После обещания, данного Рашиду, Лейла переживала тяжелые дни. Буря с Рашидом еще не улеглась, когда она обнаружила, что попала в другую бурю: как она объяснит Игорю свое внезапное решение разорвать отношения? Боль, которую она ему причинила, превосходила ту боль, которую она испытывала за него. Он пытался удержать Лейлу, и она, плача, объяснила, что не в ее силах поступить иначе. Ей стоило большого труда убедить его, но в итоге Игорь подчинился.

На протяжении долгих жестоких ночей Лейла продолжала видеть перед собой его образ, отчего ее грех становился двойным.

Позднее она встречала Игоря лишь несколько раз, случайно, и разговор их не выходил за рамки обычных приветствий. Со временем беспокойство на душе постепенно улеглось.

Однажды весной, когда с того болезненного разрыва прошло более года, Лейла увидела Игоря на улице. Моросил дождь. Она шла по набережной Невы, а он шагал рядом с девушкой и не заметил Лейлу. Она остановилась и наблюдала за ними, пока пара не скрылась из глаз. Лейла прислонилась к низкому парапету, отделявшему тротуар от реки, и долго смотрела в серую холодную воду, которая словно подползала к ее душе, обдавая жгучей волной – он забыл ее!

Вдруг она услышала голос:

– Девушка!

Лейла обернулась и спросила удивленно:

– Что-то случилось?

– Да, случилось! – ответил незнакомец, разглядывая ее. – Я тут писал реку в пасмурный день, а вы привлекли мое внимание, и я решил включить вас в картину.

– К сожалению, я долго не простою. Могу быстро промокнуть, – сказала она, заметив, что дождь усилился и перешел в настоящий ливень.

– Конечно, я понимаю, стоять трудно, – ответил он разочарованно.

Лейла двинулась дальше, но художник вновь остановил ее.

– А нельзя ли увидеть вас еще раз? Если позволите. Для картины, конечно.

– Думаю, это будет сложно. Обстоятельства не позволяют.

– Очень жаль.

Она ускорила шаги. И с каждым шагом все отдалялся образ Игоря, идущего под руку с девушкой. Затем он исчез окончательно, и Лейла вспомнила о нем лишь через неделю, проходя той же дорогой. В ее воображении он снова где-то вдалеке держал за руку девушку. Еще через неделю Лейла вновь прошла той же набережной и снова не встретила Игоря. Разбередившая душу сцена потихоньку размылась и застыла во мраке души. Зато художник опять окликнул ее:

– Девушка!

Она обернулась. Он сказал, глядя ей в лицо:

– Не пойму, откуда красота такая!

Лейла улыбнулась, и художник сказал:

– Меня зовут Евгений. Можно просто Женя.

– Чем могу служить вам, Женя?

– Немного времени. Совсем немного, чтобы я мог запомнить детали вашего лица.

– Сожалею. Время не позволяет, – сказала Лейла, извиняясь, и хотела уйти.

– Остановитесь! Пожалуйста! – позвал Евгений. Но она отрицательно помахала рукой и пошла дальше.

Она больше не проходила по той набережной и не знала, откуда Женя узнал ее адрес, но однажды увидела его стоящим на пороге общежития.

– Что вам нужно от меня?

– Хочу с вами познакомиться.

– Боюсь, что знакомство со мной ничего не даст вам. Лучше поискать другую.

Сказав это, Лейла быстро вошла в общежитие, не дожидаясь ответа. Но Евгений продолжал преследовать ее. Иногда она встречала его у дверей общежития, иногда он ждал ее у здания факультета, а однажды оказался даже у двери ее комнаты.

– Послушайте, Женя. Я не хочу говорить с вами сухо, но вы должны понять, что ваше преследование мне ни к чему и может доставить кучу неприятностей.

– Но я влюблен в вас. С того самого момента, когда увидел вас впервые.

– Очень жаль.

– Наоборот, я счастлив. Вам не знакомы стихи Маяковского: «Скажите матери…»?

Женя напомнил ей Андрея. Но она закрыла перед ним дверь, как сделала это когда-то перед Андреем.

Однако независимо от нее Евгений стал нравиться ей. Его настойчивость импонировала Лейле, и она даже начинала скучать по нему, когда доходила до дома, так и не встретив его по дороге выходящим из-за угла с букетом цветов или ожидающим на автобусной остановке, поспешно протягивающим руку, чтобы помочь ей шагнуть с автобусной ступеньки на тротуар.

