На протяжении многих лет испанский народ ведет самоотверженную борьбу против сил фашизма и реакции, против преступной клики палача Франко, в прошлом гитлеровского наемника, ныне марионетки, управляемой Трумэнами и ачесонами. В битве за мир и демократию простые люди Испании мужественно отстаивают будущее своей страны. Они срывают планы американских империалистов, которые стремятся превратить испанскую землю в плацдарм для подготовляемой ими агрессивной войны против СССР и стран народной демократии.

Многомиллионные массы испанского народа все шире развертывают борьбу против кровавой фашистской клики, стремящейся превратить страну, давшую миру Сервантеса, Гойю и Хосе Диаса, в колонию Уоллстрита.

В статье «Испания под американской пятой», опубликованной в «Правде» от 9 января 1951 г., Долорес Ибаррури отмечает, что «…американо-английские поджигатели войны встали на путь открытого использования франкистской Испании в своих преступных целях».

Подчиняясь диктату Белого дома, американское большинство в ООН аннулировало, несмотря на решительные возражения представителей СССР и стран народной демократии, санкции, принятые по отношению к франкистской Испании в 1946 г. Тем самым американские империалисты со свойственным им цинизмом включили франкистскую Испанию в систему агрессивного блока, сколачиваемого в Западной Европе.

«Отныне, — указывает Долорес Ибаррури, — американские монополисты не только получили широкую возможность превратить Испанию в свою военно-стратегическую базу, но получили монополию на использование основных источников ископаемых, промышленных и сельскохозяйственных богатств Испании».

Агенты американских монополий скупают испанские железные дороги, испанскую металлургию, испанское судостроение, устанавливают безраздельный контроль над экономикой, финансами, связью и внешней торговлей франкистской Испании.

Долорес Ибаррури подчеркивает, что, покупая испанскую территорию и испанский суверенитет, открыто используя Испанию в планах подготовки преступной войны, «Трумэны и Черчилли, бевины и жюли моки, объединенные в позорный союз империалистов с «социалистами», стремятся реабилитировать Франко с таким же бесстыдством, с каким они используют услуги гитлеровских военных преступников в Западной Германии для воссоздания фашистской армии».

В свою очередь испанский фашизм все более рьяно выступает в роли прислужника американского империализма. Продажная фашистская клика Испании имеет, как известно, уже немалый «опыт» угодливого прислужничества различным хозяевам. «Идеология» испанских фалангистов, позаимствованная у итальянского и германского фашизма и приспособленная к испанским условиям, не нуждалась в особенно больших поправках, чтобы служить новым хозяевам. Перебежавшие из лагеря либералов к Франко профессора и литераторы, выученики английских, германских и американских университетов, принесли с собой заимствованную там философию.

В период, предшествующий второй мировой войне, германские, английские и американские империалисты боролись за проникновение в Испанию и подчинение ее своей политике, широко используя пресловутую расовую теорию, причем каждая из сторон пропагандировала «превосходство» своей расы.

Эту «теорию», поддержанную в свое время гитлеровцами, усиленно пропагандирует после второй мировой войны американский империализм, особенно в странах Латинской Америки. Услужливые ученые лакеи Уоллстрита проповедуют «историческую солидарность расы», «приоритет испано-американизма», расовую близость иберийцев и американцев.

Используя различные оттенки расовой теории, монополисты США и их «идеологи» в Испании и в странах Латинской Америки мобилизуют в то же время идеи реакционного романтизма, крайний буржуазный национализм, воинствующий католицизм и идеализируют наиболее реакционные черты средневековья.

Испанские реакционные писатели с восторгом говорят о том, что американские университеты сосредоточивают свой научный интерес на изучении наиболее реакционных проявлений идеологии средневековья. Филологический факультет в Буэнос-Айресе ведет систематическую работу «по изучению средневековья»', вернее по приспособлению истории средневековья к нуждам империалистов. Вся эта широко распространенная апологетика средневековья используется реакцией для идеализации эпохи господства Испании в странах Латинской Америки, а подобная идеализация оказывается необходимой для обоснования агрессивных планов франкистских агентов американского империализма, ведущих подрывную работу в Латинской Америке.

Следует отметить, что ряд буржуазных историков отрицает эпоху феодализма для Испании, некоторые — для всей страны, другие-для определенных ее областей. Эту «теорию» используют крайние реакционеры для популяризации монархии в Испании. Отрывая абсолютную монархию от феодализма, они представляют монархию в Испании как особую, чуть ли не божественного происхождения «глубоко национальную» форму правления, свойственную якобы именно испанцам. Эта точка зрения довольно распространена и среди правых социал-демократов, пытающихся оправдать свои неоднократные блоки с монархистами и уверить, что испанский народ в основе своей глубоко монархичен, хотя действительность говорит об обратном. Такого рода «концепция» выгодна американским хозяевам Франко, которые ныне при посредстве Ватикана пытаются восстановить испанскую монархию и использовать ее в своих целях.

Империалисты США не случайно тратят столько сил и денег, чтобы исказить историю испанского народа, «вооружить настоящее при помощи прошлого». С этими попытками фальсификации неустанно борется испанская прогрессивная общественная мысль. В своей борьбе она опирается на культурное наследие прошлого, на лучшие работы современных историков-антифашистов. К числу таких работ относится труд видного испанского историка Альтамиры, эмигрировавшего из франкистской Испании.

Первый том своей работы Альтамира закончил в 1898 г., в год испаноамериканской войны, в которой американский империализм, ставший на путь безудержной экспансии, разгромил испанскую полуфеодальную монархию и захватил ее последние колонии — Кубу и Филиппины.

Ленинская оценка испано-американской войны как одной из исторических вех, отметивших наступление эпохи империализма, позволяет правильно истолковать ряд особенностей того этапа в истории Испании, который открывается 1898 г.

