Ночь

Господин Экуй, запертый сгоряча в одном из подвальных казематов замка, не слишком удивился, когда, среди ночи, его дверь вдруг стали отпирать. И не удивился совсем, увидев на пороге господина де Пуланжи.

– Идёмте за мной, сударь, – прозвучал короткий приказ.

Со стражниками Пуланжи даже не разговаривал и, судя по тому, что следом за узником они не пошли, господина Экуя из темницы выпускали.

Однако, поднявшись наверх, Пуланжи повернул, почему-то, на женскую половину.

– Куда мы идём? – спросил Экуй.

– К госпоже комендантше.

– Мадам Аларде не спит в такое время?

– Сегодня никто не спит, если прислушаетесь.

И действительно, откуда-то из недр замка донеслось, приглушённое стенами рычание господина коменданта.

– Он все ещё мучается?

– Ужасно. После вашего лекарства дубовые полоскания прежнего цирюльника кажутся ему монастырской водичкой… Господин де Бодрикур пребывает в ярости, но гордость и досада не позволяют второй раз просить вас об исцелении.

– Поэтому мы идём к мадам Аларде?

– Тсс! – Пуланжи приложил палец к губам. – Уже пришли.

Он осторожно постучал в дверь, перед которой они остановились и, когда пожилая фрейлина комендантши им открыла, с поклоном проскользнул внутрь, увлекая за собой Экуя.

– Ах, наконец-то! Пришли! – донеслось до них из спальных покоев, и хозяйка замка, не стесняясь домашнего чепца и ночной сорочки под распахнутой накидкой, выскочила навстречу, вытирая платком глаза, полные слёз, то ли от жалости, то ли от бессонницы.

Мадам Аларде де Шамбле, ещё лет пять назад, была женой Жана де Манувилля, но, овдовев, не стала долго ломаться, когда ей сделал предложение господин де Бодрикур – давний знакомец мужа, навещавший их не раз, и не два, и представлявшийся человеком не чужим. Состояние за вдовой числилось немалое, а жених прочно сидел в своём комендантском замке, что в эти непонятные времена, несомненно, дорогого стоило, поэтому, объединив всё это, супруги, по мере сил, жили счастливо уже четыре года. Нарушали счастье только болезненные приступы господина де Бодрикура, которые совершенно выводили мадам из себя. Поэтому, вернувшись утром из церкви и услышав раздражённые крики мужа, комендантша сразу велела послать за Экуем с его лекарством, однако, в ответ услышала:

– Цирюльник арестован по указанию его милости, госпожа. Говорят, он отказывается давать своё снадобье.

Слегка озадаченная мадам Аларде по первости, решила не вмешиваться. Но прошёл день, спустилась ночь – стоны супруга и безумные крики на всех, кто попадался под руку, не стихали. А тут ещё и любезный во всех отношениях господин де Пуланжи, вызванный ею для объяснений, доложил, что никакие другие средства господину коменданту не помогают, а то единственное, которое могло бы помочь, он не получил из-за собственного упрямства. Из-за него же, кстати, был посажен под замок и господин Экуй, который…

– Впрочем, я не могу опускаться до пересудов, – с поклоном завершил доклад Пуланжи. – Если вашей милости будет угодно вызволить господина цирюльника, я готов его привести. Если же нет, попробуйте уговорить вашего мужа принять дубовую настойку для полоскания.

Мадам Аларде между покорностью и покоем выбирала недолго.

– Мне наплевать на то, что сделал цирюльник. Немедленно приведите его ко мне, иначе, у меня тоже сделается припадок!

Поэтому, едва Экуя привели, она выскочила навстречу, приветствуя его, как спасителя.

– Дайте мне ваше чудесное снадобье, сударь! Я сама отнесу его мужу и упрошу, чтобы вас помиловали, какое бы ужасное злодейство вы ни совершили!

– Увы, госпожа, – покорно поклонился Экуй, – я готов отдать лекарство, а потом вернуться в свою тюрьму и просидеть там столько, сколько понадобится, лишь бы вы упросили мужа принять и выслушать с должным вниманием ту девушку, которую он утром повелел выгнать из города.

– Какую девушку? – не сразу поняла комендантша.

