Светлана Князева. Писательское, творческое имя – Лана Аллина.

Родилась в Москве, в семье еще советской интеллигенции. Окончила среднюю школу с углубленным знанием английского языка, исторический факультет МГУ, затем аспирантуру одного из московских институтов Академии наук, защитила кандидатскую диссертацию по профилю истории и современности Италии.

Но наука не стала главным направлением ее деятельности: с детства пробовала себя на ниве сочинительства, хотя в основном писала «в стол».

Сейчас Светлана – писатель, лектор, аналитик, публицист, автор ряда публицистических статей в журналах научного и научно-популярного профиля («Вестник Европы», «Знание – сила» и др.). Много лет работает доцентом крупнейшего московского вуза – РГГУ, преподает политические науки, историю и теорию международных отношений, европейские взаимосвязи. Помимо лекторской работы занимается творчеством.

«Я – писатель, автор романов «Воронка бесконечности» и «Вихреворот сновидений». Член Российского Союза писателей, кандидат в члены Интернационального Союза писателей. В 2014 г. была номинирована на соискание национальных литературных премий – «Писатель года» (2014), в начале 2015 – «Писатель года» (2015) и «Наследие» (2016), а также на премии имени Сергея Есенина «Русь моя» и «Народный писатель» (2016).

Роман «Воронка бесконечности» издан в 2013 году. Роман «Вихреворот сновидений» вышел из печати в марте в 2016 года. Опубликован в издательстве «Чешская звезда» (Карловы Вары, Чехия).

В центре моих романов – судьба думающего творческого человека в современной России, его радости и горести и, конечно, любовь. Мои миниатюры опубликованы в альманахах «Писатель года – 2014», «Романтика», альманахе Российского Союза писателей (РСП, 2015), «Наследие – 2015», в журнале «Мост» (Санкт-Петербург), «Чешская звезда (Прага – Карловы Вары) и др.».

Любимые! Не теряйте любящих вас…

Не заснуть – бессмысленно и пытаться!

Она быстро оделась и выскочила на улицу.

Неблагонадёжный месяц март, сердцем стремившийся вернуться в зиму.

Неблагонадежная ночь. Над ней распростерлось черное беззвездное небо. В окнах уже почти нигде не горел свет – редкое окно светилось. В отчаянии металось небо на свалявшихся небесных подушках и никак не могло заснуть.

Бездонно-чёрную тишину лишь изредка нарушал безудержный ор мартовских котов и ответный призыв падких до страсти кошек.

* * *

…Ночь. Скорый поезд мчится. Скорый поезд «Москва – Ленинград». Не собирались никуда еще два часа назад. Вдруг в первом часу она – срочно за телефон. Звоним на вокзал! Он выворачивает карманы в поисках денег. Десятка, вот ещё десять, и вот ещё, на всякий случай… пятерка, трёшник, плюс какая-то мелочь, о, а вот что-то завалялось, ах, да это целый рубль! Вот и у неё красненькая в загашнике имеется. Не-ет, это заначка на всякий пожарный. До зарплаты… Давай скорей! Три минуты на сборы! Покидать в сумку всякую-разную мелочь, поймать на трассе частника – дядя, быстро, на Ленинградский, за двадцать минут, дядя, ну пожалуйста, ночь ведь, и машин на дорогах нет, – и трёшка в кулаке. Два билета на отходящий, скорей! И вот влетают в последний вагон, а поезд тронулся! Трясутся в плацкартном вагоне, а утром любимый Ленинград, и можно прошвырнуться по Невскому, и погулять по набережной, и съездить на Финский залив. Целый день гулять – ноги отваливаются! Пусть холодно, пусть промозглый ветер, им не страшен промозглый ветреный питерский октябрь, и дождь, и слякоть – им всё нипочем. А вечером – на Московский вокзал, а в кармане последние рубли-копейки на обратные билеты, на постельное бельё – и в ночной поезд. В Москву, в Москву!

…Паланга. Ночное море. Лунная дорожка. Ему непременно нужно совершить заплыв. Ну что ты, ведь совсем светло, луна же светит, не бойся, я мигом! Ну как не искупаться, такая ночь! И вода совсем тёплая! Нет, он обязательно должен поставить на своем!

Его долго нет, и в темноте ничего не видно, ничего себе светло! Они с дочкой на берегу подпрыгивают от нетерпения и беспокойства. А потом, крича, визжа, поднимая брызги, носятся по кромке прибоя друг за другом и хохочут – а ну догони нас! Нет, это мы тебя сейчас догоним и в песке изваляем! А что так долго в море плавал? И горланят они песни:

Горько-солёный запах моря. Острый, свежий аромат прибоя и – счастья. Жёлтая люстра луны проливала свет в море и бежала по золотой лунной дорожке к ним навстречу. Господи ты Боже мой! Золотая ночь!

Как разгорелись, как вспенились счастливым ярким сиянием звезды в небе! Эта пена – мультивселенная, а пузырек-звезда – одна Вселенная! И катились по небу эти бесконечные пузырьки-вселенные!

…Летняя ночь. Тишина. Шепот. Тикают часы. Очень деликатно. Трепет. Руки. Дыхание, слова. Любимые руки. Глаза в глаза. Родные глаза.

Часы шелестят так: тик-так, тик-так. А они плавятся. Тают. Тает мир вокруг. Тают снега на полюсах. Вихреворот! Сверхмалая частица. Частица Бога.

Светает. За окном, распахнутым в новый день, сонно зачирикала разбуженная птичка. Она живет на дереве, чьи ветви стучат в их окно. Просыпается…

А пойдем соловья слушать?

Соловей живет со своим семейством недалеко от их дома. Соловей в Москве!

Как нежно пел, как страстно заливался соловей на рассвете!

Рождалось на земле утро – теплое, звонкое, весеннее. И была весна в них самих, и были они в самом сердце весны.

* * *

Куда ушла наша Большая Медведица?

Нет, не врет больше чувствометр – точным оказался прибор!

Какого цвета любовь? А страсть? Багрово-красного? Нет. Страсть прозрачная, аквамариновая, может быть, кобальтово-синяя… Как хамелеон.

Как звучит страсть? А любовь? Словами и музыкой «Памяти Карузо»? Страстной «Зимой» Антонио Вивальди? Торжественной раскатистой арией Тореадора? Болеро Равеля?

Кто знает…

© Лана Аллина 2016

Это отрывок из моего нового романа «Вихреворот сновидений». Роман вышел из печати в марте 2016 г. Опубликован в издательстве «Чешская звезда» (Карловы Вары, Чехия). Уже прошёл анонс о выходе романа (в 34 номере журнала «Чешская звезда», 2015, 25.02, С. 15)

Любовь и Защита

Ну что же ещё нового сказать о Любви?

Сама-то Любовь не нуждается в комментариях. В них нуждаемся мы, управляясь с Тонкими механизмами. Механизмами, движущими сознание человека только вперёд и по ровной дороге.

Но стоп! Стоит лишь на неожиданном повороте забыть о том, что мы нуждаемся в Любви, тут же сползаем с ровной дороги, теряя равновесие, жалуясь кому-то (самому себе?] на языке раздражения (вот уж, действительно, международный язык]… В общем, становимся беспомощными и нуждаемся в защите.

Но опять-таки вмешиваются раздражители… Эти астральные мухи будут крутиться вокруг нас до тех пор, пока не очистим мусоропроводы сознания, где «хранятся» дурно пахнущие отходы нашего бытия.

Раздражители, защита, сознание, бытие, Любовь… Завертелись слова по кругу. А суть в чём? В том, что Любовь – и есть самая непробивная Защита. Точная и прочная!

Завертелись мысли по кругу… Кружит Любовь высоко и легко! Она остаётся (была и будет] явлением духовной высоты – несёт и Защиту духовную. И сильный дух, если необходимо, мигом защитит тело, да так, что не приблизятся к человеку всякие там беды-мухи-раздражители.

Какими же тогда незащищёнными становятся те, для кого Любовь сползла в зону сугубо физических ощущений. «Занимаясь» такой вот любовью, как интимным видом спорта, люди соревнуются-охотятся за гормонами, а дороги к Гармонии теряются. И вроде под ногами ровная дорога, а равновесия не хватает. И такая туманная незащищённость впереди…

Но все нуждаются в Защите. Все – от микроорганизмов до Макрокосмоса. Ведь все нуждаются в Любви. Ежедневно, ежеминутно, ежесекундно…

В Любви нуждаются все. Но по-разному. Тот, кто осознаёт себя сотворцом Любви, он уже живёт в Ней, связан с Ней узами Вдохновения. Да, Любовь – это Сотворчество. И тот, кто привыкает только потреблять жизненные силы, он автоматически выпадает из пространства Любви, ощущая дефицит счастья. Счастья, дорога к которому удаляется от странника-искателя по мере того, как он становится более незащищённым…

И тогда незащищённость «зрелого» человека порочна. А хроническая незащищённость уже преступна. Преступление против Любви…

Но Любовь никогда не станет жертвой. Её Защита НЕУЯЗВИМА!

Из цикла мини-эссе «Соединив с Землёю Небо»

Родилась в г. Балее Забайкальского края. По образованию медицинский работник. До 2001 г. работала главной сестрой Территориального Центра медицины катастроф в городе Чите. С 2001 г. занимается предпринимательской деятельностью в посёлке Жирекен Забайкальского края.

Писательским творчеством увлекается с 2005 года. Член Забайкальской краевой общественной писательской организации, член Российского Союза писателей, кандидат в члены Интернационального Союза писателей.

Издала сборник рассказов «Камарья» (2011 г.), сборник «Мухоморы как лучшее средство от хандры», в который вошли рассказы, легенды, сказки (2014 г.). Ее произведения печатались в журнале «Литературная галактика» (г. Москва), литературно-художественном журнале «Слово Забайкалья» (г. Чита), в литературном журнале «Российский колокол» (г. Москва), в альманахе «Мир слова», в альманахах Национальной литературной премии «Писатель года» (2013, 2014 г.г.), в альманахе «Российский колокол» (г. Москва), а также литературных сборниках: «Час кота» (2011 г., издательство «Литературная галактика»), «Сказочные истории» (2015 г., издательство «Союз писателей»).

В 2015 г. в издательстве Интернационального Союза писателей издан роман «Тайна зачарованной земли», написанный в жанре фэнтези, в серии «Современники и классики».

Награды:

– диплом за первое место в номинации «Легенды, были, сказы» в конкурсе «Галактический сезон» (2011 г., Москва);

– диплом за первое место в конкурсе «Новая литература Забайкалья» в номинации «Авторский дебют» (2012 г., Чита);

– диплом за второе место в номинации «Новые сказки современного мира», «Галактический сезон» (2013 г., Москва);

– лауреат Национальной литературной премии «Писатель года – 2014» в номинации «Дебют» (Москва).

Лишь только смерть разлучит нас

Рассказ

Александра стояла у покрытого морозным узором окна, вглядываясь в темноту ночи. Тревога в эти холодные ноябрьские дни уходящего года не оставляла её.

Уже давно закончился семейный ужин и гувернантки уложили детей спать, а Никиты до сих пор нет. Екатерина Федоровна, заметив, как невестка зябко ежится от дувшего от окна сквозняка, тихо подошла и накинула ей на плечи свою персидскую шаль.

– Александрин, ты совсем себя не бережёшь! – укорила она. – Пошли к огню, я велела горничной принести нам горячий чай с лимоном.

Зная, что спорить со свекровью напрасно, Саша покорно последовала за ней. Они устроились в креслах напротив камина, в котором жарко пылал огонь. Горничная поставила на маленький круглый столик поднос с чашками чая, сахарницей и тарелочкой с тонко нарезанными дольками лимона.

– Маменька! Никита Михайлович последние месяцы поздно возвращается, стал каким-то взволнованным, скрытным, подолгу просиживает в кабинете, жжет разные бумаги, мне входить туда не разрешает. Вот и сегодня уже поздно, а его до сих пор нет, – пожаловалась Саша, отпивая мелкими глотками горячий напиток.

– Александра! Никита человек военный, офицер Генерального штаба, на службе у самого Государя Императора! Ты должна это понимать! Мне сегодня доктор снова выговаривал про тебя: «Александра Григорьевна вовсе меня не слушает. В её положении она должна рано ложиться, принимать предписанные лекарства, а не ждать до полуночи возвращения мужа!»

– Екатерина Фёдоровна, я всё понимаю! – прижав руки к груди, взволнованно возразила Саша. – Но тревожится душа моя оттого, что завелись у моего обожаемого Никитушки какие-то от меня тайны. Не сердечные, страшные, камнем легшие ему на душу. Я же слышу, как мешают они ему спать по ночам! Но сколько я ни пыталась дознаться о них – ничего не смогла.

– Завтра я поговорю с ним, – пообещала свекровь. – Это не дело – беременную жену всякими тайнами тревожить! А ты, душа моя, иди спать. Третьего ребёнка под сердцем носишь, а всё как дитя малое. Пошли, я провожу тебя до спальни, – позвала Екатерина Федоровна, заботливо помогая Саше подняться из кресла.

* * *

Назавтра с утра мать подступилась к Никите с расспросами. Но он, нежно обняв и поцеловав матушку, успокоил её, сказав, что всё это им придумалось, ничего такого нет, просто по службе много занят.

– Ох уж эти вечные ваши «дамские страхи», поменьше романы француза Жака Казота надо читать! – улыбаясь, посоветовал он.

В полдень в особняк Муравьёвых приехал Захар Григорьевич Чернышёв – брат Александры. В ответ на встревоженные расспросы женщин тот и вовсе рассмеялся, переведя всё в шутку. В прихожей, прощаясь с сестрой, сказал:

– Беспокоит меня здоровье батюшки, никак он не может оправиться от удара. Не мешало бы вам, Александрин, съездить с Никитой и детьми на рождественские праздники в усадьбу, повидать отца. Да и матушка очень тебя об этом просила.

От горькой вести глаза Александры Григорьевны наполнились слезами. Уже назавтра Никита Михайлович по просьбе жены распорядился насчет укладки вещей в дорогу. Через два дня семья Муравьёвых отправилась в родовое имение графа Чернышева – село Тагино Орловской губернии.

Екатерина Федоровна, прощаясь, долго крестила Никиту и особенно Александру, с тревогой заглядывала сыну в глаза. Сердце чуткой Саши сжалось в недобром предчувствии. «Может, что-то матушке известно, да скрывает от меня? Или показалось?» – всю дорогу домой думала она, шептала молитвы, гоня от себя тревожные мысли. Никита был мрачен, не в духе, потому приставать к мужу с расспросами не решилась.

* * *

В имении в радостной суете встречи все тревоги забылись. Матушка, перемешав слезы с улыбкой, показывала дочери подарки к Рождеству, припрятанные для внуков, и шепотом рассказывала, что не оставляет доктор старому графу никаких надежд поправиться! Хоть бы до Рождества дожил!

В таком смешении и смятении чувств наступил декабрь 1825 года.

Беда пришла неожиданно —17 декабря в усадьбе Тагино был арестован брат Александры Григорьевны, граф Захар Григорьевич Чернышев. Жандармы провели обыск, искали рукописи, прочитывали каждое письмо, но не нашли почти ничего. Захар Григорьевич знал, что за ним ведут слежку, и накануне ареста успел сжечь большинство бумаг, компрометирующих его. Родители были ошеломлены настолько, что не могли поверить в происходящее. Мать сутками не выходила из молельни, кладя поклоны перед иконами, отец снова слег и уже не вставал с постели.

В ночь с 19 на 20 декабря 1825 года в дверь особняка Чернышевых раздался снова громкий требовательный стук. В дом вошли два офицера Генерального штаба во главе с флигель-адъютантом. Семья, напуганная предыдущим арестом Захара Григорьевича, столпилась в большой зале. Флигель-адъютант зачитал предписание Государя Императора Николая Павловича – спешно доставить для форменного объяснения и допроса к московскому генерал-губернатору капитана Муравьёва Никиту Михайловича.

– Господа! Это недоразумение! Никита Михайлович верный слуга Государев! – побледнев как полотно, Александра Григорьевна кинулась к мужу, стараясь прикрыть его собой от жандармов.

Офицер учтиво отвёл графиню в сторону, развернул перед ней какие-то бумаги и пытался объяснить, что никакой ошибки в их нахождении здесь нет. Понять в официальной бумаге Саша ничего не могла, буквы расплывались перед глазами: «Союз благоденствия… Северное общество… преступный заговор… конституция… уничтожение августейшей фамилии!» – обрывки фраз мешались в голове. Бог мой, как они смели ее Никиту обвинить в каких-то немыслимых ужасах и преступлениях! Она смотрела на мужа, едва сдерживая слезы.

Никита Михайлович отстегнул оружие, молча передал его одному из дежурных офицеров, подошел к жене и опустился перед ней на колени:

– Прости, Сашези! Я должен был сказать тебе сразу. Я виноват перед тобой. Столько раз ты умоляла меня не иметь никаких тайн от тебя! Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе всё! Но честь не позволяла мне подвести товарищей. Мой ангел, у твоих ног я прошу – прости меня! – он целовал её руки, со слезами на глазах прося прощения.

Саша подняла его с колен и, умоляюще глядя в родные глаза, промолвила:

– Ты ни в чем не виновен, друг мой. Это какая-то досадная ошибка. Все уладится, вот увидишь! Мой любимый не может быть преступником!

В передней она накинула ему на плечи шубу, перекрестила. Никита тихо что-то прошептал по-французски, она с трудом разобрала – «бумаги», успокаивающе кивнула, хотя не знала, о чем идёт речь. Последнее, что она слышала, – бряцание сабельных клинков, шпор, скрип санных полозьев, глухие рыдания матушки.

Александра очнулась только на другой день, в постели. От матушки она узнала, что аресту подлежали не только Захар и Никитушка, но и кузен мужа – Миша Лунин, родной брат Никиты – Александр, Сережа Муравьев-Апостол и еще многие, многие из родных и знакомых. Елизавета Петровна рассказала, что пока они гостили в усадьбе, в столице 14 декабря на Сенатской площади был бунт, войска восстали и отказались присягать новому Государю. Царствование Императора Николая Павловича началось страшно, с кровопролития.

