9 января 1987 года Эбби позволил себе редкое и неожиданное появление в Отделе астронавтов. Так как его предыдущие визиты почти всегда включали объявление составов новых экипажей, по дороге в конференц-зал все делились слухами. Я не надеялся, что мое имя когда-либо появится в пресс-релизе. Я сильно сомневался, что вообще увижу вновь свое имя в списке экипажей. Но надежда в душе астронавта умирает последней. Тот факт, что встреча была внеплановой, да к тому же во второй половине дня пятницы, наводил на мысль, что нас ждет что-то необычное.
Как всегда, Эбби говорил очень тихим голосом, и все тянули шеи, чтобы расслышать его. Десять минут он рассказывал о некоторых изменениях в структуре управления в головном офисе – но никто из нас не верил, что это и было поводом для встречи. Мы оказались правы. Он закончил свои замечания по штаб-квартире, а затем почти небрежно пробормотал: «Экипажем STS-26 будут Рик Хаук в качестве командира, Дик Кови – в качестве пилота, Дейв Хилмерс, Пинки Нельсон и Майк Лаундж – в качестве специалистов полета».
Повисла пауза – под стать тишине, царящей в глубоком космосе. Мы надеялись, что Эбби продолжит объявлять экипажи или, по крайней мере, скажет нам, когда они последуют, но ничего такого не произошло. Пятеро счастливчиков смущенно улыбались, остальные же испытали жестокое разочарование. Почему Эбби не понимал этого? Если он действительно был властолюбив – а так считали многие, – как он не мог понять, какую власть сулят ему 100 преданных до гроба астронавтов? Для этого ему нужно быть всего лишь немного более контактным. Но он даже намеком не дал понять, каков будет график следующих назначений. В повисшей тишине я заметил на лицах некоторых соседей взгляды, выражающие нечто большее, нежели гнев. На месте Эбби я бы нанял слугу-дегустатора.
Встреча закончилась, и я вновь побрел к себе в кабинет. Несколько других TFNG отправились выразить друг другу сочувствие. Астронавты из ВВС злились из-за того, что военно-морской астронавт Рик Хаук будет командовать миссией, знаменующей возобновление полетов шаттла. Для Рика это будет уже второй полет в качестве командира, притом что его пилоту и коллеге по TFNG полковнику ВВС Дику Кови еще предстояло стать командиром в первый раз. Другие были в ярости оттого, что на этот полет назначен Пинки Нельсон. Хотя Пинки все очень любили, после «Челленджера» он позволил себе взять длительный академический отпуск для работы в Университете Вашингтона. Остальным же приходилось заниматься рутиной и подвергаться жестокому обращению со стороны Янга. В нашем сознании Пинки не заслужил такого приза, как первая миссия после «Челленджера». Болезненным моментом было и то, что его последний старт состоялся как раз перед «Челленджером», так что теперь у него получалось два полета подряд. Норм Тагард был уверен, что Эбби выбрал Нельсона просто для того, чтобы показать остальным, насколько несправедливым и капризным он может быть. Я вспомнил строку из документа д-ра Макгуайра о руководстве астронавтами: «Непоследовательность, неопределенность, умолчание, увиливание… все они имеют место в его продуманной непредсказуемости».
Были и другие аспекты этого назначения, которые разозлили бы еще больше, если бы мы о них знали. Годы спустя, на встрече в честь 20-летия группы 35-ти, Рик Хаук рассказал мне, что Эбби позволил ему выбрать Дика Кови в качестве пилота. Никакой другой командир из числа TFNG никогда не получал такой привилегии. Эбби всегда лично назначал и командира, и пилота, и специалистов полета – всех. Хаук также признался, что еще за шесть месяцев до пресс-релиза ему сказали, что он будет командовать первым полетом после катастрофы, но Эбби взял с него клятву хранить это в тайне. Я подумал, сколько же раз в течение этих шести месяцев другие питавшие надежды командиры, будучи в компании Рика, вслух гадали, кто возглавит STS-26, а Рик делал вид, что гадает вместе с ними. Глубокая тайна. Это было стилем Эбби, и это деморализовало астронавтов.
