Мы расположились в уютном уголке посольского парка, куда Орлов велел подать нам обед, и адъютант его наказал сторожу следить, чтобы нас никто не тревожил. Сперва я вновь не менее получаса пересказывал ему некоторые свои приключения, и он живо перебивал меня расспросами, так что к десерту уже неплохо разбирался в моих друзьях и врагах.

– Изучая хождения, нельзя не заметить, что умолчание – уж что-то слишком часто встречающийся приём в описаниях путешествий на Восток, и в произведениях изящной словесности это можно бы счесть за попытку автора создать интригу. Даже Дмитрий Дашков, вынужденный объясняться, предпочитает сообщить лишь о султанском серале и Святом Граде, а вовсе не о путешествии своём в Египет, – приступил я к долгому повествованию.

– Придётся допустить неведение Дмитрия Васильевича в отношении документов сераля, кои, возможно, ценные сами по себе – лишь ширма, таинственное приключение для отвода глаз.

– Вряд ли так: о Египте в своих записках он говорит вскользь, скорее всего, чтобы никто даже не помыслил о некоем Карно, который тогда как раз разыграл свою смерть.

Я поспешил пересказать то, что знал об этом человеке и о книгах, купленных у него Дашковым, который уже после озаботился тем, чтобы в султанской библиотеке отыскать подлинники Митридата. Но Орлов задал мне совсем другой вопрос:

– А откуда Дашков проведал о Карно, который, как мы знаем, принадлежал тайному обществу, куда входят Россетти, Себастьяни, Голуа, и с коим по глупой неосторожности пытались порвать Артамонов и Карнаухов?

– Этого я доподлинно не знаю, и, полагаю, Карно тоже. Но Муравьёв получил о нём сведения от персон, связанных с князем Александром Николаевичем Голицыным.

– Странно, не так ли, что Карно удавалось десять лет водить за нос своих бывших собратьев, а Муравьёв с наскока находит его?

– Он утверждал, что прятался только от своих врагов, а не от всего мира.

– Так не бывает, – отрезал Орлов и вскочив, сделал прочь несколько быстрых шагов с заложенными за спину руками, а вернувшись уже мягче объяснил: – Зато бывает так: можно спрятаться от всех, кроме своих друзей. Да. Вот так бывает. А это означает, что людей Голицына он не почитает за недругов.

– Но никого из них он толком не знал.

– Зато знали его, у тайных орденов такое водится. Младшие градусы не ведают старших. Но какие-то благодеяния от них ему проливались.

– Почему вас это заинтересовало?

– А вот почему. Выходит, человек этот во время о́но служил самое меньшее двум братствам, которые враждуют между собой и борются за одни и те же знания.

– И такое не редкость.

– Здесь есть особенность. Он – персона ценная для общества, и оно не желало его терять. Однако произошло какое-то событие, столь значительное, что заставило его порвать кое-какие прошлые связи. Угрозы вернуться не помогли. Он и вовсе исчез, однако не порывал с другим тайным братством, которое, возможно, и за братство-то не считал. А трактовал его за сообщество учёных коллег, например. И теперь он исправно поставляет сведения тому же единому верховному жрецу, только текут те по иному руслу, возможно, несколько более извилистому. Да. Одно крыло работает через тщеславие мелких агентов, знающих об ордене, и мы с вами собрали уже достаточно тех имён, другое же вовсе не ведёт никакой секретной деятельности, а людей нанимает таких, которые способны исполнить одно-единственное задание. И обрывает нить.

«Или князь Голицын не отрицательный персонаж в этой пьесе, а спасает подлинные документы от рук проходимцев?» – подумал я, но спросил другое:

– Так всё же – князь Голицын возглавляет оба?

– О, нет, я слишком хорошо знаю Александра Николаевича. Он достаточно умён, чтобы уметь вести двойную партию, и изрядно разумен, чтобы остерегаться тройной. Однако вы начали с конца, а я желал бы послушать историю с начала.

– Извольте. Андрей Муравьёв приступает к изложению со Стефана Новгородца, который подробно описал путь до Константинополя и состояние тамошних святынь в тысяча триста сорок восьмом году, но путешествие в Святую Землю и Египет обошёл молчанием… Или оно было изъято. Виданное ли дело оставить без описания главные святыни христианства, тщательно очертив только путь к ним.

– Откуда же известно, что он ездил туда?

– В записках своего «Странника» он упоминает немало Палестинских мест, словно вскользь, но с уверенностью очевидца.

– Почему ваш друг не упоминает игумена Даниила, поклонявшегося святыням на двести лет раньше?

– Не причисляет его к участникам заговора, очевидно, или следует мнению Строева, что Стефан и Даниил – одно лицо.

– Продолжайте. Кто следующий?

– Я полагал, что гость Василий, но из бумаг, которые вы милостиво предоставили вчера, узнал о хождении архимандрита Агрефения – его нет в научном обороте. Датировка отсутствует, но некоторые признаки позволяют утверждать, что оно совершено не позднее конца четырнадцатого века. Он описал святые места Палестины и дошёл до Дамаска. Простые поклонники не чураются первым делом описать причины, подвигшие их на тяжести странствия, посему странно отсутствие объяснения, чего ради пустился он в путь, но ещё более странен сам этот путь. Ещё до того, как покинуть родину, он обошёл Москву, Тверь, Смоленск, Минск, Великий Новгород, Великие Луки, Витебск и Слуцк. Зачем он так подробно описывает путешествие в родных пределах, ведь современному читателю оно неинтересно? Ответ таков: писано сие для одного или нескольких совсем особенных читателей – послание тем, кто следил за ним; мол, глядите, я никаких помыслов дурных не имел, а коли и посещал Египет, так вон сколько мест ещё по Руси обошёл! Похоже на то, что, перечисляя места Отечества и заграницы, он и сам не понимает, где же совершил главное дело, за которое его преследуют. А вот и ещё одно имя из ваших бумаг. Два хождения иеромонаха Варсонофия и, кажется, он первым из русских описал святыни Египта, тогда как Агрефений лишь путь и дистанции между городами. Первое случилось три года спустя после завоевания Константинополя турками, оно захватило Царьград, Крит, Родос, Кипр, Ладокею, Триполи, Бейрут и Дамаск, где провёл он две недели, а также Легион, иначе Мегиддо, и только потом Иерусалим, что дюже странно для монаха. Описание это очень напоминает Агрефения – много пустых мест для отвода глаз. Второе путешествие совершил он на пять лет позднее, оно прошло через Египет и Синай, после чего рукопись неожиданно обрывается, будто кто-то целиком изъял все последующие листы. Известно лишь, что в Каире и Фустате, который именует Старый Мисюр, он провёл шесть недель. Однако, позволено ли будет спросить, Алексей Фёдорович, откуда у вас эти хождения, ибо наука не ведает о них?

