1

История возникновения Османской династии окутана легендой. По традиции, ее основатель, по имени Эртогрул, был вождем небольшого племени, который, по мере того как мигрировал по Малой Азии с отрядом всадников в количестве примерно четырехсот человек, оказался на поле боя между двумя группировками неизвестных ему соперников. Посоветовавшись со своими людьми, он по-рыцарски принял сторону проигрывавших, тем самым изменив соотношение сил и обеспечив им победу. Ими оказались войска сельджукского султана Алаеддина из Коньи, сражавшиеся с отрядом монголов. Алаеддин вознаградил Эртогрула земельным наделом – феодом вблизи Эскишехира, включавшим земли для летнего и зимнего проживания в Сегюте, к западу от Анатолийского плато. Этот участок был позднее расширен в обмен на поддержку султана во время неудачно складывавшейся для последнего, но ставшей победоносной битвы – на этот раз против греков. Эта легенда предназначалась для того, чтобы утвердить легитимную связь османов с правящей династией, позже подтвержденную награждением сына Эртогрула, Османа, знаками суверенности в виде стяга и барабана. Далее подобные легенды, характерные для династической мифологии средневековых и даже библейских хроник, обращаются к вещим снам Эртогрула и его сына Османа. Утверждается, что Осман однажды провел ночь в доме благочестивого мусульманина. Перед тем как Осман лег спать, хозяин дома принес в комнату книгу. Спросив, как называется эта книга, Осман получил ответ: «Это Коран; слово Божие, реченное миру его пророком Мухаммедом». Осман начал читать книгу и продолжал стоя читать всю ночь. Он уснул ближе к утру, в час, согласно мусульманским верованиям, наиболее благоприятный для пророческих мечтаний. И действительно, во время сна ему явился ангел, произнесший слова: «Поскольку прочел ты мое вечное слово со столь большим почтением, детей твоих и детей твоих детей будут чтить из поколения в поколение».

Последующая мечта касалась девушки по имени Малхатун (Малхун), которую Осман хотел бы взять в жены. Она была дочерью мусульманского кади (судьи) в близлежащей деревне, шейха Эдебали, который два года тому назад отказался дать свое согласие на брак. Во сне Осман получает новое откровение: из груди шейха, лежавшего бок о бок с ним, вышла луна. Когда она стала полной, она вошла в его собственную грудь. Затем из его чресел стало расти дерево, которое по мере роста стало накрывать весь мир сенью своих зеленых и красивых ветвей. Под деревом Осман узрел четыре горных хребта – Кавказ, Атлас, Тавр и Балканы. От их подножий брали свое начало четыре реки – Тигр, Евфрат, Нил и Дунай. На полях зрел богатый урожай, горы были покрыты густыми лесами. В долинах виднелись города, украшенные куполами, пирамидами, обелисками, колоннами и башнями, все увенчанные полумесяцами. Отовсюду были слышны призывы к молитве, смешивающиеся с пением соловьев и криком попугаев, сидящих среди густо переплетенных благоуханных ветвей.

Внезапно листья на ветвях стали вытягиваться, превращаясь в лезвия мечей. Поднялся ветер, направляя их в сторону города Константинополя, который, «располагаясь на стыке двух морей и двух континентов, представлялся бриллиантом, вставленным в оправу из двух сапфиров и двух изумрудов, и, таким образом, выглядел как драгоценный камень кольца, охватывавшего весь мир». Осман уже был готов надеть кольцо на палец, когда вдруг проснулся. Он пересказал свое сновидение Эдебали, который истолковал его как знак Божий и после этого отдал свою дочь в жены Осману, предсказывая власть и славу их потомству. Церемония была проведена с соблюдением строжайших требований ритуала истинной веры святым дервишем, для которого Осман позже построил монастырь, пожертвовав ему богатые земли и деревни.

Осман I – первый османский султан, сын князя Эртогрула и его турецкой наложницы Хаймы

Первая из этих двух легенд предполагает, что Осман и его народ еще не были мусульманами во время их расселения в районе Эскишехира. Первая волна турецких переселенцев, вступившая в Малую Азию начиная с XI века и дальше, в качестве тех, кто шел впереди или вслед за армиями сельджуков, состояла по большей части из обращенных в ислам в результате их предшествующего общения с арабо-мусульманским миром. Но уже следующая волна, в XIII веке, состояла по преимуществу из язычников, и, похоже, именно к этой волне принадлежали османы. Большинство их пришло не в качестве поселенцев, а как беженцы, теснимые в западном направлении вторжением языческих монгольских орд. Многие из них осели на землях Восточной Малой Азии, чтобы, пожалуй, вернуться домой, когда уйдут монголы. Однако другие, более воинственные, устремились вперед, на земли сельджуков.

В их числе были османы, которые подобным образом подпали под покровительство султана Алаеддина. Он подарил им земли в неспокойных приграничных районах, где они могли бы поддерживать порядок на местах или же сражаться с византийскими греками за новые владения, но в собственную армию не включил. По всей вероятности, это был именно тот период, когда последователи Эртогрула и Османа были обращены в ислам, который вдохнул в османский народ – и без того одаренный достоинствами и боевыми качествами кочевников – новый боевой дух защиты.

Народ, который видел себя не просто турками – понятие, ассоциировавшееся с жителями Туркестана в целом, – но османлы, последователями Османа, он, тем не менее, едва ли обладал в эти начальные дни качествами, особо отличающими его от тюркских соседей. Их государство было просто одним из десяти государств-наследников, которые остались от империи сельджуков и монгольского протектората, и одновременно одним из самых небольших. Своей последующей имперской судьбой османы обязаны географической случайности: стратегически важному положению в северо-западном углу Малой Азии, непосредственно на азиатских границах Византийской империи в момент ее упадка, более того, возможности легко достичь моря и лежащих за ним земель Балканского полуострова.

Среди воинов пограничных областей османы проявили уникальность в том, что оказались способными воплотить плоды своих военных завоеваний в эффективный политический механизм. Осман был администратором в той же мере, в какой он был воином, к тому же ему очень помогала поддержка со стороны его тестя Эдебали, служившего визирем. Осман был мудрым, терпеливым правителем, которого искренне уважали окружающие и готовые преданно служить ему за его незаурядные способности руководителя. Осману, конечно же, было присуще естественное чувство превосходства, но он никогда не стремился самоутвердиться с помощью власти. Его уважали не только равные ему по положению, но и те, кто превосходил Османа своими способностями, потому что он никогда не считал зазорным прислушаться к мнению более умного. Осман был человеком, по выражению Г. А. Гиббонса, «достаточно великим, чтобы использовать знающих людей». Его приверженцы добросовестно помогали заложить для этого небольшого растущего государства такие основы, которые гарантировали бы его дальнейшее надежное существование. Между тем в качестве беев с полуавтономным статусом они возглавляли свои собственные армии и управляли собственными завоеванными территориями, всегда координируя свою деятельность и подчиняясь распоряжениям своего вождя.

Горя истинным духом религиозного энтузиазма, Осман сам привнес в свое княжество простую веру и рвение ранних мусульман, которых воодушевлял его великий предшественник и тезка халиф Осман. В их традициях он ставил справедливость выше власти и богатства, в то же время управляя государством, как и его преемники, на основе неделимой, личной верховной власти. Османы первых поколений были, таким образом, свободны от династических распрей со стороны других сельджукских княжеств. Начиная жизнь заново в иной обстановке, они смогли проявить и упорство, и волю, и терпимость; они приобрели практический, конструктивный опыт, чтобы приспособить себя к социальным и экономическим условиям страны, которой они управляли.

Османы развили свои собственные ресурсы и привлекли ресурсы – интеллектуальные и теологические, производственные и торговые, – имевшиеся в более урбанизированном окружении соседних территорий, а с течением времени – из еще более отдаленных государств. Более всего другого они заимствовали административные и другие знания самих греков, тщательно изучая их методы управления в этом последнем азиатском анклаве умиравшей Византийской империи. Ибо османы, в отличие от того образа исламского мира, каким он воспринимался за границей, начиная со времен первых арабских завоеваний обращались со своими врагами в духе, свободном от религиозного фанатизма. Они жили больше в греческом, чем в турецком окружении. Владельцы соседствовавших с Османом деревень и замков были христианами, с которыми он часто поддерживал дружественные отношения. В числе его ближайших компаньонов были греческие семьи Михалоглы и Маркозоглы, сыновей Михаила и Маркоса, когда-то бывших врагов, а затем преданных друзей и сторонников Османа. В результате дружбы с ним они приняли мусульманскую веру.

На территории османов не было всеобщей исламизации христиан, менее всего – в принудительном порядке. Христиане становились мусульманами по собственному выбору, в ответ на собственные побуждения и преследуя собственные интересы. По мере разрушения центральной власти в Константинополе люди все больше чувствовали себя забытыми своими правителями и, действуя в духе реализма, предпочитали относительный порядок и безопасность османского правления наряду с большей свободой выбора для мусульман и освобождением от обременительных налогов. В духовном плане, с падением авторитета православной церкви, эти азиатские греки откликнулись на стимулы новой веры. В социальном плане они не слишком отличались от своих пограничных соседей-османов происхождением и образом жизни. Будучи обращенными или нет, они легко приспосабливались к образу жизни османов. Смешанные браки между греками и турками стали обычным делом, что способствовало зарождению и развитию нового смешанного общества.

Вскоре стало очевидным, что османские турки не были больше простыми кочевниками, а превратились в оседлых жителей гористого северо-западного угла Малой Азии. Они менялись вместе со временем, в пределах, отведенных для них их собственной пограничной цивилизацией, основывавшейся на разновидности народной культуры. Составленная из элементов азиатского и европейского происхождения, мусульманства и христианства, турок и тюрок, кочевников и оседлых жителей, она была прагматичной в своем мировоззрении и свободной от более ортодоксальных культурных и социальных ограничителей феодальных турецких княжеств, лежавших к востоку. Возникшее общество стало прототипом общества, призванного наследовать Византии, и трансформировать это наследство. Именно так империя турок-сельджуков заполнила вакуум, оставленный империей арабов. Именно так в свое время Византия наследовала Риму.

Сам Осман не торопился расширять унаследованное им владение за счет соседей. Медленно, но верно осуществляемый, его план заключался в том, чтобы ждать и наблюдать, жить и учиться, прокладывать свой путь на территорию Византии только постепенно. Три укрепленных города господствовали над этими уцелевшими землями Византии в Азии. К югу, на склонах горы Олимп, лежала Бурса, властвовавшая над богатой Бифийской равниной; в центре, в верхней части озера, располагалась Никея, фактическая столица этого края; к северу, в верхней точке протяженного залива, – порт Никомедия, контролировавший морской путь в Константинополь и сухопутный путь к Черному морю. Все они находились в пределах дневного перехода от столицы османов. Но сначала не был атакован ни один из них. За шестьдесят лет спорадических крестьянских междоусобиц, начиная со времени правления Эртогрула, османы продвинулись всего лишь на шестьдесят миль от города Эскишехира – «старого города» до «нового города» – Енишехира. Его захват блокировал сообщение между Никеей и Бурсой.

Однако Осман, зная о прочности крепостных укреплений в этом столь жизненно важном для Константинополя районе и об относительной слабости собственной армии, продолжал ждать своего часа. Тем временем численность его войска постепенно увеличивалась, пока из отряда в четыреста воинов при Эртогруле оно не выросло, по слухам, до четырех тысяч человек. Источниками дальнейшего пополнения его рядов служили искавшие занятия из-за статичных границ соседних государств воины; и даже сами акриты, греческие воины пограничной полосы, часть которых была склонна поменять сторону, побуждаемая к подобному поступку тем, что Константинополь бросил их на произвол судьбы, изымая доходы и притесняя.

Только после двенадцати лет с момента его прихода к власти, в первый год четырнадцатого столетия, вступил Осман в прямой конфликт с императорскими войсками Византии под Коюнхисаром (греческим Бафеоном). Греки, стремившиеся предупредить набег османов на расположенную перед Никомедией плодородную долину, были легко разбиты решительной и импульсивной кавалерийской атакой, расстроившей их боевые порядки. Это поражение императорских войск, нанесенное им каким-то малоизвестным тюркским вождем, озадачило Византию, которой пришлось теперь рассматривать государство Османа как фактор, с которым необходимо считаться. Осману это принесло славу и, как никогда раньше, святые воины начали стекаться под его знамена со всей Анатолии, гордые тем, что будут известны как османы. Его княжество отныне прочно встало на ноги.

Однако Осман не предпринял попытки развить свой успех, поведя атаку на саму Никомедию, и его войска ограничились опустошением окрестностей города. Минуло семь лет, прежде чем он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы атаковать крепости Акхисара, господствовавшие над рекой Сакарья (греческая Сангариус), стекавшей в долину позади Никомедии. Он захватил их, тем самым открыв османам путь к морю. Османы впервые появились на берегах Босфора, постепенно покоряя гавани и крепости на прибрежной черноморской полосе полуострова к востоку от Босфора, и в конце концов проникли в Мраморное море, захватив остров Калолимини. Тем самым Осман блокировал морской путь из Бурсы и еще один из Никомедии в Константинополь, изолировав два города один от другого. После этого Бурса неоднократно подвергалась нападению с равнинной стороны и в конце концов пала в 1326 году, уже тогда, когда Осман лежал при смерти.

После семилетней осады, во время которой даже пригороды попали в руки врага, греческий гарнизон был настолько деморализован отсутствием поддержки со стороны Константинополя – совершенно обессиленного династической борьбой между враждующими императорами, – что командующий гарнизоном Эвренос вместе с другими влиятельными греками сдал город и обратился в мусульманскую веру. Здесь, на плодородных склонах горы Олимп, османы основали свою первую в истории империи столицу, постепенно превращая ее наряду с украшением города нетленными образцами архитектуры в цивилизованный центр науки и искусства. В дальнейшем, после утверждения династии в Европе, Бурса перестала быть столицей, но навсегда вошла в историю Османской империи как священный город. Но, что важнее всего, Бурса с ее школами геологии, исламского права и традиций развилась в важнейший центр просвещения, то есть в центр улемы – высшего мусульманского духовенства. Дополняя независимый и часто неортодоксальный воинствующий дух гази, сословие улемов олицетворяло традиционные принципы старого ислама и на протяжении веков оказывало преобладающее влияние – либо направляющее, либо ограничивающее – на государство османов.

Осман был похоронен здесь, в Бурсе, на склоне горы, в усыпальнице, обращенной через море, в сторону Константинополя. Вместе с могилами его наследников она стала центром паломничества мусульман. Эпитафия на его могиле была облечена в форму молитвы, которую на протяжении веков, опоясавшись обоюдоострым мечом Османа, должны были произносить все вступавшие на османский трон наследники: «Будь столь же добродетелен, как Осман!». Он действительно был добродетельным человеком, в духе традиций раннего мусульманства, наставлявшим, находясь на смертном одре, своего сына «поощрять справедливость и тем самым украшать землю. Порадуй мою отлетающую душу блистательной чередой побед… Своими руками распространяй религию… Возводи ученость в достоинство, чтобы был утвержден Божественный закон».

Могила Османа I в Бурсе

Историческая роль Османа заключалась в деятельности племенного вождя, сплотившего вокруг себя народ. Его сын Орхан преобразовал народ в государство; его внук Мурад I превратил государство в империю. Их достижения как политиков были по достоинству оценены одним османским поэтом XIX века, сказавшим: «Мы из племени вырастили подчинявшую себе мир державу».

Созданием своего государства и империи османы были во многом обязаны традициям и социальным институтам гази, тем бойцам за веру, кому они были искренне преданы. Традиции гази уходили своими корнями в жизнь общины, основанную на моральных принципах, с корпорациями, или братствами, подчинявшимися своду исламских правил добродетельного поведения. Исходя главным образом из религиозных целей, они включали абстрактные концепции с сильным влиянием неортодоксального мистицизма, которые в результате принимали конкретную и практическую форму. В городах ранние мусульмане приспосабливались к тому, чтобы охватить цеха купцов и ремесленников. В пограничных местностях и деревнях они становились боевыми братствами или братьями по оружию, движимыми воинственным и по существу почти фанатичным энтузиазмом в отношении как религии, так и войны. Проникнутые духом рыцарства, они напоминали популярные рыцарские ордена, налагая друг на друга и принимая на себя взаимные обязательства во время встреч в местах, напоминавших те, в которых собирались мистические братства Ислама в прежние времена.

