Из-за плохого прогноза погоды попытка старта в ночь на 24 февраля была отменена еще до заправки внешнего бака. Это было весьма кстати, поскольку Крейтон все еще был не на шутку болен. Однако 25 февраля казалось подходящей датой. Прогноз на момент открытия стартового окна в полночь был благоприятным. Джей-Оу выглядел совершенным доходягой, но как-то умудрился убедить врачей, что с ним все в порядке. Мы отправились переодеваться. На этот раз я надел подгузник вместо устройства сбора мочи с кондомом. Я устал опасаться, что он соскочит. Может, в следующей жизни Господь даст мне пенис, более приспособленный для космического полета, но сейчас приходилось работать с тем, что есть. Подгузник был куда более надежным выбором.

Мы носили термобелье, которое выполняло роль лишнего защитного слоя. Теперь, когда у нас была система покидания корабля, скафандры одновременно выполняли функцию гидрокомбинезона, а длинные подштанники предназначались для того, чтобы увеличить продолжительность выживания в случае посадки на воду. Впрочем, к вопросу о выживании в Северном Ледовитом океане в зимнее время мы относились с той же иронией, что и Альфред Нойман, рисованный герой американского комического журнала. Как однажды сказал Хут Гибсон по поводу STS-27, пародируя строку из вестерна о Бутче Кассиди и Сандэнсе Киде: «Какого дьявола – при падении ты все равно помрешь».

Облаченные в комбинезоны техники поджидали нас в комнате для надевания скафандров. Наши ярко-оранжевые скафандры LES были разложены на пяти массивных креслах типа La-Z-Boy. Именные таблички на каждом кресле обозначали, кому из астронавтов какой скафандр принадлежит, причем во всех надписях, кроме имени Пепе, были опечатки. Пепе пробрался в скафандровую раньше нас и разложил поддельные таблички в качестве возмездия: в первой версии нашей экипажной эмблемы в его необычной франко-канадской фамилии Туот переставили две буквы, и она превратилась в Тоут. Мы все рассмеялись: все, что снимало напряжение, было к месту. И я уселся в кресло с табличкой «Моллейн».

Я снял обручальное кольцо и положил его в очечник: кольцо могло за что-нибудь зацепиться при аварийном покидании корабля. Я собирался надеть его после выхода на орбиту. Точно так же я поступил перед 41-D и STS-27 и оба раза вернулся живым. Теперь это действие было ритуальным – как у игрока, который должен перекреститься, встав на позицию отбивающего. Мне нужно было остаться в живых, чтобы вновь надеть это кольцо. Господь знает об этом и позаботится обо мне. Во всяком случае, я на это надеялся.

Техники помогли мне просунуть ноги в штанины скафандра. После этого я встал и застегнул на молнию встроенную противоперегрузочную надувную камеру вокруг живота. Я приспустил нижнюю часть и одновременно всунул руки в рукава и пропихнул голову через шейный «воротник». В последний раз я просовывал голову через столь узкое отверстие в день появления на свет. Кольцо было специально сделано тугим, чтобы резиновый «воротник» плотно прилегал к шее и не позволил скафандру набрать воду при приводнении.

После того как скафандр был застегнут, техники продолжили одевать меня. Они зашнуровали ботинки и закрепили шлемофон со связной гарнитурой на голове. Следующим пунктом были перчатки скафандра. Наконец, на шейное кольцо установили гермошлем. Теперь я был полностью готов к двум вещам, которые совсем не хотел испытать, – к разгерметизации кабины и к покиданию раненого корабля.

Техники подстыковали аппаратуру для проверки герметичности и дали мне инструкции: «Закройте щиток гермошлема, включите подачу кислорода, глубоко вздохните и задержите дыхание». В тишине внутри скафандра мне стало очевидно, как я нервничаю. Я слышал, как бьется сердце. Его удары отдавались у меня в ушах.

Начался тест на полный наддув. Я скрежетал зубами. Когда скафандр наполняется кислородом, он становится твердым, как сталь. Кажется, что от плеч до промежности тело так сильно затянуто подпругой, что простата может расщепиться надвое. К счастью, этот тест продолжается всего 30 секунд. Как справляться с болью на борту шаттла, меня не волновало. Если скафандр придется наддуть в полете, это случится из-за потери атмосферы в кабине. В столь ужасной аварийной ситуации боль от скафандра уже не имеет значения.

Проверка герметичности прошла успешно, и техники сняли с меня перчатки и шлем. Они передали мне поднос с предметами, которые нужно было разложить по карманам. Я сунул космическую ручку с вытеснительной подачей чернил в левый нарукавный карман и убедился, что нож для парашютных строп находится в кармане на внутренней части левого бедра. Если я запутаюсь в парашюте и он потянет меня на дно моря, я смогу этим ножом перерезать стропы и, быть может, спастись.

