В историю итальянской литературы Ф. Альгаротти (1712–1764) вошел как ученый, критик, эссеист и поэт. Он принадлежал к выдающимся представителям Просвещения в Италии; по единодушному утверждению исследователей творчества Альгаротти, в его сочинениях воплотились наиболее характерные философские и художественные интересы эпохи. Итальянский литератор сыграл заметную роль в культурном обмене Италии с другими странами Западной Европы, а также Россией. «Альгаротти, — отмечал Б. Г. Реизов, — был самым блестящим представителем типа итальянского „космополита”, который благодаря широкому образованию и владению многими языками чувствовал себя „своим” во всех странах Европы, хотя горячо любил родину».

Альгаротти был одним из образованнейших людей своего времени. Выходец из зажиточной венецианской семьи (предки происходили из Падуи), он рано покинул родной город, изучал литературу, математику и астрономию в Риме и Болонье, а древние языки — во Флоренции и Падуе.

Альгаротти увлекался новыми научными и философскими учениями своего времени, интересовался культурой разных стран, жил во Франции, Англии, Германии, посетил Россию. Круг его почитателей необычайно широк: Монтескье, Фонтенель, Мопертюи, а также Метастазио, Гаспаро Гоцци, Фругони, С. Беттинелли и многие другие. Дружеские отношения связывали Альгаротти с Вольтером, который признавался, что был «поражен универсальностью его талантов и возвышенностью духа. Он так же приятен в общении, — утверждал Вольтер, — как и в своих писаниях». Итальянский литератор был знаком с известным английским поэтом А. Поупом и почитательницей Шекспира, писательницей леди Мэри Уортли Монтегю. Будущий прусский король Фридрих II называл его «любезный мой Альгаротти», а вступив на престол, дал ему титул графа и отправил с дипломатической миссией в Пьемонт, завершив которую, Альгаротти вернулся ко двору «друга Паллады и Муз», как он называл Фридриха II.

Альгаротти был принят также при дворе саксонского курфюрста и польского короля Августа III и по его поручению пополнял Дрезденскую галерею картинами итальянских мастеров. Вернувшись в 1753 г. в Италию, он обосновывается сначала в Венеции, а затем переезжает в Болонью (1756–1762) и в 1764 г. умирает от туберкулеза в Пизе. На Кампосанто в Пизе, где похоронен Альгаротти, Фридрих II поставил ему памятник, в надписи на нем Альгаротти назван «соперником Овидия» и «учеником Ньютона».

Творческое наследие Альгаротти составляет 17 томов; в числе его произведений любовногалантный роман «Беседы на Кифере» («Il Соngresso di Citera», 1745), написанный не без влияния «Книдского храма» (1724) Монтескье, а также стихотворные послания, письма и эссе, в которых в легкой, непринужденной манере говорится о научных достижениях эпохи, о философии, истории, архитектуре, живописи, музыке, поэзии, языке, торговле, военном искусстве и т. п.

Будучи рационалистом и веря в силу разума, Альгаротти в своих произведениях развивал просветительские идеи и прежде всего — идею общественной пользы, ибо счастье отдельного человека мыслилось просветителями как условие счастья и благополучия всего общества.

Альгаротти был патриотом и в пору политической раздробленности Италии и господства в стране иностранных завоевателей мечтал о единой и свободной родине. В послании к Вольтеру, говоря о важном значении для Франции Парижа, который по величию сравнивал с древним Римом, Альгаротти скорбел о бедственном положении своей родины, почившей на «увядших лаврах» и превратившейся в «рабу» иноземцев. Но Италия дала миру Петрарку, Колумба, Галилея, Рафаэля и многих других, и Альгаротти верит в ее пробуждение:

Прообразом будущей единой Италии, своеобразной «литературной республикой» в глазах просветителей могли считаться многочисленные литературные академии XVIII в. и самая знаменитая из них — «Аркадия», имевшая отделения в разных городах Италии. Несмотря на подчас шутливые названия некоторых из них («Пустословы» в Венеции, «Равнодушные» во Флоренции, «Сильные» в Риме и т. п.), академии стремились возродить итальянскую поэзию, влиять на литературные вкусы общества, ратовали за строгое соблюдение аристотелевских правил в искусстве и пропагандировали классицизм.

Альгаротти, живший всеми интересами своего времени и избранный в Королевское научное Лондонское общество, в период своего пребывания в Болонье основывает там Академию «Необузданных» («Indomiti»), полагая, что ее деятельность будет иметь благотворное влияние на умы.

Из написанного Альгаротти наибольший успех выпал на долю двух его сочинений: «Ньютонизм для дам, или Диалоги о свете и цвете» («Newtonianismo per le dame, owero Dialoghi sopra la luce e i colori», 1737) и «Путешествие в Россию» («Viaggi di Russia», 1760). Первая книга интересна для нас тем, что была переведена Антиохом Кантемиром (1708–1740), а вторая — тем, что связана с посещением Альгаротти Петербурга и его суждениями о России. Не меньший интерес представляет также его ода в честь императрицы Анны Иоанновны (1739).

«Ньютонизм для дам», первоначально посвященный «великому уму» — Фонтенелю, — популяризировал в форме диалога научные идеи Ньютона, в защиту которых (в частности, ньютоновой оптики) Альгаротти выступил еще во время обучения в Болонском университете. Сочинение итальянского литератора получило благожелательные отзывы многих современников, в том числе и Вольтера, который в это же время занимался распространением ньютоновых идей и написал книгу «Элементы философии Ньютона», увидевшую свет в 1738 г., на год позднее итальянского издания «Ньютонизма для дам».

Книга принесла широкую известность Альгаротти как ученому и вызвала похвальные отзывы. Вольтер, в частности, откликнулся сонетом, начинавшимся словами:

Вольтер утверждал, что трудам его итальянского друга обеспечено бессмертие. Восхищаясь универсальностью познаний Альгаротти, Вольтер сравнивал его с «чудесным Богом», открывающим перед взором «бескрайние просторы небесных сфер» и распространяющим подобно «Богу поэзии» свет.