* * *

Едва оправившись от потрясения, Александра Григорьевна начала спешно собираться в Петербург. Детей забирала с собою. Матушка, тихо плача, удержать не пыталась – знала, что бесполезно. В хрупкой изнеженной Сашеньке таилась такая сила и непреклонность, что возражать было без толку!

Елизавета Петровна помогала собирать дочери вещи. На самое дно сундуков они прятали какие-то свернутые в трубочку бумаги из кабинета зятя. Дорога из Тагино в Петербург показалась Александре Григорьевне самой длинной за всю ее двадцатидвухлетнюю жизнь.

* * *

В Петербурге всегда шумный и весёлый особняк Муравьёвых на Фонтанке замер. Все ходили тихо, разговаривали шепотом, словно в доме был покойник. Свекровь Екатерина Фёдоровна встретила Александру в небольшой гостиной. Женщины обнялись и горько заплакали. Придя в себя после дороги, слез и бесконечных расспросов и поцелуев, уложив девочек в постели, Александра Григорьевна уединилась в кабинете, чтобы прочитать переданное ей Екатериной Фёдоровной письмо из Петропавловской крепости, где сидели арестованные бунтовщики. Александра читала и не верила своим глазам. Её Никита – государственный преступник, один из главных теоретиков и руководителей Северного тайного общества. Его арестовали позже других только потому, что четырнадцатого декабря его не было на Сенатской площади. «Осужден по первому разряду с лишением всех чинов и прав состояния». Как в это поверить? Как понять?!

Он писал ей из крепости: «Мой добрый друг, моя Сашези! Помнишь ли ты, как при моем отъезде говорила, что можно ли опасаться, не сделав ничего плохого? Этот вопрос тогда пронзил мне сердце, и я не ответил на него. Увы! Да, мой ангел, я виновен, – я один из руководителей только что раскрытого общества. Я причинил горе тебе и всей твоей семье. Все твои меня проклинают. Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе эту роковую тайну! Мой ангел, я падаю к твоим ногам, прости меня. Во всем мире у меня остались только мать и ты. Молись за меня Богу, твоя душа чиста, и ты можешь вернуть мне благосклонность неба!»

Никита не звал ее Александрин, как надо было бы ее называть, следуя общепринятым правилам «светской моды». Он выдумал для нее чуть-чуть странное имя – Сашези, такое же тонкое и хрупкое, как она сама. Имя это звучало в его устах и нежно, и чуточку благодушно-насмешливо. Он и относился к ней как к большому ребенку.

Склонившись над листом, давясь слезами и следя, чтобы соленые капли не упали на бумагу, Саша написала ему ответ: «Мой добрый друг, мой ангел, твое письмо – оно было для меня ударом грома! Ты – преступник! Ты – виновный! Это не умещается в моей бедной голове. Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать. В течение трех лет, что я была замужем, я не жила в этом мире – я была в раю. Счастье не может быть вечным. Не предавайся отчаянью, это слабость, недостойная тебя. Не бойся за меня, я все вынесу. Ты упрекаешь себя за то, что сделал меня кем-то вроде соучастницы такого преступника, как ты. Я самая счастливая из женщин. Письмо, которое ты мне написал, показывает все величие твоей души. Ты говоришь, что у тебя никого в мире нет, кроме матери и меня. А двое и даже скоро трое твоих детей – зачем их забывать?! Нужно беречь себя для них больше, чем для меня. Ты способен учить их, твоя жизнь будет для них большим примером, это им будет полезно и помешает впасть в твои ошибки. Не теряй мужества, может быть, ты еще сможешь быть полезным своему Государю и исправишь прошлое!»

* * *

Разлука оказывала тяжкое влияние на супругов, особенно в первые месяцы ареста, когда ещё не было известно, что ждёт декабристов. Но Александра сразу поняла – она не оставит Никиту, что бы с ним ни сделали. Она продолжала отправлять ему в тюрьму нежнейшие письма, которые были призваны вселить в него мужество и развеять отчаяние: «Если б я имела возможность хоть изредка видеть тебя, ничто на свете меня бы не сломило, никакое физическое несчастье; я согласилась бы стать глухой, парализованной, лишь бы не расставаться с тобою, и всё равно была бы счастлива!..»

Александра, как могла, помогала мужу. Выполняя его тайную просьбу, уничтожила все документы, рукописи, книги, связанные с восстанием.

* * *

Мать Никиты словно стала еще меньше ростом, глаза ее ввалились и потускнели от слез, по ночам мучил долгий лихорадочный кашель. Но каждый день, несмотря на нездоровье, они с Александрой Григорьевной нанимали прогулочную лодку, и та часами скользила по каналу вдоль стен Петропавловского равелина. Лёд на Неве уже вскрылся недавно, и отдельные льдины плыли по воде, стукаясь о дно барки. С севера дул пронизывающий холодный ветер. Зябко кутаясь в меховые пальто, они вглядывались в узкие окна крепости в надежде увидеть какой-либо знак. Иногда Александра вытаскивала из рукава батистовый платочек и махала им в надежде, что Никита увидит, заметит их.

Екатерина Федоровна, не жалея денег, подкупала охранников, часовых, даже пыталась дать взятку коменданту крепости Сукину. Благодаря её стараниям узники Петропавловской крепости имели постоянную связь с родными.

Незадолго до отправления Никиты на каторгу Александра Григорьевна передала через охрану в камеру мужа портрет-копию с акварели П.Ф. Соколова. С той поры Никита Михайлович не расставался с портретом ни на минуту. Он писал жене: «Вминуту наибольшей подавленности мне достаточно взглянуть на твой портрет, и это меня поддерживает. Я беспрестанно о тебе думаю и люблю тебя от всей души моей. Любовь взаимная наша достаточна для нашего счастья. Ты сама прежде мне писала, что благополучие наше в нас самих. Милая Сашези, укрепляй себя, не предавайся печали. Твои письма и письма маменьки производят на меня такое впечатление, будто самый близкий друг каждый день приходит побеседовать со мной. Время от времени я перечитываю всю мою коллекцию, которая стала теперь довольно многочисленной. Моя мысль не в тюрьме, она все время среди вас, я вас ежечасно вспоминаю, я угадываю то, что вы говорите, я испытываю то, что вы чувствуете».

Екатерина Федоровна сердцем чувствовала, что никогда больше не увидит ни Никитушки, ни Александра. Но, спрятав боль в самые глубины души, она упорно писала прошение за прошением на имя Государя Императора. В день тезоименитства Государыни Императрицы Александры Федоровны она написала:

«Всемилостивейший государь! Только отчаянье, в котором я нахожусь, могло придать мне смелости просить Ваше Императорское Величество в такой радостный день рождения Всемилости-вейшей Государыни! Услышьте голос рыдания и мольбы несчастной матери, которая припадает к Вашим стопам и обливается слезами. Проявите божественное милосердие, простите заблуждение ума и сердца, вспомните об отце их, который был учителем Государя. Всемилостивейший государь! Спасите несчастное семейство от гибели, всю жизнь буду молить Творца сохранить Ваше здоровье, сниспослать Вам всяческие блага!

Верноподданная Вашего Императорского Величества – Екатерина Муравьева».

Письмо осталось без ответа. Как и множество других. Никиту, Александра и Захара после следствия осудили по первому разряду, приговорили к пятнадцати годам каторжных работ и вечное поселение в Сибири.

10 декабря 1826 года, полгода спустя после приговора, Никиту Михайловича Муравьёва – некогда блестящего офицера, адъютанта Гвардейского Генерального Штаба, выпускника Московского университета, – как обыкновенного преступника, заковали в кандалы и отправили по этапу в Сибирь.

Екатерина Федоровна вместе Александрой узнали о дне отправления узников в сибирскую ссылку и ждали их на почтовой станции вблизи Петербурга, где тюремный транспорт останавливался на некоторое время. В последний раз мать сумела увидеть своих сыновей. Ценой немалой взятки им разрешили обменяться несколькими словами с арестантами, передать деньги, необходимые в столь долгом пути. Обе женщины сквозь нескрываемые слезы улыбались Никите и Александру, махали руками их товарищам по горестной судьбе – Анненкову и Торнсону.

Опечаленная мать чувствовала, что, может быть, больше не услышит голосов своих любимых сыновей. Она смотрела на их кандалы и в отчаянье ломала руки. И в этом крайнем оцепенении она неожиданно расслышала голос Саши:

– Матушка! Я решила последовать следом за Никитой, чтобы разделить его участь.

* * *

Задолго до вынесения приговора Александра начала хлопотать о разрешении разделить участь мужа. Самоотверженная, любящая, преданная жена, она не могла оставить Никиту без своей поддержки в столь трудное для него время.

Ровно через год после декабрьских событий Муравьёвой поступило «высочайшее разрешение» – ехать в Сибирь. Урождённой графине Чернышевой выставили условия: отречься от дворянских привилегий и звания, перейти на положение жены ссыльнокаторжного, вследствие чего её ограничат в правах передвижения, переписки, распоряжения своим имуществом. Её дети, рождённые в Сибири, будут считаться казёнными крестьянами. Александра Григорьевна, не унизившись до слёз, молча подписала все условия.

Воспитанная среди роскоши, Саша с малолетства чувствовала к себе внимание и любовь, как отца, так и матери, и прочих родных. Теперь она теряла весь этот пышный свет с его балами и роскошью, с его заграничными вояжами и поездками на кавказские «воды». Её отъезд был вызовом всем членам царской фамилии и петербургскому бомонду.

Решение жён декабристов следовать в Сибирь за мужьями разделило, раскололо блестящее светское общество. Им откровенно сочувствовали и открыто ненавидели, тайно благословляли и тайно завидовали их отваге.

Накануне нового 1827 года юная светская красавица двадцати трёх лет собиралась в дальнюю дорогу. Сибирь в те времена была концом света, за тридевять земель. Для самого быстрого курьера – более месяца пути. Бездорожье, разливы рек и огромное ледяное пространство Байкала, который предстояло переехать. Но больше всего леденил душу ужас перед сибирскими каторжниками – убийцами и ворами.

Уезжая, Александра Григорьевна сердцем знала, что навсегда оставила на руках свекрови своих малолетних детей, даже долгожданного сына Михаила, родившегося уже после восстания, всех тревог, волнений и суда над декабристами.

Несмотря на то, что спешила ехать вслед за мужем, Александра ненадолго задержалась в Москве. На прощальном вечере, который устроили родные Муравьевых, Александр Сергеевич Пушкин передал ей рукопись стихотворения, написанное Ивану Ивановичу Пущину, его товарищу по Царскосельскому лицею:

Она взглянула на строки и не смогла даже заплакать – от щемящего сердце восторга перехватило дыхание. Склонив голову в кружеве черной шали, она протянула Пушкину руку, а когда он приблизил ее к губам, то осторожно поцеловала курчавые завитки на голове.

– Сохрани Вас Бог! Вы – великий Поэт. Не знаю, как и сказать! – прошептала она. – Я непременно все передам Ивану Ивановичу и Никите. За них Вам – моя признательность, мое восхищение.

– А Вам – моё! Вы – святая Женщина! – ответил Поэт.

– Я – только Жена, – тихо проговорила она.

* * *

Александра Григорьевна отправилась в Сибирь в начале января 1827 года. В дороге она вспоминала сверкающую огнями свадьбу с милым её сердцу Никитушкой, упоительный медовый месяц, балы, путешествия. Но чем дальше ехала она по бескрайней заснеженной Сибири, тем тусклее становились эти воспоминания. Почти два месяца – в лютые морозы и пургу – длилась эта поездка. День, а порой и ночь мчалась она в кибитке, довольствуясь иной раз вместо обеда куском хлеба и стаканом чая, изредка останавливаясь в деревеньках и городках, отстоящих друг от друга на сотни вёрст. В Иркутске Александра Муравьева встретилась с Марией Волконской, которая также находилась на пути к мужу. В своих воспоминаниях Мария Волконская так описала эту встречу:

«Мы напились чаю, то смеясь, то плача; был повод к тому и другому: нас окружали те же вызывавшие смех чиновники, которые осматривали теперь уже вещи Александрин. В Иркутске мы расстались. Я отправилась дальше, на Нерчинскую каторгу, а Александра Григорьевна в Читу, где находился ее супруг».

* * *

Преодолев огромный путь, Александра Григорьевна Муравьева приехала в Читу первой из жен декабристов. Встреча Муравьёвых состоялась на тюремном дворе. Саша не зарыдала, когда увидела обожаемого Никитушку в кандалах, похудевшего, грязного, обросшего бородой, в рваном тулупчике. Через минуту он был в объятиях жены. Долго продолжалось это нежное объятие. Полицмейстер суетился около них, прося оставить друг друга. Но просьбы были напрасны. Его слова касались их слуха, но смысл произнесённого не доходил до них.

Она мчалась сюда, на край света, надеясь обрести счастье рядом с любимым. Однако по приезде ее уведомили, что видеться с мужем можно будет не чаще двух раз в неделю, в присутствии офицера. Но и это известие не сломило её. На кратковременных свиданиях она старалась быть спокойной, радостной, ласково и тепло улыбаясь мужу.

Она купила небольшой деревянный дом недалеко от острога, чтобы кроме установленных законом свиданий иметь возможность каждый день хотя бы издалека видеть мужа. Ей, выросшей в окружении нянек и слуг, приходилось теперь самой рубить дрова, носить воду на жестоком морозе, когда руки в варежках примерзали к коромыслу и дужке. Солдаты, охранявшие крепость, всегда старались ей помочь, когда же она предлагала им за это деньги, возмущённо отмахивались:

– Что вы, барыня, грех великий!

Вместе с приехавшей с нею горничной Лизой Александра Григорьевна осваивала все премудрости кулинарного искусства, пекла хлеб и ватрушки, варила обеды для мужа и его товарищей – арестанты питались артелью, вскладчину.

В читинском остроге было два десятка изб и несколько казенных строений. Здесь отбывали каторгу более семидесяти революционеров. Теснота, бледный свет, звон кандалов, насекомые, скудное питание, болезни раздражали людей, и без того измученных тяжёлым трудом. За неимением в Чите рудников арестанты выполняли различные работы, прокладывали новые дороги, улучшали старые, засыпали овраги, а в морозы работали на ручных мельницах.

Приезд Муравьевой в Читу вызвал радостное оживление среди арестантов, к тому времени сильно изнуренных и ослабевших.

Тяжелее всего революционеры переносили изоляцию. Николай I хотел заставить забыть имена осужденных, изгнать их из человеческой памяти.

Арестантам переписка была строжайше запрещена. Саша писала письма их родным. Эти письма, с мельчайшими подробностями быта арестантов, их мыслей, их душевного состояния, для родных были единственной связующей ниточкой с далекой, почти несуществующей Сибирью.

Вскоре одиночество Муравьёвой было прервано приездом из России других декабристок: Натальей Дмитриевной Фонвизиной, Елизаветой Петровной Нарышкиной, Александрой Ивановной Давыдовой. Из Нерчинска вслед за мужьями в Читинский острог приехали Мария Николаевна Волконская и Екатерина Ивановна Трубецкая. С приездом женщин жизнь узников изменилась. Замысел власти на изоляцию бунтовщиков был разрушен.

В далекой Сибири эти хрупкие на вид женщины начали строить свою новую жизнь и вместе с декабристами-каторжниками и ссыльнопоселенцами самоотверженно несли свой крест. Жены декабристов – дочери из известных дворянских родов – держали себя гордо, свободно и подчеркнуто независимо в отношении сибирского начальства, большого и малого, которое не только вынуждено было считаться с ними, но и боялось их.

Они поселились в деревенских избах вокруг огороженной частоколом тюрьмы. Позже эту улицу назовут «Дамской». Женщины сами готовили еду, ходили за водой, топили печи. Полина Анненкова вспоминала: «Дамы наши часто приходили ко мне посмотреть, как я приготовляю обед, и просили научить их то сварить суп, то состряпать пирог».

Свидания с мужьями разрешались всего лишь два раза в неделю в присутствии офицера. Поэтому любимым времяпрепровождением и единственным развлечением женщин было сидеть на большом камне напротив тюрьмы, чтобы иногда перекинуться словом с узниками.

Женщины быстро сдружились, хотя были очень разные. Общей любимицей для всех стала Александра Муравьева. Ни одна из декабристок, пожалуй, не удостоилась столь восторженных похвал в воспоминаниях сибирских изгнанников.

«В делах любви и дружбы она не знала невозможного: ей все было легко, и видеть ее была истинная отрада… Душа крепкая, любящая поддерживала ее слабые силы. В ней было какое-то поэтически возвышенное настроение, хотя во взаимоотношениях она была необыкновенно простодушна и естественна. Это и составляло ее главную прелесть. Она всегда умела успокоить и утешить – придавала бодрость другим. Для мужа она была неусыпным хранителем и даже нянькою», – вспоминал о Муравьёвой Пущин.

И все-таки эмоционально Саша была слаба. Пугалась многого, многое ее расстраивало. «Я старею, милая маменька. Вы и не представляете себе, сколько у меня появилось седых волос», – писала она домой. Тоска по оставленным детям нестерпимо мучила её. Чтобы как-то утолить это чувство, она попросила свекровь заказать хорошему художнику портреты Кати, Лизы и Миши. В октябре 1827 года пришла посылка от Екатерины Фёдоровны.

Весь день она не могла оторваться от родных лиц, а на ночь поставила портреты в кресла напротив своей кровати и зажгла свечу, чтобы видеть их всякий раз, когда просыпалась.

* * *

Декабристы не смирились с невыносимыми условиями содержания в тюрьме. Они добивались того, чтобы с ними обращались достойно. После настойчивых требований с них сняли кандалы, а затем разрешили завезти в острог книги и построить семь дополнительных домиков для их содержания. По вечерам тюрьма замирала; декабристы, забыв обо всех тревогах, вели научные дискуссии на самые разные темы, от мореходства до медицины.

