой свою голову. – Чуть мне все волосы не выдрал.
– Да это я во сне. Проснулся и не понял, где я.
– И я тоже. Очнулась, а ты спишь на моих ногах, и где мы, совсем не понятно. В ванную пойду.
– Я тебя отнесу. Ты хочешь помыться?
– Умыться хотя бы и зубы почистить.
– Пойдем, – Семеныч протянул руки. – Я отнесу.
– Не надо, я сама, – Она засмущалась.
Семеныч подсунул под Нее свои руки.
– Пусти, я дойду, – Она уперлась ему в плечи. – Сама.
– Пожалуйста, – великодушно разрешил Семеныч, отстранившись.
Она присела. Попыталась свесить ноги с постели и со вздохом опять откинулась на подушку, приняв прежнее положение.
– Уже вернулась? – участливо поинтересовался Семеныч, и Она обиженно поджала губы. Сложила руки на одеяле и отвернулась в окно.
Семеныч прилег на кровать, с любопытством наблюдая за Ней.
– Дай мне расческу и зеркало! – через некоторое время, не выдержав, попросила Она.
– Ты же ходячая, – растянувшись на спине, лукаво сказал Семеныч. – Вставай и иди сама.
– Хам.
– Спящая, ты тоже была гораздо вежливее.
– Ты не мог бы принести мне, пожалуйста, расческу и зеркало, – повторила Она, с неохотой признав свое бессилие и мгновенно сменив тон.
Семеныч сходил в ванную комнату и подал ей маленькую белую расческу из набора одноразовых туалетных принадлежностей.
– А зеркало? Не дал.
– Так вот же я! Смотрись в меня! – Семеныч прилег на живот и оперся подбородком на ладони, приподнятых в локтях рук.
Она улыбнулась:
– Зеркальный мой!
– Твой! – расплылся в улыбке и Семеныч.
– Я люблю тебя.
Дверь бесшумно распахнулась, и перед ними возник доктор. Лицо мужчины выражало предельное изумление.
– Здравствуйте, – кивнула Она.
Доктор молчал, не веря своим глазам.
– Это твой доктор. Он говорит по-русски, – представил мужчину Семеныч, поднимаясь с постели. – Доброй ночи. Мы хотели бы уйти. Больная чувствует себя хорошо. Вы не могли бы выписать нам лекарства. Мы долечимся в отеле. Или дома.
Говоря, Семеныч, незаметно теснил мужчину к выходу.
– Она выпила воды и немного поела испорченного салата. Это не вредно? Может, дать активированного угля?
Доктор, будто манекен, подталкиваемый Семенычем, неуверенно переступал вбок к двери.
– Мы уходим. Напишите мне, что было, и чем лечили, на всякий случай. По-русски, – возбужденным шепотом сказал Семеныч, когда они очутились в коридоре. – Она не помнит, по какой причине оказалась здесь. Я не хочу ей говорить.
– Мне позвонила медсестра, и я, честно говоря, ехал приводить в чувство вас, – оправился доктор. – Я был готов к концу. Вчера, пока вас не было, у нее, судя по отсутствиям рефлексов и некоторых реакций организма, уже наступила смерть головного мозга, и паралич нервных окончаний…
Семеныч грубо толкнул его:
– Ложь! Она просто спала!!! Это ложь!
– Тем не менее, я должен провести ряд исследований, и вы не можете сейчас уйти. Это опасно.
– Пошел на х… – задохнулся Семеныч от негодования, – со своими диагнозами! Она час назад еле голову держала, а сейчас садится на кровати. Она в порядке. И я не хочу ничего слушать. Пиши, что у нее было, и скажи, сколько мы должны. Вот у меня есть карточка, триста долларов или выпиши счет, я прилечу домой и оплачу.
Доктор подошел к посту дежурной медсестры.
– Эпикриз я могу сделать сегодня днем, – мужчина был ошеломлен и растерян.
– Сейчас давай. Так пиши. От руки. Не нужны мне печати.
Доктор выдрал чистый листок из журнала назначений, достал с полки Ее карту и, пролистав последнюю, набросал текст на полстраницы. Семеныч наблюдал из-за спины, безуспешно пытаясь прочесть неразборчивый почерк.
Протянутый ему листок бумаги, Семеныч сложил в несколько раз и убрал в бумажник.
– Деньги?
Но неожиданно доктор отрицательно мотнул головой.
– Не надо. Я не имею права брать деньги за чудо, которого не совершал. И я не собирался брать с вас денег. В России, когда я учился в университете и заканчивал аспирантуру… Я оставил там свою любовь. Я хотел таким образом попросить прощения, предоставив вам лучшую палату, лекарства… Когда я увидел вас ночью в отеле. Вы понимаете? Я загадал, что если у вас все будет в порядке, то моя жизнь еще наладится. Что все можно изменить, исправить, но… Когда ее обследовали той ночью – я понял, что ничего изменить нельзя. И любые наши поступки будут вечной тенью преследовать нас.
Семеныч поморщился.
– Я ничего не понял. Напишите адрес клиники и расчетный счет. Я переведу деньги позже. Мне до лампочки ваши сантименты. Если вы не хотите брать деньги за чудо, то я чувствую себя обязанным за него заплатить. Не люблю ходить в должниках у вселенной. У нас с ней и так натянутые отношения. Напишите лекарства.
– Да… Да, – доктор вновь взялся за ручку. – Понятно? Названия лекарств на латыни записываю. Поймет любой фармацевт. Это – дозировка. Периодичность. И вот в конце строки – длительность курса. Обязательно обратитесь ко врачу. Как можно скорее.
– Обратимся, – Семеныч аккуратно сложил и убрал второй листок. Оглянулся на палату, перевел взгляд на доктора. Съездить за Ее одеждой в отель – означало оставить Ее одну, а Семеныч больше этого сделать не мог. Ему казалось, что стоит только от Нее отойти, как опять начнется что-то страшное. – Вы на машине? Мы хотим уйти сейчас.
Доктор взглянул на наручные часы.
– Поехали. Вы уверены, что не лучше остаться? Хотя бы на день. Я считаю, что Ее необходимо понаблюдать. Это может быть временное улучшение перед…
– Заткнись!!! – прошипел Семеныч и решительно зашагал в палату. – С таким настроем нам лечение явно пойдет во вред.
Взгляд его замер на пустой кровати, отброшенном одеяле и мятой простыне.
* * *
Она, держась за подоконник, передвигалась вперед.
– Я же говорила, что сама! – гордо сказала Она. – Слабость только небольшая.
– Куда ты идешь-то? – развернулся Семеныч.
– В ванную.
– Она в другой стороне.
– Я по стенке, не умничай.
– Доктор разрешил уехать. Он нас отвезет.
– Доктор отвезет, палата с туалетом и душем, ты находишься рядом днями и ночами, еду доставляют, как в гостинице, – ворчала Она, делая шаг за шагом. – Что тут происходит? Что за больницы такие? Я в таком виде не поеду. Неси мне одежду.
– Четыре часа ночи. Кто тебя увидит? В одеяло заверну и отнесу.
– Еще чего, – не согласилась Она.
– Тогда оставлю долечиваться тут одну.
– Это шантаж?
– Право выбора.
– Ты почему такой противный? – спросила Она.
Семеныч не ответил, подошел к постели и расстелил одеяло. Вопросительно обернулся к Ней.
* * *
Номер Семеныча располагался от лифта в нескольких метрах. Он нес Ее на руках и уже увидел, что в конце коридора снова никакого прохода нет: глухая стена с одностворчатыми дверьми номеров.
«Не может просто так появляться и исчезать проход. Не может на свете жить мой двойник, открывающий небеса и убивающий Ребенка, – Семеныч, прижавшись с Ней к стене, пытался извлечь бумажник из кармана брюк. – Она не может появляться в двух местах одновременно. Не бывает такого распрекрасного завещания и редкого вируса. Она не может умереть».
– Поставь меня, – попросила Она. – И возьми спокойно карточку. Я умею стоять.
Семеныч осторожно опустил Ее на пол. Убедившись в том, что Она держится на ногах, Семеныч мельком наблюдал за Ней. Он заметил, что Она совершенно не смотрит в сторону предполагаемого прохода, а терпеливо ждет, обернувшись легким одеялом, пока он откроет дверь и озирается назад, очевидно, боясь, что Ее увидят в больничной одежде. Ее босые ноги переминались на ковровом покрытии коридора.
«Не помнит? – раздумывал Семеныч, медленно роясь в пустом кармане. Он-то так и порывался рассказать Ей о том, что видел Доместика. И появление, равно, как и исчезновение прохода – опять не являлось обычным событием, не выходящим за рамки разумного. – Не тревожить ее? И убраться отсюда поскорее?»
– Семеныч! – не выдержала Она. – Что ты застрял? Я так и вижу, как в тебя входят какие-то мысли и овладевают тобой. Доставай карточку. Кто-нибудь пойдет, и меня увидят. У тебя бумажник в другом кармане, если ты его ищешь.
Семеныч хотел подхватить Ее снова, чтобы отнести на постель.
– Дойду, – упрямо перешагнула Она через порог. – Очень хочется горячего кофе.
– Да, – согласился Семеныч, нажимая на кнопку включения электрического чайника. – Сейчас сделаю. И надо в аптеку сходить за лекарствами. Доктор выписал тебе.
– Утром. Потом, – вяло отмахнулась Она, открывая чемодан. – Я действительно себя нормально чувствую.
– Тебе помочь? – Семеныч присел рядом на корточки.
– Да нет, – усмехнулась Она, выуживая нижнее белье и ночную сорочку.
Семеныч высыпал в чашки два пакетика кофе, надорвал упаковки с сахаром.
Она поднялась с вещами в руках:
– Я – в ванную.
– Если что, позови.
Когда Она, заметно посвежевшая, через некоторое время вернулась, то застала Семеныча спящим. Две чашки остывшего кофе прижались друг к другу на прикроватной тумбочке.
Пока Она находилась в клинике, Семеныч практически не спал. Внешнее бодрствование в течение нескольких суток изнутри являлось для него промежуточным состоянием между жизнью и смертью. Это состояние одновременно было и мгновением, и вечностью. Семеныч точно напитывал своей энергией тот участок пространства, который занимало Ее тело. И теперь, будто отойдя от анестезии, сознание Семеныча, поняв, что источник боли ликвидирован, пыталось реанимировать сном свой иссякший заряд.
Пришел Ее черед заглядывать Семенычу в лицо, поправлять ему подушку, прислушиваться к его дыханию и не тревожить его покой, восстанавливающий силы.
Она медленно пила холодный кофе, наблюдая, как темнота комнаты завоевывается рассветом, безупречная серость которого проникала сквозь плотные светлые шторы, а кровь циркулирует в организме Семеныча, питая кислородом каждую клетку. Тепло его тела приятно ощущалось Ее кожей в местах соприкосновения.
Она, перегнувшись через него, поставила пустую чашку на тумбочку, отмечая в себе уверенно возрастающую двигательную активность. Семеныч, не просыпаясь, дернулся и прильнул к Ней, обхватив Ее руками.
Через несколько часов Она вновь потянулась к тумбочке за второй чашкой холодного кофе. Выбираться из его крепких объятий Ей совершенно не хотелось: безмятежное ощущение живой колыбели, такой тесной, что Ее ребра чувствовали удары сердца Семеныча, и такой уютной, будто все остальное пространство комнаты, отеля, города неслось мимо, и было абсолютно лишним для существования.
* * *
Беспокойно ворочаться и метаться во сне Семеныч начал к вечеру. Он поднимал голову, обводил невидящим взглядом комнату, закрывал глаза и вновь ронял голову на подушку.
Ее он по-прежнему не выпускал из рук, словно отвоеванную у мира добычу.
– Я сейчас встану, – пробормотал он.
– Спи, спи, – прошептала Она. – Я подожду тебя.
Тело Семеныча еще не проснулось, а вот мысли постепенно обретали свои суетливые и неугомонные формы. Реально испытав на себе боль Ее утраты, Семеныч начал чувствовать к Ней необъяснимую нежность, граничащую с обожествлением.
Через некоторое время и осязание приняло нормальную плотность. Семеныч ощущал Ее в своих руках, которые еще не шевелились, точно мыщцы тела еще не вернулись из обители сна.
«Как же теперь жить дальше? – вертелась в голове назойливая мысль. Все больнее и больнее им становилось расставаться. Все невыносимее были периоды между встречами. Все сильнее становились их ссоры, возникающие именно от недостаточности времени, которое они могли проводить вместе. – Если я не могу изменить внешние обстоятельства, препятствующие тому, чтобы мы всегда были вместе, то надо изменить внутренний мир? Чтобы он изменил внешний? Но как это практически можно сделать? Как изменить внутренний мир? И как измененный внутренний мир повлияет на внешний?»
