– Они приехали, Карл!

Рене вошёл в покои герцога, как всегда, без стука и доклада. Дворянин, сопровождавший его, низко поклонился и почтительно задержался у дверей, но молодой человек взмахом руки поманил его за собой.

– Не стесняйтесь, сударь, герцогу не терпится услышать ваш рассказ. И старайтесь не пропустить ни одной мелочи, поскольку каждая для нас теперь важна.

Командир сопровождающего отряда, всё ещё одетый в пышный камзол с гербами Лотарингского дома, прошёл в покои, явно стесняясь своих сапог, запачканных грязно-снежным месивом.

– Ну? – вяло проскрипел герцог, как будто с трудом, поднимая веки над покрасневшими глазами.

– Если ваша светлость позволит, я готов рассказать всё, что видел за время пути.

– Говорите, говорите, – по-стариковски закивал Карл. – Только не превращайте рассказ в балладу, а себя в трубадура. Вчера я битый час слушал унылое повествование о Мартине-палладине, поэтому сегодня меня порадует только чёткий военный рапорт.

Пришедший дворянин снова поклонился, затем подбоченился, как и подобает бравому воину, и начал:

– Прежде всего, мессир, хочу сразу вас заверить, что обе девицы вели себя, как подобает, скромно и почтительно. Мои люди держались от них подальше, следуя приказу его светлости герцога Рене, но и сами девицы ни в какие разговоры с нами не вступали. Та, которая приехала в мужской одежде, вроде потише и посмирнее, а другая – бойкая. Явно торопилась, но нас, даже о том, скоро ли приедем, не расспрашивала.

– Что значит, бойкая?

– Ну-у… она торопилась… Держалась уверенно, не как их дядя… Тот как будто боялся чего-то… Хотя, всякий другой крестьянин на его месте, тоже бы боялся. А эта девица… Даже не знаю, мессир, она будто всю жизнь ездит к высокородным вельможам – ничуть не волновалась, только торопилась…

– Твоих людей не удивило, что девушки поменялись одеждой? – спросил Карл.

– Нет, ваша светлость. Мы же понимаем, что это ради безопасности Девы… К тому же, мои люди – воины. Если им было приказано ничему не удивляться, они и не удивлялись.

– Я это к тому, чтобы потом не было никаких пересудов…

– Не будет, мессир. Даю слово чести.

Карл вскинул глаза на рыцаря, хотел было, что-то сказать, но подвергать сомнению слово чести не решился. Но, выражение его лица от внимания собеседника не ускользнуло.

– Если позволите, ваша светлость.., – забормотал он, – мои солдаты – уж не знаю, как такое получилось, учитывая, что держались-то мы в стороне, как и было приказано – но все они поверили… В том смысле, что Лотарингскую Деву ждали давно и очень надеялись, но понимали – не может такого быть, чтобы простая дева из крестьян смогла бы воевать наравне с мужчинами… А эта.., ей Богу, мессир, эта сможет!

– Которая «эта»?

– Ясное дело, та, которая там, в деревне, представлялась мальчиком! Мы же понимаем, что Господняя посланница не могла жить, как все. Ей надо было готовиться, ездить верхом, как мужчина… А ездит она, ваша светлость, отменно! Как будто в седле родилась! Простые крестьянки такого не могут. Вон, другая, подружка её, так та сидит, как мешок, забирается на лошадь, словно лезет через забор, да и боится её, сразу видно. А эта… Даже не знаю, как объяснить, ваша светлость, но глядишь на неё, и хочется верить…

Карл несколько мгновений смотрел в лицо рыцаря, потом перевёл взгляд на Рене.

– Ты желаешь о чем-нибудь спросить?

– Нет.

– У меня тоже больше нет вопросов.

Вялая рука снова качнулась, отпуская командира отряда, который, испуганно глянув на раскисшую лужу под ногами, поспешил побыстрее откланяться и уйти.

– Они верят, – усмехнулся Карл. – Ты слышал? Они верят…

– Они хотят верить, – поправил Рене, – поэтому и верят.

– Хотят… Выходит, дай им любого, и, при такой охоте, они и в этого любого тоже поверят?

– Возможно. Но одно дело вызвать веру в себя, и совсем другое её удержать. Да и заставить в себя поверить, тоже не просто, особенно в такие смутные времена, какие мы теперь переживаем. Пока хорошо и то, что люди хотят поверить…

– Но поверить не в ту… Ты же слышал, они увидели Деву только в той девушке, которую создали мы, а другую, про которую ты говорил, что она и есть настоящая, даже не заметили!

– Естественно. Я и сам верю, что только Жанна способна в военное время утолить эту жажду чуда, на которое все так надеются. Чтобы обрела свою силу Клод, нужно мирное время, Карл. И Жанна его даст.

Карл исподлобья посмотрел на зятя.

– Ты уверен?

