Мадам Иоланда пребывала в дурном настроении.

В виду явной опасности дофину со всем двором пришлось переехать в Шинон – мрачноватый замок на землях Анжу. Во времена короля Филиппа Красивого в Шинонском донжоне содержали великого магистра Моле – главу опального ордена тамплиеров и Шарль с явным неудовольствием бродил теперь по галереям и залам замка, уверяя, что всё здесь его угнетает.

– Вы не Капетинг, Шарль. Вы – Валуа, и проклятие магистра Моле вас не коснётся, – говорила мадам Иоланда, стараясь терпеливо сносить капризы зятя.

Но Шарль только дулся, делался всё мрачнее и мрачнее, и за каждым углом готов был встретить призрак сожжённого тамплиера, который возвестит, что последний французский король уже «взвешен, измерен» и сброшен со счетов…

За последние годы характер дофина заметно ухудшился. Единственный отблеск радости, который видели на его лице, вызвало поражение английских войск под Монтаржи. Но с тех пор прошло уже почти два года без каких-либо заметных успехов. Разве что Вокулёр так и не сдался, но это была такая малость! Зато в целом стало только хуже.

Не порадовало Шарля и недавнее появление на свет его дочери, которую назвали Катрин. Он лишь постоял с безучастным видом в спальне измученной родами супруги, глядя на суетливо машущее кулачками существо. Потом поцеловал её в лоб, скорее по обязанности, нежели по душевному порыву, и вышел, на ходу потрепав волосы на голове пятилетнего сына Луи, которого фрейлины привели взглянуть на сестру.

– Что с вами происходит, Шарль?! – сурово спросила мадам Иоланда, догнав зятя в его покоях. – Вы – король Франции, и первым должны воодушевлять своих подданных. А вас не хватает даже на собственную семью!

– У меня нет вашей силы духа… И ваших средств, – добавил Шарль язвительно. – Я знаю, мадам, что обязан вам всем – от собственной жизни до этих последних попыток вернуть себе трон и страну. Но, если Дюнуа, чей отъезд в Орлеан вы так щедро финансировали, потерпит поражение, спасти нас сможет только чудо. Вы в состоянии мне его купить?

– Я в состоянии его организовать, – сердито ответила герцогиня. – Но только для того, кто полон веры.

Она вышла из покоев Шарля, еле сдерживая гнев, который, словно взбешённый пёс, рвался наружу уже с конца лета.

Тогда, сразу после безуспешных попыток де Вержи захватить Вокулёр, мадам Иоланда ожидала, что Дева вот-вот явится. Но, вместо этого, получила письмо от отца Мигеля, в котором тот подробно описывал, как господин де Бодрикур, с позором, изгнал Жанну из крепости, велев отцу хорошенько её отлупить. И, как господин Арк, сгорая от стыда, решил выдать девушку замуж.

Тогда впервые в жизни герцогиня Анжуйская совершенно вышла из себя и так хлопнула рукой по столу, что подскочила чернильница.

– Что значит «выгнал»?!!! – закричала она. – Мне что, надо снарядить собственный отряд, который, под видом бургундцев, выжег бы там всё дотла?!!!

– Там и так достаточно пожгли, мадам, – робко заметил присутствующий при этой сцене и изрядно напуганный Дю Шастель.

– Значит, мало, раз этот идиот Бодрикур ничего не понял! Или надо писать герцогу Лотарингскому и заставлять Юпитера делать то, что положено быку?!!! Куда смотрел Мигель?! И этот.., как его? Тот человек, которого мы приставили к семейству?!

– Дюран Лассар?

– Не знаю!!! Лично до него мне нет никакого дела! Но, если он взялся за работу, то должен выполнять её хотя бы с умом!!! Они там что, совсем ничего не боятся?! Ладно Арк – его ещё можно понять – он не в курсе! Но те, кого мы специально приставили, чтобы не было никаких осечек, эти-то могли бы сообразить, что отвечают за всё головой!!!

Дю Шастелю сказать на это было нечего, поэтому он предпочёл молча выслушать гневные тирады герцогини и дать ей успокоиться. А потом выразил готовность лично съездить в Вокулёр и во всём разобраться.

– Нет, – отрезала мадам Иоланда, все ещё раздраженная. – Моё участие не должно проявляться, ни прямо, ни косвенно. А ты – прямая связь… Рене собирается в Нанси. Отправим с ним этого монаха – секретаря Кошона, а то он, кажется, совсем заскучал в заточении… Пристроим его на службу к Бодрикуру – пускай разбирается.

– Вы доверяете этому человеку, мадам?

