Должно быть, ангел-хранитель Энрике сегодня особенно бдительно заботился о своем подопечном: по дороге от дома Джемаймы ему не попалось ни одного патрульного, не то не миновать ему солидного штрафа за превышение скорости. Энрике гнал машину как сумасшедший. Свежий ночной воздух врывался в открытое окно кабины, обдувая пылающее лицо.

Вспоминая то, что произошло в доме Джемаймы, он только диву давался: вот ведь нашло! Он и сам не подозревал, что способен на такие вспышки. Да еще на глазах молоденькой сестрички и ребенка — младшего брата своей возлюбленной! Но в ту минуту он ничего не мог с собой поделать, решительно ничего. Словно прорвался нарыв, что мучил его уже почти неделю. Напряжение последних дней, досада на некстати вмешавшегося брата, раздражение из-за всей этой путаницы в стиле безвкусных комедий, разочарование из-за того, что Джемайма не спешит упасть в его объятия… Да это все только святой выдержит!

Скорее надо удивляться другому: тому, что он все-таки сумел сдержаться и ограничился лишь поцелуем. Страсти, что бушевали в нем, требовали большего. Не будь в гостиной Синтии с Бобби, Энрике и до кровати бы Джемайму не дотащил — овладел бы прямо на месте. Ох, от одной мысли об этом у него кровь в жилах кипела…

Вот ведь идиот! Безмозглый, непроходимый идиот! Можно ли идти на поводу у страстей? Как будто Джемайма и без того не пережила сегодня несколько самых что ни на есть неловких и даже унизительных моментов! Стоило ли добавлять к списку ее переживаний еще одно?

Но чувство вины исчезло так же быстро, как и появилось. Если разобраться, эта, с позволения сказать, невинная жертва сама хороша. Способна она хотя бы определиться, чего ей в конце концов нужно? Сколько можно водить за нос сразу двоих братьев? Она, несомненно, заслужила хорошей встряски — может, хоть это ее разбудит и заставит сделать окончательный выбор.

Поделом ей будет, если в результате она окажется не нужна ни одному из них. За двумя зайцами погонишься… Вот было бы здорово — развернуться и гордо уйти из ее жизни, забыть, вытеснить из памяти безумные два дня, проведенные в обществе прелестной незнакомки с чудесной улыбкой и пленительными зелеными глазами.

Энрике пожал плечами. Как ни храбрись, как ни накручивай себя, все равно никуда он не уйдет. Коготок увяз, всей птичке пропасть. Нет, нельзя сдаваться без боя.

Внутренний голос подсказывал, что на самом деле Джемайма вовсе не увлечена Гарсией. Сегодня днем, в доме моды — Боже, казалось, с тех пор прошел год, — она вовсе не таяла в его объятиях.

Нет, тут определенно кроется какая-то загадка. Недаром же поэты воспевают таинственность тонкой женской души, хотя нередко они же на нее и сетуют. И Энрике решил во что бы то ни стало разгадать загадку своей возлюбленной.

Однако в самом ближайшем будущем ему пришлось ломать голову над совсем иными проблемами.

Вернувшись на стройку, Энрике, к своему ужасу, обнаружил, что за несколько дней его отсутствия решительно все пошло наперекосяк. Поскольку время поджимало, помимо самого спорткомплекса велось строительство эллинга и причала для яхт, крытого теннисного корт и нескольких мини-кемпингов вдоль разрабатываемого пешего маршрута. Как назло, ни на одном из объектов дела не шли гладко.

— И как только вы умудрились? — устало поинтересовался он у Саймона Норта, своего доверенного помощника.

Тот развел руками. Вид у Норта был такой, точно все эти дни он спал не более двух-трех часов в сутки: щеки ввалились, под глазами пролегли тени, подбородок покрылся щетиной.

— Не могу же я разорваться на несколько частей. Лэм Веллер умудрился сломать ногу, так что некому присмотреть за работами на лесном маршруте. Подрядчики сгрузили весь цемент, предназначенный для эллинга, возле лодочной станции. Мы с ребятами полдня потели, пока все перевезли куда нужно. А потом еще фундамент пополз. Эти песчаные почвы просто бич для строителей!

