Спор о важнейших проблемах начальной истории самодержавия, как заметил Р. Г. Скрыпников, может быть разрешен только с помощью новых фактов. «Но как трудно найти их, — сетует ученый, — когда идешь по пути, проторенному многочисленными предшественниками!». Что верно, то верно. Поиски нового в любом деле требуют нового подхода. Разыскание новых исторических источников о событиях далекого прошлого — задача в современных условиях исключительно трудная.

У всех на слуху оптимистическое восклицание: «Рукописи не горят!». Оно вполне справедливо, если иметь в виду переносное значение этих слов: человеческая мысль, передовые идеи — не умирают. Произведения, их воплощающие, люди хранят, переписывают, спасают от уничтожения врагами передовой мысли, обскурантами, реакционерами, передают следующим поколениям. Но у рукописей как у таковых есть куда более страшный враг, чем инквизиторы и обскуранты всех времен и направлений. Имя ему — невежество, культурная бесчувственность. Рукописи отцов то и дело просто «за ненадобностью» жгут или пускают по ветру наследники. Рукописи «бывших жильцов» опять-таки «за ненадобностью» уничтожают новью владельцы домов и квартир, а также всякого рода администраторы. Наконец, во многих местных музеях и даже в библиотеках, куда порой свозят рукописи со всей округи, их «хранят» до полного уничтожения в каких-нибудь сырых подвалах или на протекающих чердаках. Горят рукописи и в пожарах. Особенно во времена войн и вражеских нашествий.

Именно поэтому каждая находка, открытие неизвестного исторического памятника, проливающего дополнительный свет на прошлые времена, имеет огромное, порой неоценимое историко-культурное значение, меняет иногда установившиеся научные взгляды и представления.

Значительные находки и даже большие открытия в области исторических материалов возможны, и они происходят. Некоторые из них могут показаться случайными. Однако и к ним абсолютно приложимы слова выдающегося французского ученого Ланжевепа: «В науке бывают случайные открытия, но они достаются тому, кто этого заслуживает». И в самом деле, выявление новых исторических источников, цепных для науки памятников культуры требует больших знаний и большого труда, порой подлинного научного подвига.

Вспомним здесь в первую очередь ленинградского ученого В. И. Малышева, исходившего в поисках древних рукописей едва ли не весь северный Поморский край. Благодаря его неутомимым многолетним трудам в Пушкинском доме в Ленинграде образовалось большое собрание древнерусских рукописей, относящихся к различным периодам истории допетровской Руси. Деятельность другого известного собирателя рукописей — Н. Н. Покровского и его учеников справедливо называют археографическим открытием Сибири. Их походы по отдаленным старообрядческим скитам также принесли богатый научный «улов».

К сожалению, однако, запасы неучтенных рукописей истощаются. Современные археографические экспедиции шарят буквально по закромам. Новые, неизвестные ранее науке исторические памятники и литературные произведения становятся в прямом смысле этих слов редкими ископаемыми.

Ввиду этого особо важное значение приобретают археографические экспедиции иного рода — «экспедиции» внутрь старинных шкафов, внутрь, казалось бы, давно известных фондов, внутрь отдельпых рукописных книг, так или иначе описанных в каталогах.

Речь идет о раскрытии новых сущностей и значений в предметах вроде бы известных. Кстати сказать, именно такими открытиями главным образом и двигается наука. Обнаружение какого-либо вовсе нового элемента дело, как известно, редчайшее. Зато выявление новых свойств и качеств в вещах известных, например атомной энергии в ядре клеток определенных веществ или целебных свойств в обыкновенном одуванчике, — столбовая дорога научного поиска.

Если применить этот общенаучный метод к систематическому, целенаправленному поиску новых исторических источников, возможности открытий, в том числе и весьма значительных, в составе даже хорошо известных собраний рукописей окажутся весьма большими, если не сказать, безграничными. Увидеть новое в том или ином историческом памятнике современному ученому помогает научное видение, опирающееся на достижения всей предшествующей исследовательской деятельности.

В процессе научного описания одного из богатейших собраний Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, именуемого в соответствии с прежним местом его хранения — Эрмитажным, мною были обнаружены весьма ценные исторические документы.