Беспокойство не отпускало Семеныча: «Бросить семью? Но это убьет жену… И Она – жена и мать двоих детей? Зачем же бог дал такую любовь, если полное соединение не представляется возможным? А может быть, поэтому и любовь именно такая сильная и желанная?»
Он не понимал, как поступить правильно в данной ситуации. Под накрепко засевшей в подсознании установкой: «на чужом несчастье счастья не построишь», Семеныч вполне мог себе представить, как разовьются их отношения дальше: он будет себя винить в том, что сделал не совсем допустимые в обществе вещи – разрушил семьи, потревожил душевное спокойствие других людей. А чувство вины будет непременно изгоняться злостью и раздражением на весь мир, и на Нее, в том числе, потому что Она уже стала частью его мира… И сможет ли Она принять его, такого? Одно только Семеныч знал. Он знал, что разрыв их отношений будет для него равносилен смерти.
Вечерние звуки приглушенной музыки из приоткрытого окна донеслись до Семеныча и тогда он окончательно проснулся. Открыл глаза и встретился с Ее взглядом. Она улыбнулась и коснулась губами его руки. Перевернула ее, и застенчиво уткнулась лицом в ладонь.
«Как Катенок. Удивительно, до чего Ее движения схожи с движениями Катенка, – Семеныч вспомнил мокрый нос в своей ладони, и острые зубы, прикусывающие безымянный палец правой руки возле кольца. Ощущение Ее, не только как любимой женщины, но как самого родного и самого близкого существа, беззащитного, хрупкого и ранимого не покидало Семеныча. – Она – кто?»
Она молча приподняла его руку над собой и неосознанно прокручивала на его пальце кольцо с треснутым сапфиром, поглядывая на темнеющие грани и рассматривая предмет, точно он мог быть интересен более, чем на один взгляд.
– Что ты делаешь? – Семеныч отдернул руку.
– Ничего, – испуганно ответила Она, словно опомнившись.
– Как ты?
– А как ты? – повернулась к нему лицом.
– Как всегда.
– Я – также.
– Скоро завтрак? Ты хочешь есть?
– Вообще-то, сейчас ужин. Или он закончился. Ты проспал и остаток ночи, и целый день.
– Да? – Семеныч приподнялся на локте. – А сколько времени?
– Я не знаю, – пожала Она плечами.
– А ты что делала?
– Лежала, – Она посмотрела на него таким кротким взглядом, от которого у Семеныча на секунду перехватило дух. Но в следующий миг вся нежность развеялась Ее резкой фразой: – В потолок плевала. Что мне было делать?
Ее глаза смеялись над ним.
– Грубиянка ты, – Семеныч со вздохом качнул головой и поднялся с кровати. – Спущусь вниз и попробую заказать обратные билеты. Ходить-то можешь?
– Я все могу, – уверенно кивнула Она.
* * *
– Вот лекарства, – Семеныч кинул на постель сверток.
Она придвинула пакет к себе ногой.
– Ты сказал, что после моего отравления ты не будешь пить кока-колу! – вспомнила Она, видя бутылку с темно-коричневой газировкой у него в руках.
– Правильно, – согласился Семеныч. – Это пепси. А от нее я не отказывался, если ты помнишь.
– Это вредно.
– Жизнь не вреднее будет, – невозмутимо ответил он. – Утром – улетаем.
– Нет! – выкрикнула Она и, подобрав бумажный пакет с лекарствами, отправила его броском в корзину, которая стояла у зеркала.
– Ты что делаешь?! – Семеныч обернулся. – Тебе надо принимать лекарства.
– Ничего мне не надо! – снова выкрикнула Она, не в силах овладеть эмоциями, которые обрушились на Нее. Возвращение приравнивалось к забытому прошлому: работа, дом и отсутствие Семеныча. Ссоры, редкие встречи и невозможность быть рядом тогда, когда этого хочется. Она не знала, как объяснить Семенычу то, как сильно его не хватает там, дома. Сколько бы раз он Ей не доказывал, что как бы нечасто они не виделись, они всегда рядом: телефон, интернет и простое чувство любви, связывающее все их мысли друг с другом – это не помогало. Она требовала его живого, Она требовала его присутствия, заставляя Семеныча раздражаться, и превращала любое прощание в подобные истерические выпады. – Не хочу домой! И никакие лекарства я пить не буду!
– Мы будем видеться чаще, обещаю, – попробовал успокоить Ее Семеныч.
– Твои обещания не стоят и ломаного гроша! Ты все время врешь!
– Что ты от меня хочешь? – Семеныч остановился напротив постели, чувствуя, как накатывает ярость. – Чего ты добиваешься?
– Тебя!
– Я тебе не игрушка, и не вещь. Поняла? Жизнь прожита, жизнь сложена. И скорей бы она уже закончилась. В детстве – паутина из уроков, обязанностей, и того, что ты все время должен быть таким, кого хотят видеть родители. Сейчас – клетка из прутьев работы, обязательств и опять того же, что ты должен делать так, как хотят другие. Смысл один – тюрьма! И вот ты мне ее не создавай!!! Очередную. Иначе вообще никогда встречаться не будем.
– Будем!
– Не будем.
– Ты договор подписал.
Семеныч промолчал. То, что он недавно и сам выпал из реальности, и единственное, что было для него важным – это Она, уже запряталось куда-то глубоко в сердце, а сейчас на первое место по подвижной лестнице поднялись другие приоритеты.
– Я не собираюсь ничего больше обсуждать, – подвел он итог. – Собирай вещи, и утром мы улетаем. Надоели эти разборки вечные.
Она отвернулась, решая, что лучше: помириться и провести остаток ночи вместе, или…
– А можно… Когда мы прилетим, еще на одну ночь остаться вдвоем? Можно?
– Нет! – оборвал Ее Семеныч.
– Ну почему?! – воскликнула Она.
– Потому! Я и так задержался с тобой. Я не могу.
– Можешь!
– Не могу.
– Почему?!
– Внутренне не могу. Вся эта ситуация давит на меня! Я плохо себя чувствую, когда я с тобой, а не дома.
– Что ты, мальчик, что ли, который должен домой каждый день приходить, как из детского сада? Да какая ей разница, что у тебя командировка на один день будет дольше?
– Хватит! – Семеныч разозлился окончательно. Он не знал, как объяснить Ей, насколько сильно гложет его чувство вины, когда он вынужден лгать семье. Гораздо легче было ему раньше, когда он мог выпить и удовлетворить мужские потребности с понравившейся девушкой. Но с Ней он чувствовал себя преступником, который предает что-то святое. То ли нормы христианского общества давлели над ним, то ли пресловутая мораль, привитая в детстве, то ли боязнь потерять свое спокойствие и спокойствие своих близких. Семенычу неоднократно приходило в голову сожаление о том, что он не родился в восточной стране, где многоженство являлось нормой, а не чем-то постыдным. Все это душило и угнетало его, загоняя в приступы гнева и недовольства.
– Пожалуйста…
– Нет!!!
Она опустила глаза, в которых навернулись слезы. Нервно накручивая локон на палец, уставилась на примятое одеяло.
– Конечно, – проговорила Она, не успокаиваясь. Совместная ночь, где Она сможет обнимать его; целовать его закрытые веки; ощущать стук его сердца; просыпаясь ненадолго, вновь сплетаться ногами и руками; чувствовать себя счастливой и никуда не торопиться до самого утра, которое начнется со склоненного над Ней лица Семеныча – вся эта картинка треснула на миллион осколков под отрывистым звуком: «Нет!!!». – Только переспать ко мне и бегаешь. Когда тебе удобно. Отлично устроился…
– Ты достала! Не буду я больше бегать, если это тебя напрягает! Мне это вообще не нужно! И я не понимаю, зачем с тобой связался! Настоящий мужик должен иметь дела исключительно с проститутками. Заплатил и ушел. И забыл!
– Хорошо, что ты не настоящий мужик, – сказала Она и чуть не подпрыгнула на постели, потому что Семеныч со всей силы ударил кулаком по стенке шкафа.
На этом их разговор остановился.
Семеныч молча ушел умываться и бриться в ванную комнату, проклиная тот день, когда познакомился с Ней.
Она, сглатывая слезы, доставала вещи и косметичку из чемодана, сожалея о том, что когда-то встретилась с Семенычем.
Среда
На рассвете подъехал автобус, следующий до аэропорта. После ссоры Они больше не проронили ни слова. Семеныч откинулся на кресло, скрестив руки на груди, чтобы даже случайно не коснуться Ее локтя, который Она расположила на подлокотнике. Заметив его движения, и Она убрала руку с подлокотника. Автобус был почти полон, собрав туристов с разных отелей. Их отель был последним остановочным пунктом. Пустая дорога и равномерное движение укачивали Семеныча, и он задремал.
– Девушка, глаза не сломайте! А то я их вам прикрою, – Семеныч услышал Ее раздраженный голос.
– Ты чего? – нарушил обоюдное молчание Семеныч.
– Ничего. Распахнула свои черноокие дыры и пялится в твою сторону. Мне это не нравится.
Сидящая впереди них девушка в платке, из-под которого выбивались черные волосы, отвела взгляд и, поерзав, выпрямила спину, прислонившись к спинке кресла. Поправила подол длинной юбки.
– Ты ведешь себя неприлично, – Семеныч оглянулся на сонных пассажиров.
– А мне наплевать, – со злостью ответила Она. Справиться со своей досадой от ссоры с Семенычем Она и не пыталась. Негодование на всех и вся плескалось через край.
В этот момент девушка вновь выглянула из-за спинки и снова осторожно покосилась на Семеныча.
– Шея затекла? Разверни свою голову на дорогу и смотри вперед! – Ее голос становился еще более раздраженным.
Девушка вспыхнула и отвернулась, поправляя платок.
– Я сейчас пересяду от тебя, – возмущенно прошептал Семеныч.
– Свободных мест больше нет, – ответила Она. – Ты видел, что она смотрит на тебя?
– Видел. Пусть смотрит. Это ее дело, на кого смотреть.
– Нет. Не будет она смотреть на тебя, – как упрямый ребенок, сердито проговорила Она.
Семеныч недовольно взглянул на Нее. Хотел что-то ответить, но в это время автобус закрутило вокруг своей оси. Люди закричали, с верхник полок посыпались вещи. И автобус стал крениться на бок, пытаясь выровняться. Семеныч мгновенно выдернул Ее с сиденья и крепко прижал к себе, обняв Ее руками.
Гул, треск, шум, хлопок, дым, падение, крик. Удар. Еще удар. Тишина…
Вместо неба – зеленая трава.
* * *
Она приподнялась с земли: автобус катился кубарем с дороги по крутому холму.
С разбитыми стеклами и покореженными рамами транспорт вскоре лежал на боку.
– Семеныч!!! Семеныч! – Она испуганно вглядывалась в силуэты людей, которых вытряхнуло из автобуса, в разбросанные и отлетевшие вещи, чемоданы, сумки.
– Я здесь! – услышала Она позади себя родной голос. Семеныч, прихрамывая, шел к Ней. – Лихо мы.
Недавняя ссора не позволила им приблизиться друг к другу. Проскользнувшие немые вопросы и ответы о самочувствии во взгляде, и только.
Семеныч зашагал к автобусу. Она поплелась за ним. Те из людей, кто смог подняться и ходить, засуетились: пострадавших было много, и наиболее частыми травмами оказались переломы, растяжения, вывихи и порезы от разбитых стекол. Водитель вызвал службу спасателей и руководил действиями тех пассажиров, кто мог самостоятельно передвигаться. Раны перевязывали одеждой из чемоданов и сумок. Лекарственные и дезинфицирующие средства в аптечке быстро заканчивались. Самыми опасными оказались попавшие в вену осколки. Водитель накладывал давящие повязки и жгуты, которые становились вишневого цвета от крови.
Она расстегивала сумки, выискивала наиболее пригодные для перевязок вещи и благодарила судьбу, что водитель оказался с медицинским образованием. Увидев открытый перелом ноги у одного из пострадавших, Она невольно вскрикнула и с облегчением услышала вой сирен приближающихся машин скорой помощи. Она тут же отошла подальше, не в силах больше смотреть на травмы и раны. Семеныч находился в десяти метрах от Нее: сначала он помогал полной женщине встать и искал ее вещи, затем проводил ее до машин скорой помощи. После включился в медицинские бригады. Необходимые действия и первую помощь они оказывали прямо на месте и только потом перекладывали пострадавших на носилки, которые затем несколько мужчин поднимали наверх, по холму. Машины скорой помощи прибывали и сразу же отъезжали.
Семеныч обернулся, ища Ее взглядом, в котором Она если и не прочитала, то почувствовала его недоумение: на них, единственных, не было ни царапины, будто они только что подошли к автобусу, а не скатывались внутри него по склону.