– Я говорил вам, мадам, – потупившись, шепнул Пуланжи, – это та, что просится к дофину.

– Ах, эта?!

Госпожа Аларде скомкала платок в кулаке и, растопырив локти в стороны, упёрлась руками в бока.

– Так вот из-за чего весь шум… Ну, вот что, господа – вы, – она повернулась к Экую, – немедленно даёте мне своё лекарство и в тюрьму можете не возвращаться. А вы, Полишон, – поворот в сторону Пуланжи, – сейчас же доложите господину коменданту, что я желаю с ним увидеться! Мне есть, что ему сказать! И, даже если эту вашу девушку уже выгнали из города, клянусь, утром его милость поедет её разыскивать лично!

Пуланжи, еле заметно, кивнул Экую, словно говоря: «Делайте, как она велит», а затем поспешно удалился.

Проводив его глазами, Экуй полез за пазуху, за пузырьком, полученным от Рене.

– Так вот почему мой муж до сих пор так мается, – усмехнулась мадам Аларде. – Уверена, после ареста, он велел перерыть все ваши вещи, но не нашёл ничего и разозлился ещё больше… Хотя, странно, что он не приказал обыскать и вас.

– Я бы разбил пузырёк, госпожа, и, видимо, господин де Бодрикур об этом догадывался.

– Вот как?

Мадам Аларде с любопытством посмотрела Экую в лицо.

– Вы принимаете такое горячее участие в судьбе этой девушки?

– Я верю в Бога, мадам, – ответил Экуй, и комендантша, почему-то, смутилась.

– Так она на самом деле.., то есть, вы полагаете, что эта девушка та, за кого себя выдаёт?

– Не знаю, ваша милость. Но, уверен, не мы, простые люди должны судить об этом. А те, кто должен судить – те не имеют права отмахиваться…

Комендантша понимающе кивнула.

– Давайте лекарство, – сказала она, протягивая руку. – Можете не волноваться, своё обещание я выполню.

И, кликнув слугу с факелом, величественно вышла из покоев.

Через полчаса, нависая над уставшим супругом и, для убедительности, тыча ему в грудь пальцем, мадам Аларде свирепо выговаривала:

– Вы, что же, сударь, совсем разума лишились?! Поможет эта девушка дофину или нет – не ваше дело! Но, отправив её в Шинон, вы очень угодите его тёще! У мадам герцогини, если помните, служит моя свояченица, и она не раз писала мне о величайшем интересе её светлости ко всяким целителям, предсказателям и прочим схоластам и алхимикам! Об этой девушке и так уже говорит вся Лотарингия, и сам герцог посылал за ней! Но она, Божьей милостью, именно вас просит отправить её ко двору, словно говорит: «Я ваша удача!». И, что же вы?! Вы упрямитесь и мешаете сами себе так, что никаких врагов не надо!

– Умоляю вас, мадам, – вяло отбивался де Бодрикур, – я видел эту девицу! Обычная крестьянка… Только, может быть, немного странная…

– Так при дворе таких и привечают! – воскликнула комендантша. – Ваши зубы следует вырвать, чтобы не болели так сильно и не давили на мозг! Немедленно извольте послать за девушкой! И пускай завтра же едет к дофину с письмом, написанным лично, вашею же рукой!

– Хорошо, хорошо, – поник в кресле де Бодрикур. – Я пошлю за ней и отправлю.., только, умоляю, утром, а не теперь. Теперь, давайте спать, дорогая. Я так вымотался за день, словно побывал в сражении.

Мадам Аларде выпрямилась.

– Сражение я вам обещаю завтра, если не сделаете того, что должны. А пока.., – подумав, она впервые за день позволила себе улыбнуться, – пока нам всем действительно, лучше поспать…

Утро

– Коле де Вьенн к вашей милости!

Громогласный слуга заставил, было, господина де Бодрикура поморщиться. Но имя, произнесённое им, буквально вытолкнуло коменданта из постели.

– Что такое?! Королевский гонец?! Скажи, что приму незамедлительно! Да кликни камердинера, пускай несёт одеваться…

«Что еще такое? Королевский посланник! – соображал рыцарь, путаясь в рукавах и дёргая их так, что трещали швы. – Чёрт бы побрал мою супругу! Накаркала! Мессир де Вьенн просто так не приезжает, а учитывая, как плохи дела нашего короля, добрых вестей от него ждать не приходится… Или это от герцогини? Прослышала-таки про девку! Ах, надо было слушать жену и послать за этой пророчицей ещё ночью!..».

