Неизвестная «Черная книга»

Альтман Илья

Белоруссия

 

 

Минск

 

В Минском гетто

Из записок партизана Михаила Гричаника

Когда немецкие оккупанты вступили в Минск, они издали приказ об обязательной регистрации мужчин в возрасте от 18 до 50 лет. Оказалось, что никакой регистрации проведено не было: всех, явившихся в указанное место на «регистрацию», немцы под конвоем угнали за город, на открытое поле…

На поле кругом стояли часовые. Народ прибывал партия за партией. Ночью в открытом поле было холодно, люди обогревались, лежа друг возле друга.

Так прошла первая ночь на поле, наступил светлый, яркий день. Народу много, есть не дают. Очень жарко, хочется пить. Люди просят воды, но и ее не дают. Лишь только подходишь просить воды, солдаты стреляют в упор разрывными пулями. За то, что просили воды, были убиты во второй день больше десяти человек. Немцы заставили вырыть яму и закопать их. Кто еще дышал, того пристреливали.

Так кончился второй день. Наступила вторая ночь. Люди лежат голодные и холодные. Кто одет, а кто просто в летних рубашках: ведь шли они не на истязания, а на «учет». Наступил день. Народ прибывает. Вот показался немец с ведром и начал раздавать воду. Народ окружил и чуть не задавил его. Опять стреляют эти гады в народ!

Наступает восьмая ночь. Народ лежит на поле. Предупредили, чтобы не поднимались ночью, не то стрелять будут. Так прошла ночь. Часто стреляли из пулемета. Вдруг слышим крик: «Убили!» Люди поднимались по своим надобностям, а в них стреляли!

Вот лежит один человек. Пуля попала ему в поясницу и вышла из живота. Вырвала кишки. Он еще жив, просит записать его адрес и написать жене и детям, как он погиб. Подходит немец и спрашивает, кто ему «распорол живот ножом»…

Тринадцатый день. Десять часов утра. Приезжает машина. Объявляют, чтобы поляки отошли в левую сторону, русские – в правую, уголовные – отдельно; для евреев же отводится площадь возле речки. Площадь огорожена толстыми веревками. Начинают расходиться, как приказано. Уголовные пользуются этим моментом: у кого из евреев вырывают еду, у кого срывают плащ с плеч, у кого отнимают пиджак, сапоги. Доходит до того, что люди остаются в одном белье. Немцы стоят в стороне и смеются.

Кругом веревок стоят немцы с резиновыми дубинками, другие из них гонят евреев к веревкам, избивают дубинками. Уголовные помогают немцам гнать евреев. Возле веревок их опять встречают дубинками. Кто сопротивляется, того добивают до смерти, расстреливают. Вдруг объявляют из машины, что будут отпускать домой поляков. Затем новое объявление – будут отпускать русских, а насчет евреев ничего не говорят. Начинают отпускать часть поляков домой…

Семнадцатый день утром. К десяти часам приезжает машина с переводчиком. Объявляют, что все евреи – инженеры, врачи, техники, бухгалтеры, учителя и других интеллигентских профессий – должны записаться, – из лагеря их освободят и отправят на работу. Началась запись. Переписали всю интеллигенцию, построили и отвели в сторону от рабочих. Становится темно. Кроме евреев и военнопленных, на поле никого нет…

Девятнадцатый день. Под утро. Темно. Слышен гул машин. Машины подъезжают к интеллигентам, их сажают в машины и увозят «на работу». После отхода машин проходит минут двадцать и слышится пулеметная очередь. Спустя еще пятнадцать минут машины возвращаются и снова увозят людей. Так увезли всех интеллигентов, остались одни рабочие. Явился офицер, выбрал еще человек двести рабочих и таким же образом отправил их «на работу» пешком. Он объявил, что завтра поведут нас отсюда в другое место; там будет тепло, и дождь не будет лить…

Двадцатый день. Утро. На поле остались одни евреи. Явился отряд гестаповцев. Нас всех построили в ряды и повели через город. Кто пробовал подойти к нам, того расстреливали на месте. Всю дорогу до тюрьмы стояли часовые. Нас поместили на втором этаже в небольших камерах. Камеры забили битком. Было очень жарко. В каждой камере железная параша – вонь, дышать нечем. Люди по очереди становятся «в два этажа» (взбираясь друг на друга) возле решетки, чтобы подышать воздухом. Воды давали очень мало, есть же совсем не давали…

Явились гестаповцы, открыли камеры и гонят всех на двор. Внизу, возле двери, в коридоре стоят другие гестаповцы с березовыми палками и никого не выпускают без того, чтобы не ударить его палкой. Но вот стали избивать людей и наверху на лестнице, и народ, бросившись с лестницы, проскочил мимо гестаповцев, которые стояли внизу в дверях. Вот уже все на дворе. Отдана команда: «Становись по четыре». Все построились. Переводчик говорит, что у офицера в канцелярии утащили все списки арестованных, полотенце и кусок мыла, чтобы тот, кто это сделал, признался, или, если кто знает виноватого, пусть на него укажет. Пока не найдут вора, никого из тюрьмы не выпустят, но лишь только его обнаружат, то спустя два дня нас всех отпустят домой. Пошли в ход палки. Одного парня хватают и на его голове ломают палку. Он падает. Говорили, что у него нашли кусок полотенца. Всех нас погнали обратно в тюрьму. У входа в коридор опять бьют палками.

Через два дня является переводчик и говорит, что сегодня же нас отпустят домой. Раздают по камерам бумагу, и переводчик предлагает нам, чтобы мы составили по камерам списки арестованных на немецком и русском языке и передали ему. В два часа дня являются гестаповцы и всех выгоняют во двор. Построились, как сидели, – покамерно. Когда все были в сборе, переводчик стал вызывать некоторых людей по фамилиям и велел им строиться отдельно. Некоторые не отозвались и не выходили. Благодаря этому им удалось на этот раз остаться в живых. Так спаслись, например, Ботвинник, член партии, рабочий фабрики «Октябрь», и Каган, снабженец, работавший на хлебозаводе.

Таким образом, переводчик набрал двести человек и заявил, что они остаются в тюрьме, чтобы следить за порядком. С того времени никто их больше в глаза не видел. Остальным арестованным переводчик велел отправиться в «Еврейский комитет» (когда мы были в тюрьме, немцы организовали «Еврейский комитет»).

Итак, открыли ворота и выпустили нас на волю. Мы пошли к «Комитету». Навстречу нам бегут жены, дети, целуются, плачут.

В «Еврейском комитете» освобожденным из тюрьмы объявляют, что приказано переселиться в гетто, носить желтый знак на груди и спине, не ходить по тротуарам, ежедневно являться в «Комитет», откуда будут направлять на работу, и т. д.

На углу и в переулках гетто висят на столбах надписи на немецком и русском языках: «Гетто. Вход в гетто всем, кроме жидов, воспрещен»…

Встречая евреев без желтого знака, немцы избивают их и требуют, чтобы они носили знак. По тротуарам евреям запрещают ходить, они должны ходить посередине улицы. При встрече с немцами евреи обязаны снимать шапку; если не снимают, любой немец может забить их до смерти…

Вдруг на гетто налетают гестаповцы на машинах и начинают ловить мужчин. Входят в квартиры, бьют резиновыми дубинками и уводят людей под видом отправления на работу – на торфоразработки и т. п. Уведенных никто больше не видит в живых…

Ночью, почти каждую ночь, на гетто – то на одну улицу, то на другую – нападают вооруженные люди, грабят и убивают.

Вот гестаповцы снова окружают гетто: опять ловят мужчин. Некоторые успевают спрятаться на чердаках, другие строят подземные ходы и прячутся. Наловив людей, их уводят. Часть их попадает в лагерь на Широкую улицу, там работают, домой оттуда не пускают. В лагере находятся многие военнопленные. Туда немцы посылают русских и других людей, которые провинились перед ними. В лагере за каждую мелочь расстреливают. Многие там заболевают. Часто туда и в другие лагеря ловят новых людей. Там люди быстро выбывают из строя…

Немцы стали вламываться в квартиры ночью, начали отбирать вещи, которые им нравятся…

Немцы окружают часто целые улицы гетто, проверяют бумаги, производят обыски в домах, увозят молодых людей…

Ночью немцы являются в гетто и под предлогом обнаружения оружия убивают людей – человек по сто за ночь…

7 ноября 1941 года начинается открытая расправа и с другими людьми, не только с евреями. По всему городу появились виселицы – на улицах, в скверах, на базарах, на окраинах.

8 этот день были повешены около ста человек. На шею им повесили фанерные дощечки с надписями: «партизан», «за связь с партизанами», «коммунист» и т. д.

7 ноября в пять часов утра гестаповцы и продавшиеся немцам здешние негодяи окружили гетто плотным кольцом, в трех шагах один от другого. Это была первая открытая работа немецких бандитов по массовому истреблению еврейского населения. Ломают окна, двери, входят в квартиры, приказывают одеваться в самую лучшую одежду и одевать детей, обязывают взять с собой даже грудных младенцев. Некоторые пробуют убегать, но всюду стоят часовые и стреляют по убегающим.

На одной из улиц всех евреев построили по четыре в ряд и под конвоем повели по Новокрасной улице. Начал строчить пулемет, и вся колонна была перебита. Возле скверика стояла машина и фотографировала резню.

Об этом злодеянии сообщил мне бывший рабочий фабрики «Октябрь», наблюдавший его из своего укрытия на чердаке. Говорили, что расстрелянные должны были изображать группу советских граждан, демонстрировавших якобы в честь Октябрьской революции.

Я работал на швейной фабрике «Октябрь». Всего нас, евреев, мужчин и женщин, работало на фабрике триста – триста пятьдесят человек. Еврейские рабочие слышат выстрелы и узнают, что в гетто начался открытый погром, плачут, бегут к начальству. Лишь к двенадцати часам были выданы справки для семей, чтобы их не убивали. Рабочие хватают справки и бегут в гетто. Каждый спешит к своей квартире, но очень многие никого уже дома не находят. По виду квартир можно судить, что людей стащили прямо с кровати.

Как громом меня ударило! Из восьми человек – жены, троих детей, старушки матери, сестры с двумя детьми – ни одной души! Квартира мертвая, пустая…

Некоторые находят кого-нибудь из семьи, кому удалось спрятаться.

Другие подходят к машинам, в которые усаживают людей, показывают документы, и оставшихся еще в живых офицер отпускает.

Не найдя своих родных, некоторые рабочие просят разрешения поехать с машинами на розыски их – может быть, удастся их спасти. Офицер отвечает прямо, что кого увели, того в живых уже нет; хотите ехать – не возражаю, но вернетесь ли обратно, не знаю. Ясно…

Машины не успевают увозить людей. Многих согнали на Хлебную улицу, на большой двор. И оттуда вывозят на машине. Люди бросаются туда со своими документами. Многие рабочие не находят там своих семей. К ним обращаются с мольбой о спасении, и они, под видом родных, уводят других обреченных, согласно количеству людей, указанных в их документах. Немало спасшихся таким образом людей не отходят от своих избавителей и остаются жить в их семьях…

Вот приходит весть, что и по Танковой улице, по ту сторону железной дороги, в бывших красноармейских казармах томится немало жертв, всех не успели еще перебить. Рабочие пускаются туда. Недалеко от казарм они слышат пулеметные очереди, а со двора выезжают машины с людьми. Обратно идут машины с вещами: пальто, ботинки, сапоги и т. д. Машины открытые, некоторые вещи в свежей крови. Часовой не пускает рабочих и вызывает офицера. Офицер не признает никаких бумаг и гонит: «Прочь, в гетто». Люди вернулись ни с чем.

Так продолжалась массовая резня евреев 7, 8 и 9 ноября 1941 года…

20 ноября налетает на Раковую улицу отряд гестаповцев. Полицейские окружают улицу и выгоняют всех людей из квартир. Никого не оставляют. Часть рабочих не успели еще уйти на работу. Гестаповцы требуют у них документы. И тут же у них на глазах разрывают их. Некоторые пробуют убегать, но вслед им стреляют разрывными пулями. Очень многие лежат мертвыми на улице у входа во дворы.

