Солнце вот-вот должно было подняться из-за гор, когда староста вышел из дома и направился в степь, совершая свою обычную утреннюю прогулку. Это вошло у него в привычку с тех пор, как бек назначил его старостой. Он хорошо помнил то утро: душа рвалась у него из груди от радости. Перед ним открывалась новая жизнь: он становился хозяином в деревне. Теперь никто не осмелится его ослушаться. В глубине души староста сознавал, что его способности не соответствуют назначению, но старался гнать от себя эти мысли прочь. До сих пор он был глубоко признателен Рашад-беку, поднявшему его над остальными крестьянами. В день назначения в благодарность он готов был стать перед своим господином на колени. Дрожащим голосом он сказал беку:

— Я очень признателен вам, мой господин, и не знаю, как смогу отплатить за оказанную мне милость. Отныне я и мои дети — ваши самые верные слуги. Я никогда не забуду, что вы сделали для меня.

Он хотел поцеловать руку бека, но тот отдернул ее и с ухмылкой произнес:

— Ну что ты, ведь теперь ты наш староста и заслужил это. Я надеюсь на твою верность. Теперь надо как следует отметить назначение. Этим ты завоюешь расположение крестьян. Можешь взять несколько баранов. А если нужны деньги, ты не стесняйся, скажи.

Староста снова и снова с радостным блеском в глазах благодарил своего господина за распахнутое перед ним широкое окно в мир.

Дни бежали за днями. Но постепенно ему стало казаться, что это окно становилось все уже и уже. Скоро чувство радости сменили тревога и неуверенность. Он уже не ходил по деревне с высоко поднятой головой. Его спина согнулась, а походка стала нерешительной. Все ему было немило.

Крестьяне уже молотили зерно. Оседлав лошадей или мулов, они совершали круг за кругом на токах, подбадривая себя песней. Они пели о крестьянских бедах и горестях, о надеждах на лучший день, на хороший урожай.

Услышав пение, староста быстро повернул в сторону. Эти песни действовали ему на нервы, как скрип несмазанных шестеренок соломорезки. Они становились невыносимы для него. Но куда он мог деться, бессловесное орудие бека, слепо повинующееся его приказам. Староста был всего лишь кольцом на руке своего хозяина, которое тот мог надеть на любой палец, а при желании и вовсе выкинуть. Душу старосты обуяли сомнения: правилен ли его выбор, да и вся жизнь его? А ведь раньше он относился к приказам бека как к предписаниям из священного Корана. Не колеблясь, он грабил, поджигал, унижал, оставлял детей сиротами, лишь бы подняться в глазах своего господина, завоевать его доверие. К сожалению, слишком поздно ему стало ясно, что он как был, так и остался лишь рабом своего господина, вызывая всеобщее презрение — и бека, и крестьян. Наконец он понял — не видать ему как собственных ушей той жизни, о которой мечталось, — без забот и унижений.

Чтобы хоть как-то успокоить совесть и умерить тоску, староста старался внушить себе, что никто не может распоряжаться своей судьбой. «Человек обречен, — думал староста, — на вечное хождение по мукам. Еще издревле мир был поделен на рабов и господ. Сколько ни тянись вверх, всегда кто-то окажется выше. Только неопытным людям чудится, будто им удалось уже вырваться из этого жестокого круга жизни. Но мир слишком суров, и прозрение наступает незамедлительно. Сильный всегда господствует над слабым». Ему казалось, что крестьяне были лишь мягким воском, из которого он мог лепить все что угодно. Он одного не понимал: рано или поздно этому придет конец. Староста был одним из тех глупых слуг бека, которых тот крепко держал в своем кулаке, то сжимая его, то немного расслабляя. А сами беки? Они были в не меньшей зависимости от французских оккупантов. Он был лишь винтиком в огромной адской машине угнетения, работающей на крови и поте простых людей. «Что и говорить, истина поздно дошла до тебя, — корил себя староста. — Дошла, когда лезвие ножа уже прикоснулось к твоему горлу. Когда кнут и ружье бека не угрожали тебе, ты вольготно поживал, подражая своим хозяевам. Если их кнут опускался на спину несчастного, то ты размахивал им без устали. Главное было — угодить своему господину и тому, кто стоял над ним. Тебе приказывали сжечь ток и разрушить дом, и ты беспрекословно подчинялся. Стоило беку потребовать изгнать из деревни какую-нибудь семью, как ты спешил исполнить приказ. Ну и что ты нажил, какой твой барыш, староста? Вчера бек явно намекнул тебе, что должность дана тебе не пожизненно, и к тому же он попросил вычистить выгребную яму и конюшню. Вот здорово, многоуважаемый староста роется в дерьме бека! Весь провонял, одежда заляпана. Даже трудно себе представить. А что было бы с твоими ноздрями? Ведь они привыкли обонять ароматы женских тел, душистых трав и цыганских духов. Что было бы с тобой, достопочтенный староста, не окажись у тебя золотых монет? Негодяй бек взял золото и сунул его в карман. Он был похож на довольного кота, сцапавшего мышь. Он даже не помыслил сказать: „Что ты, староста, спрячь свое золото, я не принуждаю тебя к этой работе“. Сын шлюхи взял лиры, как будто они законно причитались ему. Но где взять столько золота, чтобы откупиться от бека? И хочешь — не хочешь, а придется подставить шею под сапог господина. Надо же, бек шепнул мне на ухо:

„Выгребная яма полна. Поди вычисти ее. Не оправляться же мне на глазах у всех“. Хвала аллаху, что хоть рядом не было крестьян. Ты был бы опозорен. Золото и на этот раз спасло тебя. Ну а что дальше? Сукин сын связал тебя по рукам и ногам.

Завтра твой удел будет еще горше, чем; сегодня. Сердце подсказывает мне, что добра от бека не жди. Впереди новые оскорбления и унижения».

Унылые мысли совсем одолели старосту. Он уже не замечал, что разговаривает сам с собой. А когда он увидел на одном из токов крестьянина с женой, молотивших зерно, то совсем вышел из себя. Пышный зад низко склонившейся над колосьями женщины возбудил его. С мукой в душе он подумал: «О София, волчица! Собака бек погасил во мне все желания. И даже ты, обольстительница, не можешь вызвать жар в груди. А ведь в другое время я бы на этом самом месте, под этим ласковым солнышком, раздел бы тебя перед всем народом и взял бы на глазах у твоего мужа. Сейчас я даже не способен задрать подол женской юбки. О аллах, неужели мне отныне суждена подобная жизнь? Пощади раба своего и помилуй его душу! Отведи от него козни этого исчадия ада — бека! Верни мне, аллах, жизненные услады! Верни мне вкус к пище, вину и женщинам!»

Староста взобрался на холм, с которого дом бека был виден как на ладони. Отсюда он казался неприступной крепостью, которой не страшны любые бури и ураганы. С ненавистью смотрел староста на помещичий дом. «Все мои горести исходят отсюда. Он является источником зла и добра, веры и неверия, гнета и справедливости». Шикарный дом среди жалких глинобитных домишек крестьян казался символом богатства и силы, той силы, которая может. оживить или умертвить, создать или разрушить. Но, увы, это несло лишь смерть и гнет. Сегодня его хозяин — бек, вчера — отец бека. Они, да и все предки бека несли лишь разорение. «За что, аллах, ты даровал им такую власть? Ведь они используют ее не в угоду тебе. Разве ты не видишь, как издеваются они над нами и, как злые волшебники, превращают тепло в лед, лед в пепел, а людей в животных? О всемогущий, разве ты не видишь, что они распоряжаются твоим достоянием по своему усмотрению, как им заблагорассудится? А за что страдают другие? В чем, например, моя вина? Ведь я служил им как твоим наместникам на земле. О аллах, почему же ты не покараешь их?»

В полном замешательстве от мучивших его вопросов староста повернул назад и стал спускаться в деревню. Его обуял страх. Ведь шейх Абдеррахман предупреждал его, что подобные мысли — богохульство. А каким образом шейх узнает о них? Он не будет делиться с ним. Разве шейх не так же преданно служит беку и доносит тому все крестьянские сплетни? Так спрячь, староста, свои богохульные вопросы поглубже и положись на волю аллаха.

Дома его уже ждал на большом круглом подносе завтрак. Но он только устало махнул рукой, и жена поняла, что муж есть не будет. Она молча унесла поднос, зная, что его лучше не трогать, когда он в таком состоянии. Войдя на кухню, она прошептала несколько слов молитвы, умоляя аллаха пощадить мужа. Оставшись один, староста вздохнул с облегчением. Настало время о многом подумать. Что делать дальше? Верой и правдой служил он беку, а взамен получал одни лишь унижения да оскорбления. Теперь бек грозит на его место посадить управляющего. Тот уже давно кружит вокруг своего хозяина, как трусливая собака.

«Что мне делать? Что?.. Что?..» — с надрывом спрашивал староста сам себя.

Ему казалось, что он попал в непроходимое, топкое болото, из которого нет выхода. Внезапно округу пронзил резкий гудок машины бека. У всех от мала до велика от страха учащенно забились сердца. Раньше староста не боялся этого гудка, а радостно бросался навстречу своему господину. Но теперь все изменилось. Вот уже опять его начинают одолевать боязнь и опасения. Но тут же он стал ругать себя за слабость.

Весна была в разгаре. Легкий ветерок разносил ароматы цветов. По небольшим арыкам на поля струилась вода из еще не успевших пересохнуть источников. Деревья красовались в весеннем убранстве.

Рашад-бек сидел на веранде своего дома и потягивал душистый дым из наргиле. Солнце спускалось к горизонту. Вокруг хозяина сидели его приближенные из крестьян, сплетничая о деревенской жизни и льстя своему господину. В зависимости от настроения бек иногда слушал их с интересом, а иногда резким окриком заставлял замолчать. Наслаждаясь безграничной властью над людьми, бек уже не в силах был отличить зло от добра. Самые гнусные преступления стали для него привычным делом.

Во всем он руководствовался лишь собственными прихотями.

Когда проходила молотьба, он обычно начинал заниматься хозяйственными расчетами, без устали отдавал распоряжения и указания. Это как-то отвлекало его от скуки.

Ему принадлежали огромные земельные наделы, полученные в наследство, но он даже границ их не знал. Крестьяне были для него лишь ненавистными либо презренными существами. Он никогда не испытывал недостатка в приспешниках, благодаря их стараниям он управлял своими деревнями. Когда французы заняли страну, появилась возможность опереться еще и на их штыки. Теперь при помощи жандармов или солдат он мог подавить крестьянское недовольство в любой момент. Но пока он сам справлялся с крестьянами, запугав их жестокими расправами. Они не смели поднять глаз на своего господина, у них начинали дрожать колени, как только он появлялся. Всю жизнь они гнули спину на бека, умножая его богатства.

Мысли бека разбегались. Что-то беспокоило его, но что именно, он никак не мог понять. Сейчас ему никого не хотелось видеть. Болтовня и лесть сидевших вокруг него людей не успокаивали. Рашад-бек вспомнил об ужине, который он устраивал для французского советника, отцов города и начальника железнодорожной станции. «Это хорошо, — подумал он, — что начальник станции приедет со своей красавицей-женой». Такие мероприятия обычно оживляли бека, возвышали его в собственных глазах и, как ему казалось, в глазах крестьян. Окружение «настоящих людей», каковыми он считал гостей, придавало беку уверенность в своем могуществе, вселяло в него веру, что ему ничего не стоит расправиться с такими людьми, как учитель Адель, который мутил крестьян, подстрекая их к бунту.

Староста вышел за деревню и пошел к колодцу, у которого обычно толпилось много женщин. Здесь они могли поделиться своими новостями, посплетничать.

— Сегодня ночью я видела нескольких дьяволиц, которые выходили из дворца бека, — сказала Халима.

— Откуда ты это взяла? — спросила София. Звонко расхохотавшись, она добавила: — Дьяволы, Халима, и в самом деле выходят только ночью, но обитают они в заброшенных местах, там, где людей обычно не бывает.

Тут в разговор вступили и остальные женщины. Они стали вспоминать давние истории о злых духах. От всех этих разговоров Аюш стало не по себе. Халима, заметив это, сказала:

— Не бойся, Аюш, наверно, это были обычные женщины, которые едят только мужчин.

Все засмеялись, поняв намек Халимы. Поболтав еще немного о своих делах, женщины подняли кувшины на плечи и побрели обратно в деревню. По дороге они встретили шейха Абдеррахмана, который плотоядно поглядывал на стройные тела девушек. Заметив освещенный шатер в усадьбе, он резво повернул в его сторону. По пути краем глаза он наблюдал петушиный бой. У некоторых петухов из гребешков уже сочилась кровь.

Абдеррахман и староста ненавидели, но в то же время и боялись друг друга. С ревностью переживали они каждый знак внимания к другому со стороны бека. Масла в огонь подливала и Занубия, расположения которой они оба добивались. В свое время она кружила головы многим. Каждый мужчина приосанивался и пускал коня вскачь перед ее домом. Теперь Занубие было уже под сорок, но она все еще не потеряла упругости тела и свежести лица. По-прежнему мужчины засматривались на нее. Выйдя замуж за простого крестьянина, она не закрыла двери своего дома перед другими, но потчевала их только вкусным чаем и приятной беседой. Занубия любила обнадеживать и смущать мужчин, которым она нравилась, обворожительными улыбками. Но дальше этого дело не шло. Сначала деревенские жители, особенно женщины, осуждали ее и отворачивались. Но со временем, поняв, что Занубия просто смеется над мужчинами, успокоились. И уже сами ходили к ней, чтобы она помогла узнать тайны их мужей.

Рашад-бек тоже обратил внимание на Занубию. Он пригласил ее к себе поработать во дворец. Однажды, когда вся прислуга разошлась по домам, он силой затащил ее в свою постель. Занубия не очень переживала свой грех. Она надеялась, что, во-первых, об этом никто не узнает, а во-вторых — теперь она будет получать подарки от бека и ее дети не будут так нуждаться. Но бек вскоре охладел к ней. Теперь она интересовала его больше как собеседница. Ей он поверял даже свои сердечные тайны.

Староста, многодетный отец, тоже старался добиться взаимности у Занубии. Он надеялся, что она поможет скрасить ему те вечера, когда он изнывал от скуки. Шейх, несмотря на свои шестьдесят лет, не отставал от соперника. Занубия же оставалась равнодушной к обоим, хотя была ласкова и приветлива с ними и с охотой поила их чаем. Оканчивать день чаепитием у Занубии вошло у них в привычку.

Из шатра бека шейх заметил, что Занубия распивает чай с каким-то стариком у ворот своего дома. Он расстроился: «Всю жизнь я жил, служа аллаху и беку, а что получил? Даже не смог добиться расположения Занубии. Моя страсть осталась неутоленной».

К нему подошел управляющий бека, Джасим, подпоясанный широким патронташем. Увидев его, шейх невольно подумал: как было бы хорошо, если бы управляющий убил его соперника — старосту. Шейх считал, что Занубия не отвечала ему взаимностью из-за него.

Солнце клонилось к закату. Крестьяне обсуждали свои деревенские дела. Староста не участвовал в общем разговоре. Он все еще находился во власти той страшной для него минуты, когда бек приказал ему чистить отхожее место. Только благодаря золотым монетам ему удалось избежать позора. Хорошо, что он сумел подрядить на эту работу пастуха Джадуа. Дав ему лиру, староста объяснил задачу. Когда Джадуа воспротивился, он со злостью заорал на него:

— Знай свое место, собака! Делай, что велят! Ты что, забыл историю с Аббасом?

Беку надоели пересуды крестьян о всяких деревенских делах, и он потребовал сменить разговор на более приятный — о женщинах. Все засмеялись, поглаживая бороды. Шейх льстиво сказал:

— Ваше превосходительство, вы ничего нам не оставили. Все женщины смотрят только на вас. Пылая к вам страстью и восхищаясь вашими прекрасными качествами, они даже детей рожают похожими на вас.

Хотя слова шейха и пришлись по душе беку, но, так как он не хотел ставить в неловкое положение своего управляющего, который заерзал на своем месте, пришлось оставить разговор на эту тему; ведь сын Джасима был так похож на него. Однажды бек отправил управляющего с поручением, а сам, воспользовавшись его отсутствием, переспал с его женой.

Юсефа на заре разбудили голос шейха, призывавшего к утренней молитве, и крики неугомонных деревенских петухов. На небе ярко блестела утренняя звезда, до которой крестьяне определяли время выхода на работу. Юсеф начал читать суры из Корана, но мысли его были далеко. Он вспомнил учителя Аделя, двоюродного брата, вынужденного скрываться в пустыне, смерть Аббаса — мужа Аюш. Перед ним возникли картины расправы бека над неугодными ему людьми. Столько пролито невинной крови!

«О аллах, почему мы должны кормить таких подлых воров, как бек, управляющий, староста?!» — думал Юсеф. Взгляд его остановился на утренней звезде.

— О небесная красавица, ты всем одинаково даришь свой свет, — сказал Юсеф звезде. — Неужели ты не видишь, что есть люди, которые угнетают и унижают других? Когда наступит конец этому? Вот и сегодня, вместо того чтобы продолжать уборку урожая, нас заставляют молотить. Кому это выгодно? Да только оккупантам. Бек всегда играет им на руку. Он развлекается с их женщинами и пьет с ними вино. А крестьяне работают день и ночь не разгибая спины и получают за это жалкие крохи да частые побои от своего хозяина…

Деревня проснулась и наполнилась стуком копыт лошадей и мулов, собачьим лаем. Дети просыпались вместе со взрослыми, чтобы помочь старшим молотить чечевицу. Неожиданно раздался резкий голос управляющего. Юсефу он показался похожим на крик осла.

«Почему управляющий, такой же бедный крестьянин, как и другие, превратился в такую подлую собаку? — подумал Юсеф. — Он следит за крестьянами и доносит на них беку. А наградой служит лишь презрение и постоянное унижение бека. Даже женой его хозяин пользуется, когда захочет. Да какой же он мужчина? Он просто подлый и ничтожный трус. Страх перед беком поселился в сердцах всех крестьян. До каких пор мы будем терпеть все это?!»

Он вспомнил, с каким коварством беки разжигали войны среди бедуинских племен, в результате которых всегда бывали десятки убитых. Не лучше было бы, если бы эти бедуины сложили голову в борьбе против угнетателей?

Управляющий подошел к дому Юсефа и сердито закричал на него, чтобы тот быстрее собирался на ток. Давняя ненависть управляющего к Юсефу заставляла его использовать любую возможность для ссоры с ним. Подошедший к ним шейх принялся успокаивать обоих. Он сказал Юсефу, что это приказ бека и они обязаны в течение нескольких дней закончить молотьбу и отправить все зерно в закрома хаджи и на станцию. Занубия, услышавшая их спор, приняла сторону Юсефа и пригласила его на чай, чем привела в дикую ярость управляющего. Юсеф, поблагодарив Занубию, отправился на молотильный двор. Его приятно удивило необычно благодушное отношение Занубии к себе.

«В сердце каждого человека есть искра добра, — подумал он. — Она обязательно когда-нибудь разгорится, если не погасла навсегда».

У ворот дома бека дремал сторож, завернувшись в дубленую овечью шкуру. У ног его лежала собака. Утренняя звезда тускнела. Солнце поднималось. Деревенский дурачок Хасун громко кричал, что солнце уже поднялось и похоже на красную горячую лепешку, но еще больше оно напоминает лицо Хадуж, которую он ненавидел.

— О Хадуж! Сколько несчастий принесла ты со своей свекровью людям! — кричал Хасун. — О люди! Где правда? Ответь мне ты, подлый управляющий. Да что ты можешь мне ответить, когда служишь только беку? Староста тоже не знает правды. Он лишь горазд ходить к Занубие, которая кормит его и угощает чаем. А ты, Занубия, молодец. Ты одновременно и с беком, и с крестьянами. Оставайся такой. Может быть, тебе удастся вызволить кого-либо из беды. Ты сильнее лживого шейха Абдеррахмана. Второй такой, как ты, Занубия, никогда уже не будет в деревне. Люди оценят тебя лишь тогда, когда потеряют.

Продолжая кричать, Хасун побежал к колодцу, где уже собралось много женщин. Иногда он помогал им донести воду. И обязательно каждой женщине говорил, что она красавица. Крестьянкам это нравилось, они начинали шутить с ним.

Каждый раз, когда его одолевал приступ гнева, он бегал по деревенским улочкам, а затем, остановившись перед домом Занубии, рвал на себе ворот, обнажая грудь, и принимался кричать:

— Не верьте, люди, шейху Абдеррахману! Он все врет! Он думает не о боге и вере, а только о себе, о выгоде своей и корысти. Не верьте его молитвам и заклинаниям! Они ни в чем не помогут. Он прославляет бека, потому что он ничто без него.

Однажды Занубия спросила его:

— Почему ты, Хасун, так распустил язык в последние дни? Неужели ты не боишься бека и шейха?

— А почему я должен их бояться? — ответил Хасун. — Кроме этой рваной рубахи, мне терять нечего. Крестьяне кормят меня, поэтому я должен говорить им правду.

Хасун не унимался. Его голос разносился окрест.

— Хасун не боится бека, не боится французских солдат! — яростно кричал он. — Я, Хасун, всегда буду правду говорить, даже если мне смертью будут грозить! Люди! Кто убил Аббаса, кто постоянно нас грабит? Пусть я сумасшедший, но я говорю правду. И впредь только так буду поступать. Даже если Занубия откажется чинить мою рубаху, а крестьяне перестанут кормить.

Подошедшие женщины стали просить Занубию успокоить юродивого, чтобы он не накликал беды. Занубия вынесла лепешку с маслом и подала ее Хасуну.

— Поешь и успокойся. Ни бек, ни шейх тебя не тронут.

Хасун засмеялся.

— Шейх меня пугает своими дьяволами, — продолжал он. — Но от этого разве я могу стать еще больше сумасшедшим? Слушай, Занубия, если управляющий скажет мне сегодня хоть одно плохое слово, я убью его.

Вдруг Хасун бросил лепешку и побежал в сторону колодца. Крестьянам на токах он кричал:

— Молотите чечевицу! Ваши дома наполнятся зерном! Вы будете есть вкусный суп! Но собаки тоже едят. А вы ничем от них не отличаетесь: едите по приказу хозяина, который в свою очередь тоже ест по приказу оккупантов!

Одна из женщин подошла к нему и закрыла ладонью ему рот.

— Замолчи, сумасшедший, — сердито прервала она его, — эти слова доведут тебя до могилы.

Однажды Хасун сказал Аббасу:

— Короток твой век, Аббас.

Его пророчество сбылось. Вскоре Аббас был убит. Люди уверовали в то, что Хасун в большей мере, чем шейх Абдеррахман, наделен сверху способностью предсказывать судьбу. Они не знали, что Хасун узнавал многие тайны из уст Занубии.

Когда Ум-Омар услышала, что сумасшедший предсказывает черную судьбу Софие, то сразу побежала к ней.

— София, будь осторожна, — задыхаясь, сказала взволнованная Ум-Омар. — Хасун пророчит тебе беду.

Женщины собрались у Софии и стали просить аллаха помиловать ее. Но София знала, с какой стороны ей грозит опасность. Не случайно люди в деревне говорили, что тот, кто идет во дворец бека, пропал, а кто выходит — родился заново.

Управляющий, встретив Абдеррахмана, сердито сказал:

— Я не вмешиваюсь в твои дела, шейх, не вмешивайся и ты в мои. Я молюсь вслед не за тобой, а за беком.

Шейх попытался успокоить управляющего и одновременно оградить Абу-Омара от его нападок.

«Только бек не нуждается в помощи аллаха, — подумал Джасим. — Здоровье у него крепкое, дом — полная чаша. Я всегда молюсь за него, чтобы он был здоров и помогал мне крепить мою власть в деревне. Вера служит власти Рашад-бека. Шейх всегда толкует все суры в пользу бека. Почему бы и мне не брать пример с него? Люди говорят, что бек был с моей женой. Вдруг это правда, что ты будешь делать, Джасим? Ведь ты бедуин. Если это подтвердится, я разуверюсь во всем святом на земле».

— Скажи мне, шейх Абдеррахман, если бек силой возьмет Софию, ты одобришь это?

Шейх сердито закричал на него:

— Ты, Джасим, говоришь как дьявол, прости меня, аллах! Ты хочешь, чтобы я пошел против веры? Как у тебя язык повернулся задать мне такой вопрос?!

Они сели и принялись обсуждать вопрос, что позволил аллах мужчинам в отношении женщин. Джасим предложил позвать Занубию для участия в их разговоре. Шейх обратился к ней:

— Ты знаешь, Занубия, что управляющий Джасим хочет вмешиваться в дела шейха?

— Что с тобой, Джасим? — озадаченно спросила она. — Твое дело наблюдать за крестьянами и скотом. Сходи проверь, как идут дела. А я пока приготовлю вам чай.

Но, узнав, о чем у них шел спор, она отругала Джасима за то, что тот посмел смутить шейха вопросом о беке. Испуганный управляющий, насупившись, замолчал.

Мимо них, подняв столб пыли, промчалась машина бека. Ее резкий гудок разорвал послеполуденную деревенскую тишину.

Майское солнце не скупилось на тепло, щедро согревая землю знойными лучами. Женщины каждое утро вытаскивали сушить от зимней сырости тюфяки, подушки, теплую одежду. Мужчины, работая на токах, шутили и зубоскалили. В это время хозяйки занимались уборкой, пекли хлеб и делились новостями с соседками. Жена старосты рассказала, со слов мужа, что бек вернулся с охоты довольным.

— Мне бы его заботы, — сказала София. — Отчего беку не быть довольным? Добра у него через край.

Халима предложила оставить эти разговоры.

— Аллах наградил его чем подобает, — сказала она. — Нам же лучше испытывать его благосклонность, чем гнев.

Давясь смехом, она сообщила, что бек всегда обращает на нее внимание, не раз засматриваясь на ее обворожительные глаза. Женщины вокруг, подмигивая друг другу, весело засмеялись.

Услышав гудок машины бека, все притихли и внутренне сжались от страха. Казалось, даже животные присмирели. И только мул Айюба, испугавшись резкого гудка машины, вырвался со двора. Он ринулся по деревенской улице, волоча за собой тяжелый цеп, с грохотом ударявший по камням. Мальчик Хусейн, из рук которого вырвался мул, сильно расшибся, попав под цеп. Он потерял сознание. Крестьяне бросились к ребенку, бестолково крича и размахивая руками. Староста тоже прибежал на двор к Айюбу. Увидев его сына, лежавшего в крови, староста, узнав причину несчастья, приказал крестьянам разойтись.

— Прикрой рану мальчику чистым платком, — сказал он Айюбу.

Все были в смятении, не зная, чем помочь Хусейну. Его мать зашлась в рыданиях от внезапно обрушившегося на нее горя, умоляя аллаха пощадить сына. Ум-Омар прибежала оказать первую помощь мальчику. Она наложила на рану Хусейна целебную мазь, которой обычно лечила всех нуждающихся в деревне, но кровь не останавливалась и смывала все следы мази. Крестьяне решили отправить мальчика в городскую больницу. Но как это сделать? Если везти на лошади, мальчик умрет в дороге, а до поезда, проходящего рядом с деревней, надо ждать целых два часа. За это время Хусейн может истечь кровью. Единственное, что могло его спасти, это машина бека. Но кто осмелится пойти к нему и потревожить, тем более в тот момент он принимал иностранных гостей. Каждый наперебой высказывал свои предложения и сомнения. Наконец староста обратился к Айюбу:

— Перевяжи покрепче рану сыну. Вместе с Юсефом и Абу-Омаром поезжай на станцию. Поездом отвезете ребенка в город.

Испуганные крестьяне разошлись. Они были уверены, что исполнилось предсказание Хасуна о том, что в деревне произойдет несчастье.

— Может, Хусейн и не выживет. А врачам все равно придется много заплатить, — сказал один из крестьян.

— Мы все должны быть осторожны, когда в деревню приезжает бек в своей машине, и внимательнее следить за скотом, — поддержал разговор другой.

— Вот пусть его и отвезут в больницу на его автомобиле, — сердито обронил его сосед.

— Замолчи! — одернули его сразу несколько крестьян. — Тебя что, давно не били? Спина чешется?

— Рашад-беку наплевать, даже если половине из нас будет грозить смерть, — убежденно сказал крестьянин, одетый в ветхий пиджак.

А староста в нерешительности стоял перед дворцом бека.

«Сообщить ли хозяину о случившемся? — думал он. — А что, если тот озлится на меня и выгонит?»

Деревенский голова был уверен, что бек проникся к нему презрением и намерен поставить на его место другого.

Арба мчалась на станцию Ум-Ражим. Юсеф нетерпеливо понукал лошадь. Отец Хусейна держал сына на руках и с тревогой прислушивался к его дыханию. Ум-Омар сидела рядом и пыталась остановить кровь. Жена начальника станции, увидев их, удивленно спросила:

— Почему бек не отвез вас на своей машине? О, он глуп, ваш бек, не знает, как нужно ладить с крестьянами.

Подошел поезд, Айюб вместе с сыном и женой вошел в вагон. Идущий за ними Юсеф едва успел вскочить на подножку, как поезд быстро тронулся. Пассажиры в вагоне с неприязнью рассматривали вошедших крестьян. Какая-то госпожа толкнула Юсефа, чтобы тот отошел подальше. Запах пота, исходивший от его одежды, был слишком непривычен для этих людей. Юсеф, еле подавив в себе гнев, лишь сказал толкнувшей его даме:

— Мы такие же люди, как и вы. Что мы вам сделали, мадам?

Женщина вскочила и что-то яростно закричала на непонятном языке. На ее крик прибежал проводник и приказал Юсефу за оскорбление дамы выйти из вагона на следующей остановке.

Мужчина, сидящий рядом с дамой, возмущенно сказал проводнику:

— Что ты ждешь? Выбрось их из окна! Им не место среди порядочных людей.

Айюб, испугавшись за сына, стал извиняться перед дамой, по все пассажиры вагона набросились на крестьян, злобно выкрикивая:

— Свиньи! От них воняет так, что невозможно дышать!

Проводник показал рукой на сиденье:

— Смотрите, они испачкали сиденье кровью этого мальчика!

Юсеф молча сдерживал накопившуюся в нем ярость. Ради мальчика приходилось сносить все оскорбления. Поезд подошел к станции. Проводник открыл двери и указал им на них:

— Я ничего не могу сделать. Возьмите деньги за ваши билеты — я их даю вам из собственного кармана — и выйдите из вагона. Прошу вас, не губите мою семью. Меня могут выгнать с работы.

Несмотря на мольбы Юсефа и Айюба, пассажиры требовали, чтобы они освободили вагон.

— Ну и времечко настало! — сказал напыщенный коротышка в шляпе. — Крестьяне садятся рядом с господами. Чудеса!

Один подтянутый мужчина подошел к Юсефу и, отвесив ему оплеуху, заорал:

— Выходите прочь, свиньи! Чтобы мы не видели больше ваши мерзкие хари!

Дикая злоба закипела в груди Юсефа. Он нанес удар обидчику своим пудовым кулаком. Тот растянулся на полу вагона. Повернувшись к даме и взмахнув рукой, Юсеф разбил ей очки. Подскочившего к ним на помощь еще одного пассажира он тоже уложил на пол.

Юсеф гневно закричал:

— Не мы, а вы свиньи!

И принялся лупить всех подряд. Пассажиры в страхе разбегались по вагонам поезда, набравшего высокую скорость. Кондуктор укрылся в кабине машиниста. Мать мальчика изо всех сил пыталась унять Юсефа. Но тот никак не мог успокоиться и все время кричал:

— Эти собаки понимают только палку!

На вокзале в городе Юсефа хотели забрать в полицейский участок. Но, узнав, что он сопровождает раненого мальчика, начальник полицейского отделения смягчился:

— Твое счастье, что жизнь мальчика в опасности. А не то сидеть бы тебе в тюрьме.

В больнице мальчику очистили рану, и врач, осмотрев ее, обнадежил родителей: Хусейна можно спасти.

Юсеф отправился к учителю Аделю. Рассказал ему о случившемся в поезде. Они долго, от души, смеялись. Затем, посерьезнев, учитель произнес:

— Франция потерпела поражение от Гитлера. Она расколота. Ее войска деморализованы. Пришло время действовать и нам. Мы должны прогнать французов с нашей земли.

— Изменится ли наша жизнь после ухода французов? — засомневался Юсеф. — Ведь останутся такие, как Рашад-бек.

— Сейчас для нас главное — борьба с французами, — ответил Адель. — Сначала их надо выгнать.

Юсеф со своими спутниками вернулись в деревню на поезде. Встречали их всей деревней. Допоздна засиделись крестьяне в этот вечер, слушая рассказ Юсефа о поездке. Потом Абу-Омар рассказал о том, что произошло в деревне, пока они отсутствовали.

В осторожной форме староста и крестьяне сообщили беку о случившемся. Тот внимательно выслушал их, потягивая кофе и поглаживая своих собак, а затем отругал за то, что ему не сообщили о постигшем несчастье сразу. Он бы отправил мальчика в город на машине. Крестьяне не ожидали такого благородства. Но Рашад-бек на этом не успокоился. Он вскочил и, бранясь, стал бить старосту. Попало от него и остальным. В отношении же шейха бек ограничился лишь оскорблениями.

На токах кипела работа. То тут, то там мелькала фигура управляющего, который только и делал что подгонял крестьян. А они, давно привыкнув к нему, не обращали на его окрики никакого внимания. Видя, что работа спорится, управляющий вернулся в помещичий дом для тщательной подготовки вечера, который сегодня устраивал бек в честь французского советника, ряда иностранцев и знатных людей города. Никому не доверяя, он лично проверял исполнение всех работ и с пристрастием следил, чтобы ничего не украли. С раннего утра вся деревня словно находилась на чрезвычайном положении и напоминала пчелиный улей. Изрядное число крестьян и их жен работало в бековской усадьбе. Шли они сюда с большой неохотой, и только страх перед слугами бека вынуждал их к этому. Как только те приближались, крестьяне делали вид, будто всецело поглощены работой.

Занубия была среди женщин, носивших воду на кухню и для мытья полов. Она была заметно взволнована, поскольку ей удалось дознаться, что бек поручил шейху убедить Софию явиться во дворец.

«Бек никак не отстанет от Софии, — с грустью думала она. — Еще и шейха втянул в это дело. А ведь я знаю — она очень упряма и своенравна».

Ускорив шаг, Занубия догнала Софию. Но вокруг было много женщин, им никак не удавалось потолковать наедине.

