«Это улица, где живет семья того русского», — сказал таксист, когда я назвал ему адрес в Ньютоне.

«Андрей Сахаров», — ответил я.

«Точно, он. О нем говорили по ТВ вчера вечером».

Службы новостей уделили первому приезду Сахарова в США такое внимание, какого обычно удостаивались лишь немногие знаменитые спортсмены и актеры. Со времен Альберта Эйнштейна такого интереса всех слоев общества к жизни одного ученого не было. И все же я не ждал такой реакции на одно лишь название улицы.

Следующее замечание таксиста помогло разгадать загадку: «Двоюродная сестра моей жены живет через два дома от его семьи. Она говорила, что вчера там была куча репортеров». Такси вырвалось из аэропорта Логан и быстро неслось к тоннелю Самнера в дневном потоке машин.

Это было в понедельник, 7 ноября 1988 г. Почти за неделю до этого я с сожалением отказался от своего, казалось, единственного шанса лично встретиться с Сахаровым — на обеде в Национальной академии наук, назначенном на 13 ноября. Я никак не успевал в Вашингтон. Но сейчас — иное дело. В предыдущую среду я узнал, что мне звонила Таня Янкелевич. «Она составляет программу визита профессора Сахарова», — сказала моя секретарша. «Он хотел бы встретиться с вами лично и как можно скорее», — добавила она и перечислила несколько свободных промежутков времени до и после различных мероприятий в его честь.

Я позвонил в Ньютон и поговорил с Таней. «Он хочет встретиться с вами до своей поездки в Вашингтон».

«Почему со мной? — спросил я. — Может быть, он считает, что я имею официальное отношение к его визиту?»

«Он хочет услышать от кого-либо, кому он может доверять, возможные аргументы в пользу СОИ, чтобы быть к ним готовым. Он просил меня пригласить вас».

Я был озадачен. Что я на самом деле знаю о СОИ? Стратегическая оборонная инициатива Рональда Рейгана, более известная как «Звездные войны», вызвала множество споров. Спорящие в основном были заняты лихорадочным поиском фактов в поддержку именно той точки зрения, которую уже приняли. Многие из них обладали академическими регалиями, но в любом случае эти состязания в крике имели мало общего с научной объективностью.

Как и большинство известных мне ученых, я считал СОИ чисто умозрительной идеей, но руководствовался при этом скорее чутьем, чем знанием. Единственное серьезное исследование СОИ проводилось двумя выдающимися физиками-лазерщиками при содействии Американского физического общества. Это исследование, похоже, исключало возможность сбить атакующую ракету в космосе.

Но Сахаров, конечно, уже знал об этом исследовании и, вероятно, читал отчет о нем внимательнее, чем я. Что я мог ему рассказать после этого? Я встречался лицом к лицу с двумя самыми непробиваемыми сторонниками СОИ — Рональдом Рейганом и Эдвардом Теллером. Тема СОИ возникла оба раза, и оба раза престиж «Звездных войн» в глазах общественности только вырос — таковы уж были обстоятельства этих встреч.

В то время как научное сообщество почти единодушно полагало, что СОИ неосуществима, любовь американцев к «хорошим новостям» обеспечила программе лучшую прессу, чем позволяли факты. Чем мог я в данных обстоятельствах помочь Сахарову, когда против него была такая сила?

Мы уже ехали по тихой улице в Ньютоне, по обеим сторонам которой стояли маленькие домики на одну семью. Водитель остановился у одного из них, который ничем не отличался от соседних. Возле дома не было никого.

Я еще раз уточнил адрес, вылез из такси и позвонил в дверь. Мне открыла молодая женщина, которую я не узнал, но я видел Таню только один раз и потому не был вполне уверен. К счастью, она избавила меня от замешательства, сказав, что Янкелевичи сейчас спустятся. Тут же появилась Таня и провела меня в гостиную.

По-видимому, молодая женщина выполняла здесь роль секретаря. Она отвечала на телефонные звонки, с одинаковой легкостью говоря по-русски и по-английски. Позже она рассказала, что работает для «Голоса Америки», но здесь она скорее друг дома, чем репортер. Ее маленькая дочь приехала с ней из Вашингтона и спала наверху.