Она опустилась на траву, наблюдая, как транспортируют людей, как кому-то оказывают первую помощь, как кто-то пытается найти свой багаж, как выползает солнце из-за синей дымки гор, как кто-то плачет, как кто-то кого-то зовет, как Семеныч втискивается в автобус, как к автобусу бежит врач и мужчины с носилками…
Ту самую девушку в платке вытащили из автобуса. Истошный крик девушки звенел в ушах. Лицо ее было усыпано торчащими осколками стекла, а из-под пальцев, прижатых ко впавшим глазницам, струилась кровь. Девушка билась в истерике от боли, ее с трудом удерживали на носилках двое мужчин.
«Нет. Не будет она смотреть на тебя», – они оба одновременно вспомнили Ее фразу. Семеныч с искренним ужасом встретился взглядом с Ней. Она умоляюще замотала головой с горестным выражением лица, отрицая даже косвенное совпадение сказанных Ею слов и несчастного случая.
Полицейские ограждали место аварии полосатой лентой. Семеныч, неприязненно всматриваясь в одинаковые лица полицейских, старался держаться от них подальше после случая с мистером Меркури и завещанием. Он помогал таскать сумки и чемоданы наверх к подъехавшему микроавтобусу для тех, кто отправится в аэропорт и не имеет претензий. Она, заметив, полицейских, поторопилась скрыться в микроавтобусе.
«Обычная авария? – Семеныч не мог успокоиться. – Это обычная авария, или Она что-то делает такое с пространством, что оно под Нее заворачивается?! Когда меня переехал Ребенок, Она сама сдернула меня с места и попросила подвезти домой. И ничего тогда не заметила. Задремала, будто. Хотя не спит никогда в машине»
Семеныч уселся рядом с Ней. Она взволнованно смотрела в приоткрытое окошко, нервно водя ладонями по бедрам. Щеки Ее горели. Водитель микроавтобуса курил, в ожидании разрешения от полицейских на отъезд. Они негромко переговаривались.
«Какая ерунда лезет мне в голову, – тут же осек себя Семеныч. – Это простая случайность и не более того. Она, наверное, виноватой себя чувствует. Сама недавно одной ногой была на том свете после падения вертолета. А я какую-то ночь пожалел».
Семеныч решил разрядить обстановку, а заодно, и помириться.
– Захоти, пожалуйста, домой, а то так и самолет разобьется. Хорошо, если мы погибнем сразу, а если изувеченными останемся? – шутка Ею не оценилась. – Приедем, и будет тебе ночь, хорошо?
– Что? – отстранилась Она от него.
– Ты же кричала в номере: «не хочу домой». Почти сработало, – попробовал улыбнуться Семеныч.
– Да? – возмущенно прошептала Она. – Давай, скажи, что та девушка в платке теперь не только на тебя не сможет смотреть, но и вообще ни на кого. Давай! Ко всем моим словам найди последствия! А сам чистенький ходи под небом!
Семеныч смолк, понимая, что озвученные Ею его мысли нелепы и, действительно, не могут иметь под собой оснований. Ему стало неловко.
– Я тут совершенно ни при чем! Знаешь, это очень неприятно, когда тебя считают причиной чего-то нехорошего! – сообщила Она ему, прислушиваясь к разговорам полицейских и водителя.
– Знаю, маленькая. А еще неприятнее, когда ты сам себя считаешь этой причиной. Поэтому мне тяжело с тобой проводить ночи. Совесть меня гложет, понимаешь? Не дави на меня.
Она сердито поджала губы. Потом повернулась к нему:
– Жизнь проходит. И ночи пройдут, а мне тебя не останется.
– Мы же договор подписали. Я тебе останусь.
– Да ну тебя. Придумал ерунду и ей аппелируешь теперь. Надо все делать вовремя.
Семеныч поморщился.
– Я и так всю жизнь делаю то, что надо. Терпеть не могу это слово. Можно, я хоть от тебя его не буду слышать?
– Можно, – обиделась Она. – Не надо мне никакой ночи. Подавись ей.
– Нет уж, – немного поразмыслив, ответил Семеныч. – Не надо еще хуже, чем надо.
– Наконец-то. Выдолби это на своей совести. Там, чувствую, места много.
– Ты договоришься…
– Не договорюсь, – Она притянула его лицо к своему и поцеловала в губы. – Я хочу домой, хочу ночь и люблю тебя. Я не виновата, что мы не можем быть постоянно вместе?
– Я б с тобой и дня не выдержал, – ласково сказал Семеныч, трепетно прижимая свой нос к Ее носу.
– Неправда. Я б тогда тебя никогда не доставала, и ты был бы мною доволен.
– У тебя неверное самомнение.
– Ну и ладно. Почему мы не едем? – Она прикрыла шторку. Разговор за окошком становился все жарче. Полицейские были возбуждены, а водитель постоянно ахал и вскидывал руки.
– Выбраться бы скорее из этого города, – пробормотал Семеныч.
В микроавтобус зашла пожилая пара.
– Какой кошмар! – причитала женщина, обмахиваясь рукой. – Вы слышали, кого поймали?
– Кого? – спросила Она.
– Девушку, что последнюю из автобуса извлекли. Она в международном розыске, и ее ищут уже много лет.
– За что? – вяло уточнил Семеныч.
– Как я поняла, она много лет похищала новорожденных детей, чем-то их пичкала, чтобы те молча спали во время перевозки, и переправлялась с ними за границу. Судьба детей до сих пор неизвестна. Выдвигают версию, что она работала на заказ клиники, которая поставляет биоматериал. Она доставляла детей как доноров костного мозга и органов, а также для опытов. Работала целая система во многих городах и странах. Но на след выйти не удавалось. И если бы с глазами у нее ничего не случилось, она продолжала бы свою чудовищную деятельность, – женщина устроилась на сидении, находясь в крайнем возмущении от услышанных новостей. – Девушку на территории аэропорта ждали с фальшивыми документами. У нее сумка была набита поддельными документами и деньгами. Под вторым сиденьем стояла, в нише, которая осталась от демонтированной печки.
Она переглянулась с Семенычем, поняв, почему девушка смотрела на Семеныча, то есть на его кресло, под которым была спрятана сумка.
– Вы представляете? – продолжала возмущаться дама. – Как таких земля-то носит? Утром я на нее обратила внимание. Эта девушка подошла к выходу нашего отеля, и как ни в чем не бывало, села в автобус. Но в отеле я ее совсем не помню. А автобусы с туристами часто пропускают без проверки…
– А гид, что не знает, кто у него по списку? – рассеянно уточнил Семеныч. Его больше волновало, чтобы полицейские не стали интересоваться их личностями. Беглая, формальная проверка паспортов пока прошла успешно.
– Мы тоже без списка, – напомнила ему Она. – Администратор связался с трансфером и нас взяли, потому что были места. И у нас никто ничего не спрашивал – все сонные были, никому ни до кого дела не было.
– Какой кошмар! Младенцами, как мясом торговать! Поделом ей! Всю жизнь будет мучиться слепая, и к тому же в тюрьме! Как хорошо, что не умерла! Пусть расплачивается, и как можно дольше!
«Все опять странно! – задумался Семеныч. – Сразу после Ее фразы автобус завертело, и девушка выколола себе глаза. Как такие осколки, словно кинжалы, вонзились в оба глаза сразу? Почему у осколков стекла был такой идеальный размер? А теперь это и вовсе не девушка, а монстр, получивший по заслугам. Как в кино. И я до сих пор не понимаю, как происходит вокруг меня столько событий. А происходят они только в Ее присутствии. У меня больше не остается никаких объяснений и причин. В Ней что-то есть. Нечеловеческое».
Она в волнении покусывала губы, которые вмиг покраснели, а лицо Ее побледнело. Ситуация с девушкой явно задела Ее до глубины души.
«Какая-то чертовщина! Самое страшное повреждение, что может быть. И именно этой девушке. У меня вопрос не в том, чтобы кто-то наказывал виноватоватого: судья, судьба, случайность или бог. У меня вопрос в том, как вселенная допускает до рождения и жизни таких больных людей? Несомненно, так поступать могут лишь глубоко больные».
– Ну что ты? – тихонько прошептал Семеныч, читая все эмоции на Ее лице и желая Ее приободрить.
– Все? – водитель наконец забрался в микроавтобус и завел транспорт. – Повторяю, если вы сейчас улетите, потребовать компенсацию за ущерб вы не сможете, поскольку отказались оставаться заполнять необходимые документы.
* * *
Семеныч после взлета настойчиво пытался задремать.
– Семеныч! – дернула Она его за рукав. – Хватит спать! Я забыла тебе рассказать.
– Я ночь не спал из-за твоей ссоры!
– Ничего, – махнула Она рукой. – Потом когда-нибудь поспишь. Слушай!
– Что?
– Когда после отравления я попала в больницу, я долго спала?
– Угу, – качнул головой Семеныч.
– Мне приснился твой двойник. Со дурацким именем Доместик Год. Он мне сказал: когда мы загоняем в подсознательный мир всякую дрянь и не дрянь, то на самом деле, это живые существа, которые потом и давят нас. И нас неосознанно начинает терзать подсознание, в котором эти существа начинают жить, а иногда они могут от нас отделиться и проявиться на самом деле!
– Дрянь и не дрянь – это что? – тут же очнулся Семеныч.
– Чувства, эмоции. Возможно, мысли. Что-то такое, что производится самой душой. Нами. Людьми.
– А кто тебе приснился? – уточнил Семеныч, соображая, что некоторые события Ей кажутся теперь просто сном.
– Бог, наверное, или его образ, – выпалила Она. – Или это не он сказал, а тот владелец яхты говорил?
– Что говорил?
– Что это и есть эгрегоры. Вот эти живые существа, которые нами создаются и потом нами могут управлять. Или мы ими? – засомневалась Она, запутавшись в воспоминаниях.
– Мне он тоже приснился, – осторожно сказал Семеныч.
– Кто?!
– Твой Доместик.
– Семеныч! Мне не до шуток твоих. Я серьезно говорю.
– Я тоже, – кивнул Семеныч.
– Тебе не мог присниться мой сон!
– Мог, – возразил Семеныч. – Привожу доказательства: он убил Ребенка, отправив его на небеса почти буквальным способом. А познакомилась ты с ним, когда Доместик в море оказался в шторм. Вы его вытащили с владельцем яхты, мистером Меркури.
– А, – ошеломленно замолчала Она, пытаясь собраться с мыслями.
Некоторое время висела пауза. Семеныч решил, что пусть Доместик останется для Нее персонажем долгого сна, который оказался не совсем здоровым из-за воздействия лекарств и возможных травм после падения вертолета. Падения вертолета Она совершенно не вспомнила.
А Она думала о том, что, скорее всего, просыпаясь в клинике, уже рассказывала это в бессознательном бреду Семенычу, и сейчас Семеныч нагло Ее разыгрывает, говоря о том, что ему приснился тот же сон.
– И что Доместик говорил тебе? – спросила Она, пытаясь поймать Семеныча на слове.
– Мне? Я сам ему все сказал.
– Что ты ему сказал?
– Исчезни, – с выражением произнес Семеныч. – Убирайся вон! Вот что я ему сказал.
– Дурак, – не выдержала Она, заметив смех в его глазах. – Хватит надо мной смеяться. Я, наверное, тебе уже рассказывала. Не может один сон на двоих сниться.
– Ну, не может, так не может, – с готовностью согласился Семеныч.
– А чем сон кончился? – не выдержала Она снова через минуту.
– Он исчез, – пожал плечами Семеныч. И наклонившись, трагически добавил: – Исчез и он, и номер, и проход в конце коридора. Схлопнулся!
Ее передернуло:
– Хватит меня пугать! Это из-за тебя мне кошмары снятся! Ты мне их в подсознание вгоняешь. Может, это мне и не приснилось? Может, это ты мне свои сказки понавыдумывал и рассказывал, пока я без сознания валялась в клинике?
– Конечно, – не стал отрицать Семеныч. – Еду везут. Тебе какой сок?
– Томатный! – оживилась Она. – Два томатных. Я твой тоже выпью. А ты можешь мою еду съесть.
– Договорились.
* * *
– Дай мне наушники, – попросила Она, после того, как они оказались в Москве, и Семеныч забрал свой автомобиль с парковки.
– Зачем они тебе?
– Музыку буду слушать.
– В машине играет.
– А я хочу, чтобы мне лично играла! Свою хочу, – Она лукаво улыбнулась. – Или твою?
Семеныч одной рукой дотянулся до сумки, достал наушники и передал Ей. Она с восторгом исследовала новый айфон, который купил Ей Семеныч взамен утерянного телефона. Сим-карту восстановили в салоне сотовой связи еще в аэропорту.
