АБД АР-РАХМАН
* * *
В Кордове, в царских садах, увидал я зеленую
Пальму-изгнанницу, с родиной пальм разлученную.
«Жребии наши, — сказал я изгнаннице, — схожи.
С милыми сердцу расстаться судилось мне тоже.
Оба, утратив отчизну, уехали вдаль мы.
Ты чужестранкой росла: здесь чужбина для пальмы.
Утренним ливнем умыться дано тебе благо.
Кажется звездной водой эта светлая влага.
Жителей края чужого ты радуешь ныне.
Корень родной позабыла, живя на чужбине».
* * *
«Плачь!» — говорю. Но не плачешь ты, пальма немая,
Пышной главою склонясь, равнодушно внимая.
Если б могла ты сочувствовать горю собрата,
Ты зарыдала б о пальмах и водах Евфрата.
Ты очерствела, лишенная почвы родимой. Близких забыл я,
Аббасовым родом гонимый.
Примчавшись на родину, всадник, ты сердцу от бренного тела
Привет передай непременно!
Я западу тело доверил, востоку оставил я сердце
И все, что для сердца священно.
От близких отторгнутый роком, в разлуке очей не смыкая,
Терзаюсь я нощно и денно.
Господь разделил наши души. Но если захочет Всевышний,
Мы встречи дождемся смиренно.
АЛЬ-ГАЗАЛЬ
* * *
Когда в мое сердце вошла любовь,
От прежних страстей не осталось примет.
Норманнку-язычницу я полюбил,
Ее красота — лучезарный рассвет.
Но чудо живет в чужедальном краю,
Куда не найдешь, не отыщешь след.
Как юная роза, она хороша,
В жемчужные росы цветок разодет.
Она мне дороже и сладостней всех,
Вдали от любимой мне жизни нет.
С другими сравнить ее — значит солгать,
А ложь непривычна мне с малых лет.
Любимая шутит: «Твои виски
Белы, словно яблони вешней цвет!»
А я отвечаю: «Ну что ж, не беда,—
Иной жеребенок с рожденья сед».
Смеется она, а ведь я и хотел,
Чтоб рассмешил ее мой ответ.
* * *
«Я люблю тебя», — лгунья твердит без стыда,
Хоть давно поседела моя борода;
Но я знаю: не любит никто старика,
Легковерных обманешь, меня ж — никогда.
Кто поверит тебе, коль похвалишься ты,
Что на ветер надета тобою узда,
Что замерз полыхающий жарко огонь
Иль охвачена пламенем в речке вода?
* * *
Ты с забвеньем вечным не смирился,
Хоть уж близок час твоей кончины.
Повелел воздвигнуть на кладбище
Каменные плиты-исполины.
Как тебя тщеславье ослепило!
Видишь — смерть витает над тобою.
Неужели хочешь и в могиле
Над чужой глумиться нищетою?
Встали рядом — пышная гробница
И раба нагого погребенье;
Но законы смерти справедливы:
Всех удел — могильный червь и тленье,
Как же мне с судьбой не примириться?
Вижу я, напрасны ухищренья:
Те дворцы, что строились веками,
Бури разрушают за мгновенья.
Проросла трава в костях истлевших.
Как теперь узнаешь среди праха
Богача и нищего бродягу,
Воина, певицу иль монаха?
Где надеждой сердце трепетало,—
Ныне лишь сырой песок и глина,
Как узнать эмира и вельможу,
Различить раба и господина?
Нищего рассыпались лохмотья,
И парча румийская истлела.
Как узнать, кого нужда терзала,
Кто в шелках бесценных нежил тело?
Всех поглотит алчная могила.
Все уснут до часа Воскресенья.
Что же стоит знатность и богатство,
Если нам от смерти нет спасенья?
* * *
К тебе невежда, льстец и мот
Бегут, едва блеснет восход,
За подаянием к тебе
Спешат гадатель, виршеплет.
Лжецов, бездельников, глупцов
В твоих покоях — жадный рой;
И каждый норовит развлечь
Тебя пустою болтовней.
Но ты им в лица посмотри —
Кто их, скажи, людьми назвал?
Вот морда хитрая лисы,
Вот волка хищного оскал,
Вот злой шакал, а вот хорек,
А этот — словно жирный кот,
Что изготовился к прыжку
И мышь в потемках стережет.
* * *
«Двое сватов прислали, — сказал мне отец,—
Оружейник-бедняк и сосед наш купец.
Хоть немолод купец, но он щедр и богат,
Он жене молодой угождать будет рад.
Ты ведь любишь наряды — и шелк и парчу,
Не упрямься — отдам я тебя богачу».
Не сердись, мой отец, — если все решено,
Значит, век мне с купцом горевать суждено.
Хоть и знаю, что жизнь с бедняком не легка,—
Легче бедность терпеть, чем любовь старика.
* * *
Когда на дружеском пиру мы допили вино,
Под мышку взяв пустой бурдюк и распалив отвагу,
Я к винной лавке подошел, хозяина позвал,—
Тот рысью побежал ко мне, не убавляя шагу.
Он дни и ночи служит тем, кто тешится гульбой,
Кто ценит выше всех даров наполненную флягу.
Я крикнул властно: «Эй, живей!» Он налил мне вина,
Я плащ и платье дал в залог за пламенную влагу.
«Но дай мне что-нибудь надеть, — торговцу я сказал,—
Я ни с одной из жен моих, клянусь, в постель не лягу,
Пока с тобой не разочтусь!» Но я ему солгал,
Аллах свидетель, — я солгал, я обманул беднягу.
Вернулся я в кружок друзей с тяжелым бурдюком,
И мы смеялись, говоря, что мой обман ко благу.
* * *
Клянусь Аллахом я, что стало мне завидно
На тех, что по земле свой краткий путь прошли.
Я столь давно живу, что затерялся где-то,
Среди живых людей — я ото всех вдали.
Расставшись с кем-нибудь, не думаю, чтоб снова
На этом свете мы друг друга обрели:
Увидит он меня, завернутого в саван,
Иль место, где мой прах когда-то погребли.
Взгляни и убедись: как мало их осталось,
Таких, чтобы мой гроб к могиле понесли.
Все заняты собой; они, еще живому,
Швыряют мне в лицо сухую пыль земли.
* * *
Люди — созданья, что схожи друг с другом во всем,
Только деяньями разнятся те и эти.
Все обо всех говорят и правду и ложь,
Судят по зыбкой черте, по неточной примете.
Каждый поступки другого рад осудить,
Каждый проступки свои держит в секрете.
Совесть его отягчают сотни грехов,
Но за малейшую малость ближний в ответе.
Каждый доволен собой, счастлив собой
И наслаждается жизнью беспечно, как дети.
Злобное слово жалит подчас, как змея,
Сплетни сплетаются в нерасторжимые сети.
Если отравленным словом ты не убит,
Радуйся — ты счастливее всех на свете.
САИД ИБН ДЖУДИ
* * *
Кознелюбивы и хитры, военной вы пошли тропой,
Но вы нашли в конце тропы позорной смерти водопой.
Восстанье ваше подавив, мы правую свершили месть,
Мы разгромили вас — рабов, отринувших закон и честь.
Рабы и сыновья рабов, вы раздразнили львов и львят,
Что верность братьям, и друзьям, и соплеменникам хранят!
Сгорите ж в пламени войны, упрямства буйного сыны,—
Теперь пылают и мечи, враждою к вам раскалены!
Сражался с вами ратный вождь, которого послал халиф:
Он славы жаждал — и погиб, сердца друзей испепелив.
Пришли мы с мщением за тех, чья жизнь для славы рождена,
Их возвышают с детских лет великих предков имена.
Погибель тысячам из вас мы принесли, ведя борьбу,
Но разве смерть вождя равна той смерти, что дана рабу!
Вы изувечили его, а он с почетом принял вас.
Вам страх пред ним не помешал убить его в кровавый час.
Вы в верности ему клялись, злодеи, черные сердца,
Предательством напоены, вы умертвили храбреца.
Наипрезреннейшим рабам, вам вероломство помогло,
Убийство совершили вы, призвав себе на помощь зло.
Всегда от благородных раб той отличается чертой,
Что раб не соблюдает клятв, для низких клятва — звук пустой!
Поэтому да поразят везде, и всюду, и всегда
Клятвопреступников-рабов гнев, и возмездье, и вражда!
Был полководец храбрым львом, опорой башен крепостных,
Он был защитой бедняков, оплотом слабых и больных.
Он кротость сочетал с умом, бесстрашье — с мудрой добротой.
Кто в мире обладал такой душой — отважной и простой?
О Яхья, мы сравним тебя с богатырями прежних дней…
О нет, и витязей былых затмил ты славою своей!
Да, бог тебя вознаградит и место даст тебе в раю,
Что уготован для мужей, погибших в праведном бою.
* * *
Печаль меня объяла, когда она запела:
Изгнанницею стала, ушла душа из тела!
Я о Джейхан мечтаю, хотя мечтать не смею,
Хотя еще ни разу не виделись мы с нею.
Ее твержу я имя и плачу, потрясенный,
Я — как монах, что шепчет молитву пред иконой.
* * *
Терпенье, друзья! Пусть свобода — не скоро,
Терпенье — сердец благородных опора.
Немало томилось в цепях бедняков,
Но вызволил узников бог из оков.
И если я ныне — беспомощный пленник,
То в этом повинен презренный изменник;
И если б я знал, что случится со мной,
Пришел бы с копьем и в кольчуге стальной.
Соратники, верьте словам моим правым:
Я — ваш знаменосец в сраженье кровавом!
О всадник, тоскуют отец мой и мать,
Привет им от сына спеши передать.
Жена, я тебя никогда не забуду,
С тобой мое сердце всегда и повсюду:
Представ перед богом, достигнув конца,
Сперва о тебе вопрошу я творца.
А если зарыть меня стража забыла,
У коршуна будет в зобу мне могила.
ИБН АБД РАББИXИ
* * *
О, как он страшен для врагов, меч грозный полководца!
Пред ним разверзнется земля, рекою кровь прольется.
Он карой для неверных был, когда в душе их черной
Горела ненависть огнем, вздымаясь непокорно.
Как будто нападает лев, вдруг выскочив из чащи,
И грозен гневный рев его, и грозен взор горящий,
Который словно бы узрел, что смута за собою
Ведет людей во всех краях и всех готовит к бою.
Как много блещущих мечей в огромном войске этом!
Не надо зажигать огня — мир озарен их светом.
Начав поход во тьме ночной, вел полководец войско.
В груди у воинов его пылает дух геройский.
Лавиной мчатся кони их, поджары и высоки,
И каждый всадник — как валун в грохочущем потоке.
Когда кипит на копьях бой и смерть простерла крылья,
Глаза у воинов горят, как угли в тучах пыли.
И, разгромив своих врагов, они им платят местью,
И если здесь не отомстят, в другом захватят месте.
Победоносный Насир их ведет, не зная страха,
И войско следует за ним под знаменем Аллаха.
Когда отряды на конях то знамя окружают,
Мрак всеобъемлющий они в тот миг напоминают.
Все дальше движутся войска, идут в ночи беззвездной,
Клубится облаками пыль над их громадой грозной.
Они на вражескую рать обрушатся жестоко,
Как будто сшиблись две реки, смешались два потока.
Но храбрых битва не страшит, и воин настоящий
Подобен льву, чей рев летит над потрясенной чащей.
Завеса темная висит, и смутным стало зренье —
То между небом и землей повисла пыль сраженья.
И распростертые тела, уж ничему не внемля,
Как облетевшая листва, здесь устилают землю.
Людские головы в ныли валяются повсюду,
И кажется, что диких тыкв здесь раскидали груду.
А по реке плывут тела, которые когда-то
Гордились силой, а теперь истерзаны, разъяты.
И кони наступают здесь на кости человечьи,
Которые индийский меч так яростно увечил.
* * *
Как заставляют встать верблюдов на колени,
Так всадников с коней срывает вихрь сражений.
Они неслись вперед, как вестники беды,—
Сраженье грозно разбивает их ряды.
Поля селений превращаются в пустыни,
Где пронеслись войска, подобные лавине.
Как яйца страуса, сверкают шлемы их,
Кольчуги крепкие на их телах сухих.
Их скачущий отряд в потоке слит едином,
В пылу сражения они подобны джиннам.
От предков их мечи, которых крепче нет,
Узоры на мечах — как муравьиный след.
И выдержать их блеск глаза не в состоянье,
Ведь это смерть сама, ее звезды сверканье.
* * *
Вздымаются гибкие копья. На их остриях
Погибель сверкает и сеет смятенье и страх.
А если их древки о землю ударятся разом,
То рухнут холмы, помутится у робкого разум.
Лев грозный ведет это войско. Всегда он готов
Вперед устремиться и дерзко напасть на врагов.
Мечи по приказу его вдруг взлетают, как птицы,
И смерть они сеют, еще не успев опуститься.
Белы их клинки, но от страха чернеют сердца,
Едва только сталь засверкает в руке удальца.
Слетаются воронов стаи и кружат над нами:
Враги наши будут кормить их своими телами.
Я в гущу сраженья бросаюсь, когда даже лев
Пред бездной зияющей смерти стоит, оробев.
На вражеских всадников яростно меч свой обрушив,
Я вижу, как холод смертельный объемлет их души.
Смерть в разных обличьях встает средь кровавых полей.
Герой ненавидит ее — и стремится он к ней.
* * *
С каким терпением тупым судьбы несешь ты бремя!
Но и упрямее тебя и терпеливей время.
Так пусть же разум победит желанья, страсти, бредни.
Живи, как будто этот день — твой день уже последний.
Жизнь — это нива, и на ней, чтоб стать тебе счастливей,
Сей то, что хочешь пожинать на этой трудной ниве.
Когда уходим мы во тьму бездонного колодца,
Что, кроме наших дел, еще как след наш остается?..
Ты разве не слыхал о тех, кого давно не стало?
Одним хвалу мы воздаем, других же ценим мало.
И если ты свое добро растратил неумело,
Ни людям пользы, ни тебе — ты лишь испортил дело.
* * *
Как щедро одаряет тот, кто щедр на самом деле!
Всегда он щедр, хотя концы сам сводит еле-еле.
Но много ль стоит щедрость тех, кого просить нам надо?
Пусть даже щедры их дары — им все равно не рады.
* * *
Самою скупостью разведены чернила,
Рукой писавшего невежество водило,
Листы сворачивала скаредность того,
Кто обещанья не исполнил своего,
Чей злополучен вид, чья близость — оскорбленье
И с кем знакомство вызывает омерзенье.
Остаться гостем в доме у него — беда!
В желудке камнем застревает там еда.
А встретится твой взгляд с его скользящим взглядом,
Почувствуешь, что он насквозь пропитан ядом.
Зато приправами не будешь обделен:
Приправил голодом все угощенья он.
* * *
Упаси меня боже защиты искать и опоры
У подобных тебе, от беды отвращающих взоры.
Мои рифмы оделись в кольчуги из черных колец
И блуждают, не зная, где кров обретут наконец.
Разве, слыша стихи мои, стал ты добрей хоть немного?
К милосердью взывали они, в них звучала тревога.
Если б сотая доля души твоей стала щедрей,
Твою черствость и скаредность люди забыли б скорей.
* * *
На них надеяться ты и не думай даже:
Их обещания обманчивей миража.
Настали времена, когда у худших власть,
И волки алчные рычат и скалят пасть.
Куда бы ни пошел, повсюду зла засилье,
Псы поделили мир, всю землю захватили.
Попросишь горсть земли у этих злобных псов,
Они ответят: «Нет!», других не зная слов.
Ты порицаешь тех, кто платит им хулою,
Но зло назвать добром — ведь тоже дело злое.
* * *
Стихи мои, шатаясь, встали в ряд.
Стихи мои и стонут и скорбят.
Среди тупоголовых пропадают
Мои стихи. Скупцы их отвергают.
От алчности рука скупца дрожит.
О, пусть удача от таких бежит!
Как будто в сговор все они вступили —
Не дать просящим, попирать бессилье.
К делам высоким звал я их не раз,—
Мои стихи, они отвергли вас.
Мне мерзко рядом с ними находиться;
Но мир велик, в нем есть куда укрыться.
Не первый я, кому пески пустынь
Нашептывают: край родной покинь!
Аллах меня всех милостей лишает —
Невежд он любит, дурней возвышает.
А ты, погрязший в алчности своей,
Ты, не творящий блага для людей,—
О, не видать бы мне тебя вовеки!
Умрешь — ничьи от слез не вспухнут веки.
К тебе дорогу щедрость не найдет,
Свет славы над тобою не взойдет.
* * *
Вот речь, в которой что ни слово,
То радость для ума живого,
И что ни слово — волшебство,
Бальзам для сердца твоего.
Речь эта — правды отраженье,
И нет в ней темных выражений,
И так остра вся эта речь,
Что подражать ей может меч.
Но кровь он только проливает,
А эта речь от зла спасает.
* * *
Хоть мускус был в мешок упрятан,
Распространяет аромат он.
Так и людей достойных слава:
Ни злой, ни лживый, ни лукавый
Не смогут скрыть ее сиянья,
И не нужны ей оправданья.
Бывает и луна порою
Сокрыта облачной грядою,
Но озарится лунный лик —
И мрак ночной развеян вмиг.
Без корабля, себе на горе,
Переплывать не станешь море.
Коль нитки у тебя сгорели,
Без ниток нет и ожерелий.
Чтоб чистыми металлы стали,
Их на огне переплавляли.
Примеры эти может каждый
В беседе привести однажды.
От них все речи стали схожи
И в Йемене, и в Мекке тоже.
Их андалусец сочинил,—
Не житель Акки их сложил.
* * *
Один достойный сделать шаг — для благородных мало:
Все дальше надо им идти во что бы то ни стало.
Желанной цели не достичь — нет хуже наказанья;
Каким бы сильным ни был страх, еще сильней желанье.
Не потому ли Моисей просил когда-то бога:
«Явись мне! Дай мне лицезреть тебя хотя б немного!»
А бог ведь с ним беседы вел и странствовал с ним вместе…
Чего же Моисей хотел? Добиться большей чести!
* * *
Хотя от близких я далек и в трудном положенье,
Дай оградить мне честь мою от горьких унижений.
Сказали мне: «Покинул ты родных, друзей и брата».
Ответил я: «Мне брат теперь… то, что в руке зажато».
* * *
Ты меня упрекаешь… О, горе тебе! Эта боль хуже всех.
Но вина бедняка ведь не так велика, как язычества грех.
На тебя потеряла любовь моя всякое право отныне,
Как должник неоплатный она, как покинутый странник в пустыне
Если тот, кто был щедрым и честным, кровавыми плачет слезами
Извинить его можно: он видит, что мир наш захвачен скупцами
Негодяи богатством гордятся, и нет им отказа нигде,
А хороших людей можешь только увидеть в нужде и в беде.
* * *
Свет седин у меня на висках проступает.
Но без света дневного ночь разве бывает?
Получил этот свет я за прежнюю тьму,
Вместо черной он белую дал мне чалму.
Зрелость в новый наряд мою плоть облачила,
Сняв одежды, что в прошлом мне юность вручила
И без всяких условий любовь я сменил:
Права выбора я для себя не просил.
* * *
Мне сказали: «Прошла твоя юность». А я им на это ответил:
«С той поры, как день ночью сменяется, что изменилось на свете?
Если любите вы, то старайтесь встречаться почаще:
Без свиданий двух любящих жизнь не была б настоящей.
Если кто-то стал в тягость, то дружбы водить с ним не надо:
Вместе будет вам худо, коль сердце той дружбе не радо».
* * *
Справедливость забыв, седина на меня нападает;
Как правители наши, нечестно она поступает.
Словно ночь надвигается властно на пряди мои,
Но еще не расправилась ночь с белизною зари.
Мрак ночной, уходя, черноту моих прядей уносит,
И уже истощилась она и пощады не просит.
Мои черные волосы день ото дня все белей.
Мои зубы чернеют, простясь с белизною своей.
* * *
Остатки радости твоей — как опустевший дом,
Где только стены, и зола, и немота кругом.
Твои виски с их сединой — свидетели того,
Что близится последний час, не скрыться от него.
Просроченные векселя — морщины, седина.
Хоть ты банкрот, но смерть твоя оплатит их сполна.
* * *
Вот всходят звезды в волосах и не заходят:
И день и ночь они на темном небосводе.
А чернота волос — как будто мрак ночной,
И мрак тот светом весь пронизан — сединой.
Сначала седина предостеречь нас хочет,
И нам она не лжет, хотя беду пророчит.
Посланца смерти направляет к нам она,
Но мы не верим ей и не теряем сна.
«Нам долго жить еще», — мы говорим ей кротко.
Но ведь любая жизнь нам кажется короткой.
Как нас обманывает жизнь и предает!
Всё — обольщенье в ней: приход ее, уход.
Седой старик на жизнь не смотрит безучастно,
Но жизнь свою продлить пытается напрасно…
Как будто девушки не восхищались мной,
А я не сравнивал их с солнцем и луной.
Как будто радости и счастья не бывало,
Когда прозрачные спадали покрывала.
* * *
Ушла твоя молодость — жил ты под сенью ее,
И трудно сказать, где теперь обретешь ты жилье.
Нет прежней веселости — гонит ее седина.
Считайся с ней: речь ее доводов веских полна.
* * *
«Промчалась молодость твоя», — мне люди говорят.
«Промчалась, — отвечаю я, — не возвратить назад».
О, если бы она со мной осталась навсегда,
Благословенным даром жизнь казалась бы тогда.
Без покрывала седина пришла средь бела дня,
И те, кто мною помыкал, покинули меня.
Проходит и уходит жизнь, как тень от облаков,
И кратки радости ее, и призрачнее снов.
* * *
Я другом молодости был, и вдруг без сожаленья
Она покинула меня, исчезла, как виденье.
Под сенью дерева я жил, душа забот не знала,
И неожиданно листва с его ветвей опала.
* * *
Когда ты порвалась, о молодости нить?
Как мог я черный цвет на белизну сменить?
Превратности судьбы луг вытоптали юный,
Ночная темнота свет погасила лунный,
Исчезла молодость — и грусть вошла в мой дом,
Теперь глаза мои разлучены со сном.
И радость жизни, что сияла мне вначале,
Покинула меня — пришли ко мне печали.
Как будто, юность, я не знал твоих садов,
Как будто не вкушал их сладостных плодов,
Как будто луг твой увлажнен дождями не был,
И не всходил рассвет, не пламенело небо!
О жажда молодости, как ты велика!
