Рашид стал одним их тех, кто платил, не раздумывая и не подсчитывая, сколько в кармане денег. Он превратился в богатого предпринимателя, имевшего в своем распоряжении все, кроме свободного времени. Его рабочий день начинался в десять утра и заканчивался в двенадцать ночи, а то и позже. Он лично занимался большей частью дел, разъезжая между тремя ресторанами и офисом компании, основанной им недавно и занимавшейся поставками овощей и фруктов. Рашид мог возложить часть обязанностей на служащих, но предпочитал делать все сам.

День его состоял из забот и проблем, связанных с противоборством мафии, налоговой инспекции или другим органам, работники которых объявлялись с внезапными ревизиями. От всех приходилось откупаться. Вдобавок к этому повара и официанты воровали, грузовики с овощами и фруктами простаивали на подъезде к городу в ожидании Рашида, чтобы таможенники пропустили их за определенную мзду. И хотя он частенько возмущался по поводу беспорядков, беззакония и коррупции, охвативших Россию, в действительности находил в этом хаосе успокоение. Это было лучшее средство, отвлекавшее его от хаоса, царившего внутри него самого. Ему казалось, что если он остановится хоть на мгновение и заглянет внутрь себя или посмотрит в лицо новой жизни, то немедленно погибнет от тоски.

В то время ему казалось, что он забыл Лейлу. Он не виделся с ней и не следил за ее новостями. Лишь однажды случайно встретил ее, когда вышел из машины рядом с автобусной остановкой, чтобы купить в киоске пачку сигарет. Лейла стояла на остановке в ожидании автобуса, с пакетом в руке. Увидев его, она взволнованно переложила пакет из правой руки в левую, чтобы поздороваться. Рашид пожал ее руку. Она была холодной. Его вдруг охватило жгучее желание обнять Лейлу и согреть, и он не заметил, как уже несколько секунд стоит, сжимая ее ладонь.

– У тебя рука горячая, – проговорила она, отнимая ладонь.

Ему стало стыдно, будто его уличили в грехе. Рашид вздохнул:

– Почему ты ждешь автобуса в такой холод? Возьми такси.

– Такси? – усмехнулась Лейла. – К сожалению, я не из тех, кто разъезжает на машинах. Положение не позволяет.

Ему стало вдвойне стыдно. Он почувствовал, что сказал глупость.

– Давай сюда пакет и садись ко мне. Я подвезу.

– Не беспокойся. Автобус скоро подойдет.

– Пошли! – сказал он, беря пакет из ее рук. – У меня есть время.

Рашид не повез ее прямо в общежитие, где она жила, а предложил попить кофе где-нибудь недалеко. Она согласилась.

«А если простить ее?» – думал он, когда Лейла села рядом с ним, наполнив машину своим теплым присутствием. Но если он простит ее, разве она даст ему согласие? Или откажет во второй раз и в третий? Он задумался и не слышал ее вопросов.

– Ты, кажется, чем-то озабочен?

– Да, – Рашид очнулся. – Дела на работе.

– Говорят, ты стал крупным бизнесменом, – сказала она уже в кафе.

– Не знаю, но я все время работаю.

– Я удивляюсь твоему усердию. Ты что, хочешь сколотить большое состояние?

– Нет. Состояние не самоцель. Моя цель – не стать заложником жизни во второй раз. Деньги дают мне ощущение, что я держу жизнь за глотку, а не она меня.

– Послушав тебя, каждый решит, что жизнь – змея, которую ты держишь за глотку, и стоит ее отпустить, она тотчас тебя ужалит.

– А разве не так?

Лейла промолчала. Рашид полез в карман за сигаретами, но обнаружил, что так и забыл купить их. Тогда он позвал официантку и заказал ей пачку. Лейла спросила шутя:

– Ну и как ты себя чувствуешь теперь, такой богатый?

Рашид усмехнулся и ответил фразой, вычитанной в одном из романов Габриеля Маркеса:

– Я не богатый… Я бедный, имеющий деньги, а это совсем другое.