Одному из наших рабочих удалось спастись. Он прибежал на фабрику и сообщил, что в гетто идет новая резня. Начальство дало машину, охрану, и человек десять отправились в гетто. Но их туда не пустили. Среди жертв были высококвалифицированные рабочие, в которых немцы нуждались, поэтому туда выехал офицер, но он их там уже не застал. Узнавши, куда их повели, он отправился туда, за город, на поле, где уничтожали евреев. Многие из его рабочих оказались уже убитыми. Среди уцелевших он узнал несколько человек и договорился о том, чтобы их отпустили. Один из них специалист скорняк, по фамилии Альперович, другой, Левин – парикмахер, бривший офицеров. Вместе с парикмахером находились его жена и дочь. «Хозяин» уничтожения согласился отпустить одного лишь парикмахера и Альперовича и еще кого-нибудь из двух – жену либо дочь Левина. Левин взял дочь. Когда рабочих привели на фабрику, они были белые, как бумага, и ничего не могли говорить. Альперович долго болел после этого.

Это лишь один из эпизодов второй массовой резни евреев 20 ноября 1941 года, учиненной спустя две недели после первой.

Биржа запросила списки, кто из евреев где и кем работает. Когда списки были поданы, квалифицированным рабочим стали выдавать карточки. Чернорабочим карточки не давали. Квалифицированных рабочих заставили жить в определенном районе гетто; всем остальным, жившим в этом районе, приказано было выехать. Началось новое переселение. Началось и другое: женщины ищут рабочих «с карточками», молодые девушки выходят замуж за старых мужчин. Люди, осужденные немцами на смерть, сходят с ума.

Когда все были размещены, согласно предписанию, немцы стали выдавать дощечки для дверей. На входной двери квалифицированные рабочие должны были вывешивать дощечку с указанием места работы основного работника и списком его иждивенцев. Когда и это было готово, вышел приказ, чтобы каждый рабочий получил в «Комитете» номер дома, в котором он проживает, и пришил его под желтым знаком на груди и спине. Номер был написан на белом холсте с печатью. Я жил в гетто в доме № 12 по [в тексте пропущено слово] улице и носил два номера «12» – спереди и сзади.

Вот уже все носят номера. Немцы объявляют, что если кто-либо из какого-либо дома нарушит немецкий закон, то все, живущие под этим номером, будут расстреляны.

Вводятся новые правила. Рабочие не имеют права свободно выходить на работу из гетто: на работу и с работы их будут приводить и уводить. Рабочие обязаны собираться возле биржи. Нам выстроили ворота. В воротах полицейский. Немцы, приходящие за еврейскими рабочими, должны расписываться, сколько они берут людей, а ведущие с работы – расписываться, сколько привели. При выходе у ворот полицейские проверяют количество людей. Если их оказывается больше, чем по списку, полицейский не выпускает ни одного лишнего человека за стены гетто. После работы людей приводят к бирже, там пересчитывают, и лишь тогда разрешается расходиться по домам…

На фабрике бывшей «Октябрь» еврейские рабочие были отделены от нееврейских. Евреи работали на одной половине, отгороженные от другой половины цеха. Даже уборные были отдельные, для евреев и для неевреев.

На фабрике был такой случай. По уборке двора работали двенадцать еврейских женщин. Немцам не понравилось, как они работали. У них отбирают справки о работе и приказывают больше не являться. Но женщины решили просить, чтобы их оставили на работе. Тогда отправляется бумага в гестапо о том, что они относились халатно к работе. На следующий же день являются агенты гестапо и уводят их в тюрьму. Там женщин продержали две недели. Затем их посадили на машину и привезли в гетто на Юбилейную площадь. Работницы обрадовались. Они думали, что их отпустят домой. Но произошло следующее. Немцы выгнали всех людей из квартир на площадь. Когда площадь заполнилась людьми, гестаповец стал на машину и заявил: «Перед вами двенадцать женщин. За симуляцию и отказ от работы они будут немедленно расстреляны у вас на глазах». Одного еврея заставили завязать им глаза. Расстреливали их, целя в голову разрывными пулями. Трупы лежали на площади два дня. На дощечках было написано, что они расстреляны за отказ от работы…

Раз зимой, когда немцы гнали нас с работы, мы были недалеко от гетто окружены гестаповцами. На помощь гестаповцам явились пьяные полицейские в машине – со следами свежей крови на шинелях и сапогах. Кто из рабочих пробовал было пробежать под проволокой, чтобы скрыться в гетто, того расстреливали. По всем улицам валялись трупы. Валялись котелки, кости, картофельная шелуха – все, что люди носили с собой с работы.

Некоторые колонны, состоявшие из квалифицированных рабочих, были отведены в сторону. В одной из таких колонн находился я и таким образом спасся.

Рабочих заставили стоять на коленях, били резиновыми дубинками и, наконец, увели целыми колоннами.

Вот подъехала легковая машина. Из нее вышел худой старый генерал. Это был генеральный комиссар Белоруссии Кубе. Он подошел к офицеру и что-то сказал. Затем он крикнул колонне квалифицированных рабочих: «Юден, шнель цу гаузе». Если кто-либо пускался бежать недостаточно быстро, то Кубе избивал его палками и для острастки целил из револьвера. Колонна разбежалась. Остальные продолжали стоять на коленях. Началась проверка. У кого была карточка специалиста, того отпускали. Так продолжался этот погром до семи часов вечера.

Очень много убитых лежало около обойной фабрики в ямах.

Уведенных рабочих повели на станцию, посадили в товарные вагоны и ночью повезли по направлению к Молодечно. В дороге, когда их везли, немецкая охрана входила в вагоны, набитые людьми, выбирала молодых красивых девушек, уводила их и насиловала. Недалеко от Молодечно были подготовлены ямы. Немецкие изверги открывали вагоны, расстреливали людей из пулеметов, кидали их в ямы и забрасывали гранатами.

Когда начали убивать, было еще темно, рассказывает еврей, работавший в немецкой тюрьме кузнецом. Подъезжая к Молодечно, поезд замедлил ход. Было еще темно, и дверь вагона была закрыта. Кузнец открыл окошко в вагоне, где он находился с дочерью. Он выпрыгнул через окно, схватил дочь и убежал…

Однажды немцы объявили, что на следующий день в десять часов утра все евреи должны прийти на площадь за получением зеленых повязок. Рабочие утром уходили на работу. Оставшиеся были на площади. Вдруг налетели гестаповцы, полицейские и войска всех родов оружия. Немцы окружили гетто, всех собравшихся посадили на машины и увезли. Некоторые убегали, по ним стреляли. Трупы валялись по улицам.

Когда еврейские рабочие (на фабрике бывшей «Октябрь») услыхали выстрелы со стороны гетто, они сильно забеспокоились. Туда выехал офицер. Приехавши, он заявил, что в гетто берут людей на полевые работы и что еврейских рабочих не будут отпускать домой в течение трех дней. За эти три дня немецкие головорезы занялись «ликвидацией» гетто. Людей вытягивали даже из погребов. Где у них было подозрение, что там скрываются евреи, они забрасывали дом или другое помещение гранатами.

Семья Цибель скрывалась в подземном ходе по Шорной улице. Они услышали у себя над головой шаги – гестаповцы разыскивали их в квартире. Вдруг начал кричать ребенок, и родители, опасаясь, что крик ребенка привлечет внимание гестаповцев, задушили его. В этом погребе немцы убили очень многих немецких евреев.

К проволоке перед гетто подходят русские, поляки, приносят продукты, меняют на одежду…

Народ приспосабливается. Выходят из гетто, снимают желтые знаки или надевают на себя большие платки, уходят к знакомым неевреям и выменивают вещи на продукты. Некоторые возвращаются благополучно. Другие расплачиваются за это жизнью…

Вот в Минское гетто пригнали каких-то «странных людей». Одеты они в пелерины из рыбьей кожи розового, синего или небесного цвета, пелерина сверху переходит в капюшон. На правой стороне груди у них шестиконечные звезды с надписью «Юде». Разговаривают они по-немецки.

Гестаповцы выгнали жителей с нескольких улиц гетто и разместили там этих людей. Привезли столбы, колючую проволоку и заставили новых поселенцев копать ямы. Поставили столбы, натянули проволоку. Немцы объявили, что кто подойдет к ним поговорить, будет расстрелян. В первые дни возле проволочных заграждений ходили часовые. Народ подходит к колючей проволоке и заводит беседу со «странными людьми». Они охотно вступают в разговор. Они сообщили, что они немецкие евреи, немцы обобрали их начисто и издевательски заявили, что повезут их в Америку. Их никуда не пускают. Они просят хлеба. Они полагают, что русские евреи могут свободно ходить, куда хотят, и свободно покупать, что им заблагорассудится. Немцы нашли для них работу: они заставляли их вывозить ночью на колясках на кладбище трупы убитых евреев…

Каждое воскресенье все обязаны являться к двенадцати часам на площадь «на собрание». Там выступал начальник минского гетто, старший гестаповец [в тексте пропущено слово]. Он требовал, чтобы кто знает партизан или кто имеет с ними связи, заявил об этом. За неявку на собрание – тюрьма. Так и гоняли каждый выходной день на площадь. Раз пригнали даже немецких евреев с трубами, со скрипками и заставили их играть на площади.

Раз гонят нас с работы по Новомясницкой улице. Один молодой парень выходит из колонны к ларьку купить газету. Вдруг откуда-то появляется полицейский и стреляет в него за то, что он вышел купить газету. Колонны уходят. Молодой рабочий остается лежать мертвый.

 

Пять погромов в Минске

Рассказы Перлы Агинской, Малки Кофман, Дарьи Люсик и Раисы Гельфонд

Я не даю никаких художественных красок. Они, пожалуй, и не нужны здесь. Передаю рассказы тех, кто три года жил в Минске, кто лично видел, что творили немцы в плененном городе. Это рассказы мучеников – Перлы Агинской, Малки Кофман, Дарьи Люсик и Раисы Гельфонд. Это рассказы о пяти погромах в Минске.

В первые же дни оккупации немецкие власти приказали всему еврейскому населению города в трехдневный срок переселиться в гетто. Для гетто были отведены окраинные улицы и переулки: Замковая, Завальная, Вызволения, Хлебная, Подзамковая, Старомясницкая, Ратомская, Немига, Шпалерная, Глухой и другие.

До переселения в гетто была проведена регистрация еврейского населения. Немцы зарегистрировали до восьмидесяти пяти тысяч человек. Затем начались контрибуции. Вначале по пятьдесят рублей с одного человека, затем по тридцать и двадцать рублей. В связи с контрибуциями были изданы специальные устрашающие указы, а в тюрьму брошены девяносто заложников. Население строжайше предупреждалось о том, что будут взяты новые заложники, если контрибуция не будет выплачена в установленный срок.

Вскоре район гетто отделили от внешнего мира колючей проволокой. И начались с тех пор варфоломеевские ночи в Минске. Евреям, по распоряжению оккупационных властей, прицепили специальные знаки: желтые круглые нашивки десять сантиметров в диаметре. Такие нашивки носили на правой стороне груди и на правой стороне спины. Позже к этому добавили еще четырехугольные белые нашивки с порядковым регистрационным номером. Из гетто выходить строжайше запрещалось.

Горе было тому, кто осмеливался подойти к колючей проволоке, чтобы обменять вещи на продукты. Таких расстреливали на месте.

Часть населения гетто посылалась немцами на работы. Ходили колоннами под охраной. Работающие получали 250 грамм хлеба в день и литр жидкой баланды, изготовленной из травы, гречневой мякины и конины.

Солдаты и полицейские почти каждую ночь врывались в дома, грабили, убивали евреев целыми семьями.

Однажды осенью Перла Агинская пошла посмотреть, что делается в одном из домов на Зеленом переулке. Словно мираж, перед ней раскрылась такая картина: маленькая комнатушка. Стол, кровать. Мерцает каганец. У стола лежит девушка лет восемнадцати. Она совершенно голая. По девичьему телу из глубоких черноватых ран отрезанных грудей струится кровь. По всему видно, что девушка изнасилована и убита. У полового органа были огнестрельные раны.

Неподалеку от девушки лежал задушенный мужчина. Дальше – кроватка. В кровати зарезанная ножом женщина, а рядом с ней лежали трупики расстрелянных детей.