О жажда тайная и явная тоска!
Пора оправданных безумств и заблуждений,
Меня преследуешь ты, словно наважденье.
Дарила юность мне жар своего огня,
Прельщала силою и красотой меня,
Была послушна мне, а я был равнодушен…
И нет ее теперь, когда я стал послушен.
* * *
Он, видно, кается, — и с каждым днем сильнее,—
Что плохо пользовался юностью своею.
Явилась седина — и словно кто унес
И молодость его, и черноту волос.
Когда случилась с ним такая незадача,
Былую черноту оплакивать он начал,
И начал радоваться, если мог опять,
Покрасив волосы, на время черным стать.
Так в волосах его сражаются упорно
Голубка белая и черная ворона.
* * *
Если пришел ты к тому, кто правами своими кичится
И не считается с правом твоим — поспеши удалиться.
Дальше держись от него — и спокойствие ты обретешь:
Он не поможет тебе, справедливости ты не найдешь.
Если ж стерпел униженье — без носа достоин остаться,
Меньший позор быть с отрезанным носом, чем так унижаться.
* * *
О небо кровавое! В небе от пыли темно.
Земля станет красной, когда прояснится оно.
День мраку ночному подобен, и звезды во мгле
На копьях сверкают, на каждом горят острие.
На битву поднялся я, как поднимается пыль,
Как темные копья, что пишут кровавую быль,
Как белые лезвия йеменских гладких мечей,
Чья сталь ослепляет сверканьем разящих лучей.
* * *
Мечи, приютившие смерть под своим острием,
Питаются плотью, а кровь для них служит питьем.
Когда со знаменами алыми ветер играет,
То вслед за полотнищем радостно сердце взлетает.
Делами своими герой изъясняться привык:
Отважны поступки — объят немотою язык.
И если герои врагам уготовили встречу —
Копье говорит, меч блистает отточенной речью.
* * *
Сень длинных копий над тобою вместо крова,
Спина коня — твой дом, не знаешь ты другого.
Не плащ со складками — кольчуга твой наряд,
Ты воин истинный от головы до пят.
Как будто с малых лет ты вскормлен был войною,
И бедствия ее витают над тобою.
Как велико твое терпение в боях
И жажда гибели в неведомых краях!
И если каждый год несет походов бремя,
То ты Священную войну ведешь все время.
А возвратился ты, победой осенен,—
Как будто дух был нашей плоти возвращен.
Меч, опоясанный мечом, мы созерцали,—
Сталь, озаренную сверканьем грозной стали.
* * *
Войска — словно море: поверхность покрыта волнами,
В пучине мечи и кинжалы сверкают, как пламя.
Не двигаясь с места, все море приходит в движенье,
У самого края уже закипает сраженье.
И витязи кубок кровавый пускают по кругу,
Вручают тот кубок на поле сраженья друг другу.
Наполнен он влагой, добытой при помощи стали:
Меч белый и черные копья ее добывали.
И слышится воинам песня средь грохота боя,
Звон стали ей вторит, а песня поется судьбою.
* * *
Меч смерти полководец взял с собою.
Он сам как меч, и он стремится к бою,
Стремится на свидание с врагом.
Речей любовных на свиданье том
Не произносят — там другие речи,
И хочет враг уйти от этой встречи.
Но вот с ним меч вступает в разговор,
И враг смущен: слова разят в упор.
В смятенье враг: здесь гибель в каждом слове.
Сверкает меч, он жаждет вражьей крови,
Он песнь свою поет, врезаясь в плоть,
Всесилен он, его не побороть.
Так всех врагов, что дерзостно восстали,
Смиряет блеск его разящей стали.
О, сколько бед готовили они!
Но поднят меч — и сочтены их дни.
* * *
Был ненавистен — стал любим: так сердце повелело.
Подобны мы одной душе, вселившейся в два тела.
А кто поссорить хочет нас, не оберется сраму:
Он словно тот, кто в гору лез, а угораздил в яму.
Недаром каждому из нас теперь он ненавистен:
Никто вовеки двух мечей в одни ножны не втиснет.
Ну, что ему до наших дел? Мы разберемся сами.
Пусть держится особняком, как нос между глазами.
* * *
Я думал о тебе: ты море иль луна?
И мысль моя была сомненьями полна.
Я «море» говорю, но там отлив бывает,
А море щедрости твоей не убывает.
Я говорю «луна» — а ей ущербной быть,
И потому с луной нельзя тебя сравнить.
* * *
О смерти кто напомнил мне? Душа о ней забыла,
Когда с женою и детьми так хорошо мне было.
И вдруг холодная рука моей руки коснулась,
И слезы брызнули из глаз, спина моя согнулась.
О, мне судьбы не отвратить от начатого дела!
А дело это — отделить мой скорбный дух от тела.
* * *
Как мог ты пить вино и пировать с любимой
У края гибели своей неотвратимой?
О ты, кого мечта так долго ослепляла,
Жизнь коротка твоя и дней осталось мало.
И каждый день судьба, что стольких погубила,
Тебе указывает, где твоя могила.
Так жизнь устроена: порадует вначале,
А вслед за радостью приходят к нам печали.
Они отнимут все, что накопил ты прежде,—
Конец твоей мечте, конец твоей надежде!
Их изгоняет явь, и по ее веленью
Приходит истина на смену обольщенью.
* * *
Коль ты разумен, то в шелка не облачайся
И благовоньями с утра не умащайся,
Не надевай колец, чьи камни как лучи,
Плащ за собою по земле не волочи.
Не чванься. Пусть твой шаг всегда неслышным будет,
Не должен восседать ты с выпяченной грудью,
Не должен важничать: куда б ни привели
Тебя твои пути, будь скромен, будь в пыли,
Ходи нечесаный, в невзрачном одеяньи
Из самой что ни есть простой и грубой ткани.
И пусть твои глаза без зависти глядят
На тех, кто облачен в сверкающий наряд,
Кто силой наделен и чьи надменны речи,
Кто наслажденьям предается каждый вечер,
Кто совесть заглушил, но отрастил живот
И кто не думает о том, что завтра ждет.
Сегодня на коне он будет красоваться,
А завтра под бичом кричать и извиваться.
То впал в немилость он, то снова на коне…
Нет! Зависть вызывать иль жалость — не по мне.
* * *
И счастья в жизни не найти,
И от судьбы мне не уйти,
И сколько б ни старался я,
Другой удел — не для меня.
Так что же взяться заставляет
Меня за дело, что толкает
Тащить весь этот груз опять?
Хотелось бы мне это знать!
* * *
Стары кости мои — только грусть не стареет моя.
Иссякает терпенье, а слез не иссякнет струя.
О покинувший нас, я не тешусь надеждою ложной:
Лишь на Страшном суде наша встреча с тобою возможна.
Как была бы прекрасна могила, когда бы не ты
Был сокрыт в ней, а я, твой отец, чьи разбиты мечты!
Я в великом терпенье пытаюсь найти утешенье,
Но тому, кто в отчаянье впал, не поможет терпенье.
* * *
О сердце, сердце, что с тобою сталось?
От горя мое сердце разорвалось.
Хоть мы живем, оплакав мертвеца,
Не оправданье это для отца.
О милость божья, рядом будь с могилой,
В которой сына сам похоронил я,
И озари могильный мрак тому,
Кто не нанес обиды никому,
Не запятнал себя недобрым делом
И непорочен был душой и телом.
О смерть, зачем тобою призван тот,
Кто в спутники тебе не подойдет?
Зачем ему ошибки не простила?
Тебя избрать — его ошибкой было.
Ведь если б не пошел он за тобой,
То им гордился б край его родной,
Принес бы славу он ему однажды,
О подвигах его узнал бы каждый.
Какой же меч лишила блеска ты!
Какой рассвет стал жертвой темноты!
Какая длань отторгнута от тела!
Как все вокруг померкло, опустело!
Еще до полнолунья полог свой
Раскинуло затменье над луной.
И чья душа скорбеть о нем не станет,
И чьи глаза печаль не отуманит
При этой вести? Сам же я с тех пор
Утратил стойкость, и потух мой взор,
И хоть живу, страданием томимый,
Права мои на смерть неоспоримы.
Моя душа со смертью говорит
И на костре отчаянья горит.
* * *
Судьба наметила его — и он потерян нами.
Достойнейший от нас ушел с закрытыми глазами.
О, я бы отдал за него отца и мать родную!
Он — мой единственный… Нет слов сказать, как я горюю.
Был разум светлый у него, и светом озарилась
Могила темная его — тьма в сердце воцарилась.
Зачем же был судьбы удар не на меня направлен?
Зачем похищен только он, а я в живых оставлен?
Он был советником для тех, кто ждал его совета.
Кому был нужен свет его, не уходил без света.
Людей любил он, и они его любили тоже,
Хранил он честь свою и был… в могилу был положен.
На свете ни один отец сражен так горем не был:
Такого сына никому не даровало небо.
Никто не радовался так бесценнейшему дару,
Пока преступная судьба не нанесла удара.
О ты, проливший реки слез, чтоб облегчить страданье,
Тебе забвенья не дадут ни слезы, ни стенанья.
Но сердце, где бушует боль, горя, как адский пламень,
Не хочет превратиться вдруг в железо или в камень.
Из памяти уходят дни, что радость мне давали,
Но никогда не позабыть мне о своей печали.
Такую память на земле ты о себе оставил,
Что и завистников своих ты замолчать заставил.
В тебе я видел все черты и чистоты и силы,
И благородная душа в чертах твоих сквозила.
И вот я плачу о тебе, и льются слезы эти,
Когда воркует под окном голубка на рассвете.
И если бы не мысль о том, что я не понят буду,
Что это ересью сочтут, — я объявил бы всюду
Днем всенародной скорби день, когда сомкнул ты вежды,
А день, когда родился ты, днем счастья и надежды.
* * *
Все дома опустели, нигде голоса не звучат.
Всюду скорбь воцарилась, весь мир этой скорбью объят
О тебе я горюю. Когда б тебя смерть не скосила,
Ты придал бы исламу и добрым обычаям силу.
Абу Бекр, не хватает мне слез, чтоб оплакать тебя!
Просыпаюсь, стеная, день божий встречаю, скорбя.
Вспоминая тебя, восклицаю: «О, горе мне, горе!»
Мне никто не ответит, теперь только эхо мне вторит.
О, души моей светоч, опора в превратной судьбе,
Почему обошла меня смерть, приближаясь к тебе?
Мы бы вместе тогда погрузились в пучину могилы,
Был бы саван один, и одна бы нас мгла поглотила.
О, какая душа в оболочке телесной жила!
Приюти эту душу, Аллах, она чистой была.
Если б даже весь мир за него предложило мне небо,
Он бы тоже за жизнь его платой достойною не был.
* * *
Я разлучен с ним навсегда. О, горькая разлука!
Страшнее Страшного суда мне выпавшая мука.
Пришли отчаянье с тоской и сердце сокрушили.
Лишь часть души еще со мной, другая часть — в могиле
Терпи, мне люди говорят, храни в беде смиренье.
Я отвечаю: «В сердце ад, и кончилось терпенье».
Неоперившимся птенцом, что набирался силы,
Он был, и вот своим отцом опущен в тьму могилы.
И если я тебе скажу: боль улеглась немного,
Не верь мне, я с ума схожу, растет моя тревога.
На что бы взор ни бросил я, повсюду смерти жало,
И кажется, что вся земля его могилой стала.
Когда бы птицей в райский сад душа моя летела,
Она к могиле той назад вернуться б захотела.
* * *
Вот маленький колдун, исполнен он отваги,
Хоть слабая рука им водит по бумаге.
Слова, им сказанные, — немы, но глаза
Способны услыхать все то, что он сказал.
Звучать и трепетать сердца он заставляет,
Картины яркие в сознанье вызывает,
Нанизывает не жемчужины — слова,
Велит, чтоб строчками бумага расцвела.
Захочет кратко ли сказать или пространно,
Красноречивее он может быть Сахбана.
Пусть ты отсутствуешь, пусть от него далек —
Он не боится расстояний и дорог.
Ты видишь, он судьбой повелевает даже:
Должна она исполнить все, что он прикажет.
Хоть тонок он и слаб, зато в делах велик:
Зови его в беде — придет на помощь вмиг.
И пусть он мал на вид, огромный отклик сразу
Находит речь его, пленяющая разум.
В людские души проникает эта речь,
Чтоб их утешить и от зла предостеречь.
Когда с бумагою он в разговор вступает,
На ней он словно черный жемчуг рассыпает.
Или как будто ты на ней увидел вдруг
Весенние цветы, усеявшие луг.
ИБН XАНИ
* * *
В движенье челюсти, а сам он недвижим. Смотри,
Быть может, у него дракон шевелится внутри?
Я думаю, когда смотрю на непомерный рот:
Не проглотил ли он базар? Иль сад? Иль огород?
О, этот ненасытный рот похож на страшный ад,
В котором тысячи чертей от алчности вопят!
Какие зубы у него! Остры и велики,
Как мельничные жернова, вращаются клыки,
Откуда этот гул во рту? Мечи кует кузнец
Иль к фараону держат путь посланцы во дворец?
Работа чья слышна во рту — резцов или клыков?
Иль то гремят, звенят ножи дородных мясников?
Барашек у него в руке, изжаренный, дрожит,—
То не Иону ли в воде схватил свирепый кит?
Смотри, козленка он зажал, когтит его, как зверь,
И жертве из таких когтей не вырваться, поверь.
Глотает уток — по одной и по две иногда:
Как бы засасывает их болотная вода!
От жадности готов сожрать со стеблем вместе рис,
И в музыке его кишок попробуй разберись:
То плакальщиц надгробный плач? Рыданье вдов, сирот
О том, что не вернется тот, кто угодил в сей рот?
Все кости он готов разгрызть иль то крупу он ест?
Иль жернов у него во рту? Иль то со ступой пест?
Чревоугодье свой огонь решило в нем разжечь,
С тех пор напоминает он пылающую печь.
В его желудке и кишках тмин и гвоздика есть
И мельница ручная есть, — побольше только б съесть!
Уйдем же от него быстрей — сожрет он и людей!
Тревоги наши тяжелы, как вьюки лошадей.
Спасайся! Челюсти его нас могут размолоть,
И станет крошевом во рту обжоры наша плоть.
Его не напоит вовек Евфрат своей волной
И не насытит тот ковчег, в котором плавал Ной.
* * *
Вздохи страсти превращаются в рыданье,
Говорят они безмолвно о страданье.
Гибнет тот, кто покорен красой газели,
Перед кем любви знамена заблестели:
Рок смягчился и пронзил его стрелою,
Оперенною печалью и бедою…
О, не бойся, о, не бойся, пленник страсти:
Ты узнаешь в счастье — горе, горе — в счастье!
А любовь? Она и радость и страданье.
А судьба? Она и цвет и увяданье.
ИБН ШУXАЙД
* * *
Как много облаков перед рассветной ранью
Завесили дождем небесное сиянье;
И плачут облака тяжелыми слезами,
Как будто горестно им с небом расставанье.
Как море, небеса волнуются над нами,
И в каждой градине — жемчужное блистанье.
* * *
Я так страдаю от любви, — и в час неотразимый,
Пред смертью, не вкусил бы я подобного страданья,
И только честь моя одна — защита от любимой,
Так что ж: любовь иль честь отдать ей в жертву для закланья.
* * *
Я написал ей, что влюблен, что не могу таиться,
Пусть тайна моего письма меж нами сохранится.
Но мне ответила она одним безмолвным взглядом,
И этот взгляд меня прожег — томлюсь, как в огневице.
Она молчит, но говорят мне языком понятным
Опущенные вниз глаза — сквозь веки и ресницы,
А если взглянет на меня, то сердце затрепещет,
Как будто в этот миг оно — в когтях у хищной птицы.
ИБН XАЗМ
* * *
Что такое судьба? Только то, что познали, постигли.
Неизменна лишь горечь, а счастье уйдет без возврата.
Ни единой отрады судьба не дает безвозмездно.
Безысходная скорбь — за мгновенную радость расплата.
Лучше было б не жить, лучше было б на свет не рождаться,—
Так мы думаем часто, увидев багрянец заката.
Все, что радостью было, исчезло, прошло, миновало.
Под конец эта жизнь лишь тревогой и скорбью богата.
Безнадежны надежды, дальнейшая жизнь бесполезна,
Сердце страхом предчувствия, грустью о прошлом объято.
Оказалось лишь звуком пустым, лишь туманным виденьем
Все, что жизнью своей называл ты, безумец, когда-то.
* * *
Не говорите о том, что бумагу сожгли и пергамент,
Говорите о знаньях моих, чтобы люди суть уяснили.
Еще не исчезло, что было написано мною,—
Сокровища мыслей в сознанье моем не спалили.
Иду — со мною они; стою — со мной безотлучно,
И погребут их со мною в моей могиле.
АЛЬ-МУТАМИД
* * *
Тебя в разлуке я вижу ясно глазами сердца.
Будь вечным счастье твое, как слезы моей тоски!
Я не стерпел бы сетей любовных от прочих женщин,
Но мне отрадны, мне драгоценны твои силки.
Подруга сердца, я рад, я счастлив, когда мы вместе.
А здесь горюю, где друг от друга мы далеки.
Тебе пишу я глубокой ночью — пусть не узнает
Никто на свете, что муки сердца столь глубоки.
Скорблю о милой, как о далеком волшебном рае,
Любовью дышит любое слово любой строки.
К тебе умчался б, но ведь не может военачальник
Покинуть тайно, любимой ради, свои полки.
К тебе пришел бы, к тебе прильнул бы, как на рассвете
Роса приходит к прекрасной розе на лепестки.
* * *
Я без труда завладел сердцем прекрасной Кордовы —
Воительницы, красавицы, чей нрав и горд и суров.
Она мечом и копьем гнала досадных искателей,
И вот мы празднуем свадьбу в одном из ее дворцов.
Дрожат от гнева и страха мои былые соперники —
Сегодня лев отдыхает, но к близкой битве готов.
Я пью вино, от которого исходит солнца сияние,
Из чаши светлое солнце я пью в разгаре пиров,
Покамест ночь не блеснула величием полнолуния,
Покамест луна не вышла из княжьих своих шатров.
Но вот звезда за звездою во тьме ночной загораются
От блеска луны высокой, от щедрых ее даров.
Луна поплыла со свитой, направясь в сторону Запада
Над ней — балдахин Ориона, краса небесных миров.
Луну окружают звезды — полки с развернутым знаменем,—
Так я иду средь красавиц и славных моих полков.
И если исходит мраком броня, в боях почерневшая,
То чаши в руках прелестных сияньем полны до краев.
Рабыни играют на лютнях, а наши храбрые воины
Мечами такт отбивают на звонких шлемах врагов.
* * *
Пленник, праздником в Агмате ты унижен, огорчен,
А ведь как любил ты прежде эти шумные пиры!
Дочерей своих голодных, изможденных видишь ты,
Им в обед не бросят люди финиковой кожуры.
Дочки, чтоб тебя поздравить, шли по грязи босиком,—
Прежде ноги их ступали на пушистые ковры!
Входят бледные, худые, — целый день они прядут,
А росли в благоуханье мускуса и камфары.
И умыться и напиться — лишь горючих слез родник.
Летом жнут чужую ниву, изнывая от жары.
Вот и свиделись! Уж лучше б этой радости не знать.
Как судьба щедра порою на недобрые дары!
Раньше ты над ней владычил, стал теперь ее рабом.
Лучше позабыть былое, царский блеск иной поры.
Если кто-то славой счастлив, пусть поймет ее тщету
И стыдится обольщенья, как ребяческой игры.
* * *
Поет тебе цепь в Агмате песню свою.
Ни плоти твоей, ни душе нет забытья.
Вонзалось твое копье жалом змеи,
А ныне цепь обвивает тебя, как змея,
Не даст растянуться на жестком ложе твоем —
Обнимет тесней, не жалость, а жало тая.
Лишь богу пожалуюсь в неодолимой тоске,
Услышит меня один лишь творец бытия.
А те, что не ведают, где и как я живу,—
Они мне чужие, они мне уже не друзья.
Какие дворцы ты имел и каких певиц!
А ныне дворец твой — темница, и цепь — певица твоя
* * *
Надо мною пролетает стая горных куропаток,
Пролетает и не знает о темницах, о цепях.
И заплакал я невольно, — я хотел умчаться с ними,
Не от зависти заплакал, мне свидетелем Аллах.
Стать хотел я вольной птицей, чтоб лететь к родным и близким
Чтоб с душою беспечальной не встречать рассвет в слезах.
Пусть они утрат не знают, пусть не ведают разлуки,
Не проводят дни и ночи в нескончаемых скорбях.
Пусть не слышат скрип засова и тюремной двери скрежет,
Пусть не знают, как жестоко отравляет сердце страх.
У меня одно мечтанье — встреча скорая со смертью,
Я не в силах жаждать жизни — цепи на моих ногах.
* * *
О источник моих очей, ты заструился снова.
Скорблю и плачу — и жить не хватает силы.
Из сердца рвется огонь, как из вулкана лава,
Сердце мое пожар и потоп вместило.
Вода и огонь враждуют неукротимо,
И только моя судьба врагов примирила,
Унижен я был, просил судьбу о пощаде,
Она же горчайшим горем меня казнила.
От сердца живого кусок оторвать невозможно,
Чтоб это сердце кровью не исходило.
Вы были как звезды, сияли ярче Сатурна
И с неба упали, как пламенные светила.
Хотя бы чашу грехов моих это горе
Перед Создателем в Судный день облегчило!
О Фатх, узнав о смерти твоей, я жажду
С тобою за гробом увидеться, мой милый!
Язид, и тебя хочу увидеть скорее,
Хочу скорее уйти из жизни постылой.
Как ты за Фатхом ушел, о нем сожалея…
Молюсь, чтобы небо к вам милосердно было.
Отец и мать, скорбя, взывают к Аллаху:
Пусть вечный мир осеняет ваши могилы!
И я, и она, и все мы вас не забудем,—
Ни доблести вашей, ни юного вашего пыла.
* * *
О Абу Бекр, передай Сильвесу мой привет.
Спроси — вспоминает ли аль-Мутамида он?
От юноши привет передай дворцу,
Который вижу во сне, подавляя стой.
Гостили прелестные лани и воины-львы
В дворце, что стеной неприступною окружен.
Средь тонкостанных красавиц в покоях моих
Много провел я ночей, забывая сон.
Сравнивал с блеском меча, с темным копьем
Светлых и смуглых, их красотою пленен.