– Они найдены среди бумаг Новикова, – ответил он быстро.

– Часть его собрания, поговаривали, причудливым образом оказалась у Мусина-Пушкина и сгорела в пожаре двенадцатого года, – осторожно начал я, имея проверить одну зацепку, не дававшую мне покоя.

– Но кое-что уцелело, – ответил он, позволив мне продолжить:

– Уцелело то, что должно было уцелеть. Как и сам он. Позвольте напрямую. Он славился собиранием не просто книг и картин – рукописей, получив высочайшие соизволения, как и Новиков. Но если Николай Иванович утаил некоторые важнейшие находки о первых посещениях русскими Египта с тайными целями, быв за то сурово наказан, то Алексей Иванович отдал их по назначению и провёл дни в покое и достатке. Известно ведь, что спаслись от пожара лишь те манускрипты, которые находились в то время в других руках. Следует ли из сего вывод, что императрица могла сама желать некоторых находок Новикова, или некие влиятельные приближенные исполняли свои желания её именем? Подозревался ли Новиков в том, что хотел передать находки в чужие руки?

– Оставьте выводы мне, Алексей Петрович, – ответил Орлов недовольно, – и потрудитесь продолжить ваше повествование, направив его из сферы догадок в круг фактов.

– Увы, первых у меня больше. В тысяча четыреста шестьдесят пятом году, то есть спустя всего три года, гость Василий путешествовал с целью поклонения святыням. Так заявляет он сам, но содержание записок противоречит сему: о святынях он пишет мало, небрежно, изобилуя неточностями. Однако подробно излагает всё, касаемо укреплений городов, снабжения их водой, торговле, составе населения.

– Ведь он купец. Может, он имел поручение установить торговые или дипломатические связи? От захвата турками Константинополя прошло немного лет.

– Может и так, может и так… Но что могло связывать Великого князя с Египтом? Ведь милостыню патриархатам посылали через лиц духовного звания.

– Что ещё необычного в его путешествии?

– Как всегда у тайных агентов – избранный маршрут. Он чрезмерно сложен, путан, словно умышленно проложен так, чтобы исключить всякие подозрения сторонних лиц. Он проходит по границам государства белобаранных туркмен, правитель которого перед тем нанёс крупное поражение туркам. Обычные паломничества характеризуются простым маршрутом, скажем, из Константинополя морем в Яффу, и Иерусалим в нём – главная цель. Гость Василий не упоминает и о трудностях пути, а уж он шёл дорогами, которыми ни до ни после него никто не передвигался.

– Разведка?

– В пятнадцатом веке? Неужто дед Иоанна Грозного собирался войной на османов? Или биться за чудеса пирамид?

– Желал представлять положение у святынь. Впрочем, он описывал укрепления… Так что?

– Позволю себе зачерпнуть из сферы домыслов, – вздохнул я картинно, – похоже, крепости он описывал, желая кому-то представить свою миссию разведкой, что роднит его с Дашковым. Это мы с вами из будущего понимаем абсурдность той войны, а в то время такое фальшивое основание вполне могло почитаться за верное, раз уж турок потеснили туркмены… Ситуация донельзя запутанная. Царьград в руках осман, но святыни Палестины принадлежат султану Египта, а тут ещё эти туркмены. Притом, заметьте, перво-наперво Василий приходит в Каир, а шёл до него ровно сто дней, отбыв из Бруссы, где простоял месяц, и неизвестно ничего из того, что он там делал. Допустим, разведка турецких крепостей. Но – Каир! Что было ему разведывать там? Какие военные нужды могли привести его на край света? Путаница в хронологии присуща всем тайным миссиям, у Василия её предостаточно, и, похоже, что всё это придумывалось позднее для сокрытия в складках времени каких-то потаённых деяний, да только концы с концами так и не сошлись. – Я сделал глоток вина, отделяя одно повествование от другого. – Спустя пятнадцать лет ещё один гость, Григорий Русин, дошёл до Иерусалима яко купец, и на обратном пути из Палестины и Египта захватил грамоту патриарха Александрийского Иоакима митрополиту Геронтию. Снова странная грамота – словно оправдание путешествию.

– Странный путь, странная грамота, – проворчал Орлов. – Почему бы патриархам не использовать для переписки удобную оказию? Так все хождения могут попасть под подозрение!

– О, нет, конечно. Мною, как и Андреем, не найдено ничего подозрительного в хождениях Саввы Вишерского в тысяча четыреста одиннадцатом, преподобного Евфросина, Арсения Коневского, Кассиана Каменского, которые не раз путешествовали в Константинополь, на Афон и в Иерусалим. Иеромонах Зосима ходил в Святой Град в свите княжны Анны, а после и сам в тысяча четыреста двадцатом году описывает трудности и превратности обратного пути. Нил Сорский и Василий Копыл также остаются вне подозрений. Хождение Антония Новгородского, кажется, тоже…

– Но все ли египетские путешествия вызывают подозрение?

