Уверен, что и нас рассматривали в бинокль, когда мы проделывали путь до корпуса № 1. Я был в компании четырех других, которых тоже вызвали к этому же часу: Хэнк Хартсфилд, ветеран STS-4, и мои товарищи по группе TFNG Майк Коутс, Стив Хаули и Джуди Резник. Трудно было ошибиться в том, что означала такая компания: ее состав прямо-таки кричал о назначении на полет. Я изо всех сил старался не перейти на бег в сторону главного здания Центра.

Кажется, я впервые за пять лет вошел в кабинет Эбби. Как и подобает божеству, он занимал большой угловой офис на восьмом этаже окнами на наш дом, корпус № 4. Джордж хотел, чтобы его тень все время падала на его подданных.

Секретарша махнула нам рукой, и мы вошли в кабинет, обнаружив Эбби стоящим за очень большим столом. Он был в пиджаке и при галстуке, но пиджак был расстегнут на заметно выдающемся животе. Хотя было еще утро, его толстые щеки уже темнели слабой щетиной. Несколько документов и переполненная папка не то с входящими, не то с исходящими были разбросаны по поверхности красного дерева. Я на секунду задумался, о чем все эти бумаги. Среди нас ходила шутка, что Эбби никогда не оставляет письменных свидетельств. Немногие могли похвастать тем, что когда-либо видели его подпись на каком-нибудь документе.

– Садитесь, – указал он нам на ряд кресел.

– Мы посмотрели график полетов… – по обычаю Джордж избегал долгого визуального контакта и мямлил. Я почувствовал, как все наклонились вперед, чтобы уловить лишний децибел. – …И подумали, что пора назначить еще несколько экипажей. Хочу спросить, будет ли вам интересен полет 41-D? Это будет первый рейс «Дискавери».

О таком я не мог и мечтать! Мне не только предложили полет, мне предложили место на борту орбитальной ступени «Дискавери» в ее первом полете. Летчики живут для того, чтобы первыми поднять новый самолет в воздух, а нам предложили первый полет одного из шаттлов! Подобно жертвам стокгольмского синдрома, мы стали рассыпаться в благодарностях.

Джордж попросил нас не говорить публично об этом назначении до того, пока через пару дней не выйдет пресс-релиз. Майк Коутс прошептал мне:

– Когда доберусь до дома, позвоню каждому, кто у меня в телефонной книжке.

Я тоже никоим образом не собирался скрывать эту информацию от семьи.

По пути обратно в корпус № 4 я обдумывал свою невероятную удачу. Помимо того что мне достался первый полет «Дискавери», я стал еще и членом великолепного экипажа. В свои 49 Хэнк Хартсфилд был уже поседевшим ветераном программы. Он пришел в NASA в 1969 году как летчик-испытатель ВВС США более чем с 7000 часов налета на реактивных истребителях. Полет 41-D должен был стать для него вторым, а в должности командира экипажа – первым. В отличие от своих коллег, столь занудных, что это замечали даже такие зануды, как мы, Хэнк был прост в обращении и ценил шутку. Он был алабамским мальчиком, сохранившим медлительный говор и политические идеалы дальнего Юга. Хэнк был столь правым в политическом спектре, что рядом с ним даже Общество Джона Бёрча казалось сборищем либералов в детских штанишках и с носовыми платочками.

Наш пилот Майк Коутс, в прошлом летчик морского штурмовика A-7E, имел внешность голливудского актера. Моя дочь вполне заслуженно сравнила его с Суперменом в исполнении Кристофера Рива. Прядь черных волос время от времени падала ему на лоб, делая его неотличимым от Кларка Кента. Тихий семьянин, преданный жене Диане и двум детям. Никогда не слышал, чтобы он грязно ругался, рассказывал скабрезный анекдот, напивался или засматривался на какую-нибудь красивую женщину, встреченную во время командировки. Майк был редким исключением из правила, что все военные летчики родом с Планеты ЗР.

Также я был счастлив попасть в один экипаж с Джуди. Не потому, что она была столь терпима к нашим мужским выходкам, хотя и это было важно. Она была умна, умела работать, и на нее можно было положиться – все, что только можно пожелать видеть в товарище по экипажу. Разумеется, мужчина во мне признавал и ее красоту. Пять лет со дня нашего появления в JSC были благосклонны к Джей-Ар, как мы ее называли. Как и большинство из нас (под давлением конкуренции среди астронавтов), она занялась бегом и сбросила вес. Теперь ее антрацитово-черные завитушки обрамляли худое загоревшее лицо.

Стив Хаули был подарком для всех нас. Более, чем кто-либо из постдоков, Стив с его детским лицом заставил меня перестать сомневаться в способностях ученых TFNG. Уроженец Канзаса и обладатель докторской степени по астрофизике, Хаули был живым доказательством того, что Землю посетили представители высокоразвитой внеземной цивилизации. Он, безусловно, был одним из них. Никто из человеческих существ не мог похвастаться таким совершенным мозгом. С одного взгляда Стив навсегда запоминал сложные схемы шаттла. Каждая инструкция, включая двухтомник по неисправностям, лежала в его мозгу на виртуальной полке, готовая к немедленному воспроизведению в момент, когда в кабине раздастся звук аварийного сигнала. Он был маэстро предполетных тренировок, способный реагировать на отказы десяти различных систем одновременно. Джон Крейтон сказал однажды, что иметь в кабине Хаули – это все равно что иметь шестой бортовой компьютер GPC, имея в виду, что на шаттле устанавливалось только пять таких машин фирмы IBM. Хаули обладал мозгом такой силы, что заниматься только шаттлом ему было недостаточно. Он умудрялся найти себе дополнительные задачи. Во время каникул, будучи заядлым любителем спорта, он участвовал в судействе профессиональных матчей по бейсболу. Я бы не удивился, узнав, что это он писал книги, которые Стивен Хокинг публиковал под своим именем. Хаули пользовался среди военных нашей группы 35-ти таким авторитетом, что пилоты присвоили ему шутливую квалификацию «астроном-штурмовик». Летчики очень дорожат формальными квалификациями – летчик-истребитель, штурмовик, летчик-стрелок, так что звание Стива было весьма почетным. Он недавно женился на Салли Райд, и семейная жизнь предполагала необходимость дистанцироваться от нас, обитателей придонных слоев Планеты ЗР. Однако не обходилось и без борьбы: Хут упорно тащил его назад, на темную сторону.