Мученическую смерть приняла семья Коварских. Она была уничтожена на третьем месяце оккупации города. Уцелели отец и один сын. Отец успел скрыться на чердаке, сын – под кроватью. Они рассказали, как происходила эта дикая расправа. Поздней осенней ночью в дом ворвались полицейские. Несчастных подняли. Взрослую дочь раздели донага, поставили на стол и заставили плясать, а затем убили ее. Бабушка и внучек были убиты в кровати. Двое детей, мальчик и девочка, убитые в кровати, лежали обнявшись. Девочка, Малка, была тяжело ранена. Она умерла на второй день.

В эту страшную ночь были также перебиты все жители дома.

На пятьдесят третий день оккупации была проведена первая облава на мужчин-евреев. Немцы увезли на машинах несколько сот человек. Гитлеровцы говорили, что они забирают мужчин на работу. Но вывезенные из гетто больше не возвращались к родным. Через две недели облава повторилась. Забрали несколько тысяч мужчин и некоторое количество женщин. На этот раз их построили в колонны и отвели в тюрьму. Это было предсмертное шествие обреченных.

Через неделю состоялась третья облава… Забрали многих женщин и мужчин, в том числе и больных. Все они расстреляны.

Черные тучи над гетто сгущались. 6 ноября, когда в сердце каждого советского человека рождались приятные воспоминания о торжественных праздничных днях минувших лет, люди вдруг узнали, что завтра будет погром.

В это утро город проснулся необычайно рано. По улицам уже шныряли эсэсовцы и полицейские. Часть гетто – улицы Немича, Башковая, Хлебная, Раковская, Островского и другие – была окружена. Затрещали двери, посыпались стекла окон, взламывались сундуки, шкафы, гардеробы. К домам подходили машины, которые вывозили одежду, посуду, мебель. Людей избитых, с кровоподтеками выгоняли на улицы. Постепенно колонна росла. Стояли женщины, старухи, ребятишки. Многие матери держали на руках младенцев. Всюду плач, стоны, душераздирающие крики.

Так были выброшены на улицу до тридцати тысяч человек. Целый день колонны мучеников, гонимые штурмовиками, шли к поселку Тучинка. Чтобы оправдать свои преступления, немцы инсценировали революционную демонстрацию. Они взяли первого попавшегося человека, сунули ему в руки красное знамя и поставили впереди населения. Силой оружия гитлеровцы заставляли людей петь революционные песни. Затем начались массовые расстрелы. Живых людей укладывали в огромную яму по одному человеку в ряд. Сверху, как из брандспойта, их поливали автоматными очередями, потом на убитых и раненых клали новую партию и также расстреливали.

Через три дня после первого погрома в гетто привезли евреев из Гамбурга, Берлина, Франкфурта. Их поселили отдельно на Республиканской, Обувной, Сухой, Опанасской улицах. Здесь жили до восемнадцати тысяч человек, в числе которых были инженеры, врачи, служащие, рабочие.

Не прошло и двух недель, как начался второй погром. Схваченных людей увезли, как и в первый раз, в Тучинки. Здесь же и расстреливали их. Одна женщина во время расстрела была ранена в ногу и сброшена в яму, но яму не закопали, и она выбралась из могилы и вернулась в гетто.

Детей убивали ударами о камень или о землю, бросали в ямы живыми.

Во время третьего погрома, который произошел 2 марта 1942 года, немцы хватали людей не только из гетто, но и тех, кто работал вне гетто. Так попал в руки немцев шестнадцатилетний Моисей Пекарь. Во время расстрела, еще по пути к Тучинкам, он упал и притворился мертвым. За колоннами через один-два часа шли машины, которые подбирали расстрелянных. Вместе с трупами окровавленного Пекаря бросили около ямы на Зеленом переулке.

После третьего погрома участились ночные налеты. По ночам немцы уничтожали семьи евреев, заподозренных в связях с партизанами. С наступлением темноты до рассвета по гетто шныряли черные крытые машины. Это были душегубки. В эти машины сажали пойманных евреев. Мотор работал, и был слышен сильный стук в машине, а через две-три минуты из машины не доносилось никаких звуков. Каждую ночь, кроме субботы и воскресенья, к воротам гетто подходила душегубка.

В конце лета 1942 года по улицам гетто были расклеены приказы. Оставшимся в живых евреям предлагалось собраться на площади 25-го Октября для получения синих нашивок. Когда люди собрались, полицейские окружили площадь. Подошли те же черные крытые машины, которые работали четыре дня подряд. Трупы замученных немцы возили к местечку Тростянец, где их сваливали в яму.

После четвертого погрома стало сравнительно тихо. Тем не менее истребление евреев продолжалось. В первое время в гетто были детский и инвалидный дома. Но вскоре и их обитатели были вывезены в душегубках.

Жители Минска помнят, как немецкие разбойники кинжалами убивали детей, помнят детские просьбы к немцам: «Дяденьки, не бейте, мы сами пойдем в машину».

В феврале 1942 года на улице Кирова был убит немецкий офицер. В этот же день несколько сот человек – евреи, русские и белорусы – в качестве заложников попали в застенок гестапо, а через несколько дней минчане видели своих знакомых, застывших на виселицах. На груди повешенных мотались дощечки с надписью: «За связь с партизанами».

Пятый и последний погром произошел осенью прошлого, 1943 года. Это те же слезы, муки, страдания и новые тысячи невинных жертв.

 

Рассказ профессора Прилежаева о судьбе евреев в Минском гетто

Из оккупированного Минска выбрался при помощи партизан член Белорусской академии наук, семидесятипятилетний профессор Николай Прилежаев. В беседе с нашим корреспондентом проф. Прилежаев рассказал о потрясающих зверствах над евреями в Минске, в Белоруссии.

К систематическому истреблению еврейского населения немцы приступили немедленно, в первый день своего вторжения, 29 июня 1941 года. Начали они с дьявольской игры: стали выбрасывать грудных еврейских детей из окон. Через некоторое время они устроили гетто, включавшее район от рыбного рынка до еврейского и польского кладбищ (Кальвария). Первыми жертвами фашистского террора пали самые лучшие представители еврейской интеллигенции. Среди профессоров, убитых в первое время, был русский ученый, профессор Марков. Он был убит за то, что жена его приютила еврея.

Немецкие палачи намеревались обвести гетто высокой кирпичной стеной, но их волчья жажда еврейской крови превозмогла все их намерения. Еще до того как стена была возведена, большие машины, нагруженные людьми, днем и ночью начали курсировать в неизвестном направлении.

Одновременно начался перманентный погром. Профессор Прилежаев сам был свидетелем того, как гитлеровцы бросали живых еврейских детей в открытые могилы.

Далее профессор Прилежаев говорит, что от коренных минских евреев и следа не осталось, в запертом гетто валяется еще некоторое число лодзинских и гамбургских евреев, вымирающих от голода и болезней. Хотя в оккупированных белорусских городах евреев не осталось, гитлеровская власть непрестанно, день за днем, ведет систематическую зоолого-антисемитскую погромную кампанию. Какое бы несчастье ни приключилось с подневольным белорусским населением, фашистская власть и фашистская пресса в Минске всегда винят евреев. Но эти пустые застращивания ни на кого не действуют. Симпатии белорусского населения на стороне преследуемых евреев. С печалью и негодованием местные жители говорят о кошмарных зверствах над их согражданами-евреями.

 

Ликвидация. Минского гетто

Рассказ Абрама Машкелейсона

Недавно вернулся из поездки по освобожденным городам Белоруссии начальник комбината пищевых концентратов Абрам Машкелейсон, имевший задание организовать в ряде городов Белоруссии заводы пищевых концентратов.

В начале войны в Минске остались тесть Машкелейсона – Бер Перельман, семидесятилетний старик, и шурин Ехиель Перельман с семьей. В числе десятков тысяч других минских евреев они также были расстреляны в Тростянце – в тринадцати километрах от Минска.

Минские евреи, бывшие партизаны, работающие сейчас в различных советских организациях, рассказали Машкелейсону о судьбе минских евреев и евреев, привезенных туда немцами из Гамбурга.

В Минском гетто находилось свыше пятнадцати тысяч евреев. Из них уцелели около тысячи, ушедших в партизанские отряды, и около двадцати человек из тех, которые скрывались в «малинах».

Как известно, Минское гетто находилось в районе улиц Раковка, Тарасовка и Освобождения. На территории гетто работала пекарня с тремя печами. Под одной из этих печей евреи прорыли подземный ход длиною сто восемьдесят метров с выходом в какой-то двор за пределами гетто. Выход был замаскирован большим мусорным ящиком. Через этот «туннель» и прошли сотни евреев, убежавших в партизаны.

Из гетто удалось вырваться и минскому резнику Лунину, который за крупную сумму достал у немецкого полицейского наган и ушел к партизанам. Старый резник принимал активное участие во многих диверсиях, организованных партизанами. За героизм, проявленный им, Лунин награжден партизанской медалью I степени и орденом Красной Звезды.

Партизаны и уцелевшие жители Минска передают, что ликвидация минского гетто была организована следующим образом.

Согласно разработанному заранее гестаповцами плану, евреев выселяли сначала из одного квартала. Освободившийся квартал выключался из гетто. Проволочные заграждения перемещались к следующему кварталу. И так квартал за кварталом выключался из пределов гетто, которое становилось все меньше и меньше.

Евреев увозили в Тростянец и Хасоновщину – невдалеке от Минска.

Эти два пункта и явились местом массовых убийств евреев. Сюда привозили их партиями в пять-шесть тысяч человек, раздевали догола, загоняли в ров, а затем мотоциклисты с ручными пулеметами объезжали ров и расстреливали несчастных. Убитых и раненых засыпали тонким слоем земли, а потом тракторами утрамбовывали место погребения живых и мертвых.

Незадолго до своего бегства из Минска немцы стали гнать советских военнопленных в Тростянец и Хасоновщину, заставляя их вытаскивать тела истребленных евреев и сжигать их останки.

Наступление Красной Армии было настолько стремительным, что немецкие душегубы не успели закончить своей дьявольской работы, и несколько тысяч трупов остались лежать штабелями в раскрытых рвах.

 

Они торговали детьми

Рассказы Марии Готовцевой, Марфы Орловой, Фени Лепешко

Когда вспыхнула война, сотни еврейских детей Минска находились в летних лагерях, детских садах и яслях. В первый же день войны многих детей из Минска эвакуировали в окрестные деревни, где угроза бомбардировок и обстрела казалась не так велика, как в городе. Многие из еврейских ребят так и остались в лагерях и яслях, рядом с детьми белорусов, украинцев и русских.

Захватив Минск, гитлеровцы долго не обращали внимания на детей, прозябавших в приютах и детских домах. Летом 1942 года местным фашистским властям стало известно, что среди безнадзорной, осиротевшей детворы много еврейских детей, и они решили приступить к ликвидации тысяч маленьких советских граждан.

Газовые автобусы-«душегубки» вылавливали еврейских детей на улицах, во дворах, в больницах и детских домах. Детьми набивали огромные кузова машин. Груды маленьких тел выбрасывали в ямы деревни Большой Тростянец. Среди них были еще живые, они еще дышали, некоторые кричали (но в программу фашистского разбоя входит закапывание или сожжение не только мертвецов, но и живых; так они поступали и с детьми).

Истребление еврейских детей продолжалось много месяцев. По малейшему подозрению или доносу младенцев угоняли в Тростянец – на смерть. Весной 1943 года в одном из разрушенных совхозов Минской области, неподалеку от города, обнаружили целый барак с детьми. Они были предоставлены самим себе. Крестьяне приносили им подаяние, семилетние ухаживали за трехлетними; многие из них погибли от голода и холода.

Немцы ворвались в барак и первым делом стали выпытывать, еврейские ли это дети. Дети были настолько крохотны, что ничего не могли им ответить. Не добившись толку, гестаповцы решили умертвить детей. Их погрузили на грузовые площадки и отправили на Минский вокзал. Здесь дети без еды и питья промучились двое суток. Трое из них пытались бежать в город, но немцы их пристрелили. Чего ждали немецкие изуверы – неизвестно.

