Паромщика и девушку разбудил трубный рев. Когда они высунулись из фургона на туманный воздух, их ошеломленным взорам предстало диковинное животное: тучный монстр пяти аршин в высоту. Четыре колоссальные ноги поддерживали объемистое пузо, покрытое грубой кожей, похожей по виду на старую резину. Чудовище издавало скрипучие звуки, как если бы у него был заложен нос. Из треугольной пасти выступали два белых рога, огромные уши примыкали к короткой шее, а гибкий хобот свисал почти до земли. Паромщик вылез из фургона, девушка же сочла за благо пока держаться на расстоянии. Стоя на четвереньках на полу повозки и выглядывая в узкую дверь, она напряженно ждала, что будет дальше.

— Осторожнее, — сказала она с беспокойством в голосе.

— Да не бойся. Кажется, я знаю, что это.

— Вы раньше уже видели что-то подобное?

— В книгах. У меня в голове крутится картинка, но названия я никак не могу вспомнить….

— Как оно здесь оказалось?

— Думаю, этот зверь принадлежал цирку, тому самому, в чьем фургоне мы заночевали. Может быть, хозяин его бросил, или умер — вариантов масса, — сказал паромщик.

— Он хищный? Нам надо его опасаться?

— Нет. Теперь я вспомнил, как он называется: слон. Он не ест мяса, только фрукты и овощи. В прошлом слонов использовали, чтобы таскать тяжелые грузы, а еще для путешествий — медленно, но верно. Должно быть, это был один из аттракционов цирка. Уму непостижимо, как он смог выжить в зоне. Ну и ну! Наверное, он очень старый — настоящий патриарх.

— А почему он пришел сюда?

— Нас заметил. Или почуял. Привычный рефлекс дрессированного животного заставляет его подчиняться людям. Вот он и вернулся, думая, что мы, должно быть, его законные владельцы. Животные ведь не размышляют — просто действуют под влиянием инстинктов. Надо его удержать! И стоит придумать ему имя.

— Зачем его удерживать? — запротестовала девушка. — Он свободен.

— Так же, как ты и я. Иными словами, он потерялся в лабиринтах зоны. С этим новым компаньоном мы пойдем намного быстрее. Он хоть и движется не слишком скоро, но доставит нас прямо до фабрики. Дай-ка мне сумку! Сейчас я найду к нему подход.

Паромщик протянул животному красное яблоко и один из тех странных фруктов, названия которых они не знали. Слон не жуя проглотил угощение, а потом провел мягким хоботом по лицу мужчины. Девушка по-прежнему держалась настороженно, опасаясь еще какой-нибудь пакости со стороны зоны. На горбатую спину животного путешественники закинули лоскутное одеяло и подушку, чтобы удобнее было сидеть. Им пришлось поломать голову над тем, как взобраться на такую высоту и не упасть при этом. Паромщик потратил немало времени, пытаясь вскарабкаться по крупу слона. Он делал это так, как если бы брал приступом крутую скалу, только вместо камня ногами он опирался на здоровенные суставы животного. Все было тщетно. Он даже пробовал, глядя в глаза гиганта, внушить ему особый приказ повиноваться: проводил указательным пальцем вверх и вниз перед безмятежным взглядом животного. Слон не двигался. Они уже подумывали о том, не взобраться ли на спину исполина, карабкаясь по его хоботу, как по лиане, когда девушка наконец догадалась просто похлопать ладонью по колену животного. Движением, исполненным такой подавляющей мощи, что, казалось, никто и ничто не могло бы с ней совладать или ей противостоять, слон медленно опустился. В этом жесте было что-то грустное, и вместе с тем — некое экзотическое величие. Ехать верхом на слоне оказалось не слишком комфортно, к тому же от него сильно пахло жженной пробкой. Девушка сидела, обхватив паромщика вокруг талии, а он, гордый, как вавилонский царь, командовал слону идти туда, потом — туда, слегка ударяя каблуками по грузному крупу животного. Их авантюра превращалась в роскошный вояж, о котором мечтаешь, глядя на кружок лазурного неба и белые облака сквозь грязное чердачное окно где-нибудь в городе. Паромщик веселился и не переставал расхваливать достоинства их нового товарища — так удобно… Если бы не запах, — добавляла девушка.

— Ты знаешь, сколько миль мы прошли за эти два дня?

— Не знаю, скажите.

