6

Мехмед Завоеватель, которому судьбой было предначертано в конце концов захватить Константинополь, был внуком Мехмеда I и сыном Мурада II. Его отец, Мурад, будучи просвещенным правителем, сумел завоевать привязанность и уважение османского народа за свои честь и справедливость, искренность и простоту, искреннюю заботу о народном благосостоянии. Он правил государством тридцать лет и по сути своей был мирным человеком. Но ему приходилось воевать, угрозы войны постоянно довлели над ним. Мурад искал мира для своей страны, чтобы она смогла наконец обрести внутренний порядок и стабильность после десятилетия дезинтеграции, конец которой положил его отец. Он искал мира и ради себя самого, страстно желая покоя, чтобы наслаждаться удовольствиями, исходящими не от одних только чувств, но и от ума и духа. Стремясь реализовать эту сторону своей натуры, он дважды отказывался от трона в пользу своего юного сына. Но каждый раз его обязывали вернуться.

С самого начала правления Мурада его поиски мира были сорваны врагами и в Европе, и в Азии, провоцируя султана на действия и пробуждая в нем наследственные инстинкты воина. В то же самое время всякий раз, когда это было возможно, Мурад прилагал все усилия, чтобы сберечь своих собственных солдат и быть честным со своими врагами в переговорах и соблюдении достигнутых договоренностей.

Сначала с помощью янычар и при поддержке улемов ему удалось подавить междоусобное восстание одного из претендентов на султанат, который еще во время правления его отца сбежал к византийскому императору. Затем Мурад взялся за осаду Константинополя, впервые применив для обстрела городских стен артиллерийские орудия, а также передвижные башни, из которых их можно было штурмовать. Однако греки героически защищали город, воодушевленные чудесным явлением Святой Девы Марии, и Мурад из-за изменения обстановки в Азии был вынужден снять осаду, которая не возобновлялась вплоть до восхождения на престол его собственного сына. Тем временем после смерти Мануила Мурад подписал новый договор с его наследником, Иоанном VIII, о том, что османы не будут претендовать на Константинополь, но при этом низвел Византийскую империю на следующую ступень подчинения: за ней оставалась лишь небольшая территория, непосредственно примыкающая к стенам города. В это время Мурад был вынужден бросить свои силы в Анатолию, где другой мятежник, его собственный младший брат по имени Мустафа, решил больше не подчиняться ему и где все вассальные князья подняли мятеж. Несмотря на то что за Мустафой стояли войска Карамана, он был стремительно разбит и повешен. Восстание Мустафы было делом рук «Великого Карамана», мятежного вассала, захотевшего оспорить власть у «Великого турка». Еще дважды Караман пытался добиться своего, но дважды терпел поражение, причем каждый раз Мурад гарантировал ему договор, по которому Караман сохранял свой вассальный статус и не включался в состав империи. Тем временем он подчинил своему контролю остальные эмираты Западной Анатолии.

В Европе османам теперь противостояли две державы – Венгрия и Венеция, оспаривавшие у них право владеть осколками Византийской империи. Венгры мечтали о панславянской империи, которая включала бы Константинополь, венецианцы стремились окончательно закрепить свое господство на море. Мурад был вынужден предпринять против них меры, когда император продал Венецианской Республике один из важнейших портов Салоники, бывший на протяжении длительного времени яблоком раздора между османами и греками. В 1430 году Мурад атаковал и в кратчайшие сроки захватил город, подчинив его вместе с окрестностями Османской империи. Это была серьезная потеря для венецианцев. Мурад удержал своих солдат от расправы с жителями города, а в мирном договоре предоставил венецианцам право свободного передвижения и ведения морской торговли во всех его владениях, а также сохранить за собой те острова и замки на Пелопонессе, над которыми в тот момент развевались штандарты республики Святого Марка.

Дух венгерской агрессии на Балканах вновь разгорелся, когда в 1437 году умер король Сигизмунд, не имевший наследника по мужской линии, вследствие чего династия перестала существовать. Озабоченный тем, как сохранить контроль османов над Сербией, Мурад на следующий год захватил сильную крепость Смедерево, которую он ранее разрешил сербам построить на берегах Дуная, и изгнал деспота Георгия Бранковича, усиливающейся власти которого он не доверял и который стремился к союзу с венграми и к их помощи. Тогда Мурад не смог после нескольких месяцев осады взять Белград. Но в результате смерти Сигизмунда он теперь смог закрепить свой контроль над Валахией и возобновить набеги через Дунай на территорию Венгрии. Венгрия между тем, занятая внутренней борьбой в ходе поиска правителя, выбрала переход под польскую корону, монарх которой, Владислав III, стал в результате управлять двумя странами. На его поддержку поднялся Хуньяди, военный лидер Венгрии, ставший для турок на последующие двадцать лет настоящим наказанием.

Султан Мурад II

Хуньяди, иначе Ян Корвин Гуниади, которого турки прозвали Янко, происходил из знатного румынского рода, хотя и с не совсем ясной родословной. Янко пришел править от имени благодарного короля Владислава областью в Трансильвании и в конечном счете собственно Венгрией. Для венгров и сербов он стал романтичным Белым Рыцарем, скачущим во главе кавалерийских атак в сияющих серебряных латах, чьи героические ратные подвиги породили в восточной части христианского мира надежду на освобождение Венгрии от турок и на восстановление ее единства. Обороняя около двухсот миль южной границы Венгрии, Янко одержал ряд побед над турецкими войсками, которые понесли серьезные потери. Полагают, что Хуньяди вполне мог быть родным сыном Сигизмунда, зачат во время его отступления на родину после битвы под Никополем. Как бы то ни было, теперь он стремился повторить историю, организовав новый крестовый поход, наподобие похода Сигизмунда с целью выбить турок из Европы.

Не получив поддержки со стороны Запада, кроме благословения легата папы кардинала Юлиана и его личного присутствия в рядах армии, крестовый поход черпал свои силы только в Венгрии и Польше, а также впоследствии в присоединившейся к ним Валахии. Также была оказана некоторая помощь балканскими народами – сербами, болгарами, босняками и албанцами. Их продвижению, тем не менее, сопутствовал успех. Переправившись в 1443 году через Дунай, они захватили Ниш с большим уроном для его турецкого гарнизона, восстановили власть деспота Георгия Бранковича в его сербских владениях, оккупировали Софию, затем в зимнюю стужу мужественно совершили переход через покрытый снегом и скованный льдом Балканский горный хребет, чтобы выйти к лежащей за ним Фракийской равнине.

Продвижение крестоносцев через перевалы турки нередко блокировали обломками скал, а в одном месте склоны гор поливались всю ночь водой, превратившей тропы и стенки в лед. Этот поход крестоносцев – военный подвиг, равный которому редко можно встретить в истории. Но в конце концов после победы в день рождества Христова они были сломлены непогодой с вытекающими из этого проблемами снабжения, а также усилившимся давлением со стороны турок, так что Хуньяди приказал отступить в Буду. Его солдаты, измотанные холодами, превратившиеся почти что в скелеты из-за голода, в конце концов добрались туда и, ведомые королем Владиславом, прошли в пешем строю, распевая христианские псалмы и размахивая турецкими знаменами, чтобы получить триумфальный реквием со стороны венгерского народа и в кафедральном соборе произнести благодарения провидению за его помощь в минуту крайней опасности.

Мурад, мирный человек, воздержался от преследования войск крестоносцев за пределами Дуная. Он заключил в Сегеде десятилетнее перемирие, по которому Сербия и Валахия были освобождены от зависимости от Османской империи, в то время как венгры согласились не переходить Дунай или заявлять претензии на Болгарию. Владислав на Евангелии, а Мурад – на Коране клятвой скрепили этот договор.

Теперь, когда в пределах границ империи единство Османского государства было восстановлено, Мурад предпринял шаги к тому, чтобы достичь создания сильного централизованного управления. Он увеличил численность и расширил сферу деятельности корпуса янычар в качестве его главного инструмента, отныне набиравшегося не только из юношей, захваченных в бою, но и среди местного христианского населения в различных провинциях страны. Достигнув численности почти в семь тысяч человек, янычары теперь поддерживались сипахами, или собственной кавалерией султана, и корпусом военных чиновников, будучи все одинаково рабского происхождения. Мурад старался сделать все возможное для Османской империи, чтобы поражение Баязида больше не напоминало о себе.

Тогда в первый раз Мурад стал вынашивать планы ухода от забот о государстве в изолированную частную жизнь, о которой столь страстно мечтал в своем Азиатском дворце в Магнесии. В подготовке к этому шагу Мурад вызвал в Адрианополь своего двенадцатилетнего сына Мехмеда, чтобы тот служил в качестве губернатора под наблюдением великого визиря Халила Чандарлы-паши. Этот шаг Мурада вызвал опасения Халила и других визирей, полагавших, что мальчик, сметливый и не по годам развитой, все же не созрел для подобных ответственных дел управления.

Мехмед II, родившийся при зловещих обстоятельствах – во время чумы, которая унесла жизни двух братьев его отца, имел несчастливое детство и не лучшее воспитание. Он был третьим сыном у отца, отдававшего предпочтение двум его старшим братьям – Али и Ахмеду – и не рассматривавшего его в качестве возможного наследника трона. Более того, матери каждого из братьев были женщинами достаточно благородного происхождения и положения в обществе, тогда как мать Мехмеда была девушкой-рабыней предположительно христианского происхождения. Поэтому в жилах Мехмеда текла кровь, которая придавала ему черты характера, контрастировавшие с чертами, свойственными его отцу и деду.

Воспитывавшийся главным образом нянькой, он был взят у Адрианополя в возрасте двух лет вместе с братом Алаеддином в Амасью, где губернатором был их четырнадцатилетний брат. Город был расположен в гористой провинции Северной Анатолии, между центральным плато и побережьем Черного моря. Это было место, населенное старинными и влиятельными османскими родами, на женщине одного из которых был женат отец Мурада. Амасья являлся также религиозным центром одновременно для исламской знати и для странствующих дервишей, еретиков из Персии. Это было место рождения самого Мурада, считавшего наиболее правильным (как и некоторые султаны более поздних времен) решение посылать своих сыновей под присмотром доверенных чиновников в подобные азиатские провинции, лежащие далеко от столицы, тем самым обеспечивая их изоляцию от народных масс и лишая их возможности участвовать в мятежных движениях. Это была своего рода страховка от подстрекательств к мятежу, более цивилизованная, чем практика братоубийства на имперском уровне, внедренная еще дедом Мурада Баязидом и позже получившая силу закона при сыне Баязида, самом Мехмеде.

Но старшие братья Мехмеда умерли преждевременно. Ахмед внезапно скончался в Амасье, когда еще был подростком. Мехмед наследовал ему на посту губернатора провинции в возрасте шести лет, тогда как его остававшийся в живых брат Алаеддин был переведен губернатором в Магнесию. Двумя годами позже они, по указанию Мурада, сменили места своего правления, а несколько лет спустя Алаеддин скончался. Он был задушен при невыясненных обстоятельствах в собственной постели в Амасье, к большому горю своего отца, любимым сыном которого, как говорили, он был.

Мехмед, теперь очевидный наследник, в возрасте одиннадцати лет был вызван обратно его отцом из Магнесии в Адрианополь. Мурад был совершенно шокирован отсутствием у сына образования. Учителя мальчика нашли, что он трудный ученик, не желающий учиться и в особенности невосприимчивый к религиозным наставлениям. Именно поэтому Мурад выбрал Мехмеду в наставники знаменитого муллу по имени Ахмед Курани для изучения Корана и истории религиозных верований. Курд по происхождению, он изучал законы ислама и теологию Корана в Каире, а теперь преподавал в знаменитой семинарии в Бурсе.

Имеется письменное упоминание, что султан вручил учителю розгу, разрешив ему наказывать наследника, если это будет необходимо. Мулла позанимался с ним, держа розгу в руке, и сказал: «Твой отец послал меня учить тебя, но также держать тебя в порядке, если ты откажешься подчиняться мне». Мехмед рассмеялся в ответ на его слова. Тогда мулла обрушил на него такой град ударов, что начиная с этого момента и впредь ученик относился к своему учителю с большим уважением, вскоре узнав от него весь Коран. Обученный рядом таких просвещенных ученых и советников, Мехмед вырос достаточно хорошо образованным.

К этому времени Мехмеду предстояло во дворце в Адрианополе ознакомиться с ведением государственных дел, – чем занимался его отец, а по возвращении в Азию – великий визирь и его окружение. Мехмед, высокомерный и не по годам развитый, вскоре проявил в своих отношениях с Халилом самонадменную решимость идти своим собственным путем. Через какое-то время после отъезда Мурада сын вызвал в Адрианополе беспокойство своей явной поддержкой еретического религиозного движения в лице персидского миссионера, лидера секты дервишей, которая проповедовала в числе других неортодоксальных взглядов духовное родство Ислама и Христианства. Экзальтированные идеи проповедника незамедлительно нашли отклик в душе Мехмеда. Он по-дружески принимал его при своем дворе и таким отношением помог проповеднику найти свою аудиторию среди жителей города.

Это вызвало тревогу и возмущение религиозной верхушки, возглавляемой великим муфтием, и великого визиря Халила, который был мусульманином старой школы. Застав перса в момент произнесения ересей, они задержали его. Но проповедник исчез и укрылся у Мехмеда во дворце султана. Мехмед, однако, был обязан выдать своего протеже муфтию, который так яростно осудил еретика с кафедры мечети и настолько возбудил чувства толпы против него, что толпа сожгла проповедника, привязанного к столбу, причем муфтий опалил свою бороду, слишком близко подойдя, чтобы поддержать огонь. Аналогичным образом были уничтожены последователи еретика. Инцидент обнаружил со стороны Мехмеда наличие у него пристрастия к персам и к гетеродоксальным взглядам, характерного для его пытливого ума, но чреватого опасными последствиями в будущем. Плохое начало во взаимоотношениях юного наследника с религиозными и гражданскими верхами османов стало ударом по самолюбию совсем еще молодого человека, посеявшим в нем семена горькой обиды, чего он не мог простить Халилу. В Мехмеде, с детства очень замкнутом по характеру, такого рода кризисы лишь усиливали чувство отчужденности.