Та, чей браслет с речною излучиной схож,
Ночью ходила со мной на зеленый склон.
Пил я вино из чаши и с милых уст,
Был я влюбленными взорами опьянен.
Лютню любимой услышав, я трепетал,
Чудился мне мечей воинственный звон.
Сбросив одежды, подруга подобна была
Ветке миндальной, раскрывшей первый бутон.
ИБН ЗАЙДУН
* * *
Далекая, всю жизнь мою ты вобрала сполна —
И позабыла, кто твой раб, чей мир лишь ты одна;
Его забвенью предала и выжгла, как огнем,
И в сердце даже места нет для памяти о нем!..
Лишь по ночам порой блеснет надежды луч во сне
Тогда я верю: счастья миг еще придет ко мне.
* * *
Как рассказать про горькое житье,
О радость и страдание мое?!
Пускай язык послужит мне письмом
И все откроет обо мне самом:
О том, что знает лишь один Аллах —
Что нет удачи в жизни и в делах;
Потерян сон — он не идет ко мне,
И нет утехи в пище и вине…
Уйти хотел от суетного дня,
Но искушение сильней меня.
Как старец, юность вспомнивший свою,
Я перед солнцем — пред тобой — стою.
Но солнце это — под покровом туч…
А может, ты — луны полночный луч?
* * *
Увы, покинут я… Но не из неприязни
Любимая моя меня подвергла казни,
В лицо не бросив мне прямого обвиненья,—
А просто чтоб узнать предел долготерпенья.
Ей нравилось, что я приказа жду любого,
Что умереть готов, когда б сказала слово;
Меня благодарить она не прекращала
За то, что я прощал, — а ей всегда прощал я.
О ивовая ветвь! Газель моей пустыни!
Как сделать, чтоб она меня любила ныне?!
Награды ждет мое похвальное смиренье…
О, как завоевать ее благоволенье?..
* * *
Я вспомнил тебя во дворце аз-Захра —
Стояла прекрасного лета пора,
Был воздух прозрачен и нежен зефир,—
Несли они сердцу спасительный мир;
В саду серебрились, звенели ручьи —
Как будто упали браслеты твои;
Скользил по деревьям луч солнца косой,
Клонились цветы под обильной росой:
Как будто ко мне заглянули в глаза —
И вот и на них появилась слеза…
Раскрылась вдруг роза, свой сон поборя, —
Все ярче и ярче пылает заря.
И всё здесь — как память о нашей любви,
Она неотвратно теснится в крови,
И сердцу от памяти той нелегко —
Ведь ты недоступна, ведь ты далеко!
Когда бы и вправду меня ветерок
К тебе отнести на мгновение мог,
Пред взором твоим встал бы я — молодой,
Но с бледным лицом, изнуренным бедой…
А если б меня перенес ветерок
В те дни, когда спал еще злобный мой рок
И если б я встретился снова с тобой,
То был бы опять я доволен судьбой!
Ведь ты драгоценней каменьев любых —
Кто любит, находит блаженство без них.
Моя драгоценность, бесценная ты,
Недавно еще, влюблены и чисты,
Друг с другом мы спорили в силе любви…
Ужель ты обеты забыла свои?..
* * *
Взошедшая в небе луна — это ты.
Как труден мой путь до твоей высоты!
Как я укоряю жестокость твою,
Но снова любовную песню пою,
И снова огонь раскален добела,
Хоть ты справедливой, увы, не была!
О да, я ошибку свершил без ума,
Но я принужден был — ты знаешь сама…
А разве и ты не свершила ее?
Прости же меня, принужденье мое!
* * *
Превратилась близость в отдаленность,
Теплоту сменила отчужденность,
Твоего присутствия лишенный,
Жду теперь я казни предрешенной!
О, поверь мне, в этот час прощальный
Ощутил бездонную печаль я,
Что сама не старится, а старит
И, взамен улыбок, слезы дарит…
Мы любви напиток пили оба.
Но кругом росла людская злоба,
К небесам мольбы врагов летели,
Нашу чашу отравить хотели.
И завистники не обманулись:
Мы в своем напитке захлебнулись,
И на землю рухнули стропила,
Что любовь нам некогда скрепила;
Порвались надежнейшие узы
И рассыпались, как с нитки бусы!
Но ведь были времена — разлуки
Не боялись ни сердца, ни руки;
А сейчас надеждою на встречу
Ни одно мгновенье не отмечу…
Знать хотел бы тот, кто и в несчастье
К недругам врагов не обращался,—
Получили ль повод для злорадства
Вы, нарушив душ святое братство?!
Мне разрыв казался страшным бредом;
Ты ушла — но я тебе лишь предан!
Ты ж врагам для своего позора
Так бездумно услаждаешь взоры…
После бури ведь покой бывает —
Почему ж тоска не убывает?
Даже днем не вижу я светила —
А с тобой светло и ночью было!
Ты была моим душистым миртом,
Лишь любовь владела целым миром;
Древо страсти к нам клонило ветви,
Мы срывали плод любви заветный…
Я не скрою, что твоя измена
Не избавила меня от плена,
И по-прежнему, клянусь Аллахом,
Без тебя весь мир считаю прахом!
И не нужен друг или другая —
Твой, как прежде, раб я и слуга я!..
О, гроза! Лети в дворец тенистый,
Напои там влагой серебристой
Ту, кто в страсти не жалела пыла,
Кто вином любви меня поила,
И узнай, страдает ли в разлуке
Та, что обрекла меня на муки!
Ветерок, лети и ты за ливнем —
От того, кто ею осчастливлен,
Передай привет для той, чье слово
К жизни бы меня вернуло снова!..
Так она нежна, что кожу ранят
Ей браслеты и златые ткани;
Так прекрасна — что всегда в короне
Видит ее взор мой покоренный;
Так светла, что на ее ланитах
Яркий свет созвездий знаменитых.
Не равны мы с ней происхожденьем —
Но любовь известна снисхожденьем…
Дивный сад, прохладный сад, в котором
Все плоды цвели под нашим взором!
О, пора прекрасная услады,
Что дарила сказочные клады!
О, блаженный час, когда надеждой
Укрывали тело, как одеждой,
И как знак божественного дара
Слышался мне плеск аль-Кяусара!..
Вместо райских кущ теперь я вижу
Лишь колючки да зловонья жижу!
Что же делать, коль на этом свете
Мне тебя уж никогда не встретить?
Значит, так нам суждено судьбою —
Встретимся на небе мы с тобою…
Так храни же верность в отдаленье,
Пребывая под Аллаха сенью!
Все равно я не смирюсь с разлукой —
Память о тебе тому порукой,
И тому залогом — сновиденья,
Что увижу нашей встречи день я!
* * *
Своего обета не нарушу:
Сердце я вложил в него и душу!
Никогда, в ночи или на дню,
Слову своему не изменю,
Что одна лишь ты, и только ты,
Стала воплощением мечты!
Пусть любовь твоя по силе страсти
Мне мою напомнит хоть отчасти,
Пусть в разлуке хоть одна лишь ночь
Будет также для тебя невмочь!..
Если жизнь потребуешь мою,
То скажу: «Возьми, я отдаю!
Для меня судьба была раба,
А теперь — в тебе моя судьба!»
* * *
Когда мне увидеть тебя не удел —
Хотя бы услышать тебя я хотел.
И если твой страж отвернется на миг,—
Чтоб взор твой ко мне пусть бы тайно приник!
Боюсь подозрений, боюсь клеветы:
Лишь втайне любовь сохраняет цветы.
Готов ожидания муки сносить —
Чтоб радость свершенья полнее вкусить.
* * *
Я радость шлю к тебе одной — летит она, как птица.
К тебе, всем судьбам вопреки, мое желанье мчится.
В воспоминаньях о тебе стихают все тревоги,
И видит взор душистый мирт, оазис у дороги…
Спокоен я, — хоть сердце ждет и жаждет перемены,—
Как путник, знающий: к ручью он выйдет непременно
Дождусь, когда клеветники сомкнут уста и вежды,—
И упованье даст плоды, прекрасный плод надежды…
Но удивляться ль мне, что враг надежды все разрушил:
Твоя приязнь дала ему острейшее оружье!
О, если б ты узнала, в чем тоски моей причина
И что начертана судьбой мне без тебя кончина —
Ты мне позволила б узреть лик солнца горделивый
И твой прекрасный гибкий стан, подобный ветке ивы!..
Дороги радостной любви меня б к тебе примчали,—
Но крылья сломаны мои, а в сердце — груз печали.
Во мне два чувства сведены — любви и отчужденья,
В надежде и в немой тоске встречаю каждый день я.
Когда б твой лик на облаках, с восходом и закатом,
Лишь дважды в день увидеть мог, — я б счел себя богатым!
И если б вместе с ветерком из-за ограды сада
Ко мне донесся твой привет — мне большего не надо!
* * *
Я недругов своих люблю: ты тоже ведь не друг —
Иначе, как сумела ты в меня вселить недуг?
Во мне ты хочешь вызвать гнев? Ответ — любовь моя.
Пускай несправедлива ты — роптать не стану я.
Ты вся — как солнце, по при нем ясней заметна тень,
Ты ярко светишься в ночи… и омрачаешь день.
Я знаю: жалобы любви рассеются, как мгла,—
О, только б милосердней ты к несчастному была!
* * *
О ночь, продлись подольше, приблизь мгновенье встречи;
О ночь, продлись подольше — ведь миг свиданья вечен!
О ночь, продлись подольше, влюбленному послушна;
О ночь, продлись подольше!.. А впрочем, пет, не нужно!
Ведь мне все ждать сегодня, томиться под луною,
Не зная — будет, нет ли моя лупа со мною!..
О ночь, я жду ответа с надеждою и страхом,
Скажи: она верна мне? Скажи, молю Аллахом!..
Ответил голос ночи печально и уныло:
«Она забыла клятвы и чувству изменила».
* * *
Твоя любовь — бесценный клад… Но как его найти?
Пусть благосклонная судьба укажет мне пути…
Зеница ока моего, пришел разлуки час —
Тебя оплакало оно, с покоем разлучась!
Да и судьба моя ко мне была добра, пока
Твой несравненный дивный лик не скрыли облака.
Ты — жизнь моя, и не могу я жить в разлуке с ней —
Уж лучше пусть меня земля укроет поскорей!..
Увы, любовь мою сокрыть глаза мешают мне:
Лицо не может от души остаться в стороне.
* * *
Тебе лишь только пожелать — и мы воздвигнем тайны зданье,
Той, что останется всегда сокрытой самой в мирозданье!..
Увы, увы, удел любви сменила ты, как будто платье —
Но даже б за вторую жизнь любви твоей не смог отдать я!
И если душу ты мою отяготишь великой ношей —
Сумею выдержать ее и никогда ее не сброшу!
Будь гордой — это я снесу; медлительной — терпеть я стану;
Надменной — тоже я стерплю; скрывайся — я тебя достану!
Лишь слово — обращусь я в слух; лишь прикажи — и я твой данник…
Тебе лишь только пожелать — и мы воздвигнем тайны зданье.
* * *
Желаньем томим, которое тщетно…
Влюблен я в нее — увы, безответно!
Кокетство ее меня убивает;
О, как тяжело на сердце бывает!
Но я все равно считаю за милость,
Что в сердце моем она поселилась,
Красы своей в нем посеяла зерна —
И вот урожай сбирает покорный…
Не я лишь один от страсти немею —
Как много сердец летит вслед за нею!
Себе говорил и клялся порою,
Что муки стерплю и чувств не открою —
Но все было зря, бесплодно, напрасно:
Взываю к тебе — всегда, ежечасно!
Неужто тебя не трогает участь
Того, кто не спит, в бессоннице мучась?!
А может, тебя обидел я больно?
Бывает, и конь споткнется невольно…
Знавали ведь мы и радость большую…
Смени же свой гнев на милость, прошу я!
* * *
Победила правда все сомненья,
Обрела утраченные звенья.
Даже недругам и тем уж ясно,
Что злорадство их, увы, напрасно,
Что они все верили доныне
В то, чего и не было в помине,
И впустую жаждали при этом,
Чтобы кто-то изменил обетам,
Чтобы тот, кому чужда измена,
Свой зарок нарушил непременно…
Нет, огонь они не погасили —
Договор остался в прежней силе,
Сокровенное в душе хранимо,
Неприкосновенно, неранимо…
Не суди ж меня за то, что ныне
Вдалеке я от своей святыни.
О, великодушная, Аллахом
Я клянусь, что сердце чуждо страхам,
Что любви твоей все так же жажду,
Сердце посвятив тебе однажды.
А оно, поверь, имеет цену:
В нем найти не сможешь ты измену!..
О луна с таинственным узором,
Я душой тебя ищу, не взором!
Но когда бы взору ты явилась,
В том была б немыслимая милость,
И тогда б узнал я, без сомненья,
Что с меня сняла ты обвиненья!
Мне хватило бы всего минуты,
Чтоб понять — сняла ль с меня вину ты..
* * *
Печальным быть не может рок:
Любить тебя я дал зарок.
Не может день быть омрачен:
Ведь я с тобой не разлучен.
Мои мечты в твоем саду
Посеял я… Но что найду?
Какая жатва за труды?
Боюсь, смертельны те плоды!..
Мне вероломством воздала
За верность ты… О, как ты зла!
Продать любовь за полцены —
Я не прощу твоей вины!
Пусть это мне послужит впрок…
Но нет… Любить я дал зарок!
* * *
Зачем ты кинула меня в объятия невзгод,
Зачем покинула меня — ко мне покой нейдет!
Зачем связала по рукам и бросила в беде:
Тебя одну лишь вижу я — всегда, во всем, везде!..
Пускай подаст какой-то знак, откроется на миг
Мучитель мой, властитель мой — твой лучезарный лик!
Свободен, словно птица, был… Теперь попал я в сеть,
И тайной, что я так хранил, теперь владеют все!..
Моя газель, увы, нет сил расстаться мне с тобой —
Как пожелаешь, так верши, владей моей судьбой!
* * *
Влюбленного в тебя ты прогоняешь прочь,
Согласья не даешь советами помочь,
Зато клеветников приблизила к себе…
Ну, что ж, пора забыть нам о ее судьбе!
Хвала тебе, Аллах: рассеялся туман,
Постигнул я теперь ее словес обман,—
И, к счастью, до того, как возымела власть
Над разумом моим всесильнейшая страсть!
* * *
Всю ночь мы любили и пили вино,
Покуда заря не ступила в окно
И звезды, покорны лучам заревым,
Не начали таять, как утренний дым.
Всю ночь напролет были счастливы мы,
Презрев все тревоги под пологом тьмы…
Но радость недолго дарил небосклон —
Ведь ночи любви быстротечны, как сон.
* * *
Если тщетны все надежды и закрыты все пути,
И напрасны все попытки примирение найти;
Если все воспоминанья ты развеяла, как дым,
И завистник торжествует, вместе с вымыслом своим;
Если недруги сумели свой напев тебе напеть,
Обольстили клеветою, заманить сумели в сеть;
Если им — твое доверье и улыбки все твои,—
Все равно останусь верен обещаниям любви!
Все равно готов, как прежде, жизнь пожертвовать тебе —
Хоть не светит луч надежды в горестной моей судьбе!..
Но прошу: не торопись ты отвращать своей души —
Ведь недаром говорится: «Поспешая, не спеши!»
Увлечет тебя далеко неприязни бурный вал…
Я ж взываю лишь к терпенью — как всегда к нему взывал.
Разве не был я доволен, не был рад, попавши в плен,
Ничего не получая всей любви своей взамен?
Не прощал тебе я разве прегрешений целый рой,
Что невольно или вольно совершала ты порой?
Даже мысль о том, что может красота содеять зло,
Для меня была греховной: красоте оно не шло!..
И сейчас ты мной владеешь, я люблю тебя такой,
Даже в зыбких сновиденьях я не грежу о другой!
Ты ж хотела опорочить непорочный наш союз,
Ты не верила, как видно, в долговечность наших уз.
Так поверь, что не хочу я изменять мечте о той,
С кем союз души и сердца блещет чистой красотой!
Но кинжал твоей измены глубоко проник в меня,
Он поверг в смятенье веру, скинул всадника с коня!..
Только все мои укоры ты умела отвести —
Словно ты привыкла споры с богословами вести;
Словно суть всего познала, все загадки бытия…
О, когда б ты прежней стала — мир в душе обрел бы
Ничего не надо боле — видеть лишь черты твои…
Что ж, прими привет прощальный умирающей любви.
* * *
Влюбленный, простившись с тобой у дверей,
Простился с покоем и с тайной своей.
Но вновь он всего не сказал напрямик,
Так быстро мелькнул провожания миг!..
Сестра полнолунья! Неужто Аллах
Тот миг сохранить не захочет в веках?
Когда не со мною, не рядом она,
То ночь беспросветно, кошмарно длинна;
Когда же ты здесь, — как виденье легка,—
Ропщу я, что ночь для меня коротка!
* * *
К нему с востока донеслось дыханье ветерка —
И пробудилась память в нем и вспыхнула тоска,
И слезы потекли из глаз, они текли ручьем:
Тому, кто молод и влюблен, поплакать есть о чем.
Есть отчего грустить всегда!
Два друга знают, отчего и почему скорблю
И что, пока могу терпеть, сжав зубы, я терплю.
Всегда старался отдалить я приближенье бед,—
«Сегодня — пир, а завтра — бой», — как говорил поэт.
Постигла и меня беда!
Ночь натянула тетиву, и стрелами невзгод
Я прямо в сердце поражен — стрелок был метким тот!
Посланец бед нанес удар недрогнувшей рукой…
Пытаюсь в медленной звезде я обрести покой.
Неспешный путник — та звезда…
В тюрьме суровой дни текут тоскливою волной.
Кордова, как прекрасна ты! К тебе стремлюсь одной!
Покоя в сердце не найду и не предамся сну,
Пока те радостные дни и ночи не верну!
От них не стало и следа…
О, как чудесен твой предел — идет там шумный пир,
И гул веселых голосов звучит на целый мир,
И ясен день, и ночь светла, и утренним дождем
Покров твой мирный орошен, и все цветет на нем.
Все, как и в прошлые года…
Благоухает базилик, и ветви, захмелев,
Качаются от ветерка, как станы стройных дев.
Спокоен вид зеленых кущ, и птицы там поют…
О благодетельная сень, дающая приют!
О ар-Русафа, Айн Шухда!..
Аль-Джафарийя, аль-Укаб, забуду ли я вас —
Там был я весел каждый миг, беспечен каждый час!
Я не забуду аль-Акик, нарциссов полный луг —
Как часто юные мужи там собирались в круг!
И пела в роднике вода…
А если низко над землей ходили сонмы туч,
То вместо солнца нам сиял игристый винный луч,
И виночерпий был красив, как роза вешним днем,
Его запястья, словно хной, окрашены вином,
И сладки томные уста…
Вверх по течению реки к мосту ходили мы —
Там поражали белизной песчаные холмы,
И ароматом напоен был шорох ветерка,
И все цветы ему в ответ качалися слегка,
Тот берег в памяти всегда…
Мы помянуть должны добром тех суток череду,
Что во дворце Насих прошли у счастья на виду —
Где сталь холодного ручья текла у наших ног
И солнце наводило блеск на ржавый свой клинок,
Где жизнь красой своей горда…
О, как великолепен вид желанной аз-Захра —
Где незабвенные сады и нежные ветра!
Мне заменяла та краса и райскую красу…
Пока живу, я этот рай в душе своей несу!
Он не померкнет никогда!..
Но почему же вспоминать я не могу без слез
Прекрасные места, где нам встречаться довелось,
В одежды яркие любви рядились где не раз,
И к наслаждениям вели всех, кто послушал нас?
Как велика их череда!..
Пусть носит вечно аз-Захра весенний свой наряд,
И пусть достойные сыны ей лучшее дарят,
Пускай всегда здесь будет мир, мы видим счастье в нем,
Так у небес просили мы и вечером и днем.
И приглашали всех туда…
И часто верилось мне там, под сенью аз-Захра,
Что беспощадная судьба бывает и добра —
И потому надеюсь я: несчастный мой удел
Изменится и станет все, как я того хотел!
Опять взойдет моя звезда…
Меня чуждались там, когда уйти пришлось мне вдаль,
Но сам себя я утешал, смирял свою печаль.
Я говорил: презренен тот, кто пожелал мне зла,—
И вот безумная тоска из сердца прочь ушла.
Ушла, увы, не без следа…
Но пусть внезапный мой уход не радует врагов:
Недолго быть моей звезде в плену у облаков.
Я стану соколом в гнезде и львом в лесу густом,
Мечом, упрятанным в ножны, алмазом под замком…
Друзьям не причиня вреда…
Я вздохов не могу сдержать, печаль во мне давно.
И я не радуюсь в часы, когда я пью вино;
И если мне струна поет, не подпеваю я.
Одна утеха у меня — лишь весточка твоя.
Всегда желанная, всегда…
* * *
О полная луна! Чей взор взяла в полон?
Того, кто лишь в тебя без памяти влюблен,
Чье сердце тяготит безжалостный навет —
Но выдержать его оно дало обет…
Терпению вотще учил меня Коран,
Но все же я терплю всю боль душевных рай.
Отчаянье гоню: ведь скольких тяжких дел
Успешным был исход, счастливым был удел!
* * *
Ни адха и ни праздник разговенья
Не дали ни на миг успокоенья…
Да разве в силах праздники помочь
Тому, кто мучится и день и ночь!
Друзья мои, я помню аль-Укаба,
Чьи склоны я воспеть сумел так слабо;
Зал ар-Русафы, аль-Фариси двор —
Где был друзей так шумен разговор…
И высекают те воспоминанья
Искристый пламень из кремня страданья!
Я помню, как сбирались мы в Насихе,
Где вечера шумны, а утра тихи
И так щедры советами друзья —
Тогда любовью был охвачен я.
Там бой давал я дружеским укорам,
Там не было конца безумным спорам,—
Но коль хотел того веселый пир,
То очень скоро осенял нас мир…
О, сколько дней провел я в аль-Акике!
Луна сменяла солнечные блики,
Но мы тогда с возлюбленной моей
Не различали дней или ночей!..
А помните забавы у запруды —
Обилье вин, и сладкой пищи груды,
И гладь кристальная речного лона —
Как будто во дворце у Соломона?
Я помню свежесть этих тихих вод,
Я помню звонких чаш круговорот…
Мечты, свиданья, дружеские лица —
Когда еще такое повторится?..
И сможет ли страдающее око
Узреть все то, с чем разлучен жестоко?!