В карман на правом бедре я положил запасные очки. Помимо обручального кольца я спрятал в очечник мамин 91-й псалом. Формально он был контрабандой, но его найдут только в том случае, если Джим Бейджиан и Сонни Картер станут срезать скафандр с моего мертвого тела, а в этом случае мне будет уже все равно. В этом же кармане я разместил дозиметр, немного аспирина для глушения боли в спине в невесомости, которая меня ожидала, и пакет на молнии, чтобы убрать в него использованный подгузник после выхода на орбиту. Туда же отправился пакет для рвотных масс. Хотя до сих пор я не испытывал ни малейшей тошноты в космосе, эта вещь успела стать еще одним ритуалом, как будто само ее наличие могло предотвратить космическую болезнь.

Зеркало пошло в карман на правой лодыжке. Из-за неподвижности скафандра было невозможно посмотреть на места стыковки шлангов, для этого и требовалось зеркало. Там же нашлось место для правой перчатки скафандра и спасательного радиопередатчика.

В карман на левой лодыжке я поместил левую перчатку и еще несколько приборов из спасательного набора – аварийные факелы, фонарь-стробоскоп и карманный фонарик. «Кого ты пытаешься обдурить? При падении все равно помрешь».

Когда я заканчивал раскладку вещей, в комнату вошли фотографы NASA и сделали несколько снимков. Все мы изобразили улыбки из серии «Не боюсь ничего на свете».

Я посмотрел на часы. К сожалению, мы на 15 минут опережали график, а в нашем деле не стоит иметь лишнее время. Майк Коутс, который наблюдал за одеванием, вытащил колоду карт. Он побывал в нашей шкуре и знал, что люди должны быть заняты постоянно. Мы собрались за столом и сыграли пару раздач в «поссум фарго» – глупую карточную игру военных летчиков, лишенную какой-либо стратегии: в ней выигрывал человек, получивший при раздаче наихудшие карты. Когда мы играли, Пепе отметил, что врачи суетились вокруг него больше, чем вокруг кого-либо: «Они были похожи на двух святых отцов, которые собираются сопровождать меня к виселице. Уж не думали ли они, что я собираюсь запаниковать, упасть в обморок или еще что-нибудь?»

Каспер ответил: «Пепе, да у тебя всегда паника. Как они это узнают?» Он был прав. Пепе жил под напряжением в 27 вольт в 12-вольтовом мире. Своей стремительностью во всем, что он делал, – переворачивал страницы справочника, набирал телефонный номер или переводил в нужное положение тумблеры в кабине – он напоминал мне птичку колибри.

Я добавил: «Если им нужна паника, это по моей части». Я рассказал, как колотилось мое сердце во время проверки герметичности скафандра. Все понимающе кивнули. Все мы были одинаковы. Любой, кого не обращала в ужас перспектива подготовки к полету на шаттле, должно быть, съел пару порций валиума, запив литром водки.

По моему предложению мы взялись за покер. В этой игре требовалось соображать, поэтому она лучше отвлекала от действительности. К изумлению всех присутствующих, я получил два стрейта всего в шести раздачах – невероятная удача! Когда нас позвали на посадку в автобус, я понадеялся, что она не покинет меня.

В лифте я заметил, что Джей-Оу и Каспер несут авоськи с прописанными летным врачом африном, пастилками от горла, антибиотиками и прочими лекарствами. Каспер поднял свою авоську и предложил сделать девизом STS-36 фразу «Просто скажи наркотикам "может быть"». Я думал: интересно, это впервые в истории космической программы командир и пилот, направляясь к своей машине, несут с собой небольшую аптечку? Меня это не беспокоило. Автопилот вывезет нас на орбиту, а если нет и дело дойдет до ручного управления из-за какой-нибудь неисправности, то Крейтон замечательно справится с этим. Угроза смерти заставит сосредоточиться любого, даже больного, командира.

Было 21:45 в ночь с субботы на воскресенье, когда мы вышли на улицу и направились к «астрофургону». Лишь несколько сотрудников NASA приветствовали нас – и это порадовало Пепе: меньше народу смеялось над ним, когда он едва не упал. Нам сказали держаться поближе друг к другу, чтобы фотографы могли сделать групповой снимок в стиле «Великолепной семерки». Пепе был ближе всех к двери здания и, проходя через нее, зацепился кислородным шлангом за ручку и едва не был сбит с ног. Для небольшой группы провожающих это стало неплохим развлечением.

У Центра управления пуском водитель остановил микроавтобус, чтобы выпустить Майка Коутса. Он должен был отправиться отсюда на посадочную полосу шаттлов, чтобы вылететь на самолете-тренажере STA на разведку погоды. Перед тем как выйти, Майк попросил нас соединить руки для коллективной молитвы. Мы склонили головы, и он провозгласил: «Да поможет вам Бог, если вы облажаетесь!» Эту молитву сочинил Дэн Бранденстайн, и она приобрела популярность среди набора 1978 года. Мы все засмеялись, хотя и понимали, что Майк сказал чистую правду. Божья помощь очень бы нам пригодилась, если бы мы действительно напортачили в полете, – начальство поджарило бы наши яйца на шампурах.

«Астрофургон» продолжил движение к старту, а я жадно впитывал все впечатления от этой поездки. Я должен был сохранить воспоминания до конца жизни независимо от того, осталось мне несколько часов или десятилетий. Мы сидели лицом друг к другу, поставив аппараты кондиционирования скафандров в проходе. Во влажном воздухе они создавали пар, который клубился вокруг наших ног. Кто-то из нас запустил палец под шейный «воротник», чтобы дать выход холодному воздуху, поступающему в скафандры. Другие решали проблему, засунув между шеей и «воротником» свои космические ручки.