Преданные и исполненные уважения к своему признанному господину, Мураду, янычары с негодованием отнеслись к тому, чтобы получать теперь приказы от его неопытного, юного, но властного сына. Янычары потребовали прибавки к жалованью. Когда им в этом было отказано, они поднялись против юного наследника, устроив поджог, огонь которого распространился по Адрианополю, уничтожив кварталы в районе базара. Пожар сопровождался грабежами и резней. Главным предметом их враждебности был личный советник Мехмеда, евнух Шихабеддин-паша, который был вынужден искать убежища во дворце. В конце концов, прибавка к жалованью была разрешена.

Этот эпизод обострил конфликт между Халилом и Мехмедом, который все нарастал со времени проведенной Мурадом реорганизации системы вербовки янычар и распространения принципа набора христиан для выполнения не только одних военных, но и гражданских обязанностей. Это вело к развитию правящего института, благодаря которому христианские вероотступники, одним из которых был Шихабеддин, могли подниматься до высших государственных постов. Все чаще христиане добивались этого за счет мусульманских родов, ранее занимавших государственные посты. Члены именитых мусульманских родов, как резюмировал Халил Чандарлы, обнаруживали себя постепенно исключенными из системы власти. Вполне возможно, что не кто иной, как Халил, поощрил это восстание янычар против Шихабеддина с целью утвердить собственную власть и преподать урок юному Мехмеду. В этом заключалась суть конфликта между старым и новым, между традиционным мусульманином и ренегатом-христианином, который угрожал теперь стать силой внутреннего раскола в административном аппарате империи. Вероятно, именно это повлияло на Мурада в его решении уйти со сцены, предоставив Халилу решать проблему, в которую султан предпочел лично не вмешиваться.

Но этот его первый уход из власти длился всего лишь три месяца. Время для ухода еще не настало. Военная операция Хуньяди вызвала за границей прилив энтузиазма наряду с обещаниями поддержки христианского дела, что включало посылку морских сил для защиты свободы плавания через проливы. Резко изменилось отношение к сохранению договора с Мурадом. Император Византии, мобилизуя силы на проведение кампании в Морее, писал Владиславу, убеждая его в том, что «защитник Христианского мира» должен быть твердым. Владислав вместо ратификации договора заявил о своей решимости продолжить крестовый поход, чтобы «отбросить за моря языческую секту Мухаммеда». В этом он находился в значительной мере под влиянием кардинала Джулиано Цезарини, папского легата.

Воспользовавшись тем, что Мурад в данный момент находился в Азии и потому был не опасен и, более того, удерживался там благодаря контролю над Геллеспонтом со стороны эскадры военных кораблей христиан, Юлиан отпустил Владиславу грех нарушения «поспешной и святотатственной клятвы врагам Христа». Джулиан объяснил это тем, что никакое обещание с «неверным» нельзя считать законным. Договор, подписанный на Евангелии, был отвергнут во имя Святой Троицы, Девы Марии, Святого Этьенна и Святого Владислава, и цели крестоносцев были освящены как «следования дорогой славы и спасения». Против турок были выставлены войска, не включавшие сербский контингент. Деспот Бранкович, получив по договору все, что ему хотелось, не одобрил его отмену и претендовал на нейтралитет. Вместо сербов крестоносцы получили значительные подкрепления из Валахии, составившие почти половину их общей численности. Все были в приподнятом настроении, надеясь на победу в отсутствие султана и его армии, находившихся за рубежом.

Король Венгрии Владислав, достигнув 19 лет, выступил в поход против турок в 1444 г. Войско его, встретившись с войском султана Мурада II 10 ноября 1444 г. в битве у города Варна, потерпело жестокое поражение. Сам король погиб в бою. Портрет Марчелло Бачиарелли

Но в ноябре 1444 года Мурад внезапно появился в Варне. Подкупив жадных генуэзцев, чтобы обзавестись транспортом, воспользовавшись попутными ветрами и ускользнув от морского дозора, Мурад пересек проливы, чтобы противостоять христианам с силами, превосходящими силы последних в соотношении три к одному. В последовавшей битве первый эшелон янычар отразил главную атаку христиан и обеспечил победу с большими потерями с обеих сторон. Владислава сбили с лошади, и он принял смерть на поле боя; его голова в шлеме была поднята на копье, позади которого на другом копье несли пронзенную копию разорванного договора, что служил бы османским войскам уроком христианского вероломства Кардина. Джулиано, который инспирировал все это, спасся бегством, и его никогда больше не видели. Хуньяди исчез вместе с Владом Дракулой, вождем валахов, который отплатил ему за давнюю обиду, продержав некоторое время в Валахии в качестве узника. После битвы голова короля Владислава, помещенная для сохранности в мел, была отправлена в Бурсу, первоначальную столицу Османской империи, где ее вымыли в реке, затем вновь водрузили на копье и стали носить по улицам.

Победа позволила Мураду восстановить контроль над всей территорией вплоть до Дуная. Он почувствовал, что теперь настало время уйти. На этот раз, в конце 1444 года, он официально отказался от трона в пользу Мехмеда, который отныне должен бы править не просто как губернатор в Европе, как раньше, но со всеми правами султана. Мурад взял себе в качестве личного домена, но под юрисдикцией сына, территорию в трех районах Анатолии, вокруг Магнесии. Он поселился в окружении великолепной природы, возведя новый дворец с прекрасными садами, обращенный фасадом к широкой долине. Здесь, в обществе поэтов, мистиков, богословов и ученых, он стремился вести идеальную жизнь религиозного братства, как это делали его предки гази, заключавшуюся в изучении старинных текстов, в погружении в размышления. Бывший султан стремился положить начало изучению турецкого языка как средства выражения культуры.

К весне 1446 года он еще раз побывал в Адрианополе, по настоянию Халила, отношения которого с юным Мехмедом из плохих превратились в отвратительные, и был приветствуем народом. На улицах города народ приветствовал своего правителя, помня его отзывчивость и справедливость. Причиной повторного возвращения Мурада был политически неразумный и непрактичный план Мехмеда напасть на Константинополь в то время, когда армии османов были вовлечены в операции одновременно на границах Греции и Албании. Это опять являлось результатом конфликта между Халилом, проводившим политику мира, и группой высокопоставленных военных, стремившихся к войне, которых поддерживал воинственный молодой наследник трона. Но не смогли отвергнуть и сломить власть Халила, который пользовался поддержкой янычар, а также пойти против самого Мурада, на этот раз не собиравшегося отказываться от власти. Пришедшим был Мехмед, теперь вернувшийся в Магнесию, чтобы поразмышлять там о своих заблуждениях и умерить собственные не оправдавшиеся амбиции. Отец же его оставался на троне вплоть до кончины пять лет спустя. Вновь Мурад, менее всего желавший этого, был вынужден заниматься вопросом войны.

…Мехмед между тем воспылал в Магнесии чувством к девушке-невольнице по имени Гюльбахар предположительно албанского или греческого христианского происхождения, которая родила ему сына, позже правившего под именем Баязида II. Мурад считал ее недостойной невестой для своего сына из династических соображений и позже, когда юный наследник достиг семнадцати лет, устроил для него более подходящую партию, женив его с соответствующими торжествами на Ситт Ханум, дочери важного тюркского князя. Но Мехмед никогда не заботился о ней; она не принесла ему детей; а когда он в конце концов перевел свой двор в Константинополь, ее не взяли, оставив забытой в гареме дворца в Адрианополе. Впредь ни одна женщина не играла никакой, кроме минимальной, роли в его жизни.

В последние годы своей жизни Мурад находился в более дружественных отношениях со своим сыном, который наносил визиты в Адрианополь и сопровождал отца в нескольких военных кампаниях. Мехмед принял свое боевое крещение, командуя анатолийскими войсками в битве под Косово, и участвовал вместе с отцом в безуспешной осаде Круи в Албании в 1450 году. Когда годом позже Мурад скончался от апоплексического удара, Мехмед находился в Магнесии. Получив известие, он, как гласит история, немедленно вскочил на своего арабского скакуна и поскакал к северу, Геллеспонту, со словами: «Всякий, кто любит меня, пусть следует за мной!»

Он остановился на два дня в Галлиполи, чтобы дождаться приезда своей свиты, а затем отправился в Адрианополь. Здесь в присутствии большого числа собравшихся он взошел на трон. Увидев, что Халил, ближайший друг его отца, и второй визирь стоят чуть-чуть в стороне, как бы опасаясь за свое будущее, он через главного евнуха передал им приглашение занять привычные им места. Затем он подтвердил, что Халил сохраняет за ними пост, и назначил Исхака губернатором Анатолии с поручением доставить тело его отца в Бурсу. Затем вдова Мурада из османского рода подошла к Мехмеду, чтобы выразить ему соболезнования по поводу смерти отца и поздравить с восхождением на трон. Пока она делала это, ее малолетнего сына Ахмеда лишили жизни в его ванне по приказу Мехмеда – так велик был страх Мехмеда, сына рабыни, потерять трон султана. Лишившаяся всех вдова Мурада была отправлена в Анатолию в качестве принудительной невесты губернатора, Исхака-паши.

 

7

У христианских держав сложилось невысокое мнение о юном султане Мехмеде II. Помня провалы в его ранней карьере, они все еще видели в Мехмеде неопытного юношу с сомнительным авторитетом, который едва ли мог что-либо добавить к завоеваниям своего отца. Однако Мехмед быстро превращался во влиятельное лицо. Коренастый, но сильный и красивый, он умел держаться вежливо и с достоинством, но в отношениях с людьми проявлял крайнюю сдержанность. С орлиным профилем, пронизывающим взглядом, он был холодным и скрытным по характеру. Это держало окружавших его людей в напряжении, но их располагали к нему его живой ум, неукротимая энергия, неослабевающее чувство цели. В начале правления Мехмед пытался придать своим намерениям мирный характер. «Мир был на его губах, – пишет Гиббон, – но война была в его сердце. Принимая иностранных посланников, он демонстрировал готовность подтвердить договорные отношения своего отца – с венецианцами и генуэзцами, с Хуньяди, с Сербией, Валахией, Рагузой, островами Эгейского моря, рыцарями Родоса, даже с монашеской общиной Афонской горы. Послы императора Константина сначала встретили со стороны султана дружественный прием с клятвой уважать территорию Византии и обещанием платить за содержание под арестом в Константинополе его родственника, претендента Орхана (который был внуком Баязида), из доходов некоторых греческих городов в долине Струмы.

Однако последующие посланники в его лагерь в Малой Азии оказались слишком недальновидными, заняв жесткую позицию, жалуясь, что обещанные деньги не были выплачены, и даже требуя увеличить сумму, со скрытой угрозой предупредив султана о возможном использовании претендента. На это великий визирь Халил, хорошо знавший характер своего юного господина, счел необходимым, как цитирует Гиббон, предупредить послов: «Вы, глупые и жалкие римляне, нам известны ваши замыслы, а вы не подозреваете о таящейся в них опасности для вас самих».

Мехмед успокоил посланников любезными словами. Но император дал повод султану не считаться с его прежней клятвой уважать территорию империи. Вернувшись в Адрианополь, Мехмед приказал выгнать греков из городов Струмы и конфисковать их доходы. По возвращению в Малую Азию, предварительно переправившись через Босфор в самом узком месте, напротив замка, построенного султаном Имаидом на азиатской стороне в Анадолу Хисаре, он отдал распоряжение о строительстве нового замка на европейском берегу. Это гарантировало османам контроль над проливами и обеспечило бы базу для планируемой осады Константинополя.

Император немедленно направил своих послов с целью заявить протест против такого нарушения существующего договора, напомнив Мехмеду, что Баязид спросил разрешения императора прежде построить собственный замок. Но султан презрительно отказался принять послов. Когда работа над крепостью началась, император направил послов с дарами, продовольствием и напитками, чтобы просить защиты греческих деревень вдоль Босфора. Султан и на этот раз проигнорировал посланников. Когда представители императора прибыли в третий раз, требуя гарантии, что строительство замка не является предзнаменованием нападения на Константинополь, он бросил послов в тюрьму и отрубил нм головы. Это было равносильно объявлению войны. С этого момента в Константинополе правил страх: «Это конец города, – стенали люди, – конец нашего народа. Это дни Антихриста».

Зимой 1451 года Мехмед приказал собрать людей численностью в пять тысяч – строителей и других рабочих со всех сторон своей империи. Повсюду шла реквизиция строительных материалов, и следующей весной церкви и монастыри были разрушены, чтобы расчистить место и окрестности и обеспечить строителей строительными материалами. Султан лично занимался планированием замка и весной прибыл на стройку, чтобы осуществлять надзор и ускорить строительные работы. За четыре с половиной месяца замок был построен и назван Богаз Кесен, что означает «разрезающий пролив» или «горло». Греки называли его Румели Хюр, «Замок Румской земли», в отличие от противоположного «замка Анатолии».

Когда замок-крепость был построен, султан со своей армией прошел непосредственно под стены Константинополя, где провел три дня, осуществляя рекогносцировку оборонительных сооружений. Затем, на зимнее время, он вернулся к своему двору в Адрианополе, оставив в замке гарнизон численностью в пятьсот человек. Он отдал распоряжения, чтобы любое судно, следующее через пролив в любом направлении, обязывалось бы приспускать паруса и вставать перед замком на якорь для получения разрешения продолжать плавание и внесения платы за право прохода. В случае отказа судно следовало потопить выстрелами артиллерии, состоявшей из трех громадных пушек. Каждая пушка была способна выстрелить каменным ядром весом в шестьсот фунтов.