Путешественник Ибн Баттута, живший в XIV веке, пишет об этих братствах: «Нигде в мире нельзя встретить кого-либо, сравнимого с ними в их внимательности, заботливости в отношении незнакомцев, в их пылкой готовности покормить вас и исполнить ваши желания, отвести руку тирана, убить агентов полиции и тех негодяев, которые якшаются с ними. Ахи, на их местном языке, это тот, кого собравшиеся вместе товарищи по роду занятий вместе с другими неженатыми мужчинами и теми, кто дал обет безбрачия, выбирают своим руководителем».

По приглашению сапожника в ветхих одеждах с войлочной шапочкой на голове Ибн Баттута посетил приют, выстроенный «примерно двумястами мужчинами разного рода занятий» для того, чтобы принимать путешественников и других гостей, расходуя при этом на общую цель все, что они зарабатывали в течение дня. Это было «изящное здание, украшенное прекрасными ковриками, с большим количеством светильников из иракского стекла. Стоя рядами, в зале находилась группа молодых людей в длинных мантиях и обуви… Их головы были прикрыты белыми шерстяными шапочками с прикрепленными к ним кусками материи длиною в локоть… Когда мы заняли свои места среди них, они внесли большой торжественный обед с фруктами и сладостями, после которого они начали петь и танцевать. Все в них наполнило нас восхищением, и мы были поражены их щедростью и врожденным благородством».

В Бурсе Ибн Баттута был принят султаном Орханом, «который является величайшим правителем среди всех правителей туркмен и самым богатым по размерам сокровищ, земель и вооруженных сил. Одних крепостей у него около ста, и большую часть времени он снова и снова объезжает их… Говорят, что он никогда не останавливался ни в одном городе хотя бы на месяц. Он также непрерывно сражается с неверными и держит их в осаде».

Орхан был младшим из двух сыновей Османа, которого Осман назвал своим преемником, учитывая его недюжинные военные способности. По контрасту его старший сын Алаеддин, был человеком с жилкой ученого, увлекавшийся законом и религией. Легенда гласит, что он отказался от предложения своего младшего брата разделить наследство, по поводу чего Орхан заметил: «Поскольку, мой брат, ты не берешь стада и отары, я предлагаю тебе быть пастухом моего народа. Будь моим визирем». В этой должности он, вплоть до своей смерти семь лет спустя, занимался вопросами управления государством, организации армии и разработкой нового законодательства.

Орхан, избрав своей столицей Бурсу, получил титулы «Султан, сын Султана Гази, Гази сын Гази, средоточие веры всей Вселенной». Здесь он впервые отчеканил серебряную османскую монету, заменившую деньги сельджуков, с надписью: «Да продлит Бог дни империи Орхана, сына Османа». Задачей Орхана было завершить дело отца: объединить в государство смешанное население, которое Осман собрал вокруг себя; «округлить» им завоеванное и расширить его владения; сплотить воедино всех их жителей и тем самым сделать из государства новый центр могущества османов. Более красивый и цивилизованный в своих манерах, более величественный в своей стати, чем отец, Орхан был столь же прост в своих вкусах, как и в проявлениях характера. По характеру он не был ни фанатиком, ни вероломным или жестоким человеком. Обладая более широким, чем Осман, кругозором и будучи более энергичным в действиях, будь то война или государственное строительство, Орхан добивался целей благодаря своей неистощимой энергии, абсолютной целеустремленности и – сверх всего – редкой способности разбираться как в тонкостях управления, так в искусстве дипломатии.

Прежде всего предстояло захватить два города – Никею и Никомедию, находившиеся за высокими оборонительными стенами и представлявшие собой крепости, которые трудно было взять штурмом. Бурса пала из-за отсутствия поддержки со стороны Константинополя. Когда же Орхан решил напасть на Никею – которая сама век тому назад, в период латинской оккупации Константинополя, была столицей империи, – император Андроник III счел своим долгом прийти городу на помощь. Но, раненный в битве с османами при Пелеканоне (нынешний Маньяс) в 1329 году, он поспешно бежал с поля боя обратно в Константинополь, бросив большую часть своей армии, остатки которой бежали вслед за ним. Гарнизон Никеи был вынужден сдаться. Подобным образом поступил и гарнизон Никомедии восемь лет спустя.

Все три города пали главным образом по экономическим причинам. Чтобы процветать, они нуждались в доступе к окружающей сельской местности. Когда она попала в руки османов – не как простых налетчиков, а как оседлых жителей – в постоянную оккупацию, не оспариваемую из Константинополя, брошенные на произвол судьбы горожане не имели особого выбора, кроме как доверить свою судьбу врагу. Немногие из них воспользовались возможностью уехать в Константинополь в соответствии с согласованными условиями сдачи в плен. Они предпочли остаться там, где жили, продолжая заниматься своими делами – торговлей и ремеслами, играя свою роль в новом мире, складывавшемся теперь вокруг них вместо старого. К концу правления Орхана население его государства увеличилось, как утверждалось, почти до полумиллиона человек – поразительное отличие от легендарных четырех сотен всадников Эртогрула.

При всей терпимости в отношении христиан, по своей сути это было мусульманское государство, проверка на национальность в котором сводилась к религии. При всем их мирном сосуществовании различие между мусульманами и христианами должно было, безусловно, сохраняться. В самой своей основе оно проявлялось в подходе к вопросу о земле и ее распределения. Только мусульмане были обязаны нести воинскую службу, и в силу этого только они имели право владения землей. Земля распределялась в качестве награды за службу и служила источником набора в армию в форме военных наделов, освобождаемых от налогообложения. Христиане были освобождены от военной службы и, следовательно, не имели возможности извлекать выгоду из подобных прав на землю. Вместо этого они платили налог с каждой головы на поддержку армии. В сельских районах это обстоятельство отводило им статус подчиненных по отношению к обладавшим землей мусульманам. Поэтому христиане стремились жить и работать в городах и поселках, где такого рода ущемления в гражданских правах уравновешивались экономическими преимуществами. Но, добровольно приняв ислам, христианин автоматически становился османлы, о его происхождении скоро забывалось, он получал освобождение от налогообложения, право иметь землю, возможности для продвижения и получения доли от доходов правящей мусульманской элиты. Именно этим на данной стадии османской истории в Азии объяснялось растущее число обращенных в ислам.

Будучи феодальной по своей сути, эта система землевладения, основанная на военных наделах, существенно отличалась от феодальной системы Европы тем, что земельные участки были небольшими и, что особенно важно, редко становились наследственными. Ибо вся земля была собственностью государства. Поэтому на данной стадии во владениях османов не существовало условий для возникновения земельной знати, подобной той, которая преобладала по всей Европе. Султаны сохраняли за собой право на абсолютное владение землей, которую они завоевали. Более того, поскольку они продолжали завоевания, росло количество земельных участков, становившихся доступными в качестве награды, для все большего числа солдат. В рамках этой системы Орхан, следуя совету, исходившему от его брата Алаеддина, организовал регулярную армию под командованием суверена, профессиональную военную силу, находившуюся на военном положении, подобной которой в Европе не могли создать на протяжении последующих двух веков. Армия его отца, Османа, состояла только из нерегулярных тюркских отрядов, добровольцев-кавалеристов, называвшихся акынджи. Рекрутируемые по деревням под возгласы «каждый, кто хочет воевать», они должны были быть готовы с оружием к определенной дате. Они были опытными наездниками, скакавшими сплошной массой, «как стена». Орхан, набирая своих воинов среди обладателей военных наделов, преобразовал это войско в авангард кавалеристов-разведчиков, роль которых заключалась в том, чтобы изучить местность перед намечаемой атакой. Таким образом, их преданность гарантировалась самыми богатыми земельными наделами. В поддержку им давались проводники, так называемые чавуши, и регулярные корпуса кавалерии, сипахи, получавшие денежное содержание.

Орхан набирал также нерегулярную пехоту, именовавшуюся азабы – войско, которое можно было не щадить и место которого было на линии атаки, а задача – вызвать на себя первый залп противника. За ними противник, нередко к своему крайнему удивлению, наталкивался на более грозную линию вооруженных копьями, вымуштрованных войск. Взятые из корпусов солдаты, которые получали жалованье и назывались оджаками капы кулу, были вооруженной силой, хорошо обученной приемам совместного ведения боя под началом командиров, которых они знали и уважали. В отличие от преобладавших в то время наемников они были едины в своей преданности суверену, считая его дело своим собственным и целиком доверяя ему соблюдение своих интересов в смысле продвижения по службе и других наград за службу. В принципе они постоянно находились «у двери султанского шатра», подчиняясь абсолютной власти правителя, служа ему лично, под началом командира, которому поручено действовать от имени султана. Сила этих новых регулярных османских войск заключалась в абсолютной сплоченности и их постоянной готовности сражаться.

Османы всегда были начеку, их нельзя было застать врасплох. Армия была оснащена первоклассной службой разведки, хорошо информированной относительно того, когда и где может появиться неприятель, дополняемой безукоризненной работой проводников для сопровождения войск по нужному пути. Путешественник Бертран де Ла Брокьер так отзывался об османских войсках: «Они могут внезапно трогаться с места, и сотня солдат-христиан произведет больше шума, чем десять тысяч османов. При первых ударах барабана они немедленно начинают маршировать, никогда не сбиваясь с шага, никогда не останавливаясь, пока не последует приказа. Легко вооруженные, они способны за одну ночь проделать путь, на который у их христианских соперников уйдет три дня».

Таковы были военные таланты выносливого, упорного и дисциплинированного народа, веками вырабатывавшего в себе привычки кочевников к скорости и мобильности; таковы были – также с точки зрения организации и тактики – принципы усовершенствованного инструмента ведения войны, предназначенного превратить государство османов в империю. Это был народ, инстинктивно движимый унаследованным импульсом кочевников все время идти вперед, по сознательно намеченному в западном направлении пути, в поиске новых пастбищ. С тех пор как они были обращены в ислам, этот поиск вообще стал святым делом и еще сильнее подогревался их религиозным долгом. Теперь этот поиск к тому же приводили в движение общественная и экономическая потребность в экспансии из-за давления перенаселения в результате непрерывного притока в приграничные местности новых поселенцев: будь то земляки-кочевники, мусульмане неортодоксальных взглядов или искатели приключений из княжеств Центральной Анатолии. Теперь, придя из степей Центральной Азии, эти турки должны были рискнуть пересечь незнакомую и негостеприимную стихию – море, К. середине XIV века их войска были готовы к высадке в Европе.

Орхан I – второй правитель османского государства, правивший с 1326 по 1359 годы

 

2

Вступление турок в Европу не было каким-то внезапным вторжением, подобным монгольскому походу через Азию. Скорее, это был процесс постепенной инфильтрации, роковое следствие упадка и падения Византийской империи. Этому процессу сопутствовало отсутствие, скорее по религиозным, чем по политическим причинам, единства среди христианских государств – Запад был против Востока, католики против православных, римляне против греков. Подобное состояние достигло своей кульминации в начале XIII века, выразившись в вероломном нападении латинских рыцарей – участников четвертого крестового похода – не на мусульман в Святой Земле, как первоначально намечалось, а на своих же братьев по вере – греков, христиан Константинополя. После захвата и разграбления города в 1204 году они основали Латинскую империю на большей части остававшейся у Византии европейской территории. Благодаря в значительной степени отсутствию единства между группировками ее собственных христиан, Латинская империя на деле оказалась эфемерным образованием, существование которого длилось чуть больше половины века, в то время как греки продолжали сохранять свою власть над сохранившейся у них азиатской территорией, опираясь на Никею. В 1261 году греки могли вновь вернуть себе Константинополь.

Но удар, нанесенный их империи, в конечном счете оказался роковым. Византии удалось просуществовать еще два столетия, но это был как бы некий призрак ее прошлого. Идущая из глубины веков слава мировой державы и центра цивилизации окончательно померкла.

Никогда больше не смогла Византия восстановить свои прежние силу и безопасность. Территория была опустошена. Болгария, Сербия, Македония утрачены одна за другой. Константинополь наполовину разрушен, лишившись своих богатств и большей части населения. Торговля империи с Востоком сместилась в другие районы. То, что сохранилось от Византии на западе, перешло в руки венецианцев и генуэзцев. Религиозная вражда с латинскими странами и папством полыхала сильнее, чем когда-либо. Изнутри империю подтачивали административная дезинтеграция, социальная реформация и финансовая несостоятельность.

В этот критический период истории Византии так и не появилась сильная династия правителей, которая смогла бы связать воедино еще сохраняющиеся элементы империи и вдохнуть в них новую жизнь. Напротив, после возвращения Константинополя правление первого императора из династии Палеологов было отмечено – за исключением, пожалуй, лишь мира искусства, – не ренессансом, а длительным периодом дальнейшего заката империи. Последствием отнюдь не святой войны христиан с христианами стало отсутствие единства внутри императорского дома, расколотого в ущерб себе, и наличие династии, втянутой в периодически возобновляющуюся войну, в которой сын сражался против отца, внук – против деда, узурпатор – против законного суверена. Этот раскол неизбежно играл на руку туркам, единым в своей священной войне за дело Ислама. В контексте этой войны они едва ли должны были вторгаться в Европу. Но ситуация складывалась так, что они в Европе все-таки оказались.

Первоначально они выполняли здесь свою традиционную роль наемников, аналогичную той, которую сыграли в арабской империи халифата Аббасидов тремя веками раньше. Первые наемники пришли из колонии тюрок, обосновавшихся в Добрудже, на западном побережье Черного моря, после восхождения на императорский трон первого из Палеологов, Михаила VIII, бежавшего из-под оккупации латинян и жившего в качестве изгнанника при дворе сельджуков. Эти тюрки пришли на помощь свергнутому с трона султану сельджуков Иззеддину, который, в свою очередь, нашел убежище в Константинополе. После угрожающей демонстрации против императора они добились освобождения султана из-под стражи и вместе с ним отправились в Крым. Но его сын и отряд его стражи остались в Константинополе, приняли христианство и составили костяк корпуса турецкой милиции, вскоре пополнившего свои ряды и обеспечившего желанное подкрепление императорской армии.

В начале XIV века император Андроник II схожим образом призвал к себе на помощь крупное войско наемников – христиан из Каталонской Великой Компании под командованием не признававшего никаких законов солдата удачи Роже де Флора. Когда каталонцы учинили в Константинополе беспорядки, он переправил их в Малую Азию. Здесь они успешно сражались против турок, но забирали себе всю военную добычу за счет греков, с которыми они в конце концов вступили в открытый конфликт, основав в Галлиполи европейскую штаб-квартиру и стремясь превратить ее в собственное государство. Когда Роже де Флор был опрометчиво убит в императорском дворце, каталонцы в ярости обрушились на греков и пригласили своих прежних врагов – турок из Малой Азии – помочь им в борьбе против империи, которую они пришли защищать. Таким образом, именно каталонцы – первые, кто несет ответственность за появление турок в Европе, – сражались против греков и качестве организованной силы. Когда каталонцы наконец ушли в Фессалию, они оставили позади себя, во Фракии и Македонии, большое войско турок, совершавших нападения на пути сообщения и сеявших общий беспорядок. Их лидер Халил достиг договоренности о выводе войска в обмен на охранную грамоту для переправы через Босфор. Но когда греки в нарушение договоренности попытались лишить турок их трофеев, Халил вызвал подкрепление из Азии, нанес поражение и вынудил спасаться бегством юного императора Михаила IX и с презрительной насмешкой принял головной убор императора. Император смог избавиться от этих турок, только призвав на помощь войска сербов.

Начиная с этого времени на протяжении всего XIV века острова и побережья европейской части Византии подвергались череде пиратских рейдов турок из различных княжеств Малой Азии. Только вражда между ними предотвращала согласованное вторжение в то время, когда число турок, сражавшихся на стороне греков, равнялось числу турок, сражавшихся против них. Среди них были татары с северных берегов Черного моря, схожие расовыми корнями и традициями, волнами накатывавшиеся через южнорусские степи в Крым и дальше на запад, вплоть до Венгрии. Тем временем турецкие пираты из княжества Айдын в Малой Азии грабили население островов в Эгейском море, спровоцировав «крестовый поход» войск римского папы, захвативших город Смирну (Измир).

