В лагерях Эстонии

Стенограмма беседы с Нисимом Аноликом

Меня вывезли 3 сентября 1943 года в Эстонию. Сначала мы приехали в лагерь Вайвара. Там находилось управление всеми лагерями. Лагерь Вайвара был самым главным… Он был окружен двойной колючей проволокой. На каждом краю лагеря стояли будки, где находились охранники с пулеметами. В восьми километрах находился лагерь Фификона. Место было очень болотистым, болото доходило до колен. Там стариков клали в болото совершенно голыми и избивали до смерти.

Мы работали там по вырубке леса и строительству железной дороги. Питание было такое: утром кофе, днем водянистый суп и вечером 300 грамм хлеба и 25 грамм маргарина. Вскоре лагерь перешел в ведение СС, а работа производилась в организации Тодта. Тодтовцы во время работы избивали. Потом были организованы так называемые переклички – «аппель». Такой аппель проходил три-четыре часа, а в воскресный день – до восьми часов. В воскресный день работали, а если один раз в месяц не работали, то это было еще хуже. Сразу отобрали у нас все вещи и оставили только по одной рубашке, одному полотенцу и все. Ревизии делались ежедневно. Если находили у кого-нибудь запретные вещи, то избивали. Наказание было такое: оставляли на целый день без пищи. Привязывали без пальто к столбам на несколько часов. Были специальные скамейки, на которые укладывали наказываемого, привязывали руки и ноги. Один немец садился на шею, а другой специальной нагайкой, изготовленной из бычачьего члена и перетянутой стальной проволокой, избивал, причем наносилось по 25-50-75 ударов.

Когда выходили на работу и кто-нибудь отходил на два метра от остальной группы заключенных, то в него стреляли. Если замечали, что кто-нибудь разговаривает с человеком из мирного населения или получает от него кусок хлеба, то его также расстреливали.

Был случай, когда один из заключенных взял у товарища рубаху, чтобы вне лагеря ее продать или выменять на хлеб какому-то эстонцу. Так как это заметил немец, то у него весь хлеб забрали, а так как этому заключенному нечего было вернуть владельцу рубахи, то он бросился под поезд. Немец смеялся и говорил, что так надо всем заключенным поступить. В начале декабря началась эпидемия сыпного тифа. Немцы раз пошли нам навстречу и разрешили вместо супа нагреть воду для бани. В бане обязаны мыть женщин и мужчин вместе. После бани надо было совершенно голыми стоять десять минут на восемнадцатиградусном морозе на улице… От сыпняка и голода смертность поднялась на 40 %. Во время сыпного тифа я пролежал две недели в так называемом лагерном лазарете с температурой сорок градусов, без питания, потому что кушать хлеб не мог, а другого питания не давали, так как воды там было мало, то я мог пить чай в ограниченном количестве. Сразу после болезни меня погнали на работу, многие, конечно, с работы не возвращались. 4 февраля, когда началось наступление Красной Армии около Нарвы, все лагеря восточной Эстонии эвакуировались на Запад в лагерь Кивиоли и Эреда. Так как главная дорога была занята отступающими войсками, нам приказали идти берегом моря. Всех слабых, отстающих бросали в море.

Мужчины жили в бараках отдельно от женщин. Детей, как правило, в лагере не было. Всех детей и стариков уничтожили. Было два случая рождения детей в лагере. Их живыми на глазах матерей бросили в кочегарку. В лагере Курема немецкий врач доктор Гент позвал к себе в кабинет двадцать три старика, среди них известный варшавский гинеколог доктор Фингергут и виленский рентгенолог доктор Ивантер, велел им стать на колени, взял топор и разрубил пополам и велел нам части тела убитых бросить в огонь. При приезде в лагерь главного врача всех лагерей доктора Ботмана надо было, когда он входил в больницу и выкрикивал: Achtung, всем больным складывать руки на одеяле, кто же не успевал положить руки, то получал палкой от доктора. Всем лежащим больше недели он вспрыскивал «эвипан», который должен был сразу вылечить, по его словам. Это был наркоз, от которого больной, конечно, умирал.

