Мое знакомство с Андреем Дмитриевичем Сахаровым не очень близкое, и есть много людей, которые горaздо чаще и ближе сталкивались с ним, чем я, и потому значительно лучше знали его. Тем не менее, получив предложение составителей книги воспоминаний написать об Андрее Дмитриевиче, я, вопервых, счел своим долгом выполнить эту просьбу и, вовторых, исходил из того, что для лучшего понимания "явления Сахарова", возможно, некоторый интерес могут все же представить и «периферийные» впечатления.

Андрея Сахарова я знал, когда мы были молоды — еще будучи студентами физфака МГУ и аспирантами ФИАНа. Поступили мы в университет в 1938 г. Учились мы с Андреем в разных группах и поэтому общались в основном на лекциях. Мне особенно запомнился один, вроде незначительный, эпизод, но оставивший, тем не менее, заметный след в моей памяти. Закончилась лекция, выходим из Ленинской аудитории в коридор, где студенты горячо обсуждают какойто вопрос, сильно их волновавший. Среди этой группы чисто физически выделялся Андрей: высокий, худой, в неизменных черных, узких и слишком коротких штанах и черном узком пиджаке с короткими рукавами. Все спорят, волнуются, лишь один Андрей, держа под мышкой кипу тетрадей и книг, молчит и как будто стесняется высказать свое мнение. И мне подумалось: жалко парня, такой стеснительный и неуклюжий. Что с ним будет, poor boy?

Вот это впечатление незащищенности и стеснительности не изменилось и при дальнейшем общении с Андреем.

В октябре 1941 г. всем студентам университета, которых не забрали в военные академии (а брали многих; весьма разумный шаг, как показал дальнейший ход событий — страна получила большой контингент очень квалифицированных военнотехнических специалистов), было сказано, что кто не будет эвакуироваться вместе с университетом, будет исключен из него. И вот, сложив наши вещи в коридоре здания физического института, мы приходили каждый день в надежде узнать что-нибудь определенное и каждый же день слышали, что сегодня отъезд не состоится. Прошел день 16 октября и мы все еще в Москве. Но вот где-то в двадцатых числах октября физики, наконец, отправились на станцию метро "Библиотека Ленина", доехали до Казанского вокзала, сели на электричку, доехали до Егорьевска и там, пересев на узкоколейку, доехали до Шатуры.

Помню, как мы расположились в вестибюле какой-то школы, сложив в кучу наши небольшие пожитки. Особенно четко вспоминается присутствие Андрея в этом таборе студентов. Во-первых, он был с отцом, что лишь укрепляло убеждение в его неприспособленности. Во-вторых, помню, как он сидел на рюкзаке, что-то жевал (немаловажная деталь, учитывая тогдашнее время) и читал "Успехи физических наук". На мой вопрос "что ты читаешь", он молча показал статью. Это был обзор по колориметрии. На мой явно излишний вопрос «зачем», я получил краткий и исчерпывающий ответ «интересно».

В Ашхабаде, куда университет эвакуировался, была небольшая группа физиков четвертого курса. Читали нам электродинамику (Фурсов), квантовую механику (Власов — при непрерывном повторении: объект микроскопический, наблюдатель макроскопический), радиотехнику и т. д. Несмотря на тяжелые условия жизни и учебы, Андрей и его близкий друг Петя Кунин решили организовать группу по изучению общей теории относительности и пригласили меня. Я благоразумно отказался, не чувствуя в том состоянии, в котором пребывал тогда, что смогу преодолеть больше того, что требовал университетский курс.

В университете мы в основном сдавали экзамены по нашим записям лекций. Естественно, сидели возможно ближе к лектору и тщательно записывали. А вот Андрей и Петя неизменно сидели в верхних рядах. Были слухи, что Петя там иногда занимался шахматами. Он мне рассказывал, что Андрей мало записывал; в основном это были окончательные результаты; при наличии особых приемов при выводе, записывались эти хитрости. Такую роскошь, несомненно, мог себе позволить только очень сильный, чтобы не сказать больше, студент. Кстати, Андрей не числился в «гениях» на курсе. Интересно, что в дальнейшем наибольших успехов в науке добились не гении, а так называемые крепкие студенты.