— Не больше сорока. А с этим зверем мы будем двигаться в два раза быстрее. Он не знает усталости, ему нипочем болота и острые камни, да и места ему знакомы. Он — наш спаситель. Я тут подумал… Знаешь, какое самое подходящее имя для нашего друга? Тебе понравится!

— Так говорите же!

— Ганнибал. Ганнибал Карфагенский.

— А что это значит?

— Не знаю. Все, что я помню — подпись под рисунком в одной из моих книг. На нем был изображен слон, переваливающий через заснеженные горы, чтобы покорить дальние страны. А подпись была такая: «Ганнибал Карфагенский переходит через Альпы со своими слонами. Гравюра 1857 года». Думаю, это какой-нибудь древний завоеватель — тех времен, когда не было ни зоны, и города. Благодаря этому рисунку мне и пришла в голову идея взобраться на слона. У меня дома было немного книг, вот я читал и перечитывал по сто раз одни и те же. Тогда я и подумать не мог, что однажды я повстречаю настоящего слона.

— Что же, пусть будет Ганнибал, — ответила девушка, но без особого энтузиазма.

— Ганнибал, хозяин зоны.

— Нет, он всего лишь ее порождение — химера.

— Ты не права. Это самое лучшее из того, что мы здесь встретили. Нам с ним очень повезло. Теперь нам ничего не страшно.

Стоит человеку хоть немного подняться над землей, как он тут же обретает уверенность — даже среди призраков и тайн зоны. Больше ничего и не нужно, чтобы из труса он превратился в героя-завоевателя. Паромщик был необыкновенно горд собой; все его страхи растаяли, как утренний туман. Никакая другая сила не в состоянии соперничать с мощью их толстокожего гиганта, думал он, и теперь-то наконец невозможное становится возможным. Ну разве вот эта стена или вон то болото, или еще какая-нибудь западня будут настоящим препятствием на их пути? Чувство непобедимости опьяняло его, заставляя кровь молотом стучать в ввалившихся висках. Слегка раскачиваясь в ритме медленных шагов животного, он наслаждался открывающимся ему пейзажем. С высоты зона казалась еще красивее, и время текло незаметно.

Во второй половине дня на пути им попалось кладбище, обветшалый памятник религиозным традициям. Высокие травы оплетали высохшие похоронные венки. По обе стороны просторных аллей вросли в землю стальные ограды. Пышные надгробия были украшены броскими символами в зависимости от вероисповедания покойного. Паромщик узнал православные эмблемы, несколько раз попадались звезды Давида, реже — полумесяцы. Путники ехали вперед среди полуразрушенных могильных камней и покосившихся крестов. Слон казался здесь совсем чужеродным, однако он с удивительной легкостью преодолевал этот лабиринт. Порой можно было заметить выцветшую фотографию в ржавой металлической рамке. Здесь хоронили людей на протяжении нескольких веков; мраморные надгробия табачного цвета были потрачены временем и непогодой. Ближе к выходу с кладбища стали попадаться памятники относительно недавнего времени. Они были куда более примитивны — просто деревянный настил поверх могилы, а имя покойника написано на самом заурядном кирпиче или на обыкновенном булыжнике. Кое-где еще можно было прочесть слово любви или дежурную эпитафию. Вдруг хриплое воронье карканье привлекло их внимание. Птица сидела на рукоятке лопаты, торчащей из сырой глинистой земли. Две большие прямоугольные ямы, выкопанные совсем недавно и пока пустые, две могилы, сочащиеся влагой, ожидали кого-то, как открытые рты. Все это путники хорошо разглядели с высоты, но ни один из них не решился произнести хоть слово об этом жутком знаке. Продолжая медленно двигаться вперед, они наконец покинули мрачное кладбище, и лишь ворона, сидя на своем вертикальном насесте, еще долго не унималась за их спиной.

