Альберто Альварес

Тайна Дикой Розы

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

ПРОЛОГ

Удивительным образом иногда переплетаются судьбы людей. Две семьи могут много лет жить на одной улице и не догадываться о том, что когда-нибудь в будущем они породнятся, что сын одних родителей и дочь других станут мужем и женой. Время меняет все — бывшие враги становятся друзьями, а те, кто в молодости считал себя приятелями или деловыми партнерами, в зрелом возрасте могут стать заклятыми врагами.

Никто не знает, как повернется жизнь и что ждет нас за следующим поворотом. Так происходит везде — и в небольших поселках, и в гигантских городах, на юге и на севере, в Старом и Новом Свете. Таков закон жизни человеческой.

В юго-западной части континента, который пятьсот лет назад открыл отважный Христофор Колумб, лежит наша родина — Мексика, удивительнейшая страна, наследница древнейших цивилизаций толтеков, ацтеков и майя. Она простирается от Атлантического океана на западе до Тихого на востоке. Величава и прекрасна ее природа. Куда бы ни попали мы — в дубовые и сосновые рощи высокогорного плато, в пустыни Нижней Калифорнии или в тропические дебри полуострова Юкатан, мы не перестаем любоваться ее неповторимостью и разнообразием.

Так же неповторимы и люди нашей страны. Вот крестьяне в широкополых сомбреро трудолюбиво мотыжат землю на маисовых полях: до сих пор маисовая каша самое главное блюдо на столе крестьянина. Многие европейцы и не подозревают, что кукурузой и картофелем, помидорами и шоколадом они обязаны коренным жителям Нового Света.

Мексиканцы умеют не только работать, но и веселиться. Лишь заканчивается работа на полях, как в пуэбло раздаются звуки гитары. Знамениты наши корридос, лирические песни, по всему свету славятся мексиканские струнные ансамбли.

Сердце нашей страны, Мехико, — сейчас самый большой город на всей планете.

Этот кипучий, шумный мегаполис вырос на развалинах Теночтитлана — столицы ацтеков. Мехико— самая древняя из всех столиц Западного полушария. И по сей день современные здания соседствуют здесь с древними ацтекскими пирамидами, небоскребы устремились ввысь рядом с дворцами первых испанских завоевателей и храмами в колониальном стиле.

Трудно найти во всей Америке другой город, который хотя бы немного походил на Мехико, где было бы так много прекрасных архитектурных памятников, величественных соборов, широких площадей и просторных улиц. Европейца здесь прежде всего поражают размах, простор. Даже столики в кафе у нас стоят просторнее, и мексиканцу все в Европе кажется узким, скученным, тесным.

Мы, мексиканцы, любим свою столицу, несмотря на частые землетрясения, на пылевые бури, на те неудобства, которые неизбежно рождает жизнь в одном из крупнейших городов мира.

Чужестранцам, европейцам и американцам с севера, многое кажется чуждым в нашей жизни, в мексиканском национальном характере. Хладнокровные, флегматичные, они не могут понять мексиканцев и мексиканок, в жилах которых течет горячая кровь испанцев, смешавшаяся с кровью гордых и непреклонных индейцев.

Многое у нас делается вдруг, внезапно, неожиданно для самих себя. Но мы действительно способны любить и ненавидеть, презирать и предаваться отчаянию. А ведь из этого и складывается жизнь. Отнимите у нас тревоги, любовь, радость, страдания — и от жизни ничего не останется.

...Это произошло много лет назад. В центре Мехико в самом фешенебельном из его кварталов, стоят и поныне два неординарных особняка. И вот о семьях, которые живут в них, и пойдет наш рассказ.

Особняк, окруженный большим садом с лужайкой и бассейном, — дом сеньора Леонардо Линареса. Понаблюдаем за ним повнимательнее. Вот сам солидный дон Леонардо по утрам он выходит из дома и садится в дорогой лимузин, который к этому времени уже дожидается его. Он едет по делам. Из окон на него смотрят две девочки в одинаковых платьицах - это Кандида и Дульсина, дочери дона Леонардо. Они погодки, но кажутся ровесницами, тем более что старшая — Кандида — силой характера явно уступает младшей сестре.

В саду трудится садовник — немолодой, но еще крепкий. Это дон Себастьян. Его все в округе любят за добрый характер и готовность всегда прийти на помощь другому. Вот в дверях дома появилась молодая девушка в белом переднике — служанка Селия. Линаресы наняли ее совсем недавно, и она еще не подозревает, что проведет в этом доме всю свою жизнь.

Кандида и Дульсина выбегают на лужайку. В окне появляется их мать, строгая, даже жесткая сеньора. Глядя на девочек, она тяжело вздыхает, как будто предвидит их очень непростые судьбы.

Но это произойдет только в будущем, а сейчас сестры весело носятся друг за другом по лужайке, а потом смотрят, как дон Себастьян ловко орудует секатором.

А вот другой дом. Он более мрачный, чем дом Линаресов. Его не оживляет даже портал в колониальном стиле, напротив, он придает всему зданию какую-то чрезмерную чопорность.

Здесь почти не слышно детского смеха, хотя тут тоже живет девушка - Паулетта Монтеро де ла Рива. Возможно, она не бегает и не смеется, потому что старше сестер Линарес. А может быть, дело не в этом - слишком уж строгие нравы царят в семье Монтеро. Паулетта иногда выходит в сад с книжкой. На улице же она никогда «вши является одна - повсюду ее сопровождает мать, важная донья Росаура, или няня Эдувигес.

В этом доме все как будто замерло. Проходят годы, а ничто не меняется — все так же дон Карлос, отец Паулетты, уезжает по утрам в контору, все так же одиноко сидит у окна его дочь. Иногда она что-то записывает в толстую тетрадь, наверно, ведет дневник. Интересно, что же пишет эта одинокая грустная девушка?

 

ГЛАВА 1

Записи из дневника Паулетты Монтеро де ла Рива:

«Сегодня опять дождь. Он льет уже две недели. В такие дни совсем не хочется выходить из дома. Я опять сижу у окна и думаю о своей маленькой Розите. Что с ней? Где она сейчас? Кажется, что прошла уже целая вечность с тех пор, как я видела ее крошечное личико в последний раз. Все время пытаюсь представить себе, какая она сейчас... Но не могу — становится невыносимо больно, что-то подкатывает к груди, какая-то тяжесть. Душат слезы».

«Опять думаю, какой бы она была сейчас, моя девочка, моя Розита. Что было бы с нами, со мной, с мамой, с папой, если бы удалось избежать этого кошмара? Боже мой, сколько мне пришлось испытать! Почему Господь избрал именно меня для таких страданий?»

Паулетта оторвала взгляд от своего дневника и снова посмотрела в окно. Она больше не могла писать, рука не повиновалась, в голове все путалось, из глаз хлынули слезы...

А за окном продолжался дождь. Казалось, что он лил всегда и будет лить еще целую вечность, и не только в Мехико, а по всей земле. И не видно ему конца, как не видно конца страданиям сеньориты Паулетты Монтеро де ла Рива, жестоко оскорбленной и униженной своими родителями.

Смеркалось. Неожиданно раздался раскат грома. Он был похож на выстрел. Паулетта вздрогнула и вспомнила тот страшный день, когда отдала дочь Томасе...

— Милая сеньорита, куда же я с младенцем в такой-то дождь? Ведь льет как из ведра! Как бы ребеночка не застудить... 

— Беги, Томаса! Бери Розу и беги с ней! В твоих руках жизнь моей крошки Розиты, береги ее! Но никогда не показывайся с ней в этом страшном доме. Теперь я знаю - эти люди и впрямь способны на все. Даже на преступление!

Паулетта наскоро завернула младенца в одеяльце и передала в руки прачке, доброй и сердечной Томасе, которая обслуживала семейство Монтеро уже едва ли не десять лет.

— Но, сеньорита!

— Спрячь ее в своей корзине, — продолжала Паулетта, — и умоляю — быстрее! Они способны на все! Беги же, беги!

— Но как же... — нерешительно произнесла Томаса, укладывая крошечный комочек в ворох белья. Слезы лились по щекам доброй женщины. — Куда же я с ней? У меня ведь и не дом, а просто лачуга.

— Не важно! — воскликнула Паулетта.

— А как же вы сами без маленькой Розиты? Она ведь ваша дочка!

— Ради жизни моей Розиты беги, слышишь?! Они убили Педро Луиса и не остановятся, даже если перед ними окажется моя крошка. Спрячь ее, сбереги. Что будет потом — не знаю. Но Бог меня не оставит, он видит мои страдания...

— Бедная моя сеньорита... Да благословит вас Господь, да защитит Дева Гвадалупе! — Обливаясь слезами, Томаса тяжело опустилась на стул.

— Беги же, Томаса. Вот сюда, через эту дверь. Пройдешь садом, минуешь парк, а там тебя уже никто не настигнет.

— Клянусь вам, дорогая госпожа, я сберегу нашу дорогую девочку. Я сберегу ее, обещаю...

Паулетта спустилась вместе с Томасой по черной лестнице и выпустила ее в дождь. Прачка укрыла корзину с драгоценной ношей своим платком и быстро зашагала по садовой дорожке в сторону парка. Еще минута — и она исчезла из виду. Паулетта долго стояла и пристально смотрела вслед.

Она не чувствовала, что промокла до нитки. Слезы текли по ее красивому лицу, перемешиваясь с дождевыми каплями. Так не хотелось верить в то, что она больше никогда не увидит свою Розу! Вспыхнула молния, пронзительно ударил раскат грома, и Паулетту вдруг со всей очевидностью пронзила мысль, что теперь она обречена на долгие и долгие годы страданий, тоски и одиночества.

Она снова вернулась к действительности. «Завтра уже мой двадцать второй день рождения, — думала Паулетта. — Как я, бывало, ждала его, как готовилась, когда была маленькой девочкой! Во сне мне снились сказочные подарки, которые принесут друзья и гости папы и мамы, море цветов, сладостей... Мне так нравилось, когда незнакомые взрослые сеньоры и их жены называли меня «маленькой принцессой». Я всегда загадывала, что в этот день будет хорошая погода и обязательно будет светить солнце, чтобы утром меня разбудил первый солнечный луч. Я вскакивала и находила рядом с кроваткой волшебные подарки от папы с мамой. Они ведь знали, как я люблю их сюрпризы»

Подбородок Паулетты дрогнул. Она вспомнила, какими далекими теперь стали для нее родители. Она просидела еще несколько минут, стараясь не расплакаться, а затем с силой захлопнула дневник. Она не могла больше писать.

За окном все так же лил дождь.

Паулетта поразилась странной мысли, что сегодня ей уже все равно, светит ли на улице солнце или идет дождь. Ей безразлично, какая погода будет в ее двадцать второй день рождения.

Неожиданно в дверь постучали. Паулетта вздрогнула и обернулась — на пороге стояла ее мать, донья Росаура, строгая, элегантно одетая женщина средних лет со следами былой красоты на худощавом, еще не старом лице.