Не дошнуровав камзола, господин комендант выскочил из своих покоев так, словно его выкинуло пращёй. Оруженосцу быстро приказал:

– Сейчас же беги в город, да скажи этой.., как там её.., Деве этой, что я готов её выслушать. Пускай немедленно идёт в замок, прямо с тобой, если ещё не ушла… А если ушла – ищи, и, как найдёшь, сразу сюда!

– Слушаюсь, ваша милость.

– Да смотри, не тащи её через двор у всех на виду! Веди тихо, через конюшни… Чёрт её знает, кто она такая.., чтобы потом дураком не выглядеть…

– Понимаю.

– Ну и молодец!

Господин де Бодрикур стряхнул с камзола какие-то крошки, приосанился и вышел в зал, где, стоя возле растопленного камина, его ожидал мессир де Вьенн.

– Что же вы стоите, сударь?! – почти пропел де Бодрикур. – С такой-то дороги! – И громко крикнул: – Эй, кто-нибудь! Принесите кресло к камину!

Он хотел тут же предложить и какое-нибудь угощение, но, увидев выражение лица королевского посланника, осёкся и замер.

– Что случилось?

Коле де Вьенн, не отрывая глаз от пламени в камине, тихо и медленно проговорил:

– Наши войска потерпели поражение под Орлеаном. Разгромное поражение, мессир де Бодрикур. И мне поручено передать вам, чтобы укрепления Вокулёра были приведены в полную готовность – мало ли что взбредёт в голову бургундцам…

– Поражение.., – прошептал потрясенный комендант. – От кого?.. Тальбот?

– Если бы.., – де Вьенн отбросил на сундук у стены дорожные перчатки. – Фастолф! Эта пивная бочка! Наше подкрепление напоролось на его селёдочный обоз. Начали обстрел, но шотландцы самовольно перешли в наступление, а там лучники, и … всё!

Он обречённо махнул рукой, опускаясь, наконец, в кресло, которое терпеливый слуга, появившийся сразу после приказания коменданта, так и держал за его спиной.

– Всё?.. – еле слышно переспросил де Бодрикур. – А что же теперь?

– Теперь? – Королевский посланник с тоской посмотрел на каминную решетку. – Теперь нас может спасти только чудо.

– Чудо? – растягивая слоги, протянул де Бодрикур, – Господь всемогущий…

«Ах, я идиот! – пронеслось у него в голове. – Права была мадам Аларде, надо, надо рвать, к чёртовой матери, все зубы, чтобы лучше соображать! Чудо!.. Свершившееся пророчество!.. И прямо у меня под носом! А ведь Пуланжи, этот Полишон, раньше меня догадался!.. Вот, чтоб ему, дураку, ещё в мае-то сообразить… Позвольте.., а ведь он тогда говорил про какие-то сроки, которые эта девица, якобы, называла… «до середины поста никаких сражений, иначе случится беда…»! Боже! Боже!!! Прости мне мою глупость!..».

– Сударь, – выпалил комендант, словно желая наверстать упущенное, – известно ли вам пророчество о Лотарингской Деве, которую Господь, якобы, призовёт, чтобы спасти некую гибнущую страну?

Коле де Вьенн, с живейшим интересом, повернулся к де Бодрикуру.

– А что такое?

– Ну-у, я тут… Представляете, только сегодня утром приказал за ней послать.., как чувствовал… У меня тут, видите ли, объявилась девушка… Все считают её той самой Лотарингской Девой, и я подумал, не испытать ли её, а потом отправить к дофину…

Королевский посланник смотрел, не мигая, широко раскрытыми глазами, и господин комендант смутился, на мгновение поддавшись вчерашним сомнениям. Но лекарство и внушение, поданные ночью мадам Аларде, сделали своё дело – сегодня мозг де Бодрикура был ясен, как никогда. Поэтому, прочистив горло, он договорил твёрдо и уверенно:

– С минуты на минуту должен явиться мой слуга, либо с этой девушкой, либо с известием о том, где её можно отыскать.

