За месяц до даты нашего старта, 25 июня 1984 года, был сделан еще один существенный шаг. О нем не писали ни в одном пресс-релизе, и все же он был важен. На обеде с экипажем жены выбрали двух астронавтов для семейного эскорта. Увеличившийся до предела объем тренировок в последние недели перед стартом превратил всех членов основного экипажа в вечно отсутствующих мужей и отцов. Поэтому Отдел астронавтов придумал организовать семейный эскорт, чтобы снять часть нагрузки с наших семей. Эти астронавты помогали женам в организации перелета в Центр Кеннеди и на место посадки. Они занимались заказом авиабилетов, арендой автомобилей, резервированием жилья, а в целом в течение 24 часов в сутки и семи дней в неделю служили представителями наших жен по любым вопросам, связанным с полетом. Некоторые правила NASA о поездках членов семей предполагали, что необходимо сопровождение. Например, агентство обеспечивало доставку супругов на место запуска и посадки за государственный счет на борту принадлежащих ему «Гольфстримов», но детей на эти рейсы не допускали. В результате организация их перелета и соответствующие расходы ложились на семьи. И вот когда супруги членов экипажа улетали на неделю, самую тяжелую неделю в жизни, им приходилось поручать детей дедушкам и бабушкам или другим членам семьи и заниматься координацией доставки детей из аэропорта Орландо к месту проживания. От супругов также требовалось самостоятельно организовать свое размещение. Это могло стать тяжелым испытанием в случае отсрочки старта, особенно в туристический сезон. Некоторые жены просили зарезервировать им места в кондоминиуме, чтобы не оказаться выселенными. Эскорты могли оказать большую помощь.

Формальных правил для выбора эскорта не было. Жены обычно называли несколько имен и вскоре останавливались на двух. Наши супруги выбрали для сопровождения Дика Кови из группы TFNG и Брайана О'Коннора из набора 1980 года. При обсуждении ничего не говорилось еще об одной обязанности, для выполнения которой выбирался семейный эскорт. В случае нашей гибели в «Дискавери» они стали бы помощниками по организации прощания и похорон. Подозреваю, что об этом знали все жены – даже если их мужья не говорили об этом, они, скорее всего, слышали от других. Я рассказал об этом Донне несколькими годами раньше. NASA требовало, чтобы она и наши дети наблюдали за моим стартом вместе с членами семейного эскорта с крыши здания Центра управления запусками. Агентство имело в виду не уникальное зрелище, оно просто хотело изолировать семьи от прессы, если произойдет катастрофа. В этом случае астронавтам эскорта предстояло отвезти наших вдов в летную службу Центра Кеннеди, чтобы самолет NASA перебросил их в Хьюстон.

Этим вечером по дороге домой Донна повернулась ко мне и сказала: «Странное это дело, когда приходится заранее выбирать эскорт во вдовство». Ей дорого приходилось платить за мою мечту.

Я был полностью поглощен приближающимся полетом, и это отражалось на всей моей семье. Почему Донна просто не ушла от меня в эти последние недели, было загадкой. Однажды, приехав домой, я узнал, что у Пэта в горле обнаружили стрептококк:

– Летный врач хочет, чтобы ты зашел к нему сделать мазок из горла.

Не было ничего странного в том, что Донна обратилась в отдел летных врачей за медпомощью: они служили и семейными врачами для семей астронавтов. Но я очень на нее разозлился. Хотя я чувствовал себя хорошо, откуда мне было знать, что выявит посев культуры из горла. Призраки «Аполлона-13» и Кена Маттингли, которого вывели из экипажа после контакта с больным краснухой, сделали меня настоящим параноиком. «Черт побери, Донна! – обрушился я на нее. – Мне через 10 дней вылетать в Центр Кеннеди! Все может пойти коту под хвост!» Я даже не спросил, как чувствует себя Пэт. Донна никогда меня таким не видела. Слезы заструились по ее щекам. «Пока я не улечу в космос, не ходи в отдел летных врачей ни по какому поводу! Вообще! Найди гражданского доктора», – велел я ей. Позже я извинился перед ней, но навсегда запомнил этот свой провал как мужа и отца. Увы, есть вещи, которые уже нельзя изменить… Я проигнорировал приглашение летного врача, но он начал названивать мне в офис, и в конце концов я сдался. Мазок из моего горла не показал наличия инфекции.

За семь суток до старта я перебрался во временный комплекс из трейлеров, который служил гостиницей для экипажей. Таково было введенное летной медициной требование обязательного карантина – программы, разработанной с целью свести к минимуму шанс заражения астронавта из основного экипажа кем-нибудь из заболевших членов семьи на заключительном этапе подготовки к старту. Как раз этого я и опасался, узнав об инфекции в горле Пэта. С этого момента все, включая наших жен и сотрудников NASA, которым было необходимо контактировать с нами по рабочим вопросам, должны были проходить осмотр у летного врача, прежде чем встречаться с нами. Детям школьного возраста любые контакты были запрещены.

Я попрощался с детьми. Пэту и Эми было уже 16, Лауре исполнилось 13 лет. Я никогда не скрывал от них опасности полета в космос, так что они осознавали важность этого расставания. Могло случиться так, что они больше никогда меня не увидят. Пэт и Лаура были собранными и спокойными, но в глазах и голосе Эми я почувствовал сильное волнение.

Я приглашал Донну на каждый ужин нашего экипажа, и после короткого осмотра у врача ее пропускали. В последний вечер перед отлетом во Флориду мы ушли в мою комнатку и медленно и тихо насладились друг другом под одеялом (очень медленно и очень тихо, потому что это был всего лишь трейлер). В темноте я прошептал ей: «В следующий раз я буду радиоактивен». Никто из нас не упомянул о другой возможности – следующего раза могло и не случиться.

