Вернувшись в гостиницу для экипажей, я переоделся в спортивную форму и пошел заниматься в зал. Если завтра мне суждено погибнуть, то я умру в добром здравии. Я весил 66 килограммов – на 5 килограммов меньше, чем 21 год назад, когда окончил среднюю школу. Сомневаюсь, что при росте 177 сантиметров у меня набрался бы фунт жира. Я мог пробежать милю за пять с половиной минут, и так четыре мили подряд. Частота сердечных сокращений в покое – 40. Моя задница была столь крепкой, что я мог бы раскалывать грецкие орехи, сжимая ягодицы.

Качая железо, я посмеивался при виде набитой соломой мишени для стрельбы из лука, расположенной в одном из углов. Интересно, какой слабак из числа астронавтов попросил установить ее в нашем спортзале? Кто бы это ни был, я надеялся, что он умеет летать на шаттле лучше, чем стрелять в цель. Штукатурка вокруг мишени была здорово побита при промахах.

Выходя из зала на пробежку, я увидел Джуди, которая как раз разминалась перед бегом трусцой. Мы побежали вместе. Был ранний вечер, и Центр Кеннеди уже опустел. Компанию нам составляли лишь москиты, и это была хорошая причина держать темп. Выступил пот, что, собственно, и было моей целью. Я хотел сбросить излишки жидкости, чтобы свести к минимуму проблемы с мочевым пузырем завтра на старте. Остальные астронавты делали то же самое. Немногие лежебоки в наших рядах пытались выжать из себя воду, сидя в вихревой ванне и потягивая пиво в расчете на мочегонный эффект алкоголя и пот.

Мы с Джуди миновали черные тушки нескольких аллигаторов на противоположном берегу дренажной канавы. Я видел однажды, как одно из этих существ выпрыгнуло из воды в погоне за броненосцем. Почему они никогда не пытались преследовать бегущих астронавтов, было для меня тайной. Даже когда мы поддразнивали их, аллигаторы не реагировали. Как-то раз я наблюдал, как Фред Грегори кидал ракушки в четырехметровый экземпляр, рассчитывая расшевелить его. В то время как снаряды отскакивали от шкуры аллигатора, я предупредил Фреда:

– Эти зверюги способны делать 20 миль в час, если их рассердить, и это намного больше, чем твоя скорость.

Фред, однако, продолжал практиковаться в обстреле рептилии и ответил:

– Да, но это на твердой почве. Если же они рванут за мной, им придется продираться сквозь скользкое дерьмо, и они не смогут развить такую скорость.

Нас с Джуди беспокоила проблема, о которой мы услышали как раз перед тем, как покинуть гостиницу. Некий инженер обнаружил потенциальную неисправность, что могло помешать отделению выгоревших твердотопливных ускорителей (SRB) от внешнего топливного бака. Такой сценарий был бы для нас фатальным. Шаттл не может выйти на орбиту или достичь условий для аварийной посадки, если будет тащить за собой почти 140 тонн бесполезной стали. Но хорошо было то, что требовалось сразу несколько одновременных отказов в кабельной сети, чтобы SRB не смогли отделиться. Когда стартовая команда спросила Хэнка, готов ли он лететь, учитывая возможность такой аварии, он ответил «да». Меня это не удивило. Это было все равно что спросить трехлетнего ребенка, хочет ли он съесть конфету прямо сейчас или подождать до завтра. Если бы инженеры сказали: «Мы забыли установить центральный двигатель. Вы готовы лететь?» – Хэнк, скорее всего, ответил бы: «Не проблема. Мы просто запустим два имеющихся». Ничто не должно было остановить нас.

Мы с Джуди продолжали бежать по необитаемой части Центра Кеннеди. Единственным звуком вокруг было пение цикад. Темнота сгущалась, и над канавами то тут, то там начали вспыхивать светлячки. Джуди волновалась, что мы можем наступить на аллигатора. Я рассказал ей историю о Фреде Грегори, и она засмеялась. Однако случился редкий момент победы здравого смысла – мы решили повернуть обратно.

Постепенно мы замедлили темп, чтобы остыть. Я прошел длинный путь… я имею в виду не пробежку. У меня под боком была прекрасная женщина, а я действительно мог воспринимать ее как друга и ровню. Шесть лет назад, когда мы стояли вместе на сцене Центра Джонсона во время знакомства с персоналом, я видел в Джуди три недостатка. Она была гражданским человеком, она была женщиной, наконец, она была красива. Я спрашивал себя тогда, как ее красота повлияла на путь астронавта – ведь на всех этапах такой карьеры многое зависит от мужчин. Помогала ли красота Джуди преодолеть какие-то препятствия, если ее улыбка могла растопить сердце профессора, а ее фантастическое тело – сразить наповал мужчину из комиссии по отбору? Мы, мужчины, с подозрением относимся к женской красоте, потому что слишком хорошо себя знаем.

С годами, однако, Джуди доказала, что стала астронавтом не благодаря своей сексапильности или программе позитивной дискриминации. Она стала астронавтом потому, что отвечала необходимым требованиям. Я видел, как она летит в строю и руководит заходом на посадку по приборам в плохую погоду не хуже меня (а я за время полетов на самолете-разведчике и на T-38 стал чертовски хорошим специалистом в этом деле). Я видел, как мастерски она управляет манипулятором шаттла. Как спускается по веревке из макета орбитальной ступени во время аварийных тренировок, садится на воду под парашютом при отработке выживания и работает на глубине 6 метров под водой в скафандре весом 130 килограммов. На многочисленных тренировках она мгновенно и правильно реагировала на бесконечные вводные. Думаю, что лучшим доказательством профессионализма Джуди был тот факт, что она никогда не была предметом сплетен среди астронавтов. Странно, но лучший комплимент для астронавта – это когда его или ее не обсуждают заочно. И я никогда не слышал имя Джуди в связи с высказыванием вроде: «Кто пустил сюда эту дуру?» За пивом или во время пробежки с коллегой по набору я иногда слышал комментарии о неудачах других астронавтов. Когда одного специалиста полета из 35 новичков отстранили от подготовки на оператора «механической руки», не прошло и десяти миллисекунд, как причину стали передавать из уст в уста. Он двигал манипулятором так, как 15-летний пацан в автошколе дергает рычаг переключения скоростей. В раздевалках рассказывали еще о том, что некий эмэс поставил под угрозу развертывание спутника, не проведя должным образом проверку. Еще один человек из нашей группы случайно активировал резервный управляющий компьютер корабля во время проверки на стартовой площадке перед пуском, следствием чего была задержка этих операций. Имя Джуди в подобных разговорах никогда не всплывало, что наилучшим образом говорило о ее компетентности. Она не была самым блестящим или самым быстрым астронавтом группы TFNG – эти позиции держал Стив Хаули. Джуди была похожа на меня. Мы не были звездами. Но мы были тверды и надежны. На нас можно было рассчитывать, когда нужно чего-то добиться.