Семеныч то и дело поглядывал на Ее счастливое лицо, отчего и ему становилось немного радостнее. Ему было неимоверно приятно время от времени обжигаться взглядом о Ее сверкающие глаза и мимолетную улыбку, которые предназначались ему. А Она хотела одного: остановить время, когда рядом Семеныч, впереди вся ночь, в руках – новенький аппарат с огромной памятью и кучей функций, а в наушниках песня, написанная Семенычем лично Ей.
Прежний мир тактично подвинулся еще на несколько часов, и даже намеком на свое существование не стал тревожить этих двоих, точно зная, что это их последняя ночь.
– Надо кофе взять, сахар. У нас нет ничего, – вспомнила Она. Ночами они чаще поднимались перед рассветом, растягивая последние часы удовольствия. Горячий кофе, волнующие поцелуи, страстные объятия и веселый смех встречали новый день.
– Логично. И пепси-колу.
– Вон супермаркет, – показала Она.
* * *
Семеныч рассеянно листал глянцевые журналы на витрине, стоя в длинной очереди у кассы. Она задумчиво смотрела на него и улыбалась про себя: такое ощущение, что заходящее солнце оказывало свое влияние и на Семеныча. Как только сутки переходили в свое темное время, у Семеныча сразу же невольно закрывались глаза, и стоило ему присесть или прилечь, то незамедлительно к нему подбирался сон. И сейчас Семеныч, стоя у кассы, очередь возле которой двигалась медленно, делал усилия над собой: рассматривал журнал, менял ногу, на которую опирался, сонными глазами окидывал пространство…
– Шахидка! – толкнула Она Семеныча под локоть. Сказала так, что вся очередь, как по команде, стала озираться по сторонам.
– Что? – Семеныч подобрал выпавший из рук журнал.
– В другой очереди к кассе. У нее под одеждой как будто пояс. Посмотри, Семеныч! – Она теребила его за рукав пиджака.
Семеныч обернулся и увидел молодую женщину в черном длинном одеянии.
«Я этому нисколько не удивлен! – сразу же подумалось Семенычу. – Странно, что мы вообще долетели до Москвы».
– Иди вперед, подождешь меня у выхода, – сказал он. – Иди. В машину иди.
– Зачем?
– Мало ли что, – уклончиво проговорил Семеныч.
– Если будет взрыв, то кого мне тогда ждать у выхода? – с искренним удивлением уставилась Она на него. И решительно продолжила: – Я лучше останусь. Мы взорвемся вместе или выйдем, но тоже вместе.
Многоголосый людской гул незаметно стих. Отчетливо стали слышны мерные звуковые сигналы кассового аппарата, лязг колесиков металлических тележек и шуршание пакетов. Женщину в черном одеянии заметили все, и каждый, очевидно, решал про себя, может ли быть эта женщина опасна настолько, насколько она таковой кажется.
– Семеныч! – громко сказала Она.
– Что? – Семеныч от неожиданности вздрогнул одновременно со стоявшими в очереди покупателями.
– Давай уйдем? Мне это не нравится!
Семеныч прекрасно заметил, что Она говорит это нарочно громко и с интересом наблюдает за последующей реакцией людей.
«Как дитя малое, честное слово. Что за привычка все время разыгрывать спектакли? – Семеныч видел, как Она нарочито нервно потирает ручку тележки, прерывисто и шумно вздыхает, вертит головой, вытягивая шею, в сторону предполагаемой опасности. – Ей интересно, как поведу себя я? Или скучно стало стоять в длинной очереди? Ей, ведь, совсем не страшно, даже если эта женщина и в самом деле окажется террористкой-самоубийцей. Но после автобуса… Так все и может быть. Но в чем я теперь уверен, так это в том, что с нами ничего не произойдет. Особенно с нею. Это словно ее игры. Непонятные, нереальные, действительные, страшные, сказочные, живые, беззаботные. И меня, наверное, за игрушку держит. Наиграется и без сожаления выбросит. А про Ребенка я выясню. Может, и не уничтожил его Доместик. Вдруг Ребенок спокойно себе живет в соседнем подъезде и вовсе никуда не уезжал».
Семеныч вздохнул.
– Я не буду стоять, – обернулся к ним впереди стоящий мужчина, и, оставив тележку, стал пробираться к выходу. Поскольку проход между кассами был узок, его поспешные и суетливые действия по протискиванию через людей и переполненные тележки, не остались незамеченными. Вслед за ним очередь покинули еще несколько человек. Они торопились к выходу, не оборачиваясь.
– Семеныч, пойдем тоже! – воскликнула Она, сподвигнув на побег еще некоторых слабонервных из очереди.
– Да ну, – повел плечом Семеныч. – Наша очередь. Бегать еще…
Кассирша поглядывала на женщину в странном одеянии и перещелкивала штрихкода на товарах. Продукты оказались по ту сторону прилавка, Семеныч достал бумажник, приготовившись расплатиться.
Она, складывая продукты в пакет, краем глаза наблюдала за женщиной в черном. Та стояла через две кассы и тоже собиралась расплачиваться. Несколько десятков пар глаз напряженно замерли, когда руки женщины потянулись к полам одежды.
* * *
Хлопок оглушительной силы сотряс напряженно притаившееся пространство около касс. Шумовой эффект заставил всех на мгновение потерять ориентацию.
– Помогите! – тут же раздалось в центре торгового зала. Семеныч быстро взял Ее за руку и, подхватив пакет, направился к выходу.
Она, не успев ничего понять, сбивалась с шага и озиралась назад, ища и не находя взглядом женщину в черном одеянии. В следующее мгновение, чуть не сбив Ее с ног, мимо пронесся тенью мальчишка лет девяти.
Загалдели люди. Закричала кассирша, зовя охранника. Во всей образовавшейся сутолоке, Она успела уловить несколько отдельных фраз:
– Хлопушка выстрелила!
– Он поджег петарду!
– Женщина не заплатила!
– У меня пропали деньги из кассы!!!
Семеныч тащил Ее за руку вперед. Кинув на заднее сидение пакет, он рванул с плохоосвещаемой парковки. Внезапно свернул с дороги за здание торгового центра и через небольшое расстояние по узкой дороге также резко затормозил.
– Садитесь! – крикнул он в открытое окно. Свет фар вырвал из темноты силуэты женщины в длинном одеянии и мальчика, удаляющихся по тропинке в сторону заброшенной стройки.
– Садитесь, мы вас подвезем, – нагибаясь через Нее, снова крикнул им Семеныч и открыл заднюю дверь. Те остановились на секунду, а затем бросились к машине.
Она онемела от изумления.
– Хорошенький у вас бизнес, – поприветствовал их Семеныч.
– Жизнь такая, – скромно ответила женщина и приятно улыбнулась. – Приходится.
Она, оторопев, глядела на женщину и ребенка, приоткрыв рот. Семеныч легонько коснулся Ее подбородка и засмеялся.
– Прямо, прямо, – сказала женщина, оборачиваясь назад. – Я покажу, где свернуть. Здесь фонарей нет. По этой дороге надо выезжать на трассу. Скорее.
– Вы думаете, за нами погонятся? – ухмыльнулся Семеныч. – То есть за вами?
– Мало ли. Свидетели найдутся, и мы вас подведем.
Женщина отстегнула запах черного одеяния, и стала вытаскивать продукты из-за широкого пояса, привязанного к животу. Затем вытащила из рукава несколько беспорядочно скомканных пачек денег, и, сложив и выровняв купюры, убрала их за пояс. Мальчишка достал из-за пазухи и свою добычу.
– Поймают когда-нибудь, – с тревогой сказал Семеныч.
– За такую-то кражу не посадят, – ответила женщина. – А с трюками мы стараемся не повторяться.
«Странная логика. За все, что угодно, посадить при желании могут. И ни за что тоже могут посадить», – подумал Семеныч и поинтересовался:
– А работать не пробовали?
– Отчего ж? Считай, это и есть моя работа. Отец его из бандитов в мертвяки превратился два года назад, оставив меня с долгами и тремя детьми, один из которых неходячий, как растение, лежит пятый год. Неудачно на горнолыжном курорте отдохнули. Не могу я отойти от него надолго. Когда ухожу, то простынями его привязываю. Судороги у него как начинаются – смотреть страшно, да и с кровати упасть может. С ним младшая сидит, пока нас нет. Все продали, а долг перед бандитами не покрыли. Они продолжали угрожать. Избушку нашла за городом: ни света, ни воды, ни газа. То ли лесничий в ней сто лет назад жил, то ли отшельник. Так и скрылись от всех. От друзей его, которые всю жизнь паслись возле него. Профессию я получила в училище редкую – стеклодув. Но нет рядом таких предприятий и мастерских. Да и у меня навык уже пропал. При муже у меня агенство недвижимости было. Идти в обслугу? – рассуждала женщина. – Продавцом или уборщицей? Так все равно мне не хватит денег квартиру снимать и детей содержать. Я думала и так, и сяк. Все одно. Я не у голодного кусок изо рта вытаскиваю, а большие сети магазинов вряд ли пострадают от такой мелочи. Вот так жизнь повернулась: все с небес упало. Деньги, семья, любимый муж, дети, работа хорошая. Упало как дождь. Мы вымокли в этом счастье, а оно возьми и кончись. И стало меньше, чем было. Вот как расплачиваться пришлось за нежданные подарки.
– Можно фонд найти? – наконец Она смогла что-то неуверенно вымолвить. – Или…
– А еще можно их в детский дом сдать и рядом с ними нянечкой устроиться. Хорошо советовать из чужой шкуры. Поверь, я обо всем размышляла. И так, и сяк прикидывала. Не лучше мне это. Что там бедность без будущего, что здесь. Я точно знаю, что ему, – женщина ткнула пальцем вверх. – Что ему абсолютно все равно, чем мы занимаемся. И я не уверена, что мои дети, вырастая в казенном доме, будут более счастливыми или более нужными обществу, которому до нас дела нет.
– А родственников нет? – спросил Семеныч.
– Не нужны мы им со своим горем, – отрезала женщина. – Сами управимся.
– У нас коза есть и кролики! – подтверждая слова матери, гордо объявил мальчишка. – И две курицы! А на чердаке книжек видимо-невидимо! И пруд в лесу. Там лягушки живут. Вырасту, буду там рыбу разводить.
– Направо, – сказала женщина Семенычу. И обратилась к сыну: – Твой пруд в болото превратится к тому времени.
– Не превратится! – заспорил мальчик. – Я его чищу. Я до самого дна ныряю. Мне бы экскаватор, чтобы глубже было. И шире.
– Я не разрешала одному ходить, чистильщик.
– А я один и не хожу. Я с Манькой. Она камыш любит есть.
– Тут левее, левее, левее, – женщина показывала вперед. – Хорошо, земля сухая. Правее.
Семеныч, следуя указаниям, лавировал между деревьев.
– Здесь когда-то была дорога, – ответила женщина, подпрыгивая на ухабах. – Приехали. Дом за березами этими. Объезжать их нет смысла.
– Я вам пакет дотащу, – предложил Семеныч, когда они остановились.
– Неси, – улыбнулась женщина и прошла вперед. Семеныч замешкался около машины, доставая бумажник и пересчитывая деньги. Потом сунул Ей.
– Возьмите, пожалуйста! – догнала Она женщину. Та смутилась. Она повторила: – Возьмите, пожалуйста!
– С условием, что на ужин останетесь, – женщина взяла деньги. – Гости у нас редко бывают.
Она вопросительно обернулась к Семенычу. Тот пожал плечами и захлопнул дверь машины.
– Меня Петр зовут! – не отставал от Семеныча мальчишка, обрадовавшись неожиданным гостям. – Идите лучше за мной, потому что тропки не видно. Я вам Маньку покажу! И кроликов. А на крольчиху нельзя пока смотреть. А то она детей своих съест, мама сказала.
Убогий домишка с перекошенной дверью и маленькими окошками располагался в низине, и казался небольшим грибом, случайно выросшим под широкими кронами деревьев. Липы, окружавшие дом, склонились над ним, загораживая от внешнего мира и чужого глаза.
– Там Манька! Коза наша, – показывал в темноту Петр. – Там баня. А кролики в пристройке, где мы дрова складываем. Я их днем выпускаю гулять.
– Петр, уймись! – женщина открыла скрипучую тяжелую дверь. Семеныч улыбнулся: полное имя мальчика из уст матери слетало горделиво и уважительно, что разительно контрастировало с возрастом, говорливостью и подвижностью мальчишки. Однако Петр после этих слов сразу же исчез. Куда он бесшумно юркнул: то ли проскользнул в дом, то ли умчался к сараю – определить в темноте было невозможно.