Собственно османы не принимали в этих враждебных действиях никакого участия, прозорливо рассчитав, что тем самым они только ослабляют своих враждующих соседей и соплеменников – турок. Хотя к 1330 году османы фактически оккупировали берега Босфора прямо напротив Константинополя, оставаясь верными своей терпеливой, бдительной политике, они не пересекали его воды в сторону Европы еще на протяжении семи лет.

Потом они сделали это по приглашению великого доместика и узурпатора Иоанна Кантакузина, способного и амбициозного лидера, провозгласившего себя императором в противовес законному наследнику – императору Иоанну Палеологу и попросившего турок поддержать его в последовавшей за этим гражданской войне. Теперь в обмен на военную помощь Кантакузин предложил в жены Орхану свою дочь Феодору. Предложение было немедленно принято. В 1345 году около шести тысяч османских войск переправились в Европу. Здесь они помогли узурпировавшему власть императору отбить у Иоанна Палеолога прибрежные города Черного моря, опустошить Фракию, осадить Константинополь и вплотную подошли к Адрианополю (ныне Эдирне).

На следующий год свадьба византийской принцессы и султана османов была отпразднована на европейских берегах с соответствующей помпой и церемониями. Орхан, ставший лагерем напротив, в Скутари, направил флот из тринадцати турецких судов и эскорт кавалерии, чтобы увезти свою невесту из величественно декорированного коврами павильона, воздвигнутого в ставке императора в Силимврии. Здесь, как воспроизводит это «унижение пурпура» Гиббон, «Феодора взошла на трон, который был окружен занавесями из шелка и золота; стоял строй войск с оружием; только один император был верхом. По сигналу занавеси были внезапно убраны, чтобы показать невесту, или жертву, окруженную коленопреклоненными евнухами и свадебными факелами; звуки флейт и труб возвестили начало радостного события; и ее показное счастье было темой свадебной песни, которую исполнили лучшие из поэтов, которых только породил этот век. Без церковного обряда Феодора была отдана своему господину варварского происхождения; но было оговорено, что она должна сохранить свою веру в гареме Бурсы; и ее отец превозносил ее милосердие и преданность в этой двусмысленной ситуации».

Она действительно смогла быть полезной своим братьям и сестрам по вере, содействуя выкупу и освобождению многочисленных рабов и пленников – христиан.

За этим матримониальным и военным союзом с османами последовали после выезда Кантакузина в 1347 году в Константинополь брак его другой дочери, Елены, с юным Иоанном Палеологом и их признание, с обеих сторон, в качестве императоров-соправителей. Так турки-османы основательно укоренились в Европе, но не как враги, а как союзники и родственники императоров Византии с султаном, приходившимся одному из императоров зятем, другому императору – свояком, а также зятем царю соседней Болгарии.

Это не удержало Орхана от принятия к рассмотрению конкурирующего предложения об аналогичном союзе от враждебного Византии Стефана Душана, который расширил свое государство Сербию в «империю», присвоив себе титул «господина почти всей Римской империи» и который был даже провозглашен венецианцами «Императором Константинополя». Не сумев, тем не менее, заручиться поддержкой венецианцев в нападении на Константинополь, Стефан вместо этого стал искать поддержки со стороны Орхана, предложив соединение сербской и османской армий для совместной кампании против города. Чтобы скрыть союз, он предложил свою дочь в жены сыну Орхана. Орхан направил к Стефану послов, чтобы принять предложение. Однако этот план был нарушен Кантакузином, который перехватил послов, убив одних, взяв под стражу других и присвоив себе предназначавшиеся сербскому «императору» дары. И ни Стефан, ни Орхан, чьи цели были настолько схожи, что их легко можно было бы согласовать, больше переговоров не возобновляли. В конечном счете Стефан в 1355 году попытался атаковать Константинополь в одиночку, силами восьмидесяти тысяч человек. Но он скончался на второй день похода, и его «Сербская империя» умерла вместе с ним.

Тем временем, в 1350 году, Кантакузин призвал себе на помощь еще двадцать тысяч османской кавалерии, чтобы обезопасить от Душана Салоники, выбив его войска из окружающих приморских городов Македонии. Салоники были спасены, хотя турки не заняли ни одного из этих городов, довольствуясь тем, что с согласия своего султана они вернутся в Малую Азию хорошо нагруженными военными трофеями. Двумя годами позже Орхан оказал помощь генуэзцам в войне против их традиционного торгового соперника – венецианцев и по ходу войны против самого Кантакузина. В 1352 году, когда венецианцы вместе с болгарами открыто выступили на стороне его соперника Иоанна Палеолога, Кантакузин вновь призвал двадцать тысяч турок, ограбив церкви Константинополя, чтобы оплатить их услуги, и обещая вознаградить Орхана крепостью во фракийском Херсонесе. Он таким образом выручил Адрианополь, обезопасил свое положение во Фракии и в большей части Македонии и провозгласил своего сына Матфея соимператором.

В 1353 году Сулейман-паша, сын Орхана, пересек Геллеспонт с войском османов, чтобы вступить во владение крепостью, обещанной Орхану и носившей название Цимпе, на полуострове между Галлиполи и Эгейским морем. Вскоре после того как он прибыл туда, землетрясение разрушило часть галлиполийских стен. Сулейман быстро овладел и этой крепостью. После восстановления стен крепости он привез сюда из Азии первую группу османов-колонистов. Подобные колонии стали быстро возникать одна за другой. Османы селились на землях бежавших владельцев-христиан, под началом своих мусульманских беев, которые были военными товарищами Орхана, считавшими его не столько своим господином, сколько объединяющей их силой и вдохновляющим примером. Их большие личные армии должны были обеспечить ему прочные основы нового османского государства в Европе. Местным же жителям-грекам оставалось одно – добровольно подчиниться, за что им гарантировалась безопасность.

Так начиналась оккупация, продвигающаяся в западном направлении и навязывающая землям Византии новый образ жизни. Позади быстро двигающегося авангарда, распространявшегося далеко вперед и в стороны с целью блокирования дорог, уничтожения урожаев и создания обстановки общего экономического хаоса, основная армия османов основывала все новые поселения анатолийских турок вдоль важнейших направлений движения войск и по долинам четырех рек, ведущих к Дунаю. Но на первых порах армия не проникала в горные районы, где нашла прибежище значительная часть местного населения. В этом неустоявшемся балканском обществе оккупанты столкнулись со сравнительно слабым сопротивлением. Братства дервишей основывали приюты, которые должны были служить ядром новых турецких деревень. Мусульманские беи на контролируемых ими землях устанавливали с крестьянами-христианами новые отношения, которые сводились к форме социальной революции. Они вытеснили иерархический класс землевладельцев, неважно, греческого или латинского происхождения, который до этого подавлял и эксплуатировал свое феодальное крестьянство. Вместо этого османы установили более свободную и непрямую форму контроля, беря с крестьян налоги ограниченных размеров и отменив действовавший ранее принцип присвоения неоплаченного труда. Ибо по османскому праву крестьяне сами не только были землевладельцами, но и ответственными посредниками между крестьянством и султаном, который владел всей землей, независимо от того, была ли она завоеванной или приобретенной как-либо еще.

Византийский император Кантакузин

Таким образом, в данный период социальной и политической фрагментации Византийской империи османы заменили децентрализацию сильной системой централизованного государственного контроля. Поскольку оккупация продолжалась, местные христианские землевладельцы в землях, граничащих с захваченными османами территориями, стали признавать власть султана, в качестве его вассалов выплачивая ему небольшую ежегодную дань как знак подчинения исламскому государству. С самого начала Османское государство избрало в отношении христиан лояльную политику, тем самым гарантируя, что крестьянство не присоединится к своим феодальным лендлордам в сопротивлении вражеской оккупации, а в действительности поощряя крестьян бунтовать против них. Балканский крестьянин вскоре пришел к пониманию того, что осуществленное мусульманским захватчиком завоевание повлекло за собой его освобождение от феодальной власти христиан, многообразные вымогательства и злоупотребления которой становились все более тяжелыми с расширением монастырских земель. Теперь же османизация давала крестьянству ранее невиданные выгоды. Как писал один французский путешественник более позднего времени, «страна в безопасности, и нет сообщений о бандитах или разбойниках с большой дороги» – это больше, чем можно было бы сказать в то время о других государствах в христианском мире.

На этой начальной стадии османы контролировали большую часть Галлиполийского полуострова и европейское побережье Мраморного моря, вплоть до мыса всего в нескольких милях от Константинополя. Кантакузин, положение которого в результате становилось все более ненадежным, упрекал Орхана в несоблюдении договоренностей и предлагал выкупить Цимпе за десять тысяч дукатов. Орхан, понимая, что он мог бы вновь захватить эту крепость, когда бы он этого ни пожелал, отдал крепость в обмен на выкуп. Но он твердо отказался уступить Галлиполи, стены которого, как он настаивал, пали перед ним не благодаря силе его оружия, но по воле Аллаха. Орхан отклонил дальнейшие переговоры. Османские турки, которым помог Божий промысел, пришли, чтобы остаться.

Кантакузин был полностью дискредитирован. За рубежом христианские страны Балкан – Сербия и Болгария – отказали ему в просьбе поддержать империю. Таким, как резко, но справедливо ответил царь Болгарии, был заслуженный итог его нечестивого союза с турками. Пусть византийцы сами одолеют шторм. «Если турки выступят против нас, – добавил он, – мы будем знать, как защитить себя». Жители Константинополя поднялись против Иоанна Кантакузина, забаррикадировали его во дворце и призвали Иоанна Палеолога. Публично осужденный и обвиненный в желании сдать город османам, он не видел иного выхода, кроме отречения от престола и ухода в монастырь в Мистре, около Спарты. Там, под именем Иоасафа, Кантакузин провел оставшиеся тридцать лет жизни, написав выдающуюся историю своего времени.

Сулейман-паша все больше расширял свои завоевания и практику создания поселений колонистов, захватив Димотику и отрезав Константинополь от Адрианополя путем оккупации Чорлу. Это заселение почти не встретило серьезного сопротивления со стороны местных жителей – греков или со стороны войск императора Иоанна Палеолога, который на поверку оказался столь же зависим от благосклонности османов, как и Иоанн Кантакузин. И действительно, его ждало жестокое унижение. Когда в 1357 году его племянник Халил, сын Орхана и Феодоры, был взят в плен пиратами, султан потребовал от императора, чтобы тот отправился в Фокею и освободил его. Таким образом, пока силы османов продвигались вперед во Фракии, император осаждал Фокею. По возвращении в Константинополь Иоанн Палеолог получил приказ Орхана лично продолжить руководить осадой и предпринял еще одну попытку сделать это, но натолкнулся на отказ собственного флота. Он умолял Орхана освободить его от выполнения задачи, которая оказалась свыше его сил.

Орхан, став сюзереном императора Византии, упорствовал в своем требовании. В 1359 году Иоанн V отправился к нему в Скутари – вассал, надеющийся разжалобить своего сюзерена. Султан продиктовал императору мирный договор, по которому тот соглашался уплатить половину выкупа за его сына и фактически принял статус-кво во Фракии. По освобождении Халила император должен был отдать ему в жены свою десятилетнюю дочь. Император вернулся, по велению Орхана, в Фокею, выплатил большой выкуп и доставил Халила в Никею, где отпраздновали его обручение с христианское принцессой, сопровождавшееся соответствующими мусульманским праздниками. Подобно тому, как Иоанн Кантакузин привел османов в Европу в качестве солдат, так и его соперник Иоанн Палеолог согласился на их дальнейшее пребывание в качестве поселенцев. Орхан умер в 1359 году. Его старший сын, Сулейман, погиб годом раньше, упав с лошади во время соколиной охоты на Галлиполийском полуострове. Его младший сын наследовал Орхану под именем Мурада I. Орхан, этот второй по счету из трех османских «отцов-основателей», добился поставленных целей в меньшей мере за счет воинского мастерства и в большей – за счет своего дара дипломата. После завершения преобразования своего государства он вступил в Европу, имея за спиной современную армию, но не используя ее силу напрямую, а лишь косвенно, в качестве аргумента в переговорах. Столкнувшись со слабым сопротивлением, он действовал без излишней горячности, с образцовой терпеливостью и прирожденным искусством мастера манипуляции и интриги. Таковы были фундаментальные основы Османской империи, воздвигнутой в Европе. Наступило время расширить сферу ее завоеваний, развернув османскую армию как наступательную силу в целях покорения остатков Византийской империи и балканских христианских государств. Такой была задача для сорокалетнего Мурада I, султана, которому судьбой было предназначено превзойти двух своих предшественников и в качестве военного лидера, и в качестве государственного деятеля, не имевшего себе равных в свое время. Благодаря Мураду Запад должен был теперь пасть перед Востоком, подобно тому как Восток пал перед Западом во времена господства греков и римлян.

 

3

Орхан был первопроходцем Османской империи в Европе. Мураду I предстояло стать ее первым великим султаном. Он правил на протяжении жизни целого поколения, во второй половине XIV века. Как воин, сам проявляющий неослабное рвение в военном деле и вдохновляющий других своим энергичным руководством, он расширил территории османов до дальних пределов Балканского полуострова, закрепляя завоевания, которые должны были оставаться в руках османов на протяжении пяти веков. Как человек, обладающий кругозором и политической дальновидностью, он заложил на будущее основы модели грандиозного, действительно государственного по своим подходам управления. Эта его деятельность объединила и вдохнула новую жизнь в остатки Византийской империи, заполнив вакуум, который в данный момент истории не могла заполнить ни одна другая держава. Он стал провозвестником новой османской цивилизации, уникальной в смысле объединения самых разнообразных элементов расы, религии и языка.

Более того, этот век османской экспансии в Восточной Европе совпал со временем упадка на Западе. С окончательной потерей Иерусалима в середине XIII века и вторжением монголов в Малую Азию феодальный христианский мир уже никогда больше не смог продвинуть свои границы на Восток. Порыв крестоносцев обернулся против них самих, поскольку христиане-латиняне ссорились и воевали друг с другом. Один за другим разорялись банковские дома Италии, наладившие прибыльную торговлю с Востоком и финансировавшие крестоносцев. Финансовый и экономический спад привел к всеобщему и продолжительному социальному кризису. Европейское общество, негибкое и лишенное жизнеспособности, достигло низшей точки в своем упадке. Крестьянские восстания против землевладельцев, как феодальных, так и монастырских, восстания ремесленников против торговцев стали обыденными явлениями.

Бубонная чума, Черная Смерть, занесенная с Востока, опустошила Средиземноморье и всю Западную Европу. Открытие новых миров повернуло энергию европейской молодежи в западном направлении, через Атлантику. Таким был этот критический период средних веков, кризис, который пошел только на пользу новой империи турок-османов, вступившей в эпоху расцвета.

Наступление Мурада в Европе, подготовленное еще до его восшествия на престол и руководимое компетентными военачальниками, было немедленно развязано в 1360 году и быстро завершилось в своей первой стадии. В течение пятнадцати месяцев турки установили эффективный контроль над Фракией, включая ее основные крепости и равнину, простиравшуюся до подножий гор Балканского хребта. Резня в Чорлу местного гарнизона и обезглавливание его командира были использованы как средство запугивания турками населения Балкан. Свои ворота открыл перед ними Адрианополь, вскоре ставший столицей Османской империи вместо Бурсы. Далее турки двинулись на запад, обходя Константинополь. Иоанн Палеолог, ныне бледная тень прежнего императора, подписал договор, который обязывал его отказаться от каких-либо попыток восполнить потери, понесенные во Фракии, или от любой поддержки сербов и болгар в их сопротивлении продвижению турок. Более того, он был обязан поддерживать османов против их турецких соперников в Малой Азии. Спустя десять лет Палеолог стал не более чем простым вассалом Мурада, признав его своим сюзереном и перейдя на службу в турецкую армию.