– Какая чудесная новость, мессир, – с неподдельным облегчением выдохнул де Вьенн. – Если испытание, затеянное вами, пройдёт успешно, подобная весть крайне воодушевит королевский двор! Вы позволите мне присутствовать при разговоре?

– Конечно, сударь! Я сам хотел вас об этом просить! А теперь.., позвольте всё же, распорядиться об угощении?

Коле де Вьенн кивнул, думая о том, как отлично всё само собой устроилось.

Он не воспринял всерьёз всё, сказанное комендантом, но рад был уже тому, что не придёется тратить драгоценное время на всякого рода дипломатию и, тем более, прибегать к помощи каминной решетки. Осталось только изобразить, хоть какой-то ритуал проверки, и можно отправляться обратно вместе с очередной пророчицей, целительницей, или, кем она там ещё себя выставляет… Последнее время их столько слетелось ко двору, что и не разобрать, кто и зачем явился. Но мадам Иоланда приказала, поэтому всё дальнейшее не его ума дело. Надо – привезёт. А пока, почему бы, в самом деле, и не откушать. Тем более, что последние печальные события начисто лишили его аппетита, и сутки он скакал, не притронувшись даже к той скудной снеди, которую наспех собрал в Шиноне.

Де Вьенн блаженно вытянул ноги к огню, предоставив коменданту отдавать необходимые указания слугам. А тот, как раз и сославшись на их необходимость, велел стоящему в зале слуге принести вина и быстро скрылся за дверью, ведущей на жилую половину.

Он хотел немедленно послать за Жанной кого-нибудь ещё, но очень кстати заметил торопливо идущего к нему от чёрной башенной лестницы оруженосца.

– Что?!!! – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, накинулся на посланника де Бодрикур.

– Она здесь, сударь! Пришла сама! Рано утром! Говорит, что какая-то беда уже случилась, и если господину коменданту, то есть, вам, этого мало, то она не станет дожидаться, когда вы её призовете, и войдёт без приглашения!

– Что она говорит?.. – оторопел рыцарь. Но тут же замахал на слугу руками: – Веди, веди её, скорее!!! Да пусть не проболтается, что вчера я её прогонял… А потом беги к мадам Аларде, да передай, чтобы не спускалась! Будет спрашивать, что, да почему, говори, что всё отличным образом устроилось, и сейчас у меня государственные дела с господином де Вьенн!

День

Жанна вошла в зал безо всякого смущения, с видом, скорее, сердитым. Она не косилась на стены, с развешанными щитами, оружием и охотничьими трофеями; не подбирала испуганно юбку, словно боясь занять слишком много места и, нарушить собой окружающее великолепие. И, когда встала перед господином де Бодрикуром, не опустила глаза, как сделала бы любая другая крестьянка, а посмотрела с вызовом, даже, как показалось господину коменданту, слегка вскинула голову. Такое появление крайне изумило и озадачило королевского посланника де Вьенна, но сам Бодрикур, ещё не отделавшийся до конца от чувства, что Жанна лишь досадное обременение его каждодневных забот, быстро сообразил, что приехала-то она от Карла Лотарингского, а там замок – ого-го – не чета здешнему. Так что, эта крестьянка по залам нагулялась – не смутишь.

На всякий случай, он напустил на себя побольше надменности – в конце концов, каждому своё – и приготовился сказать что-то вроде: «Так это ты…», или «Чего тебе от меня нужно?..». Но Жанна его опередила.

– А ведь я предупреждала вас, сударь! – звонко воскликнула она, не кланяясь и не приветствуя, как будто сама стояла перед вассалами. – Я говорила, что случится беда, если вы не поторопитесь отправить меня к дофину! И вот, беда случилась, не так ли?!

Удивлённый Бодрикур, сразу утративший половину своей надменности, беспомощно повернулся к де Вьенну.

Тот встал.

– Почему ты думаешь, что случилась какая-то беда?

Жанна окинула взглядом камзол с королевским гербом на груди, дорожный плащ, сапоги, и дерзко заявила:

– Если ничего не случилось, зачем здесь вы, сударь?