До моего назначения в экипаж 41-D я не верил, что мужчина может стать близким другом привлекательной женщины. Действовал закон тестостерона, столь же неопровержимый, как то, что гравитация – закон природы. Мужчины рассматривают привлекательных женщин как объект для секса, и это разрушает всякую надежду на близкую дружбу. Но я обнаружил исключение из этого правила. Если мужчину и женщину ставят рядом на несколько лет подготовки к путешествию, которое может убить их, мужчина способен абстрагироваться от юности и красоты женщины и ценить ее за профессионализм. Он учится видеть в ней человека, от чьей реакции в аварийной ситуации может зависеть его жизнь или смерть. В этот июньский вечер, спустя шесть лет после нашей первой встречи, я уже мог видеть и оценивать способности Джуди как астронавта. Я мог доверить ей свою жизнь – и завтра мне предстояло именно это.

Спустя несколько лет я узнал, что эта дружба сделала мое имя предметом сплетен в Отделе астронавтов. Однажды после «Челленджера» я летел вместе с Хэнком Хартсфилдом на T-38. Мы говорили о катастрофе и о потере друзей, и Хэнк сказал: «Ты, наверное, особенно тяжело пережил смерть Джуди». Меня этот вопрос поставил в тупик. Я тяжело переживал гибель всего экипажа. Я спросил его: «Что ты имеешь в виду?» Хэнк на это ответил: «Э-э-э… ну вы же с ней спали». Я был ошеломлен и заявил о своей невиновности, но знал, что он не поверит мне. Если мужчина и способен иметь с женщиной близкие отношения, не подразумевающие секс, то он не должен ожидать, что другие мужчины поверят в это.

В гостинице я принял душ и вернулся в главный конференц-зал. Там был один лишь Хэнк. Он читал газету и ворчал про себя об идиотизме либералов и о том, что они погубят страну. «Черт подери, я бы хотел, чтобы Тед Кеннеди нашел еще один мост и чтобы вода под ним была поглубже и пошире». Я уже давно понял, что отвечать на это не следует – результатом будет длинная и бессмысленная дискуссия. Если речь идет о политике, то, когда Хэнка задевают за живое, пощады не жди.

Наше спутниковое телевидение в силу какой-то счастливой случайности принимало телеканал Playboy. Этот факт удивлял меня не меньше, чем то, что аллигаторы не охотятся на астронавтов. Как канал Playboy оказался в телевизорах в гостинице астронавтов? Подозреваю, что это была одна из нередких правительственных глупостей. Какой-нибудь бухгалтер в Центре Кеннеди когда-то оформил контракт с компанией спутникового телевидения, и мы получили то, что получили. Вероятно, теперь потребовалось бы заполнить множество бумаг в трех экземплярах и заплатить десятки тысяч долларов наших налогоплательщиков, чтобы его исключить. Я также задавался вопросом, не приходит ли сигнал с одного из спутников, который был ранее выведен на орбиту шаттлом. Сделавший это мог снискать славу, заявив: «Это я поднял канал Playboy в космос».

Итак, часы предстартового отсчета прошли отметку T-12 часов, а я слушал, как Хэнк бормочет: «И еще Глория Стайнем должна быть в этой машине, когда он найдет свой новый мост», наблюдая одновременно, как модель топлесс вещает о том, что ее возбуждает («сильные брюшные мышцы и мир во всем мире») или вызывает отвращение («поллюция и грубияны»).

Наконец я отправился в свою комнату спать. Я знал, что это будет непросто. Словно стрелка метронома, мое настроение колебалось между страхом и радостью. Летный врач выдал нам снотворное, но я не собирался его принимать. Впереди оставался еще один медосмотр, и я не хотел, чтобы из-за неблагоприятной реакции на лекарство возникли вопросы. Вокруг было множество эмэсов, которые немедленно и с ликованием заняли бы мое место. Я не собирался давать такую возможность ни одному из стервятников.

Я лежал в своей комнате и изучал единственное ее украшение – фотографию в рамке, на которой был изображен извергающийся вулкан. Снимок был сделан с большой выдержкой, и вытекающая лава светилась на фоне черного неба. Кроваво-красные витки расплавленной породы змеились вниз по склону горы. Интересно, какой бюрократ отвечал за оформление гостиницы? Наверно, он думал: «Будь это моя последняя ночь перед полетом в космос, какую картину на стене я хотел бы видеть, чтобы успокоить свою тревожную душу? О, я знаю: взрывающийся вулкан с огнем и искрами!» Это было все равно что демонстрировать сцены крушения самолетов в салоне авиалайнера во время полета. И уж если тебе захотелось повесить картину, на которой что-то разлетается вдребезги, то почему не повесить фотографию ракеты NASA, которая взрывается прямо на старте? Это было бы особенно сильно.

Единственным звуком был приглушенный и неразличимый голос из-за металлической стены у самого моего уха. Майк Коутс разговаривал по телефону с Дианой и детьми. Я позвонил Донне и ребятам пару часов назад, и этот последний звонок получился не лучше, чем наше прощание на берегу. Сейчас у меня было время набрать номер еще раз, но я не стал. Еще одно «до свидания» не помогло бы ни мне, ни Донне. Майк был лучшим мужем, чем я, да благословит его Господь.

Во всяком случае, я неплохо поработал над тем, чтобы финансово защитить семью в случае моей смерти. Свою жизнь я застраховал трижды. За несколько месяцев до этого я обратился во все страховые компании с письмом, в котором объяснял мое положение и просил подтвердить, что в договоре нет какого-нибудь пункта мелким шрифтом, который позволит не выплачивать страховку, если я погибну на шаттле. Каждая из компаний письменно подтвердила, что страховка остается в силе в случае гибели по вине ракеты. Я скрепил эти ответы с соответствующими страховыми полисами и положил вместе с завещанием. Здесь Донне не придется столкнуться с каким-нибудь сюрпризом.