Они решили извлечь пользу из этой плачущей детворы и открыли распродажу. Весть о том, что немцы продают на вокзале детей, облетела город. К вокзалу потянулись сердобольные женщины. Это был невероятный аукцион. Немцы сбывали младенцев по 25–30 марок. Женщины выбирали детей, клали на немецкую шинель деньги и приобретали ребенка. Белорусские женщины стремились спасти безвинных детей из когтей гитлеровцев.

Вот что рассказала нам Мария Готовцева, работающая сейчас в Минске на радиозаводе:

Я случайно очутилась на вокзале. Немцы зазывали прохожих, оценивали детей, торговались. Я видела, как одна старушка, плача и вздыхая, увела с собой двух маленьких девочек. Когда большинство детей было распродано, немцы стали продавать сирот по десять марок. Дети плакали, протягивали ручонки, как бы говоря: «Купите нас, иначе нас убьют».

Минчанка Марфа Орлова, проживающая по улице Горького, № 42, показала нам четырехлетнего мальчика, купленного ею в то утро на вокзале за двадцать марок. Орлова оберегает ребенка и надеется, что скоро вернутся родители маленького Юры и заберут своего сына.

На Торговой улице, № 26 мы видели еврейскую девочку шести лет и мальчика пяти-шести лет, купленных у немцев за пятьдесят марок. Дети содержатся у работницы Фени Лепешко, матери двух сыновей-фронтовиков.

– Видите малыша? – говорит Феня Лепешко. – Теперь он уже улыбается, расцвел. А взяла его – был почти труп, не говорил, все только стонал и кого-то звал. Думала – умрет, а вот выжил, молодец. Даже не мог сказать, как зовут его, сколько ему лет. Тут рядом соседка Игнатенко купила у тех негодяев четырехлетнюю девочку, совсем хворую. Не удалось выходить крошку – умерла.

 

Минский ад

Воспоминания педагога Софьи Озерской

В конце июня, когда фашисты высадили в Минске свои десанты, я находилась за городом с детьми, отдыхавшими летом в детском саду. Вместе со всем остальным персоналом сада я прежде всего позаботилась о том, чтобы дети были возвращены родителям. Самой же выбраться из Минска до прихода немцев мне не удалось.

В первые же дни оккупации Минска немцы выделили под еврейское гетто двенадцать небольших узких улиц и загнали туда семидесятипятитысячное еврейское население Минска. Мало того. Туда же согнали евреев из всех местечек и колхозов Минской области. В невообразимой тесноте, среди развалин взорванных кварталов, на пепелищах сожженных домов с провалившимися крышами и зияющими провалами вместо окон ютились тысячи несчастных, голодных, трепещущих от страха существ.

Вначале фашистские варвары задумали обнести еврейское гетто высокой стеной и уже стали свозить кирпич, но потом отказались от своей затеи и ограничились тем, что обвели еврейский квартал колючей проволокой.

Отлучаться из гетто евреям запрещено. Когда же, в исключительных случаях, еврей получает разрешение выйти в город, то обязан носить на груди особый знак – желтый круг не менее десяти сантиметров в диаметре. Всякий еврей, который появится вне гетто без этого знака, подлежит смерти на месте. Любой гитлеровец может убить всякого человека, который покажется ему евреем, нарушившим это правило. И немало русских, поляков, белорусов погибли от того, что фашисты принимали их за евреев, вышедших в город без нагрудного желтого знака. Но и нагрудный знак не всегда спасает еврея от смерти. Зачастую наоборот, знак этот служит целью для подлой пули фашиста.

В издевку над своими несчастными жертвами фашисты предоставили им «самоуправление» в виде еврейской «общины». На самом деле гетто находится вне закона, и общине предоставлено одно право – право подсчитывать число убитых евреев, павших от руки озверелого врага. Иногда «общине» дается еще одно «право» – оформить организованный грабеж нищего, обездоленного еврейского населения. От людей, которые во время бомбежек, пожаров и беспрерывных грабежей потеряли все свое имущество, требуют, чтобы они принесли то несколько тысяч ножей, вилок и ложек, то несколько тысяч штук теплого белья и одежды, то кухонной посуды… И все это тысячами, и все это под угрозой смерти!

Наряду с организованным грабежом процветает грабеж неорганизованный. Не проходит не то что дня – часа, чтобы тот или иной вооруженный гитлеровский отряд не врывался в гетто и, обходя жалкие прибежища несчастных, не хватал все, что попадается под руку.

О протесте, о сопротивлении никто и не думает. Люди рады, если остаются живы во время этого беспрестанного нашествия коричневой саранчи. Но покорность мало помогает. Ни один такой бандитский налет не обходится без кровавых жертв. Раздраженные тем, что у нищего населения нечего взять, гитлеровские молодчики изливают свою злобу в убийствах и кровавых насилиях.

Одной из форм организованного массового убийства евреев являются специальные концентрационные лагеря для евреев-мужчин. Под видом лагерей для трудовых работ гитлеровцы создали застенки, где ежедневно систематически десятками убивают ни в чем не повинных людей. В гетто знают, что отправка в так называемые концлагеря равносильна неизбежной смерти.

Но в своем стремлении уничтожить еврейский народ фашистское зверье поистине не знает предела. Не ограничиваясь систематическим, происходящим изо дня в день истреблением евреев, фашистские варвары устраивают особо грандиозные бойни в дни советских праздников.

7 ноября 1941 года, в годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, большие вооруженные отряды фашистов в пять часов утра ворвались в еврейское гетто, окружили пять из его двенадцати кварталов и выгнали из домов на улицу поголовно всех – мужчин и женщин, стариков и детей. Вопли смертельного страха и ужаса, крики отчаяния, плач детей и рыдания женщин огласили все окрестности и были слышны во всем городе. Многотысячную толпу согнали в ближний сквер, построили в колонны и потом, посадив на грузовики, вывезли за город. Там, у бывшего немецкого кладбища, за Кальварией, были заранее приготовленные вырытые при помощи динамита длинные, глубокие рвы. Несколько дней до того по городу циркулировали слухи, что рвы эти приготовлены не зря, что готовится массовое убийство. Но человеческий мозг отказывается верить в возможность такого злодеяния. Однако набег гитлеровских банд на еврейское гетто, а главное – увоз многих тысяч людей в направлении к этим рвам, – взбудоражили весь Минск. Многие русские и белорусы, у которых в гетто имелись друзья, знакомые и родственники, бросились к еврейским кварталам проверять дошедшие до них слухи и стали свидетелями зверской расправы над беззащитным народом. Многие – в том числе и я – пошли вслед за грузовиками до самого места резни. То, что мы увидели там, заставляет до сих пор содрогаться от ужаса.

Когда огромная толпа присужденных гитлеровцами на смерть евреев была собрана у рвов, немецкие солдаты стали бросать во рвы живыми – сперва детей (вырванных из рук матерей грудных младенцев фашисты разрывали надвое, швыряли в ямы), на детей наваливали женщин, а сверху – мужчин, и во всю эту полуживую, колышущуюся в предсмертных судорогах людскую массу начали строчить сверху из пулеметов. Уже приближался закат, когда прекратилась пулеметная трескотня. Фашисты наскоро засыпали братские могилы убиенных мелким слоем земли, настолько мелким, что земля долгое время колебалась под напором раненых и случайно не тронутых пулями тел. Татары, жившие недалеко от места казни, передавали, что некоторым из брошенных во рвы удалось ночью разгрести землю над собой и выползти из ужасных могил. Они попрятались в татарских садах, и татары не выдали их, а продержав у себя несколько дней, помогли бежать из фашистского ада.

7 ноября 1941 года погибла и моя мать и с ней и вся ее семья в девять человек.

Отец мой – белорус, и в паспорте я значилась по национальности белоруской. Это и дало мне возможность безнаказанно прожить около года в Минске при гитлеровском оккупационном режиме. Мать же моя была еврейкой, и гитлеровцы после своего прихода загнали ее в гетто, а 7 ноября убили вместе с другими.

Всего в этот день, 7 ноября 1941 года, погибли в Минске от рук гитлеровцев около тридцати пяти тысяч евреев.

Такое же злодеяние фашисты совершили в день годовщины Красной Армии, 23 февраля 1942 года. В тот день повторились те же приемы зверской расправы с беззащитным населением, что и 7 ноября. Разница была лишь в том, что за недостатком грузовиков несчастных людей, выстроив в колонны, гнали пешком к месту избиения, к еврейскому кладбищу. В этот день пали от кровавых рук гитлеровцев восемнадцать тысяч еврейских мучеников.

8 марта немецкими оккупантами были убиты свыше пяти тысяч человек, преимущественно женщин, которых погрузили в товарные вагоны и вывезли за город. После массового надругательства их зарубили и застрелили около Смоловичей.

Мартовская резня показалась немецким извергам слишком малой, и 29 апреля, перед пролетарским праздником 1 мая, они устроили новую грандиозную бойню, убив около одиннадцати тысяч евреев. […]

6 мая 1942 года меня отозвала в сторону соседка по дому.

– Соня, – сказала она мне на ухо, – я случайно узнала, что к домоуправше на тебя поступили уже два доноса, что ты еврейка. Знаешь ведь, чем это пахнет? Ну, так постарайся убраться отсюда поскорее…

Я знала, чем грозил такой донос. Каждый житель оккупированного немцами Минска знал это. До сих пор в столице Советской Белоруссии стоят поставленные немцами семьдесят пять виселиц. Не проходит дня, чтобы на них не погибали десятки невинных жертв гитлеровского зверья. Трупы казненных не убираются по несколько дней. Среди полусожженного, голодного города вид этих виселиц вызывает жуть и укрепляет в сердцах людей, лишенных всяких гражданских прав и свободы, неистребимую ненависть к своим угнетателям.

Население города поставлено фактически вне закона. В любой момент пьяная гитлеровская солдатня может открыть на улицах беспорядочную стрельбу, убивая всех, попавших под руку, невзирая на пол, возраст и национальность. И ночью, и днем фашистские молодчики врываются в квартиры минчан, грабят, насилуют и убивают. Любой прохожий не гарантирован от того, что его не застрелит или не зарубит взбесившийся немецкий бандит, которому не понравится его нос или понравятся его часы. Все равно – белорус ли это или поляк, русский или еврей. Но хуже всего приходится евреям.

Скрывшись из Минска вместе с моей подругой и спутницей комсомолкой Марией Кулешовой из Днепропетровска, мы в течение трех дней шли по направлению из Минска к Борисову и Орше и нигде не встретили ни немцев, ни полиции. Лишь подходя к одному крупному местечку, мы наткнулись на немецкий пост. Нас промучили допросами целый день, но потом отпустили, ничего не добившись. Мы были так рады унести ноги, что бросились прямо в поле. Около леска мы встретили старика-пастуха и обратились к нему за советом. Мы откровенно рассказали ему, что бежим от немцев и направляемся через фронт в Советский Союз. Узнав, что мы едва не попались в лапы гитлеровцев, он отечески пожурил нас:

– От бабы-дуры! Чего вы в города и местечки прете? Вы лесами, лесами, тропинками, стежками, да проселками через деревни идите – и доберетесь. В селах немца нет.

Мы послушались разумного совета пастуха. Мы обходили города и местечки, миновали Борисов, Оршу, Смоляны, Богушевск и другие крупные населенные пункты. Через деревни мы спокойно прошли проселками почти до самой линии фронта, не встретив ни немцев, ни полиции. Лишь в одном месте, когда, не найдя брода через реку, мы вынуждены были пройти через мост, мы вновь наткнулись на немецкий пост.

По всей дороге население, узнавая, что мы пробираемся в Советскую Россию, всячески помогало нам, давало приют, указывало кратчайшие и безопасные пути. Даже у самого Витебска, в девяти километрах от города, одна женщина указала нам место, где находится тайный перевоз через Западную Двину.

Шустрый подросток лет пятнадцати вместе с четырьмя другими беглецами из Витебска перевез нас на лодке через реку, и на другом берегу мы сразу очутились в советском партизанском районе, центром которого тогда являлся поселок Верховье.

Это было так неожиданно, что мы долгое время не могли поверить в свое счастье. И лишь когда партизаны, приняв нас, как родных, накормили, дали отдохнуть у себя три дня, а потом, посадив на подводы, отправили вглубь Советского Союза, мы почувствовали, что действительно вырвались из гитлеровского ада.