По мере того как турки проникали все дальше в Европу – в Болгарию, Македонию, Сербию, а вскоре и в Венгрию, оплот римско-католической церкви, – христианские державы под покровительством папы Урбана V предприняли ряд безуспешных попыток объединиться друг с другом и с греками в защите христианского мира. В 1363 году войско сербов и, впервые, венгров без поддержки греков переправилось через реку Марица в направлении Адрианополя только для того, чтобы быть внезапно атакованным турками и «пойманным, как дикие звери в их логове» (по словам турецкого историка Саадеддинна) в момент, когда оно отсыпалось после ночного празднества по случаю беспрепятственной переправы через водную преграду. Затем оно было сброшено обратно в реку, «подобно языкам пламени, бегущим впереди ветра», и поголовно истреблено.

Дальнейшие попытки организации «крестовых походов» такого рода были сильно осложнены конфликтом между римско-католической и греческой церквями, сущность которого отражена в письме Петрарки папе Урбану: «Османы являются просто врагами, но схизма тики-греки еще хуже, чем враги». Император Иоанн Палеолог мог найти союзников, только обещая подчинить греческую церковь католической. Он сделал это во время секретного визита в Венгрию. На обратном пути Иоанн был заточен болгарами в крепость. Это спровоцировало вмешательство Амедео Савойского, который предпринял в 1366 году новый крестовый поход католиков. Он отбил у турок Галлиполи, но вместо того, чтобы остаться здесь и продолжить борьбу, отправился к Черному морю, чтобы воевать против болгарских христиан. Освободив императора, он потребовал, как уже до него сделали венгры, подчинения Палеолога римско-католической церкви. Встретившись на этот раз с отказом, Амедео направил оружие против греков.

Император подчинился и в 1369 году отправился в Рим, где отрекся от «заблуждений» православной церкви в обмен на обещания помощи со стороны властителей западного католического христианского мира в борьбе против турок. Но никакой помощи не пришло, а по пути домой он был задержан в Венеции за долги. Когда его старший сын Андроник отказался дать деньги на выкуп, это сделал его младший брат Михаил. Но подчинение Иоанна Риму было абсолютно неприемлемо в Константинополе. Отсюда после его освобождения его подчинение Мураду в качестве вассала.

Османы имели возможность извлечь все, что угодно, из этой ненависти балканских христиан к римско-католической церкви, как и из их взаимной политической неприязни. Балканские христиане официально признали православную церковь в ущерб католической. Это означало, что каждая народность, будь то греки или славяне, сербы или болгары, была готова предпочесть господство османов господству со стороны своих соседей – и прежде всего господству со стороны венгров. Такой духовный настрой, сочетаясь с деморализацией, вызванной на Балканах Черной Смертью, облегчал главную задачу, которая стояла перед Мурадом как государственным деятелем. Завоеватели-османы были сравнительно малочисленны. Теперь здесь, в Европе, им противостояли массы населения, значительно более многочисленные, чем в любой из покоренных стран Азии, и более разнообразные и сложные по своему национальному, религиозному, политическому характеру. Как можно осуществить их ассимиляцию? Такова была проблема Мурада, требовавшая проявления искусства государственного управления в широком диапазоне, по мере того как одна успешная военная кампания сменяла другую.

Византийский император Иоанн V Палеолог

Христианское население Балкан, мало что или совсем ничего не зная об исламе, едва ли подходило для ассимиляции путем добровольного его принятия, как это было с христианами в Азии. Не мог стоять и вопрос об истреблении этого населения завоевателями, и не только из-за отсутствия достаточного числа мусульман-колонистов, чтобы заменить его. В равной мере Мураду, все еще продолжавшему вести свои войны, не хватало свободных воинских резервов, способных держать местное население в подчинении с помощью полицейского контроля. Это исключало всеобщую политику принудительного обращения в ислам, которая в любом случае могла бы только спровоцировать и еще больше усилить любую угрозу со стороны христиан. В результате Мурад предпочел проводить в отношении местных христиан в вассальных балканских странах политику определенной терпимости. Он использовал в войнах тысячи воинов христианского происхождения, нередко под командованием их собственных князей и правителей. В качестве платы за службу им гарантировались освобождение от налогов и право пользования выделенными государственными землями и получаемым с них доходом.

Тем не менее, проблема ассимиляции решалась в значительной мере с помощью политики обращения в рабство в различных формах, подобной той, которую турки сами испытали на себе на ранних этапах своей истории. Процесс обращения в рабство применялся к военнопленным и жителям захваченных территорий. Закон давал солдату-осману абсолютное право владения захваченными людьми, если они не соглашались открыто признать и исповедовать ислам. Он мог держать таких людей для работ по дому или для сельскохозяйственных работ. Он мог продать их на открытом рынке при условии соблюдения права государства на одну пятую рыночной стоимости всех захваченных в плен. Для греков рабство было невыносимым унижением. Императоры Византии продвинулись далеко вперед в деле освобождения рабов. Турецкий закон, таким образом, в определенной степени ускорял обращение в ислам среди христиан, которые предпочитали смену религии утрате своей свободы.

Но система сохраняла гибкость. Многие греки имели возможность купить свободу без обращения. Подобное могло бы произойти в городе, павшем в результате нападения, иногда в соответствии с оговоренными условиями капитуляции, и нередко наступающие армии Мурада предпочитали денежный выкуп обузе в виде рабов. В сельских районах угроза попасть в рабство была меньшей. Можно было легко укрыться в горах, а в условиях наступления было мало времени на преследование. Отдельные земли оставались в руках их (хотя и захваченных) владельцев в обмен на фиксированный налог. На других землях, завоеванных у противника, новые османские собственники нуждались в мужчинах для обработки их поместий, и среди этих людей многие так и оставались необращенными в ислам.

С другой стороны, женщины, будь то вдовы воинов или молодые дочери греков, сербов и болгар, в основном обращались в рабынь и становились женами и наложницами завоевателей, которые фактически не везли за собой своих собственных женщин. Конечным результатом этого было развитие османской расы, сильной и богатой своим смешением множества кровей. Восточная кровь – татар, монгол, черкесов, грузин, персов и арабов, – которая уже текла в жилах турок, смешивалась теперь с кровью балканских и других европейских народов за пределами Балкан, чтобы создать в пределах одного века цивилизацию столь же космополитичную, что и цивилизации греков, римлян и византийцев.

Наконец, в дополнение к этой общей системе крепостничества, освобождение от которой могло быть получено посредством добровольного обращения в ислам или каким-то иным путем, Мурад набирал в свою армию из числа христиан особую, отборную пехоту, которая должна была служить лично султану. Это был корпус янычар, «новые войска». Введенные Орханом в качестве личной охраны, янычары были теперь преобразованы Мурадом в милицию, предназначенную главным образом для поддержания порядка и защиты завоеванных им территорий христиан в Европе. Основанное на практике принудительного обращения в ислам, это военное формирование комплектовалось в каждом захваченном районе по одному принципу. Привилегия освобождения от воинской обязанности, получаемая путем уплаты подушной подати, не распространяется на мальчиков-христиан определенного возраста. Османские власти могли выбирать из них подходящих рекрутов, которых забирали из семей и воспитывали в мусульманской вере. Функция этих рекрутов заключалась в служении султану: они лично зависели от него и оплачивались им по шкале более высокой, чем в других войсках. Специально отбираемые по силе характера, физическим данным и уму, воспитываемые в духе непреклонности, высокодисциплинированные и приученные к любого рода невзгодам, воины были, подобно монахам, лишены права жениться, владеть собственностью, заниматься каким-либо другим делом. Их жизни были посвящены воинской службе под руководством султана.

Они воспитывались на отличавшихся определенной широтой взглядов неортодоксальных мусульманских заповедях дервишского ордена Бекташи, благоговейным патроном которого был Орхан, построивший для ордена монастыри с монашескими кельями в Бурсе. Их шейх, Хаджи Бекташ, благословил новые войска и вручил им их штандарт, украшенный полумесяцем и обоюдоострым мечом Османа. Накрыв рукавом своих одежд голову первого солдата, он дал войску имя и предсказал его будущее: «Его лик будет ярким и сияющим, его рука – сильной, его меч – острым, его стрела будет бить точно в цель. Он будет побеждать в каждой битве и никогда не вернется иначе, как с триумфом». Следуя этому благословению, к белой войлочной шапке янычар, своими очертаниями напоминавшей головной убор воителей пограничных областей – ахи, крепился хвост, изображавший рукав дервиша – шейха, и она была украшена деревянной ложкой вместо помпона. Знаком отличия войска, символизирующим уровень жизни, более высокий, чем у других войск, были горшок и ложка; офицерские звания были позаимствованы из лексикона полевой кухни – начиная с Первого раздатчика супа и до Первого повара и Первого водоноса. Священным предметом полка был котел, вокруг которого янычары собирались, чтобы не просто поесть, а держать общий совет.

Народы Европы вполне могли быть возмущены бесчеловечностью турок с Востока, подобным образом наложивших на христиан налог кровью, порабощавших юных пленников, отрывавших их от родителей, силою навязывавших чуждую религию и диктовавших жизненный путь, который им отныне предстояло пройти. Но следует сделать скидку на нормы воинственного века, когда борьба с врагами безоговорочно воспринималась как составная часть жизни. В этот век христиане сами были столь же не гуманны в отношении к другим, будь то христианин или иноверец. Более того, Балканы того времени – запутанный театр военных действий, на котором солдаты-христиане постоянно воевали на стороне турок. Ни разу мусульманские армии Мурада не оказывались без поддержки со стороны войск «неверных», сознательно сражавшихся под руководством командиров-христиан против других христиан. Своей численностью такие контингенты намного превосходили янычар, число которых, хотя и возросло за несколько веков в несколько раз, все равно составляло сравнительно небольшую часть турецких вооруженных сил. Во времена Мурада их было немногим более одной тысячи человек. Несомненно, с течением времени угроза вербовки сокращала их ряды, побуждая крестьянство скорее принимать ислам, чем жертвовать крепкими, здоровыми сыновьями, нужными для работы на земле.

Будучи призванными, эти юноши получали такие преимущества, как высокая степень физической подготовки и технического мастерства, образование, разумный баланс между дисциплиной в казармах и отдыхом в лагерях, надежда на пожизненную карьеру. Здесь был развит сословный дух, основывавшийся на гордости собственным полком. Янычары, таким образом, начинали жизнь, имея достаточно большие преимущества. По мере того как проходили века османской истории, они получили даже больше, чем их справедливая доля власти.

Эта система военного рабства шокировала христианский мир. Но она была достаточно давно известна и распространена в исламском мире, особенно среди турок. Они на самом деле извлекли из нее пользу в период собственного порабощения на ранних стадиях своей истории. Во времена халифата Аббасидов тюрок похищали, брали в качестве дани или покупали как рабов в немусульманских степях Центральной Азии, воспитывали как обращенных мусульман, а затем в Багдаде обучали их солдатскому ремеслу или же готовили из них чиновников. «Поставка рабов этого вида, – отмечает Клод Казн, – статус которых был, естественно, намного выше по сравнению с домашними рабами, принадлежавшими частным лицам, похоже, никогда не представлялась затруднительной, и само турецкое население, среди которого она осуществлялась, относилось к ней спокойно. Рабство не возбуждало в ком-либо таких чувств, какие оно стало вызывать позже». Тюрки, подобным образом превращенные в рабов, нередко имели возможность подняться, благодаря системе поощрений, до высоких военных и чиновничьих постов.

В наследовавшем халифату государстве Саманидов власть турок, занимавших подобные посты, показала себя сильным фактором сохранения династии, но турки в конце концов ее свергли, чтобы заменить собственной династией рабского происхождения. Схожие династии, основанные тюрками рабского происхождения, а именно Тулунидов и, позднее, Мамлюков, изначально рабов Саладина и Айюбидов, правили в Египте. Последнюю они просто отодвинули в сторону, чтобы образовать свою собственную династию, аналогичным образом основанную на рабстве, которое продолжало сохраняться при османском режиме.

Османы сами столкнулись при Мураде I с вызовом, на который они теперь давали ответ. В этом случае, по словам А. Тойнби, имело место «географическое перенесение естественной общины из ее естественного степного окружения, в котором она находилась в состоянии схватки с физической средой, во враждебное окружение, в котором она обнаружила себя свободной от физического давления засушливости, но взамен этого столкнулась с новой проблемой осуществления господства над враждебными общинами человеческих существ».

Другие кочевые сообщества, вставшие перед той же самой проблемой, просто попытались «трансформировать себя из пастухов овец в пастухов людей».

Но в этом они, как правило, проваливались. Господство аваров над славянами длилось всего лишь пятьдесят лет; западные гунны правили венграми не дольше срока жизни самого Аттилы. Все сменявшие друг друга империи монголов просуществовали также недолго. Ошибочность этого принципа правления со стороны кочевников заключалась в том, что «человеческий скот», оставаясь работать на собственных землях, в результате продолжал быть по-прежнему экономически продуктивным и вскоре начинал объединяться для того, чтобы изгнать или же ассимилировать своих «пастухов». Ибо те, в этом оседлом окружении, подтверждали, что являются просто бесполезными паразитами, как это и было на самом деле, «трутнями, эксплуатирующими рабочих пчел». Отсюда последовательно быстрый подъем, столь же быстрое угасание и падение большинства империй кочевников.

Османы должны были доказать, что представляют собой уникальное в истории исключение из этого правила. Они выработали практику «подбора и обучения людей – сторожевых псов, чтобы поддерживать порядок среди человеческого стада падишаха и держать его человеческих соседей в страхе». Этими вспомогательными устройствами в образе человека и были рабы-христиане. Султан Мурад открыл со своими янычарами дорогу институту управления Османской империей, основанному на рабстве и, отсюда, на верности султану, который вскоре распространился на гражданскую сферу, чтобы вобрать в себя все ответвления государственной службы. С этого времени подданные империи христианского происхождения должны были управляться людьми, которые по своему происхождению также почти полностью были христианами. Отсюда берет начало длинная череда мусульманских правителей, избравших христианского посредника в качестве средства отправления власти над своими подданными, будь то мусульмане или христиане.

Янычары Османской империи

Тем временем небольшой компактный корпус янычар – регулярной пехоты, напоминавшей преторианскую гвардию римлян, не имевшей аналогов в армиях христианских государств того времени, – играл активную роль в продолжавшейся на Балканах кампании Мурада и его военачальников, а также в последующем заселении захваченных земель, на которых селились мужчины, сражавшиеся, как сухо выражается Гиббон, «с усердием новообращенных против собственных односельчан-идолопоклонников».

Покорение Фракии открыло армиям османов путь в Болгарию, а оттуда – в Македонию. После необходимого для ассимиляции интервала Мурад вторгся в Болгарию. Он воспользовался тем, что страна после смерти царя была поделена между тремя соперничавшими братьями-наследниками. Этот раздел между старшим, князем Шишманом, и двумя его младшими братьями был настолько категорическим, что на протяжении жизни целого поколения страна была известна как «три Болгарии». К выгоде Мурада, случилось новое потрясение, вызванное вторжением в Западную Болгарию венгров, – «крестовый поход» против христиан, который получил благословение папы и результатом которого было насильственное обращение францисканскими миссионерами из православной в католическую веру около двухсот тысяч болгар. Гонения на православных были таковы, что многие из них приветствовали завоевание страны мусульманами как восстановление их права на свою веру.

На протяжении трех лет, начиная с 1366 года и далее, османы смогли овладеть всей долиной реки Марица и тем самым аннексировать большую часть Южной Болгарии. Шишман, следуя примеру Каракуллуки, или «носящих черную форму», в данном случае подносчиков продовольствия для янычар Иоанна Палеолога, стал вассалом Мурада. Его дочь присоединилась к гарему султана с обещанием, что она не будет обращена в мусульманскую веру. С помощью войск султана он изгнал венгров, но не смог овладеть – на что надеялся – частью территории, которая принадлежала его младшим братьям. В 1371 году с помощью сербов он повернул оружие против турок, начавших продвижение в западном направлении, но потерпел решающее поражение под Самаковым, бежал в горы и оставил туркам открытые перевалы, ведущие в обширную долину, лежащую перед Софией.

Мурад, однако, не торопился овладеть Софией. Верный, как и подобает человеку, который занимается не набегами, а строительством империи, своему принципу не торопиться между стремительными, хорошо спланированными кампаниями, он предпочел сначала обезопасить свой левый фланг от сербов. Он оккупировал долины Струмы и Вардара и дал команду на вторжение в Македонию вплоть до реки Вардар.