22 июня 1984 года «зооэкипаж» отбыл во Флориду на четырех T-38. В соответствии с ритуалом, давно доведенным до совершенства пресс-службой NASA, наши жены улетели раньше нас. Пресса любила «человеческий» момент, когда жены ждут своих мужей, и NASA было радо оказать репортерам такую услугу. Войдя в воздушное пространство Центра Кеннеди, мы сделали облет вокруг «Дискавери» на старте, а затем выстроились клином и зашли на полосу посадочного комплекса шаттлов. Хэнк подождал, пока все четыре самолета приземлились, и мы вместе подкатились к перрону. Мы выключили двигатели, открыли фонари кабин и вылезли из них. Наши объятия с женами запечатлела кучка фотографов-новостников. Это был момент для журнала Life. Теперь мы были героическими рыцарями, вышедшими на бой с силами зла… с огнем, скоростью и высотой… и наши прекрасные девы пришли попрощаться с нами.

Два последних дня перед стартом предназначались для отдыха. Никаких тренировок не было. Мы изучали документацию, летали на T-38 и с удовольствием ужинали с женами. Однако расслабиться не было ни единого шанса. Лишь часы отделяли меня от осуществления мечты всей жизни. В моих венах пульсировал чистый адреналин. Сон был борьбой. Ночные кошмары подкарауливали, стоило мне на минуту забыться.

Окончательно прощались мы с женами на фуршете в Бич-Хаус за сутки до старта. В последний раз я приезжал туда с Джуди. В момент, когда Донна выходила из микроавтобуса, я ощущал радость оттого, что мне не приходится сожалеть о той ночи. На фуршете, организованном NASA, присутствовали наши жены, астронавты семейного эскорта и основные специалисты по запуску. Это было неофициальное собрание, и ни речей, ни тостов не произносили. Каждый брал себе еду со столика, где были сэндвичи, зелень и картофель фри. Мы наполняли тарелки, подыскивали местечко, куда поставить пиво, и нам было хорошо.

После этого все, кроме наших «вторых половинок», ушли, чтобы мы могли попрощаться. Диане Коутс приходилось нелегко. Она была женой морского летчика и знала, что такое опасность. Жена Хэнка, Фран, казалась невозмутимой. Она переживала эту драму во второй раз, и это, наверно, помогало. А может быть, она молча умирала в душе, но прятала свои чувства от более молодых жен. В конце концов, она была супругой командира и должна была подавать пример. Наш специалист по полезному грузу Чарли Уокер и его жена держались с трудом. Незамужняя Джуди была избавлена от подобных проблем. Что касается Салли Райд, жены Стивена Хаули, то если она и испытывала страх, то не показывала этого.

Мы с Донной вышли погулять на берег. Стояло настоящее пекло, и очень помогал прибой у наших ног. Всего в нескольких милях от нас была площадка 39A и «Дискавери» на ней. Мы ощущали себя замыкающими длинной череды астронавтов и их жен, которые шли этой же тропой в течение двух десятилетий в тени их летающих машин – «Редстоунов», «Атласов», «Титанов» и «Сатурнов». Реки слез пролились на здешний песок, прежде чем эти пары приблизились к их завтрашнему испытанию, которое могло принести или славу, или смерть. Теперь пришел и наш черед.

Я был плохо подготовлен к этой минуте. Когда дело касалось эмоций, я оказывался сыном своей матери. Однажды я упрекнул маму в отсутствии эмоций, и она ответила: «Никто не знает, что чувствуют Петтигрю, – это была ее девичья фамилия. – Господь создал нас именно такими. Мы все держим внутри». В процессе обмена ДНК при моем зачатии я тоже получил печать Петтигрю. Дело не в том, что я не испытываю глубоких чувств или боюсь посрамить честь мужчины, болтая о них. Я просто не могу этого сделать. То, что я чувствую в душе, и то, как эти чувства можно было бы выразить словами, – совершенно разные вещи.

Но расставание больше нельзя было откладывать, и Донна наконец выдала свои чувства. Я услышал, как она всхлипывает. Жена остановилась и обняла меня.

– Майк, сожми меня покрепче.

Как всегда в тяжелые моменты жизни, я попытался укрыться за ширмой юмора:

– Мы можем вернуться в спальню Бич-Хауса и не только пообжиматься. – Да, я всегда был балагуром.

– Помолчи, Майк, просто не отпускай. Это не смешно.

Она плакала у меня на плече, а я чувствовал себя ничтожеством. Я попытался успокоить ее рассуждением о дублировании важнейших компонентов шаттла, но толку от этого было не больше, чем от предложения «покувыркаться». Я не мог словами унять ее страхи. Эта женщина знала цену полетам на грани допустимого. Ей приходилось держать изуродованную руку друга на месте авиакатастрофы. Она видела, как командир эскадрильи с капелланом выходят из машины и идут к соседнему крыльцу, чтобы сказать: «Ваш муж погиб». Скольких друзей, вдов и детей ей пришлось утешать? Она была женщиной, способной увидеть за эвфемизмами NASA суть семейного эскорта – «сопровождение во вдовство». Не было таких слов, которыми я мог бы похоронить ее страхи.

Какое-то время мы просто сидели, слушали волны и смотрели, как пеликаны пикируют за добычей. Донна прервала молчание:

– Много воды утекло, прежде чем мы пришли сюда.

– Да, много.

– Вот сейчас я вижу тебя подростком, запускающим ракеты в пустыне. Удивительно, куда это привело.

– А у меня при себе ракета, которую ты можешь запустить. – Я опять попытался выставить щит грубого юмора.

– Майк, ты можешь быть серьезным?

Я заставил себя быть тем мужчиной, которого она хотела слышать в этот момент.