Энрике кивнул.

— Понимаю. Ты и впрямь не виноват. Это мне не следовало выпускать все из-под контроля.

Однако, несмотря на кажущуюся легкость, с которой Энрике воспринял неприятные известия, на сердце у него было тяжело. Ведь неудача означала для него не просто необходимость начать все заново, как было бы при иных обстоятельствах. В преддверии рокового срока — тридцатилетия — провал проекта менял всю жизнь Энрике: ему пришлось бы проститься со свободой и вернуться под родительское крыло, а тогда прости-прощай мечта стать хозяином собственной судьбы.

Утешало, пожалуй, лишь одно: Энрике настолько ушел в решение деловых проблем, что личные временно отступили на второй план.

Когда утомительный день наконец подошел к концу, он был настолько измотан, что мечтал только о горячей ванне и постели. Но предстояло еще одно дело, на сей раз семейного характера. Отец его был все еще во Флориде, рядом с бабушкой, но мать на несколько дней приехала в Чокто — она занималась благотворительностью, а как раз близилась очередная акция по сбору средств.

Объявившись в фамильном особняке на окраине Батлера, Энрике прямиком направился в кабинет матери. Лавиния Валдес, сохранившая поразительно стройную фигуру и юное, не тронутое морщинами лицо, сидела за письменным столом, заваленном бумагами. Увидев сына, она просияла.

— Ты, как всегда, вся в делах, — улыбнулся Энрике. — Не успела приехать, и уже за работой.

— Ну, мой милый, — пожала плечами Лавиния, — у нас в семье все трудоголики, просто каждый на свой лад. Иди же, поцелуй свою мамочку.

Энрике засмеялся. Удивительно, но они с Гарсией — двое великовозрастных мужчин — все равно оставались для матери теми маленькими хорошенькими мальчуганами, что приходили в этот же кабинет пожелать ей спокойной ночи. Но, следовало отдать Лавинии Валдес должное, она никогда не пыталась ограничивать их свободу и обращаться с ними, как с несмышленышами. Чего, увы, нельзя было сказать о ее муже. Франсиско Валдес, человек властный и суровый, до сих пор никак не мог освоиться с мыслью, что сыновья уже выросли. Энрике просто поражался тому, как Гарсия умудряется сохранять независимость и твердость суждений в бизнесе, главой которого считается отец. У него самого давно уже кончилось терпение, что и было одной из причин его ухода.

— Ох, — поморщилась мать, когда он выполнил ее просьбу, — колючий как еж. Неужели так трудно было побриться прежде, чем являться сюда?

— Я-то думал, ты мне и колючему рада, — отшутился Энрике. Впрочем, не такая уж это была шутка: он знал, что мама действительно рада видеть его любого. Хотя она, пожалуй, больше всех домашних переживала из-за его ухода, но ни разу не пыталась отговорить от безумной затеи, умолить остаться. Лавиния прекрасно понимала сына и уважала его выбор.

— Ты надолго? Может, переночуешь.

— Да нет, спасибо. Заехал убедиться, что у тебя все в порядке. Устал как собака. Мне бы сейчас только добраться до кровати и вырубиться.

— Ах ты, бедненький.

— А как там папа?

— Спасибо, ничего. Он надеялся, что, может, ты выкроишь денек, чтобы съездить вместо него на деловые переговоры. Что-то насчет новой коллекции к осеннему сезону.

— Нет уж, пускай Гарсия едет. У него это отлично получится. А я — благодарю покорно.

Лавиния засмеялась.

— Почему-то я так и думала. Ладно, ну их, эти дела. Сам-то ты как? Подружкой не обзавелся?

О, если бы она только знала! Но Энрике поостерегся рассказывать матери о Джемайме — Лавиния спала и видела, как бы хоть один из ее сыновей женился и обзавелся детьми.