Македонию и Сербию, даже сильнее, чем Болгарию, раздирали внутренние противоречия. Смерть Стефана Душана в то время, когда он собирался двинуться на Константинополь в 1355 году, и наследование престола сыном, которого в народе презрительно называли неджаки, «тряпкой», ввергли его бывшую «империю» в состояние анархии и гражданской войны. История повторилась, когда в 1371 году сербская армия еще раз промаршировала в сторону реки Марица. Здесь, как и раньше, она потерпела от османов полное поражение под Черноменом, и трое из ее князей утонули или были убиты.

Итак, Восточная Македония была теперь завоевана столь же быстро, как и Фракия десятью годами раньше. Ее города Драма и Серес были колонизированы турками, а церкви переделаны под мечети. Города и деревни вокруг и в долине признали господство османов, тогда как в менее обжитых районах сербы правили в качестве их вассалов. В 1372 году армии турок достигли реки Вардар и форсировали ее. Они отуречивали население восточной части долины, а в северной низвели до положения вассала князя Лазара, который был избран, чтобы править в качестве наследника королей Сербии, но теперь признавался таковым лишь немногими своими людьми. Таков был конец Македонской империи Стефана Душана.

После этой успешной кампании Мурад выдержал десятилетнюю паузу, считая преждевременным предпринимать вторжение в Венгрию, и сосредоточил свое внимание на операциях в Анатолии. Но он был обязан вернуться в Европу, когда его ненавистный сын Савджи вступил в нечестивый союз с Андроником, старшим сыном императора Иоанна, который был опозорен и вытеснен своим братом Мануилом, ныне соимператором отца. Савджи и Андроник подняли во Фракии восстания, каждый против своего отца. Осажденные в Димотике, они вскоре были вынуждены сдаться и столкнуться лицом к лицу с жестоким возмездием Мурада. После того как греческие повстанцы были привязаны друг к другу и сброшены с городских стен в воды Марицы, Мурад выколол своему сыну глаза, а затем обезглавил его. Он приказал отцам молодых турок, участвовавших в восстании, последовать его примеру, ослепив и казнив своих собственных сыновей, и все выполнили этот приказ, кроме двоих, которых самих казнили вместо их детей. Мурад настаивал, чтобы император также ослепил своих собственных сына и внука, что и было проделано с помощью кипящего уксуса, но неудачно, так что у них зрение восстановилось. Их выздоровление в принципе отвечало интересам Мурада, который опасался соперничества со стороны собственного сына, но стремился оставить в живых Андроника и его отца-императора, и тем самым служить целям османов в отношении Константинополя.

Вскоре после этого настала очередь Мануила, младшего сына императора, запятнать свою репутацию. В качестве губернатора Салоники он оказался вовлеченным в заговор с целью сбросить власть Мурада в Сересе. Когда заговор провалился и османы осадили Салоники, он бежал в Константинополь. Здесь его отец, опасаясь Мурада, отказался принять его. Он был вынужден, таким образом, просить у Мурада прощения в Бурсе. Султан милостиво простил Мануила и восстановил его на императорском троне вместе с его отцом.

В свою очередь, брат Мануила, Андроник, бежал из башни, в которую заточил его отец. Он осадил Константинополь и вошел в город в союзе с генуэзскими и османскими войсками и короновал себя императором Андроником IV, сначала отправив в ту же самую башню своих отца и брата Мануила. Три года спустя они бежали через Босфор, чтобы вместе предстать перед султаном в качестве просителей. Мурад, теперь уже уверенно ведущий свою игру в манипулировании обеими партиями в их византийской династической борьбе, настаивал, чтобы Андроник был прощен и получил пост губернатора Салоники наряду с другими городами. Но он восстановил Иоанна и Мануила на императорском троне в обмен на большую ежегодную дань, обещание поставить значительный воинский контингент византийских солдат для службы в османской армии и уступку османам Филадельфии – последнего крупного города Византии в Азии. Когда филадельфийцы выразили протест, Иоанн и Мануил в рядах турецкой армии стали сражаться за то, чтобы навязать этим единоверцам-христианам мусульманское иго. Такой была последняя степень деградации, до которой опустился император Византии, – он мог продолжать править только благодаря милости по расположению турецкого султана.

Мураду нужны были еще три города для полного укрепления своих позиций на Балканах: София – чтобы распространить собственную власть на Северную Болгарию вплоть до Дуная; Ниш – в качестве ключа к Сербии; Монастир – чтобы установить господство османов над территориями к западу от Вардара, до тех пор подвергавшимися только набегам. В течение шести лет с момента возвращения Мурада после кампаний в Азии его военачальники достигли всех этих целей. Монастир вместе с Прилепом, к северу от него, стали пограничной крепостью Османской империи в 1380 году. Хотя войска османов еще не предпринимали попыток завоевания прилегающих земель Албании и Эпира, они вошли туда по приглашению местных властителей, искавших защиты от своих собственных врагов.

Чтобы двинуться дальше в Сербию, необходимо было оккупировать софийскую равнину. Она расположена в самой сердцевине Балкан, там, где сходятся вместе три горных хребта, господствующие над долинами трех главных рек, текущих соответственно на север и на юг – к Дунаю и к Средиземному морю. Сама София, расположенная на реке Искыр, которая, образуя дугу, течет к Дунаю, пала без сопротивления в 1385 году, оставшись без командира гарнизона, преданного, когда он находился вне города, а затем задушенного молодым турецким беглецом, который ранее стал его доверенным сокольничим. Дорога на сербский город Ниш, на Мораве, была теперь свободна. Ниш пал после борьбы на следующий год, и его правитель, Лазарь, был вынужден уплатить османам дань и выделить воинский контингент в их армию.

В Европе Мурад в качестве хозяина шести ключевых балканских городов теперь контролировал четыре пятых бывшей римской дороги из Константинополя в Белград и участок дороги от Белграда к Салоникам. Практически, кроме однодневного перехода, весь путь по дороге от Босфора до Адриатики проходил по территории османов. Теперь, включая отрезок, идущий через Малую Азию от Ангоры к Босфору, общее время на поездку от восточных до западных границ Османской империи составляло сорок два дня. Во время восшествия Мурада на престол двадцать семь лет тому назад на поездку между границами требовалось всего три дня.

Еще в 1335 году Мурад получил подтверждение своего статуса наследника Византийской империи с берегов Адриатики, когда Республика Рагуза сделала ему предложение подписать торговый договор. Это был первый из многих договоров, которые заключались между Османской империей и другими державами в последующие века. В обмен на значительную ежегодную дань жители этой республики получили право торговать в империи и плавать в открытом море без помех со стороны османов. Договор был скреплен Мурадом, который не умел писать, отпечатком большого пальца. Таково было происхождение тугра, которое в каллиграфической форме сохранялось при каждом последующем султане в качестве официальной печати османской династии.

Двадцатью годами позже и Венеция, и Генуя подписали договора с императором Византии, намереваясь защитить его от любых врагов, но исключая «Морат Бея и его турок». Генуэзцы дополнили этот договор официальным договором о дружбе с «великолепным и могущественным повелителем повелителей Морагибеем». Это, однако, не помешало им год спустя присоединиться к наступательному союзу «против этого турка, сына нечестивости и зла, врага Святого Креста, Морат Бея и его секты, которые пытаются столь ужасно атаковать «христианскую расу».

Мурад вел войну на двух сменяющих друг друга фронтах, одном – в Европе и другом – в Азии. За продвижением на одном регулярно следовало продвижение на другом, с тем, чтобы избежать опасности ведения войны одновременно на обоих фронтах. В Азии он хотел расширить и обезопасить свое родовое владение за счет владений других турецких князей, находящихся во внутренних районах страны. Это была задача, решение которой облегчалось после того, как разрастающиеся приграничные владения гази набирали силу и престиж. После захвата Ангоры, в центре Анатолии, Мурад сконцентрировал свои силы главным образом в Европе. Он расчетливо рассудил, что только с людскими ресурсами и деньгами Балкан и их ассимилированным христианским элементом у него за спиной он сможет быть уверенным в ассимиляции Малой Азии; более того, он прекрасно осознавал, что угроза со стороны стоящего перед ним христианского мира между тем остается большей, чем любая угроза со стороны мусульманских элементов у него в тылу. Но в данной обстановке перспектива любой кампании на Балканах практически сводилась к минимуму. Южные славяне были в ссоре с венграми; в Сербии царила анархия; в Болгарии не хватало лидеров; Византию раздирали на части династические распри. Кроме того, армия Мурада постоянно пополнялась за счет воинских контингентов, выделять которые в распоряжение султана были обязаны попавшие в вассальскую от него зависимость христианские князья. В результате покорения им Македонии вслед за Фракией и Южной Болгарией Мурад почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы перебросить силы из Европы в Азию.

В действительности он смог достичь своих предварительных целей в Малой Азии без военных действий. Большая часть эмирата Гермияна, соседствующего с владениями османов, вместе со стратегически важным городом Кютахьей, была гарантирована ему женитьбой в Бурсе его сына Баязида на дочери эмира, за которую в виде приданого отдавался крупный участок земли. Церемония бракосочетания отличалась великолепием, чуждым традициям более простых османских предков Мурада, но очень похожим на традиции византийского двора. Следующую территорию Мурад приобрел в Камиде, между Гермияном и государством Караман, купив ее у тамошнего эмира, который боялся оккупации Кютахьи османами, угрожавшей его безопасности. За территорию, находящуюся к югу от него, Мураду пришлось воевать. Но он ограничился захватом нагорий вокруг озерной части региона, оставив местному эмиру южные долины и низменности между Тавром и Средиземным морем.

Султан Мурад I. При нем османское государство расширило свою территорию в Анатолии и на Балканском полуострове

Подошло время, когда Мурад решил заняться более крупным и более прочным государством Караман, с которым теперь имелась общая граница. Он собрал в Кютахье армию, левое крыло которой, под командованием его сына Баязида, было составлено из греческих, сербских и болгарских войск, предоставленных в распоряжение турок, согласно договору, императором Иоанном и правителями соответствующих стран. Битва произошла в 1387 году на широкой равнине перед Коньей. Она никому не дала перевеса, каждая из сторон заявляла о своей победе. Город Конья устоял. Мурад не приобрел ни территории, ни трофеев, ни обещания выплатить дань или оказать военную помощь – всего лишь примирение с эмиром Карамана в форме смиренного целования им руки. Победоносный в сражениях с христианами Балкан, Мурад, таким образом, встретил равного себе соперника в лице могущественного мусульманского властителя и не смог расширить еще дальше свои владения в Азии.

Косвенным образом эта битва втянула его в другую крупную кампанию на Балканах. Чтобы избежать проявлений антагонизма со стороны мусульман Малой Азии, Мурад приказал своим войскам воздерживаться от грабежей и насилий. Этот приказ привел в ярость его сербский контингент, считавший, что, согласно правилам войны, трофеи есть то, что полагается солдатам за их службу. Часть из них поэтому не подчинились приказу и были на месте преданы смерти. Остальные вернулись в Сербию, все еще кипя от возмущения по поводу того, как с ними обошлись. Это дало Лазарю, князю Сербии, возможность усилить сопротивление сербов вторжению османов, которое после захвата Ниша теперь угрожало остальной части Верхней Сербии и Боснии. Лазарь создал Общесербский союз, заручившись поддержкой князя Боснии, власть которого простиралась до берегов Адриатики. Ответом османов было форсирование Вардара и вторжение в Боснию. Уступая в численности, они потерпели поражение под Плочником, потеряв четыре пятых своей армии. Этот перерыв в цепи побед османов явился причиной небывалого подъема воинского духа у балканских славян. Сербы, боснийцы, албанцы, болгары, валахи и венгры из приграничных провинций – все, как никогда раньше, сплотились вокруг Лазаря в своей решимости изгнать турок из Европы.

Мурад в это время оставался в Малой Азии, не проявляя ненужной спешки с отмщением за поражение, нанесенное ему под Плочником. Он предпочел выждать, чтобы не только восполнить свои потери, но и посмотреть, как долго его враги после этого первого эмоционального всплеска решимости и надежды смогут сохранить свое единство. По опыту прошлых лет и своего острого политического чутья он хорошо знал, что солидарность среди этих славянских народов часто была эфемерной.

Таким образом, прежде чем вновь повернуть оружие против сербов, Мурад в 1388 году возобновил кампанию по полному завоеванию Болгарии. Князь Шишман уже в начале войны ушел в крепость на Дунае и запросил мира. После принятия условий Мурада он передумал и решился на последнее, отчаянное сопротивление. Но он недооценил силу османов, которые вскоре нанесли ему поражение и взяли в плен. В результате османы утвердили свое господство в Северной и Центральной Болгарии вплоть до Дуная, заняв несколько крепостей на стратегических участках берега реки, чтобы контролировать перевалы через Балканские горы. Хотя князь Шишман остался вассалом султана, он едва ли находился в достаточно сильной позиции, чтобы помочь своим братьям-славянам в создании нового большого союза.

Разделавшись таким образом с Болгарией, Мурад, которому было уже семьдесят лет, лично повел свою могучую армию на заключительную кампанию против сербов. К нему присоединились войска болгар и двух сербских перебежчиков с перспективой поддержки от третьего. Решающая битва за судьбу независимой Сербии произошла на пустынной холмистой равнине «черных дроздов» под Косово – в точке, где сходились границы Сербии, Боснии, Албании и Герцеговины. Уступая в численности, армия турок превосходила ее своей верой в успех и моральными качествами. Мурад был настолько уверен в победе, что приказал, заглядывая далеко вперед, чтобы в ходе сражения не пострадали ни один замок, город или деревня этого региона. Воюя за обладание богатой страной, не в интересах столь дальновидного и мудрого политика было уничтожать ее ресурсы или без надобности ожесточать против себя население этой страны.

У сербов, напротив, не было никакой уверенности в победе в основном из-за недоверия друг другу и подозрений относительно возможного предательства в собственных рядах. В обращении к поискам в канун битвы князь Лазарь, которому всегда не хватало авторитета и которому теперь не хватало уверенности, открыто обвинил в измене своего зятя Милоша Обилича. Сам Мурад высказал лишь опасения, как бы ветер, дующий со стороны врагов, не засыпал пылью глаза османов.

Как гласит летопись, всю ночь он молил небеса о защите и оказании ему чести умереть за истинную веру мученической смертью, ибо только она заслуживает блаженства.

На следующее утро ветер стих. Армия османов развернулась для битвы в привычном порядке: в центре располагался султан с янычарами и кавалерийской гвардией; на правом фланге его старший сын Баязид, командовавший европейскими войсками (поскольку битва была в Европе); слева – его младший сын Якуб, командовавший азиатскими частями. Османы атаковали авангардом в две тысячи стрелков из лука. Сербы ответили атакой, которая прорвала их левый фланг. Баязид с правого фланга пришел на выручку, нанеся массированный контрудар, доблестно сражаясь и лично поражая своих врагов массивной железной булавой. Исход дела оставался неясным, османы все еще оборонялись, когда другой зять Лазаря, Вук Бранкович – существует версия, что по вероломному предварительному сговору с Мурадом, – ушел с поля боя со своими двенадцатью тысячами воинов. Его дезертирство настолько ослабило сербов, что они сломали свои ряды и побежали.

Мурад оказался прав в своей оценке отсутствия единства среди славян во время битвы. Но его обращенная к Всемогущему вечерняя молитва подтвердилась буквально во всем. Сам он пал на поле битвы. История этой трагедии была противоречиво изложена различными источниками в нескольких версиях. Наиболее правдоподобной представляется история, согласно которой убийство было совершено во время или после битвы Милошем Обиличем. Терзаемый голословными обвинениями в измене со стороны своего тестя Лазаря накануне вечером, он исполнился решимости доказать свою верность. Он притворился, что переходит на сторону турок. Оказавшись в их рядах, Милош Обилич потребовал, чтобы его согласно его рангу принял Мурад. Когда аудиенция была разрешена, Милош в притворном смирении встал перед султаном на колени, а затем вонзил ему в грудь кинжал, «сделав это дважды», как подсчитали позже, причем «кинжал пронзил его насквозь». Не сумев бежать, он был растерзан солдатами султана. После покушения Мурад еще некоторое время оставался в живых и успел отдать приказ о введении в бой резерва, что принесло османам решающий успех. Последним приказом Мурада перед смертью был приказ «привести Лазаря и приговорить его к казни».

