Глава 1
Баччелло, за тот срок, что я ему определила, приложил, видимо, неимоверные усилия для устранения соответствия с потной лошадью и благоухал так, что во мне немедленно взыграл девичий азарт выяснить, чем же он себя облагородил.
– Это что за запах?
Шут настороженно на меня зыркнул, не раз прочувствовав на себе мою прямоту "из простых" и, ожидая подвоха, нарочито равнодушно ответил, якобы поглощенный картинками из жизни города за окнами кареты:
– Да, так. Подарок. От одной прелестной сеньорины, понимающей толк в мужской привлекательности.
– Да уж. Что-что, а привлекательность не утаишь. Сложнее с таинственной сеньориной.
Карлик насупился, демонстративно упершись носом в стекло. И тут же проговорил невпопад:
– Странно.
– Ты о чем?
– Они еще ни о чем не знают.
Я проследила за его взглядом.
Город праздновал Рождество Девы Марии. Мимо чинно шествовали стайки детей, прикрывающих ладошками трепещущиеся на ветру бледные язычки свечных огоньков и усердно распевающих торжественные псалмы. Карета приостановилась, пропустив одну из процессий.
Мое внимание привлек мальчишка лет шести. Опрометчиво задвинутый в заключающего группы, он постоянно от нее отставал, то отвлекшись на угрожающе зашипевшую на него кошку, наложившую лапу на подгнившую добычу, то "споткнувшись" о кем-то оброненную монету, тут же им быстренько и прикарманенную.
Но, вместе с тем, не забывал и основное занятие, заученно выводя слова праздничного гимна "Ave maris stella, Dei Mater alma, atque semper Virgo…" и крепко сжимая в ручке давно задутую ветром свечу.
Я подмигнула ему, поймав его блуждающий взгляд, задержавшийся на дверце кареты с картинкой все того же взлетающего ястреба. И уже потянулась открыть дверцу, чтобы подсластить мальчишке праздник горсткой скудо, но тут же отшатнулась, перепуганная жутким зрелищем.
Черты шкодливого личика малыша вдруг… сломались, будто перебитые плетью, зашторив его любопытные глазенки. А голова… конусом потянулась вверх, таща за собой и его обезображенную рожицу, вдруг взорвавшись столбом черного вихляющегося смерча, пыхнувшего на меня зловонием.
Он бешено завертелся, разбрызгивая драные лоскуты-перья, и… так же неожиданно исчез, явив моему взору как ни в чем не бывало улыбающееся личико ребенка, судя по всему, оставшегося в неведении – как и все вокруг – относительно случившейся с ним метаморфозы.
Не знаю, что отразилось на моем лице, но не трудно было догадаться что, судя по сползшей улыбке мальчишки, поспешно затрусившего к ушедшей далеко вперед группе детей… с тем же крутящимся и рвущимся вверх черным вихревым коконом вместо головы, остервенело метящим каждого из них печатью смерти.
Я с треском захлопнула дверцу, кажется, зацепив вездесущий нос выглянувшего наружу Баччелло, что заставило его отскочить вглубь кареты, и уже отрешенно наблюдала за обреченной толпой.
Смерть, насмехающаяся над моим даром увидеть скрытое от всех, подмигнула мне, указав на свои следующие жертвы. Вот, мол, смотри, глупышка. Ты хочешь со мной поспорить? С твоим жалким лекарством. Ну, не отдашь ты мне десять, двадцать, сто человек. Я поиграю с оставшимися тысячами. И среди них будет и этот проныра-мальчишка.
Она почти была права. Но – почти.
– Вы чуть не оставили меня без того единственного, что у меня все-таки выросло, Ваше Сиятельство.
Карлик, недовольно посапывая, ощупывал чудом уцелевший нос.
Мы, ускоряясь, тронулись дальше. Я – с болью, ловя то там, то тут посылаемые мне злорадные приветики чумной заразы, вспыхивающих черным пламенем выловленных ею и пока еще не знающих об этом жертв. Баччелло – с нескрываемым любопытством, сдобренного чувством превосходства над веселящейся толпой. Он-то избежал неизбежное.
Задернув занавесь, я лишила его удовольствия почувствовать себя избранным.
Меня колотило так, будто внутри отплясывали тарантеллу. Впервые я не благодарила Бога за данный мне дар прозрения.
Впустившие нас ворота монастыря отгородили от беснующейся среди ликующей толпы безжалостной твари, не проявившей нисхождения ни к кому. Будь то древняя старуха, юная дева или ребенок, не накопивший грехов.
Изгнав пережитый кошмар, я ступила на лесенку, предупредительно выдвинутую Баччелло, к ожидающей поодаль монахине. Пряча глаза, она пригласила меня следовать за ней.
Мать-настоятельница, вероятно, терялась в догадках, с какой же целью ее посетила графиня делла Ласторе.
Глава 2
В приемной густел странный, выворачивающий наизнанку, приторно-удушливый запах. Сразу же поползли ассоциации, и не в пользу живых. Я чуть было не воспользовалась рукавом, чтобы заглушить вонь. – Прикрой дверь, сестра.
Мать Катерина, маленькая, сухонькая старушка, с глазками пуговками, утопленными так глубоко в глазницах, что ресницы не просматривались, утонув вслед за глазками, дождалась, пока ее просьбу выполнили, и, лишь после этого, перевела взгляд на меня.
Мне ее взгляд не понравился. Слишком тяжел для такого иссушенного тельца. Будто она сожалела, что количество проступков, совершенных мной за последние четырнадцать лет моей жизни, включая и мое появление на свет, недостаточно для немедленной отправки меня в преисподнюю.
Но запах ее не раздражал.
– Присядь, дочь моя.
Я отметила некую половинчатость ее обращений:
"Прикрой…, присядь…", словно старушка согласна была и на то, чтобы гость постоял, и, желательно, недалеко от двери.
– Что привело тебя в обитель?
Мать Катерина села напротив, сменив укор в глазах на плохо скрытую настороженность.
Я же не спешила с ответом, вслушиваясь в свои, неясные пока, ощущения. И от скудно обставленной приемной – стол с прислоненным к нему посохом, два стула с высокими жесткими спинками у выкрашенной темно-серой краской стены, узкий, вытянутый к потолку обшарпанный книжный шкаф в углу. И от хозяйки монастыря, во всем уподобленной тому, чем она себя окружила – сухая жесткость в голосе, серое узкое невыразительное личико, черная, застиранная туника. И от этого тошнотворного запаха.
Девиз "Всякий смиряющий себя возвысится", вычеканенный напротив на стене того же жутко-скучного цвета, соблюдался здесь до мелочей. А это значит, что мать Катерина может решительно воспротивиться моему предложению слегка изменить образ жизни в монастыре, понимая, что не каждый прибывший будет готов возвыситься. И это будет ее козырем отказа в моей просьбе.
Сквозь стекла наглухо забитых стрельчатых окон-бойниц без штор с трудом пробивался дневной свет. Но, то ли в целях экономии, то ли следуя задаче умерщвления желаний плоти, помещение не баловали дополнительным освещением.
Настоятельница нетерпеливо заерзала в кресле:
– Близится час утренней литургии, дочь моя.
– Вы позволите мне присутствовать на службе?
На самом деле я не собиралась задерживаться в монастыре, но, прежде чем высказаться, необходимо было выяснить, а знает ли старушка о грозящей городу беде.
Мать Катерина оттягивала ответ, беспокойно перебирая псалтериум.