В тот период Чита стала центром, столицей нравственной силы страны – всё внимание тогда было приковано к декабристам, треть из которых были героями войны 1812-го и походов 1813–1814 годов. Забайкальская каторга для многих из них стала не только наказанием, но и школой народной жизни. Яснее и точнее всех это выразил М.С. Лунин: «Настоящее поприще наше началось со вступлением нашим в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили». Большинство декабристов в ссылке оставили революционную деятельность и занялись просветительством.

Миновал февраль, март, в апреле солнце растопило снег, и в начале мая всё вокруг покрылось лиловыми подснежниками – ур-гуйками, как называли их местные жители. А потом сопки вокруг Читы окутались сиренево-розовыми облаками цветущего багульника. Ледяная, морозная Сибирь, куда они ехали со страхом, исчезла. Зазеленела тайга, луга вдоль рек Ингоды и Читинки покрылись цветочным ковром. Первое лето выдалось жарким. Невдалеке от Дамской улицы было небольшое Банное озеро, названное так потому, что на противоположном его берегу стояло три бани. Вода в нём была чистой, прозрачной и в летнее время прогревалась до самого дна. Банное озеро стало местом, где декабристки любили проводить время, купаться, стирать бельё. Даже здесь, в далёком, чужом для них краю, они старались не унывать, получать хотя бы немного радости и удовольствия.

Летним вечером в дом к Трубецкой пришли Александра Муравьёва и Мария Волконская. На дощатом чисто выскобленном и вымытом столе, медленно оплывая, горела свеча. Женщины сидели напротив княгини на лавке, внимательно наблюдая за её действом. Екатерина Ивановна, макая перо в чернильницу, писала письмо не к родным, не к друзьям. Послание было к Бенкендорфу. Они в который раз обращались к шефу жандармов и просили его об одном: «…Позвольте нам присоединиться к просьбе других жен государственных преступников и выразить желание жить вместе с мужем в тюрьме».

Порыв ветра распахнул окно и бросил в комнату пригоршню лепестков отцветающей под окном черёмухи. Неяркий огонёк свечи затрепетал, едва не погаснув.

– Боже, до чего же ты дошла, Россия Николая, ежели женщина должна воевать за право жить в тюрьме! – не выдержав, сердито произнесла княгиня Волконская.

– Самое главное, Маша, чтобы и в этот раз нам не отказали, – попыталась успокоить её Александра.

– Иркутский губернатор не давал мне лошадей, когда я ехала в Нерчинскую каторгу. Угрожал, отговаривал ехать к мужу. Тогда я сказала ему, что Церковь наша почитает брак таинством, и союз брачный ничто не в силах разорвать. Жена должна делить участь своего мужа всегда – и в счастии, и в несчастий, никакое обстоятельство не может служить ей поводом к неисполнению священнейшей для неё обязанности. Услышав это, губернатор перестал мне препятствовать и отпустил с миром – видно, понял, что есть над нами власть куда как выше Государевой, – не отрываясь от письма, произнесла княгиня.

– Когда мне пришлось оставить на свекровь Катеньку, Лизу и Мишу, сердце моё разрывалось от боли, я понимала, что едва ли когда их ещё увижу. Но остаться в России и жить там, в прежней роскоши, удовольствии, но с убитой душой, – не смогла. Я стремилась сюда, чтобы разделить страдания Никиты и хоть немного облегчить его скорбь, – тихо промолвила Александра.

– Мои родные не отпускали меня. Отец, провожая, крикнул вслед: «Прокляну! Если не вернёшься через год». Да мне лучше заживо лечь в могилу, чем лишить мужа утешенья, а потом за это навлечь на себя презренье сына! – воскликнула Мария Николаевна. – Мы добьемся, чтобы наши семьи воссоединились. Пусть в бедности, но мы будем вместе!

Разрешение было получено незадолго до перехода на новое местожительство в Петровский Завод, или, как его кратко называли, – Петровка.

* * *

Все женщины были необыкновенно дружны. Александру между собой они в шутку называли «Мурашкой». Неугомонная, стремящаяся всем помочь, жена Никиты Муравьёва стала всеобщей любимицей. По просьбе Саши Екатерина Федоровна постоянно высылала краску и бумагу для Николая Бестужева, который начал создавать галерею портретов своих соузников. Её стараниями в Чите открылась первая аптека. Она стала выписывать медикаменты и травы для медицинской практики доктора Вольфа.

После прибытия в Сибирь Александра Муравьева хранила как зеницу ока стихи, которые ей передал Пушкин своему другу Пущину при ее отъезде из Москвы. Пущина доставили в Читу 5 января 1828 года из Шлиссельбургской крепости. Узнав об этом, Саша пробралась к деревянной ограде тюрьмы и через какую-то щель передала Ивану Ивановичу согнутый вчетверо лист с крылатыми стихами.

Александра стояла и ждала, пока он прочтет мелко написанные строки. Был лютый холод. Она зябко ежилась, но не уходила. Пущин читал и плакал. Через невероятные пространства и препятствия голос поэта дошел до него и сюда, в Сибирь. Сердечные и великие стихи говорили, что они не забыты, что о них помнят и сочувствуют. Позже, когда стихи Пушкина услышали все друзья Пущина по изгнанию, они высказывали Александре Григорьевне глубочайшую признательность за донесённые до них слова поэта, озарившие светом их мрачное заточение.

* * *

Декабристки связали заключенных с внешним миром, они писали письма от своего имени, иногда копируя письма самих революционеров, получали для них корреспонденцию и посылки, выписывали им газеты и журналы. Находясь в Сибири, они вели непрестанную борьбу с петербургской и сибирской администрацией за облегчение условий заключения.

Постоянные волнения за любимых людей подтачивали Сашины силы. Горькие вести приходили с родины. Скончалась мать, отец впал в меланхолию и мистицизм. Тихо и мужественно оплакала она смерть маленького Мишеньки, который угас от скарлатины вдалеке от нее, в России, несмотря на все старания и самоотверженность свекрови.

В 1828 году у Александры и Никиты родилась дочь Софья, которую они боготворили и за здоровье которой очень опасались. Екатерина Федоровна писала нежные, поддерживающие строки, слова ободрения и благословения для родившейся в тюремной камере маленькой внучки. Девочку все обожали и звали просто Нонушка. Старушка не чаяла увидеть внучку – возраст не позволял надеяться на встречу. Та знала бабушку только по портрету и ласковым рассказам матери, но любила без памяти, и тряпичную куклу, которую смастерил для нее Николай Александрович Бестужев, звала в честь её – Катенькой.

Петровский Завод

По личному указанию царя Николая I в Петровском Заводе для декабристов была выстроена тюрьма. В сентябре 1830 года читинских узников в количестве семидесяти одного человека перевели туда. Вместе с мужьями из Читы на новое место отправились жены декабристов Е.И. Трубецкая, М.Н. Волконская, А.Г. Муравьева, Е.П. Нарышкина, Н.Д. Фонвизина, П.Е. Анненкова, А.И. Давыдова. На пути декабристов из Читы в Петровский Завод встретились с мужьями последовавшие в Сибирь М.К. Юшневская и А.В. Розен. Позднее в Петровский Завод приехала невеста В.П. Ивашева Камила Ле-Дантю, ставшая там его женой.

В Петровском условия были намного хуже, чем в Чите. Тюрьма была выстроена на болоте, здание не успело просохнуть, и хотя печь и топили два раза в день, но она не давала тепла. В каземате из-за отсутствия окон было душно и темно, комнаты не проветривались, искусственный свет необходим был днем и ночью.

Беспокойство за здоровье узников вызвало бурный протест со стороны жен декабристов. Борьбу женщин за проруб окон возглавила Александра Муравьёва. В Петербурге высшее общество, узнав, что узники живут в темных тюрьмах, обвинило правительство в бесчеловечном обращении с заключенными. Протест возымел действие, окна, хотя и маленькие, почти под самым потолком, были прорублены. Узники получили возможность заниматься посильными ремеслами, читать книги, газеты, журналы.

* * *

С годами таяла надежда на возвращение в Россию. Сибирь становилась вторым домом. Декабристы создали Большую и Малую артель, которые дали возможность неимущим лучше питаться и заработать небольшие суммы для первого обзаведения на предстоящем поселении. Доктор Фердинанд Богданович Вольф и в Петровском Заводе продолжал свою широкую врачебную деятельность. Нередко роль фельдшериц и его помощниц исполняли Александра Григорьевна Муравьева и Мария Николаевна Волконская. Они посещали больных, приносили им пищу, снабжали лекарством из артельной аптеки.

В 1830 году у Александры и Николая родилась ещё одна дочь. Они назвали её Оленька. Девочка была слабенькой и, прожив год, умерла. В письме к свекрови после кончины Ольги Саша писала: «Я по целым дням ничего не делаю. У меня нет ещё сил взяться ни за книгу, ни за работу, такая всё ещё на мне тоска, что все метаюсь, пока ноги отказываются. Я не могу шагу ступить из своей комнаты, чтобы не увидеть могилку Оленьки. Церковь стоит на горе, и ее отовсюду видно, и я не знаю как, но взгляд невольно постоянно обращается в ту сторону».

И хотя Александра Григорьевна была человеком огромного самообладания, силы ее начали сдавать и все чаще в письмах к родным прорывались нотки беспросветной тоски и обреченности: «Я целый день бегаю из острога домой и из дома в острог, будучи на седьмом месяце беременности. У меня душа болит за Софью, которая остается дома одна. С другой стороны, я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь его видеть только три раза в неделю…» – писала Александра Екатерине Фёдоровне. Саша всё чаще стала хворать, но не берегла себя, несмотря на предостережения доктора Вольфа.

– Если вы по-прежнему будете полуодетой выскакивать на мороз, таскать тяжелые ведра с водой, поленья дров, не спать по ночам при малейшем нездоровье Нонушки или бесценного Никиты, то проживете недолго. Если вы не думаете о себе, то хоть бы подумайте о том, какое горе можете причинить всем своим уходом! – пытался внушить ей свои опасения доктор.

В ответ ему Александра Григорьевна рассеянно кивала, дня два-три пыталась соблюдать предписания, а потом все начиналось заново. Зная, что Никита Михайлович сходит с ума от тревоги за нее, она скрывала свои недомогания, сколько могла. Друзей встречала веселой улыбкой, теплыми словами, щедро делясь последним.

Осенью 1832 года Никита Михайлович тяжело заболел, следом за ним слегла Софья. Александра Григорьевна выходила обоих, однако волнения не прошли бесследно. Она сгорела в несколько дней от нервной лихорадки, вызванной потрясением: пожаром в доме Натальи Дмитриевны Фонвизиной.

Пожар был небольшой, а переполоху наделал много. Александра Григорьевна, помогая подруге, сама еще не оправившись после неудачных родов и смерти маленькой дочери Аграфены, смертельно простудилась, и ее уже не спасли никакие старания чудодея Вольфа, самоотверженный уход подруг, безграничная любовь мужа.

Княгиня Мария Николаевна Волконская, княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая, Полина Анненкова, Наталья Дмитриевна Фонвизина, доктор Вольф, сам Никита Михайлович Муравьев – не отходили от ее постели ни на минуту, сменяя друг друга. Александра Григорьевна прекрасно понимала, что умирает, хотя жажда жизни была сильна – ей едва исполнилось двадцать восемь лет. Но бороться с болезнью изношенный организм уже не мог. В ночь с 21 на 22 ноября 1832 года Александра Григорьевна Муравьева, урожденная графиня Чернышева, скончалась. Вместо любимой дочери, которая спала крепким сном, она тихонько поцеловала ее куклу, ласково простилась со всеми, кто собрался у ее постели. Тюремный священник, читая отходную молитву, с трудом сдерживал слезы, а княгиня Мария Николаевна Волконская, – обычно «сдержанная до льда», – не выдержав ужаса прощальной сцены, выбежала в тюремный коридор и захлебнулась там рыданиями, прижимая к груди ту самую куклу, которую только что давала целовать Саше. У одного Никиты Михайловича не выпало из глаз ни слезинки. Он просидел около тела жены всю ночь, тихонько гладя ее руки. Плакать он не мог. Просто стал совершенно седым. За ночь. Ему было тридцать шесть лет.

Перед смертью Александра Григорьевна завещала похоронить ее в родовой усыпальнице, рядом с могилами родителей. Однако царь не дал разрешения перевезти тело в Россию. Её похоронили в Петровском Заводе. По проекту Николая Бестужева над могилой Александры Григорьевны возвели часовню, зажгли неугасимую лампадку, которая долго служила маяком для путников, едущих из Читы в Петровский Завод.

14 декабря 2015 г.

Алла Дмитриевна Валько, автор 124 произведений малой прозы, в том числе репортажей, публицистических очерков, мемуаров, иронической прозы, рассказов и миниатюр. Член Российского Союза писателей.

Победитель конкурса альманаха «Российский колокол» (2013). Награждена Золотым дипломом за творческую индивидуальность и активное участие в альманахе «Российский колокол» (2014), а также медалью Московской литературной премии (2015). Финалист конкурса альманаха «Литературная республика» (2013). Победитель конкурса альманаха «Литературная республика» (2014) с вручением именной статуэтки «Золотая звезда». Автор книги мемуаров «Тридцать девять лет в почтовых ящиках» и путевых очерков «Америка моими глазами».

Непреходящее чувство вины

Эта история произошла лет тридцать пять назад. Я ждала приглашения на посадку в аэропорту города Боржоми, где отдыхала в санатории. Вылет самолёта в Москву задерживался. Прошло ещё два часа, и моё терпение иссякло окончательно. Я стала оглядываться по сторонам в поисках человека, которому могла бы излить своё неудовольствие в связи с задержкой рейса. Вокруг меня стояли люди преимущественно кавказской внешности, к которым я не решалась обратиться. Вдруг я увидела высокую женщину и, как мне показалось, славянку, потому что у неё были светлые, слегка рыжеватые волосы, голубые глаза, а всё её лицо было обильно усыпано веснушками. Она, видимо, тоже ждала рейс на Москву.

Я с готовностью заговорила с ней. Она с не меньшей охотой откликнулась, но почему-то говорила с достаточно сильным акцентом. «Что это вы так разговариваете? Как будто притворяетесь!» – наивно спросила я. На что моя попутчица ответила: «А я чистая грузинка. Коренные грузины именно так и выглядят». Я была искренне удивлена. Мой интерес к ней многократно возрос, и я начала расспрашивать её, с кем она летит в Москву и с какой целью. Кивком головы она указала мне на своего мужа, типичного грузина, черноволосого и кареглазого, какими все мы знаем представителей этого народа. А летела она в Москву, чтобы сделать там операцию на открытом сердце.

При этих её словах я потеряла дар речи. Когда же я смогла говорить, то спросила, где она и её муж собираются остановиться в Москве. Оказалось, что заранее они этого не знают и будут выяснять на месте. Я почувствовала, что в такой ситуации не могу остаться равнодушной к судьбе молодой женщины. Конечно, я слышала о подобных операциях и читала книги известного хирурга Амосова, но никогда не видела живого человека, которого через несколько дней располосуют и будут колдовать над его открытым сердцем.

Охваченная порывом бесконечного сострадания, я хотела на деле выразить ей своё сочувствие и, не раздумывая, предложила ей с мужем остановиться в моей трёхкомнатной квартире в Москве. Естественно, что своё решение я не согласовала ни с одним членом моей семьи. Нана, так звали женщину, и её муж Зураби согласились, так что ко мне домой мы приехали втроём.

В то время мы жили вчетвером: свекровь, мой муж, я и наша дочь Лиля. У свекрови была своя небольшая комната, моя и Лилина кровати стояли в спальне, муж спал в гостиной на диване. Недавно вспоминая с дочерью события того теперь уже далёкого прошлого, мы никак не могли понять, как мы вшестером разместились в нашей квартире. Единственный вариант, который приходит в голову, – что мой муж в это время находился в командировке или в отпуске, иначе всем нам разместиться попросту было бы негде. Предложить спать кому-нибудь на полу мне и в голову не приходило.

На следующий день Нана легла в больницу. Перед уходом она грустно посмотрела на меня, а у меня разрывалось сердце от сочувствия к ней и вполне объяснимого страха за её жизнь. Операция была проведена через несколько дней. Вечером, вернувшись с работы, я спросила Зураби, как дела у Наны. Зураби ответил, что Нана умерла на столе хирурга…

Я знала, что у Наны осталась дочка, десятилетняя Хатия. Теперь, когда девочка осталась без матери, я во что бы то ни стало хотела принять посильное участие в её судьбе. Поэтому я предложила Зураби отправить Хатию в пионерский лагерь от моей работы. Моя дочка Лиля была всего на год старше Хатии, и я надеялась, что дети подружатся.

В подмосковном пионерском лагере девочки оказались в одном отряде. Но мои надежды на их дружбу не оправдались. К сожалению, некоторое время я не знала об этом и поэтому не догадывалась о переживаниях маленькой грузинской девочки. Лиля и Хатия были слишком разными, чтобы найти общий язык. Лиля – активная, стремительная, бойкая и необыкновенно подвижная, а Хатия – скромная, тихая, незаметная, замкнутая, почти не говорившая по-русски. К тому же Хатия никогда прежде не посещала детский сад и не бывала в пионерском лагере. Иными словами, навыков общения с детьми своего возраста у неё не было. Лиля принимала активное участие в различных играх и соревнованиях, занималась в нескольких кружках, играла в волейбол и пинг-понг, вышивала, и ей было совершенно неинтересно и некогда опекать свою новую знакомую. Да и я, по-видимому, не сумела внушить дочери необходимость сострадать и сочувствовать девочке-полусироте, оказавшейся в совершенно чуждой ей обстановке.