— Ты снова за свое? Опять плачешь? — мать казалась раздраженной. — Ничего не понимаю. Паулетта опустила голову.

— Время, кажется, не пошло тебе на пользу, — донья Росаура подошла к дочери ближе. — Не забудь, завтра званый вечер, — сказала она уже мягче. — А ты, именинница, будешь в центре внимания. Ты же так любила этот день, когда была маленькой!

Паулетта вспомнила, что когда-то уже слышала эти слова.

— Не забудь, завтра званый вечер, — сказала мама. — А ты, именинница, будешь в центре внимания. Ты же так любила этот день, когда была маленькой!

— Но, мамочка, многие девочки из нашего класса собираются сегодня на народное гулянье в парк Чапультепек. Там будут продавать цветные калавары из папье-маше. Будут выступать самые лучшие гитаристы.

— Это еще что?! — возмутилась донья Росаура.

— Только я одна сижу дома, — Паулетта вытерла заплаканные глаза.— А ведь завтра мне уже пятнадцать лет!

— Паулетта, — лицо матери стало строгим, а в голосе зазвучали повелительные нотки.— Ты прекрасно знаешь, что это так называемое народное гулянье не что иное, как презренное собрание простолюдинов, черни. Все эти перья, маски, кривлянье... — донья Росаура поморщилась. — А эти полуодетые женщины! Ни одна порядочная дама никогда не позволит своей дочери оказаться на подобной вакханалии.

— Но, мама, — продолжала упрашивать Паулетта, — все девочки из нашего класса туда пойдут. Даже Амалия. Ее отпустили под присмотром их шофера Роберто.

— Вот как? — донья Росаура недоуменно подняла брови. — Это она сама тебе сказала?

— Конечно!

— Странно. Как сеньора Клаудиа могла такое допустить? Я удивляюсь ее беспечности. Значит, ты воображаешь, что я могу отпустить тебя с шофером?

— Но, мамочка, Сильвия говорит, что там раздают бумажные цветы, по канатам ходят клоуны. А какие песни поют ансамбли гитаристов!

— Какая чушь! Тебе что, нужны бумажные цветы?

— Но я не буду смотреть на танцовщиц. А Сильвия говорит, что они вовсе не раздетые...

— Что ты ее слушаешь! — возмутилась донья Росаура и добавила: — Да кто она такая, эта твоя Сильвия?

— Сильвия Фернандес, — ответила Паулетта. — Дочь адвоката Фернандеса.

— Все просто с ума посходили, — покачала головой мать. — В наше время не то что на карнавале, в День всех святых молодой девушке было непозволительно одной появляться на людях!

— Мамочка, но я же пойду не одна! — продолжала упрашивать мать Паулетта. — Я могу пойти с няней Эдувигес или с Педро Луисом.

— Не понимаю, — донья Росаура продолжала говорить так, будто не слышала слов дочери.— Какое удовольствие можно получить, толкаясь в толпе с оборванцами из Вилья-Руин? Там же может быть кто угодно — пьяные индейцы, попрошайки, воры, даже бесстыдные женщины. В конце концов это и небезопасно.

— Но, мамочка, если я пойду с Педро Луисом, меня никто не обидит.

— С Педро Луисом? — не поверила своим ушам донья Росаура. — Да ты с ума сошла! Какая глупость! С кем угодно, но уж только не с ним. До сих пор не могу понять, почему твой отец взял его на работу. Возможно, он и неплохой водитель, но лично я просто выносить не могу этого мужлана,— донья Росаура поморщилась.— Слишком уж он задирает нос. И было бы с чего! Все, что он имеет, дал ему дон Карлос — и работу, и крышу над головой.

— А по-моему, он очень добрый.

— Ты так считаешь? — донья Росаура окинула дочь презрительным взглядом. — Мне это не нравится. Впрочем, все равно — сегодня ты никуда не пойдешь.

— Но, мамочка, у меня же завтра день рождения, неужели хотя бы ради... — уже ни на что не надеясь, Паулетта залилась слезами. — Ты же обещала!

— Замолчи! — донья Росаура сама удивилась силе и резкости своего приказа.

Паулетта, не ожидавшая такого окрика, затихла. Мать тяжело вздохнула, стараясь успокоиться. Присев на кровать рядом с дочерью, она поправила ее сбившуюся прическу.

— Доченька, девочка моя, - сказала мать уже намного ласковее. — Ты же должна понять, что мы с твоим отцом желаем тебе только добра. Дон Карлос много работает, ему тяжело, и я не хотела бы огорчать его. Что за капризы, что за выходки! Будь благоразумной, послушной девочкой, вспомни, что вчера говорил тебе падре Лоренсо после мессы. Он очень уважает твоего отца, как его уважают и все, кто его знает. Падре призывал тебя слушаться родителей, почитать их, а ведь он дурного не скажет, ты же знаешь.

Паулетта немного успокоилась, но слезы все еще невольно текли из глаз. Девочка вытерла их кружевным платочком, тяжело вздохнула и положила голову на плечо матери.

— А ты позволишь мне завтра надеть то платье, что подарила мне крестная, сеньора Клаудиа?

— Ну конечно, моя девочка, — улыбнулась мать, — завтра же твой день рождения.

Паулетта все еще обиженно молчала.

— Ну ладно, — решила закончить неприятный разговор с дочерью донья Росаура. — Иди умойся и приготовься к ужину. Скоро вернется твой отец, а я не хотела бы говорить ему о твоих капризах. Ну иди же!

Сеньор Монтеро де ла Рива сидел в своем кабинете и внимательно изучал деловые бумаги. Дела в его фирме шли хорошо, и дон Карлос был доволен. Однако все его радужное настроение тут же испарилось, когда секретарша доложила, что его хочет видеть сеньор Вильярреаль. Это был брат Росауры, неудачник и мот, который в последнее время едва держался на плаву, да и то исключительно благодаря доброте шурина.

Дон Карлос вздохнул, он был уверен, что Мигель явился исключительно для того, чтобы снова просить у него денег. Но делать было нечего— родственник есть родственник. Он помолчал и сухо сказал секретарше:

— Проси.

Как он и ожидал, Мигель умолял дать ему еще один кредит.

— Послушай, Карлос, я тебя не узнаю, — говорил он, смотря шурину прямо в глаза. — Ты же обещал дать мне еще один кредит, ну, самый последний...

Но на этот раз дон Карлос решил держаться до конца.

— Мигель, я слишком хорошо знаю тебя и твои дела, чтобы выбрасывать на ветер такую сумму.

— Ты же не можешь дать мне погибнуть! — воскликнул Мигель. — Вспомни те времена, когда мы начинали вместе, вспомни Монтеррей, наше дело... Неужели ты наплюешь на все это?

— Это ты тогда начинал, — возразил Карлос. — А для меня это было что-то вроде экзамена на зрелость. Я хотел доказать родителям, что способен стоять на своих ногах, способен вытянуть серьезное дело, а не жить за их счет. — Он помолчал, вспоминая молодость. — Мне тогда хотелось свободы, риска. Я был по-мальчишески горд и самолюбив. Кроме того, я любил твою сестру.

— Наконец-то ты вспомнил о Росауре! — воскликнул Мигель. — Ради нее помоги мне. Ведь я ее брат, Карлос!

— Твоя сестра не имеет к нашим делам никакого отношения, — холодно отрезал тот. — Росаура всегда имела свой капитал и не зависела от тебя.

Мигель молчал. Дон Карлос задумался, картины прошлого одна за другой вставали перед его глазами. Да, когда-то они с Мигелем были вместе. А как тяжело им приходилось! Но каждый из них знал, что за его спиной стоит другой, верный союзник, всегда готовый прийти на помощь. Время все изменило. Почему же теперь он относится к Мигелю как к нищему попрошайке, которого он вновь и вновь должен вытягивать из болота?

— Да, Мигель, — вздохнул Карлос. — Мы были вместе. Но ведь ты сделал первый шаг — ты отделился от нашей общей фирмы и образовал свою. Но я и теперь готов протянуть тебе руку помощи, только выберись из той ямы, в которую ты попал. Сколько раз я говорил тебе, убеждал... Этот ваш семейный бизнес... Аристократы обычно не самые способные бизнесмены. Так что это ты наплевал на наше общее дело, на нашу молодость, Мигель.

— Не смей так говорить, — взорвался тот. — Если бы не я, если бы не деньги моих родителей, ты не смог бы сделать и того первого шага.

Мигель замолчал, чувствуя, что сказал уже слишком много.

— Короче, если я не получу этот кредит, все пропало, — тихо констатировал он.

— Иногда мне кажется, что ты действительно серьезный и дельный человек, - покачал головой Карлос, продолжая какую-то свою мысль. - Твои временные удачи я воспринимал как серьезный успех, помогал тебе, когда дела шли плохо. Но прошли годы, а ты все так же топчешься на месте. И теперь снова просишь денег.

— Карлос, ты должен мне их дать! — взмолился Мигель. — Через два-три месяца все встанет на свои места, и тогда...

— Росаура не раз говорила мне, — медленно произнес Карлос, — что ты никчемный человек, неудачник. Хотя она, разумеется, привязана к тебе, как к брату.

— Что?! — не поверил своим ушам Мигель. — Росаура так сказала? Назвала меня никчемным человеком? Но ведь именно я тогда вас познакомил. Да если бы не я... Она ведь тогда была просто дурочкой.

— Прекрати! — Карлос махнул рукой. — Росаура очень умная женщина и всегда знала себе цену. И не надо ее оскорблять.

— Прости, Карлос, — поспешил извиниться Мигель. — Я очень рад и за тебя, и за нее, и за вашу милую Паулетту. Кстати, как она?

Только сейчас дон Карлос почувствовал, как он сегодня устал. А тут еще неожиданный визит Мигеля Вильярреаль. Да, в прошлом их действительно связывали долгие годы партнерства. Теперь же, когда у каждого из них своя фирма, Карлос с большим недовольством воспринимал визиты Мигеля. Ему приходилось неоднократно подкармливать своего родственника кредитами, но тому это не помогало. Он безуспешно пытался преуспеть. Кредиты он, разумеется, отдавал, но с опозданием на несколько месяцев, иногда даже на год. Дон Карлос уже неоднократно давал себе слово отказать шурину, но всякий раз Мигелю удавалось уговорить его.

Но сегодня терпению дона Карлоса пришел конец. Он отказал Мигелю Вильярреаль впервые в жизни. Больше он не колебался: в конце концов сколько можно впутывать в бизнес родственные отношения? Продолжать этот бессмысленный и давно затянувшийся разговор не хотелось. Дон Карлос встал и нажал на кнопку. Вошла секретарша.

— Мария, проводите, пожалуйста, гостя, — сухо сказал дон Карлос.

— Как? — не сразу понял Мигель Вильярреаль. — Ты меня отпускаешь ни с чем?

Он растерянно смотрел на родственника и бывшего партнера. Никогда за долгие годы их знакомства он не мог предположить, что Карлос ему откажет.

