В полудреме Оливия слышала, как по комнате мягко ступала Карина. Окончательно проснувшись и еще нежась в постели, она смотрела, как та встряхнула и сложила одежду, принесла воды для умывания и выложила утреннее платье. Оливия думала о том, что уготовлено ей в будущем. Возможно, ли влюбиться в человека, которого так ненавидела всего лишь неделю назад? Кэтрин тогда сказала, что я влюблена, но что это такое на самом деле — быть влюбленной? Она вскочила с постели. Какой смысл задаваться вопросами, сказала она самой себе, когда тебе все равно никто не ответит?

— Госпожа, ты решила, что наденешь на брачную церемонию?

— Да, Карина. Госпожа Хартфорд и я вчера вечером нашли кое-что в ее комнате. Подожди, я сама схожу к ней и посмотрю, что еще нужно сделать.

А заодно и поболтаю с Элизабет, подумала она. Босиком она прошла вдоль коридора. Дверь комнаты Элизабет была широко открыта, и Оливия услышала голоса. Не желая мешать разговору, она помедлила и повернулась, чтобы идти к себе. Однако Арчибальд и Элизабет говорили довольно громко, и поневоле приходилось слушать обрывки разговора: «…мастерская… потеряли двух лучших вышивальщиц… нужна новая… с ее-то опытом… Антония?.. разве она?..»

Они говорят обо мне, подумала она. Антония?

Вышивальщицы? Что тут происходит? Грудь ее словно стянуло железным обручем. Она на цыпочках вернулась в свою комнату и тяжело опустилась на кровать. Но вопросы продолжали роиться в голове, и некоторое время она просидела, нахмурив брови и понимая, что у нее нет времени, чтобы что-нибудь выяснить наверняка. Пора было готовиться к торжественной церемонии, и ее молчание и рассеянный вид удивляли молоденькую горничную, которая не могла понять, как можно не сиять от счастья при одной только мысли о том, что выходишь замуж за сэра Лоуренса.

Для Лоуренса формальная церемония значила гораздо больше, чем для Генриха. Он понимал, что пока обряд не будет совершен, остается возможность, что Оливия откажется. Конечно, если бы он не пожалел ее, он мог бы обручиться с ней известным безотказным способом еще тогда, в гостевом доме Кемберлендского аббатства. Но ведь всему есть предел! Вполне естественно, что она обижена на него из-за спешки, причины которой она не знает и которая кажется ей неуместной. У него нет времени для пышных приготовлений, и он не будет приглашать множество гостей — только членов семьи, чего вполне достаточно. Жалко только, что с ними не будет семьи Оливии. И вот еще, он запретит положенную церемонию публичной первой брачной ночи, при которой должны присутствовать свидетели. Уж без этого-то они с Оливией обойдутся. Теперь же, готовясь к предстоящему событию, он молился, чтобы его пылкая, порывистая леди не передумала.

Его молитвы были услышаны. Она прибыла в сопровождении сестры и зятя к порталу маленькой деревянной церкви святого Михаила, прятавшейся в тени большого собора, немедленно вслед за ним.

Сэр Лоуренс протянул Оливии руку, и она явственно увидела восхищение в его глазах. На самом деле у него дух захватило от ее красоты — ее распущенные медные волосы венчал простой венок из розовых роз, шелковая кремовая туника и жакет из розовой узорной парчи прекрасно оттеняли темно-розовое платье, которое она выбрала для этого дня. Она застенчиво улыбнулась ему, хотя опасения отчетливо читались на ее лице — ведь ей так и не удалось получить ответа ни на один важный вопрос. В ее голове, словно церковный колокол, звучали одни и те же слова: «слишком поздно, слишком поздно…»

Несмотря на то, что Оливия ощущала себя и окружающих, словно во сне, она не упустила ни одной мелочи из всего происходящего. Ее несколько умиротворил его мужественно-элегантный вид. Он был в торжественном наряде, со шпагой, висевшей на усыпанном драгоценными камнями ремне, обвивавшем узкие бедра, и в алом бархатном плаще, небрежно накинутом на одно плечо. Услышав восхищенный шепот окружающих, Оливия гордо улыбнулась и не могла не согласиться с ними, что Лоуренс действительно великолепен.