Удобным ровным тропам Ганнибал предпочитал окольные пути. Завидев фруктовое дерево, слон тянулся к нему своим огромным хоботом и начинал без устали поглощать плоды, которые на взгляд путешественников никак не внушали доверия. Тогда паромщик прикрикивал на него, и гигант, послушно повинуясь, продолжал свой медленный марш в глубь зоны, выражая свое неудовольствие лишь коротким рыком, таким пронзительным, что он немало раздражал слух девушки. Ганнибал Карфагенский глотал версты, как курица — зерна, и, казалось, был неутомим. Шли часы, а они все ехали по равнинам зоны, вот только зеленое буйство неуловимо угасало. На протяжении километров природа менялась, принимая формы по меньшей мере странные, если не сказать загадочные. Заросли и колючие кусты становились гуще, и растения уже не казались красивыми, а скорее напоминали неподвижных насекомых отталкивающего вида. Краски в дневном свете выглядели мрачными и грубыми, принимая оттенки резкие, электрические. Пейзаж менялся. Птиц стало меньше. В воздухе появился едва уловимый запах серы и металла. Лицо и руки путешественников покрылись желтоватой пылью; она проникала даже под одежду. Вдалеке показались зловещие тучи. Паромщик предоставил слону идти, куда ему вздумается, рассчитывая на его животное чутье.

— Погода портится, — сказал он девушке. — Нам надо найти укрытие. И поскорее.

— Цирковой фургон не слишком далеко от нас, — предложила девушка.

— Забудь о нем. Я туда не вернусь. Надо двигаться вперед и положиться на интуицию Ганнибала. Надеюсь, он знает, куда идет.

— Вы чересчур любите лотерею, — сказала она. — Это рискованно.

— У нас больше нет выбора. Вперед.

Слон почуял, что воздух пропитывается влагой. Он зашагал быстрее, ударяя в землю мощными ногами. Толстокожий Ганнибал обогнул холм, миновал дубовую рощицу, оставил позади огромную расколотую скалу. Казалось, дорога ему знакома. Паромщик понял, что слон целенаправленно идет туда, где, как он знает, можно спрятаться от грозы. Надо предоставить ему свободу, хотя бы на короткое время. Если паромщик полностью доверился их гиду, то девушка без восторга отнеслась к этой идее и хранила молчание. Издалека донесся раскатистый звук, как страшный рев воплощенной ярости; вся природа словно бы содрогнулась перед божеством, обезумевшем от гнева. Гроза с минуты на минуту могла обрушиться на одиноких путников.

Обогнув очередной холм, они заметили полуразрушенную ферму: высокие силосные башни, домик с мансардой. На запустелом участке еще сохранились огород, выгребная яма и теплица, покрытая пластиковой пленкой, с деревянными рамами, изъеденными временем. Окна были разбиты, а на крыше не доставало черепицы. Слегка приоткрытая входная дверь походила на рот спящей старухи.

— Браво, Ганнибал! Браво, мой друг! — Воскликнул паромщик. — Браво!

— Откуда он знал?

— Ганнибал живет в этих местах не один десяток лет. Он знает, где спрятаться, когда грохочет гром. Говорят, у слонов фантастическая память. Посмотри-ка туда! Вон какой-то амбар. Там мы и переждем, пока гроза не стихнет. А после двинемся дальше.

— Это чей-то дом. Возможно, здесь живут, — предположила девушка.

— Здесь больше никто не живет. Кроме смерти, которая рыщет вокруг. Это место давным-давно заброшено. Думаешь, нас кто-нибудь ждет там? Не беспокойся, никого мы не потревожим. Ну, а в противном случае, почему бы им не пригласить нас?

На деревья упали первые капли дождя. Деревянный амбар, пронизанный множеством щелей, наполнился грохотом, словно сотни невидимых рук вдруг захлопали в ладоши. Пол постройки, бывшей некогда уютным маленьким хлевом, устилала желтая солома. На толстых открытых балках мирно восседали десятки птиц. Они спрятали головы глубоко под крыльями и сыто ворковали. Великолепная густая паутина завесила углы стен из граненых камней и волнисто колыхалась под крепчающим напором ветра. Девушка передернулась, представив мохнатые лапки пауков, их многочисленные выпуклые глаза. Строение было крепким и возможно столь же древним, как и сам город. День стремительно угасал, наливаясь такой свинцовой серостью, что, казалось, небо придавило бетонным сводом. Неистовый ветер пробегал по шатким доскам обветшалой кровли. Однако Ганнибала это ничуть не тревожило. Своим гибким хоботом он захватывал и глотал пучки золотистой соломы, остатки старой подстилки, что лежала в углу сарая. В какой-то миг девушка подумала, что если этот здоровяк не остановится, им не на чем будет спать. А паромщика угнетала другая мысль: место выглядело совершенно заброшенным, словно время здесь остановило свой бег, и сам воздух казался затхлым, как в склепе.

— Наведаемся в дом неподалеку, — скомандовал он.