Ее нервозность все возрастала, судя по скорости бегущих сквозь пальцы шариков. Возможно, она, действительно, не допускала мысли опоздать на мессу, я ведь явилась без предварительной договоренности. Но, если бы дело было только в строгом соблюдении устава, она бы просто пригласила меня присоединиться к монахиням, ждущим ее в церкви, чтобы потом, после службы, продолжить нашу встречу.
У меня же создалось впечатление, что было еще нечто, повлиявшее на ее настороженно-возбужденное состояние, поэтому она и не засобиралась на мессу, прихватив и меня с собой, а, напротив, рассчитывала побыстрее от меня избавиться, но мой титул сдерживал ее указать мне на дверь.
Мелькнула мысль потихоньку пробраться в то, что творилось у нее в голове, и узнать причину ее недоброжелательности, но этот дар я использовала крайне редко. Просто потому, что чувствовала себя неловко. Словно подглядывала в замочную скважину неприбранной спальни.
– И это цель твоего визита к нам, дочь моя?
– Не совсем. Я пришла к вам с предложением помощи.
Настоятельница бросила теребить четки. Ее глаза вцепились в мое лицо. Очень неприятное ощущение. Меня "раздевали", пытаясь угадать подноготную столь странного заявления. Чтобы придумать предлог для отказа, если предложение покажется ей не выгодным. И законы устава святого Бенедикта пригодятся как нельзя кстати.
– Слушаю тебя, дитя мое.
– Не хочу задерживать вас, поэтому перейду сразу к тому, ради чего я сюда пришла. Я готова помочь вам с обустройством монастыря под убежище.
Мать Катерина, вероятно, ожидала чего угодно, только не этого. Она на мгновение окаменела, потом часто-часто заморгала выглянувшими на свет ресничками, выдавив сдавленной гортанью:
– Уб-бежище?
Ее настороженность достигла пика. Глаза и вовсе
скрылись где-то внутри черепа, забрав с собой и замельтешившие в голове мысли. Губы сбежались в малюсенькую бескровную точку, собрав вокруг веер морщинок.
– Для кого ты просишь убежище, дочь моя?
Я все-таки не удержалась и на мгновение проскользнула во впившиеся меня глаза. Боже, какой салат! Она испугана, растеряна, озлоблена. Причем, озлоблена не на шутку. На кого? На меня? Но почему? Я впервые ее вижу. Как и она меня.
Заинтригованная, поискала ответ в ее мыслях. Их было много. Но, с различными добавками, крутились вокруг одного – ненависти.
– … как она похожа на нее!..
Кто на кого?
– … Боже! Ты испытываешь меня!..
А о каком испытании речь?
– … да, это она! Защити нас, Господь!.. она пришла отомстить…
Странно, от кого защитить? От меня? И отомстить за что?
Не задерживаясь более в ее смятении, я поспешила успокоить старушку:
– Для детей и беременных женщин. В городе черная смерть, мать Катерина.
Настоятельница вдруг обмякла в кресле, расслабив и лицевые мышцы:
– Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас грешников ныне и в час смерти нашей…
Склонив голову, она торопливо закрестилась.
Я выждала, пока настоятельница освоится с поступившей новостью:
– Необходимо подготовить помещение, постель, еду. Все, что нужно для…
– Но почему никому об этом не известно, кроме вас, сеньора графиня?
Старушка вновь выпрямилась, положив руку на молитвенник в центре стола, словно искала в нем поддержку.
– Мать Катерина, Вы предполагаете, что мой муж, граф Франческо делла Ласторе, единственный в Милане, кто скончался от чумы?
Судя по тому, что настоятельница перешла с "ты" на "вы", вычеркнув меня и из списка своих "дочерей", я поняла, что допустила какую-то ошибку, повлиявшую на качество наших "родственных" отношений с ней.
Она сжала молитвенник. И с ним же вылетела из комнаты, оставив меня в недоумении:
– Я сейчас вернусь. Если вас не затруднит, подождите.
Меня не затруднило, но безмерно удивила ее нервозность.
Она, действительно, отсутствовала всего лишь минут пять, и, безуспешно пытаясь скрыть волнение, поспешно свернула аудиенцию со словами:
– Господь позаботится обо всех нас… и покарает отвернувшихся.
Она с треском, уже без присущей ей недосказанности и без чьей-либо помощи, захлопнула за мной дверь.
Зажатый в ее руках молитвенник исполнил, судя по всему, роль защиты… от меня.
Глава 3
За спиной звенела праздничная литургия: "Ave verum Corpus, natum de Maria Virgine…", но покидала я монастырь далеко не в праздничном состоянии духа.
Это скорее походило на бегство.
И все бы ничего, если бы на пороге, выдворенная впопыхах, я чуть было не опрокинула мисочку с молоком, незамеченную прежде. Сердобольные монахини заботились не только о своей душе.
Но по пути к карете я насчитала таких мисочек с десяток, если не больше, расставленных через каждые три шага по краю дорожки. У них что здесь, кошачий приют? Я разочарованно хмыкнула: "Ну, да, конечно, четвероногих блудниц содержать гораздо проще, чем сующих везде свой любопытный нос маленьких сорванцов или требующих особого внимания женщин на сносях".
Баччелло суетливо открыл мне дверцу кареты. А он-то что мечется?
Выезжая со двора монастыря, я не могла отделаться от не отстающего от меня запаха приемной настоятельницы. И была-то там всего ничего, а, вот надо же, как въелся. Кажется, ладан и… розмарин.
У ворот белела все та же мисочка с молоком. Но ни одной кошки поблизости не крутилось. А, зачем тогда…?
Господи, … ну, конечно! Как же я не поняла!
Мой древний учитель-медик, рассказавший в старинном манускрипте о чудодейственной настойке, упоминал и другие, смешные для чумы, и не только для чумы, способы защиты. И среди них молоко и различные ароматические составы, куда добавляли розмарин и ладан, якобы впитывающие отравленный заразой воздух.
Значит, настоятельница либо просто в целях предосторожности, на всякий случай, обороняется от какой-либо напасти, либо знает о заразе и пытается предупредить ее появление "проверенными" в народе способами. И кошки тут вовсе ни при чем.
Тогда, если так, почему она отказала мне? Чего она так испугалась? Моей мести? За что?
Глава 4
Мое появление во дворце сиятельного герцога Джанна Галеаццо не осталось не замеченным приближенными к персоне юного правителя Милана.
Придворные дамы, цветастой пестротой шелковых и бархатных тканей затмившие луга Ломбардии, без малейшего чувства неловкости разглядывали меня, обсуждая чуть ли не в голос "вопиюще черный цвет" траурного платья без единого украшения. Они и близко не догадывались о смысле мрачной символики одеяния, выдержанной и этим (не коричневым, как принято для вдов) цветом. И глухой драпировкой груди и шеи. И длинной непроницаемо-густой вуалью, покрывающей и плечи. И двумя, вместо одной, лентами из крепа.
Я скорбела не только о Франческо.
Они, скрипя жесткой тяжелой, с золотом, парчой, оборачивались вслед.
Мне было назначено прибыть ко времени утреннего переодевания герцога, не забыв прозрачно намекнуть, что желательно изложить суть дела как можно кратко. Краткость какой продолжительности – не уточнили. Я предположила, что заключительная фаза моего выступления должна была совпасть со звуком звенящих о дно тазика струй, омывающих лик Его Светлости. Короче уже просто было некуда – проснулся…, умылся…, …
И, кажется, я прибыла раньше назначенного часа, о чем сообщала кучка дворян, столпившихся у дверей спальни сиятельного сеньора Галеаццо.
Я остановилась поодаль, ожидая аудиенции.