— Ты такая красивая, моя маленькая птичка, — шепнул он ей на ухо, сжав ее руку и почувствовав, как она дрожит, несмотря на тепло майского дня.

Хотя ей и было жаль, что здесь нет Кэтрин и Генриха, но было приятно присутствие Элизабет и Арчибальда. Они оба были так ласковы и внимательны к ней в это утро, чувствуя ее беспокойство.

Вскоре церемония окончилась, обеты были произнесены, кольца надеты, благословение дано, и, наконец настало время поцелуя. Оливия была почти бесчувственна, когда он обнял ее, и ей пришлось ухватиться за него, чтобы не упасть. Его объятия были крепкими, а поцелуй — нежным. Краткая обедня, отслуженная перед высоким алтарем, еще больше усилила ощущение, что все происходящее — часть какого-то странного сна, который исчезнет так же внезапно, как возник.

Потом Арчибальд и Элизабет обнимали, целовали и поздравляли ее, а маленькие девочки осыпали их зернами пшеницы, застревавшими в волосах, словно зерна речного жемчуга. Смеясь, они отряхивались и отряхивали друг друга, а Лоуренс положил несколько зерен в рот себе и Оливии, когда они шли рука об руку по дорожке к дому.

Элизабет накануне показала ей дом Лоуренса, и Оливия впервые вступила за порог Виндроудхауза, который находился прямо напротив церкви, где их только что обвенчали. Он занимал большое пространство и был построен из камня. Крыша, отделанная каменной плиткой, вызывала зависть других, не таких богатых купцов, чьи крыши были покрыты соломой. Лоуренсу была приятна реакция Оливии, ее возгласы восхищения при виде больших окон с цветными стеклами и панелей из светлого дуба, покрывавших стены коридоров. Ее восторги, думал он, — это добрый знак. Он легонько подергал ее за руку, чтобы привлечь внимание.

— Ну что, леди Оливия Миддлвей? Подходит ли тебе этот дом?

Оливия улыбнулась.

— Сэр Лоуренс, надо иметь поистине зловредный характер, чтобы такой прекрасный дом мог не подойти.

— Он стал прекрасным только теперь, когда ты вошла в него хозяйкой. — И он отвесил ей галантный поклон, поднеся ее руку к своим губам.

Несмотря на теплую атмосферу, царившую во время обеда, смех и всеобщую доброжелательность, мысли Оливии пребывали далеко отсюда. Когда Арчибальду и Элизабет пришла пора, уходить, Оливия почувствовала одновременно облегчение и напряжение. После прощания, при котором было пролито немало слез, Оливия, наконец удалилась в свою комнату. Лоуренс сам показал ей комоды и сундуки, где она могла хранить свою одежду, уютные приоконные скамеечки, сидя на которых можно было любоваться прекрасными садами, шкаф, в котором были припасены напитки и сладости на вечер, а затем деликатно удалился, оставив ее с Кариной. Госпожа и служанка принялись изучать новые владения Оливии, заглядывая в каждый уголок и восхищаясь яркими гобеленами на стенах, белоснежным пологом над постелью и розовым покрывалом.

Рассмотрев всю обстановку, обе женщины сошлись во мнении, что эта комната с окнами, выходящими на север и на запад, так прекрасна, как только можно себе представить. Оливия стояла у большого эркерного окна, выходившего в сад, и волны умиротворения медленно накатывали на нее. Ближайшая к дому высокая каменная стена была вся розовая от лучей низкого вечернего солнца. За этой стеной должен быть сад, подумала Оливия. Да, если там кухня, то неподалеку должны выращивать травы. Она открыла дверь в углу комнаты и скользнула вниз по ступенькам каменной лестницы, которая вела в крытый проход, тянувшийся вдоль северной стороны большого зала. Как она и предполагала, тяжелая дубовая дверь вела в сад.

