Отряд, выехавший из Вокулёра в конце февраля, прибыл во Фьербуа второго марта, радуясь и не веря, что добрался, наконец, до территорий, всё ещё принадлежащих французскому королю.

Всем уже хотелось выспаться в нормальных постелях, да и ехать белым днём было куда приятнее, чем в непроглядном ночном мраке, когда, при каждом неясном шорохе, мужчины хватались за оружие.

Девять унылых дней тащились они по бесконечным долинам, лугам и пролескам, захваченным и подчинённым другому королю. По опасным, чужим, щетинившимся голыми ветками оврагам, из которых путники наблюдали полу-английскую жизнь полу-французской провинции. Здесь и реки казались свинцовыми, и невозделанные поля засасывали, словно трясина.

По дороге Жанна невольно вспомнила карту, которую ей когда-то показал Рене. На бумаге захваченные территории выглядели не так страшно. Но растянутые во времени и в пространстве, они пугали той очевидной бедой, которая свалилась на Францию.

– Как долго мы едем, – говорила девушка с тоской. – Всё едем и едем, и даже не можем послушать мессу… Один только далёкий звон с часовен. Но для нас там места нет…

Последнюю неделю они, действительно, чувствовали себя изгоями.

Сразу после отъезда ещё повезло провести ночь в аббатстве Сен-Урбен-Ле-Жуанвиль, где их приняли, хоть и настороженно, но приветливо. Потом, по настоянию Жанны, удалось отстоять обедню в Оксере, где тоже показалось относительно безопасно. Но кто-то, всё-таки, донёс. За отрядом послали погоню, так что, если бы не мессир де Вьенн, знавший здесь, как свои пять пальцев, все дороги и тайные тропы, им бы не удалось доехать даже до развилки на спасительный Жьен, в котором стоял уже французский гарнизон. Впрочем, де Вьенн, чуть позже, признался, что погоня отстала как-то слишком легко. Или не хотели догнать, или на кого-то напоролись, что неудивительно, поскольку стычки между кочующими бандами, солдатами местных гарнизонов и бургундскими бригантами случались на этих дорогах часто. Но, как бы там ни было, больше решили никуда не заезжать и передвигаться исключительно по ночам.

Клод впервые уехала так далеко от дома да ещё и под непривычной для себя личиной. Тем не менее, отменно справлялась с ролью мальчика, терпеливо перенося все неудобства своего положения. Она прекрасно понимала, что делает это не забавы ради, к тому же видела, как успокаивает её присутствие Жанну. Хотя самой, перед первым ночлегом в лесу, поволноваться пришлось.

Когда, с наступлением сумерек, стали укладываться, и Пуланжи расстелил свой плащ возле Жанны, Нуйонпон, тревожно глянув на него, толкнул Клод в бок и взмахом головы отозвал её в сторону.

– Слушай, парень, – зашептал он, – ты бы лег между ними, а то, знаешь.., Пуланжи, он такой бабник. Ещё позволит себе, чего не надо.

Клод удивленно округлила глаза.

– Рядом с НЕЙ, такие мысли?

– А ты по себе не суди! Да и по мне тоже! Это за себя я могу поручиться, потому что поехал по святой вере в неё. А про Пуланжи точно знаю, что некий человек ему заплатил за то, чтобы Жанну приняли у господина коменданта, да и за эту поездку, может, тоже заплачено.

– Зачем кому-то платить?

– Уж не знаю… Человек он, видно, хороший, раз о Жанне печётся. Но я бы денег нипочём не взял – так бы помог! А Полишон.., ну Пуланжи, то есть.., всегда в нём это было, вроде безбожия, что ли… Привык он так, понимаешь? Всю жизнь воевал, такого насмотрелся, что не верит ни во что! Три года всего, как на чиновничьей службе, а там и того хуже…

– Из меня плохой защитник, – опустила глаза Клод.