«Надо откровенно поговорить с Софией, — решила Занубия про себя. — Попытаюсь уговорить ее уступить беку. Никто не в силах противиться ему. Женщины с опаской относятся ко мне, но София должна прислушаться к моему совету. Все, что Рашад-бек замышляет против крестьян, я передаю им. Благодаря мне многие избежали страшной расправы бека. Крестьяне не отказывают мне в уме, но напрасно обвиняют в связи с хозяином. Да не будь этого, как бы я узнавала его тайные намерения? О аллах, помоги Софие и ее семье избежать мести бека! Пусть уж лучше она покорится. Все останется в глубокой тайне. А тот, кто узнает ее, не посмеет и рта раскрыть, опасаясь за свою жизнь. О грешница Занубия, гореть тебе на огне в аду! А стоит ли мне так переживать? Бек все поручил шейху. Вот пусть он и ломает над этим голову, тем более что у него появилась отсрочка до конца уборки урожая. А за три месяца еще много воды утечет».

Наполнив кувшины, женщины отправились обратно во дворец. Занубия наконец улучила момент и подошла к Софие.

— Ты такая красивая, София! — шепнула она. — Твой муж счастливец. Но он недостоин тебя.

— У меня хороший муж, — холодно ответила София.

Занубия принялась говорить о беке, о том, что грозит тому, кто пойдет против его воли. Слушая слова Занубии, полные откровенных намеков, София думала про себя: «Будь осторожней с этой хитрой полосатой змеей. Она посылает меня к шейху. Наверняка он в сговоре с ней. Ведь он же трус. Все они боятся бека и готовы ради него на любую подлость. Нет… Нет… Лучше умереть, чем пойти на это. Именно такой выбор предпочла Хадуж. Даже если бек сожжет всю деревню, я не уступлю его преступным желаниям. Никто не сможет испугать меня и моих родственников, которых боится даже сам Рашад-бек. Я расскажу им о его приставаниях». Но, вспомнив пастуха Аббаса, погибшего от пули бека, и судьбу его несчастных детей, вынужденных просить милостыню, представив на их месте мужа и своих детей, она в смятении всплеснула руками. От неосторожного движения кувшин с ее головы упал и разбился.

— Что с тобой, София?! — закричала Ум-Омар.

София, очнувшись от своих страшных дум, растерянно посмотрела на Занубию, та в свою очередь восприняла это как смирение Софии и ее готовность встретиться с шейхом. К ним подошла Фатима.

— Почему ты так бледна сегодня? Опять понесла?

— Не знаю, все может быть, — ответила София.

— Получше ухаживай за своим мужем. Он у тебя не разгибает спину от зари до зари.

— Я слышала, что твоего деверя посадили в тюрьму. Это правда? — спросила София.

— Да, он в тюрьме. У нас в тюрьмы бросают настоящих мужчин, — ответила Фатима. — Но они рано или поздно выйдут оттуда. Ибрагим вчера навещал его и передал кое-что из теплых вещей.

Неожиданно Фатима наклонилась к Софие и вполголоса сказала:

— Знаешь, я не люблю Занубию. Она чересчур болтлива. Остерегайся ее.

Отставшая Занубия стала догонять женщин.

— Дорога широкая, хватит ее всем, и добрым, и злым, — прошептала Фатима. — Но ты, София, будь осторожнее. Случай с Хадуж еще свеж в нашей памяти.

Над деревней раздался призыв к вечерней молитве. У бека все уже было готово к встрече гостей. Из усадьбы доносился аппетитный аромат жареной баранины. Староста, надсмотрщик и управляющий зорко следили, чтобы из дворца не утащили даже крохи. Если бы кто-то попытался вынести что-то из еды, его ждало жестокое наказание. Надсмотрщик в таких случаях выслуживался как мог, надеясь заполучить место управляющего.

Веками деревня жила по порядкам, заведенным власть имущими. Так было в Сирии, так было и в других мусульманских странах. В то время как народ страдал под османским игом, сирийские феодалы не отказывали себе ни в чем. Не менее вольготно они жили и после первой мировой войны, когда на смену туркам пришли французские и английские оккупанты. И после отмены крепостного права феодалы по-прежнему смотрели на крестьян как на часть своей земли, которую можно продать или купить.

Сегодня шейх дольше обычного пел свою молитву. Он знал, что женщинам нравится его голос. Одна из цыганок как-то даже пошутила, что ее табор заработал бы много денег, окажись шейх в цыганском хоре.

В ожидании гостей староста и надсмотрщик сидели рядом и мирно беседовали. Время от времени надсмотрщик сурово покрикивал на крестьян:

— Если замечу, что кто-то попытается украсть хоть крошку, руки ему отрублю!

— Вчера вечером на ячменном поле я видел какие-то неясные фигуры, — рассказывал надсмотрщик старосте. — Я слез с лошади. Луна уже скрылась. И только неярко поблескивали звезды. Подумав, что это бандиты, я стал потихоньку подбираться к ним. Ты знаешь, что сейчас у воров много боевых винтовок, из тех, что бедуины стащили у французов, когда произошло крушение у Ум-Ражим. Подбадривая себя, я шел к ним. Присмотревшись к мелькавшим фигурам, я неожиданно заметил, что по мере моего приближения к ним они уменьшаются и как бы исчезают. Меня бросило в дрожь и обуял испуг, что со мной произойдет то же, что с управляющим, когда его избили дьяволы. «О аллах, пощади меня!» — взмолился я и стал пытаться читать все суры, которые знал. Но не мог вспомнить даже фатиху. Тогда я вскочил на лошадь и во всю прыть помчался прочь. Мне все время казалось, что какой-нибудь дьявол вот-вот схватит мою лошадь за хвост. Я уверен, что на том поле нечисто.

Староста, улыбаясь, покачал головой.

— Ей-богу, — сказал он, — шайтаны, которых напускает на нас пророк Сулейман, считают каждый наш вздох. Будь осторожен, Хамад, а то с тобой будет то же, что с Джасимом. Упаси, господь, от проклятого дьявола! Зачем ты бродишь ночью один по полям? Вчера шейх Жарван сказал мне, что и пшеничные поля заселены дьяволами. Ты смелый, Хамад, хорошо стережешь пшеницу. Но все же кто-то ворует ее. Может быть, это делают дьяволы? Но зачем она им? Спросим шейха Жарвана. Бедуины водятся с дьяволами. Может, поэтому они и воруют пшеницу и ячмень.

— Бедуины хорошо знают, кто такой Хамад, надсмотрщик Рашад-бека! — ответил тот. — До того как господин бек взял меня к себе на службу, пас верблюдов. Тогда я сам возглавлял шайку, воровавшую лошадей и верблюдов. Мы промышляли в провинции Ракка, а продавали награбленное в Хаме. Поэтому бедуинам ни за что не объегорить меня. Ночью я объезжаю все поля. А шейху Жарвану я сказал, чтобы он предупредил своих бедуинов. Рашад-бек не пощадит воров.

Надсмотрщик встал и предложил старосте и шейху Абдеррахману пойти на тока проверить, как там идет работа. Но они отказались. Староста сослался на свою занятость в усадьбе.

Управляющий уже успел сообщить цыганам о вечере у Рашад-бека. Им было приказано не ходить по дворам деревни в поисках того, что плохо лежит, а сразу же направляться во дворец. Шейх, вспомнив смерть пастуха, сказал, тяжело вздохнув:

— Я до сих пор не могу забыть, как обмывал тело Аббаса. Это большой грех. Убитого нельзя обмывать. Его омыла собственная кровь. Но заставил меня это сделать ты, староста, и ты ответишь за это в судный день.

— До судного дня далеко, — ответил староста. — Аллах милостив.

Он встал и вместе с шейхом вышел из усадьбы. На горизонте алел уходящий на покой солнечный диск. К вечеру подул ветер.

— Большая часть урожая еще не собрана, — пробурчал староста. — Бедуины крадут зерно. А мы здесь занимаемся молотьбой чечевицы. Но кто посмеет возражать беку? Скажи, шейх, бек пригласит тебя на вечер?

Шейх сердито посмотрел на старосту:

— Что мне проку от этих вечеров? Я простой человек, служу аллаху. Это тебя зовут на торжества, чтобы ты жарил мясо и прислуживал им.

— Лишь бы наш господин был доволен, — ответил староста. — Его желание для меня закон.

Шейх улыбнулся.

— Не забудь, староста, своего старого друга, — сказал он. — Занеси мясо Занубие. Полакомимся вместе.

— Конечно. Пусть только она приготовит чай перед рассветной молитвой. Гости сегодня будут веселиться до утра.

— Нет, Занубия уже будет спать к этому времени. Она сильно устает за день, — сказал шейх. — Ее не разбудят даже все цыганские бубны. Да и я тоже устал. — Он опять вспомнил о поручении, связанном с Софией.

Управляющий, наблюдая за шейхом и старостой, с ненавистью подумал: «Эти двое, один из которых лицемер, а другой — трус, сейчас наверняка перемывают мне косточки. Оба ненавидят меня и хотят, чтобы мое место занял надсмотрщик Хамад. А ведь это я привел его к Рашад-беку. Как он раньше ползал передо мной, заискивал! Не перечил ни в чем. Но теперь я ничего не могу с ним поделать. Бек стоит за него горой. Хамад похитил для него женщину из ее собственного дома, чем привел бека в восхищение, но все же ему будет нелегко вытеснить меня. Мне уже за сорок, но я легко не сдамся и до конца буду бороться за свое место. Ничего, я еще сведу с ним счеты!»

Староста и шейх подошли к управляющему. Они стали наблюдать за приготовлением ужина. Старуха лет шестидесяти, босая, хотя земля была усеяна колючками, носила и подкладывала дрова в огонь. Лицо ее было все в морщинах, а черные руки обвиты синими жилами, набухшими от тяжелого многолетнего труда. Голову она прикрыла черным платком, а старое, все в заплатах, платье подпоясала старыми поводьями от мула. У ног старухи вертелась внучка. Девочка не сводила голодных глазенок с кусков жареного мяса. Старуха с печалью во взоре размышляла: «Жители нашей деревни за всю жизнь не съели столько мяса. Неужели гости бека съедят все это за один вечер?»

К усадьбе подъехала машина. К вышедшему из нее беку опрометью бросились слуги во главе со старостой, управляющим и надсмотрщиком.

— Все успели приготовить? — даже не поздоровавшись, спросил он.

Джасим поприветствовал господина и скороговоркой стал перечислять все сделанное за день:

— Зарезано тридцать баранов, приготовлено два мешка фрики…

Бек, нахмурившись, внимательно слушал.

— Накройте стол для гостей в зале дворца, а не в шатре, как было приказано раньше. Здесь стало небезопасно, — сказал он.

— Будьте спокойны, мой господин, мы разобьем голову любому, кто посмеет только приблизиться к дому.

Бек подозвал шофера и приказал:

— Поезжай на станции Хамдания и Ум-Ражим и привези начальников с женами. Советник и Сабри-бек приедут сами.

Отдав другие распоряжения, он отправился взглянуть на своих лошадей и псов.

Сопровождающему его старосте он велел позвать шейха встречать гостей. Шейх Абдеррахман не заставил себя долго ждать. Расплывшись в приветствиях, он стал просить у аллаха многих дней благоденствия для своего бека. Благосклонно выслушав его, бек приказал старосте позвать цыган во дворец, чтобы те встречали гостей у входа, а вокруг фонтана разложить мягкие кошмы и подушки.

Шумной толпой цыгане вошли в усадьбу. Впереди, гордо подняв голову, шла Суад со своими подругами. На них были широкие пестрые платья до пят, в ушах блестели большие серебряные серьги, а запястья стягивали браслеты.

Шейх не упустил возможности рассказать беку, как накануне он расхваливал его перед крестьянами.

— Я сказал им: «Видели, как наш господин расстроился из-за сына Айюба? И гнев его, оттого что ему не сообщили о несчастном случае с мальчиком, иначе он тут же приказал бы отвезти его в больницу на собственной машине? Знайте впредь: господин бек нам как родной отец. Вы не должны держать на него зла, даже если его превосходительство иногда и побьет кого-нибудь из вас. Тем самым он оказывает вам честь. Его кнут не бьет, а учит, так как господин бек в душе желает вам только добра». А Халилю я прямо сказал, что его проймет лишь кнут.

Бек умиротворенно слушал. Затем спросил:

— Что с Софией? Смотри, твоя отсрочка заканчивается, шейх.

— Мой господин, я стараюсь делать все, что в моих силах. Но вы же сами знаете, какая она твердолобая. Ее лоб тверже камня, — ответил шейх.

— Поспешай, шейх. Не вынуждай меня похитить женщину, иначе грех за ее детей падет на тебя.

Внезапно раздался громкий крик совы. Бек вздрогнул: он суеверно боялся этой птицы, считая, что она приносит несчастье.

Сев около фонтана, он жестом подозвал цыганок. Те быстро окружили бека. Солнце уже зашло, над горизонтом алела тонкая полоска зари, но вскоре и ее не стало видно из-за пыли, поднятой подкатившими к дому машинами. Бек спустился встречать гостей. Из машин вышли советник, Сабри-бек, Марлей и жены начальников станций. Гости оживленно здоровались. Послышались смех, шутки.

Французские солдаты окружили усадьбу. Тут и там слышались их окрики:

— Проходи мимо!

Под звуки цыганского бубна гости поднялись в дом. Рашад-бек еще раз поприветствовал их. Между гостями завязался разговор о красавицах-балканках, о подавлении крестьянских бунтов, о том, что недовольных крестьян нужно карать еще строже. По знаку бека слуги стали вносить в зал большие круглые подносы с закусками, ливанским араком, старым, выдержанным вином. Зазвенели бокалы. Подымались тосты за советника и победу Франции над ее врагами. Арабская речь смешалась с французской. Рашад-бек с бокалом в руке обходил гостей, следя, чтобы никто из них не был обделен. Когда сумерки окутали окрестности, он приказал музыкантам играть веселее, а цыганкам петь свои удивительные по колориту песни. Разноцветным вихрем закружились они вокруг гостей. На всю деревню зазвучал низкий и страстный голос Суад.

В разгар веселья в деревню вернулся Хасун.

«Чей это такой красивый голос? — подумал он. — Да это же цыганка Суад! На уме у них только песни да танцы. Ну что ж, Хасун, если ты не можешь их видеть, так хоть послушай. Цыганка будет сегодня точить нож о твою руку. Так говорят люди: кто ущипнет цыганку за ляжку, о руку того она будет точить нож».

Хасун шел по дороге, укатанной колесами многочисленных арб. Проходя мимо кладбища и услышав крик совы, он горестно подумал: «Какую еще беду ты кличешь на нас? Существует ли что-либо страшнее нашей жизни?»

Он вспомнил покойного мужа Аюш. «Бедный мой друг Аббас! Сколько тяжких минут пришлось тебе пережить, а в конце концов тебя все-таки настигла пуля бека! А ведь ты никому не причинил зла. Нищий пастух, а сердце доброе, ты никогда не жалел для меня молока. Где теперь она, душа твоя? В раю или в аду? А мы здесь, на земле, существуем хуже собак бека. Шейх говорит нам, что богатые и на том света живут лучше. Выходит, душа бека после смерти попадет в рай, а наши с тобой— в ад. Так где же справедливость, Аббас?»

Хасун подошел к могиле своего друга и присел. Он ударил палкой по надгробному камню. Сова сорвалась с соседнего дерева и полетела на другой конец кладбища. Ее крик был настолько пронзительным, что Хасун вздрогнул. Он опять обратился к Аббасу:

— Скажи, мой друг, где ты, в аду или в раю? Для меня это очень важно. Я с радостью сообщу шейху Абдеррахману, что пастух Аббас попал в рай, но почему же ты молчишь? Может быть, ты крал молоко, и за это аллах покарал тебя, послав в ад, и теперь тебе стыдно признаться? Ох, дорогой, лучше быть в аду, чем жить в постоянном страхе, как мы. Я не боюсь никого, ни бека, ни его пособников. Не люди они. Аллах не примет их к себе. Ответь мне, Аббас, не бойся бека. Он не в состоянии причинить тебе большего зла, чем уже совершил. Но будь уверен — обязательно придет день, когда возмездие аллаха обрушится на головы угнетателей и они понесут заслуженное наказание.

Кровавые слезы сирот еще отольются тиранам.

Прости, Аббас, я не хочу огорчать тебя плохими новостями, но твоя Аюш с детьми живут хуже собак бека. Но те хоть мясо едят, а нам дают лишь нюхать.

Скажи, Аббас, если ты попал в рай, то у тебя, наверно, много женщин? Шейх говорит, что там столько женщин, сколько захочется, но мыслимо ли это? Бек и здесь веселится вовсю. Сейчас он с мадам со станции Ум-Ражим, а для них поет и пляшет цыганка Суад. Нофа после твой смерти ушла отсюда, поклявшись, что никогда больше не будет петь для убийцы-бека.

Да, слушай, шейх сказал, что в раю текут молочные реки. А молоко там тоже разбавленное? Неужели и в раю может царить обман? По словам шейха, там текут еще и медовые реки. Это наверняка очень вкусно. Правда, я ни разу в жизни не пробовал меда, лишь патокой лакомлюсь. Никогда не купайся в медовой речке, а то тебя облепят мухи. Скажи, в раю есть бараны? У нас всех баранов съедают гости Рашад-бека.

Тяжко мне, Аббас, ох как тяжко: сплю где придется. Летом еще ничего. А зимой забираюсь в какую-нибудь пещеру. Представляешь, если бы меня сейчас увидел кто-то из бедуинов? Они подумали бы, что это дьявол разговаривает с мертвецами. Бедуины боятся могил, думая, что в них обитает нечистая сила, А я каждую ночь прихожу сюда, и бедуины говорят, что в мою душу вселились дьяволы. Даже Занубия заводит со мной подобные разговоры. Но знай — это неправда.

Я уверен, что ты, Аббас, сейчас в раю, ведь ты честно жил, зла никому не причинял, всегда делился с людьми последним куском хлеба. Интересно, есть ли у вас в раю такие, как шейх Абдеррахман? Он здесь посредник между аллахом и верующими, между женой и мужем, господином и рабами. Он присваивает все пожертвования. Однажды шейх дал мне амулет и заверил, что это вылечит. Правда, с меня он ничего не взял, но с бедуинов получает за каждый амулет барана или ведро масла. Ты только представь себе, какова плата за бесполезную бумажку!

Аббас, если и такие, как Рашад-бек, в раю, то я не хочу туда. Он нам устроил такую жизнь, что в аду, наверно, лучше, чем на земле. Мой тебе совет: когда Рашад-бек попадет в рай, уходи лучше в ад. Я расскажу тебе, чем занимается бек с развратной мадам Марлен. До крушения поезда в Ум-Ражим она жила на другой станции. А теперь ее уже перевели в Алеппо. После каждого преступления она получает повышение. Неизвестно, какое преступление она готовит сейчас. Рашад-бек всегда рядом с ней. После того как ты ушел от нас, в деревню нагрянули французские солдаты. Они грабили и избивали. Я убежал в пустыню, чтобы не видеть слезы и страдания.

Издалека послышался голос управляющего Джасима:

— О шейх Жарван! Рашад-бек зовет тебя к себе!

— Ты слышишь, Аббас, голос этого подлого управляющего? Неужели и такие, как он, попадают в рай? — с горечью спросил Хасун.

Он встал и громко закричал:

— Эй, люди! Эй, бедуины!..

На его крик вскоре прибежали крестьяне и бедуины.

— Что случилось, Хасун?

— Сулейман спустил на нас своих дьяволов! Будьте осторожны!

Хасун поднял дрожащие руки вверх и, размахивая, все кричал о нашествии шайтанов. Люди испуганно озирались по сторонам.

— Дьяволы хотят здесь все уничтожить! — кричал Хасун. — Рашад-беку придется лизать им сапоги. Сами дьяволы поведали мне об этом.

С этими словами Хасун сорвался с места. Только рубаха его замелькала вдали. Крестьяне остались в замешательстве.

— Нужно идти к шейху, — предложил кто-то. — Может, он обуздает дьяволов.

Староста и управляющий, услышав крики перепуганных людей, вышли из дворца и стали их успокаивать. Народ разошелся по домам. Но все двери в этот вечер были закрыты на засов. А виновник переполоха в это время спокойно пил чай у Занубии.

— Это голос Суад так разволновал тебя сегодня? — спросила Занубия.

Положив руку на голову Хасуна, она принялась читать одну из сур Корана, чтобы изгнать из него дьяволов.

— Ты напрасно думаешь, Занубия, что я сумасшедший. Своими глазами я видел, как шайтаны направлялись в деревню. Сейчас они жгут и разрушают дворец бека. Шейх Абдеррахман вскоре увидит дым на пожарище, и даже талисманы его не смогут помочь.

На вечере мадам Марлен иногда говорила на ломаном арабском. Но чаще всего она обращалась к советнику по-английски, чтобы присутствующие не поняли сути их разговора.

Ласково взглянув на Рашад-бека, она сказала:

— Советник вас очень любит, и освобождение арестованных в Хаме доказательство тому. Он хочет, чтобы люди еще больше уважали вас. Кстати, какова обстановка в городе?

— Кто лучше господина советника и прекраснейшей мадам Марлен знает об этом? — наклонившись к Марлен, льстиво произнес Рашад-бек.

— Люди должны понимать, что в нашей власти казнить их или миловать, — повернувшись к советнику, произнесла женщина по-английски. — Ты многого добился своей политикой в Алеппо и Хаме.

— Не без твоей помощи, — ответил советник.

— Я получила очередной бюллетень собрания нашей сионистской организации. Шефы довольны тобой. А Шарль награжден орденом за отличное выполнение задания. Завтра вы получите соответствующие указания.

Помолчав немного, она продолжала уже по-французски:

— Я лично не хочу оставаться на ночь у этих животных. Их ничего не интересует в жизни, кроме денег и женщин. Они избалованы женами станционных начальников. А из-за этих потаскушек крестьяне считают всех нас развратницами. Впредь необходимо учесть, что лучше встречаться в городе, подальше от крестьянских глаз, а то их гнев против беков может обернуться и против нас. Война близится к концу. Государства оси терпят поражение. Режим Виши рухнул. Нам надо серьезно продумать работу в новых условиях. Поедем-ка к Джону в Ум-Ражим. Он недавно вернулся из Англии и привез новые инструкции.

— Мадам, как всегда, поражает меня четкостью мысли.

— Уже поздно. Пока крестьяне не спят, мы должны покинуть деревню, чтобы они видели: ночевать во дворце мы не остались, — сказала Марлен. — Поедем в гостиницу «Барон». Не стоит лишний раз компрометировать себя. Оставим хозяевам несколько женщин, чтобы не очень обиделись.

Советник обратился к Рашад-беку:

— Уже полночь. Мы должны ехать. Чай будем пить у мадам на станции.

После отъезда гостей деревня угомонилась и погрузилась в сон. Только над остатками пиршества суетились пособники бека, и каждый старался выхватить себе кусок получше. Тут же сбежались собаки и кошки, с голодными глазами они путались под ногами.

Шейх ушел вместе с гостями и сидел с Хасуном у Занубии, с нетерпением ожидая своей доли. Под впечатлением минувшего дня Хасун завел разговор о рае, он утверждал, будто беседовал с Аббасом, который пообещал присмотреть ему там место.

— Вот и пришлешь мне’ оттуда барана, — вступила в разговор с ними Занубия.

— Да что барана! Я тебе каждый день по теленку буду высылать, чтобы вся деревня досыта наелась мяса, — ответил Хасун.

Шейх сидел в растерянности, не зная, как ему реагировать на слова сумасшедшего.

— Мне Аббас сказал, что мяса он там ест сколько захочет, — продолжал Хасун, — но его очередь к гуриям еще не подошла, так как он наказан аллахом за то, что однажды украл овцу.

— Ну, значит, и меня аллах покарает за то, что я обижаю старосту и бека, — усмехнулась Занубия.

— Не бойся, Занубия, — принялся успокаивать ее Хасун. — Аббас сказал, что для тебя там уже приготовлено хорошее местечко.

— Он не сказал, за какие заслуги? — шутливо спросила Занубия.

— Ты помогаешь пастухам, поишь их чаем, делишься с людьми хлебом, никому не желаешь зла, поэтому ты обязательно попадешь в рай.

Шейх отрешенно сидел, не участвуя в разговоре. Его мучило поручение бека уговорить Софию.

Хасун подергал его за рукав:

— Эй, шейх, ты слушал пение Суад? Может быть, мы пойдем к цыганам, теперь они до утра спать не будут. Попросим их спеть. У меня есть приятные новости для Суад.

— Нет, неудобно. Что скажут обо мне Рашад-бек и крестьяне!

Занубия усмехнулась:

— Скажут, что ты годишься для роли цыганского шейха.

Ее слова больно задели Абдеррахмана. А тут еще и Хасун подлил масла в огонь, добавив:

— Я слышал твою молитву и песню Суад и не вижу особой разницы. Правда, Суад подыгрывает бубен и рабаб. Надо предложить старосте устроить состязание в пении между шейхами и цыганами.

Хасун встал и, сказав, что теперь отправится на чай к Суад, вышел на середину площади и стал кричать:

— Деревня в опасности!

Слышавшие его крестьяне разводили руками. Он, конечно, сумасшедший, думали они, но все-таки часто оказывается прозорливцем.

Хасун добрался до цыганского табора и зашел в шатер. Его усадили на почетное место. Суад предложила развлечь его игрой на рабабе. Но Хасун отказался и попросил чаю. На его вопрос о вечере у бека Суад ответила:

— А тебе-то что до этих людей? Занимайся лучше своими делами.

— А женщины там были красивые? — не унимался Хасун. — Говорят, они еврейки. Это правда?

— Они гости бека, а бек, как ты знаешь, хочет умаслить власти в Хаме и Алеппо.

— О чем они говорили? — спросил Хасун. — Мужчины приставали к тебе?

Суад сердито ответила:

— Цыганку нельзя заставить быть с кем-то, если она не хочет этого сама. Во дворце мы только поем и танцуем. А людские пересуды о нас — ложь. Будь уверен, Хасун, я попаду в рай прежде шейха Абдеррахмана.

— Ты права, — согласился с ней сумасшедший. — Шейх окажется там последним.

Допив чай, он попрощался с цыганами. Занималась заря. Усталый Хасун повалился на землю и заснул как убитый. Утреннюю тишину нарушил протяжный гудок поезда. Советник и мадам Марлен вполголоса беседовали в купе вагона.

— Мы здесь живем как на острове, нам мало что известно о событиях в Европе, — говорил советник. — Но оккупированная Франция будет вот-вот освобождена. После Сталинграда большевики двинутся на запад. Но позволят ли им союзники дойти до Франции? Однако французские войска здесь не задержатся. А Сирия вскоре добьется освобождения.

— В первую очередь, ты еврей и сионист, а не француз, и принадлежишь своей организации, — со злостью прошипела Марлен. — Какое тебе дело до Франции? Нам плевать и на то, победят союзники или война затянется. У нас одна цель — земля обетованная. И ради нее мы не пощадим своих сил, где бы мы ни находились — в Сирии, Египте или Ираке.

Марлен продолжала:

— План в Алеппо удался. Что мы потеряли? Только Исхака. Зато добились, что все евреи вооружились из страха перед арабами. Нашли кого бояться. Любой араб готов умереть ради женских ножек.

— Мы на правильном пути, — . вторил советник Марлен. — И не свернем с него. Арабско-еврейская междоусобица в Алеппо нам на руку. Что ты скажешь насчет убийства шейха мечети в алеппской цитадели? После этого волей-неволей евреям придется удирать из города. Шарль готов выполнить это задание.

Марлен одобрительно кивнула.

— Собери в Алеппо всех наших людей и постращай их последствиями убийства Исхака. Ни в коем случае не настраивай их против арабов и не призывай к эмиграции. Говори только о необходимости защищать свои семьи. Ганс уехал на неделю в Хайфу для встречи с английской военной делегацией, чтобы обсудить вопрос транспортировки в Англию. Там он встретится с руководителями нашей организации. Завтра он должен прибыть и отчитаться о своей поездке. А насчет беков волноваться нечего. Они сейчас заняты красавицей Шароной и ползают у ее ног. Для услады этих животных она поставляет на автомобилях девок из Бейрута. С ее оборотистостью Шарона скоро разбогатеет. Но большую часть дохода ей придется нам заплатить.

Они умолкли, глядя на широкие, раздольные поля, мелькавшие за окном.

А тем временем Шарона принимала у себя Рашад-бека. Тот вдруг решил провести ночь у нее и теперь, обняв ее за плечи, млел от похоти.

На следующее утро в деревню прибыл человек от хаджи. Вместе со старостой и выборными от крестьян он приступил к обсуждению вопроса о дележе зерна и расчетах. Староста предложил отвезти зерно, причитающееся беку, на его двор, а уже затем крестьянам произвести расчеты с хаджи. Представитель хаджи настаивал на том, чтобы средний вес мешка был определен по первым трем. Но крестьяне, зная алчность хаджи, стали возражать. Часто случалось так, что разница между мешками достигала десяти килограммов. И конечно, самые тяжелые из них попадали в амбары хаджи. Женщины поддержали своих мужей.

— У цыганки Суад больше совести, чем у хаджи, хоть тот каждый год на своей верблюдице совершает паломничество в Мекку! — громко сказала Фатима.

Ненависть крестьян к хаджи была единодушной. Даже сам бек пылал злобой к нему: он знал, что немало его денег оседает у того в кармане.

Во время торгов на тока забрел несмышленый теленок. Надсмотрщик Хамад, не долго раздумывая, взял да и выстрелил в него из винтовки. Шейх Абдеррахман тут же прикончил теленка ножом. Затем они сговорились сказать крестьянам, что зарезали его специально для угощения людей хаджи. Наблюдавший за всем этим Хасун обреченно сказал:

— Одной пулей убили Аббаса, другой — теленка. Нас всех постигнет эта участь. Разве мы живем? Мы стали мертвецами на этой земле с того самого дня, как убили Аббаса. Где же твоя душа, Абдеррахман? А если она в теленке, так это тебя убили, а не его.

Шейх в ответ лишь расхохотался:

— Вместо того чтобы философствовать, лучше помоги освежевать теленка. Подсобишь нам, дам тебе за это ногу.

— Прежде чем мы дотронемся до теленка, нас успеет сожрать хаджи, — ответил Хасун.

Вся в слезах прибежала Ум-Хамди, хозяйка теленка. Ее встретили смехом.

— Любую скотину, приблизившуюся к токам, ждет та же участь, — сурово сказал управляющий.

Хаджи сидел в гостиной у бека на почетном месте. Сюда во главе со старостой собрались все крестьяне. Они испытывали смешанное чувство радости и беспокойства. Как же рассчитается с ними хаджи? Не съедят ли долги результаты их труда за целый год?

Хаджи, откинувшись на подушки, покуривал наргиле.

— Я знаю вас многие годы, — сказал он крестьянам. — И никогда не обижал вас, всегда хорошо платил. Но этот год плохой для торговли. Хуже некуда. Война и дороговизна значительно подорвали ее. Бек уговаривал меня закупить у него чечевицу. Но я не согласился. Что поделаешь, сейчас нет спроса на нее. Каждый только и думает о том, как бы получше припрятать свои лиры. Все ждут конца войны. Пока еще не известно, кто победит: союзники или страны оси.

— Нам какое дело до войны? — перебил его один крестьянин. — Разве спрос на чечевицу зависит от того, победит Гитлер или нет? Мы хотим одного: чтобы французы ушли с нашей земли. Все зло от них.

— Тебе легко рассуждать! — бросил в сердцах хаджи. — Больше десяти мешков чечевицы у тебя никогда но было. А что делать мне? Мой же оборот исчисляется тысячами. Покупая у вас чечевицу, я еще не знаю, сколько смогу потерять или заработать на этом. Поймите, если я стану банкротом, вы сразу же лишитесь моей помощи.

— Спаси тебя аллах, многоуважаемый хаджи! — сказал староста. — Мы желаем тебе больших барышей.

В разговор вмешался Абу-Омар:

— Так все же по каким ценам пойдет в этом году зерно?

— Я считаю, что чечевицу надо отвезти на станцию Ум-Ражим, — заметил Джасим. — А там уже пусть сам бек его оценит.

— Конечно, решающее слово в этом вопросе останется за беком, — сказал хаджи. — Но наше дело коммерческое. И мне бы не хотелось вмешивать сюда Рашад-бека. Все клиенты для меня друзья. Но у вас долг за семена и плату жнецам. Да еще некоторым я ссужал товары в кредит. Все ваши задолженности у меня записаны. Только из уважения к вам я приму чечевицу. Что же касается цены, то о ней сговоримся.

В гостиную вошел только что вернувшийся из Хамы Айюб. Хаджи стал ханжески его упрекать, почему он не обратился к нему за помощью, когда повез сына в больницу.

— Если у тебя нужда в деньгах, обращайся ко мне. Сейчас врачи дерут три шкуры.

Староста сначала распорядился приготовить теленка хаджи на обед, а затем сказал:

— Я думаю, что нам надо сдать чечевицу. А все расчеты произвести после сбора урожая. Время не терпит. Пшеница до сих пор на полях. А с этими разбойниками — бедуинами недалеко и до греха.

— Я согласен с тобой. А кто оплатит мешки? — спросил хаджи.

— Сочтемся. За все надо платить, — ответил староста.

— Почему мы должны платить за них? Они необходимы только для перевозки, — возмутился Ибрагим.

— Я захватил мешки с собой, чтобы вы отвезли в них чечевицу на станцию, но если не хотите их брать, то я не настаиваю, дело ваше, — сказал хаджи.

— А как без мешков возить чечевицу? — спросил Юсеф.

— Ее отвезут дьяволы Хасуна, — пошутил Халиль.

— В таком случае пусть каждый из вас сам везет свое зерно на станцию. Но за весы я платить не буду, — сказал хаджи.

Управляющий Джасим встал и сердито сказал:

— Мне кажется, слова хаджи всем ясны. Сколько лет мы работаем с ним, и он нас никогда не обманывал. Мы знаем его еще со времен старого бека.

Хаджи подхватил:

— Пусть аллах помилует его душу! Это был добродетельный человек. Когда я был еще мальчишкой, он брал меня за ухо и говорил на ломаном арабском: «Крестьяне бедны. Когда вырастешь, помогай им так же, как это делает твой добрый и честный отец». Старый бек возлагал большие надежды на своего сына. Наш Рашад-бек оправдал их.

Совершившуюся сделку благословил шейх Абдеррахман:

— Тех, кто трудится, ждет рай!

Хаджи оценил жест шейха и попросил старосту выделить пожертвование для Абдеррахмана из общей суммы.

Обрадованный шейх рассыпался в благодарностях:

— Да благословит тебя аллах, хаджи! Ты настоящий друг, никогда не забываешь своих друзей.

Крестьяне разошлись по токам наполнять мешки чечевицей. Но споры о правильности расчета с хаджи не утихали. Женщины работали наравне с мужчинами. Крестьяне завершили работу уже при свете луны. Мешки погрузили на арбы и сразу же стали возить на станцию. Там их принимали хаджи и шейх Абдеррахман. В ожидании подвод они неторопливо беседовали. Разговор, как всегда, зашел о женщинах, женах станционных начальников, вечерах у Рашад-бека.