А нет ли случайно в ящике ночного столика гедеоновской библии? Слава Богу, ее там не было. Меня бы до смерти напугало, если бы NASA сочло нужным ее положить. «Мы не можем гарантировать, что эта ракета сделает свое дело, так что вот наше последнее средство спасения – Библия».

Я не нуждался в Библии, чтобы обратиться к Богу. Я молился за семью. Я молился за себя. Я помолился за то, чтобы не взорваться, и затем помолился еще сильнее, чтобы не облажаться. Даже в молитвах я был верен кредо астронавтов: «Лучше смерть, чем позор».

В какой-то момент этой ночи усталость преодолела страх и волнение, и я забылся неглубоким сном. Разбудил меня запах жареного бекона. Наши диетологи пришли и готовили завтрак. Моему желудку он не понравился. Сама мысль о пище вызывала тошноту.

Я слышал, как стучат в двери остальных членов экипажа, и спросил себя, кто из них действительно спит. Я мог поверить, что Хэнку спалось хорошо. Любой, кто способен накануне старта шаттла читать газету и отпускать политические комментарии, готов ко всему. Но я думал, что и другие, подобно мне, большую часть ночи считали дырки в потолочной плитке.

Постучали и в мою дверь, и я открыл улыбающемуся Олану Бертранду. Oлан входил в команду комплексных испытаний системы и должен был участвовать в нашем последнем предстартовом брифинге. Он был каджуном из Луизианы с жутким тамошним акцентом. Олан пробормотал нечто, что я перевел как «погода и наша "птичка" выглядят прекрасно», но с тем же успехом это могло означать и «льет как из ведра, а "Дискавери" сдуло ко всем чертям». Лишь его улыбка подсказывала мне, что верно первое, а не второе.

Я принял душ, побрился, затем подстриг ногти. Некоторые из тех, кто выходил в открытый космос, ободрали ногти о внутреннюю сторону перчаток скафандра и настоятельно рекомендовали кандидатам на аварийный выход укоротить их насколько возможно. Так я и сделал, подпилив ногти до аккуратных полумесяцев.

Перед завтраком я надел майку для гольфа с символикой нашего полета. Аппетита у меня не было, но присутствие на завтраке было обязательным для фотографирования и телевизионной съемки экипажа. Оператор NASA вошел, чтобы снять всех за столом. Фальшиво улыбаясь, с беззаботным видом я помахал рукой на камеру. Большинство из нас не ело ничего или совсем чуть-чуть. Я съел кусочек тоста. Будучи подростком, я не раз слышал рассказы пресс-службы NASA о том, как астронавты перед стартом с аппетитом позавтракали бифштексом с яйцом. Один кусочек такой еды – и меня бы вырвало. Никто из нас не пил кофе. Это было бы самоубийством для мочевого пузыря.

После того как оператор ушел, я протянул Джуди Резник свою пилочку: «Будешь заниматься ногтями во время взлета». Она рассмеялась. Это была любимая шутка «зооэкипажа», что наша «еврейско-американская принцесса» во время предстартового отсчета будет делать себе маникюр. К пилочке я добавил свой последний анекдот про «принцессу»:

– Ты знаешь, что скажет «принцесса», случайно разбив в музее бесценную вазу династии Мин и увидев, что к ней бегут служители?

Джуди обреченно вздохнула:

– Что же она скажет, Тарзан?

– Она закричит им: со мной все в порядке, все в порядке!

После еды мы собрались в главном зале совещаний для телеконференции, чтобы узнать предстартовую готовность запуска и метеопрогноз. Все было хорошо. Погода в Дакаре (это в Сенегале, в Африке) обеспечена. Это было наше основное место приземления в случае трансатлантической посадки – всего через 25 мучительных минут после старта из Флориды на раненом корабле. Мне, конечно, не хотелось в первый раз посетить Африку на шаттле.

Теперь мы отправились в спортзал к нашим летным врачам Джиму Логану и Дону Стюарту для последнего осмотра. Они проверили наши уши и глотки, измерили температуру и давление. Чтобы гарантировать нормальные показатели, я настроился на приятные мысли. Оба врача были хорошими друзьями нашего экипажа, но, если бы они заговорили о каких-то наших медицинских проблемах, их тела впоследствии были бы найдены прибитыми стрелами к соломенным мишеням. Мы бы не промахнулись.

Мы прошли через туалетную комнату, чтобы выполнить предпоследний сброс отходов в условиях гравитации. Еще одна возможность будет у нас в туалете на стартовой площадке. Мое добровольное воздержание от жидкости работало. Не испытывая никакого желания, я все же воспользовался моментом и выдавил из себя несколько капель.

Я вернулся к себе в комнату и стал одеваться. Пока мы завтракали, специалисты по снаряжению выложили наш гардероб на кровати. Первое, что я надел, было устройство для сбора мочи (UCD). Я просунул ноги в отверстия и натянул кондом на пенис. Он выглядел невероятно маленьким… не кондом, а пенис. Я засунул непокорный причиндал в резинку. Она немедленно свалилась. Тревога высосала каждую молекулу крови из моей промежности. Думаю, даже если бы передо мной стала прыгать обнаженная Бо Дерек, это не смогло бы вдохнуть жизнь в этого тунеядца.

Я сделал вторую попытку вложить свой меч в ножны, на этот раз придерживая устройство рукой, чтобы все осталось на месте. Я закрепил мочеприемник на поясе липучками, положившись на судьбу. Выбора у меня не было – часы предстартового отсчета шли неумолимо.

Я закончил свое облачение в полетный костюм, затем набил его карманы пузырьками с лекарствами на всякий случай, карандашами, космическими ручками с пастой под давлением, наконец… гигиеническими пакетами. Я положил по одному пакету в каждый из нагрудных карманов и еще пару запасных в другие карманы. Стану ли я жертвой космической болезни? Меня так часто тошнило на заднем кресле разных реактивных самолетов, что я не мог поверить, что окажусь нечувствительным к этому в космосе. Я подумал, не принять ли одну из противорвотных таблеток от NASA, смесь скополамина (депрессант) и декседрина (стимулянт), но решил этого не делать. Я хотел знать, насколько подвержен синдрому космической адаптации, а лекарство исказило бы картину. Кроме того, я сомневался, что таблетки будут работать. За несколько месяцев до этого я участвовал в ловле рыбы в открытом море с группой астронавтов, некоторые принимали это лекарство, и все же кого-то из них укачало. Еще один гость в этом плавании, который тоже проглотил таблетку скоподекса, не успел даже добежать до леера. Воспоминание о волшебной таблетке NASA, плавающей в блевотине на палубе рыбацкой шхуны, никоим образом не наводило на мысль, что она поможет мне в космосе. Я решил не брать их.

