Айзеку нравилось работать в кабинете. Огромные книжные шкафы из темного дуба, раскинувшиеся на две стены, высотой под самый потолок, большой рабочий стол с до блеска отполированной поверхностью, тепло камина в холодные вечера и настоящий персидский ковер, украшавший комнату и приглушавший звуки. Раньше он не понимал, что имел, но после того, как лишился состояния, а потом вновь обрел, полюбил смаковать успешность и с удовольствием наслаждался комфортом.
Кроме того кабинет был тем местом, где Айзей мог быть собой, не опасаясь наставлений супруги. Заперевшись в комнате, доставал из портсигара с изображением обнаженной красотки сигару, закуривал и неспешно выпускал кольца дыма. Мог ставить книги в любом порядке, как заблагорассудится. Здесь же хранил и некоторые другие вещи, о существовании и назначении которых Кэтрин не должна была знать. Когда дверь кабинет запиралась, все в доме знали, что тревожить хозяина не следует.
Назло чопорности Кэтрин ему доставляло удовольствие делать то, что привело бы ее в трепет и ужас. Наперекор ее ханжеству Айзеку нравилось пить виски и ругаться неприличными словами, читать вульгарные издания и рассматривать порнографический журнал «Жемчужина» или другие эротические открытки. Ему вообще нравилось быть плохим.
Еще в пансионе он понял, что не такой как все. Если другие ученики боялись и всеми силами старались избежать порки, ему наказание розгами приносило удовольствие.
Обычно экзекуцию проводила мадам Верне - супруга директора пансиона, - женщина с тяжелой рукой и полным отсутствием снисхождения к подопечным. Когда по субботам перед ней выстраивалась вереница воспитанников за порцией наказания, она надевала чистое платье, долго выбирала розги и, только вволю насладившись страхом нерадивых учеников, приступала к процессу самого наказания.
Мадам Верне быстро заметила, что Айзек Гриндл не выказывает страха перед ней, и решила, что суровая порка в следующую субботу вернет наглецу почтение и страх, и отобьет тягу к шалостям и невежеству.
Когда последний удар розгой обрушился на красные, с кровавыми подтеками ягодицы, мадам, раскрасневшаяся от физических усилий, велела ему подняться со скамьи и приготовилась прочитать нравоучительную отповедь, однако к ее огромному изумлению и смущению, заметила, как натянулись в паху штаны воспитанника. Она застыла в смущении и не нашлась, что сказать.
Через неделю, когда вновь пришло время получить по заслугам, к удивлению Айзека, мадам Верне улыбалась и наносила удары менее сурово… Разве мог он подумать, что события юности врежутся в память и повлияют на его пристрастия?
Никто не догадывался о тайных желаниях Айзека. Кэтрин не хотела принимать его обычную, естественную мужскую сущность, не говоря уж о чем-то более тайном и неприличном, а посещать увеселительное заверение мадам Бруа, как делал до женитьбы, он в нынешнем положении не мог. Один раз его имя сплетники разносили по всему городу, более Айзек не собирался доставлять им подобной радости. Что ни говори, но его успешное возвращение жители Блумсберга перенесли плохо и не теряли надежд подловить на промахе. Быть объектом зависти всего города – тяжелая ноша, но все-таки невероятно приятное чувство!
Сегодня Айзек находился в дурном расположении духа. То и дело в голову лезли мысли, не дававшие сосредоточиться на делах и корреспонденции. Он раздраженно швырнул листы и откинулся на спинку кресла.
- Лицемерная сука! – сорвалось с языка. Резко встал, и кресло с противным скрипом отодвинулось от рабочего стола. Достав из шкафчика бутылку виски, плеснул теплую жидкость на дно бокала и подошел к раскрытому окну.
На улице до рези в глазах ослепительно сияло солнце. От палящих лучей горожане попрятались по домам, и даже соседская кошка скрылась в тени, вальяжно раскинувшись на ветке яблони. Лишь назойливое, нараставшее жужжание мухи где-то поблизости вывело его из оцепенения.
Айзеку казалось, что все вокруг счастливы. Они улыбаются, ругаются, мирятся, ссорятся, делают хорошие или осудительные поступки, показывая свои истинные чувства и эмоции, и только он изображает, притворяется и обманывает.
От раздражения стиснул руку, и, вспомнив, что в ней стакан, махом опустошил до дна.
- Лицемерная святоша! – срывавшаяся с языка брань лишь подхлестывала раздражение. Он устал ждать, сдерживаться. Ежедневный самоконтроль угнетал, и настроение все чаще было плохим. Подначивало ворваться в комнату Кэтрин, выплеснуть злость и заявить, что более терпеть не намерен.
«Черт, оказывается, люди действительно сродни животным!» – новая волна раздражения разливалась в груди.