В те дни солнце светило ярко, вызывая желание радоваться. Лейла обменивалась с художником коротким разговором, затем извинялась и поспешно ускользала из осады, словно от какой-то безумной колдовской напасти.

Так прошел месяц. Месяц, когда она каждый раз стремительно убегала от одной и той же мысли, проникавшей в душу и дразнившей своим пьянящим ароматом.

Лейла ускользала, пытаясь скрыться от собственных мыслей, но солнце продолжало сиять не с неба, а из райского окна, и в ее душе возродилась дремлющая жажда жизни, любви, свободы и радости.

Она полюбила Евгения. И однажды поняла, что идет на встречу с ним по собственному желанию.

Достоевский сказал, что сердце человека – это арена вечной борьбы между Богом и дьяволом. В сердце Лейлы разгорелась борьба, но – в каком-то тумане, где ей трудно было отличить Господа от сатаны. Она не распознала их, попадая вновь в объятия любви. Был вечер, сгустились сумерки. Женя нежно обнял ее и поцеловал – не губами, а словно всем своим существом. Лейла возвращалась домой в темноте, но мир в тот вечер казался необыкновенно светлым.

Между тем, несмотря на любовь, все ее существо, словно парализующим силы электрическим током, пронизывало ощущение, будто она опять играет с огнем.

И все же Лейла была не в силах повернуть назад, ибо чувствовала, будто дорога, на которой она оказалась, ведет только в одном направлении. Какая-то неизвестная сила толкала ее – то ли божественная, то ли дьявольская, но она дарила яркий свет, который увлекал вперед. Лейлу переполняло желание жить, любить и быть свободной!

Она стала встречаться с Евгением у него дома. Он читал стихи, и они занимались любовью. Иногда он рисовал ее, но в одежде, поскольку Лейла наотрез отказалась позировать обнаженной.

– Но почему? Я рисую тебя ради красоты и искусства, а не ради другой цели.

– Ни для какой цели! Это дело решенное. И не старайся, я все равно не соглашусь на это.

– Я не понимаю, почему.

– Ты и не должен понимать, Женя.

В ее поведении было много такого, чего он не понимал. Например, он не мог объяснить ее постоянных переживаний по поводу того, чтобы кто-то не увидел их вместе. Женя также не понимал, кто этот «кто-то» и какое ему дело до них. Все ответы Лейлы были неясными и неубедительными.

И хотя она несколько успокоилась после отъезда Рашида, и у нее больше не было ощущения, что чьи-то глаза неустанно наблюдают за ней, тем не менее, на протяжении нескольких месяцев выбирала для прогулок с Евгением места подальше от глаз студентов-арабов.

Но ее спокойствие и ощущение безопасности рухнули в один нежданный момент. Это случилось через месяц после переезда Лейлы в коммунальную квартиру. Наташа открыла дверь и позвала Лейлу:

– К тебе гость.

Лейла вышла и увидела Рашида, стоящего в дверях с пакетом в руке.

Наконец он увидел ее – удивленную, красивую и такую близкую. На мгновение душу его пронзило жгучее желание простить ее. Но эта вспышка погасла очень быстро.

– Твои родители попросили передать тебе кое-какие вещи. Я обещал твоему отцу, что доставлю их.

– Правда? Это хорошо. Проходи. Я рада, что ты пришел.

Лейла стала угощать Рашида, расспрашивать о делах и о том, как поживают родители. Она говорила и держалась так, словно между ними ничего не произошло. Как бы он желал, чтобы так оно и было! Он даже готов был пожертвовать всем на свете ради того, чтобы это его желание сбылось, и время возвратилось назад. Рашиду хотелось сделать невозможное: чтобы Лейла и Андрей не встретились никогда, и она досталась ему, ему одному.

Он зажег сигарету и выдохнул дым, задумчиво уставившись в одну точку. Лейла забеспокоилась:

– Что-то не так, Рашид?

Он взглянул на нее. Пепел от сигареты упал на его брюки, и он начал стряхивать его, пробормотав:

– Говорят, ты прогуливаешься с каким-то русским парнем…

Лейла заволновалась, но всеми силами попыталась это скрыть:

– Кто говорит?

– Это не важно.