«Ньютонизм для дам» привлек также внимание А. Кантемира, находившегося в 1732–1738 гг. на дипломатической службе в Лондоне, где он усовершенствовал знание итальянского языка, знакомого ему с детства. В этом ему помогло общение с поэтом Паоло Ролли, переводчиком и пропагандистом творчества Шекспира в Италии, который много лет жил в Англии. Ролли же помогал Кантемиру переводить сочинение его отца Д. Кантемира «История Оттоманской империи» с латыни на итальянский язык.

В те же годы Кантемир познакомился в английской столице с несколькими итальянскими дипломатами: Дж. Замбони (Zamboni), Дж. Оссорио (Ossorio), В. Пуччи (Pucci) и другими, которых называл своими «собратьями» и в обществе которых любил проводить досуг.

С аббатом Гуаско уже в Париже, где Кантемир находился в ранге посла, он переводил на итальянский язык свои сатиры.

Знакомство Альгаротти с А. Кантемиром состоялось в 1736 г., и между русским дипломатом и поэтом и итальянским писателем сразу же завязались дружеские отношения. Кантемир высоко ценил Альгаротти, о чем сообщал в одном из своих писем: «Он мой личный друг. В беседе он держится естественно и непринужденно, он очень остроумен и образован».

Кантемира и Альгаротти сблизил также интерес к научным и философским вопросам, характерный для эпохи Просвещения. За несколько лет до встречи с Альгаротти Кантемир перевел на русский язык книгу Фонтенеля «Беседы о множественности миров», назвав ее «Разговоры о множестве миров», которая была опубликована лишь в 1740 г. «Ньютонизм для дам», имевшийся в итальянском оригинале в парижской библиотеке Кантемира, был переведен им под названием «О свете». Занимаясь этим переводом, Кантемир постепенно отходит от картезианства и становится последователем философии Ньютона, что находит отражение и в его творчестве. Альгаротти в «Предуведомлении читателям» в издании «Ньютонизма для дам» (1739) благодарит Кантемира за перевод его книги, высоко оценивает знание итальянского языка своим русским другом, а его самого называет «провозвестником ньютонизма в обширной Российской Империи» и выражает надежду, что это «истинное Учение» благодаря Кантемиру в скором времени будет распространено повсюду.

Следует заметить, что общественный деятель, ученый и писатель М. Н. Муравьев (1757–1807), высоко оценивший сочинение итальянского литератора, отметил: «Фонтенель нашел себе достойного подражателя в Графе Алгаротти (так у М. Н. Муравьева. — И. В.), который оказал такую же услугу Невтоновой философии, какую предшественник его Декартовой. Прекрасное сочинение его имеет всю прелесть романа и сладость итальянского языка возвышается нечувствительно, описывая откровения Невтоновы». И в XX столетии «Ньютонизм для дам» был известен в русских научных кругах; на него, в частности, сослался академик С. И. Вавилов в книге «Исаак Ньютон» (1643–1727), вышедшей в свет к 300-летию со дня рождения Ньютона (1943; 4-е изд.: 1989).

С переводом Кантемира связано написание Альгаротти стихотворного послания на имя русской императрицы: «Ее Величеству Анне Иоанновне, императрице Всея Руси». Дж. Маццукелли, первый биограф Альгаротти, еще при жизни итальянского литератора писал: «Князь (А. Кантемир. — И. В.), с которым граф Альгаротти познакомился в Лондоне, сообщил ему, что этот перевод был предназначен для усопшей императрицы Яновны (Анны Иоанновны. — И. В.), и это послужило для Альгаротти поводом сочинить на имя императрицы стихи…»

Написанное в торжественном хвалебном тоне с использованием многочисленных метафор и иносказаний, не все из которых поддаются точной расшифровке, это послание по жанру представляет собой торжественную оду в «пиндарическом стиле», господствовавшем в литературе в начале XVIII в. Прославляя Анну Иоанновну как мудрую правительницу, Альгаротти видит в ней «наследницу гения Петра». Она — «оплот державы россов», ее Минерва и Юпитер. В великой душе Анны Иоанновны соединяются доблести римских императоров Тита и Траяна, «пыл Цезаря и Августова мудрость». Подобные классические ассоциации были данью поэтической традиции XVIII в.

Альгаротти сравнивает русскую императрицу с «Божеством» («Nume»), приносящим радость всему миру, который готов исполнять ее желания. Чтобы усладить ее слух гармонией созвучий, с италийского неба прилетает муза лирической поэзии Эвтерпа, гордая своей миссией, а из Франции — богиня цветов Флора, увитая розами, которая перед взором Анны Иоанновны создает «новую отраду» и «новое изумленье».

Очевидно, Альгаротти имеет в виду известный грот, замечательное архитектурное строение Летнего сада. В XVIII в. гроты были обязательной принадлежностью увеселительных регулярных парков. Грот строился по проекту архитектора Г. И. Маттарнови (1714–1719) и достраивался Н. Микетти (до 1723 г.). Он стоял на берегу Фонтанки и был разрушен сильным наводнением 1777 г. Своей красотой и изяществом грот привлекал к себе внимание всех посещавших Петербург иностранцев. «Превосходнейшим из сооружений в самом саду является грот, снаружи и изнутри весь в мраморных скульптурах», — писал в «Путевых заметках о России (1735–1736)» шведский ученый К. Г. Беркг. Более подробное описание грота оставил русский архитектор М. Г. Земцов. Говоря о нарядном внешнем виде грота, внутри напоминавшего пещеру, зодчий дает подробное описание его внутреннего устройства: стены грота были облицованы раковинами, пестрыми мелкими камнями и толченым стеклом. В центральной зале находился фонтан со статуей Нептуна, украшенный большой раковиной и фигурами морских коней, фонтаны располагались и в боковых залах. В заднем помещении был устроен водяной орган, который приводился в действие напором воды. Во время пуска фонтанов орган начинал играть, и в гроте раздавалась мелодичная музыка.