Я наблюдал за экипажем. Хилмерс был спокоен. Я знал, что он молится, и для меня это было более чем нормально. Если Господь защитит его, Он защитит и всех нас, детей Гоморры, которые смотрят канал Playboy. Крейтон и Каспер, все еще сражавшиеся с проявлениями болезни, выглядели подавленно. Пепе и я мололи языками, стараясь спрятаться за нашими шутками.

«С этим паром, струящимся возле наших ног, – заметил я, – мы похожи на экипаж STS-26. Пора начинать петь "Я горжусь тем, что я американец". Начинай, Дейв, ты знаешь слова». Дейв Хилмерс был участником первого полета после «Челленджера».

Пепе сострил: «Я забыл свой бейдж. Нам придется вернуться за ним». Мы оставили бейджи в пакетах, приготовленных на день посадки в соответствии со стандартным протоколом. Имея по машине сопровождения NASA впереди и позади нашего автобуса, мы не должны были беспокоиться, что охрана на КПП остановит нас и спросит пропуска. Это было бы все равно как если бы швейцарская гвардия в Ватикане остановила папамобиль, чтобы проверить удостоверение у того парня в странном головном уборе.

«Атлантис» возник над затененными пальмами, как сияющий белый обелиск. Я не мог себе представить, чтобы врата рая выглядели более ослепительными и манящими. Все мы изогнулись на сиденьях, чтобы посмотреть на корабль, рискуя утратить способность дышать. Это зрелище мгновенно напомнило мне картину Чесли Боунстелла «За пять часов до нуля» из книги моего детства «Покорение космоса». Его крылатая ракета была сделана из нержавеющей стали, но в остальном он схватил все точно. Он предугадал зрелище готового к старту, освещенного космического корабля на фоне звездного неба.

По мере нашего приближения становились различимыми более тонкие детали стартовой площадки. Ветер относил прочь пламя на башне дожигания паров водорода. Этот же бриз срывал пары кислорода с верхушки внешнего бака. Белые сферические баки подачи жидкого водорода и жидкого кислорода на стальных ногах по обе стороны от старта выглядели подобно инопланетным кораблям. Вознесшийся к небу перст мачты молниеотвода казался художественной деталью, добавленной только для того, чтобы привлечь внимание к небу. Темно-оранжевый цвет бака и американский флаг на левом крыле «Атлантиса» были единственными цветными пятнами; если бы не они, можно было подумать, что мы рассматриваем фотографию Энсела Адамса.

Когда мы вышли из автобуса, меня окружили виды и звуки площадки: визгливое шипение продувки двигателей, игра теней на облаках пара, рабочие с желтыми фонарями, подгоняемые объявлениями о ходе отсчета по громкой связи, легкое осыпание снега с множества обмерзших магистралей криогенных компонентов топлива. Все это я старался удержать в памяти.

Я стоял на краю башни обслуживания, ожидая своей очереди на посадку в корабль. Здесь невольно ощущалось присутствие Джуди. На этом самом месте мы с ней ждали нашего входа в «Дискавери»… ждали четыре раза. В полет STS-27 я отправлялся с площадки 39В, так что возращение на башню 39А было для меня своего рода возвращением домой. Перед глазами стоял образ Джуди, ее улыбка, развевающиеся от ветра волосы. Мне чудился ее голос: «Увидимся в космосе, Тарзан». Я тосковал по ней. Я тосковал по всем им.

Подошел Пепе: «Надеюсь, все это работает».

Я уточнил: «Надеюсь, все это работает сегодня. У меня плохой послужной список по части запуска с первой попытки. Я в седьмой раз сажусь в корабль, чтобы в третий раз подняться в космос».

Подойдя к стреле доступа в корабль, я столкнулся с Джоном Каспером, который выходил из туалета и тянул за молнию скафандра, закрывающую его со стороны промежности. Я тут же поддел его: «Мы будем называть тебя Каспер Длинный Член. Ни у кого еще не было "ящерицы" такой длины, чтобы протянуть ее через устройство UCD, вокруг подштанников и наружу из скафандра». Он засмеялся. Я был рад, что помог кому-то расслабиться, пусть даже всего на минуту. Просто мне самому хотелось того же.

Мое желание исполнилось в белой комнате. Кто-то из астронавтов группы поддержки повесил на стене плакат со словами «отпусти ее на свободу». Это была ударная реплика особенно неприличной шутки, имевшей хождение среди контингента Планеты ЗР, в которой фигурировала обнаженная женщина, прикованная к кровати. Я фыркнул и на пять секунд сумел забыть о том, что должно было случиться.

