Тот, кто слышал иврит, сказал: Есть секрет

В том, как этот язык в шуме жизни народной –

То сгущённый, как тьма, то прозрачный, как свет,

Всё, что нужно, всегда выражает свободно.

К жизни, словно заклятием, возвращён

(Хоть горчит привкус смерти доныне),

Всяку тварь называет по имени он,

И луну, и солнце над ними.

И звучит его слово полнокровно сейчас

На базаре, в вечерней газете, с эстрады,

Сохраняя второй, прежний смысл про запас,

Что за нами следит из засады.

Есть в иврите особый «немой» обертон,

Постоянно звучащий в мелодии речи.

Слышен в песенке лёгкой отчётливо он,

Слышен в шутке, в обычной беседе при встрече.

Есть в нём память о гибели, небытии.

Вплетена она в яркую ткань обновленья

Сути и бытия. Это чудо – прийти,

Вновь стать криком базара и книги реченьем!

И старик и младенец в нём пищу найдёт,

Но, как некое тайное напряженье,

Тут и там тонкой щелью внезапно блеснёт

Вдруг меж словом и вещью несовпаденье…

Это щель, где слова могут смысл потерять

Или – сделать прыжок и отпрянуть,

Яркой вспышкой метнуться, оковы порвать

И предстать обнажённо, как рана.