 

Воспоминания врача Цецилии Михайловны Шапиро

Цецилия Михайловна Шапиро, 1915 года рождения, врач, до войны проживавшая в г. Минске, рассказывает.

Война застала ее в родильном доме непосредственно после родов. С пятилетним сыном, новорожденным ребенком и старухой-матерью пыталась в первые дни войны, когда Минск еще не был оккупирован, уйти из города в направлении Борисова. Прошли около пятидесяти километров под непрерывной бомбежкой с воздуха. Послеродовая слабость и высокая температура не дали возможности продолжать путь. Остановились у дороги, где их настигли наступающие немцы. Пришлось возвращаться в Минск.

В первые дни пребывания немцев в Минске было издано распоряжение о регистрации всех евреев. Регистрация производилась самими евреями, назначенными немцами. При регистрации записывались фамилии, имена и отчества, возраст и адрес. Одновременно производилось «клеймение». «Клеймение» заключалось в нашивке на одежду опознавательных знаков – желтых лоскутов без всяких надписей и белых кусков материи, на которых штемпелями черной краской проставлялись номера.

Было издано распоряжение, запрещавшее евреям ходить по центральным улицам; по остальным улицам разрешалось ходить лишь по мостовым, но не по тротуарам. Раскланиваться при встречах со знакомыми неевреями было запрещено.

Случаев уклонения от регистрации и «клеймения», а также нарушения распоряжений было очень мало. Нарушение распоряжений каралось смертью.

Следующим мероприятием была организация гетто. Было издано распоряжение, обязавшее всех жителей иудейской национальности, проживавших в Минске, переселиться на определенные, специально для них выделенные улицы в подготовленные для них дома. Перенаселенность в квартирах и комнатах была огромная. Прежние квартиры евреев заселялись местным населением по указанию немцев. Помощником коменданта гетто назначен немец Готтенбах, заместителем немец Мендель. Его распоряжением «старостой жидовской рады» был назначен некто Мушкин. При очередном «погроме» староста гетто уничтожался и на его место назначался другой.

Гетто было огорожено колючей проволокой, охранялось небольшим числом немецких жандармов, в основном же полицией из русского и белорусского населения. Выход за пределы гетто евреям был воспрещен, за исключением тех случаев, когда евреи (до определенного возраста) направлялись на работы. Работы в основном производились на железной дороге по разгрузке и погрузке тяжестей (леса, железных балок и прочего) ежедневно с шести часов утра до восьми часов вечера. На работу и с работы шли под конвоем: немецкие жандармы в голове и хвосте колонны, по бокам оцепление из местной полиции. За работу выдавалось сто грамм хлеба в день. Первоначально весь хлебный паек выдавался раз в месяц. В дальнейшем за взятку удалось добиться выдачи хлеба ежедневно, что считалось большим достижением.

Вход в гетто неевреям, кроме полиции, был воспрещен. Иногда удавалось общаться с местным населением через проволоку. За взятки (водкой) полиция иногда разрешала перебрасывать через проволоку вещи обитателей гетто в обмен на картошку (разумеется, за бесценок). Были редкие случаи побега через проволоку, но бежало и скрывалось в городе мало евреев, так как опасались быть выданными местными жителями. В дальнейшем по колючей проволоке был пущен электрический ток. Это еще больше затруднило, сделало почти невозможными побеги через проволоку.

При смешанных браках дети следовали за отцом: если отец был евреем, дети оставались с ним в гетто, мать-арийка жила в городе. Если отец был арийцем, дети жили с ним в городе, мать оставалась в гетто. Известен случай, когда профессор Афонский, русский, женатый на еврейке, выкупил у немецкого командования жену из гетто. Ей разрешено было жить с мужем и дочерью в городе (вне гетто) при условии стерилизации. Соответствующая операция была произведена под наблюдением немцев профессором Клумовым. Случай этот является исключительным. У профессора был значительный запас золотых монет, который он целиком передал немцам в счет выкупа, вместе с деньгами, вырученными от распродажи всего имущества. Любопытно, что выкуп этот был оприходован официально.

Евреи использовались, как правило, в качестве чернорабочих. Исключением являлись квалифицированные ремесленники: портные, портнихи, сапожники, столяры и прочие, которых немцы использовали по специальности в своих мастерских. Эти лица были снабжены особыми удостоверениями, и умерщвление их, когда было начато постепенное истребление евреев, было произведено в последнюю очередь.

Евреи – врачи, инженеры, научные работники по специальности не использовались, работали на черных работах и подвергались истреблению на равных основаниях с прочим населением гетто. В день организации гетто популярный врач и крупный научный работник, профессор еврей Ситерман был выведен немцами на центральную площадь гетто, поставлен на четвереньки и сфотографирован в таком виде с футбольным мячом на спине. После этого был увезен немцами, как сказано было семье, «для консультации», на самом деле на расстрел.

Как питалось население гетто? Кое у кого были небольшие запасы продовольствия, быстро, впрочем, истощившиеся. У отдельных жителей были огороды. Некоторым удавалось обменивать на продукты за бесценок вещи указанным выше способом, перебрасывая через проволоку, оцеплявшую гетто. Незначительным подспорьем являлся стограммовый паек в день, получавшийся теми, кто работал. Основным же продуктом питания были картофельные очистки, кожура и прочие отбросы, подбиравшиеся в городе, по пути на работу и обратно, возле кухонь. Из-за этих отбросов доходило до серьезных драк между изголодавшимися людьми. Разумеется, было много голодных смертей и поголовная дистрофия.

Всякий хозяйственный оборот, а тем более какие-либо попытки самоорганизации в гетто отсутствовали. Время проходило в мучительном ожидании смерти, в разговорах о предстоящей судьбе. Случаи купли-продажи в гетто пресекались расстрелами как продавца, так и покупателя.

Истребление населения гетто началось вскоре после организации гетто, но носило постепенный характер. Способы истребления разнообразились от раза к разу. Для начала было объявлено, что тридцать шесть евреев будут публично расстреляны на центральной площади гетто за связь с партизанами (никакой связи не было). Через несколько времени было объявлено, что столько-то евреев будут повешены за то, что ходили в город и раскланивались с неевреями. В дальнейшем умерщвления производились без мотивировок. Так в течение нескольких дней заставляли толпы евреев, приведенных из гетто за город, копать котлованы. Когда котлованы были вырыты, группе евреев приказано было лечь в них. Следовала пулеметная стрельба по лежавшим, затем тонким слоем земли покрывали убитых, раненых и уцелевших от пуль, сверху клали новый ряд людей, снова расстреливали из пулеметов, забрасывали землей – и так до заполнения котлованов, которые потом закапывались.

Наиболее усовершенствованным орудием истребления явились пресловутые душегубки, которые вскоре стали применяться в широком масштабе.

После каждого «погрома» (так жители гетто называли очередное истребление) площадь гетто уменьшалась, новые и новые улицы освобождались от евреев и заселялись местным нееврейским населением, колючая проволока передвигалась, охватывая все меньшее и меньшее пространство. Самое истребление осуществлялось в основном по улицам: такого-то числа истреблялись жители таких-то улиц гетто, после чего граница гетто переносилась, а освобожденные от евреев улицы отходили от гетто, и через некоторое время подвергались истреблению жители других улиц и т. д.

Истребление значительного количества евреев было приурочено к 7 ноября 1942 года. За несколько дней до этого Шапиро бежала из Минска с подложным паспортом. Значительно раньше удалось, благодаря помощи русских подруг, вывести из гетто пятилетнего сына и поместить его под русской фамилией в детский дом, организованный местным населением с разрешения немцев. Матери рассказчицы Израелит Анне Максимовне местный полицейский проломил череп, но она осталась жива. Через некоторое время она была умерщвлена в душегубке. До помещения мальчика в детский дом он был при очередном налете полиции на гетто выброшен полицейским в канализационную трубу, но остался жив.

В Минское гетто, помимо местных евреев, были привезены евреи из разных стран – Франции, Германии и других. Евреев каждой страны селили внутри гетто отдельно. Эти своеобразные «землячества» были отделены друг от друга внутри гетто проволокой. Общение евреев различных стран между собой и с местными евреями было запрещено. Все они разделили судьбу минских евреев, то есть подверглись постепенно поголовному истреблению.

В случае побега из гетто пойманного подвергали на центральной площади публичному «препарированию», то есть их резали по кусочкам, пока не настигала смерть. Начиналась препарация с того, что ножом вырезали из орбит глазные яблоки.

При истреблении в душегубках молодых женщин привязывали за косы к осям машин и в таком виде волокли живыми по городу, пока не наступала смерть. Внутри же душегубок производилось в то время умерщвление газом тех, кто там находился. Полицеймейстер Готтенбах, проходя по гетто, неоднократно лично по разным поводам убивал встречавшихся ему евреев, в том числе детей, из своего револьвера.

Помимо случаев частичных истреблений рассказчице известно четыре крупных «погрома». Первый был 7/XI-1941, второй (очень крупный) – 2/III-1942, третий – в апреле 1942 года, четвертый – 7/XI-1942. Рассказчица полагает, что четвертым «погромом» закончилось истребление всех евреев в Минске, но в этом не уверена, так как в первых числах ноября 1942 года, за несколько дней до этого четвертого погрома, ей удалось бежать из Минска. По другим сведениям, истребление всех евреев в Минске было закончено в апреле 1944 года. Еще ранее, ища спасения, Шапиро обратилась к профессору Онищенко, которого знала ранее по медицинской работе, прося его помочь ей устроиться на врачебную работу в одной из окрестных деревень, где не знали, что она еврейка. Онищенко, бывший при советской власти членом ВКП(б) и занимавший крупный административный пост в органах здравоохранения, работал при немцах заместителем заведующего Минского горздрава. На ее просьбу он ответил: «Жидов на работу мы не направляем, а истребляем, если они сами не понимают, что должны околевать с голода». Вскоре Онищенко уехал из Минска в «научную командировку» в Париж, в то время тоже оккупированный немцами. О дальнейшей его судьбе ей ничего не известно.

Из других частных случаев истребления рассказчица вспоминает, что однажды были созваны, якобы на собрание, на центральной площади гетто вывезенные в Минск евреи из Германии. Никакого собрания не состоялось, а все явившиеся были усажены в душегубки и увезены на смерть.

В промежутках между массовыми истреблениями был ряд случаев, где немецкий комендант требовал от населения гетто взноса очередной контрибуции: деньгами, кусками материи, обувью, прочими вещами. За неисполнение угрожал расстрелом заложников. Контрибуции обычно вносились в указанном объеме в назначенные сроки.

После побега из Минска с чужим паспортом на имя русской женщины Шапиро добралась до Гомеля. Здесь при оформлении прописки начальник полиции Кардаков – бывший полковник РККА, бывший член ВКП(б), изменник – направил ее, ввиду возникших сомнений, к немецкому профессору Веберу для определения расовой принадлежности. Профессор, произведя обследование черепной коробки, носа, рта и прочего, впал в ошибку, признав ее «безусловно арийского происхождения», что и спасло ей жизнь.

Сын Шапиро, мальчик Эдуард, 1936 г. р., которого удалось, благодаря помощи русских подруг Шапиро, вывести из гетто и поместить в детский дом, рассказывал, что в Минске работала комиссия по проверке расовой принадлежности детей, находившихся в минских детских домах. Целью комиссии было выявление, кто из детей, находящихся в детских домах, – евреи. Помимо опроса детей, проводился осмотр, нет ли признаков обрезания, обследование черепных коробок, носов, ртов, челюстей. Обнаруженных еврейских детей, по рассказам мальчика, умерщвляли: расстреливали, сажали в душегубки. По рассказам мальчика, сам он видел случаи расстрела детей. Лично он избег смерти, выдав себя за русского, при отсутствии признаков обрезания. Детские дома содержались на доброхотные даяния местного населения. Кормили впроголодь. Детей, в отношении которых были сомнения, что они крещены, крестили в церкви. Мальчик был крещен и наречен Колей. Посещение церкви, участие в молитвах и церковном пении было обязательным.

Москва, ул. Мархлевского, 11, кв. 101.