«Уверен!», – едва не вырвалось у Рене. Но, взглянув в глаза герцога – совершенно больные, с красными, отвисшими веками, потускневшие от многих знаний и многих печалей, и, может быть, поэтому какие-то особенно мудрые – только покачал головой.

– Я не уверен в собственном завтра, ваша светлость. Но мне, как и тем солдатам, очень хочется верить.

Карл тихо засмеялся.

– А я так надеялся увидеть Рене безрассудным. Тогда и на девушек этих не стал бы смотреть. Но, похоже, первого мне никогда не увидать, а второе… На второе я хочу взглянуть прямо сейчас. В конце концов, мы с твоей матушкой только создавали условия, а воспитывал Жанну в основном ты.

– Только не в последние годы, Карл. Сейчас мне и самому интересно взглянуть.

– Тогда, пошли…

Герцог опёрся руками о подлокотники и тяжело поднял себя из кресла.

– Пошли, Рене. И, если чудо свершится, клянусь, я не умру, пока не стану свидетелем этой новой эпохи – эпохи возрождённой веры…

* * *

Девушки терпеливо ожидали в большом высоком зале, словно прорезанном холодновато-стальным светом из стрельчатых окон. Тёплые отблески камина и золотистые тона драгоценных ковров, полукружьями свисающих по стенам, придавали этому неуютному свету жемчужную серебристость. И Клод, хоть и чувствовала себя крайне неловко, залюбовалась ажурной красотой оконных переплётов, каменной резьбой на верхней галерее и, невиданными ею никогда прежде диковинно украшенными мавританскими светильниками, которые в этом жемчужном свете выглядели особенно сказочно.

Кроме них с Жанной, в зале находились ещё несколько придворных герцога Лотарингского. Они-то и смущали Клод больше всего, несмотря на то, что разглядывали придворные в основном, Жанну. Но, странное дело, разглядывающие тоже явно смущались. Герцог ещё не появился, и они не решались пока самостоятельно реагировать на присутствие этой девушки. Мало ли что о ней судачат! Вот появится его светлость, и они, давно изучившие его настроения и повадки, сразу поймут, можно ли им посмеяться, или следует всё же проявить уважение. Поэтому и откровенные насмешники, и те, кто подумывал: «А почему бы и нет?», с одинаковым недоумением косились на Жанну, признавая, однако, что держится она с большим достоинством.

А та, как будто и не замечала ничего, стояла уверенно, без вызова, но и без робости, в терпеливом, уверенном ожидании, и только один раз обернулась на Клод, подбадривая её взглядом.

– Его светлость, герцог Карл! – возвестил, наконец, управляющий.

И все моментально подсобрались. Дамы присели в реверансе, кавалеры согнулись в поклоне, и Жанна с Клод, как и положено крестьянкам, низко опустили головы.

Карл вошёл, опираясь на руку Рене, в сопровождении дамы под густой вуалью, которая скромно задержалась у дверей, как будто не смела пройти дальше. Зато Рене, усадив герцога в кресло, остался стоять рядом, по-свойски облокотившись о высокую спинку. Он, не отрываясь, смотрел на Жанну и, когда она подняла голову, на радостное удивление, плеснувшее в её глазах, ответил еле заметным, запрещающим покачиванием головы, словно говорил: узнавать меня сейчас не надо.

– Значит, это о тебе судачит вся округа, – тяжелым от хрипоты голосом проскрипел через притихший зал герцог, не столько спрашивая, сколько констатируя уже известное.

Он сделал Жанне знак подойти поближе и, когда она подошла, уставился на девушку немигающим взглядом, способным смутить любого. Но Жанна не смутилась. И даже не опустила глаза, как сделал бы кто-то, менее в себе уверенный.

– Ты знаешь, что мои вассалы называют тебя Лотарингской Девой?

– Да, знаю.

– И, что скажешь по этому поводу? Ты действительно Дева, посланная нам Господом нашим, или люди лгут?

– Я не могу сказать больше того, что знаю. А знаю я одно – то, что Господь наш повелел мне свершить, кажется настолько страшным и тяжёлым, что мало найдётся охотников принять на себя такую ношу без его благословения и помощи.

В зале загудели. Никто не ожидал от деревенской девушки такой правильной, такой смелой речи. Как никто и не задумывался над тем, что имя Лотарингской Девы не просто звание, которое не надо подтверждать делом.

– Как же будешь ты вершить свою миссию, если страшишься её? – спросил Карл.

– Страшусь.., да, – чуть помедлила с ответом Жанна. – И время тянется для меня, как для женщины, ждущей ребёнка. Но, чем скорее наступит мой час, тем быстрее пройдут и страхи. Бездействие пугает ожиданием неведомого, когда же действуешь, ожидать уже нечего – надо только добиваться…

– Поразительно! – не выдержав, воскликнул кто-то в зале.

Карл сердито глянул в ту сторону, затем снова обратился к Жанне.