– О'кей, прости меня. Я буду серьезным. Что бы ни случилось завтра, – я почувствовал ее напряжение при словах «что бы ни», – я приду к своей мечте. И этого бы не могло произойти без тебя. – Звучало пафосно, но это была правда.

Мы обнялись и поцеловали друг друга. Не то чтобы «отныне и вовеки веков», но достаточно для этой минуты. Мне было проще передать свои чувства при физическом контакте, чем на словах. Я чувствовал соль на ее щеках… слезы, не океан.

Я думал о том, как много случайных и, казалось бы, несущественных событий управляли моей жизнью. Если бы мать и отец не игнорировали знаки «Осторожно, опасная дорога», куда бы занесла меня жизнь? Если бы они не осели в Альбукерке, где небо захватило меня, какими путями я бы пошел? Если бы 17 лет назад я женился на другой женщине, сидел бы я сейчас здесь, на этом берегу?

В силу удивительного совпадения Донна родилась в один день со мной, 10 сентября 1945 года, в Альбукерке, в штате Нью-Мексико. Она старше меня всего на несколько часов. (Моя младшая дочь в детстве была уверена, что мужчины и женщины должны выбирать для брака человека с таким же днем рождения.) Мать и отец Донны, Эми Франчини и Джозеф Сеи, американцы в первом поколении, появились на свет в семьях иммигрантов из Италии. Оба бегло говорили по-итальянски, постоянно ругались и дымили, подобно лесному пожару. К моменту рождения Донны у них уже был ребенок, мальчик десяти лет. Они пытались завести второго все эти годы, вознося молитвы о дочери к целому пантеону святых. Эми Сеи было уже 35, когда она наконец забеременела. Для родителей Донна стала чудом – и сразу же превратилась в смысл их существования.

Жизнь Донны, в полную противоположность моей, была оседлой. Все свое детство и юность она прожила в одном доме, всего в нескольких кварталах от знаменитого Шоссе 66, ставшего одним из главных путей к приключениям для клана Маллейнов. Мальчишкой я бывал в нескольких сотнях метров от маленькой девочки, на которой однажды женюсь.

Мы были старшеклассниками, когда встретились в первый раз. Она училась в центре Альбукерке, в католической средней школе имени Св. Марии, а я – в окраинной школе Св. Пия X. Ее кузен учился со мной в одном классе, и благодаря ему нас представили друг другу в 1961 году, когда учились в десятом классе. В моей жизни это было время страшной неуверенности в себе. Мое покрытое прыщами лицо могло вызвать отвращение у Человека-слона. Оно выглядело так, будто я проиграл состязание в пейнтбол, причем победившая сторона стреляла пулями с клерасилом. Плюс к этому мои похожие на радары уши способны были привести в ужас любую леди. Я не мог представить себе девочку, которая нашла бы во мне что-то привлекательное. Когда нас с Донной познакомили, я произнес «привет» и удрал к другим парням. Судьбе пришлось ждать еще четыре года.

Я продолжал свой тяжкий путь к окончанию средней школы, время от времени сталкиваясь с Донной на разных мероприятиях, но никогда не заговаривал с ней и тем более не просил о свидании. Она не была красавицей. Привлекательная и очень живая – такое описание будет довольно точным.

В мае 1963 года я окончил школу Св. Пия и через несколько недель отправился переносить адские тяготы Вест-Пойнта. Теперь Донну отделяли от меня 2000 миль, и я о ней совсем не думал. Я боролся за выживание. Старшекурсники откровенно высмеивали меня. Даже после того, как я перестал быть салагой и испытания дедовщиной остались позади, напряжение не уменьшилось. Учебная нагрузка была огромной. Я не мог вообразить, что в Америке есть кто-то 19 лет от роду, кому приходится хуже, чем мне. Но я ошибался.

В далеком Альбукерке страдала Донна – ее мучили периодические приступы тошноты и рвоты. Поскольку до того у нее была почечная инфекция, мама повела ее к врачу. Сделали анализ крови, и доктор объявил ей и чопорно сидящей рядом матери диагноз – беременность. Отцом оказался такой же тинейджер.

Для родителей Донны это было катастрофой. Это был 1964 год, когда даже для голливудской старлетки залет вне брака был чреват скандалом. А для традиционной итальянской католической семьи беременность незамужней дочери была страшнее смертельной болезни. В этот день впервые в жизни Донна увидела, как ее отец плачет.

Спасительный выход предложил ее брат. Донна будет оставаться в Альбукерке до последней возможности. Прежде чем живот сможет ее выдать, она отправится в католический приют для незамужних матерей за пределами штата. Она откажется от ребенка и передаст его на усыновление. Другим членам семьи и друзьям объяснили, что она уехала учиться в колледже, но мало кто в это поверил. Дочери из итальянских католических семей не покидали дом до вступления в брак. Один священник, друг семьи, преподавал в близлежащем католическом университете и добровольно присоединился к заговору, пообещав прикрыть Донну, если кто-нибудь будет интересоваться ею.

Пока я в Вест-Пойнте считал конченной свою жизнь, точно такие же мысли были у Донны по поводу своей. У нее были намного более серьезные причины чувствовать себя приговоренной. Она впервые уехала из дома, покинула семью… став парией в семье и обществе. Джо и Эми дали ясно понять, что она их опозорила. «Не вздумай посмотреть на ребенка, когда он родится, – предупредила мать. – Я не хочу, чтобы ты привязывалась к нему».