Джинни Александер занялась моей фиксацией в кресле, а после этого проверила, помню ли я, что должен найти в случае аварийной ситуации на Земле или в полете. «Кислородный разъем корабля?» Он был у моего левого бедра. «Отцепка парашюта?» Я дотянулся руками до плеч и коснулся их. «Вытяжной трос?» Еще одно касание. «Датчик барометрического реле?.. Наддув спасательного плота?.. Верхний карабин для эвакуации?» Я нашел их все. Она согнула химическую осветительную палочку, чтобы активировать ее, и прикрепила к моему плечу. Теперь пожарно-спасательная команда сможет найти мое тело. Она наклонилась ко мне и подарила легкий поцелуй в губы. «Хорошего полета!» Джинни – еще один человек, которого я буду вспоминать до конца своих дней. Покидая кабину, она повесила еще одну светящуюся палочку над боковым люком, чтобы мы могли найти выход, даже если выключится электричество. Я услышал, как закрывается люк, и вскоре мои уши начало закладывать – пошла проверка герметичности кабины.

Мы стали ждать. Сердце мое работало на форсаже. Кресло было сплошным мучением. Мой мочевой пузырь надулся и готов был лопнуть, при этом я страдал от жажды после всех предстартовых усилий по выведению воды из организма. К тому же на этот раз запасы моего терпения уменьшились из-за нового испытания – мое место было внизу, на средней палубе. Я ненавидел эту изоляцию – почти как в могиле. Меня злило, что здесь нет ни окна, в которое можно смотреть, ни приборов, чтобы следить за ними. И я так и не смог полностью вытравить из сознания мысль о том, каково было Кристе, Грегу и Рону на средней палубе «Челленджера». Есть вещи, о которых лучше не думать, но, поскольку они были заперты в одном и том же хранилище, я не мог не вспоминать о них.

«Господи, сделай так, чтобы мы улетели», – молился я. Мысль о том, что все это придется проделывать и завтра, была тошнотворной. Быть может, карты дали мне намек? Быть может, семерка – мое счастливое число? По крайней мере меня развлекали жалобы новичка Пепе, которые непрерывным потоком лились в интерком: «О Боже, моя спина убивает меня… Мой мочевой пузырь вот-вот лопнет… Мой желудок уже у меня в глотке… У меня судорога икроножной мышцы… Умираю от жажды… Меня вырвет еще до того, как я окажусь в космосе…» Джей-Оу в шутку спросил его, как он собирается блевать в скафандре, будучи пристегнутым к креслу. Как истинный инженер, Пепе задумался и ответил: «Я разверну голову и стошню в заднюю часть гермошлема».

Возможно, я просто «тормозил» от изнеможения и страха, но постоянные диалоги с Пепе казались мне уморительными. Меня могло стошнить от смеха, а Джей-Оу предупредил его: «Не смеши меня, Пепе, а то я снова закашляюсь». Всякая попытка сказать что-то вызывала у него приступ кашля.

После нескольких волн жалоб Пепе предварял очередной поток словами: «Мужики, я знаю, что я не нытик, но…», после чего продолжал свою литанию. Джон Каспер подхватил эту преамбулу и начал повторять ее каждый раз, когда хотел пожаловаться сам. «Мужики, я знаю, что я не нытик, но…» Вскоре этим занималась уже вся летная палуба. Пепе услышал мой гогот и продолжил комедию, пародируя меня взрывами пронзительных и писклявых «хи-хи-хи». От этого мне еще сильнее хотелось ржать. Если бы руководитель пуска слышал нас, он бы, наверно, решил, что мы все двинулись рассудком.

В конце концов жалобы Пепе затихли, и мы стали искать другие способы убить время и отвлечься от наших страданий. На помощь пришла обычная в таких случаях забава – насмешки над летным врачом. Он невольно слышал нас, поскольку должен был следить за служебной связью, но не имел права общаться с нами без нашей просьбы, а никто из нас не собирался этого делать.

– Я слышал, что у жены доктора роман с хиропрактиком.

– А его дочь спит с адвокатом по делам о врачебных ошибках.

– А его сын учится на адвоката по делам о врачебных ошибках.

Тут раздалось притворное предупреждение: «Ш-ш-ш! Он может нас услышать».

– Он не слушает. Он размышляет над инвестиционным портфелем.

– Он разговаривает с гонконгским брокером относительно цены на золото и курса иены.

– Нет, он разговаривает относительно времени приема.

– Черт, сегодня же воскресенье! Его вообще нет на месте. Доктора не работают по воскресеньям.

– Ну да, они не работают трезвыми по воскресеньям.

Потом мы принялись перечислять привилегии, которыми пользуются летные врачи.

– NASA нанимает их на условиях неограниченной зарплаты.

Это был намек на более высокий уровень оплаты труда с учетом ранга по шкале госслужащих.

– И у них есть постоянные места для парковки.

– И удобные для них часы приема.

– Им достаточно попросить, и любая женщина разденется перед ними.

Наконец насмешки иссякли, и интерком замолчал. Успокоился даже Пепе, и каждый из нас ушел в свой маленький неустроенный мир боли, страха и молитвы. На отметке T-45 минут офицер безопасности полигона первым нарушил прежде беспрепятственный ход предстартового отсчета: «RSO к подрыву не готов». Он имел в виду взрыв шаттла. Находящиеся в распоряжении офицера безопасности полигона (RSO) компьютеры определили, что в данных атмосферных условиях мощь разрушения шаттла усилится, поставив под угрозу безопасность людей вокруг здания LCC. Его доклад о неготовности вызвал в кабине стоны и грязные ругательства. Мы уже достигли той стадии, когда готовы были убить любого, кто будет мешать запуску. Офицер, очевидно, почувствовал всеобщую ярость и тут же прогнал расчеты еще раз, получив более приемлемые результаты: «RSO готов к подрыву». Мы все ликовали… и посмеивались над иронией ситуации. Мы радовались тому, что теперь в случае взрыва шаттл мог убить только нас, и это было хорошо, так как позволяло продолжать отсчет.