Мне предстоял нелегкий разговор – двумя-тремя словами (четыре уже не войдут в отведенный регламент) смести остатки сна и призвать герцога к действию.
Пока я перебирала весь свой словарный запас, ища те самые решающие два-три слова, некто за моей спиной тихо окликнул меня.
Я не посчитала нужным вступать в беседу с кем бы то ни было, сделав вид, что не слышу, увлеченная обдумыванием предстоящей встречи, но призыв обратить внимание на взывающего ко мне повторился. И уже чуть громче. Какая бестактность!
– Разрешите выразить вам мое сочувствие, Ваше Сиятельство.
На этот раз я вынуждена была обернуться, чтобы не показаться невежливой.
И тут же познакомилась с пером неизвестной мне птицы на его шляпе, нежный пух которого взвился от проскочившей волны разбуженного воздуха между мной и высоким, слегка согнувшимся в поклоне, сеньором.
Я наблюдала за колышащимся пером, ожидая появления его владельца.
Незнакомец, настырно нарушивший мое уединение, наконец, выпрямился – утонченные черты лица с чуть впалыми щеками, внимательный взгляд глаз цвета утреннего неба, светлые усы и густая длинная борода, обрамляющие по-женски чувственные губы.
– Я хотел бы представиться…
– Зачем? – я не нуждалась в этом знакомстве, как и во всех остальных.
Моя резкость его не смутила, и он, не растерявшись, усмехнулся в усы:
– Чтобы хотя бы поддержать разговор, пока мы ждем пробуждения герцога.
Он меня заинтересовал – не стушевался, не взял на себя роль ментора, недовольного нарушением малолетней мадонной этикета.
Напротив, его глаза озабоченно прищурились, как бы спрашивая – тебя кто-то обидел, девочка?
Пожалуй, впервые за то время, что я в Милане, ко мне отнеслись с искренней симпатией. Без ожидания подвоха с моей стороны и проверки искренности.
– С вашего разрешения, я продолжу…
– Я не помню вас, сеньор. Где мы встречались?
– На погребении вашего мужа. Но… тогда вы, Ваше Сиятельство, не замечали никого.
Он был прав. Тот день запомнился мне раздражающим снованием роящихся вокруг меня теней, среди которых, вероятно, был и этот незнакомец, холодом непрогретой церкви, и непрекращающимся звоном в ушах, перекрывающим все остальные звуки.
Я никого не слышала и не слушала.
– Вы позволите мне задать вам один вопрос, Ваше Сиятельство?
Мое молчание он счел за согласие.
– Вы знаете, от чего скончался ваш супруг?
Продумывая вчера вечером одеяние на сегодняшнее
утро, я без колебаний выбрала именно эту вуаль, плотная густота которой не позволяла прочитать какое-либо движение чувств на моем лице.
И сейчас я похвалила себя за проницательность – все мое осталось со мной.
– Застудился на охоте., – и, помолчав, добавила, – так он думал.
– А вы?
Я с трудом сдержалась, чтобы не нагрубить ему –
мне вполне хватило откровений с настоятельницей Катериной, сузившей свой мирок до утверждения "Не Бог, так дьявол", и, соответственно распорядившаяся мной, засунув меня в лагерь грешников. И этот туда же?
Он повторил вопрос:
– Вы что думаете?
И вдруг я поняла, что он не просто так задает эти вопросы, не из праздного любопытства. Слишком настойчив. И, если это так, он знает о том, что всех нас ждет.
– Я думаю то же, что и вы, сеньор…
Он поспешил закончить:
– Леонардо ди сир Пьеро. Из Флоренции.
Глава 5
Мы вошли в покои Его Светлости рука об руку, неожиданно поняв друг друга с полуслова.
Светлокудрый герцог Галеаццо, с женственно мягкими чертами лица и розовощекий от сна, только-только соизволил проснуться, еще завидно нежась и потягиваясь в пуховой постели.
Все, кто присутствовал при высочайшем пробуждении, с заметным рвением торопился выпятить возложенную на него роль, как самую значительную из всех. И, в сущности, они были правы. С каким настроением герцог выйдет из спальни, с таким и примется за правление, от которого, кстати, зависела судьба и этих придворных.
Один из них усердно раздвигал тяжелые бархатные шторы, впуская света ровно столько, чтобы не потревожить больше положенного роговицу глазного яблока Его Светлости.
Второй бесшумно, заботясь о чувствительных барабанных перепонках правителя, придвигал роскошную шелковую ширму к его широченной кровати.
Третий уже наготове дожидался с кувшином воды, прежде неоднократно пощупав жидкость, чтобы, не дай Бог, не переохладить или, напротив, не обжечь нежную кожу потомка Галеаццо.
Четвертый… И так далее.
Я смиренно присела в реверансе, ожидая милостивого внимания сиятельного сони, не особенно спешившего покинуть герцогское ложе.
Наконец, недовольно зевнув, он соизволил взглянуть на меня:
– Как вы себя чувствуете, графиня?
Откинув перекрывавшую видимость вуаль, в данном случае мешавшую общению, ответила. Постаравшись в одну фразу вместить и сообщение о моем самочувствии, и новости общего характера, предупредив возможные пустые вопросы герцога, и, собственно, то, о чем я хотела с ним побеседовать:
– Благодарю вас, Ваша Светлость, все будет хорошо, если будут приняты меры по спасению города от чумы.
В спальне, до моего прихода не отягощенной известиями, требующими повышенного внимания, кроме, естественного тех, что касались персоны герцога, повисла напряженная тишина.
Все, забыв на какое-то время о своих исключительных обязанностях, воззрились на меня. Кто с недоумением, кто с удивлением, кто с опаской. Но все без исключения – с возмущением. Кроме Галеаццо.
Он подавился зевком…, зашедшись в, по-детски, задорном смехе.
Я не спешила.
Отсмеявшись, он резво соскочил с кровати и, минуя ширму, приблизился ко мне:
– Голубушка, вы перегрелись на солнце? Что это пришло в вашу хорошенькую головку? Какая может быть… чума в такой чудный день?
Открыватель штор, приосанившись, тут же согласно закивал головой.
– Или вам приснился сегодня страшный сон?
Герцог подбежал ко мне с другой стороны, заставляя меня крутиться вокруг своей оси – ему было бы обидно разговаривать с моей спиной – и вдруг приложил руку к моему лбу, тут же отдернув и скривившись, будто опалил ладонь:
– Вам, душенька, немедленно надо лечь в постель. Вы больны. И это понятно. Вы, Ваше Сиятельство, много пережили за последнее время.
Проказник хлопнул в ладоши:
– Что стоите пнем? Умываться, одеваться. Я ужасно проголодался.
Он, забыв обо мне, юркнул за ширму.
Я беспомощно оглянулась на сеньора Леонардо. Он, едва заметно кивнув мне, перехватил инициативу в столь увлекательной беседе:
– Ваша Светлость, смею вам напомнить, что подготовку к турниру я закончил. Его Светлость герцог Лодовико Сфорца назначил его на завтра. После полудня.
– Милый дядюшка балует нас празднествами. Я буду.
Я поняла брошенный мне намек.
Этот расшалившийся купидон не имеет особой власти
и права голоса. Ну, только лишь, в своей спальне.
Настоящий правитель – Мавр. К сожалению, на сегодняшний день озабоченный развлечениями весьма далекими от главного праздника этого года.
Праздника Смерти, где я, судя по всему, буду единственной гостьей.
Глава 6
«Остолоп. Мальчишка. Глупец…», – я впала в ярость, – «Это у меня жар? Высокородный засранец…».