— Не думаю, что это хорошая идея. К людям в дом не входят без приглашения. Это место требует уважения — здесь все так живо напоминает о его прежних обитателях, — возразила девушка. — Я предпочитаю остаться тут, со слоном.

— Не глупи. Этот дом заброшен уже много лет. Здесь давно никто не живет. Ты забываешь, что мы почти в самом центре зоны. Жить здесь было бы безумием. Нам надо найти какую-никакую кровать, чтобы ты могла отдохнуть. Ты бы видела свое лицо и особенно мешки у себя под глазами. Да и Ганнибал нуждается в отдыхе. За сегодня мы прошли не меньше двадцати километров. Через несколько часов настанет ночь, а при такой погоде мы не сможем двигаться дальше. Ты же видишь — гроза. Нет, в самом деле, отдохнем немного. Это лучшее, что мы можем сейчас сделать.

— Ну, хорошо. Идемте, но будем осмотрительны.

— Ты говоришь, как настоящий паромщик. Неужели мне стоит опасаться конкуренции? Я уже боюсь. Если так, у меня деловое предложение: давай работать вместе, — пошутил он, желая ее подбодрить.

За то короткое время, что путешественники шли к дому, они вымокли до нитки. Стоило им войти в прихожую, как печальный дух ушедшего времени пронзил их до глубины души. Не то, чтобы в обстановке дома так уж очевидно читались следы былого счастья, но здесь с бесконечной ясностью чувствовалась привычка к заведенному порядку вещей, тепло человеческих отношений. В этих комнатах когда-то жили, и жили неплохо.

Паромщик и девушка машинально вытерли свои забрызганные грязью сапоги о простенький половичок. Маленький стол в кухне покрылся тонкой пылью, словно здесь только что пекарничали. Светлая фаянсовая раковина была до отказа набита тарелками и кастрюлями, приготовленными для мытья. Над этой горой посуды нависал железный кран, вделанный в стену, из него неуловимо для глаза срывались капли, и эти короткие размеренные звуки усиливали впечатление оцепенелости. Паромщик попробовал пустить воду — сначала с пронзительным скрипом появилась желтоватая струйка, затем хлынул чистый пенистый поток. На окне стоял горшок с увядшим цветком; когда-то это растение служило украшением, а нынче поникло, так что его стебель свисал вдоль стенки кашпо. С массивного деревянного буфета глядела старая черно-белая фотография, волнистая и слегка покоробившаяся от времени и сырости: отец, мать и маленькая дочка. Они все вместе позировали на фоне еще нового дома. На их лицах сияли широкие улыбки — как бабочки счастья, пойманные в ловушку кадра.

В гостиной паромщик уселся в глубокое кресло, обитое плотной тканью. Девушка подошла к низкому диванчику и потрогала рукой пышные подушки; было заметно, что их не раз чинили. Паромщик положил ноги на маленький табурет и испустил вздох облегчения. Он снял куртку, скинул сумку и бросил все это возле своего кресла. С тех пор, как они отправились в путь, им еще не доводилось наслаждаться подобным комфортом. В лучах угасающего дня кружились легкие пылинки. По крыше дома стучал дождь, и гром грохотал все ближе.

На каминной полке лежали скрипка без струн и сломанный смычок; паромщик бегло осмотрел их и отложил в сторону. Там же он нашел школьную тетрадку, а на ней — набор цветных карандашей и фломастеров, аккуратно уложенных в картонную коробку, всю разрисованную. Очаг, обложенный закопченными камнями, был довольно глубоким. Рядом с ним из большого железного ведра торчало несколько поленьев. Паромщик взял их и при помощи промасленных лоскутов ткани, что остались у него после исследования бункера, разжег огонь. Яркие языки пламени отчаянно взвились вверх. Закрытое помещение быстро наполнил приятный запах горящего дерева. Огонь вытеснил почти сгустившиеся сумерки. Вся комната будто озарилась. Девушка заметила лестницу, ведущую наверх; но когда паромщик, сверх меры заинтригованный, собрался осмотреть второй этаж, она сжала его руку и попросила остаться внизу. Дело было не в страхе: ей просто не хотелось своей бестактностью проявить неуважение к тем, кто когда-то жил в этих крепких стенах. Паромщик с важностью согласился. В глубине души девушка чувствовала странное стеснение — или упрек, словно она вторгается на чужую территорию, а здесь, в дебрях зоны, это превращалось чуть ли не в кощунство.