Но разговаривать было бестолку: любые доводы она с гневом и истерикой отвергала, ведь в отличие от него, жила комфортно и душевно, и телесно.
- Если бы ты могла залезть в мою голову, тебя, святоша, хватил удар!
Достигнув всего, к чему стремился, Айзек не мог получить самого простого и естественного, что освящено церковным браком и положено ему на правах законного супруга.
- Продолжай, читай свои книжонки и слушай таких же чопорных дур, как сама, но потом не удивляйся, что супруг опускается до мерзости! – наслаждаясь ехидством, он зло рассмеялся. - Надо же, мерзость! Только дуры, как ты, могли назвать это мерзостью. И с тобой это делать действительно противно! – разъярился Айзек и с силой швырнул стакан на пол, от чего тот разлетелся на мелкие осколки.
Триумфальное возвращение в Блумсберг наделало много шума. Его имя стало синонимом успешного человека, прошедшего через неприятности, но смогшего их попереть. Кэтрин помогла в этом. Респектабельная и высокомерная, с отличными манерами, свидетельствующие о положении ее семьи, она произвела на общество Блумсберга впечатление, их хорошо приняли в городе, но именно из-за нее он был несчастлив.
«Мало, что уродина, еще и идиотка! – вспомнил жеманный голос супруги. Айзек отчетливо понимал, кому обязан возвышением, но платить столь высокую цену за это был не намерен. Нестерпимо хотелось сорвать злость на ком-нибудь, выплеснуть раздражение, и он позвонил в колокольчик. Когда в кабинет вошла экономка, негодующе бросил:
- Позовите Эмму!
- Она с миссис Гриндл.
- Тогда позже, когда закончат.
Мэри несказанно обрадовалась, что паршивке достанется. Она искренне недоумевала, за что девчонке повезло, и недолюбливала ее. С первого раза, как только увидела Ханну, сразу поняла, что та легкомысленная вертихвостка, но с хозяином не поспоришь. А теперь, видя, что мистер Гриндл в гневе, ликовала только от одного предвкушения о ее наказании.
- Да, мистер Гриндл!
«Пусть мерзавка попадет под горячую руку!» – подумала мстительная экономка и поспешила в гостиную, где Эмма знакомила хозяйку со свежими газетами.
Дождавшись естественной паузы, возникающую при перелистывании страниц, Мэри обратилась:
- Миссис Гриндл, прошу прошения, что потревожила, но мистер Гриндл ждет Эмму в кабинете.
- Что-то случилось? – оживилась хозяйка.
- Я не знаю. Он ничего не сказал.
- Иди, Эмма, – холодно отчеканила Кэтрин и посмотрела на компаньонку так, будто ее обвили в краже.
Взволнованная Ханна поднялась и почувствовала, что ноги заплетаются. Чего ожидать от мистера Гриндла, она не знала. Постучала в дверь дрожавшей рукой и вошла. Проходя вглубь комнаты, заметила исходящий из-под ее ног треск. Ничего хорошего это не предвещало.
Мистер Гриндл как обычно сидел за столом. Посмотрев на его серьезное лицо, Ханна почувствовала, что он опять будет развлекаться, доводя ее до слез.
«Нужно вытерпеть…» - она попыталась морально подготовиться к его грубостям и насмешкам.
- Вы справляетесь с обязанностями, возложенными на вас? – сходу спросил он.
- Да. Думаю, что да. Во всяком случае, я надеюсь, что справляюсь, и миссис Гриндл мною довольна, – на всякий случай уточнила она.
- Вот как? А думал, что стараться и надеться - это разные вещи! – вспылил Айзек.
Не понимая, к чему он клонит, и, не желая позволять ему долго и медленно над собой издеваться, Ханна набралась смелости и спросила:
- Вы или миссис Гриндл чем-то недовольны? Если так, прошу прошения. Впредь я буду еще более стараться.
- Правда? Выходит: сейчас вы не выкладываетесь полностью?
- Я стараюсь изо всех сил, мистер Гриндл.
- Если стараетесь изо всех сил, тогда как можете обещать что-то сверх возможностей?
Его взгляд был холодным и цепким. Неприятная улыбка не сходился с лица, а глаза были полны гнева. Ханна почувствовала, что и в этот раз он не успокоится, пока не доведет ее до слез. Как она уже успела заметить из прошлых встреч, после того, как расплачется, мистер Гриндл начинал потихоньку успокаиваться. Взвесив все за и против, решила, что он получит то, чего так жаждет.
- Я вас спрашиваю! – нахмурился он. – Как вы можете обещать то, чего не сможете выполнить?
Ханна продолжала молчать, рассматривая затейливый орнамент ковра. В конце концов, надо же ей настроиться на плач.