Таким в момент победы в исторической битве, от которой побежденные уже не смогли оправиться, был внезапный конец этого первого великого султана Османской империи. За время правления Мурад I возвысил государство своих предков до уровня империи, которой было суждено стать мощной мировой державой. Как султана в глазах истории его затмили два еще более могущественных суверена: Мехмед Завоеватель и Сулейман Законодатель. Но они осуществляли дальнейшее строительство и расширение на его достижениях, на том, что он посредством завоеваний и последующего управления обширными территориями заложил.

Мурад был не просто воином. Он преуспел в военном искусстве, стал мудрым стратегом, беспощадным – по сути жестоким – в бою, уверенным в своих военачальниках, которым он был всегда готов передать право командовать армией. Но его сила в не меньшей мере заключалась и в искусстве поддерживать мир. Он был правителем выдающегося политического ума. Как только битва была выиграна, он сразу же заботился о том, чтобы жизнь на завоеванных христианских территориях продолжалась под исламом с минимальными социальными и экономическими срывами. Ни одна из сложившихся османских традиций управления точно не соответствовала системе управления этих европейских земель. Должны были решиться новые системы административного управления, находившегося в прагматическом соотношении с условиями времени, места и обычая; и это было сделано при Мураде, который доверял своим чиновникам не меньше, чем своим командирам, на достаточно компетентной и разумно сбалансированной основе.

В оценке характера своих подданных и врагов, будь то грек или славянин, Мурад проявлял удивительную психологическую интуицию. Истый мусульманин, каковым он был в своих верованиях, он тем не менее управлял «неверными» христианами своей новой империи с поразительной терпимостью. Он никогда не санкционировал преследований христиан и, за исключением янычар, не предпринимал никаких насильственных обращений в ислам. Патриарх православной церкви лично свидетельствовал в письме папе римскому в 1385 году о том, что султан оставил его церкви полную свободу действий.

Разумно и в то же время твердо Мурад I сеял семена многонационального, поликонфессионального и многоязычного общества, которое должно было эффективно функционировать под управлением его преемников в предстоящие века. Этот процесс создал на больших пространствах «Пакс Оттоманикум», который со временем послужит сравнением с «Пакс Романум» более ранних веков. Составленная из разных частей Османская империя должна была в действительности стать, благодаря своей эклектичной политике, истинным преемником Римской империи. Ибо она позаимствовала римскую традицию предоставления иностранцам гражданств, натурализовала их по собственным образцам и поощряла использовать свои возможности, как к собственной выгоде, так и к выгоде империи. Она предоставляла подданным султана христианского происхождения на равных с мусульманами от рождения возможность достигать высших официальных постов в государстве. Но была практика, схожая с той, которая, с точки зрения профессора Тойнби, «позволила римлянам первыми создать империю, а затем шить и вновь оживлять ее». В оценке достоинств этой практики некоторые заходят настолько далеко, что утверждают, что османы «были способны построить империю, которая действительно была пятым «порождением Римской империи на Ближнем и Среднем Востоке» и которая смогла просуществовать в этом качестве вплоть до первой четверти XX века.

 

4

После убийства Мурада его старший сын прямо на поле битвы под Косово был немедленно провозглашен его преемником как Баязид I. В ответ на нажим со стороны государственного совета, опасавшегося конфликта по поводу наследования, первым актом Баязида в качестве султана, совершенным над мертвым телом отца, был приказ умертвить путем удушения с помощью шнурка его младшего брата. Это был Якуб, его товарищ по командованию войсками во время битвы, отличившийся на поле боя и завоевавший популярность в войсках. Баязид, таким образом, ввел в практику братоубийство на имперском уровне, которое весьма основательно укоренилось в истории османской династии. Оно основывалось на аргументе, что убийство предпочтительнее подстрекательства к мятежу, что весьма часто практиковали братья какого-либо султана, и оправдывалось текстом из Корана: «Столь же часто, сколько они возвращаются к подстрекательству, они должны быть сметены с лица земли на том же самом месте; и если они не отходят от тебя, и предлагают тебе мир, и удерживают свои руки от борьбы с тобой, возьми их – и убей их, где бы ты ни обнаружил их».

В следующем веке указом его потомка, Мехмеда II Завоевателя, перед этим задушившего в ванной своего брата-инфанта, этой бесчеловечной традиции была придана сила закона. До этого момента лидеры османов проявляли гибкость в том, что касалось законов наследования. С этих пор и впредь в начале каждого нового правления они должны были следовать этой дикой практике, подобным бесчеловечным способом охраняя принципы своей безраздельной власти – и, таким образом, в самом деле помогая гарантировать на протяжении веков непрерывное выживание своей династии.

Вскоре стало очевидным, что Баязид обладал немногими из добродетелей своего отца. Торопливый и импульсивный от природы, он был непредсказуем как государственный деятель, нарушавший образцы более осмотрительного поведения своих предшественников. С другой стороны, он был удалым и способным военачальником, поостренным чувством боя. За быстроту перемещений его армий в Европе и Азии и с одного континента на другой его прозвали «Молния», или «Удар Молнии», – подходящее определение для «бешеной энергии его души и скорости его разрушительного марша».

Смерть султана Мурада I

В Европе, отомстив за смерть своего отца массовой резней, где была уничтожена большая часть сербской знати из находившейся на Косовом поле, он быстро пришел к соглашению с сыном Лазаря, Стефаном Вулковичем, наследовавшим своему отцу. Баязид заключил со Стефаном дружественный союз, который должен был сохранять свое действие на протяжении всего срока его правления. Сербия не включалась в состав Османской империи, имея статус автономного вассального государства. Стефану на уплату ежегодной дани, выделяемой из доходов от сербских серебряных рудников, были сохранены все привилегии его отца; он выдал и младшую свою сестру Деспину замуж за Баязида; он взялся командовать контингентом войск турецкой армии и поставлять сербские войска, когда бы и где бы Баязид ни потребовал их – причины их прежнего недовольства были теперь сняты путем установления равной доли в трофеях.

Затем Баязид обратил свое внимание на Малую Азию. Здесь его нетерпеливые планы завоеваний могли обернуться его гибелью и поставить под угрозу будущее всей его империи. На начальных стадиях он имел успех. Он сделал своим вассалом эмира Айдына и нанес поражение в сражении эмирам Сарухана и Ментеше, тем самым утвердив присутствие османов на Эгейском море, где до них имелись другие тюркские племена, и впервые достигнув Средиземного моря. Так постепенно Османская империя начинает претендовать на звание морской державы.

Тем временем, потерпев неудачу в попытке вырвать Смирну из рук крестоносцев рыцарского ордена госпитальеров, османы заявили о своем появлении на море, опустошив остров Хиос, совершая набеги на побережье Аттики и пытаясь организовать торговую блокаду других островов в Эгейском море. Но как мореплаватели они пока еще не шли ни в какое сравнение с флотами итальянских торговых городов Венеции и Генуи.

Потом, извлекая выгоду из поддержки со стороны вассалов-христиан, включая Мануила Палеолога, будущего императора Византии, – который лично пришел в лагерь османов, чтобы служить султану, – Баязид осуществил вторжение в Караман и осадил Копью, как до него это делал его отец.

Караман потерпел поражение в битве при Акчае и был оккупирован османами. За этим шагом последовала оккупация Кайсери и Сиваса, расположенных в прилегающем эмирате, и эмирата Кастамону на севере, что дало им доступ к порту Синоп на Черном море. Баязид мог наконец-то похвастаться, что стал хозяином большей части Анатолии.

Однако это господство было поверхностным. Нередко оно оставляло не более чем царапину на поверхности завоеванных им земель. Мурад с помощью далеко идущей политики ассимиляции привел под власть османов обширные районы христианской Европы. Баязид не предпринял систематических попыток ассимиляции по следам своих молниеносных завоеваний в Азии. На деле он осуществил лишь оккупацию османами обширных районов Анатолии. Но, за некоторыми исключениями, они не находились в истинном смысле под управлением османов. Населявшие эти районы народы по большей части добивались возвращения из ссылки своих собственных прежних правителей. Баязид, привычно размещавшийся со своим двором в Европе, не решил ни одной из проблем, которые повлекли за собой эти завоевания. Между кампаниями он предпочитал предаваться чувственным наслаждениям, ничем не ограниченному обжорству и пьянству и не отказывая себе в различных формах разврата с женщинами и мальчиками из своего гарема. Двор Баязида, прославившийся своей роскошью, вполне мог соперничать с роскошью византийского двора в период расцвета. При всех этих эксцессах Баязид отличался глубокой религиозностью. Он соорудил для себя небольшую келью на крыше своей мечети в Бурсе и на долгое время погружался в состояние мистического уединения, затем беседовал с богословами из своего исламского окружения.

Вскоре после побед, одержанных им в Малой Азии, которую он передал в руки губернаторов, Баязид вернулся в Европу. Здесь ему необходимо было решать вопрос, связанный с Венгрией, король которой, Сигизмунд, стал его главным врагом. Действуя в провокационном духе, Баязид уже инициировал набеги на Венгрию и за ее пределы, где турок стали рассматривать как страшную угрозу Центральной Европе. Участники одного из набегов переправились через Дунай и вступили в первое сражение османов на венгерской земле, приобретя союзника в лице воинственной Валахии, стремившейся освободиться от власти венгров. Сигизмунд, понимая всю реальность угрозы, исходившей от турок, направил Баязиду послание. Баязид высокомерно отказался отвечать, лишь обратив внимание королевского посла на оружие, висевшее в его шатре.

Ответом Сигизмунда было вторжение в Болгарию. Он овладел крепостью Никополь на Дунае, но был вынужден оставить ее, когда против него выступило большое войско турок. Когда Мурад нанес поражение правителю Болгарии Шишману, то он разрешил Болгарии сохранить определенную автономию в качестве вассального государства. «Но теперь Баязид, не доверяя Шишману как союзнику в случае продолжения вторжения венгров, направил армию против Болгарии и, казнив Шишмана, присоединил всю страну к Османской империи. Подобно Фракии и Македонии, Болгария впредь должна была стать составной частью империи и вместе с Валахией в качестве вассального государства создать на Дунае сильный заслон против Венгрии. Ликвидируя подобные местные династии, Баязид сделал большой шаг в направлении создания на Балканах централизованной имперской власти. В вытекавшей из этого процесса османизации и до определенной степени исламизации Болгария утратила не только свою независимость, но и свою автокефальную православную церковь, живой символ болгар как народа. Прежде частично латинизированная, в основном она находилась под властью священников греческой православной церкви, которых нередко было труднее выносить, чем мусульманских пашей.

Баязид между тем готовился к тому, чтобы повернуть свои силы против Константинополя. В 1391 году скончался император Иоанн V Палеолог. Его преемник, Мануил, как послушный вассал султана, был низведен до предельной степени унижения, фактически доведен до полуголодного существования, удостоившись должности чуть-чуть более высокой, чем презренный камердинер при дворе своего господина. Теперь он бежал в Константинополь, где обеспечил себе обладание императорским троном. Его покойный отец начал восстанавливать стены города и сносить церкви, чтобы перестроить заново, искусно замаскировав их орнаментом, фортификационные башни, которые закрывали с флангов вход в бухту Золотой Рог. Услышав об этом, Баязид приказал снести башни, угрожая, что в противном случае Мануил будет ослеплен. Последним актом императора Иоанна, перед тем как он умер, было подчинение приказаниям султана.

Мануил, став престолонаследником, столкнулся теперь с ультиматумом Баязида, требовавшим не только продления вассальной зависимости и более крупной дани, но и учреждения в Константинополе должности кади, или судьи, для нужд мусульманского населения. Вскоре это требование было подкреплено приходом под стены Константинополя турецкой армии, безжалостно убивавшей на своем пути или обращавшей в рабство тех греков из Южной Фракии, которые еще продолжали оставаться христианами. Так началась первая осада Константинополя.

Город был плотно окружен в течение семи месяцев. Затем Баязид снял осаду, но на еще более жестких условиях, чем раньше.

Император Мануил был вынужден согласиться с учреждением в пределах городских стен исламского суда и выделением мусульманским поселенцам одного из кварталов города. Половина порта Галата на противоположном берегу Золотого Рога была отдана под размещение турецкого гарнизона численностью в шесть тысяч человек. Помимо еще более возросшей дани османы потребовали платить церковную десятину с виноградников и участков для выращивания овощей, расположенных за городскими стенами. С этого времени призывы к молитве, звучавшие с минаретов двух мусульманских мечетей, стали слышны по всему городу, который османы стали теперь именовать Стамбул – искаженное греческое «к городу».

Баязид продолжал блокировать город со стороны суши. Двумя годами позже Баязид вновь напал на город при поддержке османских войск со стороны молодого Иоанна Палеолога, племянника Мануила, который претендовал на то, чтобы стать законным наследником трона. Но атака была отбита. В 1395 году Баязид предписал в качестве «наследника Цезаря» провести в Сересе суд, на который он вызвал среди других своих вассалов императора, его брата и племянника и приказал умертвить всю семью Палеологов. Приговор был отменен благодаря великому визирю Али-паше, который отложил исполнение приговора и предложил султану компромисс, заключавшийся в том, чтобы отрубить руки и выколоть глаза нескольким византийским сановникам. Мануил II, таким образом, продолжал править, проявляя себя достаточно умелым правителем.

 

5

В это время на Баязида надвинулась новая угроза со стороны короля венгров Сигизмунда. Раздраженный набегами османов и угрозами, исходившими от их крепостей на Дунае, он начал добиваться от западных христианских держав поддержки идеи организации нового крестового похода, чтобы пойти «против турок к их ущербу и разорению». В годы своего правления Мурад всегда был крайне осторожен между кампаниями, чтобы избегать ненужного провоцирования христианского мира, силу которого он оценивал по достоинству. Баязид же в своей политике по отношению к христианам был менее осмотрителен. Слишком гордый от природы, он надменно объявил итальянским послам в начале своего правления, что после завоевания Венгрии он совершит поход на Рим и накормит своего скакуна овсом на алтаре собора Святого Петра. С той поры, принимая позу самого главного защитника ислама, он продолжал открыто похваляться своими агрессивными намерениями в отношении христианства.

Подобные угрозы только подтолкнули Сигизмунда попытаться организовать крестовый поход. Он встретился с пожеланиями успеха, но не со сколько-нибудь реальной поддержкой со стороны папы.

Венецианцы были также уклончивы, не веря в то, что сила венгров превосходит силу османов; генуэзцы всего лишь конкурировали с венецианцами за торговые льготы со стороны Баязида, в то время как и Неаполь и Милан поддерживали с османами дружественные контакты. Таким образом, чтобы найти желающих участвовать в кампании «по изгнанию турок из Европы», Сигизмунд был вынужден направить своих эмиссаров во Францию, ко двору страдавшего приступами сумасшествия короля Карла VI. Дядя короля, герцог Бургундский, заявил о готовности, хотя и по своим личным мотивам, поддержать смелое предприятие, обещая Сигизмунду вооруженный отряд рыцарей и наемников под командованием своего юного сына графа Неверского.

Призыв Сигизмунда нашел широкий отклик в феодальной Европе в тот благоприятный момент, когда закончилась Столетняя война и в Священной Римской империи так или иначе установился мир. Под его знамена встали не только отряд французов, но и знатные рыцари из Англии, Шотландии, Фландрии, Ломбардии, Савойи, всех частей Германии наряду с авантюристами из Польши, Богемии, Италии и Испании. В последний раз в истории сливки европейского рыцарства собрались вместе для участия в крестовом походе в своем порыве, столь же светском, сколь и религиозном, целью которого было остановить молниеносное продвижение Баязида и раз и навсегда изгнать турок с Балкан. Так «интернациональная» армия, составленная из собственных войск Сигизмунда, контингентов рыцарей с их эскортом и отрядом наемников численностью в несколько сотен тысяч человек, собралась в Буде в начале лета 1396 года. Это была крупнейшая армия христиан, которая когда-либо противостояла «неверным». К тому же она имела дополнительную поддержку со стороны флота, находившегося в Черном море, в устье Дуная, укомплектованного госпитальерами, венецианцами и генуэзцами, который позже должен был подняться вверх по реке.