В доме пахло старым деревом и плесенью. Казалось, он уже наполовину ушел в землю. Полоска света очерчивала контуры прикрытой межкомнатной двери.
– Я зажгу свечи, – остановила гостей хозяйка на пороге. – Тут ступени. Осторожнее.
Несмотря на внешнюю мрачность неказистого домишки, внутреннее его помещение при слабом свете свечей оказалось довольно уютным и просторным: большая центральная комната с русской печкой в углу, за нею – маленькая кухонка, деревянный стол около стены, с неприбранными на нем цветными карандашами, детскими рисунками и поделками из бумаги. Под двумя окошками напротив входа в комнату располагался широкий топчан, застеленный толстым домотканым разноцветным половиком.
– Петр!
Невесть откуда появшийся мальчишка точно возник из-под земли.
– Рукомойник тут! – он отдернул занавеску, скрывающую прибитый к стене рукомойник и подобие жестяной раковины в тумбочке, в которой, судя по звуку сливаемой воды, стояло ведро. Сам Петр кинулся к столу, бережно собирая бумаги и карандаши. Потом стрелой метнулся на кухоньку и оттуда появлялся несколько раз с тарелками, на которых лежали овощи, с миской квашеной капусты, с неровными краюхами черного хлеба, с острыми перьями зеленого лука и тяжелым чугунком. Зажег еще две свечи на столе.
Она толкнула Семеныча в бок, показывая на щель приоткрытой комнаты. Около постели на высокой табуретке сидела белокурая девочка и болтала ногами, которые не доставали до пола. Только по вытягиваемой шее в сторону двери, было ясно, что ей очень любопытно, что происходит в комнате. Но девочка не покинула своего «поста», услышав пришедших. И ни разу не позвала ни мать, ни брата, а продолжала смирно сидеть, ожидая, когда мать подойдет к ней. Того, кто лежал на постели – видно не было.
– Располагайтесь к столу, – появилась хозяйка, сменив черное одеяние на ситцевый длинный халат советских времен. И направилась в комнату: – Я больного проведаю. От боли кричит и скручивается, привязываем его, чтобы не упал. А спит – по струнке вытягивается, точно разорваться хочет.
В проеме открываемой двери стало видно худое до безобразия мальчишеское тело, крепко обмотанное простынями. Вездесущий Петр уже тащил в комнату ведро воды. Женщина склонилась над лежащей «мумией». Воркуя, отвязывала простыни, которые держали туловище мальчика на постели. Белокурая девочка спрыгнула с громоздкой табуретки и подавала матери куски сложенной марли.
Семеныч посчитал для себя неприличным открыто смотреть в их сторону, но то и дело косился на постель больного ребенка, наблюдая как мать и двое детей старательно и с любовью освобождают мальчика, обтирают кожу смоченной марлей, меняют клеенку, перестилают постель…
* * *
– Ложки у всех есть? – осведомился Петр, подвигая свечу к центру стола. – А Костя потом поест? Кашу ему протирать надо?
– Позже, – согласилась хозяйка. – Молочную смесь разведу. Уже поздно.
Ужин был немногословным. Дети с аппетитом поглощали еду. Дом заражал своим молчанием. Не требовалось произносить лишних слов и делать лишних движений. Казалось, что здесь и так все понимают друг друга. Атмосфера за столом, несмотря на то, что за стенкой лежит больной ребенок, отнюдь не создавала впечатления горести, тяжести или беды. Напротив, было спокойно и совершенно непринужденно. И Семеныч поймал себя на мысли, что, наверное, впервые он и сам проникается таким безмятежным состоянием: отсутствовали всякие страхи о будущем, ненужные мысли, бесполезные вопросы, навязчивая суета, привычная для обычного человека. В этом доме каждое мгновение казалось необходимым и наполненным, и всякий, кто попадал внутрь бревенчатых стен вечности, начинал жить только этим мгновением, в котором неожиданно становилось предельно ясно, что делать в следующий миг.
– Заночуете? – хозяйка встала из-за стола, собирая со стола. Ей никто не ответил, а Семеныч почувствовал, что ответ и так очевиден: естественно, они останутся на ночь. А с утра он посмотрит, какие емкости для воды имеются в хозяйстве, что из мелочей можно починить или привести в порядок.
– Баню тогда затоплю, – хозяйка скрылась за занавеской, позвякивая посудой.
– Тебя как зовут? – Она тронула распавшиеся по плечам светлые волосики девочки.
– Тая, – улыбнулась та. – Мне пять лет.
– Четыре, – мимоходом бросил опять откуда-то появившийся Петр с двумя подушками, которые он нес к топчану у окна. – Пятилетние за собой карандаши и игрушки со стола убирают. И Маньку кормят.
– Я привязала ей пучки травы!
– Не знаю, Манька была голодная.
– Костя мало спал, я не могла от него надолго отойти. Зато я чугунок с картошкой прогрела к вечеру, – после этого Тая убежала. А вернулась уже с постельным бельем.
– А вы откуда? – спросила Тая у Нее.
– Из Москвы. Нам переночевать было негде. Вот мы к вам и пришли, – Она помогала Тае расстелить постель, приноравливаясь к движениям маленьких рук.
– Очень хорошо, что пришли, – кивнула Тая. – Когда мы жили в Испании, у нас много гостей было. И комнат. А в Москве я в бассейне любила плавать.
– Ты не можешь помнить, – возразил Петр. – Это тебе мама рассказывала.
– Нет, я помню, – возразила Тая.
– Да, да. Так говорят трехлетние девочки, – он принес одеяло.
– А ехидничают исключительно трехлетние мальчики, которым больше некого задеть. И воображают себя взрослыми тоже они, – Тая неторопливо развернула пододеяльник. И пожав плечами, серьезно сделала вывод: – Оказывается, мы с тобой ровесники. Вот это фокус, сказал бы папа.
Семеныч и Она переглянулись и невольно улыбнулись…
* * *
– Мам, неужели Костя таким навсегда останется? – задумчиво спросил Петр, глядя на худое, скрюченное тело старшего брата, на его неестественно согнутые запястья, пока тот лежал в жарко натопленной бане. Мать его уже вымыла, и положила на широкий верхний полок. Слабые мышцы мальчика висели под кожей. Ребра и кости безобразно выступали.
– Ты не считаешь, что твои вопросы слишком глупы? – поинтересовалась мать. – Бери мочалку и оттирайся. Гостям надо ополоснуться, и мне с Таей.
– Я просто думаю, – Петр взял в руки кусок мыла. – Вот бы мы зажили…
– Зажили, – кивнула мать, намыливая ему голову. – Костя учился бы на пять классов ниже. Ты на один или два. Над вами смеялись бы за спиной. Тая выпрашивала бы телефон и компьютер. Я работала бы, скажем, продавцом с утра до ночи, отпуская водку и сигареты. А жили бы мы в маленькой комнатушке с тараканами, потому что у нас не хватило бы ни на что больше денег. А потом… Ты кем-нибудь устроился бы. Например, водителем автобуса или слесарем. Женился бы, и в праздники мы встречались бы все, обсуждали погоду, осуждали несправедливость, жалели бедных и завидовали богатым. Ходили бы в магазин за колбасой и смотрели бы кино на широкоэкранном плазменном телевизоре. Точно, вот зажили бы мы…
– В глаза попало! Смой скорее! Воды!!!
– Все? – на Петра обрушился большой ковш теплой воды.
– Мам! Я хочу пчел разводить. Я книгу нашел на чердаке по пчеловодству. Мед очень дорого стоит.
– Что за тяга кого-нибудь разводить? То рыбу, то кроликов, теперь вот пчел?
– А что кролики? Теперь мясо будет! И шкура! Мех!
– Да?! Любопытно, кто же будет их убивать? – сыронизировала женщина. – Холодной облить тебя?
– Давай, – Петр встал ровно, съежился и приготовился получить порцию холодной воды на распаренное тело. – Пусть кролики пока разводятся. Я прочитал, что мясо вообще для человека не нужно. Оно не усваивается. А пчел, как раз, убивать и не надо. Давай попробуем?
– Ради бога, Петр, – засмеялась мать.
– Костик выздоровеет, откроет глаза и удивится. У нас тут и мед, и рыба в огромном пруду. И дом новый. Это я, когда вырасту, сам построю. Целое царство у нас тут будет. Целое государство, – вытирался полотенцем Петр.
– Угу, – мать принесла из-за двери чистую простынь и тщательно запеленала лежащее тело мальчишки. – Так и будет. Потом приедут папины кредиторы и все отберут. Трусы одевай и бегом в дом. С Костей посидишь, я Таю вымою. Молочная смесь, как раз остыла, ты ему из шприца давай понемногу. Но, если уснет – не трогай. После бани он хорошо спит. Я Таю вымою и стирать в бане останусь ненадолго. Поверь, мне больше неважно, каким образом пройдут мои оставшиеся лет сорок или пятьдесят. Но мне очень важно, как проходит сегодняшний день. А он сегодня крайне удался.
– Это правда, – Петр придержал дверь, чтобы мать смогла войти в дом. – Завтра мы с Манькой на пруд пойдем. Буду дальше его расширять.
– А чем ты его расширяешь?
– Лопатой и ведром.
– Не думаю, что это эффективно.
– Зря-зря, – снисходительно прищелкнул языком Петр.
* * *
Она задернула тканевую занавеску, и топчан, на котором они расположились с Семенычем, превратился в подобие комнатушки. Двери в комнаты оставались приоткрытыми, чтобы все могли слышать, если что-то произойдет с Костей: на ночь его тоже привязывали к кровати.
Вся мебель была сколочена из грубых досок, и любое движение раздавалось разнообразным певучим скрипом дерева на весь дом.
Хозяйка, попросив их прислушиваться к Костиной комнате, ушла стирать в баню. Тая и Петр по настоянию матери ушли спать. Их комнатка располагалась через зал напротив Костиной.
Она плотно прижалась к Семенычу, губами касаясь его губ, и смотрела на его открытые глаза, в которых слабо отражался скудный лунный свет, падающий в крошечное окошко. Шевелиться из-за возможного скрипа топчана и из-за его недостаточной ширины на двоих – не хотелось. Но лежать, ожидая, как расслабленное после бани тело переходит в состояние предсонного покоя, ленивой неги; ощущать и желать, не двигаясь, друг друга; слышать еле уловимый мерный шелест листьев за окошком и бормотание неугомонного Петра во сне где-то за стенкой – было необычайно приятно.
Семеныч закрыл глаза: слабый свет из двух точек мгновенно пропал. Она подумала, что он заснул, и чуть шевельнула губами. В ответ Семеныч напряг пальцы рук, обнимавшие Ее.
«Не спит», – поняла Она.
Еле слышно прошептала:
– Я так люблю тебя, что мира…
– Не существует без тебя, – почти беззвучно закончил Семеныч, прижимая губы к Ее губам еще плотнее.
Семеныч не спал. Неразборчивые образы под закрытыми веками текли мимо него бурлящим потоком.
…Кошка, как явное потустроннее существо. Она, появившаяся в день пропажи Катенка и так на нее похожая. Исчезновение людей. Ребенок, подобный демону. Призрак инженера. Ее двойник. Мертвый Меркури. Доместик. Падение вертолета. Чудовищные дни в клинике. Ее выздоровление. Ее слова, приобретающие реальное отображение в будущем: «Форс-мажорных… Несчастных два дня… Жизненный… Не будет она смотреть…»
«Что-то произошло, когда я подобрал кошку – несомненно. Но что? Вскрылась не поддающаяся осознанию и управлению сила? А у кого? У меня или у Нее? Или эта сила едина, а мы, как замыкающие цепь контакты: плюс и минус? Зачем мы встретили эту женщину и лежим в ее доме, рядом с неизлечимо больным ребенком? Так ли случайно все, что происходит? Мы что-то можем сделать? А Она? Она может?» – Семеныч невольно вздрогнул от перенапряжения.
– Не спишь?
– Костя стонет, – прошептал в ответ Семеныч.
– Это ветер в щелях. В комнате Костика тихо.
– Нет, я слышу, что это он. Я подойду к нему.
– Ладно, иди, – разрешая, сказала Она через паузу. Семеныч и на эту интонацию обратил внимание. – Осторожнее поднимайся, перепугаешь детей. Нехорошо ночью по чужому дому бродить.
Семеныч встал со скрипучего топчана. Убедившись, что новых звуков в спящем доме не возникло, он стал неслышно продвигаться в комнату Кости. Спроси сейчас Семеныча, зачем ему понадобилось туда – вряд ли он смог бы ответить. Скорее всего, не разум толкал Семеныча к больному мальчику, привязанному простынями к постели.