Эти орудия ручной работой изготовил венгерский инженер по имени Урбан, который специализировался на отливке пушек. Сначала он предложил свои услуги императору, который оказался неспособным оплатить его труд и материалы, в которых он нуждался. Поэтому Урбан предложил свои услуги султану утверждая, что он способен изготовить пушку, которая могла бы сровнять с землей стены не только Византии, но и самого Вавилона. Мехмед, интересовавшийся каждым новым словом в военной науке, был полон решимости оснастить свои войска наиболее современными из имеющихся вооружений. Он постоянно интересовался техническими новшествами в строительстве современных крепостей и осадных машин и брал консультации у иностранных экспертов по вооружению, которых привлекал к своему двору. Так что он, не задумываясь, пригласил Урбана, пообещав высокую плату, и в качестве первого испытания его мастерства приказал изготовить пушку для башни новой крепости Богаз Кесен, способную контролировать Босфор на достаточно большом расстоянии. Готовое через три месяца орудие незамедлительно подверглось проверке: венецианское судно, шедшее по проливу с грузом зерна по пути в Константинополь, отказалось остановиться, и было немедленно потоплено прямым попаданием ядра.

Тогда Мехмед заказал Урбану изготовить в литейной Адрианополя другую пушку, в два раза большего размера. Когда она была готова к испытаниям, для ее обслуживания и транспортировки потребовался отряд в семьсот человек с пятнадцатью парами волов, которые только и смогли сдвинуть ее с места. Это орудие-монстр, более двадцати шести футов в длину и восьми дюймов в диаметре, было заряжено ядром весом в двенадцать сотен фунтов. Жители окрестностей были предупреждены, чтобы они не пугались звука выстрела. Потом подожгли фитиль, и орудие выстрелило с места неподалеку от дворца султана. Звук выстрела был слышен на расстоянии около десяти миль вокруг, а ядро пролетело около мили, прежде чем зарылось в землю на глубину шести футов.

Султан Мехмед II

Восхищенный успехом этих испытаний, султан приказал выровнять дорогу и укрепить расположенные на ней мосты с тем, чтобы весной пушку можно было перевезти к месту, отведенному ей у стен Константинополя. Тем временем в литейных султана шла отливка других пушек, но меньшего калибра. Таким образом, он создавал очень мощную артиллерийскую часть, какой еще не видел Восток, орудия которой стреляли с помощью черного пороха, хотя на Западе это было известно еще век тому назад. Конечно, против этих орудий каменные стены столицы, возведенные еще в средние века и раньше, больше не могли служить надежным средством защиты.

В течение зимы 1452 года султан был полностью занят приготовлениями к осаде города. Не зная сна, он мог проводить ночи напролет, сосредоточенно изучая чертежи обороны города, планируя свои атакующие ряды, позицию, которую должны были охранять его войска, места установки своих осадных машин, своих батарей, своих мин. Он мог за полночь, одетый как простой солдат, с парой попутчиков отправиться бродить по улицам Адрианополя, чтобы знать настроение своего народа и солдат. Если кто-либо осмеливался узнать султана, приветствовать его, Мехмед, безразличие которого к человеческой жизни уже давно вошло в поговорку, немедленно убивал такого человека кинжалом.

В одну из ночей, в предрассветные часы, Мехмед послал за Халилом, великим визирем, который, чувствуя себя неловко из-за занимаемой им позиции, в порядке предосторожности взял с собой блюдо с золотыми монетами. Когда его спросили, зачем это понадобилось, Халил ответил, что в обычае слуг султана было приносить с собой подарки, когда их господин неожиданно вызывал к себе. Мехмед отодвинул блюдо в сторону, сказав: «Я хочу только одну вещь. Дайте мне Константинополь». Он затем информировал Халила, что осада начнется в самое ближайшее время.

Греки в Константинополе, население которого теперь сократилось до менее чем пятидесяти тысяч человек, могли бы выставить войско численностью всего в семь тысяч защитников. Оно включало около двух тысяч иностранцев, главным образом венецианцев и генуэзцев, которые собрались, чтобы помочь горожанам «ради чести Господа Бога и Христианства» наряду с командами судов, находившимися в бухте Золотой Рог. С этими войсками византийцам предстояло оборонять четырнадцать миль городских стен. Более того, это предстояло делать с помощью лишь легких пушек.

Их воодушевило только своевременное прибытие вместе с семью сотнями человек генуэзского специалиста по обороне обнесенных крепостными стенами городов Джованни Джустиниани, которого император назначил главнокомандующим и который немедленно занялся работой при неослабевающей помощи населения, чтобы укрепить стены, расчистить рвы и в целом улучшить систему обороны. Тем временем были собраны все имеющиеся запасы оружия для его перераспределения в те места, где оно требовалось больше всего. Испытывая нехватку не только в людях, но и в деньгах, император учредил фонд обороны, в который вносили пожертвования частные лица, монастыри и церкви. В это время серебряная утварь переплавлялась в церквях и шла на чеканку монет.

Султан прекрасно понимал, что предшествующие осады Константинополя оканчивались неудачей из-за того, что город подвергался атакам только со стороны суши. Византийцы всегда извлекали пользу из своего господства на море и могли поэтому доставлять морем запасы воды. Турки, со своей стороны, зависели от судов христиан при транспортировке своих войск из Азии. Поэтому, как отчетливо видел Мехмед, было жизненно важно собрать не только наземные войска, но и иметь военный флот. Понимая всю значимость господства на море, он уделил этому вопросу самое пристальное внимание. Именно поэтому Мехмед составил флот не только из старых, но и из новых судов, срочно построенных на верфях Эгейских островов, насчитывавший около 125 кораблей различных размеров наряду с различными вспомогательными судами.

Когда весной 1453 года эта армада под командованием адмирала-болгарина вышла из Галлиполи, чтобы плыть в Мраморном море, греки осознали, к своему изумлению и ужасу, что турки обрели флот, который численностью превосходил их собственный в пять раз. Султан собрал совет министров, чтобы обнародовать планы войны и получить разрешение на их реализацию. Он смог убедить министров в том, что теперь османы господствуют на море. Несмотря на прежние достижения, Османская империя, настаивал он, никогда не будет чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока она не овладеет Константинополем. И он убежден, что город нельзя считать неприступным. Лично для него, заключил Мехмед, ясно одно: если бы он не смог править империей, включающей Константинополь, то предпочел бы не управлять ею вовсе. Совет поддержал его.

Султан получил поддержку и со стороны духовенства. Сам пророк Мухаммед, как верила почти вся армия султана, отведет особое место в раю тому солдату, который первым ворвется в город. Разве же Мухаммед не пророчил: «Они завоюют Константинию. Славой будут покрыты князь и армия, которые осуществят это!» Султан сам часто заявлял, что он будет именно этим князем, торжествующим над «неверными» во имя ислама.

Греки, со своей стороны, были очень встревожены во время долгой, суровой зимы такими дурными предзнаменованиями, как землетрясения, проливные дожди, зарницы и кометы, наводнения, что, по их мнению, предвещало конец их империи и приход Антихриста. В канун рождества Христова в огромном храме Святой Софии прошла торжественная служба, во время которой был провозглашен союз между православной и католической церквями, ранее согласованный во Флоренции. Но греческая конгрегация неохотно принимала этот факт, и лишь немногие греки после этого готовы были войти в церковь, службы в которой было разрешено проводить только тому клиру, который поддержал союз.

С наступлением весны султан стал перемещать свою огромную армию через Фракию под стены города, куда его тяжелая артиллерия прибыла раньше его и куда он прибыл со своим последним отрядом 2 апреля 1453 года, на второй день Пасхи. Мехмед поставил свою штаб-квартиру на самой высокой точке, напротив центральной части расположенных на суше стен, с янычарами, ставшими лагерем вокруг него, и чудовищной пушкой и двумя орудиями меньшего калибра на оборудованной поблизости огневой позиции. Император занял свою позицию прямо напротив позиции султана, у ворот святого Романа, имея на флангах войска генуэзцев под командованием Джустиниани. Чтобы показать, что у него есть поддержка от христиан из Венеции, по стенам, чтобы это все могли видеть, промаршировала тысяча венецианских моряков в их резко отличавшихся от всех остальных своеобразных униформах.

После такой обоюдной демонстрации сил император писал султану: «Поскольку очевидно, что ты хочешь войны больше, чем мира, поскольку я не могу удовлетворить тебя ни моими заверениями в искренности, ни моей готовностью клятвенно подтвердить лояльность, пусть будет так, как ты желаешь. Я обращаюсь теперь и смотрю только на одного Бога. Будь его воля, что город должен быть твоим, где тот, кто сможет противиться этому? Если он осенит тебя желанием быть в мире, я буду только счастлив. Но я освобождаю тебя от всех твоих клятв и договоров со мной и, закрывая ворота моей столицы, я буду защищать свой народ до последней капли моей крови. Правь в согласии с Высшей Справедливостью. Бог призывает нас обоих к своему престолу, чтобы рассудить нас».

Итак, ворота города были закрыты и мосты через рвы снесены. Для защиты стен, основания которых уходили под воду, через вход в гавань Золотого Рога под наблюдением генуэзцев была протянута цепь из деревянных понтонов, прикрывавшая двадцать шесть кораблей внутри гавани. До этого семь судов – шесть критских и одно венецианское – скрытно отплыли, чтобы избежать осады, с семью сотнями итальянцев на борту. Но больше подобных дезертирств не было. Всю Святую неделю народ молился в церквях о спасении. Когда она окончилась, султан в соответствии с законом ислама направил своих парламентариев с флагом перемирия и последним предложением мира. В обмен на добровольную сдачу он обещал сохранить жителям жизнь и их собственность под протекторатом турок. Горожане сдаться отказались. Как следствие 6 апреля началась бомбардировка. Неделю спустя она усилилась и продолжалась без перерыва в течение шести недель.

Чтобы проломить стены города, султан рассчитывал скорее на артиллерию, чем на людскую силу, причем не только на пушки и мортиры, но и на катапульты. Его войска, однако, не смогли добиться быстрого результата. Хотя многие стены были разрушены огромными ядрами, а ряд башен буквально снесен, никакого значительного пролома в стенах не образовалось. Предпринятый турецкими войсками четырехчасовой штурм окончился неудачей. Греки под руководством Джустиниани быстро восстановили разрушенное и укрепили ослабленные участки, используя в этих целях даже тюки шерсти и куски кожи, но там, где угроза была наибольшей, соорудили частокол из деревянных брусьев и бочек с землей.

Не оказалась для турок более эффективной и атака с моря, где корабли султана дважды безуспешно пытались преодолеть понтонное заграждение, протянутое поперек Золотого Рога. Более того, в середине апреля три генуэзские галеры, нагруженные оружием и боеприпасами и сопровождаемые греческим транспортом с Сицилии, смогли пройти через Дарданеллы и появились перед городом. Получив известие об их прибытии, султан поскакал верхом, чтобы лично отдать приказ адмиралу: он должен захватить и потопить суда, если он не сделает этого, пусть лучше не возвращается живым. В течение всего дня бушевало морское сражение на виду у всех жителей города. Суда христиан, лучше вооруженные и управляемые, успешно миновали турок и благополучно вошли в убежище Золотого Рога. Султан, наблюдая за поражением своих кораблей с берега Босфора, настолько разгневался, что загнал свою лошадь в воду и, несмотря на все свое невежество в морском деле, стал отдавать команды адмиралу и его экипажам, посылая проклятия. Все оказалось безрезультатно. После сражения он излил на адмирала все свое негодование, подвергнув его порке и угрожая пронзить мечом. Он освободил адмирала от должности и конфисковал всю личную собственность, которая была распределена между янычарами.

Мехмед ясно видел, что Константинополь не может быть взят с помощью одной лишь атаки с суши; но сейчас его морская атака провалилась. Чтобы исправить такое положение, Мехмед нашел остроумное решение, возможно, внушенное ему находившимся у него на службе итальянцем, а именно: транспортировать свои суда по земле, со стороны Босфора, в Золотой Рог и тем самым выйти во фланг перегораживающей гавань цепи из понтонов. Инженеры Мехмеда построили с этой целью дорогу, идущую вверх по долине, через водораздел, лежащий на двести футов выше уровня моря, а затем спускающуюся вниз, к гавани, по другой долине. По всей длине дорогу выложили смазанными жиром бревнами, чтобы по ним могли двигаться салазки с металлическими колесами. На них укрепили морские суда, которые затем были подняты из воды с помощью блоков и по суше перевезены с помощью упряжек волов.

С поднятыми парусами, развевающимися флагами и гребцами, гребущими своими веслами по воздуху, они создавали у изумленных моряков-христиан и часовых иллюзию рождения флота непосредственно из моря, а затем спускающегося вниз по холму в направлении гавани. Вскоре там, в водах Золотого Рога, в самом центре морской обороны греков, на плаву находилось около семидесяти турецких судов. Попытка венецианцев и генуэзцев расчленить строй вражеских судов с помощью легких вооруженных лодок и сопровождавших их двух больших галер окончилась неудачей. Морякам-христианам не удалось напасть неожиданно, и турецкие береговые батареи обстреляли их и потопили два судна. Греки, таким образом, потеряли контроль над Золотым Рогом, где турки теперь могли действовать в их тылах. Они смогли окружить и взять под контроль генуэзцев; построить понтонный мост через гавань, выше города, и тем самым укрепить свои коммуникации; угрожать стенам, спускавшимся в гавань, и тем самым ослабить оборону и надводных, и наземных стен.

Эта морская победа турок не сопровождалась немедленной атакой с суши, а лишь незначительными военными действиями противников. В городе ухудшилось снабжение продовольствием, а попытка доставить припасы морем из Венеции окончилась неудачей. Моральное состояние обороняющихся становилось все более тяжелым. Из-за отсутствия помощи со стороны христианского Запада нашлись те, кто попытался убедить императора покинуть город и организовать сопротивление вне его стен. Император отказался со словами: «Для меня невозможно уйти прочь: как могу я покинуть церкви нашего Господа и его слуг – священников, и трон, и мой народ в столь трудном положении? Я умоляю вас, мои друзья, в будущем не говорить мне ничего другого, кроме: «Нет, Господин, не оставляйте нас. Никогда я не покину вас». Он предпочел «последовать примеру Доброго Пастыря, который положит свою жизнь за овцы своя».