Называя Анну Иоанновну «Augusta Donna» (Царственная владычица), Альгаротти видит ее заслугу в разумном правлении, воплощающем в себе идею просвещенного абсолютизма, сторонниками которого в XVIII в. были многие в Западной Европе. Мудрость Анны Иоанновны, по его мнению, проявилась прежде всего в том, что она призвала к своему трону «наставницу истины» — Философию, которая как затворница ютилась прежде в портиках Падуи или Оксфорда, известная лишь немногим посвященным. И хотя первое издание «Ньютонизма для дам» было посвящено Фонтенелю, «старому картезианцу», как назвал его Вольтер в одном из писем к Альгаротти, самому итальянскому писателю ближе была ньютонова философия. Победу ньютонизма над картезианством Альгаротти изображает в виде живописной картины: в живительных лучах «Ньютонова Солнца» рассеиваются грезы Картезия (Декарта, которого Альгаротти в посвященном ему специальном очерке назвал «наперсником Природы» и «светочем Мира философов») и мысли его уносятся к берегам родной Сены и к Храму, жрецом которого он был и который до сих пор гордится своей славой Алтаря Франции.

Так в форме иносказания Альгаротти говорит о знаменитом янсенистском монастыре Пор-Руаяль, крупнейшем центре философской и литературной жизни Франции в XVII в. С Пор-Руаялем были связаны многие писатели, в том числе Паскаль и Расин. Последователи Декарта преподавали его философию в школе Пор-Руаяля, просуществовавшей до 1790 г.

Продолжая тему ньютоновой философии, Альгаротти от Парижа обращается к Петербургу, и здесь, в «семье философов», окружающих трон, первое место по праву должно принадлежать Ньютону. Альгаротти высказывает пожелание, чтобы Ньютон «узнал» язык русской императрицы.

Подчеркивая мысль о том, что Анна Иоанновна призвала философию к своему трону и, как мудрая Минерва, вместе с Аполлоном вдохновляет их «Служителя» (Ministro), т. е. Кантемира, на благородное дело — перевести на русский язык труды Ньютона (очевидно, имеется в виду «Оптика», 1704 г.), и тогда Ньютон «заговорит» по-русски и будет прославлен во всей вселенной.

С темой философии в послании тесно связана тема науки. Альгаротти стремится посвятить Анну Иоанновну в физические тайны света, будучи убежден в том, что это доставит ей удовольствие:

Автор оды описывает, как в лучах золотого диска Солнца горит рубин, искрится сапфир, блистает чистотой изумруд. Соединяясь вместе, лучи этих кристаллов озаряют Землю и бескрайний небесный свод, даруя жизнь Вселенной.

Эти данные о законах света, продолжает Альгаротти, «прибыли» в Петербург с берегов «серебристой Темзы» в «аглицкой чаше», украшенной древней Авзонией (поэтическое название Италии) и омывшей края свежей влагой. Внутри чаши находятся драгоценные сведения по физике, они утолят «благородную жажду» русской императрицы в познании мира.

Вероятно, речь идет об уникальной английской чаше из серебра для охлаждения вина работы Ч. Кендлера, именовавшейся в России «лоханью». Она больших размеров, весит 220 кг и богато украшена изображениями, связанными с культом Диониса-Вакха. Возможно, чаша была приобретена для Анны Иоанновны. В 1741 г. указом Елизаветы Петровны эта чаша-лохань была объявлена собственностью казны. Ныне чаша экспонируется в Государственном Эрмитаже.

Альгаротти, очевидно, видел чашу в Зимнем дворце на церемонии бракосочетания Анны Леопольдовны, племянницы Анны Иоанновны, в июле 1739 г., когда бокал шампанского ему был предложен самой императрицей, как о том он сам сообщает в своем «Дневнике».

Петербург выступает в оде в двух планах: как центр философских знаний, наук и искусств России, созданный монаршей волей среди болот, поросших камышом и знакомых прежде лишь рыбакам, и как город русской славы, «родина Героев». Этот «царский город» славен своими боевыми победами, и Альгаротти вспоминает традицию вывешивать трофейные знамена в главном храме города — Петропавловском соборе, традицию, существовавшую начиная с 1710 г., когда в еще деревянной церкви были вывешены шведские знамена после взятия Петром I Выборга. В Петропавловском соборе хранились также ключи от городов и крепостей, взятых русскими во время войн со Швецией и Турцией в XVIII в. Альгаротти упоминает о турецких знаменах, завоеванных в Русско-турецкой войне 1735–1739 гг. Однако в первом издании оды (1739) говорилось не о турецких, а о «фракийских стягах». Вращаясь в придворных кругах Англии и Пруссии, Альгаротти проявил осторожность: прямо не называя Турцию, он указывает на Фракию, завоеванную Османской империей в XV в., понимая, что Фракия в Европе в XVIII в. ассоциировалась с Турцией. Вернувшись в конце жизни в Италию, Альгаротти переработал текст оды, и в новом издании (1757) речь идет уже о турецких знаменах. Эти знамена, отмечает Альгаротти, «русский Марс в твоем развесил храме». «Русский Марс» — Петр I, а храм, где царит «священная Слава», — главный собор Петербурга, который хранит память о военной славе России и воплощает идею преемственности «прошлого» (эпоха Петра Великого) и «настоящего» (время Анны Иоанновны).

Альгаротти завершает оду на той же торжественной ноте, с которой он ее начал: Истина пробудила его голос, и на невских просторах он славит русскую императрицу. Ода написана одиннадцатисложным нерифмованным стихом. В этом отношении итальянский литератор выступил в известной степени новатором, как и А. Кантемир, стремившийся распространить в русской поэзии белый стих. В жарких спорах, которые велись в Италии между защитниками рифмы и сторонниками нерифмованных стихов, Альгаротти принял сторону последних. Белый стих представлялся его последователям, в числе которых были известные в то время поэты Карло Инноченцо Фругони и Саверио Беттинелли, более героическим и стоявшим ближе к античной поэзии, и Альгаротти предпочел его, полагая, что он в большей степени отвечает его замыслу.

Выход в свет оды, сброшюрованной с «Ньютонизмом для дам», получил отклик в переписке Альгаротти и Кантемира. В письме к Кантемиру (к тому времени уже послу России во Франции) итальянский литератор сообщал, что, по сведениям из Венеции, книга уже напечатана и что он распорядился отослать один экземпляр своему русскому другу, а другой просил его «преподнести» Анне Иоанновне. Альгаротти отмечал, что ода — знак «глубокого восхищения» могущественной русской императрицей, которая являет собой «пример для всей Вселенной». Шутливо называя оду «скромным бумагомаранием» («questa povera opera d’inchiostro»), Альгаротти надеется, что она все же придется по душе Кантемиру, а «философия и музы встретят благосклонный прием» в России. В ответном письме Кантемир уверял Альгаротти, что отправил в Петербург его книгу и свой перевод «О свете» и обещал сообщить ему о впечатлении, какое они будут иметь при дворе. Однако о судьбе перевода Кантемира ничего не известно, он считается утраченным.