Я немного помолчал, дав слуге сменить блюда и убраться с глаз, ибо не доверял уже никому. На столе пышным разноцветьем расцвели ранние фрукты и ягоды.

– И здесь ответ нет. Дьяк Михаил Григорьевич Мунехин был там в тысяча четыреста девяносто третьем году, как посол того же великого князя Ивана Васильевича. Хотя он и пробыл в Египте сорок дней, но никаких намёков на тайную миссию тут нет, он раздавал милостыню монастырям и храмам, что вообще замечательно для посланцев князей.

– Двинемся дальше, – обдумав немного, велел Орлов.

– Дальше снова купец – Василий Поздняков, его хождение также открыто Строевым. Путешествие отняло почти три года, с тысяча пятьсот пятьдесят восьмого по шестьдесят первый. Везли большую милостыню патриархам, при том Иван Грозный настаивал на паломнической миссии, хотя ждал от патриархов соборной благословенной грамоты, признающей законность венчания его на царство. И вновь изъятие в подробном описании: ничего не сказано о выезде из Царьграда и прибытии в Александрию. Собственно, всё начало хождения утрачено, повесть толком начинается уже со встречи посольства с Александрийским патриархом Иоакимом.

– Пока всё гладко.

– Но после они двинулись в Каир, хотя миссия в отношении этого патриарха была исполнена. Только после Синая они отправились в Иерусалим.

– Но вы сами сказали, что Иоанн хотел и паломничества и грамот. И разве нет логики в том, чтобы двигаться с юга на север, ведь они обязаны были в таком пути последним посетить Дамаск?

– Об этом не сказано, но сохранилась грамота Иоакима, патриарха Антиохийского о получении милостыни. Вряд ли можно объяснить такой путь только географическими особенностями: паломники ездили долго, и если царь Иоанн Васильевич хотел представить дело купца Позднякова лишь в поклонении святыням, то тягчайшего подозрения нельзя и придумать. Однако хуже здесь иное: хождение снова похоже на позднюю редакцию записок о путешествии, с добавлением греческого проскинитария о святынях Палестины. Описание состряпано наспех, и имеет вид отчёта о потраченных суммах посольскому приказу, но весьма напоминает доклад для чьих-то иных глаз. Эти посторонние глаза должны из небрежной сей сметы сделать вывод, что раз никаких лишних денег не упомянуто, то и жаловано их не было. Ход занимательный, ведь не напишешь же прямо: «никаких папирусов не приобреталось». Последуем далее. В тысяча пятьсот семьдесят первом году посольство купца Семена Борзунова вновь имеет цель раздать милостыню всем восточным патриархам. И уж в который раз, от горы Афон поклонники поехали прямо в Александрию. Что происходило далее – неизвестно вовсе, а все сведения почерпнуты из посольской книги, при том что статейный список исчез! – Сам волнуясь от своих заключений, между которыми оказывались и сомнительные выводы, я с жадностью выпил воды и продолжил, тем паче что в глазах Орлова загорелся неподдельный интерес. – После имеем странствие посольства купца Ивана Матвеевича Мишенина, куда входил знаменитый Трифон Коробейников, коих вместе с Иеремеем Замком Иоанн Грозный послал раздать милостыню за упокой души убиенного сына в тысяча пятьсот восемьдесят втором году. Но как и в других странных хождениях, имеется якобы и другая цель – обсудить учреждение патриаршества на Руси, впрочем, это задание подаётся мимоходом, словно бы между строк, и загадочный пристрастный читатель (а другим это и не могло попасть на глаза) должен догадаться, что главная тайна похода – эта. Вы, Алексей Фёдорович, без сомнения, слышали о них, ибо то хождение известно у нас лучше любого другого. Но вот что: Трифон отправлялся купцом, как следует из его фамилии, но вернулся уже дворцовым дьяком.

– Всё же вы не можете отрицать, что эта цель вскоре имела успехом возведение Иова в сан первого патриарха, – погрозил мне пальцем довольный Орлов.

– Цель не могла не иметь успеха, – я замолчал и выждал немного, разжигая интерес всё жарче, – ибо придумывалась позднее, на основании свершившихся фактов! Я как раз доказываю, что все странные хождения писались много лет спустя для отвода глаз, и посему мы видим путешествие в Египет, даже в Старый Каир, хорошо и весьма подробно описанным, беда лишь в том, что описания святынь самым наглым образом взяты из более ранних сочинений, чему есть твёрдые доказательства! И сие объяснимо тем, что автор отчёта желал не открыть читателю святые места поклонения, а напротив – убедить соперников в том, что посольство имело хотя и тайные, но безопасные для тех результаты: что им, в самом деле, до патриаршества на Руси?

Кажется, Орлова это разбирало всё сильнее, что придавало мне вдохновения, ибо я и сам ни в чём не мог быть уверен.

– Итак, некто едет на Восток с заданием от тайного ордена раздобыть какие-то манускрипты. Но без ведома великого князя сделать этого почти немыслимо.

– Это возможно, но опасно, ибо путь лежит по чужим владениям, к владыкам которых только царь и может послать грамоты о пропуске его посольства. Обыкновенно к таким грамотам относились с уважением даже во время неурядиц.

– Посему некими приближенными таинниками царю вся затея подаётся как благое дело раздачи милостыни восточным церквам, или получения грамот о законности венчания на царство…

– Или о приобретении десяти золотников андрагрыза, – в порыве перебил его я, – это не главное, Алексей Фёдорович.

– Итак, посольство отправлено, потрудилось и вернулось. Манускрипт добыт, а милостыня роздана.

– Исполнитель первого получает награду, и навеки замолкает. То есть обязан замолчать, но…

– Но тогда какое-то время спустя к нему решительно заявляется некто и требует ответа.

