На следующее утро мы готовились к сходу с орбиты. Мы отмыли стены и окна «Дискавери» дочиста. Был до нас один экипаж, который передал корабль наземной команде грязным. Маленькие кусочки рвотных масс, пищи и напитков присохли к стенам. Экипаж, оставивший такой свинарник, быстро стал предметом пересудов среди астронавтов. Мы не хотели, чтобы такое произошло с нами. После того как шесть человек провели взаперти почти шесть суток, на «Дискавери» хватало мусора, но мы отдраили корабль до сияющей чистоты.
Мы следовали рекомендованному врачами протоколу приема солевых таблеток и жидкостей. Избыток жидкости должен был увеличить объем крови и свести к минимуму вероятность того, что от перегрузок при входе в атмосферу она уйдет из мозга с риском потери сознания. Также я надел противоперегрузочный костюм – это была еще одна защита от отключки в результате перегрузок. Костюм напоминал гамаши, предохраняющие колени и ноги ковбоя, и застегивался на молнию на ногах и на животе. В него были встроены воздушные мешки, которые можно было наддуть, чтобы они сжимали соответствующие части тела и ограничивали отток крови от верхней части тела и головы. Позже я узнал, что Джуди не надела противоперегрузочный костюм и поплатилась за это упущение. После посадки она была смертельно бледна, обильно вспотела и не могла встать с кресла в течение многих минут.
Мы закрыли створки грузового отсека, зафиксировались в креслах и после этого развернули «Дискавери» хвостом вперед, чтобы тяга двигателей системы орибитального маневрирования (OMS) замедлила наше движение. Тормозной импульс при сходе с орбиты замедлил нас всего на несколько сотен миль в час, но этого было достаточно, чтобы опустить перигей орбиты в атмосферу. После того как двигатели закончили работу, Хэнк развернул «Дискавери» носом вперед и под углом 40° вверх, чтобы подставить его донную теплозащиту набегающему потоку атмосферы.
Теперь «Дискавери» был 90-тонным планером. У него не было двигателей для атмосферного полета. Мы начали долгое падение в направлении авиабазы Эдвардс в Калифорнии в 12 000 миль от нас. Мы возвращались в Америку. По пути «Дискавери» будет окутан шаром пламени с температурой 1700 °C, а в конце планирующего спуска у Хэнка будет ровно одна попытка приземления. Несмотря на эту устрашающую реальность, вход в атмосферу меня страшил не так сильно, как выведение на орбиту. Здесь не было ни основных двигателей, ни их турбонасосов, способных выйти из строя и создать для нас угрозу, а кроме того, вход в атмосферу был лишен рок-н-ролльного неистовства подъема. Мне не следовало быть столь уверенным – у нас оставалась еще масса способов погибнуть на этапе входа в атмосферу и посадки. Экипаж STS-9 оказался на шаг от смерти из-за горящего гидразина. В 1971 году три космонавта погибли при возвращении, когда в их капсуле нарушилась герметичность. Они не были защищены скафандрами, и кровь вскипела в их телах. Мы тоже не имели скафандров, так что потеря герметичности убила бы нас точно так же. Конечно, никто из нас не мог предвидеть будущее, но 1 февраля 2003 года экипаж STS-107 нашел свою смерть при возвращении из-за нарушения теплозащиты левого крыла «Колумбии». Пеноизоляция сорвалась с внешнего бака во время запуска и пробила в нем дыру. «Дискавери» летал с точно такой же теплозащитой, и Майк и Хэнк видели, как пена падает с бака во время выведения. Мы могли попасть в атмосферу с дырой в крыле в блаженном неведении. Нет, мне не следовало быть настолько уверенным в благополучном возвращении домой.
Первые полчаса после тормозного импульса не было никаких признаков того, что что-то изменилось. Ощущение было такое, что мы все еще на орбите. Мы уже опустились на 160 километров ближе к планете, но воздух был еще слишком разреженным, чтобы оказывать заметное влияние на полет. Потом вдруг, откуда ни возьмись, появилась потерянная конфетка M&M's и начала медленно-медленно падать. Для меня это было первым доказательством того, что мы перестали быть невесомыми. Границы атмосферы наконец-то стали замедлять нас.
На высоте 120 километров над Тихим океаном торможение в атмосфере начало нагревать воздух. Свечение за окнами кабины поменяло свой цвет с оранжевого на красный, а затем сделалось раскаленным добела. Я отклонил голову, чтобы посмотреть вверх через потолочные окна. Вихрь раскаленного воздуха струился прочь, трепеща, словно лента на ветру. Я видел след «Дискавери». Раскаленный у днища воздух окутывал корабль и смыкался сверху, образуя плазменный след, который терялся в бесконечности. Невзирая на невероятное световое шоу, в кабине было тихо. Не было ни шума ветра, ни вибрации.