Я вспомнила весь ругательный набор Джакомо, виртуозно им владевшему. И, в моменты откровения, щадя мои уши, заставлявшего меня их заткнуть. И как можно плотнее, чтобы я не набралась недостойных дочери почтенного сеньора слов и выражений, без которых конюху весьма затруднительно было выразить свое отношение к какому-либо частному лицу или предмету обсуждения.
Следуя его совету, я, признаться, не всегда тщательно его исполняла, обнаружив, таким образом, что мой итальянский весьма беден.
Мне представился случай вспомнить весь неиспользованный прежде набор благоприобретенной лексики. И Галеаццо оказался наиболее подходящим для этого объектом.
Выпустив пар, я сосредоточилась на более насущной проблеме, решить которую, как выяснилось, могла только я, без чьей-либо помощи.
И начать придется, видимо, с…
– Лорену ко мне. И побыстрей.
Дворецкого, устрашенного моим грозным видом, словно ветром сдуло, и камеристка явилась незамедлительно.
– Что скажешь? – я сбросила вуаль в кресло.
– Простите, Ваша Сиятельство?
– Кто-то выходил из замка?
– Н-нет, Ваше Сиятельство, д-да, Ваше Сиятельство. Позвольте вам помочь?
Я выдернула подол платья из ее рук.
– Так, кто это те, что "да"?
Выскользнув, наконец, из надоевших объятий безжалостно зажавшего в тиски корсета, поискала глазами гребень.
– Мауро. Он привозит нам продукты. И…
Лорена замялась.
– Ну?
– Сеньор Бартоло, Ваше Сиятельство.
– Баччелло?
Уставшие волосы благодарно рассыпались по плечам, заструившись под поглаживающим гребнем.
– Позови его.
– Но… он еще не вернулся.
– Что? – я обернулась, – когда он ушел?
– Я думаю…, вчера… ночью.
– Так он сбежал? Маленький проныра! Зачем? Куда? Не предупредив меня?
Лорена виновато пожала плечами.
– Пошли со мной.
Мы спустились в его комнату. Да, действительно, пусто. Причем, пусто везде – он перетряс одежду в шкафу, захватив с собой все. То же и с обувью. Здесь не осталось почти ничего, говорящее о хозяине.
Но мне нужна была хоть одна вещичка сбежавшего негодника, чтобы понять, что же здесь произошло.
Но… шут будто и не жил здесь. Хотя… постель.
– Когда меняют постельное белье?
Лорена наморщила лобик, пытаясь сообразить, какое это имеет отношение к сбежавшему карлику:
– Обычно в начале месяца.
Постель пока помнила его. Помнила его запах и хранила его ночные кошмары.
– Лорена, выйди. Ну, что застыла? Подожди за дверью.
Я откинула покрывало.
Придется все-таки заглянуть в "замочную скважину" тайной жизни Бартоло. И его мыслей. Оказывается, тщательно скрываемых.
Именно поэтому, что скрываемое зачастую не сулит ничего хорошего, я и не злоупотребляла этим даром – подсмотреть в спрятанные в уже ушедшем вчера или в еще не наступившем завтра деяния.
Глава 7
Едва я дотронулась до простыни, как тут же чуть не отдернула руку – снова ненависть! Он ненавидел меня. Смертельно ненавидел. И боялся. Потому что…
Настоятельница?
Он крутится у кареты…, она подзывает его…, вопрос-ответ…, вопрос-ответ…
Я не слышу их, но по выпученным глазам шута и трясущемуся подбородку аббатисы догадываюсь, что они обменялись неутешительными для меня сведениями. Настолько неутешительными, что мать Катерина просто выпроводила меня тогда, а карлик той же ночью удрал.
Поколебавшись – и что же он натворил или задумал натворить дальше? – прикоснулась к подушке…
И тут же, омертвев, сползла на пол.
… ночной Бергамо…
… танцующая тень пылающего палаццо…
… отблески огня на орущих с той же ненавистью и той же злобой толпящихся поджигателей…
… маленькая, весело подпрыгивающая фигурка… карлика…
Ведьма! Он был убежден, что я ведьма. Даже тогда, когда глотал мое лекарство.
А мать Катерина? Она чем-то подкрепила его убежденность. Да так, что сразу после разговора с ней он мчится в Бергамо. Чтобы…
Немо плача, смяла простыню, сорвав с кровати все его гнусное исподнее.
Отец, Агнеса… кто еще? Да все. Спали же.
Я не успела. Да и не могла успеть. Потому что ошиблась. Но только в одном – угроза дышала не из вонючего рта чумы. Здесь-то я уж вытащила бы их.
Она выпорхнула из крохотных ручек злорадного карлика. О котором я и знать не знала, покидая дом.
На колени свалился его ночной колпак.
– Проклятье!
Отшвырнув эту мерзость, волей-неволей коснулась его. Дар Всевышнего и здесь не подвел – призрак уродца подсказал еще один его секрет.
Он не остановится на смерти моих близких. Я – главный его козырь.
Захлопнув за собой дверь, наткнулась на встревоженную Лорену, в ожидании уставившуюся на меня.
– Боже! На вас лица нет, Ваше Сиятельство! Что там? Что случилось?
Я же предпочла больше не касаться истории с Баччелло.
– Проводи меня наверх…
И пока шла, собиралась с силами.
Глава 8
– Запри дверь и подойди сюда, к зеркалу.
Лорена несмело приблизилась.
– Встань рядом. И перестань трястись. Мы по-прежнему живы. Это пока самое главное.
Я осмотрела в отражении ее ладную фигурку, не нуждающуюся ни в каких зажимающих или стягивающих средствах, и перевела взгляд на себя.
Ее грудь явно проигрывала в турнире с моей, и… рост. В данном случае, наоборот – я почти на полголовы отставала от нее. Тем не менее…
– Раздевайся.
Лорена ошалело вытаращилась на меня. Весьма
красноречивый взгляд. Здесь я прочла все, что касалось ее мнения о запущенности системы воспитания в удаленной от столицы провинции.
Очередное мое предложение, вероятно, укрепило камеристку в этой мысли.
– Не бойся. Голой не выйдешь. Оденешь мое. Не это, – я кивнула на опавшее грудой траурное одеяние, – надеюсь, это тебе никогда не пригодится. Выберешь что-нибудь из моего гардероба. Ну? Поладили?
Эту словесную формулу мне тоже подкинул Джакомо, стремясь примирением к минимуму свести его проигрыш в карточной схватке.
… Джакомо… довольно улюлюкающий, когда я объезжала скакуна…
Лорена нервно глотнула, потянувшись к пуговицам лифа ее простенького из темно-зеленой шерсти платья.
Оно пришлось мне почти впору. Чуть длинновато, да и в груди теснило, но в целом сошло.
– Что ты стоишь? Иди, поройся в моих кассоне. Ты лучше меня знаешь, что там. Иди, иди. Покажешь, что выбрала.
Пока Лорена копошилась в ларцах, я уложила волосы скромной косой и покрылась льняной накидкой, скрутив ее на манер Агнесы – коконом. Спрятав не только шею, но и плечи.
… Агнеса… безысходно тискающая мою сеточку…
– Ваше Cиятельство…
Обернувшись, я одобрительно кивнула:
– До принцессы не далеко.
У Лорены отменный вкус – ее медно-рыжие волосы в сочетании с желто-коричневым бархатом с золотистым отливом светились нимбом над хорошенькой головкой.
Камеристка, в свою очередь, опять же с любопытством рассматривала меня:
– А вы, Ваше Cиятельство, и в моем платье настоящая контесса.