Эрмитажное собрание рукописей принадлежало Екатерине II. Царица усердно коллекционировала русские рукописные книги, так как писала многотомную историю России с древнейших времен. При этом державный историк силилась доказать, что лучшими в истории России всегда были те времена, когда на великом княжении, а позднее на царском престоле находились женщины или когда они оказывали решающее влияние на политику своих мужей — великих князей или царей.

Когда граф А. И. Мусин-Пушкин преподнес императрице каллиграфически написанный список с приобретенной им рукописи «Слова о полку Игореве», она начертала на этой копии «Слова», сохранившейся в Эрмитажном собрании, резолюцию, в которой требовала «сыскать» родословные супруг тех князей, которые упомянуты в «Слове». Никаких других эмоций великое произведение у нее не вызвало.

Историей Екатерина занималась между делом, чаще всего при «волосочесании», в то время как искусные парикмахеры — «куафёры» колдовали над ее прической, или же во время болезней, когда, например, у нее, как она писала, «вышла рожа на роже».

Исторические концепции царицы не имеют научного значения. Тем не менее ее интерес к истории дал весьма полезный для исторической науки побочный результат. В течение тридцати лет собирала она древние рукописи. И, поскольку собирателем была императрица, ее собрание рукописных книг наперебой старались пополнять ценными рукописями губернаторы, митрополиты и коллекционеры. Так, например, уже упомянутый Мусин-Пушкин неоднократно дарил царице рукописи, а также постоянно обменивался ими с ней. В результате у Екатерины в Эрмитаже образовалась богатейшая коллекция древнерусских рукописей. В ее составе знаменитый «Изборник» 1076 г. — древнейшая книга для чтения, «Судебник» Ивана Грозного, больше шестидесяти летописей разных веков, написанных в различных русских княжествах, среди них уникальный по своей полноте «Московский летописный свод» 1480 г.

… Однажды я раскрыл шкаф, в котором хранятся рукописи Эрмитажного собрания, и взял с полки для описания в каталоге очередную рукопись. Я нес к своему рабочему месту этот тяжелый фолиант, так же мало догадываясь о том, что держу на руках нечто совершенно исключительное, как, например, кормилица, держащая на руках младенца, не догадывается, что из него вырастет Пушкин или Бетховен. Не испытал я особого потрясения и после того, как раскрыл эту изрядно толстую, более двух тысяч листов, исписанных мелкой, но четкой скорописью XVII в., рукопись и прочел заголовок: «Книга розрядная великих князей и государей царей московских и всеа Руси».

В такие книги в XVI и XVII вв. записывали назначения на службу воевод, командовавших полками русского войска, и другие военные, а также административные назначения. Разрядных книг в наших фондах немало, в одном только Эрмитажном собрании их не меньше двадцати. Разрядные книги много раз исследовались историками, все, что было в них сколько-нибудь интересного для истории, давно изучено. Беда, правда, состояла в том, что «интересного» в каждой из них оказывалось порой даже слишком много, зато достоверного — куда меньше.

Как известно, в древние времена служилых людей на Руси, начиная от князей и кончая рядовыми дворянами, назначали на должность в строгом соответствии с прежними службами их отцов, дедов и прадедов, высчитывая эти прежние службы, как говорится, до десятого колена. Единственным «справочником», на основании которого можно было «старинные службы» отцов и дедов подтвердить, были книги, куда они записывались, т. е. разрядные книги. У многих представителей дворянских родов возникало, естественно, искушение завести свою собственную, «домашнюю» разрядную книгу и записывать в нее вымышленные задним числом высокие назначения своих предков. При этом выдумывали не только должности, которые те в действительности никогда не получали, но и целые походы, которых никогда не бывало, сражения, которые вовсе не происходили, и прочее, и прочее.

В одной из разрядных книг, принадлежащих Государственному Историческому музею, читаем такую запись: «… списана сия книга с Мелентьевской книги Клементьевича Квашнина, а Мелентьева книга — Фоминская книга Ивановича Квашнина, не зело справчива, много затеек написано. Писал затейки много Фома Иванович Квашнин, чего в государевых разрядах и не бывало, своими прилоги, для своего Квашниных роду. А где его затейки писаны и тут исправлено под теми статьями, что он неправдою писал своею затейкою».