Полностью одетый, с загруженными карманами я вышел из комнаты и присоединился к экипажу на пути к лифту. Джуди шла передо мной, и я слышал, как шуршит пластик ее памперса о комбинезон. Я поддразнил ее:

– Ты становишься широковата в бедрах, Джей-Ар.

– Да ну тебя, Тарзан.

Как далеки от реальности были научно-фантастические фильмы времен моего детства! Я что-то не припомню, чтобы Ллойд Бриджес (в роли полковника Флойда Грэма) и Оза Массен (д-р Лайза Ван Хорн), занимая места в ракетном корабле X – M из классического голливудского фильма 1950 года с тем же названием, говорили о кондомах и памперсах, которые им приходится носить.

Группа сотрудников NASA приветствовала нас аплодисментами при выходе из гостиничной зоны. Мне захотелось обнять их и сказать: «Спасибо, что вы подарили мне эту минуту». Они были лучшими в мире!

Мы вошли в лифт, и два грузных мужика с поясами для инструмента последовали за нами. Я был поражен. Мы собираемся лететь на шаттле, а эти двое – что, решили прокатиться за компанию? Когда двери лифта открылись и фотографы засняли нас, это стало походить на какую-то хохму. Озадаченному Хэнку пришлось спросить:

– Парни, а что вы тут делаете?

– Мы лифтеры, ремонтники. Были жалобы на проблемы в этом лифте. Мы просто не хотели, чтобы вы застряли тут по дороге к ракете.

Все расхохотались. Воистину, NASA заботится обо всем. Утешительная мысль в такую минуту.

Работать им не пришлось. Мы доскрипели до нижнего этажа без проблем и вышли из здания под крики и новые аплодисменты более крупной группы сотрудников NASA.

Оказавшись снаружи, я немедленно посмотрел на небо, надеясь увидеть звезды и убедиться, что погода хорошая. Однако мешали вспышки камер, снимающих наш выход.

Мы вошли в микроавтобус для астронавтов и начали движение к площадке 39A, той самой, с которой 15 годами раньше Нил Армстронг отправился в свое историческое путешествие к Луне. Интересно, подумал я, каково было ему? Из-за кондиционера в автобусе мы мерзли. Моя кожа стала холодной и влажной, я дрожал. Мы нервно говорили о каких-то мелочах. Я надеялся, что никто не слышит ударов моего сердца – казалось, что каждый из них подобен взрыву.

Мы прошли несколько последовательных КПП, охранники которых приветственно махали нам руками или держали вверх большие пальцы. Рядом стояли грузовики для их эвакуации на более удаленные позиции. Ближе к старту мы проехали мимо нескольких пожарных машин и «скорых». Дежурные, одетые в серебристые костюмы пожарных, торчали около своих машин. Когда со старта уйдут последние специалисты, эти мужчины и женщины останутся в близлежащем бункере, готовые немедленно броситься нам на помощь, если возникнут проблемы. Я не мог себе представить, чтобы при наличии серьезных проблем в системе в тысячи тонн горючего понадобилось бы кого-то спасать. В этих «скорых» определенно были припасены шесть черных мешков для упаковки тел.

Мне было страшно, как никогда в жизни. Но и в эту минуту, если бы Бог снизошел до меня и сказал, что с вероятностью 90 % я не вернусь из полета живым, и дал бы мне возможность выпрыгнуть из автобуса, я бы закричал «нет!». В своем первом полете я был готов принять и один шанс из десяти. Я мечтал об этом с детства. Я должен был лететь! Даже если Господь показал мне, что означают остальные девять шансов, показал бы мои обгоревшие останки, которые запаковывают в этот самый черный мешок, я все равно отказался бы от Его предложения покинуть автобус. Я должен был совершить этот полет, и все.

Позднее я думал об этой отчаянной необходимости первого полета и о том, насколько извращенной она была. Что представляет собой человек, который ставит свою жену и детей, свою собственную жизнь на второе место после необходимости полететь на ракете? Я думал, что наверняка только у меня такие странные приоритеты. Однако оказалось, что это не так. Через несколько недель после 41-D Хэнк Хартсфилд рассказал мне о своих ощущениях перед первым полетом. Я поразился, услышав его признание в тех же чувствах, что сейчас испытывал сам. Он рассказал, что тогда предпочел бы погибнуть, нежели не подняться в космос совсем. В своем стремлении ввысь мы были похожи на альпинистов, идущих на Эверест мимо замерзших тел – тех, кто пытался покорить вершину и погиб. Как и этими альпинистами, нами двигал страх намного больший, чем страх смерти, – мы боялись не достичь своих высот.

Как же астронавты обманывают простых граждан! Большинство американцев видят в нас самоотверженных героев, отдающих жизнь во имя страны, прогресса человечества и прочих великих идей. На самом деле не было такого астронавта, который бы кричал «За Бога и Отечество!», когда подрываются пироболты, удерживающие носитель на старте… по крайней мере не в первом своем полете. Все мы шли на риск потому, что знали: иначе нам предстоит умереть неполноценными людьми. В наших душах находилось место и для более благородных мотивов, но только после того, как мы получим золотой значок астронавта.

Когда показался «Дискавери», мы наклонились к проходу, чтобы лучше видеть. Космическая машина купалась в перекрещенных лучах ксеноновых фонарей. На фоне предутренней черноты она казалась новой восходящей утренней звездой. Если до этого мое сердце работало на верхней передаче, то теперь оно ускорилось до сверхсветовой скорости.