Но дон Карлос молчал. Он встал из-за стола и выжидательно смотрел на Мигеля. Тот понял, что никакой надежды получить деньги на этот раз нет. Он также встал и пошел к двери. Взявшись за ручку, обернулся и сказал:

— Ты еще не знаешь меня, Карлос Монтеро де ла Рива. Я не забуду твоего предательства. Мы еще встретимся с тобой, но в другом месте. И совсем по-другому.

С силой захлопнув за собой дверь, Мигель на несколько секунд остановился в нерешительности. Он все еще не видел выхода, не понимал, как избежать надвигающейся катастрофы, и судорожно просчитывал различные варианты. Вдруг он почувствовал, как кто-то тихо коснулся его плеча. Повеяло тонким ароматом французских духов.

— Я все слышала, Мигель. Неужели ты ожидал, что этот черствый сухарь поможет тебе?

Мигель обернулся.

— Я просто в отчаянии, Мария! — сказал он. — Меня может спасти только чудо. Иначе через месяц мне никто и руки не подаст.

Женщина нежно погладила его по плечу.

— Все, но только не я. Мигель усмехнулся:

— Это ты сейчас так говоришь. К чему тебе разорившийся неудачник?

— Что ты говоришь! — возразила Мария. — Ты же знаешь, что я люблю тебя больше жизни.

— Даже после того, что ты только что услышала? Ведь я никчемный человек.

— Какая ерунда, — Мария преданно посмотрела ему в глаза. — Я люблю тебя. Ты мне веришь?

Мигель нервно зашагал взад-вперед по приемной. Сейчас ему было не до Марии и ее любви. Мигель Вильярреаль умел завоевывать женские сердца, и соблазнить эту одинокую и далеко не молодую женщину, так и не нашедшую в жизни «своего принца», для него не составляло никакого труда. Одна беда — влюбленные женщины вечно лезут со своими чувствами в самый неподходящий момент. Хотя... Мигелю показалось, что ему в голову пришла одна удачная мысль. Стоило попробовать. Он остановился и, проникновенно посмотрев на Марию, спросил:

— Ты не откажешься со мной поужинать, скажем, завтра? Я хочу с тобой поговорить, но не в этих казенных стенах.

— Конечно, дорогой.

— Тогда завтра, ровно в семь. Я заеду за тобой. Пожалуй, пойдем в «Риа Дос Пассос». Ты согласна, моя птичка?

Мария утвердительно кивнула.

 

ГЛАВА 2

— Дорогой, - сказала донья Луиса, входя в кабинет своего мужа Леонардо Линареса. - Я только что разговаривала с доном Эухенио. Мораймо пригласили нас на обед сегодня вечером. Я, разумеется, сказала, что мы будем.

— Луиса, ты напрасно это сделала. Сегодня вечером я должен быть у Альваресов. Я ведь говорил об этом. Тебе придется позвонить и извиниться. Чтобы из-за твоей забывчивости нам не попадать в неловкое положение прошу все наши совместные визиты согласовывать со мной. Пожалуйста, больше не давай обещании от моего имени.

— Чтобы действительно не попасть в неловкое положение, сделаем по-другому, — сказала Луиса. — Не я буду звонить Мораймо, а ты позвонишь Альваресам и скажешь, что сегодня не сможешь к ним прийти. Что-нибудь придумаешь, дорогой, это нетрудно.

— Я не собираюсь ничего выдумывать и морочить моих друзей.

— Пожалуйста, можешь прямо им сказать, что мы приглашены к Мораймо. Если это в самом деле такие друзья, какими ты их считаешь, они не должны обижаться. Приглашения от Мораймо даже люди нашего круга получают не каждый день. Вот увидишь, они поймут все, как надо, и ничего тебе не скажут.

Леонардо Линарес нахмурился.

— Возможно, они ничего и не скажут. Но будут глубоко оскорблены, можешь не сомневаться. На что это похоже — отказаться от визита, о котором договорились заранее, да еще когда выбран день, удобный для меня, и помчаться сломя голову на какой-то обед, куда нас пригласили в последний момент. Кстати, а что ты сама об этом думаешь?

Донья Луиса вопросительно сдвинула брови.

— А что я должна думать о приглашении не просто в хороший, а в блестящий дом?

— Тебя не смущает, что это произошло в последний момент? Как будто кто-то из гостей внезапно отменил свой приход и нас пригласили, чтобы заполнить два пустующих места за обеденным столом?

— Откуда у тебя такая подозрительность, Леонардо? И такая чрезмерная гордость? Давай не будем ничего усложнять. Нас пригласили, и мы ответили согласием.

— Ты ответила согласием. Моего согласия никто и не спрашивал, я его просто не могу дать.

— Но подумай, в какое положение ты ставишь меня! Я просто не знаю, что им сказать.

— Что-нибудь придумаешь, дорогая, это нетрудно.

— Ты издеваешься надо мной?

— Нет, просто повторяю твои слова.

— Хорошо, — вдруг кротко сказала Луиса, — я постараюсь что-нибудь придумать, — и вышла из кабинета.

Леонардо в задумчивости прохаживался по комнате. В последнее время такие сцены между супругами были не редкостью. Никто не назвал бы их скандалами: донья Луиса никогда не опустилась бы до грубых слов или визгливых интонаций. Да и сам Леонардо по своей природе не был склонен к шумным перебранкам. К тому же он действительно уважал свою жену, хотя давно уже перестал глядеть на нее с благоговением, как это было в первые годы их совместной жизни.

Тем не менее их семейная жизнь явно дала трещину. Не было того единодушия, постоянного желания сделать друг другу приятное, которое отличает счастливые семьи. Между Леонардо Линаресом и его женой установилось тайное противостояние, которое чувствовалось во всей атмосфере дома. Спор мог возникнуть в любую минуту по самому незначительному поводу. Правда, повод для сегодняшнего «перетягивания каната», как окрестила их словесные дуэли прислуга, был, по мнению Леонардо, отнюдь не пустячным.

Именно благодаря своей обязательности, распространявшейся даже на мелочи, Леонардо заслужил себе хорошую репутацию в деловом мире. Для него это не был лишь способ вести дела, а выражение его внутренней сущности, которая делала его надежным человеком и в других вещах. Поэтому его возмутила та легкость, с которой Луиса сегодня собиралась разрешить созданную ею же проблему, игнорируя его обязательства.

Кроме того, этот случай еще раз доказал, как мало в этом доме считаются с его волей, его свободой и временем. Безапелляционность, с которой Луиса планировала «светскую», то есть всю не занятую делами часть его жизни, все больше возмущала Леонардо. Он сам удивлялся, как он мог так долго терпеть, пока его водили, как собачку на поводке, от визита к визиту, от одного званого обеда к другому. Луиса объявляла ему как нечто само собой разумеющееся: «В среду мы идем туда-то, в четверг у нас будут такие-то», — ожидая от него, что он лишь примет это к сведению.

Правда, такое положение сложилось не случайно. В свое время Леонардо буквально потерял голову от Луисы Ла Коста и даже спустя несколько лет после свадьбы все не мог поверить, что такая утонченная, великолепная женщина стала его женой. Он буквально смотрел в рот Луисе, считал ее непререкаемым авторитетом во всех тонкостях светской жизни. Луиса Ла Коста происходила из старинного знатного рода, гордившегося своим богатством и своей уходящей вглубь родословной.

Сам Леонардо происходил отнюдь не из низов, но все-таки из гораздо более скромной семьи, чем Луиса. Этот брак был большой его удачей — так считали и он сам, и его друзья, да и сама Луиса. А уж про ее родню и говорить не приходится. Те в период ухаживания как бы говорили всем своим видом: «Что ж, вы подаете большие надежды, иначе мы бы ни за что не согласились на такой союз. Смотрите же, не обманите наших ожиданий, постарайтесь стать достойным нашего круга».

Леонардо, молодой и влюбленный, не осознавал, насколько это оскорбительно. Слишком он был не уверен в себе, слишком переоценивал это самое высшее общество.

Неудивительно, что его капитаном при вхождении в это общество стала Луиса. Он беспрекословно выполнял ее указания, касавшиеся не только того, что делать, но и каким образом это делать, — словом, все те мелочи, которые составляют в совокупности жизнь светского человека.

Леонардо Линарес оправдал ожидания знатных родственников. С помощью немалого приданого Луисы он смог открыть строительную фирму, которая процветала и приносила немалый доход. Их великолепный особняк считался одним из центров светского общества. Леонардо был благодарен жене за все, что она для него сделала, но такая благодарность совсем не то, что благоговение. Как только Леонардо перестал благоговеть перед высшим светом, на который он наконец взглянул трезвыми глазами, неизбежно исчезло и благоговение перед женой.

Он с горечью убедился, что всю поверхностность и формальность светского общения Луиса перенесла и на жизнь семьи. Она с равнодушием относилась ко всему, что хоть как-то выходило за круг ее привычных интересов.

О своих делах Леонардо уже и не пытался ей рассказывать. Вежливый, но безучастный вид, с которым выслушивала его Луиса, и однообразные замечания типа: «О, не волнуйся, все обязательно устроится» — отбили у него всякую охоту рассказывать о возникавших у него проблемах, о людях, с которыми сводила его работа.

А бизнес действительно сталкивал его с множеством самых разнообразных людей. У него образовался свой круг знакомых, о которых Луиса не знала и знакомство с которыми вряд ли одобрила бы. Однако именно эти «вульгарные» люди с их причудами, странностями, яркими, резкими чертами характеров давали Леонардо ощущение разнообразия жизни.

Их же с Луисой знакомые на этом фоне выглядели еще более безликими и бесцветными. Сам Леонардо в их обществе переставал быть самим собой, он был одновременно в высшей степени приличным и... никаким. Он вполне «отшлифовался» — с его губ соскальзывали лишь самые общие замечания, в ответ на которые он получал также ничего не значащие фразы.

Постепенно его собственные, отдельные от мира Луисы знакомые, круг которых медленно, но неизменно расширялся, приобретали для Леонардо все большее значение. И наконец в этом мире, далеком от мира его супруги, он встретил женщину, к которой мог прийти со своими тревогами и усталостью, которая дарила ему веру в себя и надежду на счастье. Леонардо почувствовал, как уже при одной мысли о ней к сердцу подступила огромная радость.

Он провел ладонью по лицу и усилием воли отогнал от себя мысли об Аугусте.

В то время, когда донья Луиса размышляла, как бы не допустить, чтобы визит к Мораймо сорвался, а Леонардо пытался понять, почему не удался его брак с Луисой, между их дочерьми, одиннадцатилетней Кандидой и десятилетней Дульсиной, происходила очередная ссора.

Силы соперниц были неравны. Старшей, как правило, приходилось отступать: ей не хватало ни воли, ни веры в себя, а главное, недоставало желания во что бы то ни стало поставить на своем, которое отличало ее младшую сестру.

Только что мать велела им погулять в саду. Кандида сразу со всех ног побежала по дорожке, как будто боялась, что ее догонят. Но далеко уйти ей не удалось. Очень скоро ее настигла и схватила за руку Дульсина.