Наиболее интересным и известным литературным произведением Альгаротти, получившим европейское признание, является книга «Путешествие в Россию». Первоначально Альгаротти назвал свое сочинение «Письма о России. Очерк». Оно вышло в свет без имени автора. По-видимому, Альгаротти хотел узнать реакцию читателей на критические высказывания о России. Во втором издании 1763 г. имени автора нет на титульном листе, но Альгаротти подписал посвящение участнику Семилетней войны герцогу Фердинанду Брауншвейгскому (1721–1792), в котором говорилось: «Эта книжечка дает представление о положении народа, который в настоящее время играет столь значительную роль в судьбе Европы, и в ней описывается знаменитая война, которую он вел с Турецкой империей». В 1764 г. книга Альгаротти вышла в свет уже с именем автора и получила новое название — «Путешествие в Россию». Жанр «путешествия», очевидно, показался Альгаротти более емким, чем сжатый и конкретный по своему содержанию «очерк». Вместо письма к герцогу Ф. Брауншвейгскому итальянский литератор поместил два письма к графу Воронцову и «Очерк российской истории в медалях» («Saggio di storia metallica della Russia»). Издание 1764 г. было последним прижизненным изданием «Путешествия в Россию», которое курировал сам Альгаротти. Два письма к М. И. Воронцову от 14 января и 13 февраля 1764 г. открывают это издание. Известно, что знакомство Альгаротти и Воронцова состоялось летом 1739 г. в Петербурге. Тогда же итальянский литератор посетил и дворец графа. В1764 г. Воронцов навестил Альгаротти в Пизе и передал сочинение Ломоносова о мозаике, написанное им для избрания в члены Болонской Академии наук, о чем ходатайствовал и граф Воронцов, находившийся в то время в Италии. Альгаротти с интересом прочел это сочинение и высказал свое мнение в первом письме к Воронцову (от 14 января 1764 г.). В нем он рассуждает об истории мозаичного искусства, меценатом которого в России был Воронцов, говорит о работах Ломоносова в этой области и о его мозаике, выполненной для надгробия Петра I и посвященной Полтавской битве. Альгаротти полагает, что к созданию памятника «великому правителю России», каким был Петр I, следовало бы привлечь лучших мастеров Европы.

В другом обращении к Воронцову от 13 февраля 1764 г. автор «Путешествия в Россию», ссылаясь на пример Франции, увековечившей в медалях свою историю времен Людовика XIV, предлагает отчеканить серию медалей, посвятив их важным событиям русской истории и выдающимся правителям России: «…ведь Россия и в силу величия монархов, правивших ею, и в силу обширности ее земель, совершила великие деяния во всех областях». Альгаротти имел в виду прежде всего время Петра I, затем — Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины II.

Желание посетить Россию возникло у Альгаротти, очевидно, под влиянием бесед с А. Кантемиром, который и снабдил итальянского литератора рекомендательным письмом к графу А. И. Остерману, ведавшему внешнеполитическими делами России. После возвращения из России в Лондон Альгаротти в письме к Кантемиру благодарил его за содействие тому, что это «великое путешествие» состоялось. Оно «составило целую эпоху в моей жизни, приятную и славную», — отмечал Альгаротти (письмо от 19 декабря 1739 г.).

В XVIII в. посещавшие Россию путешественники в своих воспоминаниях «судили» о новом для них государстве с позиций европейской культуры того времени. Их суждения были, в общем, не в пользу России. Среди этих изданий значительный интерес представляют вышедшие анонимно «Московские письма» («Lettres Moscovites») некоего итальянского графа Франческо Локателли, написанные по-французски и опубликованные в Париже в 1735 г. (с датой 1736 г.). В предисловии Локателли назвал себя лишь издателем писем, автор которых якобы погиб при кораблекрушении. С помощью этого приема Локателли постарался скрыть свое авторство, так как пережил в России весьма драматические события: был арестован по подозрению в шпионаже и год провел в заключении. Очевидно, этим обстоятельством и объясняется полемический характер писем, в которых дано нелестное изображение российских порядков.

Действуя от лица русского правительства, Кантемир пытался привлечь Локателли к ответственности за клевету и воспрепятствовать переводу «Московских писем» на английский язык. Однако, несмотря на все усилия, добиться желаемого не удалось и английский перевод в 1736 г. вышел в свет. Два года спустя Кантемир издал книгу Локателли в переводе на немецкий язык со своими примечаниями и в качестве дополнения дал обстоятельное описание Кронштадта и Петербурга. Кантемир А.

С большой долей вероятности можно предположить, что Альгаротти знал о существовании «Московских писем», а возможно, и прочел их. Он воспользовался приглашением лорда Балтимора, чтобы побывать в России и увидеть все собственными глазами.

«Путешествие в Россию» написано на основе путевых записей, которые Альгаротти вел во время своей поездки в Петербург летом 1739 г. в свите лорда Балтимора, представлявшего английского короля Георга II на бракосочетании Анны Леопольдовны Мекленбургской и принца Антона Ульриха Брауншвейгского, которое состоялось 3 июля 1739 г.

В «Путешествии в Россию» итальянский литератор использовал популярный среди европейских просветителей жанр писем. Первые восемь писем (1739) адресованы покровителю Альгаротти, английскому вице-канцлеру лорду Джону Харви, любителю литературы, откликнувшемуся стихотворным посланием на книгу «Ньютонизм для дам». Последние четыре письма (1750–1751) Альгаротти адресует Шипьоне Маффеи (1675–1755), знатоку древностей и автору знаменитой трагедии «Меропа» (1713), которой восхищался Вольтер. Альгаротти не случайно выбрал фигуру Ш. Маффеи, который был хорошо известен в европейских литературных кругах.