– Бедный, имеющий деньги, – в любом случае лучше, чем бедный, не имеющий ничего.

– Может быть. Но эти деньги теряют смысл, когда ты не в силах купить на них простейшую мечту.

Она не спросила, что он имел в виду, – она понимала. Он же подразумевал не простейшую мечту, а самую великую – купить ее, но – без прошлого и без грехов.

От этой несбыточной мечты мысли перешли к действительности: как ей помочь? Каким образом предложить помощь, не задев ее гордости?

– Хорошо, – произнес Рашид, откашливаясь. – Значит, у тебя сейчас все обстоит иначе, чем у меня. Ты говоришь, что ты не из тех, кто ездит на такси.

– Да, ездить на такси очень дорого. А поездки на общественном транспорте меня не раздражают, – это терпимо. Вообще-то, я не нуждаюсь. Мне вполне хватает тех денег, которые присылают родители.

Он понял, что этот ее ответ был предупреждающим. И, кивнув головой, сказал по-русски:

– Понятно. – И по-арабски добавил: – Но хочу, чтобы ты не стыдилась и не колебалась, если тебе понадобится помощь. Обращайся ко мне, и я буду рад помочь, чем смогу.

– Я в этом не сомневаюсь, но мне в самом деле ничего не нужно. Если понадобится, попрошу.

Когда Рашид довез Лейлу до общежития, они попрощались, не договариваясь о новой встрече. Она сказала:

– Я понимаю, ты очень занят, но, наверное, сможешь иногда навещать меня…

– Конечно, – ответил он.

И отъехал, но, увидев ее, входящую в общежитие, в зеркале автомобиля, вновь остановился и припарковал машину на обочине. Зажег сигарету и торопливо выкурил ее, потом – другую. За час он выкурил все сигареты, сжигая ими легкие, горло и безумное желание вернуться к Лейле. Рашид включил двигатель, говоря себе, что никогда больше не вернется к старому и не подвергнет себя повторному удару. Но пламя любви пожирало его и превращало в пепел. Этот пепел разлетался повсюду, но не оседал на землю, не поднимался в небо и не исчезал, а блуждал, унося с собой его измученную душу.

Рашид не пошел к Лейле. И стал с утроенной энергией отдавать все силы работе. А ее положение немного улучшилось, когда Люда предложила дополнительную работу во второй половине дня. Лейла не ожидала, что курсы по массажу, на которые она записалась прошлым летом от нечего делать, спасут ее от нужды в то время, когда даже воздух становился товаром.

Люда помогла ей устроиться массажистом в спортивно-оздоровительный центр, который недавно открыл один из знакомых Виктора.

– Только не обращай внимания на клиенток и на тех, с кем будешь работать. Я хорошо знаю этих новых русских, которые посещают такие места. Это полные бездельники. Я их терпеть не могу. Они тупые и ничего не смыслят, и к тому же воображают о себе Бог знает что.

Лейла удивленно посмотрела на нее.

– Что ты так смотришь на меня? – спросила Люда.

– Мне часто кажется, что я не понимаю тебя.

– Хорошо, что ты понимаешь хоть иногда, потому что я сама не ставлю перед собой такой задачи.

Разговор, как обычно, окончился смехом. Потом кончился и смех, и после ухода Люды Лейла стала размышлять о новых русских и о работе. Она боялась потерпеть неудачу.

Но через несколько месяцев работы Лейла получила прибавку к зарплате. Помимо проявленного мастерства, оказалось, что ее первая работа и учеба на специалиста-гинеколога, как магнит, притягивают женщин к ней. Благодаря бесплатным советам и консультациям, которые она давала им и которые порой доходили почти до обследования, представить центр без Лейлы стало трудно.

Владелец центра понял, что нет ни одной женщины, которая не любила бы поговорить о женских проблемах и болезнях, а по мнению Лейлы, женщины находили в этих разговорах больше удовольствия, чем в самом выздоровлении.