— Меня все это мало интересует, — вдруг прервал шейха хаджи. — Посмотри, сколько народу сегодня на станции, прямо кишмя кишит. Я могу позволить себе поднять цену. Что ты скажешь на это? Каждый килограмм зерна пойдет на филс дороже. Слушай, ты не знаешь, почему шейх Абдель Кадер из Абу Духур обвиняет оптовых торговцев в лицемерии и грабежах? Мы занимаемся торговлей. А она бывает как прибыльной, так и убыточной. Так что мы найдем способ, как покарать этого Абдель Кадера за клевету.

— Я несколько раз предупреждал его, — понимающе кивнул шейх. — Представь себе, он толкует, что Земля кружится вокруг своей оси и вокруг Солнца. Молоть такой вздор крестьянам! Они его; конечно, подняли на смех. Будь это так, мы ходили бы вниз головами. Рашад-бек считает его сумасшедшим. Но Абдель Кадер еще рассуждает и о земле, реформе и справедливости. Страшнее всего, что учителя в городе поддерживают его и дружат с ним. Ты знаешь учителя Аделя, племянника ветеринара Мустафы? Так вот, этот учитель ненавидит всех помещиков, хозяев земли, таких, как наш Рашад-бек.

Шейх и хаджи подошли к шатру, где их встретил сторож. Он подал им воду обмыть лица и руки. Вслед за ними в шатер вошел один из работников хаджи с листком бумаги, испуганно протянув его хаджи. Это было воззвание ко всем рабочим и крестьянам с призывом подняться на борьбу против французских оккупантов и угнетателей. Хаджи растерянно прочитал листок, спрятал его и молча сел курить наргиле. Шейху он ничего не сказал. Внезапно хаджи встал, взяв с собой работника, нашедшего листок, и обошел всю станцию. На стене они обнаружили еще одну листовку. Хаджи приходилось видеть прокламации в городе. Но город — это одно дело. Так, значит, агитация против помещиков докатилась уже и до деревень! А за это поплатиться мог лично он.

«Раньше крестьяне лишь мух отгоняли от своего носа. Теперь же они замахнулись высоко, — думал хаджи. — Почему же бездействует бек?»

Хаджи с ожесточением сорвал листовку и, скомкав ее, стал яростно топтать ногами. Затем, немного подумав, сунул в карман. Он вернулся на станцию, куда подъехало несколько арб с зерном.

«Я поднял цену на филс. Нужно покрыть этот расход, — подумал хаджи. — Если увеличу плату за аренду весов и сниму с каждого мешка два килограмма как сор, то получу в два раза больше, чем потрачу. А крестьяне еще и благодарить будут меня за щедрость и доброту».

Хаджи решительно тряхнул головой, подозвал сторожа и сказал:

— Объяви крестьянам, что я поднял цену за один килограмм на филс. С нынешней дороговизной им нелегко справляться. Следует поддержать их.

К хаджи подошли несколько шейхов. Он пригласил их в шатер на чашку кофе. Шейхи принялись благодарить его за увеличение цены. Но ему было не до них. Казалось, что листовка в его кармане шевелится, как скорпион.

Новость о повышении цены на чечевицу быстро разлетелась по округе. Ее оживленно обсуждали женщины, собравшиеся у источника.

— Сегодня подняли цену на чечевицу, — радовалась Ум-Омар, — а завтра, глядишь, поднимут на ячмень и пшеницу.

Фатима недоверчиво покачала головой:

— У хаджи свой расчет. Сегодня он поднял цену на чечевицу, а завтра станет втридорога продавать товары. За один филс он сдерет с нас несколько.

Женщины горестно вздохнули. Наполнив ведра, они понуро побрели в деревню.

Хаджи суетился вокруг мешков, он спешил закончить с погрузкой чечевицы для отправки ее во французские зернохранилища. Вроде все шло неплохо. Ему удалось внушить крестьянам, что он их облагодетельствовал. В то же время он нашел возможность увеличить свой барыш. Однако листовка, найденная им, беспокоила все сильнее. При одной мысли о ней холодок пробегал по спине. Хаджи постоянно мучился тем, что необходимо что-то предпринять. Не посоветоваться ли ему со своим верным помощником Саидом, непременным участником всех его торговых операций? Хаджи был привязан к нему настолько, что даже два раза брал его с собой в Мекку. В свою очередь Саид служил хаджи верой и правдой. В страдную пору даже часового перерыва на еду не позволял он себе, ограничиваясь сухомяткой. Казалось, интересы хаджи для него превыше всего. И сейчас без устали сновал он между весами и вагонами, успевая повсюду. Саид так сумел организовать работу, что со станции грузовики отъезжали почти не задерживаясь.

Целый год крестьяне гнули спины ради этих нескольких дней. Но вот урожай сдан. Что же досталось труженикам? Большая часть их заработка пойдет на уплату долгов хаджи. Остатка же едва хватит на покупку одежды и самого необходимого для крестьянского быта. Им будто на роду было написано отдавать силы и здоровье ради обогащения других.

Нередко в это время глухое недовольство своей судьбой выливалось в стихийные выступления крестьян. Однако обычно направлены они были не против подлинных угнетателей и узурпаторов их прав. Слепой гнев сельских жителей выливался на тех горожан, которые пытались поживиться лишь крохами крестьянского урожая. А бывало и так, что из-за какого-нибудь пустяка крестьяне бросались даже друг на друга. В ход шли палки и все, что попадалось под руку. Деревня шла на деревню. В ожесточенных драках многие получали увечья.

Хаджи зорко следил за тем, чтобы во время сдачи зерна не происходили стычки между крестьянами и его работниками. Он подчеркнуто уважительно обращался ко всем деревенским, величая их полным именем. Больше всего он боялся подстрекательства крестьян со стороны бунтовщиков, расклеивших листовки. А если, не дай бог, бунтари подожгут зерно? Хаджи с нетерпением ждал, когда завершится погрузка зерна в ваг#ны. А там будь что будет. Ему было безразлично, пойдет оно во Францию или в другое место. Главное — обезопасить свой барыш за посредничество. Ведь случись пожар — он будет разорен.

Он покинул пристанционную площадку, на которой кипела работа, и направился к начальнику станции, где встретил Рашад-бека. Промолчав о листовке, он поделился с беком своими опасениями насчет возможного пожара. Необходимо выставлять как ночную, так и дневную охрану. Пока зерно не в вагонах, ответственность за него ложится на бека и хаджу. Бек боялся подстрекательских действий со стороны сознательных крестьян, особенно учителей во главе с Аделем, и поделился опасениями с хаджи, приказав своим людям смотреть в оба.

Хаджи потребовал продолжать работу и ночью. Крестьяне и грузчики возмущенно зароптали. Люди были настолько измотаны, что силы оставили их. Им требовался хотя бы короткий отдых. И хаджи был вынужден уступить. Но беспокойство его возрастало с каждым часом. Страшная беда обрушится на его голову, если загорится зерно. Пусть лучше сгорит вся Франция, чем эта чечевица. Да, ненависть крестьян к феодалам, торговцам и французам может толкнуть их на любое преступление.

«Я обычный торговец, хозяин постоялого двора, — оправдывал сам себя хаджи. — Я даю крестьянам кров, обеспечиваю их семенами, выделяю ссуды. Но они люто ненавидят меня, так же, как бека и советника. Эти листовки призывают крестьян к борьбе не только против французов, но и против нас. Вдруг они и вправду подожгут чечевицу, как я сумею оправдаться перед советником? Узнав о листовке, он неминуемо обвинит меня в том, что я заранее знал о беде, но ничего не предпринял».

Услышав шум и крики, хаджи со всех ног бросился к мешкам с зерном. Оказалось, сторожа принялись вылавливать змей и скорпионов. Хаджи успокоился, выругав себя за излишнюю нервозность. Как может вывести человека из равновесия всего одна листовка! Он присоединился к своим помощникам, расположившимся прямо на земле вокруг чайника. Между ними завязалась беседа о людской зависти, злоумышленниках. Невдалеке за скудным ужином сидела группа крестьян и бедуинов. Один из них приложил к губам свирель. Далеко в ночи полилась печальная мелодия.

Хаджи вернулся в свою палатку. Он уже собирался лечь, как к нему ввалился Рашад-бек.

— Почему перестали работать? — сердито спросил бек.

— Мой господин, — ответил хаджи, — в такой темени очень трудно грузить. К тому же появилось много змей и скорпионов. Мы вынуждены были остановить работы до рассвета.

Рашад-бек качнул головой:

— Ладно. Но как только займется заря, все должны быть на погрузке. Половина урожая еще на полях, а бедуины не дремлют. Крестьяне должны вернуться в деревни как можно скорее.

Бек помолчал, затем попросил у хаджи сто золотых монет, заметив при этом, что ему нужны монеты, выпущенные при султане Мухаммеде Рашаде, а не Абдул-Хамиде. Хаджи, беспрекословно вынув из металлической шкатулки монеты, выложил их перед беком.

— Я как в воду глядел, захватив шкатулку с собой, будто знал, что дорогому Рашад-беку могут понадобиться деньги, — приговаривал хаджи, записывая в свою тетрадку выданную беку сумму.

В палатку заглянул Джасим. Бек строго спросил его:

— Как охраняется зерно?

— Согласно вашему приказу везде расставлены посты, — ответил почтительно управляющий.

В разговор вмешался хаджи:

— Не лучше ли, господин бек, вызвать сюда наряд французов? Вы сами знаете, лишь искры достаточно, чтобы здесь все занялось. А так, что бы ни случилось, отвечать за все будут солдаты.

Бек не стал возражать:

— Сейчас соединюсь с полицейским управлением в Тамма. Солдаты не заставят себя ждать.

Хаджи облегченно вздохнул. Теперь он мог спокойно уснуть.

Бек зашел на пункт сдачи зерна, затем направился к Шароне, занимавшей второй этаж станционного здания. Там находился и Ахсан-бек. Хозяйка вышла приготовить ужин, оставив мужчин вдвоем.

— Я привез для этой красотки хороший подарок, — сказал Рашад-бек.

— Интересно, что ты мог найти для нее в этой пустыне? — удивился Ахсан-бек.

Вытащив небольшой мешочек из кармана, Рашад-бек протянул его Ахсан-беку.

— Здесь сто золотых монет, — сказал он. — Из них получится прекрасное ожерелье. Шарона предпочитает эти монеты всем остальным подаркам. — Рашад-бек спрятал золото и добавил: — Ты не думай, что я пляшу под ее дудку. Просто не лезу в ее дела. Так проще, не попадешь в неловкое положение. Но она достойна самых дорогих подарков.

— Отличный денек был в Алеппо, — сказала вернувшаяся Шарона. — Какой прекрасный сервис в отеле «Барой»! Но ты, Рашад-бек, все время был чем-то озабочен.

Бек смущенно промолчал. Поездка в Алеппо была для него неожиданностью, ему пришлось отправиться туда без денег. А этот подарок он хотел преподнести Шароне именно там. Но тем не менее поездка все-таки удалась. С этой женщиной Рашад-бек забывал Софию, всех крестьянок и цыганок в мире. Она казалась ему прекрасной гурией, спустившейся на землю из рая. Его лишь несколько смущала быстрая победа над Шароной. Пресытившийся бейрутскими девками, он предпочел бы, чтобы та была менее податливой.

Протянув ей мешочек с монетами, Рашад-бек льстиво произнес:

— Твоя красота заслуживает большего.

Он любовался Шароной, все еще желая ее, такую искусницу в любви. Естественно, что за роскошь общения с ней приходится дорого платить. Из своего богатого опыта с женщинами Рашад-бек знал, как они любят ценные подарки. А иностранки за них могут даже на колени встать.

Приняв подарок, Шарона подарила чарующую улыбку своему новому другу. У нее был широкий круг знакомств среди местной элиты. Особенно часто она общалась с беками и советниками, получая весьма значительные суммы от своих богатых любовников. Приобретенные таким путем деньги оседали в еврейских банках, а затем шли на приобретение земельных участков в Палестине.

Ахсан-бек, попрощавшись, уехал. А Рашад-бек остался у Шароны, предвкушая вторую ночь с ней.

С восходом солнца Марлен была уже на ногах. Приняв душ, она села с мужем пить кофе.

— Настало трудное время. Надо четко выполнять свои обязанности и быть готовыми к любым неожиданностям, — сказала она.

Прихлебывая кофе, начальник станции ответил:

— Мы полагаемся на твой опыт. Я чувствую себя спокойно рядом с тобой.

— Все это так, — кивнула Марлен. — Но здесь становится все труднее работать. Обстановка меняется. Видимо, необходимо подумать о новых методах.

В эту ночь Марлен почти не сомкнула глаз. Она знакомилась с резолюциями последней сионистской конференции, особенно ее интересовали вопросы о поддержке Соединенными Штатами сионистского движения и решение об организации выезда евреев в Палестину. На Марлен потоком нахлынули воспоминания. Ей было уже за сорок. Всю жизнь она посвятила осуществлению заветной мечты — созданию еврейского государства в Палестине. Раньше она жила в Румынии, работала в железнодорожном управлении, там и познакомилась со своим будущим мужем — французом. После оккупации Сирии они перебрались сюда, где стали возглавлять местную сионистскую организацию. Ей удалось установить прочные связи с оккупационными властями по всей стране. Благодаря этому муж получил пост начальника станции. Двадцать лет назад она начинала сионистскую деятельность в молодежной организации Жаботинского, а сейчас уже сама — солидный руководитель, в руках которого сходится много тайных нитей. Скопив кругленькую сумму, она вложила ее в еврейский фонд на покупку плантации и дома в Палестине. Рашад, Сабри, Ахсан, Мамун, советник, капитан, бедуинские шейхи — те пусть служат вечно.

Муж Марлен ушел на станцию, а она продолжала размышлять: «Настанет время, когда я не заработаю и гроша. Франция в тяжелом положении. Двадцать лет я уже скитаюсь по этим нищим деревням и убогим станциям. От одного советника к другому, от одного бека к следующему. Правда, я немалого и достигла. У меня есть деньги. Руководство организации меня ценит. Мне доверены все евреи в провинциях Алеппо и Джазира. И я добьюсь, чтобы они выехали в Палестину. Так решило руководство. Советником я могу вертеть как куклой. Ради меня он пойдет на все, так как я являюсь для него воплощением организации и ее воли. Кое-кого пришлось даже убрать. Разве это важно? Если понадобится, мы убьем в десять раз больше и раздуем пожар арабо-еврейской вражды. Наша борьба здесь еще не закончена, и я доведу дело до конца. А во Францию мне уже не придется вернуться. Там, в Палестине, я буду отдыхать у себя на вилле. Я заслужила это и очень надеюсь, что у меня там будут такие же послушные слуги, как крестьяне у Рашад-бека. Войне скоро придет конец. Союзники одерживают верх. Главное, что Соединенные Штаты и Англия с нами. Мы должны запастись терпением. Ждать осталось недолго».

Она принялась расхаживать по комнате в ожидании поезда, время от времени останавливаясь перед зеркалом и улыбаясь своему отражению.

«Машинист — наш человек. Вот уже четыре года он доставляет нам почту. Его жена в Алеппо ненавидит меня. Но помалкивает. Боится, что помешаю ей поселиться в Акко. Здесь многие трепещут передо мной, а я сама боюсь Джона — директора нефтяной компании. Этот подлец в нашей организации отвечает за Сирию и Ирак. Несмотря на свои шестьдесят лет, работает как вол. И деньги рекой к нему текут».

Рев паровоза прервал ее мысли. Вошел муж с ее чемоданом в руке и сообщил, что ей пора в дорогу — поезд уже прибыл, и Марлен поднялась в наполовину пустой вагон. На крайней скамье сидел бедуинский шейх. Рядом лежала его летняя абая. Прозвенел колокол, и поезд тронулся. Марлен прошла через состав в кабину машиниста.

— Добро пожаловать, госпожа Марлен! — приветствовал ее машинист. — Дорога с такой красавицей покажется вдвое короче.

Марлен поблагодарила его, справилась о здоровье жены. Затем разговор переключился на дела. Машинист доложил о положении в Алеппо, об убийстве Исхака, которое потрясло евреев — жителей города.

— Мы должны отомстить за эту смерть, — с ненавистью сказал он.

Марлен подумала об участке, который она купит в Палестине на деньги, полученные от Исхака. Он не захотел подчиниться организации и поплатился за это жизнью. Всех непокорных ждет такой же конец. Когда она ему порекомендовала приобрести землю в Яффе, он отказался наотрез, заявив, что не покинет Алеппо — землю своих дедов и прадедов. Его постигла заслуженная кара. Но по-другому не будет. Или повиновение, или смерть. В Хомсе евреев мало, а в Хаме совсем нет. Жители этого города не позволили поселиться в его черте ни одной еврейской семье. Значит, этим животным — бедуинам и пастухам здесь жить можно, а цвету цивилизации — евреям — нет? Ну ничего, они еще рассчитаются с населением Хамы. После Алеппо Хомс — важнейший центр. Здесь пересекаются все дороги страны. Следовательно, ему надо уделить особое внимание.

На станции Марлен ожидала машина нефтяной компании, посланная Джоном. Шофер, из иракских евреев, был ее старым знакомым. Его заплывшие жиром глаза приветливо посматривали на гостью.

— Тяжко тебе, наверно, в жару? — спросила Марлен, окинув взглядом тучную фигуру водителя.

— Ничего, в Хомсе отличный климат.

Они поговорили о событиях в городе, о компании, настроении директора. Затем — об Ираке.

— В стране царит анархия, — сказал шофер. — Короля как будто и в помине нет, наследника никто не любит. Не народ там, а стадо баранов. Сплошные пастухи и бедуины.

— Как сам-то поживаешь? — спросила Марлен.

— Днем и ночью работаю с мистером Джоном. Бывает, что приходится ночевать в машине. Но ради нашего общего дела, госпожа Марлен, мы вынесем все.

Машина подъехала к управлению компании. Марлен направилась прямо в офис мистера Джона, который, радостно улыбаясь, уже спешил ей навстречу. Они прошли в небольшой сад и сели под деревьями возле фонтана. Вытирая пот с лысины, Джон поинтересовался:

— Ну как дорога? Какие новости у вас в Алеппо?

— Есть инструкции, чтобы ваши контакты с французским советником стали более тесными, — ответила Марлен.

Ей стало известно, что отношения между французами и англичанами здесь в последнее время сильно обострились. Но Джон хоть и английский подданный, но прежде всего еврей. Поэтому, несмотря на его ненависть к французам, должен следовать указаниям.

— Ну что ж, если это необходимо делу, я налажу отношения с советником, — пообещал Джон. — А сейчас я предлагаю тебе пойти принять душ и немного отдохнуть с дороги.

После ужина их разговор возобновился.

— Главное событие — это конференция в Соединенных Штатах. На ней обсуждался вопрос о создании нашего государства в Палестине, — сказал Джон. — Неделю назад я был в Палестине и привез оттуда литературу.

— Как обстоят дела в Ираке? — спросила Марлен.

— Намного хуже, чем в Сирии. Евреям там приходится несладко, но тем легче будет переселить их в Палестину. Для нас это очень важно. Не забывай, что в Ираке евреев в три раза больше, чем в Сирии.

В конце разговора Марлен преподнесла своему собеседнику ценный подарок стоимостью в пятьдесят золотых лир. Джон расплылся в довольной улыбке и расцеловал Марлен.

Об отъезде Марлен Сабри-беку сообщили вечером того же дня. Ему передали, что завтра мадам будет ожидать его в Бейруте в доме Ильяса — директора банка. В Триполи за ним пошлют машину Ильяса. Сабри-бек часто совершал такие поездки со своими любовницами. Встречался он и с дочерью самого Ильяса — Гладис. Правда, на это всегда уходило много денег.

Вернувшись домой, Сабри-бек предупредил жену, что ему надо срочно выехать в Бейрут по делам. Та давно привыкла к частым отлучкам мужа. Ее отнюдь не интересовала его личная жизнь. Впрочем, как и его — дела жены. Это устраивало обоих. Замечая новые драгоценности у жены, Сабри-бек ни о чем ее не спрашивал, хотя догадывался об их источнике. Жена тоже ни во что не вмешивалась. Лишь иногда, когда ей казалось, что Сабри-бек слишком мягок с крестьянами, она зло выговаривала ему:

— Эти собаки понимают только палку!

Крестьян в свой дом она не пускала, чтобы, как она говорила, грязи не нанесли.

В большой зале своего алеппского дома Сабри-бек остановился у зеркала.

«Я еще неплохо выгляжу, — подумал он, поглаживая усы, которых уже коснулась седина. — Были бы деньги, а возраст не помеха. Кого же взять с собой? Может, Шарону? Но к ней буквально прилип Рашад-бек. Необходимо соблюдать осторожность, иначе слухи о моих проказах могут и до отца дойти. Он уже одной ногой в могиле, и ему этого не понять. Хотя сам неоднократно был искателем приключений, и кто же, как не он, привил мне любовь к деньгам, женщинам и разгульной жизни».

Надев тщательно отутюженный костюм и повязав красивый галстук, Сабри-бек направился к отцу. Поговорив об урожае, сдаче чечевицы, о цепах на овец у бедуинов, они прикинули в уме ожидаемую в этом году прибыль.

Старый бек, говоривший на трех языках — турецком, арабском и французском, оставался верен своим привычкам. Его голову неизменно украшал красный тарбуш. Поверх белоснежной галябии он обычно надевал желтую абаю. Перед ним стояло наргиле, а его слуга сидел у порога — он готов был в любой момент броситься на зов хозяина. Без его помощи старик уже был не в состоянии ни встать, ни сесть. Руки бека дрожали, а глаза постоянно слезились.

Старый бек, как обычно, находился в курсе всех событий Сабри. Поманив сына к себе, старик прошептал на ухо:

— Береги себя, сынок. Не растрачивай попусту здоровье. Придет день, и силы оставят тебя, как и меня. Почитай лишь тех, кто стоит выше по положению. А с крестьянами и бедуинами потверже будь.

— Положимся на аллаха, отец. Да продлит он тебе годы, — почтительно сказал Сабри, целуя морщинистые руки старого бека.

В этот вечер Сабри-бек ужинал с отцом и, что редко с ним бывало, заночевал в его доме.

Шарона нашла на станции хаджи и попросила разыскать Рашад-бека. Тот незамедлительно отправил в деревню своего приказчика.

Выслушав прибывшего от хаджи человека, Рашад-бек удивился:

— Что ей надо? Только вчера она получила дорогой подарок.

Шарона, какой бы она ни была привлекательной, для него была лишь одной из многих женщин, с которыми он проводил время. Поэтому бек на какой-то миг почувствовал укол самолюбия. Он не мальчишка, чтобы вызывать его попусту. Но тем не менее приказал не мешкая подготовить его машину. Станция находилась недалеко, и через некоторое время Рашад уже поднимался к Шароне.

Она встретила его в прозрачной ночной рубашке, крепко расцеловала, усадила возле себя, томно поглядывая на него.

— Я так соскучилась по тебе, мой дорогой, еще бы немного — и я сама бы, не утерпев, выехала в деревню!

Польщенный Рашад-бек гордо произнес:

— Такие мужчины, как я, если уж завладевают дамским сердцем, то непременно навсегда.

— Не хотел бы ты совершить со мной небольшую поездку? — вкрадчиво спросила Шарона.

— Я бы с удовольствием сменил обстановку, — радостно ответил бек.

— Мадам Марлен сейчас в Бейруте. С ней Сабри. Она остановилась в доме Ильяса и очень настаивает на нашем приезде. Поедем завтра и отлично проведем пару дней.

Рашад-бек несколько заколебался. Его одолевали сомнения; нахмурившись, он подумал: «Сейчас страдная пора, а у нас каждый день пьянка. Впрочем, один-два дня ничего не решат. Но как отнесется к этому советник? Не пригласить ли и его? А, ладно, пусть дипломатией занимаются Ахсан и Сабри. Советник может вообще ничего не заметить. Он слишком занят разгоревшимся конфликтом между евреями и арабами. Ах уж эти проклятые евреи! Всему миру нет от них покоя! Но арабы здорово проучили их, убив Исхака. Правда, доказательств пока нет. Может, арабы тут и ни при чем. Но меня это не должно касаться. Пусть во всем разбираются власти».

Не успел бек пригубить предложенный Шароной кофе, как за окном раздались крики и брань. Перед вагонами вспыхнула драка между грузчиками за дележку мешков. Если бы не спешное вмешательство хаджи, потасовка могла бы превратиться в настоящее побоище. Бек до того рассвирепел, что, вызвав надсмотрщика и управляющего, приказал немедленно наказать драчунов кнутами. Хаджи орал на грузчиков и грозил прогнать зачинщиков драки. В то же время, заинтересованный в скорейшей погрузке, он не собирался этого делать, намереваясь даже из инцидента извлечь выгоду. Теперь в качестве наказания он может понизить расценки. Ради этого вероломный хаджи сам исподтишка и спровоцировал эту драку. Он уже почти навязал грузчикам новые расценки, как внезапно подошедший Рашад-бек расстроил эту хитроумную затею. Выхватив кнуты у управляющего и надсмотрщика, бек с ожесточением начал избивать грузчиков.

«Пусть Шарона видит, кто здесь настоящий хозяин, — злорадно думал он, нанося удары. — Ничего, я сумею навести здесь порядок!»

И он приказал своим людям проучить смутьянов.

Палками и кнутами слуги бека избивали всех рабочих подряд. Испуганные, ни в чем не повинные люди, прикрыв голову руками, разбегались в разные стороны. Перетрусивший хаджи тоже поспешил скрыться в своей палатке, опасаясь отведать кнута.

Избиение людей сильно возбудило Рашад-бека. Ему было особенно приятно, что вся эта сцена происходит на глазах Шароны, вышедшей на улицу вслед за беком. Жадно поцеловав женщину в губы и крепко обняв, он стал подталкивать ее по направлению к дому. Потерявшая от испуга дар речи, Шарона медленно приходила в себя и машинально отвечала на грубые ласки бека. Недавно оказавшаяся здесь, она знала о жестоких нравах местных феодалов только по книгам. Хотя в Румынии тоже беспощадно расправлялись с недовольными. Перед ее глазами вспыхнула картина избиения румына, осмелившегося выступить против королевских властей.

Ласки бека отвлекли ее от нахлынувших воспоминаний. Умиротворенный Рашад успокаивал Шарону:

— Пусть этот случай не пугает тебя. Взбучка пойдет им лишь на пользу. Они всегда должны чувствовать палку над головой. Иначе слишком возомнят о себе, и в стране воцарится хаос. В страхе, и только в страхе, их надо держать. Ты знаешь, что крестьянки пугают нами своих детей?

Он улыбнулся и продолжал:

— Они получили взбучку в твою честь. Ничего. У этих собак лишь шкура от этого мягче становится. Вернувшись в свои деревни, они обязательно расскажут о происшедшем остальным крестьянам. А те намотают себе на ус и будут больше уважать и бояться меня. Кстати, мадам Марлен хорошо понимает эти вещи. Однажды она сказала мне: «Бей крестьян безжалостно, чтобы никогда не настал день, когда они осмелятся пойти против тебя».

Шарона, внимательно разглядывая лицо бека, подумала, что такой мужчина еще понадобится ей в будущем.

— Ты возбуждаешь меня, как ни одна женщина, — крепко обняв Шарону, сказал Рашад-бек. — Иначе я не явился бы по твоему первому зову.

Любуясь Шароной, он с удивлением размышлял о превратностях жизни: «Ну и чудеса! Бедная крестьянка София отвергает меня, а эта королева — у моих ног».

Перед ним возникли лицо Софии, ее величавая поступь, лучистые глаза.

«Надо же? — недоумевал бек. — Простая крестьянка не считается с моим богатством и властью! Я могу стереть ее в порошок. А какой от этого прок? Правда, шейх и Занубия обещали мне помочь уломать строптивую женщину, по пока безуспешно. Все мужчины в округе дрожат только при упоминании моего имени, а София, слабая женщина, отказывает мне в том, на что с радостью согласилась бы любая. Немало бедуинок и крестьянок жестоко поплатились за свою строптивость, а Софие все как с гуся вода».

Он насупил брови и тяжело вздохнул. Шарона, заметив перемену в настроении своего друга, ласково спросила:

— Что с тобой? Может, ты раздумал ехать в Бейрут?

— Да нет.

— Тогда расскажи мне, что мучает тебя.

— Проклятые сапоги! По-прежнему жмут.

Он встал и, специально прихрамывая, прошелся по комнате. Изумленная Шарона посоветовала ему:

— Тогда сними их и брось в машину.

Рашад заметил ее недоверчивость.

— Нет, моя дорогая, не в сапогах дело. Просто одна крестьянка, не стоящая моей обуви, отказывает мне.

— Не может быть! Ты шутишь?

— Да она мне и не нравится. Ты одна стоишь всех женщин на земле. Но ей не прощу. Я уничтожу ее.

— Силой не принудишь женщину. Любовь может быть только взаимной, — задумчиво сказала Шарона.

— Беки берут всех крестьянок силой. Извини, что я рассказываю тебе о своих проблемах. Пусть этот разговор останется между нами.

— Не беспокойся, Рашад. Ты не первый, кто поверяет мне свои тайны. И я умею их хранить. Разве ты слышал от меня когда-либо о тех, с кем я была до тебя? Многие поступают, как ты. Все от бога. Он каждому определил его участь; создавая людей, повелел бедным подчиняться богатым! Посмотри, например, на нас, евреев. Нас немного, но бог избрал наш народ и приблизил его к себе. Вам, бекам, он тоже дал силу и могущество. И мы должны держаться друг друга и идти одной дорогой. А чернь обязана безропотно повиноваться, служить нам. На то божья воля. А эту женщину выбрось из головы. Она забита, и ей не понять своего счастья. А может, она любит тебя, но сторонится, опасаясь, что за прелюбодеяние ее убьет муж или родственники? Мой тебе совет, забудь эту женщину. Я постараюсь заменить тебе ее.

Шарона многообещающе засмеялась и, погрозив Рашад-беку пальцем, лукаво сказала:

— А ты, оказывается, обманщик, говоришь, что любишь меня, а сам страдаешь по грязной крестьянке. Перед тобой принцесса на коленях, а ты думаешь о какой-то простолюдинке. Бедный Рашад!

— Клянусь честью отца, мои помыслы только о тебе! — принялся разуверять Шарону бек. — Подумай сама, может ли заменить тебя женщина, которая ближе к животным, чем к людям. Воспринимай все это как шутку.

И разговор переключился на поездку и сборы к ней.

Поздним вечером староста и шейх Абдеррахман сидели у дома Занубии. Крестьяне давно разошлись по своим домам и отдыхали после тяжелого рабочего дня. Тишину нарушал лишь отдаленный лай собак.

— Сегодня бек вернулся необычно рано. Возможно, он собирается в Алеппо или Хаму, — сказал староста.

— Только аллах знает о намерениях бека, — ответил шейх. — Надо спросить Джасима, когда он вернется со станции.

Староста окликнул хозяйку:

— Эй, Занубия! Почему так долго не несешь чая?

Укрывая засыпающих детей, Занубия отмахнулась:

— Подожди немного. Чай почти готов.

— Бек сегодня чем-то недоволен, — продолжал староста. — Кто знает, что у него на уме. Когда он в таком настроении, от него все что угодно можно ожидать. Я помню, лет десять тому назад, когда бек находился в таком же состоянии, он посадил меня и управляющего ночью в машину, и мы поехали в восточные деревни. Я недоуменно поглядывал на Джасима.

Остановив машину вдалеке от деревни, он приказал нам не выходить, буркнув, что отправляется охотиться на зайцев, и шагнул навстречу поджидавшим его четверым мужчинам. Ты, шейх, верь мне. Что было, то прошло, и мне нечего выдумывать. Беку в то время было тридцать пять лет, и его частенько обуревали дьявольские мысли.

Шейх выжидательно смотрел на старосту и с нетерпением ждал продолжения, но, не выдержав, сказал:

— Расскажи, расскажи о прошлом. А то нынешняя жизнь стала просто невыносимой.

— Я гордо восседал в машине, — продолжал свой рассказ староста. — Мне было приятно, что бек доверяет мне свои тайны. Я сразу смекнул, что речь идет об охоте на очередную женщину, а отнюдь не на зайцев. Вскоре бек и его четверо спутников вернулись, ведя с собой трех бедуинок. Глаза и рты женщин были завязаны платками, а их заложенные за спину руки стянуты веревкой. Моему удивлению не было предела. Но что я мог сделать? Мы привезли бедуинок во дворец бека и каждую заперли в отдельной комнате. Бек отослал нас домой. Меня уже не покидала уверенность, что похищение подстроено этим негодяем Джасимом. Через некоторое время деревню разбудили дикие вопли бедуинов, как вихрь мчавшихся верхом на лошадях с криками, что у них похитили женщин. Когда разгневанные бедуины прискакали ко дворцу, вышел бек в окружении своих охранников, державших в руках светильники. Он громко спросил у всадников, что случилось. Услышав, что бандиты проникли на стоянку бедуинов и похитили трех девушек, лицо бека перекосилось от гнева. Знаешь, шейх, я до сих пор удивляюсь, как ему удалось так умело притвориться. Не будь я свидетелем случившегося, я бы тоже поверил, что он к этому делу не имеет никакого отношения. Бек собрал всех крестьян и приказал выяснить, кого нет. «Наверняка преступление — дело их рук», — убежденно сказал он. На счастье, никто из деревни в это время не был в отъезде. Тогда бек послал всех крестьян вместе с бедуинами на поиски преступников. Все бросились обшаривать округу. А сам бек вернулся во дворец наслаждаться своими охотничьими трофеями.

— О аллах, спаси нас от его лютости, — прошептал шейх. — О милостивый, пощади своих рабов! Что же было дальше?

— Бек послал свою машину в полицейский участок в Тамме. Вскоре прибыли полицейские вместе с французским офицером. Встретивший их бек настойчиво требовал, чтобы преступников разыскали во что бы то ни стало. Он напирал на то, что подобное случилось впервые и поэтому необходимо наказать виновных, дабы было неповадно другим. Я изумленно уставился на бека и вдруг, неожиданно для самого себя, усмехнулся. Как только полицейские ушли, бек врезал мне в ухо и гневно прошипел: «В следующий раз будешь держать себя в руках».

Староста тяжело вздохнул.

— Никому еще, шейх, я не рассказывал об этом. Я решил поделиться с тобой, ибо чует мое сердце, что бек опять замышляет недоброе.

Шейх возразил:

— Урожай еще не собран. А в страдную пору беки остерегаются возбуждать крестьян. Зачем им рисковать?

— О Абдеррахман, кнут, палка и винтовка настолько запугали людей, что они не смеют и головы поднять.

Занубия принесла чайник, поставила перед мужчинами стаканы.

— Так чем же завершилась история? — спросил шейх.

— Всю ночь из бедуинских шатров доносились плач и причитания. Утром бек сказал бедуинскому предводителю, что девушек похитили северные бедуины. Так считают полицейские. И на другой день бедуинские племена от Хомса до Алеппо поднялись для ожесточенной схватки. Целых трое суток не прекращалась ружейная пальба. Немало было убитых и раненых. А бек все это время не покидал дворца. Темнее тучи, он сидел перед наргиле в окружении старост соседних деревень, прибывших за новостями. Вдруг появился запыхавшийся староста Абу-Хусейн и, запинаясь на каждом слове, сообщил: «Бедуины угнали наших овец, полагая, что они принадлежат южным племенам».