— Канди, куда это ты понеслась?

— К маленькому пруду.

— И опять будешь целый час таращиться на рыбок? А мне что делать?

— Делай что хочешь, я тебе не мешаю.

— Я не собираюсь играть одна. Мне это неинтересно.

— А мне неинтересно играть с тобой. Ты все время командуешь.

— Так было и так будет. Разве ты не слышала, как донья Росаура Монтеро сказала про меня, что я прирожденный лидер?

— А я пошла к рыбкам.

Кандида увернулась и побежала прочь, но через некоторое время ее задержала та же твердая рука.

— Нечего тебе делать у пруда, — заговорила Дульсина. — Помнишь, как у тебя слетела в воду шляпка и пришлось звать садовника Себастьяна, чтобы он ее выловил?

— Так ведь это ты ее сбила, вредина!

— Но если бы ты не крутилась у пруда, шляпка упала бы на траву, а не в воду, и не вымокла бы. И вообще, если б ты мне не перечила, я бы не притронулась к твоей шляпке.

Спорить с Дульсиной было бессмысленно. Послушать ее, так выходит, что во всем виновата не вредность самой Дульсины, а ее, Канди, упрямство.

— А во что ты хочешь играть? — начала Кандида понемногу сдаваться.

— Пойдем в беседку, поиграем в кукольные дома, будем ходить друг к другу в гости, — не задумываясь, ответила Дульсина.

— А какие куклы будут моими дочками?

— Возьмешь Розину и Пепиту. Можешь еще Клару.

— Ну вот, — возмутилась Канди, — самых драных опять мне!

— Вовсе Клара не драная.

— Зато лысая, у нее волосы отваливаются.

— Подумаешь, — не растерялась Дульсина, — прижмешь волосы шляпкой.

— А спать ее тоже в шляпке укладывать? — вознегодовала Кандида. — И вообще, почему всегда все самое хорошее тебе? Фарфоровый сервиз опять будет для твоих дочек?

— Канди, ты ужасно завистливая!

— Потому что ты все цапаешь себе! Я лучше пойду к рыбкам!

— Нет, ты пойдешь в беседку!

— Нет, к пруду. Пусти!

— А мама не любит, чтобы мы играли врозь, — заявила Дульсина.

— Ну и что, я скажу маме, что ты опять командуешь, и она разрешит мне играть одной.

С этими словами Канди помчалась к пруду, а Дульсина прямиком к матери.

— Мама, — с порога начала она, — Канди не хочет со мной играть.

Донья Луиса нахмурилась.

— Дульсина, я же не побегу сейчас в сад улаживать ваши споры. Веди себя так, чтобы ей захотелось с тобой играть.

Дульсина поняла, что начать надо с другого конца.

— Но она побежала к маленькому пруду. А ты помнишь, когда в прошлый раз туда упала ее шляпка, ты запретила ей там гулять.

— Что-то я такого не помню.

— Мамочка, ты же запретила ей наклоняться к воде, а она все равно это делает. Спроси Себастьяна. А когда я беспокоюсь о ней, она говорит, что я командую.

Донья Луиса вздохнула.

— Так чего же ты хочешь от меня, Дульсина?

— Мамочка, ведь тебе было бы приятнее, если б мы вдвоем играли в беседке, правда? Ты ведь ничего не имеешь против?

— Почему же я буду против? Беседка отдана вам. А сейчас не теряй времени и отправляйся в сад.

Довольная Дульсина понеслась к пруду.

— Живей поднимайся, — скомандовала она сестре, — мама велела нам идти в беседку. Она недовольна, что ты крутишься у пруда. Не веришь — спроси у Себастьяна.

В доме Линаресов распоряжения доньи Луисы были законом, а хитрая Дульсина всегда умудрялась добиться распоряжений, выгодных ей. Канди лениво поплелась к беседке, но вдруг припустила бегом. Дульсина помчалась за ней.

Предстоял новый этап борьбы за лучших кукол, и уже заранее было ясно, за кем останется поле боя.

...Рождение одной за другой двух дочерей, Кандиды и Дульсины, лишь ненадолго сблизило Леонардо Линареса с женой. Пока дочери были маленькими, Леонардо, как всякий мужчина, доверил их воспитание жене. Ему, правда, хотелось, чтобы жена проводила с малютками больше времени, чаще брала их на руки, но он не мог не признать, что уход за Канди и Дульсиной был организован безупречно. Детская была просторная и прехорошенькая, няни прекрасно обученные, и Луиса охотно демонстрировала все это совершенство близким приятельницам.

Когда девочки стали постарше, их ненадолго приводили в гостиную, разряженных и причесанных. Хотя Леонардо был без ума от дочек, его обижало, что их используют как хорошеньких куколок, чтобы вызвать умиление гостей.

Он считал, что семье с маленькими детьми не стоит увлекаться приемом гостей, тогда не будет надобности все время держать девочек в детской, и родители могли бы больше времени проводить с детьми, играть, возиться с ними. Но донью Луису возня с детьми совсем не привлекала.

Она объявила Леонардо, что не намерена менять образ жизни из-за рождения детей, и дала ему понять, что его идеал семейного счастья кажется ей мещанским, пригодным разве лишь для мелких буржуа. Каждому сословию свое: простонародью — драки и перебранки, громкие вопли детей, которых шумно ласкают и шумно наказывают; для среднего сословия — семейная идиллия, когда супружеская пара полностью погружена в заботы о своих чадах; а у людей высшего круга — размеренная светская жизнь, не мешая которой растут красивые, здоровые и воспитанные дети на попечении прекрасно подготовленных нянь и гувернанток.

Сейчас Леонардо корил себя за то, что так быстро отступился от своих прав на участие в воспитании дочерей. Он был недоволен результатами их воспитания хотя бы уже потому, что девочки стали вести себя несвободно. Они научились догадываться, каких слов от них ждут, и произносили именно эти слова, теперь уже сознательно стараясь вызвать умиление взрослых.

Не нравились отцу и отношения сестер между собой. Когда он однажды заговорил об этом с женой, Луиса была очень удивлена:

— Послушать тебя, Леонардо, так у нас не дочки, а какие-то чудовища: Дульсина — тиранка, а Кандида — совершенно безвольная личность.

— Я не говорил этого да и не мог сказать про детей, которые еще так малы и которых к тому же я очень люблю. Я просто хотел указать тебе, какая опасность кроется в том, что Дульсина так часто диктует свою волю Канди. Между девочками нет настоящей нежности, все время идет какое-то состязание по пустякам. По-твоему, хорошо, что они так часто жалуются друг на друга?

— Разумеется, я не вижу в этом ничего хорошего. Это меня так утомляет. Я уже сказала им обеим, чтобы они не приставали ко мне с пустяками, объяснила, что жаловаться постоянно на родную сестру просто неприлично.

— Не думаю, что этим ты разрешила проблему их взаимоотношений, — вздохнул Леонардо.

— Уверена, что эту проблему они разрешат самостоятельно, — заявила Луиса. — А мне будет разумнее сосредоточиться на проблеме их воспитания. Мне кажется, Леонардо, что неплохо начать обучать их теннису.

— Ничего не имею против, - ответил ее супруг.

На этом попытки Леонардо вмешаться в процесс воспитания дочек и закончились. Его остановила тайная мысль: «А разве между отцом и матерью Дульсины и Канди существует дружба?»

 

ГЛАВА 3

В доме Монтеро де ла Рива ужинали всегда всей семьей. Таков был обычай, заведенный еще дедом нынешнего главы этого почтенного семейства. Никто из домашних не смел сесть к столу до тех пор, пока дон Карлос не вернется домой, и точно так же никто не смел задерживаться в своей комнате, когда остальные уже собирались приступить к трапезе.

Тем не менее в тот вечер в столовой дона Карлоса встретили только жена и приглашенная ею сеньора Алисия Алонсо. Дочь к ужину не спустилась.

— Мое почтение, донья Алисия. Добрый вечер, Росаура, — приветствовал дон Карлос женщин, а затем недоуменно спросил: — А где же Паулетта?

— Извини, дорогой, — ответила жена. — Она опять весь день проплакала у себя. Мне стоило большого труда ее успокоить.

— Что же на этот раз? — Дон Карлос был крайне недоволен отсутствием дочери, но в присутствии гостьи старался сдержать гнев.

— Гулянье в парке Чапультепек, — поджав губы, ответила донья Росаура.

— Что, она хотела пойти на этот карнавал? Надеюсь, ты ей объяснила, что она не дочь какого-то мусорщика из Вилья-Руин. Или она забыла, что ее отец... — Дон Карлос хотел было повысить голос, но жена остановила его:

— Карлос, тебе вредно волноваться.

Донья Росаура чувствовала, что гостью следует отвлечь разговором. Ей не хотелось, чтобы в присутствии доньи Алисии муж выказывал свое раздражение и недовольство. Все расселись, заняв свои места за изысканно сервированным столом, но дон Карлос медлил и не распорядился подавать. Донья Росаура хорошо знала, что ее муж ни за что не приступит к ужину до тех пор, пока Паулетта все-таки не спустится в столовую. Росаура и сама была глубоко возмущена тем, что родители, а главное — гостья, вынуждены ждать эту капризную девчонку. Она была так рассержена, что никак не могла сосредоточиться и сообразить, о чем бы поговорить с болтливой доньей Алисией. К счастью, та сама пришла ей на помощь.

— Ах, дорогая Росаура, — как ни в чем не бывало защебетала Алисия. — Ты не можешь себе представить, какую роскошную машину купил мой кузен Армандо!

Элегантная, слегка молодящаяся сеньора Алонсо была старинной приятельницей доньи Росауры. Было время, когда они вместе учились и считались подругами, хотя впоследствии жизнь заставила их относиться друг к другу осторожнее. Те теплые отношения, которые связывали их в юности, теперь были уже давно в прошлом, но тем не менее они продолжали поддерживать по-светски прохладное знакомство.

— Кстати, ты знакома с моим кузеном? — спросила Алисия, стараясь сделать вид, что не замечает напряженной обстановки.

— Да, — рассеянно ответила Росаура. — Помнится, ты знакомила нас с Армандо в прошлое Рождество. Очень приятный мужчина.

— Ах да, ну конечно! — засмеялась Алисия. — Так вот, это не машина, а просто зверь. Там все так ловко устроено, что кажется, не едешь, а летишь по воздуху. Я, правда, забыла, как называется эта марка. Ну, в общем, спортивный автомобиль.

— Алисия, — улыбнулась Росаура, — а ты все такая же жизнерадостная. Я просто поражаюсь твоей энергии, твоему оптимизму. Годы тебя не берут.

— Спасибо, милочка. Ты же знаешь, я умею ценить комплименты, — Алисия незаметно подмигнула подруге. — Хотя когда-то они доставались тебе чаще, чем мне.

— Мне кажется, ты немного преувеличиваешь,— Донья Росаура смутилась, но старалась не подавать виду. Она оглянулась на мужа.