Я передал Тане небольшой сверток — подарок для семьи. Я испытывал слишком большое благоговение перед Сахаровым, чтобы придумать что-либо подходящее для него лично, поэтому прихватил новый радиотелефон АТ&Т, считая, что во время его пребывания в США он пригодится. Таня, похоже, удивилась и обрадовалась, но, к моему огорчению, телефон не работал.

«Должно быть, дело в аккумуляторе, — сказал я поспешно. — Я не вынимал телефон из коробки с тех пор, как купил, и нужна просто подзарядка. Во всяком случае, если дело в чем-то другом, я заберу телефон с собой и пришлю новый».

Ефрем Янкелевич присоединился к нам через несколько минут. Как только мы пожали друг другу руки, он сообщил, что Сахаров спит наверху; он просил его разбудить в назначенное для нашей встречи время. Я подумал, что без этого вряд ли у кого-нибудь хватило бы духу будить Сахарова. Вчерашнему перелету из Москвы, утомительному самому по себе, предшествовали, конечно, большие волнения: приезд в США, встреча с близкими, которых он не видел с тех пор, как добился для них права выезда на Запад. Добавим к этому тяготы самого путешествия и непрерывные выступления. Тут даже самый здоровый человек нуждался бы в отдыхе, а здоровье Сахарова было далеко не крепким. То утро он провел в больнице, его беспокоило сердце, — вероятно, та самая болезнь, которая через год прервала его жизнь.

Янкелевичи пригласили меня на кухню, «выпить чаю». Едва я уселся за стол, как появился Сахаров — слегка сутулый человек, одетый во фланелевую рубашку с открытым воротом. Он крепко пожал мне руку и, на русском языке поблагодарил за то, что я пришел. Затем, когда Ефрем приступил к переводу, он повернулся к Тане, прося ее, вероятно, поторопиться с чаем.

Таня высыпала несколько пакетиков с чаем в маленький фаянсовый чайничек. Затем она залила в него кипяток и укутала, чтобы сохранить тепло. Весь день она подливала его содержимое в наши чашки, добавляя к нему кипяток. Я предпочел бы пить просто горячую воду, а не эту смесь, но решил не отказываться. Не знаю, сколько чашек я выпил.

Когда Сахаров вопросительно посмотрел на меня, я опять почувствовал неуверенность — как в столь обманчиво прозаической обстановке говорить с этим легендарным человеком? Здесь он был в чужой стране, столько лет враждовавшей с его родиной. «Я был в Москве в 1978 году, — выпалил я, — и помню, как на пути из аэропорта проезжал мимо монумента, отмечающего крайнюю точку продвижения фашистов». Голос мой дрогнул, когда я произносил эти слова. «Я родился в Германии. Большей части моих родных удалось спастись. Мы прибыли в Америку как раз, когда разразилась война». Один чужак говорил с другим.

Когда Ефрем закончил перевод, Сахаров кивнул, по-видимому, поняв меня. Несколько смущенный собственной эмоциональностью, я поскорее перешел к тому, ради чего мы встретились.

Похоже, перевод давался Ефрему с трудом; Тане иногда приходилось поправлять его, но все же роль переводчика явно была отведена Ефрему. Он сидел наискосок от меня и курил без остановки, глубоко затягиваясь. Пепельница наполнялась, опустошалась и вскоре наполнялась снова.

Сахаров начал с того, что повторил сказанное мне Таней по телефону. Он собирался обсудить все «за» и «против» СОИ с ее американскими сторонниками и хотел заранее познакомиться с их аргументами.

Я сказал, что не считаю себя специалистом по СОИ, но постараюсь рассказать все, что знаю. Еще я добавил, что та высота, которую он завоевал своими прежними действиями, теперь дает ему уникальную возможность заставить общество слушать его доводы. Сахаров ответил: «Аргументы должны говорить сами за себя, а не зависеть от того, кто их преподносит». Пока Ефрем переводил, Сахаров пристально на меня посмотрел, и несмотря на его вежливый тон, было ясно, что сказано это было довольно жестко.

Очевидная простота его слов поразила меня. В мире, где важнее то, как сказано, а не то, что сказано, Андрей Сахаров выбрал трудный путь, но ему, кажется, удалось заставить людей слушать, что он говорит.