Бек равнодушно взглянул на него и сказал: «Что скот? Люди важнее. Я скажу бедуинскому шейху, чтобы они отошли от вашей деревни. Так будет лучше и для крестьян, и для бедуинов». Сидевший рядом с беком один из шейхов бедуинских племен привстал и произнес: «Овцы будут возвращены деревне. Лишь бы у тебя, бек, улучшилось настроение». Он вышел с Абу-Хусейном отдать необходимые распоряжения. Бек зло сказал: «Этих бедуинов никак не перевоспитаешь. Они сызмальства приучают своих детей к воровству. А теперь уже и на девушек посягают. Кто знает, может, этим занимаются сыновья самих бедуинских предводителей. Хоть бы они не резали друг друга. Я предупредил всех старост и крестьян, не вмешиваться в дела бедуинов. Власти во всем разберутся сами».

На обед к беку явился французский офицер. За столом он разглагольствовал на своем языке о том, как хорошо было бы, если бы бедуины побольше истребили друг друга. Тогда бы вся местность облегченно вздохнула. Я еще подумал, Абдеррахман, чем же так насолили бедуины французскому офицеру да и тому же беку?

Несколько дней во всем районе от Алеппо до Хомса сохранялась тревожная обстановка. В город никого не пропускали, да крестьяне и сами опасались выезжать из деревень. В течение двух недель никто не смел войти во дворец бека, кроме французского офицера, которому было поручено урегулировать конфликт между бедуинами. Бек усилил охрану дворца. А через некоторое время нашли тела зарезанных бедуинских девушек в пустыне, далеко от деревни.

— Сохрани нас, аллах, — сказал шейх. — Теперь я вспомнил этот случай. Нам тогда сказали, что их убили северные бедуины. А стычки между племенами продолжались всю зиму и весну.

— Да, они успокоились только перед жатвой, — подтвердил староста.

— Почему же все-таки французы не прекратили резню? — спросил шейх.

— Если я расскажу все, что знаю, то и молодой сразу поседеет, — ответил староста. — Даже у стен есть уши. Не подслушивает ли нас кто-либо за дверью?

Из-за двери, на которую указал староста, появилась голова жующего теленка. Староста рассмеялся:

— У теленка тоже уши есть. Я не удивлюсь, если он передаст наш разговор его превосходительству беку.

Шейх согласился с тем, что следует соблюдать осторожность, и сказал:

— Недавно один бедуинский юноша похитил девушку из другого племени. Однако вмешавшийся в конфликт французский советник сумел его уладить за один день.

— Ну, это другое дело. Этот случай произошел в самый разгар уборки чечевицы. А французам она очень нужна. Опасаясь, что какой-нибудь бедуин подожжет зерно, они мигом все уладили. А до людей им нет никакого дела. Тогда, после убийства девушек, можно было тоже сразу все уладить. Но советнику и беку было выгодно, чтобы бедуины продолжали военные действия. Однажды бек срочно вызвал меня. У него был староста из южной деревни. Он просил бека помочь южным бедуинам, у которых боеприпасы уже были на исходе. Бек послал меня за старостами и некоторыми бедуинскими шейхами. Когда все собрались, он необычно ласково поприветствовал их и заявил, что не потерпит, чтобы люди, находящиеся под его покровительством, не могли противостоять врагу в часы опасности. Поэтому ему пришлось даже заняться контрабандой, закупив у французов партию винтовок и патронов для южных бедуинов по очень высокой цене. Он пообещал им передать оружие ночью. Как только стемнело, мы с Джасимом отвезли на стоянку южных бедуинов пятьсот винтовок и к каждой из них по двести патронов. За винтовку бек запросил десять золотых монет, а за патроны — по четверть лиры. В действительности, как я узнал потом, Рашад-бек получил от советника две тысячи винтовок, заплатив за них меньше чем полцены, а патроны и вовсе достались ему бесплатно. Так что и советник и бек были лично заинтересованы в том, чтобы замирение между бедуинами не состоялось.

Когда мы приехали к бедуинам, нас уже ждали. Каждый из них выложил заранее приготовленные деньги за винтовку и восемь пачек патронов. Мы сложили монеты в мешок и с трудом смогли поднять его. Возвратившись во дворец бека, в присутствии французского офицера хозяин только спросил меня, все ли в порядке, и за усердие наградил боевой винтовкой и двумястами патронами. Я до сих пор беру ее с собой, когда сопровождаю бека. Час спустя ко дворцу подъехали еще две машины, груженные винтовками. На этот раз мне поручено было доставить их в район Салямии. Оттуда я привез второй мешок золотых монет.

В те дни советник дневал и ночевал у бека. А его превосходительство не преминул воспользоваться этой и другими связями в верхах для укрепления своего авторитета. Не забуду, как однажды бек обозлился на одного французского лейтенанта. Буквально через неделю тот был переведен в другое место. Ему же еще и пригрозили, что вообще выгонят из Сирии как последнюю собаку. И в самом деле, после перевода француза из Таммы мы о нем уже больше не слышали.

Да, бек заработал немалые деньги, поставляя оружие бедуинам, но золото свое он бездумно тратит на женщин и другие прихоти. Он торговал смертью. Если бы человек знал, куда отлетает его душа!

— Что значит — куда отлетает душа? Все души отлетают к своему создателю, — . сказал шейх. — Добрые попадают в один колодец, а злые — в другой. А затем они предстают перед всевышним в судный день. Ты слышал, староста, о судном дне?

— О аллах, пощади нас, — ответил староста.

К ним подошла Занубия и спросила:

— О чем вы тут говорили без меня?

Староста хитро улыбнулся:

— Конечно, мы говорили о тебе. А еще о чечевице и хаджи. А ты что подумала? Может быть, ты что-то слышала из нашей беседы?

— Вы так тихо говорили, что можно было подумать, что вы общаетесь с дьяволами Сулеймана, — ответила Занубия. — Сегодня я была на станции и видела новую мадам. Говорят, наш бек влюблен в нее.

— Разве бек может влюбиться? Он просто развлекается с ними.

— Ты что-нибудь знаешь о войне бедуинов? — спросил шейх Занубию.

— Какое мне дело до этой старой истории? — ответила женщина. — Лучше поговорим о Наджме, Сабхе, Аюш — жене Аббаса. Все они овдовели недавно. Война же бедуинов окончилась давно. Почему вы о ней вдруг вспомнили?

— Так, к слову пришлось, — ответил староста.

— Мы вспомнили об этом, когда заговорили о Джадуа и Ануд, — сказал шейх. — Если бы не милость аллаха, погиб бы весь наш урожай.

На голос Занубии подошел управляющий Джасим и присоединился к чаепитию.

— Я обошел все дворы, несмотря на усталость, — стал бурчать он. — Лишняя предосторожность не помешает. Ну и денек выдался у меня! Пришлось унимать грузчиков на станции.

Староста прервал его:

— Все устали. Скоро рассвет. Шейху пора призывать к молитве.

Они поднялись. Староста и управляющий пошли будить крестьян. А шейх, прочистив горло, протяжно затянул свою обычную молитву.

Охваченная страхом, Занубия никак не могла заснуть. Намедни ее страшно испугал своим вопросом шейх Абдеррахман:

— А что ты почувствуешь, Занубия, если, вернувшись домой, не обнаружишь сына? Или еще хуже — увидишь его мертвым?

Она легла рядом со своим двенадцатилетним сыном Ахмедом и крепко прижала его к груди.

«Что замышляют против тебя, сыночек, эти собаки — староста и негодяй управляющий? — думала она. — Какое еще горе готовит мне его превосходительство? Он, и никто другой, причина всех несчастий. Староста и управляющий — всего лишь исполнители его злой воли. А какие козни готовит бек Софие? Не исключено, что он приказал похитить и убить ее сына. Я никогда не прекословила беку — и то неспокойна. Еще бы, ведь у меня нет племени или сильных родственников, способных встать на мою защиту. Но, может, все мои опасения напрасны и надо мной просто подшучивают?»

Опершись на локоть, Занубия рассматривала своих спящих детей. Младшему нет и года, она еще не отняла его от груди, а старшему уже исполнилось двенадцать.

«Неужели моим детям грозит беда? — продолжала мучиться Занубия. — Огни в господском доме погашены. Бек отослал старосту и управляющего, не затеяв, как обычно, ночную попойку. Мыслимое ли дело, чтобы бек, вместо того чтобы кого-нибудь унижать и мучить, мирно почивал! О аллах, спаси нас! Охрани моих детей! Ведь я никогда не шла против твоей воли».

Любовно оглядев своих детей, Занубия снова задумалась о Софие.

Подчинится ли та беку, если ее сыну будет грозить гибель? А может, он просто хочет унизить ее? С него станется отдать Софию одному из управляющих восточных деревень, превратив ее тем самым в посмешище и притчу во языцех. Вернет ли тогда бек бедной женщине ее ребенка? Или безжалостно прикончит его? Ведь у него нет совести, а сердце его не знает жалости. Убийство для него — привычное дело. Рашад-бек лишил жизни не одного ребенка. И не одного взрослого. И София — не первая жертва среди женщин. А шейх Абдеррахман — подлый трус.

Занубия вышла во двор, обуреваемая беспокойными мыслями. Как будто понимая ее состояние, пес стал преданно тереться о ноги хозяйки. У ворот промычала корова, и снова все стихло. Но даже тишина не могла успокоить Занубию, потерявшую голову от слов шейха. Женщина даже не замечала, что разговаривает сама с собою вслух.

— Может, шейх просто болтал со скуки? Да вряд ли. Обычно он подсмеивается над Ум-Омар, но не надо мной. Бедная Ум-Омар! Она всегда так сердится на него. Ей уже пятьдесят, но она все такая же добрая. Никому от нее нет отказа. Она лечит всех в деревне, даже цыганам не отказывает. Они пользуются ее примочками и зовут на роды. Но шейх невзлюбил Ум-Омар и называет ее старой коровой. Но что со мной, аллах? А если бы мой сын и в самом деле пропал или умер? Случись такое, я убью самого Рашад-бека.

Она сжала за поясом ручку ножа, служащего для резки лука. В это время раздался призыв шейха к молитве.

— Клянусь аллахом, я сделаю это! Шейх, может, лжет, а может, и нет. Но ведь факт, что он уговаривает Софию пойти к беку, а меня склонял к сводничеству во время приборки господского дома перед приемом. А не лучше ли Софие согласиться? Иначе ей, да и мне несдобровать. Достаточно вспомнить Наджму, которая до сих пор так и не знает, кто убийца ее сына. Она считает, что это — дело рук одного бедуинского шейха, который уже умер. С тех пор Наджма ходит на его могилу и попирает ее ногами, посылая проклятия душе покойника. А где могила собственного сына, ей так и не известно. Сколько горя принесла та война бедуинов! А зло распространяется как огонь. Не схожу ли я с ума? Но я не могу представить себя на месте Наджмы или Аюш, у которой убили мужа. Чего бы мне это ни стоило, я никому не позволю поднять руку на моих детей. За них даже на преступление пойду: не остановлюсь перед убийством бека. Меня не удержит никакая сила, если что-то случится с моими детьми. Бек думает, что он всех может купить. Но пусть не надеется. Я, не колеблясь, убью его за сына. Что касается старосты — собаки Рашад-бека, — то к нему у меня особый счет. Впрочем, почему я так разволновалась? Может, шейх имел в виду что-то другое и опасность угрожает лишь Софие? Я должна обязательно предупредить ее.

Завершив молитву, шейх вернулся к дому Занубии. У стен он увидел Хасуна, который спал сидя. Пастух прогнал мимо них стадо овец. На их шеях позванивали колокольчики, оповещая о начале нового дня. Со стороны курятника неожиданно послышался шум. Но собака быстро прогнала забравшуюся туда лису. Схватка рыжей хищницы с собакой разбудила Хасуна. Он долго удивленно смотрел вслед удирающей лисе, которая так и не выпустила из своих зубов курицу.

— Из-за этого начинаются все драки, — задумчиво сказал Хасун. — Бедная лисица! Голод пригнал ее сюда за пищей. Но куры нужны и нам. Выходит, лиса — наш враг.

Он взглянул на шейха Абдеррахмана, который бормотал что-то, похожее на молитву. На самом же деле шейх, злорадствуя над потерей хозяйки, шептал:

— Если бы она не забыла про святое пожертвование, то аллах, несомненно, оградил бы ее от всех несчастий.

Хасун, как будто читая мысли шейха, спросил его:

— Своими молитвами ты можешь сберечь кур от лисиц, а способен ли ты спасти баранов от волков, а Рашад-бека — от его врагов?

Шейх завопил как резаный:

— Оставь в покое господина бека! Иначе нам всем несдобровать!

— Да, его превосходительство силен перед нами, но перед другими он слаб, — ответил Хасун.

— Перед кем это он слаб? — спросила Занубия.

— Он слаб на станции, — ответил Хасун. — Я однажды видел, как он открывал дверь перед французским офицером и просил пройти его первым. А тот офицер даже не соизволил посмотреть на нашего бека. А как он рассыпается перед советником! Жалкий Рашад-бек! Он как эта лисица. Она сильна в курятнике, а перед собакой поджала хвост. Да все равно, Занубия, наступит конец света и придут дьяволы. Ты знаешь, что на станции уже поселилась одна дьяволица? Вчера она руками надсмотрщиков и управляющих исполосовала спины всех грузчиков.

Занубия недоверчиво хмыкнула, но, опять вспомнив странный вопрос шейха, повернулась к нему:

— Что ты плел насчет убийства моего сына?

— Клянусь аллахом, я не имел в виду тебя. Я говорил о бедуинах, которые потеряли своих сыновей… — стал успокаивать Занубию шейх.

Хасун перебил его:

— Успокойся, Занубия. Завтра утром бек уедет на станцию. Эта дьяволица заберет его с собой. Правда, дьяволы передвигаются лишь ночью. Но для них ничего не стоит превратить день в ночь. Не так ли, шейх?

— Люди недаром говорят, что устами юродивых глаголет истина. Вот Хасун — сумасшедший, а рассуждает так, будто ему открыты все тайны мира, — сказал шейх и принялся читать суры из Корана.

Занубия испугалась еще больше. Хасун продолжал:

— Успокойся, Занубия. Никто не сможет убить твоих сыновей. Даже Рашад-бек не желает тебе зла. Давай лучше чай пить. Но если дьяволы все же принесут нам беду, то за ними будет стоять Рашад-бек.

— Тебе, Занубия, ничего не грозит со стороны бека, — поддержал Хасуна шейх. — Но бедная София! А я не могу предотвратить несчастье, иначе гнев бека падет на мою голову. Что мне делать, Занубия?

Но дрожащей от страха Занубие было не до его проблем.

— Какое нам дело до Софии? — спросила она шейха. — Ты же знаешь, что Рашад-бек может быть почище дьявола. Если он чего-то захочет, то его не остановишь.

— Ну что он в ней нашел? Неужели ему не хватает женщин в Бейруте, Алеппо и на всех станциях? Зачем он мучает бедную Софию? Я не могу заснуть, все думаю, что же он затеет еще, — захныкал шейх.

— Я, шейх, все вспоминаю Аббаса, — сказал Хасун. — Он всегда поил меня молоком. Я часто ходил с ним на пастбище. Ради аллаха, скажи, шейх, где он сейчас, в раю или в аду? И куда попадет наш бек после смерти?

— Только аллах ведает об этом, — ответил шейх. — Никто не знает, где будет его душа. Каждый получит по заслугам. Будем уповать на милость аллаха.

— Аллах не только милует, но и карает. Какое же возмездие ждет тех, кто разжег войну между бедуинами и погубил столько людей? И в чем грех Наджмы, у которой убили сына? Солнце — свидетель тому, что делают люди. Скажи мне, шейх, ты когда-нибудь был против воли аллаха? — спросил Хасун.

— Мы — служители аллаха — никогда не идем против его воли, — ответил шейх.

— А как ты думаешь, шейх, у кого больше прав на рай — у бедного или богатого? — опять спросил Хасун.

— В рай попадут лишь те, кто не приносит вреда другим и не забывает о пожертвованиях, а все остальные — в ад. Так написано в книгах, и таков завет пророка Мухаммеда, — ответил шейх.

— В таком случае может ли кто-либо из бедуинов попасть в рай? Они ведь крадут пшеницу и ячмень, а в гневе богохульствуют и ругают ангелов и пророков. Значит, на их головы падет наказание. Они не молятся и не соблюдают пост. Поэтому они не могут попасть в рай. Ты, шейх, сам говорил об этом. А вот Рашад-беку и ему подобным, по-твоему, прямая дорога в рай. Еще бы, ведь они делают щедрые пожертвования и наделяют подарками шейхов. Ты в этом году получил пиджак и барана, а, шейх Абдеррахман? Бек не шлет тебе барашка, лишь когда ты чем-то не угодишь ему.

Уязвленный словами Хасуна, шейх заворчал:

— Эй, Хасун, отстань от меня! У меня и без тебя забот хватает. Не выдирай волосы из моей бороды. За что ты нападаешь на меня? Клянусь аллахом, если я рассержусь, то вырву твой язык и отстегаю кнутом. Скажи ему, Занубия, чтобы он отстал от меня, а то худо ему будет.

— Будь благоразумнее, шейх, — заступилась за сумасшедшего Занубия. — Не злись на Хасуна. Он и сам не знает, что болтает. Не принимай его слова всерьез. — И, повернувшись к Хасуну, она стала увещевать его: — А ты, Хасун, не трогай шейха. Он — наш друг и делит с нами трапезу. Не желай ему зла. Помиритесь! — Занубия перевела разговор на Рашад-бека. — Кто знает, куда поедет сегодня бек? — спросила она и сама же ответила: — Только аллах об этом ведает. И только он знает, что творится за стенами этого дворца.

Хасун встал и пошел прочь. А Занубия и шейх продолжали пить чай и обсуждать Рашад-бека.

Эту ночь Рашад-бек провел в своем дворце в одиночестве. Сторож примостился у ворот, а шофер расположился на первом этаже. Управляющий Джасим, встретив утром шейха, стал рассказывать ему, что бек перед сном потолковал с ним об урожае и ожидаемой прибыли.

— Я сказал беку, что продажа одной винтовки дает ему доходов больше, чем труд одного крестьянина за целый год. Бек засмеялся и посетовал: «Жаль, что мы не воспользовались крушением поезда в Ум-Ражим. Надо было собрать винтовки и продать их бедуинам. Но ничего, у нас все впереди». Задумавшись, бек произнес: «Всему свой час: продавать винтовки и торговать зерном». Знал бы ты, шейх, сколько золотых монет я пересчитал для бека. Он очень любит золото, называя его душой жизни. «В этом мире всему есть цена, — любит повторять бек. — Крестьянин стоит столько, сколько у него голой скота, женщина ценится своей красотой. Крестьянкам же цена, как их бусам, — пол-лиры». А меня бек оценил в двадцать золотых монет, потому что я владелец винтовки с зарядами. Мне было так приятно! Значит, по его меркам, я один стою не меньше двадцати пастухов и пяти крестьян. А иногда бек говорит, что стою целого подразделения кавалеристов. Тогда я чувствую, как во мне просыпаются силы, способные разрушить всю деревню вместе с ее жителями.

— Лишь сила дает право на милость, — сказал шейх.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джасим.

— Сила повелевает людьми, — ответил шейх. — Но мягкостью можно добиться от людей еще большего.

— Я делаю то, что мне прикажут, — вздохнул управляющий. — Сегодня я проводил его на станцию Ум-Ражим. В поезд он сел вместе с мадам. Но куда они поехали, я не знаю. На станции господин бек встретился с Сабри-беком. Оба были довольны и в разговоре упоминали советника и директора нефтяной компании Джона…

Шейх прервал его:

— Скажи сторожу, чтобы приготовили нам чай, а то в горле пересохло.

— Мы сильно устали в дороге, — продолжал Джасим. — Староста сразу улегся в палатке.

Шейх засмеялся:

— Бедный староста! Он убежал от своих жен, чтобы хоть немного отдохнуть. Они ему совсем не дают спать. Да еще вчера мы с ним просидели у Занубии до петухов.

— Староста — большой хитрец, — сказал Джасим. — Когда мы продали винтовки, он стал выпрашивать у господина бека деньги. Хозяин тогда сказал ему: «Ах ты, подлая душа!» Но его можно понять: иногда староста вынужден выкладывать больше, чем он загребает. Однажды ему пришлось отдать двести золотых монет, чтобы не чистить отхожее место бека. О наш повелитель — аллах! — Джасим глубоко зевнул и потянулся. — Пойдем-ка, шейх, поспим часок. Правда, ты дрых от восхода и до полудня. А мне надо отдохнуть. Во второй половине дня я должен проследить за отправкой зерна.

Шейх отправился призывать к дневной молитве, не забыв допить свой чай.

Солнце в зените нещадно палило. Крестьяне на своих лошадях и мулах перевозили урожай с поля на тока. На одной из арб сидели Абу-Юмар и Юсеф.

— Я сплю на ходу, — сказал Абу-Омар.

— Не спи, как бы беды не было, — предостерег его Юсеф.

— У меня ноют все кости, — пожаловался Абу-Омар. — Ведь мы таскаем эти мешки от самой зари. Когда я был молод, как ты, мне все было нипочем. Мое тело было как из железа. А сейчас возраст уже дает знать о себе. Ведь я ровесник отца Рашад-бека. Он тоже был очень жесток и не щадил ни мужчин, ни женщин. Верхом на коне старый бек всегда объезжал поля вместе со своими управляющими. А те собаки были еще почище Джасима. Однажды я также перевозил зерно и вслух клял свою тяжелую жизнь. Бек, услышав это, так рассвирепел, что приказал мне впрячься в груженую арбу вместо мула. Я тащил ее на глазах у всего народа, а управляющий подгонял кнутом.

— Да будут прокляты все управляющие и надсмотрщики! — в сердцах воскликнул Юсеф.

Арба остановилась на току. Юсеф принялся ее разгружать, а Абу-Омар отошел в сторону, дабы совершить дневную молитву. Воды у них оставалось совсем мало, поэтому Юсеф предупредил его:

— Не трогай воду, а то жажда погубит нас. В таких случаях совершать омовение можно и песком. Наш шейх подтверждает это. Ох уж этот трусливый шейх!

После молитвы Абу-Омар и Юсеф сели подкрепиться хлебом, луком и айраном, который принес им Халиль. Не дав себе и минуты отдыха после еды, они снова принялись за работу. Им предстояло управиться до ночи, чтобы бедуины не украли зерно.

Рядом с ними женщины собирали пшеничные колосья. Надсмотрщик Хамад появлялся то там, то тут, стараясь во все сунуть нос. На плече у него висел обрез. Время от времени он останавливался около какой-нибудь крестьянки и пытался заигрывать с ней. «У его превосходительства есть новые винтовки, — размышлял надсмотрщик. — Вот было бы хорошо, если бы он дал мне одну из них. А еще лучше, если он поставит меня на место Джасима. Я продал всю партию винтовок бедуинам и не взял за это ни одного филса. А ведь моей семье нужно купить новую одежду. Можно украсть винтовку в полицейском участке в Тамме, и это выгодней, чем своровать двадцать баранов. Шейх Абдеррахман говорит, что перед аллахом придется отвечать за все, а всевышнему не важно, яйцо ли ты стащил или верблюда. Грех и то, и другое. И кара одна. Помышлять о воровстве — совершать его. Нет силы и могущества, кроме как у аллаха! Но что тебе остается, Хамад? Ведь ты не можешь прожить на те крохи, что получаешь от бека. А ведь у тебя десятеро детей, и все просят есть. Любимое занятие нашего бека — похищение девушек. На втором месте — разжигание свары между бедуинами, что дает возможность нажиться на продаже оружия. Но в жатву бек опасается трогать бедуинов. В это время он разжигает конфликты в городе. Я уже давно не ездил вместе с беком. И все из-за козней Джасима: он подговаривает хозяина, чтобы тот не брал меня. Стремится сам все урвать. Известно, что он ворует винтовки в полицейских участках. В Тамме участок обчищали уже дважды. Мне говорил об этом офицер».

Крики на поле заставили надсмотрщика очнуться от своих мыслей. Оказывается, это кричал от боли один из бедуинов, укушенный змеей. Ему пытались как-то помочь, но безуспешно. Бедуин потерял сознание и через несколько минут испустил дух. Потрясенные его смертью крестьяне с заходом солнца прекратили уборку урожая. На место происшествия прибыли управляющий со старостой и шейх. Вокруг бедуина сгрудились его сородичи. Они пытались успокоить его рыдающую жену.

Шейх громко произнес:

— Нет силы и могущества, кроме как у аллаха! Плачь не плачь, а час бедуина дробил. Надо скорее предать тело земле. Обряд можно совершить без омовения. Этим займутся ангелы, которые встретят его душу у ворот рая.

Он прочитал несколько сур из Корана, а потом подошел к жене покойного и сказал:

— Терпи, женщина. Это — страшное горе, но мы все окажемся там. Хамуд был бедным человеком. Помню, когда хлеб не уродился и люди умирали с голоду, он где-то достал мешок кукурузы. Его арестовали и посадили на два месяца в тюрьму, где он подвергся побоям. Выйдя на свободу, он больше никогда не посягал на чужое, хотя его и продолжали называть вором. Во время бедуинской войны мать купила Хамуду за двадцать золотых монет винтовку, чтобы он отомстил за смерть отца.

После похорон крестьяне вернулись в деревню. Все были опечалены и сочувствовали семье погибшего. Абу-Омар сказал:

— Нет силы, кроме как у аллаха. Если бы Ум-Омар успела на поле, она исцелила бы Хамуда от яда.

Крестьяне шепотом просили аллаха смилостивиться над душой несчастного бедуина.

— Аллах превыше всего, — раздавался громкий голос шейха Абдеррахмана. — Остается только великий аллах. О аллах, помилуй наши души и прости наши грехи! Пощади твоего несчастного раба Хамуда!

Все женщины собрались в одном из домов и судачили о молодой жене Хамуда. Они обратили внимание, какие похотливые взоры бросал на вдову управляющий Джасим. Ее безутешное горе отнюдь не смущало его.

— Пусть аллах заклеймит позором этого подлого и низкого Джасима, — прошептала Ум-Омар.

Шейх Абдеррахман старался как можно дольше продлить похоронный обряд, надеясь получить больше пожертвований от родственников умершего. Он снова и снова взывал ко всем пророкам с просьбой открыть перед Хамудом райские врата. Бедуины же наивно верили в то, что, принося пожертвования шейху, они могут искупить свою вину — будь то воровство или даже убийство. Хамуд же приворовывал. А что ему оставалось? Таков удел бедняков, вынужденных красть, чтобы выжить.

После того как все ушли с кладбища, Хасун вернулся на могилу Хамуда.

— Ты успокоился, Хамуд, до пришествия шайтанов. Они тебе уже не страшны. Ты немало страдал в своей жизни. Как тебя били полицейские в Тамме за мешок кукурузы, который ты стащил, чтобы утолить голод! Они же отняли у нас землю и честь. И тем не менее шейх Абдеррахман просит для них искупления без всяких пожертвований с их стороны.

Немного постояв молча, Хасун побрел к могиле Аббаса.

— Прошу тебя, Аббас, — обратился он к погибшему другу, — замолви словечко за Хамуда. Он был хорошим человеком, все свое время тратил на поиски куска хлеба, а когда наконец нашел работу, отправился к тебе. Поддержи его. Он же из нашего, бедняцкого племени.

Поднявшись с могилы, Хасун бросился прочь с громким криком:

— Дьяволы пришли! Дьяволы пришли!

В ночной тишине голос юродивого донесся до самого дворца бека.

С заходом солнца жилище Хамуда наполнилось соболезнующими. Все выражали глубокое сочувствие убитым горем матери и жене. Но соболезнования лишь обостряли их чувство утраты. Дом остался без мужчины, и женщины не могли унять рыданий. Их ожидала жизнь в одиночестве, полная неизвестности.

Управляющий пытался заставить народ продолжить работу. Памятуя указ бека, он стремился побыстрее завершить уборку зерна. Но трудовое рвение крестьян поостыло, и они не откликались на призывы Джасима. Выведенный из себя, тот ударил одного крестьянина и стал грозить остальным поркой.

Шейх, пытаясь помочь управляющему, обратился к крестьянам:

— Любого человека ждет смерть, и поэтому нечего ее бояться. Кому суждено умереть, тот скончается и в постели.

— Все от аллаха. Каждому предначертана сбоя судьба, — вздохнул Абу-Омар. — Жизнь продолжается, и надо работать.

Крестьяне нехотя пошли в поле. Они переносили снопы на ток уже в темноте. Работавшие рядом Абу-Омар и Юсеф вполголоса переговаривались о вернувшемся из больницы сыне Айюба, о беке и хаджи, ненавидевших друг друга, но прекрасно ладивших, если дело касалось выжимания пота из крестьян. Они вспомнили учителя Аделя и его решительный настрой на борьбу против феодалов.

— Что мы можем поделать против беков и им подобных? — сказал Абу-Омар. — Нам остается лишь сойти с их дороги, ибо все силы зла за ними. У них управляющие, старосты, надсмотрщики. Да и вся деревня их собственность. С ними в сговоре сама Франция. Французы дают винтовки беку, а тот продает их бедуинам, чтобы они пускали кровь друг другу. Каждый бедуин вооружен. На станцию все время прибывают вагоны с винтовками, а мадам тут же грузит их в машины бека и советника. Разве мы, бедняки, можем им противостоять? Сегодня французы забирают чечевицу, а завтра вывезут ячмень и пшеницу. А хаджи рассчитывается с нами как бог на душу положит. Он обкрадывает нас как хочет. Что может поделать учитель Адель против такой силищи? Ответь мне, потому что это не укладывается у меня в голове.

— Я встречался с учителем, когда мы отвозили сына Айюба в Хаму, — ответил Юсеф. — Он целеустремленный и образованный человек, Возможно, учитель скоро навестит нас. Я слышал, что распространение на станции листовок против бека, французского советника и их прихлебателей дело его рук. Хаджи был вынужден скрыть этот факт, чтобы не сорвать погрузку чечевицы. Так говорили крестьяне. Сейчас в крупных городах волнения и демонстрации. Люди ненавидят Францию и готовятся к восстанию. Каждого тирана ожидает неминуемый конец. Мой дядя вернулся из- тюрьмы, слава аллаху. Бек, желая засадить его снова, обвинил в контрабанде и продаже винтовок бедуинам. Ему пришлось бежать из деревни. Борьба предстоит упорная. Наш бек постоянно вынашивает дьявольские планы. Причем он согласует их с мадам и советником.

— Возможно ли, чтобы наш могущественный бек боялся советника? — спросил Абу-Омар.

— Слабый всегда боится сильного, — ответил Юсеф. — Советник сильнее бека, так как за ним стоит Франция. Они ведут себя как друзья: вместе пьют, меняются любовницами. Но на самом деле советник и другие французы презирают бека, покорно выполняющего их поручения.

Арба накренилась и чуть не перевернулась. Восстановив равновесие, Абу-Омар снова обратился к Юсефу:

— Ты ведешь опасные речи. Но наш народ устал терпеть. Где же выход? Когда мы сможем отдохнуть?

— Легко вздохнем лишь на том свете, — ответил Юсеф. — А пока мы живы, должны гнуть спину на бека. Даже если французы уйдут, а этот час уже близок, нам будет не до отдыха. Франция проиграла войну, ее территория оккупирована немцами. Но меня больше беспокоит, кто займет место французов, когда они уберутся. В любом случае власть сохранится за Рашад-беком и ему подобными. А пока оккупанты грабят нашу страну. Целые составы с зерном идут в Ливан, а оттуда плоды нашего труда переправляются во Францию. Время сейчас смутное. Нам плохо, а французам еще хуже.

— Если мы бессильны против бека, то как мы можем бороться против французов? — удивленно спросил Абу-Омар.

Юсеф рассерженно ответил:

— Если наши мысли будут заняты только едой и питьем, то о борьбе не может быть и речи. Но мы будем бороться против Франции и победим. Разве наш народ не сражался, против французов, когда они впервые пришли сюда? А он тогда был слабее, чем сейчас. Со старыми винтовками и палками шли наши люди на вооруженных до зубов французов. Многие из них до сих пор живы. А теперь, как говорит наш учитель Адель, настал наш черед. За свою свободу платить надо. Как бы я хотел, чтобы полицейский участок в Тамме сгорел со всеми его обитателями, а Рашад-бек вместе со своим дворцом и собаками обратился в пепел! Они посягают не только на хлеб наш насущный, но замахнулись и на самую жизнь.

Безучастная луна посылала на землю свой бледный, тусклый свет. Ночная тишина то и дело нарушалась возгласами крестьян, понукавших лошадей и мулов. Вдалеке послышался звук свирели неизвестного пастуха.

— Эти угнетатели уйдут, как и другие, — убежденно сказал Юсеф. — Справедливость придет на нашу землю, как приходит месяц на небосвод. Нам кажется, что гнету нет конца, но есть люди, которые, мечтая о свободе, борются за нее.

К ним подошел пастух и после приветствия попросил хлеба. Юсеф протянул ему лепешку со словами:

— Ты заслужил ее своей прекрасной игрой на свирели.

А в это время перед домом Занубии, как обычно, сидела троица: управляющий Джасим, староста и шейх Абдеррахман.

— Сегодня я слышал, как пел Халиль, — сказал Джасим. — У него голос лучше, чем у тебя, шейх. Но сегодня он отведал моего кнута. Пусть не распускает свой длинный язык и использует его лишь для пения. Слушай, шейх, расскажи нам про Салюма и его жену Хамду. Правда ли то, что о них говорят? Ведь ты освящал их союз.

Шейх покачал головой и сказал:

— Я заключил их брак по всем правилам шариата. Но его превосходительство не хотел этого. Я не знаю, прав он или нет.

— Даже если он и не прав, мы обязаны выполнять его приказы, — сказал староста.

Управляющий засмеялся:

— Бек сейчас в Бейруте! Пока он развлекается с красивыми женщинами, мы здесь рассуждаем о том, как лучше выполнять его приказы. Как ты думаешь, шейх, вспоминают ли они имя аллаха на своих вечеринках? Сколько раз на приемах мы подносили им вино и мясо, но никогда не слышали, чтобы бек и его гости произнесли имя всевышнего.

Шейх шутливо ответил:

— Когда он посылает мне барашка, то это благодеяние очищает его от десяти грехов. Ты что же хочешь, чтобы я упрекнул бека в неверии?

Вдруг совсем рядом раздался крик Хасуна:

— Дьяволы пришли! Дьяволы пришли!

Управляющий рассерженно промолвил:

— Дьяволы в башке твоей, юродивый!

Староста поддакнул:

— Надоели твои дьяволы, Хасун. Расскажи лучше, как там Аббас на кладбище.