На отметке T-5 минут Каспер запустил вспомогательные силовые установки (APU) и провел тест системы управления полетом. Все было штатно, и я начал всерьез думать о том, что принес с собой в кабину удачу за карточным столом.

– «Атлантис», закройте щитки гермошлемов.

Прежде чем выполнить команду Центра управления пуском, я услышал, как Джей-Оу и Джон впрыснули по последней порции африна. Мне придется лететь с командиром и пилотом, которые находятся под воздействием наркоты.

Я проверил систему фиксации в кресле. Больше я все равно ничего не мог сделать – разве что пялиться на стену со шкафчиками. Господи, как я хотел быть наверху, там можно было отвлечься, глядя на приборы! Здесь же мне оставалось только уйти с головой в свой страх. Я чувствовал себя приговоренным в газовой камере, ожидающим, когда упадет и разобьется склянка с ядом.

А потом… «RSO не готов по запасному компьютеру».

Интерком немедленно ожил от красочных эпитетов в адрес офицера безопасности: ублюдок, засранец, сукин сын! Теперь мы были уже готовы убить любого, кто будет мешать запуску, а заодно его жену, детей и мать.

Руководитель пуска остановил отсчет на отметке T-31 секунда в надежде, что RSO сможет разобраться с проблемой и отсчет продолжится. Однако мы не могли ждать долго, потому что вспомогательные силовые установки (Auxiliary Power Unit, APU) работали и сжигали свой запас топлива. Медленно прошла минута. «Давай… давай… почини свой долбаный компьютер и дай добро на старт!» Но, по мере того как мы ждали, температура жидкого кислорода на входе в маршевые двигатели опустилась ниже допустимой, и старт был отменен. Я буквально выпал в осадок. Теперь спецам по экипировке оставалось только отыскивать меня на дне скафандра.

По возвращении в гостиницу нам предложили отправиться в Бич-Хаус и встретиться с женами. Я позвонил Донне, и мы решили, что не хотим очередного прощания на берегу. Я чувствовал, что она полностью вымотана – и умственно, и физически. Я позвонил маме, железной женщине, которая родила и вырастила шестерых детей при муже-инвалиде, и она тоже была уже без сил. Единственное утешение в этой ситуации состояло в том, что упрочилось мое решение уйти в отставку. Если, как говорят врачи, стресс – это убийца, то я убивал этими попытками старта Донну, детей, маму и себя самого.

Когда экипаж вернулся из Бич-Хауса, коллеги обнаружили меня в конференц-зале смотрящим кино. Пепе опрокинул кресло спинкой на пол и улегся в нем смотреть телевизор. Я подумал, что он свихнулся:

– Черт подери, что ты делаешь?

– Пытаюсь приучить себя к лежанию в корабле. Я там едва не сдох.

– Пепе, ты с ума сошел. Это все равно что приучать себя к ударам по яйцам. Ты не сможешь к этому привыкнуть.

Но отговорить Пепе было невозможно. Он просмотрел в опрокинутом положении всего «Лоуренса Аравийского». Не знаю, как ему это удалось. Лишь под дулом пистолета я бы стал тренироваться перед завтрашней попыткой. Сейчас у меня едва хватало сил поднести ко рту кружку пива.

На следующее утро мы пережили все вновь: французская физиономия Олана в двери, фальшивая улыбка фотографам, сдавленные внутренности при испытании скафандра на герметичность, борьба со страхами по дороге к старту, поцелуй и осветительная палочка от Джинни, смешные жалобы Пепе, страх смерти, молитва о жизни – и все это для того, чтобы услышать:

– «Атлантис», нет допуска по погоде на возвращение к месту старта. Мы собираемся высадить вас.

У меня не было сил даже выругаться. На этот раз руководитель пуска решил перенести старт на 48 часов, чтобы дать всем отдохнуть. Наша следующая попытка была назначена в ночь на 28 февраля.

В гостинице экипажей меня извлекли из скафандра. Взяв две банки пива на кухне, я пошел в ванную комнату, стянул подштанники (провонявшие потом и слегка попахивающие мочой), снял подгузник и встал перед зеркалом. В кратерах под глазами можно было спрятать по луноходу. Я попытался представить себе сладкий ночной сон без химии и со сновидениями – такого не было так давно, что я не смог вспомнить, как это бывает. Вокруг шеи горело красное кольцо – его натерло резиновое уплотнение. Скафандр оставил и другие следы – полопавшиеся капилляры на внутренних поверхностях рук и ссадины на бицепсах от попытки двигаться в наддутом состоянии. На груди до сих пор красовалось множество выбритых и раздраженных участков кожи в местах соприкосновения с электродами: еще до карантина мне делали электрокардиограмму в рамках одного из экспериментов. На бедрах и голенях виднелись такие же выбритые и поврежденные отметины – там устанавливались датчики для регистрации мышечных реакций. Конец пениса был вишнево-красным, и мне лишь оставалось надеяться, что это временное раздражение от подгузника. Впрочем, как бы то ни было, я не собирался предлагать увиденное вниманию врачей. Даже если у меня случится инфекция мочеиспускательного тракта, я пойду с нею в полет. Я слишком много вложил в эту миссию, чтобы отказаться от нее теперь. Я вошел в душ, встал под каскадные струи горячей воды и стал пить пиво.