Семеныч не знал, что Она на цыпочках идет за ним. Ей удавалось повторять за ним движения так, что он слышал только свои. Поэтому, когда у него за спиной прикрылась дверь, а Ее рука коснулась его запястья, Семенычу стоило больших трудов не отпрянуть от неожиданности.
«Я вижу свет».
«И я вижу», – подтвердила Она.
Они не произносили слов, но понимали друг друга.
Света в комнате быть не могло. Окошка в помещении не было, а свечка не горела. Они приблизились к изголовью кровати. Мальчик, действительно, не спал. Рассеянное лучистое свечение из двух источников просачивалось вверх. Слабый голубоватый свет, мерцая, почти непрерывным потоком шел к потолку.
…Вечером Костю они увидели лишь раз, когда мать несла его в баню. По очертаниям простыни, в которую мальчик был завернут; по легкости, с которой держала его женщина на руках – можно было судить о чрезвычайной худобе Кости. Его лицо увидели мельком: неестественно перекошенный набок рот, расширенные зрачки, впалые бледные щеки – и тогда они поспешно отвернулись к Тае, которая щебетала о том, что любит рисовать не карандашами, а красками…
Семеныч сделал еще шаг к постели. Это была не ошибка – лучистое сияние источалось глазами мальчика. Зрачки его походили на бездонную пропасть, в глубине которой пульсировал необыкновенный жемчужный свет.
Она склонилась над мальчиком, и Семеныч застыл: мерцающие потоки тонкого и бледного излучения из глаз Кости внезапно поменяли свое направление. Она, опустив взгляд, точно захватила их, и теперь перламутровые лучи входили прямо в Ее глаза, поглощаясь ими.
По телу мальчика прошла дрожь, а голову он запрокинул назад, словно Она, исходящим из глаз Кости светом, как нитями, крепко привязала его за голову, заставив смотреть только на Нее. Импульсивные толчки начались под грудной клеткой Кости и распространялись по туловищу, убыстрялись в темпе и нарастали в силе. Их амплитуда медленно, но верно увеличивалась.
Семеныч приложил свои ладони к груди мальчика, желая придержать Костю в припадке.
«Я хочу ему помочь, – что делать дальше Семеныч не понимал, но рук не убирал. Его пальцы ощущали внутренние судороги Костика, его прижатые к туловищу худые руки, его тонкие ребра под тканью, его сердце, которое не билось, а будто неравномерно и дико переворачивалось. Отчаянием мысль прозвучала снова: – Я хочу ему помочь! Или ты помоги. Ты…»
Костя запрокинул голову сильнее, а сам вытянулся по струнке и тут же резко выгнулся дугой, опираясь на макушку и пятки. Семеныч никак не мог прижать его спиной к поверхности постели, да и удержать его с каждой минутой становилось все труднее. Мальчишка был сильнее.
Семеныч успел испугаться и на секунду засомневался, не позвать ли задержавшуюся в бане мать Кости. В следующее мгновение руки Семеныча от мальчика стало что-то отталкивать. По ощущениям в ладонях, которые приподнялись над телом, между Костиком и руками Семеныча образовывается плотный воздух, который и отодвигает руки Семеныча вверх.
Ладони Семеныча, так хорошо державшие мальчишку вначале, уже не касались Кости. Очень медленно Семеныч старался уменьшить расстояние между своими руками и грудной клеткой Кости, словно вдавливал обратно эту воздушную субстанцию, которая повторяла контуры туловища мальчика и, набирая мощь, начинала расширяться. Семенычу показалось, что этот воздух грозится в итоге разорваться, возмущенно оттолкнув все от себя. Лоб Семеныча покрылся испариной, плечи от напряжения свело, а в мыщцах появилась нечеловеческая сила.
Пальцы Семеныча прижимали плотное облако к Косте, но начинали проходить сквозь, проваливаясь…
С большими усилиями образовавшееся воздушное пространство стало сдаваться. Словно оно не хотело впускать ладони Семеныча в себя и только поэтому стало недовольно собираться под ними. Как пена, которую трудно сжать, воздушная субстанция, тем не менее, устремилась обратно.
А Она глазами, как магнитом, собирала выходящий свет. Казалось, Она теперь не сможет оторвать своего взгляда от глаз Костика. Лучи света заискрились алмазным песком, и цвет их стал ярче. Семеныч не успел подумать о том, что происходящее может быть опасным для него, но за Нее стало страшно. На миг подумалось, что свечение больше не отпустит Ее и, мало того, способно втянуть в себя. И если Семеныча отталкивало от Кости, то Ее притягивало. Голова Ее опускалась все ближе и ближе к лицу мальчика. Рот Кости приоткрылся, пытаясь ухватить воздух. Из груди вырвался хрип.
Ладони Семеныча уже коснулись простыни, но мальчишка с невероятной силой выгибался дугой вверх, а его туловище била неестественная дрожь. Послышался треск ткани. Казалось, Костя сейчас разорвет простыню и вырвется.
Семеныч от испуга ударом обеих ладоней толкнул мальчишку обратно. Тот неожиданно обмяк, и его туловище упало на постель. Веки Кости закрылись. Губы сомкнулись.
«Умер», – в ужасе подумал Семеныч.
Она вздрогнула. Через секунду тишины и напряжения, Костя глубоко вздохнул и выдохнул.
Дыхание его возобновилось и стало ровным.
«Пошли», – со страхом попятилась Она.
* * *
Они лежали ни живые, ни мертвые. До тех пор, пока не отворилась тяжелая дверь в избу. Легкие шаги в темноте заглянули к младшим и направились в комнату Кости. Хозяйка передвигалась по половицам почти бесшумно.
Они замерли.
Спичка в комнате Кости чиркнула со звуком разорвавшегося снаряда.
– Как сладко спит мой сыночек, – ласковый шелест материнского шепота. – Не туго тебе? Не холодно? Пусть уйдет болезнь за леса далекие, пусть покинет тебя боль жестокая. Пусть сердечко твое твердо бьется. Придет чудо, и на ножки встанет Костя.
Шорох ватного одеяла. Шуршание пуховой подушки. Глухой скрип узкого настила рядом с Костиной постелью.
Безмолвный ветер за окошками затих, перестал посвистывать в щелях и трогать кроны высоченных лип, под которыми уснуло чье-то горе, и пряталось чье-то счастье.
– Лучи из его глаз входили в твои. Почему в твои? – не выдержал Семеныч, так и не уснув.
– Не знаю. Потому что я первая заглянула? – предположила Она. – Я ничего не поняла, что произошло. А глаза мне режет теперь.
– Может, умыться?
– Не буду я тут греметь.
– И я не понял, что это было. Вместо зрачков – отверстия в бесконечность. На много-много километров, – Семеныч прильнул губами к Ее закрытым векам.
– Давай спать, – прошептала Она. – Что-то мне не по себе. Может, это у него всегда такие судороги?
– Ну да, которые меня чуть к потолку не припечатали.
– А стоны?
– Какие стоны?
– Перед тем, как пойти к нему, ты сказал, что слышешь, как он стонет, – напомнила Она ему.
– Ммм, – прислушался Семеныч. – Нет. Сейчас не слышу. Спим.
– Что же это было?
– Судя по книгам, наверное, душа.
– И какая она?
– Очень сильная. Спи.
– Ужас…
– Как-то так, – согласился Семеныч.
* * *
– Вставай, – Она в поцелуе коснулась его носа. – Все проснулись.
Семеныч еще крепче зажмурился.
– Просыпайся, – засмеялась Она.
– Завтрак на столе, – Тая тут же просунула голову за занавеску, будто только и ждала, когда они заговорят. – Все поели. А Петр на пруд ушел с Манькой. Мама с Костей сидит. Вам наливать чаю?
Она приобняла Таю за плечи:
– Пойдем. Семеныч пока оденется.
Выскользнув из-за занавески, Она уставилась в комнату Кости. Он сидел, обложенный подушками, и сосредоточенно ел кашу. Мать подносила неполную ложку к его рту, Костя старательно делал несколько жевательных движений и, проглотив, открывал рот снова. Когда его мать обернулась, услышав шум, то Она увидела расширенные от удивления и слез ее глаза. Женщина даже не кивнула Ей, очевидно, еще не справившись с потрясением.
За Ее спиной возник Семеныч и также растерянно застыл, увидев спокойно сидящего Костю. Мальчик был немного бледен, но его взгляд больше не казался безумным, а лицо не искажалось гримасой.
Костя замер и взглянул на них.
– Гости у нас, – наконец, смогла вымовить женщина.
– Доктор, – невнятно пробормотал Костя свое первое слово, то ли спрашивая, то ли утверждая.
Женщина охнула, чуть не выронив тарелку из рук. Семеныч заметил, как трясутся ее руки.
– Ешь, ешь. Сил набирайся, – подмигнул мальчику Семеныч, разряжая напряженную атмосферу. Толкнул и Ее, замершую в одном положении. – Тая, где умыться можно?
– На улице можно или за печкой. Где хотите, – радушно она развела руками. – Будем пить чай с вареньем?
– Конечно, будем, – Семеныч улыбнулся и склонился к Ее уху. – Ну что ты встала? Умываться пошли.
– Я… я… – оторопело попыталась Она что-то выдавить.
* * *
Обратно ехали сначала молча. Каждый размышлял о своем.
– А ясности стало еще меньше, чем было, – сказал Семеныч, желая обсудить произошедшее. Он еще раз подумал о том, что в Ней или в них двоих скрывается неведомая сила. Та, что выдумывает, делает порой пространство податливым и закручивает невероятные ситуации.
«И если эта сила, о которой мы можем и не подозревать, существует, то нужно обязательно научиться ею пользоваться. Но как?! И что мы можем делать? Видеть призраков и лечить людей? Но если с Костей простое совпадение? Или это все Она вытворяет? А если Она прекрасно знает или всегда знала, что делала?!» – мысли Семеныча хаотично скакали, наталкиваясь одна на другую. Но, чем ближе они подъезжали к городу, тем менее он думал о прошлом. В голове, минуя настоящее, уже обосновывалось будущее с его суетой, бытовыми неурядицами, тщетной возней.
– Я не хочу домой, – Она не могла представить, что Семеныч сейчас уедет, и все начнется сначала: еженедельные встречи, тайные места, а вокруг – нелепая жизнь.
– Ты ночь просила, ты ее получила. Что еще? Что еще ты от меня хочешь?! – взорвался он. Ночь прошла, и грузом навалились проблемы: вместо положенных двух дней Семеныч задержался на шесть, невнятно объяснившись с женой и с шефом в паре торопливых телефонных звонков. Чувствовал себя Семеныч отвратительно из-за того, что придется перед кем-то объясняться, а причины его отсутствия были, мягко сказать, малоправдоподобны и нереальны, да и не совсем приемлимы для озвучивания в кругу семьи или на работе. Мало того, его раздражала необходимость оправдываться в обстоятельствах, которые сложились помимо его воли. А еще Семеныч не мог себе признаться в том, что он тоже не хочет возвращаться. Но как жить другой жизнью, условия которой не будут обеспечены крышей над головой и работой, Семеныч не представлял. Как остаться с Нею, жестоко не затронув судьбы близких, Семеныч не знал, отчего и неимоверно начал злиться. Ведь, именно Она была причиной его душевных мук. Рядом с Нею жизнь не шла ни в какое сравнение с жизнью без Нее: наполненная, лишенная сожалений о прошлом и страхов будущего, можно сказать, счастливая. Не чье-то чужое существование мужа, единственного сына, опоры семьи, сотрудника, а собственная, личная жизнь Семеныча. Рядом с Нею каждое мгновение было по-настоящему удивительным: еда вкуснее, голод острее, воздух чище, небо чудеснее, и все это можно было заметить. Лишь бы Она была рядом. Она делала все вокруг полноценным. Она дарила любовь. Семеныч чувствовал это тепло, казалось, и в крови. – У меня своя жизнь, и она давно сложена так, как сложилась. Поскандалить хочешь?
– Не, – энергично замотала Она головой. – Мне тебя не хватает.
– Я не игрушка!!! – ответил взбешенный Семеныч. – Вместе мы не будем, уяснила?
– Да, – кивнула Она. – Но…
– Никаких «но»!!! – Семеныч не замечал, что кричит. – Или так, или никак! Я с какой совестью домой вернусь, благодаря тому, что в командировке из-за тебя влип в очередную историю?! Вместо двух дней почти неделю отсутствовал.
Она осеклась на мгновение.
– Все это не обеспечит мне нормальное существование. Происходят странные и необъяснимые вещи, я согласен. Но! Мне нужно платить за квартиру, обеспечивать жену и помогать родителям. И ты не лезь!!!
– Я не лезу! – выкрикнула Она в слезах.