В Кивиоли и Эреда работали на сланцевых камнях. В Эреда был устроен второй большой лагерь для больных и слабых. Из всех лагерей привозили их туда. Там их или уничтожали, или увозили на расстрел в Ригу и даже в Вильно, но это не был транспорт. Конечно, тем, кого увозили, говорили, что их увозят в санатории.

Немцам в принципе нельзя было кланяться, но и за то, что им не кланялись, они били, а если им кланялись, то также били. Работа продолжалась от зари до ночи. В лагере большинство было из Каунаса и Вильно. Кроме того, были люди из Праги, Берлина, Гамбурга, Вены, Риги, Брюсселя и Парижа. Они жили отдельно от нас, но мы узнали о них, так как получали вещи с их надписями после их уничтожения. Все каторжники носили номера на левой стороне груди и правой стороне около колена. Кто во время работы отлучался и уходил немного дальше, тому наклеивали специальную красную звезду на спину. Он был уже на подозрении. Одна женщина ушла из лагеря и через два дня вернулась. Ей надели две большие доски с надписью: «Ура, ура, я опять вернулась».

Несмотря на этот тяжелый режим, мы получали немецкие газеты, а многие имели возможность при починке аппаратов немцам слушать радиопередачи из Москвы.

В мае месяце прибыл большой транспорт досок из местечка Клооги, и там были написаны фамилии виленских евреев. Так мы узнали о существовании большого лагеря. Так я узнал о пребывании в Клооге своего отца. В мае месяце во время переклички отсчитали двести человек, среди которых случайно оказался и я с братиком, нас отправили в лагерь Клоога. Когда я приехал в лагерь, то отца и других знакомых буквально нельзя было узнать, так они исхудали. В этом лагере было очень тяжело, хотя бытовые условия там были немного лучше, так как мы жили в доме бывшего военного городка. Не было никакой возможности общаться с местным населением и добыть таким образом какое-нибудь питание. Работы производились в самом лагере. Мы строили там укрепления из бетона, как женщины, так и мужчины. Женщины целый день таскали пятидесятикилограммовые мешки с цементом.

В июне месяце эвакуировали лагеря из средней Эстонии – Киоле и Эреда в Клоогу, которая находилась в западной части.

Во время эвакуации часть расстреляли в Эреде, часть отправили в Данциг, а часть прибыла в Клоогу. В августе месяце отобрали пятьсот человек, посадили в две больших автомашины и отправили в другой лагерь – Лагеды. Во время поездки немцы гуляли по нашим головам. Там мы работали на постройке укреплений. 18 сентября приехал главный комендант и сказал, что не может смотреть на плохие условия жизни, в которых мы находимся. Он решил их улучшить. Он сказал, что он нас переведет в новый лагерь, где нам дадут одеяла, вещи и хорошие квартиры. Он велел выдать нам по два килограмма хлеба, жиров, сахара и т. д. Это нас очень удивило, мы все еще ничего не понимали. Посадили нас по пятьдесят человек в автобус. В одной из этих машин уехал мой отец. Я с братом уехали последними. По дороге машина испортилась, и туда, где находился будто бы новый лагерь, мы прибыли в 8 часов 30 минут вечера. Я услышал разговор немцев о том, что уже поздно, и мы опоздали, так как лагерь переполнен, и что нас поведут в Таллин переночевать в гостинице, а оттуда отправят обратно в лагерь Клоога. Нас привезли в Таллин. Повезли в таллинскую гостиницу, которая оказалась таллинской тюрьмой. Мы там переночевали, а утром нас отвезли в Клоогу. Вместе с нами ехали еще пятьдесят немцев из специальной зондеркоманды СД. В тюрьме мы узнали, что месяцем раньше нас там проживали евреи из Парижа. После освобождения, когда я был на месте расстрела пятисот человек из Лагеды, одна эстонка рассказала мне, что месяц тому назад там тоже происходил расстрел. Очевидно, расстреляли этих парижских евреев. Когда мы приехали в Клоогу, то увидали, что все стоят на перекличке по сотням, а не по местам работы, как всегда при перекличках. Часть людей сидели на корточках. Из этих людей отобрали триста мужчин, как будто для выгрузки вагонов с бревнами. На кухне распорядились приготовить для отобранных мужчин хороший обед. В это время отобранные люди пошли в лес и строили там сооружение из бревен для костра. На этом сооружении их и расстреляли в первую очередь. В два часа дня взяли еще тридцать мужчин. Через пять минут мы услышали пулеметную очередь, и немцы вернулись за другими людьми. В тот момент я понимал, что там расстреливают людей, и хотел поскорее выйти к кострам, но мой младший брат сказал, что пусть его расстреляют на месте. Тогда мы спустились на нижний этаж и легли под первую попавшуюся кровать. За нами вошло еще много людей. Потом пришли немцы, которые расстреливали всех под кроватями и на кроватях наугад.