В гостиной, в приземистом шкафу, паромщик нашел небольшую бутылку какого-то алкогольного напитка на основе злаков. Жидкость обожгла горло и язык, но эта боль была приятной. Девушка пить отказалась. Как обычно в эти три дня, они поели фруктов; кроме того, на кухне они нашли немного старого риса и сварили его в чугунке на огне. Закончив трапезу, паромщик закурил одну из своих последних сигарет. Девушка осуждающе посмотрела на него.

— В чем дело? — не понял паромщик.

— Когда-нибудь это вас убьет.

— Это или что-нибудь еще.

— Пообещайте мне…

— Что именно?

— Если мы найдем фабрику, или хотя бы убедимся, что она существует, вы бросите курить. Ведь по-вашему, все это лишь сказки и выдумки, а значит, вы ничем не рискуете. Ну, что скажете?

— А что я получу взамен, если мы ничего не найдем? Иначе пари будет нечестным. В чем мой выигрыш?

— Я не знаю, — растерялась девушка. — У меня ничего нет.

— А, впрочем, ладно! Я согласен. Даже если это будет только ради шутки и не более, чем игра. Но имей в виду: большие надежды порождают большие иллюзии.

Аромат табака немного заглушил неприятный запах, что исходил от их влажной одежды. В отсутствие Ганнибала их притупившееся было обоняние вернулось к нормальной чувствительности. Паромщик философски заметил, что любая медаль имеет оборотную сторону, и что как бы то ни было, со слоном им очень повезло. Девушка ничего не ответила: она с большой тщательностью стелила себе постель и была больше занята своими женскими хлопотами, чем его разглагольствованиями. Паромщику показалось, что он услышал: «Говори, говори, все это так интересно…», — произнесенное слабым голосом. Он оборвал себя и замолк, не испытывая обиды и отнеся на счет усталости ее внезапное ухудшение настроения. Потягивая спиртное, он внимательно за ней наблюдал.

Есть девушки, в миндалевидных глазах которых таится нечто одновременно прекрасное и странное — некая обольстительная загадка. Здесь и жеманная хрупкость, и самые волнующие земные чувства, немного высокомерия, а между тем женственность, что пока еще спит в глубоких тайниках ее натуры. Истинной красотой обладают лишь юные: эти обещания, пылкие страсти и аромат, который заставляет вас терять голову. Когда-нибудь куколка превратится в бабочку, из завязи появится плод; однажды она станет матерью и окончательно расстанется с мальчишескими замашками. Юная девушка — это бутон, который вот-вот распустится, ласточка в ожидании весны, это рука, качающая колыбель; с ее фарфоровых губ слетают слова расхожей истины, чья великолепная глупость не имеет себе равных по очарованию. В таком философическом русле вяло текли мысли паромщика, направляемые перебродившим алкоголем — обычные умствования, которым предаются у барной стойки. Он сидел, развалившись в своем кресле, а глаза его уже почти слипались.

Дневной свет таял, смешиваясь с грозовыми сумерками, и наконец совсем погас. Девушка вскипятила на огне немного воды и занялась своим туалетом. Мурлыкая песенки, которых паромщик не знал, она расчесывала свои шелковистые волосы: медленно проводила по всей их длине, начиная от хрупкого затылка, маленьким розовым полотенцем, смоченным в теплой воде. Две верхние пуговки ее рубашки были расстегнуты, и паромщик различал абрис нежной груди в облаке легких кружев. Девушка лукаво улыбалась, догадываясь о нескромных мыслях, завладевших ее спутником. Здесь они провели свою третью ночь — в тепле очага, когда-то семейного, в комфорте простыней и фарфора. В глубине камина угольки потрескивали и красновато светились, как далекий маяк в океане спокойствия.