Прибавку к зарплате она потратила на то, чтобы снять отдельную однокомнатную квартиру с удобствами, которая избавила ее от тяжелой жизни в студенческом общежитии с общими ванными и туалетами. Жизнь Лейлы быстро улучшилась, но через год работы она почувствовала усталость. До обеда она работала в больнице, а после обеда – в центре. Существование превратилось в замкнутый круг, в котором не было ничего, кроме работы, – с девяти утра и до девяти вечера.

Но настоящие страдания причиняла не физическая усталость, а душевная.

Клиенты центра – в основном женщины – были новые русские, а работники – тоже в большинстве женщины – могли умереть от голода ради того, чтобы выглядеть не хуже своих богатых клиентов. Все говорили только об одежде, косметике и ресторанах.

Понемногу, сама того не сознавая, Лейла научилась выслушивать клиенток с деланным вниманием, – чаще всего ее мысли были далеко. Разговоры этих женщин сводились к одним и тем же интересам – избыточному весу, морщинам, сумасшедшему пристрастию к покупкам, поездкам и еде.

Она стала испытывать неведомую доселе тоску и отчуждение, которых не ведала даже в момент приезда в Советский Союз девять лет назад. Тогда Лейла не знала языка, не была знакома с городом, холод, дальние расстояния и лица вокруг казались непривычными, и, тем не менее, все быстро стало близким и понятным. Теперь же, когда она привыкла ко всему и выучила русский, от окружающих ее будто отделяло огромное расстояние, которое беспрестанно увеличивалось.

После окончания рабочего дня Лейла возвращалась домой – как всегда, одна, безлюдной дорогой, в печальной темноте. В одиночестве садилась в автобус, в одиночестве выходила, в одиночестве шагала и дышала холодным воздухом, в одиночестве мерзла. Она приходила домой, недолго занималась домашними делами и вскоре засыпала, чтобы проснуться к следующему дню, где не было ни любви, ни друзей, ни мимолетной радости, ни надежды, и он пробегал, принося с собой одну лишь усталость.

Нестерпимое одиночество одолевало Лейлу все сильнее. Единственным человеком, с которым она любила посидеть в свободное время, был Владимир Петрович, охранник центра. В первое время этот бывший армейский офицер, ныне отставник, решил, что в его обязанности входит следить за дисциплиной работников, контролировать их приход и уход. Но когда служащие пожаловались на его армейские приемы, владелец центра вызвал его к себе и сказал:

– Я благодарю вас за внимание к вопросам дисциплины, но будет лучше, если вы начнете следить за тем, чтобы в центр не заходили посторонние, а вопросы рабочей дисциплины оставите мне.

И хотя он понял предупреждение, опоздания работников продолжали сильно раздражать его.

Владимир Петрович привлек внимание Лейлы на вечере, устроенном в честь первой годовщины основания центра. Вечер был неорганизованным и вскоре перешел в попойку. Вначале Владимир Петрович молчал и при каждом произнесенном тосте, прежде чем выпить, делал глубокий вдох, затем выливал одним махом содержимое рюмки себе в рот и с шумом выдыхал. Казалось, он не просто пил, а глотал спиртное всем телом и всеми органами чувств.

С каждой выпитой рюмкой язык его развязывался все больше и больше, и в какой-то момент охранник неожиданно встал, попросив внимания и собираясь произнести тост. Все умолкли, прислушиваясь к нему. Он неторопливо заговорил:

– Этот стол и то, как быстро он был организован, напоминают мне застолья, которые мы устраивали раньше в армии – быстренько и как попало. – Он немного помолчал, задумавшись, затем продолжил, растягивая слова: – Все тогда казалось вкусным, даже если это был кусочек черного хлеба, посыпанный солью. – Он снова умолк, словно подбирая слова. – Я думаю, причина в том, что тогда мы ощущали сытость и достаток, – не в прямом смысле, а достаток другого рода, который придавал всему незабываемый вкус. Сытость, исходившая от ощущения силы и веры в самих себя.

И вновь замолчал, раздумывая. Было ясно, что он хочет продолжить речь, но Николай-владелец центра – воспользовался паузой и, поднявшись, сказал:

– Хорошо. Предлагаю выпить за защитников родины. За здоровье Владимира Петровича, друзья! – и поднял бокал.