Разобраться в этом потоке сочинительства, порой весьма хитроумно смешанного с правдой, искажающего подлинную картину событий, невозможно. Вот почему историки всегда стремились разыскать среди множества малодостоверных, так называемых частных разрядных книг официальную, государственную разрядную книгу, которую вели в государевом, т. е. царском Разрядном приказе, или, как бы мы сказали сейчас, в военном министерстве. Официальная разрядная книга, свободная от частного сочинительства, отражающая подлинную картину военной истории Московской Руси, была бы ценнейшим историческим источником.

Усилиями историков нескольких поколений были обнаружены следы Официальной разрядной книги — ее краткие списки, отдельные фрагменты из нее. Однако обнаружить ее в полном и подлинном виде не удавалось.

И вот у меня в руках список одной из разрядных книг. Как и все прочие рукописи Эрмитажного собрания, она была не однажды описана в прежних описях, однако внимания к себе не привлекала.

Сегодня можно считать вполне доказанным и общепризнанным, что эта рукопись (Эрмитажная № 390) и есть Официальная разрядная книга. Именно эту книгу составляли и вели в Разрядном приказе Ивана Грозного и продолжали в царствование Годунова. Теперь нельзя себе представить работу по истории той эпохи, не опирающуюся на богатейшие сведения Официальной разрядной книги. И неудивительно. В руках ученых оказался несравненный по богатству сведений источник для изучения истории Московского государства более чем за столетний период. При этом источник предельно надежный. В отличие от летописей того же XVI в., отразивших острейшую политическую борьбу, происходившую в царствование Грозного, и соответственно заполненных тенденциозными рассказами, Официальная разрядная книга — источник деловой и документально-объективный.

Более того, специальные исследования показали, что авторы и составители летописных рассказов, в том числе и сам царь Иван Васильевич Грозный, держали перед собой записи Официальной разрядной книги, используя ее материалы как документальную основу своих повествований.

Заглянем и мы в эту замечательную рукопись и хотя бы кратко познакомимся с ее содержанием. Но сначала необходимо сделать небольшое отступление. Дело в том, что по ходу дальнейшего повествования мне представляется целесообразным цитировать особо интересные и яркие отрывки из древнерусских исторических документов и литературных произведений в их подлинном звучании, без перевода на современный язык. Читатель сможет воочию убедиться, насколько близок древнерусский язык языку нашего времени, как мало потребуется разъяснений каких-либо отдельных неясных мест. Он ощутит поэтическую прелесть древнего языка, его яркую образность, услышит живую речь исторических деятелей, подлинный голос самой истории. Поступить именно таким образом кажется мне весьма своевременным и полезным, поскольку с помощью нашей весьма обширной исторической беллетристики может сложиться совершенно искаженное представление о древнерусском языке. Трудно назвать современное художественное произведение на историческую тему, автор которого, не мудрствуя лукаво и со знанием дела, дал бы возможность своим героям говорить на обычном — современном или умело стилизованном — языке. Вместо этого зачастую идут по пути выдумывания какого-то немыслимого древнерусского сленга, языка, на котором никто никогда не разговаривал.

Языковое мифотворчество принимает иногда прямо-таки пародийные формы. Чем больше язык исторического лица, полагает иной сочинитель, будет отличаться от языка наших дней, чем больше в нем будет «обращаться неудобь понимаемых слов» (оборот из словаря XVI в.), тем убедительнее оп будет выглядеть для читателя как язык прошлых времен.

Подобным образом рассуждал, как известно, герой рассказа К. М. Станюковича «Максимка» — добрейшей души русский матрос Иван Лучкин. Взяв на себя заботу о спасенном в океане негритенке, он думал, что тот начнет понимать русские слова, если их произносить неправильно, например, не «рубаха», а «рубах».

Видимо, подобным принципом руководствовался, например, автор одного из романов о Куликовской битве, герои которого говорят так: «пяхает в шею», «како тако?», «глазама и ушама». При этом они изъясняются исключительно высоким «штилем»: «испроговори слово» вместо «скажи», «отпрянь» вместо «отойди», «в сей рок» вместо «сейчас», «возградить церковь» вместо «поставить». Между тем во всей древнерусской литературе церкви просто «ставят» и никто ничего не «испроговаривает».