А тем временем моя «зима неудовлетворенности» продолжалась. Как мы и ожидали, программа создания легких ускорителей была отменена, и вместе с ней был положен конец всей затее эксплуатации шаттла на базе Ванденберг. Мне не было суждено увидеть полярную орбиту.
Обломки «Челленджера» – все – были замурованы в двух заброшенных ракетных шахтах на мысе Канаверал. Для меня это была еще одна головная боль. Фрагменты корабля надо было сохранить для постоянной экспозиции в ключевых центрах NASA в качестве напоминания о цене ошибок руководства и всей команды. Как минимум обломки следовало выставить в штаб-квартире NASA и в главных зданиях каждого полевого центра NASA. Это было необходимо в отношении как Центра управления пуском, так и Центра управления полетом. Даже в Отделе астронавтов стоило бы сделать такую экспозицию. Другие астронавты были того же мнения. Я слышал, как Боб Криппен заметил, что каждого астронавта нужно было обязать посмотреть на обломки, прежде чем их захоронили, и добавил: «Не думаю, что все гражданские космонавты даже сейчас правильно оценивают риск, на который идут, поднимаясь в кабину шаттла». Но такие экспозиции не были организованы. Растерзанное тело «Челленджера» спрятали, как будто сам вид его был чем-то непристойным.
Джон Янг продолжал третировать меня всякий раз, когда я что-либо говорил о безопасности полигона или о возможности использования двигателей системы орбитального маневрирования при выведении. Каждый понедельник по нашему отделу, подобно северному ветру над «ручкой» штата Флорида, где находилась моя база Эглин, проносились слухи о неминуемом увольнении его и Эбби. Но наступала пятница, и ничего не менялось. Крепкий ночной сон давно ушел в область воспоминаний. Я вставал среди ночи и уходил на прогулку или предпринимал пробежку. Мы с Донной до посинения обсуждали возможность ухода из NASA. Я уже прослужил 20 лет в ВВС и мог уйти в отставку со службы и из агентства, вернуться в Альбукерке и найти там работу. Но всякий раз, когда я думал о расставании с T-38 или о том, что никогда больше не услышу фразы «Разрешаю запуск маршевых двигателей», или о том, что не увижу больше Землю из космоса, меня охватывал гнев. Я делал свою работу. Я хорошо ее делал. Почему же мне нужно уходить?
Весной 1987 года я получил временную передышку. Шаттлу предстояло оставаться на приколе еще по крайней мере год, и ВВС США решили, что это подходящее время познакомить своих астронавтов с космическими операциями Военно-воздушных сил. ВМС собирались сделать то же самое со своими астронавтами. Оба вида Вооруженных сил называли эту программу «подсиниванием», имея в виду, что мы наденем вновь, по крайней мере на время, свои синие мундиры. Нам предстояли командировки на различные базы в США и за рубежом для получения информации о том, как военные космические средства используются для противодействия советской угрозе.
Когда известие об этой программе дошло до гражданских лиц в Отделе астронавтов, один особенно оторванный от жизни ученый поставил под сомнение ее честность: «Если ВВС и ВМС отправляют астронавтов "подсинить", что NASA собирается делать для нас, гражданских?» Марк Ли, боевой летчик ВВС, посмотрел на нытика и ответил: «А вас, ребята, придется подучить».
Западный Берлин был лучшим местом, где можно было встретиться «лицом к лицу с врагом». Это был 1987 год, и печально известной Берлинской стене оставалось еще два года жизни. Мы посетили несколько закрытых совещаний и совершили вертолетную экскурсию вдоль «железного занавеса», пролетев над «полосой смерти», охраняемой сторожевыми вышками и колючей проволокой.