 

Встречи в Минске

Рассказы Тамары Гершакович, капитана Лифшица, Софьи Диснер

То, что я хочу рассказать, произошло в Минске во время кровавой оккупации.

Надо помнить, что белорусам и русским грозила смертная казнь за вход в гетто и даже за обмен словом с евреем через ограду.

Евреям грозила смерть за выход из гетто без желтой латы. И вообще, вход и выход из гетто можно было совершать только в колонне, которая направлялась рано утром на работу и возвращалась вечером с работы в гетто. Если поймали еврея вне гетто, разговаривающего с русским, расстреливали их обоих на месте.

Недаром евреи Минска, как только их заключали в гетто, объясняли слово гетто следующим образом: «Развод с местным населением».

И, кроме того, немало евреев находилось в постоянном контакте с русскими и белорусами. И если в гетто до последнего дня его существования (пока немцы окончательно не ликвидировали гетто) не все умирали с голоду – то это только благодаря тому, что евреи поддерживали отношения с местным населением.

И, несмотря на все угрозы немцев, многие русские и белорусы, рискуя не только своей жизнью, но и жизнью своих семей, прятали у себя еврейских детей.

Моя племянница – Тамара Гершакович – после страшного погрома летом, который продолжался четыре дня, боялась оставить дома своего шестилетнего ребенка.

И немцы прежде всего убивали детей, стариков, женщин, а потом мужчин, которые по любой причине не являлись на работу. Поэтому Тамара, уходя утром на работу, носила в мешке ее девочку к русской подруге, а вечером, возвращаясь с работы, брала ребенка обратно к себе в гетто.

Многие дети, которые остались без родителей, сами уходили в русские кварталы. Добрые люди принимали их у себя в квартирах и не отпускали.

Таким образом остались в живых дети врача Левина, артиста Сладека, врача Липец, сын военнослужащего Альтера и десятки других детей.

Многие еврейские дети ушли в русские детские дома. Учителя знали, что это еврейские дети и то, что давая им приют в детских домах, они рискуют жизнью.

Несмотря на это, учителя брали к себе еврейских детей, давали им русские или белорусские имена и сберегли их до дня освобождения.

В Минске я встречал некоторых счастливых родителей, которые нашли своих детей в самом лучшем состоянии. Капитан Лифшиц нашел своих детей – тринадцатилетнего мальчика и шестилетнюю девочку в одном из детских домов Минска. Мальчик рассказал, как он спасался.

После того как немцы убили мою маму, я уже не хотел оставаться в гетто. Я и моя сестра ушли в ближнюю деревню. Там мы жили короткое время, но меня тянуло в город. Потом мы выдумали себе русские имена и фамилии и ушли снова в город. Там приняли нас в русский детский дом. Учителя поняли, что мы евреи, но не подавали виду.

В каждом минском детском доме были такие еврейские дети. Эти дети были уже так выучены и осторожны, что даже через полтора месяца после освобождения Минска я нередко встречал еврейских детей, которые в разговоре с учителями рассказывали, кто был их отец и мать, а на мой вопрос, обращенный к еврейской девочке в детском доме: «Как тебя зовут?» – девочка ответила со страхом: «Верка… Иванова…»

Среди шестидесяти детей в минском детском доме № 2 находится тридцать один еврейский ребенок. Среди свыше чем ста детей детского дома № 3 – одиннадцать еврейских детей. В детском доме № 7 – восемь еврейских детей и один ребенок – негр Джим, которого учителя спрятали от немецких людоедов, как и еврейских детей.

Как было упомянуто выше, немцы с самым большим варварством убивали тех, которые прятали евреев. Так уничтожена была вся деревня Скирмунтово Кайдановского района, где немцы нашли у крестьян десять евреев.

В этой деревне, Скирмунтово, находился перевалочный пункт, через который уходили к партизанам. Здесь прятали евреев в больших сараях. Сюда приходили каждую ночь десятки евреев из гетто. Немцы об этом узнали и окружили деревню. Десятерых евреев, которых нашли в сарае, сразу убили. Затем всех жителей деревни загнали в этот сарай, свыше двухсот восьмидесяти человек, и со всех сторон подожгли этот сарай.

Но это не остановило желание многих людей спасать евреев. Тринадцать евреев, которых в течение трех месяцев прятали на Минском еврейском кладбище, остались живы только благодаря белорусской работнице Мане Канцевич, которая помогла им. Если бы не она и не еще несколько русских друзей, эти евреи умерли бы с голоду.

Очень важную роль в оказании помощи еврейскому партизанскому отряду, командиром которого был Тувья Бельский, играли два крестьянина из Западной Белоруссии – Костюш Козловский и Матвей Бояров, которые заблаговременно предупреждали о немецкой облаве.

В Минске на обувном заводе им. Тельмана работает Соня Диснер. Перед войной она с Марьей Игнатьевной Августович работала на обувном заводе им. Кагановича.

Когда немцы загородили гетто, Диснер оказалась в гетто, а во время первого погрома чуть не погибла.

Мария, ее сестра Наталья и их семидесятишестилетняя мать Елизавета Августович три года прятали у себя С. Диснер. Для этого они перешли в недостроенный подвал, чтобы легче было там прятать Соню. Каждую ночь они были на посту. В конце концов полиция почуяла, что у них есть чужой человек. Они арестовали Маню и держали ее шесть недель. Полиция ничего от нее не узнала.

С другой стороны, евреи делали все, что только было возможно, чтобы помочь партизанскому движению, их русским и белорусским товарищам. Известен случай, когда в госпиталь, находящийся в гетто (в Минском гетто был госпиталь со знаменитым медицинским персоналом), привезли раненых белорусских и русских товарищей из партизанских отрядов. Прежде чем их завозили в гетто, им давали желтые знаки. Они лежали в этом госпитале, и их называли еврейскими именами: Степан стал Хаимом, Андрей – Янкелем, Тарас – Лейбе. Когда их вылечили, им помогли вернуться в партизанский отряд. Кроме того, евреи старались использовать все возможности, чтобы спасти из фашистских концлагерей советских военнопленных, которые умирали из-за пыток, голода и холода.

Таким образом еврей из Минска Гедалье, слесарь, спас из концлагеря для военнопленных старшего лейтенанта Семена Гунзенко. Гедалье вывез его из лагеря в мусорном ящике. Он его привез в гетто и там предоставил ему возможность уйти в лес, где он скоро стал командиром партизанского отряда, а потом командиром партизанской бригады имени т. Пономаренко.

 

Лагерь и гетто в Минске

Письмо фронтовика М. Локшина И. Г. Эренбургу

[…] Это было 6 июля 1941 года. Встречаюсь на окраине города в концентрационном лагере с биробиджанским писателем Добиным. В лагерь согнано много тысяч мирных людей. Туда же согнано несколько тысяч военнопленных. Евреев еще не отделяли. Мы ходим с Добиным по лагерю и видим: немцы бьют людей прикладами и стреляют в толпу, бросающуюся на сухари, которые кидают из автомашины. Расстреливают людей, вне очереди черпающих из болотистой речушки воду.

10 июля 1941 года начинает осуществляться расовая политика гитлеровцев. Лагерь начинают разбивать по нациям. Евреи огораживаются с четырех сторон канатами, и их охраняет усиленный караул. Начало жизни видоизмененного лагеря отмечается расстрелом одного еврея за то, что он не так быстро перебежал в назначенное для евреев место расположения. Но пристрелили его, соблюдая все фашистские порядки. То есть избили, поиздевались, заставили бежать и ползать, а затем, обессиленного, прикончили свинцом и заставили зарыть внутри лагеря. В этот же день началась массовая расправа. Три тысячи евреев были размещены на площади не более чем полторы – две тысячи квадратных метров. Огороженные между пленными и бывшими заключенными с вечера прижимались пулеметным огнем к земле в обвинение, что они, мол, ведут торговлю с военнопленными, а с бывшими заключенными не делятся продуктами питания. Мы с Добиным пытаемся успокаивать волнующихся, чтобы облегчить горе. Меня же Добин учит просить милостыню, дабы поддержать здоровье и кое-как питаться.

Нас разбили на девять колонн. Ежедневно выбирали по несколько человек из колонны и куда-то отправляли на машинах. Раздавалась где-то очередь из автоматов – и все.

Числа 15 июля отбирают из числа трех тысяч интеллигенцию и тоже увозят куда-то в безызвестность.

Мирных женщин пока не трогают и даже разрешают приносить передачу. Но с каждым днем все меньше попадает продуктов заключенным, так как немцами устраивается сначала грабеж у заключенных, а затем у тех, кто приносит передачи.

18 июля около двух тысяч оставшихся в лагере евреев переводят в тюрьму. На пути расстрелы и расправа, организованная для зрелища. Сначала вводят в каменный двор тюрьмы. Запирают ворота и заставляют эту двухтысячную массу в одном из углов двора сжаться в комок. Методически раздаются очереди из автоматов. За воротами тюрьмы рыдают женщины и дети. А гестаповцы с удивительным спокойствием делают свое черное дело. Затем вгоняют нас на второй этаж тюрьмы, причем в дверях стоят два здоровенных фашиста с дубинками, а сзади – автоматчики. Одни кричат: «Шнель, шнель», а те, что в дверях, бьют по головам. Проскочившие тюремный коридор почти механически попадали в камеру. Стало смеркаться, поднялся шум и беготня. В камеры врываются фашисты и начинают всех избивать, а затем стрельба. Опять выгоняют на улицу и предлагают выдать вора, похитившего у начальника из кабинета мыло, полотенце и что-то еще. Кражи никакой, конечно, не было. Но ночь прошла в большой тревоге. 20 июля нас выпускают и подводят к так называемому юденрату. Один из «представителей» этого совета выступает перед нами и объявляет о количестве золота, серебра и денег, которые еврейское население города обязано внести немецким властям в течение сорока восьми часов. Между тем он довольно ясные намеки дает на то, что все происходящее – цветочки.

1 августа – открытие гетто. К этому времени немцами уже был заложен фундамент вражды со стороны белорусского населения к евреям, из-за которых якобы приходилось многим оставлять свои дома и огороды, так как участок для гетто был отведен в значительной отдаленности от центра города.

С этого дня начинается гонка на работу, и до половины августа обходилось все почти без расстрелов. А с 14–15 августа уже появляются факты избиения, изменяется отношение к женщинам, разносятся слухи о кастрации евреев. Но в это же время собирается имущество для устройства еврейской больницы. И с одним из врачей этого коллектива мы пытаемся создать подпольные группы молодежи. Пытаемся установить радиоприемник и выпускать листовки. 19 августа меня угнали на работу. Это был день открытия концентрационного лагеря на улице Широкой. Лагерь был в ведении полевой жандармерии. Сто двадцать евреев, пригнанных под силой оружия, должны были голыми руками разобрать несколько построек в районе кавалерийских казарм и в течение двух часов очистить площадь для лагеря. Двести метров нужно было бегом переносить первый попавшийся под руки столб, бревно, доску и складывать в полный порядок по сортам и размерам.

Примерно на полпути встречали мучеников немцы с собакой. И того, на которого кидалась собака, подхватывали и начинали избивать. А работа шла.

Дорогой мой! Этого ужаса я описать не в силах. Но если ад в нашем понятии страшен, то 19 августа 1941 года был днем, проведенным в аду.

Меня в этот день били дважды и в полусознании стали топить в колодце, словно с тем, чтобы привести в чувство, а затем поставили к стенке и приготовились расстреливать, но, поняв, очевидно, что я этому рад, приказали отойти в сторону. Я лежал распаленный на земле, жадно вдыхая влажный запах непомятой травы. Подходили эсэсовцы с черепами на фуражках, пилотках и рукавах, били сапожищами в лицо, набивали синяки и все пытали: «Сталин, Сталин».

Стало смеркаться. Я был избит и оборван. Был без брюк и кальсон. На мне привязали два пиджака вместо брюк, посадили передо мною эту сотню несчастных и заставили руководить хором.

Боже милый! Мы пели… Этому горю, казалось, только небо внимало. С наступлением вечера нас загнали в кавалерийские конюшни и объявили, что «юденрат» знает, где мы находимся, и наше освобождение зависит от самих нас. То есть, чем быстрее мы закончим работу, тем скорее нас отпустят по домам.