– Далеко не всегда. Скорее даже, изредка. Обыкновенно же мы вовсе ничего не узнаем ни о каких хождениях, если, конечно, это купцы или духовные.

– Почему же изредка?

– Простое рассуждение. Иной раз мы имеем несколько путешествий почти подряд – с разницей лишь в годы. Посему проще предположить, что тайный орден не оставлял своей деятельности надолго, а большие промежутки в хронологии мы замечаем лишь от того, что отчёты о множестве походов никогда не составлялись или по сию пору не найдены в архивах, ибо тщательно скрывались. Орден нанимает и шлёт посланцев на Восток постоянно, а их соперники лазутчиками кружат рядом и выслеживают вернувшихся гонцов. Тогда мы имеем несколько хождений подряд. В какой-то год слишком ретивому шпиону сворачивают-таки шею под китайгородской стеной, и у нас возникает пустой промежуток, когда паломники ходили без лишнего надзора. Вообще, возьму на себя смелость предположить, что грядущее откроет нам при известном усердии ещё немало тёмных сокровищ.

– Но когда всё-таки казус имеет место, и загадочный истец приходит за отчётом… Кстати, а чего хочет тот визитёр?

– Тут-то и начинается для нас самое интересное… а для меня ещё и поучительное. Полагаю, что посетитель требует сведений о найденном манускрипте, ибо его соперничающий орден ищет того же. Далее я с вами согласен: обезумев от ужаса наш купец или дьяк бежит к своим покровителям и просит защиты, и те не только угрожают ему расправой со своей стороны, но и милостиво диктуют сочинение, которое мы спустя века в трижды искажённом виде извлекаем из хронографов под видом благочестивого поклонения или дипломатического поручения. Пишется всё это, конечно, на основе действительных событий, ибо скрыть их совсем невозможно, но делается наспех, посему изобилует повторами из более ранних документов, русских, равно и греческих. Современники же вдруг узнают, что отыскался как бы не десять лет назад писанный отчёт, все это время пролежавший в пыли посольского приказа. Враги нашего тайного общества (враги его, напомню, вовсе не наши друзья) читают его и должны думать, что поход хотя и имел тайную цель, но совсем иную, например, учреждение патриаршества или золотник андрагрыза, то бишь, мужского корня. А вот весьма кстати и доказательство – избранный предстоятель… или родившийся вскоре наследник престола. Надо полагать, что если бы такого доказательства не нашлось в недалёком прошлом, тайная цель миссии оказалась бы совсем иной, например, не допустить учреждения патриаршества.

– Остановитесь, прошу вас, иначе, вы договоритесь до Бог знает чего, – замахал Орлов, явно довольный, казалось, для того только, чтобы нам вместе угоститься прохладным шардоне. – Впрочем, продолжайте.

– Другой поклонник, и вновь купец, по имени Василий Гагара, находился в Иерусалиме… не поверите, аж целых три дня, после чего поспешно отправился в Египет, это связывают с его обетом покаяться в грехах всем восточным патриархам, но он почему-то не стал дожидаться предстоятеля Иерусалимской церкви Феофана. Вообще, похоже, он выдумал сложную причину обета уже по возвращении, чтобы оправдать своё загадочное влечение к африканскому берегу. Там он, кстати, почему-то прямиком отправился в Каир, а вовсе не к александрийскому патриарху Герасиму, хотя именно благословением у него он и оправдывал скорый отъезд из Святого Града. Тут нескладно всё. Где вы видели странника, с неслыханными трудностями добравшегося до Иерусалима и тотчас бежавшего из центра мира? Стоит полагать, что цель визитёр имел иную, куда и двинулся. Но вот рассказ его о Египте почти целиком пропал, или – изъят. Сохранились восторги по поводу печей для вывода цыплят без наседки, но к удивлению нашему не осталось ни малейшего намёка на встречу с патриархом Герасимом, к которому наш купец якобы так спешил. Повесть же его о дальнейших после Египта странствиях опять ведётся подробно и обстоятельно. Однако он достоверно посетил патриарха, поскольку сохранилась до нашего времени грамота сего Герасима, помеченная тысяча шестьсот тридцать шестым годом к царю Михаилу Фёдоровичу и описывавшая нашего паломника как человека богобоязненного и благочестивого. Грамота, однако, противоречит основательно путешествию купца, взятому из собственных его записок, вконец запутывая с некоей целью хронологию его хождения. И, похоже, испрошена она не столько для царя, сколько для оправдания перед другими, опасными и неведомыми созерцателями его таинственного похода в места, куда не следовало бы совать носа. Словно желали показать кому-то, мол, ходил купец грехи свои торговые замаливать у трёх патриархов, и ничего более, да вот и документ имеется о том, что благочестив и не любопытен. Известно лишь, что к себе в Казань он не вернулся, остался на Москве, да после и пропал.

– А не могли его убить?

– Это навряд ли, скорее наградили или посадили куда-то на кормление.

– Почему бы тайному ордену попросту не избавиться от своего посланца? Как говорится, и концы в воду. Так можно разорвать нить, тянущуюся к заказчику.

– Дело сие хлопотно и вызовет толки, особенно же заинтересуются соперники. Подозреваю, что главные действующие лица и без того хорошо знают друг друга во все века. Кроме того, толковые исполнители на дороге не валяются. Мы не знаем, сколько их ездило, но успеха добивались единицы. Некоторых ведь использовали не единожды, и я готов это доказать. Как говорится, выгоды от их бытия превышали невыгоды, как и в случае с Турцией сегодня… А знаете что, – я от волнения встал, – это сравнение пришло мне в голову только что. Любое подозрительное хождение – это тайнопись. Шифрованное письмо все норовят разгадать, а посланца пытать, дабы выведать ключ. А чем стеганограмма отличается от шифрованного послания? Тайное сообщение выглядит как обыкновенное – никто не догадается, что оно скрывает, даже гонец. Точь в точь, как наши посланники. Во всех их, обыкновенных с виду, путешествиях, нам требуется как сквозь решётку Кардано выявить несколько искомых знаков. Их потому и не убивали, дабы не добавлять к обыкновенной истории хождения необыкновенного конца.