В двадцатый век, в эпоху империализма, Испания вступила как одна из наиболее отсталых стран Европы, с застарелыми пережитками феодализма, определившими существенные черты ее социального строя и экономики, с недоразвившейся и немощной промышленностью. Свыше двух третей годных к обработке земель принадлежало 175 тыс. помещикам. Пять тысяч крупных землевладельцев — оплот полуфеодального режима испанских Бурбонов — обладали 45 % всего земельного фонда страны, тогда как 4 млн. крестьян-бедняков владели лишь 1 % всех обрабатываемых земель, а 2,5 млн. батраков были вовсе лишены земельной собственности. В испанской деревне господствовали средневековые, полукрепостнические формы эксплоатации. Вся сельскохозяйственная продукция испанских латифундий шла на экспорт, и крупные землевладельцы предпринимали все от них зависящее, чтобы лишить худосочную промышленность страны местных источников сырья. Сращивание «пшенично-оливковой олигархии» с иностранным капиталом привело к тому, что национальная экономика находилась в глубоком упадке.

Инвестиции иностранного капитала в Испании к началу XX в. составляли один миллиард золотых песет. Богатейшие минеральные ресурсы страны — пириты Уэльвы, олово Галисии, полиметаллические руды Линареса, Ла Каролины и Картахены, железные руды Бискайи и Альмерии — эксплоатировались английскими, французскими, немецкими и бельгийскими компаниями.

Иностранный капитал препятствовал созданию в Испании собственной горно-металлургической промышленности, собственной топливно-энергетической базы. Страна, обладавшая колоссальными гидро-энергетическими ресурсами и месторождениями коксующихся углей, была вынуждена ввозить британский уголь, на котором работало 90 % всех промышленных предприятий Бискайи, Каталонии и Мадрида.

Страна, где ежегодно добывалось 5–6 млн. тонн железных и до 3 млн. тонн медных руд, ввозила из Англии и Германии чугун, сталь, медь, свинец и металлические изделия.

Химическая промышленность была в руках германских монополий, электротехническая контролировалась англо-американским капиталом.

Уже к исходу XIX в. Испания превратилась в вотчину иностранных торгово-промышленных фирм и банков. Крупные капиталистические монополии (возникновение которых относится как раз к этому периоду) глубоко пустили свои корни в испанскую почву, высасывая все соки страны, народ которой обречен был на нищету и бесправие, вымирание и голод.

Интересы помещиков и иностранных монополий ревностно охраняла католическая церковь. Из Ватикана и его испанских филиалов тянулись нити к владельцам андалусских и эстремадурских латифундий, к банкам Сити и Уолл-стрита, к пушечному королю Круппу и к заправилам фирмы «Рио-Тинто коппер». Церковь имела два банка с огромными оборотами и разветвленными международными связями. Она располагала двухсоттысячной армией монахов и попов, растлевавших сознание народных масс, душивших любые проявления свободной мысли.

Поражение Испании в 1898 г. было обусловлено ее экономической и политической отсталостью. Так называемая катастрофа 1898 г. обнажила язвы общественного строя Испании, привела к обострению классовых противоречий. 900-е годы были периодом бурного подъема рабочего движения. Испанский пролетариат активно выступил против бурбонской монархии и тех реакционных сил, на которые она опиралась.

Преодолевая анархо-синдикалистские традиции, увлекавшие рабочее движение на ложный путь, текстильщики и машиностроители Каталонии, горняки Астурии и металлурги Бильбао в ходе ожесточенных классовых битв 900-х годов показали, что есть в Испании сила, способная вывести ее из состояния маразма, сила, которой принадлежит будущее страны. Этой силой был рабочий класс Испании.

В литературе, посвященной Испании, события 1898 г. занимают огромное место. Эта литература отражает кризис и упадок, в котором находилась Испания. Группа испанских литераторов, философов и историков ищет причины создавшегося положения и выступает с критикой испанских порядков. Группа эта, объединившая писателей и общественных деятелей различных направлений, вошла в историю под названием «поколения 1898 года». Ни один из них не дорос до понимания всего, что произошло в Испании; для них события 1898 г. были лишь «внезапно разразившейся катастрофой».

Задачи, стоявшие перед испанским пролетариатом и испанским крестьянством в борьбе с монархией и правящими классами, были им непонятны и чужды. Изменений в соотношении сил, которые принесла эпоха империализма, они не видели. Сознавая, что насквозь прогнивший режим обречен на гибель, деятели «поколения 1898 г.» в то же время боялись революционного движения масс. Поиски «животворных» начал в испанском прошлом, призывы к усвоению действительных и мнимых достижений «западноевропейской культуры», критика монархии-такова была программа «поколения 1898 г.»

Их речи, манифесты, критические выступления были проникнуты настроениями полной безысходности. Некоторые из них кончали самоубийством, другие перекочевывали в лагерь крайней реакции, часть пыталась удержаться на промежуточных позициях, перебегая из одного лагеря в другой. Уже ко времени первой мировой войны черты идейного разброда и маразма резко проявляются в деятельности «поколения 1898 г.». Сущность подобного процесса исчерпывающим образом выразил Ленин, указавший, что «разница между республикански-демократической и монархически-реакционной империалистической буржуазией стирается именно потому, что та и другая гниет заживо». Большая часть деятелей, в свое время примкнувших к «поколению 1898 г.», превращается в откровенных апологетов империализма.

Фальсифицируя историю, искажая и подтасовывая факты, эпигоны «поколения 1898 г.», а затем и профашистские «идеологи» различных мастей и оттенков пытались доказать, что Испания не знала классовой борьбы, что классовый мир на Пиренейском полуострове царил с незапамятных времен. Они искажали историю трудящихся масс Испании, умалчивали о крестьянских революциях в средние века, о героической борьбе крестьян и городской бедноты против духовных и светских феодалов и эксплоа-таторской верхушки средневекового города. Фальсификаторы истории утверждали, что не испанский народ, а захватчики и завоеватели, вторгавшиеся на территорию страны, были главной организующей силой. Они заявляли, что испанцы — лишь податливая и покорная масса, материал, который некогда в руках римлян, готов и арабов, а ныне под воздействием английских, германских или американских «цивилизаторов» приобретал те или иные черты и формы. Одновременно эти мракобесы и фальсификаторы усердно превозносили наиболее гнусные институты испанского средневековья, и, в частности, основной оплот средневековой реакции — католическую церковь с ее инквизицией, схоластикой и органической ненавистью ко всяким проявлениям свободной мысли.