Через неделю после начала смены в пионерском лагере, в субботу, Зураби поехал туда и, узнав от Хатии, что она там совсем одна и очень страдает от невнимания сверстниц, сделал Лиле внушение, что вести себя подобным образом по отношению к Хатии не следует. От него же я узнала, что Хатия очень обижена на Лилю. На следующий день, в воскресенье, я тоже отправилась в лагерь и поговорила с дочерью. Она обещала мне уделять Хатии больше внимания, но не более того. Никакой дружбы с ней она мне не обещала. Я была расстроена, поскольку внутренне чувствовала свою ответственность за судьбу девочки, которую мне доверил Зураби. Как оказалось позже, никаких подвижек во взаимоотношениях Лили и Хатии так и не произошло, что меня сильно огорчало. Однако ближе к концу смены Хатия всё же подружилась с другими девочками, тоже тихими и спокойными, и я вздохнула с некоторым облегчением.

Смена закончилась. Хатия не захотела больше находиться в пионерском лагере и возвратилась с отцом в Грузию. Как дальше сложилась её судьба, я не знаю, но и до сих пор я чувствую перед ней какую-то вину, возможно, за её не реализовавшиеся надежды на ласку и внимание в самый трудный период её жизни, когда она потеряла мать.

Наши взаимоотношения с Зураби на этом не завершились. На следующий год он прилетел в Москву с новой женой, учительницей Марго. Какие дела были у этой пары в Москве, я не знаю. Помню только, что, приходя домой после работы, я всегда видела её на нашей крошечной кухне. Обычно она готовила целую гору мяса, которое обильно сдабривала зеленью. Повзрослевшая за год Лиля теперь считала своим долгом уделять гостям достаточно внимания и поэтому много времени проводила возле Марго, разговаривая с ней и присматриваясь к тому, как и что она готовит. Делясь с Лилей своими педагогическими познаниями, Марго в числе прочего рассказала ей, что грузинские дети младше пяти лет не могут правильно произносить гортанные звуки.

Так сложилось, что грузинские гости стали приезжать к нам каждое лето и останавливались на неделю, а то и на две. А потом они попросили нас принять своих друзей. Тогда мне пришлось как можно вежливее дать им понять, что их визиты к нам более нежелательны, тем более что мой муж с самого начала к этим визитам относился неодобрительно. Но сих пор перед моими глазами стоит страдальчески сосредоточенное личико маленькой грузинской девочки.

Родилась и живу в Казахстане, г. Алма-Ата. Закончила среднюю общеобразовательную и художественную школы. Имею высшее образование – архитектор. На данный момент занимаюсь индивидуальной трудовой деятельностью. Пишу небольшие юмористические рассказы из жизни и публицистику, а также описала свои впечатления о Крыме, собрав в небольшую книгу.

Публикуюсь на сайтах Интернета. Иллюстрирую свои литературные произведения и создаю большие художественные работы как художник.

Баллада о любви

Только стоило образоваться свободной минуте – её голова сразу же наполнялась думами о нём. Женщина всячески пыталась гнать эти слёзные мысли от себя как можно дальше. Но они всё равно возвращались и больно кололи сердце, хоть кто-то, или что-то, настойчиво говорил ей, что необходимо сделать небольшую паузу, а потом придёт долгожданное счастье.

Был ли это внутренний голос, всезнающее подсознание, предчувствие или же Тот, от кого всё зависит в этом мире, – не важно, главное – она была уверена, что так и будет на самом деле.

Что же это такое, может быть, это и есть та самая любовь? Эту навязчивость Женщина даже не принимала в расчёт, не могла себе представить и допустить такое. «Любовь здесь не может быть никогда, нет, – думала она, – это просто небольшое увлечение и скоро наверняка пройдёт. Главное – перестать думать и мечтать о нём, поедая этими мыслями себя. – Легко сказать – не думать. – Что-то я сделала не так. Но что? Всё получилось не так, как хотела, а с точностью до наоборот». После очередного прокручивания в голове произошедших событий она делала удручающий вывод, как сказал М. Оклер: «Никогда не делай сегодня того, чего можно вообще не делать». И те же раздумья начинались снова.

А где-то молодой Мужчина думал об этой Женщине. Он обещал себе забыть её и не вспоминать больше никогда, но это никак не получалось. Снова и снова непроизвольно рассуждая о происшедшем, он не мог понять, зачем она это сделала. Что это – издёвка? Или она на самом деле этого хочет? «Что бы это ни было, надо запретить себе думать о ней. Нам нельзя быть вместе, и на это есть много веских причин. Почему так?» Но мысли всё равно возвращали к минувшим событиям, и его мучения продолжались.

Всё началось как-то случайно, чего Она совсем не ожидала с этой стороны. Вернее, это давно должно было произойти, и Она этого очень ждала, но так…

Сначала Она не стала обращать на Него особого внимания и придавать его шуткам какого-либо серьёзного значения, но жажда любви человека противоположного пола взяла своё.

Однажды Она начала пристально присматриваться к этому, в общем-то, неглупому человеку приятной наружности. Долго ожидать проявления его серьёзных действий у Неё не было ни времени, ни терпения, ни желания. И вот как-то раз, замучившись ждать, Она решилась и пригласила Его к себе в гости.

Он пришёл, как и обещал. Было всё приготовлено заранее к приходу такого важного для Неё гостя, а в её голове уже составлен определённый план действий. Но дела начали развиваться совсем не по плану.

Не только Она долго ждала нежных ласк его красивого тела, но и Он её тоже. Сначала Она попыталась завести разговор, но этот разговор постоянно прерывался страстными поцелуями и безумными объятиями. Доведя себя до полного накала, они оба стали раздевать друг друга. До этой встречи Она даже не могла себе представить, что между ними могут быть такие страстные и горячие поцелуи.

…Её синие глаза и его – цвета чайных роз – впиваются взглядом друг в друга, их губы сливаются в одном розовом чувстве, руки нетерпеливо проходят по пока ещё одетому, такому желанному и любимому телу. Дальше… всё дальше и дальше… К его крепкому молодому телу невозможно не прикоснуться нежной женской кожей. Влажные её поцелуи покрывают каждый миллиметр прекрасного Его. Совсем неожиданно для себя Она начинает удовлетворять его любовное желание губами, получая от его удовлетворения удовлетворение собственного желания. Своими действиями Он тоже принимает активное участие в помощи её любви. Его руки, такие сильные и немного грубоватые – мужские руки, но одновременно нежные, прикасаются любовью к её упругим бутонам сосков. Руки, а затем и горячие губы продолжают безумные ласки. Всё ниже и ниже.

Горячая волна пробегает по их телам. Вот оно – счастье наслаждения и слияния тел и душ тоже!

Кто знает, может быть, счастье это и есть проникновение всеми своими чувственными ощущениями в желанного человека?..

Не озлобляйтесь, если вас обидели, не опускайте руки, если пока что-то не получается, боритесь с предубеждениями и возникшими трудностями пути, заставляйте себя мыслить, но и не забывайте слушать свою душу – частичку Бога.

Родилась в ноябре 1968 года. Детство и юность провела в Ташкенте. Сейчас живу в небольшом подмосковном городке. Переехала давно, но до сих пор восхищаюсь, слушая правильную русскую речь. До чего красив и благозвучен наш язык! Сколько возможностей даёт он, чтобы передать все оттенки чувств и эмоций… Сколько возможностей чёткого выражения мыслей… Как научиться использовать всё это богатство, доставшееся нам от далёких предков?

У моря

Сумерки. Пляж. Море совсем проглотило солнце. Кажется, что тело пустило корни в теплый песок.

Но… Пора в дом. Голова командует: «Подъем!» Пытаюсь приподняться. Мускулы напрягаются, но ленивое естество не желает слушаться. Легкое повизгивание возвращает к действительности. Рядом стоит мохнатый пес. Он повернул голову набок, часто дышит, свесив язык, и виляет хвостом. На его морде большими красными буквами написано: «Дай пожрать!» Хлопаю себя по карманам шорт – да нет у меня ничего!

Ноги увязают в песке.

– Ну что ты ко мне привязался, а? – пес глубокомысленно молчит, он понимает, что мой вопрос риторический.

В холодильнике на самом видном месте бутылка вина.

– Это ты виноват, – объясняю я собаке, доставая бутылку и две сосиски. – Так поздно есть и тем более пить – вредно!

С удовольствием глотнув из бокала, я прилегла на веранде, под открытым небом. Вдохнула морской воздух, потянулась и зевнула. Хорошо! Небо со всеми своими звездами и луной навалилось на меня. Ну, как тут заснешь?

– Эй, – тычу в тебя указательным пальцем, – ты спишь?

– Уже нет.

– А я тебе вина принесла.

– Давай! А собаку-то зачем притащила? – смеешься ты.

– Он голодный был…

– А-а-а, ну если только голодный. Иди сюда…

Чёрт! И куда это я шмотки закинула? Где-то тут должен быть плед. Обернувшись в накидку для кресла наподобие тоги, почувствовала себя слегка богиней. Вернулась на веранду и плюхнулась на лежак с плоским матрасом.

Небо, я к тебе вернулась! Небо не обиделось на меня, оно прилегло рядом и задышало в шею теплым ветерком. В ногах, свернувшись калачиком, устроился приблудный пес…

Ложнов Рудольф Васильевич, родился 5 января 1940 года, в деревне Москакасы Б. Сундырского района Чувашской АССР.

Я – круглый сирота. Отец погиб в 1943 году под Курском, мать умерла тоже в 1943 году от полученных ожогов при пожаре, спасая нас. Нас осталось пятеро детей: старшей было 14 лет, самому младшему – около 3 лет. К нашему несчастью, у нас не было ни бабушки, ни дедушки. Благодаря Всевышнему и добрым, неравнодушным людям и старшей сестре Зое, мы все выжили в военные годы.

Окончив Орининскую среднюю школу в 1958 году и стремясь получить дальнейшее образование, летом работал с колхозниками на заготовке леса. Заработав 300 рублей, взял чемодан, в нём находились книги, одна рубашка и брюки, уехал поступать в горный техникум в город Красный Луч Луганской области. Окончил его в 1961 году. Получив диплом горного техника, по распределению я попал на шахту Северная треста «Краснодонуголь», в город молодогвардейцев. Это была моя мечта. Она сбылась.

Через три месяца работы был призван в армию. Служил в пограничных войсках на Дальнем Востоке. Отслужив, вернулся снова на шахту.

В 1970 году заочно окончил Харьковский юридический институт. После окончания стал работать следователем, а через несколько лет – начальником следственного отделения ОВД города Красный Сулин Ростовской области. В 1990 году ушёл на заслуженный отдых. Работал снова на шахте.

Я кандидат Интернационального Союза писателей. Вышла первая книга из серии «Записки следователя» – «Привидение». Она продается в магазинах и в Интернет-магазинах, а также в электронном варианте.

Женат. Имею троих детей, четырёх внуков и двух правнуков. Награды: отличник советской милиции, медаль «Ветеран труда».

Записки следователя

Новогодний сюрприз

…Свадьба была в полном разгаре, когда я появился в зале ресторана. Как ни старался я незаметно пройти к своей жене, но мне это не удалось. Ведущая свадьбы, заметив мою физиономию, как коршун, увидев свою добычу, бросается на неё, загородила мне дорогу к жене и громким, возбуждённым, весёлым голосом во всеуслышание выкрикнула:

– Штрафную запоздавшему! – и тут же поднесла на подносе наполненную до краёв рюмку.

Я взял рюмку, выпил до дна и, обратив свой взор на молодожёнов, крикнул:

– Горько!

Зал дружно поддержал меня.

– Случилось что? – не сводя своих любящих глаз с меня, встревоженно спросила жена, как только я сел рядом с ней. Стоило мне только взглянуть на её лицо, я понял, что она так сильно переживала за меня. Я нежно взял её руку, поцеловал, чтобы она успокоилась. – Ты почти на час опоздал. Я стала переживать, не знала, что и подумать. Полезли в голову разные мысли. Я дважды звонила в отдел дежурному и в твой кабинет. Телефон твоего кабинета молчал. Дежурный сообщил, что ты с утра в отделе не появлялся. Утром, когда ты уходил на работу, я заметила, что-то неладное происходило с тобой. Был хмур, какой-то мрачный, задумчивый. Расспрашивать не стала. Подумала, погодя, по прошествии определённого времени, сам всё расскажешь. Может, сейчас…

Я нежно и ласково посмотрел на жену. Несмотря на переживания и тревоги, как она была красива! В её глазах светилась любовь, нежность, радость, и чтобы не огорчить её своими, самому неприятными проблемами, придав своему голосу всю возможную нежность, сказал:

– Любимая, прости, но я очень голоден, очень хочется есть. При виде на столе вкусной еды у меня аппетит разыгрался. Давай все вопросы оставим на потом или вовсе забудем про них. Хорошо? Я ведь, как ты прекрасно знаешь, никогда и ничего не скрывал от тебя, и так будет всегда. Договорились? Не сердись, любимая, всё прекрасно! Оглянись вокруг, как хорошо, как прекрасно, как весело, и мы должны веселиться со всеми! А сейчас давай пропустим по рюмочке и закусим. По глазам вижу, ты тоже ничего не ела, ожидая меня. Так ведь?

Она нежно глянула на меня и согласно кивнула головой.

* * *

Заиграла музыка. Знакомая мелодия музыки так звала на танец, и я не выдержал: бросил кушать и обратил свой взор на жену. Наши глаза встретились. Она как будто ждала этого момента. Красноречивый взгляд, светящиеся радостью её глаза явно говорили о том, что она готова по первому зову пойти танцевать со мной. Не сказав ни слова, я взял её за руку и повёл на площадку, где уже кружились в вальсе несколько пар. Мы тоже закружились в вальсе. Мелодии менялись, а танцующих становилось всё больше и больше. Стало жарко и душно. Я хотел было предложить жене пойти отдохнуть, но в это время музыканты заиграли нашу с женой любимую песню «Снег кружится», и мы снова закружились в вальсе…

– Помнишь, любимая, – прошептал я ей в самое ухо, – ровно десять лет тому назад, именно в этот день, в день праздника Старого Нового года, только тогда был вечер, в этом же ресторане первый раз я пригласил тебя под эту песню на вальс?

– Помню, любимый, помню. Ещё как помню… Незабываемое не забывается. Оно остаётся на всю жизнь. Прошло уже десять лет… – кружась в вальсе, мечтательно проговорила жена, – а мне кажется, всё это происходит сейчас, именно в эту минуту. Как будто не было этих прошедших десяти лет. Первый с тобой вальс, соединивший наши судьбы… наши сердца…

Светящиеся, полные радости, любящие глаза воззрились на меня. Я тоже своими любящими глазами посмотрел на неё.

– Чур! Ошибаешься, любимая. Всё же я считаю, что не с первого вальса соединились наши судьбы, а с первой встречи. Она состоялась, если ты не забыла, перед Новым годом, ровно за тринадцать дней до Старого Нового года, на дороге, по неисповедимому велению свыше, в самую морозную, снежную, нестерпимо холодную ночь. Помнишь?

– Как я могу, любимый, забыть незабываемое, конечно, помню, – и счастливая улыбка озарила её красивое лицо, и вся она сама, радостная и счастливая, прижалась сильнее ко мне. – Ночь, мороз, снежная пурга, воющий ветер, я ехала домой. До Нового года оставалось совсем немного времени. Все мысли мои были заняты тем, как бы быстрее добраться домой, в тепло.

Неожиданно, не доезжая несколько километров до города, нашу машину остановил работник ГАИ и попросил меня присутствовать в качестве понятой при осмотре места происшествия, где неизвестная автомашина сбила двух мужчин, ожидавших на остановочной площадке рейсового автобуса. Один мужчина погиб на месте, а второй получил тяжкие телесные повреждения. Ты подошёл ко мне, как сказочный персонаж, весь в снежном одеянии, только лицо было без снега. Стал объяснять дрожащим от холода глуховатым голосом об автоаварии и о правах понятых…

– Послушай, откуда у тебя такая ясная, цепкая память? Я прекрасно помню эту автоаварию, хотя прошло десять лет. Помню, что ты была понятой, но о таких подробностях, как я был в снежном одеянии, говорил дрожащим от холода голосом, прости, я не помню. Скажи, ты всё это сама придумала, чтобы меня подразнить, так? Ну и фантазёрка же ты!

– Знаешь, любимый, если ты любишь человека всем сердцем, всей душой, всем телом, будешь помнить всё – каждую чёрточку лица, выражение глаз, его волосы, его губы, каждое движение тела и запах его. Ты что, не согласен со мной?

– Отчего же, очень даже согласен.

– Знаешь, милый, хочу открыть тебе свой девичий тайный секрет, – прошептала жена, касаясь своими горячими губами моего уха. – Ты только не обижайся, хорошо?

– Как я могу обижаться на тебя, любимая! – сказал я, тоже касаясь своими губами её уха.

– Яне сразу полюбила тебя. Я, если честно признаться, толком-то тебя не видела в ту ночь. Освещения не было, только фонарями вы пользовались. Я видела только общий твой облик и голос. Ни черты лица, ни твои глаза…

После той ночи работа, жизненные хлопоты закружили, завертели меня, и я постепенно стала забывать о той встрече. Мало ли бывает встреч. Но иногда нет-нет, да мелькали в памяти картинки типа – какая трудная работа следователя и других сотрудников милиции. Ночь не ночь, мороз не мороз, холод не холод, метель, дождь, грязь, слякоть – надо быть на месте совершения преступления, искать преступников. Появлялась жалость к ним.

Твоя личность не очень-то закрепилась в моей памяти. Так, обрывки: посиневшее от холода лицо, дрожащий от холода глуховатый голос… Так проходили дни. Вдруг вызов в милицию, к тебе. В повестке ничего не говорилось о причине вызова. Только у тебя в кабинете узнала, что ты вызвал меня по делу бывшего директора ресторана. Увидела тебя в кабинете, в нормальной обстановке, в светлое дневное время, без головного убора, в костюме тёмносинего цвета, при галстуке – кстати, с голубинкой галстук очень подходил тебе… Услышала в нормальной обстановке твой слегка приглушённый голос, увидела смотревшие на меня чистые голубые глаза, у меня внутри что-то сломалось, дрогнуло, и я поняла, что ты моя судьба. С этого часа, с этого дня ты поселился в моём сердце раз и навсегда.