– А я с другой стороны буду! И меч между нами положу, чтобы, вроде как, с чистыми помыслами, и… всё такое… Я, конечно, не рыцарь.., ещё не произведён.., но, когда смотрю на неё.., да и вообще, когда она рядом, чувствую себя так, словно сам король надевает на меня шпоры… Так что, давай, парень, делай, как я говорю. Ты, как погляжу, душа ангельская – тебе верить можно…

Нуйонпон словно накаркал – ночь, действительно, прошла беспокойно и, действительно, из-за Пуланжи, но совсем в другом смысле. Ему что-то мешало под спиной, и рыцарь крутился и кряхтел, беспокоя Клод тычками то в спину, то в ноги. Рассмотреть, что мешает, в кромешной темноте было невозможно, а руками ничего особенного не прощупывалось, так что, провертевшись около часа, Пуланжи не выдержал и богохульно выругался.

Клод резко обернулась.

– Что дёргаешься?! – зашипел на неё Пуланжи. – Я солдат. На войне ещё не то услышишь.

– А война, разве, отпущение грехов?

– Ещё бы! Побывал в сражении, считай чистилище прошёл. Там за каждое такое слово кровью платишь…

– А сейчас ты чем заплатил?

Пуланжи сердито засопел.

– Спи, давай, – буркнул он.

– Не могу. Ты мешаешь.

– Это мне тут что-то мешает!

Он снова заворочался, сыпля проклятиями, но уже гораздо тише.

– Ты просто всё время об этом думаешь, и мешаешь себе сам, – шепнула Клод. – Попробуй, просто лечь на спину и посмотреть на небо.

– Зачем?

– Ты попробуй, а там увидишь.

По звуку она поняла, что Пуланжи перекатился на спину.

– Ну, как? Слышишь?

– Ничего я не слышу! Чушь какая-то!

– Тсс! Просто подожди. И, если не слышишь, попробуй только смотреть…

– И, что?

– Над тобой покой и величие… Там – сам Бог.

Пуланжи затих.

Ночь плыла над ними, безразличная к войне и ко всем земным грехам, вместе взятым, потому что, где им было дотянуться до её мерцающего звёздного шлейфа, текущего, от начала времен, в чистоте и непорочности. Всё вокруг задышало, и Пуланжи показалось, что земля под ним тоже тихо дышит, смягчаясь и ощупывая его грешное тело, как свою будущую дань. Стало страшно, но, почему-то, покойно. А потом, вдруг, удивительно ясно на душе и в мыслях. «Все мы земная дань, – подумалось Пуланжи. – Её пища, как какие-нибудь яблоки. Но грешащий – гнилой плод, догниёт и исчезнет. А праведник? Он-то кто? Тот самый плод познания, который словно из райского сада?.. Уж, не в этом ли и смысл? Не допустить в себя того червя греховного, который выест изнутри всё светлое и заставит сгнить?.. А я-то что? Я-то зачем грешу? Привык, что ли? Или глупо теперь стало жить праведником?..». Пуланжи показалось, что смягчившаяся земля его тихо баюкает, и густой, как туман, сон опустился на веки.

– Это она тебя научила? – еле слышно, как не говорил даже в церкви, спросил рыцарь.

– Она – часть всего этого, – донеслось в ответ. – И она это понимает настолько, что не смогла жить, как все, и поступить иначе, чем понимает.

– А ты кто? – спросил Пуланжи, засыпая.

– Спи…

Утром, когда умывались из ледяной речушки и седлали коней, Пуланжи улучил минуту и подошёл к затягивающей подпругу Клод.

– Слушай.., э-э, тебя ведь Луи зовут?

– Да.

– Ты, это… Жанну давно знаешь?

– Давно.

– И что, она на самом деле голос Божий слышала?

Клод пожала плечами.

– Разве это так важно?

Лицо у рыцаря вытянулось.

– А разве нет?

Клод закрепила ремешок, проверила, хорошо ли держится, и, только после этого, спросила:

– Ты ночью, когда смотрел на небо, слышал что-нибудь?

– Нет.

– А здесь?

Девушка положила ладонь ему на нагрудник, почти над самым сердцем.

– Не знаю… Нет… Это же, вроде, не голос был… Я не привык к такому, не разберусь… А ты, разве, тоже слышишь?

Клод посмотрела рыцарю в глаза.

– Я верю в тех, кто слышит.

Она отошла, а Пуланжи бессмысленно начал подправлять уже затянутую подпругу.

– Ты чего, Полишон? – зевая, спросил проходящий мимо Нуйонпон.