Орлов что-то быстро записал в крохотной книжке, которую после спрятал в карман.

– Мне показалось, что едва ли не все подозрительные путешествия совершены купцами.

– Это до известной степени имеет причиной то, что купцу легче передвигаться, имея средства и не обременённому одной лишь церковной или государственной обузой. Отношение к купеческому званию в землях инородцев терпимее – плати пошлину и ступай с миром. Купцу легче дать поручение найти манускрипт: они люди хваткие, грамотные, и могут купить, выменять или украсть. С ними легче рассчитаться в конце дела и даже купить молчание. Купец издавна поставлял не только товар, но и знания. Впрочем, тут мы переходим к другой персоне, в своё время умнейшей и образованнейшей – Арсению Суханову. А он купцом не был, хотя, без сомнения, обладал всеми талантами этого звания.

– О нём я слышал немало. Понятно, что миссия его была разведывательной.

– Прошу простить, Алексей Фёдорович, – я приложил руку к сердцу, – но как раз непонятно. Зачем он отправился в Каир? Исполнять одну задачу: проверить, как ведутся обряды в греческой церкви. Патриарх Иерусалимский Паисий критиковал наши обряды, находясь в Москве, что и вызвало суматоху в верхах. К иверцам Арсений ездил раньше и сам не признал их обряды вполне благочестивыми. В Константинополе он не говорил со Вселенским патриархом по причине убиения последнего по приказу султана как раз перед тем; оставалось два: в Александрии и Дамаске. В Александрии он Иоанникия не нашёл, посему поднялся до Каира, где имел беседу с ним и с архиепископом Синайской горы Иосифом.

– Всё пока чисто да гладко.

– Чисто там, где чистят!

– Вы намекаете, что рассказ претерпел поздние правки?

– И я готовлю доказательство, но покуда позволю себе продолжить пересказ. Из Каира он отбыл в Иерусалим. Где и провёл несколько месяцев до Пасхи в общении о благочестии с тем же патриархом Иерусалимским Паисием. Который, как мы помним, и без того долго жил в Москве, а после вместе с Арсением едва ли не год путешествовал до Валахии. Так что ничего нового в деле отправления служб и перстосложении Арсений узнать не мог.

– Что же они обсуждали?

– Может, кремлёвские сплетни? Ближе Каира опасались, а там сели, наконец, от души поточить лясы.

– Согласно вашему рассказу, Каир уже лет четыреста как проходной двор для шныряющих там русских шпионов, так что… – Орлов снова посерьёзнел: – Продолжайте.

– Не забудем, что Арсений перед тем, ещё будучи в Валахии, провёл аж четыре прения по этим вопросам с греками, и имел твёрдую позицию о том, что как раз грекам, утратившим самостоятельность и находящимся в самом плачевном состоянии, есть чему поучиться у московитов, сохранивших традиции старины незыблемыми. Впрочем, сами греки высказывались в том смысле, что обрядовая сторона неважна в религии – как хочешь, так и крестись. Однако царь Алексей Михайлович опасался поспешного решения. Но тем паче странным было отправить и далее на Восток твёрдо стоявшего на своих позициях Арсения, а не кого-то иного, согласного с мнением о древнем благочестии греков. Вообще, трудно сказать, насколько расследования Суханова повлияли на окончательные правки, ведь в год, когда он вернулся в Москву, бывший Вселенский патриарх Афанасий уже находился там и лично участвовал в справе книг. И в обычных хождениях многое не согласовано, цели не достигаются, а задачи не исполняются. Невольно думаешь, а не писалось ли основание после исполнения тайной миссии таким образом, чтобы все описанные в книге действия худо-бедно совпали с путешествием без упоминания предмета главнейшего?

– Положим, писалось. Арсений даже не скрывает того, что документы, отосланные ранее по морю, пропали вместе с милостыней Антиохийскому патриарху, попав к пиратам, то есть само хождение он описывал позднее.

– Конечно! Вспомним ещё раз. Подозрительные хождения отличаются несколькими свойствами: отсутствием достаточных документов, наличием противоречий в сроках и числах, исчезновением из описаний загадочным образом самых подозрительных мест. – Тут не ко времени я вспомнил, что и моё собственное хождение сопровождалось такими же расхождениями в глазах других людей, и осёкся, что не осталось незамеченным Орловым, и я поспешил сделать несколько глотков вина, словно бы у меня пересохло в горле. – Объясняется это по-разному или не объясняется вовсе. Теперь дальше. Все обыкновенные паломничества имеют одну цель: поклонение святыням, все посольства имеют цель дипломатии или военного союза. А все тайные миссии отличает наличие множества целей. Чего там только нет! И милостыня, и святыни, и зарисовки, и разведка, и какие-то купеческие дела. Нет-нет, да подумаешь: а почему путешественник силится так представить дело? Не для того ли, чтобы нашлось объяснение – любым его действиям? Вот и Арсений. Первым делом прибыл в Константинополь, составил подробное описание фортификаций. Что же тут подозрительного? А то, что сам он пишет, что в столице шагу не ступил без совета архимандрита Амфилохия и купца Фомы Бобаляриса, которые находились у царя Алексея на содержании и сами регулярно слали ему доклады о положении в Османской империи. Попросту говоря, о какой разведке неопытным Арсением можно говорить, если и без него разведку много лет вели двое матерых агентов из числа не последних местных жителей? Это раз. А теперь два. Уже находясь в Иерусалиме (где сделал он ни много ни мало – замеры храма Воскресения!), Арсений меняет дальнейший свой маршрут, что подтверждает странность визита в Египет до Иерусалима. Ездивший же с ним Иона Маленький, чьё хождение собирается издать друг мой Миша Коркунов, следует обычным путём через Царьград и возвращается в Москву раньше – на целый год! Суханов же вернулся домой уже при Никоне, и говорит, что два месяца переписывал свой отчёт. В это я не могу поверить. Писался отчёт о путешествии спустя годы. Иначе кто же станет открыто извещать читателей о наличии шпионов, да ещё сообщать их имена! А уж редактировалось хождение не за совесть, а за страх, и мотив подправить все неудобные факты имелся. Арсений же из Иерусалима путешествует через Дамаск и Кахетию. Вероятно, он шёл с армянами. А уж коли он ещё исполнял поручение изучать греческое благочестие, то необъясним его визит на подворье к патриарху Антиохийскому длиной в один только день.