– Ну, обменялись любезностями и довольно. Принеси мне твою симару.
– А… зачем вам все это, Ваше Cиятельство?
– Чтобы войти туда, откуда вышла.
Она непонимающе моргнула.
Я не соврала. Маскарад поможет мне смешаться с
толпой и… пойти дальше.
Несмотря на "козырь" Баччелло.
Глава 9
– С дороги! Эй, уши дома забыла?
Не сразу сообразила, что речь идет о моих ушах. Уйдя в свои мысли, я не учла опасности быть раздавленной под копытами лошадей. Отпрянув в сторону, пропустила нетерпеливого возницу, уже без помех с грохотом помчавшегося дальше.
Не хотела признаться себе, но одной на улицах огромного и пока еще незнакомого города было страшновато. Мои вылазки из замка за все то время, что я здесь, ограничились всего-то двумя поездками. И то – под контролем титула и всего того, что ему сопутствует.
Сейчас же я была сама себе хозяйка. Хозяйка в прямом смысле этого слова – с корзинкой для овощей, пекущейся о съестных припасах для ждущего обеда семейства, озабоченной повседневными делами и спешащей по одному из них.
Лорена подробно рассказала о месторасположении рынка, выразив тревогу за мою безопасность, но я категорически отвергла ее предложение составить мне кампанию:
– Ты же знаешь, что я из того же огорода, что и ты. Справлюсь как-нибудь. К вечеру буду.
Но моя решительность несколько поубавилась, как только я оказалась за воротами палаццо. Одно дело – Бергамо. Мой родной городок, изученный вдоль и поперек. И, совсем другое – столица Ломбардии, знакомство с которой ограничилось пока только дворцом Франческо и спальней Галеаццо.
Кроме того, сейчас меня не защищали графский титул и карета с ястребом, из окна которой я до сих пор взирала на этот город.
Ну, в конце концов, с чего-то надо было начинать. Ориентир, и весьма заметный на пути к рынку, сообщил о себе задолго до того, как я к нему приблизилась. Собор Санта-Мария Нашенте. Даже если бы я и запуталась в улочках и переулках Милана, игольчатые шпили собора, где-то высоко протыкающие неосмотрительные облака, не дали бы мне заблудиться.
Правое крыло собора перекрыли досками, но даже этот хлам не испортил бросающую вызов земным страстям его величественную красоту.
Не задерживаясь, продолжила путь, чуть не попав в тучу пыли, поднятой сброшенной сверху балкой.
– Решила камни пересчитать? Глаза разуй!
Грубый окрик сверху рассмешил. Я подняла голову, уткнувшись в сердитый взгляд взмыленного работой мастерового.
– А ты свои куда дел? Растяпа!
Приподняв подол юбки, перешагнула через бревно, напоследок услышав:
– А ты ничего. Красотка. Подожди, спущусь.
Не оспаривая сказанное, но уклонившись от скороспелого предложения прыткого каменотеса, поспешила дальше.
Piazza Mercanti встретила меня многоголосой суетой желающих продать и сомневающихся – купить ли?
Я присоединилась к сомневающимся:
– Лимоны зеленые. Им бы еще повисеть.
– Да, вот и я думаю, – круглолицая женщина с многоступенчатым подбородком поддержала мое недоверие к достаточной зрелости фрукта, – купишь, а потом в рот не возьмешь.
– А мне сыну надо. Заболел. Уже все перепробовала, и никакого толка.
– Чем заболел-то? – женщина участливо построила брови домиком.
– Вроде как простуда. Кашляет. Ничего не помогает.
– Вот и у Марты, моей соседки. Не жилец мальчишка. День ото дня хуже. А до того старшего схоронила. Где-то, видать, захолодел. Ух, и страдал, бедный, – женщина спохватилась, поняв, что болтнула что-то не к месту – ой, не бери в голову. Вылечишь.
Она заторопилась, побросав на прилавок выбранные прежде лимоны.
Но все, что мне нужно было, я узнала.
Представление началось.
Глава 10
– Кладбище? Ты не здешняя? Выйдешь с рынка и держи все время прямо, к Арно. Дойдешь до площади, что у самого моста. А там и chiesa Santo Stefano. В трех шагах от нее кладбище. Запомнила? А тебе-то зачем туда? Боишься не успеть?
Весьма сомнительная шутка вызвала у ее сочинителя – низкорослого мужчины с яйцеобразным и абсолютно голым черепом – волну визгливо постанывающего смеха, еще долго догоняющего меня.
Я не рассердилась. Смех, какой бы он ни был, все-таки, лучше плача.
Ничем особенным не примечательная площадь, если бы не светящаяся бело-зеленым мрамором красавица-церковь с тремя, радужно отсвечивающими многоцветной мозаикой, шестиугольными окнами наверху, вскоре выглянула из-за чинно расступившихся домов.
То, куда я спешила, чтобы найти неопровержимое подтверждение начавшегося пиршества смерти, не замедлило заявить о себе высокой каменной оградой с гостеприимно приглашающими зарешеченными воротами.
Кладбище пестрело свежими могилами, принявшими, судя по их количеству, не один десяток миланцев за последнее время. Да и сегодня, кажется, ожидается очередной "гость".
У ограды копошились двое. Один из них вяло утрамбовывал дно уже готовой к употреблению, раззявившей голодную пасть, ямы.
– Голова, будто в нее г… натолкали, – он притопнул напоследок и, подтянувшись, уселся на краю могилы, – … сам-то Рикальо пробовал это пойло, что продает?
– А тебя кто к нему гонит? Я же звал тебя вчера в ту тратторию, где мы были третьего дня, – его не в меру располневший напарник не только по обслуживанию кладбища, чувствовал себя, судя по землистому, в тон профессии, цвету лица и отекшим векам, не лучше вылезшего из ямы приятеля, – ты же что говорил? Помнишь? "Я знаю лучше, и нечего мне указывать". Рикальо тот еще пройдоха… А ты тут что бродишь? Или родственница этого?
Он пнул комочек земли в заглотнувшую его могилу.
– Нет. Ищу, где захоронена моя бабка. Может, подскажете?
– А когда ее схоронили?
Тот, что по-свойски примостился на краю поджидающей хозяина яме, кряхтя поднялся и, стряхивая с колен пыль, исподлобья окинул меня взглядом.
– Давно. Я еще и слова такого не знала – " бабка".
– А что вдруг ищешь? Зачем она тебе? Ей-то уж все равно, найдешь ты ее или нет.
– Да что ты ее пытаешь? Тебе бы не могилы копать, а грешников в преисподней подпаливать, – в нашу беседу вмешался противник траттории Рикальо, – мало тут осталось старых захоронений. Так что, девонька, бабуся твоя, скорее всего, во-о-н там сейчас проживает.
Я оглянулась согласно указанному направлению – в сторону ограды с возвышающимся над ней куполом аккуратной комнатки-часовни.
– Ты смеешься надо мной?
– Да какой тут смех. Вот, видишь? – он наступил ногой на чернеющий обрубок палки, обратным концом погребенного под наваленной на него горки свежевыкопан-ной земли, – подойди, посмотри. Не бойся.
Я не подошла, но посмотрела – изглоданная до безукоризненной гладкости отшлифованного алмаза прожорливыми мелкими тварями и обтесанная годами кость, когда-то покрытая человеческой плотью, теперь удостоилась всего лишь грязной подошвы сапога могильщика.
– Чего побелела? – он со смешком отпихнул остаток того, что прежде жило в ком-то, – это мы вытащили, а свеженькое втащим. И, знаешь, сколько их уже выкопано? А места все равно мало.