«Путешествие в Россию» вышло в свет много лет спустя — в 1760 г., в этом издании было опубликовано только первое письмо к Ш. Маффеи, датированное 1760 г. Все четыре письма были изданы в 1763 г. Ввиду того что к моменту выхода из печати «Путешествия в Россию» лорда Харви и Ш. Маффеи уже не было в живых, Альгаротти прибег к мистификации: он обращается к своим адресатам и ведет с ними беседу, как с живыми. Возможно, на эту мысль натолкнули Альгаротти «беседы» и «диалоги с мертвыми» — жанр, распространенный в европейской литературе начиная с XVII В. (Фонтенель, Фенелон, Г. Гоцци, леди Мэри Уортли Монтегю).

Текст книги Альгаротти о России формировался постепенно. Итальянский ученый А. Франческетти, продолжая исследования, начатые еще в начале XX в., проделал бесценную работу, сравнив «Дневник» (1739) с последней редакцией «Путешествия» (1760). Этот труд продолжил затем другой итальянский исследователь С. Ротта. Альгаротти вел довольно подробные записи обо всем увиденном в Петербурге. Его поражает пышность придворных празднеств и приемов, в то же время, с позиций знатока европейской культуры того времени, он отмечает неразвитость наук и искусств, считая причиной тому существующее в стране рабство. Он обращает внимание на неустойчивость политической жизни России, государственные перевороты и судьбу временщиков, которые, нажив состояние при одном правительстве, теряют его при другом и отправляются в ссылку. Альгаротти говорит о первых шагах, которые делала российская торговля, о том, как легко потерять состояние в России, и о том, как много иностранцев при дворе и в армии. Русское духовенство, по его мнению, довольно невежественно.

Альгаротти описал также свое посещение Петербургской Академии наук. Как ученый он интересовался в первую очередь экспонатами по естественным наукам. Он осмотрел также обсерваторию и привезенный Петром I знаменитый Готторпский глобус. Коллекции Академии показались Альгаротти не столь уж богатыми, хотя географические карты Русского государства привлекли его внимание, особенно очертания его восточных границ, так как в европейских ученых кругах в те годы обсуждался вопрос о том, существует ли пролив между Россией и Америкой, о чем Альгаротти подробно напишет в письме к Ш. Маффеи (письмо 12, 1751 г., см. наст, изд., с. 175).

Таким образом, как отметил А. Франческетти, «…речь идет именно о дневнике, в котором писатель с большей или меньшей точностью регистрировал достойные упоминания события, свои наиболее интересные наблюдения и чувства, впечатления о том, что его особенно поразило».

Критика российских порядков у Альгаротти, конечно, более сдержанная, чем у автора «Московских писем», да и у некоторых других побывавших в России иностранцев. Однако прошли годы, в России изменились условия, и на троне уже была Елизавета Петровна. Многие наблюдения потеряли свою актуальность, суждения устарели, и поэтому ряд эпизодов, в том числе и описание бракосочетания Анны Леопольдовны, посещение Академии наук и другие, Альгаротти не включил в свою книгу. За прошедшие годы он познакомился с разными историческими сочинениями, в том числе с трудами Вольтера, которого считал выдающимся историографом: «История Карла XII» (1731), «Письма, написанные из Лондона, об англичанах», вышедшие в свет на английском языке в 1733 г. и под названием «Философские письма» — на французском — в 1734 г.

Благодаря прочитанному кругозор Альгаротти стал шире, острота критических суждений уступила место более вдумчивому и объективному взгляду на предназначение России и ее роль в Европе. Переработав и обобщив материал дневниковых записей, он создал более глубокое по смыслу и значению произведение.

После петровских преобразований страна представляла собой силу, с которой вынуждены были считаться на Западе. Европейские политики с вниманием и тревогой относились к новому Русскому государству, стремясь понять его и определить его место в мире. Альгаротти уловил эту тенденцию, он помогает европейцам познакомиться с Россией, которую в Европе представляли в виде «огромного белого медведя, задние лапы которого упираются в берег Северного Ледовитого океана, хвост погружен в воду, нос протянут к югу — к Турции и Персии, а передние лапы широко раскинуты и на восток, и на запад». Прежде он дремал в безвестности, ибо политики ближайших стран старались «не спускать его с привязи». Но Карл XII раздразнил этого медведя своими победами над ним и таким образом научил его драться, а затем и «скормил ему часть своих владений». Так этот медведь «заявил о себе и стал внушать Европе опасения» (Письмо 6. С. 80). Альгаротти стремится помочь европейцам лучше узнать Россию. Не случайно итальянский исследователь П. П. Тромпео назвал «Путешествие в Россию» «самым значительным свидетельством интереса, который вызывал в то время у образованных людей грозный русский медведь».

Свое путешествие к этому «медведю» Альгаротти сравнивает со скитанием героев в «Одиссее» и «Энеиде». Рассказывая о России, он часто вспоминает Гомера, Вергилия, Горация, Овидия, Катулла, Тацита, а также Данте, Боярдо, Ариосто, Ф. Берни, Буало и многих других, украшая свой текст цитатами из их произведений.

Альгаротти довольно подробно описывает морское плавание от Англии к берегам России, а также все, что его поразило на этом пути, как например то, что в кафе Ревеля нет газет, как в Лондоне, а на строительстве укреплений в порту собираются использовать турецких военнопленных и русских преступников, которые таким образом могут избегнуть виселицы. В Англии подобное наказание сочли бы «примером ужасающим», а в России, с иронией продолжает Альгаротти, — это не столь уж большое наказание, ибо русские, полагает он, еще не знают самого имени «свободы», «той небесной богини, которая, по словам их поэта, государственного мужа, делает блаженными и уютными даже пустыни и скалы любых стран, в коих благоволит поселиться» (Письмо 2. С. 27). Очевидно, что под «поэтом, государственным мужем» Альгаротти имеет в виду А. Кантемира.

Балтийское море и Финский залив Альгаротти воспринимает не только как что-то совершенно новое и даже «экзотическое», но и как место соприкосновения экономических и торговых интересов разных стран. В «Путешествии в Россию» он касается главным образом экономической и социально-политической сторон жизни российского государства. Альгаротти дает довольно обстоятельное описание Кронштадта, главной морской крепости на пути к Петербургу, почерпнув кое-какие сведения о русском флоте из рассказов адмирала Томаса Гордона, старого шотландца, служившего еще при Петре I (в доме Гордона Альгаротти останавливался в Кронштадте).