— Да где мне еще о подружках думать, — с напускной небрежностью отмахнулся он. — И вообще, мамочка, не жени меня раньше времени. Я, конечно, понимаю, что у женщин сватовство в крови, но…

Она посмотрела на него взглядом оскорбленной невинности. Энрике чуть не рассмеялся — столько искренности было в этом взгляде. Впрочем, он его уже видел, и не раз…

Опять цветы! Это было уже чересчур! Джемайма в сердцах схватила пышный букет и без малейшей жалости выбросила в корзину. Какой же это по счету? Ну да, пятый, не считая того, что в четверг утром выкинул Энрике. Гарсия буквально заваливал ее цветами. Три букета вчера, в пятницу, один сегодня с утра и вот этот, пока последний.

Ко вчерашнему вечернему букету прилагался флакон дорогих духов. Разумеется. Джемайма тотчас же отправила его назад, сопроводив запиской, в которой вежливо, но твердо просила Гарсию ничего ей больше не слать. По-видимому, «ничего» тот отнес лишь к дорогим подаркам — к последнему букету прилагалась коробка конфет. Мило, конечно, но до чего же утомительно!

Забавно, но из двух братьев тот, кто был ей совершенно не нужен, осыпал ее знаками внимания. А тот, без кого ее сердце изнывало от тоски, за эти уже почти два дня даже не удосужился позвонить ей. Точнее, позвонил один раз, когда ее не было дома. Вернувшись, Джемайма услышала на автоответчике страстно шепот до боли знакомого ей голоса: «И долго ты еще собираешься терзать меня и себя?»

Весь вечер после этого она не отходила от телефона, но аппарат молчал. Молчал и сегодня, а ведь время уже шло к полуночи. Джемайма истомилась в пустой квартире: как на грех, Бобби укатил на трехдневную экскурсию с классом, а Синтия отправилась с подружками на девичник и недавно позвонила, что ночевать не придет. Даже поговорить не с кем! Только и остается, что сидеть у окна в полном одиночестве и перебирать в памяти мельчайшие подробности своего недолгого счастья.

Поэтому, когда раздался знакомый рев мотора, и к входу подкатил видавший виды пикап, Джемайма уже не раздумывала. Она выбежала на крыльцо, с улыбкой до ушей.

Энрике тоже улыбался. Как же замирало сердце от его улыбки!

— Добрый вечер, мисс Джемайма Андерхилл. Рад видеть вас.

Джемайма тихонько ахнула, поняв, что он имеет в виду. Он как бы возвращает их к началу, к тому первому свиданию, предлагает начать все с чистого листа. Можно ли желать большего?

— Добрый вечер, Энрике Валдес, — ответила она в тон. — Полагаю, сие означает, что мы больше не незнакомцы?

— И что отныне никаких игр, — кивнул он.

— Но, — сочла нужным слегка спустить его с небес на землю Джемайма, — все равно мы практически не знаем друг друга.

— Затем я и приехал. Самое время познакомиться получше. Я не слишком поздно?

— Ничуть. Я по натуре сова. — Джемайма не возражала бы, даже если бы он не дал ей уснуть до зари. Лишь бы он был здесь, с ней.

Очень может быть, она еще горько пожалеет, что снова общается с ним. Но иначе пожалеет куда больше. Будь что будет! О том, что случится потом, надо будет и думать потом…

— Ты любишь танцевать?

— Что-что? — Джемайма решила, что ослышалась.

— Танцевать. Я приглашаю тебя на танец.

Он шагнул к машине, открыл дверцу и что-то повернул в кабине. На залитую звездным светом лужайку перед домом полились тихие звуки музыки. Энрике протянул руки.

— Потанцуем?

Она прильнула к его груди так же молча и безоглядно, как ночь льнет к звездам. И они танцевали — под музыку, доносящуюся из радиоприемника в машине. Под музыку звезд. И под музыку сердца Джемаймы.

— Ты великолепно танцуешь, — прошептала она, прижимаясь щекой к плечу Энрике.

— Мама отправила нас с Гарсией учиться танцам лет в пять.

— Честно говоря, мне трудно представить твоего брата танцующим.