На стартовой площадке мы вышли из автобуса и посмотрели на наш корабль. Несмотря на всю мою веру в физику, казалось невозможным, чтобы столь гаргантюанская конструкция могла оторваться от Земли, и уж тем более достичь скорости 7700 метров в секунду на высоте 320 километров. Система возвышалась на 60 метров над мобильной стартовой платформой (Mobile Launch Platform, MLP), которая, в свою очередь, была высотой еще в несколько этажей. Массу в 2000 тонн удерживали на месте восемь пироболтов, по четыре у хвостовой юбки каждого твердотопливного ускорителя (SRB). Два ускорителя отстояли друг от друга почти на 9 метров, чтобы между ними уместился толстенный внешний бак. Серая нижняя поверхность платформы образовывала стальное перекрытие. В нем были прорезаны три огромных проема, чтобы пламя от двух ускорителей и двигателей могло спуститься в газоотводный канал и выйти наружу. Во время зажигания двигателей большой бак с водой на соседней башне предстояло опорожнить в газоотвод, чтобы защитить его от повреждений под действием высокой температуры. Огромные пластиковые «сосиски» с водой свисали в проемах под ускорителями. Эта вода должна была ослабить акустические ударные волны, формируемые двигателями SRB, которые могли отразиться вверх и повредить груз в «трюме» корабля.

Площадка была пугающе пустынной. Пары́ кислорода вились вокруг сопел двигателей. Более мощная струя пара вырывалась из-под козырька внешнего бака. На фоне этого тумана, словно в скверном фантастическом фильме, плясали тени. В динамиках гудели сообщения о ходе предстартовой подготовки, и этот шум соперничал с оглушающим свистом продувки двигателей. Немногие оставшиеся рабочие, казавшиеся лилипутами на фоне машины, которую обслуживали, выполняли свою работу со спокойной настойчивостью. Светящиеся полоски безопасности, прикрепленные липучками к рукам и ногам рабочих, придавали им вид скелетов.

Мы вошли в лифт и поднялись на отметку 60 метров. Хэнк и Майк сразу же вошли в белую комнату – похожий на короб тамбур перед боковым люком «Дискавери», где техники ждали, чтобы помочь нам забраться в кабину. Хэнк и Майк опять же шли первыми. У меня образовалось немного лишнего времени, и, чтобы убить его, я подошел к краю площадки, чтобы получше разглядеть корабль. Черные теплозащитные плитки на брюхе «Дискавери» придавали ему чешуйчатый вид, словно у рептилии. Они резко контрастировали с белыми теплоизолирующими матами, приклеенными к орбитальной ступени сверху и с боков.

Я смотрел на расположенный в трех милях отсюда Центр управления пуском (Lounch Control Center, LCC). Донна и дети должны уже быть внутри него. За девять минут до старта астронавты-сопровождающие приведут их на крышу, чтобы они смогли понаблюдать за запуском. Я думал о том, как Донна справляется со стрессом. Я знал, что с детьми все будет в порядке, но ее нервы, должно быть, на пределе.

– Эй, Тарзан, не упади! – ко мне подошла Джудит Резник. Ветер развевал ее волосы, превращая их в подобие черного ореола вокруг головы. Она широко улыбалась.

Я заметил, что и в самом деле страшновато глядеть через перила на высоте 60 метров:

– У меня страх высоты, Джей-Ар. Я не могу подойти ближе.

Она рассмеялась:

– Ну, Тарзан, тогда ты попал. Мы будем на высоте 200 миль.

Мы продолжали свою болтовню, пытаясь не замечать, как стучат наши сердца. Затем мне объявили двухминутную готовность к посадке в корабль и фиксации в кресле. Я обнял Джудит:

– Удачи, Джей-Ар. Увидимся в космосе. – Поскольку Джудит, в отличие от меня, должна была сидеть в кресле на средней палубе, я не мог ее увидеть до отсечки маршевых двигателей. Я обнял ее в первый раз и поразился, какая она маленькая.

– Принято, Тарзан. – Джудит сжала меня в ответном объятии, и мы расстались.

Я отлучился в туалет, чтобы попробовать пописать еще раз. В унитазе плавали нечистоты и туалетная бумага. Канализацию отключили несколькими часами раньше в соответствии с графиком подготовки. Рабочим же не оставалось ничего иного, как продолжать пользоваться туалетом. Я добавил немного своей мочи в общее месиво, присоединил вновь устройство UCD и прошел в белую комнату.

Посадочная команда быстро надела на меня космическое снаряжение. Мы пожали друг другу руки, я встал на колени и прополз в люк. В кабине было холодно, как в морозильнике. Я подумал, что от холода критическая часть моего тела съежится еще сильнее, и, если кондом от мочеприемника останется на месте, это будет чудом.

Я стоял на временных мостках, защищающих задний пульт управления, и пытался залезть в кресло позади Майка Коутса. Когда мне это удалось, Джинни Александер из посадочной команды помогла мне с фиксацией пятиточечной привязной системы. Когда она работала у меня между ног, застегивая ремни, я подколол ее: «Даю весь день на эту операцию». Наверно, она слышала эту шутку раз сто. Джинни подключила кабель связи и аварийное дыхательное устройство, а затем прицепила мою карту контрольных проверок на тросик. Все должно было быть закреплено! Все, что упадет во время запуска, свалится на задний пульт, и до отсечки двигателей достать упавшее будет невозможно. Наконец она широко улыбнулась, похлопала меня по плечу и повернулась к Стиву Хаули, чтобы помочь и ему.

Я осмотрелся в кабине. Все казалось таким же, как и на бесчисленных тренировках, но только сияло новизной. «Дискавери» даже пах, как новый. Каждая стеклянная деталь сверкала. Не было потертостей на полу и вокруг наиболее используемых клавиш компьютера. Все панели были на местах, причем на своих местах, в то время как на тренажере в Центре Джонсона можно было увидеть перед собой органы управления «чужим» полезным грузом. Это была наша «птичка». Составленная для нашего полета программа гудела в ее мозгу. Нам предстояло управлять новехонькой, только что из шоурума, машиной.

До старта оставалось 90 минут. С каждой уходящей секундой мое сердце переключалось на следующую, еще более высокую передачу. Слава богу, к нам не были подключены биодатчики, это осталось в эпохе «Аполлонов». Мне было бы очень скверно, если бы кто-нибудь увидел мои показатели. Я представил себе, как д-р Джим Логан смотрит на них и говорит: «Должно быть, дефектный датчик. Ни одно сердце не может биться с такой скоростью, иначе оно разорвется».

Джинни закончила с привязными ремнями Хаули. Джуди и Чарли Уокера зафиксировали в креслах внизу, на средней палубе. Посадочная команда пожелала нам удачи, отключилась от интеркома и ушла. Мы услышали, как закрывается люк. Еще через несколько мгновений у нас щелкнуло в ушах – кабина «Дискавери» была наддута. Началось ожидание.