Осада Константинополя турками в 1453 г. Миниатюра из рукописи «Хроники Карла VII» Жана Шартье

После почти семи недель осады с применением наиболее современных из имевшихся вооружений ни один турецкий солдат еще не ступил ногой в пределы города. Попытки заминировать стены и перекинуть мосты через ров окончились неудачей. Операции в Золотом Роге не принесли решающего успеха. В такой критически момент великий визирь Халил, который с самого начала не поддерживал идею осады, стал убеждать султана сделать грекам последнее предложение относительно мира. Через эмиссара он предложил императору выбор между выплатой крупной ежегодной дани и уходом из города со свободной эвакуацией для его жителей вместе со всем их имуществом и королевство в Пелопоннесе для самого императора. Император отверг оба предложения. Реакция султана была крайне категоричной: теперь у греков нет иного выбора, кроме сдачи в плен, смерти от меча или обращения в ислам.

Он объявил о своих заключительных планах общего штурма Константинополя, который был назначен на вторник, 29 мая. В воскресный день накануне султан объехал всю свою армию, сопровождаемый глашатаями, доводившими до всеобщего сведения, что согласно обычаю ислама, солдатам будут даны три дня на разграбление города, богатства которого будут честно поделены между всеми воинами. Первые, кто взойдет на стены города, будут награждены поместьями и высокими постами в администрации. Для самого султана остаются здания Константинополя. Защитники города уже слышали радостные возгласы вражеских войск, доносившиеся из-за стен, и их крик: «Нет Бога, кроме Бога, и Мухаммед пророк его». Всю ночь турки засыпали крепостные рвы и подносили оружие под звуки дудок и труб и свет ракет и факелов, настолько яркий, что поначалу можно было бы предположить со стороны затемненного города, что лагерь турок весь объят огнем. Предчувствуя, что их ждет, греки могли только преклонять колени и молиться.

Весь следующий день у городских стен царила всеобщая и зловещая тишина, поскольку турецкие войска отдыхали перед предстоящим штурмом. В городе тишину нарушали звон церковных колоколов и звуки гонгов: горожане шли с молитвами по улицам города и вдоль стен, неся иконы и другие священные реликвии. Султан после последней проверки готовности к бою армии пригласил министров и командующих войсками в свой шатер. На протяжении веков, напомнил он им, захват столицы христиан был священной обязанностью правоверного мусульманина. Завтра он пошлет своих людей волна за волной атаковать город до тех пор, пока его защитники не сдадутся. Султан призвал своих офицеров проявить мужество и соблюдать строжайшую дисциплину.

Император, обращаясь к ответственному за оборону города, сказал, что христианин-мужчина всегда должен быть готов умереть за свою веру, свою страну, свою семью и своего монарха. Сейчас каждый должен быть готов умереть за все эти ценности сразу. Император говорил о славе и традициях великой столицы империи, о вероломстве иноверца-султана, который стремится разрушить истинную христианскую веру, заменив ее «неверной» мусульманской. Пусть его соратники будут достойны своих предков, древних героев Греции и Рима. Пусть будут храбрыми и непоколебимыми. С Божьей помощью они победят. Такой, по словам Гиббона, была «погребальная речь по Римской империи».

Наступление султана началось в предрассветные часы утра 29 мая 1453 года с внезапного адского взрыва звуков: пронзительных боевых кличей среди рокота пушек, звона цимбал, рева труб, стенаний флейт, доносившихся с одного конца стены до другого. Все эти варварские звуки смешались со звоном церковных колоколов, поскольку часовые подали сигнал тревоги и колокольни зазвонили по всему городу, чтобы все знали, что сражение началось. Воины бросились к своим постам, женщины поспешили им вслед, чтобы подносить камни и бревна для заделки стен, тогда как старики, забрав с собой детей, толпами уходили из своих домов в церкви, чтобы исповедоваться и обратиться к Богу с последней мольбой о спасении города. Прихожане, не сомкнув глаз, молились до рассвета.

Атака султана на городские стены шла между тем тремя последовательными волнами. Первую образовало многоязычное нерегулярное войско, башибузуки, подгоняемое вперед ударами плетей и железных прутьев шедшей за ним шеренги военной полиции. Выставленные против лучше вооруженных и обученных, чем они сами, войск, башибузуки, тем не менее, сражались почти два часа, а затем, по приказу Мехмеда, отошли назад, выполнив свою задачу: в начале сражения как можно больше измотать противника.

Затем последовала атака хорошо вооруженных и высокодисциплинированных полков анатолийских войск. Вновь колокола церквей пробили тревогу, но на этот раз их звуки потонули в реве выстрелов пушки-монстра и другой тяжелой артиллерии, начавшей разрушать стены, в то время как пехота бросилась на частокол, возведенный под руководством Джустиниани из деревянных брусьев и бочек с землей в том месте, где в стенах образовался пролом в результате предыдущей бомбардировки. Карабкаясь по спинам друг друга наверх, чтобы закрепить приставные лестницы и затем уже прокладывать путь по верху, турки были встречены защитникам города градом камней, а затем втянуты в рукопашный бой. Число атакующих было слишком велико для столь узкого фронта, и они несли большие потери. Но за час до рассвета точным попаданием ядра из огромной пушки Урбана был разрушен значительный участок укреплений. Отряд турок в триста человек стремительно бросился в пролом, крича, что город в их руках. Однако подразделение греков, ведомое лично императором, окружило турок, убив многих, заставив отступить в ров остальных.

Султан, который также лично поддерживал своих солдат в атаках, был возмущен этой неудачей. Тем не менее, согласно плану наступило время ввести в бой янычар, находившихся в резерве до нанесения главного удара. Без малейшего промедления они двинулись к укреплениям ускоренным шагом, подбадриваемые военной музыкой и строго соблюдая строй под градом летевших им навстречу со стороны обороняющихся снарядов. Мехмед сам вел их вперед, и все время останавливался, выкрикивая воодушевления, тогда как один ряд янычар сменял другой. После продолжавшейся целый час рукопашной воины не смогли продвинуться сколько-нибудь существенно вперед. Христиане, бившиеся уже на протяжении четырех часов почти без передышки, продолжали отчаянно сражаться.

А затем на защитников города обрушились две роковые неудачи. Во-первых, после вылазки против фланга турок по оплошности остался незакрытым подземный выход из крепости под башней Керкорта в северном углу крепостных стен, и прежде чем его смогли закрыть, отряд турок прорвался внутрь и начал взбираться на надвратную башню. С ними можно было бы справиться, если бы не второе несчастье. Джустиниани был тяжело ранен выстрелом в упор, пробившим его нагрудный панцирь. Страдая от сильнейшей боли, он умолял унести его с поля битвы. Напрасно пытался император уговорить его: «Не бросай меня в момент опасности. Только от тебя зависит спасение этого города». Были открыты внутренние ворота, и люди Джустиниани понесли его по улицам города к Золотому Рогу, где погрузили на генуэзское судно. Увидев, что Джустиниани ранен и больше не принимает участия в сражении, многие генуэзцы также последовали за ним, поспешно придя к выводу, что сражение проиграно.

Воцарились паника и смятение. Стремясь быстро воспользоваться возникшим преимуществом, султан закричал: «Город наш!» – отдал приказ янычарам провести последнюю атаку на ворота святого Романа. Ее возглавил анатолийский гигант Хасан, оружием прокладывая себе путь, по которому шли другие, к вершине частокола. Поверженный на колени, Хасан был убит защитниками города. Но оставшиеся в живых удержали свои позиции и вскоре были поддержаны другими янычарами, оттеснившими греков и начавшими обстреливать их сверху. Многим янычарам удалось достичь внутренней стены и подняться на нее, не встречая сопротивления.

Над башней Керкорта взвились турецкие флаги и разнесся общий крик: «Город взят!» Император между тем галопом мчался к потайным воротам. Но замешательство достигло такого уровня, что было слишком поздно закрывать их, и турки, которым противостояло лишь небольшое число генуэзцев, рвались через ворота потоком. Константин увидел, что бой проигран. Воскликнув: «Город взят, а я все еще жив», – он спешился с коня, сорвал с себя знаки отличия и бросился в отчаянный рукопашный бой с подходившими янычарами, после которого никто никогда больше не видел его.

…В то время как священники все еще продолжали читать молитвы у алтаря, большинство молящихся уже были связаны друг с другом. И женщин, посрывав с них платья и шарфы, толпами гнали по улицам к бивуакам, где солдаты свирепо боролись друг с другом из-за обладания девушками и молодыми женщинами.

Султан Мехмед отложил свой триумфальный въезд в город, который он покорил, до вечера того же дня. Затем, эскортируемый своими телохранителями из янычар, в сопровождении своих министров он медленно проехал верхом по улицам города, прямо к церкви Святой Софии. Спешившись у дверей церкви, он нагнулся по восточному обычаю, подняв пригоршню земли, посыпал ею свою голову как акт покорности своему богу. Войдя в церковь, султан прошел к алтарю. И тут он заметил турецкого солдата, пытающегося вырубить кусок мраморного пола. Султан повернулся к нему и спросил, почему тот разрушает пол. «Во имя веры», – ответил солдат. Тогда султан ударил его своим мечом, говоря: «Для тебя достаточно богатств и пленников. Здания города переходят ко мне». Турка выволокли за ноги и вышвырнули вон.

После того как султан объявил свободными нескольких греков, все еще таившихся по углам церкви, и разрешил без помех уйти священникам, Мехмед отдал распоряжение, чтобы церковь была переделана в мечеть. Мусульманский святой забрался на кафедру и произнес молитву. Затем султан сам взошел по ступенькам алтаря и почтительно поклонился Аллаху, который принес ему победу. Когда он вышел из церкви, на улицах царила тишина.

 

8

Падение Константинополя поразило всех. Сетования особенно громко раздавались в тех странах, что ничего не сделали, чтобы спасти город. С большим опозданием христиане осознали все значение потери этого последнего бастиона. Теперь действительно случилась то, что угрожало всей западной цивилизации.

Дата падения Константинополя – 29 мая 1453 года – сохранилась среди мифов истории как поворотный пункт между Средними веками и современностью…

С момента своего восшествия на престол Мехмед II видел себя в качестве наследника классической Римской империи и ее христианского преемника. Теперь завоевание Константинополя только утвердило его в этой роли. Перед ним была Византия, которую нужно было возродить в новом облике. В процессе обучения и опыта управления предшествующих времен Мехмед постепенно превратился в молодого человека с далеко идущими планами относительно дальнейшего строительства империи. Хорошо знающий историю, сверхуверенный в своей способности достичь и удержать в руках абсолютную власть, Мехмед стремился соперничать и даже превзойти в качестве мирового завоевателя достижения Александра Великого и римских императоров. Как уверял Мехмеда критский историк Георгий Трапезундский, позже вызванный ко двору султана: «Никто не сомневается, что вы являетесь императором римлян. Тот, кто законно владеет столицей империи, тот и есть император, а Константинополь есть столица Римской империи». Он одновременно был Кайсар-и-Рум, Римским Императором, наследовавшим Августу и Константину, и Падишахом, что по-персидски означает «тень Бога на земле».

С точки зрения собственно турецких традиций, Мехмед унаследовал всю верховную власть, являющуюся всегдашней мечтой ислама о мировом господстве, отрицающую право Запада на то, чтобы стать «сувереном двух земель и двух морей» – Румелии и Анатолии, Средиземного и Черного морей. С захватом Константинополя султан добился успеха там, где прежде халифы терпели неудачу. Глубокоуважаемый как величайший мусульманский властитель со времен первых четырех халифов, Мехмед выполнил священную миссию как наследник династии, которую он соединил с династиями великого исламского прошлого. Определив себя в качестве хана, гази и кесаря в одном лице – универсальным властелином, персонифицирующим турецкие, исламские и византийские традиции, Мехмед должен превратить город в центр одного моря и одной империи.

Его самому себе поставленной задачей было не разрушать Византийскую империю. Но он мог привести ее к новой жизни по новому, исламскому образцу, одновременно восстанавливая и перестраивая объекты имперской славы столицы, которая теперь должна была быть названа Стамбул.

Мы помним, что в процессе образования Мехмед основательно занимался изучением греческой истории. Возможно даже, как уже было сказано выше, что в его венах текла греческая кровь по материнской линии. Также он проявлял особое уважение и заботу о своей мачехе, вдове Мурада, наполовину сербке, наполовину гречанке, госпоже Маре, которую рассматривали после смерти ее мужа в качестве возможной невесты императора Константина.

Вступление Мехмеда II в Константинополь. Художник Жан Жозеф Бенжамен Констан

Поэтому Мехмеду не нужно было напрасно тратить время при назначении нового патриарха греческой церкви. Последний обладатель патриаршего трона бежал в 1451 году в Италию и, таким образом, считался отрекшимся. Выбор султана пал на монаха Геннадия, иначе Георгия Схолария, ученого с достаточно известным именем. Геннадий возглавлял оппозицию греков союзу между греческой и римской церквями: монах Геннадий и его сподвижники, конечно же, не могли простить западным христианам того, что те не оказали помощи при защите Константинополя. Когда Мехмед остановил свой выбор на Геннадии, он не знал, что во время захвата города монах был взят из его монашеской кельи в качестве пленника и его приобрел в качестве раба богатый турок, на которого произвела впечатление его ученость. Выкупленный у своего покупателя, монах Геннадий был доставлен пред очи Завоевателя, который отнесся к нему с большим почтением, убедил принять патриарший престол, а также обсудил с ним условия устава, по которому надлежало жить общине православных христиан. Согласно уставу грекам предоставлялись такие гарантии, которые давали им относительно свободно вести их собственные дела, как религиозные, так и гражданские, без вмешательства и без угрозы преследования. Назначение Геннадия патриархом было узаконено Священным Синодом по рекомендации султана.