– Не знаю…

Странно вытянутое лицо Пуланжи заставило Нуйонпона остановиться и встревожиться.

– Что-то случилось?

– Не знаю!

Утром, при свете дня, Пуланжи вдруг показалось, что ночью он проявил какую-то слабость. Но что-то из ночных впечатлений не отпускало и, чёрт возьми, хотелось снова пережить эту волнующую ясность и этот покой, никогда им прежде не испытанный. «Никому об этом не скажу!», – подумал Пуланжи. И тут его, словно прорвало.

– Понять не могу, что со мной делается! Сон видел.., как явь, ей Богу! А утром встал, будто и не я… Резкое движение сделать боюсь, чтобы не спугнуть… Вот тут, – он приложил пятерню к тому месту, где только что лежала ладонь Клод, – тут всё не так… Только вчера смотрел на неё.., на Жанну, как привык… Ну, ты понимаешь – и туда, и сюда… А сегодня глаза поднять боюсь! Словно и смотреть недостоин… Ночью выругался, а теперь стыдно… И ведь, вот что странно, толком словом с ней не перекинулся, а всего лишь с мальчишкой этим.., с Луи… Но, уж если он таков, то какова же она?!

Седло из рук Нуйонпона едва не вывалилось.

– Господь всемогущий, – прошептал он восторженно, – да ты уверовал, Бертран! Воистину, она Божья посланница, раз тебя так пробрало!

Не скрывая радости, он обеими руками подкинул седло, дружески подтолкнул плечом Пуланжи и пошёл седлать своего коня с таким торжествующим видом, какой у него прежде не часто возникал, да и то, по поводу, не всегда достойному…

* * *

Городок Фьербуа, который война не обделила своим вниманием, выглядел, как усталый мастеровой, отрабатывающий долги, и потому не испытывающий удовлетворения от работы. Хмурые люди уже не задерживались, как встарь, на улицах, чтобы посудачить о всякой всячине и поделиться новостями. Новости у всех теперь были одни и те же, и все безрадостные. А выносить на улицу свои страхи, чтобы обменять их на соседские, не хотелось никому. Это была уже та стадия усталости и обречённости, при которой перестают даже смотреть друг другу в глаза, чтобы, не имея больше никакой жизненной опоры, не споткнуться о мольбу о ней в ком-то другом.

Именно сюда, в первый день марта, приехал Рене, чтобы встретить Жанну и её отряд.

Поселился он в доме канонника при церкви Сен-Катрин, где на одной из балок до сих пор еще был виден, вырезанный безвестным умельцем, темный от копоти герб маршала Бусико.

Когда-то, и, как теперь казалось, очень давно, во время позорного Никополийского похода, маршал совершил паломничество к горе Синай, откуда привёз серебряный ковчежец с мощами святой Катрин. С тех пор, пока позволяло перемирие, во Фьербуа шли и шли желающие поклониться святыне. И даже сейчас, когда дороги стали опасны, нет-нет, да и появлялся перед церковью какой-нибудь паломник, доведённый нуждой до такого отчаяния, что чудо или смерть, как последнее средство спасения, становились для него равнозначны.

Рене паломником не прикидывался, но всем любопытствующим представлялся неким господином Рошаром – лучником из Лотарингии. Впрочем, любопытствующих было немного, а господин канонник и сам прекрасно знал, кто перед ним, и для чего явился.

– Да.., Дева.., – вздыхал он, сидя с Рене вечером в тесной, слабо освещённой комнатке своего дома. – Когда она должна прибыть?

– Мои люди донесли, что завтра.

– Это хорошо…

Канонник сидел, одной рукой тяжело облокотившись о стол, а другую уперев в колено, прикрытое крайне ветхой сутаной.

– Хорошо, что скоро. Слух о ней сюда дошёл, но пока слабый. Люди не знают, верить ли им в чудо или оставить всякую надежду. Но, если она придёт.., если дойдёт, они будут её благословлять, вот увидите.

– Она дойдёт, – заверил Рене. – И вот о чём в связи с этим я хотел бы попросить вас, преподобный – постарайтесь сделать так, чтобы счастливый приезд Девы люди связали именно с Божьей помощью.