В течение нескольких месяцев Донна рыдала каждый вечер перед сном в католическом центре для престарелых, управляемом организацией «Сестры милосердия». Часть одного этажа в здании была превращена в жилой блок, который Донна делила с двумя дюжинами других заклейменных позором женщин. За кров и еду они помогали монашкам ухаживать за престарелыми обитательницами. Через комнаты и коридоры они носили «утки» с запахом мочи, кала и смерти. Депрессия висела над ними подобно покрывалу. Настоятельница оказалась настоящей ведьмой и обращалась с ними как с порочными созданиями. Никаких радостей, путешествий, лишь изредка они могли поговорить с родными по телефону. Донна писала домой, помечая особым знаком конверты, содержимым которых можно было поделиться с дальними родственниками. В одних она придумывала свою жизнь в колледже, в других – умоляла о прощении.

Девушки находили успокоение лишь друг в друге, но даже эта поддержка была преходящей. Не успевала дружба расцвести, как заканчивалась. Женщины рожали и покидали приют, уходя в неопределенное будущее. В отличие от испытаний, объединяющих людей в жизни, проживание в доме для незамужних матерей задавало пределы дружбы. Никто из девушек не хотел продолжать общение в дальнейшем, опасаясь разглашения их греховной тайны.

Для Донны срок пришел летом 1964 года. Когда ребенок появился на свет, никто не кричал и не плакал от радости и не звал фотографа, чтобы отправить снимки дедушкам и бабушкам. Ребенка немедленно унесли, и на этом все кончилось.

Да, а я-то думал, что в Вест-Пойнте тяжело.

Донна вернулась домой к родителям, которые не доверяли ей и надзирали за ней подобно тюремным стражам. У нее не было будущего помимо того, что позволят ей отец и мать.

Тем временем я стал специалистом по точной стрельбе из M-14 и по преодолению бассейна трехметровой глубины с полной выправкой, а в боксерском зале из меня регулярно выбивали дурь. Однако ничто из перечисленного не помогало мне привлечь внимание хотя бы одной девушки. По части романтических отношений мой коэффициент интеллекта был не выше, чем у улитки. Впрочем, улитка не испытывает проблем с тем, чтобы понравиться другой улитке. Я же был, вероятно, представителем какой-то тупиковой ветви эволюции. Мне не было суждено передать свои гены потомству. Я был одинок и никому не нужен.

3 января 1965 года судьба решила вновь познакомить Майка Маллейна и Донну Сеи. Мы собрались семьями и с друзьями в доме ее кузена. Мой рождественский отпуск подходил к концу, и мне нужно было торопиться на самолет, чтобы лететь обратно в Вест-Пойнт. Нет ничего более угнетающего, чем возвращение в Вест-Пойнт после отпуска, особенно рождественского. Все равно что вернуться в тюрьму, а скорее – умереть и попасть в ад, с той разницей, что этот ад еще более холодный, серый и депрессивный, чем мог придумать даже Вельзевул. Ну и в довершение всего этим утром меня как раз бросила моя подружка. Говоря «подружка», я преувеличиваю. Я познакомился с ней в старшем классе школы и сох по ней, будучи салагой в Вест-Пойнте. Но это была лишь односторонняя влюбленность. Слово «бросила» подразумевает, что между нами что-то было и закончилось, но ничего и не было. Скорее, она меня отшила и пригрозила пожаловаться.

В расстроенных чувствах я обратился к испытанному веками средству – к алкоголю. Его на праздновании было много, и я пил, чтобы забыть… забыть о том, что я один и что мне нужно лететь назад, в девятый круг ада. С приближением момента отъезда я вышел из дома, чтобы не участвовать в общем веселье. Мне вовсе не было весело и было тяжело находиться среди людей, которым хорошо. Донна заметила, что я вышел, и через несколько минут последовала за мной. Мы немного прошлись, разговаривая о друзьях и о наших новых жизнях. Я и не думал ни о каких романтических чувствах, но Донна взяла дело в свои руки. Она прильнула ко мне и поцеловала – в губы, не меньше! И исключительно по своей воле. Ее не требовалось уговаривать, пускать пыль в глаза. Будто внезапно выглянуло солнце. Вест-Пойнт ушел на дно Гудзона, а мой отпуск вдруг превратился в бессрочный. Это была любовь… ну, может, вожделение, но это же нормально. Никогда в моей жизни ни одна девушка не проявляла романтического интереса ко мне. Никогда! Я обрел небеса с Донной. Она стала моим якорем в беспокойном море юности, и я схватился за нее, чтобы спасти свою жизнь.

Донна отвезла меня в аэропорт, так как сам я был не в состоянии вести машину. Когда мы расставались, она снова поцеловала меня. Я с трудом удержался от того, чтобы предложить ей руку и сердце. Она попросила меня найти листок бумаги, чтобы написать адрес. Она меня попросила! Опять же – мне не понадобилось самому просить ее. Она хотела, чтобы я написал ей. Воистину, это был вечер, когда все происходило впервые. Я покопался в бумажнике, ища листок, и обнаружил армейский кодекс поведения – карточку, на которой было в деталях описано, как я должен вести себя в случае попадания в плен к врагу. «Если меня возьмут в плен, я буду продолжать сопротивляться всеми возможными способами. Я предприму всяческие усилия к побегу и буду помогать бежать другим» и т. д. и т. п. Почему я носил ее с собой, неизвестно, но если бы могло существовать документальное свидетельство моего занудства, то это оно и было: я дал девушке армейский кодекс поведения, чтобы она написала на нем свой адрес. Уже тогда у Донны была возможность узнать, с каким недоумком она связывается.