В январе 1454 года Геннадий был введен в сан патриарха греческой церкви под покровительством султана, взявшего на себя функции византийских императоров и выполнившего большую часть из их традиционного церемониала. Султан лично преподнес Геннадию атрибуты, отличающие его сан, – мантии, пасторские принадлежности и новый позолоченный нагрудный крест из серебра взамен исчезнувшего старого. Затем Мехмед благословил Геннадия словами: «Будь патриархом со счастливой судьбой и будь уверен в нашей дружбе, сохраняя все привилегии, которые имели все патриархи до тебя». Патриарх Геннадий получил полную власть над Восточно-Римской (Византийской) общиной и церемониальный ранг паши с тремя бунчуками, сохраняя свой собственный гражданский суд и свою собственную тюрьму в греческом квартале Фанар. Последующая церемония его посвящения в сан была проведена, поскольку церковь Святой Софии была превращена в мечеть, в церкви Святых Апостолов, защищенной специально по приказу Мехмеда от разрушения с целью использовать ее как церковь патриарха. После получения от султана щедрого дара в виде золота новый патриарх во главе процессии объехал город на великолепном белом коне, также подарке султана, а затем занял свою резиденцию в церкви Святых Апостолов.

Церковь Святых Апостолов была одной из нескольких христианских церквей, в которой даже после завоевания продолжались христианские богослужения, в то время как другие храмы были превращены в мечети. Между тем в качестве мечети церковь Святой Софии сохранила свое название: в исламской форме как большая мечеть Айя София, но крест, венчающий ее купол, был заменен полумесяцем – традиционной эмблемой турок, восходящей к их ранней истории, к которой позднее была присоединена звезда. Завоеватель с самого начала относился к храму Святой Софии, к которой он пристроил минарет, с почтением, сохранив ее фигурную мозаику наперекор запрету ислама на любое изображение человека в искусстве.

Таким лояльным отношением Мехмед хотел заставить нового патриарха смотреть на султана как на благодетеля и защитника греко-православной церкви. Полученная власть и престиж нынешнего патриарха были большими, чем у любого из его предшественников времен поздней Византии, придавая ему почти что статус «папы греческого» и вполне оправдывая лозунги, ходившие в то время, такие, как «Лучше турки, чем латиняне!». Мехмед установил с Геннадием тесные отношения, ведя с ним дружеские беседы на богословские темы, а также постоянно проявляя стремление пополнить знания, подчеркивая свой интерес к христианской религии. По просьбе султана Геннадий написал изложение истории православной веры, которое было переведено на турецкий язык.

Это породило в религиозных кругах Запада надежды на то, что султан может оказаться потенциальным новообращенцем в христианство. После падения Константинополя известный итальянский грекофил Франческо Филельфо написал Завоевателю письмо, в котором умолял освободить его тещу, итальянку, вдову греческого философа, плененную при нападении на город. Он адресовал ему самые изысканные комплименты и выражал свое пылкое желание, чтобы тот перешел в христианскую веру. Утверждают, что папа Николай V молился за обращение в христианскую веру султана после соответствующего обучения, имея в виду обмен письмами, в которых Мехмед намекал на такую возможность.

Позже папа Пий II, опасавшийся, как бы султан не стал приверженцем православного учения, написал ему, подробно излагая мудрость и правду католических догм, и предложил крещение, благодаря чему султан под покровительством папы мог бы стать величайшим из христианских государей. В самом Константинополе греческий философ Георгий Амирутци подготовил для султана исследование, указывающее на общие корни ислама и христианства, предлагая объединиться в одну религию, или по крайней мере чтобы каждая признала другую как родственную, подобно сестрам.

Все эти попытки, конечно же, не могли повлиять на султана, рассматривавшего себя лишь в качестве посланника Аллаха наследника халифов, обвенчанного с Исламом. Тем не менее, Мехмед обеспечил полнокровное выживание православной христианской цивилизации. Он всегда оставался терпимым к христианам и продолжал так же, как и его отец, рекрутировать новобранцев из христиан, демонстрируя предпочтение, отдаваемое тем, кто разделял его отличавшееся широтой взглядов мировоззрение.

Сколь терпимым он был в религиозных делах, настолько хладнокровным мог быть Завоеватель в политических и личных ситуациях. Он был абсолютно беспощадным на поле битвы. После завоевания города султан освободил из-под стражи несколько бывших министров императора, включая Луку Нотара, министра, по слухам, якобы сказавшего в момент отчаяния по поводу переговоров о союзе церквей, что он скорее увидел бы в Константинополе тюрбан, чем митру кардинала. Вначале султан обращался ним с уважением и даже предполагал сделать его губернатором города. Однако он этого не сделал, предупрежденный своими советниками. Чтобы проверить его, однажды вечером на банкете Мехмед, порядком разогретый вином (что было его частой привычкой) и известный своими амбивалентными сексуальными вкусами, послал в дом Нотары евнуха с требованием прислать его миловидного четырнадцатилетнего сына для развлечения султана. Когда министр отказался, султан немедленно приказал отрубить Нотаре голову, заодно и его сыну и зятю, и их три головы, как рассказывают, были помещены на банкетном столе перед султаном. Нотара попросил, чтобы сначала головы отрубили двум юношам, чтобы вид его собственной экзекуции не лишил их мужества умереть как подобает христианам. После этого аналогичным образом были казнены другие греки, – султан хладнокровно решил, что будет лучше всего, если главные чиновники бывшего императора исчезнут.

Нотара между тем успел намекнуть султану на соучастие вместе с греками в получении взяток великого визиря Халилпаши, которого Мехмед действительно давно подозревал в вероломстве. Халил был немедленно арестован, лишен всех своих постов, а затем переведен в Адрианополь. Как говорят, здесь же однажды султан увидел лису, привязанную у дверей его дворца, и с иронией сказал животному: «Бедный глупый лис, почему ты не попросишь Халила предоставить тебе свободу». Халил, услышав об этом и опасаясь за свою судьбу, немедленно объявил о своем намерении совершить паломничество в Мекку. Но, успокоенный султаном, он остался. А вскоре после этого был обезглавлен. Мехмед таким образом оплатил старый долг, который мучил его со времен его детства, освободив себя от врага, к которому он столь долго испытывал ненависть.

Халил был четвертым по счету представителем рода Чандарлы, служившим при дворе султана в качестве великого визиря. Мехмед уволил других министров старого режима, которые служили еще его отцу. Впредь он окружал себя только теми советниками, которые были выходцами из растущего правящего класса вероотступников – христиан, обращенных в ислам, чьи карьеры непосредственно зависели от расположения султана и на кого он мог рассчитывать при выполнении любых его планов. Новым визирем Мехмеда стал его полководец Заганос-паша, албанец по происхождению.

Наиболее остро стоявшей задачей Завоевателя был возврат к нормальной жизни Стамбула, города, которому самой судьбой предназначалось стать крупнейшей столицей мира. В частности, эта задача включала репопуляцию города. Поскольку в условиях вынужденной изоляции значение города упало, его население сократилось до тридцати – пятидесяти тысяч обитателей. Многие районы города оказались безлюдными. Всем, кто покинул город, в большинстве своем православным христианам, было предложено вернуться с обещаниями защиты их собственности и религии, с обещаниями помощи со стороны правительства в перестройке их домов и лавок.

Около тридцати тысяч крестьян, захваченных во время военных кампаний, были доставлены для расселения на землях брошенных деревень вокруг Стамбула, чтобы снабжать город продовольствием. По распоряжению султана состоятельные люди, торговцы и ремесленники из числа жителей захваченных городов были переведены в Стамбул, чтобы помочь торговому и промышленному развитию. Они включали иммигрантов из Салоник с их большой еврейской общиной, немалое число евреев из Европы. В течение двадцати пяти лет евреи превратились в третью по численности, крупнейшую группу населения столицы после мусульман и христиан.

На следующей стадии его завоеваний в город прибыли пять тысяч семей Трапезунда и его окрестностей помимо прибывших из Анатолии из Морей, а также с Эгейских островов, с последующим размещением прибывших в кварталах города, которым они давали название мест своего происхождения, подобно Аксараю и Караману. Помимо знатных семей переселенцы включали владельцев лавок и растущее число ремесленников и строителей. С течением времени греки начали иммигрировать по своей доброй воле, желая заработать, подобно армянам и евреям, на растущем благосостоянии города.

Тем временем на другом берегу Золотого Рога оборонительные сооружения были снесены и вместе с портом Галата восстановлено предместье Пера, чтобы стать, как и раньше, турецким городком, в числе обитателей которого были генуэзцы и другие жители латинского происхождения.

Задолго до конца правления Завоевателя Стамбул вновь стал процветающим городом мастерских и базаров, отличающимся промышленной активностью и смешанным населением, в три или четыре раза большим, чем оно было до завоевания. Всего за один век население города достигло полумиллиона человек, из которых лишь немногим более 50 процентов составляли турки. Мехмед был особенно неутомим в своем содействии развитию экономики. С этой целью он старался развить традиционно исламский институт имарета, который был уже известен в прежних столицах – Бурсе и Адрианополе, и который теперь способствовал росту Стамбула. В реальности это был комбинированный институт религиозного, культурного и коммерческого характера, поддерживаемый государством или же, если это осуществлялось через индивидуальные пожертвования, всегда имеющий гарантию и контролируемый государством. Вакф включал комплекс общественных зданий, группировавшихся вокруг мечети, с медресе (центром религиозного образования), больницей и постоялым двором для путников. Доходы от гостиницы, рынка, караван-сарая, мельниц, бань, красилен, складов, скотобоен и суповых кухонь дополняли религиозные пожертвования.

В качестве одного из постоянных источников дохода Айя Софии, великой мечети Стамбула, Мехмед Завоеватель распорядился построить бедестан, большой крытый базар, или рынок, с несколькими милями лавок и кладовых наряду с тысячей лавок на улицах.

Фактически это был торговый и деловой центр, в котором товары купцов находились в полной безопасности, и где народ мог собираться для ведения дел. Когда Мехмед выстроил свою собственную большую мечеть, вокруг нее разместились восемь медресе, в которых каждый день занимались шестьсот студентов, школа для детей, библиотека, две гостиницы для приезжих, столовая, кухни, где кормили бедняков, а также больница, в которой бесплатно лечили офтальмологи, хирурги и фармацевты, а также работали повара, готовившие по указаниям врача. Здесь располагался центр бесплатного обучения и медицинской помощи средневекового благотворительного исламского государства.

Мечеть Фатих Джами или мечеть Завоевателя в Стамбуле

Такие комплексы зданий, обращенные на общественное благо, стали возникать вдоль караванных путей, способствуя их расширению по всей стране по мере роста торговли. В результате Стамбул сначала дополнил, а затем и превзошел Бурсу и Адрианополь в качестве крупнейшего коммерческого центра империи, заняв господствующее положение на торговых путях, проходивших через Черное море и Средиземноморье.

Другим традиционным институтом исламской экономической значимости, который Мехмед всячески поддерживал, был институт цехов ремесленников – профессиональных организаций, или союзов, к которым принадлежала значительная часть населения. Зародившись еще в эпоху греко-римского мира, эти союзы были характерны для средневековой Европы, а при исламе обрели свой особый характер, получив черты религиозных и социальных братств.

Цеха были разделены по видам деятельности. Каждый цех находился под руководством мастера, которого ремесленники избирали для решения всех задач и поддержки своих интересов перед правительством. Хотя цеха были, по крайней мере теоретически, независимы от государственного контроля, они по закону несли перед государством ответственность за соблюдение тех коммерческих правил, которые касались системы мер и весов, стоимости труда, прибыли, качества товара, недопущения мошенничества и спекуляции. Уважая традиционную структуру цехов в качестве источника порядка и стабильности, государство не вмешивалось в их внутренние дела, осуществляя только защиту интересов казны.

Теперь, когда Византии больше не существовало и любая угроза Востоку со стороны крестоносцев стала достоянием истории, Османская империя явила себя во всем своем совершенстве в качестве основного центра торговли, служащего важным торговым звеном между Азией и Европой, создающего более широкое поле для экономического обмена, что затрагивало также и общественные и культурные отношения между многими странами. В то время как Византия была подвержена экономическому влиянию Венеции, Османская империя с ее процветающим многонациональным сообществом торговала одинаково со всеми державами на основе четко установленных таможенных тарифов. Ее купцы с течением времен проникли из Восточной в Центральную и добрались до Северной Европы, основывая собственные торговые центры в ключевых городах и развивая свою собственную кредитную систему, поскольку они обменивали сельскохозяйственные продукты и изделия Востока на оружие, минералы и другое сырье Запада.

Развившись из ряда осевших на земле сообществ кочевников в исламскую империю с базовой структурой традиционного восточного государства, она управлялась с помощью проверенных временем экономических институтов и принципов. Население империи делилось на два главных класса. Один из них представлял власть султана – чиновники, армия, служители культа; другой состоял из райя – земледельцев и ремесленников, которые единственно и были производителями и одни только платили налоги. Их методы производства и прибыль строго контролировались государством в интересах общественного и политического порядка. Такой государственный порядок обеспечивался посредством жесткого регламента, согласно которому человек должен был оставаться только в своем собственном классе.

Но теперь в обществе появился третий класс – класс торговца, значение которого постоянно росло. Этот класс был свободен от жестких юридических и социальных ограничений, и торговцы со временем вполне могли стать крупными капиталистами.

 

9

Военной задачей султана Мехмеда, после того как он захватил столицу в качестве базы, обезопасившей его фланг и тыл, стала консолидация его империи и расширение ее границ. Со стороны моря Мехмед имел хорошо укрепленную гавань со все более увеличивающимся флотом. На обоих берегах Дарданелл, между Сестосом и Абидосом, была возведена новая крепость, чтобы контролировать проливы со стороны юга, подобно тому, как Румели Хисар и Анадолу Хисар господствовали над ними с севера.

