I. ПО ДОРОГЕ НО-АМОН [54]
1
Но-Амон, с лязгом петель железных
Сорвались ворота твои прочь.
И египетских казней бездна
Разверзлась карать тебя в ночь.
Но-Амон, до звездного свода
Взвился первый крик беглеца;
И живой, не дойдя до входа,
Превратился вдруг в мертвеца.
Возопил царский град от боли,
Дрогнул город со всех сторон –
От дворцов до крупицы соли,
От лохмотьев и до корон.
Средь поверий, легенд, преданий
Блещет сказ твой тьмой огоньков,
Как пожар недоступно дальний,
Ты горишь сквозь туман веков.
И как память грехов и кары
В одеяньи кровавом, как рок, –
Ты стоишь, никогда не состарясь,
На распутье людских дорог.
2
Ты – курган в память злых нашествий
И набегов буйных племен.
Города, пораженные бедствием, –
Ты им зеркало всех времен.
Ты курган в память сонмищ чумных,
Что, разбив на межах лагеря,
Как шуты на арене шумной,
Воздаянье, играя, творят,
Чтоб узрел мир владык измены,
Ложь толпы чтоб увидел он.
Оттого горят его стены
Твоим пламенем, Но-Амон.
И сечет тебя стая пророков
Розгой режущей, словно сталь,
Чтоб добавить ко злым карам рока
Речь гнусавую про мораль.
Орды черни с совестью черной,
Задыхаясь, бегут свалить
Всю вину на царя и придворных,
Чтобы руки свои умыть.
И когда раскатился громом
Несуразных знамений удар
И горел, словно стог соломы,
Твердых истин яркий пожар,
Пепел твой чрез века забвенья
На ветру, словно стая птиц,
Вьется, слившись во тьме поколений,
С пеплом всех погибших столиц.
3
На тебя, как из норки мышьей,
Смотрит робкая песнь без лица,
Чуя воду, огонь и слыша
Плач о первенце, плач отца.
Но-Амон, ты окутан мглою.
В ней отец с трупом сына у ног.
Плач отцовский сорву я рукою,
Как с могилы бессмертный цветок.
Хоть зачах цветок неуемный,
Но горит он еще сильней.
Все погибшие ночью темной
Его кровью зажгли своей.
Ибо праведен меч Божьей воли,
Но, пройдя кровавой стезей,
Насыщает он след свой, как солью,
Всех невинно погибших слезой.
4
Но-Амон, с железным громом
Ворота твои сорваны прочь.
О египетских казнях споем мы,
Что карали тебя в ту ночь.
Как поднявшись из рек густопенных,
Из пустыни жгуче-сухой
По тебе они чинно, степенно
Борозду провели сохой.
Но-Амон, метрвецов вереницы
По сей день у стены стоят.
А над ними хищные птицы,
Как кошмар застывший, висят.
Десять казней тебя разили.
И ничем их не превозмочь.
Десять раз часы полночь пробили.
И ночь первая – крови ночь.
II. КАЗНИ
1. Кровь
Звездой пришельца ночь,
Амон, оголена.
В колодцах и прудах вода озарена.
Как алый жемчуг ты горишь, огнем дыша,
От девичьей косы до нищего гроша.
Грош нищего сверкает, как кровавый зрак,
Девицы крик пронзил колодца черный мрак.
И дрогнула рука – Господь, не погуби!
И кануло ведро и звякнуло в глуби.
Над бдением и сном – блеск красный, огневой,
В ресницах, на устах пылает пекла зной.
И девичья коса поникла, как мертвец...
Отец, – воскликнул сын. Мой сын, – сказал отец.
Все кружится во мне, как пляска тысяч ног.
Иссушен я, отец, иссушен, как песок.
Отец! Прижми меня. Я в пропасти без дна.
И хоть глоток воды подай из кувшина.
Мой первенец, мой сын, вода вся стала кровью.
За то, что истекал град праведною кровью.
Черна колодца глубь. Глаза овец горят;
Ибо в крови был город, но не дрогнул град.
О! Жажда лютая, отец, меня сожгла.
Звезда пришельца, сын, над Но-Амон взошла.
Вода его, отец, пылает в кувшинах.
Кровь слепо льется, сын, а мы – в ее волнах.
2. Жабы
Болотной тиною окутан Но-Амон.
И за грехи свои весь город преклонен.
Напрасно он, как ад, клокочет и вопит:
– Боже, Амон храни! В нем Нил теперь царит!
Лягушка, появись! Тебя здесь царство ждет!