На борту должен был находиться еще и шестой человек – сотрудник компании McDonnell Douglas Чарли Уокер со статусом специалиста по полезному грузу. Ему предстояло работать с экспериментальной установкой своей фирмы.

В тот вечер, 3 февраля 1983 года, мы с Донной отметили назначение в ресторане и затем в постели. Когда она заснула рядом со мной, я поднял глаза к потолку и поблагодарил Господа за то, что мне удалось пройти еще один этап в моем путешествии в космос. Наконец меня назначили в полет. Космос казался ближе, чем когда-либо. Однако до моего полета оставалось еще шесть полетов шаттлов, и многое могло пойти не так. Я молился за эти экипажи и за их безопасность и успех. Молился за них усерднее, чем они сами. Я хотел, чтобы они убрались с моего пути.

Официальный пресс-релиз NASA вышел через пару дней, и мы взяли пива в час скидок в «Аутпосте». Джордж назвал также экипаж 41-C, так что сразу семь человек из нашего набора оказались с солнечной стороны забора, разделявшего назначенных и неназначенных. Теперь я был тем, кого поздравляют, и у меня болела душа за тех, кто демонстрировал мне фальшивые улыбки.

Во время празднования я услышал, как один разочарованный астронавт по-новому расшифровал сокращение TFNG – Thanks For Nothing, George, то есть «Спасибо и на том, Джордж». Я никогда не понимал Джорджа Эбби. Некоторые интерпретировали его диктаторский стиль как манию величия, но мне никогда не приходилось видеть его купающимся в лучах славы. Наоборот, незадолго до этого у нас на доске объявлений появилась газетная фотография, на которой Эбби обменивался рукопожатиями с членами экипажа шаттла. Она была подписана так: «Неидентифицированный представитель NASA приветствует астронавтов» – все равно что под фотографией папы римского в газете написать: «Неидентифицированный представитель папского престола приветствует паломников». Это был показатель того, насколько незаметным был Эбби. Хотя управление отрядом астронавтов давало множество возможностей для упоминания в прессе или появления в телепрограммах, он никогда нигде не светился. Нет, у Эбби не было мании величия. Мне кажется, никто не понимал, кто он на самом деле. Позднее Хут Гибсон поделился со мной своей наиболее правдоподобной догадкой. Он сказал, что на самом деле Эбби любил нас, но, будучи строгим родителем, не обращал внимания на наши чувства. Он знал, что для нас будет лучше всего, и давал это нам в то время и в том месте, когда и где считал нужным. Проблема заключалась в том, что мы не были детьми. Мы были долбаными астронавтами, которые с радостью приняли все, что он считает лучшим для нас, если бы он просто сказал нам, что именно. Стиль руководства Эбби с его сверхсекретностью разъедал мораль астронавтов подобно раковой опухоли.

Наш экипаж 41-D находился в конце очереди в графике тренажерной подготовки Центра Джонсона, но оставались еще возможности тренировок с полезным грузом, а поэтому мы отправились в Сиэттл, чтобы изучить в деталях 15-тонную инерциальную верхнюю ступень (Inertial Upper Stage, IUS), разработанную компанией Boeing, – она должна была стать нашим основным грузом. После того как мы выведем ее из грузового отсека «Дискавери», она доставит большой связной спутник на геосинхронную орбиту высотой 35 800 километров над экватором. Помимо этого мы провели на предприятиях фирм-подрядчиков «визиты в пользу вдов и сирот», раздавая их работникам постеры с надписью «Первый полет „Дискавери“»; Джуди заставила меня рассмеяться, прошептав: «Вот только девственниц на борту не будет».

Девственница ли, нет ли, но Джуди попадала в центр внимания всюду, куда бы мы ни приезжали. На одном мероприятии у подрядчика некий юный инженер буквально свихнулся при виде ее. В течение всего долгого дня он постоянно торчал рядом с ней, пытаясь угадать ее желания. Даже если их не было, он их придумывал и приносил воду, легкие напитки и закуски. Когда мы садились послушать выступление, он стоял в углу и смотрел на нее, как лабрадор, ожидающий броска «летающей тарелки», чтобы принести ее хозяину. Во время осмотра цехов он бежал вперед, чтобы придержать перед ней дверь, а когда она проходила, мчался к следующей. Уверен, если бы по дороге нам встретилась лужа, он бы лег в нее лицом вниз, предлагая спину в качестве мостика. Я рассчитывал, что старший представитель подрядчика призовет своего слюнявого щенка к порядку, но тот сделал вид, что ничего не замечает. Могу точно сказать, что Джуди не на шутку обеспокоило такое внимание, но она была слишком хорошо воспитана, чтобы сказать то, что следовало: «Отвали!» Все мы вздохнули с облегчением, когда сели, наконец, в машину, чтобы ехать к спасительным T-38. Они стояли на огороженной военной стоянке Международного аэропорта Лос-Анджелеса. К нашему изумлению, когда мы уже сидели в кабинах с запущенными двигателями, откуда-то вынырнул несостоявшийся любовник Джуди, бросился под ее самолет и выдернул стояночные колодки из-под колес!

Дома, в Хьюстоне, за пивом в «Аутпосте» мы посмеялись над этим инцидентом, сочтя его разовым проявлением безрассудной страсти. Если бы! Оказалось, парень решил сыграть роль Джона Хинкли при Джоди Фостер. Джуди начала получить письма, стихи («и очи, и волосы твои, как вороное крыло») и подарки. Пришлось известить службу безопасности JSC, и там пообещали позвонить начальству безумца, чтобы призвать того к порядку. Я думал, что на том все и кончилось, но однажды вечером Джуди позвонила в панике:

– Тарзан, можешь приехать ко мне прямо сейчас? Я только что вернулась домой и нашла у двери посылку от этого инженера, и на ней нет никаких почтовых штемпелей.