Пора было переходить к делу. Я не рассчитывал сообщить Сахарову какие бы то ни было новые сведения в пользу СОИ, но все же начал перечислять известные мне соображения. «Сторонники СОИ полагают, что уходя от сегодняшнего равновесия, основанного на ядерных арсеналах, делают важный шаг на пути к безопасному миру». Я также сказал, что используя «антиядерную» риторику, военное ведомство ставит себя в смешное положение. Сахаров ответил: «Официальные оборонные ведомства всегда говорят: „Мы не хотим войны, но чтобы гарантировать мир, мы должны быть сильными. Есть опасность, что другая сторона по ошибке примет наши мирные намерения за проявление слабости. Поэтому давайте вооружаться“. Так говорят в обеих наших странах». Сахаров наклонился вперед и смотрел на меня, слушая перевод Ефрема. Он несколько раз повторил свою мысль, чтобы быть уверенным, что я понял: каждый очередной виток гонки вооружений выдается за шаг на пути к стабильности, за средство удержать другую сторону от агрессии.

«Другой аргумент сторонников СОИ — что работа ведется в чисто исследовательских целях и не предполагают развертывания работающих систем». Иллюстрируя эту точку зрения, я подробно изложил ее в том виде, в каком сам слышал от Рональда Рейгана.

Разговор этот состоялся в Белом доме за завтраком, данным президентом Рейганом в честь ста американских ученых. Я оказался за одним столом (накрытым на восемь персон) с самим президентом, его помощником, двумя коллегами-профессорами, президентом одного из университетов, основателем большой авиакорпорации и всемирно известным кардиохирургом. Разговор касался самых различных предметов, но не тех, которые могли бы задеть нашего хозяина. Ближе к концу завтрака кто-то, наконец, поднял вопрос о СОИ и упомянул о некоторых технических трудностях. «Вот именно поэтому я и хочу провести исследовательские работы», — ответил президент.

Трудно спорить с тем, кто не сомневается, что вы с ним согласны. Никто не настаивал на продолжении, и разговор перешел на другие темы.

Но СОИ имела большее отношение к этому приему, чем я себе поначалу представлял. Ровно в час президент поднялся из-за стола и прошел к расположенному неподалеку микрофону. В дальнем конце комнаты вдруг появилось столько журналистов, сколько я никогда не видел. Юпитеры, телекамеры, микрофоны, фотоаппараты и даже старомодные блокноты… Видно было, что журналистов тоже пригласили заранее.

Рональд Рейган пожал плечами и добродушно улыбнулся. Когда суета улеглась, он приветствовал собравшихся, и сообщил, что с тех пор, как Томас Джефферсон обедал здесь в одиночку, Белый дом еще не видел столько блестящих умов вместе. Все засмеялись. Аплодируя вместе с другими, я вспомнил, что эту же шутку однажды произнес Джон Кеннеди; естественно было предположить, что он ее тоже позаимствовал у одного из своих предшественников. Но следующая реплика Рейгана вернула меня в наши дни. «Глядя на собравшихся здесь, — сказал он, — кто посмеет сказать, что есть что-то, чего мы не могли бы изобрести, например, неядерную защиту от ядерного оружия». Высказав главное, Рейган быстро завершил выступление. Доверительным тоном он поведал, что решающее слово в Белом доме принадлежит не президенту, а секретарю, составляющему распорядок дня, и через пять минут он, президент, должен быть в другом месте. Сообщив нам это, Рейган тотчас же исчез за ближайшей дверью.

Вспышки фотоаппаратов прекратились, можно было уходить. По дороге к выходу я спросил кардиохирурга: «Кто сегодня делал за вас операции? Ведь Рейган позвал нас только накануне». «Мои коллеги уже научились оперировать почти как я», — ответил он.

Дойдя до этого места, я сделал паузу, чтобы реплика хирурга была переведена отдельно. Но вместо ожидаемого смеха, как бывало, когда я рассказывал об этой иерархии среди тех, кто рискует вторгаться в человеческое сердце, я увидел, что Сахаров печально покачал головой. Я совершенно упустил из виду, что как раз в то утро он был на приеме у кардиолога. Моя история могла сильно задеть его. Остается надеяться, что она была несколько смягчена в переводе.