В качестве источника «удревления» текста нередко используются обороты церковно-книжного языка. Между тем употребление в живой речи церковнославянизмов с давних времен было признаком некультурной речи, результатом векового влияния ограниченного круга чтения (Псалтырь, Часослов, Катехизис). Активную позицию в длительной борьбе между живым народным языком и неживым церковно-книжным занимал В. И. Даль — автор знаменитого «Толкового словаря живаго великорусского языка».

Есть в языковом сочинительстве и противоположная тенденция. Некоторые авторы безбожно модернизируют речи своих исторических героев, создавая перлы вроде таких: «Боярин держал в заначке», «Борис Годунов дежурил», «Малтота Скуратов вышел из кабинета».

Надежный путь воссоздания колорита языка прошлого начертан в произведениях Пушкина, Гоголя, Лермонтова и других русских классиков, а также в трудах замечательных русских историков — Карамзина, Соловьева, Костомарова, Ключевского, поднимавшихся в своем описании исторической жизни до уровня высокой литературы. Все они писали на языке своего времени, а колорит языка описываемой эпохи создавали за счет бережного сохранения интонационного строя, музыкальной прелести исторического языка.

Теперь, после этого небольшого предуведомления, мы можем обратиться к содержанию и подлинным текстам Разрядной книги московских государей…

Кому не знакомы с детства строки пушкинской «Сказки о Золотом петушке», в которых говорится о тревогах царя Додона:

Обстановка, обрисованная этими словами, отнюдь не сказочная. Пушкин гениально передал мотивы народных преданий, порожденных многими десятилетиями тревожной действительности. Такова была жизнь молодого Русского государства, сложившегося к началу XVI в. вокруг Москвы.

В непрерывной борьбе приходилось народу отстаивать свое единство и независимость, государственность и культуру. Не было мирных годов, не было месяца без сражений, не было дня без угрозы нападения, не было часа, когда бы не ездили вдоль всей бескрайней «украинной полосы» сторожевые заставы, когда бы не стояли «на годовании» (т. е. посменно по году) в опорных пунктах полки первой очереди. И со всех концов и днем и ночью «пригоняли» в Москву гонцы с тревожными вестями.

«Многочисленная рать» и в самом деле не смогла бы обеспечить безопасности страны и столицы, если бы не «золотой петушок», своевременно извещавший о нападении врагов, — служба разведки и оповещения.

«Ждут, бывало, с юга» — и действительно, дьяки Разрядного приказа записывают: «Крымский хан с царевичи и со всеми мурзы идет на русские украины». «Ан с востока лезет рать» — и снова в Разрядный приказ пришла весть: «Казанские и астраханские ханы перелезли через Оку и идут к Москве». «Справят здесь, — лихие гости идут от моря» — это «свидские немцы» (шведы) «на многих кораблях подошли под Орешек».

То литовские, то польские паны «пошли на русские грады». А вот и «ливонские немцы в Псковской земле государевых людей побили», позабыв уроки, преподанные их предкам Александром Невским.

Так изо дня в день, из года в год, из века в век. По всем этим вестям собираются войска, создается походный запас, снаряжается «пушечный наряд», назначаются воеводы и головы. В целях выяснения замыслов врагов изучаются данные о положении на его территории. Например, сообщение о грабеже русских купцов в Казани — свидетельство о готовящемся новом нападении татар на Русь. Вести о малейших изменениях на границе доставляют в Москву «вестовщики», передавая их по заранее подготовленным маршрутам эстафетным порядком. Полученные сообщения незамедлительно рассматриваются царем и Боярской думой. Интересно, что Разрядная книга за сто лет зафиксировала всего один случай, когда дума признала ошибочным сообщение пограничной стражи. В 1570 г. поступило известие о готовящемся наступлении на Русь крымского хана. Но и в тот раз ошиблась не разведка, а не поверившая ее предупреждению Боярская дума. В этом году именно с указанного направления начался знаменитый набег Девлет-Гирея, закончившийся сожжением Москвы.