Управляющий обратился к Хасуну:

— Слушай, Хасун, я спросил у шейха, где Рашад-бек, но он не знает. Если ты ответишь на этот вопрос, то окажешься более сведущим, чем шейх.

Староста усмехнулся, а шейх пробормотал:

— Нет силы, кроме как у аллаха.

— Рашад-бек отправился в дом дьяволов, — сказал Хасун. — А потом он предстанет перед пророком Сулейманом. Дьяволица нарядила его в новый красивый костюм. Вы должны покаяться, иначе нечистая сила уничтожит вас и не будет вам спасения. Все вы, шейх Абдеррахман, погибнете и последуете за Аббасом.

Хасун помедлил, затем попросил у Занубии чаю.

Занубия крикнула из дома:

— Он уже вскипел! Возьми стаканы и налей всем!

Джасим расхохотался:

— Хасун выиграл у тебя, шейх. Он хоть и сумасшедший, но прав. Бек действительно сейчас в объятиях дьяволиц.

Все молча принялись за чай. Первым завершил трапезу управляющий.

— Пойду проверю, как идет работа.

Староста тоже поднялся, сказав, что пойдет отдохнуть.

Шейх с Хасуном остались вдвоем. Каждый думал о своем. Шейх вспоминал о смерти Хамуда. Потом его мысли перенеслись на Софию и приставания к ней бека. Ему хотелось спать, но он крепился, чтобы досидеть до утренней молитвы. Его настроение явно испортилось. Встав, он, как раненый зверь, принялся ходить из угла в угол и на ходу рассуждать сам с собой: «Этот Хасун навеял на меня черные мысли. Какое мне дело до бека, дьяволов и могил? Я обязан думать о своих детях, о том, как их кормить и опекать. Почему все эти годы староста и управляющий всегда втравляют меня в разговоры о беке и его злодеяниях? Кто я против бека? У него десятки старост, сотни управляющих и надсмотрщиков. И они готовы пойти на все ради своего господина. Недаром говорят: кто ест хлеб султана, разит его врагов мечом. И что мне этот Хасун, который не понимает, что происходит в мире? Тут не то что сумасшедшему, а и сверх-умному не разобраться.

Мудрость гласит, — продолжал размышлять шейх, меряя двор Занубии широкими шагами, — что устами юродивых глаголет истина. Однако руководствуется ли этой истиной бек? Меня же аллах простит, так как я славлю его имя не только в нашей, но и в соседних деревнях. А новая мадам бека весьма недурна собой. Даже меня она не оставляет равнодушным. Что же говорить о беке? Он не жалеет на нее никаких денег. Но ему, видите ли, еще и Софию подавай. Если она не согласится, то смерть не минует ее или мужа и сына. Она не первая и не последняя. Сколько уже непокорных женщин погибло от рук беков: и девушек, и замужних женщин. Ей-богу, бек сам как дьявол, о которых все время твердит Хасун. Он похитил бедуинок и разжег кровавую войну между племенами. Скольких он лишил жизни в угоду своим прихотям! Сколько женщин овдовело и детей осиротело по его вине! О аллах, не щади тиранов, помилуй бедных!»

Занубия, наблюдая за мечущимся по двору шейхом, думала: «Что с ним? Он ходит не останавливаясь. Уж не поразили ли его дьяволы?»

Она окликнула Хасуна, который не успел далеко уйти:

— Эй, Хасун, что ты сделал с шейхом? Смотри, он ходит как заведенный!

— Ничего я ему не сделал, — ответил Хасун. — Но я вас всех предупреждал, что дьяволы уже близко. Возможно, они поразили шейха.

Занубия позвала шейха, который наконец очнулся от своей задумчивости. Его лоб покрылся испариной.

— Что ты хочешь, Занубия? Я думал, что ты давно спишь, — ответил шейх.

Он подошел к Занубие и сел рядом.

— Я не знаю, что со мной. Мысли занесли меня далеко от этого мира. Я вспомнил Хамуда, — сказал он.

— Ты сильно опечален его смертью? — спросила Занубия. — Ты — знаешь, я не люблю воров. Но Хамуд воровал, чтобы есть и кормить семью. Пусть я богохульствую, но лучше украсть, чем умереть с голоду. Почему волки нападают на овец? Потому что они голодны. Когда они сыты, то не трогают отару.

— Ты, шейх, стал говорить что-то новое, — сказал Хасун. — Раньше я такого от тебя не слышал.

Шейх испугался, что его слова дойдут до людей, они передадут их беку.

— Слушай, Хасун, мы все люди, а человеку свойственно ошибаться. Может быть, я сейчас ошибаюсь, да простит меня аллах, но я очень тронут смертью несчастного Хамуда.

— Не расстраивайся, шейх. Люди нуждаются в тебе, верят, что твое благословение доходит до небес, — участливо сказала Занубия.

— Люди приносят друг другу зла больше, чем сами дьяволы, — сказал Хасун. — Рашад-бек делает все, чтобы они поселились в нашей деревне. Что мы тогда будем делать? Как сможем им сопротивляться?

— Вставай, Хасун, и иди спать, — ответил шейх. — Мне скоро идти на молитву. Спи и ты, Занубия.

Он встал и, тяжело ступая, вышел со двора.

Ранним утром на станции Ум-Ражим среди отъезжающих выделялась фигура Рашад-бека. Он был весел и оживлен. На нем был щегольской белый костюм и красный галстук. Его голову украшал ярко-красный тарбуш, а волосы блестели от бриллиантина. От него исходил острый запах духов. Чашка кофе, выпитая у мадам Шароны, взбодрила его. Рядом с ним стояла Шарона с высокой прической. На ее белом лице алели чувственные губы, накрашенные ярко-красной помадой. Сегодня Шарона была настолько ослепительна, что Рашад-бек сразу даже не узнал ее.

Когда они вошли в вагон люкс, там их уже ждали прибывшие из Алеппо Ахсан-бек, Сабри-бек и мадам Астер, тоже блиставшие нарядами. После взаимных витиеватых приветствий они стали знакомиться с соседями по вагону, именитыми людьми, ехавшими в Хомс. В вагоне завязалась беседа о ходе уборки урожая в этом году, о городских делах. Все были довольны удачно начинающейся поездкой я уже заранее предвкушали развлечения, ожидающие их впереди.

Шарона поднялась и обратилась ко всем присутствующим.

— В таких поездках нужно расслабляться и освобождаться от всех забот, — сказала она. — Жизнь стоит нам немалых усилий, поэтому разрядка необходима. Взгляните в окно. Какие красивые поля! Они согревают наши души. Не правда ли, бек?

— Я ничего не могу добавить к твоим словам, — ответил Рашад-бек. — Ты выражаешь наши общие чувства.

— Только такие жизнелюбы, как ты, Шарона, могут организовывать такие прекрасные поездки и вечеринки, — подтвердил Сабри-бек. — Нас так тяжело вытащить из наших деревень, но благодаря тебе мы покидаем их без сожаления, заранее зная, как увлекательно и весело мы проведем время в твоем обществе.

Ахсан-бек довольно засмеялся и сказал:

— Главное, что желания наши совпадают. Значит, успех предприятия обеспечен.

Шарона и Астер двусмысленно захихикали. Астер стрельнула глазами в сторону Сабри-бека:

— Важно также, чтобы каждый был удовлетворен.

Сабри-бек, самый старший среди путешественников, пользовался явным авторитетом. Участвуя в политической жизни, он любил поговорить на серьезные темы. В отличие от него Рашад-бека интересовали только деньги и удовольствия. Когда они беседовали о политике, Рашад-беку чаще всего приходилось в ответ лишь кивать и соглашаться с Сабри-беком, Рашад-бек считал, что они хорошо дополняют друг друга.

За окном поезда мелькали зеленые поля, деревни, речки и холмы. Виды, один прекраснее другого, радовали глаз. Разговоры в вагоне потихоньку угасали. Рашад-бек с нетерпением ждал конца пути, чтобы наконец ощутить наяву то, что рисовало ему богатое воображение. А Сабри-бек думал совсем о другом. Не в силах больше сдерживать себя, он наклонился к Рашад-беку и прошептал на ухо:

— Обстановка в деревнях напряженная, но в городах все гораздо сложнее. Я теряю уверенность в завтрашнем дне. Кажется, запахло жареным.

— Я это впервые от тебя слышу, Сабри, — насторожился Рашад-бек. — Объясни, что нам следует предпринять.

— Война вот-вот закончится. Нас ждут большие перемены. Проблема в том, каков будет общий итог войны. Великая Германия рухнет под напором союзников. Франция будет освобождена. Но выведет ли она свои войска отсюда? Если да, то на кого мы будем опираться после ухода французов? Это — вопрос вопросов. Ведь наша власть в деревне держится на французских штыках. Что мы будем делать без них? Ты знаешь, что в городах начались революционные волнения. Именно оттуда идут призывы к борьбе против колонизаторов и эксплуататоров. Они, несомненно, доходят до крестьян, и достаточно одной искры, чтобы вспыхнуло восстание против нас. Представь себе, что будет, если крестьяне объединятся с горожанами. Они разорвут нас на куски. Их ненависть выплеснется не только на нас, но и на весь наш род. Они поступят с нами так же, как мы с ними. Нам надо крепко подумать, Рашад, как защитить свои интересы и сохранить власть.

— Ты затронул больное место, Сабри, — сказал Рашад-бек. — После ухода французов нам будет туго. Поэтому надо от слов переходить к делу и укреплять свои позиции, не надеясь на Францию. Мы должны сами позаботиться о себе. Но в то же время я хотел бы возразить тебе, Сабри. Неужели эти пастухи и крестьяне способны на революцию? Да, они ощущают гнет, но этого недостаточно для революционного восстания. Мы должны успеть упредить их, но как? Все это требует досконального обсуждения.

— Ты лучше меня знаешь, чем дышат крестьяне, — сказал Сабри-бек. — Тебе и карты в руки. Мы должны использовать весь накопленный нами опыт, чтобы задушить в зародыше попытку мятежа. Мне кажется, что нам следует поменять политику и прекратить играть в открытую с французами. Выступать на их стороне — значит нанести ущерб себе как в настоящем, так и в будущем. Мы должны идти в русле общих настроений. Если все ненавидят Францию и требуют ее ухода, то и мы должны поддержать этот лозунг. Наши досье не должны быть замараны сотрудничеством с оккупантами. От нас требуется гибкость и еще раз гибкость. Только так мы сможем сохранить свои интересы.

— Совершенно верно, — подтвердил Рашад-бек. — Я всегда полагал, что Франция нам будет не нужна, если мы сможем сами отстоять свои позиции. Нам же будет лучше: без иноземных соперников и прибыли наши увеличатся. Слушай, мне пришла в голову одна идея. Хотел бы узнать твое мнение.

— Ну?

Оглядевшись вокруг и убедившись, что остальные заняты своими разговорами, Рашад-бек еще ниже склонился к собеседнику:

— Мне раньше частенько приходилось разжигать в своем районе конфликты между племенами. Затем я продавал оружие обеим враждующим сторонам. Пока они истощали и уничтожали друг друга, я становился сильнее и богаче. И вот я думаю: раз народ жаждет революции, почему бы на время не встать на его сторону? Будем тайно снабжать революционеров оружием и закроем глаза на то, что они употребят его против колонизаторов. Это принесет нам большие барыши, то есть материальную силу, без которой они не смогут обойтись. Рано или поздно французы уйдут отсюда. После этого мы разоружим народ и вновь набросим на него узду. Главное — сохранить власть, а там мы придумаем, как укрепить ее.

— Подобные соображения я слышал не только от тебя, — сказал Сабри-бек. — Но нам следует проявлять крайнюю осторожность. Французы не должны заподозрить, что мы действуем против них, пока они осуществляют высшую власть в стране. Судя по заявлениям французских официальных деятелей и их верховного комиссара, они не собираются уходить из Сирии, по доброй воле во всяком случае. Они могут покинуть нашу страну лишь в результате освободительной борьбы или неблагоприятной для них расстановки сил в мире после войны. А если они останутся и после войны? Мы будем скомпрометированы, они беспощадно расправятся с нами и заменят какой-либо другой группировкой. С другой стороны, у меня нет доверия к вооруженному народу. Где гарантии, что он не повернет оружие и против нас? Большинство из них убеждено в том — я читал это в подпольно распространяемых листовках в Алеппо, — что мы агенты оккупантов и что восстание должно быть направлено как против французов, так и против пас. Они все уверены, что мы пособничали оккупантам в захвате страны и стоим за продолжение оккупации. Поэтому нам остается одно — самим выдвинуть требование ухода французов, предварительно договорившись с ними.

Мы должны дать ям твердые гарантии, что после достижения независимости существо наших отношений не изменится. В случае согласия французов мы предстанем в глазах народа искренними патриотами и революционерами. Только таким образом мы останемся хозяевами положения.

Громкий смех спутников прервал их беседу. Колеса вагона превратили в кровавое месиво лисенка, пытавшегося перескочить через рельсы. Это напомнило Рашад-беку убийство пастуха Аббаса и груды трупов во время бедуинской войны, спровоцированной им. А вокруг него разгоралось веселье, сыпались скабрезные анекдоты. Поезд наконец прибыл в Триполи, вытянувшийся между морем и горным хребтом. На вокзале, залитом солнцем, царила оживленная и многолюдная сутолока. Компания высыпала на перрон, где ее уже поджидал господин Ильяс в сопровождении изящной женщины средних лет с выразительным лицом. Он пригласил гостей в автомобили, которые на большой скорости устремились к Бейруту. Пассажиры не могли удержаться от восторженных восклицаний, восхищаясь живописной дорогой. Вдоль шоссе стояло много домов, построенных во французском стиле.

Когда они подъехали к дому Ильяса, там их уже ждал пышный ужин. За столом было немало представителей верхушки французского и ливанского общества, в том числе очаровательных женщин. Но среди них особо выделялась одна, в роскошном платье с глубоким вырезом на груди, сопровождавшая Ильяса. Она употребляла все свои чары, чтобы заставить гостей забыть дорожную усталость и привести их в благодушное расположение духа.

Ильяс был одним из крупных чиновников государственного банка в Бейруте. В его основные функции входило содействие финансовым операциям сирийских и ливанских евреев, делавших в его банке огромные вклады, а он в свою очередь переводил их в банки Палестины, Парижа, Лондона и других европейских столиц. За свои услуги он щедро вознаграждался. Таким образом его жизнь тесно переплелась с интересами вкладчиков. Дом Ильяса был открыт для всех, с кем ему приходилось иметь дело в Сирии и Ливане. После каждого приема его личное состояние значительно увеличивалось. Компаньоны не скупились на денежные чеки и ценные подарки. Компаньонкой номер один у Ильяса была Марлен. С ним она делилась всеми планами и доверяла настолько, что даже посылала в Палестину приобрести для нее земельный участок.

Этот вечер Ильяс решил провести с особым шиком, расщедрившись на дополнительные расходы. Во всех залах звучала приглушенная музыка. На стенах спальных комнат были развешаны большие фотографии обнаженных красоток. Он также пригласил несколько вызывающе одетых женщин, которые, небрежно развалившись в креслах, выставляли напоказ все свои прелести. Мужчины не могли совладать с собой, то и дело пяля на них глаза.

Рашад-бек упивался удачным вечером. Обольстительные и обещающие улыбки женщин приводили его в экстаз. Он забыл о прошлом и будущем. На танцы он выбирал самых красивых, потом стал обмениваться партнершами с Сабри-беком. Разгоряченный вином и одурманенный близостью женского тела, он вытащил свой кошелек, достал из него все золотые монеты и стал засовывать их в лифы женщин. Желание обладать ими всеми в эту ночь все сильнее овладевало им. Мужчины залпом осушали целые бокалы. Некоторые пили прямо из бутылок. Гости перестали замечать друг друга. Запах вина и пота перемешался с терпким ароматом женских духов. Везде валялись пустые бутылки. Мужчины хватали первых попавшихся женщин и тащили их в темные углы. Вечер превратился в настоящую вакханалию.

Лучи солнца, взошедшего над Ливанскими горами, пробив утренний туман, проникли в помещения дома Ильяса. Рашад-бек и его спутники решили остаться в Бейруте еще на день. Хотя они и спали до полудня, но после вчерашних излишеств им необходимо было прийти в себя.

Погода была прекрасная. Слуги трудились с утра, чтобы ублажить гостей и выполнить любое их желание. Те снова собрались в большой гостиной. Через дверную щель за ними с любопытством, смешанным со страхом, наблюдала прелестная девушка лет пятнадцати, дочка служанки Мари. Все ей было в диковинку. Мать девушки позвали вчера мыть посуду и помогать на кухне. Ее девичья свежесть привлекла внимание Рашад-бека. Он с восхищением следил, как изящно и непринужденно она двигается по вестибюлю. Наконец он не вытерпел и, наклонившись к сидящей рядом Астер и указав на дочь служанки, шепнул ей, что, оказывается, Ильяс скрыл от них одну красавицу.

Известный своим нахальством в обращении с женщинами, он встал и как вор подкрался к девушке. Стоя за ней, он любовался роскошными волосами, ниспадающими до пояса, и жадно вдыхал аромат юного тела. Девушка испуганно повернулась к нему. Нагло глядя на нее в упор, Рашад-бек засюсюкал:

— Почему ты прячешься от нас? Иди садись с нами.

Он распахнул дверь и подтолкнул упирающуюся девушку в гостиную.

— Смотрите, какую прекрасную газель я поймал! — торжествующе обратился он к присутствующим.

Все громко рассмеялись. А Рашад-бек продолжал:

— Это Ум-Жискар скрыла ее от нас, будто мы съесть ее хотим.

Бледную от страха девушку стала бить дрожь. Она еще раз попыталась вывернуться из рук бека, но тот насильно усадил ее за стол среди гостей. Ум-Жискар насмешливо воскликнула:

— Можно подумать, что ты питаешь слабость к служанкам! Она простая посудомойка.

Рашад-бек возразил ей:

— Ну и что? Она из того же теста, что и мы. Я давно не видал такой прелести.

Женщины натянуто засмеялись, а Шарона сказала:

— Да он хочет мне изменить. Ну что ж, я перевоспитаю его.

Шарона попыталась выдернуть руку девушки из руки Рашад-бека. Когда ей не удалось это, она ее сильно толкнула. Девушка стрелой вылетела из зала и исчезла в вестибюле. Рашад-бек насупился.

— Почему вы так смотрите на меня? — спросил он. — Неужели я совершил что-то ужасное?

Гости ответили ему дружным смехом. Сабри-бек, покачав головой, сказал ему с улыбкой:

— Тебе мало вчерашней ночи? Ты же не зверь.

— Женщины любят, когда мужчины страстны, как звери, но не с другими, а с ними, — с вызовом произнесла Марлен.

— Перед тобой, Рашад-бек, лучшие женщины Бейрута. И ты унижаешь нас этой девчонкой, — заявила Гладис, с трудом подавив свой гнев.

Про себя же она подумала, что лично ей он и его пристрастия безразличны. Ее интересует лишь мошна бека.

Мать девушки, слышавшая разговор, сильно разволновалась, опасаясь сурового наказания хозяйки. Ее могут выгнать, хотя она ни в чем не виновата. Всю жизнь она прислуживала другим. В молодости она тоже была очень красива. Еще до рождения дочери ее однажды отдали в услужение французскому офицеру. Он клялся в своей любви, а сам попытался изнасиловать. Тогда, с трудом вырвавшись, она сумела избежать позора. А сейчас ей за пятьдесят, дочери — пятнадцать. Но судьба, видно, у них одна — терпеть унижения и посягательства на свою честь.

Вне себя от злобы, Гладис вышла из-за стола в поисках девушки. Та безутешно рыдала в соседней комнате. Схватив ножницы, Гладис стала кромсать ее прекрасные волосы. Тоном, не терпящим возражений, она потребовала от Мари помочь ей. Бедной матери ничего не оставалось, как беспрекословно подчиниться. Она держала голову дочери, а сердце ее обливалось кровью. Закончив свое гнусное дело, Гладис с торжествующим видом вернулась к столу.

Когда Рашад-бек обнаружил девушку, в мгновение ока превратившуюся в мальчугана, он расхохотался так, что чуть не опрокинулся на спину. Подойдя к Гладис, он расцеловал ее в обе щеки с возгласом:

— Вот это настоящая женщина!

Все в один голос одобрили поступок Гладис:

— Поделом ей. Глаз не должен подниматься выше брови.

Подали вино, зазвенели бокалы. Тост следовал за тостом. Гости перешли на французский язык, которым Рашад-бек не владел. Наблюдая за движениями женских губ, Рашад-бек подумал: «С женщинами предпочтительнее общаться в постели. Когда гаснет свет, любой язык превращается в любовный лепет». Повернувшись к Сабри-беку, он сказал по-турецки:

— Вечер может затянуться, а я не хочу остаться без работы. Подумай, как бы провести его еще лучше, чем вчера.

Мадам Марлен в своем ярко-красном платье, свет от которого отражался на лицах и бокалах, восседала за столом, будто она была хозяйкой. Но к каким бы женским уловкам она ни прибегала, чтобы казаться моложе, морщины вокруг глаз и на шее выдавали ее возраст. Обменявшись несколькими словами с Сабри-беком, она покинула с ним гостиную. Примерно через час они вернулись в обнимку, явно довольные друг другом. Покровительственно похлопав Рашад-бека по плечу, Марлен промолвила:

— Все будет, как ты желаешь, мой дорогой друг.

Рашад-бек, не поняв смысла слов, попросил ее уединиться с ним для разъяснений. Она встала и вышла с беком, обняв его за талию. Они уселись в отдаленном углу. В ходе беседы Рашад-бек посвятил Марлен в свои планы относительно контрабанды и продажи оружия. Она обещала оказать ему содействие.

— Я устрою это через алеппского советника. Скоро он сюда прибудет вместе с офицерами, и мы обсудим с ними детали. Дело это серьезное, и одними подарками тут не обойтись.

Рашад-бек понял, что Марлен навязывает ему свое партнерство.

— Хорошо, мадам, — согласился он. — Мы давно знаем друг друга и сообща решим все проблемы.

— Я должна вскоре поехать в Яффу, — сказала Марлен. — Возможно, я возьму с собой Шарону и Астер. А ты отправляйся в Дамаск и подготовь все там. Дело не простое. Но оно тебе по плечу. — Марлен засмеялась и потрепала бека за рукав. — Договоренность сугубо между нами. Смотри не проболтайся Шароне. Она еще не доросла до подобных дел.

Марлен стремилась загрести все дивиденды сама и не была заинтересована в расширении круга участников сделки. Она дала понять беку, что у Шароны и Астер свои источники доходов.

Они снова вернулись к столу. Накачиваясь — вином, Рашад-бек неоднократно прокручивал в голове детали предстоящей операции. Он стал поглаживать волосы Шароны, уставившись на нее налитыми глазами.

— Наши женщины блещут своей красотой, как звезды на небосводе, — сказала Гладис. — Ты прав, Рашад-бек, перед ними не может устоять ни один мужчина.

Сидевший до этого молча Ильяс наконец тоже подал голос, поглядывая на гостей через свои модные очки:

— Его превосходительство предпочитает звездам газелей в пустыне. Звезды высоко, а газели быстро становятся добычей удачливого охотника.

Все оценили его шутку и поддержали начатый им разговор о конъюнктуре на зерновом рынке и связанных с нею банковских операциях.

Поздно вечером прибыл французский советник с капитаном. Сопровождавшие его унтер-офицеры и солдаты установили вокруг дома охрану. Ильяс представил советнику гостей. Стол был накрыт снова. Он ломился от лакомых блюд и напитков. Все приветствовали советника, предлагая тосты за его здоровье. Француз старался изображать из себя демократа:

— Пожалуйста, без официальностей. Прошу всех вести себя как и до моего прихода.

Ум-Жискар, плотоядно усмехнувшись, призвала гостей не увлекаться жареным мясом и сохранить аппетит для свежатинки. Ее замечание вызвало бурю восторга. Мужчины сразу же догадались, к чему она клонит. Им оставалось только выбрать себе партнершу по вкусу.

Вино лилось рекой, а женщины были податливы, как и накануне. Под шум нарастающего веселья Марлен отозвала советника в сторону. Они начали беседу с положения в организации, затем перешли к обсуждению обстановки в Ливане. Советник рассказал о расстановке сил в стране, подчеркнув, что ливанская знать разделена на два лагеря. Один из них, связанный экономическими интересами с французами, — на стороне Франции, другой находится в оппозиции. Марлен завела разговор об оружии и прямо предложила французу войти в дело.

— Мы продадим оружие в случае нашего ухода отсюда, — сказал советник.

Марлен, обольстительно улыбаясь, убеждала его поставить партию винтовок в Сирию в ближайшее время, поскольку это сулит большую выгоду. Наконец советник сдался, предупредив ее, что поручит проведение операции капитану. После этого они поднялись в одну из спален. Когда они вернулись в салон, веселье было в полном разгаре. Пресытившись вином и любовью, гости стали рассказывать друг другу о своих приключениях в различных странах мира. Марлен полностью переключила свое внимание на капитана, сопровождавшего советника. Она уселась рядом с ним и настаивала, чтобы тот рассказал какую-нибудь историю о себе. Капитан решил поделиться своими воспоминаниями о службе в Сенегале:

— Не имея средств к существованию, сенегальцы предлагали нам купить их детей. А мы загоняли сенегальцев в шахты, где они как мухи погибали от голода и обвалов. Провинившихся бросали в реку на съедение крокодилам. Я тогда был еще только лейтенантом, но туземцы падали предо мною ниц. Население там очень отсталое и верит в колдовство. С нами были священники-миссионеры. В их задачи входило обратить этих язычников в христианство, приобщить к цивилизации.

В беседу вступил Сабри-бек:

— О, Франция известна своей высочайшей культурой, которую она несет другим народам. В этой стране произошла величайшая революция. Она может многое дать другим странам в области просвещения и развития.

Капитан продолжал:

— Мы несем в колонии грамоту, знания и культуру. Но туземцы не приемлют всего этого.

Советник поддержал его:

— Совершенно верно, капитан. Население в колониях рассматривает нас не иначе как хищных завоевателей. До них не доходит, что мы пришли к ним с просветительской миссией. Я вспоминаю, что во Вьетнаме мы находили взаимопонимание только с состоятельными людьми, в частности с крупными землевладельцами. Народ же ненавидел нас. Против нас сражались даже женщины. Частенько вьетнамки, попавшие в окружение и исчерпавшие свои боеприпасы, не хотели сдаваться и предпочитали покончить жизнь самоубийством.

В этот момент Марлен ловко сунула в портфели советника и капитана по двести золотых монет, заговорщически подмигнув им. Отозвав капитана в сторонку, она объяснила ему, какой дорогой удобнее переправить винтовки в Сирию на военном грузовике. Они договорились, что их будет не менее двух тысяч. Затем она подозвала Сабри-бека и Рашад-бека.

— С винтовками все в порядке, — властно сказала она. — Сделка обойдется вам в две тысячи золотых лир. Через два дня вы получите оружие в Дамаске. Точное место я сообщу попозже.

Рашад-бек принялся благодарить Марлен, а та, со скрытой неприязнью поглядывая на него, думала про себя: «Этому гнусу нельзя ни в чем доверять до конца. Но я его использую на полную катушку. Весь мир должен лежать у наших ног, в противном случае пусть он сгорит дотла».

Ход ее мыслей прервал колокольный звон со звонницы ближайшей церкви.

Священник Игнатий с рассветом уже был на ногах. Не успел он принять душ, как в комнату постучала служанка Мари. Он пригласил её войти. Они были давно знакомы. Увидев, что она в расстроенных чувствах, отец Игнатий поинтересовался причиной. Мари, всхлипывая, рассказала о случившемся вчера с ее дочерью в доме Ильяса.

— А что за гости у твоего хозяина? — спросил священник.

Тут Мари вспомнила, зачем она пришла, и передала отцу Игнатию приглашение своей хозяйки пожаловать в дом: с ним хотят познакомиться гости.

Когда священник Игнатий пришел к Ильясу, Ум-Жискар представила его присутствующим. Кроме советника и капитана, он никого раньше не встречал. Священник произвел благоприятное впечатление на обоих беков. Сразу бросалось в глаза, что этот сорокапятилетний мужчина тщательно следит за своей внешностью. Правда, красный цвет его лица свидетельствовал о том, что священнику не чуждо пристрастие к вину. Это подтверждал и его крючковатый нос в синих прожилках.

Ум-Жискар представила его как будущего архиепископа. Она знала, что это вожделенная мечта священника. Местного архиепископа отозвали в Ватикан. Пост его стал вакантным. У отца Игнатия были все данные для повышения: он знал шесть иностранных языков, был автором нескольких богословских книг, всю свою жизнь он верой и правдой служил Ватикану. К тому же он пользовался покровительством французов. Капитан был его закадычным другом и частенько захаживал в церковь.

— Добро пожаловать, святой отец, — приветливо сказала Ум-Жискар. — Твой приход — благо для нашего дома.

Гости удобно расположились в саду под ласковыми лучами солнца и с удовольствием смаковали кофе.

— Забываешь старых друзей, Ум-Жискар, — с наигранной укоризной сказал священник. — Здесь столько приятных лиц, а ты едва вспомнила обо мне.

Советник ехидно засмеялся:

— Ум-Жискар большая грешница. В воскресенье ей следует пойти к отцу Игнатию на исповедь.

Игнатий возразил:

— Что вы, господин советник! Все мы грешны. А Ум-Жискар благочестивая женщина. Она никогда не скупится на пожертвования церкви, и поэтому господь бог отпустит ей все грехи. Но, что правда, то правда, нередко она вспоминает обо мне лишь тогда, когда я ей нужен. Однако, как говорил Христос: «Пусть бросит в нее камень тот, кто без греха».

— Я настолько погрязла в грехах, что мне и недели не хватило бы, чтобы исповедоваться в них. Но я надеюсь на божью милость и расположение святого отца, — кокетливо сказала Ум-Жискар.

Под дружный смех капитан спросил:

— Почему, отче, ты не женишься? Ведь ты, в отличие от нас, безгрешен и можешь с чистой совестью предложить свою руку и сердце достойной избраннице.

— Я всегда стремился стать архиепископом, — ответил священник Игнатий. — К тому же церковь запрещает нам жениться. Я хочу отдать все свои силы служению святой церкви.

Он лукаво подмигнул капитану, а советник заверил священника:

— Считай, что этот пост у тебя уже в кармане. Я разговаривал с верховным комиссаром, и он обещал свое содействие.

Марлен попросила у хозяйки разрешения несколько минут побеседовать со святым отцом наедине. Они перешли в соседнюю комнату, где Марлен рассказала Игнатию о предстоящей сделке. Она заверила его, что все оружие уйдет в Дамаск. Оба поняли друг друга с полуслова. Им не впервые приходилось обстряпывать разные делишки. Советник и капитан не могли не оценить дьявольскую изобретательность Марлен, которой пришло в голову осуществить передачу контрабандного оружия в самой церкви. О лучшем месте не приходилось и мечтать.

— Мы мало жертвуем на нужды церкви, — сказала Марлен, протягивая священнику десять золотых монет — из тех, что она получила от Рашад-бека.

В назначенное время все встретились в церкви. Марлен решила щегольнуть своим знанием древней истории, с легкостью беседуя со священником то на французском языке, то на латыни. Обернувшись к остальным, она сказала:

— Бог создал религию для того, чтобы человеческая душа, сталкиваясь с жизненными невзгодами, не впадала в отчаяние. Когда человек слаб, он всегда ищет поддержки у бога.

— Такова природа человека. Хоть сотворен он из огня и воды, но слаб, — подтвердил священник. — Добро и зло постоянно борются в его душе. Бог создал человека для того, чтобы он славил имя всевышнего.

— Араб вспоминает имя аллаха, когда оступается верблюд, — заметил советник. — Как только опасное место пройдено, он опять богохульствует.

Беки дружно засмеялись.

— Ваш приход в мою обитель — большая честь для меня, — сказал священник Игнатий, жестом приглашая компанию осмотреть церковь. — У этой церкви славная история служения Христу и богу. Она построена на этом прекрасном месте более тысячи лет тому назад. Наши прихожане не жалеют средств, чтобы поддерживать ее в хорошем состоянии.

Спутники священника поняли намек, и их руки с золотыми монетами потянулись к шкатулке для пожертвований. А он позвал слугу и приказал подать выдержанное вино. Гости продолжили осмотр церкви. Отец Игнатий длинной указкой касался старинных икон в позолоченных окладах и рассказывал, из каких мест они поступили.

— Наш отец достоин быть возведенным в сан архиепископа, — льстила Марлен Игнатию. — Посмотрите, какими обширными знаниями он обладает. Советник сделает доброе дело, если еще раз замолвит за него словечко верховному комиссару.

Повернувшись к Рашад-беку, она шепнула:

— Запоминай все ходы и выходы. Это пригодится тебе впоследствии.

Марлен со священником отошли в сторону, и она передала ему пятьдесят золотых монет. Это был задаток за хранение и передачу оружия в церкви.

По плану, разработанному Марлен, Рашад-бек и Сабри-бек должны были получить оружие в Сирии, у могилы мученика Юсефа аль-Адма, у дороги Дамаск — Бейрут. Для этой операции они заблаговременно выехали в Дамаск, чтобы все подготовить на месте.

Капитан, оставшись в церкви со священником, затеял разговор о политике:

— Ты, конечно, следишь за военными сводками. Франция сейчас в трудном положении, но она обязательно освободится от немцев. Мы должны железной рукой держать свои колонии.

— Мы желаем Франции благоденствия и успехов. Наши сердца с нею, и мы будем служить ей, не щадя сил, — отвечал Игнатий.

— Ты знаешь, святой отец, что сирийцы выступают против нас. Нашим друзьям сейчас там приходится туго. Поэтому мы и решили поддержать их оружием. Двоих из них ты уже видел. Запомни их имена, они могут пригодиться тебе в будущем, когда станешь архиепископом и у тебя будет резиденция в Дамаске. Это Рашад-бек и Сабри-бек. Я поделюсь с тобой одним секретом…

Священник перебил его:

— Ваши секреты — мои секреты. Я берегу их, как самого себя. Ты же знаешь, что и мой отец и дед сотрудничали с Францией.

— Я не сомневаюсь в твоей преданности. Но осторожность никогда не помешает, — сказал капитан.

— Я готов исполнить любую вашу просьбу, — вставил священник, думая о своем будущем назначении, зависящем от французов. — Я неустанно молюсь за победы Франции.

— В таком случае, святой отец, я пришлю тебе свою машину и грузовик. Они должны стоять здесь до послезавтра, а потом их перегонят в другое место.

— И только? — спросил священник. — Будь уверен, никто об этом не узнает.