Оно быстро переросло в агонию, физическую и психическую. Я ерзал внутри своего снаряжения, пытаясь восстановить циркуляцию крови там, где на тело что-нибудь давило. Несмотря на все мои усилия по обезвоживанию организма и неоднократное посещение туалета, мой мочевой пузырь быстро приблизился к точке разрыва. Каковы были шансы, что кондом мочеприемника все еще находится на месте? Он слишком долго был в контакте с моим телом, чтобы я мог ощущать его, и я был уверен, что после того, как я полз на четвереньках и всячески ерзал в кресле, не говоря уже о действии страха и холода, презерватив отделился от пениса. Если так, то при попытке мочеиспускания мой летный костюм промокнет. И я был уверен, что мочи будет много. Я живо вообразил, как она пропитывает мой комбинезон, капает с сиденья на задний пульт за моей спиной и приводит к короткому замыканию электроцепи. Моя «авария» станет темой сплетен на много десятилетий вперед. «Помните того парня, Маллейна? Он надул в штаны на стартовой площадке. Пришлось отложить старт, чтобы дать приборам просохнуть». Боже, да я лучше лопну! Я пытался терпеть, но вскоре понял, что это невозможно. Молясь о чуде – о том, что я все еще благополучно остаюсь в латексе, я решил попробовать. Но тут я быстро обнаружил, что помочиться, лежа на спине, нереально. Несмотря на то что желание было сильным, даже болезненным, я напрягал соответствующие мышцы, но ничего не происходило. Есть вещи, к которым вас не может подготовить даже лучшая в мире программа. В отчаянии я ослабил привязные ремни, чтобы немного повернуться на бок. Лишь в этом положении я смог наконец «открыть шлюзы». Через пару секунд я попытался притормозить, чтобы определить, нет ли утечки, но это было все равно что попытаться перекрыть Атлантический океан. Моча текла из меня, как вода из пожарного шланга. Я не почувствовал, чтобы стало мокро, так что чудо все-таки произошло. Презерватив оставался на месте. Я обмяк в восхитительном облегчении. Можно было подумать, что я уже вышел на орбиту.

В кабине было практически нечего делать. После проверки канала радиосвязи Центр управления пуском перешел к другим предстартовым операциям. Мы остались одни. Остальные также жаловались на состояние мочевого пузыря, и Джуди с Чарлзом подали голос с нижней палубы. Не хотел бы я быть на их месте. Перед ними не было ни приборов, ни окон. Им предстояло ехать на лифте, даже не зная, какой сейчас этаж. Джуди напомнила нам, что не хочет слышать никаких предложений со словом «это» – «Ты видел это?» или «Что это было?». Мы все засмеялись. Когда ты слеп по отношению к любому «этому», о котором идет речь, слышать подобные восклицания было бы не очень приятно.

Мы умолкли и просто слушали переговоры в Центре управления пуском. Когда мы услышали позывной офицера безопасности полигона, в интеркоме прозвучали шутливые комментарии – мы хотели скрыть страх, который вызывала у нас его зловещая функция. Этот офицер должен был взорвать «Дискавери» в небе, если бы корабль отклонился от курса. В момент, когда офицер безопасности передаст системе аварийного прекращения полета команду на взвод, на приборной панели у Хэнка должна загореться красная лампочка, предупредительный сигнал. Интересно, какой больной на всю голову инженер решил, что от этого будет какая-либо польза?

С каждой минутой напряжение в кабине росло. А потом мы услышали это проклятое слово «проблема». На отметке T-32 минуты была обнаружена проблема с запасным управляющим компьютером (Backup Flight System – BFS). Руководитель пуска сообщил нам, что он остановит предстартовый отсчет на отметке T-20 минут, как и планировалось, и будет ждать, пока эксперты разберутся в ситуации. Полетные правила однозначно запрещали старт, если запасной компьютер не работает должным образом. Учитывая, какой эмоциональный капитал мы вложили в полет к этой минуте, сама мысль о том, чтобы вылезти из кабины и повторить всю последовательность процедур на следующий день, причиняла почти физическую боль. Мы все молились, чтобы эта чертова цепь восстановилась. Однако Господь не услышал нас. После нескольких минут поиска причин неисправности Центр управления сообщил: «"Дискавери", мы собираемся вытащить вас и попробовать снова завтра».

Я был сокрушен, израсходован полностью, как и все мы. Наши нервы находились в постоянном напряжении в течение четырех часов, и в итоге нам нечем было оправдать свои усилия. Я думал о предстоящем завтра повторе с таким чувством, как если бы мне предстояло сверлить канал зуба.

В течение часа нас извлекли из кабины и отправили обратно в гостиницу. Наших жен привезли на обед. Донна делала веселое лицо, но оно не могло скрыть ее опустошенности. Другие жены выглядели столь же побитыми.

После этого повторился тот же сценарий. Прощание со слезами. Еще один сеанс изучения документации. Политические комментарии Хэнка. Неровный сон. Тошнотворный запах жареного бекона. Стук в дверь по случаю подъема и бормотание Олана.

Мы снова вошли в лифт в компании тех же двух мастеров. Еще пара отмененных стартов, и мы станем старыми друзьями. Мы вышли из здания под те же вспышки фотографов, услышали такие же аплодисменты наших друзей и сели в тот же самый холодный автобус. Даже великий страх смерти, который сопровождал меня вчера, вернулся вновь. Первая попытка старта никак не помогла устранить его. Вернулся и великий страх того, что я так и не полечу, что в последний момент случится что-то, из-за чего мой шанс пропадет. Я всегда буду носить проклятье только номинального астронавта, и мой значок так и останется серебряным.

Когда Джинни Александер затягивала мои ремни, я пошутил: «Эта прелюдия уже начинает утомлять меня». У нее хватило времени лишь на то, чтобы улыбнуться.

Закрыли люк, и мы вновь лежали и ждали. После вчерашних проблем с мочеиспусканием я еще более жестко подошел к задаче обезвоживания организма, но тщетно. Мои ноги были подняты выше тела, и целое озеро жидкости стекало вниз, в мочевой пузырь. Через час я уже чувствовал, что вот-вот взорвусь.

Интерком замолчал раньше, чем накануне. Мы были слишком опустошены, чтобы продолжать отпускать дурацкие шутки. Единственным звуком в кабине был шум вентилятора. Я смотрел, как светлеет небо и как за окнами парят чайки. Судя по тому, что голова Хэнка склонилась набок, он спал. Как это удается некоторым астронавтам, всегда изумляло меня. Мне было бы задремать не легче, чем человеку, привязанному к электрическому стулу. Мне было страшно. Однако в тот момент ничто в мире, в том числе слава, богатство, власть и секс, не могло бы заставить меня покинуть это место. Лежа в нем за час до орбиты, я был самым богатым человеком на земле.