Я вспоминаю: там белели стены —
И вечер днем казался неизменно.
И разве статься там могло такое,
Чтоб «юный жаждал иль страдал от зноя»?
Великодушен был хозяин наш
И в час раздумий, и под звоны чаш…
Теперь в тех залах не поют рабыни —
Их голоса сменил покой пустыни,
Покой, который не дает уснуть…
А я свой трудный продолжаю путь,
И вместо кубка из ладони друга,
Есть у меня копье, седло, подпруга;
Навстречу тучам я лечу в тумане…
Да, ночи здесь, на дальней Гвадиане,
Мне кажутся куда длиннее тех,
Что я провел средь дружеских утех!
* * *
Завистник мне сказал, что та, кого люблю, больна.
«Стыдись, — ответил я ему, — ты болен, не она!
А эти бусинки — не пот, алмазы на челе.
Я совершенней красоты не знаю на Земле!
Ведь тело дивное ее под стать волнам реки…
Что ж удивляться — на волнах бывают пузырьки!»
* * *
С тобою не сравнится ветка ивы —
Так ты стройна, прекрасна, горделива!
Своим чудесным взглядом ты затмила
Глаза детеныша газели милой…
Остерегался я тебя недаром:
Не смог противиться волшебным чарам —
И вот бреду, любовью ослепленный,
Сильней, чем в жизнь, в тебя одну влюбленный!
Твоя любовь ниспослана мне свыше…
Нет, я не тот, кто с ней бороться вышел.
* * *
О, кто поймет твой зов, твой плач,
И где тот лекарь, где тот врач,
Кто исцелит лихой недуг,
Что завладел тобою вдруг?..
И чем поможет тут совет?
Того, кто нужен, рядом нет:
Он здесь — в душе, и вдалеке —
В эфире, в легком ветерке.
О, если б этот ветерок
Соединить сердца помог!
* * *
Привет вам от меня, окрестности Кордовы!
Здесь, как всегда, цветы красу раскрыть готовы,
А тучи — слезы лить над кущами дерев,
А воды — мирно течь, все горести презрев…
Да, были времена — без муки, без печали,
Когда под сенью мирт вином нас угощали,
Когда струили вдаль свой аромат сады
И не ждала душа нечаянной беды…
Но вот расторгла ты союз сердец влюбленных,
И у меня в груди — горсть углей раскаленных.
Былые вспомнил дни и звук твоих речей —
И вот уже из глаз струится слез ручей,
Как будто порвалась жемчужин светлых нить —
И падают они, и не остановить…
Друзей я вспомнил вдруг, противников печали,
Чьи взоры на пиру светильник затмевали.
Но если весть пришла, что у ворот беда,
Их взоры — как мечи, разящие всегда.
Вином нас обносил наш виночерпий томный,
Глаза его, как ночь, печальны и огромны,
Прекрасен стройный стан, колеблемый слегка,
Как ивовая ветвь под лаской ветерка.
Он потчевал друзей, врагов не замечая,
Вино своей любви нам с кубками вручая.
Хочу я в честь него, чтоб над Кордовой знойной
Пронесся легкий дождь, блаженный и спокойный,
И хладные струи омыли тот порог,
Где бил веселья ключ и спал недобрый рок…
Да, эти ночи я не упрекну ни в чем.
Служить своей любви с тех пор я обречен!
* * *
Вы вспоминаете ль о том, кто столько думает о вас
И чьи глаза покинул сон, кто на чужбине в этот час,
Кто думал чувства глубоко в себе запрятать, как в ларце,
Но выдает его печаль, написанная на лице…
Беда забросила меня в чужие, дальние края,
И замирает сердца стук — как на развалинах жилья.
Ночным стенанием своим мне голубь не дает уснуть —
Ему, я знаю, как и мне, уныние терзает грудь.
Мы долго сетовали с ним на то, как наша жизнь горька,—
Я — на земле, а он — в ветвях, под сладкий шелест ветерка…
Увижу ль тех, кого люблю? Порвутся ль нити крепких уз?
О, неужели навсегда распался дружеский союз?
Я обязательств не расторг, я не забыл своих друзей:
Ведь верность слову своему — примета истинных мужей.
…К вам снова праздник в дом пришел, он стать счастливыми зовет,
А бедный юноша вдали воспоминаньями живет.
Да, я с друзьями разлучен, не знаю радостного дня,
И я читаю тут стихи про то, что было у меня:
«О, чем утешусь — ни семьи, ни кубка, ни друзей,
Отчизны тоже больше нет, и милой нет моей!»
* * *
Ценить ты меня перестала,
Ты свергла меня с пьедестала,
Из сердца совсем изгнала —
Лишила родного угла!
Но помнит несчастный влюбленный
То время, когда благосклонно
Ты пела ему о любви,
Завлекши в тенета свои.
Тогда ты его утешала
И слезы ему осушала,
Дарила советы часто,
Он верил: они на счастье…
Из рук твоих сладко любое
Питье мне — пусть даже алоэ.
А если бы жгла ты огнем,
Прохладу нашел бы я в нем!
Моими мечтами была ты…
Зачем же, зачем же расплаты
Пришел этот горестный час!
О, если бы минул он нас!
* * *
Ты знаешь ли величину удела,
Которым в моем сердце завладела,
И знаешь ли, что почитал за счастье
Я под твоею находиться властью,
И что никто здесь, в царстве суеты,
Не покорял еще меня, как ты?!
Когда ж достигла ты сего предела,
В одежду горя ты меня одела,
Бессонницей глаза мне насурьмила…
Взгляни в мои посланья — там чернила
Сверкают со слезами наравне!
Застыло сердце от тоски во мне.
* * *
Моя газель, вбираешь ты
В себя все формы красоты!
И если в отдаленье ты —
Передо мной твои черты.
Любовь к тебе — игра с судьбой,
Но все равно мечты с тобой,
А все мольбы мои — в словах:
«Спаси, я весь в твоих руках!»
Молю Аллахом: будь верна —
Ведь я храню обет сполна!
О, смилуйся над бедняком,
Кто лишь с напастями знаком,
Кто стоны шлет в ночной тиши
От боли сердца и души,
Кому не в радость светлый день,
Кто стал прозрачен, словно тень,
Кто не стыдится чувств своих —
Пусть знают все вокруг о них!
* * *
Как ты решишь мою судьбу — пусть будет так!..
Тебя забыть я не могу нигде, никак.
Да разве в силах тот забыть иль изменить,
Кого с тобой любви такой связала нить.
И кто, с тобою разлучен, не знал утех,
Кто потерял покой и сон — спроси у всех!..
Меня сжигает страсть твоя и скорбь твоя;
Твоя любовь — моя болезнь… Да, болен я!
Но быть здоровым не хочу, ты мне поверь.
А коль солгал — запри скорей к блаженству дверь!
Клянусь Аллахом, я живу, тебя любя,—
И никого не нужно мне взамен тебя!
* * *
О ты, к кому желанием томим! Когда б сумел я стать собой самим,
Когда б судьба дала мне выбирать — Мой выбор пал бы на тебя опять!
Пускай корят завистники, пускай — За верность чувств хоть ты не упрекай!
Да, пусть меня завистники корят, «Она тебя забыла, — говорят,—
Твои упреки ей, что горький плод; Ее душа давно другого ждет…»
Пусть говорят… Наверно, я из тех, Которые, любя, прощают грех.
В любви — я раб, а ты — моя мечта… О, как неодолима красота!
* * *
Отнимешь ли ты одеянье, которому имя — любовь?
Уйдет ли твоя благосклонность — и мне не узреть ее вновь?..
Неужто все так совершится? Неужто любви моей путь
Усеян напастями будет, а счастья, увы, не вернуть?..
Я отдал тебе без остатка и душу и сердце свои —
И как же теперь я утешусь, не зная ответной любви?
Для тех, кто взаправду полюбит, их чувство — смертельный недуг,
И, значит, свое исцеленье лишь в смерти найду я от мук!
Укоры я все и упреки скрываю в себе глубоко,
Лелею и вновь забываю, и гнев мой проходит легко.
А чтобы молву успокоить, ты, сердце, в ответ ей скажи:
«Довольствуюсь я даже взглядом жестокой моей госпожи!»
* * *
О, подари мне зубочистки стебелек —
Чтоб о твоих устах он мне напомнить мог!
И, может быть, моя умерится тоска,
Когда коснусь я зубочистки стебелька…
О солнце светлое! Величием твоим
Земля гордится перед небом голубым!
А на самой Земле смягчится взгляд любой,
Когда он встретится нечаянно с тобой!
* * *
Я люблю всерьез — а ей потеха,
Мой обет в любви — ей лишь помеха.
Не хранит она и свой обет…
Не пойму: со мной она иль нет —
Хоть как будто бы она и рядом…
Я гляжу на мир скорбящим взглядом.
Отдаляясь, мучая меня,
Убегая точно от огня,
Ты врагов моих с улыбкой манишь.
Знал бы я, что ты меня обманешь,
Что изменишь слову своему…
Что ж, я сам завлек себя в тюрьму,
И теперь — лишь смерть мне оправданье.
Жизнь моя — вот выкуп за страданье!
Если ты вернешь свою любовь,
И тогда я не воскресну вновь!..
Если б крикнул я, что ты убила,
Сколько б истины в том крике было!..
Изветшают ночи и слова,
А любовь всегда, всегда нова:
Ведь любовь — опора всей Земли!
Этой мудрости и ты внемли.
* * *
За то, что стыд я потерял, сними с меня вину:
Ведь ветку ивы я узрел и полную луну!..
Узорный поясок стянул округлый нежный стан.
Очами поражать сердца ей дар особый дан.
Те очи, будто бы сурьмой, подведены волшбой.
Она влачит подол плаща искусно за собой…
Дитя газели, ты цветешь прекрасней всех ветвей
Под сенью юности своей, незрелости своей!
Поспорит шеи белизна с одежды белизной.
Так гибко гнется тонкий стан лишь у нее одной!
Игривость с гордостью слились и неразлучны в ней…
Она пришла, когда в ночи зажегся сонм огней,
Когда сверкали в темноте Арктур и Альтаир
И мерила ладонь Плеяд по пядям звездный мир.
Она пришла ко мне, когда восстал я после сна,
Под сенью красоты своей ко мне пришла она…
И притянул к себе я ветвь — мечты моей предел!
И наслаждались мы в любви сплетеньем уст и тел.
От яркости ее ланит светлей был темный кров.
Чтоб те часы продлить, я жизнь укоротить готов!..
В превратный рок не верил я — кто этим устыдит
Того, кто исстрадался днем и по ночам не спит…
Себя я тешил всякий раз: «Подействует упрек!»
Но, как ползучий скорпион, коварен был мой рок.
И пусть избранник я судеб и достославный муж —
Настигли беды и меня, и худшие к тому ж!
Она всегда была — как сад для взора, но сейчас
Она ушла… И стал тот сад — для мыслей, не для глаз.
А ныне мой приятель зрит ее прелестный лик,
Веселость пьет ее души — она его родник…
Достойнейший из всех людей, мой друг Абу-ль-Касим,
Кто был оплотом для меня, наставником моим!
Не потому ли мне судьба послала столько бед,
Что от тебя я вдалеке, что друга рядом нет!
«О, если б знать!» — слова томят и рвутся из груди,
Но в сожалениях, увы, нам толку не найти!..
Вернется ль снова череда прекрасных дней былых?
Как часто от тебя вдали я вспоминаю их.
А наши ночи — где они? Остались ли следы
От них, что были в аромат одеты, как сады?
Нам не мешал недобрый рок: казалось, будто он
Клонился набок, опьянев, иль погружался в сон,
Когда по саду мы брели к лазоревым ручьям,
Что из зеленых берегов рвались навстречу нам,
Когда взбирались на холмы из белого песка
И небо укрывало нас в лазурные шелка…
Вино из драгоценных чаш лилось там без границ,
И свет достойный исходил от благородных лиц,—
Он мог бы, словно блеск свечей, развеять мрак густой,
И каждый муж был славен там умом и красотой,
Подобно мускусу, они благоухать могли,
И вместе все — наделены всей мудростью Земли…
Пусть южный ветер к нам придет, я жду его всегда:
Когда повеет он, дышать могу я без труда;
Благоуханный, он несет ко мне твои черты,
И мне становится легко: тогда со мною ты!
О верный друг, о властелин, кого избрал я сам!
Измерить всю мою приязнь каким я дам весам?
Подобен ты «седьмой стреле», ниспосланной судьбой,
И явь, и тайна чувств к тебе равны между собой!
Не знал я дружбы до сих пор сердечней и стройней,
Запреты и согласья мы чередовали в ней,
В ней все блистало прямотой и ровной красотой,
Как ряд жемчужный на груди у девы молодой!..
Да не придет тебе на ум порвать согласья пить,
Ведь у меня одна лишь мысль: как дружбу сохранить?
О, сделай так, чтоб твой ответ вернул мне радость дней,
Тех самых, что теперь, увы, лишь в памяти моей,
И облачи в словес парчу безликие листы,
Которым в прозе и в стихах подаришь мысли ты!
Подаришь плод своих трудов — из лучших лучший плод:
Его сама твоя судьба «жемчужным» назовет!..
Пускай же чаще те плоды нам посылает он,
Тот, кто природой с юных лет богато одарен,
Чье красноречье велико, а мысли так стройны,
Что перед ним и Сахль и Амр померкнуть бы должны!..
Но коль ответ твой но придет к тому, кто ждет его,
То не услышишь от меня ты больше ничего…
Так благоденствуй, процветай и памятуй: ты сам
Подобен туче дождевой, несущей жизнь лесам!..
Воркуют голуби, клоня тяжелые кусты:
«Да снизойдет к тебе покой!» Призыв услышал ты?..
ИБН XАМДИС
* * *
По земле рассыпается град —
То жемчужины с неба летят.
В небе движутся темные тучи —
То распахнутых раковин ряд.
Жемчуг с неба легко достается,
А из моря — труднее стократ.
Что за перлы! Для взоров красавиц
Нет на свете милее услад.
Подбери их с земли! Ожерельем
Ты достойно украсишь наряд.
Но, увы, все жемчужины тают,
И в ничто превращается клад,
И у влажной земли на ресницах
Только белые слезы лежат.
Тает жемчуг. Струятся потоки,
Словно змеи, в траве шелестят,
И сшибаются пенные струи,
Словно в битве — с отрядом отряд,
И, подобные звеньям кольчуги,
Пузырьки серебрятся, дрожат.
Прогоняющий все сновиденья
Слышен грома протяжный раскат,
Что призыву верблюда подобен,
Племенного водителя стад.
Гром гремит, возвещая, что ливень
Оросит и пустыню и сад.
Он ворчит, как погонщик верблюдов,
Если медлят они, не спешат.
Блещет молния — бич разгулялся,
Бьет и хлещет, тяжел и хвостат.
Блещет молния — меч обнаженный
Ослепляет испуганный взгляд.
Блещет молния — ловит добычу
Лев, рванувшийся наперехват.
Блещет молния — фокусник пляшет,
Машет факелом, весел и рад.
На лугу пробиваются травы
И цветы, распускаясь, горят,
Ожидая дождя, что превыше
Наслаждений любых и отрад.
И поток низвергается щедро —
Это сыплется дождь, а не град,
И земля щеголяет в зеленом
Новом платье — без дыр и заплат.
Словно ковш, наклоняется небо,
Брызжут капли, стучащие в лад.
От воды захмелевшие ветви,
Полупьяно шатаясь, шумят,
И усталая туча уходит,
И ее невозможен возврат.
В небе светится огненный сокол
И с восхода летит на закат.
* * *
День — балованный ребенок,
Что немногим старше года,—
То хохочет, то рыдает.
Неустойчива погода!
Но плывет в порывах ветра
Запах мускуса и меда,
И не дождь идет, а жемчуг
Ниспадает с небосвода.
* * *
Как трудно плыть! Морские волны
Плохое средство от невзгод.
Растут валы, гонимы ветром,
Бегут с заката на восход.
Но тяжелей всего — забота,
Что гонит в море и гнетет.
* * *
Ручей перебирает камни —
Журчит веселая струя.
То извивается и блещет,
Скользит и вьется, как змея,
То, словно птичье оперенье,
Горит, искрится, серебром,
То, радугой переливаясь,
Узорным стелется ковром.
Ручей — как сжавшая поводья
Лихого всадника рука.
Ручей — как льющиеся слезы,
Когда утрата велика.
Ручей! Твой голос мне понятен.
Журчи без умолку, спеша.
Ты — жив. Ты — дышащее тело.
В котором властвует душа.
Разлейся, землю орошая,
Одушевленный ток воды,
И мы увидим, как пустыни
Преображаются в сады.
И мы увидим — поселенцы
Нахлынут к берегу толпой,
А звери никогда не будут
Сюда спешить на водопой.
* * *
Мы рано утром в сад приходим,
И прямо — к берегу ручья.
Отполированная солнцем
Вода — как лезвие меча.
Ручей сверкает, отражая
Движенье каждого луча,
В тени раскидистых деревьев
Поблескивая и журча.
У нас вино в глубоком кубке,
И все мы — пленники вина.
Мы пьем пылающую жидкость
До опьянения, до дна,
И чаша ходит круговая,
До края самого волна,
И плещет пенистая влага,
И нас качает, как волна.
О, сок лозы, отборный, первый!
Кувшин шатается, хмельной,
И сад, застенчивость отбросив,
Шумит, как собутыльник мой,
И ветки юные ломает
Повеса ветер озорной,
И дождь, как голос примиренья
Звучит над пьяной кутерьмой.
Висят на ветках апельсины —
Литого золота шары.
Цветы пылают, словно свечи,
Росой предутренней поры.
Поют, захлебываясь, птицы,
Самозабвенны и пестры,
Как будто голос аль-Гарида
Пьянит мединские шатры.
Поют, как Мабад незабвенный:
Рулады льются, как ручьи.
Поют с рассвета до заката,
Воркуют, свищут соловьи.
И пусть желанья обновятся,
Надежды сбудутся мои.
Дрожу, как дерево под ветром
Изнемогаю от любви.
* * *
На пирушках друзей я сидел, — сколько раз
До утра не смыкая слезящихся глаз.
Сколько раз среди юношей черноволосых
Восседал я — единственный, кто седовлас.
Я ни капли не пил из веселого кубка
Ни в начале пирушки, ни в утренний час —
Лишь вдыхал ароматы вина, любовался,
Как оно из кувшина струится, лучась,
А в душе отдавались тревогой и грустью
Шум разгульного пира, и пенье, и пляс.
Ты ушло, мое время, прошла моя юность —
Беззаботные годы вина и проказ.
После радостных песен — одни причитанья.
Утопавший в веселье — в печалях погряз.
Пойте, юные, пламенем пьяным пылайте,
Разгорайтесь, пока ваш огонь не погас.
До утра осушайте тяжелые кубки,
Где играет и пляшет вино, золотясь.
Я уйду на рассвете, усталый и трезвый,
Сединою смущать не желающий вас.
* * *
Убита молодость зловещей сединой,
И стала седина в душе кромешной тьмой,
Я молодость отверг: она мне изменила,
И жизни вспоминать я не хочу былой.
Но юность светлую что на земле заменит?
Лекарства верного напрасно ждет больной.
Иль старость белую возможно перекрасить,
Задернуть белый день покровом тьмы ночной?
Нет, краски предадут. Мне юность изменила
И обошла меня коварно стороной.
О легкий ветерок, прохлады дуновенье,
Ты веешь свежестью и влажной чистотой.
Ты утоляешь мир дождем животворящим,
И плачут небеса над мертвою землей.
Но тучи мечутся, бегут, пугаясь грома,—
Так трусов гонит прочь воинственный герой.
Вот в небе молния стремительно сверкнула,—
То обнажили меч отважною рукой…
Всю ночь томился я во тьме невыносимой,—
Ты, утро, яркий свет мне наконец открой.
О ветер, если дождь уже насытил землю,
Что так измучена тяжелой духотой,—
Ты оскудевшие примчи обратно тучи,
Я напитаю их горячею слезой.
Я пролил ливни слез над юностью моею,
Но там по-прежнему лишь засуха и зной.
Лети же, облако! В степи, томимый жаждой,
Чертог любви моей, — он ждет тебя с тоской.
В чертоге том столбы из солнечного блеска,
И возгорается от них огонь святой.
Там несравненно все — и небо, и растенья,
И воздух, и земля, одетая травой.
Я любящее там свое оставил сердце
И лишь страданий груз в дорогу взял с собой.
И в тот волшебный край мечты мои стремятся,
Как волки, что спешат в дремучий мрак лесной.
Там чащи, где дружил я с царственными львами,
Газелей навещал я в тех лесах порой,
И там, в раю святом, не бедность и забота,
Но радость вечная была моей судьбой.
* * *
Сумели угадать по множеству примет
Моей влюбленности таинственный расцвет.
Твердят, что жар любви едва ли беспредметен,
Что существует центр вращения планет…
Им хочется улик, доносов, слухов, сплетен,
Им надо выведать любви моей секрет.
Но скрытность мудрая прочней любой кольчуги,
Притворством праведным я, как броней, одет.
Предателя теперь я вижу в каждом друге,
И ни один еще не смог напасть на след.
Любовь пришла ко мне, — не так ли к верной цели
Приходят странники, весь обошедши свет?
Не сможет угадать никто моей газели,
Зачем же эта брань, в которой смысла нет?
Ее, жестокую, уста назвать не смели,—
Неумолимая лишь богу даст ответ.
А если спросят вдруг когда-нибудь, случайно,
О той, что принесла мне столько зол и бед,—
Солгу я, и язык моей не выдаст тайны,
И не нарушит он суровый мой запрет.
* * *
Укрепили стоймя восковое копье.
Наконечник блестящий на нем — из огня;
И огню предает оно тело свое,
За слезою слезу золотую гоня.
Словно кротость, сумевшая гнев побороть,
Тихий свет разливается, сумрак тесня.
Силой духа сжигает свеча свою плоть
И повадкой такой удивляет меня.
* * *
Ты пышной пеною наряд свой убрала,
Покров прозрачный твой как будто из стекла.
Когда же проплывут здесь лодки на рассвете,—
Ты будешь, словно меч узорчатый, светла.
А я к тебе пришел, когда мерцали звезды,
Их жемчуг сказочный окутывала мгла.
Закат изранили удары звезд падучих,
Как копья меткие, и ранам нет числа…
Смешайся с солнцем вновь, как с камнем философским,
Чтоб влага светлая стать золотом смогла.
* * *
У неба учишься и следуешь за ним:
Сама в движении, а полюс недвижим.