Возвращаясь к СОИ, я отметил, что призыв Рейгана к исследованиям был вызван очевидным расколом в научном сообществе. Хотя подавляющее большинство ученых и было против СОИ, стремление журналистов предоставлять слово обеим сторонам сводило на нет численное превосходство противников программы. Кроме того, Эдвард Теллер, самый активный среди ученых сторонник СОИ, оказался очень искусным полемистом. Я имел случай в этом убедиться.

Произошло это спустя несколько месяцев после завтрака у Рейгана на ежегодной встрече нескольких сот студентов-старшекурсников с известными людьми — космонавтами, бизнесменами, руководителями ЦРУ, обладателями приза «Эмми», кинозвездами. Хорошо были представлены и ученые. Встреча происходила в Вашингтоне, в отеле, расположенном через три здания от Белого Дома.

Программа включала дебаты по СОИ, на которых оппонентами выступили Андерсон, известный физик-теоретик, и Эдвард Теллер. Андерсон дал обзор тех технических трудностей, которые он полагал непреодолимыми, а также высказался по поводу опасностей нарушения существующего равновесия в стратегических вооружениях. Его выступление было хорошо обоснованным и спокойным, однако против Теллера ему было не устоять. Теллер отмахнулся от технических трудностей: мы придумаем, как их преодолеть. Сколько раз в прошлом наука опровергала разные «невозможности», почему же сегодня мы должны верить скептикам? Современная «стабильность» основывается на ядерном оружии. СОИ предлагает единственную альтернативу этому опасному равновесию страха. В результате студенты устроили Теллеру овацию.

От ученых, присутствовавших на встрече, Теллер поддержки не получил, но он и не нуждался в ней. В битве за общественное мнение он занял выигрышную позицию: наука спасет мир от ядерного уничтожения. Неудивительно, что молодежь была в восторге; похоже, понравилось это и прессе.

Выступая на следующее утро, я сказал, что прогнозы, действительно, делать трудно, потому-то ученым и нужны эксперименты. «Но некоторые эксперименты опасны, — продолжил я, — и долг ученых предупредить общество об этих опасностях».

Я люблю изъясняться притчами. «Представьте себе, — обратился я к Теллеру, — что вы и я — ковбои с шестизарядными револьверами, нацеленными друг другу в грудь. Никто из нас не решится выстрелить, так как это грозит смертью обоим: выстрел первого заставит другого инстинктивно нажать на курок. Ситуация не слишком уютная: стоит любому из нас чихнуть — и мы оба убиты. Теперь предположим, что я разрабатываю пуленепробиваемый жилет и обещаю научить вас сделать себе такой же, как только закончу свой. Какова будет ваша реакция? Дадите ли вы мне возможность безнаказанно убить вас, как только я доделаю жилет? Не захотите ли вы, например, попытаться выбить револьвер из моей руки?»

Теллер в ответ отчитал меня за то, что я не принимаю СОИ всерьез. По мнению Теллера, Андерсон был несправедлив, называя СОИ последним увлечением Рейгана. Вспомнив свои разговоры с Рейганом, когда тот был губернатором Калифорнии, Теллер сказал, что Рейган давно мечтал о чем-то подобном. Каждый из нас, Теллер и я, говорили, как будто не слыша друг друга.

Трудная работа по переводу притчи о ковбоях пропала понапрасну. Сахаров заметил, что не любит метафор: проблема слишком сложна, чтобы ее упрощать до совсем уж элементарного уровня.

Здесь нечего было возразить, и я перешел к экономической стороне дела. В изображении сторонников СОИ, программа давала массу дополнительных выгод. И даже лучшие журналисты принимают это всерьез! С негодованием я вспоминаю заголовок на обложке «Нью-Йорк таймс санди мэгазин», объявляющий, что даже если бы СОИ не была годна ни на что другое, прибыль, которую принесет нашей экономике новая технология, превысит все затраты.