– А если завтра придёт известие, что французские войска одержали славнейшую победу, и враг разбит – что ты будешь делать тогда?

– Такое известие не придёт, мессир, – уверенно заявила Жанна. – Дофин одержит победу только с моей помощью, поэтому нужно спешить. Если до середины поста я не приду, а французское войско вступит в сражение, будет беда.

Карл с усмешкой развел руками:

– Ты до сих пор называешь короля дофином, как будто не знаешь, что он был коронован. Как же можешь ты предрекать, что случится до середины поста, живя в таком неведении о делах прошедших?

Жанна наклонила голову, то ли огорчённая, то ли разочарованная, но произнесла твёрдо и упрямо:

– Дофин может стать королем только короновавшись, как положено, в Реймсе. А то, что произойдёт, сама я, конечно же, знать не могу, но знаю лишь потому, что сказал мне об этом Господь.

– Ты слышала его голос? – вскинул брови Карл.

Жанна еле заметно повернула голову туда, где стояла Клод и ответила, кивнув, то ли ей, то ли себе, убеждая, что права:

– Я слышала голос святой, которая передала мне Его волю. И можете не сомневаться, мессир, эта святая Господа слышит.

Глаза на лице Карла застыли. Словно раздумывая над чем-то, он потёр пальцами лоб, потом откинулся на спинку кресла и, вдруг, громко заявил:

– Я желаю говорить с этой девушкой приватно, в присутствии только самых близких… Я желаю узнать о своей болезни, и не хочу посвящать в это весь свой двор.

Дамы и кавалеры даже не сразу поняли, чего хочет от них герцог. Уже почуяв, что зрелище их ожидает невероятное, все они продолжали топтаться на местах, пока Рене не разъяснил с нажимом:

– Его светлость просит вас удалиться, господа.

Только после этого все задвигались, засуетились и с поклонами поспешили к дверям.

Какой-то придворный, проходя мимо Клод, задел её плечом и, смерив хмурым взглядом деревенского мальчишку, прошипел:

– Ты чего стоишь? Убирайся!

Клод послушно двинулась было из зала, но, уже почти на пороге, путь ей преградил управляющий герцога.

– Тебе велено остаться, – высокомерно возвестил он и, покинув зал, прикрыл тяжёлые двери.

– Мне известно, что вы больны, ваша светлость, – зазвучал, тем временем, звонкий голос Жанны, – но я не умею исцелять.

– Я знаю.

Карла словно подменили после того, как ушли придворные. Поднявшись из кресла легче обычного, он сам подошёл к Жанне и, слегка нагнувшись к ней, поскольку был выше ростом, заявил, почти весело:

– Я знаю о тебе много больше, чем ты думаешь. И знаю от этого молодого человека.., который многому научил тебя когда-то, не так ли?

Не оглядываясь, герцог указал туда, где стоял Рене. Молодой человек не улыбнулся, и Жанна, явно растерянная, только молча кивнула.

– Не пугайся, – продолжал Карл, – здесь никто не будет требовать от тебя чудес. Но, прежде чем ты предстанешь перед нашим королём, я бы хотел убедиться, что твоё умение достаточно для той высокой миссии, на которую тебя облекли. Я знаю, что такое война. Там мало иметь крепость духа, который не спасёт, если не готово тело… Мой зять приготовил для тебя удобную одежду. Иди, переоденься и покажи нам всем, что к сражениям ты готова. Мадемуазель Мей тебе во всём поможет…

Теперь он обернулся и слегка кивнул даме под вуалью, которая не ушла за остальными придворными, а так и стояла у двери. Только теперь вуаль её была поднята, и Жанна, со странной смесью радости, удивления и какой-то непонятной тревоги, узнала свою давнюю воспитательницу, мадам Ализон.

– Её ты тоже знаешь, правда?

Снова молчаливый кивок.

– Ну вот, видишь, в моём замке ты, как дома – одни знакомцы. Ступай и ничего не бойся. А я…

Тут взгляд Карла снова замер и он, наконец-то, позволил себе посмотреть на Клод.

– Я пока побеседую с твоей подругой…

* * *

– Ну, здравствуй, деточка моя дорогая!

Мадам Ализон пылко обняла Жанну и, не отпуская, ласково погладила её по голове. Она сильно располнела за последние годы, но дородность нисколько её не испортила, скорее, добавила значительности и, возможно, чуточку высокомерия, которого прежде Жанна не замечала.

Как только герцог позволил им уйти из зала, обе, и мадам Ализон, и Жанна, как будто испытывали неловкость. Но стоило за ними закрыться двери в небольшую, уютно обставленную комнатку, где лежали разложенные на сундуке лёгкие доспехи для тренировок, как воспитательница и её воспитанница бросились друг к другу в объятия, разом ломая все неловкости.

– Так ты теперь живёшь в замке? – спросила Жанна, когда мадам Ализон отстранилась, чтобы достать из-за манжета платок, который немедленно вымок от её слёз.