В саду, где росли ее любимые травы, Оливия, наконец обрела покой, о котором мечтала весь день.

Из каменного фонтана в центре сада била высокая струя, падавшая в раковину, которую держал в руках голенький каменный младенец. Вокруг фонтана были посажены ноготки и лаванда. Оливия с наслаждением вдохнула их запах и пошла дальше. Центральная дорожка привела ее к арке в каменной стене, за которой находился огород. Оливия оказалась посреди моря салата, капусты и лука. У дальней стены огорода шел проход с каменными колоннами, поддерживающими крытую соломой крышу. Оливия решила, что этот проход должен вести в кухни или, может быть, в кладовые. В стене было окно, а рядом дверь, и думая, что она приведет ее к внутренним покоям, Оливия дернула за ручку. Перед ней открылась темная прихожая, а затем еще одна дверь. Оливия не почувствовала кухонных запахов и шумов, и ее любопытство было этим возбуждено. Она вошла и, пораженная, остановилась на пороге.

Перед ней была просторная комната, хорошо освещенная солнечным светом, падавшим из северного окна, выходившего в сад, а также из застекленных панелей в крыше. Даже в этот вечерний час выбеленные стены отражали свет, освещая массивные деревянные рамы для вышивания, накрытые белой тканью, а также рамы меньшего размера, расставленные по столам. Ее сердце отчаянно забилось, и, дрожа от возбуждения, она приподняла ткань, закрывавшую ближайшую к ней раму. Оливия безошибочно узнала полукруглую форму епископской ризы, на которой был вышит рисунок, сходный с тем, что она вышивала в монастыре — медальоны и арки, святые и короли, библейские сцены, вышитые золотом и ярким цветным шелком.

На другой раме бок о бок были натянуты передняя и задняя стороны митры. Рядом Оливия увидела епитрахиль, вышитую особым способом, при котором золотые нити проглядывают из-под цветных шелковых. Толстые золотые нити лежали здесь же, ожидая, когда работа будет возобновлена. Оливия медленно двигалась вдоль рядов рам, с трудом сдерживая дрожь. Всю заднюю стену от пола до потолка закрывала белая занавеска. Оливия отдернула ее, и ее глаза раскрылись еще шире при виде рядов полок, на которых были сложены материи для вышивания, нитки и рулоны разнообразных тканей, многие из которых она видела впервые. Полотно, холст, мягкая подбивка, атласы, шелка, бархатные ткани, роскошная итальянская парча… В аккуратных ящичках чего только не было: нитки, иглы, шнурки, жемчуг, галуны, блестки, шила… Покачав головой, не веря своим глазам, Оливия уронила занавеску.

Теперь комнату заливал розовый предзакатный свет. Оливия присела на стул и еще раз оглядела комнату. Что же это значит?! В ней медленно закипал гнев. Он начался где-то в животе и поднимался выше, сжимая горло.

— Я знаю, что это значит, — произнесла она вслух сквозь зубы, — я знаю!

Это значит, что услышанное сегодня утром — чистая правда! У него действительно есть мастерская, и я понадобилась ему для того, чтобы кого-то заменить. Судя по виду всего этого, ему нужна искусная мастерица, и как можно быстрее. Если я не ошибаюсь, все это предназначено для одного заказчика и, должно быть, приурочено к какому-то определенному сроку. А теперь он, очевидно, рассчитывает, что раз я его жена, то значит должна буду здесь работать. Мне придется продолжить с того места, где моя предшественница оставила работу. Семейное дело! Вот что он сказал тогда в огороде. Все останется в семье. Вот что он имел в виду! Очень хитро! Ну что ж, посмотрим! Дрожа от ярости, она выбежала из мастерской.