К тому времени, как мы отчитались за попытку пуска, уже взошло солнце, и Джей-Оу предложил встретиться с женами в Бич-Хаусе. Я позвонил Донне, и на этот раз мы оба сочли, что было бы неплохо посидеть вместе.

Когда мы впятером вошли в жилую часть Бич-Хауса, там повсюду валялась одежда – юбки, туфли, носки, колготки, бюстгальтеры. Один лифчик свисал с лопасти вентилятора под потолком. Было понятно, что над нами решили подшутить. И действительно, в спальне мы обнаружили наш семейный эскорт – Хута Гибсона и Марио Рунко – в постели и без рубашек. Рядом с ними кучковались все жены, одетые лишь в нижнее белье и притворяющиеся, что шокированы нашим появлением. Все смеялись – и в этом мы сейчас нуждались не меньше, чем в хорошем ночном сне.

Хут предсказуемо подшучивал над нами: «Вы, мужики, так долго работаете над тем, чтобы этот полет состоялся, что у ваших жен появились кое-какие реальные потребности».

В ответ я бросил: «Меня это не колышет. Вы с Марио морские офицеры. Достаточно быть гетеросексуальным мужчиной, чтобы знать потребности женщин. Удивлен, что вы сами не в спальне».

Мы с Хутом совершенно заслуженно славились отвратительной синергией. Наш обмен уколами продолжился, градус нападок и ответных ударов возрастал, пока Донна не закричала наконец: «Хватит! Когда же вы повзрослеете?!» В своей жизни я слышал эту фразу так много раз от стольких женщин, что счел бы правильным поместить ее на латыни на официальном гербе Планеты Задержки в Развитии – Umquam Idiotum?

В остальном же визит в Бич-Хаус позволил нам расслабиться. Уже не требовалось устраивать прощание в духе сцены Ингрид Бергман с Хамфри Богартом в фильме «Касабланка», и потому мы просто сидели, пили пиво и рассказывали всякие байки. Пепе признался, как страдал в ожидании старта, и Дейв Хилмерс задал ему провокационный вопрос: «Пепе, а если NASA потребуется срочно заменить эмэса в следующем экипаже, ты предложишь свою кандидатуру?» Пепе ответил не раздумывая: «Обязательно». Его готовность сделать это была воплощением дилеммы астронавта. Даже ожидая старта, испытывая непреодолимый страх и физические мучения, никто из нас не мог себе даже представить, как можно отказаться от предложенного полета.

Когда мы вернулись в гостиницу, местные новости «порадовали» нас зрелищем большой беспилотной ракеты «Ариан» французского производства, взорвавшейся вскоре после запуска с космодрома в Южной Америке. Этот сюжет вряд ли показали бы где-либо еще в Америке, но здесь, на «космическом берегу» Флориды, события в конкурирующей с нами французской космической программе были стоящими новостями, и местные станции повторяли взрыв снова и снова. Не было никакой возможности, чтобы Донна и остальные члены семей не смогли его увидеть, и я был уверен, что вид падающей в океан горящей ракеты не добавил им спокойствия. Но на этом дело не кончилось. Тем вечером по кабелю показывали документальную драму о катастрофе «Челленджера», ее рекламой были заполнены газеты и журналы, и сам телеканал постоянно нахваливал эту работу. Женщин надо было успокаивать, чтобы вывести на крышу LCC. Болезнь Джей-Оу, две отмены пуска, взорвавшаяся «Ариан» и фильм о «Челленджере» – как хорошо, что я не верил в приметы…

Вечером 26 февраля наш экипаж вылетел в Хьюстон, чтобы освежить навыки. Прошло уже так много времени после того, как Джей-Оу и Джон отрабатывали аварийные сценарии при выведении, что наши инструкторы сочли хорошей идеей вызвать их и засадить в тренажер. Я полетел тоже, хотя и не имел никаких обязанностей во время выведения на орбиту. Просто для меня была невыносима мысль, что придется просидеть всю ночь в гостинице и ничего не делать. За последние 13 дней карантина я пересмотрел больше фильмов, чем за последние 13 лет жизни, и не мог заставить себя смотреть еще. После приземления на базе Эллингтон я расстался с пилотами, отправившимися на тренировку, приехал домой, полил цветы и вышел на пробежку.

Когда мы летели обратно во Флориду, меня пронзило чувство сожаления о решении уйти из NASA. Боль и страх, служившие оправданием моему плану об отставке, на время забылись. Лежа в теплой кабине под звездным одеялом, я спрашивал себя, смогу ли я найти удовлетворение в другом деле. Впереди была неизвестность, более пугающая, чем космос, и я быстро приближался к ней… это было мое будущее после отсечки маршевых двигателей.