Столица Российской империи — Петербург — поразила итальянского литератора своим великолепием, и он описывает ее с воодушевлением: «Роскошные здания теснятся на обоих берегах реки, смыкаясь друг с другом; пирамидальные башни с позолоченными шпилями высятся там и сям; и только благодаря кораблям с их мачтами и развевающимися вымпелами из общей однообразной картины можно выделить то один, то другой ансамбль» (Письмо 4. С. 52). Альгаротти называет главные памятники города: Петропавловскую крепость, царскую резиденцию Зимний дворец, а также Адмиралтейство и Академию наук. Он отмечает удобное расположение Петербурга на островах в устье Невы. Но тут же говорит о низких болотистых почвах и о мрачных лесах вокруг города, вспомнив слова Данте из «Божественной комедии»: «Тот дикий лес, дремучий и грозящий». Альгаротти не понравились материалы, из которых строился город, отчасти и архитектура, в которой он не увидел классических форм, а всего лишь некий средний стиль — смесь итальянского, французского и голландского с преобладанием последнего, дань уважения стране, где Петр I, строитель Петербурга, учился корабельному делу и, подобно Прометею, «овладел тем огнем, которым затем одушевил свою нацию». Он и улицы города прорезал каналами, как в Амстердаме или Утрехте.

Автор «Путешествия в Россию» назвал Петербург «державным городом» и «огромным окном», недавно распахнувшимся на Севере, «через которое Россия смотрит на Европу» (Письмо 4. С. 49). Образ «окна» используется Альгаротти в двояком смысле: благодаря «окну», открытому Петром I, Россия может приобщиться к европейским делам и культуре; с другой стороны, и европейцы смогут лучше узнать мало известное им государство, появившееся на политической карте Европы вместо далекой и загадочной Московии в результате петровских преобразований.

Столица России для Альгаротти — лишь ступень к знакомству со всей страной. О Петербурге он подробно пишет в одном письме, а в остальных речь идет о различных сторонах жизни российского государства и его отношениях с другими странами, прежде всего с Англией, Францией, Германией, а также с Китаем, Персией, Турцией и др.

В Петербурге Альгаротти вел обстоятельные беседы о русских делах с английским купцом Крамером, в доме которого он остановился, и с Клавдием (Клодом) Рондо, английским резидентом при русском дворе, оставившим воспоминания о наиболее известных государственных и политических деятелях России того времени. Однако сведения, почерпнутые из бесед с Крамером и К. Рондо, не были единственным источником знаний о России. Итальянский литератор проявил в русских делах завидную осведомленность, его взгляд на Россию часто расходится с мнением К. Рондо, высказанным, в частности, в его донесениях, отправляемых из Петербурга в Лондон. Еще в XIX в. русский ученый В. Я. Стоюнин отмечал, что в донесениях английского резидента «русское государство… могло представляться лишь неустроенным, невежественным, полуазиатским царством; русское правительство — собранием немецких выходцев, из которых каждый заботился более всего о своих личных выгодах, а не об интересах государственных и народных; русское дворянство — нисколько не развитое политически и издавна привыкшее к рабству; русский народ — бессловесною массою, которая существует только для потребностей казны и обогащения нескольких личностей».

Вывод, к которому приходил К. Рондо, — на политической карте Европы Россия не будет играть значительной роли. Это мнение, вероятно, отчасти совпадало с первыми заметками о России самого Альгаротти. Воспоминания о стране и о ее наиболее выдающихся деятелях оставила также жена К. Рондо Джейн Рондо.

В своей книге Альгаротти смотрит на Россию иначе, чем К. Рондо. Поставив целью дать объективное описание Российского государства, он сравнивает его по величию не только с Римской империей, но и с современными европейскими странами, особенно часто с Англией, представлявшейся просветителям «страною свободы», где власть короля ограничена конституцией и парламентом. С этой точки зрения Россия показалась автору «Путешествия в Россию» «деспотической империей», в которой нет парламента и вся власть сосредоточена в руках монарха. Альгаротти говорил о правлении Анны Иоанновны и Э. И. Бирона, и от него не ускользнуло то, что режим заботился не столько о благе подданных, сколько об авторитете власти и привилегиях двора. Так от восхваления в своей оде Анны Иоанновны как мудрой просвещенной правительницы Альгаротти по прошествии двадцати лет переходит к более объективной оценке ее деятельности и режима, который она воплощала.

В этой связи он отмечает довольно высокие доходы Анны Иоанновны по сравнению, например, с датским или шведским королевскими домами, а русскую систему финансов сопоставляет с турецкой. С отвращением говорит Альгаротти о крепостном праве и о том, что людей в России «продают, как скот». С сочувствием пишет о русском народе, основным предметом питания которого, как полагает итальянский писатель, являются хлеб и соль. Он подметил и еще одну черту русского быта: бани в России посещались чаще, чем трактиры.

Главный оплот деспотизма в России Альгаротти видит в армии и дает подробный очерк истории русских войск начиная со стрельцов, которых сравнивает с турецкими янычарами. Он рассказывает о преобразованиях Петра I в армии и о тенденции к увеличению войск вообще и привилегированных полков в частности при Анне Иоанновне, замечая с иронией, что гвардейцы охраняют императрицу и устраивают государственные перевороты. С большим сочувствием автор книги говорит о русских солдатах, об их боевом духе (среди них нет дезертиров), дисциплинированности, закалке и неприхотливости (завернувшись в шинель, они могут спать на снегу и сами готовят себе еду). А их преданность императрице Альгаротти сравнивает с любовью к родине древних римлян. Все эти качества сделали русскую пехоту, по его мнению, одной из лучших в мире.

Альгаротти описывает русскую кавалерию и артиллерию, говорит об усовершенствовании огнестрельного оружия в России, которое благодаря усилиям Петра I может теперь сравниться с лучшим в Европе прусским оружием.