Как быстро может все перевернуться в душе человека! Теперь я ждал возвращения в Вест-Пойнт с нетерпением – я не мог дождаться минуты, когда отправлю ей письмо. Я прилетел в Колорадо-Спрингс, где меня подобрал самолет Воздушной национальной гвардии, следовавший до аэродрома вблизи Вест-Пойнта. Борт был заполнен возвращающимися кадетами, которых будто вдавило в кресла депрессией, граничащей с самоубийством. Всех, кроме меня. Пока C-97 шел на восток, улыбка не сходила с моего лица, наркотическая улыбка юношеской влюбленности. Другие кадеты пялились на меня, считая, что у меня поехала крыша и в любой момент я могу распахнуть люк и улететь навстречу смерти. Ни один курсант в своем уме не мог улыбаться, возвращаясь в каменную темницу.

Первое письмо я написал сразу после возвращения в свою комнату. Запечатывая конверт, я смотрел на фотографию своей несостоявшейся подружки. Я думал о том, как долго видел свое счастье в том, чтобы убедить эту девушку полюбить меня, и как долго молился о том, чтобы она написала мне письмо, – и так и не получил ни одного. Как поет Гарт Брукс, среди величайших даров Всевышнего есть молитвы, оставшиеся без ответа. Я выбросил фотографию в мусорное ведро.

Наши с Донной отношения теперь продолжались по почте. Я отправил ей писем больше, чем рекламщики из Publishers Clearing House. Мне требовалась постоянная уверенность в том, что она все еще там, что я не вообразил ее себе, как ту, прежнюю пассию. От нее приходили целые мешки писем. Мы «узнали» друг друга всего за пару часов, но в письмах клялись в вечной любви.

Появление в моей жизни Донны, возможно, уберегло меня от отчисления из академии. Хотя мои оценки по учебным предметам были удовлетворительными, мне сильно не хватало военной выправки. Меня бесила дедовщина на первом курсе, я не мог понять, как она может способствовать развитию лидерских качеств. (Я и сейчас этого не понимаю.) Старшекурсники видели мое презрение к традиции, и я получал в ответ непрерывный поток взысканий за различные нарушения, такие как грязная обувь, неотполированная металлическая фурнитура, нежелание должным образом демонстрировать усвоенные навыки. Мои лидерские качества были признаны чуть ли не худшими на нашем курсе. Я был уверен, что некоторые из старших кадетов воспринимали мое отсутствие усердия как свидетельство презрения к самой системе. Перед отбытием в рождественский отпуск преподаватель по тактике предупредил, что меня могут отчислить, если мое отношение к службе не изменится. Родители получили письмо от этого же офицера, в котором говорилось, что у меня большие проблемы, и отец сделал попытку вправить мне мозги. Однако я не реагировал на предупреждения. Я утратил ориентиры и не был даже уверен в том, нужно ли продолжать учиться в Вест-Пойнте. Потом в мою жизнь вошла Донна. Именно благодаря ей я понял, к чему стремиться. Мне нужно было добиться успеха – не для себя, но для нее. Мое отношение и поведение изменились чуть ли не за одну ночь. Уверен, что старшие приписали этот переворот своим великим лидерским качествам, но на самом деле это была Донна. У меня все еще случались срывы по части дисциплины – к примеру, я прогулял церемонию выпуска старшего курса, за что получил 44 часа наряда по охране территории с ружьем на плече плюс двухмесячный запрет на увольнение из казармы. Но теперь я двигался к выпуску, безошибочно направляемый Донной – путеводной звездой в 2000 миль от меня.

В феврале 1965 года я послал ей академический значок – армейский аналог знаков студенческих организаций в университетах. Это был еще один большой шаг в развитии наших отношений.

В марте я прилетел домой в отпуск на трое суток. Мы с Донной были неразлучны. И эмоционально, и физически мы становились все ближе друг другу. В 19 лет на заднем сиденье Chevy Bel Air 1954 года выпуска в автомобильном кинотеатре «Серебряный доллар» я достиг новой ступени близости с девушкой. Именно там, в этом гнезде страсти, Донна рассказала мне о своем темном прошлом и о том, что у нее был ребенок. Мне было все равно. Я сказал, что это ничего не изменит между нами. Это, пожалуй, звучало бы благородно, если бы моя рука не была в этот момент в ее лифчике. Скажи она, что содержит публичный дом, это тоже ничего бы не изменило.

Затем, на фоне диалога из какого-то забытого фильма, доносящегося из закрепленного на окне динамика, я предложил ей руку и сердце, и Донна ответила согласием. Не было ни кольца, ни романтического ужина, ни многих месяцев волшебного предвкушения. Все происходило само собой, как сердцебиение. Я был одержим желанием заявить права на эту женщину, и одержимость в данном случае правильное слово.

Много позже мы с Донной рассказали нашим детям-подросткам несколько упрощенную версию этой истории, предупредив, что, если они когда-нибудь вздумают повторить это, мы их просто убьем. Это было безумие. Мы решили пожениться после целых трех дней знакомства и сотни писем. Я женился ради секса. Донна выходила замуж, чтобы уйти от родителей. Ну да. Так оно и продолжается.

На день рождения в 1965 году я послал Донне обручальное кольцо. Именно так, послал по почте. Я не мог дождаться, когда мы снова будем вместе. Эта женщина стала моей жизнью. Я не мог позволить ей исчезнуть. Однако со свадьбой нужно было подождать до моего выпуска, а до него оставалось еще два года. Курсантам Вест-Пойнта вступать в брак запрещалось.