— Ну что ты! — махнула рукой Алисия. — Карлос давно привык к моей манере выражаться. И потом, ему должны быть приятны комплименты, адресованные его жене. Не так ли, сеньор Монтеро?

— Да, Алисия, вы совершенно правы,— рассеянно отозвался дон Карлос.

Сеньор Монтеро, по обыкновению, не прислушивался к болтовне Алисии. Он всегда недолюбливал эту приятельницу Росауры, считая ее глуповатой, чересчур разговорчивой и весьма недалекой. А самым неприятным было то, что ни одна новость, достигшая уха Алисии, не задерживалась у нее на языке, и к вечеру весь город уже знал то, что всем знать было необязательно.

— Эдувигес! Эдувигес! — громко позвал дон Карлос. — Да узнайте же вы наконец, отчего наша дочь заставляет себя так долго ждать? 

— Девочка готовится спуститься к ужину, — робко пролепетала няня. - Я позову ее. С вашего позволения.

Эдувигес повернулась, чтобы уйти, но дон Карлос задержал ее. 

— Давно пора разобраться с ней, — ворчал он. — Что она себе позволяет! А ты ей потакаешь. Ты приставлена к нашей дочери и должна следить за тем, чтобы она поступала так, как ей велено.

— Простите, сеньор, — еле слышно пролепетала испуганная Эдувигес. — Будет исполнено, сеньор.

Стареющая Эдувигес была кормилицей Паулетты, вырастившей и выходившей девочку с пеленок. Она была беспредельно предана своей маленькой госпоже и всегда чутко переживала все ее беды. Вот и сейчас она заспешила по лестнице в комнату своей любимицы, чтобы поторопить ее и предупредить о назревающем скандале.

Алисия в столовой тем временем продолжала:

— Так вот, я подумала, что мне не мешало бы прокатиться на такой машине. Люблю скорость! Ты же знаешь, Росаура, я сама боюсь садиться за руль, а наш шофер Хуан настолько прирос к нашему «форду», что, наверно, уже не знает, как подойти к другому автомобилю. Его еще Максимилиано взял к нам.

При упоминании о покойном муже лицо Алисии приняло подобающее этой теме скорбное выражение. Она вздохнула.

— Как давно это было... Сколько лет уже прошло с тех пор, как со мной нет моего любимого мужа.

— Как знать, — не удержавшись, съязвила Росаура, — был бы он тебе так же дорог, если бы был жив до сегодняшнего дня.

— Как ты можешь так говорить! — возмутилась Алисия. — Я любила его. Ах, как я его любила! Мы же жили с ним душа в душу. Целый год.

Алисия краем глаза посмотрела на дона Карлоса. Она очень не любила, когда Росаура заговаривала в присутствии третьих лиц о ее покойном муже. Однако дон Карлос продолжал сидеть, как будто и не слышал беседы женщин. Возможно, так оно и было. Выдержав небольшую паузу, Алисия заговорила, снова вернувшись к теме, которая волновала ее куда больше, чем неприятные воспоминания о покойном муже, чью фамилию она носила и чьим состоянием распоряжалась.

— Росаура, дорогая, — проворковала она, — я подумала, не отдадите ли вы мне вашего шофера, этого Педро Луиса?

— Зачем он тебе, Алисия?— искренне удивилась донья Росаура. — Он ведь такой неотесанный. Хотя лично я избавилась бы от него с удовольствием. В нем есть что-то неприятное.

Донья Росаура вопросительно взглянула на мужа, ожидая, что он примет какое-нибудь решение. Но дон Карлос продолжал хранить молчание.

— Видишь ли, — оживилась гостья, решив, что ее просьба, возможно, будет удовлетворена, — современная спортивная машина требует крепких рук. Я думаю, Педро Луис будет порасторопнее, чем старик Хуан.

Алисия снова взглянула на главу дома, ожидая, какой будет его реакция на ее просьбу. Дон Карлос, казалось, наконец стал прислушиваться к беседе и собирался даже что-то сказать, но в этот момент в сопровождении кормилицы в столовой появилась заплаканная Паулетта.

— Добрый вечер, папа, — пролепетала она. — Добрый вечер, сеньора Алонсо.

— Добрый вечер, Паулетта, — сухо сказал отец. — Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Ничего, — прошептала девочка.

— Это просто возмутительно! — взорвался дон Карлос. — Мы с твоей матерью и сеньорой Алонсо уже пятнадцать минут ожидаем, когда же ты соблаговолишь спуститься. Что за непозволительная дерзость! Ты прекрасно знаешь, как должно вести себя всем в этом доме. И я никому не позволю нарушать принятые в нашей семье правила. Никому. Ты слышишь меня?

Щеки Паулетты вспыхнули лихорадочным румянцем. Она не решалась поднять глаза. Дон Карлос тем временем продолжал:

— Уже не в первый раз я слышу от твоей матери о том, что ты стала капризной и своевольной. Или ты забыла, кто твой отец? Ты принадлежишь к роду Монтеро де ла Рива. Никогда не забывай об этом. Неужели ты готова запятнать свою честь? И ради чего? Ради того, чтобы толкаться с пьяными оборванцами! — дон Карлос повысил голос настолько, что, не будь он благородным сеньором, можно было бы сказать, что он кричит — Я возмущен и оскорблен твоим поведением, недостойным нашей семьи. Ни сегодня, ни завтра, никогда ты не появишься на карнавале. Ты поняла меня? Мое терпение подходит к концу. 

На глаза Паулетты навернулись слезы. Она с надеждой посмотрела на мать, ища защиты.

— Твой отец прав, — глядя прямо в глаза дочери, сказала донья Росаура. — Твоя просьба, даже сама мысль о том, что можно пойти на это сборище, возмутительна и безобразна. Я думаю, тебя следует наказать.

Бедная Паулетта, которая рассчитывала найти поддержку у матери, снова разрыдалась. Все происходящее казалось ей верхом несправедливости. И, закрыв лицо руками, она бросилась наверх к себе в комнату. 

— Эдувигес! — жестко приказала донья Росаура. — Немедленно верните ее. Сейчас же! И не заставляйте нас опять ждать. 

Эдувигес, тяжело вздыхая, пошла наверх за своей девочкой. Войдя в комнату Паулетты, она обнаружила ее на кровати. Худенькие плечи девочки сотрясались от рыданий.

— Милая моя, — ласково сказала Эдувигес. — Пойдем, спустись вниз, иначе быть беде. Они очень сердятся на тебя.

— Няня! — сквозь слезы воскликнула Паулетта. — Ну почему они такие? Что я им сделала? 

— Не плачь, моя дорогая, — няня ласково гладила ее по шелковистым волосам.— Все будет хорошо. Ты же знаешь, они хотят тебе только добра...

— Ты действительно так думаешь, скажи, няня? — воскликнула Паулетта и подняла заплаканное лицо. Пытливые детские глаза смотрели прямо на Эдувигес.

Кормилица отвела взгляд. Она все понимала, но не могла, не смела говорить Паулетте то, что думала. Ей и самой приходилось очень несладко в этом мрачном доме, но вся ее одинокая жизнь была отдана ему, и Эдувигес ни за что бы его не оставила, ведь это значило бы бросить свою маленькую госпожу, которую она любила всем сердцем. 

— Не плачь, Паулетта, милая. Утри слезы, — кормилица подняла девочку. — И пойдем вниз.

...Ужин прошел в гробовом молчании. Лишь изредка Алисия пыталась завести какой-нибудь ничего не значащий разговор, но ее так никто и не поддержал. Уже прощаясь, она как бы невзначай вернулась к интересующему ее вопросу.

— Да, так не забудьте о моем предложении. Уступите мне Педро Луиса. А я могу отдать вам Хуана, если хотите.

— Не понимаю вас, Алисия, зачем он вам? По-моему, Хуан— прекрасный водитель,— сурово сказал дон Карлос. — Что же касается меня, то я считаю себя не вправе производить обмен людей. Они же все-таки не рабы. А увольнять Педро Луиса у меня нет никаких оснований.

— Что ж, — криво улыбнулась Алисия, — по крайней мере спасибо за прямой ответ. До встречи, Росаура. С вашего позволения, сеньор Монтеро, — она деланно улыбнулась ярко накрашенным ртом.

— До встречи, Алисия, — Росаура была рада, что гостья наконец уходит. — И не забудь, ты приглашена завтра на детский праздник. Мы с Паулеттой ждем тебя. Да, и не забудь привести своего кузена Армандо. Он тоже приглашен.

— Спасибо, Росаура. До завтра.

Всякий раз, подъезжая к собственному дому, Алисия испытывала невероятную гордость за себя. Кто бы мог подумать, что она, когда-то обычная девчонка, дочь бедных родителей, превратится в богатую, знатную даму. Когда-то она даже и не решалась мечтать просто о просторной квартире, теперь же у нее роскошный особняк.

Алисия подняла голову, чтобы вновь насладиться видом его внушительного фасада, и только сейчас заметила, что в гостиной горит свет. Значит, кто-то пришел. «Наверно, Армандо», — решила Алисия и не ошиблась.

Действительно, в гостиной с бокалом в руках удобно расположился ее кузен, тот самый, о спортивном автомобиле которого она только что рассказывала в доме Монтеро де ла Рива. 

— Как дела, Армандо? — приветливо спросила Алисия. — Как твоя поездка в Гвадалахару?

— Ничего хорошего, — поморщился тот. — Грязный промышленный город, кругом одни заводы... Не понимаю, зачем я так понадобился этому Ромуло? Он позвонил мне, я сорвался, понесся туда сломя голову. Он говорил о каких-то серьезных проблемах, а на месте оказалось, что все это такая чепуха. Как можно из-за каждого пустяка гнать человека из столицы? И за что только я ему плачу?

Алисия улыбнулась. Она знала манеру своего кузена говорить о самых серьезных вещах как о пустяках.

— Если бы я не знала твоей деловой хватки, дорогой брат, я бы подумала, что ты лентяй и бездельник.

С этими словами Алисия уселась в глубокое кресло, обитое голубым бархатом, и поднесла к губам бокал вина. Она никогда не жалела денег на самые тонкие вина.

— Попробуй, это бургундское трехлетней выдержки. Расслабься. У тебя усталый вид.

— Да, — согласился Армандо. — Я из аэропорта прямиком к тебе, даже отдохнуть не успел.

Он допил вино, закурил, а затем вышел на балкон. Скоро с бокалом в руках к нему присоединилась Алисия. Внизу раскинулся роскошный сад, где меж темнеющих деревьев и кустарника яркими точками выделялись кусты роз, подсвеченные спрятанными в траве электрическими лампочками.

— Красивый у тебя сад, сестрица, — задумчиво сказал Армандо, затягиваясь сигаретой. — Особенно хорошо это понимаешь в жаркий день, такой, как сегодня.

— Да, — меланхолично ответила Алисия. — Особенно я полюбила этот сад с тех пор, как умер мой Максимилиано... — она отхлебнула вина.— Ведь именно здесь он впервые увидел меня и понял, что это его судьба.