Вывод был очевиден: посылка доставлена лично. Он в городе. Парень оказался охотником, а Джуди – его добычей.

К моменту моего прибытия Джуди уже позвонила в службу безопасности JSC, и те выслали автомобиль патрулировать возле ее дома в течение ночи. Они также пообещали позвонить начальнику того сотрудника… еще раз. Но вновь предостережения, если они и были, не возымели действия. Через несколько недель этот человек вошел в наш офис! Очевидно, он попал к нам официально, как представитель подрядчика, так как имел на одежде надлежащий бедж – пропуск в космический центр. Он направился прямо к столу Джуди и попросил ее поставить автограф на одном из своих стихотворений. Она отказалась. Он попросил писать ему хотя бы раз в год. Она отказалась. Он попросил ее поужинать с ним. Она отказалась. Пока это продолжалось, я двигался в сторону Джуди, наблюдая за этим человеком, словно агент службы безопасности, который следит за толпой во время мероприятий с участием президента. Он выглядел безобидным, но если бы ему вздумалось полезть в свой портфель, я бы им занялся. Схватив Джей-Ар под руку, я сказал: «У нас назначена встреча» – и увел ее из комнаты. Мы позвонили в службу безопасности, и на этот раз то, что они сделали, возымело желаемый эффект: преследования прекратились. А Джуди узнала, что красота и известность имеют свою оборотную сторону.

Вскоре наш экипаж обзавелся прозвищами. Ко мне так и приклеилось «Тарзан». Джуди окрестила Хаули, с которым мы вместе истекали слюной при виде Бо Дерек, Читой. Уверен, Стив предпочел бы более мужественный титул астронавта-штурмовика, но закрепилась Чита. Продолжая тему «Человека-обезьяны», я выбрал для Джуди имя Джейн и спросил ее:

– Хочешь покачаться на моей лиане?

Она ответила:

– Конечно, Тарзан. Но сначала я должна завязать на ней узел, чтобы было на чем держаться.

Джуди всегда было чем ответить на мои глупости.

Майк Коутс сохранил свой «позывной» Супермен. Услышав все эти прозвища, секретарши Отдела астронавтов стали называть 41-D «зооэкипажем», а Хэнк Хартсфилд естественным образом превратился в Смотрителя Зоопарка.

Господь, очевидно, не услышал моей просьбы позаботиться обо всех экипажах, которые оставались перед нами. STS-6 благополучно вернулся домой, но разгонный блок инерциальной верхней ступени (IUS), такой же, какой должен был быть у нас на «Дискавери», после выведения в самостоятельный полет отработал нештатно. Его коммуникационный спутник был доставлен на орбиту, где его нельзя было использовать. Требовалось не меньше года, чтобы инженеры фирмы Boeing отладили IUS, а это означало, что несколько полетов с его использованием, включая наш, потеряли свой полезный груз. Я был раздавлен. Любые изменения в графике полетов могли повлечь и перемены в экипажах. Однако после многих недель беспокойства мы получили новый полезный груз в виде двух меньших по размеру связных спутников с другими разгонными блоками. И что было особенно здорово, мы сохранили за собой первый полет «Дискавери».

Мы занялись разработкой эмблемы экипажа. Поскольку «Дискавери» был назван в честь одного из кораблей капитана Кука в XVIII столетии, мы использовали парусник, превращающийся в орбитальную ступень «Дискавери». Мы также троллили Джуди, предлагая включить в эмблему женский символ ♀. Прецедент уже был: экипаж STS-7 воспроизвел на своей эмблеме подобие Витрувианского человека Леонардо да Винчи. Четыре мужских знака ♂, стрелы, направленные наружу, представляли голову, руки и одну из ног, а единственный женский знак ♀, очевидным образом обозначающий Салли Райд, образовывал другую ногу. Когда появилась эмблема, Майк Коутс заметил: «Салли носит свои половые признаки как клеймо». Я в шутку предложил Джуди, чтобы мы добавили нечто подобное к нашей эмблеме STS-41-D, и сделал набросок. Знак + из женского символа был поставлен в центр изображения, а пять стрелок мужского символа были направлены к нему. Было бы интересно узнать, как головной офис NASA отреагировал на этот проект.

Экипажи STS-7 и STS-8 благополучно совершили свои полеты в историю, и я воздал хвалу Господу за это.

В ноябре на планерке в понедельник мы отметили 50-й день рождения Хэнка. Поскольку его политические взгляды были написаны на лице, они стали легкой мишенью для сатиры. Мы преподнесли ему подарки сатирического характера, и среди них – номер журнала Miss с посвящением ему и автографом Глории Стейнем «В знак признательности за вашу поддержку феминистского движения». (Салли Райд, приятельница Стейнем, предоставила журнал и автограф; это был чисто мужской поступок, который меня просто потряс.) Мы зачитали фальшивые поздравительные адреса от сторонников Хэнка, включая Американский союз за гражданские свободы, Джейн Фонду и Движение за ядерное сдерживание. Кроме того, была открытка от Юрия Андропова со словами признательности Хэнку за «продвижение мирового коммунизма» и от сенатора Теда Кеннеди с благодарностью за недавний взнос в фонд Демократической партии. Наконец, мы принесли коробку леденцов Ayds для подавления аппетита от политического клуба за права геев с благодарностями Хэнку за поддержку их дела. В открытке было написано: «Посылаем вам немного AIDS». Юмор астронавтов не имел границ.