Она бы, конечно, могла рассказать про то, как ночью, подъезжая к городу, Клод вдруг расплакалась, горько-прегорько. Что эти слёзы напугали даже дядюшку Лассара, не говоря уже про саму Жанну. Что причины своих слёз Клод объяснить не сумела, и только выговорила, размазывая их по щекам, что случилось, видимо, что-то плохое, потому что внутри у неё всё болит, и тоска такая, будто никакого счастья в жизни больше не будет. А потом, указывая на башни Вокулёра, которые на фоне светлеющего неба, казались совсем чёрными, попросила Жанну ничего больше не бояться и идти к коменданту, не дожидаясь, когда его уговорят согласиться на встречу с ней.

– Я пойду, – пообещала тогда Жанна. И добавила, почти обреченно:– Если беда действительно случилась, двери замка сами передо мной раскроются…

Для неё слова и слезы Клод были неопровержимой истиной, которую ничем другим больше не надо доказывать. Но здесь, перед этими двумя мужчинами, один из которых дважды прогонял её и, даже сейчас, вполне может попытаться выгнать снова, говорить о Клод не хотелось. Поэтому, чтобы не солгать ни в чём, но ответить всё-таки на вопрос королевского посланника, Жанна пояснила:

– Моя душа больна со вчерашнего дня. И так бывало всякий раз, когда у Франции появлялся повод для скорби… Утешьте меня, если я не права, но только не лгите! Или отправьте поскорее к дофину, чтобы не случилось новых бед.

Коле де Вьенн и Бодрикур переглянулись.

– Ты права, – не солгал посланник. – И, если хочешь слов правды, честно скажу – я поражён. И речью твоей, и даром провидения. Кто ты такая?

Жанна еле заметно вздохнула. Ритуал посвящения в рыцари, проведенный Карлом Лотарингским, сделал лёгким ответ на этот вопрос.

– Я – Жанна. Жила в Шато д'Иль, что в окрестностях Домреми, в доме Жака Арка и его жены мадам Изабо. Я и дольше жила бы там, вполне довольная тем, что имею, но голос Божий прозвучал в моём сердце приказом идти и помочь дофину надеть корону французских королей, как и подобает истинному наследнику – в Реймсе, со священным елеем и двенадцатью пэрами, в присутствии французской знати, клянущейся ему в верности. Вот поэтому я здесь, поэтому надела мужскую одежду, не приличную моему естеству, и поэтому готова надеть даже латы…

Коле де Вьенн почувствовал, как его рука, держащая кубок с вином, мелко дрожит. «Что за чёрт? – подумалось ему, – я, что, волнуюсь?».

– Для крестьянки ты слишком хорошо осведомлена о том, как проходят коронации, – сказал он вслух.

Голос в середине фразы тоже почему-то дрогнул, и глаза, сами собой, забегали по углам, смущённые прямым взглядом этой странной девушки.

– Я училась, – прозвучал ответ.

– Училась.., – фыркнул Бодрикур, – это в деревне-то!

Он был уверен, что сомнения – необходимая составляющая любой проверки, и ждал, что королевский посланник посмеётся вместе с ним. Но взгляд девушки обернулся на коменданта, и смех застрял у него в горле.

– Разве в деревне нечему учиться? Или там нет Бога, который определяет степень учёности каждого, даруя ему желание или нежелание узнавать что-то новое?

Бодрикур смутился. В глубине души, людей учёных он побаивался, а потому презирал. Но сейчас, вдруг вспомнилось, почему-то, как в юности, воспитываясь при герцоге де Бар, он впервые смог сложить написанные значки в слово и изумился так, будто волшебник из сказки сотворил на его глазах настоящее чудо! А ещё вспомнилось, как старая герцогиня читала им, мальчикам-пажам, старинные легенды о жизни святых, и, как они слушали, разинув рты, утопая в мудрёных названиях стран, где растут, никогда ими не виданные, деревья с гигантскими листьями, свисающими прямо из макушки ствола, где бродят горбатые кони с двумя пальцами на ногах, и где никогда не бывает ни зимы, ни снега… Как ему тогда мечталось! Как нетерпеливо ожидался тот час, когда герцогиня снова откроет книгу – это маленькое оконце в другой мир… И как быстро всё это стало ненужным за войной и последующими комендантскими заботами…

– Я только хотел сказать, что в деревне учиться особенно не у кого.., – забормотал, невольно оправдываясь, Бодрикур. – И потом.., его величеству нужны воины, а не учёные…

– Дофину нужно, прежде всего, Божье благословение. И я принесу его, потому что точно знаю – Господь хочет, чтобы только дофин стал королём.

