Велосипед катил по грунтовой дороге, что сперва вилась вдоль стены, а после свернула в зеленую тень густого леса. Паромщик жал на педали изо всех сил. Девушка была поражена многообразием форм и цветов, которое открывалось ей здесь и там, под кронами деревьев, в глубине этого мира плотной листвы и узорной коры, этого королевства крохотных насекомых, иногда очаровательных, иногда жутковатых — сборище летающих созданий, двурогих или нитевидных, едва заметных, но чьи стремительные движения заставляли ее вздрагивать. Все шло замечательно. Паромщик представлял себе ее изумление и не спешил прерывать ее первую встречу с внешним миром. Сам он тоже наслаждался редким зрелищем, что представало перед ним, но иначе, чем его спутница, потому что для него оно не было открытием: он знал все это уже давно. И все же, хотя он бережно хранил в памяти эти образы, помогавшие ему выносить мрачность городских улиц, каждый раз он с удивлением обнаруживал что-то новое: то ему казалось, что вон та рощица выглядит иначе, то он находил новый оттенок в игре света или в той далекой дымке. Он чувствовал, что его восприятие зоны становится чище, обостреннее, и это ощущение только возрастало по мере того как смутные воспоминания о городе и о тоскливой жизни в нем неудержимо исчезали, сметенные пьянящим дыханием зоны.

— Зона — это что-то потрясающее. Я и вообразить не могла столько чудес!

— Мы еще не в зоне.

— Где же граница?

— Нужно проехать еще несколько километров. Там будет речка и старый деревянный мост. Останется перейти его — и ты окажешься в зоне. Я же дальше не пойду. Не сегодня. Река есть естественная граница зоны, перейти ее означает согласиться с тем, что возврата не будет. Это бесповоротно. Ты еще можешь передумать и вернуться со мной в город — я намереваюсь двинуться назад, как только наступит ночь. Подумай. Никто ничего не узнает. Это будет нашим секретом.

— Я не вернусь, — ответила она. — Никогда. Лучше умереть.

— Умереть? Надо же, сколько пафоса. Есть вещи пострашнее смерти.

— Страшнее смерти? Какие же, например?

— Тоска, одиночество, страх. Все относительно.

— Вы сказали, что после того, как перейдешь мост, путь назад отрезан. Но ведь вы уже были в зоне — и вернулись. Почему с вами не так, как с другими?

— Я подпитываю зону, поддерживаю ее великолепие, и хотя я не могу до конца все это понять, я думаю, что она воспринимает мои действия как некое подношение. Возможно, я что-то вроде языческого жреца или шамана. Поэтому зона позволяет мне возвращаться назад. Я — посредник.

— Посредник? Сколько же раз вы бывали в зоне?

— Я проходил по этим тропам десятки раз, но сейчас мне кажется, что с этим пора завязывать. Зона разъедает меня, как кислота.

— Вы имеете в виду дурман?

— Дурман — это сказка, детей пугать. Вам внушили страх, чтобы ни у кого и мысли не возникло пуститься в эту авантюру. Нет здесь никаких ядовитых испарений. Опасность зоны в другом: она действует не так прямолинейно, но куда более коварно. Скоро сама поймешь. А пока — жми на педали поактивнее. Я устал и хочу есть. Еще немного, и мы достигнем фруктовой рощицы. Там мы сможем подкрепиться.

— Вы сказали, что зона опасна, и вы это понимаете. Зачем же вы сюда возвращаетесь? Из-за денег?

— Не зарывайся. Деньги здесь ни при чем.

— Тогда почему?

— Я ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.

— Вот что еще хотелось бы мне узнать…

— Ты не понимаешь. Здесь ничего нельзя знать заранее. Ты хочешь объяснить необъяснимое и дать определение тому, чего быть не может. Оставь эти городские приемы — здесь они тебе не помогут. А пока перестань долбить мне мозг своими вопросами. Скоро ты сама все поймешь. Даю слово.