8 декабря 1983 года моей мечте о космическом полете, не говоря уже о программе Space Shuttle в целом, чуть не пришел конец, когда STS-9 приземлился с пожаром на борту. В последние минуты захода «Колумбии» на посадку в одном из ее гидразиновых насосов появилась течь, и гидразин– чрезвычайно горючее вещество – попал в двигательный отсек. Возникший пожар быстро распространился на вторую гидравлическую систему, и обе они сразу же отказали, едва корабль коснулся земли. Начнись пожар на какие-то мгновения раньше, и он мог бы привести к отказу всех трех гидросистем, пока «Колумбия» была еще в воздухе. Представьте себе, что у вас заклинило руль, – точно так же «Колумбия» осталась бы без управления и разбилась в пустыне. Смерть разминулась с Джоном Янгом и его экипажем на считаные секунды. Когда я позднее рассматривал фотографии повреждений, нанесенных огнем, я вспомнил слова Джона: «Бог заботится о детях, пьяницах и астронавтах».

Неисправность, повлекшую утечку гидразина, быстро нашли и устранили. Программа шаттлов продолжилась, я воспрянул духом… и столь же быстро вновь очутился на грешной земле. Буквально в следующем полете 41-B оба выведенных в полет спутника не смогли достичь расчетных орбит из-за неисправности разгонных блоков. Я опять оказался в аду. Такой же ракетный блок был пристыкован к одному из двух наших связных спутников. NASA вряд ли допустило бы к запуску «Дискавери» лишь с одним спутником в качестве груза. Несколько недель мы тряслись и покрывались холодным потом, пока NASA перетасовывало грузы, и во второй раз мы выжили и остались на «Дискавери». Перед нами оставался только один полет.

Теперь мы практически жили в смоделированных условиях – одна из тренировок длилась 56 часов. Хэнк и Майк проводили бо́льшую часть времени, отрабатывая аварийные варианты выведения и посадки. Стив, Джуди и я были поглощены тренировками с полезным грузом. Помимо этого проходили тренировки по выходам в открытый космос. В нашем полете они не планировались, но в каждом экипаже шаттла было два астронавта, подготовленных к аварийному выходу. Тем самым обеспечивалась одна дополнительная линия защиты против событий, которые могут погубить экипаж, – к примеру, невозможности закрыть створки грузового отсека. Попытка входа в атмосферу с открытыми створками означала бы гарантированную смерть. Поэтому каждый компонент, связанный с закрытием и запиранием створок, был продублирован. Дублированные моторы приводились в действие дублированными электрическими системами через множество дублированных черных ящиков и дублированную кабельную сеть. Один отказ любого из этих устройств не помешал бы экипажу закрыть и запереть створки. Но и этого не было достаточно для NASA. Агентство хотело продублировать и эту резервированную систему вышедшими в открытый космос астронавтами, которые могут накинуть трос на край створки и закрыть ее при помощи лебедки, а затем вручную установить и затянуть замки. Приходилось рассматривать и другие чрезвычайные обстоятельства. Антенна с высоким коэффициентом усиления и роботизированная рука шаттла могли застрять за пределами контура и помешать закрытию створок. Два астронавта готовились к тому, чтобы в аварийном выходе заставить эти устройства уйти в грузовой отсек и зафиксировать их там. Хэнк назначил Хаули и меня выходящими астронавтами и Джуди – нашим внутрикорабельным помощником. Ее работа состояла в том, чтобы помочь нам облачиться в 130-килограммовые скафандры для передвижения за бортом (Extravehicular Mobility Unit, EMU), помочь проверить скафандры и вместе с нами проработать план действий по выходу, чтобы избежать ошибок. Выходящий в космос астронавт оказывается перед лицом совершенно новых рисков. В наддутом состоянии скафандр становится твердым, как автомобильная шина со стальным кордом, в значительной степени затрудняя движения и нарушая тактильные ощущения. В таком состоянии легко допустить ошибку, и возможно смертельную. В случае нашего с Хаули выхода в открытый космос Джуди становилась нашим ангелом-хранителем: ей предстояло следить за нами из кабины «Дискавери» и обеспечивать точность соблюдения всех процедур.

Главным объектом для отработки выходов был плавательный бассейн WETF. Едва ли есть более подходящий способ испытать клаустрофобию, чем погрузиться под воду в скафандре EMU. Один астронавт признался мне, что у него регулярно подскакивало давление, когда летные врачи проводили контроль жизненно важных функций перед испытаниями в WETF. Врачам это настолько не понравилось, что они заставили его пройти в летной клинике многократные проверки давления, чтобы убедиться, что за этим не скрывается хроническая проблема. У меня с этими проверками никогда проблем не было. Я всегда мог привести себя в доброе расположение духа, сидя с манжетой на руке. А когда ее снимали, мои вены выдерживали проверку на эластичность.

Тренировки в WETF давали наибольшую физическую нагрузку среди всех видов подготовки астронавтов. Точно так же, как и в космосе, скафандр наддувался до состояния железа. Столь простая задача, как сжать ладонь в кулак и вновь раскрыть ее, быстро утомляла соответствующие мускулы. И хотя скафандр имел нейтральную плавучесть, тело внутри него – нет. Когда я находился в вертикальном положении, я стоял в нем. Но когда в ходе тренировки мне приходилось работать головой вниз, а это бывало часто, я «падал» внутри скафандра на дюйм или два до тех пор, пока всем своим весом не опирался на наружные участки плеч, прилегающие к шейному кольцу скафандра. Это было настоящей пыткой. Пересиливая жесткость скафандра, я также получал ссадины на руках и отметины на других частях тела. И все же, невзирая на боль и на периодические приступы клаустрофобии, я любил тренировки в WETF. Как и при тренировках с манипулятором, эта работа требовала больших усилий и приносила большее удовлетворение, чем освоение операций на переключателе, позволяющих отделить спутник от ракеты. Я молился о том, чтобы когда-нибудь мне доверили выход… плановый выход. Я не желал слышать слово «аварийный» по отношению к любому из своих полетов.