Но «поколение 1898 г.» выдвинуло немало честных, преданных делу народа ученых, писателей и общественных деятелей. К их числу относятся такие представители прогрессивной испанской интеллигенции, как Валье-Инклан, Антонио Мачадо и Рафаэль Альтамира-и-Кревеа.

* * *

Альтамира, бывший профессор университета в Овиедо, родившийся в 1866 г., также был одним из представителей «поколения 1898 г.». Изучая историю Испании, он стремился объяснить причины отсталости этой страны. Тщательно собирая и группируя факты, относящиеся к прошлому Испании, он пытался осмыслить особенности исторического процесса, в ходе которого Испания утратила былую мощь и превратилась в вотчину немецких, английских, французских и американских монополистов.

Резко критикуя испанские порядки и монархический режим, который привел Испанию к «катастрофе 1898 г.», Альтамира ставил своей задачей пересмотреть историческую схему, выдвинутую реакционными историками. Альтамира считает, что круг исторических проблем нельзя ограничить описанием событий, связанных с деятельностью королей, правителей и министров, что следует обращать особое внимание на изучение экономической жизни, социальных отношений, правовых институтов, культуры и быта.

Главная заслуга Альтамиры состоит в том, что он собрал колоссальный материал по социальной и экономической истории Испании, материал, позволяющий, при критическом отношении к нему, составить представление о прошлом народных масс этой страны.

В «Истории Испании» имеется немало данных, характеризующих классовые взаимоотношения в стране на протяжении трех тысячелетий. Работа Альтамиры в большей степени, чем все прочие произведения буржуазных историков, дает представление об основных особенностях общественного развития Испании в периоды зарождения и гибели рабовладельческой и феодальной формаций и в эпоху становления капиталистических отношений.

Альтамира систематизировал рассеянные в различных частных исследованиях сведения по истории отдельных областей Испании, обращая при этом особое внимание на специфические черты их социального строя, экономики и культуры.

Маркс подчеркивал значение межобластных различий для уяснения сложного процесса формирования испанского государства.

Одну из причин вырождения испанской абсолютной монархии в деспотию турецкого типа Маркс видел в том, что абсолютная монархия нашла в Испании материал, по самой своей природе не поддающийся централизации. Поэтому обширный материал по истории различных областей Испании, собранный Альтамирой, бесспорно представляет значительный интерес.

Альтамира уделял особое внимание характеристике поземельных отношений в средневековой Испании. Рассматривая эволюцию института феодального землевладения, он сделал попытку выявить своеобразные, чисто испанские особенности форм крепостной зависимости и барщины. В отличие от большинства буржуазных историков он подробно описывает систему феодальной эксплоатации всех категорий крестьянства, указывая на зависимое положение лично свободных «хуньорес» и «соларьегос». Говоря о ранней стадии крепостнических отношений, он подчеркивает, что одной из главных причин перехода свободных групп и крестьянства в зависимое положение были насилия, чинимые знатью и духовенством.

Далее для более позднего периода он отмечает, что крестьянство в борьбе с духовными и светскими феодалами добилось отмены барщины (в Кастилии), а затем и закрепления в особых хартиях (фуэрос) ряда иных вольностей и льгот. Причины раскрепощения крестьянства он усматривает не только в «новых экономических условиях» (речь идет о Кастилии X–XII вв.), но и в тех «усилиях, которые прилагали для своего освобождения из неволи сами крепостные».

Альтамира приводит интересные данные о внутреннем строе сельских общин Арагона и Кастилии, используя при этом малоизвестные работы исследователей XIX в. и различные памятники кастильского и арагонского законодательства («Фуэро Хузго», «Партиды», фуэрос вольных городов, духовных и светских сеньорий, сельских общин и т. д.), хотя происхождение территориальной общины он, как это будет показано ниже, объясняет неверно.

Будучи правоведом и знатоком аграрной истории Испании (одна из первых его работ была посвящена истории общинного землевладения), Альтамира придавал огромное значение исследованиям в области истории права и социальных институтов. В частных своих исследованиях Альтамира обнаруживает большое мастерство в анализе правовых памятников и в ряде случаев дает на их основании яркую картину социально-экономического развития.

Альтамира пытается охватить в своей работе чрезвычайно широкий круг проблем и дать общую картину исторического развития Испании. Этой задаче подчинена структура «Истории Испании», включающая в каждый том разделы, посвященные политической истории, социальному строю, экономике, языку, культуре, быту, вооруженным силам, а в последних томах и колониальной политике и характеристике социальных институтов в заморских владениях Испании.

Испанская буржуазная историография не знает исследований, равных по объему собранного фактического материала работе Альтамиры. Следует отметить, что «История Испании» Альтамиры «удостоилась» особого внимания реакционеров и клерикалов, вычеркнувших ее из списка учебных пособий, рекомендованных для испанских школ.

Однако и в этом лучшем труде по истории Испании, который дала буржуазная историография, отчетливо проявляются недостатки и пороки, органически присущие работам буржуазных исследователей.

Методология Альтамиры целиком определяется мировоззрением, присущим ему как одному из «последних могикан» либерального позитивизма.

Альтамира далек от марксистского понимания существа исторического процесса. В своих теоретических построениях он исходит не из условий материальной жизни общества, не из законов развития производительных сил и производственных отношений. Альтамира видит движущие силы прогресса в механическом взаимодействии «равнозначных» факторов — политического, экономического, национального, религиозного и т. д.