Остаток пути к реке с деревянным мостом прошел в молчании. Когда они наконец добрались, окрестности уже подернулись легкой синевато-прозрачной дымкой. Отчетливее стали слышны голоса птиц, стремительно проносящихся мимо. Девушка была очарована этим зрелищем. Разумеется, в городе тоже встречались птицы, но намного реже. Пугливые, жалкие, голодные, они обычно сидели, нахохлившись, на электрических проводах и никогда не пели. Здесь же, под сенью леса, птицы щеголяли диковинным оперением, их наряды горели огнем и отливали серебряным блеском. Уютная речка чуть слышно плескала, кое-где из прозрачной воды выступали валуны, отшлифованные неспешным течением. Сапоги путников слегка увязали во влажной земле. Никаких признаков цивилизации — мусора, разрушенных строений, растрескавшегося бетона, словом, того, к чему привыкли обитатели города. Ничто не оскверняло красоты этого места. Почти идеальная гармония. Единственное, что слегка приглушало буйство зелени, был налет тонкой желтоватой пыли. И все же зеленый цвет преобладал, всепроникающий, насыщенный до рези в глазах. Девушка медленно приблизилась к реке и погрузила обе руки в воду. Облако бабочек, изящных и грациозных, закружилось над ее головой. Затылком она ощущала свежий ветерок. Девушка молча всматривалась в толщу воды, и взгляд ее терялся среди придонных растений и отполированных течением камешков. Паромщик угрюмо поглядывал на нее; он возился с переключателем скоростей старого велосипеда, который что-то вновь забарахлил. Затем он достал слегка помятую сигарету, закурил и, прежде чем сделать первую затяжку, сплюнул крошку табака, приставшую к языку.

— Вот и мост. На том берегу тебя ждет твой дружок.

— Никто меня там не ждет, — сказала девушка странным тоном. — Никто.

— Однако, перед тем, как нам отправиться в путь, ты говорила другое.

— Я соврала.

— Ну, надо же! Ты полна сюрпризов. Будь честной сама с собой и признайся, что ты боишься. Я не стану тебя упрекать. Были и другие, кто поворачивал назад, настолько их пугала зона. Это можно понять. Главное — не переходить через мостик. Подумай хорошенько.

— Мы не повернем назад.

— Мы? Это еще что за новости!

Атмосфера накалялась, и паромщик это чувствовал. В голосе девушки как будто зазвучали трагические нотки. Он наконец оставил свой ржавый велосипед, положив его в густую траву. Девушка то смотрела на прозрачную воду ручья, то переводила взгляд на напряженное лицо паромщика (к его нижней губе приклеился окурок сигареты). Теперь разговор велся на повышенных тонах.

— Так, чувствую, мы с тобой надолго не споемся. Что-то все слишком запуталось.

— Мы не повернем назад, — повторила она.

— Ошибаешься. Я вернусь в город, и не позднее, чем сегодня вечером, — он указал пальцем на еще видневшуюся вдалеке стену.

— Вы не сможете.

— С чего это? Объясни-ка!

— Милиции известны ваш адрес, ваше имя, и они знают о вашем незаконном промысле. Я им оставила письмо, в котором сообщила все, что я про вас знаю. Сейчас они уже, наверное, окружили улицу. Я прошу меня простить. У меня не было выбора.

— Ты нас сдала? Бред какой-то… — Паромщик схватился за голову. — Ты хоть понимаешь, что ты натворила — ведь речь идет не только обо мне, но и о моих связных. Ты подумала о Федоре?

— Он скрылся в другом квартале, изготовив себе новое удостоверение личности. Он ничем не рискует. Я предупредила его перед тем, как отправиться к вам, вот почему его не было со мной вчера. Я должна была удержать вас любой ценой. Мне надо, чтобы вы пошли со мной в сердце зоны — к фабрике. Вместе мы сможем ее найти.