В последней тренировке по выходу мне довелось узнать о том, как приходилось расплачиваться за феминизм нашим женщинам из числа TFNG. Этот урок я получил в ходе одевания от начала до конца в точной копии кабины и шлюзовой камеры шаттла. Средняя палуба шаттла хотя и имела самый большой объем в двухъярусной кабине, но была очень мала: чуть больше 2 метров в продольном направлении и от пола до потолка и 3 метра в ширину. Астронавты любили впечатлять публику информацией о том, что тюремная система штата Техас предоставляет одному заключенному больше места, чем на шаттле имеет экипаж из шести человек. Шлюзовая камера была еще меньше – цилиндр высотой 2,1 метра и диаметром 1,2 метра. Большую часть этого объема занимали два прикрепленных к стене скафандра для выхода в открытый космос (EMU).

Под критическим взглядом нашего инструктора Джуди вошла в шлюзовую камеру, разобрала наши скафандры и передала шлемы и «штаны» на среднюю палубу. Верхняя часть скафандра – кираса, содержащая электронику, баллоны с кислородом, запас воды и органы управления, – имела вес почти 90 килограммов и оставалась на стене шлюзовой камеры. Пока Джуди занималась этим, мы со Стивом достали наши мочеприемники с кондомами, датчики биологических функций и костюмы с жидкостным охлаждением (Liquid Cooling Garment, LCG). Последние представляли собой длинную сетчатую поддевку. В их материал были вплетены тонкие трубки, по которым прокачивалась охлажденная вода, чтобы уберечь выходящих астронавтов от перегрева.

Первая задача при надевании скафандра – раздеться догола и приладить мочеприемник. Я предполагал, что во время этой интимной процедуры Джуди выйдет из кабины, но не мог предположить, насколько осложнит наше положение феминизм. Ни один мужчина в должности внутрикорабельного помощника не покинул бы макет, пока другие мужчины надевают кондомы, поэтому и Джуди считала, что не может этого сделать. Это было бы предательством дела феминизма, признанием, что женщины отличаются от мужчин. Итак, она не сделала попытки выйти, и я адресовал Стиву нервный взгляд, означающий «ты первый», и увидел в ответ – «пошел к черту, ты первый». Интересное дело, подумал я. В конце концов, если уж мне придется раздеваться догола перед женщиной, не являющейся моей женой, у меня достаточно тренированное тело и задница греческого бога, чтобы произвести на нее впечатление. Но даже мне, человеку не особо обремененному запретами, мысль о надевании кондома перед Джей-Ар, зачитывающей по пунктам инструкцию, представлялась… ну да, запретной. Надеюсь, она не собирается лично проверять, правильно ли мы выполнили эту задачу.

Мне не нужно было беспокоиться. Когда мы со Стивом начали расстегивать пуговицы на штанах, Джуди села на пороге входной двери, опустила голову вниз и изобразила, что читает инструкцию. Она предоставила нам столько приватности, сколько могла, не отказываясь от своих феминистских воззрений.

Быстро, насколько это возможно, я запаковался в латекс, закрепил на поясе на липучке нейлоновую емкость и влез в контур охлаждения. Хаули сделал то же самое. Мы вновь приобрели приличный вид.

Прежде чем застегнуть молнию, мы установили биодатчики на грудь. ЦУП в Хьюстоне следил за сердцебиением астронавтов только во время выходов. Эти данные были показателем активности выходящего в космос астронавта. Астронавты к тому же подозревали, что врачи хотели таким образом получать сигнал о смерти астронавта в случае неисправности скафандра.

Джуди открыла страницу карточки с фотографией торса, чтобы убедиться, что мы правильно разместили датчики. На фотографии был изображен мужской торс, и соски на его груди служили ориентирами для установки датчиков. Будучи родом с Планеты Замедленного Развития, мы в шутку жаловались на сексизм фото. Есть ведь и женщины, выходящие в открытый космос, говорили мы. Следовательно, на контрольной карточке должна быть представлена и обнаженная женская грудь с правильно расположенными датчиками. Один из наших даже вырезал фотографию модели из Playboy, пририсовал биодатчики на ее обнаженной груди и вставил в карту контрольных проверок для выхода в открытый космос. Он сказал, что собирается тайно подсунуть этот экземпляр вместо настоящего для следующей серии тренировок с выходящей женщиной, но впоследствии я никогда о подобном не слышал, поэтому подозреваю, что он просто струсил.

Одевание продолжалось. Мы натянули штанины скафандра, доковыляли до шлюзовой камеры и присели на корточки под закрепленной на стене кирасой с рукавами. Пока Джуди держала рукава скафандра вертикально, я протащил голову и руки вверх и в кирасу. Просовывая голову в шейное кольцо, я ободрал уши, и на глаза навернулись слезы. Джуди прикрепила пояс нижней части к кирасе, а затем опустила на место шлем и подстыковала его. Затем она надела на меня перчатки и закрепила замками к кольцам на запястьях. На все это ушло почти два часа, но теперь я был полностью облачен. Дальше отрабатывать было нечего. Если бы я освободился от замка на стене, как это делается в реальном полете, я бы упал под весом скафандра в 130 килограммов.

Джуди закончила одевать Хаули, но, прежде чем она смогла покинуть шлюзовую камеру, я обхватил ее и притянул к себе в мучительном объятии. Она рассмеялась. Объятие было столь же чувственным, как если бы прекрасная дева обняла закованного в латы рыцаря.

Хаули и я закончили подготовку. Мы были готовы к выходу. И при всем нашем желании выйти в открытый космос оба молились, чтобы это не потребовалось. Ведь выход нам понадобился бы только для того, чтобы спасти свои жизни.