Ты делаешь добро и зерен ждешь в награду…
Кормилица людей, — тебя благодарим.
Серебряной муки ты даришь водопады,
Когда зерном тебя накормят золотым.
* * *
Неумолимая, не торопись, постой!
Грешно смеяться так жестоко надо мной.
Когда в глазах моих зажжешь ты свет вечерний
Своею утренней сверкающей зарей?
Мечтами о тебе измучен я безмерно,
Ты скорбь души моей смири и успокой…
Ты сердце рвешь мое: в игре жестокой, скверной
Тебя ждет выигрыш — и первый, и второй…
На клочья сердце рвать, — о нет, еще, наверно,
Никто не тешился подобною игрой.
* * *
Слез утренних с небес струится водопад,
Вороны, каркая, нас разлучить спешат.
Я так молил ее: «Волос кромешной тьмою
Опять заполни мир и ночь верни назад».
О, ночь осталась бы, и в сладком примиренье
Преодолелся бы мучительный разлад…
В устах ее и блеск жемчужин драгоценных,
И нежной влажности весенний аромат.
Что ж ран не исцелил я влагой чудотворной?
Прекрасная цветет меж каменных оград,
Где вечно стерегут ее мечи и копья,
Как тайну нежную и как бесценный клад.
О, подожди еще, не убивай, помедли!
Сгорает только тот, кто пламенем объят…
Зачем же от любви ждать вечного блаженства?
В ней горечь едкая, в ней только боль утрат…
* * *
Пришла в смятении, а вдруг следят за ней?
Газель от хищных так скрывается зверей.
Подобно мускусу она благоухала,
Кристаллов камфары была она светлей.
И в сердце бурное внесла успокоенье,
И утолила зной безудержных страстей.
Я наслажденье пил так медленно глотками,
Как птица пьет росу с травы или ветвей.
Лишь отошла она — и утреннее солнце
Вдруг стало заходить, и сделалось темней…
Но встреча нежная такой была короткой,
Как встреча жениха с невестою своей.
* * *
Желтого солнца подобье — вино
Плещется в чаше с блистающей гранью.
В смеси вскипают воды пузырьки,
Звездному не уступая сверканью.
Юноша, замысел смелый тая,
В чаше отыщет опору дерзанью.
Станет молва ему дань воздавать
И напророчит успех начинанью.
Что есть вино, и вода, и бутыль?
Духа, материи, формы слиянье!
Сонную одурь стряхни, оглядись:
Ночь одолело дневное сиянье.
Томному юноше сумрак под стать,
Дремлет, укрыт лучезарною тканью.
Кубки свои при луне осушив,
Вновь наполняем их солнечной ранью.
Светлые блестки рождает в листве
Чаши с душистым вином колыханье.
Пьем виноградной лозы молоко,
Полное света и благоуханья.
Ночь наслаждений была коротка,
Сколь огорчительно с ней расставанье!
Кубки мелькали у кравчих в руках,
Напоминая коней состязанье.
Сколько блаженство у нас ни гости —
Кажется кратким его пребыванье.
* * *
Пусть сатиры мои порицает жестоко молва,—
Почему же твердят, что я в одах достиг мастерства?
Говорят: «Ты за них ожидаешь награды бесценной».
Неужели мои не бесспорны на это права?
Но поэмы мои? Отвечают: «Они вдохновенны».
А стихи о любви? «Это чудо и верх волшебства».
И тогда я сказал: «Лишь таким доказательствам верьте;
Здесь для правды простор, что нетленна и вечно жива.
Целомудренна речь, что исходит из чистого сердца,
Подлеца узнаешь — крики брани заслышав едва…
Допущу ль, чтобы вдруг мусульманина, единоверца,
Мой изранил язык, чтобы стрелами стали слова?»
* * *
Кто в него вдохнул огонь летучий?
Чьей рукой он выкован умело?
Ты извлек его, как дух, из плоти.
Извлекая дух, войдет он в тело.
Глянцу безупречного булата
Блеск пустыни уподоблю смело.
В зеркале меча и некрасивый
Стал красавцем: это — джиннов дело!
Крылышки подняв, — не утонуть бы! —
Муха на клинок блестящий села.
* * *
Остается мне одно: жизнь разменивать на дни,
Чтобы горе покупать. Незавидная награда!
Если б мог я растопить сердце в пламени скорбей —
Превратить его в слезу для меня была б отрада.
Осужден я вспоминать время юности своей,
И всего дороже мне эта горькая услада.
* * *
Ты в спину ужалила злобно верблюда — и что ж?
Верблюду мученье такое сносить невтерпеж.
Вот так ростовщик хочет высосать кровь из страдальца,
На лезвие лекаря жалящий хобот похож.
Как щеголи хну растирают на кончиках пальцев,
Так ты свои лапки — в кровь обагренные — трешь.
* * *
Здесь наслаждения душа воплощена
И молоко дождей вскормило семена.
Кувшин наполнился богатыми дарами,
И жажду наконец мы утолим сполна.
Мы пили медленно. Уж ночь сменилась утром,
Уж неба ясного зарделась глубина.
Резвился на лугу ручей неугомонный,
И крыльями ветвей укрыла пас весна.
И чаша каждая сверкала, как невеста,
И с юною рукой была обручена.
И алым панцирем вино одело чашу,
И жемчугом воды украсилась она.
Казалось, что уста язвит внезапно что-то
И влага жалит их, коварна и темна,
Но нежной терпкостью и мягкостью мгновенно
Строптивость дикая была укрощена.
По жилам пламени текла воды прохлада,
Чтоб воцарился мир и не зажглась война.
Когда гнетет тоска и сердце изнывает —
Власть чудотворную мы узнаем вина.
* * *
Докучая творцу оправданьем своим запоздалым,
Словно тяжкое бремя, влачу я грехи без числа.
Но порывы раскаянья длятся не долее часа.
Вслед за ними, как прежде, греховны слова и дела.
С чернотою Ночной соревнуясь, дневное сиянье
На висках серебрится, и поступь моя тяжела.
Это смерти покой костенит постепенно суставы.
Искры юности гасит его роковая зола.
Целый век я провел, свой надел расточая беспечно.
Время годы мои между тем промотало дотла.
Если даже мне щедрую прибыль судьба приносила,
Всякий раз для меня эта прибыль накладом была.
Проницаешь ты, господи, взором туда, где граница
Между скрытым и явным в душе у меня пролегла.
К добродетели душу мою преклони милосердьем,
Защити мое сердце, творец, от пороков и зла,
От речей недостойных — язык, от соблазна — мой разум,
Чтобы грешные помыслы не омрачали чела!
* * *
Могилу найдешь ты на ложе своем.
От смерти укрыться в дому невозможно.
Опоенный зельем обмана, ты — слеп.
О мире твое представление ложно.
В ущерб наслажденьям искал ты любви
У той, что тебя ненавидит безбожно.
Судьбы опрокидчивый посох отбрось!
Опора такая, увы, ненадежна.
Из праха взошел ты, и в лоно земли
Заход предначертан тебе непреложно.
* * *
Кровавыми глазами ран заплакала война.
Колючий ряд ее зубов улыбкой обнажен.
Клубясь, окутала меня, как туча, битвы пыль.
Как молнию, блестящий меч я вырвал из ножон.
Мечом кольчугу распорол, как будто полоснул
По зеркалу озерных вод, — и витязь был сражен.
Взвивался на дыбы мой конь и упадал скалой,
В жестокой схватке нанося противникам урон.
В пути ночном берет разгон мой вороной скакун
Быстрее вспышки грозовой, секущей небосклон.
Свою решимость я теперь с бессонницей сравню,
Что перебила в час ночной ленивца крепкий сон
Как будто факел смоляной горит в моей руке —
Скачу, мечом пронзая мрак, и убегает он.
ИБН АЗ-ЗАККАК
* * *
В кубки юноша прекрасный льет живительную влагу,
Свод небесный пробудился, блеском солнечным объят,
Горделивые тюльпаны показал нам сад зеленый,
Миртов, сумрачных, как амбра, мы впивали аромат.
«Что ж не видно маргаритки?» — стали спрашивать у сада
«Кравчему в уста вложил я маргаритку!» — шепчет сад
Виночерпий отпирался и отнекивался долго,
Но невольно тайну выдал, улыбнувшись невпопад.
* * *
Здесь лепестками роз на глади сонной
Играет ветерок неугомонный.
Река подобна витязя кольчуге,
Копьем пробитой, кровью обагренной.
Колышет ветер чашечки тюльпанов.
Восход зари на них наводит глянец.
Секущий ливень сделал их краснее,
Чем старого вина густой багрянец.
«Скажи мне, ливень, в чем они повинны?» —
«Воруют у прелестных щек румянец!»
* * *
Отцом возлюбленной клянусь, — пускай живет он до ста лет! —
В разлуке с ней не знаю сна и верности храню обет.
Ее немилостивых глаз жестокость надобно ль пресечь,
Себя ль бессоннице обречь — кто даст несчастному совет?
Мои верблюды оттого забыли рысь и плавный шаг,
Что мне пути к ее жилью ни днем, ни ночью больше нет.
Завесу ложа я у ней откидывал своей рукой,
Когда задумчиво мерцал в пучине мрака звездный свет.
Я пылко о любви молил и, под покровом темноты,
Своею страстью побеждал ее стыдливости запрет.
Я счастлив был, во мгле ночной лаская черноту кудрей,
Обилье пышных завитков, похитивших у ночи цвет.
Ее дыханье чище рос! Напитка слаще этих уст
Найти вовек не суждено, хоть обойди ты целый свет!
Ее улыбке нет цены! Как ожерельем подарит,
И скажешь ты — одна в одну жемчужин ряд на нитку вздет!
Ее благоуханье вдаль уносит ветер поутру,
Чтоб розы амброй напоить, когда начнется их расцвет.
Откуда веет аромат — известно ветру одному.
«Где милая моя?» — спрошу. Пускай мне ветер даст ответ.
Вдоль заросли болотных трав и терний стоит ей пройти,
Как вместо них пахучий лавр да ива шелестят ей вслед.
* * *
Ты стройнее, чем газель с горных склонов Неджда.
Пусть расскажет о тебе ветерок прохладный.
Из округлого холма вкупе с ветвью гибкой
Создала природа стан девы ненаглядной.
Что же обернулась ты в горький час разлуки,
Жалости полна к моей доле безотрадной?
Сердце, очи — все твое! Уходи скорее,
Чтоб ослушаться тебя даже взору моему было неповадно!
* * *
Поутру звучаньем струн разбуди кувшин и кубок!
Тихий ветер на лугу всколыхнул покров цветистый.
На рассвете пить вино — вот блаженство, если рядом
Разливается певец, белозубый, голосистый.
Спите, звезды! Красотой затмевая ваши очи,
Дивные глаза цветов изливают свет лучистый.
Мир окутала заря торжествующим сияньем.
Волшебство ее лучей пронизало воздух мглистый.
Мы любуемся тайком виночерпием-красавцем.
Кубки наполняет он влагой пьяной и душистой.
Для того похищен блеск у зубов его жемчужных,
Чтобы нас вино с водой тешило игрой искристой.
Кубок светлого вина у него в руке сверкает,
Словно полная луна блещет в дымке золотистой.
* * *
Темноту пронизали лучи
Или отблеск бесценной парчи
Заиграл у тебя на щеке?
Вьется прядь, как змея, на виске.
Что губительней — эта змея
Или взоры, как стрел острия?
Из упругого лука бровей
В сердце метишь ты жертве своей.
Пронзено и мое, трепеща,
Как свеча на ветру, как свеча!
От бессонных ночей я устал.
Кто мне тернием ложе устлал?
Морем слез не залить мне огня:
Пламя жажды сжигает меня,
Когда молнии блещут в ночи,
Как в руках абиссинцев — мечи.
* * *
Валенсия — блистающее чудо! —
Встает перед очами всякий раз,
Своим великолепьем подтверждая,
Что я правдив и не люблю прикрас.
Ее и морем, и речной долиной
Создатель наделил, утешив нас.
Под стать прекрасной деве с крепкой грудью,
В зеленый нарядившейся атлас,
Она ветвей зеленых рукавами
Стыдливо закрывается от глаз.
ИБН XАФАДЖА
* * *
О, как красноречива песня певчей птицы!
Качаясь, ветвь зеленая под ней клонится.
Так веселись в тени, что нам дарует сад!
В нем звонкие ручьи струятся и журчат.
Броди вдоль тех ручьев, врачующих нам душу,
Пей чистое вино, напевы лютни слушай.
Деревьев много там, плоды на них висят,
На блюдо сладостей похож цветущий сад.
Как от бессонницы страдающий влюбленный,
Желт спелый мандарин, а вот цветок зеленый,
Восточный ветер увлажнил его росой;
И дерево, гордясь своею красотой,
То аромат вокруг себя распространяет,
То изумрудного листвой своей играет,
То улыбается, то вид его суров,
Когда разгневанно глядят глаза плодов.
* * *
Из кубка дай друзьям вина напиться,
На рощу призови дожди пролиться,
Пляши с омытыми дождем ветвями,
Перекликайся звонко с голубями.
Мир и усладу ветер навевает,
Он с апельсинным деревом играет,
И захмелели ветви на мгновенье,
Пьянящего отведав дуновенья.
* * *
Восточный ветер с пламенем играет,
Он тормошит его и разжигает.
Бьет пламя по рукам его в ответ —
Такой другой игры на свете нет.
Ведет беседу ветер с ним умело,
Чтобы веселье пламенем владело.
Вступи сейчас меняла на порог,
Он золотом огонь назвать бы мог.
Целует ветер пламя, и смущенно
Оно краснеет, смотрит удивленно.
На очаге котел вскипеть готов,
В воде сверкают звезды пузырьков.
И ветер отделяет тонкий пепел
От угля, что еще горяч и светел,
Как небо, где закат горит огнем,
Но пепел мглы уже лежит на нем.
* * *
О ты, внушающий веселье, ты, чей свет
Из глубины идет и радостью согрет!
Посмотришь на огонь — душа стыдом объята:
Ты видишь отблески то серебра, то злата.
Он блеском меч затмил и вызвал зависть в нем —
Как будто слезы на клинке горят огнем.
В горящем пламени мерещатся долины,
Шатры высокие, отрадные картины;
Усталых странников они к себе манят,
И отдых им сулят, и радуют их взгляд.
Вздымая ввысь свое трепещущее пламя,
Огонь соперничает дерзко с небесами.
Дым куполом висит, он словно небосвод,
Но ни одна звезда там факел не зажжет.
Пусть ветер северный не знает передышки —
Любой его порыв лишь встретит угля вспышки.
Горящий уголь позолотою покрыт,
Горит так ровно он, как будто не горит.
Под пеплом кажется он девой белокурой;
А ночь тем временем уходит прочь понуро.
Она сворачивает плащ холодный свой,
Чей край на западе свисает над землей.
И звездочки Плеяд, приход зари пророча,
Стирают в небесах следы минувшей ночи.
* * *
Бог влагу в камни превратил — они разили нас.
Погибель хлынула из туч, последний пробил час.
Покуда не был разум наш безумием объят,
Не насылали небеса разящий этот град.
Но злобных дьяволов толпой в безумье стали мы,
И в камни превращенный дождь разил исчадья тьмы.
* * *
Мелькнули и прошли дни юности моей.
Что было лучше промелькнувших этих дней?
Под сенью сбывшихся желаний жил тогда я,
Плоды надежд своих беспечно собирая;
Но я не знал тогда, что молодость была
Звездой, которую подстерегала мгла.
А юность близостью своей еще манила,
Еще со мной она как будто говорила,
И вот уж нет ее: исчезла невзначай,
Не дав опомниться и не сказав прощай.
И черноту мою вдруг свет седин пронзает,
Свет этот горечью мне душу наполняет.
Он говорит мне, что опомниться пора,
Он сердце жжет огнем с утра и до утра.
Что было черным — стало белым, а когда-то
Была любая ночь сиянием объята.
* * *
О, ночь пустынная! Ни одного светила
На черных небесах — всё бездна поглотила.
Один лишь Сириус зажегся в вышине
И золотой динар напоминает мне.
От Сириуса свет, пришедший издалёка,
Струится, как вода бесшумного потока.
Но слаб далекий свет. И вот со всех сторон
Я мраком окружен, таит опасность он.
Блуждают волки в нем, друзья ночного мрака.
Волк по ночам хитер, во тьме он забияка,
Он не боится в эту пору никого,
И дрожь от холода вздымает шерсть его.
Лишь искры волчьих глаз вокруг себя я видел,
Свет очага в ту ночь был на меня в обиде.
Плащ мрака я надел, и, слыша ветра гул,
Все пуговицы звезд на нем я застегнул.
Ночь медлит уходить, и всадник одинокий
Считает, что она просрочила все сроки.
Но поседели кудри Млечного Пути,
И, как ни медлит ночь, она должна уйти.
* * *
Та, что мне двери тайком от людей отворяла,—
Влагою губ своих свежих меня одаряла
Или давала мне кубок хмельного вина.
Все, что хотел, от нее получил я сполна.
И на лице ее родинка, если лицо улыбалось,
Мускуса каплей на тлеющих углях казалась.
* * *
Как райская река, поток здесь чист и светел,
Прохладу влажную несет восточный ветер,
Несет он аромат росой покрытых трав.
Взгляни, какой простор здесь для его забав!
Луг словно соткан из улыбок белых лилий,
Фиалок родинки лицо его покрыли.
Деревья высятся… Но что там видишь ты,
Когда в зеленый мрак влекут тебя мечты?
Под ветром северным, как меч, взмывает ветка,
Река, играючи, швыряет камни метко,
Как будто волны здесь враждуют меж собой,
Как будто ветви вдруг вступить решили в бой.
Красный конь, зажигающий битвы огонь,
Факел доблести, бешено скачущий конь,
Своим цветом похож ты на спелый гранат,
Словно миртовый лист, твои уши блестят,
И украшена грудь твоя белым пятном,
Словно воздух попал в кубок с красным вином.
* * *
Я полон грусти: от меня ты далеко.
С тобою лишь в мечтах мне встретиться легко.
Кого к тебе послать? Один на целом свете
Посланец у меня — неугомонный ветер.
Летит на север он — тебе я шлю привет,
А с севера летит — жду, будет ли ответ.
С тобою связана душа моя навеки,
И душу горе жжет, соль разъедает веки.
Наложен пост на них: они не знают сна;
Дай им вкусить его, явись мне, как луна.
Мой рок — лицо твое, и лишь его сиянье
Осмелился поцеловать я в ночь свиданья.
Ночь эта памятней мне всех ночей и дней:
Она была светла от красоты твоей.
Полярная звезда над заповедным лугом
Склонилась, и слились созвездия друг с другом.
Твоей улыбки блеск вел за собой меня,
Во мраке кос твоих с дороги сбился я.
И так любовь моя сильна, что нету мочи
Смотреть тебе в лицо — любовь мне застит очи.
Луг утренний к нам щедр: приплыв издалека,
К утру дождем над ним пролились облака.
С мглой предрассветною они сражались смело,
Вмешалась молния — и вмиг решила дело.
О боже, что сильней волнует душу нам,
Чем воркование голубки по утрам!
Вскарабкавшись на холм, чьи склоны словно бедра,
Прохладный ветерок ветвями машет бодро;
И заставляет он, свой продолжая путь,
Цветы в слезах росы на божий мир взглянуть.
* * *
Как ива гибкая меня чарует!
Как аромат лугов меня волнует!
Свой гибкий стан взяла от ивы ты,
И ты светла, как вешние цветы.
Я был пленен волшебными глазами.
Я ослеплен — любви так ярко пламя.
Я взором-чародеем поражен —
Из края волшебства явился он.
Без промаха в меня он попадает
И, раненного, тут же добивает.
Он может превратить в единый миг
Жемчужину в кровавый сердолик.
Чудесной красоты ты воплощенье.
Влюбленные достойны снисхожденья.
Дирхем серебряный под властью чар
Был переплавлен в золотой динар.
Как ветвь под ветром, я охвачен дрожью,
Я слезы лью, бреду по бездорожью.
Твое лицо — Кааба глаз моих,
Иду за ним, не видя лиц других.
И, став огнепоклонником, сгораю,
Когда на пламя щек твоих взираю.
Ответил я любви, чей зов звучал устало,
Голубка вечером мне тихо ворковала.
Когда же слезы мне туманили глаза,
Когда терпенье истощилось, я сказал:
«О, возвращусь ли я в Альсиру, чтобы воздух
Вдыхать всей грудью там, вкушать покой и отдых,
Прогулки совершать в долину по утрам,
Смотреть, как на траве роса сверкает там,
И чтобы целовать газель мне, как бывало,
Когда рассеется тумана покрывало».
Дождь над холмами ожерелье разорвал,
И бродит ветерок в расщелинах меж скал;
Роса свой бисер на долину уронила
И утру раннему прохладу подарила.
О, как далек он от меня, родной мой дом!
Как было радостно и хорошо мне в нем!
Теперь бессонница меня томит и гложет,
И жестким кажется теперь любое ложе,
И в небо я смотрю: быть может, в вышине
Альсиры молнию узреть удастся мне.
* * *
Стремилась молния в мое вонзиться тело,
Глаза влюбленного бессонница изъела.
Из глаз моих текли кровавых слез ручьи,
И вздохи горестные слышались в ночи.
Меня жалея, тихо стонет голубица,
Дождь, словно плача обо мне, с небес струится.
Истерзано мое лицо, и кровь на нем,
Как будто в схватке побывал я с диким львом.
А ночь мрачна — она как ворон чернокрылый,
Она темна — как будто пролиты чернила,
Она черна подобно углю, и над ней
Кресало молний высекает сноп огней.
Я был в пути всю ночь, и, устали не зная,
Бег моего коня звучал, не замирая.
Решимость за собой меня в ту ночь вела,
Казалась радужною мне ночная мгла.
Пылала страсть моя, пугая вспышки молний,
Чей свет бессонницей ночную высь наполнил.
Лишь ветер бешеный сопровождал меня,
И рядом всадников других не видел я.
Я словно с тайнами земли уединился,
Земля ждала любви, а в сердце мрак таился.
Через пустынный край путь пролегает мой,
Заря — как в ножнах меч, а ножны — мрак ночной.
Но гаснут угли звезд на горизонте светлом,
Зардевшийся рассвет их посыпает пеплом.
Вот исчезает мрак, густой, как мох в лесах,
И огненный поток разлился в небесах,
И я затосковал, голубка застонала…
О, как не мило мне ночное покрывало!