Немного позже привезли девяносто русских женщин, среди них находился трехмесячный ребенок, их всех расстреляли в проходах между кроватями, мы оказались заваленными трупами. Так мы пролежали двое суток, а на третьи вылезли и пошли на чердак, где еще находились спрятавшиеся там евреи. В окно мы увидели, что что-то горит в лесу. На пятый день – 24 сентября, мы увидели первого офицера Балтийского флота. Тогда мы вышли и пошли в том направлении, где пять дней тому назад вели наших товарищей. Мы увидели, что сгорел восьмикомнатный дом, там находились кости погибших людей. Один из товарищей спасся из этого дома. Вот что он рассказал: когда его вывели с первой партией из трехсот человек, их заставили устраивать сооружение из бревен для костров, недалеко в лесу. После этого часть людей должны были лечь на эти сооружения, а тридцать человек погнали к домику. Перед домиком ложились лицом к земле, и немцы по одному брали каждого за шиворот и вели в комнату. Когда они вошли в комнату, там было полно трупов. Его положили на эти трупы, и эсэсовец сказал: «Спокойно, мальчик, все равно осталось жить недолго». Он три раза в него выстрелил, и он упал, обливаясь кровью, но сознания не потерял. Когда немец ушел, он постарался улечься поверх трупов. В этой комнате многие женщины кричали. Многие были только ранены, раненые старались вылезти из-под трупов, но им это не удалось. Перед уходом немцы стали лить бензин в комнату, ему удалось выскочить в окно и бежать в лес, где он прожил несколько суток. Его фамилия Вахник Абрам Моисеевич.

На расстоянии трехсот метров от лагеря мы нашли еще сооруженные костры, которые совершенно не были использованы.

Три костра оказались со сгоревшей серединой, а края остались нетронутыми. Вокруг них были разбросаны вещи. Сначала укладывался слой дров, потом слой людей, они ложились, и их расстреливали в затылок. На сто метров кругом лежали трупы людей, умерших не сразу и пытавшихся бежать.

В этот день в лагере погибли три тысячи человек, а спаслись сто два человека. В лагере женщинам совершенно сбривали волосы, а мужчинам ото лба до затылка выбривали пятисантиметровую полосу.

Однажды из лагеря убежал один человек. В наказание за этот побег были расстреляны шестьдесят лагерников.

Одного надсмотрщика в лагере называли шестиногим, потому что он всегда ходил с собакой. Если он видел, что кто-нибудь садился отдыхать, он натравливал на того собаку, которая приводила «виновного» к нему. Он его избивал и записывал номер для передачи лагерному коменданту; лагерный комендант наказывал «преступника» пятьюдесятью ударами.