– Почему… мало?
Я знала ответ.
– Почему, почему… Да потому, что мрут как мухи. За последние дни, вот Черано не даст соврать, так устаем, что чуть ли не тут же, c покойничком в обнимку, валимся спать. И что им не живется? Ладно, ты тут ищи, чего тебе надо, а у нас есть чего делать. Черано, давай мешок. Заснул что ли?
Растолкав и, правда, придремавшего приятеля, мой собеседник принялся небрежно сваливать стукающиеся друг о друга останки в пыльный мешок, придерживаемый напарником. Последним прыгнул туда же оскаленный в беззвучном смехе череп.
– А куда вы их?
– В "костницу". Куда ж еще? Я ж сказал тебе, в часовне ищи свою бабку.
Сторонник траттории Рикальо осклабился, бросив вдогонку:
– Если по костям узнаешь.
Да-а, вышеназванное "пойло" не далеко увело его физиономию от поруганного им только что черепа.
"Костница" интересовала меня меньше всего. Вернее, в той лишь мере, чтобы приостановить насколько можно переселение туда когда-то упокоившихся здесь.
Опять же и работы у двух любителей острых ощущений поубавилось бы.
Меня больше ничто не задерживало, и я с облегчением покинула это печальное место, не тратя время на семенящего за мной украдкой Баччелло.
Не до него. Да и зачем уже теперь.
Глава 11
Утро следующего дня хмурилось не в пример позавчерашнему, даже высочайше отмеченного веселым Галеаццо. Вот-вот застоявшаяся в поднебесье влага тяжело обрушится вниз, затопив заиндевевшие мостовые.
Карета промерзла за ночь, и, если бы не беличья накидка, укрывшая меня до носа, я бы непременно продрогла до костей.
Госпиталь ощетинился строительными лесами и разбросанными в мало понятном порядке холмиками строительного мусора.
Я чересчур поспешила, вскочив сегодня ни свет, ни заря, не учтя, что и то и другое необходимо не только для моего пробуждения, и безлюдный дворик, досыпающий в предутренней мгле, равнодушно откликнулся ленивым эхом на мой требовательный стук в запертые двери.
Повторила попытку, уже не стесняясь эха, добившись, наконец, слабого отклика с обратной стороны.
– Кто нужен?
– Может, сначала впустите… графиню делла Ласторе? Некто перебрал множество гремящих засов, прежде чем дверь приотворилась ровно настолько, чтобы просунуть в теснющую щелочку только нос, изученный мной с не меньшей дотошностью за то время, что меня опознавали – вздернутый кончик, немедленно покрасневший от холода.
Нос принадлежал, как выяснилось, молоденькой монахине, поспешно дернувшей дверь на себя после того, как она убедилась, что перед ней, действительно, вот-вот закоченеет до посинения от безжалостной непогоды благородная мадонна.
– Входите, входите сеньора.
Она запоздало засуетилась, торопливо надавив на дверь, чтобы не дать взбесившемуся ветру влететь вслед за мной в остуженный за ночь, но, по крайней мере, не содрогаемый его ледяными порывами узкий коридор.
"Сестра-бенедиктинка " – по черной опрятной тунике и белому подплечнику я без усилий определила ее принадлежность к ордену, с одной из представительниц коего я уже имела честь побеседовать несколько дней назад. После чего каждая из нас решила не приближаться более друг к другу. В целях безопасности.
Девушка, разобравшись, наконец, с преградой ветру, обернулась ко мне.
– Чем я могу вам помочь, сеньора?
– Я хотела бы поговорить с ректором.
– Но… сеньор Протео…, его сейчас нет. Слишком рано. Если вы не против подождать…
– Я не против подождать. Согрей мне вино. И проводи уже куда-нибудь, где потеплее. Даже зубы замерзли.
Монахиня хлопнула ресничками, озадаченная непринужденностью нашего общения, и с некоторой заторможенностью пролепетала:
– Теплее… только в приемной ректора.
– Я согласна.
На этот раз девушка еще более смутилась, сбивчиво проговорив:
– Простите, сеньора, но его согласие тоже необходимо…
Она, судя по всему, испытывала некоторые затруднения в определении старшинства рангов – светского титула и духовной степени главы госпиталя. Путаница грозила ей возможным порицанием и с той, и с другой стороны.
Я облегчила ее страдания.
– Пошли в твою каморку. Где-то ведь ты спишь?
– Нет, сеньора. Здесь мы служим бедным, а к ночи возвращаемся в монастырь. Смею ли я предложить вам… кухню? – она зарделась от напряжения. А вдруг я сейчас разгневаюсь, воодушевленная своим высоким положением, и накажу несчастную за столь унизительный прием.
– Ну, в кухню, так в кухню. Главное согреться. Где это?
– Тут… рядом…, прошу вас…
Девушка сноровисто утеплила шерстяным покрывалом единственное здесь широкое кресло, придвинув его как можно ближе к огню и подложив под спину подушку для большего удобства. Она изо всех сил старалась мне угодить, добавив к горячему вину незапланированную сладкую булочку.
– Простите, сеньора, я должна обойти наших гостей и проверить, как прошла ночь.
– А как долго мне ждать ректора? У вас здесь почти как дома, не хочу привыкнуть.
– Обычно он прибывает к утренней мессе. Я приду за вами, как только он подъедет. Вас здесь никто не побеспокоит.
Если бы еще знать, когда у них начинается служба. Но уточнять я уже не стала, видя нетерпение монахини.
Прокравшееся под покрывало тепло усыпляло не хуже сонного зелья, размягчая не только податливое тело, но и успокоившиеся мысли, что вовсе не входило в мои планы – передо мной не стояла задача проверить, насколько эта кухонька комфортнее моей спаленки.
Ректор где-то задерживался и, движимая необходимостью подготовиться к встрече с ним, а, отчасти, и просто желанием ознакомиться с госпиталем, я высвободилась из усыпляющих объятий шерстяной дерюжки и отправилась на прогулку вслед за монахиней.
А, заодно, как оказалось, и на очередную встречу с облизывающейся в предвкушении обильной "трапезы", чумной погани.
Глава 12
Нескончаемо длинный уныло-скучный коридор оборвался огромным, не менее унылым залом, вдоль тусклых стен которого и по центру разместилось не меньше сотни кроватей с нехотя просыпающимися нищими, подтянувшимися сюда в поисках тепла и, пусть и скудного, но все же завтрака.
Кто-то уже отдал дань сну и ежился под нагретым за ночь хило-тоненьким одеялом, не спеша с ним расстаться. Остальные, наконец-то нашедшие на короткое время некое подобие дома, добирали остатки сна, укрывшись с головой и не откликаясь на надоедливые пожелания "доброго утра" назойливых монахинь.
Заходить сюда не имело никакого смысла. Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть главное – вместимость зала, приемлемый уход за временно поселившимися здесь и…
Она преследовала меня, не утруждаясь сменить обличье. А, зачем? Так проще напомнить о себе – столпившийся у купола смертоносный черный смерч уже вытягивал щупальца, без разницы, к кому, лишь бы ухватить.
Для меня не сделали исключения.
Один из отростков, почти вонзившись во взлохмаченные волосы позевывающего старика, безучастно рассматривающего завозившихся соседей, вдруг вывернулось острием в мою сторону, зависнув в сомнении – может, эта съедобнее?
Кухонная печка проиграла в состязании с обдавшим меня жаром. Казалось, вспотели даже ресницы.
Наш поединок длился секунды, но и их хватило, чтобы на мгновение укротить мою уверенность в стойкости защищающей меня незримой скорлупы. А, вдруг, пробиваема? Эта игла помощнее жала шмеля.