Священник размышлял о том, сколько людей доверяло ему свои тайны, сколько женщин признавалось ему в своих грехах. Взять ту же Ум-Жискар. Она дружит с самим архиепископом, и тот считает ее набожной и благопристойной. Знал бы он, какова она в действительности. Кто ее только не посещает: сирийцы, французы, англичане, ливанские эмигранты из Америки. Да, она большая искусительница, но сумела поставить дело так, что все только и говорят о ее уме, образованности и гостеприимстве. Даже сам архиепископ… «Впрочем, разве я не собираюсь занять его место? Вот тогда-то все узнают, на что я способен. Все будут кланяться мне в пояс. Однако, чтобы получить сан, придется еще немало потрудиться. Кое-кого, как водится, надо будет и подмаслить. Того же советника. Он обязательно посетит церковь, когда приедет в эти места поохотиться на куропаток».

В это время Марлен, вернувшаяся в дом Ильяса, не находила себе места. Боязнь, что священник Игнатий раздумает и откажется от участия в контрабандной операции, выводила ее из себя. Успокаивало то, что он получил свою долю, да и капитан — его друг. Почему-то она вспомнила о шейхе Абдеррахмане.

«Этот жалкий шейх ничего не знает, лишь талисманы его волнуют. Что он видел, кроме своей деревни, постоялого двора хаджи и станции Ум-Ражим? То ли дело отец Игнатий! Образованнейший человек». Ее мысли прервали звуки церковных колоколов. В дверь постучала служанка Мари и сообщила о приходе капитана. Марлен вскочила и с нетерпением стала расспрашивать офицера о результате его переговоров со священником.

— Все в порядке, — успокоил ее капитан. — Он спит и видит себя в кресле архиепископа. Поэтому он выполнит любую нашу просьбу.

Марлен с облегчением вздохнула: отец Игнатий не подвел. Он в их руках.

Прибыв в Дамаск, Сабри-бек и Рашад-бек направились в один из самых старых кварталов города — в дом богатого помещика Саиб-бека — владельца обширных земельных угодий.

— Мне бы не хотелось затягивать переговоры с Саиб-беком, — сказал Рашад-бек. — Я не собираюсь с ним торговаться, как хаджи. Эти дамасские беки смотрят на нас сверху вниз, будто мы простые крестьяне.

Дверь им открыл один из слуг Саиб-бека. Хозяин был явно удивлен их неожиданным визитом. «Может, что-нибудь стряслось в средних и северных провинциях?» — подумал Саиб-бек. Правда, недавно он встречался с тамошними беками, те бы обязательно предупредили его.

Недоумевающий бек вышел к гостям.

— Добро пожаловать, дорогие гости. Чему я обязан вашим визитом? Надеюсь, вы не привезли плохие новости?

Саиб-бек был многоопытным человеком, его трудно было чем-либо удивить. Он чувствовал себя как рыба в воде и в политике, и в торговле. Он владел крупной недвижимой собственностью, в том числе постоялыми дворами, не только в Дамаске, но и в Бейруте. Среднего роста, светловолосый, с некоторой склонностью к полноте, он буравил нежданных гостей своими слегка навыкате глазами.

— Слава аллаху, все в порядке, — заторопился успокоить хозяина Сабри-бек. — Мы проездом в Дамаске и не могли не навестить своего старого друга.

Саиб-бек позвал слугу и приказал подать им наргиле и приготовить ужин. Покуривая наргиле и прихлебывая крепкий бедуинский кофе, беки начали беседу с оценки урожай, потом перешли к обсуждению общей обстановки.

— Крестьяне в Гуте выступают против правительства, — сказал Саиб-бек. — Они неплохо вооружены. У них много винтовок. Не представляю, откуда они их достают.

Сабри-бек, обрадованный поворотом разговора, тут же предложил Саиб-беку купить у него партию винтовок. В общих словах он рассказал ему о предстоящей сделке.

«Оружие все равно будет продано, — подумал Саиб-бек. — Так почему же и мне не принять участие в деле? Главное, чтобы оружие было доставлено в Гуту. Если операция провалится, скажу, что я здесь ни при чем. А так на каждой винтовке я смогу заработать не меньше пяти золотых лир. С тысячи винтовок я буду иметь кругленькую сумму».

Не долго размышляя, Саиб-бек выразил свое согласие.

— Я дам задаток за пятьсот винтовок, — сказал он. — А окончательно рассчитаемся, когда получу всю партию в Гуте.

— Завтра ночью в Тель Султан прибудет машина с пятьюстами винтовками, — сказал Рашад-бек. — Через четыре часа подойдет вторая машина. Мы можем договориться и о дополнительных партиях.

— Не исключено, что я сделаю новый заказ, — сказал Саиб-бек. — Я думаю послать оружие в Хауран и Джебель аль-Араб.

После ужина Сабри-бек выехал в Алеппо, а Рашад-бек отправился в Бейрут, как и было условлено с капитаном.

Вначале он встретился с Марлен. Та наслаждалась прекрасной погодой, посиживая у фонтана в саду Ильяса. Рашад-бек, жалуясь на усталость, стал вкратце рассказывать о встрече со своими клиентами в Дамаске.

— Больших охотников до оружия в Дамаске не нашлось, — хитрил он. — Но мы все-таки смогли продать винтовки по пять лир за штуку. По две лиры мы возьмем себе как комиссионные. Остальное — капитану и его помощникам. Со мной деньги за тысячу винтовок.

— Кому ты их продал? — живо спросила Марлен.

— Неважно кому, главное, что мы получили деньги, — уклончиво ответил Рашад-бек.

Еще раз сославшись на утомленность, он ушел в свою комнату и завалился спать.

Хозяин дома в пижаме и шелковом халате нервно ходил по комнате и курил одну сигарету за другой. Сев рядом с Ум-Жискар, он спросил ее:

— Скажи мне, что мы имеем от этой сделки? Что они, считают нас за дураков? За все надо платить.

Ум-Жискар обескураженно посмотрела на Ильяса. Она так надеялась поживиться от Рашад-бека, а ее не берут в долю. Хорошенькое дельце! Она принимает и услаждает гостей, а те за ее спиной заключают такие выгодные сделки.

Она резко встала и решительно направилась к Марлен.

— Мадам, с тех пор как мы знакомы, мы во всех делах участвовали вместе. А сейчас ты пытаешься скрытничать. Я тебе нужна только для ублажения твоих клиентов. Через мой дом прошли десятки беков и французских офицеров, которых ты используешь для своего обогащения, — сердито выговаривала Ум-Жискар. — Капитан рассказал мне о вашей операции с оружием. Ты скрыла ее от меня. Ильяс очень недоволен и говорит, что о нас вытирают ноги. Я должна получить свою долю. Неужели ты думаешь, что я удовольствуюсь пустяковым подарком этого негодяя Рашад-бека?

Застигнутая врасплох, Марлен растерялась.

— Это очень деликатное и опасное дело. Я хотела, чтобы о нем знало как можно меньше людей, — оправдывалась она. — Но как ты могла подумать, что мы обойдем тебя? Я сделаю все, чтобы вы получили свою долю сполна.

— Мне известно, что Рашад-бек продает винтовки дороже, чем говорит, — зло сказала Ум-Жискар. — А вы отдаете их ему за бесценок. Нужно поднять цену, тогда нам достанется больше. Рашад-бек выложит денежки. У него полно земли, и он выжимает из своих крестьян столько, сколько захочет.

Марлен попыталась успокоить Ум-Жискар:

— Ты же знаешь, меня не интересуют деньги. Все будет по-твоему. Иди и спокойно отдыхай.

Ум-Жискар стала извиняться:

— Не обижайся на меня за мою откровенность. Но пойми, мне известно, что ты являешься всему головой.

Ум-Жискар побаивалась Марлен, она прекрасно осознавала, какими связями та располагает и в Ливане, и в Сирии. С ней ни в коем случае нельзя было портить отношения, так как это пагубно отразилось бы на делах Ильяса в Бейруте, Алеппо, Хомсе и других городах. И Ум-Жискар никогда не упускала возможности подлизаться к Марлен.

Уединившись в спальне, Ум-Жискар оправдывала себя: «Люди пользуются моим домом. Значит, я имею право на компенсацию. Золото — фундамент жизни. Кем бы я была без него? Такой же служанкой, как Мари».

После ухода Ум-Жискар Марлен продолжала недоумевать: «Как мог капитан проболтаться о винтовках, несмотря на мой категорический запрет? А может быть, она узнала об этом от отца Игнатия? Нет, он умеет держать язык за зубами. Слишком велико его желание стать архиепископом. Кто же все-таки проболтался? Ум-Жискар придется удовлетворить. Лишь бы об этом не пронюхали Астер и Шарона. Тогда я вынуждена буду продать еще одну партию винтовок. Иначе мне не заткнуть всем рты. И плевать, чем это может обернуться для советника и капитана. Я предложу Рашад-беку вторую сделку. Главное, успеть предупредить его, чтобы он всем говорил, что каждая винтовка продана за четыре с половиной, а не за пять лир».

На следующее утро она поднялась к Рашад-беку.

— Кто-нибудь, кроме тебя, знает о ценах на винтовки?

— Нет, никто.

— В таком случае скажешь, что одна винтовка стоит четыре с половиной лиры. Ум-Жискар обозлилась, прослышав о нашей сделке. Я сказала ей, что пока она только в проекте. По завершении дела придется ей подкинуть.

— Но она же получила дорогой подарок! — удивился Рашад-бек. — Он стоит больше, чем сто винтовок. Может, вручить ей еще один богатый подарок, чтобы отвязалась? Чем меньше партнеров, тем лучше.

— Хорошо, я поговорю с ней, — согласилась Марлен. — А сейчас я срочно уезжаю. Выдай мне мою долю.

Получив деньги, Марлен выехала в Яффу автобусом, полагая, что так безопаснее. Шарона и Астер добрались туда днем раньше.

Рашад-бек остался у Ум-Жискар завтракать. Хозяйка сидела хмурая, почти не притрагивалась к пище. Наконец она нарушила молчание:

— Ты, Рашад-бек, ведешь себя не по-дружески, не ценишь моего хорошего к тебе отношения. Я ведь всегда помогала тебе больше, чем Марлен.

— Сделка пока не реализована, — пытался отвлечь ее от грустных мыслей Рашад-бек. — Рыбка еще в море. Мы только приступаем к операции. Я еще обращусь к тебе.

— Мне ты обо всем рассказываешь в последнюю очередь. Пока здесь Астер и Шарона, я для тебя не существую, — надула губы Ум-Жискар.

— Я очень боюсь огласки. Советник и капитан просили меня быть бдительным. Больше всего мне не хотелось бы, чтобы об этом узнали эти еврейки. Они у нас исключительно для развлечений.

— Ты прав. Но они ужасно хитрые. А Марлен — хитрее всех, — заметила Ум-Жискар. — С ними лучше сотрудничать, чем соперничать. Они способны успешно провернуть любое дельце.

Коварная Ум-Жискар стремилась привлечь как можно больше людей к выгодным сделкам, чтобы тем самым лишить Марлен права монополизировать всю прибыль.

— Я ничего не скрою от тебя, — сказал Рашад-бек. — Винтовки я продал бедуинам в Дамаске по четыре с половиной лиры. Товар мы получили сегодня вечером. Впредь ты будешь прямой участницей всех сделок.

Ум-Жискар расхохоталась:

— А я уж думала, что ты готовишь антифранцузское восстание. Или переворот вместе с капитаном. Но что-то сделка мелковата. После появления здесь капитана мы загнали бедуинам винтовки по десять золотых лир за штуку.

Рашад-бек чуть было не поперхнулся.

«От этой женщины ничего не скроешь, — с досадой подумал он. — Кто же ей поставляет сведения?»

Он был так поражен, что не смог скрыть на лице растерянности. Как оправдаться перед этой проницательной женщиной, только что уличившей его во лжи? Пытаясь выйти из неловкого положения, Рашад-бек притворно обиженным голосом стал упрекать хозяйку, почему та не рассказала ему об этом раньше. Тогда бы бедуины не посмели его обмануть.

— Еще не поздно все исправить, — сказала Ум-Жискар. — Твоя ошибка в том, что ты считаешь меня глупее, чем я есть на самом деле.

В ответ Рашад-бек лишь тяжело вздохнул:

— Хорошо. Я дам тебе из твоей доли тысячу золотых монет в качестве аванса за будущие сделки.

Ум-Жискар встала с удовлетворенным видом и крепко поцеловала бека. Простившись с ней, Рашад-бек пошел принять душ и привести себя в порядок. Он предвкушал встречу с Гладис. Когда он вышел, один из солдат капитана сообщил ему о прибытии проводников. Действительно, у церкви уже стояли две груженные оружием машины. С наступлением сумерек бек уселся с проводником в одну из них, и караван тронулся по дороге в Дамаск.

По дороге в Яффу Марлен сидела, погрузившись в свои думы, не замечая ничего вокруг. Она снова и снова возвращалась к отчету о проделанной работе в свете последних инструкций сионистской организации. Эти указания уже разошлись повсюду. Ей вспомнились слова румынского раввина: «Собирайтесь в одном месте, иначе вас ждет гибель». Сама — из Румынии, а муж родом из заморских владений Франции. Как-то сложится ее судьба? Не потеряет ли она деньги, с таким трудом скопленные в течение всей жизни? Лучшие годы проведены на забытых богом станциях, среди дикарей. Неужели все это напрасно?

До нее донесся оживленный голос водителя:

— Взгляните, госпожа, на море! Какая красота!

Море и вправду в этот день было восхитительно, но Марлен сейчас было не до пейзажей. А шофер все не отставал от нее:

— Нынче люди опасаются купаться, боятся инфекции. А все война. Сколько она уже унесла жизней, а сколько ей еще предстоит унести!

— Все просто взбесились и разучились наслаждаться природой и жизнью, — решила поддержать разговор Марлен. — Народ помешался на кровопролитиях.

— Всех убийц ждет один конец, — поддакнул шофер. — Справедливость восторжествует.

Рассуждения шофера вызвали раздражение Марлен. Раввин говорил ей другое: «Вы, дети Иеговы, сильны смертью других. Только ненависть к тем, кто угнетал вас, продлит ваш род».

Постепенно прекрасная погода и изумительные виды за окном автобуса настроили Марлен на меланхолический лад.

«Лучше бы мне не родиться, — думала она. — Сколько уже преступлений на моей совести! Взять того же Хасана аль-Масри. Полюбив его, я отдалась ему. Он был такой крепкий мужчина. Но об этом проведал Рашад-бек и убил его, прикончив на моих глазах, а я даже глазом не моргнула. Стояла и смеялась, забыв, как сладко мне было в его объятиях. Но потом Рашад-бек — этот циник и развратник — заплатил мне за все. Уж он-то не пропустит ни одной юбки. А шофер еще разглагольствует об убийцах. Ладно, баста. Лучше помечтать о тех временах, когда евреи захватят эту прекрасную землю, которой пока владеют эти невежды».

Марлен опять вспомнила шейха Абдеррахмана, как однажды, лет десять назад, завтракая у нее на станции Ум-Ражим, он рассказывал ей о гуриях и льстиво сравнивал ее с ними. А потом стал расписывать райские кущи и молочные реки. Он утверждал, что каждый мужчина в раю имеет сорок гурий. А сам надписывает талисманы крестьянам и делает все, что прикажет Рашад-бек. Тогда он еще говорил, что рай населен такими, как ого хозяин. «Избранные здесь, избранные и на том свете», — повторял он. «Дай я ему золотую лиру, так он и меня назовет богиней. Что говорить, если Игнатий из того же теста! Ради сана архиепископа он выполнит любой мой приказ. Не его ли слова, что за мои услуги он готов повесить мою фотографию над алтарем и заставить прихожан поклоняться ей как иконе? Но что мне до них? Я должна думать о заданиях своего руководства. Ведь осуществить их придется во что бы то ни стало».

Сидящий впереди нее шофер что-то напевал, подыгрывая себе гудком машины.

Прибыв в Яффу, Марлен сразу направилась в гостиницу, где ее уже ждали Астер и Шарона. После короткого отдыха она зашла в еврейский банк и сделала новый вклад, оставив себе немного денег на мелкие расходы. После этого она вместе с Шароной и Астер навестила еврейский клуб, полный выходцев из различных стран. Марлен с презрением посматривала на евреев, прибывших из арабских стран.

— Посмотри на этих женщин из Ирака и Йемена. Они худы, как козы, или толсты, как буйволицы, — сказала она Шароне.

— Ты права, — подтвердила та, — но в крепком телосложении им не откажешь, и они хорошо обрабатывают землю.

Марлен заговорила с ними по-арабски. Женщины, явно чувствующие себя здесь не в своей тарелке, с радостными лицами окружили ее. Побеседовав об Ираке, Йемене и Египте, Марлен и ее подруги встали и попрощались с женщинами. Марлен бросила на ходу:

— От них воняет, как от свиней!

На следующий день она встретилась в туристическом агентстве с ответственным за эмиграцию и отчиталась за свою работу. Одобрительно кивнув, шеф потребовал от нее провести еще серию покушений. Убийства стимулируют еврейскую эмиграцию из Сирии. В конце разговора он поинтересовался:

— Ты внесла сумму в фонд?

— Конечно. Если поступят новые указания, вы сможете найти меня в гостинице.

— Ты что такая деловая? — заулыбался шеф. — Мы еще успеем пообщаться с тобой не только на деловой почве.

В дверь постучали, и в контору вошли какой-то американец с женой. Они попросили познакомить их с программой туристической поездки. Их любезно усадили и предложили кофе. Завязалась непринужденная беседа.

— Палестина прекрасна, — сказал американец. — Я здесь впервые и обратил внимание, что местные жители, оказывается, не умеют как следует обращаться с землей. Насколько мне известно, правительство Соединенных Штатов Америки поддерживает идею создания на этой территории еврейского государства. Несомненно, что тогда этот край превратится в настоящий рай. Эта страна таит в себе богатейшие возможности. Но за их реализацию еще предстоит побороться. Главное, чтобы проживающая здесь местная беднота оставалась на том же отсталом уровне. Так будет легче ей управлять.

— Но эти земли до сих, пор фактически являются колониальными владениями Франции и Англии, — заметила Марлен.

— Мадам, вы не следите за военными сводками. Война настолько ослабила эти страны, что им не удержать своих колоний. Пришел черед Соединенных Штатов, и вам следует ориентироваться на нас.

В разговор вступила американка:

— Ты прав, Джексон. Но не забывай, что мы приехали сюда посетить место рождения Иисуса Христа в Вифлееме, а также поплавать и позагорать. О делах же можно поговорить в другое время.

Ответственный за эмиграцию, вспомнив, что он глава туристической фирмы, стал предлагать посетителям различные маршруты.

— Я к вашим услугам, господа. Обещаю вам приятное пребывание. Вы увидите все святые места и памятники еврейской старины. Вернувшись к себе, вы сможете рассказать своим друзьям об этой земле, завещанной нам нашими предками.

— Благодарю вас, — поклонился американец. — Мы чувствуем себя среди верных друзей. Бог даровал нам силу, в которой отказал другим. И мы непременно должны воспользоваться ею, дабы стать властелинами мира. Вы, евреи, должны господствовать в этом регионе, а мы, американцы, во всем мире. Взгляните на старика, сидящего перед вами. — Американец ткнул себя пальцем в грудь и продолжал: — Я многого добился в жизни. А теперь слово за вами, молодыми и энергичными. Свои последние годы я хочу провести в путешествиях по миру, который должен принадлежать нам, потому что мы сильны. Война не оставила в этом полушарии ни одного сильного государства. Европа истощена. На мировую арену выходят американцы. Америка — самая мощная держава в мире. А сильный должен господствовать, ибо сила — это право. Таков закон жизни. Не так ли, господа?

Шеф и Марлен в знак согласия дружно закивали и стали наперебой приглашать американцев к себе в гости. Марлен уговаривала их в следующий раз навестить ее в Алеппо. Вечер она провела в кругу своих старых друзей. Они слушали музыку, пели еврейские песни, пили палестинское вино.

Возвращение Рашад-бека, как всегда, взбудоражило всю деревню. Наиболее напряженно в таких случаях чувствовали себя староста, управляющий и шейх. Они бросились навстречу беку, чтобы доложить ему о том, что произошло в деревне во время его отсутствия, и получить новые указания хозяина. Управляющий Джасим подробно отчитался о ходе уборки урожая. Выслушав его, бек повернулся к старосте. Гневно взглянув на него, бек принялся ходить по комнате. От испуга староста замер и скороговоркой выпалил:

— В деревне все идет в соответствии с вашими указаниями, мой господин. На что вы так рассержены? Что омрачает ваше настроение?

— Ты еще смеешь спрашивать! — взорвался бек. — Управляющий у меня дурак, а староста — лентяй, способный лишь передавать сплетни! В большинстве деревень неспокойно. Бедуины разворовывают урожай, а вы о управляющим все время проводите у Занубии, забыв о своем долге. У вас раздолье для воров!

Староста вытаращил глаза на бека. Уж кто-кто, а он-то знал, что в деревне спокойно и все идет своим чередом. Но нрав хозяина был ему хорошо известен, и он не стал перечить.

— Что прикажете, мой господин?

Тут до старосты стало доходить, что бек решил сбыть очередную партию оружия. Он видел хозяина насквозь и понимал, что тот специально нагнетает обстановку, чтобы заняться продажей винтовок. Теперь ясно, почему он потребовал вызвать к себе управляющего из восточной деревни. Чуть помедлив, староста обратился к беку:

— Ваше превосходительство, вы можете во всем опереться на вашего верного слугу — Абу-Махмуда. Я служу вам верой и правдой многие годы и готов выполнить любой приказ по мановению вашей руки! — Он набрал побольше воздуха в грудь и выпалил: — Могу я что-то сообщить господину?

Бек приказал:

— Не тяни! Говори!

— Бедуины нуждаются в оружии. В этом году у них выдался хороший урожай. Они при деньгах. Если вы сможете помочь им, в выигрыше будут все.

«Этот староста хитер, как дьявол, — подумал бек. — Он сразу обо всем догадался. Тем лучше».

— Ты сам знаешь, староста, что сейчас не те времена, — назидательно сказал он вслух. — Уже не осталось смелых мужчин.

Выпятив грудь, староста промолвил:

— Мы готовы умереть за вас, наш господин! Только прикажите, мы, как львы, бросимся выполнять все ваши приказы.

— Хорошо, староста, — сказал бек. — Мы обсудим все с тобой после. Но пусть этот разговор останется между нами и ни управляющий, ни другие о нем не узнают.

Бек принялся опять шагать по комнате, а староста не двигался с места. Внутри у него все пело от счастья. Ему, и только ему, бек оказал полное доверие!

— Что ты можешь сказать мне о Юсефе, Ибрагиме и других крестьянах? — спросил бек.

Староста принялся рассказывать, но бек думал о чем-то своем. Через минуту он прервал его и приказал позвать сторожа. Тот в это время растирал кофе в большой старинной ступе у ворот господского дома. Он стремглав бросился на зов бека и, запыхавшийся, предстал перед хозяином.

— Ты поставлен охранять деревню, но не видишь, что творится вокруг! — закричал на него бек. — Ты что, не слышал, что в восточной деревне украли зерно и коней? Смотри в оба! Если в деревне случится какая-либо кража, клянусь аллахом, я отрублю тебе башку! А теперь пошел вон!

Понуро опустив голову, сторож, пятясь задом, вышел из дома. Как он ни напрягал свою память, не мог вспомнить кражу, которую будто бы совершили бедуины. Сторож вернулся в палатку, где его поджидал встревоженный надсмотрщик Хамад. Ни слова не говоря, он принялся опять растирать кофейные зерна. Его душила обида. Наконец он обратился к Хамаду:

— Ты что-нибудь знаешь о краже зерна и лошадей в восточных деревнях?

— Первый раз слышу.

— Что же тогда имел в виду его превосходительство? — задумался сторож.

Надсмотрщик сразу разгадал новый план бека. Он вспомнил, как были проданы винтовки бедуинам и какое кровопролитие за этим последовало. Его душа возликовала. В ближайшие дни можно будет отличиться и погреть руки.

В палатку ввалился запыхавшийся шейх Абдеррахман. Заметив паническое состояние сторожа и радостную возбужденность надсмотрщика, он стал их расспрашивать о том, что произошло.

Ему ответил надсмотрщик:

— Разве ты не слышал, шейх? В восточных деревнях беда. Там идет настоящий грабеж. А наш управляющий помалкивает. Но от людей ничего не скроешь.

— Нет силы, кроме как у аллаха! — воскликнул шейх. — Ты уверен в том, что говоришь, Хамад? Ведь страда в разгаре. Если это правда, то необходима сильная рука, как у нашего господина, чтобы остановить этих преступников.

— Я видел старосту у его превосходительства, — сказал сторож. — Наверняка ему крепко досталось от бека. Может, хозяин и побил его. Он весь дрожал от страха, как кошка, загнанная в угол.

Хамад притворно вздохнул:

— Видимо, наступают тяжелые дни. Я молю аллаха, чтобы благополучно закончилась уборка урожая. Надо всего лишь каких-то пять-шесть дней. Люди работают даже ночью, при светильниках. Нужно бы усилить охрану токов.

— Скажи, бек очень сердит? — спросил шейх сторожа.

Не глядя на шейха, тот нехотя ответил:

— Его глаза метали молнии.

Встревоженный новостью шейх поднялся и, стряхнув пыль с одежды, пошел к Занубие, по пути размышляя, что ожидает его в ближайшие дни. Он постучал в ворота и позвал:

— Занубия, открой! Это я, шейх!

Открыв ворота и впустив шейха, та спросила, чем он так взволнован.

— Приготовь чай и приходи, потом поговорим, — ответил шейх каким-то странным голосом.

Занубия испугалась. Она знала о возвращении бека — его приезд всегда грозил неожиданностями.

За чаем шейх стал рассказывать ей:

— Сегодня бек ударил старосту за незнание того, что творится в восточных деревнях. Он говорит, что там идут грабежи и дело уже дошло до смертоубийства.

Занубия задумалась. Что замышляет бек?

— О аллах, помилуй нас! Что нас ждет, шейх Абдеррахман? Неужели беда на пороге?

— Все в этом мире происходит с позволения аллаха, — ответил шейх. — Наш разговор должен остаться в тайне. Я еще вернусь сюда к ночи и сообщу тебе о том, что мне удастся узнать.

Не успел шейх уйти, как Занубия сразу побежала к Фатиме, а та в свою очередь к соседке. И вскоре вся деревня уже знала, что в восточных деревнях появились воры и одного бедуина уже убили. Все разом прекратили работу. Люди стали готовиться к отражению нападения со стороны бедуинов, ожидая его в любую минуту.

Абу-Омар шепотом спросил Ибрагима:

— Что ты на все это скажешь?

— Я не думаю, что это правда, — ответил Ибрагим. — Иначе мы бы узнали обо всем до приезда бека. Такие дела не могут происходить незаметно.

— Я чувствую, бек что-то затевает против нас. Но что? В том, что хозяин ударил старосту, ничего странного нет, — сказал Юсеф. — Ему частенько перепадает. Сам староста считает, что побои бека — большая честь. А вот о ворах и бедуинах надо поразмыслить. Сомневаюсь, чтобы это было правдой. Тем более что об этом говорят лишь люди бека.

— Думаю, что винтовки повысятся в цене, — сказал Ибрагим. — Когда народ слышит об опасности, он приобретает оружие. А это сулит хорошую наживу тем, кто торгует им.

Деревня жужжала, как потревоженный улей. Все обсуждали мгновенно распространившуюся новость. В то же время в нее мало кто верил. Все ежедневно встречались с жителями восточных деревень, которые ничего подобного не рассказывали. Тем не менее сельчане выставили караулы вокруг своих домов и токов и прислушивались к каждому шороху.

Ночную тишину нарушил красивый высокий голос Халиля. Его песня на некоторое время отвлекла людей от мрачных мыслей.

Обойдя в третий раз всю деревню, надсмотрщик повернул к палатке сторожа. Увидев издалека сидевшего там шейха, он закричал, чтобы его случайно не приняли за вора и не пальнули из винтовки.

— На полях все спокойно… — начал было он, как его на полуслове прервали выстрелы сразу из нескольких ружей. Все оцепенели от страха и стали прислушиваться, откуда идет стрельба.

— Может быть, воры напали на отару овец, а пастухи стали отстреливаться? — робко предположил шейх.

— Стреляли где-то на западе, — сказал Хамад.

Все ощупали свои винтовки и быстро опоясались патронташами.

— О аллах, отведи от нас беду! — сказал сторож. — Если начнутся бои, что будет с зерном? Ведь все сгорит. Спаси нас, аллах, от злобного шайтана!

К ним подошел староста, вышедший из дворца. Все окружили его.

— Расскажи нам, что происходит, — попросил его шейх.

Староста, обращаясь к Хамаду и сторожу, ответил:

— У нас нет времени на разговоры. Вместо того чтобы стоять сложа руки, пошли бы разузнали, откуда идет пальба.

Не обращая внимания на семенящего за ним шейха, староста повернул к конюшне, вскочил на коня и ускакал, оставив шейха в полном смятении. В довершение к общему переполоху на всю деревню раздался голос Хасуна со стороны кладбища:

— Люди! Дьяволы пришли! Мертвые, вставайте из могил, встречайте дьяволов! Живые не могут с ними бороться. Пришли дьяволы Сулеймана! Они будут грабить и убивать.

Занубия остановила бегущего с кладбища Хасуна.

— Замолчи! — закричала она на него. — Сейчас не до сумасшедших. Иди домой, пока шальная пуля не выпустила из тебя дух.

— Чего мне бояться? — возразил Хасун. — Мне нечего терять. По мне все одно — что жизнь, что смерть.

Отвернувшись от нее, он закричал шейху:

— Дьяволы крадут все! Они украли трон Балкыс. Эй, Хамуд, пришли дьяволы! Тебе сейчас хорошо, ты там пьешь молоко с медом. А живые не находят здесь куска хлеба.

Занубия растрогалась от этих слов и повела Хасуна к себе. Охваченная смятением, она повторяла:

— О аллах, помилуй своих рабов!

Никто так и не узнал, кто стрелял той ночью. Люди стали понемногу успокаиваться.

Вечером следующего дня Рашад-бек послал за шейхом. Спеша ко дворцу бека, шейх взволнованно думал: «Зачем я понадобился беку? По поводу вчерашних событий или еще зачем-то? Только аллаху ведомо, что ему пришло в голову. Главное для меня — сохранить честь и достоинство. Неужели бек поступит и со мной, как со старостой?»

От волнения у шейха пересохло в горле, поэтому, пока не пришел бек, он залпом выпил кружку воды. В приемную вошел управляющий и, поздоровавшись, сел рядом. Он был явно не в духе.

Шейх подозрительно посмотрел на управляющего. «У этого подлеца наверняка рыльце в пушку. Он — настоящий разбойник и жулик. Происходит что-то важное, а я ничего не знаю. Вот и староста вчера куда-то ускакал», — подумал он.

Вооруженный до зубов управляющий сидел молча. За плечом у него была винтовка, за поясом — пистолет, патронташ, до отказа набитый патронами.

«Управляющий неспроста так вооружился. Видимо, у него важное поручение от бека. А ведь бедуинская война еще свежа в памяти», — рассуждал сам с собой шейх.

Послышалось пение Халиля. Шейх раздраженно заерзал на месте. «Этот глупец все поет, ему хоть трава не расти, — подумал он. — А тут опять что-то замышляется. Может, бек хочет похитить бедуинку? Или Софию? А мне-то что? Пусть бек делает, что хочет. Мое дело — выполнять его приказы. Всевышний аллах сказал: „Слушайтесь аллаха, его пророка и своих властителей“. Рашад-бек — наш властитель. Но в чем вина Софии или ее мужа Хусейна? Видно, Хасун прав, что во всем виноваты дьяволы, облюбовавшие деревню. Неужели, шейх, тебе тоже суждено стать наемным убийцей и насильником, как сидящий рядом управляющий? Эта собака не остановится перед любым приказом бека. Неужели мне суждено превратиться в простое орудие в руках этих развратников и душегубов? О аллах, направь меня на путь истинный и скажи, что делать. А не то я стану как юродивый Хасун, который бродит по полям и кладбищам».

Наконец шейх не выдержал и, наклонившись к управляющему Джасиму, шепотом спросил о последних новостях. Но Джасим лишь коротко бросил:

— Это известно лишь аллаху, шейх.

Вскоре их позвали к беку. Подобострастно поприветствовав его, они робко уселись рядом. Бек с иронической улыбкой обратился к шейху:

— Где ты пропадаешь, шейх Абдеррахман? Я соскучился по тебе. Правда, сегодня у меня плохие новости. Наш покой омрачают гнусные воры. В ближайшие дни обстановка накалится еще больше. Я хочу, чтобы ты успокоил людей и подготовил их к защите семей и имущества.

— Мы сильны вами, мой господин, — почтительно ответил шейх.

— Вам не следует надеяться только на меня. Поди к крестьянам и предупреди их о возможном нападении бедуинов. Завидуя крестьянской жизни, они собираются разорить жителей деревни. Скажи крестьянам, что я полностью на их стороне. Если у них возникнет потребность в оружии, то я его хоть из-под земли достану.

— Сохрани вас аллах, наш господин! — ответил шейх. — Люди на самом деле нуждаются в оружии. Все как один должны вооружиться против этих воров — бедуинов.

— Ну что ж, скажи крестьянам, что в ближайшие дни я выполню их просьбу.

Выслушав благодарственные слова шейха, бек сказал:

— Сейчас у меня кое-какие дела. Встретимся попозже и обо всем поговорим.

Бек вышел вместе с управляющим. Шейх поднялся вслед за ними и побрел куда глаза глядят. Он был настолько рассеян, что не заметил, как ноги сами привели ого к дому Занубии. Та, задумавшись, сидела у ворот. Заметив, что шейх опять не в себе, она невольно подумала: «Если так будет продолжаться, он просто свихнется и станет похож на Хасуна».

— Что случилось, шейх Абдеррахман? — спросила сна. — Что тебя мучает? Скажи, не бойся.

— Да нет, ничего, Занубия, — вяло промямлил шейх. — Бек назначил мне встречу на завтра, сославшись на занятость. Но при этом попросил предупредить крестьян, что в ближайшие дни их подстерегает опасность.

— Что он хотел этим сказать? — спросила Занубия.

— Не знаю, — ответил шейх. — Меня самого это мучает. Но я узнал, что он собирается раздать крестьянам оружие для защиты от воров.

— И хорошо сделает, — сказала Занубия. — Чего же ты волнуешься? Пусть крестьяне вооружаются, чтобы оборонять свои дома и семьи.

Уборка урожая возобновилась с прежним рвением. Арбы так и сновали по дороге, благо расстояние между полем и током было невелико. Появился староста верхом на коне, а рядом с ним другой всадник. Когда он подъехал к палатке сторожа, тот встретил его словами:

— Бек ждет тебя на станции, быстрее поезжай туда.

Староста сразу повернул коня. Спутник последовал за ним. Верхом до станции можно было добраться за полчаса. Староста красовался в седле, он был хорошим наездником.

— Вон скачут два бековских хвоста, — сказал Юсеф, показывая на всадников.