– Живу… С той поры, как мадемуазель Катрин – младшая дочь его светлости – вышла замуж за мессира фон Бадена, мадам герцогиня изволила уехать, а его светлость велел мне перебраться сюда и жить при нём открыто… Я ведь давно при нём… И тот дом в Нанси, помнишь? Тоже им пожалован…

Она всхлипнула.

– Ты меня не осуждай, Жанна. Видно Господу это угодно, коли Он благословил нас пятью детками… И о прощении я каждый день молюсь… И то, что довелось с тобой ещё раз увидаться, может и есть то самое прощение.., уж больно я горевала, когда тебя увезли…

Губы мадам Ализон задрожали, и она расплакалась всласть, а Жанна, в полном недоумении, опустилась на табурет.

Из давнего прошлого само собой всплыло забытое детское воспоминание, как на первые вопросы об отце и матери ей было сказано, что спрашивать о них запрещено. И, каким удобным и простым тогда показалось, предложенное на вопрос «Почему?», пояснение:

– Ты – дитя Божье, – говорила ещё совсем молодая мадемуазель Ализон. – Твой отец – Господь Всемогущий и надо ли желать другого? А я буду любить тебя, как мать…

И она, действительно, была заботлива. И учила молиться истово, старательно, словно замаливала какой-то грех…

Теперь этот грех явился во всей своей очевидности, окрашивая многое из вспомнившегося сейчас совсем в иные цвета, и порождая тысячи догадок и вопросов.

– А Рене? – спросила девушка. – Он кто? Он не похож на простого слугу… Это твой сын? От герцога?

– Что ты! Что ты! – замахала руками Ализон. – Это же и есть зять его светлости! Герцог де Бар, сын королевы Сицилии, тёщи нашего короля, герцогини Анжуйской! Прежде он жил тут воспитанником, а как стал рыцарем, женился на старшей дочери Карла… его светлости, то есть…

Она запнулась и покраснела. А Жанна, стиснув руки и опустив глаза, тихо спросила то главное, о чем теперь уже не спросить не могла.

– А я?.. Кто же я такая?

Мадам Ализон быстро утёрла слёзы и со страхом посмотрела на девушку.

– Не тот я человек, чтобы говорить с тобой об этом.

Она присела перед Жанной и ласково взяла её за руки.

– Нас всех Господь послал в эту жизнь за какой-то надобностью. Кому-то он сразу определяет всё, что положено, а кому-то даёт выбирать… Ты всегда была особенная. И путь себе выбрала особенный. На этом пути Отец наш небесный тебя не оставит, и только Он один доподлинно знает, кто ты такая… А я по-прежнему люблю тебя, как мать, хотя матерью тебе не была никогда.

– А герцог? – тихо спросила Жанна. – Он знает, кто я?

Мадам Ализон встала. Карл никогда не говорил с ней о Жанне, если не считать тех первых лет, когда малышка только подрастала. А потом появился Рене – более знатный, более близкий и более достойный говорить об этой странной девочке, о происхождении которой Ализон могла только догадываться… Она и сейчас, когда по всей округе поползли слухи о Лотарингской Деве, догадывалась, только верить в свои догадки не хотела. Тем более делиться ими с той, которую растила с пелёнок.

– Я тебе только одно скажу, – печально вымолвила женщина. – Свою дочь Карл бы на эту войну не отпустил…

* * *

Клод нервно теребила край своей куртки, не зная, куда деть руки, глаза и саму себя, далеко не такую уверенную, как Жанна. То, что герцог назвал её подругой, а не другом своей гостьи не вызвало никакого удивления – в конце концов, он же сам сказал, что всё знает о Жанне от Рене, а тому прекрасно известно, что Клод не мальчик. Но вот почему Лотарингский владыка так странно на неё смотрит – почти робко, с испугом – девушка понять не могла. И сама страшно оробела, когда Карл, не дойдя до неё пары шагов, вдруг слегка поклонился и предложил ей присесть на обитую мягкой тканью скамью у стены.

– Это слишком большая честь, ваша светлость, – пролепетала Жанна, наконец осмеливаясь поднять на герцога глаза.

Но что-то в его лице сразу подсказало – Карлу очень нужно поговорить с ней, и он не оказывает милость деревенской девушке, а, скорее, просит, если не сказать больше – умоляет. Поэтому Клод послушно прошла к скамье и села. Герцогу же Рене поднёс небольшой стул с низкой спинкой.

– Мне говорили, ты умеешь пророчествовать, – сказал Карл, всё ещё глядя на Жанну так, что она уже не решалась опустить глаза и смотрела в ответ, будто прикованная к герцогу этим взглядом, безо всякой возможности уйти от ответа, или в себя – в привычное, надёжное убежище, где летали феи, разговаривали всезнающие деревья и достаточно было закрыть глаза, чтобы, даже в самый тяжёлый день, почувствовать за спиной крылья.