— Ты всегда умела кружить головы старым толстосумам, — усмехнулся Армандо. — Одного раза было достаточно, чтобы они ходили за тобой по пятам, не в силах отвести глаз. — Он снова усмехнулся, и на этот раз Алисии почему-то очень не понравилась его усмешка. А Армандо тем временем продолжал: — Как тебе повезло, сестричка. Всего-то год терпела этого старого толстяка. Зато теперь... ты свободна и богата.

— Но я любила Максимилиано, — заметила Алисия.

Армандо рассмеялся:

— Рассказывай об этом кому-нибудь другому!

— Что за тон! — возмутилась Алисия. — Что ты хочешь этим сказать?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — Армандо повернулся к кузине и насмешливо посмотрел ей прямо в глаза. — Ты ловко умеешь устраиваться и обделывать свои делишки.

— Я любила Максимилиано,— твердо повторила Алисия.

— Смотри-ка, похоже, ты сама в это поверила!

— Я любила своего мужа и люблю до сих пор.

— И потому завела ребенка у него за спиной? — спросил Армандо. — А что было бы, если бы он не умер вовремя? Тебе везет, чертовски везет, Алисия.

Кузина, размахнувшись, отвесила ему пощечину и, резко повернувшись, ушла с балкона в гостиную.

Она снова плеснула себе вина и выпила. Все внутри нее клокотало. «Как он смел напомнить мне об этом ребенке! Это была ошибка, ужасная ошибка. Не надо было связываться с этим Рохасом. Но он был такой красивый, мускулистый, сильный, и все время на глазах». Алисия вспомнила о тех днях.

Рохас был телохранителем Максимилиано Алонсо, ее мужа. И Алисия не смогла устоять, тем более что сам сеньор Алонсо совершенно не интересовал ее как мужчина. А Рохас был все время где-то рядом. Алисия тогда сделала первый шаг к сближению, парень сначала отнекивался, но затем сдался. И надо же было так случиться, что уже после смерти мужа Алисия забеременела. Это было очень некстати. Если бы это случилось, пока дон Максимилиано был еще жив, она могла бы объявить ребенка его сыном, но мальчик родился через одиннадцать месяцев после похорон, и Алисии было бы трудно избежать пересудов.

Поэтому она решила избавиться от ребенка. Опасаясь сдать его в приют в самом Мехико, где ее могли бы узнать, она в конце концов пошла на крайность - заехав куда-то в глушь, она оставила младенца на паперти деревенской церкви. Ей очень ловко удалось избавиться от плода этого глупого романа, но тогда ей потребовался помощник, которого она волей-неволей была вынуждена поставить в известность о том, что случилось. И этим помощником был ее кузен Армандо. Он время от времени напоминал «дорогой сестрице» о бесценной услуге, которую ей оказал. Алисия всегда взрывалась, но затем быстро отходила, понимая, что ссориться с Армандо бессмысленно и, пожалуй, опасно.

Когда Армандо вошел в гостиную, Алисия уже успокоилась.

— Все в прошлом, дорогой братец, — сказала она, снова наливая себе вина. — Ты прав, я свободна и богата. Но не забывай, что и ты мне кое-чем обязан.

— Сколько можно напоминать мне об этом? — рассердился Армандо.— По-твоему, я сидел на готовеньком? Я тоже карабкался вверх как только мог.

— Это ты-то карабкался? — насмешливо спросила Алисия. — Забыл, как тебя чуть не осудили за мошенничество? Если бы не мои деньги, если бы я не купила тогда суд, гнил бы ты сейчас в тюрьме, а не сидел в новеньком авто. И будь со мной повежливее, дорогой братец. Мне тоже есть что порассказать о твоем интересном прошлом.

Алисия прекрасно понимала, что лучшая защита — это нападение. И действительно, Армандо сразу же пошел на попятную.

— Ну ладно, ладно, — миролюбиво сказал он. — Ты прекрасно знаешь, что я очень тебе благодарен. Я ведь не раз говорил тебе это, правда?

Армандо закурил. От внимательного взгляда его кузины не ускользнуло, как нервно он щелкнул зажигалкой. Сейчас начнет оправдываться или попытается разжалобить», — подумала Алисия. И действительно, после непродолжительной паузы Армандо сказал:

— Ты же помнишь, как все получилось тогда. Мы здорово пролетели. Я рассчитывал получить кучу денег, они были уже почти у меня в руках. Кто же мог подумать, что в последний момент, когда комбинация почти сработала, нас так ловко опередит этот проходимец. Сверил номера документов и...

— Армандо, дорогой, эту историю я слышала уже тысячу раз, — прервала его Алисия. Она была довольна тем, как ей удалось поставить своего «милого братца» на место. — Между прочим, — продолжала она, решив сменить тему разговора, — завтра Монтеро пригласили меня на день рождения дочери. И тебя тоже ждут.

— Монтеро? — переспросил Армандо. — Это тот монастырь, куда ты водила меня на прошлое Рождество? Да там и вздохнуть нельзя, там боишься не только рот раскрыть, а даже и повернуться. Вдруг они это не так воспримут.

— Дурачок, — засмеялась Алисия. — Монтеро — аристократы. Наблюдай за ними, перенимай их лоск. Но дело не в этом, — она загадочно посмотрела на кузена. — Я наверняка знаю, что у Карлоса Монтеро какие-то большие интересы в Гвадалахаре. Знакомство с ним может быть тебе очень полезно. В любом случае познакомиться вам не помешает.

— В Гвадалахаре? — заинтересовался Армандо. — Откуда ты это знаешь?

— От его секретарши Марии. Она же когда-то еще совсем молоденькой девушкой работала у Максимилиано. Я ее и порекомендовала Карлосу Монтеро. Видишь ли, Карлос принадлежит к тем ханжам, которые и в секретарши предпочитают брать женщин за сорок — чтобы не было соблазна. Бедняжка до сих пор благодарна мне за эту услугу. — Алисия помолчала и многозначительно добавила: — Она очень хорошо работает, и Карлос ей абсолютно доверяет.

Армандо вздохнул.

— Ну ладно, раз ты считаешь, что это полезное знакомство... Только я не знаю, о чем и говорить в этой богадельне. В тот раз я, по-моему, и трех слов не сказал за весь вечер.

— Хорошо, я подкину тебе одну тему,- милостиво пришла ему на помощь Алисия.- У Карлоса есть шофер, некто Педро Луис Гарсиа. Так вот, я хочу переманить его к себе. Росаура будет только рада, если он уйдет, а вот Карлос... Короче, когда вы с ним разговоритесь, скажи, как бы между прочим, что тебе нужен хороший и надежный механик. Может быть, он согласится расстаться с Педро Луисом. Так ты отплатишь мне услугой за услугу.

— Зачем тебе этот шофер, Алисия? — удивился Армандо. — Хуан, по-моему, прекрасно водит машину.

— Ну какое тебе до этого дело?

— А-а, — догадался Армандо, и на его лице заиграла двусмысленная улыбка. — Кажется, я понял. Ты же любишь простых крепких парней. Еще один работяга-красавчик...

— Прекрати! — игриво погрозила ему пальчиком Алисия. — Хватит об этом.

— Хорошо, Алисия. Я понял. Постараюсь уговорить его. А теперь, с твоего позволения, я поеду к себе. Ужасно умотался с этими перелетами. Завтра я за тобой заеду.

— До завтра, милый братец!

Когда дверь за Армандо закрылась, Алисия вальяжно развалилась в кресле с бокалом в руках. На ее губах играла самодовольная и одновременно хищная улыбка. Она думала об этом парне — Педро Луисе. «Как Армандо назвал его? Работяга-красавчик? Удивительно точно».

 

ГЛАВА 4

 Невеселые размышления Леонардо прервала Луиса, опять впорхнувшая в его кабинет.

— Дорогой, проблему с сегодняшним вечером я уже разрешила. Я сама позвонила Альваресам и сказала, что сегодня ты не сможешь быть у них по моей вине. Они, по-моему, не сердятся. Так что мы можем спокойно пойти к Мораймо.

— Ты, как всегда, настояла на своем, — вырвалось у Леонардо.

— Я, как всегда, уладила конфликт. Можешь позвонить и убедиться, что Росарио Альварес на тебя не сердится.

После короткой беседы по телефону Леонардо сухо сообщил жене, что поедет с ней на обед в дом Мораймо, но, как только позволят приличия, он откланяется и поспешит в дом Альваресов.

Оба супруга чувствовали сильное раздражение, но старались сделать вид, что ничего не случилось и что спор улажен ко всеобщему удовольствию...

Все оставшееся в его распоряжении время Леонардо провел в кабинете. Он был совершенно выбит из колеи, поэтому заняться делами даже не пытался. Ему хотелось побыть одному, привести в порядок свои мысли и чувства.

Видимо, пришла пора признать, что его брак был ошибкой. Все эти годы он не был счастлив, хотя не осознавал этого. Ему начало казаться, что счастья на свете вообще нет, что это иллюзия, а есть только большее или меньшее благополучие. Правильнее, наверно, сказать так: на свете существуют несчастья, и уж их-то никто не назовет иллюзией. И бывает отсутствие несчастий. И пока тебя не ударила какая-нибудь ощутимая беда — смерть близких, болезнь, разорение, — считай, что у тебя все в порядке. Так он и жил.

Однажды Леонардо был приглашен в гости к друзьям — из тех, с кем свели его дела. Они были только его друзьями, ему и в голову не приходило знакомить Луису с ними. Он уже подсознательно начал выстраивать свою собственную жизнь и оберегать ее. Жене он не рассказывал никаких подробностей — говорил только, что задержится по делам и придет позже. Да, собственно говоря, Луиса ничего и не спрашивала. И вот как раз в тот вечер, в гостях у друзей, Леонардо встретил Аугусту Санчес. Он любил вспоминать этот вечер.

Нельзя сказать, что это была любовь с первого взгляда, что у него сразу от какого-то предчувствия забилось сердце. Ничего подобного. Он просто отметил про себя, как приятны женщины, сидящие за столом, и тут же с увлечением включился в беседу мужчин.

Леонардо не выносил вульгарных и шумных женщин. Наверно, поэтому его так привлекла в свое время Луиса, непогрешимая в своих манерах. Но с годами холодок и неискренность светских дам в значительной мере обесценили в глазах Леонардо их манеры.

Аугуста Санчес вначале показалась ему совсем безликой, из тех, кто просидит весь вечер, рта не раскрыв, и лишь улыбается. Потом он с удивлением услышал, как остроумно и в то же время не теряя скромности, она отбивается от шутливого заигрывания своего соседа по столу. Скоро их беседа стала предметом всеобщего внимания, и компания от души веселилась. Аугусту подбадривали, поддерживали репликами, и Леонардо понял, что ее любят и ценят в этой компании.

Раскрасневшаяся от пикировки, похорошевшая, она случайно взглянула на Леонардо и вдруг смутилась. Смутился и он, поняв, что смотрит на эту женщину с откровенным восхищением.