– Нет, важно! – ответила она, понимая, что это действительно не столь важно. Но старалась выиграть время, чтобы подготовить ответы на более важные вопросы.

– Хорошо. Я могу назвать имена тех, кто видел тебя. И что дальше?

– У них только одно занятие – трепать языками.

– Допустим. Но они в самом деле видели тебя.

– А что такого, если я хожу с русскими студентами – друзьями по факультету?

– Говорят, он художник.

Лейла замолчала. Рашид говорил с убийственным спокойствием, и это спокойствие заставляло ее ощущать весь ужас своего положения. Ей следовало повести разговор таким образом, чтобы Рашид не потерял самообладания. Задача казалась невыполнимой, поскольку Лейла хорошо знала Рашида. Знала, как он умен, и понимала, что его поведение зависит не от того, что говорится. Он действовал сообразно тому, о чем догадывался сам. Как же быть? Что ответить?

– Хорошо. Я не буду изворачиваться. У меня и вправду есть друг-художник, с которым я гуляла два-три раза по городу. Но я имею право спросить: почему за мной наблюдают? Почему кто-то обсуждает мои дела и поступки?

Разве я не располагаю личной свободой, как, например, те, которые пересказывают сплетни? У них полная свобода действий, и даже если они предадутся разврату, им никто слова не скажет. Мне невыносимо такое положение.

Пока она говорила, Рашид продолжал задумчиво глядеть перед собой, будто не слыша ее слов. Когда она закончила, он сказал с тем же задумчивым выражением:

– Я не понимаю одного: почему ты выбираешь в любовники русских? Почему не арабов?

Его вопрос вызвал у Лейлы раздражение. Рашид действительно думал о чем-то своем и не слышал ни слова из того, что она говорила.

– Вот видишь, – сказала она разгневанно, – ты даже не слушаешь меня. Мои слова и мое мнение ничего не значат для тебя.

– Я бы хотел услышать ответ на свой вопрос.

– Если бы ты слушал меня, ты бы услышал ответ. Если бы ты однажды задал себе самый главный вопрос, это избавило бы тебя от тяжелых объяснений. Почему ты, прогрессивно мыслящий человек, боровшийся за свободу и справедливость, отнимаешь у меня свободу? Я не понимаю. Пусть я ошибаюсь, но я ошибаюсь в том, что касается меня лично. Я не понимаю, что дает тебе право следить за мной, допрашивать, бить и угрожать мне. Где все те лозунги, которые ты не перестаешь повторять? Слушай, Рашид, я могу не отвечать ни на один твой вопрос, и могу сказать просто и коротко: это моя жизнь, и я поступаю, как хочу. Но, как видишь, я этого не делаю.

– А почему?

– Видимо, ты не ценишь то, что я не делаю этого из уважения к тебе и к нашим отношениям.

Он засмеялся язвительно:

– Не думаю, чтобы дело было в уважении или в нашей дружбе.

– А в чем, по-твоему?

– В страхе! Ты боишься. Боишься не меня и не других, и даже не своего отца. Ты боишься саму себя. Если бы ты действительно верила в то, что говоришь, ты бы никого не боялась. Ты просто сказала бы: «Это моя жизнь, и я поступаю, как хочу». Но ты не уверена, что идешь по правильному пути. Ты не уверена, что свобода означает беспредел. И считай, что это мой ответ на вопрос о свободе: то, о чем ты говоришь, – это не свобода, а переворот. В наше время распущенности бороться за свободу стало делом нелегким, потому что человек борется не против власти или общества, а, в первую очередь, сражается с самим собой, – за чистоту, непорочность, за идеалы, в конце концов! Я понимаю, что это очень трудный выбор. И как бы я хотел, чтобы ты выстояла, но увы…

Из их разговора Рашид убедился, что Лейла грешит во второй раз. А может быть, в третий, или четвертый, или… Один Бог знает, какое место занимает этот человек в списке ее любовников… Рашид не знал, как пережить эту новую боль, когда старая еще не улеглась в его душе.