- Тогда выходит, что вы лгунья!
- Нет! Нет, мистер Гриндл, я говорю правду! – с жаром оправдывалась Ханна.
- Вы лжете! Я вижу это! – хозяин был похож на инквизитора, обличающего ведьму.
«Осталось добавить: покайся, Ханна, пока не стало слишком поздно!» – вздохнула она.
Айзек, казалось, тут же уловил саркастичную нотку в ее настроении. Резко встал из-за рабочего стола и приблизился к ней почти вплотную, пытаясь давить не только манерой общения, но и ростом.
Расстояние между ними было неприлично близким. Подумав, что если будет отпираться, он приблизится ближе, Ханна решила не упрямиться и, робко опустив глаза, пролепетала:
- Нет, мистер Гриндл.
- Я не расслышал?
- Нет, мистер Гриндл, – повторила громче.
Айзек отошел и, сложив руки за спиной, принялся расхаживать по кабинету.
«Вот Цирцея!» - довольно усмехнулся.
Ему нравилось ее упрямство и непокорность. Пытаясь давить, Айзек испытывал азарт. В Ханне присутствовала присущая женщинам изворотливость и коварство, естественная чувственность, от чего его кровь начинала бурлить. Благонравность и приличия, принятые в обществе и вознесенные до идеала, Айзека не прельщали, поскольку этого идеала в его жизни было и так с излишком. Он не был уверен: знает ли сама Ханна о своих достоинствах, и, скорее, склонялся к тому, что нет. Самодовольная мысль помочь ей познать себя, раскрыть грани ее порочности необычайно возбуждала.
«Кэтрин другая…», - с грустью сравнивал он.
Ее, ровесницу Айзека, до замужества называли старой девой. Она не горела желанием выйти замуж, поскольку мужчин считала грубыми, низменными животными. Мисс Обрайн уже отчаялась найти человека, который бы понял ее, устроил в качестве супруга, но познакомилась с Айзеком Гриндлом, и ей захотелось поддержать отчаявшегося человека, наставить на путь веры и спасения.
Айзек отнесся к странной чудачке, с упорством досаждавшей нравоучениями, весьма прохладно. И уже готов был объясниться, что не нуждается в проповедях и наставлениях, как неожиданно узнал: мисс Обрайн - состоятельная невеста. Кэтрин казалась ему слишком чопорной и жеманной, не располагала и ее внешность, однако солидное приданое стало отличным стимулом, чтобы выработать терпение и снисхождение. Долгие разговоры о вере и наставления о божьих испытаниях давалось Айзеку тяжело. Но, поразмыслив, что еще одна влюбленная состоятельная особа ему попадется вряд ли, сделал предложение.
Ее родители были крайне не довольны выбором, но если приходилось выбирать между тем, чтобы их дочь оставалась старой девой, и не внушающим доверия бедным женихом, предпочли мезальянс. Их утешало и внушало надежды, что мистер Гриндл не увлекался азартными играми, не волочился за женщинами и не пил. После некоторых раздумий, ее семья согласилась на их брак. Через положенных полгода со дня помолвки, Кэтрин стала миссис Гриндл.
Общество считало, что Айзеку повезло. Солидное приданое, хорошо воспитанная, добродетельная жена… И только он знал, чем ему пришлось заплатить за материальное благополучие.
В презентабельных семьях приличным девушкам предписывалось соблюдать девственность не только физическую, но и нравственную. Родители жены, как достойные пуритане, придерживалась этого правила всецело. Их дочь выросла слишком целомудренной, мало знающей о реальности семейной жизни, а когда пришло время узнать об этом подробнее, она пришла в ужас.
Когда Айзек попытался раздеть невесту в первую брачную ночь, она посчитала это оскорблением и уехала к родителям. О чем с ней беседовали дома, он так и не узнал, но вскоре Кэтрин вернулась, однако сразу заявила, что «это» она будет делать только с целью зачатия детей. По ее мнению, если муж будет заставлять ее делать такие грязные вещи ради своего удовольствия, то этим он будет приравнивать свою жену к проститутке. А этого она стерпеть не сможет. На объяснения супруга, что это естественная мужская потребность, Кэтрин ответила, что свои мужские потребности он может делать с павшей женщиной, но она не позволит губить ее душу и отдалять от Господа. Айзеку ничего не оставалось, как согласиться, ведь сбежавшая в первую брачную ночь невеста – это позор и для супруга.
Так чета Гриндлов и жила, однако саму Кэтрин это нисколько не смущало. Ей было комфортно и душевно, и физически, чего про себя Айзек сказать не мог. Любая попытка поговорить об этом, натыкалась на глухую стену. А поскольку у Кэтрин было слабое здоровье, рождение детей откладывалось на неопределенный срок. Сомнения насчет недомогания супруги у Айзека возникли сразу, но не брать же ему жену силой!