Ты – жаба склизкая! Царица и урод!
Как всадник проскачи! Слюнявый срам людей!
Ты, жаба, обретешь корону королей!
И гадина ползет, и пухнет, и растет,
И Нила злой прилив волнится и гниет.
И вьются сонмы жаб, как змеи тьмой колец...
Отец, – воскликнул сын, Мой сын, – сказал отец.
Отец, то мчится Нил, он наводняет свет!
И жаба правит им! И ей отпора нет!
И лапою она мне зажимает рот!
Спаси меня, отец, хоть чудом. Смерть идет.
Мой первенец, мой сын, так город царский гибнет.
Последним рухнет он, ведь только царь так гибнет.
Но ночь еще длинна, крепись, терпи, мой сын.
Остался до утра ты у меня один
Отец, в ушах моих беды не молкнет стон.
Сын, в эту жабью ночь так гибнет Но-Амон.
Отец, но он умрет как царь, в боях, средь сеч.
Ты, сын, в его руке узришь знакомый меч.
3. Вши
О, город Но-Амон, ты ненавистным стал.
Поднялся прах земли, и ожил, и постлал
Язвящей вши покров. Слепой, бесслышный ад,
Ты ненавистным стал, Амон – столица-град,
Вошь, вошь презренная, тобой земля кишит.
Ты та, кто впереди чумы и язв бежит,
Ты та кто после битв несется из страниц
Раба! Перед тобой падут народы ниц.
Ты мразь ползучая, желта, как золотник.
И рвут себе лицо и дева и старше,
И в гнойных муках мечутся стада овец.
Отец, – воскликнул сын. Мой сын, – сказал отец.
Отец, погас, как ночь пустыни, свет очей.
Отец, я растерзал себя в тиши: ночей.
Освободи меня! На волю отпусти!
От кары гибельной меня здесь не спасти.
Мой первенец, мой сын, не свершено возмездье.
Смерть для карателя, сын, не венец возмездья.
Он взыщет плоть за плоть – от пальцев и до губ.
Ресницу за ресницу, зуб за зуб.
Отец, рыдает кровь во мне, как страшный звон.
Пыль, прах земли, мой сын, терзает Но-Амон
Ночь велика, отец, бессменна тишина.
То мщенья ночь, мой сын, а мщенья ночь страшна.
4. Хищники
Стрелой по Но-Амон помчалась рысь стремглав,
Зверь бродит в городе! Кольцо с ноздрей сорвав,
Рванулся бык и пал и снова встал; впотьмах
На черной шкуре кровь, как пламя на углях,
С цепи сорвавшись, псы безумные бегут.
И кто-то крикнул: волк! И, словно в цирке кнут
Страх только подал знак – короткий свист судьбы –
И кони, опьянев, взметнулись на дыбы
И в свалке дьявольской все кругом понеслись, –
Зверь, скот и человек в побоище сплелись.
Мелькают зуб и нож – как сквозь туман гонец.
Отец, – воскликнул сын. Мой сын, – сказал отец.
Отец, когтистый сброд – шакал, орел и волк –
Вонзает клык и клюв. Домашний скот умолк.
Оставь меня, отец, уйди и не клонись...
Отец, отец родной! Ты выглядишь как рысь.
Мой первенец, у всех переменились лики.
И в людях и в скоте сверкают рысьи лики,
И не покинет этот лик века, века
Младенца колыбель и ложе старика.
Отец, скот рвет себя, он в клочья превращен.
Сын, рыси глаз горит над городом Амон.
Отец, в глазах его уж высохла слеза.
Сын, многое еще увидят те глаза.
5. Чума
Свет факелов, Амон. Он крив, он извращен!
Свет факелов! В нем гнев и радость, Но-Амон!
Амон, ты блеск и мгла. Амон, ты – смерть и мор,
Ты – в гневе женщина, ты – в свете молний бор.
Как часто человек, сглотнув терзаний крик,
Бежит, чтоб обрести веселья краткий миг.
Но в эту ночь чумы не умолкает пир.
Весельем славен он на весь обширный мир.
Амон, свет факелов, веселием горя,
Пройдет материки, переплывет моря
Из рода в род... Незрим, незрим его конец.
Отец, – воскликнул сын. Мой сын, – сказал отец.
Отец, от трупов дым клубится из костров.
Отец, мне хочется разгула и пиров,
И шуток, и забав, и плясок, и проказ.
Мне радость дай, отец, увидеть хоть бы раз.
Мой первенец, мой сын, веселье – дар небесный,
Но нас оно разит страшнее кар небесных.