– Они и так свяжут, – слабо улыбнулся канонник. – Когда совсем никакой надежды не осталось, в чудо верится особенно охотно. Уверяю вас, будут говорить не только о Божьей помощи, но и о том, что Дева сама может творить чудеса.

– Это, пожалуй, лишнее.

– Но говорить всё равно будут, с этим уже ничего не поделать. И, кто знает, может быть, это окажется очень кстати?

Рене задумчиво кивнул. Канонник, несомненно, имел в виду меч Мартелла, спрятанный за алтарём, потому что за сегодня уже дважды интересовался, каким именно образом произойдёт его чудесное обнаружение? Но Рене отвечал уклончиво, с какой-то странной неуверенностью, и канонник совсем было уж решил, что вся эта затея отменяется. Сейчас о чуде он заикнулся просто так, уже не надеясь на ответ, но Рене вдруг оживился и, повернувшись к канноннику всем телом, сказал:

– С этим делом мы пока повременим. Я почему-то уверен, что меч найдётся сам собой, в нужный момент, и я хочу это увидеть.

Канонник ничего не понял, но, на всякий случай, кивнул.

– И, вот ещё что, – продолжил Рене. – Записи о завтрашнем приезде Девы, которые вы будете делать… Я хочу, чтобы имя лучника Рошара упоминалось в них, как имя человека, приехавшего с Жанной, вместо имени мальчика… Луи Ле Конта, который едет с ней сейчас. Я настоятельно об этом прошу и очень надеюсь, что просьбу мою вы исполните.

Канонник хотел было спросить «зачем?», но сдержался и снова кивнул.

Говорить дольше было, вроде бы, не о чём – уж и так целый день они провели вместе, готовясь к прибытию отряда – однако Рене продолжал сидеть за столом, сосредоточенно перебирая в памяти всё сделанное и прикидывая, не упустили ли они чего-нибудь?

– Скажите, святой отец, – спросил он вдруг, – а сами вы в Деву верите?

Канонник развёл руками.

– Мне ничего другого не остаётся.

Потом подумал и, набравшись смелости, спросил сам:

– А вы, ваша светлость?

Рене широко улыбнулся.

– Вы удивитесь, падре – я верю.

* * *

Жанна въехала в город через восточные ворота, когда день уже вступил в свои права. Озабоченная только тем, чтобы скорее добраться до Шинона, она никак не ожидала, что будет какая-то встреча. Тем сильнее удивилась, когда Пуланжи сердито проворчал, что народу на улицах могло быть и побольше.

– Зачем? – спросила она. – Я ничего ещё не сделала, чтобы выбегать мне навстречу с приветствиями. Да и потом тоже… Разве все мы делаем то, что должны, ради почестей?

– Ты даришь надежду, – смутился Пуланжи. – Сейчас одно это – уже великое дело.

– Однако, почестей не стоит.

Жанна придержала коня возле пожилой женщины, рассматривающей их от дверей своего дома, и спросила, как удобней проехать к церкви.

– Ты та самая Дева? – вопросом на вопрос ответила женщина.

– Я – Жанна, и еду к дофину в Шинон, – мягко ответила Жанна. – Если ты имела в виду именно это, то – да – я та самая.

Женщина с минуту смотрела ей в лицо, а потом вдруг порывисто бросилась вперёд и, прежде чем кто-то из мужчин сумел ей помешать, прижалась лицом к сапогу Жанны.

– Спаси нас! Спаси! – заплакала она. – Раз Господь тебя послал, значит, мы не зря молились! Значит, не хочет он, чтобы злодейства над нами чинились и дальше… Значит, есть Он.., и всё видит!

Жанна не знала, что ей делать. Она беспомощно оглянулась на Клод, но та смотрела не на женщину, а в низенькое окошко второго этажа, откуда с любопытством выглядывало чрезвычайно чумазое личико маленькой девочки. Внезапно из-за соседней двери вышел хмурый мужчина в поношенном камзоле, за ним – усталая, неопределённого возраста, женщина и целая свора детишек. С другой стороны улицы подбежало ещё несколько человек, и вскоре вокруг прибывшего отряда собралась такая толпа, что растерялся даже Пуланжи.

– Эта Дева защитит нас! – кричала пожилая женщина, не выпуская из рук стремя, на которое опиралась нога Жанны. – Господь послал нам спасение! Молитесь же за неё, молитесь!