Автор текста проглотил официальную версию вместе с крючком, леской и грузилом, а редактор завернул ее в красочную упаковку. Фотография на весь разворот демонстрировала диск из полупроводникового кристалла, изготовленный в лаборатории тонкой технологии. Подпись под рисунком гласила, что материал этот — арсенид галлия, многообещающий новый полупроводник, «разработанный в рамках программы СОИ». О том, что этот самый материал нашел промышленное применение еще в то время, когда Рональд Рейган был губернатором Калифорнии, сказано не было. (Арсенид галлия используется, например, в проигрывателях компакт-дисков.) В данном случае, очевидно, некоторая часть бюджета СОИ, предназначенная для финансирования технологических разработок, оказалась в упомянутой лаборатории. Тем не менее все, кроме искушенных в технике читателей, должны были, прочтя этот журнальный разворот, узнать, что СОИ произвела революцию в американской индустрии полупроводников. Остальная часть статьи была выдержана в том же духе.

Ни мои личные встречи с репортерами, ни письма в редакцию не смогли побудить «Таймс» взглянуть на эту историю с другой стороны. Я сказал Сахарову: «Я по своему опыту знаю, сколько нужно потрудиться для того, чтобы деньги, потраченные на исследовательскую работу, себя окупили. А люди почему-то верят, что если некий генерал израсходует часть бюджета, которой распоряжается, на понравившуюся ему технологию, то прибыль от нее перекроет все остальные его расходы».

Сахаров отреагировал сдержанно. Он полагал, что расходы американцев на СОИ — вопрос второстепенный. Экономике Советского Союза подобная программа нанесет существенно больший ущерб.

Далее он сказал, что руководство СССР чрезвычайно боится СОИ, так как не способно создать ничего подобного. «Но если они не могут соревноваться на наших условиях, не изменят ли они просто правила игры и не нажмут ли в другом месте?» — спросил я.

Сахаров покачал головой: «Такая опасность существует всегда, но я думаю, что они сначала объявят о начале работы над аналогичной программой, успокоят народ, а потом вступят в переговоры».

Понадобилось некоторое время, чтобы смысл этих слов дошел до меня. Убежденный противник СОИ, Андрей Сахаров все же чувствовал, что ставка Рональда Рейгана на СОИ скорее всего сыграет. В этом Сахаров отличался от всех остальных: люди обычно игнорируют неудобные факты. Очень немногие были в состоянии увидеть программу СОИ в целом. Отсутствие согласия между учеными было на руку сторонникам СОИ: оно доказывало, что исследования необходимы, пусть даже будут истрачены миллиарды долларов.

К тому же власти могли очень гибко менять сценарий. Пока ответственные за каждую часть программы свободны формулировать задачу по своему усмотрению, они в любом случае добьются успеха. Один мой знакомый, известный ученый, выступал в Конгрессе как эксперт по одной из подсистем СОИ. После он сказал мне, что одобряет не концепцию в целом, а «только одну эту часть». Логики в этом, конечно, не было, но в Конгрессе, похоже, логика ценится меньше, чем научные регалии. Я еще раз вспомнил слова Сахарова: «Аргументы должны говорить сами за себя».

Таня пригласила нас к обеду, заметив, что если все не поторопятся, то могут опоздать на намеченную на вечер встречу. Я был удивлен тем, что меня пригласили и стал отказываться. Мне не хотелось мешать им побыть наедине друг с другом, но мои хозяева настояли, чтобы я остался. За обедом разговор большей частью касался семейных дел. Часто звонил телефон, но большая часть телефонных разговоров велась из другой комнаты. Однажды, когда нужен был сам Сахаров, Ефрем принес подаренный мной радиотелефон, который, к счастью, заработал. Сахаров проявил к этому устройству живой интерес, и я рассказал, как оно работает.

Сахаров нашел время спросить и о последних данных по мелкомасштабной анизотропии космического микроволнового фонового излучения. Я к стыду своему не читал последних работ в этой области.

Эти расспросы, казалось, были для Андрея Сахарова одновременно отдыхом и тренировкой. Перед тем как проводить меня, Сахаров взял с меня обещание прислать полный отчет об измерениях микроволновой анизотропии. Мы тепло попрощались.

Увы, это была моя единственная встреча с Андреем Сахаровым.