— И напрасно. Он это делает мастерски. Но я — заметь, я не хвастаюсь, — все равно лучше. И не только в смысле танцев.

Джемайма улыбнулась: Энрике верен себе!

Они вновь замолчали. Одна мелодия сменяла другую, а они все медленно покачивались ей в такт на мягкой траве. Вечерний ветер обдавал их прохладой. Джемайма поежилась, но Энрике крепче прижал ее к себе, и она забыла о холоде.

— Как полагаешь, — задумчиво спросила она, не делая ни малейшей попытки отстраниться, — нас никто не видит?

— А тебе есть дело до соседей? — удивился он. — Или, может, ты боишься, что Гарсия притаился где-нибудь за кустом с подзорной трубой в руках и следит за каждым твоим шагом?

— За кустом и с подзорной трубой я его тоже не представляю, — заметила Джемайма. — Если он кого и выслеживает, так это девушек, которые работают с клиентками и слишком ярко красятся. Или, упаси Боже, носят слишком короткие юбки.

— Узнаю Гарсию. Он всегда твердит, что порядок прежде всего. И если уж определил, каким должен быть этот самый порядок, то от своего не отступится.

— А ты? Ты не скучаешь по порядку? — Джемайма затаила дыхание в ожидании ответа. Не она ли так мечтает о порядке, который гарантирует стабильность и надежность? И ответ не заставил себя ждать.

— Ничуть не скучаю.

Что ж, по крайней мере, честно.

— Терпеть не могу, когда дни идут по раз и навсегда заведенному распорядку, — объяснил Энрике. — Скучища невыносимая! А я люблю неожиданности. Люблю сталкиваться с трудностями и преодолевать их. Вот это настоящая жизнь!

Ага, настоящая жизнь! А ну как в один прекрасный день эти чудесные, греющие душу трудности окажутся не по зубам. И что тогда? Полный крах? Тот-то будет счастлива жена этакого героя — при условии, что он вообще обзаведется женой. Ведь, собственно, и семейная жизнь в каком-то смысле тоже скука.

— А Гарсия, он устроен иначе, — продолжал Энрике. — Он любит, когда все идет по накатанным рельсам. Неожиданности ему не по вкусу, а препятствия он предпочитает вычислять заранее и избавляется о них, так сказать, малой кровью. Зато уж вне бизнеса отрывается на всю катушку.

Звучало логично, но не утешало. Джемайма украдкой вздохнула. И ведь, самое печальное, что она не могла даже мечтать о том, чтобы каким-то чудом Энрике переменился, стал другим человеком, ведь полюбила-то она его именно таким, какой он есть.

Полюбила? Опомнись, Джейми! Что это с тобой? Совсем спятила? — напомнила о своем существовании тетя Бесс.

Может, и спятила, мысленно отвела ей Джемайма. Но это безумие сейчас ей было дороже всего здравого смысла, сколько его ни есть на свете. И она решилась.

— Послушай, раз уж до соседей нам дела нет, а Гарсия, по всей вероятности, тоже не лежит в кустах с подзорной трубой…

— Да? — приподнял бровь Энрике.

— Может, ты меня все-таки поцелуешь?

Ей не пришлось просить дважды. Мгновение — и его губы уже накрыли ее уста. Подняв лицо навстречу возлюбленному, Джемайма обняла его руками за шею и закрыла глаза. Сейчас во всем мире для нее существовал только он. Его руки, сжимающие ее талию. Его тело, жар которого обжигал даже через одежду. Его губы, прильнувшие к ее губам.

Когда поцелуй наконец закончился и она открыла глаза, то обнаружила, что Энрике смотрит на нее. Смотрит нежно и ласково. Глаза их встретились, и он снова поцеловал ее, на сей раз мимолетно, точно дразня. Она знала: он хочет помучить ее ожиданием большего. По ее телу пробежала легкая дрожь.

— Замерзла?

Джемайма покачала головой.

— Как я могу замерзнуть в твоих объятиях?

Они продолжили танцевать. Джемайма снова заговорила первой.

— А знаешь, я видела тебя еще до той нашей первой встречи.