Понятие «общественно-экономическая формация» для Альтамиры не существует. Признавая деление общества на классы, он односторонне освещает историю классовой борьбы в Испании и сводит ее в сущности к серии более или менее крупных столкновений между феодальной знатью и буржуазией. Он недооценивает роли крестьянства и городской бедноты, которые в жестоких классовых битвах до основания расшатали устои феодального строя.

Уделяя значительное внимание систематизации материалов по экономике и социальным отношениям, Альтамира в меньшей степени интересуется политической историей и историей культуры. Из-за этого разделы книги, посвященные литературе, искусству, быту, превращаются в некие механические довески к ее основным главам, а ряд литературно-исторических и историко-философских характеристик Альтамиры оказывается лишь сухим перечнем имен и названий произведений. Необходимо, однако, отметить, что подбор фактических материалов в работе Альтамиры свидетельствует, что он признает роль народных масс в создании испанской культуры и резко расходится в вопросе об оценке испанского культурного наследства с апологетами реакционной теории, провозглашающей культуру Испании творением «избранных личностей», принадлежащих к господствующему классу.

Механическое соединение разнородных факторов, рассматриваемых в качестве «равноправных», наложило отпечаток на всю историческую концепцию Альтамиры, и, в частности, на его схему периодизации истории Испании.

Альтамира следует традиционной схеме, принятой буржуазными историками, и, намечая рубежи главных периодов в истории Испании, основывается на случайных фактах и придает второстепенным событиям отнюдь не свойственное им значение.

Основную часть первого тома составляют разделы, в которых собраны материалы по истории общественного строя и экономики.

На характеристике этих разделов следует остановиться подробно, чтобы дать представление о трактовке Альтамирой основных проблем античного периода и средневековья.

* * *

Падение античного общества. Причинами или, как выражается Альтамира, факторами, которые, по его мнению, способствовали упадку Римской империи, были «политические неурядицы, вызывавшиеся борьбой между претендентами на императорский престол, а также деспотизм таких императоров, как Тиберий, Нерон и др. С другой стороны, произошло значительное падение нравов в общественной и частной жизни… правители провинций часто злоупотребляли своей властью, грабили своих подданных и дурно с ними обращались…» (стр. 40–41).

Далее Альтамира указывает, что к этим «факторам» в III в. прибавился новый-варварские вторжения.

Вот, собственно, и все.

Любопытно, что Альтамира на стр. 41, 43 приводит ряд фактов, которые сами по себе уже свидетельствуют о глубоком кризисе рабовладельческой формации (развитие колонатных отношений, рост частной власти крупных землевладельцев, прикрепление куриалов, кризис торговли и ремесленного производства). Он вскользь упоминает и о восстаниях рабов и колонов, но вне поля его зрения остается движение багаудов.

А именно факты подобного рода и дали Энгельсу возможность заключить, что в III–IV вв. «рабство сделалось экономически невозможным, труд свободных морально презирался. Первое уже не могло, второй еще не мог сделаться основной формой общественного производства. Вывести из этого положения могла только коренная революция». Эта революция и произошла в Римской империи, и, в частности, в испанских провинциях Рима, в III–V вв. Значение ее подчеркивает товарищ Сталин, отмечая, что «революция рабов ликвидировала рабовладельцев и отменила рабовладельческую форму эксплоатации трудящихся».

Отмечая ряд фактов, свидетельствующих о революционном движении рабов и колонов в Испании в III–V вв., Альтамира, однако, дает им неправильное истолкование и весьма наивно объясняет причины падения Римской империи.

Некоторые стороны проблемы генезиса феодализма. По мнению Альтамиры, вестготское вторжение слабо отразилось на социальной структуре и экономическом положении населения Испании: «…вестготы не изменили положения, которое было до их прихода в римских провинциях. Скорее они способствовали тому, что прежние черты определялись более четко, а число лиц, находившихся в рабстве и личной зависимости, увеличилось» (стр. 72).

Между тем Энгельс отмечает: «Если, однако, германские завоеватели и перешли к частному владению полями и лугами, т. е. при первом распределении земли или вскоре после него отказались от новых переделов (в этом только и состоял переход), то, с другой стороны, они всюду ввели свою германскую марку с общим владением лесами и пастбищами и с распространением власти марки также и на поделенную землю. Это было проделано не только франками в Северной Франции и англо-саксами в Англии, но и бургундами в Восточной Франции, вестготами в Южной Франции и Испании и остготами и лангобардами в Италии. Впрочем, в этих последних странах, насколько известно, следы существования марки сохранились до настоящего времени почти только в высоких горных местах».

Но о вестготских общинах Альтамира не упоминает, хотя в дальнейшем, касаясь системы землевладения в Кастилии и Арагоне IX–XII вв., он подчеркивает значение семейных общин, сводя все богатство форм общинного уклада испанского средневековья к частным моментам.

Возникает два законных вопроса. Каким образом после передела земель, вызванного варварским завоеванием, могли сохраниться в неприкосновенности формы аграрных отношений, основанные на римском институте крупной собственности? Куда уходят корни сельской общины, получившей повсеместное распространение в эпоху реконкисты?

На первый вопрос Альтамира ответа не дает; между тем известно, что следствием вестготского и свевского вторжения было возникновение в Испании института мелкого свободного землевладения. Все земли, захваченные вестготами (sortes gothicae), стали достоянием массы пришельцев. До основания был расшатан весь строй крупнопоместного землевладения, так как не только на территориях, отошедших к завоевателям, но и на землях, оставшихся у испано-римлян (tertiae romanorum), в эпоху постоянных смут и глубокого внутреннего кризиса системы поместного хозяйства, основанного на эксплоатации колонов и рабов, возник класс мелких свободных землевладельцев, который, однако, уже в XII в., в иной исторической обстановке, почти полностью исчезает. К середине VII в., в условиях быстрой имущественной и социальной дифференциации в стане завоевателей, массы свободного крестьянства закрепощаются и во владении новой, феодальной знати и церкви концентрируются земельные владения. Возникают крупная феодальная земельная собственность и новые формы эксплоатации закрепощенного крестьянства, с которыми связаны разнообразные степени зависимости крестьян.