– А он пока нас ни в чём не обманул…

Но до Нанси и Вокулёра путь не близкий, и дело, которое предстояло выполнить преподобному Экую, за один день не делалось. А раздражение нарастало по мере того, как увеличивалась опасность захвата Орлеана – этой последней преграды, отделяющей Шарля от окончательного поражения. И нужно, нужно было что-то делать, чем-то себя занять… И не просто «чем-то», а делом полезным и важным. Поэтому мадам Иоланда всю себя и все свои средства отдала подготовке армии для помощи Орлеану. Занятие хлопотное, достаточно долгое. Но, учитывая, что Солсбери уже захватил почти весь Анжервиль, и двигался дальше с пятитысячной, хорошо оснащённой армией, а орлеанский гарнизон насчитывал всего пятьсот воинов, нужнее этого занятия сейчас дела не было.

– Думаю, к январю мы сможем экипировать армию не меньше, чем у Солсбери, – сказала мадам Иоланда своим военным советникам, распуская их после очередного напряженного дня. – А пока отправим в помощь городу мессира Дюнуа. В конце концов, как признанный официально сын Луи Орлеанского, он просто обязан защищать город в отсутствие законного сюзерена. Пускай возьмёт с собой человек шестьсот… Думаю, это самое реальное, что мы можем сейчас сделать…

Советники согласно закивали и удалились. А мадам Иоланда устало навалилась на стол, сжимая ладонями горячий лоб.

Ей было плохо.

Последние два года дались герцогине хуже, чем кому-либо ещё. Кроме трёхлетнего председательствования на Генеральных штатах, где на плечи воистину всесильной герцогини легли заботы каждого из входящих туда сословий, ей приходилось переживать за всё и за всех при дворе, включая и раскисшего Шарля. А тот – ладно бы просто, не помогал – так он ещё и начал мешать, отправляя в опалу людей полезных и достойных и приближая к себе тех, кого мадам Иоланда переносила с трудом. К примеру таких, как незабвенный Ла Тремуй…

* * *

Стать полезным при дворе, который больше походил на чумное поселение – то ли выживет, то ли нет – задача не самая сложная. Особенно для того, кто не просто хорошо умел ориентироваться в запутанном лабиринте интриг, но и находил в этом большее удовольствие, чем в жизни прямой и открытой.

Ла Тремуй прекрасно знал, чем чревата честная жизнь. Прежде всего, это обязательные, незримые путы всевозможных заповедей, неписанных правил и внутренних запретов на дела, даже слегка припахивающие бесчестьем. И в результате прекрасная возможность для любого, менее щепетильного, манипулировать этим, спелёнатым собственными убеждениями, человеком так, как заблагорассудится. Нужно только придать манипуляциям видимость правого дела и хорошо обосновать. А дальше – пойдёт, как по маслу. Такой человек подлость и обман в других видит в последнюю очередь, но, если взять с него честное слово, пойдёт даже на смерть, лишь бы его сдержать, и гордо принимает на себя все шишки в случае неудачи, не считая возможным выдать того, кто его под них подставил. Как исполнителям, им цены нет. Но Ла Тремуй считал, что слишком умён для роли простого исполнителя, а посему выбрал своему уму поприще незаметного придворного интригана – более интересное и выгодное, на котором мог блеснуть, не привлекая ненужного внимания, и получая в награду совсем не шишки. Ключевым словом на этом, далеко не новом поприще, было, конечно же, «незаметный». Но, чтобы стать незаметным, следовало стать незаменимым в глазах, как можно большего числа придворных. И, разумеется, обзавестись исполнителями.

А этого добра вокруг хватало.

Взять, к примеру, мессира де Ришемона. Как бережно и почтительно он «подсадил» Ла Тремуя поближе к трону, на то место, которое мог бы занять и сам. Но, верный слову, данному супруге, что отомстит убийце её брата, мессир Артюр охотно послушал Ла Тремуя, предложившего простой и верный план, помог ему, сначала закрепиться возле дофина, потом сделать всё, чтобы убрать де Жиака, и величественно принял на себя вину за гибель последнего.

Это дело оказалось таким лёгким, что Ла Тремуй даже заскучал. Не мешался никто, включая и герцогиню Анжуйскую, которая – вот уж удача! – узнавала теперь всё творящееся при дворе, далеко не самой первой. И, слава Богу! Нельзя сидеть на всех стульях сразу! А она сидела слишком долго! И тёща, и «матушка», и первейший советник… Впрочем, если пузырь слишком раздут, его надо просто поддуть ещё больше, и тогда он, вернее всего, лопнет.