«Дискавери» выполнил несколько разворотов по крену, чтобы иметь на выходе необходимую энергию. Каким бы разреженным ни был воздух, его было уже достаточно, чтобы обеспечить подъемную силу, и автопилот давал кораблю команды разворачиваться на 75° попеременно влево и вправо от направления движения, чтобы использовать эту силу для отклонения от осевой линии траектории. Корабль становился то на одно крыло, то на другое, двигаясь юзом, как сноубордист, который притормаживает перед остановкой. Он выписывал над Землей гигантскую, сильно вытянутую букву S, увеличивая тем самым расстояние до места посадки; таким образом он получал больше времени для потери высоты. Если бы корабль попытался идти прямо, мы бы сгорели дотла.
На дисплее нашего компьютера «Дискавери» выглядел как жук, ползущий по средней линии веера зеленых кривых энергии. Корабль летел, как мечта. Несмотря на огонь за окном и невероятные маневры «Дискавери», отражаемые приборами, я чувствовал себя в полной безопасности. В кабине было уютно, как в утробе.
Время от времени двигатели системы реактивного управления (Reaction Control System, RCS) выдавали вспышки, показывая, что они работают и помогают нам держать расчетную ориентацию. Допусти они ошибку всего на долю градуса, и мы бы начали бесконтрольно кувыркаться. Если бы это случилось, наш пепел бесследно исчез бы в Тихом океане, и NASA не нашло бы и следа «Дискавери».
По мере углубления в атмосферу перегрузки выросли до максимального уровня – до двух единиц. В других обстоятельствах эта нагрузка была бы несущественной. Современный боевой самолет может подвергнуть пилота девятикратной перегрузке. Но астронавт, возвращающийся с орбиты после нескольких дней невесомости, воспринимает их намного острее. Казалось, что мне на плечи сел слон и вдавил меня в кресло. Под тяжестью шлема стало трудно держать голову прямо. Поле зрения сузилось так, будто я смотрел сквозь соломинку. По опыту полета на реактивных машинах я знал, что туннельное зрение – предвестник отключки. Участок мозга, отвечающий за зрительные ощущения, не получал с кровью достаточного количества кислорода. Я наддул антиперегрузочный костюм, и воздушные мешки вдавили мой пупок почти до позвоночника. Одновременно я стал втягивать мышцы живота, как бы пытаясь затянуть пояс на талии. Сработало – мое зрение восстановилось.
На высоте 60 километров мы начали чувствовать пока еще слабый напор ветра вокруг кабины. «Дискавери» превращался из космического корабля в самолет. Майк ввел в поток приемник воздушных данных, чтобы мы знали точнее нашу скорость относительно воздуха и высоту. Мы выплыли на свет. Под нами еще были сумерки, но на высоте 30 километров солнце уже взошло. Когда скорость «Дискавери» стала меньше скорости звука, ударная волна, которая раньше шла следом, опередила корабль и стала распространяться вперед. Гудящая вибрация сотрясла корабль в момент перехода.
На высоте 21 километра реактивные двигатели в хвосте «Дискавери» перестали управлять его ориентацией. Теперь он был настоящим самолетом, рожденным для полета в небе. Хэнк принял управление у автопилота. Он мог сделать это и раньше, в любой точке траектории возвращения, но для этого не было повода. Увидеть посадочную полосу раньше, чем за десять минут до касания, было бы невозможно.
Дно высохшего озера на авиабазе Эдвардс, которое уже встретило бесчисленное количество крылатых машин, возвращающихся от границы космоса, теперь приветствовало «Дискавери». Хэнк прошел над посадочной полосой и заложил широкий и быстрый левый разворот, чтобы выйти на последнюю прямую. Шаттл с его короткими, словно обрубленными крыльями не отличался хорошими планирующими качествами. Поэтому командир должен был вести корабль в крутом пикировании, в духе камикадзе, при скорости почти 560 километров в час. Из кабины казалось, что мы летим прямо в землю. На высоте 550 метров он начал выравниваться, на 180 метрах Майк выпустил шасси. «Дискавери» коснулся песка, выполнив великолепную посадку на самом восходе солнца. Голливудские сценаристы не могли написать для нас лучшего финала.
«Хьюстон, остановка колес», – доложил Хэнк.
«Принято, "Дискавери". Добро пожаловать домой».
Наши радостные крики не успели стихнуть, как все мы задумались: «Когда же я снова смогу сделать все это?»