Когда так далеко любимая твоя
И разделяют вас пустынные края,
То лучше спутника, чем острый меч, не надо,
А быстрый конь — твоя утеха и отрада.
Когда грозит беда, спасение твое —
Меч крепкий, верный конь и острое копье.
Они мои друзья, я неразлучен с ними,
Когда скачу во тьме дорогами глухими,
Но где объятья той, чья ласка горяча?
На шее у меня лишь перевязь меча!
* * *
О утренний ветер! Что можно сравнить с ароматом твоим?
О стройный тростник! Как ты гибок и свеж и ни с чем не сравним!
Я взял себе в жены зарю, и на празднике том небывалом
Она вдруг лицо мне закутала красным своим покрывалом.
Она завернулась в рубашку из легких, как сон, облаков,
Накинула солнечный плащ, что от золота вспыхнуть готов,
И жемчуг надела росы, и жемчужины ярко горели,
Когда расшалившийся ветер рассыпал ее ожерелье.
* * *
Кролик с атласною шкуркой от страха трепещет
Перед клыками, что в пасти сверкают зловеще.
Кролик спасается бегством от страшного пса,
Через долины бежит он, поля и леса.
От быстроты его бега и время как будто
Мчится быстрей, и мгновением стала минута.
Мчится за кроликом пес, на бегу обнажив
Меч языка и клыков беспощадных ножи.
То по холмистым лугам словно вихрь он несется,
То где-то возле болот его лай раздается.
Вот промелькнул он, и шерсти седой полоса
С молнией схожа, чей блеск расколол небеса.
И словно отблеск зари, что горит и трепещет,—
Так серебро у него на ошейнике блещет.
* * *
О молодость моя, ты скрылась вдалеке!
Я вслед тебе смотрю в печали и в тоске.
Ты тихо от меня ушла ночной порою,
Ушла, когда я спал, и скрылась за горою.
О, горе нам, чья жизнь подвластна всем страстям!
Веселья жаждем мы, но весело ли нам?
Хоть горько плачу я и не смыкаю вежды,
Я все равно еще живу в плену надежды.
По-прежнему меня волнует блеск зарниц,
Заря всходящая, веселый щебет птиц.
И если грудь моя увлажнена слезами,
То в сердце у меня не угасает пламя.
Пусть по сравнению со смертью седина
Не кажется бедой — душа моя грустна.
И грусть о юности мои стихи пронзила,
И нет в них яркости, утрачена их сила.
О, как мне молодость ушедшую вернуть?
Как пылкость прежнюю в стихи свои вдохнуть?
* * *
Взор — газели, шея — белой лани, губы — как пурпурное вино.
Зубы — пузырьки жемчужной пены в чаше, где оно растворено.
Опьянев, склонилась томно дева. Златотканью стан ее обвит.
Так луне блестящие созвездья собирать вокруг себя дано.
Нам из поцелуев покрывало ночью соткала любви рука,
Но рукой зари без сожаленья, нежное, разорвано оно.
* * *
В бассейне плавает невольник чернокожий.
Не шелохнутся камешки на ложе,
И с глазом голубым вода бассейна схожа.
Зрачок его — купальщик чернокожий.
* * *
Упоительна река, льющаяся по долине.
Чем к устам прекрасной девы, слаще к ней прильнуть устами.
Медленно течет она, изгибаясь, как запястье,
И на Млечный Путь походит, окаймленная цветами,
Плащ зеленый берегов кое-где река прошила
Швом серебряным своим, — столь узка она местами.
Голубой блестящий глаз нам сияет сквозь ресницы
Или светится волна, пробираясь меж кустами?
Отблеск желтого вина на пирах мне красил руки.
Круговую чашу здесь брал я бережно перстами.
Вот на серебро воды плещет золото заката.
Ветер ветви шевелит, шелестит слегка листами.
* * *
Как прекрасен виночерпий, тонкостенный, волоокий!
Дань воздашь ему невольно, красоту его ценя.
Юноше любовный пламень смуглые румянит щеки.
Дым кудрей, не расточаясь, мягко вьется у огня.
В чашу смотрит полумесяц. Не копья ли наконечник
От удара о кольчугу в битве выгнулся, звеня?
Туча с молнией на гребне — черный конь в попоне белой.
Ветер северный поводья натянул, его гоня.
Рано солнце заблистало. Сплошь унизан жемчугами,
Сад окрасился шафраном, празднуя начало дня.
Ветви шепчутся друг с другом, и не диво, если ветру
Ненароком тайну сада выдаст листьев болтовня.
* * *
Чернокожий ночи сын, виночерпий,
Нас поил, а ночь была на ущербе.
Разгорался в небесах диск пунцовый,
И черней казался нам виночерпий.
Чара у него в руке рдела яро,
Будто искру он держал, а не чару.
Виночерпий был похож на жаровню
С черным углем, с багрецом жара.
* * *
Росистые ветви араки раскинули свод,
И кубки, вращаясь, как звезды, сулят нам веселье,
Рекой омывается древо, как Млечным Путем.
Цветы иль созвездья сияют на водной постели?
Река — словно дева, стянувшая поясом стан.
Вино, как невеста, прекрасно в хрустальном изделье.
Цветущие ветви роняют в него лепестки.
Так чествуют люди невест на пути к новоселью.
Цветы уподоблю я пламени в этом саду,
А с тенью древесной сравнится лишь сумрак ущелья.
Узорную ткань разостлал предо мною купец,
Шкатулку открыл продавец благовонного зелья!
Как только цветы пробудились и пала роса,
Здесь певчие птицы рассыпались утренней трелью.
В зеленое платье деревья реку облекли,
И солнечный дождь ей на шею надел ожерелье.
* * *
Величавые, гордые кряжи, вершины отвесные
Высотою готовы помериться с твердью небесною.
Быстролетному ветру они воздвигают преграды.
Ярких звезд мириады боками теснят их громады,
И сидят на хребте у пустыни, с осанкой надменной,
Молчаливые, точно в раздумье о судьбах вселенной.
Проходящие тучи венчают их черной чалмой,
Отороченной снизу багряных зарниц бахромой.
Я пытался внимать, но темны их беседы немые.
Лишь однажды, в ночи, мне доверились горы впервые.
— Сколько раз, — говорили они, — душегуб и грабитель
Находили пристанище здесь, а пустынник — обитель.
Сколько видели мы караванов порою ночной,
Сколько странников мы укрывали в полуденный зной.
Сколько вихрей секло наши склоны в свирепом напоре.
Сколько раз их луна погружала в зеленое море.
Все былое для нас — только миг бытия невозвратный,
Что умчал опрометчиво времени ветер превратный.
Рощу тронула дрожь — это нашего сердца биенье.
Льется горный ручей — наших слез по ушедшим теченье.
Мы от века прощаемся с каждым, увидевшим нас.
Не утешились мы, только слез исчерпали запас!
Удаляться, друзьям, и разлуку терпеть нам доколе?
И доколе нам звезды стеречь на небесном раздолье,
Как блюдут пастухи на зеленых вершинах стада?
Звезды всходят и гаснут. Нам отдыха нет никогда!
* * *
В путь я отправился ночью, и сумрак застлал мне зеницы.
Тьма укрывала ревниво, как тайну, сиянье денницы.
Северный ветер набросил мне на спину плащ из росы.
Ветви араки дрожали от сырости в эти часы.
В небе играли зарницы, на миг рассекавшие мрак,—
В битве морской, пламенея, смола разливается так.
Горы, высокие горы узрел я, и вместо венцов
На величавых вершинах созвездье зажглось Близнецов.
Главы склонив сановито, прислушиваясь к темноте,
Горы не слышат ни звука в своей вековой глухоте.
Черпая в тверди опору, незыблема эта гряда.
С лунной улыбкой в разладе угрюмые горы всегда.
Их неприступные выси орлу безопасность сулят.
Вьет он гнездо на вершине, растит в поднебесье орлят.
Дышит величьем суровым гряды молчаливая стать.
Вечности или гордыни на ней различаешь печать?
АБУ-ЛЬ-ВАЛИД АЛЬ-ВАККАШИ
* * *
О Валенсия, ты в ожиданье последнего часа!
На тебя, ненаглядную, бедствий обрушился град.
Если чудом спасешься теперь от превратностей рока,
Подивится свидетель печалей твоих и утрат.
Не тебя ли творец благодатью взыскал в изобилье?
Не тебя ль всемогущий избрал для щедрот и наград?
Стар и млад в Андалусии пели тебе славословья.
Ты стояла веками, лаская и радуя взгляд.
Под напором врага величавые рушатся башни.
Грудой камня становится кладка их стройных громад.
Помутнела прозрачная влага твоих водоемов.
Кто от ила очистит каналов запущенных ряд?
Волчья стая подрыла деревьев развесистых корни.
Оскудели сады, обветшал твой зеленый наряд.
За оградами — ветви сухие, а прежде оттуда
Пахло свежей листвой и плодов долетал аромат.
Над округой твоей, что тебя госпожой величала,
Вьется пламя пожаров, клубится удушливый чад.
Нет на свете лекарства — тебя исцелить от недуга.
Я стою на распутье, сомненьем жестоким объят.
Если двинусь направо — стремнина мне будет могилой.
Если двинусь налево — лишенья мне смертью грозят.
Если прямо пойду — погребут меня волны морские.
Стану жертвою пламени, если вернусь я назад.
ИБН КУЗМАН
* * *
Что эта жизнь без милого вина?
Клянусь пророком, лучше стать мне прахом!
Лишь во хмелю утешен я сполна,
И смертный час не оскверню я страхом.
Куда ни взглянешь, видишь лишь одно
Гнетущее тебя несовершенство…
Так пользуй время, что тебе дано,
Да будут ночь и день — одно блаженство.
Что может быть ужасней: этот мир
Останется, когда уйдем отсюда!
Но буйный и безумный мой кумир,
Спасение мое — на дне сосуда.
Мне жизнь не в жизнь, и каждый миг мой пуст,
И нет ни в чем ни смысла и ни прока,
Покуда не коснется жадных уст
Единое лекарство против рока.
О, если бы Аллах мне даровал
Без счета, без конца благую влагу!
Хоть сладостен девичьих губ фиал,
С красавицей на ложе я не лягу.
Надолго ли останется она
В моем дому и хватит ли надолго
Столь ревностно любимого вина,
Которое я чту превыше долга?
Обманщица отказывала мне,
Но вот в руках благословенный кубок —
И я уже впиваю в тишине
Дыханье из ее покорных губок.
В объятиях моих лежит луна,
И месяц я держу в моей ладони…
О чем мечтал — всего достиг сполна,
И что мне Сулейман в своей короне?!
Из кубка пьет любимая — и сон
Смежает вежды, тихо клонит к ложу.
Из сладких уст несется сладкий стон,
И зайчик золотой щекочет кожу.
Безжалостною жаждою томим,
К ее устам я приникаю снова,—
Но слышу: над безумием моим
Смеется кто-то и ворчит сурово.
То голос старой сводни… О Аллах,
Ночей и дней пожалуй мне без счета,
Чтоб мог я превзойти отца в грехах,
В людской молве изведать сласть почета!
* * *
Привет, привет! Я скоро к вам приду!
Ликуйте же, сильнее бейте в бубен!
Виновных нет, досужему суду
Никто из грешников отныне неподсуден.
Коль пьешь без меры, — значит, щедр душой.
Вино — мой рай, таящий ключ к Познанью.
Скорей же, друг, плащом его укрой,
И ты, флейтист, играй над зыбкой тканью.
Запомните, что в полдень пить нельзя.
Так пейте в полночь — не теряйте время.
Пусть вас ведет блаженная стезя,
И всех забот пускай спадает бремя.
Кровопусканье ждет того, кто пить
Не хочет вволю, кто поет фальшиво.
Святая Дева не могла грешить —
И потому была благочестива…
Пора и мне в тот нечестивый круг.
Наставник ваш возляжет на подушки.
Эй, мальчик, где кувшин — мой лучший друг
Из всех друзей на дружеской пирушке?
Меч на боку и боевой убор —
Из вас любой моей хвалы достоин.
Но целой рати не страшится взор —
Ведь я и сам победоносный воин!
Я нападаю сразу, напрямик,
Я отвергаю долгую осаду.
А тот, кто к винопитью не привык,
Внушить способен только лишь досаду.
Стихи читает — брызжет прочь слюна,
Берет кувшин — а сам дрожит от страха.
Но тот, кто не осилит мощь вина,
Не одолеет и врагов Аллаха!
Когда же наконец закончим бой,
Насытив чрево, напитав утробу,
Вас призовем, забвенье и покой,—
Перехитрив коварную хворобу.
К забору на ночь привяжу собак,
Пускай лежат и дремлют вместе с нами.
Но только лишь рассвет рассеет мрак —
Они умчатся гончими стезями.
Всех вас люблю — любите же меня!
Без вас нет счастья, без меня — веселья.
Нам друг без друга не прожить и дня,
Пока не грянет смертное похмелье.
* * *
Любимая покинула меня —
И вот вернулась, чтобы мучить снова,
Вновь отвергая и опять маня
Из одного лишь любопытства злого.
Остер как бритва был всегда язык,
Но ты к устам приникла вдруг — и сразу
Он онемел, в гортани замер крик,
Я даже не успел закончить фразу…
Что сладостней и горестней любви,
Спокойней и мучительней разлуки?
И радость и печаль благослови,
Все искусы таинственной науки.
Сиянием затмившая луну,
Подобно ей уходишь с небосвода.
Открой мне наконец мою вину!
Ведь я твой раб, мне не нужна свобода!
Жестокая и добрая, равно
Ты дорога мне. Приходи и мучай,
Ввысь поднимай, и увлекай на дно,
И, как луна, скрывайся вновь за тучей.
Приемлю всё, одной лишь не хочу
Молвы досужей и заботы вздорной,
Советуют, судачат — я молчу,
Не слушая бессмыслицы тлетворной.
Ведь им и мне друг друга не понять.
Ты неверна — зато тебе я верен.
Воистину, мне не на что пенять,
И в торжестве конечном я уверен.
К чему лукавить и зачем спешить?
Соперник мой насмешливый напрасно
Пытается меня опередить —
Любовь к нему пребудет безучастна.
Никто из них со мною несравним.
Свидетельством тому — вот эти строки.
Прими же их — и с автором самим
Ты будешь дружен все земные сроки.
* * *
Любовь моя, ты мне дала обет —
И обманула, не сдержала слова.
Казалось бы, тебе прощенья нет,
Но, все простив, тебя зову я снова.
Упорствуй же, обманывай, гони,
Скупись безбожно, обделяй дарами,
Ругай отца и мать мою кляни,
Меня чести последними словами,
Кощунствуй своевольно, прекословь,
Своди с ума и насылай несчастья —
Все испытанья выдержит любовь,
Не находя ответа и участья.
Кто видит молодой луны восход
В ночь праздника, тот прославляет бога.
По праздники бывают дважды в год —
Ты неизменно рядом, недотрога.
Я славлю этот день и этот миг,
Когда тебя увидел я впервые.
Уста — что сахар, не лицо, а лик,
И аромат — как травы молодые…
Любимая, будь с любящим нежна,
Не помышляй о гибельной разлуке!
Повсюду обо мне молва слышна:
«Всех мудрецов он превзошел в науке.
Все испытал, все знает, все постиг —
Историю, Коран, искусство слова…
Рассказ его — струящийся родник,
Стихи его — из жемчуга морского.
И сравнивать его ни с кем нельзя —
Ученость безгранична, мощен разум.
Там, где других в тупик ведет стезя,
Он все вопросы разрешает разом»,
Все лучшее во мне воплощено,
И даже зависть не колеблет славу.
Достойного награды все равно
В свой срок однажды наградят по праву.
Не поливаешь поле — никогда
Хорошего не снимешь урожая.
Путь к совершенству — это путь труда.
Всегда трудись, познанья умножая.
Но забывая сокровенный долг,
Я вижу лишь в тебе свою надежду.
«Себя не жалко — пожалей хоть шелк.
Зачем же с горя раздирать одежду?
Все жалобы напрасны. Ты ведь был
Уже допущен мною в дом однажды».
Насмешница! Утишь любовный пыл —
Сгораю я от неизбывной жажды!
И эта милость краткая — сама
Мучения мои усугубила.
Зачем сводить несчастного с ума,
Когда бы и взаправду ты любила?
Клянусь в любви, но ты не веришь мне.
Ведь я не вор, укрывшийся Кораном.
Любовью ранен по твоей вине —
Позволь же исцелиться этим ранам!
Быть может, заблуждаюсь я.
Ну что ж, Я молод, и Аллах простит ошибку.
Доколе мне сносить хулу и ложь,
Сто унижений — за одну улыбку…
Да что там я, когда и аль-Ахнаф
До дна испил из этой горькой чаши!
У всех красавиц одинаков прав,
Что им страданья и мученья наши?
Мой покровитель, посочувствуй мне.
Ты добр и мудр, ты кладезь совершенства,
И как ни славить — ты велик вдвойне,
С тобою рядом быть — уже блаженство.
Смысл жизни для тебя всегда в одном —
Помочь, утешить, проявить участье.
Твои щедроты золотым дождем
Текут на землю, умножая счастье.
Ты благодетель мой, и на тебя
Я уповаю страстно и всецело.
Коль будет нужно — жизнь отдам, любя,
Они твои, душа моя и тело.
А ты, читатель строгий этих строк,
Вновь подивишься мастерству поэта
И скажешь: «Ибн-Кузман, жестокий рок
Напрасно тщится сжить тебя со света.
Пусть выкупом я буду за тебя,
Чтоб отступили прочь твои невзгоды,
Чтоб, недругов безжалостных губя,
Ты был на высоте своей природы.
Благословен твой несравненный дар,
Свободный от лукавства и притворства.
Что перед ним тщета враждебных чар
И клеветы бессмысленной упорство?
Завистник, каждый ненавистник твой
Пусть в плутовских сетях бессильно бьется
(Кот гонится за мышью в кладовой,
Но с полки упадет и разобьется)».
* * *
Встречаясь с ней, не поднимаю глаз,
Безмолвствую. К чему слова привета?
Когда бы не любил ее — отказ
Навряд ли вызвал отчужденье это.
Но я люблю и нахожу в ответ
Капризы, своеволие, коварство.
Ужели от болезни этой нет
Нигде на свете верного лекарства?
Какую власть над нами дал господь
Красавицам безбожным и жестоким!
В них нет души — всего лишь только плоть.
Что ж делать нашим душам одиноким?
На этом свете их любви не жди
И не надейся даже на свиданье,
Обещанное где-то впереди,—
В загробном мире сдержат обещанье!
Постигнув это, вывод сделал я
Единственно разумный и возможный —
И сразу изменилась жизнь моя,
Рассеялся туманом призрак ложный.
Не любит, любит — ах, не все ль равно?
И как могла тревожить эта малость?
Я развлекаюсь вволю, пью вино,
Не ведая забот, забыв усталость.
Что пользы от бессмысленной любви?
Что эта жизнь презренная без денег?
Коль ты богат — судьбу благослови,
А нищ — мытарствуй, мыкайся, как пленник.
Всего важнее золото — и вот
Властителей восславил я по праву,
Которые от всех своих щедрот
Лишь одного не делят с нами — славу.
Ибн-Фарадж, благ её достоин ты.
Ты праведен и мудр, ты щедр безмерно
И лишь увидишь скверну нищеты,
Как сразу отступает эта скверна.
Все, чем владею, — мириады слов,
Которыми тебя я славлю ныне.
Хоть не судил мне рок иных даров,
Что выше этой дивной благостыни?
Моих стихов чудесное вино
Таит в себе усладу и блаженство.
Ничто с ним не сравнится — ведь оно
Является залогом совершенства.
Так будь же щедр и милостив ко мне,
А если ты ответишь мне отказом —
Уж лучше бы тогда сгореть в огне,
С собою и с нуждой покончив разом!
* * *
Вздыхала ласково, но тут же, спохватись,
От страсти собственной мгновенно отреклась,
От слов, которые еще не отзвучали,
От клятв, которые давала мне сейчас.
Давно не верю я обетам вероломным,
И ласковым речам, и блеску женских глаз.
Она когда-то мне лукаво обещала,
Что ночью встретимся и ночь укроет нас.
Я долго ждал тогда, забылся, истомленный,
Но только не пришла она и в этот раз…
Что делать мне теперь? Мучительно и горько
Читать в глазах ее насмешливый отказ.
Ужель, жестокая, она не понимает,
Чей взор сразил меня и душу мне потряс?
О боже праведный, умножь мои богатства,
Чтоб злата у меня не иссякал запас.
Она не устоит перед оружьем этим,
И успокоюсь я, победой утолясь.
* * *
Влюблен я в звездочку. Любой, ее заметя
И полюбив ее, повержен и убит.
Я знаю, и меня она не пощадит.
Смогу ли от нее найти надежный щит,
Или не властен я рассеять чары эти?
Сальвато, весельчак, — ужели быть беде?
Блуждаешь, как в бреду, никто не знает —
Не прикасаешься к напиткам и еде,—
Ты молчаливее, ты всех мрачней на свете!
И так ответил я: «Увы, свидетель бог,
Я не стерпел моей тоски, не превозмог.
Зачем к ее дверям иль в винный погребок
Теперь влечет меня так властно из мечети?
Одна лишь страсть к тебе теперь во мне жива
Ты вавилонского чудесней волшебства,
И музыкой твои мне кажутся слова,
И пенье слышится всегда в твоем привете.
А грудь — как яблоки. А нежная щека,
Как мрамор, белая, как мел или мука.
Улыбка светлая лукава и сладка.
И зубы как алмаз. И красота в расцвете.
Когда б велела ты нам всем, отбросив страх,
Забыть, как нужен пост и всемогущ Аллах,—
В мечети в тот же миг, в ее пустых стенах
Остался б только тот, кто связан, кто в цепях
Кого крепчайшие опутывают сети.
Что слаще на земле дыханья твоего?
Ты госпожа моя, царица, божество.
А кто не верит мне и спорит — я того
Сражаю наповал одним ударом плети.
Зачем же прячешься куда-то от меня?
Я изнемог уже от страстного огня…
Когда ж благословит нас бог, соедини,
И ниспошлет любви взаимной долголетье?
* * *
Покинут я — как мой удел суров!
Ни строчки, ни записки, ни ответа…
О, если бы хоть знать, что в мире где-то
Найду тебя, о, если б вера эта,
Что ты опять откликнешься на зов…
Ты бросила меня, и сердцу ясно,
Что все мечты бесплодны и напрасны,
И лишь тоска со мною ежечасно,
И догореть последний луч готов.