Среди ночи паромщика разбудили нежные звуки скрипки. Увидев около очага три неясные фигуры, он подумал было, что еще спит. Но они казались такими реальными: отец играл на музыкальном инструменте, в то время как мать что-то вязала из красных ниток. Маленькая девочка, лежа на животе возле камина, рисовала на больших листах белой бумаги. Вокруг нее были разбросаны небрежно заточенные карандаши. Стены, мебель, обивка вновь приобрели опрятный вид, исчезла пыль и вообще все следы, нанесенные временем и разрухой. Эта семейная сцена была исполнена безбрежного покоя и чувства крепкой любви. Казалось, эти люди заставили кровожадное время смирить свой жестокий напор. Пламя камина бросало отсветы на их лица, то придавая им оранжевый оттенок, то заставляя бледнеть, а по стенам разбегались, танцуя, легкие тени. Никто из них словно не замечал ни паромщика в кресле, ни девушки на диване. Он молча смотрел, боясь малейшим словом разрушить хрупкую патриархальную гармонию. Наконец, белокурая девочка подняла голову и устремила взгляд на паромщика, который сидел, закинув ноги на деревянный табурет, с пустой бутылкой в руке. Нежное детское лицо слегка раскраснелось от жара очага.

— Добрый вечер, сударь, — сказала она тоненьким голосом. — Добрый вечер.

— Здравствуй, милая, — ответил он ласково.

— Погода нынче разыгралась. Вы правильно сделали, что укрылись у нас. А вашему слону будет хорошо в амбаре.

— Ты его знаешь?

— Конечно. Он часто сюда приходит. Иногда он даже работает с папой на поле. Я тоже с ним дружу. Посмотрите, что я нарисовала. Я почти закончила. Это для вас.

Девочка показала ему свой рисунок. Паромщик узнал слона, несмотря на то, что нарисованный зверь имел несоразмерные ноги и хобот. Маленькая художница также изобразила самого паромщика и девушку, которые шли, держась за руки, среди ажурных листьев папоротника — или сквозь лес (трудно было понять, что именно пыталась нарисовать неумелая рука). Как всегда на детских рисунках, в голубом небе сияло круглое желтое солнце и летали птицы — черные закорючки, похожие на заглавные буквы V, выгнутые наружу. Слон Ганнибал шел следом за путешественниками, а дорога была раскрашена в самые яркие цвета. Паромщик, убаюканный струящимися звуками скрипки, не сводил глаз с тонкого лица белокурой девочки. Она опустила голову и вновь взялась за карандаши.

— Вы приближаетесь. Вы уже не очень далеко, — сказала она тихо.

— Куда, ты думаешь, мы идем?

— К фабрике, как и все.

— А ты знаешь, где она находится?

— За длинными домами, — ответила она.

— Так значит это правда? Фабрика существует?

— Конечно! Он покажет вам путь; он ждет вас.

— Он нас ждет? Кто?

— Страж. Вы увидите, как там красиво. После фабрики жить становится проще. Я хотела бы побывать там вновь.

— Они могут ее вылечить?

— Могут, но они этого не захотят. Жаль, что ей придется умереть.

— Кому придется умереть?

Но девочка только повторила:

— Жаль, что ей придется умереть.

Она больше не рисовала. Она то смотрела на паромщика взглядом, полным затаенной боли, то переводила глаза на девушку, спящую на диване; на ангельском личике ребенка застыло выражение жалости и сострадания. Паромщик еще многое хотел бы спросить, но не мог вымолвить ни слова. Казалось, мышцы его тела перестали отвечать на сигналы его возбужденного мозга. Неподвижный, скрюченный в своем кресле, он увидел, как белокурая девочка медленно и плавно приблизилась к нему, не касаясь маленькими ножками гладкого паркета пола. Из глубины ее зеленых глаз поднималась абсолютная чернота — глухой мрак агата или обсидиана. Замерев в нескольких сантиметрах от лишившегося дара слова паромщика, этот призрак, слегка колеблющийся в свежем воздухе ночи, склонился к нему, словно хотел поцеловать в губы, — паромщика коснулось дыхание ужасной смерти — и как заезженная виниловая пластинка повторил свое пророчество: жаль, что ей придется умереть, жаль, что ей придется умереть.

Вздрогнув, паромщик проснулся. Сквозь покосившиеся ставни в комнату уже проникали первые лучи дня, и дом наполнился пьянящим запахом влажной земли. Девушка все еще спала на диване. В камине поблескивали красные искорки. Паромщик был весь в поту. Он кинул взгляд на каминную полку: скрипка лежала там же, где он оставил ее вчера. Зато цветные карандаши, напротив, были разбросаны по полу. У своих ног он обнаружил рисунок из его странного сна. Паромщик вновь узнал слона Ганнибала, девушку и самого себя, идущих через зону. Несомненно, это был тот самый рисунок белокурой девочки. Он вспомнил ее последние слова и содрогнулся от страха: его спутницу так и преследуют грозные пророчества. Паромщик медленно подошел к постели, на которой спала девушка, чтобы убедиться, что она дышит. Приблизившись вплотную, он склонил голову к ее лицу — и ничего не почувствовал. Он посмотрел на складки ее покрывала, но ни малейший шорох, ни самое слабое движение, вызванное дыханием, не приподнимало ткани. Он протянул было руку к ее бледному как мел лицу, чтобы ощутить теплоту ее кожи, но удержал свой жест: он боялся, что уже потерял ее навсегда.

