Всю ночь он бродил по Гайден-парку, как тень Гамлета, и, надеясь, что какой-нибудь бандит или сумасшедший положит конец его страданиям. Обхватив голову руками, он сокрушенно повторял громко вслух окончание какой-то своей мысли:
— Это ужасно! Это ужасно! Это ужасно…
На следующий день на съемках он появился на рассвете в четыре утра, когда подсобные рабочие расставляли декорации. Он был загадочно тих и исполнен созерцательного спокойствия. Характер его резко изменился. Он стал не шумлив, не приметен и завуалировано сумрачен…
В чем была его ошибка? В том, что он никак не мог остановиться и все смешил, смешил и смешил Рене, все корчил рожи и даже из мытья посуды устраивал цирковой номер? Может быть, она просто так не привыкла — все время смеяться? Может быть, ей казалось, что какими-то вещами надо заниматься только серьезно? Любовью, например.
После Рене он понял: нет, лучше одному. Это не так больно. Мимолетный флирт с девушкой, наливающей ему кофе в самолете, с администраторшей гостиницы, с суровой полицейской мадам, штрафующей его за неправильную парковку. Раз-два-три, и вот уже стюардесса хихикает, проливая горячий напиток на пассажира первого класса, администраторша покрывается рваными красными пятнами, пытаясь сдержать смех, рвущийся из слишком узкой в талии юбке, и даже суровая полицейская дама хохочет неожиданно звонко и даже мелодично.