Взгляд Альгаротти на Россию постепенно расширяется, — он смотрит на Русское государство, как на часть Европы, поэтому в его поле зрения оказывается не только военно-политическое, но и экономическое положение страны. Являясь сторонником теории меркантилизма, распространенной среди просветителей в первой половине XVIII в., Альгаротти придает большое значение торговле в деле благосостояния государства. Так, в «Очерке о торговле» он писал, что она является «основой счастья и величия цивилизованного общества». Об экономической жизни России Альгаротти судит по успехам ее товарооборота и циркуляции денег в стране. Торговыми партнерами России являются не только европейские, но и восточные страны. С юмором рассказывает итальянский литератор о торговле России с Китаем, называя китайцев «самыми великими мошенниками», сбывающими русским купцам подпорченные товары (однако китайский чай, которым Альгаротти напоили в Кронштадте, чрезвычайно ему нравится). Но англичанам удается провести и китайских обманщиков. Близок к новелле занимательный рассказ о покупке китайцами английских часов. Когда эти «живые», как считают китайцы, часы, превращаются в «мертвые» (портятся), китайцы меняют их с доплатой на «живые». А английские часовщики тут же на месте «воскрешают мертвых» (чинят их) и снова продают китайцам «как только что привезенные из Англии». Альгаротти отмечает, что русским нравятся китайские ткани, фарфор и другие изделия. В аукционах китайских товаров в Петербурге принимает участие и сама императрица.

Примером в коммерческих делах для России, полагает Альгаротти, может служить торговля европейских стран, главным образом Англии. Осуждая тягу к роскоши в придворных кругах Петербурга, он рекомендует русскому правительству использовать в торговле опыт Дании и Швеции, и с помощью более строгих законов приумножать национальный доход. Автор «Путешествия в Россию» развивает в своей книге идеи, которые пропагандировал в сочинении «О деньгах» («Della moneta», 1751) известный итальянский просветитель-экономист Фердинандо Гальяни.

Все эти сведения Альгаротти приводит, чтобы убедить европейских читателей в том, что Россия — могущественная держава, занимающая выгодное географическое положение, обладающая сильной и хорошо оснащенной армией; преимуществом Русского государства является, по мнению автора «Путешествия», также и то, что население исповедует одну веру и говорит на одном языке.

Величие России, с точки зрения Альгаротти, воплощается в ее столице и в ее правителях. Однако описывая Петербург при Анне Иоанновне и Бироне, он нигде в книге не упоминает их имен. Анну Иоанновну он неизменно именует «царствующей императрицей» и уже не сравнивает ее с римскими императорами и не называет наследницей гения Петра, как в своей оде. Режим Анны Иоанновны — «деспотический» — Альгаротти противопоставляет правлению Петра I. Личность и деятельность русского царя (слово «царь» Альгаротти пишет с большой буквы) вызывают у итальянского писателя огромный интерес и уважение. Петр I показан на страницах книги как преобразователь России, открывший «окно в Европу», как строитель новой столицы и создатель армии и флота, заботящийся о морской мощи и международном престиже России. Деятельность Петра I по созданию отечественного флота Альгаротти, воспитанный на античности, сравнивает с деятельностью Фемистокла в древних Афинах.

Внимательно изучив русскую историю, Альгаротти понял замысел Петра I: чтобы Россия заняла прочное положение в Европе и — шире — в мире, ей требуется обеспечить выход к мировым торговым путям. Выход к Балтийскому морю закрепили победа в Северной войне (1700–1721) и основание Петербурга: «…он увидел, что дело его жизни свершилось. Нация, несколькими годами раньше не имевшая на Балтике даже шлюпки, стала хозяйкою этого моря, а Петр Михайлов, еще недавно плотничавший на амстердамских верфях, за такую победу по праву был произведен в вице-адмиралы русского флота…» (Письмо 4. С. 50–51). И об этом, с иронией замечает Альгаротти, следовало бы знать всем прочим монархам.

Второй этап осуществления петровского замысла, по мнению итальянского литератора, приходился уже на царствование Анны Иоанновны и был связан с борьбой за выход к Черному и Азовскому морям и победой в Русско-турецкой войне 1735–1739 гг. Благодаря этой победе, имевшей «важнейшее значение» для России, был обеспечен выход к южным морям и защищены южные рубежи государства от набегов крымских татар.

Автор «Путешествия в Россию» подробно описывает ход военной кампании и успехи русского оружия, к которым Европа проявляла большой интерес. Альгаротти, очевидно, разделял мнение европейских кругов, которые, опасаясь усиления России, все же питали надежду, что с ее помощью можно изгнать турок из Европы.

Экскурс в военную историю русского государства, полагал Альгаротти, должен был убедить европейцев в необходимости петровских преобразований и обоснованности военной стратегии как Петра I, так и продолжателей его дела.

Характеризуя Петра I как государственного деятеля, Альгаротти стремится сделать его фигуру более понятной европейскому читателю, сообщая интересные подробности из его жизни, мало известные в Европе: под именем Петра Михайлова царь изучал морское дело в Голландии; от бояр, переселившихся в столицу, требовал, чтобы те являлись ко двору не верхом или в карете, а пересекая реки и каналы в лодках, используя не весла, а паруса; он принимал непосредственное участие в строительстве русского флота (по его чертежам построен, например, большой военный корабль «Петр»); он сам любил поработать на верфи, не занимаясь одними лишь рассуждениями о пользе морского дела. В России и пехотинцев обучают гребле, и русские, полагает итальянский писатель, так же любят грести, как любили древние римляне плавать. Даже сани Петра I были устроены наподобие лодки и оснащены парусом. На них при попутном ветре он ездил по льду Финского залива из столицы в Кронштадт и обратно, управляя санями с помощью особого руля, — так создавалось впечатление, говорит с юмором Альгаротти, что он как бы «плыл по земле».

Интерес Альгаротти даже к мелким особенностям русской жизни и деятельности Петра I отметил М. Н. Муравьев: «Множество предметов представлялося любопытству его в России. Он удивился духу Петра Великого, которого воспоминание было тогда еще столь свеже. Он измерял в воображении силы Государства, которое вместе касается Швеции и Китая, и отдавал справедливость способностям Российского народа».