Дай Бог нам, сын родной, той радости не знать,
Которой вопль – отец, а ужас – ее мать.
Отец, во мне звенит свирели перелив.
Сын, в факельном огне Амон чудесней див.
Бьет барабан, отец, под звуки медных труб.
Сын, в стенах Но-Амон само веселье – труп.
6. Язвы
Блестит луна, легка. Амон, ты онемел.
И серебристый луч – позорища предел.
И сжаты все уста. Кто взглянет только раз,
Испуганно сомкнет ресницы темных глаз.
На стенах, по дворам разостлан язвы слой,
Зелено-розовый с зернистой белизной.
И на плоти людской зардели жемчуга.
И плоть твоя не плоть, а острый нож врага.
Амон, проказой все в тебе поражено:
Молчание друзей, сон улиц и вино.
Свирели плач – созвучья чистого венец...
Отец, – воскликнул сын. Мой сын, – сказал отец.
Отец, в потоках рек пожар мой погаси.
Сгораю, я, отец, избавь меня, спаси!
Из пламени, отец, язвящего огня
Неси меня к заре, к заре иного дня.
Мой первенец, мой сын, к спасенью нет дороги.
Нам некуда бежать, проказа на дороге.
Сомкни глаза, и ясным станешь как хрусталь.
Не жди утра вдали. Покрыта язвой даль.
Отец, на всем живом цветистых язв узор.
Луною в Но-Амон, сын, освещен позор.
Смеясь, отец, луна плывет легка, легка...
И на младенца, сын, глядит издалека.
7. Град
Вдруг раскололась ночь. И разом пала ниц,
И покатился град, как сонмы колесниц,
И засверкала мгла, и сумрак распылен.
В разрухе и красе, Амон, ты оголен.
Вся твердь – живой поток убийственных камней.
И хлещет землю град, что миг – то все сильней.
В глубинах льдин огонь. И раненая тварь,
Упавши, мечется. О, твердь, сильней ударь!
В глубинах льдин огонь. А над потоком льет
И, заглушая крик, по головам он бьет.
Он бьет, хоть на земле уж распростерт беглец...
Отец, – воскликнул сын. Мой сын, – сказал отец.
Отец, кишит зверьми все небо, как леса.
Пусть соколом взлечу, отец, я в небеса.
Швырни меня, отец. Расплющусь я как вошь!
Отец, хаос настал. Отец, чего ты ждешь?
Мой первенец, мой сын, хаоса нет, законы
Царят на свете, сын, железные законы.
И лишь рассеется дым павших государств,
Завидят их не раз сквозь груды пепла царств,
Отец, струится кровь твоя, как едкий яд.
Железные законы, сын, на нас глядят.
Последний из птенцов, отец, в ночи убит.
И враг наш в эту ночь рыдает, сын, навзрыд.
8. Саранча
Но бедствий океан тем не иссяк, Амон.
Как на посмешище ты будешь обнажен.
От крови отсчитав семь кар, в восьмой ночи
Твой облик извратит сонм полчищ саранчи,
И все зеленое сотрут с лица земли.
Народ столь крохотный тебя, Амон, палит.
Когда ветра пустынь иссушат лист дотла,
От весен и от зим останется зола.
Утратишь разум ты. Забыт и одинок,
Взывает к небесам трепещущий сверчок.
Лишь о тебе грустит печальный сей певец...
Отец, воскликнул сын. Мой сын, – сказал отец.
Отец, где город тот? Где лес, роса и новь?
Они мне чудятся во сне сквозь град и кровь,
Сквозь них лик матери глядит в меня с небес.
Но саранча прошла, и образ тот исчез.
Мой первенец, так стерлись родина и образ,
Дабы больней любить ее изъятый образ.
У нас в очах она, как черная зола.
У нас в сердцах она, как голубок бела.
Отец, из-за окна гляжу я на Амон.
Как камыши, мой сын, наш город оголен.
Последний лепесток пристал, отец, к песку.
Целует землю, сын, он на своем веку.
9. Тьма
Тьма грянула, Амон. Не сумерки, не тень –
Мрак черный и слепой затмил внезапно день.
И тщетно из всех сил ты расширяешь зрак,
Дни покорились тьме, и их окутал мрак.
И покрывает он деяния племен,
Слух коих столь ласкал свирели нежный звон.
То мрак, что из давно минувших дел и дней
В музеях дребезжит осколками камней.
Ночь бдения, Амон. Недвижима, тиха.
Свершилось все, Амон. Разумно, без греха.