Пытаясь решить свои трудности, Айзек придумал, как ему казалось, отличный план. Оставалось лишь воплотить его в жизнь, что требовало осторожности и времени, но он умел ждать.
Отвлекшись от воспоминаний, вернулся к разговору со служанкой.
- Вы испытываете радость, читая Писание или слушая проповедь? – сменил Айзек тему разговора.
«Да они оба лицемеры! – ужаснула Ханна. – Оба жить без него спокойно не могут».
Однако вслух ответила:
- Да, мистер Гриндл, я испытываю некоторое успокоение и смирение.
- Я не говорил об успокоении или смирении, я говорю о радости. Испытываете ли вы радость?
- В Сочельник или Пасху, слушая проповедь преподобного Поупа, да, чувствую радость и испытываю особое благоговение, – увернулась Ханна от прямого ответа.
- А в обычные дни?
- Боюсь, что нет. Я вас разочаровала?
- Да. Меня расстроило не столько отсутствие радости в вашей душе, сколько ваше лицемерие.
Ханна посмотрела на него удивленными глазами, но решила не отпираться, а согласиться с прихотью хозяина.
- Прошу прощения, если я показалась вам не вполне искренней или в чем-то недостойной, мистер Гриндл.
- Я думал о вас лучше.
- Мне кажется, что любому человеку свойственно лицемерие.
- М? – он с интересом взглянул на нее. – Вы не допускаете, что бывают люди чистые и одухотворенные? Вы судите людей по себе?
- Возможно. Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой.
Наступила тишина. Лицо Айзека стало пунцовым, от ярости сузились глаза, и он, набрав воздуха, прошипел:
- Что?! Вы позволяете себе слишком много. Не забывайтесь, вы всего лишь служанка. И если не будете знать место, будете уволены.
- Простите, мистер Гриндл.
После того, как разозлила хозяина, Ханна сообразила, что была слишком дерзкой, и лучше бы было держать язык за зубами. Она стояла и молчала, а он громкими шагами мерил комнату. Немного успокоившись, мистер Гриндл возмущенно спросил:
- Где вы набрались такой дерзости?
- Влияние преподобного Поупа, - ответила Ханна и, заметив изумление на лице мистера Гриндла, пояснила: - У него есть сборник афоризмов Ларошфуко, иногда я читала, некоторые запомнила.
- И что вы еще запомнили?
- Все мы обладаем достаточной долей христианского терпения, чтобы переносить страдания других людей, – процитировала Ханна.
- Вы забываетесь!– резко напомнил он.
- Вы сами просили.
- Да, что такое?! Хорошей служанки не найти, все какие-то выскочки! – возмутился он, а потом рявкнул: - Прочь отсюда.
Пока Ханна в спешке покидала комнату, мистер Гриндл вдогонку крикнул:
- И не забывайтесь!
Резко открыв дверь и выскочив из комнаты, она столкнулась с Маленькой Мэри, которая от неожиданно резкого окончания разговора не успела отойти от двери и была поймана с поличным.
- Что ты тут делаешь? – громко спросила Ханна, стараясь, чтобы ее услышал хозяин.
- Не твое дело! – прошипела Дылда, убегая.
- В чем дело? – недовольно поинтересовался мистер Гриндл, услышавший громкий разговор за дверью своего кабинета.
- За дверью стояла Мэри – служанка!
Он, не ответив, скрылся в кабинете, громко хлопнув дверью.
Когда Ханна спустилась к миссис Гриндл, та принялась ее заинтересованно разглядывать. Не дождавшись ответа, хозяйка раздраженно спросила:
- В чем дело?
Решив не раздражать еще и хозяйку, Ханна кротко ответила:
- Мистер Гриндл спрашивал, справляюсь ли я со своими обязанностями и дал несколько рекомендаций.
- Каких? – удивилась Кэтрин.
- Посоветовал с большим прилежанием изучать Писание. Это поможет мне выработать смирение и прилежание.
- Вот! – восторженно воскликнула хозяйка, потрясая указательным пальцем. – Я говорила то же самое! Послушай его! В череде неудач и жизненных бурь Писание и вера помогли ему встать на истинный путь!
Глаза миссис Гриндл оживились, и она начала рассказывать историю, как познакомилась с супругом, и как сильно с тех пор он изменился в лучшую сторону. Слушать пришлось долго, но Ханна старательно выказывала заинтересованность. И хотя рассказ миссис Гриндл компаньонка слышала уже не в первый раз, она подумала, что лучше повторно выслушать рассказ, чем продолжать нудное чтение толстой книги и другие нравоучительные истории.