Однажды вечером мы надели военную форму, прошли через пограничный контрольно-пропускной пункт и вышли в Восточный Берлин, намереваясь поужинать. Город все еще считался оккупированным, и военнослужащие стран-оккупантов имели право заходить в зоны друг друга, хотя фактически оно действовало лишь в одну сторону. Восток не позволял своим военным входить в Западный сектор, зная, что они не вернутся обратно.
Перейдя с Запада на Восток, мы очутились в 1945 году. Цвета еще не пришли в эту часть мира. Все выглядело серым и унылым, даже одежда женщин. Дистанционно управляемые телекамеры, установленные на зданиях, наблюдали за нами и за другими пешеходами. Улицы усиленно патрулировались восточногерманскими и советскими солдатами, вооруженными калашниковыми. На нас они смотрели, как на врагов, – кем, собственно, мы и были. Проходя мимо одной пары часовых, я показал на медаль на своей груди и сказал своему спутнику астронавту Джону Блахе (набор 1980 года) нарочито громким голосом: «А эту я получил за то, что убил десять коммуняк». Враждебное выражение лиц патрульных не изменилось. Очевидно, они не понимали по-английски – и, вероятно, к счастью для меня.
Наш сопровождающий из ВВС США привел нас в свой любимый восточноберлинский ресторан. Я был готов к разочарованию, но место оказалось чистым, ярко освещенным и укомплектованным молодыми и красивыми восточногерманскими фройляйн. Когда мы вошли, остальные посетители – сплошь восточногерманские и советские офицеры – явно напряглись. Мы проигнорировали их. Для нашей компании сдвинули вместе несколько столов, и мы приступили к выпивке. Cразу же мы стали для остальных возмутителями спокойствия. Они смотрели на нас неодобрительно, будто смех и улыбки были запрещены в этом раю для рабочего класса.
Чуть позже вечером поднабравшийся Джон Блаха схватил вазу с нарциссами и начал всматриваться в каждый цветок с вниманием настоящего садовода. Я подумал, что он чрезмерно пьян, но Джон прошептал мне: «Держу пари, что КГБ поместил "жучки" в эту вазу. Вероятно, в задней комнате они слышат все, что мы говорим. Ну так я дам им пищу для размышлений». Он поднял цветы ко рту, как микрофон, и начал громко говорить в бутоны: «Майк, не правда ли, брифинг о нашем новом 7-маховом истребителе F-99 был действительно интересным?» Затем он передал вазу мне.
Я присоединился к веселью: «Да, и подумать только, он делает семь Махов всего на одном двигателе».
Остальные за столом поддержали нашу кампанию дезинформации, и ваза с цветами пошла по рукам, чтобы остальные члены нашей группы сделали еще более дикие заявления о секретных системах оружия, которые мы недавно «видели» и на которых даже «летали». Между тем лишенные юмора посетители-коммунисты смотрели на нас, как на безумных. Могу понять их изумление, учитывая, что мы разговаривали с нарциссами в вазе.
Когда, наконец, ваза добралась до Блахи, он завершил шоу, проорав в бутоны: «А почему советские баскетбольные команды никогда не играют с "Селтиком" или с "Лейкерс"? Всякий раз, когда они приезжают в США, они всегда играют с этими недоделанными университетскими командами! Они чего… зассали, что ли?» Нам стало интересно, как такую инвективу переведут для Кремля.
Представьте себе мое потрясение, когда несколько месяцев спустя Блаха прибежал в мой офис с газетной статьей, описывающей, как Советы впервые в истории собираются позволить своей команде сыграть товарищеский матч с командой из Национальной баскетбольной ассоциации NBA. «Я же говорил вам, что эта ваза прослушивается!» – кричал Блаха. Мы посмеялись, представляя, как армия шпионов КГБ теперь охотится за «истребителем F-99».
Наша вылазка в логово врага не была вершиной этого вечера. Вернувшись в отель, четверо из нас надели плавки и отправились в сауну. Там мы встретили фройляйн средних лет с физическими данными мистера Ти, которая выдала нам полотенца и тапочки для душа, а затем показала на плавки и сказала: «Nein». В одежде в сауну заходить было нельзя – это был нудистский спа-салон. Мы обменялись понимающими взглядами. Однако других женщин вокруг не было, а пол администраторши можно было определить разве что по анализу слюны. Мы разделись. Эх, какую фотографию можно было бы сделать: четверо американских героев маршируют в сауну, будто к космическому кораблю, только при этом все мы были с голыми задницами. Мы открыли дверь и вошли в парную. Когда глаза освоились в тусклом свете, мы обнаружили, что сидим с полудюжиной обнаженных женщин. Наш спа-салон оказался заведением совместного типа. Ну что же, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
Позже, когда я вылезал из маленького бассейна, ко мне подошла очень привлекательная и совершенно голая немка. Видимо, кто-то из нашей группы неосторожно произнес слово «астронавт», и она захотела задать несколько вопросов о полетах в космос. Я с трудом мог понять, о чем она толкует, и отнюдь не потому, что у нее было плохо с английским. Напротив, говорила она прекрасно. Просто мои скромные интеллектуальные возможности на 99 % расходовались на то, чтобы я смотрел ей в лицо. Она болтала, а мой мозг кричал мне: «Не смотри вниз! Не смотри вниз!» Я полагал, что грубо нарушу этикет, если буду разговаривать с ее грудями, хотя именно это мы, обитатели Планеты ЗР, часто проделывали с одетыми женщинами. С учетом этих усилий было чудом, что я вообще смог сформулировать связное предложение.
Тем временем, изображая изо всех сил обнаженного джентльмена, я вдруг заметил, что у нее как раз нет никаких проблем с тем, чтобы разглядывать мое тело. Она говорила, а глаза ее сновали вверх и вниз, словно она оценивала кусок мяса. Я чувствовал себя очень неуютно.
Но даже обнаженные леди не стали самым запоминающимся в этой «подсинивающей» командировке. Мы получили весть из Хьюстона о том, что срок работы Джона Янга в должности командира отряда закончился. Его перевели на должность заместителя директора Космического центра имени Джонсона по техническим вопросам и безопасности – должность техническую, а не руководящую. Ликование было безмерным: большинство из нас ждали этого дня очень и очень долго. Я, наверно, праздновал случившееся наиболее несдержанно. В течение последнего года Джон превратил мою жизнь в кошмар. Я слышал только о двух случаях, когда он говорил, что я не справляюсь со своими обязанностями астронавта и что меня нужно заменить. Но сколько еще раз он это говорил – и кому? И хотя Эбби посоветовал мне забыть об этом, я не мог поверить, что моя репутация осталась незапятнанной. Янг был моим мучителем, и мою радость при его уходе ничто не омрачало. Это не значит, что я не восхищался его работой в кабине космического корабля и его достижениями. Он шесть раз летал в космос, и среди этих полетов были путешествие на Луну и первый старт шаттла, причем последний был, вероятно, самым опасным полетом, который когда-либо выполнял какой бы то ни было астронавт. В то время как многие из нас ставили под сомнение лидерские качества Джона, никто не сомневался ни в его летном мастерстве, ни в храбрости.
27 апреля 1987 года член группы TFNG Дэн Бранденстайн был выбран на место Янга. Я знал, что он отлично справится с работой командира отряда астронавтов. Однако я был зол на Эбби, который опять обошел вниманием ВВС. По слухам, критериями для назначения была принадлежность к набору 1978 года и выполненный полет в должности командира шаттла. Им соответствовали три TFNG из ВМС – Бранденстайн, Хаук и Хут Гибсон – и лишь один представитель ВВС, Брюстер Шоу. Но как сложилось такое неравенство? Причиной было долгое предпочтение летчикам ВМС, которое оказывал Эбби. Если бы под его креслом взорвалась бомба, то представители ВВС в наборе 1978 года заняли бы верхние строчки в списке подозреваемых.