Разрядная книга дает лаконичное, но яркое описание этого события: «… и крымский царь посады на Москве зажег, и от того огня грех ради наших оба городы выгорели, не осталось ни единые храмины, а горела всего три часа. А затхнулся в городе боярин Иван Дмитриевич Вельской, а был он ранен, да боярин Михайло Иванович Воронова (сын) Волынской и дворян много и народу безчисленно. А затхнулся от пожарного зною. И царь крымской пошел от Москвы в субботу… А государь был и царевич в ту пору в Ростове. И прииде государь к Москве, и видя ту великую беду, излил многие слезы и повеле град прятати (хоронить, убирать разрушения. — Д. А.) и мертвых людей…». Так бывало редко. Обычно русские воины давали врагам решительный отпор. Сохранился великолепный, поэтически звучащий отклик на обстановку непрерывной боевой обороны русской земли. В «Казанской истории», написанной в честь взятия войсками Ивана Грозного Казани, читаем: «Воеводы же московские, где убо ощутивше варвар, и на кою украину пришедших и тако там собравшихся, прогоняху их и, как мышей, давяху и побиваху. То бо есть от века… дело варварское и ремество — кормиться войною».

Из Официальной разрядной книги мы впервые узнаем и о том, как в Московской Руси награждались за одержанные победы воины и военачальники. Сначала присланный от царя боярин говорил: «Государь царь и великий князь велел вам поклониться и велел вас о здоровье спросить». Затем следовали награды. Многих награждали монетами различного достоинства — «золотой притугальский» (португальский), «золотой корабленный» (т. е. с изображением кораблика), «золотой московский» и другими. Размер награды зависел не столько от конкретных боевых заслуг, сколько от служебного положения данного лица — «по человеку смотря». Награды вручались непосредственно в военном стане, возле шатра самого царя или присланного от царя боярина. Кроме того, составлялась «роспись, что дать боярам и воеводам и головам государева жалования за службу». Главноначальствующим в доходе воеводам давали за победу высшую награду — «из большие казны по шубе да по кубку». Именно такая шуба и называлась — «с царского плеча». Другим в зависимости от служилого достоинства давались шубы ценой в 100, 60, 50, 35, 20 и 15 рублей, серебряные кубки, ковши, чарки.

В Разрядной книге находим и редкую запись, которая, надо полагать, не прошла бы мимо внимания пушкинистов, изучающих родословную поэта, если бы они заинтересовались этим материалом: «Григорию Григорьевичу сыну Сулейше Пушкину — шуба 20 рублев, да чарка 2 гривенки, да ему ж пять рублев за рану».

Торжества награждений да и царские пиры в честь тех или иных побед нередко омрачались ожесточенными местническими распрями. Картина печально знаменитого местничества и решительная борьба против него Ивана Грозного впервые предстает перед нами в таком полном виде на страницах Разрядной книги.

«Поруха государеву делу» от местничества была огромной. Тяжелые поражения, затянувшиеся осады городов, задержка снабжения войск — все это зачастую являлось прямым следствием местнических неурядиц. Правительство и царь вынуждены были без конца копаться в родословных, руководствоваться ими при назначениях и разбирать местнические споры. Для разбора этих дел во время походов при войске находился специальный дьяк «у челобитных». В ряде случаев из Москвы приходилось запрашивать родословные справки.

Иван Грозный ограничивал местничество в законодательном порядке и сурово наказывал злостных «местников». Многие документы местнических дел передают живой язык их авторов. То и дело раздаются грозные окрики царя Ивана Васильевича против заместничав-шихся военачальников, вроде таких: «местничаешься бездельем!», «то князь Захарей плутует!», «чтоб впредь не врал!», «и он бы впредь не дуровал!». На непокорных сыпались наказания: «Бить батоги и списки (вверенного ему полка. — Д. А.) отдать!», — приказывал царь, и родовитого боярина секли специальными тонкими палками — батогами. Бывало и более страшное наказание: «Будет поруха государеву делу, и ему от государя быть казнену смертью!». Разрядная книга зарегистрировала даже факт ссылки в Сибирь не пожелавшего подчиниться ни кнуту, ни тюрьме упрямого местника князя Петра Барятинского. Похоже, что перед нами имя первого ссыльнопоселенца Сибири.

После смерти Грозного в расчете на мягкость царя Федора Ивановича бояре и воеводы открыли энергичную местническую кампанию. Ни один разряд не проходил без самых настоящих воеводских «стачек». Однако эти расчеты не оправдались. Царь Федор, вернее его именем Борис Годунов, быстро дал почувствовать распоясавшимся местникам достаточно твердую руку. Отказывающихся «брать списки» князей тотчас сажали в тюрьму и держали, пока не одумаются. В царствование Бориса строгости еще больше усилились. Князя Федора Романова (отца будущего царя Михаила, основателя династии Романовых) царь Борис приказал сковать и вывезти к месту службы на телеге.