20 августа нас разбили на колонны. Назначили из нас «колонненфюреров» и вооружили их дубинками. С этого времени стали прибывать все новые партии людей. Лагерь разросся до двух тысяч несчастных. Из этого пекла освободились только те, которые бежали.

Товарищ Эренбург! Дорогой и любимый! Я с 1916 года рождения. Я воспитанник комсомола, а теперь, в период войны, я, как губка, напитался горем и во мне, правда, не совсем еще оформленное, чувство зародилось. Однако как хочу я, чтобы многострадальный еврейский народ был не только равноправным народом, но и народом-героем. Вот я на территории проклятой Германии, но нет у меня жажды резать и уничтожать ни стариков, ни детей, ни женщин германского народа. Но от всей души я радуюсь артиллерийской канонаде по немецким вооруженным силам. Я рад тому, что никогда больше не будет немецкой ночи в России. Я счастлив тем, что Вы, дорогой Эренбург, можете спокойно трудиться во имя народов нашей отчизны, но очень прошу Вас уделить внимание указанию ошибок, допущенных евреями в течение 40–45 лет.

Извините меня, много написал. Затруднит Вас. Но что делать, коль так больно, да и это же ведь частичка самая малая, о чем я хотел Вам рассказать. Возможно, скоро закончится война, может быть, когда-либо я сам, как умею, опишу пережитое и наблюдаемое, ну а пока, может быть, то, о чем я Вам сообщаю, пригодится в Вашей работе.

Кстати, наша часть принимала участие в штурме гор. Шнайдемголь. Окруженная группировка немцев уничтожена, и на рассвете 15 февраля мы отъезжали из этого пограничного города варварской Германии. Далеко видать зарево пылающей гитлеровской Германии.

На днях в городе Ландсберг мне пришлось беседовать с военным фельдшером-немцем. Беседа у нас с ним была на тему поражения Германии. Мне было задано два основных вопроса. Первый: как поступят с Германией после войны, и второй: как могла Россия за такой короткий промежуток времени так сильно окрепнуть. На первый я ответил согласно решениям Крымской конференции трех руководителей союзных держав, а на второй мы отвечали коллективно. Затем они нам сообщили или, вернее, старались внушить, что гитлеровцы составляют всего лишь 25 % немецкого народа. Говорили и о выводах, сделанных Бисмарком.

Хочу заметить, что не успевшие убежать немцы надевают белые повязки на рукава и стараются быть гостеприимными. Многие из них очеловечиваются. Более грамотные немцы с виду приветливее, нежели неграмотные.

В общем, сейчас трудно делать какие-либо выводы, притом получаемое впечатление не выложишь на двенадцати мною исписанных страницах.

С горячей любовью к Вам и воинским приветом

 

Отравление жителей Минска газом в машинах-душегубках и расстрел минских евреев

Стенограмма допроса немецкого офицера Райхофа Юлиуса. Из документов ЧГК

Допрос начат в 13 часов 21 июля 1944 года в городе Минске.

Вопрос: Что вам известно о машине-душегубке, о ее устройстве и методах применения?

Ответ: Находясь в деревне Менятино Спас-Демянского района Смоленской области, я неоднократно встречался с начальником фельджандармерии 267-й немецкой стрелковой дивизии – обер-лейтенантом Гомайер Эвальдом. В разговоре с ним в столовой штаба дивизии в сентябре 1942 года, не помню какого числа, Гомайер мне сообщил, что в городе Минске работниками «СД», фамилий он мне их не назвал, для уничтожения советских граждан при помощи отравляющих газов применяется специальная машина, которая называется душегубкой. Устройство машины-душегубки следующее: она имеет форму грузовой машины с крытым кузовом. В кузов, куда немцы сажали советских граждан с целью отравления, от мотора машины была проведена труба. Машина герметически закрывалась, и люди, находившиеся в ней, под действием отработанных газов через несколько минут отравлялись. Какой период действовала в Минске машина-душегубка и сколько при помощи ее было отравлено советских граждан, я не знаю.

Вопрос: Известно ли вам, кто конкретно из числа работников «СД» принимал участие в отравлении советских граждан при помощи машины-душегубки?

Ответ: Лично мне видеть так называемую машину-душегубку, при помощи которой производилось массовое отравление советских граждан, не приходилось, я о ней впервые узнал от обер-лейтенанта Гомайер Эвальда, а впоследствии от знакомых жителей города Минска. Кто из работников «СД» обслуживал в Минске машину-душегубку и отравлял советских граждан при помощи этой машины, я не знаю и показать что-либо существенного по данному вопросу ничего не имею.

Вопрос: По чьему указанию производилось отравление советских граждан при помощи машины-душегубки?

Ответ: Все злодеяния и уничтожение советских граждан при помощи душегубки производилось в соответствии с приказами и указаниями германского правительства, о чем я показывал выше на предыдущем допросе.

Вопрос: Кто такой обер-лейтенант Гомайер Эвальд?

Ответ: Гомайер Эвальд в чине обер-лейтенанта работал в должности начальника фельджандармерии при 267-й немецкой пехотной дивизии, в которой я был председателем военного трибунала. За несколько месяцев до наступления частей Красной Армии я выехал в Германию и больше в 267-ю стрелковую не возвращался. О Гомайер Эвальде я еще могу показать, что он расстрелял лично сам примерно пятьдесят человек советских граждан, но когда им совершено такое злодеяние, я не знаю.

Вопрос: Что вам еще известно о зверствах, чинимых немцами над советскими гражданами в городе Минске?

Ответ: После оккупации немцами города Минска в первых числах июля 1941 года карательными органами «СС» в Минске было согнано все еврейское население города под предлогом отправки на работу в Германию. Согнав евреев в одно место в окрестностях Минска, эсэсовцы разбили их на группы, накрыли большими брезентовыми накидками и из заранее установленных ими пулеметов всех евреев расстреляли. Всего в этот день было расстреляно несколько тысяч еврейского населения города Минска. Кто непосредственно из числа эсэсовцев учинил расправу над евреями в Минске, я не знаю, так как о данных фактах мне рассказывал унтер-офицер Бюхель, служивший в то время в 268-й стрелковой дивизии в качестве командира группы связистов, который в ноябре 1943 года в числе 268-й стрелковой дивизии был переброшен на Итальянский фронт. Где он сейчас находится, я не знаю.

Протокол с моих слов записан правильно и мне прочитан.

 

Города и местечки Белоруссии

 

Расстрелы, виселицы, живые факелы

Рассказы жителей местечка Старые Дороги

Еврейский антифашистский комитет получил ряд новых документов и свидетельских показаний о зверствах, творимых немцами над евреями в Белоруссии. Житель местечка Старые Дороги белорус Щорбатов, сбежавший из немецкого ада на советскую сторону, рассказывает о массовом истреблении еврейских семейств в его местечке: 363 семейства были убиты эсэсовцами в один день. Щорбатов рассказывает об ужасных актах мести к тем русским и белорусским людям, которых немцы подозревают в укрытии евреев. В Старых Дорогах проживал старый врач Шапелко. В одном из отделений больницы, где он работал, в большом секрете содержались две больные еврейские женщины. Гестаповцы в конце концов узнали об этом «преступлении». Они вытащили больных женщин из кроватей и расстреляли их, а доктора повесили.

Такая же участь постигла в местечке агронома Кунбина и Анну Королеву – оба белорусы. Немцы их обвинили в содействии партизанам и укрытии у себя евреев. Русский житель Сипнов, попавший к немцам в плен и сбежавший оттуда, передает следующее:

Когда я попал в плен, меня и еще нескольких таких, как я, отправили в лагерь для пленных у берега реки Друч. Через колючее проволочное заграждение мы однажды увидели, как немецкие охранники загнали в реку несколько десятков еврейских женщин и детей, совершенно голых, и покрикивали на них: «Выкупайся, грязная жидовня!» Когда несчастные попытались пуститься вплавь, гитлеровцы стали в них стрелять. Ни один из них из реки не вернулся.

Белорусский партизан Микола В., вернувшийся недавно из Полоцкого района, сообщает:

В деревне Заборье Полоцкого района немцы согнали восемьдесят мужчин евреев и двадцать женщин, жен белорусских партизан, заперли их в маленькой местной кузнице, облили кузницу керосином и подожгли. Тушить пожар было запрещено. Сто человек в страшных муках погибли в пламени.

Список немецких зверств растет изо дня в день. Каждый приходящий из оккупированной немцами местности может рассказывать без конца страшные истории о злодеяниях кровожадных оккупантов.

 

В городе Слуцке

По сообщениям партизан

Еврейское население белорусского городка Слуцка было истреблено в два приема.

В течение короткого времени после занятия города немцы уничтожили две тысячи восемьсот евреев. Истребление продолжалось два дня. Евреев вывели в деревню Макрита в нескольких километрах за Слуцком. Здесь их расстреляли группами из автоматов. Сопротивляющихся или убегавших гитлеровцы обливали бензином и поджигали.

От этой первой резни до лета 1942 года в Слуцке было сравнительно спокойно. Оставшихся в живых евреев заперли в гетто. К ним присоединили и евреев из района.

Как передают партизаны, до лета 1942 года в Слуцком гетто находилось свыше двух тысяч еврейских семейств. В июле 1942 года все жители Слуцкого гетто были вывезены в ту же деревню Макрита и расстреляны. Среди истребленных было до семисот маленьких детей.

Но и после этого Слуцк еще не был полностью очищен от евреев. Гетто хотя и было отменено, но некоторое число евреев еще находилось в Слуцкой тюрьме. Как передают те же партизаны, это, собственно, не тюрьма, а застенок. Во время господства в Слуцке немцев через этот застенок прошло сорок семь тысяч человек – евреев, русских, белорусов. Считают, что не меньше четырнадцати тысяч человек было здесь замучено до смерти. Остальные превращены в калек.

 

В Чаусах

Рассказ местной жительницы Ларисы Григорьевны Гменко

Трудно сейчас удивить кого-либо зверствами гитлеровцев. Потоками крови они залили оккупированные белорусские города и села. Теперь, когда Красная Армия победоносно и стремительно идет на Запад, мы узнаем о все новых зверствах немецких оккупантов, истребивших сотни тысяч евреев и белорусов.

Чаусы – маленький городок Могилевской области. До войны он утопал в садах и ягодниках. Жизнь здесь была тихая, зажиточная, глубоко провинциальная.

Сейчас это груда развалин. В городке нет ни одного уцелевшего каменного дома, да и деревянных осталось совсем немного. Вырублены сады, потоптаны ягодники.

В этом городке жило до пяти тысяч евреев. В августе 1941 года их согнали в район Козинки – пригород Чаус, в гетто. Через несколько дней несчастных заставили погрузить на подводы все свои вещи. Немцы сказали, что евреев переведут в бывший еврейский колхоз (в пяти километрах от Чаус). Все это было ложью. Вещи гитлеровцы разворовали, а всех обитателей гетто повели за город, на берег реки Проня. Женщин, детей, стариков – их поставили над рвом и приготовили пулеметы.

Мне рассказывала местная жительница Лариса Григорьевна Гменко, невольная свидетельница этого страшного массового убийства, как это все происходило.

Когда несчастные стояли над рвом, одна из обреченных, учительница Дора Рувимовна Каган, обращаясь к палачам, закричала:

– Мы беззащитные и не можем бороться с вами. Но всех вы не уничтожите. Остались миллионы советских людей, они за нас отомстят. Невинная наша кровь будет на их знаменах…

Автоматная очередь прервала ее речь.

Потом из станковых пулеметов гитлеровцы открыли стрельбу. В ров падали убитые и раненые. Падали и совсем здоровые люди. Немцы кое-как засыпали ров. Поставили охрану. Это было 16 августа 1941 года. До поздней ночи из-под земли доносились стоны заживо погребенных людей.

После массового убийства всех евреев немцы стали убивать второе и третье поколение, то есть людей, у которых мать еврейка, отец русский или наоборот (кто-нибудь из родителей еврей). Стали убивать и тех, у кого родители русские, но дед или бабушка были евреи.