У нас на курсе был физический кружок, старостой которого был я. Шефствовал над нами Сергей Григорьевич Калашников. Первый доклад делал я по собственному выбору, что-то вроде "О связи законов Ньютона". Для этого усердно проштудировал «Механику» Маха, не подозревая, поскольку еще не прочитал "Материализм…", насколько это опасно. Петя Кунин выступил с докладом о принципе Больцмана и барометрической формуле (возможно, путаю название), Лева Вайнштейн говорил об эффекте Керра, причем очень ясно и четко, а вот Андрею было предложено рассказать о принципе Ферма. Вопрос и так сложный, да тут еще Андрей с его особенностями мышления. Могу одно сказать — лично я абсолютно ничего не понял. Есть фотография этого заседания нашего кружка (на которой, к сожалению, нет самого докладчика). Интересно выражение лица Сергея Григорьевича: понимал ли он что нибудь?

Особенности физического мышления Сахарова приводили в смущение и лиц, куда больше смыслящих в физике, чем я. Примерно в 1945 г. в ФИАНе, где я был тогда аспирантом В.И.Векслера в Лаборатории атомного ядра (после Хиросимы это название, так же как и я, быстро исчезло), встречаю Андрея в вестибюле института, опять в сопровождении отца. На мой не очень тактичный вопрос "что ты тут делаешь?", получил, как всегда, краткий ответ "хочу в аспирантуру". И вот Андрей сдает какой-то экзамен, не то вступительный, не то кандидатский. А надо сказать, что в ФИАНе в те времена относились серьезно к экзаменам. У меня, например, экзамен по электродинамике принимали Тамм, Ландсберг и Папалекси (экзамен я не сдал). Рассказывают, что экзаменаторы были в недоумении от ответов Андрея и только постепенно до них доходило, что все верно, но, как кто-то выразился, он вошел не с передней, а с задней двери.

Конечно, все эти маленькие эпизоды показывают лишь то, что потом стало очевидно для всех, а именно исключительно оригинальный образ мышления Андрея Сахарова.

Сталкиваясь время от времени в ФИАНе с Андреем, я все больше укреплялся в убеждении в его незащищенности. А потом, много десятков лет спустя, когда приходилось читать и слышать о тех испытаниях, которые выпали на его долю, о его стойкости, преданности людям, попавшим в беду за свои убеждения и честность, подумалось — какое несоответствие между внешним обликом и внутренней сущностью этого человека. Когда велась необузданная травля Сахарова, я (будучи очень далеко от происходящих событий) мог только выразить полное недоумение моим знакомым и коллегам: что за метаморфоза? Как мог измениться, как нас уверяли, такой прямой и честный человек, каким мы его знали? Все это никак не сходилось с тем Сахаровым, которого я знал 40 лет тому назад (из ФИАНа я был исключен в 1947 г., а Андрея увидел в первый и последний раз после этого в 1988 г.).

Это несоответствие между формой и содержанием окончательно укрепилось в моем сознании во вpемя последней встречи с Андреем Дмитриевичем. Это было на очередной встрече нашего курса. Она происходила в одном из помещений университета. Андрей впервые присутствовал на наших сборах и, естественно, был в центре внимания. Вместе с ним была Елена Георгиевна. Они прекрасно выглядели после недавнего отдыха и непринужденно участвовали в наших беседах. Когда народ уже начал расходиться, я подошел к Андрею проститься и сказал ему: "Андрей, спасибо тебе за все". И в ответ услышал совершенно искренний: "За что?" Что я мог сказать? Я просто ответил: "За все".

Но мне кажется, что он не понял.