Пятница 13 апреля 1984 года оказалась очень счастливым днем для нашего «зооэкипажа». Полет 41-C закончился посадкой на авиабазе Эдвардс. Мы были следующими! Теперь мы были действительно основным экипажем. С этим званием мы получили высший приоритет на всех тренажерах и на T-38. Для меня это также означало неизбежные для основного экипажа ночные кошмары. До этого момента мне удавалось обуздывать страхи и восторги предвкушения неотвратимо приближающихся событий. Отказ инерциальной верхней ступени на STS-6, пожар гидросистемы на STS-9, двойная неудача с разгонными блоками спутников в полете 41-B сделали меня скептиком. Слишком многое пока еще могло поставить наш полет под удар. И даже теперь, когда горизонт перед нами был чист, я все еще старался сдерживать эмоции. Пока не подорваны болты, удерживающие систему на старте, нет никаких гарантий – говорил я себе. Может взорваться двигатель на наземных испытаниях и остановить программу. Может подвести здоровье. Подрядчики, изготовившие полезные грузы, могут обнаружить какую-нибудь серьезную проблему со своей техникой. В нашем деле были тысячи неизвестных. «Даже не думай о полете в космос», – приказал я себе. И пока я бодрствовал, я подчинялся этому приказу. У меня было множество поводов отвлечься. Однако во сне реальность моего положения в качестве члена основного экипажа пробивала защитную броню. Я вскакивал среди ночи, сердце бешено колотилось, а мозг полностью осознавал, что мне следующему предстоит покинуть планету. Все мои опасения умереть на борту космического корабля, все сомнения в своей способности выполнить задачу, все восторги при мысли о полете в космос беспорядочно вспыхивали в сознании во всей их дикости и неистовстве, и надежда на дальнейший сон испарялась. Приходилось вставать и отправляться на прогулку или на пробежку.

К этому времени члены «зооэкипажа» были вместе уже 14 месяцев, и нам предстояло оставаться вместе еще несколько. Из-за задержки предыдущих полетов запуск «Дискавери» съехал на июнь. За тысячи часов подготовки мы с Джуди сделались близкими друзьями, и я был бы лжецом, если бы сказал, что не задумывался о большем, нежели совместное изучение инструкций. Эта мысль снедала меня, когда в теплый весенний воскресный день наши T-38 приземлились на посадочной полосе шаттлов в Центре Кеннеди. Мы с Джуди прилетели туда вдвоем, чтобы участвовать в каких-то испытаниях полезного груза, которые должны были начаться на следующий день. Мы запрыгнули в арендованную машину и поехали в гостиницу для экипажей. Сияя улыбками основного экипажа, сидя в машине-трансформере (естественно, с убранным верхом), одетые в голубые летные костюмы, мы были идеальной иллюстрацией героев «что надо».

Джуди припарковала машину, мы забрали багаж и двинулись к лифту. Гостиница для астронавтов занимала маленькую часть третьего этажа огромного здания для испытаний ракет-носителей, оставшегося со времен программы «Аполлон». В ней была полностью оснащенная кухня, небольшой спортзал со штангой и велоэргометром, несколько рабочих комнат, десяток или около того спален и несколько туалетных комнат в варианте «унисекс». По вопросу оформления номеров NASA, вероятно, консультировалось с монахами-бенедиктинцами: они отличались монастырской простотой. Кровать, стол, телефон, лампа и кресло. Телевизора не было. Чтобы шум снаружи не нарушал покой спящего экипажа, гостиница располагалась во внутренней части этажа. Окон тоже не было.

Гостиница оказалась безлюдной. «Изыди, сатана, дай мне передышку», – подумал я. Мне предстояло 16 часов одиночного заключения с прекрасной женщиной и праздными руками, этими инструментами дьявола.

– Эй, Джей-Ар! – прокричал я через пустой холл. – Давай посмотрим старые пусковые площадки мыса Канаверал.

Во многих командировках в KSC я пытался вписать в график такую экскурсию, но загрузка не позволяла это сделать. Теперь был благоприятный момент. Мой мозг вопил: «Не сделай какую-нибудь глупость! Беги отсюда!»

– Конечно, Тарзан, – ответила она.

В полетных костюмах было слишком жарко, и мы сменили их на спортивную форму NASA. Я схватил телефонный справочник NASA, в котором была и карта, и прыгнул в машину, позволив Джуди вести, а сам взял на себя роль штурмана. Самые первые пусковые площадки сохранялись как часть Космического и ракетного музея ВВС США. Центральной частью музея был бетонный бункер, или блокгауз, служивший центром управления при запуске первого американского спутника в 1958 году. Его дополняла наружная экспозиция из пары дюжин разных ракет. Окрашенная в оранжевый цвет решетчатая ферма стартового комплекса № 26 высилась всего в 120 метрах восточнее блокгауза.

Полдень давно миновал, экскурсии закончились, и музей был так же пуст, как и гостиница. Джуди посмотрела на выставку ракет.

– Сколько из них ты сможешь назвать?

Я быстро оглядел их.

– Все.

– Брось, Тарзан. Ставлю шесть банок пива, что ты не сможешь идентифицировать все.

– Джуди, я живу и дышу ракетами с 12 лет. Фото этих штуковин покрывали стены в моей комнате. Ты вызываешь на спор ракетного маньяка. Ты проиграешь.

Ее улыбка означала: «Ну нет!»

Джуди устремилась вперед, чтобы прочесть табличку:

– Что это?

– «Навахо». Первая в мире сверхзвуковая крылатая ракета. Дальность 1500 миль.

– Попал. – Она подошла к следующему экспонату: – А это?

– «Бомарк». Противовоздушная ракета с пульсирующим воздушно-реактивным двигателем.

Кажется, она начала верить в то, что моя способность опознавать ракеты не слишком преувеличена.

– Эта?

– Запросто. «Файербёрд», одна из первых зенитных ракет… Кстати, я предпочитаю пиво Moosehead.

– Ты еще не выиграл.

Но я выиграл. После правильных ответов на еще несколько вопросов Джуди капитулировала, стоя перед ракетой «Скайболт».

– Тарзан, ты в детстве делал еще что-то, кроме запоминания ракет, например ходил на рок-концерты или на танцы?

– В моем выпускном альбоме была ровно одна запись. Такого ответа достаточно?

Она рассмеялась:

– Пожалуй, да.