Султан лично возглавлял свои армии, командовал своими военачальниками, не созывая военных советов, не доверяя никому план использования высокодисциплинированных армий, которые он каждый год собирал и из Азии, и из Европы. Спрошенный как-то одним из полководцев относительно цели его следующей кампании, он ответил, что если бы единый волос в его бороде знал о его намерениях, он вырвал бы его и бросил в огонь.

По наследству Мехмеду перешли враги его отца: Хуньяди – в Венгрии, деспот Георгий Бранкович – в Сербии, Скандербег – в Албании, венецианцы – в Греции и Эгейском море.

Он по очереди методично выступил против каждого из них. В войнах, следовавших одна за другой после завоевания Константинополя, его объектом была Сербия, буферное государство, из-за которого соперничали венгры и турки. Полный решимости захватить город, чего не удалось сделать ранее, Мехмед в 1456 году собрал хорошо вооруженную армию примерно в 150 тысяч человек и флотилию легких судов, которая поднялась вверх по Дунаю до Видина. На самом крупном судне доставили тяжелую осадную артиллерию, более легкие орудия были отлиты в Софии, главным образом мастерами, привезенными с Запада. Прочие вооружения, боеприпасы и продовольствие были доставлены сухопутным путем с помощью хорошо организованных перевозок на верблюдах и других вьючных животных. Чтобы заблокировать город со стороны Дуная, Мехмед разместил выше по течению перед крепостью цепь из лодок, которая служила в качестве заграждения, протянутого поперек реки. С берегов реки его тяжелая артиллерия взяла под прицел западные стены крепости. Здесь в начале июня, когда начали созревать зерновые культуры, на макушке холма был воздвигнут султанский шатер, перед которым разместились укрепления янычар, ярусы которых тянулись вокруг и ниже шатра. Сверхуверенный в себе после успешного захвата Константинополя, Мехмед не предвидел особых трудностей с Белградом.

В начале июля турецкая кавалерия разорила окрестности города и началась бомбардировка, продолжавшаяся две недели, которая причинила стенам крепости серьезный ущерб, но не нанесла заметных потерь обороняющимся. Жестокая битва неистовствовала пять часов, в ходе которой туркам оказали яростное сопротивление, и воды Дуная окрасились кровью.

Венгры с их более легкими и маневренными судами рвали цепь неуклюжих турецких кораблей с их неопытными навигаторами, рассеяли их, потопили две галеры вместе с их экипажами и захватили четыре другие со всем их вооружением. Оставшиеся суда турецкой флотилии, заваленные мертвыми и умирающими, попытались спастись бегством, но были сожжены по приказу султана, чтобы не допустить их попадания в руки врагов.

Победа венгров была полной. Теперь Хуньяди и пламенный крестоносец Капистрано ввели свои войска в цитадель, чтобы ободрить осажденный гарнизон. Бреши и пробоины в стенах были спешно заделаны, а орудия отремонтированы. Мехмед, взбешенный своим поражением на реке и вынужденный штурмовать цитадель, лично повел янычар в решающую ночную атаку. В конце концов они пробились в нижнюю часть города, отдельные их группы пытались взобраться на стены, чтобы проникнуть внутрь цитадели. Хуньяди хитроумно увел свои войска от стен и приказал им спрятаться, в то время как янычары рассеялись по пустынным улицам в поисках поживы. По заранее установленному сигналу боевые кличи венгров перекрыли их победные крики, и, прежде чем турки успели собраться вместе, они были окружены небольшими группами и по большей части истреблены.

Оставшиеся в живых бросались вниз из крепости только для того, чтобы встретиться с еще более неожиданной опасностью. Предыдущей ночью Хуньяди и Капистрано подготовили кучи вязанок хвороста с ветками, пропитанными серой. Утром эти вязанки были подожжены и сброшены вниз, вслед отступающему врагу. Пламя занялось со всех сторон. Бесчисленное количество турок оказалось в ловушке без малейшего шанса спастись и сгорело во рвах, которые вскоре были завалены грудами обуглившихся и изуродованных тел, а пытавшиеся спастись бегством все равно попадали в огонь. Отряды крестоносцев решительно бросились прямо на позиции осадной артиллерии противника. Турки в беспорядке отступили перед ними, оставив орудия, и были отброшены вплоть до их третьей линии обороны, перед лагерем султана. Мехмед, доведенный до бешенства, бросился в гущу схватки, но, после того как он своим мечом снес голову одному крестоносцу, был ранен стрелой и был вынужден покинуть поле боя. Его янычары в замешательстве разбежались. Доведенный до отчаяния такими действиями янычар, султан проклял их командира Хасан-агу, который лично бросился в бой и был убит на глазах у своего господина. С наступлением сумерек султан подал сигнал к отступлению, которое превратилось в беспорядочное бегство, и большое количество орудий, боеприпасов и провианта попало и руки противника в качестве трофеев.

Победа христиан вызвала в Европе повсеместное ликование. Но очень скоро после осады и Хуньяди и Капистрано умерли от чумы, которая опустошила Белград и его окрестности. Пятью месяцами позже, в канун Рождества, скончался проживший долгую жизнь Георгий Бранкович. Сама Сербия раскололась на протурецки и провенгерски настроенные части и погрузилась в династические и религиозные распри. В результате после двух успешных для турок кампаний она подверглась вторжению Мехмеда и была присоединена к Османской империи, обеспечив туркам прочную базу для экспансии в северном направлении. Отныне она должна была оставаться и руках турок на протяжении последующих пяти веков.

Весь 1457 год Мехмед, оставшийся без вооружений во время бесславного отступления от Белграда, никаких военных действий не предпринимал. Все это время он предпочитал оставаться в своем дворце в Адрианополе, заново отстроенном на острове посреди реки Марица, поскольку его дворец в Стамбуле все еще строился. Здесь два его юных сына – Баязид из Амасьи и Мустафа из Магнесии были подвергнуты обрезанию, сопровождавшемуся торжественной церемонией и веселыми празднествами в присутствии ассамблеи иностранных послов и лиц из религиозных, судебных и литературных кругов, собранных со всех частей империи.

В следующем, 1458 году, Мехмед приступил к первой кампании по покорению Греции. Здесь, под бесплодным правлением детей оставшихся в живых представителей династии Палеологов – Димитрия и Фомы, – нашли убежище многие представители правящего класса Византии. Братья последнего императора, Константина, – они соответственно правили, но находились в ссоре друг с другом. Они платили султану дань. Долги по выплате дани постоянно росли. Воспользовавшись этим, перейдя Коринфский перешеек, султан и его армия прошли походом всю Западную Морею, встречая лишь незначительное сопротивление со стороны народа, который находился под столь призрачным правлением. Мехмед оккупировал и разграбил большую часть Западной Мореи, но отложил штурм основной крепости – самого Коринфа – до возвращения из похода на север. На этот раз султан предложил жителям капитуляцию без обращения в ислам. Встретившись с отказом, он осадил тройные стены крепости, стреляя из своей пушки мраморными ядрами, которые тесались тут же на месте, среди руин древнего классического города. После того как две первые стены были проломлены, гарнизон сдался, уступив место янычарам, а два Палеолога согласились на договор, по которому они уступали значительную часть бывшей деспотии Константина. Договор оставлял за ними кое-какие остатки территории, но с прежним обязательством платить дань.

После этого султан посетил Афины, которые были захвачены турками двумя годами раньше. Туркам Афины были известны как «город мудрости», и на Мехмеда, «мудрого и великого проэллинского монарха» остатки классической античности произвели большое впечатление. Он особенно восхищался Акрополем. Он великодушно обошелся с афинянами, подтвердив их гражданскую свободу и освобождение от налогов. Но особенно Мехмед восхитил афинян, когда вслед за крушением планов римско-католической церкви даровал привилегии православному клиру.

Братоубийственная вражда между двумя Палеологами вспыхнула с новой силой вскоре после отъезда султана, причем Димитрий поддерживал турок и договор с ними, а Фома нарушил договор и призвал на помощь войска римского папы. В 1460 году Мехмед отправился со своей армией в поход в Грецию. Димитрий вначале бежал от него, но в итоге сдал город Мистру и другие территории, за исключением Монемвазии, которая противостояла туркам с помощью папских войск. Затем Мехмед намеревался подавить войска деспота Фомы. Но тот вскоре бежал в изгнание на Запад.

Портрет Мехмеда II работы Джентиле Беллини, который сейчас хранится в Лондонской Национальной галерее

Таким образом, османы установили свое господство над всем греческим полуостровом, за исключением нескольких прибрежных частей, которые могли снабжаться по морю и благодаря этому оставались в руках венецианцев.

С течением времени именно гуманистическая Греция сменила Константинополь и Святую Землю в качестве цели для энтузиастов европейских крестовых походов.

Преследуя цель возродить Византийскую империю, Мехмед II – как свидетельствуют турецкие исторические источники – стремился не оставлять в живых никого «из византийских греков, кого можно было бы назвать королем». Он избавился от Палеологов. Теперь пришло время уничтожить империю Трапезунда. Великий Комнин император Иоанн IV, уже фактически отказался от ее независимости, выплачивая султану значительную ежегодную дань. После смерти Иоанна его младший брат, император Давид, выбрал себе в союзники против султана не только европейских врагов последнего – Венецию, Геную и папство, – но и его признанного врага в Азии тюркского правителя Узун Хасана из орды Белого Барана. Мусульманин с христианской кровью, Узун Хасан создал в Восточной Анатолии мощную оппозицию османам, которая объединяла также местных турецких правителей Синия и Карамана и христианских князей Грузии.

Когда Давид потребовал от султана снять дань, наложенную на его отца, он сделал это через послов Узун Хасана в Стамбуле, которые предъявили султану и ряд других требований. Султан решил, что пришло время разрушить этот нечестивый альянс и в завершение разрешить все анатолийские вопросы исключительно в интересах османов. В 1461 году Мехмед организовал морскую и сухопутную военную экспедицию в Азию. Захватив сначала порт Амастри, последний торговый пункт генуэзцев на Черном море, он путем переговоров забрал себе город Синоп. Затем отправился походом в земли Узун Хасана, который, не получив никакой поддержки от своих союзников из Карамана, отступил в восточном направлении. Его мать принцесса Сара, христианка сирийского происхождения, прибыла к султану от его имени, нагруженная подарками, и согласилась на мирный договор, по которому Узун Хасан обязался не помогать Комнинам из Трапезунда. Но когда принцесса Сара попыталась убедить Мехмеда не подвергать себя лично опасностям, связанным с атакой города, он ответил: «Мать, в моей руке меч Ислама».

Идя походом со своими войсками, Мехмед совершил трудный поход через горный хребет Понтик, в то время как его флот осадил Трапезунд с моря, хотя и без особого успеха. После продолжавшегося восемнадцать дней похода авангард турецкой армии под командованием Махмуда-паши, великого визиря султана, появился перед стенами города.

Турки не привезли с собой осадной артиллерии, у них почти не было кавалерии, более того, путь, по которому снабжалась армия, был ненадежен. Но император Давид не был воином. Брошенный своим более мощным союзником, он не имел желания погибнуть среди развалин города и империи, как это сделал его более героический племенник, император Константин. Предпочитая мир и сохранение жизни, Давид был вполне готов принять предложения, сделанные ему через греческого сановника. Султан, в свою очередь, оказался восприимчивым к миролюбивым призывам принцессы Сары.

Развязкой стал мирный договор, по которому армия турок вступала в Трапезунд без каких-либо помех. Последний император с его семьей и чиновниками двора вместе с их золотом и другими ценностями были с позволения султана доставлены специальным отрядом в Стамбул, тогда как Сара была вознаграждена за ее посредничество подарком в виде горки драгоценных камней. С населением города османы обошлись не столь лояльно. И мужчины и женщины были обращены в рабство и разделены между султаном и сановниками, мальчики были зачислены в корпус янычар, а бесчисленное число семей было лишено собственности и депортировано в Стамбул для увеличения числа жителей.

Дни Комнинов были сочтены. Не прошло и двух лет, как император Давид стал тайно плести интриги против турок. Он был заключен султаном в его новую тюрьму – в замок, расположенный внутри городских стен, и здесь, несколько месяцев спустя, Давид и остальные члены рода Комнинов – его брат, его семеро сыновей и его племянник – были умерщвлены. Более того, султан распорядился, чтобы их тела не предавались земле, а были брошены на съедение бродячим псам и птицам.

Мехмед в ходе Трапезундской кампании включил в свою территорию большую часть северного прибрежного района Малой Азии с важными портами на Черном море. В последующем, после смерти в 1464 году Ибрагим-бея, эмира Карамана, он аннексировал путем завоевания почти весь Караман. Это должно было привести к абсолютному контролю над Киликией и азиатским побережьем Средиземного моря.

Обеспечив таким образом на какое-то время себе тылы на востоке, Мехмед вновь перенес свои военные притязания на запад. Здесь его целью было господство турок над всем Балканским полуостровом. К северу лежала Валахия, которой правил Влад Дра, иначе Дракула, один из монстров мировой истории.

При всем том султан был склонен оставить Дракулу в покое тех пор, пока его дань выплачивалась, и тот сам не трогал своих турецких соседей. Но в 1461 году Дракула оформил союз турок с королем Матиашем Корвином, который наследовал Хуга в качестве правителя Венгрии. Мехмед направил посла, чтобы заманить Дракулу в Стамбул. Командующему своими войсками на Дунае Мехмед направил инструкцию устроить засаду и взять Дракулу в плен по пути в Стамбул. Но на деле стороны поменялись ролями из-за стычки, в ходе которой личная гвардия Дракулы обратила турок в бегство, и по его приказанию и командующий, и воины были посажены на колья, причем самый большой достался старшему по рангу. Затем Влад Дракула вторгся в Болгарию во главе армии, с которой он опустошил территорию турок и подверг массовому избиению большинство населения.