— Фабрика? Ты с ума сошла? Фабрики не существует. Это очередной миф на потребу продавцам книг. Никто никогда не добирался до фабрики.

— Я знаю, что фабрика существует. Это не миф. И там есть комната, совсем небольшая, где каждый…

— … где каждый может задать вопрос и получить на него ответ. Знаю я эту песню. Ничего там нет. Я слышал эту историю тысячу раз и в основном из уст всяких пропойц. Они рассказывают байки, чтобы запудрить мозги или чтобы их угостили стаканчиком, но это не более чем выдумка. Только дурочка вроде тебя может еще верить в подобный вздор. Скажи мне, что ты ничего не сделала! Скажи мне, что милиция не знает, кто я!

— Я сожалею. Вы не можете вернуться. Мой отец сделает все, чтобы отыскать меня. Он не отступит ни перед чем. Если вы повернете назад, вам конец.

— Твой отец? Я и его должен опасаться?

— Мой отец — канцлер, — сказала она, опустив глаза.

— Тогда я покойник…

Его лицо исказилось от злости. Он поверить не мог, что девчонка сумела сыграть с ним такую шутку — с ним, кто на протяжении долгого времени водил за нос всю городскую милицию, кто угрем пробирался по трубам, и ни одна живая душа об этом не подозревала. Ему доводилось встречать гнусных типов, но сейчас эта молодая девица превзошла их всех. Закрыв лицо руками от носа до подбородка, сквозь сведенные худые пальцы, он повторял без остановки: «Она сошла с ума, она сошла с ума…» В ярости он бил ногами землю, как обезумевшее животное, метался из стороны в сторону, раскачивался, как тростник, и бросал взгляд то на тропинку, по которой они добрались сюда, то (украдкой) на девушку. Но тут его раздражение только возрастало, тем более что она совсем не казалась удрученной этой немыслимой ситуацией: она как ни в чем ни бывало следила за игрой световых бликов на водной глади. Вне себя от гнева, паромщик подошел к ней и грубо схватил за плечи, заставляя посмотреть ему прямо в глаза. Он приблизил ее лицо к своему, так, что почувствовал ее теплое дыхание. Черты его перекосились от ненависти, на дрожащих губах выступила пена. Она же, казалось, совсем не испытывала страха, разве что ее ангельское лицо приобрело странное выражение.

— Да я тебя…

— Вы мне ничего не сделаете, — спокойно сказала она.

— Мерзавка. Ты заплатишь…

— Зона внушила мне это. Теперь я понимаю.

Хрупкими руками она сжала запястья паромщика, чтобы ослабить его жесткий захват, а потом коротким взглядом указала ему на реку. На водной поверхности не было их отражений. Ни тени, ни размытой линии — ничего. Там отчетливо виднелись белые облака, солнце, верхушки деревьев, даже птицы, проносящиеся в небе. Река не возвращала лишь их отражений — ни лицо паромщика, ни девушки не колыхалось в струении серебристой воды. Как будто ни один из них не стоял сейчас здесь — во плоти.

— Что это? — спросила она. — У меня мороз по коже…

— Теперь ты знаешь. Это все зона и одна из ее шуточек.

— Но это невозможно, попросту невозможно!

— Еще раз повторюсь: здесь действует единственное правило — все наоборот.

— Но я же должна отражаться в воде!

— Почему это?

— Потому что это логично.

— Забудь о логике. Она вся осталась в городе.

— Не бросайте меня одну. Я не знаю, куда идти. Я в растерянности.

— Вот уж что меня волнует меньше всего, — проворчал он.

— Я несколько месяцев искала, внимательно изучала документы, и наконец обнаружила в старинных рукописях предполагаемое место, где может находиться фабрика. Это в нескольких днях пути отсюда. Я найду свою комнату ответов. Я попрошу выздоровления: где находится мое лекарство? Вы тоже сможете попросить что-нибудь для себя, и будьте уверены, что вы это получите, и от вас ничего не потребуют взамен.