Я опасался, что офицер охраны может прийти в любой момент, чтобы закрыть блокгауз, и предложил быстренько осмотреть его. Для меня переступить этот порог было очень волнующе. Я никогда не был в этом месте, но был связан с ним. Ребенком в Альбукерке я видел по телевизору это здание и башню обслуживания позади него, когда самые первые спутники и первые обезьяны-астронавты, Эйбл и Бейкер, поднимались на столбах огня в небо. Вернер фон Браун стоял здесь, где сейчас стою я, и руководил первыми шагами Америки в космической гонке. Я прикоснулся к безжизненному пульту управления и почувствовал еще большую близость к нему и к истории, которую написали он и его команда. Мои пальцы касались установленного в бункере перископа и архаических ламп, переключателей и осциллоскопов. «Боже, – подумал я, – все бы отдал, чтобы вернуться в тот день, 31 января 1958 года, и стоять на этом самом месте, когда отсчитывались последние секунды перед стартом „Эксплорера-1“».

– Осторожнее, Тарзан. Ты так запустишь одну из этих ракет.

Джуди прервала мои грезы. Ее очевидное безразличие к истории этого места заставило задать вопрос, который крутился у меня в голове с того самого момента, когда мы стояли на сцене на церемонии представления членов TFNG.

– Джей-Ар, когда ты впервые захотела стать астронавтом?

– В 1977-м, когда прочла объявление на доске объявлений компании.

Этого я и ожидал. Я уже несколько раз слышал ответы наших женщин на подобный вопрос в различных интервью. Другой ответ дала только Шеннон Люсид. У нее была копия письма, которое она написала в 1960 году в журнал Time, возмущаясь тем, что NASA набирает в отряд астронавтов только мужчин. Она мечтала о космическом полете еще ребенком, как и я. Лишь недавно я достаточно созрел, чтобы хотя бы отчасти простить Джуди, Салли и остальным то, что желание стать астронавтом не было у них мечтой всей жизни. А если бы я вырос в обществе, которое говорило мне, что я никогда не смогу стать астронавтом из-за моего пола или цвета кожи, могла ли эта мысль вообще укорениться в моей душе? Вероятно, нет. Но тогда, сказал я себе, какое право я имею осуждать эту женщину за то, что она не мечтала об этом с детских лет? Никакого. Джуди и остальные женщины научили меня понимать суть и последствия дискриминации.

Мы вернулись к машине, и Джуди снова села за руль.

– Поехали в Бич-Хаус, – предложила она. – Я куплю там тебе пиво.

Этот маршрут определенно стал испытанием для затаившегося во мне самца. Бич-Хаус был столь же изолирован от мира, как планета Марс: он располагался сразу за линией дюн всего в паре миль от стартовых площадок шаттлов. Этот дом был реликтом 1950-х, построенным до начала великой космической гонки. Тогда мыс Канаверал был всего лишь одним из многих мест, где северяне строили себе дома для зимнего проживания, и ими был усеян весь пейзаж. Однако «бип-бип» первого советского спутника принесло этой части Америки огромные перемены. Вновь образованному космическому агентству требовалось место для запуска ракет, и мыс Канаверал оказался для этого идеальным местом. Дядя Сэм, пользуясь правом государства на принудительное отчуждение частной собственности, выкупил земельные участки и начал обновление космического порта. Из всех существовавших зданий лишь одно уцелело при сносе – какой-то разумный бюрократ решил, что оно будет отличным убежищем для первых астронавтов от алчущей общения прессы. Выбранное здание находилось глубоко внутри отчужденной территории, так что приватность была абсолютной. Даже свидетели Иеговы не смогли бы добраться сюда. Теперь пресса уже не преследовала астронавтов, как это было во времена «Первой семерки», но здание все еще использовалось как убежище для них.

В пути я старался смотреть вперед, но не мог. Я не мог отвести глаз от улыбки Джуди, от ее развевающихся на ветру волос, от ее золотистых ног. «Опасность, Уилл Робинсон, опасность!» Но когда тебе нужен хороший робот, его не оказывается рядом.

Джуди свернула на посыпанный ракушками подъездной путь и припарковалась. Этот дом, конечно, строил не Фрэнк Ллойд Райт. Он был больше похож на жилище, которое мог построить себе Унабомбер: маленький, квадратный и очень утилитарный. Нижний этаж был бетонным – там находились гараж и склад. Деревянный верхний этаж с плоской крышей имел жилую зону из двух небольших спален, ванную и кухню-гостиную, выходившую на деревянную веранду. За прошедшие десятилетия NASA почти ничего не изменило здесь. Внешняя деревянная обшивка покоробилась, нащельники давно расползлись, а бетонные дорожки были неровными и крошились. Внутренняя отделка также была старой и видавшей виды.

Я оставался снаружи, пока Джуди поднялась с купонами в кухню, где находилась касса самообслуживания. Она была образцом профессионализма и не давала ни малейшего повода считать, что за этой поездкой на пляж может крыться нечто большее, чем удовольствие посидеть на берегу и посмотреть на волны, попивая пиво, но каждая молекула тестостерона в моем теле упорно ждала другого. Я не мог воспринимать ее как коллегу-астронавта и члена моего экипажа. Я видел в ней красивую женщину, какой она и была. Она вышла, подвесив на пальце упаковку с шестью банками Coors, остановилась, отставив бедро в сторону, и рассмеялась:

– Это не Moosehead, Тарзан, но вот твой выигрыш.

Она протянула упаковку мне. «Господи, помоги», – взмолился я.

Мы ушли за дюны и уселись на песок. Я извлек по банке пива каждому, и какое-то время мы сидели молча, просто наслаждаясь превосходным вечером на берегу. Далеко перед нами гроза хлестала океан, и умирающее солнце окрашивало облака в форме наковальни в оранжевый цвет. Легкий бриз овевал наши лица, отгоняя мошек.