Но между колонами римской эпохи и сервами в V–VII вв. стоят свободные земледельцы.

Этот сложный процесс Альтамира не замечает. В его освещении период вестготского владычества рисуется как непосредственное продолжение периода римского господства. Глубокие качественные изменения, которые явились прямым следствием кризиса рабовладельческой формации, остаются ему непонятными.

На второй вопрос о происхождении средневековой сельской общины Альтамира дает ответ, однако его трактовка не соответствует исторической действительности.

Альтамира утверждает, что в Кастилии и Арагоне в IX–XII вв. якобы произошло восстановление или, как он говорит, «реакция» доримских форм родового строя; при этом он связывает этот процесс с особыми условиями колонизационной практики реконкисты и признает влияние вестготского уклада на социальные отношения коренного испано-римского населения (но речь идет не о влиянии общинного строя варваров, о котором Альтамира даже не упоминает, а о их «родовой организации», кстати сказать, основательно расшатанной уже к моменту вторжения германских племен в Испанию.

Везде, кроме пиренейских горных областей и некоторых районов Галисии, сельская община в эпоху реконкисты являлась не родовой, а территориальной. Но и там, где она основывалась на родовых связях, подобная организация была вызвана не возрождением, а сохранением старого, примитивного уклада. Пережитки родового строя в этих изолированных от внешнего мира горных областях сохранились доныне, и процесс медленной, многовековой эволюции социального строя на территории этих «островков» с законсервированным родовым укладом проследил в своем замечательном исследовании поземельных общин в Пиренеях русский историк И. В. Лучицкий, которому принадлежит бесспорное право приоритета в изучении этой чрезвычайно редкой в европейских условиях разновидности общинного строя.

Территориальная община на всей остальной территории Испании, несомненно, восходит к вестготским временам. Уже Маурер констатировал наличие общины у вестготов в Испании, хотя доводы его были недостаточно обоснованы.

Неправильному решению вопроса о происхождении сельской общины в средневековой Испании, которое дается буржуазными историками, противостоят подлинно научные выводы советской историографии. И. В. Арский в своей работе о вестготских общинах подверг анализу памятники вестготского законодательства и, основываясь на текстах наиболее древней (середина V в. — конец VI в.) части свода Leges Visigothorum, так называемой antiquae, пришел к выводу, что в Испании имела место «смешанная испаноготская крестьянская община, в которой пахотные земли в VI в. (во всяком случае во второй половине VI в.) уже не переделяются, хотя ранее переделы и имели место (в V в.). Выгоны, луга, леса находятся в коллективном пользовании всей общины; общинные земли перемежаются с частновладельческими землями испано-готской знати и, может быть, некоторых общинников».

Арский рассматривает вестготских consortes — поселенцев, занявших изъятую у римлян землю, как содолыциков или сообщинников.

Изучая связь вестготской общины с общиной более позднего времени, он отмечает, что «разнообразие и богатство общинно-коллективных институтов в сельской жизни Испании, в известной мере сохранившихся до XIX в., - результат синтеза порядков, принесенных варварами на территории Пиренейского полуострова в V в., и старинных обычаев испано-римской эпохи».

Процесс закрепощения общины, в той форме, как он описан Энгельсом в его работе «Марка», происходил в Испании в VIII–XI вв.

Разумеется, Альтамира, который не замечает вообще вестготской общины, упускает из вида и этот процесс, крайне существенный для уяснения особенностей возникновения и развития феодального поместья. Сложнейшая структура средневековой общины с барской усадьбой, крестьянскими наделами и общинными угодьями, с запутанными правовыми и экономическими отношениями и связями также остается вне его поля зрения по той причине, что он рассматривает общину не как территориальную общность, в состав которой входят vecinos (поселенцы) самого различного происхождения и социального положения, а как семейные группы с крепкими кровными связями. Очевидно, Альтамира имеет при этом в виду главным образом галисийские, астурийские и североарагонские общины, где сильны были пережитки родового строя, где еще до сих пор род окончательно не растворился в территориальной общине.

В одном только случае, когда речь идет о кастильских вольных городах, Альтамира отмечает, что муниципальные земли подразделялись на две категории — «одни из них возделывали все жители, отбывая муниципальную барщину, причем урожай сдавался в муниципальные хранилища и суммы, вырученные от его продажи, использовались для расходов на общеполезные дела: сооружение и ремонт дорог, стен, замков, мостов и т. д. Урожай со второй категории земель непосредственно использовался жителями, причем иногда он оставался неделимым, иногда же подразделялся на части или доли; такие переделы происходили либо ежегодно, либо через каждые три года, либо, наконец, раз в пятилетие. Земли первой категории назывались собственными (propios), а второй-общинными или землями общего пользования (comunales, de aprovechamiento comun). К этой последней категории относились преимущественно луга и леса, различные виды пользования которыми- выпас скота, заготовка дров и лесо-материалов-регулировались определенными правилами, хотя нередко в общинном пользовании были и пахотные земли. Ни собственные, ни общинные земли не могли продаваться; любая сделка по купле-продаже таких земель признавалась юридически недействительной; однако собственные земли город мог сдавать в аренду, не возделывая их непосредственно своими силами. Границы или межевые знаки оберегались тщательнейшим образом, не допускались какие бы то ни было изменения рубежей городских земельных угодий, ибо эти земли были основой благосостояния горожан и являлись первейшими и наиболее важными источниками богатств» (стр. 190–191).

Описывая здесь, как мы видим, территориальные общины, Альтамира, однако, обходит их молчанием при характеристике особенностей сеньорий духовных и светских феодалов.

Между тем, ни в одной западноевропейской стране роль общины, являвшейся «единственным очагом народной свободы и жизни» не была столь велика, как в Испании. Значение общинного уклада в борьбе всех категорий кастильского крестьянства с феодальными сеньорами показал М. М. Ковалевский в своей работе «Народ в драме Лопе де Вега «Овечий источник».