Энрике вопросительно поглядел на нее.

— Когда это?

— На притоке Томбиджби. Ты плыл в каноэ. А я сидела на берегу и тебя видела. Чуть не умерла на месте.

Он засмеялся и крепче прижал ее к себе, покачиваясь под старинную любовную балладу. Джемайма была готова кричать от восторга — так ей было хорошо.

— Наверное, ты решила, что это Гарсия, — пробормотал он. — Тогда ты ведь еще не знала, что нас двое.

Джемайма кивнула. Ей очень хотелось объяснить ему все, рассказать о том, что привело ко всей этой невероятной путанице.

— Да. До того дня я и не думала о твоем брате. А потом… стала мечтать о тебе…

Энрике на несколько секунд задумался, затем решительно тряхнул головой.

— Что ж, значит, не может быть и тени сомнений относительно того, кого из нас ты хочешь по-настоящему.

Джемайма остановилась, прервав их медленное кружение по лужайке, и серьезно посмотрела ему в глаза.

— Ни малейших. Это был ты — еще до того, как мы встретились по-настоящему. Ничего из того, что произошло между нами в отеле, не могло бы случиться, если бы я не видела тебя тогда на реке.

— А как насчет Гарсии?

— Между мной и твоим братом нет ровным счетом ничего. Для меня с самого начала существовал только ты.

Уф, высказалась! Джемайма облегченно перевела дыхание и снова задвигалась в такт музыке. Они продолжили свой чувственный плавный танец.

Одна рука Энрике скользила по ее спине, легонько поглаживая. Другой он бережно поднес к губам тонкие пальцы и поцеловал. Владеющее Джемаймой томление все нарастало и нарастало, хотя казалось, больше уже некуда.

Отбросив страх, стыд и сомнения, она прошептала:

— И сейчас мне тоже нужен только ты, Энрике.

Он засмеялся.

— Хорошо бы ты сказала это еще и моему брату.

Джемайма раздраженно вздохнула.

— Я пыталась.

— Этими самыми словами?

— Ну, нет, не совсем этими, — растерялась она. — Не настолько открытым текстом, но всячески намекала, что ему лучше избрать другой объект для ухаживаний.

— Так не годится, — покачал головой Энрике. — Гарсия не из тех, кто привык получать отказ. Намеков он просто не поймет. Кроме того, ему нравится меня дразнить. Он будет следовать нашим с ним правилам вплоть до последней буквы.

— Вы оба просто извращенцы какие-то!

— Да нет, просто мужчины.

— Спасибо, обрадовал. И как мне теперь брата растить, когда ты сообщаешь мне такие жуткие вещи про мужской род?

— Брось. У тебя отличный брат. И сестричка, к слову сказать, прехорошенькая. Берегись, еще год-другой — и она начнет разбивать сердца направо и налево.

Джемайма невольно расплылась в улыбке.

— Спасибо. Да, они у меня замечательные. Мне с ними повезло.

— Им с тобой повезло еще больше, — вполне серьезно заметил Энрике. — Не всякая на твоем месте пошла бы на такие жертвы, лишь бы воссоединить семью.

— А что у тебя за семья? Ты мне ничего не рассказывал о ней.

— Да трудно рассказать в двух словах. Все очень разные. И каждый по-своему хорош, вот только ладить с ними порой трудновато. Мама у меня изумительная. А Гарсия очень похож на отца: у него такая же твердая воля и страсть к порядку.

— Отец очень возмущался, когда ты решил уйти из семейного бизнеса?

Энрике отрывисто рассмеялся.

— Возмущался — это еще слабо сказано. Рвал и метал. Но ничего не помогло. Зато Гарсия там преуспевает.

— Кстати о Гарсии… Завтра я скажу ему…

— Что скажешь?

Джемайма замялась.

— Ну… что выбираю тебя.

— А это и вправду так?

— По-моему, да.

Танцуя, они приблизились к краю лужайки, где рос жасмин. Головами они задевали клонящиеся ветви, и те осыпали их душистыми белоснежными лепестками…