— Ты попросишь выздоровления?

— Да, — ответила она.

— Ты больна?

— Да. Я серьезно больна; болезнь неизлечима, если верить городским врачам, этим невежественным шарлатанам, которые годам вытягивали деньги из моего отца. Еще несколько недель, пусть месяцев — и я умру. Я не хочу умирать, по крайней мере так.

— Почему ты мне сразу обо всем честно не сказала? Я бы понял, — убедительно сказал паромщик. — Тебе не было нужды лгать. Без доверия нельзя пускаться в подобную экспедицию.

— Вы так уверены? А вот я сомневаюсь. Вы были таким холодным, таким высокомерным. Вы ничего не желали знать обо мне. Я хотела вам рассказать, объяснить причины моего бегства, помните? В итоге мне пришлось солгать.

— Да уж, — он ущипнул меня за подбородок. — Что у тебя за болезнь?

— Это недуг, который съедает меня изнутри, как рак — воскликнула она голосом, звенящим от волнения. — Помогите мне, умоляю!

— А разве у меня есть выбор, теперь, когда мое укрытие обнаружено? Твой отец наверняка пустит за нами всех своих собак. У меня нет другого выхода, кроме как тащиться за тобою в зону. А ты — ты сумасшедшая, причем буйная.

— Так значит вы пойдете со мной?

Паромщик вздохнул. Он уже принял решение, и хоть и продолжал возмущаться, знал, что поможет ей. Он понял это, стоило ей в своих уговорах упомянуть болезнь, которой она страдает — запущенную форму рака.

— Возможно, фабрики не существует, — сказал он. — Без сомнения, это просто легенда.

— «Без сомнения»! «Возможно»! — передразнила она. — Вы сами себе противоречите. Вы ведь отлично понимаете, что в месте, подобном этому, никакое предположение нельзя считать совсем уж невероятным. Посмотрите на реку! Если фабрики не существует, в чем я сомневаюсь, — тогда никакое лечение, никакой уход, никакие препараты меня не спасут. Тогда я умру — но, по крайней мере, я проживу эти последние дни, верная себе.

— Ну да, ну да, это правильно. Вера умирает последней, — пробормотал паромщик. — Хорошо! Я помогу тебе, но с этого момента ты перестаешь мне врать. Ты слушаешься малейшего моего слова, иначе не твоя болезнь тебя убьет — это сделает зона. — Девушка кивнула. — Итак, где находится фабрика, согласно твоим старинным рукописям?

— В сердце зоны, на серых землях, возле воды. В общем, мне немногое известно. Все это довольно туманно.

— И ты полагала, что я здесь что-то пойму? Нужна карта.

— Ее нет. Вот что дословно говорилось в рукописях: комната желаний находится там, где сходятся земля и небо, возле старого маяка. Чтобы добраться до этого места, надо довериться стражу — хозяину этих земель. Больше я ничего не знаю.

— Сердце зоны — это я понимаю. Видимо, это центр. Но все остальное — небо, земля, хозяин-страж… Должен признаться, тут я в замешательстве. Эта загадка мне кажется неразрешимой. Как искать иголку в стоге сена. Здесь наши шансы на успех меньше, чем один на миллион.

— Все не так плохо! Двинемся к центру зоны, вглубь, а там посмотрим, — воскликнула девушка. — Сейчас мы все равно ничего лучшего не придумаем. Дальше мы по-прежнему поедем на тандеме?

— Нет. Переключатель скоростей не продержится долго на тех тропках, которые нас ожидают. Разумнее идти пешком. К тому же мы не будем так греметь, и это к лучшему. До сего момента у нас была всего лишь оздоровительная прогулка. Как только мы перейдем мост, мы попадем во власть зоны, и наши жизни будут всецело зависеть от ее настроений. Не жалеешь?

— Нисколько, — ответила девушка.