Теория сеньориального режима. Неверная трактовка Альтамирой основных проблем истории испанского севера в раннем средневековье основана на его неправильном представлении о феодальном строе в целом. Альтамира связывает само понятие «феодализм» с вторичными, порой несущественными признаками этой общественно-экономической формации. На стр. 125 Альтамира следующим образом излагает свою точку зрения на природу феодализма: «Феодализм — режим, в условиях которого на продолжении средних веков формируется в Европе высшая знать, отличается следующими характерными особенностями: пожалования королем сеньорам земель в воздаяние их военной службы; установление вассалитета, то есть таких взаимоотношений между дарителем и лицом, получившим пожалование, при котором последнее оказывалось связанным присягой на верность; неотменимость пожалований и постепенное превращение их в объекты наследственных владений сеньора с присвоением ему некоторых привилегий и прав; признание за вассалом прав суверенной юрисдикции на территории, которая ему предоставлена, и слияние таким образом двух начал — частной собственности на землю и политической власти, в силу чего вассал короля в свою очередь становится феодальным сеньором относительно всех, кто проживал на пожалованных ему землях; как следствие этого процесса управление той или иной территорией становится частной и наследственной привилегией сеньоров, которые также получают право феодальных пожалований; подобная система и порождает феодальную иерархию».

Альтамира считает, что ни один из этих признаков не проявляется в системе общественных отношений северо-западной части Испании вплоть до XI в. Он пишет: «В Леоне и Кастилии феодализм никогда не выражался в подобных формах. Пожалования земель не предоставлялись королями в качестве вознаграждения за несение военной службы. Если иногда — очень редко — имели место подобные пожалования, то они носили временный, преходящий характер. Кроме того, эти пожалования король предоставлял в полное владение, не сохраняя и за собой прав (за редкими исключениями) верховного владения (доминикатуры). Пожалование земель никогда не давало прав суверенитета их держателям…» (стр. 125–126).

Далее он отмечает, что частная власть духовных и светских магнатов была в Кастилии весьма ограничена и что в сущности король якобы сохранял за собой все прерогативы верховного владыки на землях сеньоров. Отсюда Альтамира делает вывод, что в Леоне и Кастилии не было феодальной иерархии, а поэтому и отсутствовали элементы феодальной организации.

Между тем для Кастилии и Леона и даже для вестготского королевства в последний период его существования (VII в.) типичны формы феодальной земельной собственности и феодальной эксплоатации, являющиеся как раз наиболее существенными признаками феодализма. Сам Альтамира приводит факты, неопровержимо свидетельствующие об этом. Он признает натуральный характер хозяйства на территории Леона и Кастилии; он констатирует, что непосредственные производители-крестьяне, чье положение значительно ухудшилось в VII в., были в период формирования северных королевств прикреплены к земле, что везде господствовали формы внеэкономического принуждения, проявлявшиеся в самых разнообразных степенях зависимости крестьян от духовных и светских сеньоров. Эти зависимые категории сам же Альтамира перечисляет на стр. 119, 120, 176, 177, где упоминаются сервы, колоны, хуньорес де эредад, хуньорес де кавеса и рабы. Наконец, на стр. 123–124 Альтамира прямо говорит о иерархической структуре земельной собственности, подлинной основе феодальной иерархии, а выше (стр. 120–121) он приводит примеры коммендаций и возникновения различных видов прекарных держаний и бенефициев (энкомьенды или бенефактории).

Альтамира пытается доказать, что любые формы земельных пожалований не были связаны с предоставлением суверенных прав их владельцам. В Кастилии и Леоне феодальная организация в раннем средневековье не имела, по его мнению, места не потому, что в этих странах царила анархия. Напротив, Альтамира полагает, что характерная особенность кастильско-леонского сеньориального режима заключалась в том, что короли сохранили свои права доминикатуры и, ограничив частную власть сеньоров, не дали возможности развиться формам политического строя, связанным с разветвленной феодальной иерархией.

Этой концепции противоречат приводимые им же факты широкого представления иммунитетов (прецеденты пожалования иммунитетов церквам восходят, по его же словам, к 633 г.) и многочисленные примеры передачи сеньорам и самочинного захвата ими прав суверенитета и верховной юрисдикции в пределах своих владений. Поэтому Альтамира и завершает тот раздел, где идет речь о сеньориальном режиме, абсолютно бездоказательной формулой: «Если же порой леонская и кастильская знать в силу жалованных привилегий или по собственному почину получала власть в пределах своих доменов, то все же и по существу и с чисто юридической точки зрения необходимо отличать сеньоральный режим (senorio) этих стран от феодализма, который имел место в Арагоне, Каталонии и во всей остальной Европе» (стр. 126).

Реконкиста и классовая борьба в средневековой Испании. Ход реконкисты обусловил глубочайшее своеобразие исторического развития феодальной Испании, или, точнее говоря, конгломерата областей и коммун, возникших на протяжении восьмивековой войны и медленного завоевания и колонизации южных районов Пиренейского полуострова.

Маркс отмечает, что «местная жизнь Испании, независимость ее провинций и коммун, разнообразие в состоянии общества были первоначально обусловлены географическими свойствами страны, а затем развились исторически благодаря своеобразным способам, какими различные провинции освобождались от владычества мавров, образуя при этом маленькие независимые государства».