Он не ожидал, что в этом мире есть хоть что-то, способное отвлечь его от страданий. Но случилось так, что Рашид забыл о Лейле на целых две недели. Неожиданно разорвался занавес, висевший перед глазами, и забрезжил слабый свет, в котором Рашид заприметил призрак жизни. В тот период Ельцин распустил парламент, депутаты объявили о своем несогласии и в знак протеста отказались покинуть здание парламента. Вместе с ними там оставались многие другие люди. Здание было блокировано, вода и электричество отключены, прекращена доставка продуктов, запрещен вход журналистам. В течение двух недель Рашид следил за происходящим так, будто сам находился в блокаде. И будто то железное заграждение, которое московская милиция соорудила вокруг здания, сомкнулось вокруг него самого. Но чем больше сжималась блокада, тем свободнее Рашиду становилось дышать. Он неожиданно убедился, что борьба еще не окончена, и жертва еще не испустила последний дух, и есть надежда…

Стойкость депутатов, добивавшихся исполнения закона, их заседания, проходившие при свечах, их вечера с патриотическими песнями и стихами, затем демонстрации, вспыхивавшие ежедневно на площадях и улицах Москвы в поддержку депутатов, – все это было подобно дозам кислорода и сгущенной крови, которыми питали раненое тело, чтобы вдохнуть в него жизнь. И Рашид дышал в точности так, как если бы реанимировали его самого.

На протяжении двух недель он проводил большую часть времени перед телевизором, наблюдая прямую трансляцию с поля сражения. Иногда вставал, чтобы позвонить по телефону, и кричал на Галину, если та, воспользовавшись моментом, переключала на другой канал. Он разговаривал с друзьями, чтобы те разделили с ним эти жизненные потрясения.

– Это то, во что я всегда верил в глубине души: битва не окончилась так просто, как казалось. Борьба еще идет, но это долгая и тяжелая борьба. То, что происходит сейчас, доказывает, что честные люди легко не сдаются. Ты слышал, что сказал сегодня …? Это заявление, свидетельствующее о сильной позиции и воле. Дружище, я настроен оптимистически. Даже если эта битва не принесет им победы, она вновь откроет борьбу, которая, как нам казалось, окончилась навечно.

Надежда его оказалась напрасной. Силой оружия битве был положен конец – на тринадцатый день пушки танков обстреляли здание парламента, и там вспыхнул огонь. Осажденные вышли из здания – или полумертвые, или побежденные – как казалось Рашиду, навсегда. Затем на танки поднялись подростки и стали танцевать, радостно размахивая российскими флагами. Триколор объявил о своей победе над красным пламенем, все еще вспыхивавшим в окнах, над алой кровью, вытекавшей из раненых тел, над светом свечей, над словами стихов и гимнов, которые разорвались, разлетелись и сгорели.

Все это Рашид не просто наблюдал на экране телевизора, – случившееся вспыхивало, сгорало, истекало кровью в пространстве его души, и он испытывал все большее удушье, задыхаясь. Когда Ельцин объявил о своей полной победе со словами: «Мы сегодня расчищаем остатки той грязи, которая скопилась за последние семьдесят лет», в душе Рашида умерли последние надежды и мечты. Его дух остался блуждать во мраке, обнаженный, бледный, не в силах выбраться из костра, и разгораясь, словно в вечном аду.

В один из тех вечеров зазвонил телефон, и Галина, подняв трубку, недовольно сказала:

– Это твоя землячка, хочет поговорить с тобой.

– Скажи ей, что я сплю. И вообще, если позвонит еще раз, отвечай, что я не хочу ни о чем с ней говорить.

Галина осталась довольна ответом до такой степени, что тотчас передала его слова буквально. И хотя Рашиду была неприятна ее грубость, он не выразил возмущения. Вместо этого укрылся одеялом с головой, безуспешно пытаясь уснуть.

Лейла следила за событиями в Москве с тем же волнением, напряжением и надеждой, и когда все окончилось так печально, не устояла перед желанием поговорить с Рашидом. Но он отказался. Она ожидала такую реакцию, но все же позвонила со слабой надеждой, что он ответит, и она спросит о его делах и скажет, что тоже потрясена произошедшим.

За то время Лейла ни разу не встретилась с Женей. И когда события окончились, решила навестить его. Хотелось встряхнуться, освободиться от тревоги последних дней. Но едва вошла в квартиру, остолбенела и возмутилась: Женя заканчивал картину, где она была изображена нагой. Лейла не поверила своим глазам: «Кто позволил тебе? Как ты можешь делать это без моего разрешения?!» Она кричала и в ярости поливала картину красками, словно сама стояла обнаженная перед публикой, не зная, чем прикрыть наготу. Женя пытался остановить ее, но она залила краской и его, затем бросила картину на пол и стала резать ножом, оказавшимся под рукой.