На этот раз я попросил Джинни поместить осветительные палочки над единственной памяткой, висящей на липучке на шкафчике передо мной. Освещение на средней палубе было слабое, и я хотел иметь дополнительный свет, чтобы прочесть ее. В памятке были расписаны процедуры спасения со стартовой площадки, покидания корабля в полете и на случай аварийного приземления. Каждый пункт давно запечатлелся в моей голове, и памятка была мне не нужна, но это было хоть что-то, что можно было читать во время ожидания. Я также попросил ее поместить другой «светлячок» около высотомера рядом со мной. В случае аварийного покидания, вытянув рычаг аварийной разгерметизации кабины, я должен был наблюдать за высотомером, пока он не покажет высоту ниже 15 километров. После этого я должен был отстрелить крышку люка и перевести в рабочее состояние направляющий шест. Я же должен был первым соскользнуть по нему… в черноту зимней ночи над Северной Атлантикой – со всеми прилагающимися к этому рисками.

Когда Джинни перебиралась через меня, чтобы подстыковать все разъемы, я увидел на ее лице бисеринки пота. Кевин Чилтон, один из астронавтов группы поддержки, покинул кабину последним. Он вытащил чеку, которая запирала защитную крышку над рукоятками разгерметизации кабины и отстрела крышки люка. В случае если мы выйдем на орбиту, я должен буду вставить ее обратно. Кевин отдал ее мне: «Удачи, Майк».

– Спасибо, Чилли. До встречи на базе Эдвардс.

Я услышал, как закрыли люк – с металлическим лязгом, в котором прозвучали нотки завершенности. Еще через несколько минут Джей-Оу увидел в свое левое окно, как последние рабочие стартового комплекса торопливо миновали стрелу доступа и вошли в лифт: «Последняя группа только что ушла. Теперь мы одни». Это наблюдение Джей-Оу напомнило нам о том, что мы находимся в эпицентре. Все остальные старались уйти прочь из зоны поражения.

В девятый раз в своей жизни я ждал запуска. Я был уверен, что случится и десятый раз – завтра. Погода в Центре Кеннеди была плохая. Я чувствовал, как судно подрагивает на ветру, а Джей-Оу и Джон докладывали, что сильный дождь от налетевшего шквала бьет по их окнам. И проблемы не ограничивались погодой во Флориде. На двух трансатлантических аварийных посадочных площадках – Сарагоса и Морон в Испании – метеоусловия тоже озадачивали. На отметке T-9 минут руководитель пуска остановил отсчет. Очевидно, Господь хотел еще раз наказать нас за то, что мы проигнорировали просьбу Дейва и не выключили канал Playboy.

Предстартовая тренировка Пепе в конференц-зале оказалась бесполезной с точки зрения подготовки еще к одному ожиданию старта. Не прошло и 30 минут, как он опять начал развлекать нас своими жалобами. Одна из его тирад закончилась фразой «Мои органы загоняют диафрагму мне в глотку».

Я отозвался: «Ты носишь противозачаточную диафрагму?» Все засмеялись так, что инженеры Центра управления пуском могли бы, пожалуй, заметить вибрации «Атлантиса» по данным акселерометров. Джей-Оу буквально выворачивало наизнанку от кашля. Он все еще был нездоров, и это стало темой обсуждения в Houston Chronicle. Газета цитировала неназванный источник, предполагающий, что на самом деле у командира вирусный грипп. Меня бы не удивило, если бы так и оказалось, но я был рад, что он держится. Чем дольше наша задержка, тем выше шанс, что инфекцию подхвачу и я. (И я действительно заболел на следующий день после посадки.) Я всерьез сомневался, что NASA будет задерживать полет ради моего выздоровления или выздоровления любого другого эмэса. Джей-Оу и Джон Каспер, командир и пилот, были, в сущности, незаменимы. Что же касается трех эмэсов, подготовленных к работе с полезным грузом, то любым из нас можно было пожертвовать. Учитывая внимание головного офиса NASA к частоте полетов, я подозревал, что руководство уже дало Центру Джонсона инструкции иметь несколько эмэсов наготове в качестве дублеров как раз на такой случай. Я молился о чуде – о том, чтобы погода улучшилась.

Пепе затмил меня в роли клоуна. Он шутил и жаловался не переставая. Он перечислял все фильмы, которые мы просмотрели за последние две недели: «Лоуренс Аравийский», «Великий побег», «Как был завоеван Запад», «Терминатор», «Хищник», «Чужой», «Лучший стрелок»… Мы повидали больше крови и потрохов, чем иной мясник. Я решил, что следующим моим фильмом будет «Хайди».

Задержка на девятиминутной отметке затягивалась. Прошло 30 минут… час… Пепе предложил нам еще одну тему: «Я тут подсчитал… с тех пор, как мы попали на эту миссию, которая так никогда и не начнется, мы набрали уже более 13 часов лежания на спине. А Джей-Оу даже больше, поскольку он заходит первым и выходит последним. На самом деле, Джей-Оу, ты лежишь уже пять часов только за этот отсчет».