Освещенная последними лучами солнца, Оливия стояла в одной сорочке посреди вороха разбросанной одежды, роясь в сундуке в поисках своего старого кремового пальто. Ей от них ничего не нужно! Они могут забирать все обратно! В ее горле стоял комок, слезы застилали глаза. Пусть ей придется идти всю дорогу пешком, но она уж как-нибудь доберется. Будь он проклят! «Ее искусство» ему понадобилось…

Венок валялся на полу, волосы были растрепаны, от гнева и унижения ее трясло, в ушах стучало. Потому она и не услышала, как Лоуренс отворил дверь, вошел в комнату и застыл в недоумении, пытаясь понять, что происходит.

— Оливия, да что случилось?

— Случилось? Ты имеешь наглость спрашивать меня, что случилось? И это когда ты скрывал от меня, что я тебе нужна только для того, чтобы заменить двух твоих работниц? Ты… купил меня! Вот что случилось!

— Ну-ка, будь так любезна, объясни мне, о чем ты толкуешь? Заменить работниц? Каких работниц?

— В мастерской! — выкрикнула она, показывая рукой в сторону эркерного окна и сада, простиравшегося за ним. — Там. Попробуй только отрицать, что все это придумано специально, чтобы заставить меня работать на тебя. Ты использовал Гринхиллское поместье как уловку, чтобы затащить меня сюда!

Лоуренс двинулся к ней, на лице его было изумленное выражение, но в то же время его забавлял этот детский гнев.

— А, так ты нашла мастерскую. Жаль, а я хотел завтра показать ее тебе в качестве сюрприза… — Прежде чем он успел сделать следующий шаг, в него полетело платье, выхваченное ею из сундука. Он поймал его одной рукой и отбросил в сторону. — Оливия, будь любезна, уймись на минуту и послушай, я тебе все сейчас объясню…

— Объяснишь? — Она попятилась от него, глаза ее сверкали от гнева и слез, голос был сдавленным и хриплым. — Сюрприз… Ты лживая жаба! Не желаю тебя слушать… Я видела все своими глазами!

В него полетела рубашка, но он успел уклониться. Он стоял теперь неподвижно и смотрел на нее, его глаза сузились в одну черную линию, губы были упрямо сжаты.

— Ох уж мне это твое «открытие»! Ты уверена, что именно оно — причина твоей вспышки? Сдается мне, что твой гнев порожден страхом.

Она схватила подушку с кровати и двумя руками швырнула, целясь ему в голову, но он поймал и ее.

— Я ухожу! Я здесь не останусь. Вы тут все заодно! А ты думал, что я такая дура, и не узнаю, почему ты на самом деле… — Волосы упали ей на лицо, грудь вздымалась от рыданий. — Меня не купишь! И не продашь. Я свободна!

Вместо ответа Лоуренс повернулся к двери, спокойно запер ее и положил ключ на высокий шкаф. Затем, не произнося ни единого слова, он начал снимать с себя одежду, не сводя при этом глаз с Оливии. Она смотрела на него с выражением изумления, переходящего в ужас. В конце концов, на нем остались только короткие исподние штаны из белого полотна.

— Что ты делаешь?.. — прошептала она, отчаянно покраснев и замирая от страха.

— Думаю, что пришла пора подрезать тебе крылышки, моя прекрасная птичка.

Она съежилась на кровати, вцепилась в полог. Ее ноги вдруг совершенно отказались ей служить. Стоя спиной к окну, он смотрел на нее взглядом охотника, расслабленный и абсолютно неподвижный. Он был такой огромный! Черные волосы покрывали всю его грудь, сходясь в узкую дорожку на животе. Его ноги были длинными и мускулистыми, она увидела, как рельефные мускулы переливались под кожей на его бедрах, когда он медленно подходил к постели.