В ответ на это султан, движимый жаждой возмездия, ввел в Валахию большую армию. В ходе кампании турки наткнулись на «лес трупов», в котором гнили останки около двадцати тысяч человек, посаженных на колья и распятых на крестах, – мрачный пример массовых экзекуций, которые Дракула любил устраивать для собственного удовольствия и в назидание своим соседям. Армия султана, хотя и измотанная быстротечными схватками в условиях непривычной для нее мобильной партизанской войны, в конце концов одолела противника и вынудила Влада Дракулу бежать в Молдавию, в то время как командующий турок получил возможность положить к ногам своего суверена две тысячи отрубленных голов валахов. В качестве правителя Валахии Влад был заменен его братом, находившимся в Стамбуле на положении заложника, красивая внешность которого разбудила фантазию султана и который поэтому выделен из числа других, чтобы служить в качестве одного из самых любимых пажей султана.

Однако двумя годами позже фаворит султана был изгнан из страны соседним правителем Штефаном Молдавским, который во главе бесстрашно действовавшей крестьянской армии дважды срывал попытки турок вновь вернуть фаворита султана к власти. В конце концов Штефан был разбит Мехмедом с армией из отрядов татар, набранных в Крыму числе захвата там генуэзской колонии черноморским флотом турок.

Тем временем, в 1463 году, Мехмед обратил свое внимание в северо-западном направлении – на Боснию, другое государство, которое граничило с Сербией и которое требовалось ему в качестве базы для новых агрессий все дальше на запад. Босния находилась в уязвимом положении не только из-за династических распрей, но и из-за религиозного раскола. Некогда православная, Босния превратилась в римско-католическую страну с сильной поддержкой со стороны папы, которая до некоторой степени была чисто внешней. Турки были постоянно хорошо информированы насчет того, что происходило в самой Боснии, и обхаживали местное крестьянство обещаниями свободы. Уже с 1461 года король Боснии Стефан ожидал вторжения султана, чья «ненасытная жажда господства», как ни предупреждал папа, «не знает границ». Обращаясь к папе за поддержкой, король Боснии указывал, что завоевание его королевства привело бы к вторжению в Венгрию, а затем в Венецию и другие части Италии. Более того, «он часто говорит также о Риме, который и мечтает заполучить».

Ответом папы было прибытие легата, который, насколько это имело смысл, увенчал Стефана славой и оказал нажим на короля Венгрии, чтобы тот пошел с ним на мировую. Но король Венгрии готов был так поступить только в том случае, если Стефан откажется от выплаты дани султану. Это привело в бешенство султана, который немедленно направил в Боснию армию, принял сдачу нужной крепости Бобовац и согласно своему обычаю поделил ее обитателей на три части – одну, которая останется в городе, вторую – для дележа между его пашами, и третью – для отправки в Стамбул для пополнения тамошнего населения. Затем Мехмед послал с авангардом своего великого визиря Махмуда-пашу, чтобы захватить короля Стефана и крепость, в которую тот сбежал со своей армией. Стефан капитулировал при условии, что ему будет сохранена жизнь.

Однако это обещание Мехмеду не нравилось, поскольку политика заключалась в том, чтобы умерщвлять любого правителя, взятого им в плен. Поэтому султан посоветовался с находившимся в его свите святым персом, который услужливо заявил, что, с точки зрения исламского закона, никакая подобная отсрочка приговоров «неверному», данная подчиненным султана, не является для него обязательной. Так, последний король Боснии был обезглавлен в присутствии султана.

За пределами Боснии – как последний бастион между вторгающимися турками и побережьем Далмации и итальянскими островами – продолжала свое устойчивое существование Албания. Тут Скандербег, этот, как называл его папа, «защитник Христа», все еще продолжал сражаться и править, поощряемый венграми, венецианцами и другими итальянскими государствами, как он делал это со времен Мурада более двадцати лет тому назад. С течением времени Скандербег стал почти легендарным героем христианского Запада. Во многом своей независимостью Албания была обязана как природным условиям неприступности своих горных хребтов, – так и боевому духу собственного народа, тех закаленных жителей высокогорий, объединенных в кланы, которых Скандербег сплотил и по-прежнему твердо удерживал под своим руководством. Турки могли бы занять долины, но они постоянно терпели бы неудачи, как это уже испытывали на своем плачевном опыте полководцы Мехмеда, штурмовавшие и пытавшиеся удержать вершины гор.

В 1466 году султан лично повел в Албанию большое войско.

Султан не смог достичь успеха вплоть до кончины Скандербега в 1467 году. Легенда гласит, что, узнав о смерти Скандербега, султан воскликнул: «Наконец-то Европа и Азия принадлежат мне! Несчастное христианство, оно потеряло и свой меч, и свой щит». К этому времени Османская империя находилась в состоянии войны с Венецианской республикой, которой Скандербег завещал свои владения. Война, причиной которой послужил спор из-за господства над различными морскими базами, все еще удерживавшимися Венецией, возобновлялась на протяжении шестнадцати лет.

Осенью 1472 года, после консультации у астрологов, что было привычкой перед принятием любого важного решения, Мехмед переправился в Азию с большой армией и пошел походом на Восток. Встав на зимние квартиры в Амасье, султан весной двинулся дальше на восток к Эрзинджану. Здесь, у Терджана, самый молодой и наиболее любимый из военачальников султана, Хасс Мурад-паша – потомок по линии Палеологов, который лишь недавно поднялся с поста губернатора Румелии, а здесь командовал колонной легкой кавалерии – решил с юношеским безрассудством начать необдуманную атаку, которая завела его прямо в засаду, подготовленную противником. Его отряд был окружен и в основном истреблен, тогда как сам Хасс Мурад утонул в водах Евфрата.

Султан, будучи в гневе от этого поражения, в котором он обвинял своего великого визиря Махмуд-пашу, и расстроенный смертью своего любимца, приказал отступить. Но сначала, как утверждают, было благоприятное сновидение, о котором он поведал своим военачальникам, чтобы те придали мужества солдатам. В своем сне Мехмед сражался врукопашную с Узун Хасаном и сначала был повержен тем на колени, но затем, восстановив силы, нанес хану такой удар в грудь, что на землю упал кусок его сердца. Сражение завязалось у Башкента и после восьмичасового боя вождь «белобаранных» был разбит, а его войска обращены в бегство, неся потери в десять раз большие, нежели противник. Весь лагерь Узун Хасана со всем его имуществом попал в руки турок. Султан лично провел три дня на поле боя, наблюдая за казнями пленников; но, как и приличествует покровителю науки и искусства, сохранил жизнь группе ученых и ремесленников, которые были отправлены в Стамбул. Когда армия Мехмеда удалилась в западном направлении, ее сопровождали три тысячи пленных тюрок, которых казнили во время похода из расчета четыреста человек в день.

Узун Хасан – правитель государства Ак-Коюнлу потерпел поражение от войска Мехмеда II в сражении у Башкента

Узун Хасан и его соплеменники, рассеявшиеся по столь большой территории, не были разбиты до конца, и Венеция возобновила с ними дипломатические отношения немедленно после битвы. Но султан Мехмед не ожидал новых угроз; Узун Хасану было суждено умереть 1478 году.

Извлекая пользу из смерти Скандербега, Мехмед снова направил свои войска к Албании…

По ту сторону Адриатики, на итальянском берегу, поселились страх и уныние, поскольку тяжесть турецких набегов на побережье Далмации все более усиливалась. Турки варварски выжигали близлежащие окрестности, и то и дело раздавался колокольный звон с колокольни собора святого Марка в Венеции, вещающий о пожаре. В 1477 году у самого начала итальянского полуострова появился отряд турецкой кавалерии. Кавалеристы подвергли разграблению города и деревни в долинах. Горящие деревни были видны охваченным тревогой венецианцам с колокольни собора Святого Марка. Осенью турки ушли, нагруженные трофеями и оставив после себя море огня, поглощающего крестьянские дворы и виллы, замки и дворцы.

Но на следующий год набеги возобновились в больших масштабах, как раз во время созревания урожая. В набегах участвовали десятки тысяч воинов нерегулярных турецких войск, сеявших панику по всей стране. Воины Мехмеда уже кричали во имя Аллаха: «Мехмед, Мехмед, Рома, Рома!» Вплоть до английского королевского двора распространилась тревога огромной опасности для христианского мира.

Для венецианцев настало время, когда необходимо было принять все меры для заключения мира, и условия такого договора были согласованы с султаном в 1479 году, подтвердив право турок владеть Скутари, Круей и островами Лемнос и Негропонт (Эвбея) наряду с Майи, гористым полуостровом на юге Мореи. Остальные территории, захваченные Венецией в ходе шестнадцатилетней войны, были возвращены туркам, но с правом Венеции свободно вывести гарнизоны и вывезти оружие и снаряжение. На венецианцев была наложена большая ежегодная дань, в обмен на которую им вернули право свободной торговли и разрешили иметь консульство в Стамбуле для защиты своих гражданских прав. Мехмед принудил сильнейшую морскую державу в Эгейском и Средиземном морях принять условия. Он, таким образом, расчистил моря для вторжения в Италию турецкого флота с армией под командованием Гед Ахмед-паши. Спустя несколько месяцев после подписания мирного договора султан захватил несколько островов в Ионическом море, ставших морской базой для дальнейшего нападения на берега Италии.

И такая атака была предпринята в 1480 году. Ходили слухи, что Мехмед собирался лично в Италию с армией, и страх перед решающим вторжением был настолько велик, что папа римский подумывал о бегстве. Но вместо этого он мобилизовал помощь из разных городов и стран, таких, как Генуя, Испания и Португалия. Однако султан со своей армией не спешил. Он перебросил свои силы на восточное направление в сторону острова Родос, оставив итальянские земли…

Островная крепость рыцарей ордена госпитальеров, иначе говоря, крепость святого Иоанна, иоаннитов, последних крестоносцев, остававшихся на Родосе, играла главную роль в обороне Анатолии. Она стала явной помехой в морском господстве турок в восточной части Средиземного моря. Но предпринятый поход и длительная осада оказались неудачными. Наконец осада была снята.

Турецкие войска вновь собрались вместе в Мармарисе, чтобы отправиться в обратный поход в Стамбул. Здесь великий адмирал был лишен своего звания и получил скромный пост в Галлиполи. А между тем дни Завоевателя приближались к концу.

 

10

В своем стремлении создать новую мировую исламскую империю Мехмед Завоеватель был озабочен не только тем, чтобы лидировать и расширить территорию Византии, но и сделать новое государство, с новыми институтами – административными, правовыми, экономическими и социальными. Для того, чтобы гарантировать своей династии истинное возобновление божественного предназначения, он ввел практику братоубийства, которая и так уже преобладала в империи: «Ради благополучия государства один из моих сыновей, которому Бог дарует Султанат, может на законных основаниях приговорить своих братьев к смерти. Это право имеет одобрение у большинства юристов». Великий визирь султана в отличие от визирей предыдущих правителей, был дворецким султана, послушным исполнителем приказов его величества.

Мехмед в ходе своего правления передал эту привилегию своему великому визирю, перестав часто посещать заседания Дивана, но наблюдал за ними, оставаясь невидимым, из расположенного над залом заседаний помещения с решеткой, называвшегося «Глаз султана». Это стало общим прецедентом для его наследников.

Изменение системы, как рассказывают, явилось результатом случая, когда одетый в лохмотья тюрок случайно забрел на заседание Дивана и спросил на грубом диалекте своего народа: «Который из вас – счастливый император?» Султан был разъярен, и великий визирь убедил его, что в будущем, дабы избежать подобных оскорблений его священной особы, дела Дивана должны находиться в руках только одного визиря. Так великий визирь фактически стал главой правительства, держа при себе государственную печать. Великий визирь обладал в качестве заместителя султана большими светскими полномочиями, определяя ответственность для каждой ветви гражданской администрации, осуществляя контроль над назначением и работой ее чиновников.

Доктрина гражданской администрации, над которой великий визирь в результате председательствовал от имени своего господина, была основана на четырех «столпах империи». Источником происхождения этого понятия был военный термин, обозначавший четыре столпа шатров турецких правителей. Число «четыре» применительно к столпам имело сокровенный смысл, символизировавший также четырех ангелов, которые, согласно Корану, поддерживают четыре соратника пророка, которые стали четырьмя праведными халифами; четыре ветра Царства Небесного.

Первым столпом был сам великий визирь. Подобно другим высокопоставленным сановникам, он носил почетный титул (буквально означавший «нога султана»). Великий визирь пользовался особым отличием, имея разрешение демонстрировать в качестве знака его отличия пятибунчуковый штандарт, тогда как три других визиря, подчиненных ему, имели только трех-бунчуковые. Это была эмблема, унаследованная со времен наездников в турецких степях.

Второй столп объединял тех, кто был ответствен за отправление правосудия – это были двое кадиаскеров, армейских судей, в обязанности которых входило назначение других судей, одного – юрисдикцией, распространявшейся на Анатолию, и другого – Румелию. Третий столп образовывали дефтердары – счетоводы, и бухгалтеры, четверо казначеев государственной казны, ответственные за финансовую администрацию. Образовывавшими четвертый последний столп были нишанджи, канцлеры или государственные секретари, которые готовили указы султана и ставили на них от его имени подписи, тугру или нишан, в качестве его печати. Наконец, имелись еще аги, командиры, или офицеры, разделенные на два класса: внешний, выполняющий военную функцию, и внутренний, полностью относящийся ко двору султана.

Эта система с модификациями и дополнениями, сделанная Завоевателем, была закреплена в Канун-наме, «Книге законов и регламентации». Она была полностью составлена к концу правления Мехмеда по его указанию. Канун-наме отражала не мусульманские, а турецкие традиции государственности.

…Но с завоеваниями в Европе и под влиянием Византии получило развитие растущее понимание священного характера личности суверена наряду с обычаем обособления, уместным для его величества не только применительно к его гарему, который стал охраняться евнухами, но и к самому султану. Мехмед шел от практики своих предков, которые свободно делили стол со своими подданными, и даже от практики своего отца, Мурада II, который ограничил до десяти число тех, кто мог бы обслуживаться вместе с ним за одним столом.