Я уже не представляла себя без тебя. Что б я ни делала, куда бы ни шла, ложилась ли спать, просыпалась ли я, – твой образ стоял перед моими глазами, везде ты был со мной. Закрою глаза – ты, открою – ты. И тогда запомнила всё: лицо, губы, волосы, глаза, не знала только запах твоего тела. Хотелось видеть тебя, быть рядом с тобой, говорить с тобой, прикоснуться к тебе, постоянно слышать твой слегка приглушённый голос, дышать твоим воздухом, но ты молчал, не звонил, не показывался. Это меня тревожило, не давало покоя. Боялась сделать первый шаг навстречу. Боялась, как ты воспримешь моё решение. Боялась вспугнуть, загубить зародившуюся любовь.

В тот вечер, ставший впоследствии незабываемым, неожиданно для меня появился ты в ресторане со своими ребятами. Я сидела с подругами за столом, отмечали праздник Старый Новый год. Веселились, как все присутствующие в ресторане. Вдруг, как гром среди ясного неба, ты приглашаешь меня на вальс. Я от радости и счастья совершенно растерялась и не помню, как очутилась в твоих объятиях. Только крепко запомнила, как твоя правая рука нежно обнимала мою талию, а левая – тоже крепко держала мою правую руку и мы кружились в вальсе, забыв обо всём на свете. Я не чувствовала пола под ногами и мне казалось, что мы летим куда-то ввысь, кружась в воздухе. Тогда мы впервые поцеловались. Помнишь?

– Как не помнить? Конечно, помню, любимая! Помню и вкус его ощущаю по сей день: такой нежный, ласковый, зовущий, возбуждающий… – я тут же поймал своими губами её горячие, влажные губы и с таким наслаждением поцеловал её.

– Ты сумасшедший! – воскликнула жена, охваченная радостью и счастьем, нежно прижимаясь ко мне. – Сумасшедший, на нас люди смотрят, стыдно же!

– Пусть смотрят, мне не стыдно! Я сумасшедший, и буду сумасшедшим и хочу быть им по тебе. Мы прожили десять лет, но я до сих пор без ума от тебя. Люблю тебя до безумия! Слушай, раз ты поделилась со мной своим девичьим секретом, ну и я хочу поделиться своим мужским секретом. В ту ночь на месте автоаварии, хотя и видимость была не ахти какая, но когда я увидел тебя, внутри у меня тоже что-то оборвалось. Знаешь, странное существо человек. Вот, к примеру, сколько разных женщин встречалось мне. Некоторые из них проявляли интерес ко мне, некоторые пытались завязать дружбу. Не хочу обижать их, они были тоже не лишены красоты и внимания, но ни одна из них не запала в душу, не ранила сердце так, чтобы хотелось с ней быть каждую минуту, чтобы сердце билось при одной только мысли о встрече…

А вот случайно… Поразила меня твоя красота, и я тут же, обратив свой взор в небо, мысленно попросил Всевышнего сделать так, чтобы это прекрасное природное создание стало спутником моей земной жизни до последнего моего вздоха. Представляешь, Он услышал меня, услышал мою просьбу, мою молитву. Ты моя уже десять лет. А могло быть иначе. В тот, десятилетней давности вечер, я не собирался идти в ресторан. Я собирался идти домой, хотел отдохнуть. Почти трое суток перед тем как прийти в ресторан, безвылазно занимались установлением скрывшегося после автоаварии водителя автомашины, сбившего людей.

Автомашину установили на третий день после автоаварии, а водитель скрылся. Все силы бросили искать его, а он как в воду канул. Водителя задержали в последний день перед Старым Новым годом. Он таким упорным оказался, что надо было каждое его слово подтвердить доказательством. Целых шесть часов потратил на него. Пока я закончил допрос, рабочий день кончился. Я уже собирался идти домой, но не успел выйти из кабинета. Ко мне ворвались Василий Тихонович Ляпунов, Михаил Михайлович Овча-ренко и Виктор Яковлевич Харченко, которые непосредственно занимались со мной поиском водителя. Все они были решительно настроены идти в ресторан. Я и так и сяк отказывался, но всё же уговорили меня пойти в ресторан, отметить праздник Старого Нового года и заодно отметить успешное завершение операции по задержанию виновника автоаварии. Результат того вечера – десять лет совместной жизни. Неплохо, правда?

– Конечно, любимый! Ты что, жалеешь?

– Что ты, любимая! Я каждый день благодарю Его, что свёл нас в ту зимнюю, снежную, морозную ночь!

Жена прижалась ко мне так, что от счастья у меня ёкнуло сердце.

– Что-то мы с тобой, жёнушка, затанцевали сегодня. Обрати свой взгляд на зал, все смотрят на нас. Пошли за стол, иначе я превращусь на твоих глазах в египетскую мумию. В моём организме не осталось ни капли воды. Жара африканской пустыни Сахара испарила всю жидкость моего организма.

Под аплодисменты присутствующих на свадьбе мы покинули танцевальную площадку и уселись на свои места. Сев на своё место, я в первую очередь налил жене и себе минеральной воды и с жадностью стал глотать её. Стакан быстро опустел. Я налил второй стакан воды и уже не спеша, мелкими глотками, ползшая удовольствие, продолжил утолять жажду. Продолжая пить воду, сам взглядом медленно стал оглядывать зал и людей в нём. Вдруг моё внимание привлекла одна молодая девушка с очень милой привлекательной внешностью. На ней было очень красивое кримпленовеє платье. Простой и в то же время строгий фасон платья прекрасно подходил к её великолепной фигуре. Милое личико, красивое платье, облегающее её великолепную фигуру, так гармонировали с её внешностью, что она заметно выделялась среди других девушек. Я невольно загляделся на неё.

«Что это со мной? – промелькнула мысль у меня в голове. – Сам только что объяснялся в вечной любви жене, а тут не можешь оторвать своего взгляда от девчушки. Негоже так! Что подумает жена?»

– Ты меня слышишь, родной мой? – тут же я услышал нежный голос жены, прервавший моё созерцанье. Я, оторвав свой взгляд от девушки, повернулся к жене. – Я с тобой разговариваю, а ты как будто оглох и не слышишь меня. Смотришь куда-то в одну точку, и ты не рядом со мной, мысли у тебя где-то летают далеко отсюда. Очнись! Вернись на землю, я рядом с тобой!

Неожиданно она оторвала свой взгляд от меня и направила туда, где находилась группа девушек.

– Постой, постой, – внезапно заговорила она, – постараюсь угадать! – жена на секунду замолчала. Но пауза длилась недолго: – Не та ли прекрасная девушка привлекла твоё внимание, что ты даже перестал воду пить?

Я удивлённо посмотрел на жену.

– Правда, что ли? – невпопад промямлил я.

– Ты глянь на свой стакан. Как было пол стакана, так и есть. – Я посмотрел на стакан и ухмыльнулся. – Очень симпатичная особа, – неожиданно проговорила жена. – Уж поверь мне, я как женщина говорю!

Я сделал безразличный вид и сказал:

– Не ревновать ли вздумала ты, моя прекрасная жёнушка? До сего времени я как-то не замечал в твоём характере черты ревности. И я как будто не давал повода для ревности. Ты же прекрасно знаешь, что кроме тебя, моя любимая, никто мне не нужен. А ты, честно признаюсь, наблюдательная. Молодчина! Верно и точно угадала мои мысли. Не ошиблась насчёт девушки. Не буду лгать. Действительно смотрел на неё. Я согласен с тобой, она прекрасная девушка. Природа не обидела её, у неё всё есть: милое красивое лицо, прекрасная фигура, и можно предполагать, что умом её тоже не обидели.

Разговаривая с женой, я изредка бросал на девушку взгляд. Почему-то мой взгляд чаще останавливался не на её лице, хотя оно у неё прекрасное, а на её платье, как будто какая-то неведомая сила толкала меня на такой поступок.

Неожиданно подала голос жена:

– Что в ней тебе больше нравится: лицо, фигура или платье?

Вопрос жены на какое-то мгновенье загнал меня в тупик. Я открыто и прямо посмотрел ей в глаза и сказал:

– Если честно, вначале меня привлекла она сама, а потом… – и тут я вдруг осёкся, как будто электрический ток пронзил мой мозг и пробежал по всему телу.

«Платье?» Мой мозг в этот момент превратился в сплошное платье. Платье! Платье! Вот загадка, почему эта девушка привлекла моё внимание. Моментально рой мыслей ручейком потек у меня в голове.

«Если судить по кускам материи, оставшимся после примерки в мастерской, из такого материала – кримплена было сшито платье. После кражи этого платья в мастерской не обнаружили, – отметил я про себя. – Не это ли платье на девушке? – неожиданно возник вопрос в голове. В голове полный ералаш: вопросы, ответы, вопросы, ответы. Одни отбрасывал, тут же появлялись другие. – Стоп! Что это я? Вон посмотри, сколько платьев из кримплена на женщинах. Всех их подозревать, что ли? Взять хотя бы эту девушку. Что она, пошла красть в мастерскую? Бред! Может, заказала раньше? Может, купила? Мало ли одинаковых материй бывает в магазинах, в швейных мастерских. Фу! Какое-то наваждение! Что мне, на свадьбе больше делать нечего? На работе забот хватает, ещё тут…»

– Ты о чём задумался? – вдруг я услышал голос жены. А её глаза сверлили меня. «Ещё подумает что-то плохое обо мне. Надо объясниться!»

– Ты прости меня, любимая! Не хотел тебя вмешивать в свои проблемы, тем более в такой торжественный день. Ничего с собой поделать не могу. Лезут разные мысли.

– А ты поделись со мной, я ведь не чужая тебе. Твои проблемы – это мои тоже проблемы. Я беспокоюсь, переживаю за тебя. Расскажи!

Я нежно, любящим взглядом посмотрел на жену и сказал:

– Помнишь кражу из пошивочной мастерской? Я тебе рассказывал.

– Ну, помню.

– Тогда из мастерской украли точно такое же платье из кримплена. Расцветка точно такая же. В мастерской остались куски от того платья. Это платье привлекло моё внимание.

– Я тоже обратила внимание на её платье. Платье очень красивое, и ей оно очень идёт, как будто шили по заказу. Слушай, я вижу по тебе, что ты заинтересовался этим платьем и в голове у тебя мысли только о платье. Ты выкинь эти мысли из головы. Куда оно денется, это платье? Ты, если захочешь, найдёшь её и поговоришь. Идёт? Давай праздновать!

– Ты права, любимая. Всё, давай праздновать и веселиться!

После этого разговора мы выпили, закусили. Танцевали. Веселились. Но как я ни старался выбросить из головы мысли о платье, у меня ничего не получалось. Видя моё состояние, жена вдруг заявила:

– Вижу, ты не можешь выкинуть мысли о платье. Думы твои только о платье. Я тебя понимаю и не осуждаю. Могу ли я каким-то образом помочь тебе? Скажи, не обременишь меня, пожалуйста!

Желание жены очень тронуло меня, и я ласково произнёс:

– Спасибо за поддержку, родная. Как раз кстати, этой поддержки не хватало мне в последнее время. Я с великим удовольствием принимаю твою помощь, которая очень своевременная и бесценная. В голове я прикидывал, как бы мне подойти к этой девушке. Просто подойти – как-то не совсем удобно и некорректно. Но это не самое главное, это ещё полбеды, но вот результат от этого поступка будет ли положительный? Вот в чём дело. Вопрос ей я не могу задать напрямую, типа: девушка, где вы взяли или купили это платье и тому подобное. Тут надо как-то поделикатнее, осторожнее, не запугать её. Не хочется ей испортить праздник. Когда у себя в кабинете, то совсем другая обстановка, и разговор будет совсем другой. Вам, женщинам, самой природой это дано. Ты можешь с ней завести разговор на какой-либо предмет и незаметно поговорить о платье. У женщин это прекрасно получается. Если пойдёт всё гладко и успешно, постарайся узнать, где она живёт. Если пойдёт не так, не настаивай. Не хочется зря на человека навлечь тень подозрения. Добро?

– Не беспокойся, постараюсь. Может, что-то выйдет из этой затеи?..

Наталья Матвеева – врач акушер-гинеколог, семейный психолог, писатель.

20 лет своей жизни отдала работе в родильном доме, помогая вынашивать и рожать детей.

В 2008 году начала писать книгу для женщин «Осознанное замужество и материнство». Книгу издали в Санкт-Петербурге, в издательстве «ВЕСЬ», сейчас там же издана вторая книга для женщин «Освобождение от иллюзий». Написана книга для подростков и их родителей «Детская академия взрослой жизни». Продается в электронном виде на собственном сайте . В 2014 году начала писать рассказы. Воспоминания о родителях, о своей родине, российском Севере. И, наконец, рассказы из сегодняшней жизни.

Член Российского Союза писателей с октября 2014 года. Номинант нескольких литературных премий в России, в том числе премии «Писатель года» (2013 и 2014) и «Наследие» (2014) Российского императорского дома. Активно печатается в России и в Болгарии, в газетах и альманахах.

В Болгарии организовала русский театр «Славянка», спектакль которого «У войны не женское лицо» видели зрители более 20 городов и сел Болгарии. Сама принимает участие в спектакле в качестве актрисы.

Рука, какающая колыбель. Ода женщине

Какова она, женская судьба? Какова она, женская натура? Какова она, миссия женщины?

Когда я вспоминаю рассказы женщин об их судьбе, когда я вспоминаю свою женскую судьбу, когда я смотрю на женские судьбы моих дочерей, во мне рождается особое чувство. Мне хочется поклониться всем женщинам в ноги. Мне хочется прижать их к своему сердцу. Мне хочется заплакать от сострадания. Мне хочется спеть им песню любви.

Мне хочется рассказать им о них самих, чтобы мы, женщины, увидели, кто мы на самом деле. Ибо мы сами не знаем, не отдаем отчета ни себе, ни миру, ни мужчинам, ни нашим детям, КТО МЫ, какую миссию несем на наших хрупких плечах.

ПРИШЛО ВРЕМЯ! Мы, все люди, живущие на земле, живем как в тумане. Мы видим то, к чему можем прикоснуться, мы делаем то, что привыкли делать. Привычка жить – и есть туман, в котором мы как роботы. Знаем, что делать, в какой последовательности передвигать предметы и что должны получить в результате. Мы и детей так рожаем. Мы даже в этом таинстве не видим ничего особенного. Потому что делаем, как все вокруг. Ничего особенного. Девочка – девушка – женщина – мать – бабушка. Все по кругу. Все по кругу.

ДАВАЙТЕ ОСТАНОВИМСЯ! Давайте замрем на мгновение. Давайте посмотрим на себя и свою судьбу. Давайте выйдем из тумана и ясным взором посмотрим на себя!

Мы – особые существа. Мы – Лунные Богини. Мы материализуем ДУХ. Мы делаем мысль, желание, мечту МАТЕРИАЛЬНОЙ! Мы взращиваем в СВОЕМ теле тело другого человека, душа которого приняла решение прийти в земной мир! Мы создаем сосуды, храмы для каждой души, которая отправляется в мир человеков! Мало того, мы ДУШУ ребенка в себе вынашиваем, приучаем ее к новому состоянию, энергию души заливаем в сосуд. Там ей быть до самой смерти тела, через тело ей познавать мир Земли и учиться любить земной любовью.

Когда я думаю об этом, я становлюсь огромной, как моя душа. Я достаю до неба, и туман исчезает. Я вижу истину. Я вижу женскую судьбу, судьбу каждой женщины. Ее миссию. Я читаю книгу Богинь.

Суть каждой женщины огромна и многогранна, как Вселенная. В ее душе свет милосердия, любви, материнской заботы обо всем мире, обо всех людях. Просто не все мы видим этот свет, не всегда его приветствуем. Но он есть! У каждой женщины есть. У каждой. Как только она встречает любовь, ее сердце распахивается и из него льется, бесконечно льется ЛЮБОВЬ. Женщина – бесконечный источник любви, бесконечный.

Счастлив мужчина, открывающий этот источник почитанием, уважением, поклонением Богине. Счастлив ребенок, прикасающийся к матери. Счастлива земля, к которой прикоснулись ее руки.

Мужчина это знает и чувствует. Он знает: преклонив перед ней голову в почтении, он получает все, ради чего стоит приходить в этот мир. Ибо женщина щедра. Она одарит его всеми сокровищами земными и небесными. Только через нее он приобщится к своей божественной миссии. Мужчине для себя самого ничего не надо. Он живет только ради нее, женщины и детей. Он умирает за нее и детей.

Миром правит рука, качающая колыбель! Да будет она благословенна, да будет счастлива женщина-Богиня, ибо смысл жизни в ее миссии, миссии – быть земной женщиной, не подозревающей, что она и есть БОГИНЯ.

Пашкевич Ольга Иосифовна – поэт, прозаик, выпускница Иркутского государственного педагогического института. Кандидат филологических наук, член Союза писателей России. Заслуженный работник культуры Республики Саха (Якутия). Живет в Якутске.

Канитель

Виктория Владимировна исполняла обязанности заведующей детским садом уже пятый месяц. Сначала во время отпуска заведующей, потом та пошла на больничный и в конце концов уехала в санаторий. Казалось, конца не будет этому «заведованию», но сразу после новогодних праздников у Виктории Владимировны начиналась сессия, и приказ об учебном отпуске подписали. «Когда же закончится вся эта канитель?» – спрашивала она иногда кого-то невидимого, кто распоряжался её судьбой. И, как солдат до дембеля, считала дни до Нового года.

В музыкальный зал, где она занималась оформлением для утренника, влетела с испуганным лицом завхоз, выпалила, что её спрашивает инспектор из Госпожнадзора. «Его мне только не хватало…» – ругнулась про себя Виктория Владимировна.

Издали она увидела мужчину в камуфляжной форме. Он стоял спиной к ней и разговаривал с воспитательницей средней группы Валентиной Геннадьевной.

– Здравствуйте, – произнесла Виктория Владимировна. Мужчина обернулся.