Убийственны любви моей мытарства.
О, выслушай без злобы и коварства,
Ведь гибну я, — бессильны все лекарства…
Любовь и смерть — страшнее нет врагов.
* * *
Мой милый весельчак, поторопись заране
Отправить тучного барана на убой,
Чтоб долгожданный гость доволен был тобой,
Так поступить тебе назначено судьбой.
Я богу и тебе свое открыл желанье.
Его исполнит бог, со мною согласись,
Но если от тебя вдруг получу отказ,—
Но если скажешь ты, что некогда сейчас,—
Тогда, изволь, я сам, нарушив предписанье,
Барана твоего зарежу, как мясник.
Искусства этого секреты я постиг.
Зажарим, испечем, съедим в единый миг
И сварим кушанье из головы бараньей.
На кровле мясо мы разложим, просушив,
И бурной радости почувствуем прилив.
Как жемчуг, каждый стих мой светел и красив,
И стану я певцом твоих благодеяний!
Поэзии лишь мне доступно мастерство,—
Ты равного нигде не сыщешь никого.
Я перлы юмора рассыпал моего,
Из самых ярких слов стихи свои чеканя.
АБУ ДЖАФАР АХМАД ИБН САИД
* * *
Пусть небеса приют любви благословят!
Вчера нас не смутил ничей докучный взгляд.
Из Неджда долетал к нам с ветерком вечерним
В долину темную гвоздики аромат,
И, вдохновенные, о счастье пели птицы,
И с ивами играл весенний водопад.
Блаженства нашего единственный свидетель,
Был радостно смущен гостеприимный сад.
Так милой я сказал, она же отвечала:
«Ужель ты думаешь, что мир и добр и свят?
Нам сад завидовал — любви взаимной нашей,
И пенистый ручей нам тоже не был рад.
Нас ненавидели за то, что мы любили,
И в криках птиц ночных был горестный надсад.
И звезды пристально шпионили за нами,
И даже небосвод был завистью объят».
ИБН САФАР АЛЬ-МАРИНИ
* * *
Упаси меня бог разлучиться с долиной Альмерии!
Как индийская гибкая сабля, дрожу от волненья.
Милый друг, мы — в раю. Упивайся утехами здешними!
Разве подлинный рай нам такие сулит наслажденья?
Пей густое вино, восхищаясь воркующей горлинкой.
Слушать голос голубки приятней, чем ангелов пенье.
Посмотри на речную волну, беспокойством объятую.
Меж деревьев склоненных журчит, не смолкая, теченье.
Над бегущей водой изогнулись они, как танцовщицы,
И ветвей рукава уронили в поток на мгновенье,
Чтобы их унизать в изобилье жемчужными брызгами.
Быстрину временами рябит ветерка дуновенье,
И поверхность воды отливает булатом узорчатым,
И блестит, что кольчуги серебряной частые звенья.
* * *
Как только заалел закат, я деве подал знак:
«Приди, когда взойдет луна, рассеивая мрак!
Коль скоро слово ты дала, хочу, чтоб навестила
Меня, как навещает мир полдневное светило».
Она пришла, как луч зари на смену тьме ночной,
Как ветерок, что пролетел над сонною волной.
По всей округе разлилось тогда благоуханье,
Как будто о себе цветок оповещал заране.
И каждый след ее стопы я целовал, склонясь,
Под стать прилежному чтецу, что разбирает вязь.
Ночь дремлет — бодрствует любовь. Я разделил с ней ложе
Подобен ветви гибкий стан, лицо — с луною схоже.
И поцелуев до тех пор я расточал запас,
Пока зари пунцовый стяг не потревожил нас.
Кольцо объятий разомкнув, мы опустили руки.
День Страшного суда! С тобой сравнится час разлуки!
ИБН АЛЬ-АРАБИ
* * *
О голубки на ветках араки, обнявшейся с ивой!
О, как меня ранит ваш клекот, ваш голос тоскливый!
О, сжальтесь, уймите тревожные песни печали,
Чтоб скорбь не проснулась, чтоб струны души не звучали.
О, душ перекличка! О, зовы тоскующей птицы
На тихом восходе и в час, когда солнце садится!
Я вам откликаюсь всем трепетом, жилкою каждой,
Всем скрытым томленьем и всей неуемною жаждой.
Сплетаются души, почуяв любви дуновенье,
Как пламени вихри над глыбами черных поленьев.
О, кто мне поможет пылать без угара и дыма
В слиянье немом, в единении с вечно любимой!
Кто даст потеряться, утратить черты и приметы
В калении белом, в горенье единого света?
Вокруг непостижного кружатся пламени шквалы.
Стремятся вовнутрь, но целуют одно покрывало.
Так, камни лобзая, пророк предстоял перед Кабой,
Как перед подобием чьим-то, неверным и слабым.
Что значат, сказал он, священная Каба и Мекка
Пред истинным местом и высшей ценой человека?
Бессильны все клятвы, и тленный не станет нетленным.
Меняются лики, и только лишь суть неизменна.
Как дивна газель! О, блеснувшее длинное око,
В груди у меня ты как будто в долине глубокой.
И сердце мое принимает любое обличье —
То луг для газелей, то песня тоскливая птичья;
То келья монаха, то древних кочевий просторы;
То суры Корана, то свитки священные Торы.
Я верю в любовь. О великой любви караваны,
Иду я за Кайсом, иду я дорогой Гайляна.
Вы, Лубна и Лейла, для жаркого сердца примеры.
Любовь — моя сущность, и только любовь — моя вера.
* * *
Луноликие скрылись в своих паланкинах.
Чуть качаясь, плывут у верблюдов на спинах.
Там за легкой завесой от взоров укрыты
Белый мрамор плеча, и уста, и ланиты.
Паланкины уходят, плывут караваны,
Обещанья вернуться — пустые обманы.
Вот махнула рукой, обнажая запястье,
Гроздь перстов уронив… Я пьянею от страсти!
И свернула к Садиру, вдали пропадая,
И о скорой могиле взмолился тогда я.
Но внезапно вернулась она и спросила:
«Неужель одного тебя примет могила?»
О голубка, дрожит в твоем голосе мука!
Как тебя ворковать заставляет разлука!
Как исходишься ты в этих жалобных стонах,
Отбирая и сон и покой у влюбленных!
Как ты к смерти зовешь… О, помедли, не надо!
Может, утренний ветер повеет прохладой,
Может, облако с гор разольется над сушей
И дождем напоит воспаленные души.
Дай пожить хоть немного, чтоб в ясные ночи
Стали зорки, как звезды, неспящие очи;
Чтобы дух, пробужденный в немое мгновенье,
Вместе с молнией вспыхнул бы в новом прозренье.
Благо тихому сну, нам дающему силу!
Нет, не надо душе торопиться в могилу.
Смерть, довольно добычи ушло в твои сети,—
Пусть улыбкою доброй любовь нам ответит.
О любовь! О таинственный ветер весенний!
Ты поишь нас вином глубины и забвенья,
Сердце к свету ведя, в благовонье степное,
Тихо шепчешься с солнцем, щебечешь с луною…
* * *
В обители святой, в просторах Зу-Салама,
В бессчетных обликах изваяна газель.
Я вижу сонмы звезд, служу во многих храмах
И сторожу луга бесчисленных земель.
Я древний звездочет, пастух степей, я — инок.
И всех троих люблю, и все они — одно.
О, не хули меня, мой друг, перед единой,
Которой все и всех вместить в себе дано.
У солнца блеск ее, и стройность у газели,
У мраморных богинь — белеющая грудь.
Ее одежду взяв, луга зазеленели
И пестрые цветы смогли в лучах сверкнуть.
Весна — дыханье той, невидимо великой,
А проблеск молний — свет единственного лика.
* * *
О, ответь мне, лужайка, укрытая в скалах,—
Чья улыбка в покое твоем просверкала?
Чьи шатры под твоею раскинулись тенью?
Кто расслышал твой зов и затих на мгновенье?
Ты, над кем беззакатное золото брезжит,
Так свежа, что в росе не нуждаешься свежей.
Бурным ливнем тебе омываться не надо,—
В зной и в засуху вся ты — родник и прохлада,—
Так тениста, что тени не просишь у склона,
Как корзина с плодами, полна, благовонна,
И тиха до того, что блаженные уши
Каравана не слышат и криков пастушьих.
* * *
Ранним утром смятенье в долине Акик.
Там седлают верблюдов, там гомон и крик.
Долог путь по ущельям глубоким и скалам
К неприступной вершине сверкающей Алам.
Даже сокол не сможет добраться туда,
Только белый орел долетит до гнезда
И замрет на узорчатом гребне вершины,
Как в развалинах замка на башне старинной.
Там на камне седом прочитаешь строку:
«Кто разделит с влюбленным огонь и тоску?»
О забросивший к звездам души своей пламя,
Ты затоптан, как угль, у нее под ногами.
О познавший крыла дерзновенного взмах,
Ты не в силах привстать, утопая в слезах,
И, живущий в горах, над орлиным гнездовьем,
Ты в пыли распростерт и раздавлен любовью.
Вы, уснувшие в тихой долине Акик,
Вы, нашедшие вечности чистый родник,
Вы, бредущие к водам живым вереницей,
Чтобы жажду забыть, чтоб навеки напиться!
О, очнитесь скорей! О, придите сюда!
Помогите! Меня поразила беда
В стройном облике девы, чей голос и взор
Застигают врасплох, как набег среди гор.
Запах мускуса легкий едва уловим,
Вся она — точно ветка под ветром хмельным;
Словно кокон — плывущая линия стана,
Бедра — будто холмы на равнине песчаной.
О хулитель, над сердцем моим не злословь!
Друг, уйми свой укор, не брани за любовь.
Лишь рыданьями только могу отвечать я
На упреки друзей и на вражьи проклятья.
Точно в плащ, я в печаль завернулся свою.
Пью любовь по утрам, слезы вечером пью.
* * *
О, смерть и горе сердцу моему!
О радость духа, о бесценный дар! —
В груди моей живет полдневный жар,
В душе — луна, рассеявшая тьму.
О мускус! Ветка свежая моя!
Что благовонней в мире, что свежей?
Нектар сладчайший — радость жизни всей
С любимых уст твоих впиваю я.
О, луны щек, блеснувшие на миг
Из-под шелков нависшей темноты!
Нас ослепить собой боишься ты
И потому не открываешь лик.
Ты — солнце утра, молодой побег,
Хранимый сердцем трепетным моим.
Я напою тебя дождем живым.
Водою светлой самых чистых рек.
И ты взойдешь, как чудо для очей.
Увянешь — смерть для сердца моего.
Я в золото влюбился оттого,
Что ты в венце из золотых кудрей.
И если б в Еве видел сатана
Твой блеск, он преклонился б и поник;
И, созерцая светоносный лик,
Где красоты сияют письмена,
Свои скрижали бросил бы Идрис,—
Ты для пророка вера и закон.
Тебе одной бы уступила трон
Царица Сабы, гордая Билькис.
О утро, подари нам аромат!
О, ветра благовонного порыв! —
Ее дыханьем землю напоив,
Цветы и ветки нас к себе манят.
Восточный ветер шепчет и зовет
В путь к дальней Кабе… Ветер, усыпи!
О, дай очнуться где-нибудь в степи,
В ущелье Мины, у крутых высот…
Не удивляйтесь, что в тоску свою
Я вплел всех трав и всех ветров следы,—
Когда поет голубка у воды,
Я дальний зов и голос узнаю.
* * *
Лишь следы на песке да шатер обветшалый —
Место жизни пустыней безжизненной стало.
Встань у ветхих шатров и в немом удивленье
Узнавай их — свои незабвенные тени.
Здесь со щек твоих мог собирать я когда-то,
Как с душистых лужаек, весны ароматы.
Просверкав, ты ушла, как в засушье зарница,
Не даруя дождя, не давая напиться.
«Да, — был вздох мне в ответ, — здесь под ивою гибкой
Ты ловил стрелы молний — сверканье улыбки,
А теперь на пустых обезлюдевших склонах
Жгут, как молнии, гребни камней раскаленных.
В чем вина этих мест? Только время виною
В том, что стало с шатрами, с тобою и мною».
И тогда я смирился и стихнул, прощая
Боль мою омертвелому этому краю.
И спросил, увидав, что лежат ее земли
Там, где ветры скрестились, просторы объемля:
«О, поведай, что ветры тебе рассказали?»
«Там, — сказала она, — где пустынные дали,
Средь бесплодных равнин на песчаниках диких
Есть шатры нестареющих дев солнцеликих».
* * *
О, светлые девы, мелькнувшие сердцу мгновенно!
Они мне сияли в дороге у Кабы, священной.
Паломник, бредущий за их ускользающей тенью,
Вдохни аромат их, вдохни красоты дуновенье.
Во тьме бездорожий мерцает в груди моей пламя.
Я путь освещаю горящими их именами.
А если бреду в караване их, черною ночью
Полдневное солнце я на небе вижу воочью.
Одну из небесных подруг мои песни воспели —
О, блеск ослепительный, стройность и гибкость газели!
Ничто на земле состязанья не выдержит с нею —
Поникнет газель, и звезда устыдится, бледнея.
Во лбу ее — солнце, ночь дремлет в косе ее длинной.
О солнце и ночь, вы слились в ее образ единый!
Я с ней — и в ночи мне сияет светило дневное,
А мрак ее кос укрывает от жгучего зноя.
* * *
Я откликаюсь каждой птице
На песню скорби, песню горя.
Пока напев тоскливый длится,
Душа ему слезами вторит.
И порывается, тоскуя,
Сказать певице сиротливой:
«Ты знаешь ту, кого люблю я?
Тебе о ней сказали ивы?»
* * *
Когда воркует горлинка, не плакать я не в силах,
Когда воркует горлинка, я в горестях унылых;
И слезы катятся, и я горючих слез не прячу.
Когда воркует горлинка, я с нею вместе плачу.
Осиротела горлинка — запричитала тонко;
И мать бывает сиротой, похоронив ребенка!
А я на горестной земле за всех сирот печальник.
Хоть бессловесна горлинка — я вовсе не молчальник.
Во мне неутолима страсть к той горестной округе,
Где бьют ключи и горячи в ночи глаза подруги,
Чей взгляд, метнувшись, наповал влюбленного уложит,
Чей взгляд — булат и, как кинжал, вонзиться в сердце может.
Я слезы горькие копил, я знал — настанет жажда,
Я в тайнике любовь хранил, боясь охулки каждой.
Но ворон трижды прокричал, и суждена разлука;
Расстались мы, и мир узнал, кого терзает мука…
Они умчались, в ночь скача, верблюдов погоняли,
И те, поклажу волоча, кричали и стенали.
А я поводьев не рванул, почуяв горечь скачки,
А я верблюда повернул, дышавшего в горячке.
Когда любовью ранен ты, тебя убьет разлука.
Но если встреча суждена — легка любая мука!
Запомни, порицатель мой: доднесь, вовек и ныне
Она одна любима мной — и здесь и на чужбине!
* * *
Когда душа вернулась в тело, они оставили меня.
Я, плачась на судьбину, плакал, происходящее кляня.
А тот, из-за кого я плачу, — он для меня родней отца,
Невыносима с ним разлука, жизнь солонее солонца.
Забыть не мог я взор опасный и сладостный румянец щек.
И сумерки волос прекрасных, и ясный лоб забыть не мог.
И вот снялось терпенье с места, и объявилась скорбь взамен,
А меж терпением и скорбью любовь мне учинила плен.
Кто горю моему поможет? Есть милосердный кто-нибудь?
Кто маету мою разделит? Влюбленному укажет путь?
О! Всякий раз, когда в тревоге я одиноко слезы лью,
Слепя, выплакивают слезы страсть и бессонницу мою.
И если я молю о взгляде, как молят в засуху дожди,
Мне отвечают: «Все обрящешь, но сострадания не жди!
И взгляд не даст успокоенья, твоя неутолима боль!
Взгляд — это молния, не боле; от сострадания уволь!»
Но я, увы, забыть не в силах, как умолял и уповал,
И к молниям искал дорогу — я, пораженный наповал.
Назло всем воронам разлуки, ищу я молнию в песках!
Пускай за карканье и злобу карает воронов Аллах.
Верблюд, ты ворону подобен, усугубителю разлук,—
Невесть куда любовь уносишь, а с ней — моей надежды вьюк.
* * *
О погонщик верблюдов, не надо спешить, постой!
Я за вами бреду спозаранку, больной и пустой…
Стой, погонщик! Помедли! Вниманьем меня удостой!
Богом я заклинаю тебя и любовной своей маетой!
Слабы ноги мои, но душа окрылилась мечтой —
Милосердья прошу и молю об услуге простой;
Ведь не может чеканщик узор проковать золотой,
Если сбиты чеканы и крив молоточек литой.
Ты в долину сверни, к тем кострам — там их мирный постой.
О благая долина! Мне сладостен дым твой густой.
О долина, ты всех собрала, кто мне верный устой,
Кто — дыханье мое и души моей жаркий настой!
Я любовь заслужу, коль умру со своей тяготой
На коне ли, в постели иль в сирой степи, как святой.
* * *
Остановись у палаток, развалины обрыдай,
Стенам обветшалым вопрос вековечный задай;
Узнай ты у них, где твоих ненаглядных шатры,
Где след их в пустыне, поклажа, стада и костры.
Все словно бы рядом, но это всегдашний мираж:
И пальмы, и люди, и груды лежащих поклаж.
Все так далеки, а пустыня окрест горяча,
Они на чужбине кочуют у чудо-ключа.
Я ветер восточный спросил: «О, скажи, задувавший с утра,
Где встретил ты их — на пути или возле шатра?»
И ветер ответил: «Они на вершине холма
Поставили нынче свои кочевые дома.
Они над любимой раскинули полог цветной,
Чтоб ей не во вред оказался полуденный зной.
Верблюдов усталых уже разгрузили они.
А ты собирайся! Седлай! Разыщи! Догони!
Когда же устанешь гостить по заезжим дворам,
Когда поплутаешь по долам, пескам и горам,
Тогда их стоянку почует замученный конь —
Увидишь костер их, похожий на страсти огонь.
Седлай! Собирайся! Ты страстью великой объят.
А страхи пустыни пред нею беспомощней львят!»
* * *
Там, где в былые дни я ублажал прелестниц,
Ни кровли, ни двора, ни галерей, ни лестниц,—
Лишь пустота и стон, и стены обвалились…
А в прежние года здесь пели, веселились…
Но караваи ушел, и я не знал об этом.
Не знали и они, что связан я обетом
Не забывать их, звать, стремиться в их пороги.
Так будь, моя любовь, им проводник в дороге,
И в час, когда в степи поскачут под ветрами,
И в час, когда в шатрах устелют пол коврами.
Поставь они шатры среди сухой долины —
И травы зашумят, и закричат павлины,
И зацветет досель пустынная округа,
И станет их привал благоуханней луга.
Но стоит им уйти — и место обратится
Кладбищем для того, кто сердцем к ним стремится.
* * *
Из-за томной, стыдливой и скромной я тягостно болен.
Вы сказали о ней — я утешен, польщен и доволен.
Стонут голуби горько в полете крутом и прощальном;
Их печали меня навсегда оставляют печальным.
Мне дороже всего это личико с мягким овалом,
Среди прочих красавиц сокрыто оно покрывалом.
Было время, глядел я влюбленно на это светило,
Но оно закатилось, и душу печаль помутила.
Вижу брошенный угол и птиц, запустения вестниц;
Сколько прежде в шатрах я знавал полногрудых прелестниц!
Жизнь отца своего я отдам, повинуясь желанью,
Повинуясь пыланью, в душе моей вызванном ланью.
Мысль о ней в пламенах, осиянная сказочным светом.
Разгорается свет — и пылание меркнет при этом…
О друзья, не спешите! Прошу вас, друзья, не спешите!
У развалин жилища ее — вы коней вороных придержите!
Придержите, друзья, скакуна моего за поводья,
Погорюйте со мною, друзья дорогие, сегодня!
Постоимте немного, оплачем мою неудачу,
Или лучше один я свою неудачу оплачу!
Словно стрелы каленые, выстрелы яростной страсти,
И желания меч порассек мое сердце на части.
Вы участьем меня, дорогие друзья, подарите,
Вы отчасти хоть слезы мои, дорогие друзья, разделите!
Расскажите, друзья, расскажите о Хинд и о Лубне!
О Сулейме, Инане и Зейнаб рассказ будет люб мне.
А потом, когда станем блуждать, как блуждали доселе,
Расскажите о пастбищах тех, где резвятся газели.
О Маджнуне и Лейле скажите, мое утоляя пыланье,
Расскажите о Мейй, и еще о злосчастном Гайляне.
Ах, сколь длительна страсть к той — которой стихов моих четки,
Россыпь слов, красноречье и доводы мудрости четкой.
Родовита она, ее родичи царского сана,
Властелины великого града они Исфахана.
Дочь Ирана она, и отец ее — мой же учитель.
Я же ей не чета — я пустынного Йемена житель.
И отсюда тревожность моя и счастливых минут невозможность;
Мы неровня друг другу — мы просто противоположность.
Если б ты увидал за беседою нас, в разговорах,
Где друг другу мы кубки любви подносили во взорах,
Где в беседе горячечной, пылкой, немой, безъязыкой
Наша страсть оставалась взаимной и равновеликой —
Был бы ты поражен этим зрелищем дивным и странным,
Ведь в глазах наших Йемен соединился с Ираном!
Нет, не прав был поэт, мне, наследнику, путь указавший,
Нет, не прав был поэт, в достославное время сказавший:
«Кто Канопус с Плеядами в небе высоком поженит?
Кто порядок всегдашний в чертогах небесных изменит?
Вековечный порядок незыблем, един и всевремен:
Над Ираном — Плеяды, Канопуса родина — Йемен».
* * *
В Сахмад веди, погонщик, дорога туда не долга,
Там тростники зеленые и сладостные луга,
Яркая молния в небе сверкает жалом клинка,
Утром и вечером белые скопляются облака.
Песню запой, погопщик, в песне этой воспой
Стыдливых дев длинношеих, сияющих красотой.
В черных глазах красавиц черный пылает свет,
Каждая шею клопит, словно гибкую ветвь.
Каждая взглядом целит — не думай сердце сберечь!
Ресницы — острые стрелы, взгляд — индостанский меч.
Шелка тоньше и мягче, белые руки нежны —
Алоэ и мускусом пахнут, как у индийской княжны.
