Интервью, которое вы только что прочитали, я дала в ноябре восемьдесят четвертого. Сейчас апрель девяносто третьего. Тот, кто умеет складывать и вычитать, обнаружит, что между двумя датами прошло почти десять лет — как раз столько времени, сколько меня нигде не было видно.

Я лихо ворвалась в восьмидесятые годы, но перегорела, еще не добравшись до середины, и восстановление заняло у меня девять дет. Не спрашивайте, как, где и с кем я была. Ненавижу людей, которые сначала слепнут на годы, а потом приходят в себя и сочиняют книгу об этом времени, как, например, Кэрри Фишер .

У меня для вас хорошая новость: я вернулась. Меня наняли, чтобы я, со своим восстановившимся зрением, описывала то, что вижу. А если ч ничего не вижу (иногда я бываю просто дура дурой, и это может длиться неделями), то буду Рассказывать о себе или вывалю на вас ворох общих мест — так, словно это все потрясающие открытия. Кое-кто из вас наверняка обратил внимание, что мы живем в чудовищном мире. Я всегда была девушкой снисходительной, и я была бы рада сообщить вам, что в девяносто третьем году мир чудесен, однако это не так. Предупреждаю сразу: любой положительный комментарий, который вам встретится, будет означать, что я нагло вру.

Все очень плохо, и баста. Не знаю, на кого взвалить вину. Я, разумеется, ни при чем — последние девять лет меня здесь не было. Иногда я задаюсь вопросом: не в этом ли причина стольких бедствий — если воспользоваться аккуратным эвфемизмом. Что стряслось с этой Испанией, с этим Миром, который уверенно шагал по пути к обществу праздности и благоденствия, с миром, спроектированным исходя из потребностей (позже окажется, что исходя из непотребств человеческого существа?

В день, когда мне не о чем будет рассказать, я порассуждаю на эту тему.

Как всегда, чтобы бороться с ужасом, мне остается лишь наслаждение злоязычия (эта скромная трибуна) и другой род наслаждений, рассказ, о котором впереди. Парадоксально, но трибун для выступлений я обрела благодаря мой старо: подружке Ане Конде (если точнее, то Ане Кондон). Оказывается, пока вся страна решает, как жить дальше (напоминаю, что говорю с вами из девяносто третьего года, прямо накануне выборов), пока страна ошибается и размышляет над своей ошибкой, газета «Эль Мундо» в лице хитроумного Мануэля Идальго решает заполнить образовавшийся вакуум кое-какими увеселениями — моими записками, напечатанными золотыми буквами, черной типографской краской. Но никто не знал, где меня искать, пока за дело не взялась Ана Кондон (хуже, чем «найти» саму себя, может быть лишь одно — когда тебя находит Ана Кондон). Кондон — частный детектив, заправляет целой академией частного сыска — пользуется притоком оставшихся без работы шпионов с Востока. Несмотря на все усилия, ни ей, ни шпионам с Востока отыскать меня не удалось, и тогда Ана решила обратиться в программу «Где, как, когда и с кем?» — реалити-шоу худшего пошиба, но довольно популярное.

Понятия не имея об этих действиях, я жила в своем поселке, по уши погруженная в два оригинальных и амбициозных проекта. Первый из них — феминистское эссе об унизительной роли женщины в танце рок-н-ролл. Вы никогда не задумывались, сколько оскорбительного мачизма в рок-н-ролле? Под предлогом того, что так принято танцевать, мужики подбрасывают партнерш в воздух, словно тряпичные куклы, или протаскивают между ног, не оставляя им времени даже на плохонькую фелляцию. Разве так следует обращаться с дамой?

А еще я пишу — понимаю, что рискую прослыть интеллектуалкой, — эссе о гомосексуальности на Диком Западе. Тут мне приходится копать очень глубоко, но я намерена продолжать, так как знаю, что в этом деле я пионер. Можете вы припомнить хоть один фильм о Западе — более или менее Диком, — в котором нашлось бы место для ковбоев-педерастов или шлюх-лесбиянок? Полагаю, о мужественности Каламити Джейн стоит поразмыслить, а не отделываться обвинениями в ее плохом воспитании.