– Ты сумасшедшая! Перестань! – голосил Евгений, но она не переставала рвать картину.

– Зачем ты это сделал? Зачем? – спрашивала она, тяжело дыша.

– Я пишу все, что заслуживает быть запечатленным.

– Но я запретила тебе делать это! Тебе следовало считаться с моим мнением!

– Я не нашел убедительного объяснения твоему запрету.

– Это не твое дело – убедительно или нет! В любом случае ты должен был считаться с моим желанием! – кричала Лейла, хватая другие картины, на которых он изобразил ее в одежде, и разрывая их тоже, сама не зная почему.

Нервы ее не выдержали. Лейла упала и разрыдалась. А Женя, облитый краской, стоял неподвижно, ошеломленно глядя на уничтоженные картины.

В последовавшие дни она не находила себе места – от гнева, обиды, переживаний, размышлений о Рашиде, отце и сплетнях. Она шагала по улицам, и горизонт впереди разрывался и заливался красками разных тонов, и все они были мрачными. Ни радуги после дождя. Ни звездочки на небе. Небо в Петербурге далекое, и темнота его мягкая, без звезд.

Они не виделись месяц. Женя не пришел к Лейле, как она ожидала. Вначале она хотела, чтобы он извинился. Потом ей хотелось, чтобы он просто пришел. А когда этого не случилось, она стала биться в темноте в поисках проблеска света, способного спасти ее от всего, – в поисках любви.

Лейла добралась до квартиры Евгения изможденная. Она мечтала броситься в его объятия, послать к черту весь мир и спастись самой.

Она нашла его с девушкой. И ощутила полную безысходность – не было пути ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево. Все исчезло, оставив место одной-единственной мысли: любви нет.

Лейла слышала разговор и не улавливала его смысл. В конце концов, девушка ушла, и Женя затащил Лейлу к себе. Она продолжала стоять и не слышала его. Потом сказала, глядя куда-то в пустоту:

– Я не предполагала, что ты способен мне изменить.

– Мне очень жаль, но ты не должна забывать, что я ничего не обещал тебе.

Она взглянула на него с укоризной, словно видела впервые:

– А по-моему, любви для этого достаточно. Она сама по себе обещание.

– Лейла, послушай, мы очень разные…

– Я считала, что любовь способна заполнить все пропасти между нами.

– Прошу тебя, будь рассудительней и постарайся понять меня. Я художник и жажду свободы. Мое искусство не терпит никаких оков. А ты…

– Не надо философствовать, Женя, – перебила она его, – все гораздо проще: тебе захотелось попробовать любовь с брюнеткой – не больше и не меньше. Ты попробовал, и тебе оказалось достаточно.

– Скажем, что я решил, будто и тебе захотелось попробовать любовь с блондином.

– Мне никогда не приходило в голову, что ты смотришь на любовь как на эксперимент.

– Лейла! Вопрос…

– Хватит! Я не хочу больше слушать!

На улице она начала рыдать, – мир для нее таял в кромешной тьме.

Люда заметила ее состояние и попыталась разговорить и утешить.

– Я уверена, что ты страдаешь от любовной тоски, – замечала она с улыбкой, но Лейла молчала. Если бы Женя не изменил ей, она рассказала бы о нем Людмиле. Но его измена с каждым мгновением все больше превращала ее любовь в обыкновенный грех, и эта мысль ядом отравляла сознание.

Интересно, если бы она осталась там, под наблюдением отца, вела бы она себя так же свободно? Или расстояние, разделяющее их, придало ей смелости? И неужели она действительно боится? Тогда почему не заявит открыто о своей свободе, как утверждает Рашид? И неужели Рашид верит в то, что говорит, или просто не желает признавать свободу за ней, отказавшей ему?

Может быть, не повстречай она Люду, эти вопросы не встали бы перед Лейлой с такой остротой. Люда была свободна не только от общественных условностей, но в первую очередь – от внутреннего конфликта.

Но однажды Людмила поставила Лейлу на грань признания. Люда не поверила в то, что Лейла никогда не была в постели с мужчиной.

– Не говори мне, что ты никогда не была влюблена, это неправда, – сказала она с явным недоверием.