– Спасибо, что развлекаешь меня, Пепе.

В моем теле не было такой части, которая не изнывала бы от боли. Чтобы уменьшить боль в боку, я ослабил привязную систему и выгнул бедра вверх. Восстановившаяся циркуляция крови была даром небесным, но я не мог держать такую позу дольше нескольких мгновений. Когда мой зад плюхнулся на сиденье, из подгузника выдавилась волна холодной мочи, поднялась по расщелине и захлестнула яички. Это было особенно мерзко, учитывая, что если мы все же взлетим, то не видать мне душа еще пять суток. Если придется повторить это завтра, подумал я, лучше я использую мочеприемник с кондомом.

Пока со всех сторон слышались стоны и жалобы, Дейв Хилмерс затянул песенку из мюзикла «Звуки музыки»: «Когда кусает собака, когда жалит пчела, когда мне грустно, я просто вспоминаю все, что люблю, и мне уже не так плохо». Мне оставалось лишь тупо хихикать.

Пепе предложил новую песню для нашего астронавтского ансамбля – «T-9, отсчет пошел, и мы страдаем». Это определенно стало бы хитом. В разное время бо́льшая часть астронавтов прошла через это испытание.

Дожди продолжались и в Центре Кеннеди, и на испанских аэродромах, но и там и там наблюдатели предсказывали кратковременное улучшение условий для старта. Шанс на то, что эти благоприятные минуты совпадут, был микроскопическим, но наше стартовое окно так или иначе подходило к концу, и руководитель пуска решил пойти ва-банк. Он запустил отсчет, довел его до T-5 минут и снова остановил. Теперь наши жены были на крыше LCC; несомненно, дождь сделал их положение еще более жалким.

Ожидание продолжалось. Теперь уже и Пепе было нечего сказать. Слышались только равномерное «дыхание» системы охлаждения «Атлантиса» и раздражающий высокий скулеж вентиляторов в наших скафандрах. От последнего у меня болела голова – в дополнение ко всему остальному. Я перестал смотреть на часы, потому что минуты на них сменялись через четверть часа. Будь хоть толика надежды, что мы стартуем, ожидание не казалось бы столь безысходным. Но все мы были уверены, что наши усилия напрасны и адреналин тратится впустую. Мы будем ждать погоды, пока не закроется стартовое окно, а затем пуск отменят и нам придется проделать все это еще раз завтра.

Я прислушивался к резким голосам операторов. Как и мы, они были измотаны и хотели, чтобы наш старт остался позади и можно было выйти, наконец, из бесчеловечного ночного графика работы. Всех нас охватила опасная «стартовая лихорадка» – безудержное стремление отправить «Атлантис» в полет. Единственным вменяемым человеком оставался наш руководитель пуска Боб Сик. Никто не собирался навязывать ему ошибочное решение. Когда он начал финальный опрос своей команды, его голос звучал спокойно и сосредоточенно. На фоне этого размеренного голоса благодушный мистер Роджерс из детского телесериала показался бы маньяком. Каждый из слушателей с трудом сдерживался, чтобы не вмешаться и не закончить фразу вместо него. Он великолепно подходил к одной из самых стрессовых должностей в NASA – и это еще один человек, которого я буду помнить всегда.

Боб обратился к пилоту-разведчику погоды на STA, и мы услышали, как Майк Коутс ответил: «Годится». Он спросил другого пилота в Сарагосе и второй раз услышал «годится». Благословенное соединение удовлетворительных погодных условий по обе стороны Атлантики все-таки случилось. Мы получили разрешение на старт.

– «Атлантис», мы возобновим отсчет через несколько секунд. С вами было действительно приятно работать, ребята. Удачи вам и с Богом!

Я был поражен. В течение нескольких часов я убеждал себя, что сегодня мы не взлетим, а теперь Каспер уже запускал наши вспомогательные силовые установки. Часы шли. Господь смилостивился над нами. Наверно, это была заслуга Дейва Хилмерса. Остальные нечестивцы не заслуживали никакой пощады от Всевышнего.

Я подтянул ремни привязной системы. Страх, который пошел было на спад от уверенности, что запуск отменят, снова лавиной обрушился на меня. Я чувствовал его металлический привкус во рту, сердце выскакивало из груди, а руки тряслись, как у паралитика, – раньше такого не случалось. Должно быть, синдром последнего полета усугублялся еще и тем, что я находился внизу. Я был рад теперь, что меня никто не видит. Каждый из нас знал, что всех мучит страх, но никто не хотел видеть страх соседа, а дрожащие руки были его верным признаком.

За две минуты до подъема я закрыл стекло гермошлема и включил подачу кислорода. Я опять услышал по интеркому, как Джей-Оу и Каспер втянули носом африн, прежде чем закрыть гермошлемы.

Джей-Оу дал мне отсчет:

– Одна минута, Майк.

– Принято, – выдавил я «беззаботно».

– 30 секунд. Включение автоматики запуска.

– 15 секунд.

– 10 секунд… Разрешаем включение главных двигателей.

За тяжелым грохотом последовала двойная перегрузка. Мы стартовали. До новой главы моей жизни осталось всего 510 секунд…