Приблизилась и осталась позади отметка T-32 минуты. Вчерашнее сообщение о неисправности запасного управляющего компьютера не повторилось.

Проснулся Хэнк. «Я ничего не пропустил?»

Я подумал было сказать ему, что он проспал четыре года и что Тед Кеннеди теперь президент, но решил, что делать этого не стоит. Если командира хватит удар, то полет точно будет отложен.

Мы вошли в плановую задержку на отметке T-20 минут. До этой точки нам удалось добраться вчера. «Прошу тебя, о Господи, пусть отсчет возобновится». Каждый изо всех сил прислушивался к диалогу в Центре управления пуском, молясь о том, чтобы мы ничего не услышали ни о каких нештатных ситуациях. Мы и не услышали. В расчетное время задержка кончилась.

На отметке T-9 минут мы вошли в последнюю встроенную задержку. И вновь ничего непредусмотренного не случилось, и Центр управления запустил часы вновь. Я подумал о Донне и детях. Они сейчас поднимаются по лестнице на крышу здания LCC. «Господи, помоги им», – молился я.

T-5 минут. «Разрешаю запуск вспомогательных силовых установок». Майк подтвердил получение и щелкнул тумблерами, приведя в действие три насоса гидросистемы «Дискавери». Датчики показали нормальное давление. Теперь «Дискавери» набирал силу. Насосы слегка щекотали наши спины, производя легкую вибрацию. Это движение стало первым признаком того, что наш корабль не какой-то неподвижный монумент.

Компьютеры начали проверку системы управления полетом, и «Дискавери» содрогнулся, когда сопла маршевых двигателей и элевоны достигли предельных отклонений.

T-2 минуты. Мы закрыли щитки шлемов. Хэнк наклонился, чтобы пожать руку Майка Коутса: «Всем удачи. Начинаем. Делаем все так, как готовились. Внимание к приборам».

T-1 минута. Прошу тебя, Боже, если в этом полете должно случиться что-то плохое, пусть оно случится выше 50 миль. Моя молитва была столь конкретной по понятной причине. По действующему в NASA положению для того, чтобы получить золотой значок астронавта, требовалось подняться выше 50 миль. Если я погибну, не достигнув этой высоты, то Донна и дети будут хранить в памятной коробке лишь серебряный значок.

T-31 секунда. «Разрешаю автоматическую подготовку пуска». Теперь компьютеры «Дискавери» взяли на себя управление отсчетом у компьютеров Центра управления пуском. Корабль теперь давал команды себе сам. В кабине царила интенсивная, молчаливая сосредоточенность. Я вновь был рад, что мои медицинские показатели никто не видит. Мое сердце теперь работало на низшей передаче.

T-10 секунд. «Разрешаю запуск маршевых двигателей». Датчики давления в топливных магистралях показали скачок – это открылись клапаны, и топливо и окислитель пошли по трубопроводам. Ожили турбонасосы и начали гнать по 400 килограммов топлива в секунду в каждую из трех камер сгорания.

На отметке T-6 секунд кабина содрогнулась. Старт двигателей! «Вот оно», – подумал я. Несмотря на страх, я улыбался. Я направлялся в космос. Это должно было случиться на самом деле!

5… 4… Вибрации усиливались по мере того, как двигатели развивали тягу.

И вдруг раздалась трель системы аварийного оповещения. «У нас отключение двигателей». Не помню, кто сказал это, но он констатировал очевидное. Вибрации прекратились, и в кабине стало тихо, как в склепе. Тени ходили по нашим креслам в такт с качаниями «Дискавери» на стартовых креплениях.

Все мы пребывали в изумлении: «Какого черта?!» Это была явно серьезная неисправность. Хэнк отключил световое табло и «пищалку» системы оповещения. Мы с болью смотрели на красные огоньки индикаторов отсечки левого и правого двигателя, говорившие о том, что оба двигателя отключены. Однако индикатор центрального двигателя оставался темным. Могло ли это означать, что он работает? Ни шума, ни вибрации не было, но если бы он все еще работал, нам следовало его выключить. Что бы теперь ни происходило, нам надо было выключить все. Майк несколько раз ткнул пальцем в кнопку отключения, но индикатор не менял своего состояния.

Все наши мысли были об ускорителях. Мы были в нескольких секундах от их включения. Если они зажгутся сейчас, то мы мертвы. Развивая тягу свыше 2700 тонн, они с легкостью сорвут систему со стартовых креплений и в процессе разрушат корабль.

Центр управления пуском быстро диагностировал ситуацию. «Аварийное прекращение запуска RSLS». Компьютеры «Дискавери» обнаружили неисправность и остановили запуск. Но что же пошло не так? Разрушился турбонасос? Или взорвался двигатель? Горячие обломки разлетелись по всему двигательному отсеку? Мы лежали на 2000 тонн взрывчатки и не знали, что произошло в 30 метрах у нас за спиной.

И точно так же не знали этого наши семьи. Потом мне рассказали, как выглядела отмена запуска с крыши Центра управления пуском. Плотная летняя дымка затуманивала вид стартовой площадки. В момент включения двигателей яркая вспышка пронзила эту дымку и была очень похожа на взрыв. Пока эта мысль проникала в сознание наших близких, дошел звук запуска двигателей – короткий рев. Он отразился от стены здания сборки системы – и все стихло. Донна была уверена, что видела и слышала взрыв. К счастью, астронавты эскорта были рядом и успокоили ее, объяснив, что прошла отмена старта. Не сомневаюсь, что в душе они не слишком-то верили в то, что говорили. Отмена запуска при включении двигателей случилась впервые.

Донна рухнула в кресло и зарыдала. Эми, наша старшая дочь, сделала то же самое. Их убивала мысль о том, что все это придется повторить еще раз. Эми крикнула: «Ну почему нельзя просто долить бензина и запустить его прямо сейчас?!» Мысль о том, что придется опять залезать на крышу LCC и вынести еще одну пытку предстартовым отсчетом привела ее в ярость.

У нас в кабине события принимали скверный оборот. Центр управления сообщил об огне на старте и активировал систему пожаротушения. По окнам кабины потекли струи воды. Что, черт возьми, происходит?