Коле де Вьенн тихо, как в церкви, поставил кубок на стол.

– Сядь, Жанна, – сказал он. – Сядь и расскажи нам с господином де Бодрикуром, как ты услышала Господа. Являлся ли он тебе или это был просто голос? И какой это был голос? И почему ты решила, что это именно Господь, а не искушающий тебя нечистый дух?

Жанна посмотрела ему в лицо и села.

Перед глазами её качнулась голубая ленточка, привязанная на Дереве Фей выше всех других…

Именно тогда она поняла, что без подобных вопросов не обойтись и, будучи у Карла Лотарингского, на прощальном пиру, после того, как герцог подарил ей коня со всем необходимым снаряжением, улучила минуту, чтобы спросить у Рене, достаточно ли убедительным станет её рассказ о внезапном озарении тогда, возле оврага?

– Меня бы такое убедило, – сказал молодой человек. – И Карла убедило бы тоже. Но там, куда ты отправишься, мало кто поверит в подобное. Люди перестали слышать Бога внутри себя, и голоса извне убеждают их сильнее, так что, придётся тебе самой решать, какие приводить доводы. Но я не сомневаюсь – ты найдёшь…

И Жанна много думала с тех пор.

Отец Мигель и Клод – вот два голоса извне, про которые она могла сказать: «Им верю». Да еще вокулёрский церковный колокол, чей голос словно оградил её ото всего лишнего в тот памятный, отчаянный день, когда она, ранним утром, полезла по ветвям, выше и выше, с голубой ленточкой в руках… Оградил.., и возвысил тот миг, когда она, наконец без боязни, прижалась к старому стволу всем телом, всей душой, слушая и понимая, потому что Дереву Фей не требовалось ничего объяснять про озарение – оно первым почувствовало и сказало: «Ты готова»…

– Я слышала сначала звон колокола, – сказала Жанна, не опуская взгляда перед королевским посланником. – Сначала только звон.., а потом голос. Он был похож на сноп света, внезапно падающий с небес, и в нём было всё – и доброта, и забота, и скорбь по неправедно обиженным. Я не назову вам слов. Но разве нужны они, когда глаза наполняются слезами, а сердце – болью за человека, которого никогда не видела? Чувствуют ли люди, стоящие сейчас возле дофина, то же самое? Не знаю. Но Господь, стоящий над ним, вложил в меня свои чувства, которые нашему принцу необходимо знать, чтобы совсем не пасть духом и продолжать сражаться.

Коле де Вьенн подался вперёд.

– Если ты, прямо сейчас, объяснишь мне, почему Господь выбрал именно тебя, я сам отвезу тебя ко двору, и сам буду хлопотать перед королем, чтобы тебя приняли!

Спокойный голос Жанны не выдержал даже паузы.

– Я умею стрелять из лука и управляться с мечом. Я езжу верхом, как воин, потому что, не зная для чего, училась этому с детства, хотя считала, что всего лишь играю. Но зато теперь, если дофин того пожелает, я смогу выехать даже на поле боя, чтобы делом подтвердить волю Господа.

Кадык на шее королевского посланника тяжело дернулся. Он молчал, не отрывая глаз от лица Жанны. Мелкая дрожь в руках передалась всему телу, но теперь де Вьенн не задавался вопросом, волнуется ли он. То ли азарт, то ли предчувствие чего-то великого, что творится с ним и вокруг него, сотрясали его изнутри, побуждая к действиям немедленным, активным и, может быть, впервые за последнее время, к действиям, имеющим достойную цель!

– Я сам отвезу тебя! – завил он, и громко хлопнул рукой по столу. – Люди, которые прибыли со мной, пускай отдохнут, а мы отправимся сразу, как только господин комендант отыщет людей, готовых нас сопровождать!

Де Бодрикур, словно проснувшись ото сна, мелко и часто закивал.