– Незадолго до того кахетинский царь Теймураз просил взять его царство под покровительство России. Арсений мог спешить с дипломатическими целями. Ведь он уже бывал там. Ему могли дать сие поручение с учётом его большого опыта.

– Это лишь предположение некоторых историков, не подтверждённое никакими документами. Но и оно дважды нелепо. Во-первых, он ехал назад так долго, что царь беспокоился о нём и не раз справлялся о его судьбе. Стал бы он делать это, если бы сам отдал ему поручение следовать длинным путём через Кахетию? Во-вторых, выходит, что из Москвы ему прислали приказ посетить Кавказ, вместо того, чтобы отправить туда кого-нибудь напрямую. Да ладно бы прислали в Константинополь, но в Иерусалим! Никакого русского консульства в Яффе тогда не было и в помине. Напомню, Теймураз к тому времени уже присягнул Алексею Михайловичу, став его подданным, поэтому вовсе ни к чему посылать к вассалу формальное посольство. Однако совсем плохо обстоит дело со вторым путешествием Арсения – на Афон. Отчёта об этом путешествии царю и патриарху нет вовсе!

– Откуда же о нём известно?

– Из «Служебника» Епифания Славинецкого, что относится к году тысяча шестьсот пятьдесят пятому. Занятно, что там нет вовсе упоминания как раз о первой поездке Арсения – в Египет и Святую Землю, а есть только о второй, на Афон. Впоследствии – и надолго – «Служебник», а не «Проскинитарий» стал первым источником об Арсении и его делах на Востоке. А Павел Алеппский, описатель Антиохийского патриарха в его путешествии по России, пишет, что Арсений привёз с Афона до пяти сотен рукописных книг. И если вы подумаете, что книги сплошь богослужебные, то ошибётесь. Там Аристотель и Геродот, Фукидид и Плутарх, Демосфен и Дисиод. Как тут не воскресить в памяти Тита Ливия и Диодора? Отчёты Суханова – во многом подделки или позднейшие работы. Во всяком случае они подвергались чистке и правке для иллюстрации некоей задачи, не вполне понятной нам, но вполне ясной адресатам, тем, кто следил за всеми путешествиями в Египет.

– Выходит, что ни правитель, то непременно отправлял туда делегацию со странной целью.

– Не сам правитель, ибо иначе пришлось бы увериться в том, что цари состояли в заговорах, в коих играли подчинённую роль, что абсурдно. И вряд ли мы уясним, что они знали о предмете поиска, ибо сами могли обманываться.

– А есть ли указания, что всё-таки нечто найдено было? – задал Орлов главный вопрос.

– Думаю, нередко они привозили какой-то кусок искомого целого, чаще же – ненужный обломок. Все эти никому не ведомые хождения могут оказаться попросту пустыми. Суханов не напрасно пишет о том, что документы и вещи пропали у пиратов. Так это или нет – он намекал недругам, что всё сгинуло без следа, и даже задавал направление их поиска: пираты имели немецкое происхождение. А откуда он мог знать это достоверно, если самого его на судне не было? Довольно неловкая оговорка, если учесть, что он в то время предусмотрительно путешествует кружным путём, на котором опасностей куда как больше, да только опасности те совсем иного сорта. Я имею предположить, что на обратном пути через Константинополь или княжества он ожидал засады.

– Раз нет твёрдых доказательств, разрешаю вам, Алексей Петрович, вернуться в сферу домыслов, – вздохнул граф Орлов.

– Благодарю, – совершенно искренне кивнул я. – Найденные ими рукописи содержат магические знаки, и примером тому ваш листок с арабской таблицей. Знайте же, что слово «магия» употребляю я в известном смысле вынужденно, как бы становясь в позицию этих людей. Но не вопрошайте подробностей, ибо тут и домыслы бессильны.

– Что-то уж больно медленно они собирают свою головоломку, – вывел он.

– Тут как в любой науке, – пожал я плечами. – Какой-то промежуточной цели они достигали, иначе посланцам пришлось бы туго, а так – они получали награды и чины. Арсений стал келарем Лавры, а это, как говаривали тогда – должность третья на государстве после царя и патриарха. Тут, кстати, мы видим ещё одно свойство странных хождений: большие выгоды тем, кто вернулся. Самым чудесным образом их карьера и состояние претерпевают грандиозный скачок. Да, вот ещё кое-что: первая миссия оказалась настолько важной, что одновременно с Арсением в путь отправляется ещё один поклонник, уже упоминавшийся дьякон Иона. С Арсением они добрые знакомые, оба из Лавры, но идут разными путями и с небольшой разницей во времени, при том – оба посещают Египет перед Иерусалимом. Но это имеет смысл только в одном-единственном случае: истинному заказчику требовалось разделить важное задание между двумя подрядчиками, дабы ни один из них не догадался о цели. Касательно же похода Ионы Маленького, то количество хронологических ошибок в отчёте таково, что понятно позднейшее написание: автор мог многое забыть, да и писал в спешке. Однако никакая спешка не может объяснить, зачем ему понадобилось искажать сроки своего путешествия: получается, что быстрота его движения просто невероятна, притом главная ошибка (если не умысел) кроется как раз в египетской части. Значит, имел он что скрывать и желал запутать своих придирчивых читателей.