Лишь мальчик в колыбели сед, словно мудрец...
Отец, – воскликнул сын. Мой сын, – сказал отец.
Отец, где ты, отец? Я весь окутан мглой.
Ощупай ты меня, отец, отец родной.
Не покидай меня, и, тьме наперекор,
Воспрянем к свету мы, как птицы с выси гор.
Мой первенец, мой сын, не разлучит нас сумрак;
Он сковывает нас слепым стенаньем, сумрак.
Рыданьем, гневом, сын, мы сплочены поднесь.
Не здесь начало их, и их конец не здесь.
Отец, взлетим, отец, туда, где яркий свет.
Засветится, мой сын, Амон светлей комет.
На нас, отец, Амон взирает из руин.
Твоя ночь близится. Готовься к ней, мой сын.
10. Казнь первенцев
Вернись, звезда пришельца. Обагрись, Амон.
Царевна-жаба, сядь под стенами на трон.
Воскресни, прах земной! Смотри: то явь, не сны.
Стой, рысь! На зрелище вы все приглашены.
Глядите ж! Лунным светом ночь озарена.
Огонь чумы, гори! Лунная ночь ясна.
Ты, язва, веко вновь приподыми свое.
Град, встань, словно король, опершись на копье.
Взбирайтесь зреть с нее... Над городом луна.
Вы, саранча и мрак... Вкруг города стена,
Эй, толпы, по местам! Где сонмищам конец?..
Отец, воскликнул сын. Мой сын, – сказал отец.
Отец мой, на груди ты руки мне скрестил,
Мои глаза сомкнул и веки опустил.
И тьма вокруг меня, и прах, и звездный блеск.
Рыданье лишь твое шумит в ушах, как лес.
Мой первенец, мой сын, звезда, прах, и рыданье
Нам подарили мир счастливее рыданий.
Звезда, рыданье, прах – они цветной хитон
И саван ночи той, последней в Но-Амон.
На мне, на мне хитон, и я готов, отец.
Сын старости моей, Амона первенец.
Отец на сына пал. Затих и замер свет.
И казням всем конец. Взошла заря. Рассвет.
III. ЛАНЬ
Взошла заря. Рассвет. И луч звезды трепещет
Как серна. Лань зари орленком ввысь взвилась
И красной девицей она игриво блещет.
Но солнце вспыхнуло – и свет ее погас.
И все ж из века в век глупец и старец вещий
Целует башмачок ее в тот ранний час.
Амона ночи лань, быстра как миг ресницы...
Да, многое с тех пор свершил наш род людской.
И сорваны не раз в веках врата столицы,
Но из под груд углей, обрызганных росой,
Как из сей песни взор в тебя вперяют лица
Отца и девицы с малиновой косой.
И ты легка, легка, крылатее орленка.
И девица, как ты, быстрее вольных птиц.
Как червь стал мотыльком в своей личине тонкой,
Веками на тебя взор первенца-ребенка
В час смертный устремлен из-под густых ресниц.
Так чудом светится улыбка бледных лиц.
И клятву дал отец в торжественном обряде,
С ним дева, не склонясь, с малиновой косой.
Как шило в тьме мешка не утаить, не спрятать,
Так не сокроет ночь священной клятвы той:
Не воцарятся вошь и жаба вод проклятых,
Народы не падут лобзать жезл золотой.
И в мире, где лишь меч да серебро сверкают,
Надежды вековой подует ветерок.
Прах скорби и любви ее в ноги рождает,
Ей крик роженицы – преддверье и порог.
Доколь одна душа ей верностью пылает,
Врагов надежды тон постигнет жалкий рок.
Недаром лик отца улыбкой озарился,
А дева рядом с ним, лучиста и горда.
Удел людских племен пред ними прокатился
В разбоях и грехах – то грех, то бич суда, –
Поток измен, и кар, и слепоты разлился,
Но он улыбки той не смоет никогда.
Улыбка та сильна и вечна, как загадка.
И в вере праведной лежат ее концы,
И малое дитя ей ведает разгадку,
Но не решат ее и по сей день глупцы.
В ночь смерти первенцев в заре блестит украдкой
И башмачок ее сквозь алые рубцы.
Амона ночи лань! Взлетела ты высоко,
И ты – звезда-птенец – сверкаешь с вышины,
И всем погибшим ты – луч осенью глубокой,
Бессмысленно живым – ты первый смех весны,
Сияют вслед тебе отец и червь безокий,
И девица, чьи косы кровью сплетены.
Перевод: И. Орен