В своем первом дворце, выстроенном на третьем холме, Мехмед не смог достичь достаточной изоляции, поскольку дворец был расположен за не совсем подходящими стенами, в квартале города, слишком населенном, чтобы сочетаться с отчужденностью его высочества. Этот фактор повлиял на выбор им места для нового дворца, Великого Сераля, или Дворца Пушечных Ворот. Султан начал строить его в 1465 году в центре бывшего византийского Акрополя – на мысе, господствующем над местом слияния трех «морей» – Золотого Рога, Босфора и Мраморного моря, – который стал известен как мыс Сераль. Планы строительства дворца, подготовка которых была доверена персидским, арабским и греческим архитекторам, были настолько грандиозны, что его завершение, как первоначально предполагалось, потребовало бы двадцати пяти лет. Но благодаря исключительно высокому уровню оплаты труда, щедрому бакшишу, раздаваемому рабочим, неутомимой энергии и личному контролю Мехмеда дворец был закончен за одну четвертую часть намечавшегося срока. Внутри его высоких стен с тремя воротами и двумя внутренними дворами располагались бесчисленные здания, спроектированные большей частью в форме элегантных беседок, и с каждой стороны, как записывает его современник, греческий биограф Критовул, были «обширные и очень красивые сады, в которых росли все вообразимые растения и фрукты; вода, свежая, чистая и пригодная к питью, лилась в изобилии с каждой стороны; стаи птиц, съедобных и певчих, гоготали и щебетали; везде бродили стада и домашних и диких животных». Тут в зимнее время между кампаниями султан скрывался от взглядов публики, появляясь на улицах города только в случае государственных дел и в сопровождении усиленной охраны.

Планируя этот новый Сераль, Мехмед намеревался создать образец дворцовой жизни турок на многие века вперед…

Учебный план дворцовой школы, идея которого принадлежала Мехмеду, сочетал в себе в равной мере гуманитарное образование и физическое воспитание, подготовку к физическому труду и обучение различным профессиям. Гуманитарное образование включало изучение турецкого, арабского и персидского языков с особым упором на турецкий язык, которым при всех его сложностях нужно было досконально и быстро овладевать. Преподавали также историю Турции и математику в пределах арифметики и геометрии. Ученики учились применять на практике и искусства, ремесла и науки, к которым, по наблюдениям специалиста по выявлению наклонностей, у них было особое призвание. Среди этих искусств была турецкая музыка, как военная, так и вокальная. Хор дворца устраивал для султана регулярные концерты, вдобавок к тому же приветствовал его песней за полтора часа до зари и через полтора часа после захода солнца и обращался к нему с музыкальными приветствиями по всем торжественным случаям.

Физическая подготовка состояла из гимнастических упражнений, помогающих пажам поддерживать отличное здоровье, силу и ловкость. Они занимались практически всеми видами спорта – стрельбой из лука, борьбой, фехтованием, метанием копья, игрой в матракчи и проч. Все более важным становилось искусство верховой езды, так как многие затем направлялись на службу в кавалерию и, будучи столь прекрасно подготовленными для армии, они становились искусными не только в верховой езде, но и в разных видах ратного мастерства.

Наконец, все, кроме янычар, осваивали на практике избранный вид деятельности или ремесла из числа преподававшихся в различных школах профессиональной подготовки. Сами султаны поступали подобным образом. Мехмед II стал искусным садовником, посвящавшим значительную часть своего досуга присмотру за своими собственными дворцовыми садами, где он любил выращивать не только цветы и деревья, но и овощи. Существует предание, что он однажды вырастил гигантский огурец, которым особенно гордился, который вдруг исчез. В бешенстве подозрения он вспорол живот одному из своих садовников и обнаружил остатки огурца в его желудке. Селим I и Сулейман I стали искусными ювелирами; Абдул-Хамид II специализировался как столяр-краснодеревщик, умевший изготавливать сложные инкрустации, тогда как другие лица из правящей династии занимались такими ремеслами, как вышивка, заточка ножей и мечей. Пажи учились готовить напитки и любимые блюда султана, стирать льняные изделия, изготавливать барабаны, стричь волосы, брить, делать маникюр и исполнять различные поручения.

…Основная часть сельскохозяйственных земель на территории империи теперь принадлежала государству и, таким образом, централизованно контролировалась правительством, которому не мешало право частной собственности. Мехмед превратил в свою вотчину большие поместья землевладельцев-христиан, имевших безусловное право собственности на землю, и земли монастырей. Теперь султан продолжил этот процесс с помощью присвоения путем перевода в категорию «земель короны» прочих владений, независимо от частной или коллективной форм владения. Некоторые из них были распределены в качестве поместий среди его визирей и других чиновников с аналогичными ограничениями принципа наследования.

Мехмед II стал искусным садовником, посвящавшим значительную часть своего досуга присмотру за своими собственными дворцовыми садами

Крестьянин – райя – обрабатывал землю, пользуясь ее плодами в обмен на налог и свой труд, ради поддержания собственной семьи. Земля переходила к его сыновьям после его смерти. В этом, в общих чертах, выражалась суть мудро организованной, тщательно проработанной и строго соблюдавшейся при правлении султана Мехмеда государственной феодальной организации, которая соединила к взаимной выгоде его производящие классы и вооруженные силы.

Вооруженных такими традиционными средневековыми видами оружия, как лук, меч щит, копье и булава, к концу правления Мехмеда насчитывалось около сорока тысяч человек. Они отличались от сипахов Порты и собственных дворцовых войск султана. В случае войны их силы дополнялись, как и во времена Османа, нерегулярной кавалерией, или акынджи, набиравшимися из масс населения, жившего за счет права грабить земли, которые они оккупировали; а также пешей милицией, введенной Орханом, – азабами.

Но главную силу армии по-прежнему составляли янычары – пехотные части, состоявшие из безземельных, христианского происхождения рабов, численность которых во времена Мехмеда возросла до десяти тысяч человек, имевших более высокое денежное содержание и вооруженных современным огнестрельным оружием. Они составляли ядро пехоты, в то время уникальное для Востока войско, в котором преобладала кавалерия, и не встречали равного себе по силам противника ни в одной стране, с которой турки вступали в конфликт. В столице они были единственными регулярными войсками, которые могли стоять там гарнизоном, под началом своего аги, во дворце султана.

Янычары служили центральному правительству в качестве объективного противовеса любой местной оппозиции, которая могла бы возникнуть на территории империи. Подобным образом они играли свою роль преданных слуг династической линии сильных османских султанов.

По всей империи с уничтожением Мехмедом старого правящего класса и его замещением исполнителями, которые были его собственными личными рабами, остались только те, чье служебное положение наделялось личными достоинствами, и эти достоинства давали возможность для дальнейшего продвижения по службе. Это было гибкое общество, в котором слуга мог обойти своего господина, а господин – своего вышестоящего начальника, где ремесленник мог подняться до уровня великого визиря, а великий визирь – опуститься до уровня ремесленника. И все это не принималось как естественные личные проблемы, ведущие к утрате положения в обществе. Таким, основанным на имперских предпочтениях и вознаграждениях за заслуги, был социальный и административный организм этой исламской империи, отличавшийся от любого на христианском Западе.

…Мехмед Завоеватель поставил себе цель – дать полное развитие ресурсам своей страны, и достиг больших успехов. В подобных практических делах Мехмед превзошел своего отца. В этом он, без сомнения, должен был благодарить своего отца за первоклассное образование. Мехмед свободно владел шестью языками, среди которых – турецкий, греческий, латинский, персидский, еврейский, и имел, благодаря своим многочисленным наставникам, основательную подготовку в области литературы, в изучении философии и в науках.

Он развил в себе подлинный интерес и искреннее уважение к античной и восточной культурам. Начиная с захвата Константинополя, султан привлек к своему двору многих итальянцев, включая представителей латинской гуманистической школы и специалистов по другим отраслям знаний. Конечно, когда Мехмед поступал подобным образом, его цель не была совсем уж бескорыстной, – ему необходимо было обладать знаниями о мире, который он мечтал завоевать.

Мехмед полагался только на очень опытных и знающих иностранных советников и в вопросах коммерческой, и в финансовой политике. С помощь ученых он собрал для своей библиотеки в Серале ряд классических рукописей, на которых основывались его научные занятия, наряду с работами греков по христианской религии, которые для его удобства переводились на турецкий язык.

На более поздних этапах своего правления, будучи всегда свободным от запретов ислама относительно портретных изображений человека, он распространил свой патронаж на западную живопись и скульптуру, и ряд итальянских художников посетили его дворец. Главным среди них был венецианец Джентиле Беллини, который прибыл в 1479 году в ответ на обращенную к дожу просьбу султана прислать ему «хорошего художника». Беллини провел в Стамбул около пятнадцати месяцев, где его принимали с особым расположением. Он писал портреты султана и других важных персон двора. Существует рассказ о том, как Беллини однажды показал султану картину, изображавшую эпизод обезглавливания Иоанна Крестителя. Мехмед продолжительное время размышлял над увиденным, а затем подверг картину критике, объясняя на основании личного опыта, что человеческая шея, после того как отрубят голову, выглядит короче, более сжатой, чем это передал художник. Беллини украсил внутренние апартаменты Сераля рядом фресок и других живописных произведений. Все эти ренессансные работы были убраны после смерти Мехмеда как «непристойные» его иконоборческим сыном Баязидом II, продавшим все картины на открытом рынке. Большинство работ пропало, кроме портрета султана, приобретенного венецианским купцом и спустя века оказавшегося в Национальной галерее в Лондоне. Помимо просьбы прислать из Венеции хорошего художника, Мехмед попросил также прислать и хорошего скульптора, специалиста по бронзе. Доподлинно неизвестно, кто был послан ответ на его просьбу. Хотя одним из визитеров ко двору султана был точно Констанцо из Феррары, который изготовил для султана медальон. Но сам по себе Мехмед Завоеватель не был выдающимся деятелем Ренессанса.

Мехмед оказывал особое расположение персам, сначала в интеллектуальной, а затем и в управленческой сферах, что служило причиной появления зависти со стороны турок. Число персов, живших и писавших в Османской империи под его покровительством, было большим, чем в любое время до или после него. Даже поэты из турок пользовались персидским стихом. Сам Мехмед написал около восьмидесяти поэм на турецком языке и стал известен как «рифмующий султан». Он внедрял занятия литературой, ежемесячно выплачивая пособия мастерам литературного жанра. Он любил беседы в своем дворце в окружении известных ученых и богословов.

Но в этой обстановке науки прогрессировали сравнительно медленно. Сам Мехмед интересовался астрономией, но главным образом в качестве предпосылки для астрологии. Никогда не предпринимал он важного шага, особенно в военном деле, не проконсультировавшись сначала у любимых астрологов, состоявших при его дворе. Дата и даже час события должны были быть точно зафиксированы относительно положения планет. Все еще мало развитой среди турок оставалась медицинская наука, и собственные медики-советники султана были по большей части евреями из Италии. Выдающейся личностью среди них был Якопо де Гаете, который под именем Якуба-паши достиг должности визиря и на протяжении более чем тридцати лет пользовался большим влиянием при дворе султана не только в медицинских, но и в финансовых вопросах. Он сопровождал султана во всех его военных походах. Венецианцы, постоянно стремившиеся убить Мехмеда, за двадцать лет его правления предприняли через своих агентов не менее четырнадцати попыток отравить султана и с этой целью пытались заручиться поддержкой Якопо, но безрезультатно.

Здоровье Мехмеда не было крепким. В тридцать лет он стал чрезмерно полнеть, результатом чего явились острые проявления наследственного артрита, которые временами делались слишком болезненными. Слишком увлекавшийся плотскими наслаждениями, как в деле любви к еде, так и – в этом отношении будучи плохим мусульманином – особого пристрастия к вину, султан становился все более и более тучным. Он страдал от острых приступов подагры и колик, и наступали все более продолжительные промежутки времени, когда Мехмед не мог покинуть свой дворец. В последующих поколениях средняя продолжительность жизни османских правителей все больше сокращалась. За последние полтора века возраст только одного из них немногим превысил пятьдесят лет. В 1479 году, когда Мехмеду было сорок, у него появилась опухоль на ноге, озадачившая врачей. К концу следующего года, когда Беллини писал его портрет, султан был явно больным человеком.

Весной 1481 года Мехмед переправился со своей армией в Азию и начал продвижение в южном направлении, назначение кампании в соответствии с его привычкой держалось в секрете. Возможно, он планировал лично возглавить еще один поход на Родос. Возможно, у него имелись планы относительно владений Мамлюка в Египте. Но по пути у Мехмеда началось сильное обострение колита, усилившее проявления подагры и артрита, от которых он мучительно страдал. Частный врач-перс султана дал ему лекарство, оказавшееся неэффективным, и которое, как заявили недруги, было чрезмерной дозой опиума, предписанной по указанию его сына Баязида. Когда Якуб-паша наконец добрался до постели своего господина, он объявил, что эта доза была фатальной: кишечник султана был блокирован. Ничего уже нельзя было сделать. Мехмед Завоеватель скончался 4 мая 1481 года, в час полуденной молитвы. Ему было сорок девять лет.

«Великий Орел мертв». Так посыльный передал эту новость в Венецианскую республику. Запад мог снова вздохнуть, освобожденный от страха перед Востоком, – и оставаться свободным от его угроз на сорок лет вперед. На деле султан Мехмед II, несмотря на целую вереницу военных кампаний, не очень-то расширил границы империи. Он потерпел неудачу под Белградом, на Родосе и под Отранто. Мехмед, тем не менее, как он утверждал, стал хозяином двух морей и двух континентов. Как завоеватель султан Мехмед окончательно закрепил основы великой исламской империи; как государственный деятель он воздвиг внутри империи структуру нового и прочного исламского государства с институтами, традициями и политикой, достойными того, чтобы наследовать имперским цивилизациям классического Рима и христианской Греции. Мехмед на самом деле был ревностным покровителем православного христианства, и за это главное достижение он должен оцениваться в исторической перспективе как выдающийся монарх Средних веков.