Но реконкиста как сложный исторический процесс остается вне поля зрения Альтамиры. А в силу этого огромный фактический материал по социальной и экономической истории Испании превращается в сумму разрозненных сведений, порой чрезвычайно ценных и интересных, но лишенных внутренней связи. О реконкисте Альтамира упоминает лишь в разделах, посвященных политической истории Испании. Однако, касаясь истории кастильского и арагонского городов, бегетрий, классовой борьбы в кастильской деревне IX–XIII вв., Альтамира совершенно игнорирует ту сложную обстановку, которая порождалась реконкистой в пределах каждой территориальной единицы на испанской земле. В конечном счете недооценка реконкисты приводит к тому, что Альтамира не замечает ряда существенных фактов внутренней истории Испании. Напрасно мы будем искать на страницах его работы данные, характеризующие процессы колонизации в широкой и подвижной пограничной полосе Кастилии, Арагона и Каталонии. А между тем, не учитывая колонизационных процессов в Новой Кастилии или в южных областях Арагона, нельзя объяснить причину успеха освободительной борьбы закрепощенного крестьянства. Не случайно именно здесь, на рубежах кастильско-арагонских и мавританских владений, сервы добились личной свободы намного раньше, чем в северных районах Испании. И не случайно Кастилия была одной из первых стран в Европе, где крепостное право изжило себя уже к XIII в. Отсутствуют у Альтамиры и материалы, которые могли бы пролить свет на историю испанского средневекового города на этапе его зарождения. А между тем возникновение феодальных городов происходит в северных испанских государствах в начальный период реконкисты, причем потребности войны с маврами определяют специфические особенности муниципального уклада и те тенденции хозяйственной автаркии и политической автономии, которые были свойственны подавляющему большинству испанских городов на протяжении всего средневековья.

Сам Альтамира весьма удачно называет вольные города Кастилии X–XI вв. «плебейскими сеньориями», подчеркивая этим их феодальный облик и черты сходства с сеньориями подлинными.

Однако он не замечает, что в условиях реконкисты повсеместно на территории Испании (за исключением Каталонии и Андалусии) города продолжали сохранять характер «плебейских сеньорий» и в XIII–XV вв., несмотря на огромные сдвиги в их хозяйственном строе и развитие товарно-денежных отношений.

В отличие от большинства буржуазных историков, Альтамира признает значение классовой борьбы. На страницах «Истории Испании» можно встретить немало ссылок на различные движения народных масс, причем симпатии Альтамиры оказываются на стороне каталонских крепостных (ременс), балеарских крестьян и кастильских сервов, которые в течение многих столетий вели упорную борьбу с духовными и светскими феодалами.

Однако основной смысл исторического процесса Альтамира усматривает лишь в борьбе города и замка, третьего сословия и знати.

Расстановка сил, определяющих ход борьбы, по Альтамире, такова: на одном полюсе горожане и король как носитель начал централизации и правопорядка, на другом-мятежная и своевольная знать. Вне этой схемы остается крестьянство, а обездоленные и угнетаемые массы городской бедноты оказываются придатком третьего сословия.

Явно недооценивая значение борьбы крестьян с крупными землевла-дельцами-феодалами (стр. 270, 279), Альтамира в то же время ни в какой мере не связывает борьбу крестьян с классовыми битвами, которые шли на протяжении всего средневековья как внутри испанского города, так и между городами и сеньорами. В результате такие яркие народные движения, как восстания в Сантьяго в 1117 и 1136 гг., в котором галисийская деревня и галисийские ремесленники выступили совместно в борьбе против сеньора архиепископа Хельмиреса и городского патрициата Сантьяго, описывается им как конфликт местного значения. Совершенно необоснованно утверждение Альтамиры, что начиная с XIII в., то есть с того момента, когда крестьянство Кастилии добивается личной свободы, борьба с феодалами-землевладельцами затухает (стр. 279). XIV и XV вв. знают грозные восстания кастильских крестьян, экономическое положение которых в ряде областей страны ухудшилось в тот период, поскольку с конца XIII в., после завоевания Андалусии, фактически прекращается внутренняя колонизация южных районов и идет процесс обезземеливания исстари свободного крестьянства, в XI–XIII вв. осевшего на вновь завоеванных территориях.

Переход от натуральных повинностей к денежным, вызвавший дифференциацию крестьянства, разложение общинного строя и выделение кулацкой верхушки в деревне, нашел у Альтамиры известное отражение лишь в разделах, посвященных Балеарским островам и Каталонии, хотя точно такие же процессы имели место и в Кастилии.

Подлинная роль католической церкви. В трактовке исторических проблем, связанных с католической церковью, Альтамира сближается с наиболее радикальными представителями передовой испанской интеллигенции начала XX в. Мы, правда, не встречаем в «Истории Испании» критических оценок, которые могли бы свидетельствовать о последовательном и целеустремленном антиклерикализме автора. Но подбор фактического материала произведен Альтамирой таким образом, чтобы, не выходя за «цензурные рамки», показать подлинную роль церкви в системе феодальной эксплоатации и подлинное лицо ее служителей. Об этом свидетельствуют факты, относящиеся к внутреннему строю духовных сеньорий Кастилии, характеристика деятельности Хельмиреса и херонского епископа Бернардо де Пау (стр. 366), «идейного вождя» каталонских крепостников, описания нравов клириков и актов насилия, самоуправства и вымогательства, которыми полна история Кастилии, Арагона и Каталонии.

В сдержанных, но явно негативных тонах рисует Альтамира деятельность инквизиции. И тем не менее, оставаясь на свойственных ему позициях буржуазного объективизма, Альтамира в ряде случаев смягчает свои оценки и характеристики и предпочитает не приводить фактов, освещающих в через-чур неприглядном свете католическую церковь и ее учреждения. Подобные «отступления» от истины встречаются в «Истории Испании» нередко и отмечены соответствующими редакционными примечаниями.

Колонизация американских земель. Серьезные ошибки допускает Альтамира, описывая ход истории открытия Америки.

Маркс в XXIV главе «Капитала» писал: «Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги к завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы составляют главные моменты первоначального накопления».

История испанских открытий и завоеваний в Америке, история зарождения и формирования испанской колониальной системы — яркая иллюстрация этого положения Маркса. Факты свидетельствуют, что испанские рыцари первоначального накопления и испанская корона разграбили дотла новооткрытые земли и частью физически истребили, частью поработили их коренное население.