Она очнулась от своего сна и по-кошачьи потянулась худенькими руками. Он вскрикнул от страха и отскочил назад. Его сердце неистово колотилось, оглушенное напором адреналина: она была жива. В правой руке паромщик все еще нервно сжимал таинственный рисунок. С усилием разгибая порозовевшие от напряжения пальцы, он расправил листок бумаги. Внезапно он понял: это густое разноцветное переплетение неровных карандашных линий являлось ничем иным, как картой местности, схематичным планом с обозначением деталей и границ. На нем был и этот дом, и серый бункер, и страшное болото, и лес с ходячими деревьями. Поле подсолнухов было отмечено желтым пятном, а вот кладбище отсутствовало. Угадывался и город, и то место, к которому они так стремились — фабрика.

— Смотри, что я нашел, — сказал он девушке. — Это настоящее сокровище.

— Что это? План?

— Точно! Сейчас мы здесь, — он пальцем указал на дом. — А идем мы сюда. Видишь, синим обозначена река, а город — серым. Эта заброшенная дорога ведет в пустынную область; видимо, это и есть сердце зоны.

— А каких-нибудь подписей там нет?

— Нет. Здесь только черный крестик, которым обозначена фабрика.

Девушка зевнула.

— Но откуда вы знаете, что там именно фабрика? Я вижу только черный крестик на неуклюжем рисунке, — засомневалась она.

— Я не могу тебе всего рассказать, иначе ты решишь, что я совсем тронулся умом. Мы оказались здесь не случайно. Это зона позвала нас сюда.

— У меня есть другое объяснение.

— И какое?

— Возможно, зона привела нас в этот дом, чтобы заставить вернуться туда, откуда мы пришли — в город. Вы говорите, что на этом плане обозначены места, где мы прошли. Ну и вот, она нам указывает путь назад.

— Может, и так. Да, может и так, но разве ты в самом деле хочешь повернуть назад? Если выйдем прямо сейчас, то еще до заката достигнем нашей цели. Узнаем наконец, что нас ждет. Они там смогут найти средство тебя вылечить. Я их заставлю. Я это точно знаю, а ты — ты должна мне довериться.

— Они? Да кто может там нас ждать? Кроме нас здесь абсолютно никого нет.

— Может, и есть. Мне пока неизвестно, что ждет нас дальше.

— Вы говорите так загадочно. И вообще, вы какой-то странный. Информацию мне выдаете по крупицам, а это здорово напрягает.

— Ну, скажем, я плохо спал этой ночью. Неважно. Давай продолжим наш путь.

— Хорошо, — сказала она просто. — Идемте.

Паромщик и девушка загасили последние тлеющие угольки в камине, затем уложили свои скудные пожитки в сумку. Их переполняло чувство единения. Новый день сиял тысячью огней, и казалось, сам воздух подстегивал их и заставлял действовать. Покидая дом, паромщик заметил, что цветок на подоконнике в кухне вытянулся вверх и стоит прямо, как восклицательный знак, словно он получил приток свежих жизненных сил. Еще вчера увядший, сегодня он просто взрывался от напора растительной энергии. Это было необъяснимо. Так же, как и два дня назад в бункере, паромщик медленно закрыл за собой дверь, таким осторожным движением, что можно было подумать, что в доме еще спит кто-то, кого не следует будить. Девушка терла руками глаза: ее веки до сих пор были тяжелы. Ее лицо казалось совершенно бескровным, белым, как полотно. В амбаре они нашли своего слона. Ганнибал их уже ждал.

Когда путники уже покидали ферму, паромщик обернулся в последний раз. Ему показалось, что за легкими колебаниями занавесок на втором этаже он разглядел маленький силуэт. Тающая фигурка в окне махала им на прощание. Он ничего не сказал об этом девушке, лишь сильнее сжал в руке листок с каракулями — план зоны. Теперь они не имеют права проиграть, — в глубине души решил он.