– Была, – ответила Лейла и решила сообщить соседке половину правды, но не всю целиком.

– И вы встречались? – спросила Люда. Лейла кивнула в знак согласия.

– И не спали вместе? – спросила вновь Людмила с нескрываемым удивлением, и Лейла отрицательно покачала головой, затем перешла на рассуждения о платонической любви, ожидая, что соседка засомневается в ее словах. Но ее удивила реакция Люды, взглянувшей полными удивления глазами:

– Ты говоришь правду? Влюбленные не спят друг с другом до свадьбы?

– Да, девушке не простят, если она в брачную ночь не окажется девственницей.

– И даже если она спала до этого с будущим мужем?

– Да как она может гарантировать, что он станет ее мужем?

– А почему нет?

– Есть много моментов и деталей, которые трудно объяснить, а тебе трудно их понять. Короче, все, что я могу сказать, – секс до брака у нас запрещен.

– Ну ладно, тогда объясни мне, потому что я действительно хочу понять: а как люди обходятся до брака? – спросила соседка со смехом.

– Ждут, пока не поженятся, – ответила ей Лейла, тоже смеясь.

– Несчастные! Я не представляю, как человек может жить в таких строгих условиях. Вот ты, например, как к этому относишься?

– Нормально. Меня это не волнует.

– Но неужели…

– Я не думаю об этом. Мне приходится думать о многих других вещах.

Людмила не ответила, но продолжала удивленно смотреть на нее.

Шагая по улице, Лейла улыбнулась, вспомнив тот разговор с Людой. Но тут же на память пришла фраза, от которой улыбка слетела с ее лица: «Так я и росла, тихо и молча ненавидя мать». И Лейла вновь содрогнулась всем существом.

Было холодно и сухо. На Лейле было легкое пальто, и она проскользнула в магазин одежды в надежде спрятаться от холода, пока не подъедет автобус. Она немного походила по магазину и, подойдя к большому зеркалу, вдруг увидела смотрящее на нее лицо отца. Увидела таким, каким видела часто, – с тем же выражением глаз – ее глаз, – и непроизвольным движением бровей – ее бровей.

На этот раз ее сходство с отцом было настолько очевидным, что казалось, будто Лейла – его копия. Это открытие напугало ее до такой степени, что она поспешно отошла от зеркала и выскочила на улицу, не обращая внимания на холодный пронизывающий ветер.

Лейла шла по улице, и мучительная мысль жгла ее: она похожа на своего отца не только лицом, которое увидела в зеркале, но и множественностью лиц.

Эта мысль породила в ней другой страх: если она начнет исследовать собственные лица, не обнаружит ли она, как и в случае с отцом, что множественность лиц сделала ее человеком без лица?

Теперь она хорошо понимала это состояние и вглядывалась в него другим лицом. Не лицом втайне непокорной Лейлы, и не лицом Лейлы, внешне уважающей традиции, и не лицом Лейлы насмешливой и равнодушной, а лицом слабым, беспомощным и печальным. Это было лицо одиночества, смотревшее на все другие лица с негодованием, но не находившее в себе смелости уничтожить их.

Шагая по улице и обдуваемая холодным ветром, она думала о том, что путь к свободе, которой она жаждала, лежит не только через выражение непокорности перед отцом, Рашидом и обществом, но в первую очередь – через бунт против самой себя и собственного многообразия лиц ради обретения одного лица, с ясными и четкими чертами, честно и открыто выражающего одну сущность.

Это долгий и тяжелый путь. И Лейла не знала, было ли решение, принятое после измены Жени, – никогда больше не сдаваться перед любовью и свободой – шагом на этом пути, или оно вело на другой – обратный – путь.

Она не знала. Но эта мысль неожиданно навела ее на другой вопрос, всплывший неизвестно из каких темных уголков души: интересно, а если бы на месте Жени был Андрей, он также изменил бы ей?

Сердце ее настойчиво отвергало эту мысль.

Искала ли она в Игоре и Жене Андрея? – спросила Лейла себя с удивлением. Искала ли она ту отвергнутую любовь и то счастье, которые однажды заставили землю возвыситься до небес, и небо – слиться с землей?

Лейла остановилась и взглядом, в котором внезапно вспыхнула давняя затаенная грусть, стала вглядываться в прохожих, не находя среди них Андрея.