– Я не умею пророчествовать, ваша светлость. Я могу только предчувствовать.

– В этом есть какая-то разница?

– Пророк говорит: «Я знаю», а я могу сказать только : «Мне кажется».

– Однако, испанский монах, который давно тебя знает, говорит, что ты делаешь вполне конкретные предсказания о том, кто и когда в вашей деревне родится или умрёт. Он лжёт?

– Отец Мигель? – выдохнула Клод, чувствуя, почему-то радостное облегчение. – Нет, ваша светлость, он не может лгать, и говорил чистую правду. Но эти предсказания делаю не я!

– А кто же?

– Возможно, наши феи – в Домреми их всегда было немало. Иногда, деревья – они очень много знают про людей. А иногда я слышу голос в нашем церковном колоколе…

– Ты слышишь голос?

– Голоса. Они возникают внутри меня. Некоторые я узнаю, потому что слышу чаще других, а некоторые возникают так редко, что всякий раз слышатся новыми.

Карл, до сих пор сидевший неподвижно на своем стуле, подался вперёд.

– И, как же это происходит? Расскажи подробнее.

Взгляд его потеплел, словно отпуская Жанну в её привычный мир, чтобы девушке легче было вспомнить, и Клод, наконец-то, отвела глаза, обращая их в прошлую, почти беспечную, жизнь.

– Порой, когда я смотрю на женщину, ожидающую ребёнка, то сначала сама себя спрашиваю: «Интересно, кто у неё родится?». А потом, как-то быстро начинает темнеть в глазах… В такой момент лучше остановиться и переждать, потому что я становлюсь будто слепая. А потом снова вижу эту же женщину, только через несколько лет, и рядом, например, девочку… Эти видения очень живые, настоящие, и, как бы я ни пыталась, я не могу уже представить рядом с этой женщиной мальчика или какую-то другую девочку, потому что всё или исчезает или становится.., даже не знаю.., как вот эта картина на стене. Плоская и не движется… Так я и узнаю, кто в скором времени родится.

– Где же тут голоса?

– Они говорят мне имя будущего ребенка. Но об этом я никогда не рассказываю… Не знаю почему, но чувствую, что не надо этого делать. Как и тогда, когда вижу печать смерти на чьем-то лице. Такие лица делаются похожими на луну, и светятся таким же холодным светом. И мне бывает очень больно… Я слышу, как они умрут – тихо, или в мучениях. Слышу, как будет отрываться от тела их душа.., – Клод сморщилась, потрясла головой. – Это очень плохо, потому что, слушая, я всё переживаю вместе с ними, а потом болею… Но голоса просят, чтобы я рассказывала – не всем, но некоторым – обязательно! Так им дают возможность покаяться и, возможно, что-то изменить в своих предсмертных муках…

Девушка замолчала, возвращаясь к реальности и робко глянула на герцога – не злится ли, не смеётся ли?.. Но Карл слушал очень внимательно, не отрывая взгляда от её лица, и задумчиво тёр рукой подбородок. Притихший за его спиной Рене широко раскрыл глаза и Клод удивилась – её впервые так расспрашивали о её видениях, и впервые воспринимали их настолько всерьёз.

– А когда случился Азенкур, что ты чувствовала? – тихо спросил герцог.

– Боль и удушье, – ответила Клод. – И я не знала, что где-то сражаются, а просто чувствовала, что во Франции происходит что-то страшное…

Она вскинула на Карла глаза и, понимая, что другого такого шанса помочь Жанне у неё не будет, заговорила быстро и страстно, чтобы не перебили, не заставили замолчать:

– Я и теперь чувствую, что надо спешить! До середины поста… Этот срок я не выдумала, но именно до этого времени дофин должен получить помощь! А помощь придёт только с Жанной, потому что она – истинная Дева Лотарингии! И дух её крепок, и тело!.. Вы убедитесь в этом, когда она сядет на коня.., но потом ей надо, как можно скорее, ехать к дофину…

Девушку не перебивали, но она всё равно волновалась, теребила шнурок у ворота, а потом, как будто ища какой-то особенной поддержки, бессознательно вытащила из-за него нательный крестик – немного странный из-за слишком короткой поперечины и непонятной петельки наверху, поэтому редко кому показываемый – но висевший у неё на шее столько, сколько она себя помнила.

– Если хотите, я поклянусь, ваша светлость! Чем скажете, тем и поклянусь.., но Жанна – именно та, которую все ждут! И время её уже пришло!

Клод очень хотелось быть убедительной. Однако, по лицу герцога она вдруг поняла, что тот её совсем не слушает, а только смотрит – опять смотрит этим своим странным, застывшим взглядом – на её руку, зажавшую странный крестик, лишь на мгновение промелькнувший перед его глазами.

– Покажи мне его, – словно охрипнув в одночасье, попросил Карл. – Разве в Домреми дают такие при крещении?