В освещении Альтамиры история открытий представляется грандиозным, великолепно продуманным предприятием, честь осуществления которого принадлежит «католическим королям» (Фердинанду и Изабелле). Альтамира ссылается на королевские указы, касающиеся управления новооткрытыми территориями (эффективность этих указов, кстати сказать, была ничтожная, ибо стихию первоначального накопления нельзя было ввести в русло бюрократическими опусами дворцовых канцелярий). При этом он вскользь упоминает о ряде законодательных актов короны, санкционирующих закрепощение индейцев. Но он тут же замечает, что наряду с индейцами-рабами, «воинственными караибами» (а ведь порабощались не только караибы, но и мирные жители Эспаньолы, Кубы и Ямайки), существовали «свободные» индейцы.

Между тем, провозглашая индейцев «свободными», корона резервировала за собой право преимущественной их эксплоатации и получала возможность, передавая на определенных условиях своих «свободных» подданных, получать добавочные доходы из заморского предприятия. Указом от 20 декабря 1503 г. королева Изабелла вверила индейцев людям, о которых страстный обличитель гнусностей испанской колониальной системы, Лас Касас (1475–1566), писал, что «более жестоких и безбожных скотов, более заклятых врагов человечества еще не видела земля». Королева лицемерно декларировала, что этим «цивилизаторам» надлежит впредь заботиться о «наставлении индейцев в нашей святой вере» и о спасении их заблудших душ! Так возникает институт энкомьенды («патроната»). «Свободные» индейцы передавались испанским рыцарям наживы, которые обращали своих энкомендадос («патронируемых») в рабство, а корона получала известную долю барышей. Кроме того, она имела возможность гноить на золотых приисках и в серебряных рудниках не распределенных среди испанских поселенцев индейцев.

При всех недостатках, присущих книге Альтамиры, следует иметь в виду, что она в большей степени, чем любая иная сводная работа испанских буржуазных историков, дает представление о социальной истории Испании, об истории испанского народа.

* * *

Задолго до выхода в свет работы Альтамиры проблемы социальной и экономической истории Испании получили освещение в работах русских прогрессивных общественных деятелей и выдающихся историков. Многие существенные стороны процесса исторического развития Испанйи, не получившие объяснения у западноевропейских буржуазных историков XIX в., были правильно поняты и нашли верное истолкование у Н. Г. Чернышевского. Чернышевский в своей рецензии на книгу Боткина «Письма из Испании» верно оценил своеобразные черты, определившие упадок Испании, причем его оценки во многом совпадают с оценками особенностей развития этой страны, данными Марксом за три года до появления рецензии Чернышевского.

Чернышевский рассматривал реконкисту как сложный исторический процесс, в ходе которого сложилось испанское государство с весьма четко выраженными межобластными различиями. Он подчеркивает как характерную особенность в развитии Испании вырождение абсолютной монархии Габсбургов, объясняя этот процесс тем, что в период окончательного объединения страны знать и духовенство сохранили свои старые привилегии.

Чернышевский придавал большое значение крестьянским движениям XI–XV вв., правильно связывая их с особыми чертами общинного уклада, получившего в условиях реконкисты мощные стимулы для непрерывного развития.

Изучением общественного строя средневековой Испании занимались русские буржуазные историки второй половины XIX в. и первого десятилетия XX в. — М. М. Ковалевский, И. В. Лучицкий и В. К. Пискорский.

М. М. Ковалевский, изучая историю общинного строя в странах Западной Европы, подтвердил на испанском материале основные положения общинной теории, получившей высокую оценку в трудах Маркса и Энгельса.

Ковалевский в работе «История экономического развития Европы» вскрыл причины, определившие специфические условия развития территориальных общин в Леоне и Кастилии, и выявил роль общин в борьбе крестьян против духовных и светских феодалов, борьбе, которая содействовала освобождению кастильского крестьянства от крепостной зависимости по крайней мере на два века раньше, чем это имело место в Каталонии или во Франции.

И. В. Лучицкий, помимо небольшой работы, посвященной бегетриям, опубликовал исследование «Поземельная община в Пиренеях», где дана яркая картина истории возникновения сельских общин с пережитками родового строя в северо-восточных областях Испании.

Ученик Лучицкого, В. К. Пискорский, избрал основным объектом своих исследований круг проблем, который испанские историки старались не затрагивать вообще. В работе «История крепостного права в Каталонии» Пискорский дал глубокий анализ причин возникновения грандиозных крестьянских войн в Каталонии и Арагоне в конце XV в.

Существенное значение для понимания особенностей развития представительных учреждений Кастилии имеет его более ранняя работа, посвященная истории кортесов.

Значение исследований Ковалевского трудно переоценить; достаточно сказать, что и до настоящего времени эти работы остаются лучшими монографиями по истории испанского крестьянства во всей буржуазной исторической литературе.

Особо следует отметить труды советских историков-испанистов И. В. Арского и А. Е. Кудрявцева, позволяющие на новой методологической основе подойти к оценке существенных особенностей социального строя средневековой Испании. И. В. Арский подверг критике основные работы буржуазных историков, посвященные формированию крепостнических отношений в Каталонии, и пришел к принципиально новым выводам о происхождении форм эксплоатации в каталонской деревне.

* * *

К переводу на русский язык намечены первые три тома «Истории Испании», охватывающие период ее древней истории и средневековья.

Первый том выходит в сокращенном переводе. Сокращению подверглись раздел, посвященный истории культуры Испании, и частично подраздел архитектуры, в которых сведены случайные материалы, не представляющие интереса для историков.

В русском переводе первый и второй томы испанского издания выходят как первый том; соответственно третий том испанского издания выпускается в русском переводе как второй том.

Советский читатель с выходом в свет первого тома получит детальную сводку фактических данных по истории античной и средневековой Испании, работу, которая будет полезна каждому, кто интересуется не только прошлым этой страны, но и социальными и экономическими проблемами, непосредственно связанными с зарождением, развитием и гибелью рабовладельческой и феодальной формаций в Европе.

Я. Свет