– Конечно, конечно… Люди будут.., то есть, уже есть – не сомневаюсь… Я и письмо его величеству напишу…

Он вдруг осёкся, вспомнив слова жены об упускаемых возможностях, произнесённые ночью, и на мгновение затих. Нет, нет, он ничего не упустит, вот только… «Господи! Как мне помолиться, чтобы ты поверил – не ради выгоды и наград я хочу помочь этой девушке?! Сам не знаю, что со мной происходит?.. Стыд.., почтение.., надежда… Я же клялся, принимая рыцарские обеты, и они вдруг вспомнились – осмысленные, как никогда прежде… И вся жизнь, служение этой стране, вдруг приблизились, вошли в меня неудобным и непривычным чем-то, от чего на всей душе словно чище стало… Прости, Господи! Ни капли вина, ни крохи мяса… Не то, конечно. Но зато от души и от сердца…».

– И люди для сопровождения найдутся, и провизию соберём, – повторил он, уже не путаясь в словах. – Лишь бы там, при дворе, никто не стал чинить препятствия.

Недавние упрямые отказы принять Жанну заставили де Бодрикура при этих словах покраснеть, но продолжил он уверенно, со знанием дела:

– Нам здесь обязательно нужно провести, хоть какой-то, ритуал проверки, чтобы ни тени сомнения не было даже в тех слухах, которые, наверняка, долетят до Шинона быстрее, чем вы доедете.

– Проверка? – изумилась Жанна. – Господь всемогущий, какая же ещё проверка вам нужна?

– Нет, нет, он прав, – поддержал коменданта де Вьенн. – Ты не знаешь двор, Жанна. Там всего лишь люди, но люди, стоящие возле власти и даже имеющие на неё влияние. Кто-то, несомненно, будет рад тебе, как последней надежде. Но кто-то.., – перед глазами королевского посланника всплыло настороженное лицо Ла Тремуя, – кто-то обязательно сочтёт тебя опасной.

– Почему?!

– Потому что это политика. И веру, и надежду, и саму любовь она принимает только как слуг. В качестве чувств господствующих они ей не нужны.

– Хорошо, – Жанна тоже встала, – что я должна сделать?

Де Вьенн вопросительно взглянул на Бодрикура.

– Отряд сопровождения соберётся не раньше утра, – прикинул комендант. – Сегодня вечером всё и проведём. Я приду к тебе в дом, Жанна… Кстати, где ты живёшь?

– У каретника Ле Руайе.

– Значит, к нему.., в сопровождении отца Фурнье, который знает, что нужно делать.

– Как глупо, – прошептала Жанна. – С первых же шагов такое лицемерие.

– Это не лицемерие.

Комендант, который вдруг почувствовал себя так, словно вновь руководит обороной города, окинул девушку взглядом с головы до пят.

– Ты же надела мужскую одежду, хотя сама только что говорила, что это против твоего естества. Вот и наши с кюре дела считай такой же одеждой. Ты, что думаешь, за городскими стенами тебе везде будут рады так же, как и тут? Нет! Мессир де Вьенн не пугал тебя, когда говорил о людях при дворе, – он предупреждал, потому что хорошо их знает. Да и я уверен, обязательно найдётся кто-то, кто захочет тебя оклеветать…

Господин де Бодрикур нахмурился и опустил, было, голову. Но, когда снова заговорил, вскинул её, почти с вызовом.

– Я дважды тебя прогонял и достаточно решительно. А тут вдруг, бац! и не просто принял, а ещё и выполнил все требования – далеко небезобидные, кстати – да ещё и после одной только короткой беседы… Думаешь, те кому ты не нужна возле короля, назовут это Божьим вразумлением? И не надейся! Только колдовством и дьявольскими кознями! Но, если провести обряд.., если позвать свидетелей – а в них недостатка и так не будет – и заручиться церковным вердиктом, хотя бы о том, что ты не от нечистого… О-о! Тогда обвинить тебя в ереси и колдовстве будет трудно. По крайней мере, тем, кто стоит возле короля…

Господин де Бодрикур перевел дух. Он уже и не помнил, когда бы ещё говорил так долго и так складно. И, хотя, в глубине души, вполне честно признавал, что другого такого случая может никогда и не быть, всё же остался доволен, и своей речью, и, что важно, её доводами. Жанну они, похоже, убедили, потому что возражать дальше она явно не собиралась, но и уходить не спешила, хотя, по мнению коменданта, должна была скорее бежать домой и собирать вещи.