В общем, так обстояли мои дела, когда я включила телевизор и увидела там Ану Конду (с губищами на пол-лица. Интересно, мужики, которые будут с ней лизаться, не рискуют своим здоровьем? Думаю, что на следующий день после передачи спрос на коллаген резко сократился). Итак, я вижу Ану Конду, которая закрутила целую программу вокруг моего исчезновения — почти как если бы пропала она сама; ведущий трактует мой случай «расширительно» и говорит об исчезновении мадридской тусовки вообще. О сыплет цифрами, раздувая число тех, кто пере дознулся, кто умер от СПИДа, кто спятил, кто занимает важные посты в социалистической администрации. Многие угодили в когти разнообразных религиозных сект, некоторые нашли себя в гостиничном бизнесе; немногие (никто) удостоились какой-нибудь национальной премии — в области театра, музыки, кино и так далее. Чтобы получить доступ к такому количеству данных и так их исказить, им потребовалось серьезно поработать с документами, предоставленными (судя по штемпелям и грифам) лично мэром Мадрида, чтобы продемонстрировать, что лучшая «музыка для всех» — это сарсуэла . Кто сказал «поп»? Звучит как пердеж. А в области живописи ничто не сравнится с конкурсами пейзажа на неподражаемом фоне парка Ретиро. Вот слова самого члена муниципалитета: «Какой вклад в живопись внесла „тусовка"? Никакого».

Сеньору Альваресу дель Мансано неведомы такие прославленные имена, как Гильермо Перес Вильяльта , Сигфридо Мартин Беге, Маноло Кехидо , Карлос Франко , Чема Кобо , Сеесепе , Насарио и Марискаль (эти двое, правда, живут в Барселоне), Дис Берлин , Костус. И даже Барсело . В конце концов он обосновался на Бали, но и помню, как Микель провел один день в Мадриде и как поразил его город.

Я почернела от злости. Одно дело — мое исчезновение, а другое — это злостное извращение, когда мое отсутствие представляют как доказательство (вот храбрецы!) незначительности Мадридской Тусовки, притом что самым ненавистным для тусовки и являлось «быть значительным»!

Я тут же позвонила на передачу с вопросом, сколько ведущих реалити-шоу удостоились Нобелевской премии в любой из областей — а ведь их немало. Прежде чем ответить на мой вопрос, меня попросили представиться.

— Так это же я, — ответила я, — Патти, та самая Дифуса, снова в мире живых и в прескверном настроении.

В общем, наделала я шороху. И вот что интересно: мое вторжение понравилось Мануэлю Идальго.

— Готовься, детка, — сказал он. — У тебя найдется о чем поговорить.

Я его поблагодарила и вежливо отказалась, сославшись на то, что я «не от мира сего» (грязная ложь!) и что на самом деле я персонаж из уже остывшего прошлого, где царствовала свободная любовь к людям и наркотикам. Что истек срок действия моего паспорта на Безумие, а новый документ, дозволяющий мне въезд в страну Здравомыслия, все еще не готов. Что я превратилась в эксцентричную особу, которая вот уже десять лет живет в своем родном поселке и работает на шахте (да, как шахтер), и что свободное время, которое у меня остается на возделывание своего духа, полностью поглощено вышеупомянутыми эссе: «Ужасная роль, доставшаяся женщине в рок-н-ролле» и «Существовал ли гомосексуализм на Диком Западе?» — я собираюсь опубликовать их в фэнзине , редактором которого являюсь и тираж которого всего двадцать экземпляров, — я раздаю их своим товарищам по шахте. А еще я занята подготовкой конгресса, посвященного контрастам в моде: «Dirty Chic, Trash и Second Hand» — это событие будоражит умы всех шахтеров, поскольку они считают, что все три тенденции отражают именно их манеру одеваться, однако, когда об этих направлениях упоминают в прессе, всегда пишут про Джулию Роберте и Джонни Деппа . Все ожидают прибытия журналиста из итальянского «Бога», который должен сделать репортаж о нашей шахте.

Несмотря на все мои отговорки, Маноло убедил меня, пустив в ход личное обаяние. Он поставил мне условие не распространяться об удовольствиях, которые я ему доставила, чтобы он смог меня убедить, и не раскрывать секрет его личного обаяния. Он также пообещал уважить мой фэнзинный стиль, поскольку моих литературных дарований хватает лишь на то, чтобы писать фэнзин. Я не гожусь для газеты с большим тиражом. Не хочу чувствовать такое давление. Попутно я объяснила Маноло, почему отказываюсь вести колонку. Я чувствую — не знаю почему, возможно просто из-за того, что я женщина, — что жизнь человека, заполняющего колонку или столбец, крайне тяжела. Это какой-то глюк, но у меня не выходит из головы Фрида Кало, раздавленная взбесившимся автобусом, со сломанным позвоночником.

Мануэль все понял. Итак, вот она я, воскресшая Гуадиана , которую все достало, однако готовая на что угодно, лишь бы вы на несколько минут окунулись в приятную атмосферу кораблекрушения.