Посреди этого ужаса я бросил взгляд на Стива Хаули. Он смотрел на меня глазами, огромными, как блюдца. Я знал, что мое лицо выглядит точно так же – будто я смотрелся в зеркало. Он сказал: «Я думал, мы окажемся повыше в момент отключения двигателей». Мне захотелось ударить сукина сына. Я хотел прокричать: «Это не смешно, Хаули!» Подумать только, шестью годами раньше я сомневался в мужестве постдоков. У некоторых из них, включая Хаули, были стальные яйца!

Хэнк приказал всем освободиться от привязных систем и быть готовыми к экстренной эвакуации из кабины. Если мы решим уходить, нам придется пробежать по стреле доступа на другую сторону платформы и прыгнуть в спасательные люльки. Всего за 30 секунд они унесут нас на четверть мили от старта. Мы сможем затем подождать решения проблемы в подземном бункере – если, конечно, успеем туда попасть до того, как ракета взорвется.

Джуди подползла к иллюминатору бокового люка и доложила, что стрела доступа на корабль вновь подведена к борту и что система пожаротушения льет на нее воду. Огня она не видела.

– Генри, мне открывать люк?

Вопрос Джуди вызвал короткий обмен мнениями относительно того, следует эвакуироваться из корабля или нет. Переговоры в Центре управления казались спокойными, возвращая нам надежду, что все под контролем. Впрочем, оба центра управления, в Хьюстоне и на мысе Канаверал, всегда выглядели так, будто все под контролем. В том-то и заключалась их работа, чтобы хладнокровно смотреть на экраны с компьютерными данными и бесстрастно принимать решения. Могли ли они оставаться спокойными, когда их творение прекращает существование? У меня не было сомнений. Слова «Аварийное прекращение запуска RSLS» на языке инженеров могли означать «Тысяча чертей! Спасайся кто может! Корабль сейчас взорвется!» Нет, меня спокойствие Центра не утешало.

– Люк не открывать, Джуди.

Хэнк решил, что мы будем сидеть. Возможно, это решение спасло нам жизнь. Впоследствии анализ показал, что пожар возник из-за утечки остатков водорода из двигателей и воспламенения горючего материала на стартовой платформе. Огонь мог доставать до кабины, но, поскольку при горении водорода пламя бесцветное, мы бы его не увидели. Открыв люк, мы могли шагнуть прямо в огонь.

Время шло, и становилось все более очевидно, что непосредственной опасности для нас нет. Мы решили ждать, пока посадочная команда откроет люк. Мои мысли были чернее космоса. Худший из кошмаров стал реальностью: я все еще оставался астронавтом только номинально. И как долго это будет тянуться? Было ясно, что ждать следующей попытки запуска скоро не приходится. Затаившись в своем аду, я воображал самые страшные картины. Я подумал, что проблемы с двигателем могут быть очень серьезны. Корабль не будет летать много месяцев, а то и лет, пока двигатели не будут переделаны и испытаны вновь. Поменяется график полетов. Наш экипаж отправят в конец очереди, а то и вовсе расформируют. Три секунды отделяло меня от осуществления мечты всей жизни, и она ускользнула из рук. Надолго? На недели? На месяцы? Навсегда?

Мы выходили из корабля под дождем системы пожаротушения. Платформа была вся в воде, которая капала с каждого мостка, трубы и раскоса. Мы сразу же промокли. Очень пострадала прическа Джуди. Она выглядела как мокрая кошка.

В автобусе мы сидели в мокрых насквозь костюмах, дрожа под струями холода из кондиционера. Это устройство, казалось, имеет только две настройки: «холодно» и «дьявольски холодно». Физические страдания вполне соответствовали облаку депрессии, окутывающему нас. Не я один упражнял свой ум вопросом о том, насколько мы облажались.

Жены и дети ожидали нас в гостинице, чтобы обнять в слезах. «Папа, мы думали, что вы взорвались!» Пэт тут же поделился со мной теми секундами ужаса, который они пережили на крыше Центра.

На пресс-конференции мы врали о том, что испытали на самом деле. Хэнк взял на себя большую часть вопросов и отвечал в стиле «Парней что надо!»: «А, фигня, мэм. Ничего особенного». Он рассказывал, как мы отрабатывали подобные вещи, и насколько были уверены в правильности реакции Центра на прекращение пуска, и еще о том, что мы ни секунды не сомневались в нашей безопасности. Я же думал о том, точно ли я не обделался.

Нас выпустили из карантина и позволили вернуться к семьям. Как и следовало ожидать, новая попытка запуска не планировалась до тех пор, пока проблема с двигателем не будет выявлена и исправлена. Программа Space Shuttle, взвизгнув тормозами, остановилась на неопределенное время.

Донна, дети и я вернулись домой, где началось шумное празднование. Хотя мои дядья и тетки, двоюродные братья и сестры были обескуражены отменой пуска, у них все же был повод хорошо провести время. Солнце сияло, спиртное лилось рекой. У нас получилась семейная встреча во Флориде. Все они были в отпуске и могли «оттянуться». Отмена полета объединила всю семью – если бы я стартовал, родственники не увидели бы меня здесь. Поэтому они завалили меня вопросами и просьбами сфотографироваться и дать автограф. Их энтузиазм был понятен – большинство из них не видели меня с тех пор, как я стал астронавтом.

– Майк, позволь мне сделать фотографию, чтобы ты стоял с твоими маленькими кузинами.

– Майк, почему бы тебе не посидеть с бабушкой и не рассказать ей, каково быть астронавтом?

– Майк, а можешь подписать 20 фотографий для моих соседей?

Я хотел забиться в какую-нибудь нору и умереть. Через пару часов я наконец смог сбежать на берег и рухнул без сил. Я был так близок к старту, каких-то три чертовы секунды, а теперь могу оказаться в конце длинной-длинной очереди. Я не мог отогнать эту мрачную мысль. Я закрыл глаза и помолился о блаженном беспамятстве. Молитва сработала немедленно – истощение последних дней наконец-то дало о себе знать, и я заснул глубоким сном. Через несколько минут я проснулся от осторожного тычка в бок. Я скосил глаза вверх и увидел свою 87-летнюю бабушку:

– Майк, пойдем домой. Бобби хочет сделать еще несколько фотографий. А ты здесь обгоришь на солнце.

«Боже, забери меня!» – моя новая молитва была о том, чтобы упал метеорит и избавил меня от этих страданий.