Начиная с мая месяца, Сигизмунд ожидал вторжения Баязида в Венгрию из-за Дуная. Когда оно не состоялось и его разведчики не смогли обнаружить признаков врага, Сигизмунд выбрал оборонительную стратегию, рассчитанную на то, чтобы заманить турок в Венгрию и там атаковать их. Однако рыцари мечтали о большом и славном наступлении. Когда вторжение не состоялось, они поверили в своем невинном незнании географии, что Баязид (которого они в любом случае путали с Амуратом, или Мурадом) рекрутировал войска «в Каире и Вавилонии», сосредоточивая их в Александрии и Дамаске, а также получил в свое распоряжение «под командованием и духовным наставничеством халифа Багдада и Малой Азии» армию «сарацинов и неверных», которая включала людей из Татарии, Персии, Мидии, Сирии, Александрии и из многих других «земель неверных». Если он не пришел, тогда они, как им мечталось, сами пройдут через владения турок вплоть до империи персов, «завоюют Сирию и Святую Землю» и, по словам Фруассара, «вырвут Иерусалим из рук султана и их врагов». Баязид между тем не пришел потому, что был занят осадой Константинополя.

Битва при Никополе 1396 года считается последним крупным крестовым походом Средневековья, который не смог остановить наступление в Европе победоносных турок-османов

Крестоносцы тем временем решили, что им «нет резона стоять без дела; они должны совершить ряд боевых подвигов, поскольку именно в этом заключается цель их пребывания здесь». Итак, они отправились вниз по долине Дуная, достигнув Орсовы, вблизи Железных Ворот, и переправились через реку, на что ушло восемь дней. Не встречая сопротивления, венгры рассеялись по территории Сербии, двигаясь вверх по долине Моравы, где они обнаружили прекрасные вина, «налитые в бурдюки турками, которым по закону, под страхом смертной казни, запрещено пить их; вместо этого они продавали их христианам». Они захватили Ниш с «великим избиением мужчин, женщин и детей. Христиане не щадили никого».

В Болгарии ворота Видина, первой крепости на Дунае, были открыты перед ними начальником гарнизона – христианином, и турецкий гарнизон был вырезан. Следуя далее вниз по реке, крестоносцы атаковали следующую крепость, Ряхово. В этом месте большой турецкий гарнизон, оказавшись лицом к лицу со всей христианской армией, сдался, и основная масса населения, включая многих болгарских христиан, была предана мечу. Войска христиан соединились в общий лагерь перед ключевой крепостью Никополя, где все еще не было никаких признаков вторжения турецкой армии. Но непредусмотрительные войска с Запада не привезли с собой осадных машин, так как Сигизмунд подготовился только к оборонительной войне. Не обладая необходимой техникой, они сидели под стенами, надеясь голодом принудить город к сдаче.

Западные рыцари в отсутствие противника для схватки рассматривали всю операцию скорее в духе пикника, наслаждаясь женским обществом, винами и предметами роскоши, захваченными из дома, увлекаясь азартными играми и попойками, перестав с присущим им высокомерием верить в то, что турки вообще когда-либо смогут быть для них опасным противником. Тем солдатам, которые осмеливались думать иначе, отрезали уши в наказание за пораженческие настроения. Между различными контингентами, среди которых валахи и трансильванцы не относились к числу надежных, стали тем временем возникать ссоры.

Никаких признаков появления Баязида не было еще шестнадцать дней. Но вот он внезапно, с привычной для него быстротой передвижения, появился под стенами города там, где дважды до этого уже одерживал победы, – с армией, как сообщали Сигизмунду, состоявшей примерно из двухсот тысяч человек. Сигизмунд знал своего врага, знал, что с турецкой армией – прекрасно обученной, со строгой дисциплиной и более подвижной, чем армия крестоносцев, – нельзя шутить. Он настаивал на необходимости иметь тщательно согласованный план действий. Предварительная разведка была проведена опытным французским рыцарем де Курси, который наткнулся на подразделение турецкого авангарда в горном ущелье и нанес ему поражение, набросившись на врага с криками: «Дева Мария на стороне де Курси!». Этот успех вызвал всего лишь зависть других французских рыцарей, которые обвинили его в тщеславии. Сигизмунд пытался внушить им, что необходимо сохранять оборонительные порядки, дать пешим солдатам – венграм и валахам – возможность сдержать первую атаку, в то время как кавалерия и наемники рыцарей образуют вторую линию – или для атаки, или для обороны. Это предложение привело французских шевалье в ярость, они посчитали, что венгерский король пытается присвоить себе «славу дня и честь». Первая битва должна была быть их битвой.

Граф д’Элго при поддержке других отказался подчиниться Сигизмунду и крикнул своему знаменосцу: «Знамя вперед, во имя Господа Бога и Святого Георгия, ибо они увидят сегодня, какой я славный рыцарь». И «под знаменем Божьей Матери» они бездумно ринулись в битву, уверенные в том, что разобьют презренных нечестивцев. «Рыцари Франции, – пишет Фруассар, – были великолепно вооружены… Но… когда они двинулись вперед на турок, их было не более семисот человек. Подумайте о безрассудстве и о печали, заключенной в нем! Если бы они только подождали короля Венгрии, у которого было по меньшей мере шестнадцать тысяч человек, они могли бы совершить великие подвиги, но гордыня стала причиной их гибели».

Начав атаку от подножия холма, крестоносцы застали врасплох и перебили сторожевую охрану Баязида. Рассеяв его кавалерию, они спешились и продолжили атаку в пешем строю против его пехоты, замедлив шаг, когда они проходили частокол, защищавший позиции пехоты, и вновь ускорив атаку, которая разметала и эти войска. Мечи рыцарей были обагрены кровью. День, как они убежденно верили, был за ними. И тогда, достигнув вершины холма, крестоносцы вышли на главные силы султана численностью в шестьдесят тысяч человек, основательно усиленные сербами, которые стояли в боевых порядках, готовые к бою, на противоположном склоне холма. Верный своей обычной тактике, с которой Сигизмунд был знаком, Баязид поставил в первые ряды сражающихся своих необученных новобранцев, которых было не жалко потерять, но силы противника при этом истощались. Затем «всадники Баязида, его пехота и колесницы двинулись на них в боевом построении, похожем на полумесяц».

Спешившиеся рыцари, пригибаемые к земле своими тяжелыми доспехами, стали беззащитными перед атакой. Они были разбиты наголову. Их лошади прискакали обратно в лагерь без наездников. Цвет европейского рыцарства был перебит и остался лежать на поле под Никополем или же оказался в руках турок в качестве пленных.

По традиции того времени рыцари все еще оставались по существу солдатами-любителями, сражавшимися по старинке в романтическом духе. У них не было профессионального мастерства в ведении боя, которое совершенствовалось из века в век. Они не имели ничего напоминавшего военное искусство турок с их превосходной дисциплиной, выучкой, опытом и тактикой и, сверх всего, мобильностью легковооруженных сил и всадников-стрелков из лука. Это были уроки, которые Сигизмунд вместе со своими венграми уже начал проходить на практике. Он пошел вместе со своим войском вслед за крестоносцами, чтобы поддержать их, но он знал, что раз его советом пренебрегли, значит, битва будет проиграна. «Если бы они только поверили мне, – сказал он, – у нас было в избытке сил, чтобы сразиться с врагом». А как он гордился перед битвой: «Если бы небо обрушилось на нашу армию, у нас хватило бы копий, чтобы подпереть его».

Сигизмунду удалось спастись, и он сумел добраться до своих судов на Дунае вместе с Великим Магистром ордена рыцарей-госпитальеров, в то время как оставшиеся в живых солдаты его армии вместе с уцелевшими рыцарями бежали перед османами. Некоторые из них достигли судов, но тысячи других вынесли жестокие тяготы, совершив переход через Карпаты. На следующий день Баязид, осматривая поле битвы и оценивая свои потери, приказал истребить пленных, избавив от смерти только графа Неверского, его советников и ряд богато одетых рыцарей в надежде получить за них солидный выкуп. Пленников заставили встать за спиной султана, чтобы те видели, как обезглавливали стоящих на коленях, связанных друг с другом их товарищей по оружию.

«Число людей, убитых сегодня, – гласит запись, – оценивается в десять тысяч человек». Вот так последний из крестовых походов закончился катастрофическим поражением от мусульман в самом сердце христианской Европы. Султан, удовлетворенный своей победой, не был склонен развивать успех. В полной презрения прощальной речи он пригласил рыцарей вернуться и рискнуть еще раз сразиться с его войском. Пока же он повел свою армию для вторжения в Грецию, где захватил важные опорные пункты в Фессалии и женился еще на одной христианской невесте, дочери Елены Кантакузин. Он оставил своих военачальников для продолжения вторжения в Морею, где мусульманские колонии заселялись турками из Анатолии. Но Афины оставались в руках христиан.

Хотя теперь византийское наследство было наверняка в его руках, Баязид не стал тут же пытаться овладеть им, немедленно перейдя от осады к штурму Константинополя. Его сдерживало отсутствие достаточных морских сил в тот момент, когда после поражения под Никополем две морские республики – Венеция и Генуя – были резко настроены против него. После открытого конфликта с генуэзцами в Галате он попытался в 1399 году войти в город с отрядом численностью десять тысяч человек, но отступил, лишь только появился небольшой отряд судов под командованием французского маршала Бусико, единственного из оставшихся в живых под Никополем, кто принял вызов султана встретиться на поле боя. Он осуществил две последовательные экспедиции в поддержку генуэзцев и венецианцев, которые выходили на судах навстречу ему, и вступил в первое зарегистрированное морское сражение с османами, нанеся поражение флоту Баязида в Дарданеллах и преследуя его галеры вплоть до азиатских берегов Босфора. Прежде чем повернуть назад, он оставил в городе французский гарнизон и утвердил, в качестве соимператора Мануила, ненавидимого последним племянника узурпатора Иоанна.

Сам Мануил совершил вместе с маршалом путешествие в Европу в качестве просителя – тени императора, ищущего дополнительной помощи со стороны западных христиан. Принятый с соответствующими императорскому сану почестями в Италии, Франции и Англии, он лелеял надежды, но вернулся с пустыми руками. Больше не будет крестовых походов, о которых имело бы смысл упоминать. Тем временем столица империи Мануила, блокада которой продолжалась уже шесть лет, была близка к голодной смерти. Ее жители на веревках спускались со стен и сдавались в плен османам. Имперская казна была пуста, и сдача города была уже близкой. Везде – здесь, в Морее, в Албании, в Адриатике – Баязид был готов нанести свой смертельный удар Византийской империи.

В самый последний момент, весной 1402 года, его планы разрушились страшной угрозой с Востока. Все военные действия были приостановлены; все войска, имевшиеся в наличии на Балканском полуострове, неважно какие – мусульманские или христианские – были срочно переброшены в Малую Азию в последнюю минуту. Константинополь и остатки его империи получили отсрочку. Новый, потрясавший весь свет, завоеватель шел на Запад, во многом похожий на Чингисхана с его монгольскими ордами, лавой прокатившимися по евразийским степям почти два века тому назад. Это был его потомок Тамерлан, известный также как Тимур Татарин.

Рожденный в небольшом татарском племени, вождем которого он стал уже в юности и поэтому правил районом, расположенным между Самаркандом и гористыми границами Хиндустана, он был наделен необычной храбростью, неукротимой энергией, уникальным даром руководителя и военным талантом высшего порядка. Создав мощную армию, Тимур скакал во главе ее в череде ослепительных побед, чтобы стать повелителем трех империй – Персии, Татарии (вместе с Туркестаном) и Мидии. За одну свою жизнь Тимур истребил девять династий, чтобы управлять из Самарканда как владыке большей частью Азии во имя ислама.

Власть Тимура была абсолютной. Он правил без министров. Мускулистого телосложения, с широкими плечами, массивной головной и выдающимся высоким лбом, с лицом, прикрытым густой бородой, смуглой кожей и очень живым выражением глаз, он с раннего возраста был седым. Он хромал, то ли из-за врожденного паралича, то ли вследствие несчастного случая или же полученной и бою раны – утверждали, что стрела попала ему в ступню. Поэтому его звали Тимур Хромой (Тимурленк) – и действительно, временами недомогание становилось настолько сильным, что, как это случилось во время наступления его армии на Багдад, он был не в состоянии сидеть на лошади, и слуги несли его в паланкине.

Неразговорчивый, рьяный приверженец своей веры, строгий в своих представлениях о справедливости, он был мастером расчета и планирования. Часами, нередко в одиночестве и по ночам, проводил время за громадной шахматной доской. Он передвигал фигуры, вырабатывая стратегию замысловатых кампаний, «которые он неизменно выигрывал в борьбе с любым оппонентом». В его неизменно победоносной армии количество лошадей исчислялось шестизначной цифрой. За войском следовали стада не только верблюдов, но и слонов, животных, оказавшихся не только полезными в бою, но и использовавшихся как тягловая сила при строительстве его легендарной новой столицы – Самарканда. В этой новой столице – в конце XIV века – Тимур правил империей, которая простиралась на восток до Великой китайской стены, на север – до российских степей, на юг – до реки Ганг и Персидского залива, на западе включала Персию, Армению и до верховий Тигра и Евфрата – и, следовательно, до границ Малой Азии. Дальше простиралась лишь другая великая мусульманская империя, империя османов, чьи завоевания при Мураде и Баязиде совпали по времени с завоеваниями Тимура. Теперь интересы двух победоносных соперничающих императоров, Тимура и Баязида – татарина и османа, должны были столкнуться на этой границе.

Тамерлан – татаро-монгольский полководец, основатель империи Тимуридов. Реконструкция Михаила Михайловича Герасимова

Здесь обозначился критический момент истории, когда интересы каждого из них, в их соответствующих сферах, взывали к молчаливому modus vivendi. Вызывает сомнения наличие у Тимура каких-либо планов в отношении территории его османских соседей. Как солдат, он отдавал должное военной мощи турок. Как создатель империи, стремящийся приумножить свои владения, он все еще имел другие области для завоеваний; его дорога на юг – в Сирию, Святую Землю, Месопотамию и в Египет – была открыта. Схожим образом Баязиду больше всего нужно было завершить завоевания на Балканах захватом Константинополя, который наверняка в скором времени попадет в его руки. Тимур видел, в чем заключаются интересы каждого из них в отдельности; Баязид этого не видел. Преисполненный гордости и иллюзий непобедимости после десяти лет побед без единого поражения, Баязид недооценивал силы своего соперника и действовал таким образом, что провоцировал Тимура выступить против него.

Баязид, оккупировав, но в то же самое время не сумев ассимилировать столь значительную часть Анатолии, оставил у себя за спиной в качестве изгнанников из завоеванных им владений ненавидящих его бывших правителей, стремившихся вернуть себе свои земли из-под власти османов и начать снова править своими прежними подданными, все еще сохранявшими им верность. Многие из них жили в изгнании при дворе Тимура. Тимур, однако, не связывал себя с их положением или же с действиями султана до тех пор, пока турки не захватили Сивас. Прояви Баязид тогда осторожность, он понял бы, что этот укрепленный город может служить ему оборонительным аванпостом. Вместо этого в 1399 году Баязид предпочел использовать его в качестве опорного пункта для осуществления наступления далеко на восток, вплоть до верховий Евфрата, под командованием сына Сулеймана. Там войска османов вскоре нарушили границы территории находившегося под протекторатом Тимура тюркского правителя Кара Юсуфа, который попал в их руки.

Впервые гнев Тимура обратился против Баязида, и он письменно обратился к нему (снова находившемуся в Европе), требуя вернуть пленника. Гиббон цитирует письмо, приведенное у персидского историка Шерефеддина: «В чем причина твоего высокомерия и безрассудства? – спрашивал Тимур султана. – Ты провел несколько сражений в лесах Анатолии: ничтожные трофеи». Продолжая в качестве одного из главных защитников ислама, обращающегося к другому его не менее верному защитнику, он, тем не менее, доводит до сведения: «Ты одержал несколько побед над христианами в Европе; твой меч был благословлен апостолом Бога; и твое следование заповеди Корана в войне против неверных есть единственное отражение, которое удерживает нас от разрушения твоей страны, передней линии и оплота мусульманского мира». В завершение Тимур убеждает султана: «Вовремя прояви мудрость; подумай; раскайся и предотврати удар грома нашего возмездия, которое все еще висит над твоей головой. Ты не больше чем муравей; зачем ты дразнишь слонов? Увы, они растопчут тебя своими ногами».