Когда пришла пора расходиться, выяснилось, что Аугуста живет довольно далеко. Леонардо предложил подвезти ее до дома на своей машине. Аугуста явно заколебалась, но не потому, что опасалась его — он сразу понял это, — а оттого, что как-то неудобно было от проявления заботы со стороны малознакомого человека.

Но развеселившиеся приятели чуть ли не силой стали подталкивать Аугусту к автомобилю. Особенно усердствовал ее сосед, не забывая в то же время разыгрывать бешеную ревность. Но Аугуста уже не в силах была отшучиваться. Она тихо, как мышка, забилась на заднее сиденье, подавая голос только тогда, когда нужно было объяснить, куда ехать.

Таким же тихим голосом она предложила ему подняться к ней и выпить на дорогу чашечку кофе. Возможно, она надеялась, что он откажется. Но, удивляясь самому себе, он вышел из машины.

Донья Аугуста сама открыла дверь своей квартиры, из чего он заключил, что у нее нет постоянной прислуги. Она провела его в гостиную, затем, извинившись, ненадолго исчезла на кухне.

Оставшись один, Леонардо огляделся. Небольшая гостиная была чрезвычайно уютна. Здесь не было огромных французских окон и напольных ваз с обилием дорогих цветов, как в доме Линаресов. Цветы тем не менее были всюду: вышитые чьей-то искусной рукой, они украшали стены и обивку мебели. Однако их обилие не создавало ощущения пестроты, так как хозяйка предпочитала мягкие, пастельные тона.

Хотя Аугуста, позванивая посудой, возилась на кухне, ее присутствие чувствовалось в этой гостиной с уютно зашторенными окнами.

Леонардо, чему-то улыбаясь, умиротворенно поглаживал подлокотник кресла, в котором сидел, и разглядывал висевший рядом с ним вышитый букет анютиных глазок. Давно ему не было так хорошо и покойно.

Вернулась хозяйка, неся плотно заставленный поднос. Леонардо вскочил, чтобы помочь ей.

Когда стол был накрыт, Леонардо понял, что в маленьком хозяйстве доньи Аугусты царит полный порядок. Ощутив себя в привычной обстановке, она полностью успокоилась.

Заметив придирчивый взгляд, которым она сама окинула стол, Леонардо с улыбкой сказал, что такую хозяйку целый полк гостей не мог бы застать врасплох, она всех сумела бы накормить. Аугуста, тоже улыбаясь, ответила, что ее задача гораздо скромнее: чтобы сегодняшний гость ушел довольным. А это выяснится, когда он попробует все, что перед ним.

Леонардо принялся за дегустацию и был рад, что может, не кривя душой, восхищаться разнообразными печеньями и деликатесами доньи Аугусты. Беседа шла не очень бойко, то и дело прерываясь молчанием. Леонардо, которого поразили тепло и уют этого дома, как нечто полузабытое, но тем не менее влекущее, мучительно подыскивал предлог для следующего визита, но все не мог его придумать.

— Донья Аугуста! Все мое счастье — в ваших руках! — вдруг выпалил он.

Аугуста вскинула на него изумленные глаза. Она не притворялась испуганной, а в самом деле испугалась.

— После нынешнего вечера я пропащий человек. Если я еще раз не отведаю ваших булочек, ваших колбасок «чорисо», вашего кофе — я погиб. Не говорите мне, что дверь этого дома сейчас закроется для меня навсегда.

Плечи Аугусты затряслись от смеха.

— Я всегда буду рада видеть вас у себя, дон Леонардо.

— И дадите мне ваш телефон?

— И дам вам свой телефон. 

Она сдержала свое слово. И теперь он часто набирал этот номер, назначал встречу и знал, что она будет искренне рада его видеть.

Аугуста Санчес была домоседкой. Круг ее знакомств был значительно уже, чем у Леонардо. Примерно раз в месяц она посещала дом, где ее впервые увидел Леонардо. Чуть чаще, раза три-четыре в месяц, она бывала в гостях у одной пожилой супружеской четы, которая иногда, в свою очередь, навещала Аугусту. Таким образом, почти все вечера у доньи Аугусты были свободны. Днем к ней изредка забегали две-три приятельницы, урывавшие полчаса для визита к ней из законных двух-трех часов, отведенных для посещения магазинов.

Видимо, уют и радушие хозяйки были привлекательны и для женского пола. Позже Леонардо понял, что, кроме возможности передохнуть за чашечкой кофе, приятельниц влекла сюда возможность найти внимательного слушателя, который не будет перебивать вас собственными рассказами, а терпеливо выслушает все с начала до конца. Донья Аугуста была действительно внимательной и сопереживающей слушательницей, при ней можно было смело рассказывать продолжение какой-нибудь истории, начавшейся лет пять назад — она все помнила, переживала вместе с рассказчиком, могла дать хороший совет. Ее мягкий юмор помогал успокоиться чересчур взвинченным рассказчицам. Бывало, что приятельница уходила совершенно успокоенная, а Аугуста еще долго сочувственно вздыхала.

И наконец, донья Аугуста была очень скромна и надежна. Ее приятельницы многое бы дали, чтобы услышать хоть небольшие отрывки из тех повестей, которые могла бы рассказать Аугуста. Но они знали, что ни намеренно, ни по рассеянности Аугуста не проговорится о доверенных ей секретах. Подчас они сердились на нее за эту скрытность, когда дело касалось других, но не могли не одобрять ее, когда вспоминали, что столь же надежно защищены ее молчанием их собственные тайны.

Телефон тоже довольно часто звонил в квартире Аугусты. Первое время Леонардо в гостях у нее напряженно прислушивался, с кем она говорит. Еще не имея никаких прав на Аугусту, он уже боялся потерять ее и, наверно, испытал бы серьезный удар, если бы выяснилось, что у нее есть мужчина. Но, насколько мог понять Леонардо, звонили в основном женщины.

Его уже и это стало сердить, хотя Аугуста умела вежливо и совсем необидно свернуть любой разговор и вернуться к нему. «Что они все к ней липнут? Совершенно не дают покоя!» — возмущался про себя Леонардо. Ему стоило такого труда вырваться к ней, а эти болтливые дамочки бессовестно отнимали драгоценные минуты их встреч.

Он хотел владеть Аугустой единолично. И даже не замечал, что уже давно, не прикладывая никаких усилий, стал главным человеком в ее жизни. Уже в тот первый вечер, когда, сидя в кресле, он с удовольствием оглядывал маленькую гостиную, украшенную вышивками, она, хлопоча на кухне и готовя ему кофе, испытала вдруг необъяснимую радость оттого, что в ее гостиной сидит этот человек и что сейчас она войдет и будет угощать его.

С тех пор каждый визит Леонардо стал для Аугусты величайшим событием ее жизни. Мало-помалу установился такой порядок, что Леонардо приезжал к ней вечером по вторникам и днем по средам и четвергам. Аугуста с присущим ей тактом освободила эти драгоценные часы не только от визитов, но и от телефонных звонков.

Теперь ничто не мешало их беседам. И, надо сказать, довольно долго все ограничивалось беседами, так как ни один, ни тем более другая не хотели торопить события.

Для дона Леонардо стало насущной необходимостью в урочный час мчаться к Аугусте и, сидя напротив дорогой ему женщины, забывать о том, что происходит за стенами этой гостиной. Вначале их разговоры были ничего не значащей болтовней, где каждый в глубине души опасался, как бы собеседнику не стало скучно. Постепенно они стали раскрывать друг перед другом страницы своей жизни, и каждому из них в воспоминаниях другого казалось интересным буквально всё. 

Аугуста была такой превосходной слушательницей, что постепенно Леонардо стал делиться с ней всем, что занимало и тревожило его в этой жизни. Единственной темой, которой они избегали, была его семья.

И вот в один прекрасный день Аугуста оказалась в его объятиях.

До этого Леонардо никогда не изменял жене. Когда он осознал, что дружной, любящей семьи не получилось, он с головой ушел в работу. Он, разумеется, знал, что у многих его знакомых есть любовницы, но не считал нужным следовать общему примеру. «Какой смысл воровать счастье маленькими кусочками, как кошка ворует мясо», — рассуждал он.

И вот вопреки его правилам у него есть любовница. И никак нельзя было сказать, что он таскает счастье украдкой маленькими кусочками, потому что счастье не покидало его и тогда, когда он разлучался с Аугустой. Оно было с ним всегда и всюду.

Но к этому счастью примешивалась изрядная доля горечи. Несомненно, Леонардо чувствовал свою вину перед женой. Пусть Луиса не понимала его и была равнодушна к его жизни, она тем не менее была ему верна. Леонардо сознавал, что верность жены дает ей огромное моральное преимущество перед ним. Другой вопрос, объяснялась ли ее верность тем, что она его любила, или тем, что считала адюльтер чем-то неприличным? Супружеские измены не были такой уж редкостью в их кругу. Он, например, знал, что его приятель Родригес был любовником эффектной Джульетты Мартинес, итальянки по происхождению, которая была замужем за другим приятелем Леонардо. Чаще всего такие романы развивались вполне благопристойно, окружающие лишь строили догадки, но время от времени мог разразиться и скандал. Но за Луису Леонардо был спокоен.

— Пора собираться, дорогой, — перед Леонардо вдруг появилась сама Луиса. Она прекрасно выглядела, фамильные драгоценности, которые она надевала лишь в исключительных случаях, очень украшали ее.

— Разве ты забыл, Леонардо, что мы едем на обед к Мораймо, а затем ты еще хотел заехать к Альваресам? — спокойно сказала Луиса, ни словом, ни интонацией не напоминая, какая буря разразилась утром по поводу этих двух визитов.

— Ах да! — Леонардо почувствовал какую-то неловкость.

— Ты совсем заработался, дорогой, — ласково сказала Луиса.

Леонардо вдруг неожиданно для себя взял жену за руку.

— Луиса, — мягко сказал он, — ты не находишь, что в последнее время мы стали часто ссориться? В чем тут дело?

— Уж, конечно, не во мне,— спокойно улыбнулась жена. — Я такая же, как всегда. А вот ты, видимо, устал, стал нервничать по пустякам.

— Возможно, я бываю не прав. Но мне хотелось бы, чтобы между нами было больше взаимопонимания. Иногда мне кажется...

— Леонардо, милый, — ласково, но твердо перебила его жена, — сейчас не время для чувствительных сцен. Ведь ты еще не одет. Сегодня я меньше всего хотела бы опоздать.

Анфилада комнат и прилегающий к ним зимний сад в особняке Мораймо были действительно великолепны. Леонардо подумал, как выиграли бы эти комнаты, если бы по мановению волшебной палочки убрать отсюда всех гостей и тот ровный, несмолкаемый гул, который они создавали все вместе, беседуя вполголоса, разбившись на небольшие группки.

«Луиса права. Я, видимо, действительно переутомился, раз меня раздражают подобные пустяки», — подумал Леонардо, с застывшей улыбкой оборачиваясь направо и налево, приветствуя знакомых и изображая удовольствие от знакомства с вновь представленными ему людьми.