– Ты?.. Вы?.. – растерялся он.

Она открыла дверь в кабинет:

– Проходите.

Не зная, с чего начать разговор, наблюдала за ним, рассматривая звёздочки на погонах.

– В каком вы звании?

– Лейтенант. Можно на «ты».

– Давно?

– Летом получил.

…Перед ней сидел Женя, тот самый Женя, с которым она ходила когда-то на дзюдо. Посещала секцию всего несколько месяцев, пока не растянула руку во время тренировки. Домой ей с Женей было по пути. Однажды он пригласил её в кино, но она представила, как отнесутся её однокурсницы к тому, что она, выпускница педучилища, встречается с учеником одиннадцатого класса, и отказалась. Как давно это было, почти четыре года назад… А теперь вот сидит перед ней – широкоплечий, уверенный в себе молодой человек. Раскрыл папку, достал какой-то бланк, ещё оштрафует чего доброго…

– Вообще-то у вас огнетушители старые, – начал он, – но под мою личную ответственность разрешаю проведение ёлки. Завтра зайду, если получится.

Обычно, собираясь на работу, она не особо задумывалась, в чём идти. Но завтра будет ёлка, придут родители, а может, и он. Неожиданно для самой себя ей захотелось, чтобы он непременно был.

Виктории Владимировне шёл всего двадцать третий год, и чтобы выглядеть постарше и солиднее, она узлом собирала на затылке свои длинные волосы с золотистым оттенком и очень осторожно пользовалась косметикой. «Серой мышью» прозвала её Валентина Геннадьевна за её любимый цвет. Ей действительно нравился серый, но завтра она будет в голубом.

– Вот кому надо было Снегурочку играть, – громко высказала своё мнение повар Нина Ивановна. – Красавица ты наша! – крепко обняла её и поцеловала в щеку. Нина Ивановна, уже давно пенсионерка, называла Викторию не иначе как «внученька», не считаясь с «и.о. заведующей».

…На утренник он не пришёл, а позвонил днём первого января и, узнав, что она одна, напросился в гости.

Евгений заходил к ней каждый вечер или встречал на педфаке, если занятия заканчивались поздно.

– Ты, наверное, ни разу не вспомнила обо мне за это время? – спросил он, уткнувшись лицом в её волосы, которые теперь она предпочитала носить распущенными.

– А ты?

– Я вспоминал. Особенно волосы твои. Ты их не обрезай только. Ладно?

– Ладно. Знаешь, – призналась она, – а ведь я до педучилища вела себя как мальчишка.

– Не может быть, – не поверил он.

– Точно. Дело в том, что когда я родилась, отцу было уже за тридцать, он у меня капитаном теплохода работает. Так вот, отец мечтал о сыне, даже имя подобрал – Виктор. А родилась Виктория. Он долго сокрушался по этому поводу, и я, может, поэтому носила брюки, короткую стрижку. По гаражам с пацанами бегала, думала в речное идти после девятого. Но девчонок на судоводительское не принимали, только на гидротехническое, а отец, как узнал, сразу заявил: «Лучше иметь дочь «судоходную», чем сына-гидрата». Такая у них глупая присказка была, когда он учился. Мама тоже отговаривала, мол, не женское дело. Она вообще-то биолог по специальности, а всё время с отцом на теплоходе поваром. Раньше навигация заканчивается, они – к бабушке, а я здесь.

А вообще… – она задумалась: довериться или нет? – Мне иногда кажется, что я неправильно выбрала профессию.

– Почему? – посмотрел он с недоумением. – Ты в тепле, рядом с кухней. У нас в училище говорили: «Поближе к камбузу, подальше от начальства». Да и, по-моему, у тебя неплохо всё складывается. Сейчас ты уже методист, потом станешь заведующей.

– Нет, – вздохнула она. – Ты не представляешь, что такое женский коллектив. То одна идёт жаловаться, то другая. У кого-то заболел ребёнок, у кого-то муж сбежал…

Вика чувствовала, что всё больше привязывается к Евгению, но что-то в его поведении настораживало её. Ей казалось, что он не до конца откровенен с ней. Она поинтересовалась, знаком ли он с Валентиной Геннадьевной, той самой, с которой разговаривал в свой первый приход в детский сад, но он не дал прямого ответа. Вика не случайно спросила о Вале.

Стоило предупредить воспитательницу, что придёт к ней на занятия (предстояла аттестация), как та уходила на больничный, а когда Виктории всё-таки удалось посетить занятие и она стала отмечать плюсы и минусы увиденного, Валентина Геннадьевна, заплакав, выбежала из кабинета со словами: «Ты уже достала, мышь серая!» Свидетелей инцидента не было, но, похоже, Валентина кому-то пожаловалась, и Виктории пришлось объясняться с заведующей.

У девушки сложилось впечатление, что причина неприязни в чём-то другом. К тому же Евгений всякий раз находил предлог, чтобы не заходить за ней в детский сад, словно избегал встречи с кем-то.

В конце зимы он сделал ей предложение.

– Завтра в десять жду в ЗАГСе, – сказал, как приказал.

– А может, я не согласна? Я ещё с родителями твоими не познакомилась, с братом. И ты моих не видел.

– Познакомимся…

– Почему торопишься?

– Потому что считаю тебя своей невестой.

Теперь она не ходила, а летала по детскому саду, узнавая, как идёт подготовка к празднованию Женского дня. Злые взгляды Валентины больше не трогали её.

Она встретилась с ней на лестнице.

– Доброе утро.

– Сучка, мышь серая, – прошипела Валентина, больно толкнув её плечом.

Виктория от неожиданного удара покачнулась и чуть не упала, но успела схватиться за перила.

– Ты что?

– А ничего! Отбиваешь у меня Женьку, а я, может, от него ребёнка жду! Тебе что, других мужиков мало? Оставь его, а не то… – Валентина поднесла к её лицу кулак.

Виктория перехватила руку Вали, сдерживаясь из последних сил, произнесла:

– Успокойся. Я во всём разберусь.

Первым делом позвонила Евгению на работу. Но ответили, что он отдыхает после дежурства. Да как же, она совсем забыла, что он сегодня свободен, что она дала ему ключи от квартиры. Он собирался приготовить ей какую-то необычную дунганскую лапшу. И ещё она догадалась, что он хотел привезти ей подарок. Её домашний телефон не отвечал.

Весь утренник она сидела как на иголках, делая вымученную улыбку. По дороге домой обратила внимание на вывеску «Парикмахерская». Мелькнула мысль зайти и подстричься назло ему. Она вспомнила, как он пытался заплести ей косу… «Какая наивная доверчивая дура!»

Евгений был дома. Едва взглянув на неё, понял: что-то случилось.

– Кто-то обидел?

– Та, которая ждёт от тебя ребёнка, – сказала она как можно беззаботнее. – Это ещё что? – кивнула в сторону упаковки на журнальном столике.

– Подарок… музыкальный центр. Я песню заказал тебе на завтра, а слушать не на чем.

– И незачем.

Она пошла в спальню переодеваться. Когда вернулась, Женя уже установил центр.

– Нравится?

– Нет, не нравится. Ты хоть понимаешь, о чём я тебе говорю?

– Да. Я давно должен был рассказать тебе, – карие глаза смотрели виновато. И ещё она только сейчас заметила – он сбрил усы. В первый вечер она намекнула, что ей не нравятся усатые мужчины. – Виктория, я тогда в детский сад пришёл, потому что Валентина пожаловалась, что у вас противопожарное состояние безобразное, что вы разрешение на елку по знакомству получили. Я потом понял, что она досадить таким образом тебе хотела. А насчёт ребёнка враньё, у меня с ней никогда ничего такого не было. Честное слово…

Они проснулись от крика во дворе:

– Мужики, у меня сын родился! Мужики, у меня сын родился! Мужики, сын у меня родился! – извещал счастливый папаша всю округу.

– Настоящий мужчина родился в Женский день. Подарок маме, – прошептал Евгений.

– Ты у меня тоже настоящий.

Они встали и подошли к окну, за которым едва пробивался их первый общий рассвет.

Пинахина Елизавета Анатольевна родилась 12 ноября 1977 года в Воронеже. В 2001 г. окончила факультет художественного образования Воронежского государственного педагогического университета. 2001–2015 гг. – работа старшим преподавателем на кафедре дизайна факультета художественного образования ВГПУ, лекции по истории искусства, практические занятия по академической живописи. 16 научных публикаций, 6 учебно-методических изданий.

Участник городских, областных, региональных художественных выставок (2001–2015), персональных выставок в Воронежском областном Художественном музее им. И.Н. Крамского (2002), Воронежском Доме архитектора (2006, 2012) и многих других. Член Профессионального союза художников России (2015).

Встреча со счастьем

Новелла

Конец сентября выдался солнечным, все вокруг в желтых листьях, и город кажется светлее. А в сердце стучит дождь.

Стрелки сметают минуты. Он говорил что-то еще, а она смотрела ему в лицо, держа его руку в своей, и не могла оторвать от него глаз. Секунды после жизни. Жизнь не будет такой, как прежде. «Ты расскажешь мне, кто ты?»

Бывают дни, когда больше чувствуешь, чем мыслишь, и бывают времена, когда влечешься скорее правым полушарием вселенной, чем левым. Это просто данность. Он не хотел ее видеть. Может, кто-то другой и мог бы переступить через все принятые нормы жизни, приличия, постулаты – отчаяние беспредельно! Но для него сейчас это было нереально.

Некоторое время они, уже молча, разглядывали друг друга. Она стояла как прикованная, готовая пожертвовать многим, чтобы в корне изменить свое мировоззрение. «В тебе есть что-то особенное. Я просто хочу быть здесь, рядом с тобой».

Его огорчение длилось недолго. Он был счастлив, что видит, что ощущает ее, что она тут. Все в ней давало ему счастье. В голове звучит вопрос: «Почему так быстро прошло лето? Неужели это я сказал?» Оба стояли и смотрели друг на друга, как и в тот раз, когда он увидел ее, а жестокой их ссоры словно и не было. Взглядами и жестами объяснялись лучше, чем словами. Порой слова только осложняли отношения.

Снегурочье морозное сердце согревает простая улыбка. Маленькая и неугасимая искорка тепла.

Как солнце любовь защитило

Новелла-сказка

Как говорят, давно, еще в те времена, когда обещания исполнялись, а желания сбывались, случилась в наших местах, богатых на чудеса да диковины, одна история.

Ходил по широким лугам со стадами пастух Тимофеюшка: парень ладный, пригожий да работящий. Батюшка с матушкой его умерли, когда Тимофей был ребятенком несмышленым. Может, поэтому привык он полагаться на руки свои сильные, голову светлую и сердце доброе. Любил Тимофеюшка без памяти девицу-свет Дарьюшку, да и она в нем души не чаяла. До того хороша была Дарьюшка, что даже солнце, которое столько видело на своем веку, и то заглядывалось на ее личико.

И все бы у них как у добрых людей было – и семья, и дети, – если бы не опекун Дарьи. Был он мужик зажиточный, с крепким хозяйством и железною волею. Не желал он отдавать Дарью за «голь перекатную», у которого все богатство – кнут, свирель да изба, своими руками срубленная. Лились слезы горькие из ясных глаз Дарьи, вздыхал тяжко Тимофеюшка, но не смели они воле старших перечить. Долго ли, коротко ли, не смогли терпеть сердца влюбленных, и решились они на побег в другую деревню. Собрались Тимофей да Дарья, помолились и двинулись с Богом на заре к лесу.

Прознал про то опекун Дарьюшки, осерчал, снарядил погоню. Увидала это ласточка, что жила под крышей амбара, да решила предупредить Тимофеюшку. Полетела, увидала их в березовой роще, заметалась над головами, захлопала крыльями. Смекнули тогда беглецы, что не иначе как предупредить их ласточка хочет. Влез Тимофей на дерево да и увидел глазами зоркими погоню близкую. Обняла Дарья березу белую и взмолилась: «Березоньки белые, девичьи заступницы! Помогите нам сберечь любовь нашу чистую от опекуна моего бессердечного! Укройте, спрячьте нас!»

Отвечали ей тогда березы: «Укрыли, защитили бы вас, да не встало солнышко ясное: мы без него бессильные». Побежали они что есть мочи и достигли скоро леса дубового. И Тимофей просить решил у дубов защиты: «Эй, дубы-богатыри! Помогите нам! Укройте, сберегите любовь нашу чистую!» Отвечали ему дубы тогда: «Защитили бы, укрыли бы вас, да не встало солнце ясное: мы без него бессильные».

Уж совсем погоня близка, вот-вот настигнет Тимофея да Дарью. Выбежали на поляну светлую, а тут и солнышко взошло. Взмолились беглецы: «Помоги нам, ясно Солнышко! Спаси, укрой, защити любовь нашу! Хотим мы только сохранить ее, хотим радоваться и грустить вместе, хотим под тобой быть и благословлять все живое и любящее вокруг».

Услышало светило их, протянуло лучи свои и обратило в березу белую Дарьюшку и в дуб могучий Тимофеюшку. Сплелись туго корни их, обнялись стволы, поднялись к солнцу кроны зеленые: «Спасибо тебе, Солнце!»

* * *

До сих пор стоят эти чудо-деревья обнявшись. Со всех сторон обступила цивилизация. Нет уже давно того леса, кругом дома, а им все нипочем. Радуются солнцу, зеленеют… Говорят, ездили сюда женихи с невестами, вязали на ветки ленты да платки и просили любовь благословить. Жаль, что традиция эта, да и легенда тоже, забываться стали.

Родился в Москве в 1961 году. Большое значение в моей судьбе сыграло место рождения – Шелапутинский переулок. Это название и определило мой образ жизни на первые два десятка лет. Впрочем, и название улицы – «Курская канава», на которой жили мои родители, – видимо, тоже нашло отражение в моей судьбе. В 70-х годах на моем жизненном пути повстречался, почти мимолётно, поэт Александр Ревенко. Возможно, именно тогда, как бы ненароком, он привил любовь к поэзии.

Печататься начал в 1985 году в газете «Красный маяк» под чутким руководством Владимира Скоробогатько. В 1987 году закончил Университет рабочих корреспондентов имени Ульяновой. Печатался в рязанском журнале «Три желания», «Чешская звезда», в Камчатской литературной газете «Новая книга». В электронном издании журнала «Беседа у камина», «Лексикон, «Стол».

Сейчас являюсь членом литературного объединения «Точки» под руководством А.В. Воронцова.

Записки старого башмачника

Тачать дратвой – дело нехитрое, столько лет вдыхаю запах выделанной кожи, что кажется он мне ароматом неземным, букетом пахучих роз, дыханием свежего ветра. Вдыхая его, обретаю уверенность и радость жизни. Шило в моих руках, словно палочка дирижёра, разжигает в душе песню о неиссякаемой красоте мира и счастье великом, вмещающемся в одно короткое слово – жизнь. Для меня жизнь только там, где барабаны моей души ликуют, где реки бушующих страстей, где голубое небо с ангелами, дарующими харизмы. Я люблю её, потому что светит солнце. Я люблю жизнь, и оттого не иссякает огонь в моей душе.

– Дурачок, пьяница, – гудит толпа, отпуская грубости в мою сторону. Ну и что с того, я такой, какой есть. Смотрите и завидуйте мне, недалёкие люди. Я счастлив, хотя мои морщины украли у меня молодость. Седина заставляет делать рассудительные поступки. Но я-то, я-то не хочу этого. Всеми фибрами души сопротивляюсь, кричу что есть силы, несмотря на то, что мой беззубый рот шепелявит и извращает звучание музыки слов. Кричу, воспевая красоту мира, так, как могу, так, как учила меня мать и отец, так, как умеет старый сапожник. Загляни в мою голову, блуждающий путник, и ты увидишь там только детскую улыбку и радость, ты услышишь пение соловья. И нет, нет там места горькой правде жизни, потому как сурова и жестока она во всех своих проявлениях. Словно пыль со старого буфета, ежечасно, ежеминутно я стираю её из моей головы, из памяти, до песчинки изгоняю этот шлак бытия. И всегда говорю себе:

«Ах, какая безумная жизнь! Ах, как же она хороша!»

Мне уютно, тепло на душе, что здесь, на земле Коломенской, определенно обнаружится путник, башмаки которого, попав в непогоду, превратились в ничто. И вот тогда каждый вспомнит, что есть в деревушке Змеёво Степаныч. Кто-то с сожалением, что мастер живет в такой глуши, что добраться до него совсем несбыточное желание. Те же, что живут рядом, прихватив сто граммов «беленькой» и непременно соленых огурчиков, заходят ко мне. Тепло и радостно мне оттого. Нет, жив еще Степаныч, жив, раз руки его простым людям нужны. Мне с пантолетами делов-то всего на полразговора. Где нитью сшить, где клеем исправить. Дело нехитрое. Самая хитрость моя с человеком по душам поговорить, да под его же огурчики с родимою. Вот поэтому-то все наши деревенские передо мной как на ладошке, кто чем живёт, мне всё ведомо. Но если кто начинает других поносить последними словами, говорю всегда, что дела до этого мне нет, потому как всегда оказывается, что рассказчик сам не золотыми нитками соткан. Ведь на другой день мне и про него всю подноготную выдадут. «Доброжелателей» много по свету ходит.

Пошел мне уже седьмой десяток, м-да. Много? Еще десять лет назад я бы и сам не смог бы ответить на этот вопрос, ну а сегодня с полной уверенностью могу сказать – жизнь только начинается. Сегодня, когда дети мои уже выросли, и вытворяют всё что им ни заблагорассудится, и сами отвечают за свои выкрутасы. Сегодня, когда они подарили мне внучку, и дома по-прежнему шум, веселье и постоянная беготня. С новой силой ощущаешь дыхание времени и говоришь сам себе: а не пошалить ли тебе, старое отродье? А не убежать ли тебе с бабушками-старушками к реке, где после бутылочки пива, обнимая женскую грудь, сказать себе: как же прекрасна эта безумная жизнь, как же чертовски хороша!