Огорченная Клод выпустила крестик из руки.

– Он всегда был у меня, – сказала она без прежнего воодушевления. – Матушка говорила, что это память о предках, поэтому он не деревянный. Наверное, остался с той поры, когда семейство моего батюшки имело дворянство… И, если крестили меня в Домреми, значит, там такой и дали…

Ей было непонятно, почему в тот момент, когда она заговорила о самом главном, герцог вдруг заинтересовался таким несущественным, таким мелким вопросом – откуда у Клод такой странный крестик?! Она захотела снова вернуть разговор в прежнее русло, но тут Карл повёл себя ещё более странно.

Тяжело, словно был прикован цепями, он оторвал себя от стула и, не столько шагнул, сколько качнулся к девушке…

– Позволь, я рассмотрю…

При этом рука его, протянутая к крестику, тряслась, как в лихорадке, что изрядно напугало Рене, подскочившего, как раз вовремя. Не подоспей он, и Карл, так и не коснувшийся креста, рухнул бы на колени, прямо перед Клод.

– Эй, кто-нибудь! – закричал Рене. – Сюда!!!

Через мгновение управляющий герцога, будто карауливший под дверью, заскочил в зал.

– Вашей светлости плохо?!

– Ерунда…

Всё ещё бледный, но уже переставший дрожать, Карл выпрямился и, указывая на Клод, приказал:

– Отведите … этого мальчика в его комнату… И обращайтесь с ним так, словно это мой сын.

А в ухо Рене, сжав его ладонь, тихо прошептал:

– Идём со мной… Немедленно!

В уже знакомой сокровищнице герцог, словно прошлогодние листья, смёл на пол, несколько свитков, прикрывавших, как выяснилось, искусно скрытый среди каменной резьбы, рычаг. Этим рычагом он открыл неглубокую нишу в стене и вытащил на свет крошечный реликварий, больше похожий на обтянутые кожей и скреплённые между собой половинки очень крупного ореха. Никаких украшений на нём не было, и даже грубый замок, скреплявший эти половинки, нельзя было назвать украшением, потому что представлял он, всего-навсего петлю с протянутой сквозь неё палочкой

– Это то, что я хотел открыть тебе только перед самой смертью, – незнакомым голосом сказал Карл. – Ценнейшая реликвия… Может быть, самая ценная здесь… Но теперь это знак! Знак, чтобы жить… И, видимо, я не зря прожил свои годы… Смотри, Рене… Смотри и осознавай! Если это не Чудо.., если не откровение Божье, то я тогда не знаю, что ещё можно так называть!

Герцог открыл замок, бережно разложил половинки реликвария и протянул их зятю.

Там, внутри, на кусочке тонкого, почти прозрачного холста, лежал странный крестик – точно такой же, как был на шее у Клод.

– Эту реликвию Ги Бульонский, якобы, получил от старца из какой-то Иерусалимской провинции, и никогда никому не рассказывал, что это был за старец, и кому принадлежал этот крест. Но было завещание.., или, скорее, памятка, для всех магистров Ордена… И, хотя время ещё не пришло, ты должен её прочесть именно сейчас!

Со дна открытой ниши Карл взял почти истлевший от замковой сырости, листок пергамента, осторожно, едва касаясь, развернул и, не доверяя драгоценность грубой поверхности стола, поднёс его к глазам Рене на собственных ладонях.

Молодой человек, крайне удивлённый и озадаченный, взял со стола чадящий светильник, пробежал глазами по строчкам, по весьма условному рисунку какого-то надгробия, потом вчитался, цепенея прямо на глазах, и наконец, поднял на герцога глаза, полные, то ли ужаса, то ли благоговения, то ли восторга.

– Этого не может быть!

– Почему же? Мы ждали Чуда, и оно нам явлено, не так ли? Разве не ты убеждал меня, что странная девочка из деревни и есть подлинная Дева? А теперь, когда понял, что Деву из пророчества создали мы, своими руками, а Господь явил много больше, чем просто благословение нашему делу, заявляешь: «Не может быть»! Вот Мигель.., тот давно догадался! Правда, и я глупец, не хотел верить, но – велик Господь! – он позволил мне прозреть…

Карл, уже оправившийся от потрясения и, словно бы помолодевший, так же невесомо и бережно, как открывал, сложил листок, вернул его на место, затем отправил туда же реликварий и потянул за рычаг.