Однако личность и преобразования русского царя не заслонили от Альгаротти теневых сторон его деятельности: на строительстве новой столицы погибло 100 тыс. человек — немногим меньше населения самого Петербурга (140 тыс.). Но все же век Петра Великого Альгаротти ставит выше времени Анны Иоанновны. При Петре I господствовали деловитость и умеренность. Начиная же с правления Екатерины I появилась страсть к роскоши, достигшая апогея при «теперешнем правительстве» (Анны Иоанновны). Как он отмечает, теперь придворные тратят больше денег на украшения и дорогие вещи, в то время как при Петре I их тратили на постройку кораблей. Как и другие иностранцы, посетившие Петербург при Анне Иоанновне, Альгаротти обращает внимание на пышность придворных празднеств, богатство одежды представителей знати и на возросшее французское влияние на жизнь света. Об этом пишет и К. Рондо: «Вы не можете себе вообразить, как великолепен сделался этот двор с начала нового царствования…». Между тем исследователи этой эпохи относят тягу к роскоши ко времени более позднему: правлению Елизаветы Петровны и Екатерины II.

В «Путешествии в Россию» Альгаротти дает описание тех сторон русской жизни, которые, по его мнению, должны были вызвать наибольший интерес в Европе. При этом он касается не только политических, социально-экономических вопросов, но и вопросов научных. Будучи писателем и ученым, Альгаротти живо интересовался научными исследованиями своего времени. Так, в письмах к Ш. Маффеи, описывая ситуацию в бассейне Каспийского моря, он обращается к такой важной проблеме, как изменение уровня моря на Адриатике и его влияние на положение прибрежных городов, в первую очередь Венеции. Попутно он говорит об освоении Северного Ледовитого океана, отмечая заслугу русских, доказавших, что «Новая Земля действительно остров, что северный берег Азии очень далеко простирается на Восток, к Америке, но с нею так и не соединяется» (Письмо 12. С. 175).

Остается сожалеть, что в «Путешествии в Россию» Альгаротти не коснулся культурной жизни Петербурга, но, очевидно, это и не входило в его намерения. Тем не менее труды Ломоносова по созданию русской мозаики, о которых он узнал от графа Воронцова, заинтересовали его. Альгаротти сумел по достоинству оценить такие мозаичные работы русского ученого, как «Полтавская битва» и портрет Петра I.

Возможно, работы Ломоносова натолкнули итальянского литератора на мысль обратиться к М. И. Воронцову с предложением отлить серию медалей, чтобы увековечить историческое прошлое России и ее правителей начиная с Петра I. Так, в поле зрения Альгаротти оказались и некоторые стороны культурных связей Италии и России.

Книга Альгаротти, вышедшая в свет несколькими годами позднее «Истории Российской Империи при Петре Великом» (Т. 1–2, 1759–1763) Вольтера, развивает тот же взгляд на Россию как великую державу и на деятельность Петра I как просвещенного монарха и преобразователя Русского государства. Написанное на основании не только личных наблюдений, но также и изучения исторических фактов и документов, «Путешествие в Россию» во многом продолжает лучшие традиции историографической науки Просвещения.

Обращение к жанру «путешествия» с использованием излюбленной в XVIII в. эпистолярной формы позволило Альгаротти «раздвинуть» рамки повествования, включив в него широкий круг вопросов русской и европейской жизни. Структура книги о России создавалась не без влияния «Персидских писем» (1721) Монтескье, «Писем, написанных из Лондона об англичанах» Вольтера, а также бесед с Фридрихом II Прусским и таким мастером эпистолярного жанра, как леди Мэри Уортли Монтегю.

Альгаротти называл «Путешествие в Россию» одной из своих любимых и лучших книг.

Большинство исследователей его творчества неизменно высоко оценивает это произведение, подчеркивая остроту наблюдений, оригинальность суждений, глубину оценок, непринужденность стиля. Тем самым они расширяют и углубляют мнение одного из первых биографов итальянского писателя — Доменико Микелесси, высказанное еще в XVIII в.: «Нет какой-либо другой книги или какого-либо другого рассказа путешественников, которые бы так лаконично и просто сообщали столь разносторонние сведения, привлекали бы таким разнообразием, изяществом и новизной описаний…».

О высокой оценке произведений Альгаротти свидетельствует также и мнение издателя известного в XVIII в. миланского журнала «Кафе» Пьетро Верри, который не без основания полагал, что сочинения Альгаротти следует рассматривать в русле традиций научной прозы Л. Муратори и Ш. Маффеи, опиравшихся на изучение исторических документов.

В 1769 г. «Путешествие в Россию» было издано на французском языке, и в том же году вышел в свет его английский перевод. Новый полный русский перевод, осуществленный Ю. Н. Ильиным, позволяет и русскому читателю войти в круг европейских интересов XVIII в., а также узнать много любопытного о российской жизни того времени, увиденной глазами доброжелательного иностранца.

«Путешествие в Россию» было известно и в России. М. Н. Муравьев в уже упоминавшемся очерке «Алгаротти» отмечал: «В кратком описании путешествия его в Россию виден в нем человек, который умеет наблюдать нравы и предвидеть происшествия издалека». С книгой Альгаротти был знаком поэт и баснописец, министр юстиции И. И. Дмитриев, современник Карамзина, Державина и Пушкина. «Путешествие в Россию» во французском переводе (1770 г.) находилось в библиотеке П. Ф. Жукова, государственного деятеля, любителя словесности и основателя библиотеки Санкт-Петербургского университета, а также и в библиотеке известного историка и путешественника Г. Ф. Миллера.

У Альгаротти Пушкин заимствовал образ «окна в Европу» в поэме «Медный всадник»:

В примечаниях к поэме Пушкин привел слова итальянского литератора по-французски, но не назвал его сочинения.

Итак, Альгаротти не ограничился, подобно многим иностранным путешественникам, посетившим столицу Российской империи, простым описанием Петербурга, а постарался взглянуть на Россию не только с позиций светского человека и придворного, но и как просветитель и ученый, стремящийся запечатлеть увиденное, понять суть происходивших в истории страны перемен. Именно таким подходом обусловлен взгляд Альгаротти на Россию как на неотъемлемую часть Западного мира, а на Петербург — как на «окно в Европу», благодаря которому с Россией смогла познакомиться не только Италия, но и многие другие страны.

Полное издание в новом русском переводе «Путешествия в Россию», оды в честь Анны Иоанновны и одного ранее не публиковавшегося полностью письма Альгаротти к А. Кантемиру продолжит эту плодотворную просветительскую традицию и расширит представление читателя об истории русско-итальянских культурных связей.