– За основной экипаж, Тарзан. – Джуди протянула пиво и чокнулась со мной. Ее лицо сияло в свете, отраженном от облаков, и я мог видеть ее широкую улыбку. Оказавшись в основном экипаже, астронавты вели себя именно так. Мы так и будем ходить с этой улыбкой, пока Хэнк не скажет: «Остановка колес».

Мы погрузились в беседу о наших тренировках и новых проблемах с процедурой выведения нашего телекоммуникационного спутника. Я слушал вполуха. На этом берегу лишь она была астронавтом. Мой разум не мог отрешиться от аромата ее шампуня, от тепла, которое излучало ее тело на расстоянии, разделявшем нас, и от голосов в моей голове. Эти голоса шептали, что у нас с Джуди все было бы не так, как у других. У смертных – грязные, греховные, постыдные интрижки. Но мы не были смертными. Мы были астронавтами. Мы были полубогами, сверхмужчиной и сверхженщиной. Правила не распространялись на нас. На этом пляже их не было. Это было место, отделенное от Земли, где не действовали клятвы, социальные условности и шестая заповедь. Разумеется, это была тестостероновая чушь, но я прислушивался к этим голосам с таким же вниманием, с каким слушал команды Центра управления полетом на наших тренировках.

Когда я вскрывал очередную бутылку, Джуди наконец оставила тему телекоммуникационных спутников.

– Тарзан, я так благодарна тебе и Донне за то, что вы приняли меня в свою семью.

Я был рад услышать имя Донны. Это напомнило мне о том, кто я такой… Я женатый человек. Мой большой палец лег на обручальное кольцо.

– Добро пожаловать. Мы всегда рады тебе. – Мы с Донной много раз приглашали Джуди на обеды и другие семейные мероприятия.

– Да, ребята, только вы такие. Большинство жен ненавидят меня.

Она была права. Многие жены астронавтов не любили Джуди. Они ее боялись. Их мужьям предстояло летать по всей стране вместе с ней на частных самолетах, проходить подготовку на предприятиях, бегать вместе по вечерам и, быть может, как мне сейчас, сидеть рядом на пляже, наслаждаясь закатом и пивом. «А что дальше?» – задавали они себе естественный вопрос. Я видел, как Джей-Ар рано ушла с одной из вечеринок группы 35-ти в явном потрясении. Позже я узнал почему. Одна из жен, расплывшаяся после рождения детей, отозвала ее в сторону и наорала: «Оставь в покое моего мужа!» Я ни разу не слышал, чтобы ее супруга и Джуди что-то связывало, и был почти уверен, что обвинения совершенно беспочвенны, но я понимал, откуда ветер дует. Она знала, что́ молодость и красота женщины способны сделать с мужчиной (и здесь, на пляже, делали это со мной), и решила нанести упреждающий удар. Большинство жен боялись Джуди. На одну из первых вечеринок TFNG она пришла в обтягивающих джинсах и белой трикотажной майке. Все головы – и женские и мужские – повернулись в ее сторону, и гвалт заметно уменьшился. Несколько жен уставились на мужей, пытаясь прочесть их мысли, а некоторые придвинулись к ним поближе. В наряде Джуди не было ничего неприличного. Я видел многих жен, одетых сходным образом на различных мероприятиях. Просто Джуди была ослепительна, как роскошные манекены в витринах бутиков. А их жены никогда так не выглядели, вот в чем была правда жизни.

Меньше всего мне хотелось обсуждать красоту Джуди и то, как она действует на мужчин и их жен. Я пробормотал что-то о том, что она не слишком хорошо понимает женщин, и попытался вернуть разговор к вопросам нашей подготовки. Легче было сказать: «А как там дела с нашим космосом?» Джуди знала, что я лгал, и я чувствовал, что ее очень задевает неприятие со стороны жен. Она проигнорировала мой вопрос о подготовке и продолжила говорить об отношениях, на этот раз о взаимоотношениях с матерью в детстве. Я был поражен столь личными деталями. Я никогда раньше не слышал, чтобы она говорила о своем прошлом. Она пробыла в отряде несколько лет, прежде чем кто-то узнал, что она была когда-то замужем и развелась. Сейчас она открыла душу мне, словно я был ее доверенным лицом. Мне показалось, что она пыталась оправдаться за недавний ожесточенный спор по телефону с братом в моем присутствии. Разговор касался приглашения членов семьи Резник на запуск «Дискавери». Из этой беседы можно было понять, что отношения в ее семье очень непросты.

Я не был готов к этому. Я горел желанием вернуться к теме запуска связного спутника, но Джуди продолжала. С чувством горечи она рассказывала, как в семье от нее требовали, чтобы она встречалась только с еврейскими мальчиками, и о других моментах давления под предлогом религии, когда она была подростком. (Ого, я-то думал, что только мы, католики, все усложняем.) У меня с этой женщиной было намного больше общего, чем я думал раньше. Только ее взросление проходило более болезненно, чем мое. Это привело Джуди к отчуждению от матери. Я не мог представить, как дочь должна переживать это.

Это был единственный раз, когда Джуди дала мне заглянуть в ее прошлое. И хотя я не был д-ром Филом, но чувствовал, как она ранима и одинока. Конечно, я понимал ее уязвимость в этот момент. Она не плакала, но я никогда не видел ее более эмоциональной. И было бы так просто потянуться к ней и обнять в знак утешения. Во мне была двойная доза пива. Мои тормоза были такими же слабыми, как звездный свет. Но я ничего не сделал, никакого физического контакта. Я не сжал ее руку. Не погладил ее по спине. Не обнял. Ничего. Мое сопротивление искушению было просто фантастическим. Эти минуты на песке были моим Гефсиманским садом. Я только произнес несколько банальных слов о том, что все еще может измениться в будущем для Джуди и ее матери. Это было пророчество. Все действительно изменилось. Через 21 месяц Джуди предстояло погибнуть в нескольких милях от того места, где мы сидели в эту минуту.

Я поднялся с песка.

– Вернемся лучше в гостиницу. Завтра рано начинаем работать.