– Нельзя верить в одну только возможность Чуда, Рене, – приговаривал он. – А ведь вся наша вера до сих пор была именно такой. Новый приход Спасителя мы сделали разменной монетой, за которую покупали и продавали истины, без коих этот приход, якобы, невозможен. Причем, истиной сегодня могло быть одно, завтра другое, а в конечном итоге, всё, что нам угодно, потому что «Этого не может быть!». И Слава и Величие давно уже на стороне тех, кто, вроде бы, служит Спасителю, а на деле, как раз и скажет: «Не может быть!», когда Он явится! Но мы с тобой должны понимать.., здесь, среди подлинного духа того, первого прихода, мы не смеем поддаваться сомнениям! Знак явлен. Спасительница пришла. И я исцелен благоговейной дрожью.., и страхом… Да, страхом, если хочешь, но таинство – это не проглоченная облатка – оно всегда пугает, особенно, когда противишься и по привычке хочешь себя убедить, что «Это невозможно!». Да, мне не по себе.., но я готов держать ответ. И готов сделать всё, чтобы вопросы были заданы… И в ноги готов упасть твоей матери, которая, до конца не ведая, что творит, создала Предтечу…

Глаза Карла сверкали, как в лучшие годы его бурной жизни. Герцог действительно выглядел исцелённым, чего нельзя было сказать о потрясенном Рене.

– Мне нужно придти в себя и обдумать.., – пробормотал он, не замечая, что накренившийся светильник в его руке уже потух, а всё ещё горячее масло стекает через край прямо под ноги. – Но в одном вы правы, Карл – Чудо свершилось.

– И мы при нём присутствуем, – подхватил герцог. – Не читаем о нём, не слушаем проповеди, а видим собственными глазами! Ты это осознаёшь?

– С трудом.

– А я – со счастьем! И знаю, как должен помочь…

– Как же?

– Я сделаю то, что не делал никто и никогда! Я произведу Жанну в рыцари! Уравняю её с нашими принцами и князьями полным обрядом посвящения, чтобы не могли уже смотреть свысока. А на равных, глаза в глаза, они, может быть, лучше разглядят и ту, что будет рядом…

* * *

Посмотреть на то, как Жанна умеет управляться с конём, с копьём и с луком, был приглашен весь герцогский двор. На поле, где в праздничные дни устраивались рыцарские турниры, вычистили весь снег, поставили кольца, барьер и большую мишень, вынесли заградительные щиты, кресло для герцога и ещё одно, такое же, на которое Карл, приводя всех в изумление, усадил деревенского мальчишку, приехавшего с Девой.

– Посмотрите, он, словно помолодел, – шептались придворные, указывая друг другу на Карла.

– Дева вылечила его…

– Выходит, она настоящая?!

– Конечно! Вспомните, как она разговаривала с его светлостью…

– А посмотрите, как сидит в седле…

– Кто скажет, что эта девушка из деревни…

– А мальчишка? Уж он-то точно деревенский, но почему-то герцог и его отмечает вниманием…

– Дева взяла его в спутники.., этого довольно…

– Главное, что слухи оказались правдой, господа – Дева явилась, как и было предсказано…

– И, всё-таки, это странно…

– Тсс! Детали нас не касаются. Видите, его светлость полагает, что пророчество исполнилось…

– Значит, Франция будет спасена?

– Не загадывайте так далеко. Вот будет спасена, тогда и поговорим… Делайте, как его светлость – он доволен, и вы будьте довольны…

Карл бесстрастно следил за волнением голов, склоняющихся то в одну сторону, то в другую, и отлично представлял, о чём могли шептаться сейчас его подданные, особенно, учитывая то, как ловко Жанна пробросила копьё сквозь кольца, послала, одну за другой, несколько стрел в центр мишени и, проскакав несколько раз по полю, безошибочно поразила подвешенные болванки, сначала копьем, а затем и мечом.

– Превосходно.., – бормотал герцог, переводя взгляд с изумлённых, впервые не скрывающих того, что чувствуют, лиц своих придворных, на лицо Клод, сидевшей в соседнем кресле с тихим достоинством. – Просто прекрасно… Дева-воин.., она способна отстоять не только дофина…

С откровенным удовольствием и улыбкой, давно не никем у него не виденной, он встал, после того, как Жанна склонила копьёе перед его креслом, и громко оповестил, что желает устроить турнир в честь Девы, с Божьей помощью исцелившей его от недуга, которая – в чём он теперь нисколько не сомневается – и может, и должна помочь королю Франции в его борьбе. Весь двор облегчённо зааплодировал этому официальному повелению признавать и верить, потому что странная девушка, которая только что представила себя не хуже какого-нибудь рыцаря, казалась им, всё-таки слишком странной. Даже теперь, когда её почтили таким высочайшим знаком уважения, как турнир в её честь, она стояла возле коня так, словно происходящее её едва касалось, и была, как будто, даже не очень довольна. Однако, герцог приказал.., герцог поверил и, значит, странности эти нужно принять… Насмешники припрятали остроты до лучших времён, а все остальные отбросили в сторону сомнения, справедливо полагая, что, даже в случае неудачи с этой девушкой, за веру их никто уже не осудит. И только Клод испуганно вскинула на Карла глаза.

– Но мы должны спешить, ваша светлость…

– И вы поспешите, – доверительно шепнул ей герцог. – Как только я завершу ритуал посвящения Жанны в рыцари, вас довезут до Вокулёра, и, если хочешь, со всеми возможными почестями.