В Чаусах, этом маленьком провинциальном городке, славилась своей красотой восемнадцатилетняя Ира Губных – стройная блондинка с большими всегда улыбающимися глазами. Мать ее работала до войны провизором в аптеке, отец врачом. Дедушка ее был еврей. Все оставшиеся в живых жители Чаус пришли провожать Иру в ее последний скорбный путь. Девушка шла посреди дороги, окруженная десятком малышей, тоже виновных только лишь в том, что отцы и матери их евреи. Ребятишки плакали, а белокурая красавица их утешала: «Не плачьте! Не надо, чтобы палачи видели, что мы их боимся. За нас все равно отомстят».

Иру Губных вместе с этой группой ребятишек расстреляли на зеленом берегу Прони в ясный, солнечный августовский день 1941 года.

 

Смерть учительницы-героини

Чаусы

Смертью героини умерла еврейка – учительница средней школы во время ужасающего погрома, организованного немцами над остатками еврейского населения в белорусском городке Чаусы. Имя этой учительницы до сих пор не удалось установить. Она погибла при следующих обстоятельствах.

Гитлеровцы согнали вместе все девятьсот еврейских семейств, оставшихся в живых в городке Чаусы, погнали их по направлению к деревне Дрануха; одновременно эти коричневые бандиты погнали всю оставшуюся горсточку дранухских евреев по направлению к городку Чаусы. На полдороге, когда обе группы евреев встретились, гитлеровцы с помощью фашистской полиции принялись обстреливать несчастных со всех сторон. Организацией этого массового убийства руководил начальник немецкой полиции Данилов. Когда началась стрельба, вышеупомянутая учительница, выскочив из сгрудившейся массы, приблизилась к Данилову и плюнула ему в лицо.

Полиция тотчас схватила эту отважную дочь еврейского народа и приволокла ее к яме, которая должна была стать ее могилой. В последний момент перед своей смертью учительница успела крикнуть падавшим евреям: «Дорогие братья и сестры! Плюньте в лицо этим негодяям! Красная Армия еще придет, и она рассчитается с немецкими собаками за нашу кровь!»

Она не успела докончить, как тяжелый пулеметный залп оборвал ее молодую жизнь.

На дороге между Чаусами и Дранухой было убито больше тысячи еврейских семейств.

 

Истребление евреев в Мстиславле

Победоносная Красная Армия, очищающая территорию Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков, освободила недавно город Мстиславль. Сейчас только, после освобождения города, удалось установить все зверства, которые совершены были в этом городе гитлеровскими извергами. За городом, в так называемом Кагальном рву, обнаружено около двадцати ям, в которых зарыты трупы убитых гитлеровцами граждан города. Ямы заполнены трупами мужчин, женщин и детей.

Показаниями свидетелей установлено, что немедленно после захвата города немецкий комендант майор Крупп обязал всех евреев носить на левом рукаве одежды белую повязку с шестиконечной звездой, а на правом – желтый круг. Все еврейское население выгонялось ежедневно на принудительные работы.

15 октября 1941 года в Мстиславль прибыл немецкий карательный отряд. По приказу начальника этого отряда фельдфебеля Краузе все еврейское население города было собрано на рыночной площади. Мужчины и женщины были построены отдельно. Затем собрали тридцать стариков-евреев, посадили их в машину и увезли в Лешенский ров, где они были расстреляны, а трупы их оставлены не зарытыми. Из собравшихся женщин немцы отобрали молодых, загнали их в магазин, раздели догола, подвергли изнасилованию и истязаниям. Те, которые сопротивлялись, были расстреляны на площади.

Затем все остальные евреи были согнаны во двор педучилища. Оттуда их вывели на улицу, построили по десять человек в ряд и гнали к Кагальному рву. Фашистские людоеды подводили евреев к заранее вырытым ямам группами по десять человек, снимали с них одежду, ценные вещи и затем расстреливали. Так были убиты сначала все мужчины, а потом женщины с более взрослыми детьми. Маленьких детей убийцы кидали в яму живыми. Учительница Минкина-Орловская умоляла оставить в живых ее шестилетнего сына, отец которого русский, но палачи в ответ на это подняли ребенка на штыки и бросили в ров.

Этот кошмар продолжался с 11 до 16 часов. Всего в этот день гитлеровцы убили тысячу триста евреев.

После расправы над евреями стали истреблять других жителей города. Люди расстреливались по малейшему поводу и без всякого повода. Расстрелы, как правило, производились по пятницам в четыре часа утра. Одновременно убивалось от двадцати пяти до семидесяти человек. Кроме того, полиция и жандармерия расстреливали свои жертвы каждый день.

По неполным данным, гитлеровцы за время оккупации истребили свыше трех тысяч граждан Мстиславля.

 

Гитлеровские зверства в белорусском местечке Чериков

В местечко Чериков Могилевской области БССР гитлеровцы пришли 16 июля 1941 года. Начав с одиночных расстрелов мирных жителей, нем цы затем перешли к массовым убийствам и расстрелам. В октябре 1941 года гитлеровцы объявили о «переселении всего еврейского населения в другое место». Около пятисот евреев были согнаны к Нардому. Люди тогда еще не знали, с какими кровожадными зверями они имеют дело. Евреи шли к месту, куда их вели, под конвоем немцев. В урочище Мостовое, у мельницы, им было приказано остановиться. Вдруг раздалась команда:

– Огонь!

И солдаты открыли огонь из автоматов по беззащитной, онемевшей от ужаса толпе. Немцы не ушли, пока не истребили всех до одного пятьсот евреев. Раненых добивали выстрелами в упор, некоторых полуживыми кидали в ров и забрасывали землей и новыми грудами мертвых тел.

Не перечислить всех злодеяний, совершенных гитлеровцами в этом маленьком городке. Они использовали мирных жителей для разминирования минных полей. Связывая людей цепями, немецкие солдаты с автоматами в руках гнали их впереди себя на минные поля. Десятки мужчин и женщин погибли на этих минах.

Зимой 1941 года гитлеровцы согнали свыше четырехсот человек на строительство моста через реку Сож. Немецкому офицеру показалось, что работы идут слишком медленно. Тогда он приказал всем работавшим мужчинам и женщинам раздеться догола и лечь на снег. Все работавшие были подвергнуты порке на страшном холоде.

Фашисты зло издевались над женщинами и девушками. Жители рассказывают, что они были свидетелями того, как группа немецких солдат среди бела дня схватила двух девушек и изнасиловала их тут же на площади.

Особенно свирепствовали немцы перед своим отступлением из города. Из 893 домов они взорвали и сожгли 870. В огне погибли три школы, Народный дом, ветеринарный техникум, лесопильный завод, два кирпичных завода, хлебопекарни, почта, две больницы, баня. Тех, кого не удалось угнать, немцы расстреливали. Одинокие старики, Пимен Ивашков, семидесяти лет, и Марфа Дынова, шестидесяти трех лет, на коленях со слезами умоляли немцев пожалеть их старость и не трогать их жилища. Слезы стариков вызвали у немцев смех. Они подожгли хаты стариков, а хозяев бросили в огонь.

 

Немцы в Мозыре

В городе Мозыре (центр белорусского Полесья) выходит немецкая газетка «Мозырские новости». В номере от 20 декабря 1943 года эта наглая газетка поместила длинную статью по еврейскому вопросу. Излишне останавливаться на различных «блестящих» мыслях по поводу «еврейской опасности» и т. п. Автор заканчивает свою статью утверждением, что немцы раз и навсегда разрешили еврейский вопрос в Белоруссии вообще и в Мозырском районе, в частности. И тут же он считает нужным хвастануть, что немцы разрешили еврейский вопрос, как и все другие проблемы, стоящие перед ними в Мозырском районе, особенно проблему «большевистского влияния».

О том, как немцы «разрешили еврейский вопрос» и как они разрешили все проблемы, можно судить по следующим нескольким данным. Только в одном Мозыре немцы за время своей оккупации истребили 1155 евреев. Больше евреев им в этом городе поймать не удалось. Людей других национальностей – русских, белорусов и украинцев – немцы в Мозырском районе за то же время убили свыше десяти тысяч. В числе убитых были женщины, дети, старики и больные.

Как немцы вообще «разрешали» проблемы в Мозырском районе, показывают следующие факты.

Когда евреи были выведены из своих квартир для расстрела, учительница Лиза Лозинская где-то спряталась. На другой день после массовых расстрелов гестаповские молодчики поймали ее. Бандиты вытащили ее на базарную площадь, привязали к телеграфному столбу и начали упражняться в бросании в нее острых кинжалов. На шее несчастной изверги повесили дощечку с надписью: «Я препятствовала немецкой власти при проведении законов и распоряжений». Такая же кошмарная сцена повторилась на мозырском рынке спустя некоторое время, когда такой же казни была подвергнута партизанка Ш.

В том же номере «Мозырских новостей» на второй странице мелким шрифтом напечатано сообщение, что на одном из пригородных шоссе «неизвестными бандитами» было совершено нападение на окружного комиссара. Если бы не вмешательство подоспевшей охраны, комиссару пришлось бы проститься с жизнью.

Вот как немцы Мозырского района разрешили все проблемы и, в частности, проблему «большевистской» опасности.

 

Истребление евреев в Западной Белоруссии

Еврейский антифашистский комитет получил ряд новых материалов о физическом истреблении евреев в Западной Белоруссии. Истребление началось с первого дня немецко-фашистской оккупации, но наиболее жестокие формы приняла ликвидация еврейского населения в 1943 году.

В Гродно к моменту вторжения гитлеровцев насчитывалось двадцать тысяч евреев, в том числе несколько тысяч согнанных сюда из ближайших местечек. Весной 1943 года во всем городе осталось всего одиннадцать евреев, которые принудительно работали на постройке гаража для гестапо.

Большинство гродненских евреев были отправлены в близлежащее местечко Колбасино (Колбасин), где гитлеровские мерзавцы многих из них расстреляли, а остальные умерли от голода и эпидемических заболеваний. Оставшихся в живых перевели в страшный концлагерь смерти Треблинка – здесь остатки гродненского еврейского населения погибли в газовых «душегубках».

В Барановичах насчитывалось двенадцать тысяч евреев. Их расстреляли в три разных периода: 4 марта 1942 года были убиты 2400 евреев, 22 сентября 1942 года – пять тысяч и в 1943 году – три тысячи. Остальных расселили в разных лагерях пыток. Некоторым удалось бежать, и они включились в партизанские отряды.

В Лиде до войны проживали 6700 евреев. Все они были расстреляны около местечка Которова. Нацисты вырыли здесь огромную могилу, загнали в нее живьем мужчин, женщин и детей и открыли по ним пулеметный огонь. После уничтожения лидского еврейского населения сюда согнали евреев из окружных местечек – Воронова, Скидель, Дженцол и др. – и расстреляли их группами.

В Сморгони в начале войны было свыше 1600 евреев. Нацисты заперли их в гетто, состоявшее из нескольких полуразрушенных хижин. В начале 1943 года население гетто было полностью истреблено.

В Неменчине находилось семьсот евреев. Их согнали в местную школу. Несколько дней им не давали ни есть, ни пить и затем отвели в ближайший лес. Сто человек спаслись бегством. Остальные шестьсот были расстреляны.

В Родошковиче нацистские бандиты расстреляли всех евреев до единого.

В Молодечно было истреблено две тысячи евреев. Плакат на станции оповещал: «Здесь евреев нет – чисто».

В местечко Раков были согнаны в школу девятьсот евреев и сожжены. Кто пытался спастись от огня, был расстрелян из автоматов.

В Воложине еврейское население было истреблено в три раза: 1 декабря 1941 года была расстреляна первая группа в триста человек; 2 мая 1942 года было истреблено 1500–1800 евреев. Трупы их были сложены в штабеля и под ними развели костер. Летом 1943 года были уничтожены последние остатки еврейского населения.

В Сморгонском районе в течение столетий существовали еврейские деревни – Корко, Лейпуни, Жидовня и др. Осенью 1942 года все жители этих деревень были истреблены до единого. На место еврейских сельчан гитлеровцы посадили немецких колонистов.

Города и местечки всей Западной Белоруссии превращены в братские могилы десятков тысяч евреев, погибших от рук немецко-фашистских злодеев.

Кровь убиенных наших братьев и сестер вопиет о мщении – зовет к грозной, не знающей жалости мести!