Орлов заходил, заложив руки за спину, казалось, его кипучий ум наконец нащупал нечто недоступное мне.

– Вы можете снова поехать в Египет? – резко обернулся он ко мне. – Это не приказ, и я не угрожаю вам неудовольствием в случае отказа. Дело это серьёзнее, чем мог я полагать доселе. И мне нужно знать от верного человека, что они затевают. Вам я доверяю. Кроме как ко мне, обратиться вам не к кому, друзей у вас дюже мало, врагов же – не перечесть. А я мог бы предложить вам дружбу. Однако, как я понимаю теперь, задание сие чрезвычайно опасно. Немедленного ответа я не жду, вы обязаны взвесить своё решение.

– Без колебаний я согласен, ибо и сам желал предложить свою помощь. И кто же откажется от дружбы с вами! Но неужели не желаете вы послушать далее?

– Нет, ибо от времён Петра Великого имеются доклады, сделанные разными людьми и при императрице и при государе Александре, и я знаком с ними. Кажется Бестужев, посланный в тысяча семьсот пятом в Вену, первым нащупал это дело, впрочем оно скоро затерялось, или его скрыли. Долгое время следы искали на Западе, а не на Востоке. Вот разве что наш век охвачен не весь, ибо продолжается. Кто, кроме Дашкова, мог невольно или… вольно способствовать деяниям тайного общества в недавние годы?

– Многие, – без прежней уверенности ответил я. – Барон Икскуль, например: обошёл весь Верхний и Нижний Египет, снял два неизвестные эпиграфа, оставил по себе граффито в Абу-Симбеле. Или скульптор Николай Алфёров, который хотел объехать Южную Европу, Азию и Африку, но в письмах подчёркивал, что денег не хватило. Его покровитель Палицын, снабжавший художника средствами и публиковавший его странные отчёты в «Вестнике Европы», однако, собрал большую библиотеку и вообще слыл основателем библиотечного дела в Малороссии. Вернувшись, Алфёров неожиданно попал на глаза императору Александру и по высочайшему повелению создал проект памятника русским воинам, исполненный почему-то в виде пирамиды. Хотя утверждал, что в Египет не ездил. Но я не исследовал эти и другие причудливые путешествия, ибо затеял предмет сей Андрей Муравьёв. Не лучше ли вам справиться у него?

– Если напишете чтобы не опасался меня, я буду весьма признателен, – улыбнулся он. – Он как-то при встрече заочно представил мне вас, а вы представьте ему меня.

Я, конечно, обещал сделать это и отослать с первой же почтой. Но я знал уже то, чего не мог знать Орлов. Муравьёв оставил свою войну. Так пусть же вкусит от благ мира с сильными мира сего.

– А что, если и мы с вами становимся поперёк какому-то доброму начинанию? Не задумывались, что дело сие путешествует через века, а тут мы на пути?

– Вы меня искушаете, Алексей Фёдорович, потому как я не знаю, что и думать, кто враг, а кто нет. Только что с вами я было обрёл опору, а теперь вы говорите, что враги всему делу – это мы? Но тогда как понять истину?

– Говорю же вам – не спешите с выбором. Знаете, когда князь Голицын в тысяча восемьсот двадцать четвёртом явился к Фотию, тот умолял его остановить вредные книги, изданные в течение его министерства, но князь отвечал, что все университеты сформированы уже для революции. Ты бы уж как обер-прокурор мог бы всё исправить, возразил монах. Знаете, что Голицын ответил? «Не я, а Государь виноват, который того же духа будучи, желал того». Так что кого во враги рядить – это как посмотреть.

– Но вы ведь решили для себя, – едва не задыхаясь, воскликнул я.

– Мой выбор прост и прям, вчера я говорил вам уже, – вкрадчиво сказал он. – И меряю всех этим аршином.

Я понимал, что Орлов испытует меня. Он не зря заявлял, что служит государю, и всё, что противоречит интересам его почитает за вражьи козни. Но могу ли я впустить в себя мысль, что государи не всегда правы, и служение им не совпадает со служением добру? Или желал он проверить меня сей мыслью?

«Так что оставьте клятвы, – напутствовал меня Орлов, – и подумайте хорошенько. Вам ведь так или иначе ехать в те края? Поезжайте; оттуда, поразмыслив, пришлёте свой вердикт. Да, и не дайте в этот раз себя облапошить». С несказанной благодарностью, хоть и уверенный в своём прежнем обещании, откланялся я с той трапезы.

В ночь перед отъездом получил я ответ на мою записку, и вскоре в сгущавшихся жарких сумерках, не остужаемых морскими ветрами, уже крался переулками вышгорода, пока не набрёл на большую и многолюдную цирюльню, где можно легко затеряться. Один из служителей, услыхав оговорённые слова, без промедления проводил меня в отдельный угол, отгороженный ширмами от остальной залы, коя местами также была поделена на временные кабинеты, из чего сделал я вывод, что место это знаменательно обслуживанием переговоров, слишком чувствительных к посторонним ушам. В цирюльнях подслушивали редко, не как когда-то в кофейнях янычар, где плелись истинные и мнимые заговоры, но всё же несколько невидимых музыкантов играли унылый мотив, не отличавшийся утончённостью, но имевший цель не допустить и секунды тишины вокруг. В эпоху гонения янычар, когда кофейные дома частию были разрушены и закрыты, частию сделались постоянным местопребыванием шпионов, которые подслушивали все беседы и доносили иногда на самые невинные речи, эта строгая цензура заставила турок прибегнуть к цирюльням, и таким образом составилось в Стамбуле столько маленьких и тайных клубов, сколько было цирюлен.