Они встретили здесь немало знакомых. Луиса была явно польщена, что среди новых знакомых, которых ей посчастливилось приобрести в этот вечер, оказались члены весьма влиятельных семейств. Ей не пришлось изображать через силу безграничное удовольствие, которое умело имитировал ее супруг. Ее глаза блестели, она чувствовала, что не зря выдержала утреннюю битву с мужем.

«А что если бы ее любви стал добиваться этот титулованный хлыщ? - подумал Леонардо. — Несомненно, Луиса не была бы возмущена, но и даже польщена. И неизвестно еще... Перестань! - резко одернул он сам себя, — ты виноват перед женой, вот и стараешься хоть как-то внушить себе, что и она небезупречна».

В это время гостей пригласили в зал для танцев и Леонардо подошел к жене. Она, мило улыбнувшись своему новому знакомому, подошла к мужу.

— Я договорился с Родригесом, и он проводит тебя домой. Так что тебе нет необходимости уходить со мной.

— Благодарю. Жаль, что ты не останешься здесь. Хочется укрепить столь приятные знакомства, и твоя помощь была бы неоценима.

— Это исключено. Я еду к Альваресам.

— Хорошо, не будем больше об этом говорить, — сказала донья Луиса, поджав губы.

Выходя из зала, дон Леонардо успел заметить, как его супруга, блеск глаз которой соперничал с блеском ее бриллиантов, с трепетом внимает любезным комплиментам самого сеньора Мораймо.

 

ГЛАВА 5

Утро готовило Паулетте редкие приятные минуты: на туалетном столике она нашла подарок от родителей — изящное распятие; крест был исполнен из черного дерева, а фигура Христа — из слоновой кости. Терновый венок на голове мученика Христа был сделан из тончайшей золотой проволоки. Вещь была очень изящная, и Паулетта долго с благоговением рассматривала ее. Она уже почти забыла вчерашнюю ссору с родителями и была готова улыбаться и несмотря ни на что веселиться с гостями. Все в этот день должно быть по-особенному.

С утра она оказалась в центре всеобщего внимания: служанки и садовник преподнесли ей свои скромные подарки, кормилица Эдувигес подарила своей любимице изящную фарфоровую статуэтку — голову ангелочка. Затем в церкви падре Лоренсо подошел к девочке, поздравил и благословил. И подруги в школе насовали ей всяких шоколадок и безделушек — из деликатности они даже договорились не делиться при Паулетте впечатлениями о вчерашнем карнавале. Они знали родителей своей подруги и не хотели огорчать ее.

Дома полным ходом шли приготовления к празднику. Няня Эдувигес даже всплакнула от радости и без конца целовала свою маленькую госпожу. Прачка Томаса, которая принесла белое хрустящее белье, тоже подарила девочке кружевной платочек собственного изготовления. Наконец забежал и шофер Педро Луис. Он всегда с особым вниманием относился к сеньорите, приносил ей сладости и цветы. На этот раз у него в руках был огромный букет роз.

— Какая прелесть! — воскликнула Паулетта и только тут заметила в руках у Педро Луиса небольшой скромный футляр.

— Это вам от чистого сердца, — смущенно сказал он. Девочка нерешительно открыла его — и что же она увидела! Еще ни разу в жизни ей не дарили таких прелестных подарков — на дне коробочки лежало колечко с зеленым камешком в форме ящерки, у которой вместо глаз были вставлены маленькие красные рубины. Это было одно из недорогих, но замысловатых украшений, какими торгуют старые индейские женщины, покрывающие седые головы клетчатыми шалями.

— Это мне? — Паулетта задохнулась от восхищения. — Педро Луис, какой ты добрый!

Паулетта была счастлива. Она любовалась своим маленьким сокровищем, кружась с ним по комнате. Наконец она подбежала к смущенному Педро Луису и чмокнула его в щеку.

Парень никак не ожидал такого поворота и теперь смутился не на шутку. Он замялся, нерешительно переступая с одной ноги на другую.

— Сеньорита, — наконец пробормотал он, — мне так хотелось подарить вам что-нибудь особенное! Индейцы считают, что такое кольцо приносит удачу. Пусть и вас теперь удача не оставляет.

Паулетта покраснела. Она никак не ожидала от Педро Луиса такого чудесного подарка и особенно таких простых и добрых слов, которые стоили самых дорогих подношений. На миг она даже испугалась. Она представила себе лицо матери, когда та увидит колечко с зеленой ящеркой. «Надо поскорее спрятать его», — мелькнуло в голове Паулетты, и она заторопилась наверх.

— Сеньорита Паулетта, - окликнул ее Педро Луис. Она остановилась и обернулась. Но лишь на миг...

Краска смущения залила ей лицо, девочка быстро взбежала вверх по лестнице и скрылась в своей комнате.

...Праздник удался. Паулетта чувствовала себя по-настоящему счастливой и гордой оттого, что на ее день рождения собралось так много гостей — пришли ее подруги, родственники, друзья семьи. А когда кухарка вынесла праздничный торт, все, даже взрослые, так и ахнули, такой он был огромный. Свечей только пятнадцать, а поди задуй их все сразу.

Паулетта была буквально осыпана поздравлениями и подарками — так их было много, и все необыкновенные, особые. Например, Амалия, дочь доньи Клаудии, подарила Паулетте миниатюрную розовую сумочку с зеркальцем, кошелечком и всякими милыми штучками, которые привели Паулетту в неописуемый восторг.

Когда все гости собрались в гостиной, а взрослые наполнили бокалы шампанским, заговорила крестная Паулетты донья Клаудиа.

— Милая Паулетта, — сказала она, с улыбкой глядя на свою крестницу, — ты знаешь, как все мы тебя любим, наша маленькая принцесса. Поздравляя тебя, мне хочется поздравить также и твоих родителей. Дом Монтеро де ла Рива был и будет примером для всех нас. И я рада поздравить благороднейшего дона Карлоса и донью Росауру с тем, что у них растет такая обворожительная дочь, которая, я уверена, станет их гордостью и опорой.

Все дружно зааплодировали. Гости окружили Паулетту и, стараясь опередить друг друга, целовали ее и желали всего самого-самого наилучшего. Затем начались танцы. Специально приглашенный оркестр сыграл несколько модных народных песенок, после чего взрослые с бокалами в руках разбрелись по гостиной, а дети выбежали в сад, продолжая веселиться под звуки сумасшедших мексиканских мелодий. Паулетта, как взрослая, на некоторое время задержалась в гостиной, беседуя с дядей Альфредо о лошадях, которых тот разводил у себя на ранчо, и даже договорилась о том, что непременно проведет в его семье ближайшие выходные.

— Росаура, кто бы мог подумать, что всего каких-то пятнадцать лет назад она была еще совсем крошкой. Помнишь, какое у нее было крохотное розовое личико? — с улыбкой говорила донья Клаудиа. — А теперь вон какая красавица выросла. Завидная невеста — и красивая, и богатая.

Донья Росаура вздохнула. Как-то незаметно пролетели эти годы. Казалось, только вчера Паулетта сделала первый шаг, пролепетала первое слово, и вот она уже совсем взрослая девушка.

— Да, Клаудиа, — отозвалась Росаура, — дети растут быстро. Я так ужасно переживаю. Как было хорошо, когда она была маленькой! А теперь я все время за нее опасаюсь. Приходится быть осторожной, когда у тебя растет дочь.

— У Паулетты сегодня особый день, — сказала Клаудиа и замолчала.

Крестная давно хотела поговорить с Росаурой. Она также была матерью взрослеющей дочери и понимала опасения подруги. И все-таки ей казалось, что супруги Монтеро слишком строги к своей Паулетте. Нельзя же обращаться с девочкой, как будто она маленькая монашка!

— Я слышала, что ты не пустила ее вчера на гулянье в Чапультепек, — осторожно начала Клаудиа. — Тебе не кажется, Росаура, что ты слишком строга к Паулетте, ведь она уже почти взрослая?

— Не понимаю тебя, Клаудиа, - ответила подруга. — Я как раз и боюсь того, что она может стать слишком взрослой. Когда дочь в таком возрасте, нужно быть осторожными более чем когда-либо. Посмотри, что делается вокруг, - донья Росаура сделала выразительный жест рукой - Нынешние нравы меня просто пугают. И я не хочу, чтобы моя дочь совершала легкомысленные поступки.

— Конечно, ты права, дорогая, — поспешила согласиться Клаудиа. — И я совершенно с тобой согласна, но все-таки во всем же надо знать меру. Я, например, не вижу ничего дурного в том, что моя Амалия ходила вчера в Чапультепек. Разумеется, я велела Роберто отвезти ее туда и не спускать с нее глаз.

— И ты уверена, что ваш Рикардо смог оградить Амалию от вредного влияния этого быдла?! — донья Росаура разволновалась и позволила себе совсем некорректное выражение.— Прости меня, Клаудиа, но мне кажется, что девочке из приличной семьи просто недопустимо появляться на таких сборищах. Подумай, она видела всю эту мерзость, слышала ругань, толкалась среди пьяных, пусть даже под присмотром Рикардо. Да и сам он кто? Из таких же. Я бы держала дочь подальше от служащих-мужчин. — Она вздохнула.— К сожалению, иногда это невозможно.

Услышав такую отповедь, бедная донья Клаудиа пришла в полное замешательство. С одной стороны, она была согласна с доводами своей собеседницы и даже начала раскаиваться в том, что уступила просьбам дочери. Но с другой стороны, ей не нравилось, что донья Росаура так открыто порицает ее.

— Росаура, может быть, я была и не права, отпустив Амалию в Чапультепек, — сказала она, — но мне жаль бедную Паулетту... Я часто вижу ее в слезах, а ведь у нее такая добрая, отзывчивая душа. Она так радуется любому случаю побыть с подругами... Я, право, не понимаю, к чему такая строгость? Зачем целыми днями держать девочку взаперти? Это отдает какими-то средневековыми правилами. Даже падре Лоренсо, человек всеми уважаемый и богобоязненный...

Донья Клаудиа неожиданно умолкла. Она поняла, что сказала что-то лишнее.

— Так что же падре Лоренсо? — поинтересовалась донья Росаура, от которой не укрылось замешательство подруги. — Что же ты молчишь? Что же сказал наш падре?

— Я не хотела об этом говорить, — взволнованно начала донья Клаудиа. — Но, дорогая Росаура... — Она запуталась и никак не могла найти предлог, чтобы закончить этот неприятный разговор.

Росаура холодно смотрела на собеседницу.

— Давай отложим этот разговор до следующего раза, — неловко ушла от ответа Клаудиа. — К тому же уже поздно, Амалии пора ложиться спать, да и я себя что-то неважно чувствую.

Донья Клаудиа поспешно поднялась со стула и отправилась в сад разыскивать дочь, оставив Росауру в самом неприятном расположении духа.

«Возмутительно, — думала она. — