Сообщение из ЦУП было тревожным. Во время просмотра видеозаписи запуска инженеры в Центре Кеннеди увидели, как что-то сорвалось с носовой части правого ускорителя и ударило по «Атлантису». Возникло опасение, что повреждена наша донная теплозащита – мозаика из тысяч кремниевых плиток. Как раз из-за этой особенности конструкции шаттл прозвали «стеклянной ракетой». Капком спросил, не заметил ли кто-либо из нас во время выведения какого-либо удара или повреждения. Мы все ответили «нет», но у нас был инструмент, который мог стать нашими глазами при рассматривании «брюха» шаттла, – телекамера на конце дистанционного манипулятора. В течение нескольких часов ЦУП утвердил процедуру осмотра тепловой защиты, используя модели в Хьюстоне, и передал мне ее по телетайпу. Мне досталось незапланированное время работы с дистанционным манипулятором.

Сердце снова билось учащенно. Меня беспокоило не только возможное повреждение теплозащиты, но и сам маневр манипулятором, который предстояло выполнить. Ведь мне понадобится подвести его «руку» на очень близкое расстояние к внутренней части правого крыла и к фюзеляжу «Атлантиса». Я определенно не приобрету новых друзей, если причиню ущерб кораблю только ради того, чтобы выяснить, что до моих манипуляций его не было.

Я расположил верхнюю, плечевую, часть манипулятора поперек грузового отсека от места крепления в его левой передней части и опустил нижнюю, локтевую, под нос «Атлантису» с правой передней стороны. Я повел камеру вдоль корпуса, слыша краем уха, как чертыхается Хут. Внешние камеры шаттла давно уже были источником раздражения для астронавтов. Они легко засвечивались и «слепли» при осмотре областей, ярко освещенных солнцем. Блики от черных плиток особенно сильно слепили оптику камеры, и Хут возился с диафрагмой, пытаясь получить приличное изображение. Наконец ему это удалось, и наш телевизионный монитор показал «шахматную доску» из черных плиток. Она выглядела так, как и должна выглядеть неповрежденная теплозащита. Но, когда я подвинул манипулятор немного ниже, камера уловила белые штрихи на ней. Не было никаких сомнений в том, что это такое. Поверхность каждой донной плитки в норме – угольно-черная. Любая белизна свидетельствует о повреждении; это признак того, что на данном участке поверхность ободрана кинетическим воздействием. Я повел камеру вниз, и мы увидели, что по крайней мере одна плитка выдрана полностью, а белая полоса становилась все шире и постепенно расплывалась, уходя за пределы поля зрения камеры. Впечатление было такое, что повреждены сотни плиток и «шрамы» тянутся наружу в направлении углеродных композитных панелей на передней кромке крыла. Что, если хотя бы одна из них пробита? Если так, то все мы – живые трупы. Поврежденные черные плитки все-таки могут защищать корабль. Даже отсутствие одной плитки мы должны перенести. Но отверстие в передней кромке крыла – это гарантированная смерть, а мы не имели возможности обследовать ее всю: манипулятор не доставал так далеко. (Именно ударное повреждение углеродной панели на левом крыле обрекло на смерть «Колумбию» и ее экипаж 1 февраля 2003 года.)

В кабине шоковая тишина сменилась возгласами ужаса. Я вызвал ЦУП: «Хьюстон, мы видим большие повреждения. Похоже, одна плитка полностью отсутствует». Капком принял мое сообщение и пообещал: «Скоро свяжемся с вами». Наши телекадры одновременно шли и в ЦУП, так что они видели то же самое, что и мы, – по крайней мере, мы так считали. Я подумал, не произносит ли прямо сейчас там, внизу, руководитель полета знаменитый лозунг «Неудача – это не вариант», организуя наземную команду для помощи нам в сложившейся ситуации. С нашей точки зрения, положение выглядело скверным.

Через несколько минут капком вышел на связь с результатами наземного анализа: «Мы посмотрели на ваши изображения, и "механики" говорят, что это не проблема. Повреждения не настолько серьезны».

Что-что?! Мы не могли поверить услышанному. ЦУП решил забить на проблему. Они не обсуждали вопрос о том, чтобы с помощью наземных телескопов отснять «Атлантис» и, возможно, получить более качественную картину повреждений. Они не говорили, что следует сократить до минимума энергопотребление на борту – это позволило бы нам максимально задержаться на орбите для решения проблемы. Не было вообще никаких признаков того, что ЦУП считал, что у нас серьезная проблема.

Хут сразу взялся за микрофон: «Хьюстон, Майк прав. Мы видим большие повреждения».

После короткой задержки капком повторил свою равнодушную оценку: «Это не проблема».

Мы переглянулись, все еще не веря. Они что, ослепли? Или думают, что эти белые следы – помет морских чаек? Нам было очевидно, что нас зацепило всерьез. Может, приходившая в ЦУП картинка была более плохого качества, чем то, что видели мы? Я попытался сделать изображение резче, но с тем же успехом, что и Хут.

Хут еще раз попытался донести до Земли серьезность того, что мы видели, но ЦУП вновь отмахнулся от его опасений. Мы будто угодили в сумеречную зону. «Кто, черт возьми, говорит все это и что вы сделали с настоящим ЦУП?» Быть может, подумал я, ЦУП знает, что мы получили серьезные повреждения, и скрывает этот факт от нас? Такое однажды уже было. В полете Джона Гленна на «Меркурии» ЦУП получил информацию от датчиков о том, что его теплозащитный экран отстыковался от днища капсулы, и скрыл эту информацию от пилота. Все равно ничего сделать было невозможно, а если экран действительно отвалился, Гленну предстояло умереть, и они решили, что нет смысла говорить ему правду. Без объяснения причин они распорядились, чтобы Гленн не отстреливал после использования три тормозные твердотопливные ракеты в надежде на то, что их крепежная лента удержит отделившийся экран на месте. Как потом выяснилось, никакой проблемы с креплением экрана на самом деле не было, и Гленн был очень зол на ЦУП за то, что от него скрыли важную для исхода полета информацию. Могло ли быть так, что и сейчас ЦУП скрывает от нас смертельно опасную ситуацию? Трудно было в это поверить. ЦУП никогда не сдастся. Если у них есть подозрения, что у нас серьезная проблема, они примут любые необходимые меры, чтобы вернуть нас домой, и снова повторится «Аполлон-13». Их пренебрежительное отношение могло означать полную уверенность в том, что мы в безопасности. Однако я бы заподозрил неладное, если бы наутро ЦУП поднял нас гимном «Ближе, Господь, к Тебе», а из телетайпа вылезло сообщение, что нам не придется есть нашу брокколи.

Хут отложил микрофон в сторону, явно разочарованный и злой. Какая разница, что там видели на телеэкране в ЦУП, – он ощущал, что Земля не отнеслась серьезно к тому, что мы видели. В этот момент я порадовался, что наш полет засекречен, – публика и пресса не услышали наших переговоров. Если никто из семейного эскорта не проболтается о наших проблемах женам, они останутся в неведении. Я молился, чтобы так и было. Они ничего не смогли бы сделать, и зачем тогда лишние тревоги?

Я не мог заснуть и воспарил кверху полюбоваться видами. Автопилот держал «Атлантис» донной частью к Солнцу благодаря утечке из шины, и мне приходилось перемещаться от окна к окну, чтобы получить наилучший обзор. Меня раздражало это неудобство… до того момента, когда наша редкая ориентация подарила мне зрелище, какого прежде видеть не приходилось. Я смотрел через верхние окна в направлении точно от Солнца, и в этот момент сработали направленные вверх двигатели системы ориентации. Образовавшиеся из продуктов сгорания миллиарды ледяных кристаллов разошлись облаком над орбитальной ступенью, и на нем появилась четкая тень корабля, которая стала удаляться со скоростью в сотни миль в час. Это потрясающее зрелище напомнило мне, как звездный корабль «Энтерпрайз» капитана Кирка приобретает сверхсветовую скорость. Я продолжал вглядываться, надеясь, что картина повторится еще раз, но этого так и не случилось. Солнце зашло за горизонт, и «Атлантис» стал погружаться в противоестественную тьму. Но на орбите всегда есть уверенность: если одно невероятное зрелище кончилось, это означает лишь, что тебя ждет следующее. Мой взгляд привлекла лимонно-зеленая занавесь полярного сияния, колышущаяся далеко на севере, над Северным Ледовитым океаном. Она становилась то ярче, то слабее в зависимости от того, как менялась интенсивность «дождя» магнитных частиц от Солнца. Я все еще смотрел на это явление, и вдруг длинный след метеора вернул меня к мыслям о проблемах с теплозащитой. Через несколько часов мы сами станем таким метеором – падающей звездой, несущейся над Тихим океаном с хвостом ионизированных газов в тысячу миль длиной. Мы были заключены в алюминиевой машине, которая расплавится уже при 500 °C. Плитки донной теплозащиты будут испытывать нагрев свыше 1000 °C. Носовая часть и передние кромки крыльев подвергнутся действию еще более высоких температур. Всего пара дюймов кремния и углеволокна защищала нас от жертвоприношения, и, как показали наблюдения с помощью камеры, некоторых из этих дюймов уже не было. Тепло наверняка подберется ближе к алюминиевой конструкции. А как насчет отсутствующей плитки? А что, если ветер воспользуется той нишей, которая создалась на ее месте, чтобы поддеть края соседних плиток и выдрать еще несколько, а потом еще – как ураган последовательно, ряд за рядом, сносит черепицу с крыш? Инженеры всегда уверяли нас, что это невозможно, но я был уверен, что и инженеры, отвечавшие за конструкцию ускорителя, никогда бы не признались, что с него может сорвать верхушку…

В одном я был уверен. Если раны «Атлантиса» смертельны, то наша кабина-крепость защитит нас в течение долгого времени – достаточного, чтобы мы увидели приближение смерти. Нам определенно хватит времени, чтобы заметить многочисленные предупреждающие сигналы о том, что на различные системы начинает действовать жара. Вероятно, мы будем живы достаточно долго, чтобы понять и почувствовать потерю ориентации и разрушение корабля. И даже после того, как в нашу крепость проникнет испепеляющий жар, смерть не придет сразу. Скафандры защитят нас от потери кабиной атмосферы, и, лишь когда огонь прожжет их ткань, мы умрем. Возможно, нам повезет и мы потеряем сознание раньше, чем огонь начнет пожирать наши тела.

Я все время возвращался к оценке, данной Хьюстоном, ища в ней успокоения. Трудно было не сдаться и не принять их заключение о том, что у нас все будет в порядке. Я никогда еще не был связан ни с одной командой, которая была бы столь хороша, как команда хьюстонского ЦУП. Но если «Челленджер» и доказал что-то, так это то, что и у самых великих команд бывают неудачи. Множество очень талантливых людей неправильно реагировали на проблему с кольцевыми уплотнениями, которая убила экипаж «Челленджера». А не ошибались ли они сейчас в оценке повреждений нашей теплозащиты? Не получится ли так, что в отчете Президентской комиссии о катастрофе «Атлантиса» будет записано: «Экипаж передал по радио, что повреждения теплозащиты выглядят серьезными, но в Хьюстоне их опасения не были восприняты»?

Тревога изматывала меня, и в конце концов я прибег к рецепту Хута. Накануне, подплыв к окнам, чтобы полюбоваться видами Земли, он заметил: «Перед смертью не надышишься». Я постарался расслабиться и наслаждаться зрелищем.