Мы могли ждать свадьбы, но не медового месяца. В летний отпуск 1966 года – на 20-м году жизни – я наконец достиг главной цели. Это произошло в спальне у Донны. Ее родители уехали на несколько часов, предоставив нам возможность, которой мы уже давно страстно желали. Через пару часов мы пошли на исповедь и признались в грехе пропахшей табаком тени за занавеской. Священник напомнил мне, что секс до брака является осквернением храма Господня (то есть наших тел) и что я буду вечно гореть в огне, если не изменю своего поведения. (Надо полагать, курить в храме Господнем было нормально.) Потом мы с Донной стояли на коленях на одной подушечке, вознося покаянные молитвы и обещая Господу, что впредь будем держать руки и прочие части тела при себе. Но даже под страхом потерять бессмертную душу мы не могли сдержать этого обещания. Каждый мой отпуск мы заканчивали тем, что уединялись в Chevy, припаркованном в открытом кинотеатре или в дикой пустыне, в котором по мере ритмичных столкновений наших «храмов» все сильнее запотевали стекла. На следующий день на исповеди мы получали еще более жесткие предупреждения об адском огне, ожидающем нас. Не сомневаюсь, что бедный священник из-за нас стал пить в три раза больше.

При выпуске из Вест-Пойнта я получил назначение в ВВС, на что имел право, так как мой отец был отставным сержантом ВВС. Однако меня не хотели отпускать на церемонию зачисления, пока офицер по тактике не сделает последнюю попытку убедить меня посвятить жизнь службе в Армии США:

– Мистер Маллейн, уйти в ВВС – самое глупое, что вы можете сделать. Вы подготовлены именно для армии. Вы не сможете продвинуться в рядах ВВС.

Слава богу, я к нему не прислушался.

Мы с Донной поженились через неделю после этого в часовне на авиабазе Кёртланд в Альбукерке. Из нее получилась прекрасная невеста. В школе она никогда не носила тиары «королевы бала» или униформы чирлидерши и не играла заглавной роли в спектакле выпускного класса. У нее не было красоты тех девушек, которым обычно доставались эти знаки отличия. Но мне она казалась самой прекрасной женщиной на свете.

Три моих товарища по Вест-Пойнту были шаферами. Все мы были в форме – они в синих армейских мундирах, а я в «ливрее» ВВС с черным галстуком. Военные свадьбы одинаковы во все времена. Эти беззаботные улыбки юности и этот блеск начищенного металла можно увидеть на снимках Второй мировой и даже на дагерротипах времен Гражданской войны 1861–1865 годов. Нас все еще слишком пьянил недавний выпуск из Вест-Пойнта, чтобы мы могли услышать залпы орудий нашей войны… во Вьетнаме. А они ждали нас. Майк Парр, мой шафер, пал в бою спустя 17 месяцев, став одним из 30 погибших кадетов нашего курса.

Где мы провели с Донной медовый месяц, я не могу вспомнить. Бумаг мы никогда не хранили. Помню только, что пол в съемной комнате был из твердого дерева, а кровать – на роликах. Если бы на этой кровати стоял одометр, то за время нашего короткого присутствия он бы насчитал пару тысяч миль. К моменту, когда мы вернулись в Альбукерке, Донну уже подташнивало по утрам – она была беременна двойней. (В те времена еще не было ультразвука. Мы узнали, что она носит двойню, всего за две недели до родов.) Как и все, что мы делали до этого, детей мы завели не раздумывая. По этому поводу не было ни размышлений, ни дискуссии. Мы же были католиками. Если ты женился – значит, появляются дети. Что тут обсуждать?

В июле 1967 года мы уехали из Альбукерке, чтобы начать жизнь военных кочевников. В машине был один социально отсталый тип – это я. Правду говорят кадеты о Вест-Пойнте: «Сюда приходят 18-летние мужчины, а выходят 22-летние мальчики». Так и есть. Я научился водить танк, стрелять из гаубицы и разбирать в полевых условиях пулемет, но никогда не пользовался стиральной машиной и не готовил себе еду. Я не умел танцевать и ни разу в жизни не выписывал чека. Никогда не вкладывал деньги в акции, не покупал ни машины, ни одежды, ни продуктов. Я не имел ни малейшего понятия о владении домом.

Один Бог знает, что́ эта женщина увидела во мне. Но на всем моем пути к заветному призу, к космическому полету, Донна никогда не отказывала мне в поддержке. Она приходила на помощь каждые десять минут в этом путешествии из Альбукерке. Я все еще пытался прийти в себя, узнав, что из-за плохого зрения меня не взяли на подготовку в качестве пилота и вместо этого отправили в штурманскую группу. Чтобы стать астронавтом, надо сначала быть летчиком-испытателем, а это невозможно, если я не стану пилотом. Донна знала, как горько я разочарован, и подставляла мне плечо, чтобы я мог выплакаться:

– Все будет хорошо, Майк. Господь знает, что делает. Вот увидишь.

Такова была Донна с ее верой – несокрушимой, как у папы римского. Она превращала каждое наше жилище в маленький Лурд, где на стенах висели распятия и повсюду стояли статуэтки Девы Марии. В спальне она всегда зажигала свечи в память того или иного святого. Она давала деньги различным монашеским орденам и просила их молиться за нас. Священники получали чеки с просьбой отслужить за нас мессу. Если и была у семьи Маллейнов связь с Господом, то определенно через Донну, а не через меня.

Небольшой домик из шлакоблоков на авиабазе Матер в Сакраменто, в Калифорнии, стал нашим первым жилищем. Ожидая, пока нам привезут немногочисленные пожитки, мы имели удовольствие пользоваться мебелью от Дяди Сэма. Мы сидели в складных металлических креслах, ели за карточным столом и занимались любовью в койке с занавеской на одного человека. Но мы были тогда самыми богатыми людьми. Мы были друг у друга, и этого нам хватало.