Мадам сама себе всё испортила, когда стала настойчиво реанимировать при дворе коронованного дофина Генеральные штаты. Дело бесспорно стоящее и могло принести солидную поддержку ото всех имущих сословий. Но Ла Тремуй мгновенно усмотрел в этом собственную выгоду.

– Тут нужен тонкий и очень преданный нашему делу политик, – заявил он как-то в присутствии нескольких влиятельных особ. – Председательствующему на собраниях Генеральных штатов должны верить безоговорочно. Я далёк от предрассудков, что женский ум короче мужского… Человека, более тонкого и более преданного нашему дофину, чем её светлость герцогиня Анжуйская, не сыскать, не так ли? – И добавил со смешком, снижающим пафос слов: – Тем более, что её преданность – единственный путь спасти своё Анжу…

Все посмеялись этому, как шутке. Но призадумались. А потом, учитывая характер Шарля, который, чуть что, кидался искать виноватых среди тех, кто за что-то отвечал, единогласно выбрали председателем Генеральных штатов мадам Иоланду.

И всё! И герцогиня мгновенно «лопнула», не успевая следить за всем сразу, как это было раньше! А остальное – дело техники, которой Ла Тремуй владел в совершенстве!

Сначала – несколько настойчивых намеков дофину о том, как бессовестно обворовывал казну де Жиак, занимаясь снабжением армии. Затем, пока эта информация ещё переваривалась, несколько слов Ришемону, после чего де Жиак вдруг бесследно исчез. И исчез очень удачно – как раз накануне созревшего у дофина решения начать следствие по его делам. А дальше…

Ах, какой лицедей пропал в Ла Тремуе! Родись он в нищете, он бы и тогда сумел стать заметной личностью, выступая на подмостках какого-нибудь балагана. Только жаль, что никто не видел метаморфоз, происходящих с ним в те дни!

При дворе это был тихий, но очень заботливый придворный, всегда готовый оказать услугу, всего лишь, в обмен на дружбу. Он с застенчивым негодованием выслушивал предположения, куда мог сбежать проворовавшийся де Жиак и соглашался с каждым; всегда был рядом в тот момент, когда Шарлю требовалось отдохнуть, отвлечься и поиграть в карты или в шахматы; и всегда готов был дать очень удобный, не обременяющий ничем совет, от которого и толку-то особого, может, не было, но в котором читалась забота и самое искреннее участие!

Однако, за пределами дворца, в небольшом замке, куда они вместе с Ришемоном упрятали похищенного де Жиака, Ла Тремуй становился совсем иным. Теперь это был жёсткий и властный царедворец, требующий признания и покаяния! Присутствие мессира Артюра придавало вдохновения, и, ей Богу, ни родня Жана Бургундского, ни его ближайшие соратники, не могли тягаться с господином Ла Тремуем ни в гневе, ни в желании воздать по заслугам!

Бедный, бедный де Жиак! Он так тогда испугался, что от прежнего раздутого достоинства не осталось и следа!

Впрочем, слёз и хныканья тоже не было. Бывший министр только понуро сидел в пропахшем крысами подвале, где, кажется, прекрасно всё осмыслил. Поэтому безропотно подписал подсунутое Ла Тремуем и помеченное задним числом прошение об отправке своей неверной супруги в монастырь, и не слишком возражал против обвинений в убийстве герцога Бургундского. Правда, разорванная одежда и синяки на теле де Жиака подсказывали, что тюремщик, приставленный к нему Ришемоном, был не слишком деликатен, и, возможно, именно он стал самым веским убедительным доводом для такого послушания. Но, Господи, это уже такие мелочи! Главное – то, чего добивался – Ла Тремуй получил, и теперь, с лёгким сердцем, мог предоставить мессиру Артюру сдержать слово, данное супруге. Что тот и сделал, сбросив де Жиака с камнем на шее с того самого моста близ Монтеро, где завершил свои дни герцог Бургундский.

Вот теперь, совсем другой – величественный, как рыцарь из баллады – предстал Ла Тремуй перед мадам Катрин.

С одной стороны, спаситель, но с другой – настоящий покупатель, присматривающийся, к ней, словно к товару. Красота вожделенной женщины уже не ослепляла, как прежде, но, слава Богу, и не разочаровала. Поэтому Ла Тремуй решил обойтись без лишних слов.