– Я ещё ничего не сделала! – робко озиралась по сторонам Жанна.

Но люди протягивали к ней руки, крестились, плакали, и, если бы де Вьенн, Пуланжи, Нуйонпон и их оруженосцы не окружили девушку, они бы облепили лошадь со всех сторон, целуя сапоги Жанны, стремена и даже края попоны.

Неизвестно, сколько бы это всё продолжалось, не появись на улице целая процессия во главе с канонником церкви Сен-Катрин, одетым в свои самые торжественные одежды. С величайшим почтением он приветствовал Жанну и во всеуслышанье вознёс хвалу Господу за то, что «укрыл свою посланницу от вражеского взора».

– Видно, потому и должна была Дева явиться из Лотарингских земель, чтобы, пройдя через всю страну и минуя все препоны, доказать любому, кто сомневается, что она есть истинная посланница Божия, который, укрывая и оберегая её, являет нам свою милость и свою волю!

Толпа на улице притихла. И взрослые, и дети, во все глаза смотрели на Жанну, которая спокойно сидела на лошади. Первая неловкость прошла, и теперь, после слов священника, она сочла невозможным для себя показывать смущение или неуверенность. Только спешилась и, взяв лошадь под уздцы, пешком последовала за процессией обратно к церкви.

Спутники последовали её примеру. Рыцари и оруженосцы сняли шлемы, а Клод стянула с головы шапку. Задумчиво всматриваясь в лица людей, стоявших вдоль улицы, она с головой ушла в свои мысли, не заметила, как оказалась в самом конце процессии и вздрогнула, почувствовав неожиданное прикосновение к руке.

– Здравствуй, Клод.., то есть, Луи, – улыбнулся ей Рене, – ты узнала меня?

– Да, ваша светлость.

– Тсс! Здесь я лучник Рошар. Так меня впредь и называй.

Клод кивнула.

– Как вы добрались? – ласково заглянул ей в лицо герцог. – Надеюсь, никаких происшествий не было?

– Нет.., – девушка пожала плечами и усмехнулась. – Почему-то мне кажется, сударь, что их и быть не могло. Нас ведь охраняли всё время, да?

Рене засмеялся.

– Ты так говоришь, как будто это нехорошо.

– Не знаю. Когда заботятся, это всегда хорошо. Но сейчас, после слов святого отца, мне кажется, что это было не совсем честно. С нами и так ничего бы не случилось.

– Кто знает.., Луи… Кто знает. Иной раз я тоже думаю, что не следует вмешиваться в дела Божьи. Но, в другой раз, начинает казаться, что воля Его, может в том и состоит, чтобы люди сами её предугадывали. Ты об этом не думала?

Клод не ответила. Её чувства к Рене с самой первой встречи словно раздвоились. С одной стороны она понимала, что молодой господин печётся о них не ради забавы, а пожалуй на самом деле верит в Жанну и в её миссию. Но, вместе с тем, что-то её и смущало. Может быть, молодость этого герцога, так не вяжущаяся с его положением? Или та свойская манера, которую он принял в общении с ней? С Жанной – там всё понятно – Рене знал её с самого детства и, может быть, знал даже, что в жилах девушки течёт дворянская, возможно, очень знатная кровь, а потому видел в ней ровню себе. Но, кого он видел в Клод, было непонятно и, почему-то пугало. В его присутствии ей всегда хотелось спрятаться, или совсем исчезнуть, а лучше всего, вообще не оказываться рядом! Но, не отходить же в сторону, в самом деле, когда он идёт рядом с какой-то весёлой озабоченностью. Он и в церкви, во время обедни, встал возле Клод, хотя, по её мнению, должен был бы стоять рядом с Жанной. Но молодой герцог прослушал всю мессу молча, ни о чем больше не заговаривая, и девушка немного успокоилась…

– Я задержусь здесь? – спросила она, когда всё закончилось, и канонник пригласил Жанну в свой дом, а все присутствующие потянулись следом.

– Конечно! – как-то азартно улыбнулся Рене.

Он быстро пошёл к выходу, однако совсем не ушёл. Завернув за угол, немного постоял, тихо вернулся и, проскользнув в боковой придел, замер, не отрывая глаз от девушки.

Клод подошла к алтарю.