Горит, горит, полыхает огонь страсти в душе, и ничего поделать с тем не могу, да и не желаю. Даже и не верится, что может пробить час, когда мой наметанный глаз затуманится и, проходя мимо красотки какой, не подчеркнёт чистоту бриллианта её прелестей, не отметит её наливные яблоки, волшебной страстью разжигающие костёр в моей душе. Её томный взгляд, как бы зовущий меня под сень столетнего вяза отдать природе то, для чего она создавала нас.

Видит, видит старик Степаныч огонёк в глазах наших бабушек. Но что мне от того, если есть только одна, растопившая моё сердце, есть та, что волшебной походкой волнует и окрыляет меня. Чья улыбка пронизывает меня, и даже во сне напрягает все мои прожилочки. Горе у меня или печаль, а её образ всегда в моей голове, и оттого страдаю я безмерно. Дела совсем не спорятся, если за день я хоть раз не поймаю её пронизывающего взгляда. Словно мальчишка какой, прячась в тени старой вишни, наблюдаю, как она работает у себя в саду. Боже, как я завидую обычному муравью у неё на грядке, пропалывая которые, она, наклонившись, обнажает свои достоинства. Мне превратиться бы в какую букашку и заползти в её райский сад. Дни и ночи напролёт мысли вокруг этого божественного создания превратили мою жизнь в сущий ад. Сколько пива и вина было выпито в надежде забыться и уйти от чувств и страсти, но нет, не придумал еще господь бог лекарство или противоядие против им же задуманной шалости. Значит, то всевышнее благословение, а не прихоть какая. Значит, тому и быть. И вот, когда луна поднимается над головой, когда из каждой избёнки сквозь худые окошки просачивается сопение и храп утомившихся за день жителей нашего маленького Змеёва, наступает моё время.

Как одинокий волк, в полной темноте пробираюсь к возлюбленной садами и огородами, то и дело отдирая с парадных брюк колючки репейника. Пробираюсь, словно шкодливый мальчишка, словно загнанный зверь, прислушиваюсь. Срамота же будет, если напорюсь на кого. Того пуще, если спросят, что, мол, ты куда же это, Степаныч, на ночь глядя? Смех и грех прямо. Мало того, что в деревне у каждой калитки глаза и уши, несмотря на то, что наши бабки слепы и глуховаты. Так всегда найдётся какая-нибудь полуночница, обремененная мигренью, которая завтра же на вечерках-посиделках расскажет всем, какие пуговицы были на моем исподнем белье и о чем говорили мы, наслаждаясь неземными ласками друг друга. Знаю, знаю, что и она, моя Любаша, моя Афродита, моя богиня, ждёт меня и, посматривая в окошко, накрывает на стол.

Шалю, шалю потихоньку, потому как на душе радостно и светло мне оттого, что я еще не старый трухлявый пенёк, и глаза мои горят, возбуждая безумное сердце.

Уже под утро, сдобренный поцелуями и хорошей закуской, возвращаюсь домой. Размеренно тикают ходики, скрипят половицы, да старый блохастый кот посапывает на моей подушке. «Не ворчи, – говорю я себе, – старое отродье, посмотри, как же хороша эта безумная жизнь, как же она чертовски мила моему сердцу».

Порой вечерами, когда дает знать усталость, когда сумрак накрывает улицу пеленой, заварив чайку и раскурив трубочку жгучего табака, иду к себе в каморку. Там я отдаюсь на растерзание моим воспоминаниям и чувствам, что поглотили меня за прошедший день. Как летописец, заношу всю правду жизни в старую, потёртую местами общую тетрадь. Потому как память – она настолько изменчивая штука, что сегодня добро – это добро, а назавтра уже подвох какой видится и замысел. Нет, пускай прожитый день останется в памяти моей очередной ступенькой жизни, таким, как он был, без всяких прикрас и нюнь.

Достаю из стола свою тетрадь и всегда восклицаю: «Ну, здравствуй, родная моя, любимая книга жизни. Книга, потёртые страницы которой хранят запах жигулёвского пива и свежей тараньки. Запах не бог весть какого табака, но главное, – свежие мысли, которые переполняют меня и как неистовый, бурлящий водопад выливаются на странички моей книги, которой душа всегда доверяет всё самое сокровенное».

Посмотрим, всё ли готово для разговора с ней. Старая настольная лампа, чашечка чая с ароматом иван-чая и лесного шиповника, трубочка с крепким табачком – вот, пожалуй, и всё, что мне, старому проныре, надо. Подхожу к двери, прислушиваюсь, всё ли спит в доме старого башмачника. Тишина. Вот тогда-то и начинается моё великое таинство.

Но сегодня, видимо, потому что у меня не уродилась морковка, корешки оказались пусты и безнадежны, на меня насела грусть и тоска. Сколько труда вложено, а всё псу под хвост. Видимо, обманул меня старый дед, у которого я покупал семена, а уж разрисовал он мне её, словно чистый мёд в уста клал. Выдёргиваю, а там одни белые хвостики. Но ведь оттого наша русская душа столь любвеобильна и притягательна, что редким терпением наделена с избытком. Знаю-знаю, завтра и думать про то забуду. Только, по моему разумению, человек в жизнь приходит, чтобы нести всем радость и любовь, но уж совсем не подлость и лукавство. Вот потому-то молчит сегодня моя голова, и на лист бумаги не ложится отражение души, потому как в ней сегодня сплошные разочарования. Сижу, табачок смолю да в окошко посматриваю. Чудо – луна сейчас над домом разместилась, и только она в эту минуту радует меня.

Однако всегда в таких ситуациях говорю себе: «Не горюй, Сте-паныч. Пусть ветром полуденным разгонятся твои печали, пусть скверная мысль покинет голову, и бутылочка крепкого пива внесёт в твой мозг мысли, полные озорства». Нет на земле человека веселее и свободнее, чем старый башмачник. Удивляюсь на себя, потому как, не имея за душой ни копейки, радуюсь тому во сто крат сильнее, чем дню пенсии. Когда деньги зашуршат в кармане, сразу прощай свобода и спокойствие. Появляется рассудительность, и я превращаюсь в редкого качества зануду. Может, именно поэтому спешу избавиться от денег и нахожу в том наслаждение. Такой мастер, как я, без хлеба не останется, вот и трачу свои копейки на пиво, к которому неравнодушен, да на любимую внучку мою Наташеньку.

Э, да вы не знаете мою внучку? Кто веселее и радужнее всех на деревне? Кто поёт словно соловей? Кто нежнее, чем самый красивый цветок? Это она, моя крошка, потчующая деда сказками и вдохновением.

Моё солнышко любит встречать рассвет, сидя у окошка. Окутанные утренним туманом детские мечты рвутся на простор ясного неба. Порой даже мне, старику, так и хочется вслед за трясогузками взлететь и посмотреть на свой домик свысока. Вот и она, моя радость, всматривается в небо и удивляется, как маленькие и пушистые тучки похожи то на слоненка, то на большого пушистого медведя. А то вдруг вместе с веселыми лучиками солнца появится сказочная фея, которой так и хочется крикнуть: «Я здесь, я здесь!» Боже, как она на меня похожа, ведь и я так мечтал когда-то. Моя фантазерка, кровинушка.

При взгляде на эту чистую душу у меня всегда слеза наворачивается.

Знаю, что человек, словно яблоко, с земли поднятое, не потому страдает, что мать его таким родила, а оттого, что внимания и заботы к нему не было. Поэтому сердце моё, переполненное любовью к этому чуду, всегда находит время и место приголубить мою красавицу. Всегда находит слова любви и ласки.

Вот и оно, моё сокровище. Смотрю, в дверях стоит моя Наташенька.

– Что такое? Почему не спит моё солнышко?

– Ну что же ты, деда? Ты же обещал мне рассказать про лешего.

А ведь точно, обещал, только запамятовал что-то я.

– А ты не испугаешься? – спрашиваю я в надежде увильнуть от повинности.

– Да что ты, деда, я уже большая, – отвечает моя кареглазая.

– Ну да ладно, присаживайся ко мне на кровать и слушай. Только скажи мне сначала, а ты-то видела лешего?

– Нет.

– Да что ты! Этот брат к нам в лес частенько заходит. Однажды за околицей, там, где дорога теряется в лесу, вижу, пританцовывает он, внося сумятицу в спокойную лесную жизнь. Веселится, разлохмачивая ветки деревьев, сгоняя птиц с насиженного места. А ему это будто в радость, что взлетая, они свиристят испуганным гомоном. И оттого леший заводится еще сильней, и вскоре по его лесному хозяйству уже разносится многоголосый гул певчего братства, будоражащий всю лесную живность. Только когда он утомится, ветер успокаивается и глядишь, опять тишина, разве что неугомонная кукушка продолжает свое «ку-ку». Здесь бы смекнуть, что противится леший беспорядку нашему и упрямству. Вывели мы старика из терпения. Сколько можно издеваться над природой? Но где уж нам, мы как недоросли какие, несмышленыши, продолжаем проказничать. А потом удивляемся дождю ненастному, грозе бушующей и неурожаю.

Первыми бабки наши начинают причитать:

«Грибы, грибы-то где? Издеялась природа, не то что раньше было».

Однако поутру на следующий день пойдёшь в лес, смотришь – под ногами шишек, шишек-то, словно ковер, устелено. И среди этого ковра сверкают умытые утренней росой шляпки грибов, радуя и приводя в душевный трепет грибника. Нагнешься, чтобы срезать красавца эдакого, а запах, запах-то еловый пьянит и радует.

Из наших деревенских никто, кроме меня, лешего не видел. Сам в толк не возьму, почему, но ко мне он был снисходителен, много раз на дорожке лесной встречались. Пошалит немного и убежит восвояси, оставляя за собой тропу наломанных веток и примятой травы. Озорной он.

Оглянулся я на Наташеньку, а она, пока я сказки рассказываю, закемарила, родимая. Видимо, и мне пора спать.

Наутро подкрадываюсь к комнате моей золотули, прислушиваюсь – тишина.

– А где же моя внучка? Где мое солнышко? Где моя радость?

Открываю дверь, и яркие лучи солнца ослепляют меня. Присаживаюсь на кровать к внучке и смотрю на моё чудо. Для меня она будто ангел, прилетевший с небес, самое прекрасное создание. Но что это? Из-под одеяла вылезает её светлая головка, и вижу маленькие хитрые, искрящиеся глаза. Не спит проказница.

– Дедушка! – кричит она и бросается мне на шею. А потом нежным, вкрадчивым голоском шепчет мне на ухо: – Ну, рассказывай, дедуля, что тебе приснилось сегодня?

Эко любопытик какой, всё-ко расскажи ей. Однако меня и самого свербило поделиться с кем-нибудь. Уж дюже сон необычный был у меня сегодня.

– Знаешь, попрыгушка моя, сон мне приснился, и оттого что он невзначай как-то привиделся, сердце будто ёкнуло. Думаю про себя: надо ж, какая нелепость в жизни случается. Бабушка твоя, покойница Наталья Дмитриевна, приснилась. Да так живо. Здесь вот вроде бы повернуться на другой бок и покемарить еще чуть-чуть. Ан нет, вижу, стоит она на берегу речки нашей Коломенки и рукой будто машет мне: мол, иди, иди, Степаныч, заждалася я. А мне самому глаз от неё не отвести, все равно как заворожила меня. Прости Господи, за что же мне такое испытание? Перебрался на тот берег, ближе подошел и чую: пахнет от нее свежим молоком и пирогами с капустой. Помнишь бабушкины пироги-то? Вот-вот, такой и запах от неё был. Я уж было испугался, встал, заглянул на кухню – нет никого. А пирогами-то пахнет, пахнет. Чего молчишь, конопатая? Чуешь пироги-то?

Здравствуй, дорогая моя книга жизни. Всё как всегда: на смену дня приходит ночь, на смену зимы приходит весна, а моему хорошему настроению пришла хандра. Это так обычно, что и в ус не дуешь, как будто так и надо. Сегодня утром, когда внучка моя начала крутиться вокруг меня как юла, когда звонкий голос её пронзил мои уши, я посадил мою красавицу себе на шею и мы, словно корабль, разрезая ветряные волны змеёвских просторов, ушли в плавание. Не успели мы еще подойти к калитке, как резкая боль пронзила позвоночник, мои ноги подкосились и… слышу только:

– Деда, деда, что с тобой? Ну-ка, посмотри на меня, что ты меня пугаешь? Не надо, деда, а то я заплачу.

– Что ты, солнышко моё, как же я могу, – превозмогая боль, говорю я, обнимая светлую головку. – Только вот чувствую, гулять мы сегодня с тобой не пойдём.

– Конечно, деда, я тебя никуда не отпущу. Сейчас буду тебя лечить.

Цепляясь за забор и превозмогая боль, я еле доковылял до своей каморки и рухнул на кровать. Всё как всегда, только сегодня меня что-то шибко тряхануло. Ничего, отлежусь сейчас, и отпустит. Жалко только, с Натулей моей погулять не успел. Больно было так, что искры из глаз, слова всякие бранные от неожиданности из души рвались. Но рядом Наташенька, и потому ни гу-гу, только тихий стон опрометчиво слетел с губ. А какое было утро, солнце. Душа радовалась. А тут на тебе, вот такой казус. Оплошал я.

Наташенька засуетилась возле меня, принесла деду чаю с конфетками. Потом совсем не помню как заснул, и привиделась мне дорогая моя Наталья Дмитриевна, да так живо. Будто сидим мы с ней на крылечке и друг на дружку наглядеться не можем.

– Ты что это, Стёпа, совсем расклеился? – глядя мне в глаза, спрашивает моя Наташенька. Я ж оробел поначалу, но как много мне ей сказать хотелось, посекретничать, пошушукаться. Сколько раз мечтал и думал о нашей встрече. Хотел сказать ей, что помню всё, всё, что когда-то соединяло наши сердца. Всё, чем мы горели и жили. Помню, как мы на завалинке порой вместе весело запевали:

А я с озорцой и с надеждой вторил:

Помню её голубое платье с белыми рюшечками, которое до сих пор висит в нашем шкафу. Помню наш первый поцелуй, и как я любовался моей любимой. Она тогда только шепнула мне:

– Ну что же ты, смелее, мой мальчик.

А дальше был только сон, была феерия чувств. Жаркий вздох и выдох. И вот мы уже, не стыдясь своей наготы, еще не совсем очнувшиеся от блаженства, разглядываем друг друга. Вечером, ни о чём не договариваясь, моя единственная, неповторимая пришла ко мне, и наши откровения продолжились… Это были жгучие времена. И завтра снова и снова, потом опять и опять, наши сердца всё больше и крепче сливались в одно целое. Я не мог вздохнуть без неё, а она, растворившись во мне, забыла, что за рассветом наступает день, а день сменяется ночью. У нас была одна лишь ночь, наша ночь – страстная и безумная. Она продолжалась до тех пор, пока болезнь моей любимой не сковала руки и ноги в жутком параличе.

Чувствую, чувствую я, Наталья Дмитриевна, что затаила ты на меня обиду за мою Любашу. Но не кори меня, не кори, прошу тебя. Она сегодня для меня что свет в окошке, радость и печаль, как и ты была для меня когда-то. В светлой косе Любаши я вижу твои волосы, целуя её – я целую тебя. Нет силушки бороться с тоской по тебе, и оттого нахожу я в ней отраду своим чувствам и расположению. Она вдохнула в меня жизнь, и как тогда с тобой, мне опять хочется петь и радоваться жизни. Она возбуждает меня делать безрассудные поступки. Обнимая её, я утопаю в радостях жизни и всегда, слышишь, всегда вспоминаю наши дни-денечки, когда мы были молоды и, наслаждаясь друг другом, купались в порывах страсти и удовольствия. Касаясь её губ, я вспоминаю тебя. Её глаза, словно твои глаза, обнимают и заставляют дрожать моё тело. Всё, как было тогда с тобой. Если можешь – прости и знай, что мое сердце согрето этой светлой женщиной.

Вдруг чувствую, чья-то рука коснулась моей, и голос, до боли знакомый голос:

– Стёпа, Стёпа…

Открываю глаза и вижу: сидит моя Люба, а рядом стоит Наташенька.

– Ну что ты расхворался совсем, нечто время сейчас перебирать свои хвори? А стонешь-то от чего, больно? Так погоди немного, врача уже вызвали. – Люба взяла меня за руку, и показалась она мне холодной-холодной. Будто только что белье в колодезной воде отполоскала. – Горячий ты, Стёпа.

Вечером пришла целая делегация. Краснощекая Маринка осмотрела меня и потом, тяжело вздохнув, сказала:

– Ты бы, Степаныч, остепенился. Ведь не далее как вчера видела я тебя в магазине с Любкой. Целую авоську пива набрал. Можно ли тебе в твоём возрасте столько таскать? Я уж не говорю – пить. Сосуды, сосуды, дорогой, береги. – А заслышав за дверью, как Наташенька моя играла в мячик, продолжила: – Тебе уже о себе надо подумать: твои тебе дитё сбагрили, а ты по доброте душевной даже отказать не можешь. Я вот позвоню им в город, пускай теперь сами покрутятся, да и за тобой присмотрят.

– А вот это уже не тебе решать, – не выдержал я. – Послушай-ка, Мария, иди подобру-поздорову, я уж как-нибудь сам решу, что мне делать.

– Я-то вот пойду, а ты подумай, Степаныч, – уже выходя из комнаты, сказала Маринка.

А ведь позвонит, стерва, позвонит.