– Тебя что-то смущает? – спросил де Вьенн.

– Я хочу знать, что случилось? – тихо спросила Жанна. – Орлеан пал?

– Нет. Жан Бастард его ещё удерживает. Но разбито наше подкрепление, и надежды у него почти не осталось.

– Она только что появилась, – сказала девушка, поворачиваясь к дверям. – Я уверена, теперь всё будет хорошо.

Вечер

Господин Экуй тяжело опустился на колени перед распятием.

Он уже давно не молился. Во всяком случае, сам так думал, не считая свои каждодневные, обязательные ритуалы истинной молитвой. Теперь всё было по-иному…

Освобождённый мадам Аларде, Экуй, конечно же, увязался за процессией к дому каретника, но внутрь не заходил. Его мало интересовал условный обряд, который собирался провести отец Фурнье, да и с господином де Бодрикуром встречаться не хотелось. Однако всему его существу требовалось находиться рядом с тем местом, где, наконец-то, вершилось дело, угодное Господу.

В том, что оно было угодным, господин Экуй не сомневался. Отъезд Жанны к королю и ему представлялся последней надеждой – той спасительной веткой, которая посылается всем, сбившимся с истинной дороги слепцам, на краю пропасти. Почувствуют, ухватятся – спасутся. Не почувствуют – туда им и дорога, в пропасть… Хотя, счастливое «прозрение» господина коменданта очень уж волшебным не казалось – по твердому внутреннему убеждению Экуя, иначе просто и быть не могло.

«Всё вершится так, как и надо, – думал он, поднимая глаза к распятию. – И я тоже должен поступить по совести и по убеждению».

Сомкнув руки, бывший священник вознёс молитвы за мессира де Пуланжи, Жана де Нуйонпона и их оруженосцев – Жюльена и Жана из Онкура, за мессира де Вьенн, а потом и за того мальчика с лицом ангела, которого видел ещё в церкви, и который, к великому удивлению господина Экуя, оказался среди сопровождающих Жанну мужчин. Это ещё больше убедило в том, что девушка – истинная Божья посланница. И, не дожидаясь окончания ритуала, Экуй ушел.

Он твёрдо знал, что ему нужно делать. Первым делом, завтра, прямо с утра, нужно будет попросить расчёт у господина де Бодрикура, который, из мелкой мстительности, даже не посмотрел в его сторону, когда искал добровольцев для сопровождения Жанны. А потом, сразу в Шинон! Может удастся даже нагнать отряд… Хотя, нет… Королевский посланник сказал, что проведёт Жанну по каким-то особым дорогам… Но это уже неважно! Сегодня все пути ведут в Шинон, да и там дорога одна – прямиком под знамёна Девы…

Утром, со всем возможным смирением, господин Экуй предстал перед комендантом.

– Хочешь знать, что я сказал ей на прощанье? – спросил де Бодрикур.

Он стоял у окна и на шаги даже не повернулся, как не повернулся и на слова своего цирюльника и лекаря, словно знал и ждал его добровольной отставки.

– Хочу, – без особого интереса выговорил Экуй.

Комендант косо глянул на него через плечо.

– Я сказал ей: «Иди, и будь, что будет».

Экуй сглотнул.

– А мне вы это зачем говорите?

– Чтобы заново ничего не выдумывать… Считай это моим извинением.

Экуй согнулся в поклоне.

– Я оставлю вам лекарство, и человека, который мне его дал, попрошу подыскать вам нового цирюльника, умеющего его изготовлять.

– Да уж, сделай милость…

Господин де Бодрикур, наконец, повернулся

– Скажи мне, Экуй, – слегка помявшись спросил он, – почему ты, а не я, сразу понял, что она… – это ОНА?

Бывший священник, а теперь и бывший цирюльник, в ответ еле заметно усмехнулся. При другой постановке вопроса он бы ответил, обязательно ответил, как отвечал раньше, когда учился понимать и прощать, и когда ещё верил, что слова и дела всегда равноценны. Теперь же он только беззлобно сказал:

– У вас просто болели зубы, ваша милость.

И вышел.