– Лезешь! – возразил он. – Требуешь, просишь, ревешь. Мне все это не нужно, пойми. Совсем не нужно. Я хочу спокойно прийти к логическому концу жизни и все! Все! Не надо мне больше напрягов, чем существующих. И так до отвала наелся с тобой. Хватит с меня. Не устраивают разовые встречи – до свидания. Об этом я предупреждал, если ты помнишь.
– Помню.
– Вопрос решен?
– Нет! – пробормотала Она в отчаянии. – Нет!!!
– До свиданья тогда, – Семеныч открыл Ей дверь.
Четверг
«Надоело! – возмущалась Она, еле сдерживаясь от ярости. Признавать свою зависимость от чувств к Семенычу Она не хотела. Поэтому выстраивала защиту из недовольства его поведением. Она не умела ждать, не умела прерываться ни от любимого человека, ни от любимого дела. Любовь давало одно нестерпимое желание: быть рядом, быть единым с делом или человеком. Все препятствия вызывали только неуемную агрессию. – Поиграли в любовь, и хватит с меня. Ни ухаживаний, ни внимания, ни радости. Одни оскорбления, обвинения и ссоры. Ханжа, зануда и сноб! И нытик! Бессердечный! Толстокожий! Ходи на свою работу! Люби свою жену! Живи своей сложившейся жизнью. Ищи свой смысл существования! Я себе тоже что-нибудь найду!».
– На сколько? – устало кивнул на заявление начальник.
– На месяц.
– Что-то случилось?
– Да, – кивнула Она. – Я.
– А все же?
– Не могу больше. Надоело.
– Жаль, – он поставил подпись.
– Чего?
– Хороших работников.
– Работников чего? Я по дороге зашла в продуктовый магазин. Девяносто процентов продукции вредно и не необходимо. Зачем это производить, перевозить, продавать?! Сколько людей вкалывают всю жизнь, только затем, чтобы сделать ее вреднее. И не только свою! Телевизор, и тот смотреть невозможно!!! И там бочка дегтя! Но ладно бы это, так нет, еще и воюют, грабят. Ну чего людям не хватает? Цивилизация находится в стадии младенчества! – взвилась Она. – Скажите! Честно мне ответьте, кому нужна деятельность нашей компании? В рамках человечества и человека.
– Завелась, – вздохнул пожилой мужчина.
– Ну?!
– Никому.
– А за… – задохнулась Она. – А зачем это все?
– Иди. Я заявление подписал. Две недели в счет отпуска. Две за свой. Иди, – мужчина не желал Ее слушать, чтобы подобные вопросы не полезли ему в голову. – Ты после болезни не восстановилась.
– Я не болела, – непринужденно пожала Она плечами. – Я купила больничный, чтобы съездить к морю!
– Съезди еще, – мужчина отвернулся к окну. Он никогда не отважился бы купить больничный, укатить на отдых и еще признаваться в этом руководству, которое никогда не любит отсутствий сотрудников даже по веским причинам. И он годами, изо дня в день приходил в свой кабинет, включал компьютер, решал текущие вопросы, с которыми на его месте справился бы и любой другой. Но «другому» нельзя отдать это место, ведь нужно обеспечивать себя и свою семью. Жил в ожидании субботы и воскресенья, которые, впрочем, сулили лишь походы с женой в магазины, диванный покой, ужин с рюмочкой коньяка и просмотром какого-нибудь фильма. Мужчина не хотел другой жизни, он понимал, что от добра добра не ищут. А привычный режим, суета и обыденность не давали ему времени думать. Потому что он не позволял себе об этом думать, иначе он сошел бы с ума. – Иди, ты меня отвлекаешь. У меня совещание через полчаса, а я не просмотрел отчеты. Иди, провокатор. Ради бога, уйди отсюда…
* * *
Она передвинула пластмассовое окошечко на календаре. Заменила севшую батарейку на настенных часах. С мужем разговаривать не хотелось. С самого расставания Она переписывалась только с дочерью. Но сейчас, стоя на пустой кухне, Она пыталась понять, что является важным в Ее жизни. Вернее, какой из ролей отдать предпочтение, какая из этих социальных стезей является правильной и верной: матери, любимой женщины, сотрудницы компании, жены, подруги, человека. Точнее было бы выразиться, что Она под шум закипающего чайника старательно пыталась осознать себя на этой кухне, в этом доме, городе, стране. Глядя на черные и красные цифры в квадратах, каждый из которых обозначал оборот земли вокруг своей оси, а все вместе – вокруг солнца, Она чувствовала, как кружится голова от того, что каждый день богат лишь набором одних и тех же малоинтересных для Нее действий.
Семеныча после последней перепалки Она из головы вышвырнула и даже не пыталась думать о том, кто был прав или виноват в ссоре.
«Псих», – заключила Она и убрала подальше телефон, чтобы не ждать от Семеныча звонка или сообщения.
За несколько дней мебель и пол в квартире покрылись заметным слоем пыли. Ненужные мысли отлично разгоняются любой физической деятельностью, поэтому Она принялась за уборку.
Когда к вечеру квартира засияла, Она вновь обнаружила себя стоящей у настенного календаря. Переборов себя, все-таки набрала номер мужа. Долго и терпеливо Она выслушивала о походах в лес и прочих деревенских радостях, и даже старалась заинтересованно переспрашивать. В конечном итоге, муж, вероятно, сделал вывод о том, что между ними все в порядке, и Она, побыв одна в пустой квартире, поняла, что семья – есть одна из наипервейших ценностей.
На самом деле, Она хотела узнать в порядке ли дети, и когда они возвращаются домой. Как Ей не было стыдно перед самой собой, но Ей хотелось побыть одной. Она не понимала, что час или неделя не сыграют большой разницы в том, что Она сможет для себя что-то решить за это время. А решение напрашивалось очевидное – жить нужно как все, а то есть: воспитывать детей, уважать мужа, ходить на работу, привечать родственников и друзей, чтобы с честью и спокойной совестью навечно оказаться в дубовой кровати под земляным одеялом.
«Эх, – вздохнула Она, отложив телефон. – Еще неделя. И опять по кругу. Надо перебрать шкафы и приготовить вещи к летнему сезону. Повыкидывать старое и ненужное. Как же надоело все. Какая-то пытка, пытка скукой под названием жизнь. Я для этого родилась? Стирать детские носочки и варить борщ?! А зачем? Любви не хватает. И к человеку, и к действию, составляющему основное бытие, а самое главное, к жизни».
* * *
«Моя девочка выросла, может, отвезти вещи Тае? Вещи хорошие – ей пригодятся. Ой, а мы даже не знаем имени! Ночь переночевали, а как зовут хозяйку, не догадались спросить, – Она открыла секретер и достала из коробочки деньги. – Ей отвезу. А заодно и спрошу, что в жизни главное. С ней спокойно. И очень любопытно, как чувствует себя Костя. Неужели чудо все-таки произошло? Необъяснимое, невероятное, волшебное. А потом приеду и уткнусь в компьютер в свое удовольствие на всю оставшуюся неделю. Отключу телефон, и никто меня не побеспокоит. Буду свой курс по программированию учить. А о Семеныче и не вспомню ни разу. Какая же удивительная мать Таи. В таких условиях жить и не просто делать вид, что все в порядке, а жить! Около нее и ее детей вообще все меркнет. В них такая необыкновенная сила…»
Она прошла на кухню, забрала с подоконника ноутбук и распечатанный курс по программированию. В детской взяла цветные маркеры. Разложила все на ковре в зале, приготовившись к недельному затворничеству. Притащила из спальни ночник. Полюбовалась на свое место заточения.
Снова заглянула на кухню.
«Надо купить сахар и чай, чтобы на неделю хватило, и можно было бы не выходить из дома. Что составляет мою жизнь? Дети, любовь, работа, друзья, быт. Все, что ли? Негусто, – захлопнула Она дверцы шкафчиков, убедившись в отсутствии чая, сахара и кофе. – Как там? От перемены мест слагаемых сумма не изменится? Значит, не важно, что на первом месте? Изменить слагаемые, чтобы сумма стала больше? Ага. Дети. Тут ясно. Общение меня устраивает. С бытом не поспоришь. Работа – вид деятельности можно поменять. Любовь – Семеныч хочу, чтобы рядом был. Семеныч?! Как он опять проник ко мне? Никакого Семеныча. Любовь отменяется. На фиг. Семеныч сам говорил, что любви не существует, и не надо! Интересных мужчин на мой век пока хватит. Надо с работой что-то делать. Если помириться с мужем, возможно, я его уговорю оплатить мне нормальные курсы. Взамен уволюсь и притихну до окончания курсов. Блин… А с мужем я не хочу мириться. Я вообще с ним жить не хочу, как с мужем. Ну вот. Думала, думала и ничего не придумала. Неужели нет выхода? Должен он быть! Где-то рядышком должен быть. Хоть лазеечку найти бы».
Она вызвала такси.
Остановившись у торгового центра, забежала в детский отдел. Ей хотелось привезти Тае новые краски.
«Ей очень понравится рисовать гуашью. А у нее только старая акварель», – Она купила и пастель, и хорошую бумагу, и восковых мелков, и набор беличьих кистей. Ее дочка также увлекалась рисованием, поэтому Она прекрасно знала, чем обрадовать Таю: карандашные лаки с блестками, витражные краски с трафаретами, перламутровые толстые фломастеры, разноцветный измельченный песок для объемного рисования. Для Нее всегда было главным и важным не здоровье, не еда, не сон, не образование и материальное положение, а любимое занятие и вдохновение, обязательно ему сопутствующее. В детстве это казалось еще так доступно – кружки, учеба, книги, друзья. Она могла часами напролет изучать математику, читать, рисовать, вязать, играть в шахматы или гулять во дворе. Позже Ее поглотил компьютер, но было уже поздно: семья и работа отнимали почти все время. Конечно же, Она находила пару-тройку часов в неделю, но этого было так мало, и дело не двигалось, Она в нем почти не развивалась – а это Ее убивало. Поэтому Она с воодушевлением накупила все для маленьких пальчиков, которым нравится рисовать красками, а не старыми карандашами…
«Как жаль, что на расширение пруда у меня не хватит ни мозгов, ни денег», – мысленно посетовала Она, вспоминая, о чем говорил Петр.
– Остановите здесь, – попросила Она.
– Где? – уточнил водитель, посмотрев на остров глухого леса.
– Здесь, – ответила Она и потянулась за деньгами.
– И куда же вы пойдете?
– Никуда. Меня здесь перехватят. Скоро машина подъедет, – солгала Она, помня, как хозяйка дома говорила, что живут они в этом лесу, скрываясь от всех. Вытащив пакеты, Она дождалась затишья на дороге и нырнула в темнеющий лес. Дорогу до домика Она хорошо помнила – нужно идти по колее, заросшей травой. Предполагая расстояние до домика, Она прикинула, что пешком Ей идти минут сорок-сорок пять. Учитывая тяжелые пакеты в Ее руках, которые Она периодически опускала на землю и останавливалась сама, дорога до домика могла занять и целый час. Но представив, как обрадуется Тая, как по-деловому накроет на стол Петр, как будет гулять ветер в щелях окошек, и уютно будут покачиваться, поскрипывая, большие липы, склонившиеся над крышей, Она торопилась и не чувствовала усталости.
* * *
Пока Она шла, стемнело.
«Странное ощущение, что никого нет, – сделав последнюю остановку, нетерпеливо вглядывалась Она в очертания домика под шумевшими от ветра кронами деревьев. – Как будто мертвая тишина, и я не чувствую, что там есть люди. Очень подозрительно…»
Она подхватила сумки и, осторожно шагала, старательно приминая подошвой мокрую траву, которая неприятно холодила голые ноги в босоножках.
Бархатное от мха крыльцо тягуче застонало. Она с трудом толкнула тяжелую дверь и перешагнула через порог:
– Петр? Тая? Это я…
Мужская ладонь зажала Ей рот. Она выронила пакеты от неожиданности. Ее схватили в охапку и бесцеремонно потащили обратно.
Она не сопротивлялась, беспорядочно и быстро переступая в темноте по сочной траве, как по прочным и шелковым веревкам, которые хлестали и резали ноги. Мужчина одной рукой обхватывал Ее под грудную клетку, а второй – продолжал закрывать рот, хотя Она и не думала кричать. Вряд ли на крик пришла бы помощь из густого и давно одичавшего леса. За размашистыми шагами мужчины Она еле-еле успевала, но очень боялась упасть. Ей казалось, что, если Она упадет, Ее поволокут по земле.
Босоножки вымокли окончательно, и узкие ремешки впивались в кожу, причиняя боль и неудобство. Куда Ее тащили, Она не видела – поднять голову не удавалось, но знакомую колею под ногами чувствовала. Когда заскрипел гравий, и мелкие песчинки забились под ступню, стало ясно, что они добрались до пригородной трассы.