– За Владимира Петровича! – повторили за ним все с воодушевлением и признательностью за то, что их избавили от речи и воспоминаний, которым, казалось, не будет конца. Поднявшись с мест, чокнулись бокалами и дружно выпили. Потом сели, а Владимир Петрович все стоял и глядел на собравшихся. Он не окончил свою речь. Однако теперь ему было трудно продолжать, так как никто не хотел его слушать.

– Что вы стоите, Владимир Петрович? Садитесь. Вы произнесли прекрасный тост, позвольте поздравить вас, – сказал Николай и пожал ему руку. И Владимир Петрович сел, не сказав больше ни слова. Но он продолжал пить и с интересом прислушивался к речам.

Он напомнил Лейле ее отца. Более того, временами ей казалось, что этот сидящий за столом, молчаливый, грустный и потерянный человек – ее отец.

Он продолжал пить. Остальные вставали со своих мест, танцевали под громкую музыку, затем возвращались, чтобы выслушать очередной тост и чокнуться бокалами, или посмеяться над чьей-то шуткой. Они от души смеялись всему, даже совсем несмешному. А Лейла то и дело возвращалась взглядом к подавленному, сидевшему в одиночестве мужчине. Она подошла и села рядом с ним.

– Мне понравился ваш тост, – обратилась она к охраннику.

Владимир Петрович удивленно посмотрел на нее. От выпитого взгляд его был блуждающим.

– Наверное, я сказал не то, что надо. Они правы. Люди празднуют основание центра, а я рассказываю им о побежденной армии, которой больше нет. Какая глупость!

– Нет, не глупость. Мне, например, хотелось, чтобы вы договорили.

Он кивнул ей с грустной улыбкой, в которой сквозила признательность.

– Я никогда не думал, – продолжил он, – что в конце концов стану работать сторожем в спортивно-оздоровительном центре для богатых и воров. Но что тут скажешь! Жалко. Мы были великой страной, а теперь…

И Лейла, не раздумывая, спросила:

– Вы знаете, что мой отец был коммунистом?

Он не выразил удивления, а только покачал опущенной головой. Затем поинтересовался:

– А теперь?

Лейла немного помолчала, будто удивленная его вопросом, и ответила:

– А теперь он молится.

Охранник снова покачал головой и промолчал.

Лейла тоже умолкла и продолжала сидеть рядом с ним. У нее было ощущение, будто она сидит рядом с отцом.

Впервые в жизни Лейла почувствовала твердую уверенность, что они с отцом находятся по одну сторону баррикад. Между ними не оставалось разногласий, и молчание их было выразительнее всяких слов.

Она подняла взгляд на остальных, поглощенных весельем, танцами и шумом. Люди в дорогих нарядах плясали под быстрые ритмы громкой музыки, распространяя вокруг пряные ароматы духов. «Они вернутся домой усталые, – подумала Лейла, – а завтра начнется новый день, и они придут на работу в других нарядах, красивых и элегантных, потратив уйму времени, чтобы навести лоск на туфли, ногти, лица. Потом пройдет день, и к вечеру они вновь вернутся домой усталые».

Лейла впервые подумала, что они, как и ее отец, ведут каждодневную борьбу, но – совсем другого рода: борьбу за яркую внешность. Внешность, которая день ото дня лишалась всякого содержания.

Незадолго до окончания вечера Владимир Петрович, уже совсем пьяный, встал и произнес дрожащим голосом:

– Может быть, вам этот тост тоже не понравится, но я хочу выпить за великий Советский Союз!

– А почему не понравится?! – отозвалось множество пьяных голосов. Все поднялись и с хохотом чокнулись бокалами. Все были пьяны, и тост понравился им до такой степени, что и следующие бокалы они пили за великий Советский Союз. И каждый раз этот тост вызывал у них сумасшедший приступ смеха, и даже Владимир Петрович в пьяном припадке стал смеяться вместе с ними.