– Желаете ли вы жить со мной при дворе, мадам, или вашей благодарности на целую жизнь не хватит? – спросил он, протягивая Катрин состряпанное им же «прошение» де Жиака об её изгнании. – Я, конечно, рад был оказать вам эту услугу и избавить от неизбежной беды, – кивок на прошение, – но теперь уже думаю, а услуга ли это была? Боюсь, сейчас, без поддержки влиятельного любовника и без той защиты, которую давал вам сам факт замужества, в мире, занятом одной только войной, выжить, даже со всем вашим богатством, будет нелегко… Моя жена скончалась, как вам известно. Я свободен… Желая быть последовательным, готов предложить руку и сердце, и даже положение при дворе… Так что, слово за вами, мадам. Вам достаточно всего лишь кивнуть…

И Катрин, не отрывая глаз от бумаги, только тихо и зло рассмеялась.

– Разумеется, да, мессир. При вашей ловкости, у меня просто нет другого выбора.

Следствие по делу де Жиака всё же провели. Сначала по поводу хищений, которые оказались не такими уж и вопиющими. А затем и по поводу его убийства. Однако, сомнения, неизбежно возникшие в первом случае, наложили отпечаток на расследование второго. Шарль не так сильно негодовал по поводу смерти своего министра, как следовало ожидать. Но отношение к господину де Ришемону заметно переменил. Грубость и высокомерие мессира Артюра на расследовании убийства мало кому понравилось, а более всего разозлило открытое напоминание об убийстве при Монтеро, которое дофин не желал вспоминать ни под каким видом. А Ришемон, упрямо, именно им объяснял свою расправу.

– Я получил доказательства тому, что де Жиак был главным подстрекателем и первым нанёс удар герцогу Бургундскому, – твердил он, не называя, однако, имени того, кто эти доказательства предоставил. – Разве его величество не может подтвердить мои слова? Уж кому и знать, как не ему…

И тут слово взял Ла Тремуй, присутствующий на заседаниях. Честно, с откровенностью почти наивной, он признался, что во всём помогал его светлости Ришемону, надеясь очистить имя своего короля от обвинений в убийстве, которое целиком должно лечь на голову ревнивого де Жиака. Но никак не ожидал, что герцог пойдёт на такие крайние меры!

– Я бы конечно.., если бы знал, или, хотя бы, догадался о том, что произойдёт… Я бы попытался остановить и предотвратить… Но предвидеть будущее не в моей власти, господа, а герцог ничем не выдавал своих намерений…

И тут же, глядя прямо в глаза изумлённому Ришемону, Ла Тремуй решительно отмежевался от недавнего союзника и обвинил его в излишней жестокости!

– Ах ты, лицемерный ублюдок! – прошипел мессир Артюр.

Но тут на него накинулись с обвинениями все, кому не лень. Герцога при дворе не очень любили за излишнюю прямоту и высокомерие, поэтому припомнили каждый промах и даже последнее поражение под Сен-Жак-де-Бевроне в марте двадцать шестого, из-за которого герцог и сам страшно переживал.

Разумеется, наказанием стало отлучение от двора. Разумеется, Ришемон хлопнул дверью и уехал. И разумеется, нажаловался брату, который, в очередной раз, мучился сомнениями – с теми ли заключил союз? Судя по всему, уехавший в Лондон герцог Бэдфордский уладил все дела и разногласия. И даже получил от Парламента деньги на дальнейшее ведение войны! Так что теперь вернётся злой, да ещё со свежими силами, а у дофина дела пока идут не очень хорошо… И тут такой скандал!

Герцог Бретонский мгновенно разорвал все отношения с Францией, чем привёл в замешательство мадам Иоланду, и без того еле успевавшую решать насущные вопросы, которые копились и копились. И пришлось ей снова писать, ездить, уговаривать и даже угрожать, добиваясь, чтобы герцог, хотя бы не оказывал никакой военной помощи англичанам!

Но это были уже проблемы мадам Иоланды, а они Ла Тремуя нисколько не волновали. Он сам, что хотел, то и получил. И, когда, смущённо и, право слово, робко, как юнец, сообщил королю, что, во искупление вины перед вдовой де Жиака, готов жениться на ней и просит дозволения на это у его величества, Шарль громко расхохотался, а потом, дружески, хлопнул Ла Тремуя по плечу.

– Как вы, однако, ловки, мессир! Что ж, извольте, женитесь. Да привезите жену ко двору – говорят, она не только богата, но и редкая красавица.

– Обязательно, ваше величество…

– И будьте готовы заменить де Жиака во всём, не только в удовольствиях. Я оценил то, как вы умеете быть полезны, когда это нужно, и отныне вы мой министр, Ла Тремуй. Поздравляю. Надеюсь, будете честнее вашего предшественника…

– О да, ваше величество! Разумеется, буду…