Извивающееся щупальце на время отложило не совсем аппетитную добычу, в эту минуту почесывающую редкую бороденку, по змеиному заскользив ко мне.
Я приросла к полу.
Из головы выветрилось все. Включая ректора и всех остальных. Их с успехом заменила несущаяся на меня тварь, которая, со своей стороны, почему-то решила, что я именно то, что ей не хватало до сих пор. Мое мнение не совпадало с ее, а, поэтому, мне достало мужества спохватиться за миг до ее прыжка и… запахнуться симарой. Просто, чтобы снять напряжение. Будь, что будет. В любом случае, представилась возможность узнать, насколько я уязвима. Неутешительная мысль. За неимением другой пришлось согласиться с этой.
Отравленное жало смерти дернулось в судорожном рывке, уже не разбирая, куда ткнуться – в нос, в плечо, в шею – и… на мгновение облепив нечто незримое, спеленавшее мое тело, вдруг размякло, слезливыми ошметками уползая назад в гнездо под куполом.
Милый шмель! Ты спас меня! Если бы не ты, как бы я узнала, чем одарил меня Господь!
Отпрянув от двери, я опрометью кинулась хоть куда-нибудь, но подальше отсюда. От омерзительной плесени чумы и ее ретивой, бесконечно ищущей чем бы поживиться, всеядной подружки-смерти.
Не заметила, как проскочила кухню, в итоге, скатившись по неизвестной мне лестнице в это самое "куда-нибудь". Чувства неловкости при этом не испытала – ни от бьющего по ногам корсета, ни от угрызений совести по поводу малодушного отступления с поля битвы.
Прижавшись к стене, беспокойно огляделась. Куда это меня занесло? Похоже в подвальчик. А, куда же еще? Было бы странным наоборот, если бы лестница вниз привела бы на верхний этаж госпиталя. Тогда имело бы смысл задуматься или об ошибке архитекторов, или о необратимых ошибках в моей голове как следствие пережитого страха.
Сюда едва пробивался дневной свет с проема наверху лестницы, откуда я влетела, и… сбоку, из щелки неплотно прикрытой двери, куда я, конечно же, вознамерилась заглянуть.
Но с обратной стороны меня опередил… Леонардо.
Глава 13
– Вы?
Мы одновременно удивились друг другу. В равной степени почему-то радости. Ну, я-то понятно, почему – испытав нервный срыв вследствие весьма волнительной ситуации, я нуждалась в отдыхе. Душевном. Причем, немедленно. И Леонардо, как нельзя кстати, соответствовал возникшей потребности – я помнила его искреннее участие и дружескую поддержку.
– Да…, вот…, немножко заблудилась… А вы что тут делаете?
Его шляпа с незабываемым пером покоилась на стуле у двери, а сам он ничем не напоминал того франтоватого сеньора, с коим я познакомилась во дворце Галеаццо – на плечи наброшена бесформенная серая джиорнеа, ноги обмотаны каким-то тряпьем, на руках зачем-то перчатки.
– Я… м-м-м…
Он определенно, потерял дар речи. И было от чего -
высокородная сеньора, долженствующая в столь ранний час досматривать десятый сон, свернувшись калачиком в своей изящной постельке, бродит по стынущим от холода подвалам далеко не аристократического заведения.
– Так и будем здесь стоять? Мне кажется, нам представился случай поговорить без помех.
Он, наконец, освоился с мыслью о моем присутствии здесь и спохватился:
– Простите, Ваше Сиятельство… Я сейчас, только сниму с себя все это и…
– Да не надо снимать. Мне это не мешает. Я могу зайти?
– Нет…, простите. Это… опасно. Я не задержу вас. Всего несколько минут…
Пока он пытался вывернуться из щекотливого положения – приближенный ко двору сиятельный сеньор в каких-то обмотках занят сомнительными делишками в отдаленных коридорах госпиталя – я приподнялась на цыпочки и заглянула через его плечо вглубь комнаты.
И, несмотря на то, что он аккуратно, но настойчиво буквально поставил меня на место, я успела краем глаза ухватить весьма странную картинку – почти пустое помещение с длинным столом в центре. А на столе…
– Я прошу у вас, уважаемая сеньора, всего несколько минут.
– Нет. Ни минуты. Я хочу знать, что вы здесь делаете с этим…, – я кивнула туда, где со стола свисала чья-то синюшная рука, – сеньор Леонардо, доверьтесь мне. Я предполагаю, мы здесь с вами по одному и тому же делу. И, может, я смогу быть вам полезна. Как и вы мне. Ведь мы поняли друг друга. Тогда. У герцога…
Его брови медленно поползли вверх, а губы уже почти сложились в протестующее "нет", но на ходу почему-то перестроились в соглашающееся "да".
– Хорошо. Но вы должны будете оставить здесь ваш плащ и туфли. Я принесу вам что-то другое.
С этим я уже не спорила. Надо было бы быть откровенной дурочкой, чтобы не понять, что здесь происходит. Но меня интересовал вопрос – при чем тут сеньор придворный вельможа? Хотя, хм, я тоже не с улицы.
Я подчинилась требованию облачиться в предложенные мне тряпки, включая повязку-маску, дабы не вызвать у Леонардо недоумение и отчужденность, если я заявлю о собственных, более серьезных средствах защиты, буквально несколько минут назад спасших меня от смертельной заразы. Не поверит ведь. А то и решит, что я повредилась умом от пережитого горя.
Переодевание не заняло много времени, и я, не без внутреннего трепета, перешагнула порог. Трепет был вызван отнюдь не страхом.
Я нашла единомышленника.
Леонардо молча провел меня во внутрь. Так же, не произнося ни слова, подвел к столу и без предупреждения откинул серенькое покрывало с трупа девочки ненамного старше меня. Без сомнения, скончавшейся от чумы. На ее еще детском угловатом теле, уже частично вскрытому моим нечаянным другом, проступили все признаки страшного заболевания – маскообразное лицо, сине-фиолетовый цвет кожи, вспухший, не вмещающийся в рот язык.
Все это для меня, к несчастью, уже не было неожиданностью. Но беззащитно обнажившиеся окровавленные внутренности в аккуратно рассеченной груди не улучшили настроение, и без того несколько подавленное. Я впервые узнала, как выглядит Божье создание изнутри.
Не знаю уж, какой реакции от меня ожидал Леонардо – запоздалого бегства без оглядки, томной бледности обморока или битья в истерике – но я, определенно, не оправдала его ожиданий. И вовсе не потому, что у меня сердце из железа. Однажды, всего неделю назад, я уже пережила нечто пострашнее – мучительное цепляние побежденного Франческо за жизнь.
– Вы ищете доказательства тому, о чем я говорила с Его Светлостью?
– Нет. Франческо лучшее тому доказательство, простите. Тогда, в церкви, я сначала не поверил, увидев следы его болезни, но ошибиться было невозможно. Только чума оставляет такие отметины, – он кивнул на уже равнодушное к холоду тело несчастной, – я хотел предостеречь вас, когда задавал вам не совсем учтивые вопросы в то утро, у герцога. И понял, что вы уже осведомлены о причине кончины вашего му…
Я прервала его:
– Так вы врач, сеньор Леонардо?
– И врач тоже.
– Но ведь ей вы уже ничем не можете помочь.
– Ей нет. Но она, да, поможет нам. Вот здесь, – чем-то очень напоминающим щипцы он ухватил за край взрезанной кожи и оттянул ее в сторону, – легкие. Сюда поступает воздух и здесь же он обрабатывается. Посмотрите, в каком они состоянии.