— Не говори — хвосты, скажи — слуги, — возразил Абу-Омар.

— Нет, — ответил Юсеф. — Это мы — слуги. А они именно хвосты.

На небе появилась утренняя звезда. Засмотревшись на нее, Юсеф сказал:

— Эта звезда видела много слез и горя. А в ближайшие дни она увидит их еще больше.

Когда шейх заметил спешащего на станцию старосту, он всполошился еще больше. Связав это с управляющим, который был вооружен, он понял, что его опасения ненапрасны.

Деревня затихла. На рассвете женщины принялись доить коров. Надсмотрщик выехал на поля. И только тогда шейх, погруженный в свои думы, вернулся домой.

Крестьяне прекратили возить урожай на тока, желая лучше подготовиться к нападению грабителей. Собравшись вместе, они высказывали различные предложения. Вдруг к ним подскакал надсмотрщик Хамад и громко заорал о приказе бека закончить уборку урожая за одни сутки. Возмутившись этой новостью, Юсеф вступил с ним в перепалку. Разъяренный Хамад соскочил с лошади, намереваясь ударить Юсефа. Но в самый последний момент он раздумал, понимая, что это дорого ему~ обойдется. Юсеф был известен своим неукротимым нравом и ни от кого не переносил унижения. Надсмотрщик резко повернулся к Халилю и вылил на него поток брани, предназначавшийся Юсефу. Только появление на дороге машины бека прекратило свару. Правда, самого хозяина в ней не было.

Управляющий Джасим в эти дни почти не покидал поля. Сегодня его сопровождал управляющий Гадбан. По дороге во дворец к ним присоединился шейх Абдеррахман. Все провели бессонную ночь и не скрывали усталости. Шейх с покрасневшими от недосыпания глазами сполоснул лицо и присел передохнуть. Всю ночь он не смыкал глаз, наблюдая из укромного места за домом] Софии. Ему казалось, что ее вот-вот должны похитить. Но в конце концов он понял, что ради похищения одной: женщины никто бы не стал поднимать такой переполох.

— Лишь аллаху известно, что нас ждет, — сказал Джасим. — Все деревни подняты по тревоге. Люди напуганы и не знают, что делать.

— Есть ли вести от его превосходительства? — спросил шейх.

— Мы ничего не знаем. На станции он был очень сердит и озабочен, — ответил управляющий. — Он только потребовал завершить уборку в два дня.

— А мне лично он ничего не передавал? — взволнованно спросил шейх.

Перед отъездом бек предупредил его, что указания ему поступят позже. Шейх не находил себе места, гадая, какую роль на этот раз уготовил ему бек. Он встал и побрел в сторону колодца. Около него возился человек, прибившийся к деревне из Алеппо. Целый год он качал воду из скважины в широкий резервуар, откуда ее вычерпывали женщины. А в конце года с ним рассчитывались всем миром.

— Какие новости? — спросил его шейх. — Правда ли, что кто-то из бедуинов убит? Я знаю, тебе известна больше других.

— Меня все это не интересует, — угрюмо ответил тот. — У меня нет ни денег, ни скота. И мне нечего опасаться грабителей. Кроме этого одра, — он кивнул на понурую лошадь, — я ничего не имею. Если ее украдут, мне придется самому впрячься, чтобы не оставить деревню без воды.

К ним подошла бедуинка и стала просить написать, ей талисман. Она любит одного бедуина, но на ее пути встала соперница. Шейху было не до бедуинки, и он посоветовал ей обратиться в другой раз, когда настроение его улучшится, ибо сейчас талисман не сможет оказать своего действия.

Бедуинка ушла, а шейх опять засомневался. «А может, все-таки дело в Софие? Я хорошо знаю подлого Рашад-бека, — думал он. — Ради удовлетворения своей страсти он готов на все, вплоть до убийства. Но зачем он меня впутывает в это грязное дело? Меня, призванного служить только аллаху. Может, я смогу уговорить Софию, пообещав, что аллах простит ее грех? Ведь бек может убить ее мужа и осиротить детей. Упрямство этой женщины может вызвать всеобщую резню. Пусть будет проклят тот час, когда ее родила мать!»

Шейх медленно двинулся к дому Софии. Покружив вокруг него, он наконец решил войти и попытаться убедить женщину. Хозяйка радушно встретила его, поинтересовавшись, не голоден ли тот. Но шейх отказался от угощения, попросив ее присесть рядом.

— Я давно хотел поговорить с тобой, — проникновенно начал он. — Ты красивая и добрая женщина. Занубия тебя очень хвалила. Но не забывай, что мужчина — меч, я женщина — ножны. Я желаю тебе самого хорошего. Но как я могу тебе помочь, если ты так строптива? Скажу откровенно, ты со своим умом и красотой достойна лучшей жизни. Я весь извелся, думая о твоем будущем.

— Бог с тобой, — изумилась София. — Мы видели от тебя столько хорошего, что нам было бы грешно омрачать своими бедами твое существование. Мы с мужем простые крестьяне, добываем средства на жизнь в поте лица и не хотели бы доставлять тебе беспокойство.

Шейх, пытаясь направить разговор в нужное ему русло, сказал:

— Все знают об отношениях бека и Занубии. Недавно он сказал мне, что хочет сменить ее, так как она постарела. Бек считает, что ты самая красивая в деревне, и предлагает тебе идти к нему в любовницы. Я боюсь…

— Чего ты боишься? — гневно перебила его София. — Что его превосходительство будет мстить нам? Всему есть предел, шейх. Я давно решила, что бек никогда не дотронется даже до руки моей. Я и родственники мои готовы умереть, защищая свою честь.

Шейх тяжело вздохнул:

— Вот этого я и боюсь. Боюсь, что он не остановится перед убийством, похищением и разорением вашего дома.

— Скорее небо упадет на землю, чем я стану его! — воскликнула София.

— Бек приказал мне передать его волю, — сказал шейх. — В случае отказа за все последствия ответишь сама.

София знала, что бек — настоящий палач. Но честь для нее была дороже собственной жизни. Она не уступит беку и готова пожертвовать собой, лишь бы не пострадали члены семьи. Но ограничится ли бек только ее смертью?

Шейх Абдеррахман выжидающе смотрел на женщину. Она смело взглянула в безучастное лицо шейха и решительно произнесла:

— Каждому времени свои ангелы, которые защищают невинных. Клянусь богом, даже если бек перебьет всех жителей деревни, я не подчинюсь ему. Знай и передай другим — мое решение бесповоротно. А теперь я больше не желаю тебя видеть.

Шейх встал и направился к двери. Уже у выхода, повернувшись к Софие, он пригрозил:

— В таком случае не проси о помощи, когда бек занесет над тобой топор. Будет поздно.

Сопровождаемый проклятиями Софии, шейх вышел как оплеванный. При одной мысли, что ему придется докладывать беку об отказе женщины, его охватывал ужас. Он шел по деревенской площади с отрешенным видом, не замечая односельчан и не обращая внимания на их приветствия.

София сидела опустив руки. Она вновь и вновь мучительно переживала гнусное предложение бека, вспоминая его угрозы.

«Он хуже любого дьявола, — подумала она. — Ему ничего не стоит растоптать жизнь других ради собственного благополучия».

Всем сердцем обращаясь к аллаху, она умоляла его отвести беду. Вдруг она услышала голос вошедшего в дом Хасуна:

— Что с тобой, София? На тебе лица нет.

Отогнав прочь печальные мысли, София стряхнула с себя оцепенение, усадила Хасуна и налила ему молока.

— Пей, Хасун, и проси аллаха, чтобы он защитил меня.

Юродивый отстранил горшок с молоком и произнес:

— Пусть хранит тебя аллах вечно. Но что все-таки случилось?

София, не желая, чтобы кто-то еще узнал о предложении бека, стала убеждать Хасуна, что она, как и все односельчане, напугана слухами о разбойниках.

— Не бойся, София, — ответил Хасун. — Что ворам красть у крестьян, которые ничего не имеют, кроме объедков бека? Самый большой вор — это наш подлый бек, который крадет красивых женщин и насилует их. Будь бдительна, как бы этот преступник не испачкал тебя.

София поразилась догадливости Хасуна.

— Что ты слышал обо мне и о беке? Не скрывай от меня ничего, — стала просить его София. — Я же знаю, что ты желаешь мне добра.

— Нет, я ничего не знаю, кроме того, что бек — грязный человек и его любимое занятие — попирать честь и осквернять души людей. Ты у нас самая красивая в деревне. Бек давно зарится на тебя. Да сохранит тебя аллах, София, от клыков этого хищника! Но не бойся. Я останусь и буду защищать тебя. Хватит того, что он убил моего друга Аббаса. Я не позволю ему ни унижать, ни убивать тех, кого я люблю, кто дорог мне. Если понадобится, я сам убью его.

Слова Хасуна несколько приободрили Софию, которая уже было совсем упала духом.

Хасун погладил ее по руке:

— Мужайся, София, пусть только посмеет тронуть тебя.

Софие пришла в голову мысль о бегстве из деревни с мужем и детьми. Они могли бы укрыться в западных деревнях. Пожалуй, у нее нет другого выхода, чтобы спасти свою честь от позора, а семью от гибели. Но как она объяснит все мужу? Просто скажет: давай убежим от притеснений бека? Но муж ответит, что у бека длинные руки и он достанет их везде. Правда, можно сказать ему, что в другом месте их жизнь будет лучше. Но он наверняка возразит, что везде несладко, везде царит гнет и произвол. И на новом месте будут такие же феодалы, как Рашад-бек. Если же она признается ему, что речь идет о ее чести, то муж сразу же ринется к беку убить его. Что будет после этого с ней и ее детьми? Она хорошо знает мужа. Больше всего на свете он дорожит своей и ее честью. И унижение он смоет только кровью.

У Софии голова шла кругом. Она мучительно искала и никак не находила выхода из создавшегося положения. До нее едва доходили слова Хасуна, который все твердил о разбойниках, бедуинских войнах и предвещал, что они вспыхнут вновь — с еще большей жестокостью и кровопролитием.

Стояла глубокая ночь, но работа продолжалась уже при светильниках. Управляющий Джасим переходил с одного тока на другой, наблюдая за ее ходом и давая указания стрелять в любого пастуха, который посмеет приблизиться к зерну. Его грубые окрики разносились по всей деревне. Убедившись, что работа идет нормально, управляющий отправился к Занубие. У ее дома, как обычно, уже сидели за чаем староста и шейх Абдеррахман.

Ты очень озабочен в последние дни и что-то скрываешь от нас, — сказал шейх старосте.

Абу-Махмуд в ответ огрызнулся:

— Я лишь пекусь о благополучии бека. И мне нечего скрывать. Я знаю не больше, чем ты.

— Его превосходительство сейчас на станции у мадам… — сказал шейх.

— Не напоминай мне о станции, — перебил его староста. — На спинах грузчиков еще не высохла кровь. Подумай и о своей шкуре.

Все женщины и дети уже видели пятый сон, когда послышался громкий голос сторожа, призывающего всех работавших собраться в гостиной бека. Уставшие люди потянулись ко дворцу. Прохладный ветерок немного охладил их разгоряченные, потные лица. Приглашение не было для них неожиданностью. Бек время от времени собирал крестьян у себя, чтобы проинформировать их о разных вещах, начиная с видов на урожай и цен на зерно и кончая обстановкой в бедуинских племенах и официальными французскими сообщениями. Он считал, что таким образом располагает людей к себе.

Староста Абу-Махмуд и шейх Абдеррахман уселись на почетном месте, перекинув летние абаи через плечо. Управляющий Джасим появился как будто с поля боя. На плече у него была боевая винтовка, на поясе и крест-накрест на груди — туго набитые патронташи. Первым из крестьян в гостиную с достоинством вошел Абу-Омар. Одетый в традиционную крестьянскую одежду, он подпоясался кожаным ремнем, доставшимся ему в наследство от одного из погибших солдат во время крушения поезда в Ум-Ражиме. У порога он снял большие кожаные постолы, оберегающие его от колючек и укусов змей, и, поприветствовав шейха и старосту, прошел в глубь комнаты. Когда все собрались и сторож принес горький бедуинский кофе, который крестьяне по обычаю пили из одной чашечки, передавая ее по кругу, староста прокашлялся и сказал своим зычным голосом:

— Ну, братья, думаю, что на сегодня с работой покончено. Бек еще не приехал, но днем он велел собраться в это время всем нам здесь. Видимо, у него есть для нас важные новости. В ожидании бека мы отдохнем и попьем кофе. Вы вполне заслужили это. А шейх Абдеррахман пока нам что-нибудь, расскажет. Я думаю, что всем будет интересно послушать об угрожающих нам бандитах.

Шейх стал отнекиваться.

— Я знаю то же, что и вы. Говорят, бандиты напали на восточные деревни. Для нас это не в диковинку. Просто надо бдительнее охранять свое добро.

— А что об этом думает староста? — спросил Юсеф.

— Мы должны подготовиться к отпору, — ответил Абу-Махмуд, — и преподать бандитам такой урок, чтобы в следующий раз они тысячу раз подумали, прежде чем пойти на преступление.

— Почему мы все такие мрачные? — неожиданно спросил певец Халиль. — Давайте превратим это собрание в вечер веселья. Позовем цыганку Суад, будем петь и танцевать до утра. А с цыганами расплатимся в конце сезона.

Крестьяне рассмеялись. Только управляющий рассерженно посмотрел на Халиля и сказал:

— Мы собрались здесь не для болтовни и веселья, а чтобы обсудить серьезные вещи.

— Браво, управляющий! — иронически протянул Абу-Омар. — Ты, словно шейх, стал читать нам проповеди. Значит, ты можешь выступить и посредником в наших расчетах с хаджи.

— Нет-нет, — замахал руками Джасим, — хаджи предпочитает иметь дело только с шейхом.

В этот момент в гостиную вошел цыганский шейх. Салюм насмешливо заметил:

— О, теперь у нас стало два шейха.

— Как тебе не стыдно, Салюм? — оборвал его управляющий. — Зачем ты унижаешь шейха Абдеррахмана?

— Почему, Джасим? — спросил Юсеф. — Первый— шейх в религии, а второй — шейх в танцах и пении. А кто из вас не любит танцев и песен?

Тут послышался голос Абдаллы, которого недавно выпустили из тюремных застенков:

— Вы должны были отметить мое освобождение из тюрьмы. Но вы этого не сделали. Я обижен на вас. Если бы из нее вышел бек, вы бы устроили ему такую встречу, что земля ходуном заходила бы.

— Как ты можешь такое говорить о беке?! — грозно спросил управляющий. — Бек освобождает людей из тюрем. Если бы не он, ты и сейчас бы сидел в камере.

— Рашад-бек — наш благодетель, — поддержал его шейх. — Нам следует молиться на него.

В гостиную вошел деревенский парикмахер. Крестьяне загалдели, радушно приветствуя его.

— «Добро пожаловать, добро пожаловать», — передразнил их цирюльник. — Вы экономите гроши на своих бородах. Смотрите, как все обросли. А мне жить не на что.

К нему подступил сторож и, смеясь, попросил:

— Побрей меня, пока мы ждем бека.

— Ну и хитрец! — ответил Салюм. — Ты же видишь, что инструмент не при мне.

Вдруг со стороны токов прогремели выстрелы. Все вскочили со своих мест.

— Ну вот, началось!

— Может быть, воры напали на овечью отару?

— А может, это волки?

— Стреляют в одном месте. Значит, это не волки, — ответил управляющий и подозвал надсмотрщика: — Эй, Хамад, сбегай быстрее, узнай, в чем дело!

Надсмотрщик вскочил на лошадь, закинул за спину винтовку и поскакал на выстрелы. Между тем вся деревня пробудилась. Мужчины бросились в загоны проверять свой скот.

— Нет силы, кроме как у аллаха, — обратился Абу-Омар к Юсефу. — Да поможет нам аллах благополучно завершить уборку!

Ибрагим громко позвал односельчан пойти осмотреть тока. Через час все собрались опять вместе. В деревне ничего не пропало, кроме мула Ибрагима. Все облегченно вздохнули.

— Если бы у вас исчезли корова или мул, вы бы повели себя по-другому, — обиженно обратился Ибрагим к соседям. — Нельзя думать только о себе.

Мужчины вернулись в гостиную бека. Парикмахер успел сбегать за инструментом и принялся за свое дело. Ожидая очереди, крестьяне обсуждали пропажу мула, видя в ней начало своих будущих бед.

Вернувшийся староста напустился на крестьян с бранью:

— Говорил же вам, олухам, будьте бдительны! А теперь расплачивайтесь сами. Господин бек предупреждал вас, что в восточных деревнях появились грабители. А сейчас они добрались и до нас.

Его поддержал управляющий Джасим:

— Теперь всем достанется от бека. А больше всего— сторожу, который не уследил за ворами.

— Бедный сторож! — покачал головой староста. — Сколько лет он подносил нам кофе!

— Так что же скажем беку? — спросил управляющий.

— Прежде всего надо вооружиться, — ответил староста. — Все должны купить винтовки, а у кого нет денег, пусть возьмет взаймы. Правда, Джасим?

— Конечно, — подтвердил управляющий.

— Зачем нам это надо? — тихо возмутился Абу-Омар, сидящий на корточках у колес арбы. — Сегодня мы купим винтовки, а завтра полицейские из Таммы отберут их. Да еще посадят нас в тюрьму, обвинив в подготовке восстания против французов. На кой нам это оружие!

— Ты не прав, — возразил Юсеф. — С винтовками мы будем чувствовать себя сильнее.

— Не сам ли управляющий украл мула? — высказал предположение Ибрагим. — С этого подлеца станется. Неужели какой-то пришелец будет рисковать ради одного паршивого мула?

— Так управляющий же был с нами в гостиной, — удивился Абу-Омар.

— У него достаточно прихвостней, чтобы сделать это чужими руками, — ответил Ибрагим. И после минутного молчания добавил: — Он только и думает, как бы навредить другим.

Юсеф, понизив голос, спросил:

— Вы ничего не обнаружили на дворах этой ночью?

Двое сидящих рядом крестьян насторожились.

— А что мы могли обнаружить? — спросил один из них.

— Я нашел листовку, — ответил Юсеф. — В ней содержится призыв к борьбе против французов. Там также говорится, что мы не должны доверять нашим помещикам, которые сотрудничают с колонизаторами.

— Как ты думаешь, кто написал эти листовки? — спросил Абу-Омар.

— Учитель Адель и его товарищи по борьбе, — ответил Юсеф. — Они хотят освободить нас и наших детей от эксплуатации, покончить с крестьянскими невзгодами.

— Наступит ли такое время? — горестно вздохнул Абу-Омар.

— Не спеши, брат, — ответил Юсеф. — День освобождения придет. Молодежь в городах не сидит сложа руки, как мы. Она не только ведет подпольную борьбу, но и организует массовые демонстрации, готовится с оружием в руках встать на борьбу с колонизаторами. Поэтому я и поддерживаю предложение старосты приобрести винтовки. Наступит день, когда они нам понадобятся, чтобы завоевать свободу для родины и народа. Мы вернем свои права.

— Побереги себя, Юсеф, — сказал Ибрагим. — Об этом нельзя говорить вслух. Не кличь напрасно беду на себя.

— Долго мы еще будем праздновать труса? — спросил Юсеф. — Учитель Адель и его товарищи не знают страха и борются ради нас. Наш долг — поддержать их.

К ним подошли староста и шейх Абдеррахман, совершавшие обход деревни. Разговор прекратился на полуслове. А издалека послышался голос Хасуна, все кричавшего о пришествии дьяволов.

Ночь была душной и безветренной. Фатима сидела на крыше своего дома, откуда она могла обозревать все тока деревни. Страдая от невыносимой духоты, женщина молила аллаха послать хоть какой-нибудь ветерок.

— Я голоден, — позвал сестру Юсеф. — Ибрагим на западных землях и наверняка опоздает. Покорми меня. Всю ночь мы будем возить урожай. Может быть, к утру закончим.

— Возьми внизу хлеб и лябан,— откликнулась Фатима. — А потом поднимайся ко мне, передохни. И не забудь запереть дверь.

— Мне надо быстро вернуться, — сказал Юсеф. — Мы еще не распрягали лошадей. Приготовь для Ибрагима пару лепешек, лук и кувшин с водой.

— Слышишь, маленький все время плачет. Глазки у него болят. Их трахома поразила. А собаки точно с цепи сорвались — все лают, не унимаются. К чему бы это?

— Может, они чужого чуют? Пойду посмотрю, — сказал Юсеф.

Взяв палку, он прошелся вокруг дома. Мимо него протрусил на лошади сторож. Успокоив Фатиму, Юсеф уже было стал собираться опять на работу, как вдруг со стороны токов донеслась грубая брань.

— Кто это так кричит? — испуганно спросила Фатима.

— Наверно, наш негодяй управляющий честит, а то и бьет какого-нибудь провинившегося крестьянина, — ответил Юсеф. — Люди работают не разгибая спины, а он относится к ним как к каким-то мошенникам. Бедному крестьянину ни днем ни ночью нет спасу от подлого управляющего и его длинного, грязного языка.

Тут прогремел выстрел. Юсеф сразу определил, что сделан он из военной винтовки. Вслед за выстрелом раздался истошный вопль управляющего:

— Горят дворы! Горят дворы!

Люди в ужасе заметались с криками:

— Аллах, помоги! Аллах, помоги!

Над одним из токов столбом взметнулось пламя. Юсеф бросил узелок с едой, который он собирался отвезти Ибрагиму, и кинулся к своей арбе, доверху нагруженной зерном.

Все жители деревни, кто с ведром, кто с кастрюлей, бросились тушить пламя. Женщины образовали живую цепочку от дома бека до горящего тока, передавая друг другу кувшины с водой.

Управляющий кричал:

— Хватайте лопаты и мотыги! Окапывайте так, чтобы огонь не распространялся дальше!

Сторож направил свою лошадь на поле за деревней и стал выстрелами в воздух вызывать работающих крестьян, которые уже сами сбегались на пожар. Деревенские дети сгрудились на холмике возле помещичьей усадьбы, с которого обычно бек смотрел цыганские пляски.

— Аллах велик! Тушите огонь! Аллах велик!

— Эй, женщины, двигайтесь быстрее! — подгоняла их Ум-Омар. — Если все сгорит, мы умрем от голода. Вы хорошо знаете хаджи. Он не поможет. Ведь он уже дал нам ссуду на будущий год.

В деревне от огня стало светло как днем. Детишки с раскрасневшимися от жара лицами испуганно жались друг к другу.

— Почему вы здесь? Бегите отсюда! Сейчас змеи, спасаясь от огня, приползут сюда и покусают вас! — закричал на детей шейх.

Дети в испуге разбежались с возгласами: «Змеи, змеи!» Услышав крики детей, в свою очередь испугались их матери, выбежавшие тушить пожар босыми. Они побросали кувшины, пугливо озираясь по сторонам. От женщин паника мгновенно переметнулась и на мужчин. У всех еще была свежа в памяти смерть от укуса змеи бедуина Халида.

Фатима стала яростно кричать на соседок:

— Мы все умрем с голода, если не потушим пожар! Не бойтесь змей! Каждый отойдет на небеса в свой день и час. Хватайте кувшины!

Старик, без устали бросавший в огонь лопатой землю, стал подбадривать мужчин:

— Давайте, дети мои! Еще немного, и мы потушим огонь. Внимательно следите, чтобы ни одна искра не долетела до соседних дворов. — Заметив, что люди напуганы возможным появлением змей, он закричал: — Не бойтесь! Здесь нет ни одной змеи. Снопы только что привезли. Они не успели наползти. Быстрее копайте и поливайте землю вокруг! Клянусь, здесь нет змей!

Борьба с огнем продолжалась несколько часов. Тревожное мычание коров и блеяние овец и коз смешалось с лаем собак, причитаниями женщин и взволнованными голосами мужчин. Лошадь управляющего сорвалась с привязи и чуть не затоптала ребенка.

Наконец пожар был укрощен. Все собрались перед дворцом бека. Над деревней клубился дым. Уставшие, с покрытыми копотью лицами, крестьяне удовлетворенно улыбались, оживленно переговаривались, вспоминая схватку с огнем. Над площадью раздался звонкий голос Абдеррахмана:

— Славьте аллаха, люди! Аллах помог нам потушить пожар! Он внял моим призывам!

Никто не прореагировал на слова шейха. Тогда немного помолчав, он обратился к народу:

— Как будем оправдываться завтра перед беком и хаджи? Кто виноват в случившемся? Я думаю, что ответить должны курящие. Кто-то из них бросил незатушенный окурок. Вот Юсеф — самый заядлый курильщик. Может быть, он и бросил этот окурок? Если бы аллах не отозвался на мои молитвы, сгорели бы все дворы. Что ты на это скажешь, Джасим?

— Завтра во всем разберемся, — ответил управляющий. — А сейчас расходитесь по домам. Беку будет доложено обо всем завтра, Решающее слово за ним. Лично же я думаю, что надо наказать всех курящих. Поджигатель — один из них.

— Ты прав, — похвалил его шейх. — Посланник аллаха сказал, что все люди равны, как зубья гребня, и в милости, и в наказании.

Фатима стояла недалеко от шейха и старалась успокоить своего взахлеб плачущего больного сына. Наклонившись к Ум-Омар, она прошептала:

— Шейх хочет обвинить моего брата в поджоге. Но Юсеф в это время был дома. Ты свидетельница этому. Шейх ненавидит нас, потому что мы не шлем ему молоко, яйца и сыр.

Управляющий второй раз напомнил крестьянам, что надо расходиться. Но те опять вернулись к пожарищу лишний раз убедиться, что нигде не пробивается пламя. Они еще раз полили место водой.

А шейх и управляющий опять отправились к Занубие пить чай. На этот раз она приняла их в самом доме.

— Пусть будет проклята человеческая слабость! — сказал шейх.

Все трое сошлись на том, что в пожаре виноваты курильщики.

Взошедшее солнце осветило деревню, над которой висело черное облако. На некоторых домах осела копоть. Сельчанам еще предстояло очистить от нее свои постели на крышах, отмыть почерневшую шерсть овец. Но благодаря своему мужеству и запасам воды, хотя и скудным, крестьяне вышли победителями из испытания. Они собрались у старосты и в присутствии шейха и управляющего стали решать, что скажут беку, который вот-вот должен был вернуться.

— Кто курил на дворах? — сурово спросил староста. — Мы же предупреждали вас, что ни на полях, ни на дворах курить нельзя. Вы, наверно, поймете это только тогда, когда сгорят все дворы, а ваши семьи подохнут с голоду.

— Сколько раз я повторял, что курение вредно для здоровья! — подхватил шейх. — Еще я говорил вам, что это грех. Вот посмотрите на Юсефа. Он курит даже сейчас, никого не стесняясь. Можно представить, как он смолит, когда остается один.

— В гостиной старосты курение не запрещено, — огрызнулся Юсеф. — А на полях и на токах я не курю. К тому же, когда случился пожар, я был дома.

— А чем ты это докажешь? — прервал Юсефа шейх. — Твоя лошадь с арбой были на току. Но я не обвиняю никого лично. Только аллах знает, кто бросил окурок.

— Так кто же? Или окурок упал с неба? — спросил управляющий. — Мы должны договориться, что скажем беку.

Он посмотрел на старосту:

— Что с тобой? Сидишь как в рот воды набрал.

— Я согласен с тобой, что за пожар должны ответить курильщики, — ответил Абу-Махмуд. — Но бек обвинит всех.

По гостиной пробежал ропот. Сидящие стали тревожно перешептываться друг с другом. В этот момент раздался сигнал машины бека. Управляющий и староста бросились ей навстречу. Последовав за ними, шейх на ходу говорил крестьянам:

— Я постараюсь смягчить его гнев. Вы все должны благодарить меня. Я всегда спасаю ваши шкуры от кнута бека и расплачиваюсь за все грехи.

Со словами «О, аллах, помилуй своих верных рабов!» шейх засеменил к дворцу.

По дороге встретив Занубию, он поздоровался и вполголоса предупредил ее:

— Не выходи сегодня из дому. Так будет лучше.

Бек, выйдя из машины, тут же приказал сторожу подать лошадь. Вскочив на нее, он понесся на ток, где случился пожар. Староста, управляющий и шейх трусцой припустили за ним.

Обведя долгим взглядом пожарище, бек повернулся к ним и бросил лишь одно слово: «Собаки!»

Приказав им следовать за собой, бек вернулся домой. Усевшись на балконе, потребовал наргиле и, сделав несколько затяжек, перешел на сигареты. Немного успокоившись, он тяжелым взглядом уставился на управляющего.

— Ты и твои приятели, шейх и староста, несете ответственность в первую голову. Я хочу знать, где в момент пожара находился каждый житель деревни — мужчина, женщина, ребенок.

Управляющий доложил хозяину о каждом крестьянине, выразив мнение, что пожар возник по вине одного из курильщиков, не погасившего окурок.

— Мой господин, сколько раз я запрещал курить на току, — вступил в разговор шейх, — но им все как горох о стену.

Абу-Махмуд елейным голосом произнес:

— Слава богу, огонь не перекинулся на другие дворы.

Бек закричал:

— Соберите всех крестьян! Нет, погодите. Всех разом я лупить не смогу. Поэтому ограничусь управляющем и старостой. А крестьянам прикажу собрать столько зерна, сколько сгорело. Вам выделяю по мешку. Ну-ка быстро созовите всех!

Через несколько минут крестьяне собрались на площади. Они стояли у дома бека как вкопанные, уставив глаза в землю.

— Хозяин очень разгневан, — сказал им шейх. — Причем особенно на курильщиков. Я пытался смягчить его гнев…

Увидев выходящего бека, он осекся. Тот, помахивая хлыстом, свирепо рассматривал покорно сгорбившихся людей. Над площадью стояла гнетущая тишина. Бек пронзительно заорал:

— Подлые староста и управляющий! Проспали пожар! Жаль, что не сгорел весь урожай! Тогда вы все сдохли бы, как скотина зимой без кормов! Хаджи не даст вам в долг.

Развернувшись, бек наотмашь ударил хлыстом старосту, а управляющему нанес удар кулаком. Шейх стал просить у бека пощады:

— Это наш общий грех, господин. С этого двора мы могли бы получить не больше сорока мешков пшеницы. Крестьяне сложатся и возместят зерно. Таким образом покроют все убытки.

— Ладно, — сказал бек. — Вообще-то хозяина сгоревшего двора надо было бы затоптать. В качестве наказания он получит только половину зерна. Четверть мне, а другая пойдет нищим и шейхам в благодарность за милость аллаха, отведшего еще большую беду. А сейчас все прочь с моих глаз! Будьте прокляты!

С этими словами бек сел в машину. Крестьяне вернулись к своим делам. Шейх медленно побрел пить чай к Занубие.

— Головы курильщиков остались целы, — сказал ей шейх. — А горе, поделенное на всех, переносится легче.

Совершив с Шарлем прогулку по старинным улочкам и базарам Алеппо, Марлен вернулась на его квартиру в квартале Аль-Джамилия. Там их уже ждали представители местного еврейского населения. Немного передохнув в соседней комнате, Марлен вышла к ним и предложила открыть собрание чтением нескольких изречений из Торы, в которых речь шла преимущественно о том, что бог завещал евреям палестинскую землю. Окончив чтение, Марлен, искусно используя свой хорошо поставленный голос актрисы, проникновенно обратилась к собравшимся:

— Единственный выход для нас, евреев, — это возвращение на землю обетованную. Таково божественное предначертание. Я думаю, вам все стало ясно после убийства нашего брата Исхака. Он был убит среди бела дня, но никто даже не подумал преследовать убийцу. Французские власти не пошевелили и пальцем, чтобы найти преступника. Весь мир против нас, потому что мы разрознены и у нас нет родины.

Напрягшись всем телом и сжав кулаки, как будто перед схваткой с врагом, Марлен с гневной интонацией вопрошала:

— Так что? Умрем как бараны, поставив шеи под нож палача? Вчера был Исхак, а сегодня я или кто-то другой из наших сестер и братьев?

Она зачитала полный текст резолюции последней сионистской конференции, созванной в Соединенных Штатах. Затем, подчеркнув необходимость проявлять бдительность, сказала:

— Французский советник предупредил меня, что следует ждать новых антиеврейских вылазок арабов. Упрекнув нас в трусости, он заявил, что не может приставить к каждому еврею телохранителя. Поэтому пусть каждый позаботится о своей безопасности сам. Угроза исходит отовсюду. Завтра я буду держать совет с еврейскими богачами Алеппо. Но я не уверена, что мы доживем до завтрашнего дня. Все должны проникнуться ответственностью момента. Речь идет о жизни и смерти.

Внутренне Марлен ликовала. Выступление достигло цели. Ее собратья по крови сидели объятые ужасом, ни живы ни мертвы.

После собрания Марлен направилась в синагогу в еврейском квартале. Там она еще раз внимательно осмотрела старинные пергаментные свитки с текстом Пятикнижия. Им не было цены. «Я буду последней дурой, если не переправлю эти богатства в Триполи, а оттуда при помощи Ум-Жискар — в Палестину, — думала она. — Свитки станут украшением моей виллы».

Вечером Марлен небрежно бросила Шарлю:

— Хорошенько изучи синагогу. Завтра я скажу, в чем дело. Пахнет большой выручкой. Нам нужны деньги. Особенно тебе, ты еще так молод.

Шарль вытянулся:

— Приказывайте, мадам.

— Завтра советник потолкует с тобой о партии контрабандного оружия для наших беков. Я думаю, ты найдешь с ним общий язык. Тебе выпала удача.

Шарль с загоревшимися от алчности глазами обещал отблагодарить Марлен ценным подарком.

Она оборвала его:

— Главное, не забудь внести часть суммы в фонд организации. Какую — определишь сам. Нам предстоят опасные дела. Все решится завтра. Алеппо содрогнется от ужаса. В городе воцарятся страх и паника. На рассвете ты проведешь операцию в мечети. А послезавтра будет гореть синагога, потому что они не потерпят надругательства над своей святыней. Пойдет цепная реакция, начнется содом и гоморра. А нам это только и нужно.

Марлен и Шарль пешком отправились в сад советника, где кроме хозяина их ожидали Рашад-бек и Сабри-бек. Они обсудили детали с контрабандным оружием, потом плотно пообедали жареной бараниной. Ловко манипулируя зубочисткой, советник стал делиться своими опасениями по поводу настроений местного населения и высказал предположение о грядущих беспорядках. Сабри-бек поддержал его:

— Есть основательные поводы для беспокойства. Мои знакомые из религиозных деятелей отмечают, что чернь ропщет. Люди никак не могут успокоиться после убийства в прошлом месяце еврейского торговца Исхака. Убийца до сих пор не найден. А власти, как мне кажется, и не чешутся.

— Наши люди, особенно чернь, понимают только палку, — убежденно сказал Рашад-бек. — Их надо вот где держать. — Он потряс кулаком.

— После сдачи зерна мы покажем им, как бунтовать, — пригрозил Сабри-бек.