Знакомый мне хранитель серальской библиотеки, сидя на подушках и пуская облака, уже поджидал меня, и первым делом поинтересовался, тщательно ли я наблюдал, чтобы за мною не следили. Я заверил его, что на сей раз секретность имелась полная, после чего тут же получил к губам лучший чубук Востока. Прошлые кошельки мои, кажется, пришлись ему по душе, и под тяжестью нового он охотно согласился говорить, приказав принести десерты на свой уже счёт.

Я вполне невинно заметил, что обе встречи наши как нарочно происходят перед моим отплытием, на что он похвалил, что разумной этой уловкой пользуются здесь самые опытные люди. После множества такого рода слов, кои даже самый предвзятый враг не мог бы поставить в вину никому из нас, я попросил снабдить меня на несколько часов книгой, название коей значилось в переданной им некогда записке Дашкова, на что он, нахмурившись, сказал, что сделает мне большое одолжение, оставив эту рукопись в хранилище самых опасных писаний. Я возразил, сказав, что владею способом безопасного чтения манускрипта.

Положенный мной на середину стола второй кошелёк остался без должного внимания.

– Зеркало? – спросил турок. – Я давал вам его.

Я кивнул, но поскольку тот продолжал молчать, принуждён был сказать, что знаю о судьбе казнённого его предшественника, на что собеседник мой вскинул брови, и я испугался, как бы он тотчас не сбежал, но он ответил, что предшественника его вовсе не казнили.

– Но Орлов говорил мне, что он лишился головы! – чуть не вскричал я.

– Он захворал и сошёл в могилу спустя полгода, – продолжал хранитель. – Болезнь его странна и страшна. Голова его покрывшись вначале смрадными пятнами тлена, вскоре совершенно почернела от сажи, так что в гроб клали голый череп. Я не прикасаюсь к книгам из той заветной комнаты. Никто не прикасается.

Мы долго молчали, кусок не лез мне в горло. Он пристально смотрел на меня, словно пытаясь проникнуть в мои мысли, которых я теперь не собирался скрывать.

– Люди, которые копировали эту книгу, живы и прекрасно чувствуют себя по сей день. Откуда вам известно, что прежний хранитель умер от чтения той самой рукописи, а не от другой? Или от яда, который подсыпали ему по иному делу?

– А откуда известно вам, что люди копировали нечто в библиотеке? А если и копировали, то не другую ли книгу?

– Я не могу утверждать сего с научной определённостью, но множественные признаки указывают на то не без оснований.

– Может, они оставили записку и зеркало, дабы сбить с толку тех, кто пойдёт следом?

Полагая это чрезмерно коварным для прямого и нелицеприятного Дашкова, я так и сказал, на что он ответил, что исполнители приказа редко знают, какова цель их действий. Дашков мог действовать слепо – точно исполняя чьи-то подробные инструкции и до сей поры пребывать в убеждённости, что… – тут он помедлил; глаза его то опускались на стол, то поднимались к моим, а потом он с брезгливой решительностью переложил кошелёк в свой карман, – подложенные ими в рукопись листы совершенно безопасны!

– Подложенные листы? – едва не вскричал я.

– Они подложили шесть листов, и тот, кто прочитает их с зеркалом – умрёт в муках, – закончил он. Поднятая ладонь его предрешила мой вопрос. – Первое известно из описи. Второе моя догадка. Знаете, что есть эта книга?

– Сочинение Митридата?

– Совокупность отдельных листов, частично на неизвестных языках, а частично состоящая из магических сочетаний известных знаков. Она не переплетена, но количество этих листов известно точно. Опись, делавшаяся прежним хранителем вскоре после отбытия визитёров, отличается от прошлой на шесть листов, и объяснить это он не сумел, после чего, как видно, принялся исследовать дело подробно. Сие его и сгубило. Впрочем, оставляю вам выбор, верить моим рассуждениям, кои осмысливал я не один год, или пренебречь ими. А теперь прощайте, и не обращайтесь ко мне более за сим вопросом. Власть моя над той частью хранилища близится к концу.

Словно давая время одуматься, тихие ветра толкали меня по Архипелагу от острова к острову в неведомое будущее.

Десятка два вполне безопасных листков «Одесского Вестника», пожертвованные мне в посольстве, должны были развлечь меня в пути новыми и старыми вестями с родины. Первый же принёс мне разочарование и боль, сменившуюся страхом. Я с трудом мог заставить себя перечитать несколько главных строк длинного некролога, уведомлявших о том, что градоначальник Керчь-Еникальский Иван Алексеевич Стемпковский, скончался скоропостижно в декабре минувшего года от чахотки и похоронен в часовне на вершине горы Митридат, где раскопанная им Пантикапея. Ужас заставил меня метаться по тесной палубе как в клетке, стоило мне осознать, что был он лишь сорока трёх лет. Выходило, что пытался спасти я от смерти – не напрасно провидя это – почившего уже человека.

А знал ли о судьбе несчастного Стемпковского Себастьяни, когда я торговался с ним? Если нет, то по вскрытию сего факта справедливо обвинит он меня в грязном обмане. Если да, то всё одно – обвинит, притворившись недостаточно осведомлённым в момент сделки. Кстати, почему на моё предложение написать сопроводительное письмо к Ивану Алексеевичу ответил он насмешливым отказом? Знал, наверняка знал, не мог не знать, ведь Стемпковский – персона не последняя. Но тогда почему пошёл на сделку? И теперь я тоже мог не сомневаться: встречи с ним мне лучше избегать, слишком неопределённым может стать её итог.

Всё запуталось донельзя: то, что видел я исходом, оказалось лишь полустанком на пути жизни. На Родосе сделал я остановку, налево была Яффа, прямо – Египет. Мне требовался совет, и никто, кроме доброго друга Серапиона, не мог утишить моих волнений.