Клод растерялась. Беспокойство, начавшееся ещё в пути, не отпускало её и теперь, после благополучного прибытия в замок. Что послужило ему причиной понять было сложно. И странное поведение герцога, и внезапная какая-то потерянная печаль Жанны, сразу бросившаяся в глаза, озадачивали одинаково. А хуже всего удручала собственная, сидевшая глубоко внутри, убеждённость в том, что они зря приехали в этот замок, где для Клод всё было слишком непонятно.

– Нам не нужны почести, – проговорила она, опуская глаза и пытаясь представить на месте герцога господина Арка, перед которым уже научилась не робеть.

– Значит, эскорт будет незаметен, – с усмешкой ответил Карл. – Но он будет, дитя моё, даже не противьтесь. Я готов собрать всё своё войско для вашей защиты, потому что нет на моей земле ничего более ценного.

– Тогда, дайте ваше войско Жанне, – всё ещё не поднимая глаз, сказала Клод, чувствуя себя несправедливо дерзкой по отношению к герцогу – он, хоть и задерживал, но определённо был на их стороне, и гневить его не следовало.

Но Карл и не прогневался.

– До чего наивно, – сказал он так ласково, словно собирался погладить девушку по голове. – Сколь счастлива ты в своём неведении… Но беда в том, что провести войско по территориям герцога Бургундского, не поставив его в известность о цели похода, я не могу. Как не имею права пройтись по его землям безо всякого оповещеёния. Герцог определённо преградит мне путь и будет мешать. А когда узнает о том, кого, куда и зачем сопровождает моё войско, силы его удвоятся… Что, впрочем, и понятно – на месте Филиппа, я бы тоже костьми лёг на пути Лотарингской Девы… Нет, дитя, единственное, что я могу сделать для вашей защиты, это снарядить охрану до границы. А дальше – увы – даже коменданту Вокулёра я не смогу приказать встретить вас, как полагается.

Клод робко и немного удивленно посмотрела на герцога, но ему показалось, что смотрит она с жалостью.

– Да, да.., – он опустил голову. – У власти много недостатков. И один из тяжелейших – знание тех правил, которые должно соблюдать. Они, как власяница, надетая на совесть. Снять нельзя, потому что это тоже правило, но носить неудобно. И самый лёгкий выход – удалить совесть подальше, чтобы не раздражала даже напоминанием о себе… Когда-то я получил в безраздельное владение эти земли, этих подданных и право карать и миловать. Хорошо усвоил правила, по которым всё это делается, но ещё лучше научился не чувствовать неудобную власяницу власти. Не я первый, не я последний… Однако сейчас, с вашим приходом, неудобство новых ощущений уже не кажется мне истязающей веригой. Скорее, наоборот – обузой представляется то, чем я нагрузил себя против правил… Но, если Жанну я могу уберечь вооружёнными людьми, которые, хоть тайно, хоть явно, будут сопровождать вас в пути, то для тебя у меня есть только понимание.

Карл беспомощно развёл руки в стороны, словно демонстрируя развернутыми к девушке пустыми ладонями то, что у него, действительно, ничего больше нет.

– Не самая крепкая защита в наши дни. Но, понимая тебя, я могу дать совет, последовав которому, ты, возможно, получишь, хоть какой-то, щит, моя дорогая, и первые же шаги там, куда приведёт тебя Жанна, не нанесут серьёзных ран твоему восприятию этого мира.

– Вы полагаете, мы сможем разочароваться в чём-то и не доведём своё дело до конца? – спросила Клод. – Думаете, мы можем отступить? С такой-то ношей?

Герцог покачал головой и прикрыл глаза, чтобы не выплеснулось наружу то, что он действительно думал.

– Нет, девочка, вы не отступите, я уверен. Но милых, деревенских соседей, открыто смотрящих вам в лицо, там не будет. Вы окажетесь в месте, которое власть превратила в пчелиный улей, источающий мёд и жалящий больно и во множестве раз. Вы окажетесь при королевском дворе, Клод, где понимание заменено лицемерием, сочувствие – презрением, а любовь к ближнему – выгодой. Приготовь себя к тому, что не увидишь измученных власяницами правил совестливых душ, но обязательно столкнёшься с откровенным расчётом и предательством. Появление Жанны разбередит этот улей, как приход пасечника. Поэтому, чтобы укусы не стали смертельными, не раскрывайся ни перед кем, пока не будешь точно знать, что это необходимо… Ты поняла меня, Клод?

Девушка послушно кивнула. Но, видя, что герцог ждёт от неё каких-то слов, отважилась на вопрос:

– Почему вы предупреждаете меня? Ведь кусать будут Жанну.

– Потому что я знаю, чем она защищена, – ответил Карл, перед глазами которого невольно всплыло высокомерно-красивое лицо Луи Орлеанского. – У тебя такой защиты не будет.