Она не успела заметить, как они очутились возле автомобиля. Тут же открылась дверь, и Ее грубо втолкнули на заднее сиденье.
«Похититель», потеснив Ее своим телом, сел рядом и захлопнул дверь. Она оказалась в центре, стиснутая двумя крепкими мужчинами.
– Поехали, – коротко бросил «похититель». Машина послушно и поспешно вырулила на дорогу.
Водителя Она увидела в профиль: орлиный нос над жесткими усами, перетекающими в бороду, плотным чехлом окаймляющую подбородок. Белки его глаз свирепо зыркнули на Нее через зеркало заднего вида. Она поспешно опустила глаза вниз и оправила сбившийся подол юбки на коленях.
– Едем, – ответил водитель на телефонный звонок. – Нет, одна. Все проверили.
Затем он обернулся к Ней:
– Где второй?
– А первый кто? – ответила Она, справившись со своим испугом. Поняв, что Ей теперь отсюда не выбраться, пока эти трое не добьются того, что им нужно, страх Ее немного потеснился надеждой на то, что Ее с кем-то перепутали.
– Ты, – раздраженно ответил бородатый.
– Отстань, – разваливаясь в кресле, сказал «похититель». – Пусть они сами разбираются. Мы свое дело сделали.
Она на всякий случай перебирала в уме известные Ей молитвы различных религий, все еще рассчитывая на то, что Она вряд ли может представлять какую-либо ценность для того, чтобы Ее так вероломно похищали и увозили в неизвестном направлении на огромной скорости под присмотром не сильно вежливых мужчин.
Водитель включил музыку в салоне автомобиля. Она краем глаза смотрела вперед, благо сидела посередине, но это действие совершенно не помогало запомнить дорогу – к городу машина не поехала, а мчалась в противоположную сторону. Кроме темного леса по бокам и слепящих фар встречных автомобилей, увидеть ничего было нельзя. Она скосилась в боковое окно, надеясь следить хотя бы за столбиками на дороге, обозначающими километраж, но на такой скорости и из-за внутренней паники не успевала различать цифры.
* * *
Свет фар вырвал из темноты трехметровые ворота. «Похититель» грубо взял Ее за запястье, а тот мужчина, что сидел справа, настороженно наблюдал за Ее движениями. Ворота открылись, и «похититель» дернул Ее вперед, вытаскивая из машины.
Между высоченных сосен показались одноэтажные домики. Железные ставни на окнах некоторых из них были опущены, на углах домов горели тусклые садовые фонари. Территория походила скорее на частный комфортабельный санаторий, если бы не высокий забор с обмоткой колючей проволоки на штырях наверху.
Автоматические ворота сомкнулись за Ее спиной, и машина уехала.
– Я не буду кричать и сопротивляться, – негромко сказала Она «похитителю», который чересчур сильно сдавливал Ее за запястье и слишком быстро передвигался по бесконечным дорожкам, огибающим похожие друг на друга кирпичные домики. «Похититель» в ответ чуть замедлил шаг.
Когда они остановились у двери одного из домов, Она обнаружила, что второй мужчина, все время шедший за ними, незаметно исчез. Наружные поперечные ставни на окнах этого дома были также опущены.
– Заходи.
В Ее голове вертелись, по крайней мере, сотни вопросов, но стало ясно, что задавать их бесполезно. В коридоре зажегся свет, и Она почти рухнула на низкий комод. Потянулась к распухшим ступням и отстегнула босоножки, ремешки которых давно впились в кожу, оставив кровавые полоски.
– Туалет там. Окна не открываются и не выбиваются.
Она рассеянно и испуганно посмотрела на него, умоляя прояснить причину Ее похищения. Мужчина сделал вид, что не замечает Ее тревоги, однако отвел глаза в сторону, немного смешавшись.
– Дай позвонить? – шепотом попросила Она, заметив его смущение.
– Комнат две, выбирай любую, – он откашлялся.
– Зачем я здесь? – все еще не теряя надежду на ответ, спросила Она еще тише. – Что, если вы меня с кем-то перепутали?
– Тогда тебе принесут извинения, – негромко сказал. – Посмертно.
«Похититель» стремительно развернулся ко входу, перешагнул через порог, и множество засовов щелкнули в двери.
«Это сон! – Она не двигалась с места. Двери в комнаты были открыты. В проеме одной белел край постели. – Это сон! Страшный, чудовищный, но сон».
Прошло несколько минут, прежде чем Ее осенило.
– Здесь занимаются проституцией! Вот почему такая облагороженная территория и домики гостиничного типа. Они похищают девушек, и те здесь работают. Господи, ты там живой, вообще?! Что же со мной будет? – Она причитала в голос. – А ведь меня никто не хватится!!! Последний, кто меня видел, это таксист. Но он скажет, что я с вещами и сумками уехала сама, добровольно. И вылезла посреди трассы.
Она в негодовании отшвырнула от себя снятые босоножки.
– Ой, – подняла Она глаза наверх и, встретившись взглядом с округлой камерой видеонаблюдения, поняла, что призналась вслух в том, что Ее никто искать не будет.
«Какого черта меня понесло в лес? Сколько раз всем людям говорят, чтобы они сообщали, куда идут. Ну и все теперь. Кончится моя жизнь обслуживанием богатеньких мира сего. А потом выбросят и закопают», – Она поднялась с комода, обошла комнаты, зажгла свет. Дом, действительно, напоминал гостиничный номер. Одноразовые туалетные принадлежности в ванной, свежее постельное белье. В каждой из двух комнат двуспальная кровать с тумбочками по бокам, телевизор на стене. В шкафчиках – чистые комплекты белья и полотенец.
«Повешусь. На простыне повешусь, – Она взглянула на простынь, посмотрела на люстру. Именно так Ей представлялось повешение. Но как скрутить простынь жгутом, и к чему ее привязать, если все светильники полусферой были накрепко прилеплены к потолку, у Нее представить не получилось. – Тогда вены порежу!»
С этой мыслью Она посетила ванную комнату, но ничего острого там не нашла.
«Разбить зеркало и осколком порезать? Может, это не для проституции? Вдруг они держат здесь людей, чтобы обратить их в секту. Например, психику портят, и потом делают из них самоубийц-террористов», – очевидно, Ее разум не собирался прекращать жизнь, и поэтому выискивал более приемлимые оправдания-надежды для существования.
В ванной комнате камер видеонаблюдения не было, не было их и в комнатах. Осмотрев весь дом, Она села на край ванной, опустив уставшие и болевшие ноги под теплую струю воды.
«Они спросили: «где второй?», – вспомнила Она. – Зачем? Чтобы убедиться, что я одна, или еще кого-то хотели найти?».
Но мысли о вечном рабстве не давали Ей сосредоточиться. Когда хлопнула входная дверь, Она поспешно вытащила ноги и, промокнув их полотенцем, со страхом вышла в коридор. На комоде, где Она сидела до этого, появилась бутылка воды, пластиковый контейнер с салатом и тонкими ломтями прожаренного мяса.
«А вилку не дали, – посмотрела Она на еду, и очередная глупая мысль пришла Ей в голову. – Ей можно было бы проколоть артерию».
Проигнорировав принесенную еду, Она прошла в комнату и, не раздеваясь, кинулась на постель, уткнувшись в подушку.
Пятница
Она проснулась от яркого света и посторонних звуков в комнате. Перед Ней стоял мужчина с узкими глазами и черствым лицом, на котором обнаружилось полное отсутствие всяческой мимики.
– Где тот, с которым вы были в лесу у женщины с тремя детьми? Кто помог мальчику? Кто был с тобой? Кто их вывез? Куда они уехали? – вопросы горохом сыпались по Ее еще непроснувшемуся разуму, который от страха ощущался вязкой бесформенной массой. Она приподнялась и присела. Огляделась, силясь понять, как Она здесь оказалась, и что это за место.
Мужчина приблизился.
– Я не знаю, – медленно начала Она, а в голове торжественно вспенилась мысль о том, что никакой проституции от Нее никто не требует.
– Кто с тобой был?! – Она упала на подушку от косого скользящего удара тяжелой мужской руки.
– Водитель машины, который меня подвозил.
– Вы провели там ночь! Как вы туда попали? Зачем?
– Я была в супермаркете и разговорилась с женщиной. Мы вышли вместе, и она пригласила меня к себе. Поймали машину и поехали к ней. Водитель остался на ночь, потому что возвращаться было поздно.
– Кто помог мальчику?
– Какому мальчику?
Следующий удар был весьма увесистее. Она вновь приподнялась, потирая ушибленную скулу. Сообразив, что ищут Семеныча, Она не могла понять, зачем и почему. Потому ли, что с мальчиком произошло той ночью чудо, или потому что женщина с детьми куда-то уехала. Она решила отвечать медленнее, чтобы не сказать лишнего или наоборот, не недосказать чего-либо такого, от чего зависело бы Ее будущее.
– Что вы передали? Деньги? Билеты? Контакты?
– Я вас не понимаю, – теперь Она узнала, что такое искры в голове, когда бьют в висок.
– Имя, телефон, номер машины. Или ты отсюда живой не выйдешь, – сейчас Она ощутила, как солнечное сплетение устремляется к позвоночнику, и склеиваются легкие.
Когда фейерверк в голове на мгновение угас, Она пыталась понять, для чего им нужен Семеныч.
– Я не знаю, – всхлипнула Она. – Я даже не знаю, как зовут ту женщину. Я не знаю номера машины. И марки не знаю…
– Врет, – Она с удивлением услышала голос слева, обнаружив, что в комнате есть кто-то еще. Рук от лица Она не отнимала, боясь ударов в зубы и глаза. Инстинктивно Она прижимала голову к приподнятым коленям, защищая лицо и живот. От толчка ботинком слева повалилась на бок. А справа по голове тут же впечаталась другая жесткая подошва. Резкая боль в пояснице следом заставила Ее почувствовать, где находятся почки.
– Она не врет, – перемежая удары ногой со словами, прерывисто говорил мужчина, который находился справа от постели. – Она забыла. Но мы ей поможем вспомнить. Не сегодня, так завтра.
Он сдернул Ее с кровати на пол…
«Господи, пускай быстрее идет время», – внезапная боль возникала в одном месте и тут же появлялась в другом, не давая опомниться. Ответов от Нее, судя по всему, уже не требовали. Она поняла, что мужчины бьют Ее, ожидая, когда Она сама попросит их остановиться и расскажет все. Как под проливным дождем, переходящим в град, Она под жестокими ударами извивалась на полу…
* * *
Переступив порог своего кабинета, Семеныч мгновенно растворился в суете рабочего дня. Звонки, совещания, переговоры, электронные письма, презентации, лица, голоса – нескончаемый поток лился с нещадной силой. Семеныч почувствовал, как увязает в липком болоте, как начинает болеть голова, как он растворяется в суматохе, словно сахар в чашке горячего чая.
Дождавшись подходящего момента, Семеныч выскочил на улицу. Спешно отошел от крыльца подальше, чтобы его не остановил никто из коллег. Семенычу хотелось глотнуть свежего воздуха, ощутить спиной лучи послеполуденного солнца, вырвать взглядом не заваленную бумагами поверхность стола и не дорогу со снующими автомобилями, а умиротворяющее подрагивание растущей листвы на деревьях, зелень травы, щедро устилающую собой каждый незаасфальтированный клочок земли. И минуту тишины…
«Город убивает. Как ацетон, выжигающий краску на ткани до белесого пятна, так и мегаполис становится безликим вкраплением «некогда» людей, – достал сигарету Семеныч. – Исчезает смысл, бледнеет существование, тускнеет бытие. А кого-то втягивает в мутный водоворот событий, которые призрачно обманывают, что в них и есть весь смысл».
После нечаянного посещения заброшенного домика Семеныч слишком ярко ощутил, насколько тленно время, стремительно утекающее в никуда. Насколько оно напичкано ненужными вещами и событиями. Семеныч почувствовал, что планку, по которой меряют человека необходимо видоизменить: общество с пеленок установило отметки повышения «ростомера»: детский сад, школа, институт, работа, семья – «быстрее, выше, сильнее».
«А зачем? Для чего?» – спросил Семеныч у бездонного неба, которое промолчало в ответ.
Семеныч выбросил сигарету в урну, так и не закурив ее. Зазвонил телефон. Голос в трубке спрашивал о необходимых данных и совершенно не слышал или не хотел слышать, что Семеныч не в кабинете, и данные надо запросить у руководителя другого подразделения.
Семеныч повернул обратно, чувствуя, как его разрывает на мельчайшие частички самого себя. И расстояние между этими составными частичками становится таким огромным, как расстояние между звездами.
Вернувшись в свой кабинет Семеныч вяло обнаружил, что и дверная коробка начинает расплываться, а все предметы на самом деле не такие уж и твердые.