Дело доходило до смешного. Так, например, знаменитый воевода Петр Басманов и князь Михаил Кашин, получив адресованную обоим царскую грамоту и не желая ехать один к другому, назначили друг другу свидание на улице, так сказать на нейтральной территории, для совместного слушания царского указа.

Следует заметить, что герои всех таких споров тяжело переживали несправедливые, по их мнению, назначения. Тот же воевода Петр Басманов буквально накануне своего перехода на сторону Лжедмитрия, прочитав указ о новом назначении, «патчи на стол, плакал, с час лежа на столе». Как знать, возможно, несправедливость именно этого назначения и вызвала его переход со службы царю Борису к самозванцу.

Неменьшую ценность для изучения эпохи Ивана Грозного и его опричнины имеет и другая находка. Речь идет о рукописи № 542 того же Эрмитажного собрания Государственной Публичной библиотеки. Она также числилась в описях, составленных в XVIII и XIX вв., но внимания исследователей опричнины не привлекла. И можно понять почему.

Науковедение пользуется термином «парадигма». Он обозначает установившееся в науке по тому или иному вопросу мнение, принимаемое как незыблемое. Как известно, наука движется вперед путем преодоления своих парадигм. Однако происходит это преодоление нескоро и, как правило, небезболезненно. Для примера достаточно напомнить парадигму о том, что Солнце вращается вокруг Земли. Этот вывод Птолемея держался веками и не только потому, что был взят под защиту инквизицией, а прежде всего потому, что вращение Солнца вокруг Земли «очевидно» любому и каждому.

Для исследователей эпохи Грозного такой парадигмой было убеждение, что опричнина была отменена в 1572 г., поскольку ни в разрядных книгах, ни в других официальных документах слово «опричнина» после 1572 г. будто бы не встречается. Данное убеждение и помешало тем, кто заносил рукопись в инвентари и описи, а также и тем, кто эти инвентари и описи просматривал в поисках материала об опричнине, заподозрить в огромном списке служилых людей Ивана Грозного список опричников. В заголовке документа, который она содержит, читаем: «Лета 7081 (1573) марта в 20 день государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии пометил боярам, и околничим, и дияком, и приказным людям свое жалование по окладу».

Исследование рукописи показало, что обнаруженный документ — не что иное, как список опричников двора Ивана Грозного. Употребляя современное выражение, его можно назвать «ведомостью зарплаты», выдаваемой им в очередной раз на 1573 г.

Значение названного исторического источника для истории Руси XVI в. невозможно переоценить. Он документально подтверждает вывод, обоснованный также и многими другими данными, о том, что опричнина вовсе не была «отменена» через семь лет после ее основания как учреждение «бессмысленное» и неоправдавшее себя, а, напротив, продолжала существовать и выполнять свои функции аппарата власти самодержавия на начальном этапе его становления. Кроме того, благодаря этому документу мы впервые узнали поименно персональный состав ближайшего окружения Ивана Грозного.

На примере Официальной разрядной книги и списка опричников можно видеть, как с помощью всего двух рукописей высвечивается целый пласт исторической жизни из эпохи, вроде бы хорошо всем знакомой, а в действительности знакомой лишь весьма приблизительно. Мифы, легенды, загадки и тайны уступают место сведениям, полученным из документальных источников, реальным представлениям о людях и событиях далекого прошлого.

Была также введена в научный оборот неизвестная ранее древнерусская повесть XVI в. про царя Ивана Васильевича и купца Харитона Белоулина. Автор повести, очевидец московских казней 1570 г., сообщает много реальных деталей происходивших тогда событий. Повесть в самый разгар опричного террора восхваляет человека «из простого всенародства» — богатыря телом и духом, посмевшего открыто укорять царя в пролитии невинной крови.

В заключение этого краткого обзора исторических материалов, обнаруженных в свое время автором и использованных в этой книге, следует указать на то, что они на сегодняшний день уже не новые. В научный оборот они введены достаточно давно и сейчас невозможно найти такого исследования, посвященного эпохе начала самодержавия, которое бы их не учитывало.