Моей ближайшей задачей было окончить штурманский курс и сесть на заднее кресло F-4, и я трудился в поте лица, чтобы прийти к выпуску с высокими баллами. Приходилось нелегко. Полетные назначения давались в соответствии с рейтингом при выпуске, а в группе занималось множество умников из Академии ВВС, которые прослушали большую часть курса еще там. Но Донна была со мной. Я вешал секстант на качели у соседа и тренировался в засечке по трем звездам. А Донна стояла рядом, стуча зубами в холодном ночном воздухе, держала фонарик, чтобы осветить уровень с пузырьком, и записывала мои наблюдения на планшете. Когда 5 марта 1968 года родилась наша двойня, она взяла на себя все родительские обязанности, позволяя мне полностью сосредоточиться на занятиях. Ни разу она не дергала меня просьбами встать и покормить детей в два часа ночи, постирать подгузники или приготовить лекарство. Ни одному молодому отцу, а тем более с двойней, дети не достались так легко, как мне.

Я окончил курс с лучшими оценками и получил назначение на место штурмана-наблюдателя на самолете RF-4C Phantom, представлявшем собой разведывательный вариант знаменитого истребителя. Никогда в жизни я не был первым учеником, и этого не случилось бы и теперь, если бы не Донна.

Тем временем я слал запросы в штаб ВВС, упрашивая направить меня на пилотскую подготовку, но в ответ неизменно приходили отказы. На ежегодном медицинском обследовании я спросил врача, как можно улучшить зрение. Он сказал, что никаких способов сделать это не существует. «Майк, твой астигматизм вызван физическим дефектом в оптике глаза. Ничто не может исправить этот дефект». Я отказался поверить ему и отправился в библиотеку в поисках чуда… и мне показалось, что я нашел его в книге под названием «Чтение без очков». Однако и после того, как я проделывал описанные в ней упражнения для глаз в течение нескольких месяцев, острота моего зрения не изменилась. Я оставался непригодным для пилотской подготовки. Я проклинал злую судьбу, а Донна продолжала проповедовать терпение: «Господь знает, что делает».

С авиабазы Матер нас перевели на Маунтин-Хоум в Айдахо для переучивания на F-4. Вот там мне и пришлось получить первый почти смертельный опыт, но не от пожара двигателя или отказа гидросистемы, а от укачивания. Я просто умирал в кабине. Я не мог закончить полет, не засунув голову в «рвотный пакет». Я приходил домой и впадал в депрессию. Перспектива была очевидна: командир эскадрильи отстранит меня от подготовки, если, конечно, до этого из меня не вылезет двенадцатиперстная кишка и я не умру. Но Донна и теперь была со мной. Ее реликвии сверкали, словно на солнце. Она перебирала четки по кругу подобно тому, как тибетский монах крутит молитвенный барабан. Мое положение было столь опасным, что Донна не собиралась уповать на одни лишь небеса. Вынашивая двойню, она в течение многих месяцев страдала утренней тошнотой и сделалась экспертом по рвоте. Она была убеждена, что меня можно вылечить правильной диетой. Секрет завтрака, который готовила мне Донна, давно выветрился из памяти, но это сработало! Несомненно, это был эффект плацебо, но причины не имели значения. Однажды мне удалось, наконец, на протяжении полета удержать завтрак в себе. Потом еще раз, и еще. Я вновь обрел уверенность в себе. Мою летную карьеру спасла Донна.

С базы Маунтин-Хоум меня командировали в Сайгон, в Республику Вьетнам. Мне предстояло летать в составе 16-й эскадрильи тактической разведки с авиабазы Тан Сон Нхут. Донна и дети должны были ждать моего возвращения в доме на авиабазе Кёртланд в Альбукерке. Во время рождественского отпуска перед отбытием во Вьетнам мы впервые столкнулись с реалиями войны. Джеки Гринхалг, рыдая, позвонила нам и сказала, что ее муж, летчик, мой близкий друг с базы Маунтин-Хоум, был сбит и погиб во время полета на RF-4C всего через несколько недель после прибытия. Эта ужасная новость висела над нами, когда Донна везла меня в аэропорт. Мы остановились выпить кофе с пончиками, и она заплакала, не обращая внимания на мальчишку-официанта, который уставился на нее. Прощание было особенно болезненным, так как радио в служебном помещении напевало «Я улетаю на реактивной машине». Однако не было ни ультиматумов, ни угроз, ни просьб оставить ВВС после возвращения из командировки. Донна отдавала себя без остатка ради меня и моей карьеры, куда бы она ни забросила нас.

Я вернулся из Вьетнама в ноябре 1969 года и получил перевод на авиабазу Королевских ВВС Элконбери в Англии. Там я тоже летал в экипаже RF-4C, но теперь в составе сил НАТО, противостоящих Советскому Союзу. Я упорно продолжал писать в штаб ВВС рапорты о направлении на пилотскую подготовку, но их по-прежнему не удовлетворяли. Проблемой были не только мои глаза – теперь я стал слишком старым! «Оставьте это, лейтенант Маллейн. Обучение исключено. Забудьте о пилотировании» – таков был откровенный ответ кадровика. За исключением небольшой группы гражданских ученых, набранных для программы «Аполлон», все остальные астронавты NASA были пилотами. Они ни разу не выбрали человека с заднего кресла реактивного самолета. В 26 лет моя мечта о космическом полете закончилась. Когда я сказал Донне, что мне отказали окончательно, это не поколебало ее веры: «Все сложится к лучшему».

Четыре года в Англии были для нас и счастливыми, и горькими. Раз в несколько месяцев случались авиационные происшествия, и некоторые из них со смертельным исходом. Мы присутствовали на заупокойной службе по Джиму Хамфри и Тому Карру, погибшим в катастрофе после взлета. Другой экипаж пропал без вести в ночном полете над морем. Один пилот погиб оттого, что его «Фантом» загорелся.