Ей нравилось бывать в церкви одной. Раньше, в Домреми, такая возможность предоставлялась часто, и она подолгу стояла в приделах, не уставая любоваться грубоватыми украшениями оконных переплётов, темноватыми, прокопчёными фресками и святыми дарами, расставленными перед алтарём.

Церковь Сен-Катрин была и больше, и красивее, а серебряный ковчежец в реликварии, очень напоминающем соборный шпиль, показался неискушённой девушке творением какой-то неземной красоты!

Молитвенно сложив руки, Клод немного постояла, любуясь спокойным серебряным свечением, потом осмотрелась и, вдруг, резко присела!

Ей показалось, что кто-то смотрит из дальнего темного угла придела, но разглядывать, кто это, смелости не хватило. Осенив себя крестным знамением, Клод перебралась чуть глубже, размышляя, примерещилось ли ей жутковатое видение, или лучше всё-таки позвать на помощь? Хотя, кричать на всю церковь показалось ей стыдным.

Плиты под ногами прилегали друг к другу как-то странно, и девушка пошарила по ним руками в слабой надежде отыскать кольцо, за которое можно потянуть. Вдруг здесь окажется такой же люк, какой был у них, в Домреми? Люди там прятались иногда, во время внезапных нападений. И Клод подумала, что ей бы тоже не мешало сейчас спрятаться, потому что в сгустившейся тишине отчетливо послышались чьи-то тихие шаги. «Может, это причетник, или служка какой-нибудь», – укорила она себя за глупую трусость. Но ощупывать плиты не прекратила и, почти тотчас почувствовала, что одна из них шатается, и, если хорошенько надавить, может и поднимется…

Клод вздрогнула от звука, показавшегося ей оглушительным. Теперь она уже не сомневалась, что в церкви кто-то есть! Этот «кто-то» шёл к алтарю, стараясь ступать неслышно, но, кажется, на что-то наступил…

С удвоенной энергией девушка надавила на плиту, та поддалась, повернулась, и, почти тут же, рука Клод провалилась в открывшийся люк, а щека больно ударилась о поднявшийся край.

От этого нового повода испугаться, да ещё от резкой боли, она охнула и чуть не расплакалась. Одновременно с этим её провалившаяся рука упёрлась в земляной пол под плитой и наткнулась на что-то холодное, металлическое… Ладонь непроизвольно сжалась… «Силы небесные! – пронеслось в голове у Клод. – Это же меч!».

Осторожно, ещё не представляя, что будет с ним делать, она вытащила клинок, совершенно проржавевший, но всё ещё сохраняющий чёткие очертания, и замерла, увидев, что на рукояти блеснули драгоценным светом камни… Значит, меч этот не какой-то ненужный, зазубренный или поломанный, который забыли, или просто не стали доставать при постройке! Это реликвия, спрятанная здесь давным-давно для каких-то целей, и о ней, возможно, никто не знает…

– Что это у тебя? – спросил голос над самым ухом.

От неожиданности Клод, с криком, так и подскочила.

Перед ней стоял Рене. Но Рене совсем другой – не тот, каким она привыкла его видеть. Лицо герцога не было ни удивлённым, ни озабоченным, ни азартно-веселым. Не было в нём и подходящего случаю удивления. Рене, как будто увидел то, что и ожидал, но сам не верил, что увидит это.

– Ты знаешь, что у тебя в руках?

– Это меч.

Клод не знала, испытывает ли она облегчение от того, что незнакомец, ходивший в церкви, оказался Рене, или страх ещё остался, и поэтому её руки мелко дрожат.

– Это меч Мартелла, – незнакомым голосом выговорил герцог. – Когда-то он освободил эти места от сарацинов и основал этот город.

– Я не должна была его доставать? – тихо спросила Клод.

– Боюсь, что только ты.., – начал было Рене, но осёкся.

Девушка вдруг почувствовала, что клинок в её руке налился тяжестью, а ржавчина показалась ей кровавыми разводами.

– Надо положить его на место.

Она быстро нагнулась, уже не осторожничая, просунула меч в тайник и закрыла его плитой. Потом сказала, не поднимая глаз:

– Я хочу уйти отсюда.

И с удивлением услышала в ответ:

– Я тоже.