Затем разговор перешел на другие темы: о мудрости советника, о похождениях Рашад-бека с цыганками. Но сам бек в нем не участвовал. Его мысли были заняты тем, как повыгоднее продать винтовки, он вспоминал Софию, наливался злобой при мысли о возможном выступлении крестьян. Нет, он никогда не допустит беспорядков на своих землях!

Отключился от беседы и советник. Он вынашивал план поджога склада боеприпасов, чтобы таким образом замести следы кражи оружия. Задумалась и Марлен. Перед ее глазами все еще стояли свитки Торы, которые она изымет из синагоги, обреченной ею на сожжение.

Рашад-бек вернулся в гостиницу «Барон». Лежа на диване, он обдумывал, как припрятать партию винтовок в своих восточных деревнях. Вдруг дверь распахнулась. На пороге стояла Шарона. Оказывается, ее вызвала в Алеппо Марлен. Усевшись на диване возле бека, она оживленно заговорила:

— Я приехала вечерним поездом только на ночь. Завтра возвращаюсь обратно.

Обрадованный ее визитом, Рашад-бек предложил женщине:

— Поедем вместе. А пока отдохни. Скоро придет Марлен и заберет нас на ужин к советнику в казармы.

Шарона прилегла рядом, обвив шею бека обнаженными до локтей руками.

Примерно час спустя компания была в полном сборе в кабинете советника. Пока они ужинали, люди Рашад-бека во главе с управляющим Гадбаном выносили из казармы винтовки с патронами и грузили их на машины.

После ужина Марлен и Шарль решили пройти мимо мечети. Невдалеке от нее притаился взвод французских солдат, посланный сюда осторожным советником. На исходе той же ночи, после призыва муэдзинов к утренней молитве, вновь наступившую тишину разорвали звуки выстрелов. Несколько вооруженных мужчин в масках ворвались в мечеть и открыли огонь по молящимся. Застигнутые врасплох люди заметались по мечети, пытаясь укрыться от свинцового дождя. Секунды тянулись как вечность. Наконец один из мужчин, в белой чалме, закричал: «Хватайте их! Они убегают!» Оправившиеся от страха люди выскочили на улицу, но преступники уже скрылись под покровом ночи. У входа в мечеть на земле белел лист бумаги. Поднявший его поднес ближе к глазам и, прочитав при свете фонаря, закричал:

— Это сделали евреи! Убивайте евреев!

Столпившиеся вокруг него прихожане мечети обменивались восклицаниями:

— Неужели это евреи?! Но они живут здесь в мире и благополучии. Наверно, это месть за Исхака. Куда смотрит правительство? Где гордость ислама?

В городе все пришло в волнение. Люди высыпали на улицы. Подъехавшие на грузовиках солдаты оцепили мечеть и стали выносить оттуда убитых и раненых.

Один из потерпевших рассказывал возбужденной толпе:

— Я видел двоих, но сначала не обратил на них внимания. Думал, пришли молиться. Но вдруг они стали стрелять, а потом устремились к выходу.

— Нет, их было больше, — возразил другой.

Прибывшие полицейские начали допрашивать свидетелей. Волнение и сумятица усиливались по мере того, как вокруг мечети находили новые листовки с угрозами отомстить за смерть одного Исхака убийством десятерых. Все сильнее раздавались голоса:

— Евреи поднимают руку на ислам!

Марлен спешно собрала наиболее влиятельных евреев города. Она убеждала их, что мусульмане обязательно отомстят; Скорее всего, они нападут на синагогу. Следует закрыть все лавки и спрятать в укромные места драгоценности.

К восходу солнца черная весть распространилась по всему городу. Сабри-бек, узнав о происшедшем, пришел в сильное беспокойство. Он отдавал себе отчет в том, что это только начало в цепи надвигающихся страшных событий. Бек не ошибся. Не успел он выпить чашку кофе и выкурить первую сигарету, как к нему вышел управляющий и сообщил, что горит синагога, а над складами в районе французских казарм тоже полыхает зарево.

Вернувшийся в деревню Рашад-бек хмуро прошел мимо слуг, не отвечая на поклоны своих людей. Слуги внутренне сжались от страха. После короткого отдыха он вызвал управляющего и отправил его за бедуинским шейхом Жарваном.

Джасим быстро оседлал коня и поскакал в степь. Через час с небольшим он уже входил в громадный шатер шейха из козьей шерсти. В нем сидело много людей. По кругу передавалась чашечка горького кофе. Среди гостей Жарвана выделялись несколько религиозных шейхов, прибывших бедуинам за пожертвованиями в связи с завершением уборки урожая. У входа в шатер толпились женщины в надежде получить от одного из шейхов амулеты от дурного глаза.

Сам шейх Жарван степенно обсуждал со своими сородичами, как отомстить одному из южных племен за старую обиду, конфликт вокруг пастбища в дамасской провинции и недавнюю охоту на газелей.

Джасим обменялся со всеми рукопожатием. При этом каждый вставал в знак уважения к вооруженному человеку. Отказавшись от кофе, управляющий вежливо пригласил шейха Жарвана пожаловать в усадьбу к беку. Шейх согласно кивнул и еще раз предложил Джасиму передохнуть. Но управляющий извиняющимся тоном сказал:

— Его превосходительство хочет увидеться с тобой как можно быстрее. Видимо, речь идет о крайне важном деле. Ты, наверно, уже слышал о том, что у нас сгорел один из молотильных дворов.

— Сила только в аллахе, — ответил шейх, вставая. — Собирайтесь, мужчины. Посмотрим, в чем там дело.

Через минуту шейх Жарван был в седле. За ним двигались десять вооруженных бедуинов.

Один из них обратился к шейху:

— Мы всех своих предупредили, чтобы они не вздумали чем-то досадить крестьянам. Наши не могли поджечь двор. Это наверняка сделали южные бедуины. Они — настоящие воры.

— Вчерашние события в Алеппо добром не кончатся. Как бы и нас не втянули, — добавил другой.

— А что, шейх, — спросил третий, — если мы под шумок нападем на французские поезда? Заодно покончим и с полицейским отделением в Тамме. Хватит терпеть нам унижения.

Скачущий рядом с ним бедуин поддакнул:

— Надо воспользоваться событиями, пока их поток не смыл нас.

— Не спешите, — сделал предостерегающий жест шейх. — Прежде надо во всем хорошенько разобраться. Главное для нас — сохранить честь племени.

Пришпорив коней, всадники поскакали быстрее. Вдруг перед ними возник волк и сразу же бросился в сторону. Трое бедуинов с улюлюканьем поскакали вдогонку.

Шейх Жарван остановился, наблюдая за погоней.

— Этот волк дает нам наглядный урок, как следует защищать свою жизнь, — сказал он спутникам. — Он одинок и от этого слаб, но будет бороться до конца. Посмотрите, как он старается обмануть преследователей.

Пуля задела волка. Он подпрыгнул и побежал медленнее. Но как только один из бедуинов нагнал его, волк повернулся и бросился на его коня. Вторая пуля перебила волку лапу. Он заметно слабел, но, собрав последние силы, прыгнул на всадника. В этот момент третий выстрел доконал зверя. Он рухнул на землю и забился в предсмертной судороге.

— Вот так и мы, как этот волк, должны сражаться до последнего дыхания, — назидательно сказал шейх Жарван.

При въезде в деревню они встретили Хасуна — старого знакомого шейха.

— Привет, шейх, — поздоровался он. — Куда едешь?

— К беку, Хасун, — ответил тот. — Помоги напоить лошадей. Как тут у вас дела?

Взяв под уздцы одного из коней, Хасун подвел к небольшому резервуару, выложенному из камней. Животные жадно припали к воде.

— Дел невпроворот, — сказал юродивый, — да кто их решит?

— Дела решает бек, — ответил шейх.

Хасун возразил:

— Нет. Вот если был бы жив Аббас, он бы их решил.

Один из бедуинов засмеялся. Но шейх рассерженно одернул его:

— Тихо, Джасер. Не смей насмехаться над этим человеком. Он не глупее многих.

— Будь осторожен, шейх, — предупредил Хасун. — Ближайшие дни принесут много бед.

Попрощавшись с Хасуном, шейх и его спутники направились в помещичью усадьбу. Трое бедуинов остались охранять вход. Остальные, оставив оружие на седлах, поднялись к беку, который встречал шейха у входа в большой зал. После того как гости сели и слуга подал им кофе, бек начал:

— Пришлось побеспокоить тебя, шейх Жарван. Но у нас не было другого выхода. Обстановка такова, что требует общих усилий.

— Мы выполним все, что нужно, ваше превосходительство, — ответил шейх Жарван. — Дай аллах всегда вас видеть счастливым! Надеемся, что мы не причинили никаких бед вашей деревне и крестьянам. Я предупредил наших пастухов, чтобы они пасли скот подальше от ваших полей. Слава аллаху, уборка заканчивается. Мы, как и вы, очень огорчены пожаром на молотильном дворе. Аллах тому свидетель.

— Я позвал вас, шейх, не из-за пожара. Да и причины его еще не выяснены, — сказал Рашад-бек.

— Я слышал, что вы были в Алеппо? — поинтересовался шейх. — Говорят, там горят мечети и базары, много убитых?

— Да, шейх, у нас горит земля под ногами, — ответил Рашад-бек, вспомнив свой разговор с Шароной. — Надо вооружаться. И особенно бедуинским племенам. Мы обеспечим тех, кто нуждается, оружием.

— Я готов купить каждому мужчине в племени по винтовке, — сказал шейх. — Время опасное. Положимся на аллаха. Вы можете помочь. У вас хорошие отношения с советником, и он ни в чем вам не откажет.

Рашад-бек позвал управляющего Гадвана и приказал ему принести подарок для шейха. Это был пистолет с чеканной отделкой и пятьдесят патронов к нему.

Выслушав благодарность шейха, бек продолжал:

— У меня есть немного винтовок. Но я их отдам только вам — нашим добрым соседям. Хотя у меня и просили их южные бедуины.

— Мы хорошо знаем, что можем положиться на ваше превосходительство. Мы вас тоже не подведем. Утром я передам, сколько нам нужно винтовок. А ночью, если не возражаете, мы заберем их.

Рашад-бек согласно кивнул. Вошедший слуга сказал, что обед готов, и все прошли в столовую, где их ждал богато накрытый стол.

Для Занубии это был злосчастный день. Сгоревший молотильный двор принадлежал ей. Женщина нутром чувствовала, что в пожаре замешаны люди бека. На этот раз она не предложила шейху чай.

— Теперь мне будет нечем попотчевать вас, — с горечью сказала Занубия.

— В чем дело? — удивился шейх. — Тебе же возместили убытки.

— Так вот ты какой! — возмутилась женщина. — Такова твоя благодарность за мое гостеприимство?

— Не кричи, — попытался успокоить ее шейх. — Ты что, опозорить хочешь меня?

— Да, именно это я и хочу сделать, — ответила Занубия. — Опозорить тебя и твоих господ. Вставай и иди отсюда, шейх, чтобы я не видела тебя больше в своем доме!

Шейх обозлился.

— Замолчи, женщина! — закричал он. — Все уладится. Зачем ты ругаешься?

Но Занубия не успокаивалась.

— Я ничего не хочу от тебя. Уходи из моего дома!

Шейху ничего не оставалось, как с позором удалиться.

«Я покажу этой сучке! — с яростью думал он. — Я помог ей возместить убытки, и она же меня оскорбляет. Я преподам ей такой урок, который она никогда не забудет».

У дворца бека он повстречался со сторожем.

— Какая страшная ночь! — заговорил тот. — Будь прокляты эти бандиты! Лучше бы они спалили Францию.

Шейх резко оборвал его:

— Не суй нос в дела, которые выше твоего понимания. Лучше сиди и вари свой кофе.

Но сторож не унимался:

— Твои молитвы, шейх, спасли урожай. Аллах услышал их и отвел беду. Но скажи мне, зачем было ворам поджигать зерно?

— Может, кто-то из воров просто не погасил окурок? — ответил шейх.

Сторож засмеялся:

— Бандиты не курят, шейх.

— Значит, это дело рук дьяволов. — заметил шейх. — Ты лучше скажи, зачем шейх Жарван пожаловал к беку.

— Он получил красивый пистолет.

— Разве бедуины сейчас воюют?

— Один аллах ведает об этом, — ответил сторож.

Многие крестьяне в это время сидели в шатре цыгана-кузнеца. Глядя на огонь над горном, они вспоминали пожар.

— Да, если бы кто-то из цыган оказался у тока, то его, как пить дать, обвинили бы в пожаре, — вытирая пот со лба, сказал кузнец.

— Когда много забот, надо отрешаться от них, — заметил Халиль.

Юсеф поддержал его:

— Заботам нет конца. Повеселимся немножко у цыганки.

При этих словах крестьяне разом встали и двинулись к шатру Суад. Там они развели огонь, вокруг которого завертелся яркий вихрь пляшущих цыганок. Полились грустные цыганские песни.

Шейху в этот вечер некуда было деться. Поколебавшись, он не решился пойти на гулянку. Расстроенный, как ему казалось, вероломством Занубии, он бесцельно брел по деревне под усыпанным звездами небом. Крестьянки сидели около своих домов, обсуждая последние новости.

На следующий день в деревню приехал коновал Мустафа. Шейх проводил его к месту, где тот обычно работал. Заведя с Мустафой разговор, шейх делал вид, что не замечает приехавшего вместе с ним учителя Аделя. Племянник Мустафы, хорошо зная нрав шейха, запросто обратился к нему:

— Вы узнали, кто совершил поджог?

— Нет, сынок, — ответил шейх. — Но мы думаем, что это сделали бандиты, дабы запугать нас.

— Вам надо было провести расследование, чтобы узнать правду.

Адель обогнал своих спутников и первым подошел к крестьянам, ожидающим коновала, чтобы подковать своих лошадей и мулов. Поприветствовав их, он сразу же заговорил о французах.

Один из крестьян сказал:

— Мы в ад быстрее попадем, чем прогоним французов.

— Страх и отчаяние поселились в наших душах, — горестно вздохнул другой.

— Какая польза от ваших листовок? — спросил подошедший старик. — Мы, деревенские, почти все неграмотны. А если кто и умеет читать, то плохо понимает прочитанное.

— Все это так, — ответил учитель Адель. — Но горожане читают эти листовки и понимают их содержание. Они осознали, какие беды принесли нам французские оккупанты. Учителя, рабочие, ремесленники все теснее сплачивают свои ряды, готовясь к борьбе против колонизаторов.

— Вы можете спустить поезд с рельсов, но изменить души крестьян вам не дано, — сказал крестьянин. — Вы, горожане, не такие, как мы.

— Ты не прав, — ответил учитель. — Первыми открыли огонь по французским оккупантам как раз крестьяне в горах. Вспомните-ка революцию шейха Салеха аль-Али.

— Однако она не покончила с колонизацией, — настаивал упрямый крестьянин.

— Но мы должны продолжать борьбу, — сказал учитель. — Тогда мы столкнулись с заговором беков, феодалов и глав племен. Сейчас времена изменились. Все должны понять, что родина — наше достояние, а свои попранные права можно вернуть только силой. Революцию начинают единицы, но потом она расширяется, как горный поток. Турки угнетали нас четыреста лет, но в конце концов поток народного гнева снес их.

Разговор продолжался долго. К нему подключились Абу-Омар, Юсеф и цирюльник. Образованность, жизненный опыт, убежденность Аделя в своей правоте не могли не произвести впечатления на крестьян. Они все внимательнее прислушивались к нему, проникаясь доверием к его словам. Из собравшейся вокруг учителя толпы послышались возгласы:

— Мы с тобой! Веди нас! Надо бороться, пока мы не сошли в могилы с униженными душами!

— Мы все как один встанем против французов, — громко сказал Юсеф. — Это будет ответом нашим угнетателям.

— Мы бесправны и унижены, — взволнованно сказал Салюм. — Долг образованных повести нас за собой на борьбу против произвола.

Ибрагим, опасаясь длинных ушей бека, предложил продолжать разговор у него дома. Крестьяне дружно двинулись к нему и долго не хотели расходиться, жадно внимая смелым речам учителя.

Адель завершил встречу словами:

— Держите свои мысли при себе. Все должны быть вне подозрений. Пусть чувства не возобладают над разумом. Первые выступления начнутся в городах. Возможно, события обернутся так, что кто-то из вас понадобится мне в Хаме. Ждите моего сигнала.

— Мы должны выкорчевать страх из наших душ! — воскликнул Юсеф. — И заставить бека понять, что мы такие же люди, как и он. Каждый крестьянин обязан осознать, что его жизнь принадлежит ему самому, а не помещику или советнику.

— Бороться с помещиками время еще не пришло, — сказал учитель. — Сегодня главная задача — изгнание оккупантов. Но, освободившись от французских оккупантов, мы обязательно рассчитаемся и с ними.

— Ты прав, учитель, — сказал Абу-Омар. — Бек раздал оружие бедуинам и своим пособникам. Если он что-то пронюхает, то учинит настоящее побоище среди крестьян. Надо усыпить его бдительность. А потом он ответит за все.

— Сейчас главное для нас — единство и твердость духа, — подчеркнул учитель. — У нас много единомышленников во всех городах. Просыпаются целые народы. Война ослабила колонизаторов. Им не долго осталось чинить свой произвол.

Послышался далекий крик Хасуна о пришествии дьяволов. Учитель еще раз повторил:

— Помните о единстве и ждите моих указаний в ближайшее время.

На токах с раннего утра кипела работа. Домолачивали пшеницу. Пожар на дворе Занубии заставил всех быть осторожнее. Теперь уже ни один двор не оставался без присмотра.

Юсеф и Абу-Омар, как всегда, работали вместе. Когда послышался призыв шейха на утреннюю молитву, Юсеф с досадой сказал:

— По-моему, Абу-Омар, шейх сам не понимает того, что говорит. Изо дня в день он твердит одно и то же, как попугай.

— У него сегодня грустный голос, — прислушался Абу-Омар. — Шейх до сих пор не может прийти в себя после того, как его прогнала Занубия. Он так надеялся, что она сможет уговорить Софию пойти к Рашад-беку. А теперь он не находит себе места. Вечером ему некуда приткнуться. Вчера он почти всю ночь бродил по деревне.

Шейха Абдеррахмана не покидала мысль о том, как бы побыстрее помириться с Занубией. Не надеяться же ему на собственные талисманы, которым он хорошо знал истинную цену! В их чудодейственную силу верили только им же одурачиваемые люди. Вдруг он вспомнил цыганку Суад. «А нет ли у нее средства, которое поможет мне?» — подумал он и решительно направился в сторону цыганских шатров. Увидев впереди Хасуна, шейх, не настроенный на разговоры, хотел уже было обойти его, но дурачок бесцеремонно загородил дорогу:

— Не хлебом единым жив человек. Он должен быть искренним, честным и добрым.

Слова Хасуна задели шейха за живое.

— Что ты мелешь, Хасун? — недовольно спросил он. — Эти слова выше твоего понимания.

— Их мне нашептывают дьяволы, — ответил Хасун. — Или ты не веришь в них? Но ты ведь сам частенько изгоняешь бесов из бедуинов.

— Мне сейчас не- до твоих сумасшедших речей, — отмахнулся от Хасуна шейх.

— Ну что ж, иди, — сказал юродивый. — Тебя никто не держит. Но, между нами, ты пошел против совести. Признайся, и я вымолю для тебя прощение у аллаха.

— Да ты в самом деле сумасшедший! — рассердился шейх.

Хасун несколько раз крутанулся вокруг себя и весело сказал:

— Нет, шейх. Аллах всегда со мной. Он освещает мой разум и мой путь.

— Тебя ждет страшный конец, богохульник.

— Но я не грешу и поступаю только по велению своего сердца. Вот и сейчас я иду к колодцу, а меня сопровождает мой ангел-хранитель.

Хасун, резко повернувшись, быстро побежал в сторону колодца, а расстроенный шейх раздумал обращаться к цыганке Суад.

Юсеф и Абу-Омар сели передохнуть. Вдалеке они увидели направляющуюся к ним Занубию.

— И все-таки, что ни говори, она неплохая женщина, — сказал Юсеф. — А сколько она знает того, о чем мы даже не догадываемся.

— Власть бека безгранична. Он принудил ее подчиниться, — вздохнул Абу-Омар. — Она не виновата. Такова ее судьба.

Занубия подошла к крестьянам и, поставив перед ними чайник, приветливо сказала:

— Этот чай для вас. Вы лучше тех, что пили его раньше.

С этими словами она повернула назад.

А шейх Абдеррахман, возвратившись в деревню, наябедничал на Хасуна старосте и управляющему.

— Если бек узнает об этом, то разорвет Хасуна на куски, — сказал управляющий. — Не ему судить о беке. Кто он такой, чтобы трепать своим поганым языком имя нашего хозяина?

— Что взять с сумасшедшего? Не принимайте его всерьез, — ответил староста. — Лучше расскажи нам, шейх, куда ты шел. Сдается мне, что ты навострился к цыганке Суад.

— Чего я там не видел? — притворно удивленным голосом промолвил шейх.

Абу-Махмуд и Джасим весело перемигнулись. Затем, посерьезнев, управляющий сказал:

— Бек приказал отослать голубей на станцию к мадам.

Староста улыбнулся:

— Вот она-то уж точно дьявольское отродье, как говорит наш Хасун. Почему бы нам не послать ей голубей вместе с дьяволами?

Вся троица ехидно захихикала. Староста хлопнул шейха по плечу:

— Не связывайся ты с этим сумасшедшим. Он способен любому испортить настроение.

— О чем вы говорите? — возмутился управляющий. — Сейчас надо думать не о Хасуне, а о листовках, которые распространяет учитель Адель. Он агитирует людей против французов и беков. Но первыми пострадаем мы. Крестьяне считают нас пособниками бека, и, если затеется буча, нам несдобровать.

— Ты прав, Джасим, — поддержал его староста. — Если, не приведи аллах, что случится, наши головы полетят в первую очередь. Мы должны быть начеку. Эта собака — учитель очень активен. Когда он приезжает в деревню, все крестьяне становятся дерзкими. Поди попробуй сейчас поговори с кем-нибудь из них. Они уже не скрывают ненависти к нам, ее можно прочесть на их лицах.

— Нам ничего не остается, как ждать указаний его превосходительства, — сказал шейх.

Вечером он отправился в помещичью усадьбу. На этот раз у Рашад-бека было прекрасное настроение. Шейх уже было приободрился, но бек не преминул испортить ему настроение, спросив:

— Ну что София?

— Не знаю, что и ответить, мой господин. — Шейх низко склонил голову. — Ее строптивости нет границ.

— Сегодня я видел эту сучку у колодца. Она заигрывала с Хасуном, плескала в него водой. А меня, бека, она и знать не хочет. Что же мне с ней делать? Убить? Похитить?

Шейх, не отстававший от бека, нервно бегавшего по зале, говорил, заглядывая ему в лицо:

— Не марайте свои руки об эту сучку, она не стоит даже того, чтобы вы произносили ее имя.

— Нет, шейх, не хитри. Тебе на сей раз не уйти от ответа. Ты не выполнил мое задание и заплатишь за это. У меня больше нет к тебе доверия, а главное, ты потерял уважение людей. Я хочу, чтобы у меня был сильный шейх, перед которым бы все трепетали.

— Я служу вам, господин, верой и правдой со дня смерти вашего отца.

— Это не оправдание. Следуй за мной.

Бек сошел с крыльца и спустил с цепи своих голодных псов.

Свистнув им, он устремился вперед по тропинке, ведущей на кладбище. Собаки послушно побежали за хозяином. У одной из могил, сгорбившись, сидел Хасун. Бек натравил псов, и те бросились на несчастного. Застигнутый врасплох юродивый отчаянно отбивался. Он схватил палку и ударил первого пса по голове. Но остальные вцепились в него со злобным рычанием. Обвешанный собаками, Хасун напрасно взывал о помощи. Сбив человека с ног, те рвали на куски его тело. Когда Хасун наконец затих, псы, с окровавленными пастями, вернулись к своему хозяину. На лице бека застыла жуткая улыбка. Повернувшись к шейху, он сказал:

— Ну что, видел? Такой удел ждет всех непокорных.

Шейх, потрясенный чудовищной по своей жестокости сценой, безмолвно стоял, объятый ужасом.

Услышав крики о помощи, несколько крестьян прибежали на кладбище. Бек и шейх уже успели уйти. Люди бросились к Хасуну, но он был мертв. Собаки перегрызли ему горло. На теле были видны многочисленные следы клыков.

Абу-Омар сказал:

— Все. Он перешел в иной мир.

Подоспевшие женщины огласили округу горестными воплями и причитаниями. Перед заходом солнца тело Хасуна было захоронено рядом с могилой Аббаса.

Смерть Хасуна потрясла жителей деревни. Всю ночь крестьяне не смыкали глаз. Когда Хасун был жив, многие не принимали его всерьез, а сейчас все себя чувствовали осиротевшими. Люди не могли и предположить, что произошло зверское убийство, которое осталось тайной шейха Абдеррахмана и бека.

Потрясенный, шейх долго бродил в одиночестве по полям. Он снова и снова представлял себя на месте Хасуна. Наконец он решился пойти к Занубие, горько оплакивавшей гибель юродивого. С пожелтевшим, как у мертвеца, лицом он склонился перед женщиной.

— Я ни в чем не виноват, Занубия. Пощади меня. Я очень страдаю. Только у тебя я могу отойти душой. Хасун умер. Не настает ли и мой час?

Занубию глубоко опечалила смерть Хасуна. Но она отнюдь не сочувствовала шейху и подумала про себя: «Лучше бы аллах прибрал тебя, труса и прихвостня. Хасун же был смельчак».

Смерть Хасуна напугала людей. Все укрылись в своих домах, откуда сквозь щели едва пробивался скудный свет. Жизнь в деревне, на которую обрушивалась одна беда за другой, замерла.

Занубия решила навестить Ибрагима. Тот встретил ее настороженно и нехотя спросил:

— Что-нибудь случилось, Занубия?

Женщина сдавленным голосом ответила:

— София.

— Что — София? Говори.

— Я боюсь за нее, Ибрагим. По-моему, это бек натравил собак на Хасуна. Предупреди Софию. Бек давно замышляет против нее недоброе.

— Ты молодец, Занубия. Мы были несправедливы к тебе. Посиди, а я пока схожу к Софие и Хусейну.

София тоже скорбела по Хасуну, к которому относилась как к брату. Он всегда находил слова утешения и поддержки, вселявшие в нее уверенность. Вызвав во двор ее мужа, Ибрагим, оглядевшись по сторонам, сказал:

— Слушай, Хусейн, мне стало известно, что вам грозит опасность. Ты знаешь, что я имею в виду. Бек давно пялит глаза на Софию. Пока не случилась беда, вам надо скрыться.

— Спасибо, Ибрагим. Мы попытаемся укрыться в западных краях. Я уже не раз думал об этом.

Ибрагим достал из кармана деньги и протянул Хусейну:

— Возьми. Это все, что у меня сейчас есть. Пригодятся в дороге.

Растроганный, Хусейн крепко пожал руку соседу. Утром следующего дня, собрав нехитрые пожитки, он повел семью в горы, на запад, подальше от деревни, ставшей опасной.

Прошла неделя со дня исчезновения Софии. Люди строили различные догадки, не находя ответа на мучившие их вопросы. Больше всех проявлял любопытство шейх Абдеррахман. Он опять приплелся к Занубие. Как побитая собака, он виновато просил у нее прощения, кляня свою подневольную жизнь. Заметив, что женщина постепенно смягчается, он спросил ее:

— Где София? Ты наверняка знаешь, где она скрывается.

— Ей-богу, шейх, я ничего не знаю, — клялась Занубия.

Шейх настаивал:

— Нельзя бездействовать. Если ее украл бек — это одно дело. Но если он убил Софию, тогда надо поддержать в беде ее мужа.

— Раз это тебя так интересует, то и спроси своего друга — бека, — рассердилась Занубия.

— Что ты! Разве я посмею? Пойду поговорю с ее родственниками и мужем. Может, им что-то известно?

Шейх встал и направился к дому Софии. Занубия презрительно посмотрела ему вслед. Сердечно поприветствовав Хусейна, шейх приступил к беседе:

— Скажи мне, что слышно о Софие? Мы все очень беспокоимся. Ты же знаешь, ее любили в деревне. Где она? Обещаю, что, кроме меня, никто не узнает об этом. Успокой мою совесть.

— Мне ничего не известно, шейх, — враждебно ответил Хусейн.

Как ни настаивал шейх, Хусейн упорно не хотел открываться перед ним, хотя и заметил искреннее волнение в голосе старика. Вечный притворщик — шейх открылся перед ним совсем с другой стороны. Куда девались его лицемерие и спесивость!

Тронутый неподдельным участием шейха, Хусейн рассказал ему, что тайком отправил Софию с детьми к ее родителям.

Шейх стал обиженно укорять мужа Софии:

— Зачем ты так долго скрывал от меня правду? Я все равно бы узнал ее от других. Да, тебе удалось спрятать свою жену, а вот как сам спрячешься от гнева бека? Ведь я мог бы помочь тебе. Неужели ты думаешь, что у меня не было возможности Софию отдать беку? Но я не пошел на это. Потому что у меня чистое сердце и я верующий человек. Если бы ты доверился мне раньше, все можно было бы уладить. А сейчас тебе не позавидуешь. Представь, что скажет бек, когда узнает, что София скрылась, а вся деревня подозревает его в грязных замыслах.

— Плевать мне на то, что скажет бек, — резко ответил Хусейн. — А вся эта история мало чего прибавит к дурной славе бека.

— Ты что-то осмелел и стал не в меру разговорчив. Не сходи с ума. Не забывай, что бек всесилен.

— Я знаю, что у бека длинные руки. Но он не дотянется до меня. Как только кончится уборка, я уйду из деревни и буду далеко от бека.

— Тише, Хусейн, — приложил палец к губам шейх. — Если ты даже так и решил, то храни это в тайне, а то хозяин расправится с тобой еще до захода солнца.

Беку стало известно о побеге Софии и намерении ее мужа покинуть деревню. Его люди попытались убедить Хусейна вернуть жену обратно, но тот твердо стоял на своем. Хусейна поддержало большинство деревенской молодежи. От когтей бека его спасло общее обострение обстановки в стране. В помещичью усадьбу поступали тревожные вести из городов, и бек решил не искупать судьбу, надеясь дождаться лучших времен.

А города были охвачены восстанием. Листовки распространялись почти открыто. Везде проводились демонстрации и забастовки. Народ требовал эвакуации французских войск и независимости. Рашад-бек почти не появлялся в деревне. Крестьяне, воспользовавшись этим, собирались группами и оживлённо обсуждали будущее своей страны, восхищались восставшими против оккупации, обсуждали роль крестьян в этой борьбе и ее возможные результаты.

Бек в свою очередь встречался со своими друзьями в крупных городах и участвовал с ними в разработке тактики поведения на предстоящем этапе. Было ясно, что страна накануне самоопределения, и власть имущие держали нос по ветру. Еще вчера тесно сотрудничавшие с оккупантами, сегодня они стремились встать в авангарде тех, кто решительно выступал за независимость и уход французов. Такой непредсказуемый поворот вызывал не только удивление, но и гнев людей, которые слишком хорошо знали своих местных угнетателей.

В алеппском дворце Сабри-бека тайно собрались крупные помещики северной провинции. Заметно обеспокоенные, они внимательно слушали искушенного в политике хозяина.

— Вы, братья, наверно, уже понимаете, что французы не сегодня завтра уйдут из Сирии. Нам следует перестроиться, прежде чем это случится. Момент очень опасный и деликатный. Мы как бы между двух огней: с одной стороны французы, с другой — патриоты. Но с Францией нельзя не считаться. Поэтому мы должны тайно сохранять отношения с французами и в то же время внушать народу, что восстание против них организовано нами. Таким образом, после получения независимости мы будем выглядеть в глазах простых людей национальными героями. Чтобы быть последовательными, мы должны поддерживать всеобщее недовольство. Особое внимание следует обратить на работу среди крестьян. Надо усиленно распускать слухи, что мы истинные патриоты и печемся об их будущем. Дайте крестьянам возможность свободно передвигаться, не препятствуйте их выезду в города. Пусть они сами ощутят размах восстания и убедятся, что руководители его — мы. Только так можно остаться хозяином положения. Иного пути нет.

Собравшиеся недоуменно переглядывались, обуреваемые противоречивыми мыслями. Большинство из них не задумывалось над подобными вопросами. Какая оккупация? Какая независимость?

Вернувшись на следующий день в деревню, Рашад-бек собрал всех мужчин. Напичканный решениями вчерашнего собрания, он собирался осуществить их на практике. Только бек открыл рот, чтобы приступить к беседе, как к нему подошел староста и прошептал на ухо, что Ибрагим и Абдалла ушли к учителю Аделю в Хаму, чтобы принять участие в выступлениях против французов. Бек молча проглотил эту новость, стараясь не показать, что он против того, к чему собирался призвать людей. В совершенно необычном для жителей деревни вежливом тоне он подробно рассказал им о том, что происходит в городах, и в первую очередь в Хаме, заверил их, что независимость близка.

— Вы, наверно, думали, что я равнодушно взирал, как французы грабят наши богатства и бесчинствуют в стране? — спросил он притихших крестьян. — Нет. Я мучительно переживал, но в силу законов конспиративной борьбы вынужден был молчать. При этом я отнюдь не пекся о собственной безопасности. Для меня всегда было главным обеспечение успеха той борьбы, в которой я участвовал вместе с другими землевладельцами, сыновьями нашей любимой родины. Мы долго шли к нашей цели. Не жалели ради свободы родины ни сил, ни денег. И вот теперь вы — свидетели вооруженной борьбы против колонизаторов. Вы, и только вы, пожнете ее плоды. Не за горами счастливая жизнь. Мне не нужна ваша благодарность. Я поступал так, как велела мне моя совесть.

Люди оцепенели от изумления, а бек продолжал:

— Раньше я все свое время и силы отдавал борьбе против французов. А теперь хочу заняться хозяйством. Вы думаете, я не страдал, видя, как вы надрываетесь на тяжкой работе? Вы заслуживаете лучшего удела. Я разделаюсь с теми, кто извращал мои приказы и отравлял вам жизнь. Я решил сместить старосту. Пусть он отправляется в восточные деревни. Его место займет надсмотрщик Хамад. Вы видели много обид и от Джасима, поэтому вместо него будет Гадбан — управляющий из восточных деревень. Что касается шейха Абдеррахмана, который не знает как следует Коран и занимается только своими талисманами, пусть выберет себе какую-нибудь восточную или северную деревню. Я отпускаю добром Хусейна. Он может покинуть деревню.

Когда Рашад-бек отдал все распоряжения, солнце стояло уже высоко. Его лучи осветили крестьянские лица, на которых застыли смятение и немой вопрос.

В это время учитель Адель со своими товарищами по борьбе — городскими рабочими и сельскими тружениками — готовились к новым сражениям. Они знали, что до победы еще далеко. Главное — не потерять направление.