Но была и радость от путешествий по Европе во время отпусков. Мы оставляли детей на няню, брали напрокат с двумя другими парами яхту и две недели ходили по Эгейскому морю. Мы потягивали вино, наблюдая, как закатное солнце пронзает руины античных колоннад, и плавали в воде столь же прозрачной, как космос. Становясь на якорь в уединенных бухтах, под покровом ночи столь темной, что мы не видели друг друга, даже целуясь, мы с Донной столь же часто предавались любви, как и молитве. Мы ходили по улицам Рима, Эдинбурга и Флоренции. Мы играли в снежки в австрийских Альпах и посещали театральные спектакли в Лондоне. В путешествии на побережье Испании Донна забеременела нашим третьим ребенком, дочерью Лаурой. В этой же поездке я вызвался взять плащ и сразиться с быком в тонну весом – это предлагалось организованным туристам. В обоих случаях свою роль сыграл алкоголь.

Служба в Европе впервые надолго дала нам с Донной стабильность, что позволило действительно узнать друг друга. Редко столь разные люди, как мы, вступают в брак. Донна была леди. Всегда учтивая, рассудительная, мягкая. Я же, наоборот, бывал груб, как каторжник. Опыт Вест-Пойнта с его исключительно мужским обществом, ВВС и Вьетнам сделали меня человеком, не способным произнести предложение без матерных слов. Я вел себя шумно, часто бывал несносным и никогда не задумывался об уместности своих шуток. Отмечая шестую годовщину нашей свадьбы в эскадрилье, я преподнес Донне картину в подарочной упаковке. Она не сомневалась в содержании подарка. Вот уже год она намекала мне, что очень хочет иметь свой портрет в свадебном платье, написанный маслом. Не желая ее разочаровать, я нашел в Англии художника, дал ему свадебную фотографию и попросил запечатлеть ее. Но, кроме того, я заказал ему акварель, дав поляроидный снимок Донны топлесс в нашей спальне. Именно эту работу я преподнес ей сначала на празднике. Она вскрыла упаковку затаив дыхание, рассчитывая увидеть себя в свадебном великолепии. А когда сняла последний лист и увидела два соска, уставленные прямо ей в лицо, то чуть не упала в обморок. Она прижала картину к себе, а озадаченные зрители спрашивали: «Что там Майк тебе подарил?»

Очень по-разному мы понимали юмор и приличия. Но это мелочи. В более важных вопросах нас тоже разделяли световые годы. Донна уважала правила, избегала риска, не была гибкой и легко поддавалась стрессу. Когда я отрывал этикетку от нового матраса, она была уверена, что сейчас же в дверь станет ломиться спецназ. Пропущенный съезд с шоссе мог буквально парализовать ее. Каждый раз, когда стрелка уровня топлива опускалась ниже половины шкалы, она нервничала, как боевой летчик, дожидающийся дозаправки над океаном. Она страдала обсессивно-компульсивным синдромом до такой степени, что даже я не мог сравняться с ней. В общем, ее индивидуальные особенности совсем не подходили женщине, связавшей свою жизнь с кочевой и полной опасности жизнью в военной авиации. Поцелуй перед моим уходом на службу был для нее мукой, особенно после той аварии, которая забрала нашего соседа, но я никогда не слышал ни одной жалобы. Моя карьера стала ее карьерой.

В 1974 году нас перевели на авиабазу Райт-Паттерсон в штате Огайо, и я поступил в Технологический институт ВВС США, чтобы получить магистерскую степень по авиационной технике. Едва мы успели распаковать вещи, как снова пришлось переезжать, на этот раз на авиабазу Эдвардс в Калифорнии, где я поступил в Школу летных инженеров-испытателей. В обоих местах Донне приходилось быть матерью-одиночкой, так как учеба поглотила меня полностью.

В 1976 году, когда моя служба на базе Эдвардс близилась к концу, NASA объявило, что начинает принимать заявления в первую группу астронавтов для полетов на шаттлах. Впервые в истории агентства предлагалась должность специалиста полета, для которой не нужны «крылья» пилота. Это была потрясающая новость: я подходил и мог подать заявление, чтобы стать астронавтом. Кроме того, что я проходил по формальным критериям, полученный летный опыт, магистерская степень и диплом выпускника Школы инженеров-испытателей делали меня сильным кандидатом. Когда я примчался домой и рассказал Донне эту новость, она улыбнулась и сказала: «Я же тебе говорила. Все к лучшему. Господь знает, что делает». После этого она удалилась в свое святилище и зажгла очередную лампаду в знак благодарения.

Какой частью моего послужного списка я обязан Донне? Всем, от начала до конца. Каждый шаг в моей карьере позволял мне принять вызов следующего шага. Если бы я споткнулся на любом этапе, все пошло бы не так и мое заявление о зачислении в астронавты попало бы в стопку «хорошая попытка». Но я нигде не споткнулся. Донна дала мне одну вещь, в которой я нуждался более всего, – возможность сосредоточиться на главном. Я был менее одаренным в сравнении со многими моими командирами в ВВС и почти всеми членами группы TFNG. Я не мог преуспеть за счет врожденных умственных способностей. Среди претендентов на должность специалиста полета я был кем-то вроде Форреста Гампа. Чтобы пройти все узкие места штурманской подготовки, боевых вылетов, высшей школы, наконец, подготовки в качестве летного инженера-испытателя, мне требовалось упорство жука-навозника. Именно Донна дала мне свободу в достижении цели, возможность отдаваться делу без остатка, не отказываясь от дополнительных полетов и других поручений по эскадрилье, засиживаться допоздна в лабораториях Института ВВС. У меня была защита от главных отвлекающих факторов семейной жизни с детьми.

Бесчисленные повороты моей жизни привели меня на этот флоридский пляж 24 июня 1984 года, всего за несколько часов до первого старта в космос. Но ни один из них не был столь важным, как тот вечер, когда юная девушка ушла с вечеринки, чтобы поцеловать меня.