Я чуть наклонилась. Уж не знаю, что они там обрабатывали, то, на что он показывал, но до отказа вздувшийся пузырь будто ждал малейшего укола, чтобы взорваться и выплеснуть из себя уж точно не воздух.
– Очень похоже на пневмонию. Тяжелую простуду. Но…, – Леонардо подхватил резец в качестве указателя, – видите эти уплотнения красного цвета? Они будто наполнены кровью. Это то, что ее убило… за три дня. Теперь у меня есть все основания всерьез поговорить об опасности, нас ожидающей, с герцогом Моро. И постараюсь уже сегодня же убедить его перекрыть вход в город и остановить празднества.
Леонардо бережно прикрыл невинную наготу несчастной девушки.
А я вспомнила смешливо-беспечного Галеаццо:
– Не поверят. Для всех это простуда, или, как вы говорите пневна…, как это?… не важно. Ведь… вскрытие трупов запрещено церковью. Как вы докажете? Вас же немедленно поволокут на костер. Это проще, чем закрыть город. Вы понимаете, сколько они потеряют на этом?
– А вы умная девочка, сеньора. Если все так просто, зачем же вы пришли к герцогу Галеаццо?
– Сглупила. Кто ж думал, что оно вот такое? Это ваши рисунки?
Выписанный с потрясающей точностью тот самый пузырь, что я рассматривала минуту назад, словно перескочил во всей своей красе из тела девушки на квадратный лист бумаги, небрежно брошенный на стол у стены.
– О! Да здесь целая галерея. Вы еще и художник? Для чего это вам?
– Для работы, – Леонардо прикрыл зевоту, – Простите. Не сплю вторую ночь. Она, – он кивком показал на труп, – не первая. С того дня, на отпевании графа, когда я заподозрил, что мы на краю гибели, стало не до сна… Ну, хорошо, а вы что здесь делаете? Хотя, догадываюсь…
– Нет. Даже не догадываетесь…
Что-то звякнуло за дверью, и намеренно приглушенный топот коротких ножек не скрыл, кому они принадлежат.
Леонардо недовольно обернулся, но я придержала его узнать, кто нам помешал.
– Не волнуйтесь. Это мой шут. Он здесь по мою душу.
Глава 14
Выбравшись из подвала, я не затруднила себя поисками Баччелло – ни к чему. Даже если я его и притяну к ответу, это уже ничего бы не изменило.
– Сеньора, ну, где же вы? Сеньор Протео ждет вас.
Как раз ректор мне уже был и не нужен. Он мало что добавит к тому, что уже сделано. Скорее, напортит. Ведь, самый верный способ искоренить телесный недуг, по его глубокому убеждению, и не только его, как служителя церкви – очистить болящего от скверны греха.
Вот очистится болезный от неправильного поведения и тут же исцелится. Куда уж проще. Ну, а, если для очищения потребуется немножко больше времени, чем три-четыре дня, за которые болезнь возьмет на себя заботу о несчастном, это уже дело Божественного провидения. Нечего было гнаться за мирскими соблазнами. И справился бы. А то бы и вовсе не заболел.
– М-м-м… в другой раз. Неважно себя чувствую. Перемерзла, наверное. Уж очень холодно тут у вас. Больные не жалуются?
Спросила просто так. Не ожидая ответа. Но монахиня вдруг разговорилась.
– Они не жалуются. Они… умирают. Мы даже не успеваем иногда их исповедовать. Какая-то странная простуда. Она не проходит, а наоборот. Вчера вечером скончалась сестра Маурита, – девушка шмыгнула носом, – а заболела она за два дня до того. И у меня кроме нее никого нет. Никого. Совсем. Зачем Господь взял ее? Пресвятая дева Мария да простит меня.
Она отвернулась, устыдившись сказанного.
– Мне кажется, тебе пора бы отдохнуть, – я дотронулась до ее вздрагивающего плеча, – и… Бог тебя храни. Не провожай меня.
Я почему-то страшно устала, но поездка, несмотря на отказ от аудиенции с ректором, вовсе получилась не напрасной. Больше того, я и не надеялась на подобную удачу, как встреча с сеньором… лекарем-художником Леонардо.
– Так, что же вас привело сюда?
Он переодевался за ширмой, шелестя сбрасываемой одеждой.
– Я принесла лекарство.
Шелест прервался. Леонардо выглянул из-за укрытия:
– Простите, что?
– Вы не ослышались. Вот в этом…, – я покопалась в кармане симары, – …пузырьке снадобье, которое исцелит от болезни.
Сеньор тайный анатомист уперся взглядом в извлеченную бутылочку, до горлышка заполненную "сиропом" темно-медового отлива.
– Достаточно по ложечке в течении трех дней. Результат заметен уже через несколько часов – проходит кашель, спадает жар.
Леонардо дернулся было выскочить из закутка, но вовремя вспомнил о недостающих деталях одежды, заторопившись исправить ошибку и уговаривая меня не исчезнуть:
– Подождите…, я сейчас…, вот только… держите ее в руках, никуда не ставьте…, это опасно…
Наконец, он появился, натягивая перчатки:
– Можно взглянуть?
Я протянула ему пузырек.
Он и встряхивал его, и нюхал, и рассматривал со всех сторон, пока не соизволил обратить внимание на меня:
– Надеюсь, вы не хотите ввести меня в заблуждение?
– Она настояна на крови Франческо, моего мужа. Этого достаточно, чтобы развеять ваши сомнения? Я буду шутить с этим? И не смотрите на меня, будто я безумна. Кроме того…
Леонардо раздраженно прервал меня, на что я отнеслась с пониманием. Он не верил мне. Пока не верил.
– Н-но как? И… почему вы думаете, что это… исцелит?
– Проверено.
– Ваше Сиятельство, – он еще раз взболтнул настойку, – что здесь?
– О-о, и чего только нет. Но вы легко можете убедиться в правдивости моих слов. Там, – я подняла глаза к потолку, – в зале, почти все заражены. Поторопитесь. Ну…, а, потом, поговорим. А сейчас я должна идти.
Леонардо не сделал попытки остановить меня, и я беспрепятственно поднялась наверх.
Сегодня меня ждало еще одно неотложное дело. И весьма срочное.
Глава 15
Ладонь саднило.
Он обмотал руку полотенцем, что лишь частично спасло от кровотечения. Не учел погрешность. Боль болью, а потери крови желательно было бы избежать. И без этого туман в глазах.
Доменик не назвала час пробуждения. Предупредив только об одном – проснуться она должна без чьего-либо вмешательства. Иначе…
А что иначе?
Валерио скривился в усмешке – "иначе" ее ждет и без его помощи. Он факелом, хочет того или нет, сожжет этот дом вместе с хозяйкой. Организм, подвергшийся несусветной пытке в течение более чем длительного времени, не выдерживал. Более страшного наказания трудно придумать – вроде живешь, а, вроде, и нет. Осталась ровно одна цель – не дай Бог сомкнуть глаза.
Куда там инквизиторам с их причудами!
Чашка с кофе, качнувшись и не удержавшись, с глухим стуком свалилась под столик. Но Валерио, невидяще уставившийся прямо перед собой, одинаково равнодушным остался как к неверной траектории движения руки, невпопад опустившей чашку на столик, так и к ее падению.
Голову словно сдавило прессом.
…. инквизиторам… инквизиторам… инквизиторам…
Черные сутаны. Толпа перед помостом. Пылающая Корделия…
Так это же… он! Он Инквизитор! И не во сне. Нет. А тогда.
Очень давно.