Я должна вскочить и убежать, мелькнуло в голове. Слепой страх заполнил ее грудь и заставил рвануться с постели, но он мгновенно перехватил ее и прижал к своему почти обнаженному телу. Колотя руками куда попало, отчаянно вертя головой, она пыталась вырваться. Рядом с ее ртом оказалось его предплечье, и она изо всех сил вцепилась в него зубами. Его руку пронзила резкая боль, и он на мгновение ослабил свои объятия. Воспользовавшись этим, она оттолкнула его и вырвалась.

— Нет, — всхлипнула она, — уходи отсюда! Убирайся! Я ничего не хочу знать!

Он мягко засмеялся и блеснул глазами. Прижав локти к бокам, он был готов мгновенно отреагировать на ее следующее движение.

— Тише, маленькая птичка, тебе все равно придется когда-нибудь все узнать. Так почему не сейчас? Твой гнев — это ведь просто паника, правда?

Оливия застыла на месте, в самом деле, похожая на птичку под гипнотизирующим взглядом удава, а он вновь двинулся к ней. Взвыв от слепой ярости, она буквально бросилась на него. В это мгновение ей почему-то показалось, что следует сделать именно так. Он рассмеялся глубоким, выразительным смехом, приняв грудью удар ее легкого, мягкого тела. Она заколотила кулаками по его груди, и он прижал ее руки, заглядывая ей в глаза и пытаясь угадать, что она будет делать теперь. Она поняла, что он играет с ней, что ей самой придется преодолеть свой страх и что рано или поздно ее силы иссякнут.

Сорочка, прикрывавшая ее наготу, сползла с одного плеча, и ее подол попал ей под ноги. Когда она повернулась, чтобы его высвободить, он молниеносно выбросил руки и разорвал сорочку сверху донизу. Вскрикнув, она отступила назад, споткнулась о подушку, валявшуюся на полу, и упала. Он мгновенно сорвал с нее остатки сорочки и пригвоздил ее к полу своим телом так, что ей осталось только беспомощно извиваться под ним. Она хотела закричать, но у нее пропал голос. Погрузившаяся в полумрак комната завертелась над ней, и она почувствовала, как он развел ее руки и прижал к полу за ее головой.

— Нет, нет, пожалуйста, — всхлипнула она, но он только неподвижно возвышался над ней, сидя на ее бедрах так, чтобы не сделать ей больно. Его взгляд медленно двигался по ее телу, не упуская ни малейшей черточки нежных округлостей и порозовевшей от усилий кожи. Она сжала зубы, дрожа под его взглядом и тяжело дыша. Наконец Лоуренс удовлетворенно кивнул и улыбнулся так, словно она доставила ему огромное удовольствие, а затем свел ее руки за спиной и поднял ее с пола.

— Пойдем, моя красавица. Здесь не самое уютное место.

Оливия почувствовала боль в запястьях, когда он понес ее к кровати. Она попробовала лягнуть его, но тут же оказалась на постели под ним, и рот ее был закрыт поцелуем. Попытки оттолкнуть его ни к чему не привели, и вскоре она перестала сопротивляться и только жалобно постанывала. Он лежал на ней, но теперь их тела не разделяла даже тонкая ткань ее рубашки, как это было в аббатстве, и она кожей чувствовала его живое, теплое, трепещущее тело, его сильные мышцы. Сопротивление пришлось прекратить. Остались только дрожь и тяжелое, прерывистое дыхание. Остался этот ласковый, успокаивающий шепот:

— Перестань биться, маленькая птичка. Не надо сопротивляться. Лежи спокойно. Расслабься.

Он развязал шнурок и стянул с себя последний остававшийся на нем предмет одежды, а затем вновь схватил ее за запястья, когда она попыталась его оттолкнуть. Руки ее тут же были прижаты к подушке, и он впился в ее губы долгим поцелуем, от которого по жилам пробежал огонь, растопивший остатки сопротивления, закруживший в тумане сладких ощущений. Но все же нагота была слишком новой для нее и пугала. Она не могла более бороться и только стонала.

