Я хожу широким шагом, стукну в дверь, так будет слышно, крупным почерком пишу. Приглядел бы ты за мною, как бы там чего не вышло, — я, почти что не краснея, на чужих ребят гляжу. Говорят, что это осень. Голые чернеют сучья… Я живу на самом верхнем, на десятом этаже. На земле еще спокойно, ну, а мне уж слышно тучу, мимо наших светлых окон дождь проносится уже. Я не знаю, в чем различье между осенью и летом. На мое дневное небо солнце выглянет нет-нет. Говорят, что это осень. Ну и что такого в этом, если мне студеным утром простучало двадцать лет. О своих больших обидах говорит и ноет кто-то. Обошли, мол, вон оттуда, да не кликнули туда… Если только будет правда, будет сила и работа, то никто меня обидеть не посмеет никогда. О какой-то странной славе говорит и ноет кто-то… Мы, страною, по подписке, строим новый самолет. Нашей славе быть огромней великана-самолета; каждый все, что только может, нашей славе отдает. Мы проснемся. Будет утро… Об одном и том же спросим… Видишь: много я умею, знаешь: многого хочу. Побегу по переулку — в переулке тоже осень, и меня сырой ладошкой лист ударит по плечу. Это осень мне сказала: «Вырастай, живи такою!» Присягаю ей на верность, крупным шагом прохожу по камням и по дорогам… Приглядел бы ты за мною, — я, почти что не краснея, на других ребят гляжу.