Заглянешь в газельи очи — грусть и влажная тьма,
Их черноте позавидует даже сурьма сама!
Чары их столь убийственны, столь карминны уста!
В ожерелья надменности убрана их красота!
По одной из красавиц желанья мои не милы.
Она холодна к человеку, сложившему ей похвалы.
Черным-черны ее косы, каждая — словно змея;
Они следы заметают, а это — стезя моя…
Аллахом клянусь, я бесстрашен и презираю смерть!
Единственное пугает — не видеть, не ждать, не сметь.
* * *
Мы в долине повстречались меж отвесных скал,
Придержи верблюда — пройден трудный перевал;
Милой больше не воротишь — был и минул шквал,
Туча молнию метнула, гром отрокотал.
Здесь приют, а свет слепящий — молнии кинжал,
Здесь цветы — что самоцветы: лал, опал, коралл;
Мягки травы тут, а ветер выше всех похвал,
Веселись и услаждайся, раздувай мангал.
Вот и волк степной волчиху сладостно позвал,
Вот в ответ с деревьев грянул звонких птиц хорал.
Вот и дождь благословенный пал на краснотал,
Словно слезы тех влюбленных, чей прибыток мал.
Что ж! Впивай дурманы луга, осуши бокал,
Радуйся весенним трелям птичьих запевал!
Первые сыны Адама — те, кто здесь бывал,
Нам в преданьях описали райский сей привал.
* * *
О, где ты, покинутый старый мой дом?! О, где?!
Светильни твои мне светят в пути везде.
К тебе из пустыни я жалобу шлю свою,
Тебя вспоминаю и слезы ручьями лью.
И утром и вечером нету покоя мне,
Скитаюсь и денно и нощно в чужой стране.
Верблюдицы наши, хоть пища горька, скудна,
Почти не знавали в дороге покоя, сна.
Их страсть моя гонит навстречу тебе, тебе,
Да только не будет удачи в такой гоньбе!
О, сколько в пути пересек я песков, пустынь!
Ни разу коню не сказал: «Постой! Поостынь!»
Но даже усталый не сетует верный копь,
А я изнемог от напрасных надежд, погонь.
* * *
Среди холмов и долин,
На плоскогорьях равнин
Бегут антилопьи стада,
Ища, где плещет вода.
Едва показалась луна,
Я пожалел, что она
Сверкнула на небесах,
И я почувствовал страх
За свет неземной, за нее,
За нежную прелесть ее,—
Зачем сиять для меня?
Мне хуже день ото дня!
Жилы мои, надрывайтесь!
Глаза мои, не отрывайтесь!
Слезы мои, проливайтесь!
Сердце мое, страдай!
Ты, что зовешь, погоди —
Огнь у меня в груди,
Разлука ждет впереди…
Господи, мужества дай!
Пришла разлука разлук —
И слезы исчезли вдруг.
Устрою в долине привал,
Где был сражен наповал.
Там серны пасутся. Там
Она — кому сердце отдам.
Скажи ей: «Один человек
Пришел проститься навек;
Забросило горе его
В края, где нет никого!
Луна, осиявшая высь,
Оставь несчастному жизнь!
Взгляни из-под покрывал,
Чтоб взгляд он в дорогу взял
Увы, не под силу — ту
Постичь ему красоту!
Иль дай ему сладких даров,
И станет он жив и здоров,
Поскольку среди степей
Сейчас он трупа мертвей…»
Умру я от горя и зла,
Плачевны мои дела!
Был ветер восточный неправ,
Весть о тебе переврав!
С тобой он был тоже лжив,
Наворожив, что я жив…
* * *
Отдам я отца за локоны, подобные тени ветвей,
Они над щеками чернеют, черненых подвесок черней.
Распущенные и убранные, они — как древняя вязь,
И, словно змеи, упруги они, в тяжелых косах виясь.
Они пленяют небрежностью, нежностью полнят сердца;
За дивные эти локоны отдам я родного отца.
Они, словно тучки небесные, ее оттеняют взгляд,
Они, словно скаред сокровище, ее красоту хранят,
Они, что улыбка нежная, словно чарующий смех,—
Как было бы замечательно перецеловать их всех!
Нежна она обнаженная — восточная эта княжна,
И, солнцем не обожженная, кожа ее влажна.
Речей ее сладкозвучие дурманит меня волшебством,
Словечки ее певучие туманят меня колдовством.
И нет ничего нечестивого в ее неземной красе,
И даже благочестивые придут к ее медресе.
Неизлечимо хворого влагою уст исцелит,
Зубов жемчугами порадует, улыбкою подарит.
Стрелы очей вонзаются в пылу любовных ловитв,
Без промаха поражаются участники жарких бита.
А покрывало откинет она — и лик ее, как луна;
Ни полного, ни частичного затменья не знает она.
На тех, кто ей не понравится, облако слез нашлет,
Бурю вздохов накличет она — бровью не поведет.
И вот, друзья мои верные, я в путах жаркой тщеты —
Теперь на меня нацелены чары ее красоты.
Она — само совершенство, любовь — совершенство мое.
Молчальника и отшельника сразит молчанье ее.
Куда бы она ни глянула, взор — отточенный меч.
Улыбка ее, что молния, — успей себя поберечь!
Постойте, друзья мои верные, не направляйте ног
Туда, где ее убежище, туда, где ее чертог.
Я лучше спрошу у сведущих, куда ушел караваи;
Не помешают опасности тому, кто любовью пьян.
Я не боялся погибели в близком и дальнем краю,
В степях и пустынях усталую верблюдицу гнал свою.
Она отощала, бедная, от сумасшедшей гоньбы,
И силы свои порастратила, и дряблыми стали горбы.
И вот наконец к становищу добрался я по следам,
Верблюды высоконогие неспешно ходили там.
Была там луна незакатная, внушавшая страх красотой.
Была там она — ненаглядная — в долине заветной той.
Я подойти не отважился, как странник, кружил вкруг нее.
Она, что луна поднебесная, вершила круженье свое,
Плащом своим заметаючи следы верблюжьих копыт,
Тревожась, что обнаружит их настойчивый следопыт.
* * *
Кричат куропатки в песчаной долине,
Гнездо красоты в той долине отныне.
Отныне пасутся на плоской равнине
Газели и страусы в сердце пустыни.
Друзья, постоимте у этих развалин —
Ушедший уклад позабыт и развален,
И юноша пылкий оставлен любимой,
Оплачемте юношу — прежде любимый,
Он стал одиноким, угрюмым, недужным,
Ненужным себе и Аллаху ненужным.
Она снарядила верблюдов средь ночи,
А он проглядел, или не было мочи
На это глядеть, или, может быть, разум
Оставил его и ушел с нею разом.
О мысли мои! Вы, отчаясь в разлуке,
Помчались за ней… но пусты мои руки!
Любой из ветров предо мною в ответе —
Восточный, и южный, и северный ветер;
Скажите мне, ветры, отдельно иль вместе,
Про горе мое вы не слышали вести?
И ветер восточный мне тотчас поведал
О том, что в лугах у травинок разведал:
«Коль страсть захватила и сердце и разум
Себя излечи о любимой рассказом!»
А после добавил: «Эй, северный ветер,
А нет ли получше отвады на свете?
Иль, может быть, южному ветру известно
Что сердцу недужному делать уместно?»
И северный ветер ответил: «Решенье
Поддержит и южный мой брат. Утешенье
Есть в том, что мученья любви — добродетель.
Мученье любви — наслажденья свидетель.
Зачем же, впивая столь дивную сладость,
Ты болен, и день твой тебе же не в радость?
Уж коли сумел обещанья добиться —
Не молнию зришь, а всего лишь зарницу!»
Как молнией тучи прошиты в ненастье,
Расшиты узором любимой запястья.
Но ветер в ней вызвал внезапные слезы,
И вспыхнули щеки пунцовее розы.
Цветут эти розы под дождиком дивным,
Нарцисс ее глаз проливается ливнем.
Сорвать не пытайся, цветка не ищи ты —
Накинутся змеи волос для защиты.
Она улыбнулась, и — солнце в подарок!
О боже, как жемчуг зубов этих жарок!
А пышные черные косы распустит —
И ночь над землею потемки опустит.
Слюна ее слаще пчелиного меда,
Божественней сласти не знает природа.
А стан ее гибкий — гибчайшая ива,
Клинки ее взглядов блестят горделиво.
О, сколько людей поклоняются рабски
Тебе, восхитительный меч мой арабский!
А я ведь араб, и не мне ли блистали
Клинки аравийской сияющей стали?
Любви не избуду, куда ни прибуду,—
На юг ли, на север, — где буду, там буду!
«Любовь я настигну!» — твердил я вначале.
А мне отвечали: «Настигнешь? Едва ли!»
Но я упирался: «Близки наши встречи!»
А мне говорили: «Пусты эти речи!»
Но стоило сняться им в Неджд иль в Тихаму,
И я по пустыне искал их упрямо.
А сердце рвалось, хоть усталые ноги
Искали пути на пути без дороги.
А сердце вело Искандером Двурогим
По западным и по восточным дорогам.
Молил я о встрече смиренно и слезно,
Разлуку пророчил надменно и грозно.
О, житель Багдада! Луна торопилась!
У вас восходила — у нас закатилась!
О горе мне, горе! Погибну я вскоре!
Я вслед ей взываю: «О господи, горе!»
О горлица, смолкни — потеряны разом
И сон, и покой, и надежды, и разум!
* * *
Вот молния блеснет в Зат-аль-Ада,
И свет ее нам донесет сюда
Гром, громогласный, слоено в битве вождь,
И жемчуга рассыплет свежий дождь.
Они воззвали к ней: «Остановись!»
Погонщика я умолял: «Вернись!
Останови, погонщик, караван —
Ведь я одной из ваших обуян!»
Гибка она, пуглива и стройна,
Лишь к ней одной душа устремлена.
Скажи о ней — и выпадет роса.
О ней твердят земля и небеса.
Пребудь она в бездонной глубине,
Пребудь она в надзвездной вышине —
Она в моих мечтаньях высока,
Не досягнет завистника рука!
А взор ее — руины возродит,
Мираж бесплотный в явь оборотит.
На луг ли глянет — и цветов полно,
Вино протянет — усладит вино.
А лик ее сияет светом в ночь,
День — тьмы волос не может превозмочь.
Ах, мое сердце больше не вольно —
Оно без промаха поражено:
Очами мечет дротики она,
Копьеметателем не сражена.
Без милой обезлюдели края.
И над пустыней крики воронья.
Она совсем покинула меня,
А я остался здесь, судьбу кляня!
Я одинок и сир в Зат-аль-Ада…
Зову, ищу — ни слова, ни следа.
* * *
Дыханье юности и младости расцвет,
Предместье Карх, горячечность бесед,
Семнадцать мне — не семь десятков лет,
И ты со мной, событий давних след:
Ущелье милое — приют мой и привет,
Дыханье юности и младости расцвет.
В Тихаму мчится конь, и в Неджд, и горя нет
И факел мой горит, даря пустыне свет.
* * *
Господь, сохрани эту птичку на веточке ивы;
Слова ее сладостны были, а вести правдивы.
Она мне сказала: «Коней оседлав на рассвете,
Ушли восвояси единственные на свете!»
Я следом за ними, а в сердце щемящая мука,
В нем адово пламя зажгла лиходейка-разлука.
Скачу я вдогон и коня горячу, что есть мочи,
Хочу их следы наконец-то увидеть воочью.
И путь мой нелегок, и нет мне в пути указанья,
Лишь благоуханье ее всеблагого дыханья.
Она, что луна, — занавеску слегка отпустила,—
Ночное светило дорогу в ночи осветило.
Но я затопил ту дорогу слезами своими,
И все подивились: «Как новой реки этой имя?
Река широка, ни верхом не пройти, ни ногами!»
Тогда я слезам повелел упадать жемчугами.
А вспышка любви, словно молния в громе гремящем,
Как облачный путь, одаряющий ливнем бурлящим.
От молний улыбок в душе моей сладкая рана,
А слезы любви — из-за сгинувшего каравана;
Идет караван, и стекает слеза за слезою…
Ты сравнивал стан ее с гибкой и сочной лозою,—
Сравнил бы лозу с этим гибким и трепетным станом
И будешь правдивей в сравнении сем первозданном.
И розу еще луговую сравни в восхищенье
С цветком ее щек, запылавших румянцем смущенья
АБУ- ЛЬ-БАКА АР-РУНДИ
* * *
Все что завершилось в мире, не минует разрушенья,
Пусть же нас не ослепляют счастья сладкие мгновенья!
Видишь — и дела и судьбы переменчивы и зыбки,
Злом и местью обернутся жизни краткие улыбки,
Что осталось неизменным в этом ветхом мирозданье?
Все живущее на свете время облагает данью.
Не гордись, броня стальная, судьбы властны надо всеми
Хоть меча ты не страшишься, но тебя источит время.
Не кичись, булат блестящий, позолотой прочных ножен,
Хоть ты крепче стен Гумдана, роком будешь уничтожен
Где твои владыки, Йемен, их узорчатые троны?
Где венцы их и каменья, ожерелья и короны?
Где теперь сады Ирема и колонны Ктесифона,
Слава гордого Шаддада, сасанидские законы,
Где сокровища Каруна, где теперь алтарь Ваала,
Караванов вереница, что долины заполняла?
Как мираж, они исчезли, без следа промчались мимо,
Всем им вынес рок жестокий приговор неотвратимый.
О былых царях и царствах лишь легенды сохранились,
Бьется понапрасну память, воскресить былое силясь.
Дарий и его потомки в вихре времени пропали,
И дворцы Хосроев славных их от смерти не спасали,
Будто не было героев — Саба, Ада и Кахтана,
Будто мир не покорялся мудрой воле Сулеймана.
Ты, прожорливое время, многолико, будто море,
Ты нам радость обещаешь, но за ней приходит горе.
Нам в несчастиях надежда часто дарит утешенье.
В той беде, что нас постигла, пет надежды на спасенье.
Отвечай мне, край родимый, что случилося с тобою?
Видишь — горы пошатнулись и утес поник главою.
Глаз судьбы тебя отметил, край родной лежит в тумане:
Вас неверные изгнали — горе, горе, мусульмане!
Города, перекликаясь, друг от друга ждут ответа:
Где Валенсия, Шатиба? О Хаэн цветущий, где ты?
Где ты, Кордова, столица, что влекла к себе из дали?
Там нашли приют науки и ремесла процветали.
Где твои, Севилья, рощи и луга, приют влюбленных,
И река, что протекает под покровом ив зеленых?
Нет ответа… Край родимый, мы тебя покинем скоро,
Кто же может удержаться, коль утеряна опора?
Города осиротели, пали белые знамена,
Льем мы слезы, расставаясь, как с подругою влюбленный,
С вами, милые жилища, — вы для нас пустыней стали.
С той поры как христиане вас убежищем избрали,
Там неверье поселилось, там кресты на минарете,
Вместо зова муэдзина звон церковный на рассвете.
Из мечетей раздаются стоны каменных михрабов.
Не придется ли веками вам оплакивать арабов?
Просыпайся же, беспечный, слышишь грозный голос рока?
Ты мечтами убаюкан, но судьбы не дремлет око.
Коль утеряна отчизна, на земле ты вечный странник,
Навсегда простясь с Севильей, где приют найдешь, изгнанник?
Ни в прошедшем, ни в грядущем не найдешь ты утешенья,
Ни в заботах, ни в веселье ты не почерпнешь забвенья…
Вижу всадников отважных в дальних странах за морями,
Там проносятся их кони быстролетными орлами,
Вижу блеск мечей индийских и клинки их огневые,
Словно то в пыли сраженья светят искры голубые.
Слышу музыку и пенье, кубков звон и шум диванов,
Вижу я эмиров горных и прославленных султанов.
Мы гонцов послали быстрых к вам, могучие владыки,
Донеслись ли из-за моря к вам плененных братьев крики?
Плачут матери и жены, к вам о помощи взывая,
Кто из вас, сыны ислама, содрогнулся, сострадая?
Кто отвел беду от слабых, кто избавил их от горя?
Братья по крови и духу, что же ныне вы в раздоре?
Где вы, доблестные души, наша помощь и спасенье,
Где вы, рыцари, герои, что прославились в сраженье.
Те, что в трепет повергали города, края и страны,—
Растоптали вашу славу нечестивые тираны.
С берегов Гвадалквивира вас похитило насилье,
Вы рабы в стране неверных, а вчера царями были.
В стан неверных вас погнали, на спасенье нет надежды,
Облачили христиане вас в позорные одежды,
Ваш удел отныне — рабство, не помогут плач и стоны…
Где ты, неба справедливость, где всевышнего законы?
Мать с ребенком разлучают… Словно звери в дикой чаще,
Сердце жертвы вырывают из груди кровоточащей.
Сколько девушек прекрасных, словно утренние зори,
Христиане в плен уводят на мучения и горе!
ИБРАXИМ ИБН САXЛЬ
* * *
Погоди, газель степная, погоди,
Иль не знаешь — торопливость не к добру.
Сердце трепетное рвется из груди
И пылает, словно факел на ветру.
В час разлуки ты взошла, моя луна,
Путеводная звезда на небесах.
Ты разгневалась — но в чем моя вина?
Образ твой запечатлен в моих глазах.
Кто любовью ранен, не узнает сна,
Наслаждения вкушая лишь в мечтах.
Над тобой прошли весенние дожди,
Ты сверкаешь, как росинка поутру,
Не гляди с улыбкой нежной, не гляди,—
Болен я неисцелимо, весь в жару.
Пред тобою я склонился, покорён,
Раб желанья, и томленья, и тоски,
Жемчуг уст твоих блестит, незамутнен,
Губы алы, словно мака лепестки.
Но глаза твои, где жемчуг отражен,
Для влюбленного, как звезды, далеки.
Черный локон, как невольник, огради
Лик любимой, что подобен серебру,
Шеи мраморность, и трепетность груди,
И улыбки опьяняющей игру.
Ты грехов моих начало и конец,
Не казни меня, обычай твой жесток!
Увидав тебя, склонило свой венец
Солнце утра, озарившее восток.
Мчится слез поток, любви моей гонец,
К щечке, нежной, как весенний ветерок.
Где от взора расцветают, погляди,
Розы, кланяясь небесному шатру,—
Ты садовника шипами награди…
Нет, не я, увы, те розы соберу.
О пощаде я взываю, побежден,
Не покинь меня и сжалься поскорей;
Уж иссяк источник жизни, будто он —
След на камне, что оставил муравей,
Но не жалуюсь я, страстью опален,
Благодарен и жестокости твоей.
Суд неправедный любимой — справедлив,
А любовь подобна вечному тавру,
Уходи, хулитель черный, уходи,
Уползай, как скорпион, в свою нору.
Пламя страсти изливается в слезах.
Но не гасит влага слез сердечный жар:
Мир с прохладою разлит в ее щеках,
А во мне — страстей бушующих пожар.
Пред тобой, газель, испытываю страх —
Ведь закон любви, как древо жизни, стар.
Ты идешь — и взоры мчатся позади,
Окружив тебя, как князя на пиру.
Если скажут мне — в раю блаженства жди,
Я взамен с тобой свиданье изберу.
* * *
С ночами лунными и солнечными днями
К нам шествует весна победно, неуклонно,
И воинство весны все с копьями-ветвями,
Из листьев сотканы зеленые знамена.
* * *
Вкушаю я любовь, у ней горчайший вкус,
Но вспомню милую, — и сладостно томлюсь,
Ведь взгляды всех всегда к ней тянутся с любовью,
Ей все произнести готовы славословье.
Аллах, прости, но я не стану иноверцем,
Сказав, что к дивному врагу влекусь всем сердцем.
* * *
Она пришла ко мне, я так был поражен,
Не верил я глазам, подумал — это сон,
Нет, это не она, а бред ночной горячий,
Любовью ослеплен бывает даже зрячий…
Но мимолетное возлюбленной виденье
Дарит нам и в мечтах большое наслажденье.
Мрак окружал меня наедине с любимой,
Но наполнял сердца нам свет неугасимый.
А звезды, в небесах мерцавшие стыдливо,
Смотрели вниз на нас завистливо, ревниво.
Из кубков пили мы, и ночь была чудесной,
Я целовал луну, прекраснее небесной.
От горя умирал я и до нашей встречи,
И чуть не умер я от счастья в этот вечер.
Я дважды умирал, но все ж обрел спасение:
Дарует нам любовь и жизнь и воскресение.
* * *
Кубки все вином наполним, пустим побыстрей по кругу,
Вот и капли дождевые брызжут по сухому лугу,
Туча с неба увидала вихрь засушливый и пыльный,
Сжалилась и напоила злаки влагою обильной.
Молния мечом сверкнула, и гроза готова к бою,
Тучи двинулись сразиться насмерть с засухой земною.
Пальмы с листьев дождь стряхнули, стали и стройней и краше,
Словно выпили не воду, а вино из полной чаши.
Лепестки цветов раскрылись, как ресницы глаз прекрасных,
А из глаз лучатся стрелы пламенных желаний страстных,
Взоры их — как звезды ночи, в них такое обаянье,—
Солнце дня затмить не в силах трепетное их сиянье.
ИБН АЛЬ-ХАТИБ
* * *
К могиле я твоей пришел, как пилигрим,—
Пришел почтить того, кто всеми так любим.
И как же не любить тебя, владыка щедрый?
Твой свет любую тьму развеет, словно дым.
Когда б судьба твою отсрочила погибель,
Как славил бы тебя я пением своим!
В Агмате на холме теперь твоя могила —
Как память о тебе, ее мы свято чтим.
И мертвый ты свое величье сохраняешь;
Как прежде, дорог ты и мертвым и живым.
И до конца веков тебе не будет равных,
Средь множества людей лишь ты неповторим.
* * *
Живые мне близки, но я для них далек.
Покорный жребию, я в землю молча лег.
Дыханье кончилось: на смену песнопений
Приходит тишина, безмолвие, забвенье.
Первейший из живых, я праха стал мертвей.
Щедрейший хлебосол, стал кормом для червей.
Я солнцем в небе был, и вдруг — конец и хаос,
И небо, омрачась, от горя разрыдалось.
Как часто обнажал я свой всесильный меч,
Чтобы счастливого от счастья вдруг отсечь!
Но рыцарей не раз в лохмотьях хоронили,
Оставив в сундуках нарядов изобилье.
Скажи врагам моим: «Скончался аль-Хатиб».
А где бессмертного снискать они смогли б?
Скажи им: «Радуйтесь — но все промчится мимо,
И тот же вечный мрак вас ждет неотвратимо».