— Лоуренс, перестань. Я не хочу знать, я не хочу…

Но он не слушал ее и вновь поцелуем остановил бессвязную речь, словно закрыв дверь перед всеми мыслями, оставив в ней только одни ощущения. Сильная и ласковая рука лежала на ее обнаженном плече, она гладила, ласкала, призывала, а потом спустилась ниже, к груди, и Оливия вся изогнулась и снова забилась, почувствовав, как шершавые пальцы прикоснулись к нежным соскам. Она вскрикнула, и в этом звуке страх смешался с наслаждением.

Ласки и поцелуи продолжались, и, наконец она расслабилась, почувствовав сладкую, необъяснимую боль в области бедер и живота. Сопротивление ее было сломлено, и Лоуренс смог полностью отдаться страсти, не беспокоясь ни о чем ином. В неверном освещении она, как в тумане, видела, как двигаются его руки, как сильные пальцы изучают ее всю, гладят, дразнят, заставляют почувствовать реакции собственного тела, его удивительную отзывчивость. Ощущения были почти невыносимы. Вновь открыв глаза, она увидела, как его голова опускается ниже, и в следующий момент губы обхватили ее затвердевший сосок. Лоуренс начал посасывать, покусывать, поддразнивать его губами и зубами, и это произвело на нее сильнейшее действие. Вскрикнув, она дотянулась до его плеча и слегка прихватила его зубками.

— Так-то лучше, маленькая птичка. В эту игру мы можем играть вдвоем, правда? — с хриплым, низким смешком сказал он, не отпуская ее груди. Оливия вновь почувствовала страх.

— Лоуренс, больше не надо… прошу тебя…

— Нет, Оливия.

— Пожалуйста, хватит. Больше ведь ничего не будет, правда?

Она понимала, что будет еще многое, ибо она уже почувствовала, как что-то твердое прижалось к ее животу, и в ней самой жарким огнем разгоралось желание, потребность отдаться ему до конца. Она знала, что будет что-то еще.

— Не сопротивляйся, Оливия. Я не сделаю тебе больно. Я обещаю, что не сделаю тебе больно. Доверься мне…

— Нет, Лоуренс, нет…

Она задрожала под ним, но властные губы снова заставили ее замолчать, и вскоре руки уже ласкали внутреннюю сторону ее бедер. Она и представить себе не могла, что ощущения, которые рождали эти прикосновения, могут быть такими сильными и сладостными. Дотрагиваясь до самых сокровенных мест, он заставлял ее вздрагивать и стонать от непонятного, но страстного желания, и наконец она почувствовала, как его рука и колено мягко разводят ее бедра, и горячая, твердая плоть входит в нее. Внутри что-то взорвалось, и они стали одним целым. Оливия вскрикнула, и он замер, а затем снова начал двигаться. Веки ее полуоткрытых глаз затрепетали, а тело содрогнулось от наслаждения. Губы раскрылись, и она застонала. Их тела двигались теперь вместе, медленно, в едином ритме, ее ощущения разгорались как огонь, нарастали как лавина, чудесное, великолепное возбуждение волнами накатывало на нее, поднимая на гребне все выше и выше. А Лоуренс двигался все быстрее, все глубже погружаясь в нее, наполняя ее сладостной покорностью, полностью подчиняя себе. Быстрее, быстрее… Жар в ее теле превратился в ревущий огненный смерч, и тут она почувствовала, как его плоть вздрагивает в ней, и услышала его хриплый стон. Ослабевшая, все еще дрожащая от новых переживаний, она лежала под ним, купаясь в море сладкой истомы и лениво пытаясь припомнить, чего же это она так боялась. Но это ей не удалось.

— Ты больше не будешь плакать, моя маленькая птичка?

— Лоуренс… я не знала…

— Да, конечно, ты не знала.

— Ты про это говорил, что будешь, счастлив показать?

— Да, моя радость. Про это.

— И что, тебе было?..

— Было ли мне хорошо? Я никогда не был так счастлив в своей жизни, моя маленькая птичка. Это правда. А теперь тебе надо отдохнуть.