Ах, безумная жизнь, источающая помимо красоты и счастья дёготь и шлак, как то подлость и лукавство. Вот и ты обожгла кристальную душу моей внученьки своим жалом. Она ведь позвонит, а у нас с Наташенькой вся жизнь кувырком. Разве мы друг без дружки сможем? Да нечто не насытилась, жизнь, ты еще людским горем и слезами, нечто в радость тебе безумные поступки? Наложи свою черную печать на меня, старого ловеласа, я калач тёртый. Опохмелюсь и наплевать мне на твои выкрутасы. Так нет, смеёшься и язвишь над существом беззащитным и хрупким, как бы высказывая свою власть и силу. Ты проносишься мимо, отнимая года и денёчки, разбазаривая мои мысли и силушку. Ты летишь в никуда. «Подожди, – кричу я тебе, – жизнь, ты же видишь, я не столь расторопен, как бывало раньше. Косточки мои хрустят, и сам я уже с трудом передвигаю ноги. Ты что, смеешься надо мной? Что ж, я другого и не ждал от тебя. Скверно, скверно, думал, что еще поживу. Я выпотрошен и разбит. На последнем издыхании, на выдохе что есть силы кричу истерзанной душе – крепись, ты же можешь. Ну что ты расклеилась, старая перечница, соберись, соберись с силами, и крикни всему белому свету: жив еще Степаныч! Жив!»

Но что такое, слышу только тихий хрип из груди. Ничего, подружка, ну-ка попробуй еще раз, я с тобой, вместе. Кричу, а перед глазами какие-то звездочки летят, летят куда-то.

Вдруг чувствую, или мне только привиделось, будто подхожу я к берегу речки нашей Коломенки, встаю босыми ногами в лодку, и она, как только я оказался в ней, поплыла. Нет ни мотора, ни весел, так она сама по себе. Слышу плеск воды да пение птиц. Туман рассеялся, и на другом берегу возле калитки стоит моя Наталья Дмитриевна и смиренно ждёт меня, а за ней сады, цветущие сады, источающие дивный аромат. Вижу, Наталья Дмитриевна помахала мне платочком. Чудеса, да и только.

Мы всё идём, идём. Долго. Это ж пока из наших закоулков-переулков на большую дорогу выйдешь, полдня пройдёт. Про себя думаю – ну скорее уже! Как-то не по душе мне обременять дорогих людей непредвиденными хлопотами, и потому хочу, чтобы это быстрее закончилось. Господи, как же осунулась моя Любаша, её весёлые игристые глаза высохли. Наташенька идёт с Лариской из продмага под руку. А где же сын мой Павел, этот прохиндей, неужели и тут он отличился? Впрочем, я и не удивлюсь, если он не придёт. Только жаль, ведь моя кровинушка. Когда процессия торжественно проходила по центральной улице, я совсем не заметил любопытствующих глаз. Всё как всегда, только умытые летним дождём деревья серебрятся тысячами улыбок солнца. Где-то далеко надрывается циркулярная пила, лают собаки. Хочется крикнуть моей Любаше, успокоить её. Но теперь это не положено мне. Ведь это несуразица какая-то, разве покойники разговаривают? Нет, ну так вот и я не буду. На окраине деревни какой-то парнишка спросил у Лариски:

– Кто умер?

– Степаныч.

– А кто это?

Так и хотелось дать этому сопливцу затрещину. Еще и трёх дней не прошло, а ишь ты, про меня уже и забыл. Мне что – встать из гроба и поставить при въезде в деревню табличку, где написать большими буквами: «Здесь жил весельчак, проныра, любитель пива, девок за бока щупал – башмачник Степаныч».

Оглянулся в последний раз на свою деревушку, и защемило сердце. Много чудес бывает в природе, и одно из чудес – это деревня наша Змеёво. Нет лучше места на земле. И потому, продолжая восхищаться, я, как всегда, говорю себе: «Господи, как же хороша и прекрасна жизнь!»

Родился в Орле в 1972 году. Живёт и работает в Нижнем Тагиле. Директор историко-технического музея «Дом Черепановых». Историк и публицист. Автор более 30 научных и научно-популярных статей по истории, этнографии и краеведению. Лауреат музейной премии Клера (2005). Кандидат Интернационального Союза писателей (2015).

Женат, воспитывает двоих детей.

Признания сумасшедших

В настольном зеркале, что стояло напротив Лео, он видел измученное и бледное, почти старческое лицо, покрытое не то оспинами, не то прыщами, частично скрываемое непослушной чёлкой увядших волос, и чудовищными сколами зеркального покрытия, которые ещё больше уродовали его.

Как бы Лео ни чуждался, ни отворачивался от этого отражения, оно принадлежало ему…

«Что со мной? – спрашивал он себя, – что происходит?»

Ему казалось, что все силы, которыми обладал его молодой, почти юношеский организм, забирало клокочущее внутри сердце. Этот набат отдавался у него в висках, разрывал грудь и перекрывал воздух. Боль разносилась по всему телу и острыми шипами вонзалась ему в глаза, заставляя бежать из них солоноватую жидкость.

«Нет! Только не это!» – Лео зажмурился и закрыл лицо руками. Его глаза, напоминающие надутые пузыри, более не в силах сдерживать эмоции, лопнули. «Проклятие! Их не остановить!» – Лео бесполезно пытался закрывать ладонями глаза и растирать тёплые капли по щекам.

Этих слёз никто не видел. Напрасно он стыдился их, ведь кроме старинных вещей в его каморке других свидетелей больше не было.

«Настоящий мужчина не должен стыдиться своих слёз, если они идут от чистого сердца», – вдруг вспомнил он одну старинную мудрость.

Дав возможность выйти эмоциям наружу в такой жидкой форме, Лео вздохнул и посмотрел на газетный свёрток, закрученный в трубочку, лежащий на краю стола.

Этот свёрток предназначался ей, той самой, которая стала причиной нынешнего состояния Лео, причиной, превратившей его тихую и размеренную жизнь в поле боя, на котором ежедневно, а порой и каждую ночь, сходились в ожесточённой схватке душа и тело, сердце и разум. Эта борьба длилась вот уже шестой месяц – с того самого момента, когда он впервые увидел её.

Шеф представил Мари своему персоналу как молодого специалиста, окончившего университет и вступающего в новую должность. Поскольку внешние данные новой сотрудницы сразу привлекли к себе заинтересованные взгляды, особенно мужской части коллектива, шеф поспешил добавить о её семейном положении: «Мари состоит в браке и уже является мамой чудесной четырёхлетней дочурки».

Последняя фраза презентации нового сотрудника заметно остудила пыл у наиболее активной части мужской половины коллектива. Однако наиболее рьяные всё же попытались проявить инициативу по овладению вниманием молодой и привлекательной женщины. Мари из вежливости позволяла флиртовать с собой, но при этом, сохраняя материнский и супружеский долг, держала подобных охотников на расстоянии, чем вызвала уважение не только у мужчин, но и у женской части рабочего коллектива.

Лео, как и многие мужчины, был очарован новой сотрудницей, но в наступательную фазу так и не перешёл. Причиной тому была не только его природная скромность и нерешительность, но и моральные принципы, согласно которым нельзя было ухаживать за замужней женщиной.

Но всё как-то пошло само собой. Сперва симпатии, а затем чувства сыграли свою роль. Лео мог и дальше, как художник, внешне созерцать красивую женщину, предаваясь различным мечтам и фантазиями, если бы сам объект его воздыханий не обратил на него внимания.

Это случилось в канун праздника, организованного по случаю юбилея их организации. Тогда перед началом торжественного собрания сотрудники и приглашённые гости не спешили занять свои места, предпочитая неофициальное общение, стоя в холле и болтая на отвлечённые темы.

Лео и Мари стояли поодаль друг от друга, каждый в своём временно образовавшемся кругу общения. Лео периодически бросал взгляды в её сторону, доставляя приятные мгновения своим глазам и сердцу, не ожидая ответной реакции на взаимность.

Бросив очередной взгляд, он вдруг заметил, что Мари неожиданно повернулась в его сторону и, не скрывая лёгкой улыбки, смотрела, смотрела, смотрела.

Ему показалось, что она смотрит на кого-то другого, быть может, на того, кто стоял сзади. Но за его спиной никого не было. Мари смотрела на него.

Придя в себя, Лео улыбнулся в ответ. Девушка опустила глаза и отвернулась к подруге, с которой разговаривала.

«Нет! Она просто забавляется со мной, так же, как это делает с другими коллегами по работе», – отгонял от себя мысли Лео, не желая поверить в искренность чувств, адресованных в его сторону.

Тем временем собравшихся пригласили занять места в зрительном зале. До начала праздничного концерта оставалось совсем немного времени. Холл начал быстро пустеть. Та группа мужчин, в которой находился Лео, заходила в зал последней, по-джентльменски пропустив женщин и самых нетерпеливых.

Сомнения Лео относительно взглядов Мари окончательно испарились, когда, войдя в зал, он увидел пустое кресло рядом с ней. Ряд был практически заполнен. Несколько «джентльменов» попытались занять пустовавшее кресло, но получили отказ. Должно быть, Мари ожидала запоздавшую подругу. Тем не менее Лео, как его приятели, решил попытать счастья. Как только он собирался спросить о возможности занять место, Мари, как будто ожидая именно этого, кивнула головой и, улыбнувшись, ответила согласием.

Они сидели рядом, почти бок о бок. Их разделял только подлокотник кресла. Несмотря на это, Лео чувствовал, как их руки соприкасались, не желая удаляться друг от друга. Они обменивались репликами, отмечая интересные моменты концерта, и каждый раз, чтобы лучше было слышно, они наклонялись друг к другу так, что их головы сближались, а глаза смотрели в глаза. Лео чувствовал её дыхание, а запах духов ещё больше одурманивал его и без того помутнённое сознание.

Его внимание невольно привлекли её тонкие кисти рук, которые она то поворачивала вверх ладонями, то опускала вниз, словно рассматривая маникюр на пальцах. Хотя взгляд её был направлен мимо, в глубину каких-то непостижимых мыслей, но её руки, эти тонкие и хрупкие пальчики, их лёгкие поглаживания друг о друга, их развороты и изгибы, выдавали подлинное содержание этих мыслей. Они говорили об ожидании, о нерешительности и неопределённости, о раздумьях и желаниях, которые нельзя было произнести вслух. Лео мог только предположить, что в эти минуты Мари думала о нём. Так же как и он в это время думал только о ней. Но они ничего друг другу так и не сказали.

Упущенное время – упущенные возможности. Всё нужно делать своевременно. Но если человек это понимает, а желания остаются нереализованными, то их непременно нужно осуществить, пусть лучше поздно, чем никогда, иначе жизнь так и останется неполной и ограниченной, с ворохом мыслей об упущенных возможностях.

С того праздничного концерта прошло несколько месяцев. Лео потерял покой и сон. Он похудел, лицо его осунулось. Он подолгу сидел на набережной городского пруда, погружённый в собственные мысли, таким образом пытаясь разобраться в своих чувствах, которые поселились в нём и не давали спокойно жить. Он был влюблён – влюблён сильно. Влюблён в замужнюю женщину, и потому, боясь навредить её семейному положению, он всячески пытался отгонять мысли о ней, старался избегать встреч с ней. Но все эти попытки были тщетными – от любви невозможно избавиться. Любовь нужно принять и пережить её.

Именно в таком состоянии мы и познакомились с Лео, застав его сидящим за столом перед старым зеркалом в своей комнатке, больше похожей на каморку старого Карло.

Наш герой был совестлив и скромен, а где-то и нерешителен, но, доведённый до отчаяния, мог совершить поступок, о последствиях которого можно было вспомнить либо как о сумасбродном, либо вызывающем восхищение.

Лео всё чаще посматривал на газетный свёрток, лежащий на его столе, и, видно, мысленно готовился к совершению такого поступка.

После некоторого замешательства он отвернул от себя зеркало, резко встал из-за стола, взял в руки газетный свёрток и быстрым шагом направился к выходу. Он торопился – нужно было успеть зайти к Мари до обеденного перерыва, иначе настрой исчезнет и вся затея превратится в постановочный спектакль с плохо выученной ролью.

Да! Лео торопился к Мари. Он бежал через пыльные улицы и зелёные дворы. Он периодически посматривал на наручные часы, которые его ещё больше подгоняли. Дыхание его сбилось, не то от быстрого шага, не то от волнения, заставляя сердце выпрыгивать из груди.

Наконец, то самое здание с её кабинетом. Пытаясь перевести дыхание и постепенно погружаясь в туман, который ощущал лишь он один, Лео открыл дверь и вошёл внутрь. Его ноги ступали по свежевымытому полу, ещё достаточно сырому, чтобы поскользнуться на ровном месте.

Услышав осторожные и неуверенные шаги, Мари встала со стула и с интересом посмотрела на вошедшего молодого человека. Чтобы избавиться от нарастающего напряжения, Лео на ходу начал нести всякую словесную несуразицу, в подсознании понимая, что она является проявлением реакции его нервной системы на суть происходящего.

Мари что-то ответила, и тем не менее завязался разговор, смысл которого трудно было понять по мере сгущавшегося вокруг Лео тумана. Что при этом ощущала Мари, можно было только догадываться. Возможно, что туманность и её начала окутывать своим мутным облаком, обволакивая мысли, трезвый взгляд и сознание.

Должно быть, они оба потеряли бы и волю, отдавшись страстям и инстинктам, если бы не святое время обеденного перерыва, которое безжалостно ворвалось в эту идиллию двоих влюблённых, стоящих на мокром полу.

Двери кабинета время от времени стали пропускать и выпускать сотрудников соседних отделов, которые заходили к Мари справиться о её планах, где совместно утолить обеденный голод. Но видя, что эти двое на сыром полу напустили настолько много тумана, входящие, почувствовав, что появились не вовремя, поспешно покидали сей кабинет.

По количеству вошедших и вышедших сотрудников из кабинета Лео понял, что его появление у Мари теперь не останется секретом и будет обречено на гласность в коллективе, где любят посмаковать подобные новости. Те чувства, которые он так долго скрывал от всех, пряча в потаённых уголках своего сердца, теперь были обречены на всеобщее обозрение и обсуждение. Лео подвело неправильно выбранное время – когда мысли трудового народа заполняются инстинктивным и естественным желанием поесть.

Сбитый с толку и вконец расстроенный, что конфиденциальность запланированной встречи была нарушена, Лео решил перейти к заключительной фазе своего визита. Он развернул газетный свёрток и достал из него большую розовую розу.

– Это тебе… – проговорил Лео, протягивая цветок своей возлюбленной.

Мари взяла розу и хотела что-то сказать, как в этот момент зашла очередная сотрудница с традиционным предложением о совместном походе на обед. Но предложения никакого не последовало. Возможно, вошедшая сотрудница поняла, что вторглась в самый кульминационный момент этой встречи.

Лео тоже что-то хотел добавить, но появившаяся в дверях помеха заставила его замолчать и молча удалиться из кабинета.

Как помешанный, как больной в лихорадке, Лео плёлся по набережной городского пруда, мысленно повторяя про себя всё только что пережитое. Его щёки пылали, а голова казалась такой мутной и тяжёлой, что возникало желание окунуть её в воду.

Лео подошёл к берегу и умыл лицо водой. Его туман начал улетучиваться, и теперь всё произошедшее ему вдруг показалось тяжёлым сном. Он сел на большой прибрежный камень и как завороженный долго и неподвижно смотрел на воду, бормоча себе под нос отрывки отдельных фраз неудавшегося и незаконченного разговора.

«Дурак! Я только подставил её. Мне не следовало этого делать…» – ругал он себя за неосмотрительность и необдуманность, за свой эгоизм и волю чувств.

Вдруг ему показалось, что в воде он видит отражение Мари.

«Должно быть, я совсем спятил», – пронеслось у него в голове.

– Ты действительно сумасшедший, – раздался знакомый голос за его спиной.

Лео повернулся и увидел стоящую перед ним Мари. Она держала в руках розу и улыбалась.

– Ты?! – удивлённо произнёс Лео, вскакивая со своего места.

– И я тоже… сумасшедшая, – улыбаясь, сказала она.

– Почему?

– Ты сумасшедший, потому что при куче свидетелей делаешь предложение замужней женщине.

– Прости меня, Мари! Я долго себя сдерживал и не хотел причинять тебе боль. Я не хочу разрушать твою семью. Но я не смог справиться с собой, потому что…

Лео замолчал и опустил голову.

Мари положила руку ему на плечо и тихо добавила:

– …потому что любишь меня?

Лео поднял глаза и обречённо кивнул.

– И ты даже готов взять меня в жёны?

Лео удивлённо посмотрел на неё:

– Но ведь ты замужем? У тебя есть муж и ребёнок.

Мари загадочно улыбнулась и отошла в сторону.

– Нет у меня никакого мужа, – тихо сказала она.

– Как нет?! – вздрогнул Лео.

– Нет и никогда не было.

– Я ничего не понимаю… – недоумевал Лео.

– Я это специально придумала, – виновато ответила Мари.

– Но почему? Зачем? – Лео был поражён такой новостью и почувствовал себя опять в каком-то тумане.

– Затем, чтобы ваши мужчины ко мне не приставали. Я заметила, как они смотрели на меня в первый день работы.

– Ты сумасшедшая! – воскликнул Лео.

– Именно об этом я тебе и говорю. – Мари, немного помолчав, добавила: – Я это всё придумала не случайно. В своей жизни я уже обожглась сильно один раз. И не хочу опять быть кем-то выбранной. Теперь мне самой хочется выбирать. А наличие мужа и ребёнка позволяло мне держать мужчин на расстоянии. Кстати, отдаю тебе должное – я видела, как ты ко мне относишься, но при этом ты держался дальше всех и дольше всех. И прости меня, пожалуйста, если этим признанием я обидела тебя.

Некоторое время Лео стоял в растерянности, а потом, словно опомнившись, спросил:

– А как же ребёнок? Девочку четырёх лет ты тоже придумала?

– Нет, что ты! Ребёнок у меня действительно есть. Лизе четыре годика. Она очень славная девчушка.

Лео облегчённо выдохнул и покачал головой.

– Славная девчушка… – повторил он и, пристально посмотрев на Мари, добавил: – Правда всё равно рано или поздно откроется. Как ты предъявишь всем настоящего мужа, если у тебя его нет?

– Я думаю, что настоящий муж у меня скоро появится. Ведь ты мне поможешь?

– Постараюсь спасти твою репутацию любой ценой.

– Какой именно?

– Ценой своей жизни.

– Я согласна!

Нижний Тагил, ноябрь 2015 г.