Баязид предпочел отнестись к этому и последующему посланиям с презрением: «Твои армии бесчисленны, пусть так; но что такое стрелы твоих стремительных татар против ятаганов и боевых топоров моих непоколебимых и непобедимых янычар? Я буду охранять князей, которые искали моего покровительства. Ищи их в моих шатрах. – Он закончил послание оскорблением, более интимным по своему характеру: – Если побегу от твоего оружия, пусть мои жены будут трижды отрешены от моего ложа; но если у тебя не хватает мужества встретиться со мной на поле битвы, может быть, ты снова примешь своих жен после того, как они трижды окажутся в объятиях чужестранца».

Послания Тимура Баязиду, каким бы ни было их содержание, были дипломатическими по форме, следуя принятому обращению между двумя равными по положению людьми, ставящими свои имена одно рядом с другим. Теперь же Баязид намеренно отбросил всякую дипломатию, вписывая свое имя большими золотыми буквами, а имя Тимура под ним мелкими черными буквами. На это столь явно рассчитанное двойное оскорбление, одновременно личное и дипломатическое, мог быть только один ответ.

Тимур немедленно занял поле напротив Сиваса. Сулейман, который располагал только небольшим отрядом конников, направил своему отцу, в этот момент находившемуся в Фессалии, просьбу выслать подкрепление, но не получил ответа. Тогда он предпринял смелую вылазку, но обнаружив, что его силы сильно уступают в численности, ушел из города. Тимуру потребовалось восемнадцать дней, чтобы подорвать укрепления города и осуществить его захват, после чего он заживо похоронил в крепостных рвах несколько тысяч наиболее стойких его защитников, которыми были армянские христиане. Затем, вместо того чтобы продолжать движение в глубь Малой Азии, он совершил поход к югу, последовательно захватив Алеппо, Дамаск и Багдад, который разрушил до основания, соорудив на месте города пирамиды из отрезанных голов его защитников. Вплоть до осени 1401 года Тимур не возвращался к границам Малой Азии. Здесь он остановился на зимний период и стал решать, возобновлять или не возобновлять свою атаку на Османскую империю.

За это время Баязид ничего не сделал для того, чтобы надлежащим образом встретить любую такую угрозу. Потеря Сиваса была первым серьезным ударом, обрушившимся на него после ряда легких побед над мелкими князьями как в Европе, так и в Азии, унизительным результатом первой схватки с действительно грозным противником. Впервые встретив равного себе, Баязид казался парализованным, ошеломленным поражением, медлительным в реакции на кризис, с которым он теперь столкнулся. Несомненно, его физическое состояние и умственные возможности были подорваны усиливавшейся тягой к пьянству и разгульной жизни. Тимур, отсутствовавший более года после захвата Сиваса в связи с кампанией, которую он вел в Сирии и Месопотамии, оставил свой выдвинутый в Армению штаб широко открытым как раз для такого нападения, какое принесло Баязиду имя Удар Молнии. Но гром не гремел, и молнии больше не сверкали. Баязид, не обнаруживая ничего из своей обычной быстроты решения или действия, не нанес Тимуру удара возмездия, не попытался умиротворить его. Где была теперь та решимость, то военное и дипломатическое искусство, которые принесли ему победу и Европе?

Летом 1402 года Тимур принял окончательное решение пойти походом на Баязида. Теперь союза с ним против османов искали генуэзцы и другие страны христианской Европы. После захвата Сирии он больше не чувствовал себя склонным поддерживать солидарность с другими силами ислама. Поэтому он двинул свою победоносную армию на запад, к Сивасу. Только теперь, почти два года спустя после первоначальной потери города, Баязид заставил себя отказаться от осады Константинополя и перебросить основную часть своей армии в Азию. В ужасную жару середины лета, по выжженному солнцем, безводному Анатолийскому плато он пошел из Бурсы походом к крепости Ангора, расположенной в самом сердце страны.

Это была закаленная, высокодисциплинированная армия, равная мужеством и военным мастерством Тимуру и его татарам из Центральной Азии. Но теперь армия Баязида не была, как в прошлом, абсолютно единой или действительно абсолютно всем довольной. Четверть ее солдат составляли собственно татары, следовательно, солдаты сомнительной преданности. Все воины были измучены изнуряющей жарой и длительными переходами, а Баязид не давал им времени отдохнуть или восстановить свои силы. Другим источником недовольства среди рядовых был отказ открыть казну, в результате чего выплата жалованья воинам задерживалась.

Тем временем полководцы султана выразили несогласие с его планом кампании. Столкнувшись с противником, значительно превосходящим армию султана в живой силе, они убеждали его, что в соответствии с традиционной военной тактикой османов Баязид должен сначала занять оборону, т. е. позицию, позволяющую сделать собственный выбор. Вместо того чтобы идти против Тимура в наступательный бой, ему следовало бы на несколько дней укрыться в горах, дав войскам отдохнуть и вынудив Тимура искать армию султана в изнуряющей жаре на плато. Но Баязид с упрямством, исключавшим всякое здравое суждение и самоконтроль, нетерпеливо хотел лобового столкновения. В результате его армия шла на восток по дороге на Сивас, заняв передовую позицию в излучине реки Галис, откуда при появлении Тимура должен был начаться бой.

Прошло несколько дней, и разведчики Баязида не обнаружили никаких следов татар. Наконец, пришла весть, что Тимур обошел турок стороной, окружил турецкие войска и шел на них с тыла. Из Сиваса, избегая неудобной холмистой местности, лежащей к западу, он направился к югу по долине реки Кайсери, по дороге убирая для своих войск урожай зерна. Затем он повернул к северу, к точке, определяемой стенами Ангоры, и турки оказались теперь к востоку от него. В это время Баязид, явно бравируя перед лицом врага, быстроту которого он сравнивал с быстротой ползущей змеи, с презрением отверг все меры предосторожности, послав свои войска на большую охоту ради развлечения.

Окружающая местность была практически безводной, и воины тысячами умирали от жажды и переутомления. Между тем Тимур, проведя рекогносцировку вокруг Ангоры, вышел на прежний, ныне брошенный базовый лагерь Баязида. Здесь, разграбив оставленное имущество и заняв оставленные турками шатры, армия татар устроила свой штаб, сначала перегородив плотиной и отведя на свои нужды воду речки, текшей к Ангоре. Тимур также приказал разрушить и отравить родник на пути турок, шедших сейчас с востока в погоне за ним. Здесь он подготовился к тому, чтобы дать бой. Вот теперь оказалось, что Баязид с уставшей и измученной жаждой армией за его плечами вынужден был встретиться с врагом, укрепившимся перед его собственным городом Ангорой, на той самой позиции, на которой следовало бы стоять ему самому и встречать врага. Сражение завязалось на обширной равнине, расстилавшейся сразу от городских стен, на поле боя, уже известном в истории.

Левым флангом армии Баязида, составленным из анатолийских частей, известных своей лояльностью, командовал его старший сын Сулейман; арьергардом – его следующий и самый любимый сын Мехмед; правый фланг, составленный из сербов и других лояльных европейских контингентов, возглавил его шурин серб Стефан Лазаревич. Сам Баязид занял позицию в центре, с янычарами, расположившимися вокруг него. Но, составляя план построения войск, он, ослепленный собственной гордыней, допустил последнюю, решающую ошибку. Следуя привычному тактическому принципу использования менее опытных воинов, принимающих на себя первый удар вражеской атаки, Баязид поставил кавалерию своих анатолийских татар в первую линию. Битва едва началась, когда те дезертировали и перешли к Тимуру, что вполне можно было предвидеть в отношении войск, мобилизованных для того, чтобы сражаться против собственных братьев по крови. Султан, таким образом, в мгновение ока потерял одну четвертую всех своих сил.

Теперь Баязид мог атаковать только левым флангом. Чтобы выполнить приказ, Сулейман бросил в кавалерийскую атаку своих анатолийских конников. Они мужественно сражались против града стрел и нефтяных языков «греческого огня». Но воины Сулеймана не смогли прорвать ряды татар и в конце концов в беспорядке отступили, потеряв примерно пятнадцать тысяч человек. После этого армия Тимура перешла в наступление, его кавалерия преследовала турок по правую от него сторону, пока и преследуемые, и преследователи не скрылись из глаз. После ожесточенного сопротивления, когда сербы сражались «как львы», за что Тимур воздал им должное, его армия прорвала левый фланг. И наконец, по сходящимся направлениям обрушилась на центр турецкой позиции, где находился султан лишь со своими янычарами и оставшейся частью пехоты.

Лишенного маневренности Баязида медленно, шаг за шагом, оттесняли на вершину небольшого холма. Здесь он продолжал биться вместе со своей личной гвардией и остатками его разбежавшихся войск еще несколько часов, вплоть до наступления темноты. Теперь, когда все было потеряно, Баязида поддерживало только его упрямое мужество. «Удар Молнии, – писал турецкий историк, – продолжал держать в руках свой тяжелый боевой топор. Подобно тому, как голодный волк расшвыривает стадо овец, он разбрасывал врагов. Каждый удар его грозного топора наносился так, что второго удара уже не требовалось». Таким, все еще отчаянно сражающимся, его обнаружили воины Тимура, вернувшиеся на основное поле боя после окружения и полного разгрома турецких войск. Сев на скакуна, Баязид предпринял последнюю попытку скрыться с другой стороны холма, пробившись сквозь ряды татарских лучников, но его настигли, стащили с лошади, связали, а затем привели в шатер Тимура, который спокойно играл в шахматы со своим сыном.

Конница Тамерлана

Баязид держался с достоинством в присутствии своего победителя, который сначала воздал ему почести как суверену, но затем стал унижать его как пленника. Во время перехода по Анатолии Баязида несли в паланкине с решеткой, похожем на клетку, подвергая таким образом султана осмеянию со стороны татарских воинов и его прежних подданных-азиатов. Легенд о том, как Тимур обращался с Баязидом, было множество: что по ночам его держали в цепях; что он служил Тимуру подставкой под ноги; что, завладев гаремом Баязида, Тимур унизил его жену – сербку Деспину, заставляя ее обнаженной прислуживать за столом, за которым сидели ее прежний господин и его покоритель. Страдания надломили дух Баязида и, в конце концов, его разум. Через восемь месяцев он скончался от апоплексического удара, но существует версия, что он покончил жизнь самоубийством.

Баязид был побежден, потому что преждевременно и не имея соответствующих ресурсов, встал на путь расширения империи в мусульманском мире, стремясь следовать тем распространяющимся на весь мир завоевательским тенденциям ислама, столь дорогого богословам священного города Бурсы. Таким образом, Баязид на свою погибель вступил в конфликт с мировой империей Тимура, который в то время желал всего лишь мирного сосуществования с османским государством гази.

Тимур без промедления опустошил Малую Азию. Его татарские орды без труда взяли Бурсу, увезли с собой молодых женщин, устроили в мечетях конюшни, разграбили и сожгли почти весь город, но не смогли взять в плен сына Баязида, Сулеймана, которому удалось скрыться, на скаку прорвавшись через ворота города, и беспрепятственно достичь Европы. Затем Тимур повел войска на Смирну, последний оплот христиан, и город был взят всего за две недели. Пленных рыцарей-госпитальеров Тимур привел к галерам, а затем морем отправил к Родосу, обезглавив тех немногих, кто не смог разместиться на галерах, и сложив их головы в привычную пирамиду. Это была в традициях гази демонстрация против «неверных», рассчитанная на то, чтобы завоевать одобрение мусульманского мира.

Из Ангоры войска Тимура продолжали преследовать уцелевшие остатки турецкой армии, бежавшие десятками тысяч по плато или по склонам гор в сторону Дарданелл. Здесь генуэзцы и венецианцы, которые раньше с готовностью переправляли их в Азию, ныне с той же готовностью переправляли их обратно в Европу, вызвав у Тимура приступ бешенства подобным проявлением «плохой веры». Они предпочли врага, которого они знали, врагу, который был еще не известен. Это было показателем того, насколько османы за два поколения сумели укорениться на Балканах. В Анатолии Тимур натравливал друг на друга остальных четырех сыновей Баязида, оставшихся в его руках в качестве вассалов, поддерживая в каждом из них надежду на признание в качестве наследника Османской империи. Тимур облек Сулеймана полномочиями вассала татар на территориях османов в Европе. Теперь, когда судьба Османской империи была в его власти, Тимур благосклонно отнесся к контакту со стороны европейских держав. Но когда император Византии предложил признать его суверенитет и выплатить ему следующую из этого признания дань, Тимур ответил приказом подготовить флот для переправы своих солдат через пролив в Европу. Это породило паническое предположение, что армия Тимура намерена осадить Константинополь. Но у него не было планов ни против Европы, ни против Анатолии, где он, учитывая традиции гази, вернул местным князькам отнятые у них земли. В данном случае Тимур рассматривал свою кампанию не более как очередной набег. Как созидателя империи, его интересовал Восток. Вскоре после смерти Баязида в 1403 году он уехал из Малой Азии в Самарканд, чтобы больше не вернуться. Он готовился покорить Китай, но умер по дороге туда, на два года позже Баязида, заболев лихорадкой, осложненной общей усталостью и (по словам Гиббона) «опрометчивым употреблением ледяной воды». Его татарские орды ушли, оставив после себя полный хаос.

Это сокрушительное поражение османов в Анатолии повлекло за собой распад еще недолго существовавшей Османской империи, так же, как в свое время под ударами вторжения монголов в Малой Азии распалось государство сельджуков. Потянулось десятилетие безвременья, иногда почти перераставшее в анархию, поскольку конфликтующие внутренние силы боролись одна против другой за власть. Стала очевидной опасность, что в ходе этой борьбы центральная власть может попасть в руки провинциальных беев, как это уже случилось в других мусульманских государствах. Четыре сына Баязида боролись за имперский трон, к ним позднее присоединился пятый претендент. Претензии каждого поддерживались его собственной группой сторонников из числа местных династий, озабоченных своими привилегиями. Император Византии поощрял кандидата, наиболее способного удовлетворить его собственные интересы, а вассальные христианские государства Балкан предпринимали попытку вернуть себе хотя бы некоторые из ранее принадлежавших им земель. Территория распадающейся империи разделилась на две части – между Европой, с одной стороны, где старший сын Сулейман правил из Адрианополя, и Анатолией – с другой, которой из Бурсы управлял младший сын Мехмед. Каждый боролся за расширение своего господства за счет другого, ведя периодически возобновлявшуюся гражданскую войну, к которой подключились два других сына, Иса и Муса. После того как Муса убил Сулеймана, он, в свою очередь, был подавлен Мехмедом, которого император призвал прийти на помощь через Босфор и который, таким образом, вышел окончательным победителем.

В 1413 году Мехмед был возведен на трон как султан Мехмед I. Он располагал поддержкой двух могущественных сил: анатолийских беев, которых его отец Баязид настроил против себя и власть которых восстановил Тимур; и янычар, в первый раз в османской истории оказавших влияние на внутренние дела, чтобы поддержать Мехмеда I как «наиболее справедливого и наиболее добродетельного из османских принцев». Итак, после периода беспорядков и подрывающей единство децентрализации наиболее сильные элементы одержали верх. Центральная власть была еще раз установлена, и Османское государство обрело единство в лице Мехмеда I.

Благодаря его качествам дальновидного государственного деятеля, в течение длившегося всего лишь восемь лет правления Османская империя была поставлена на прочную основу, вернувшись к прежним единству и мощи, в момент, когда ее исчезновение казалось неизбежным. Византийская империя в этот период неумело подходила к полному упадку, династия же Османов, больше разрываемая внутренними противоречиями, доказала свою способность к восстановлению и выживанию с появлением новых правителей крупного масштаба. Приближалось время правления величайшего из османских завоевателей, Мехмеда II.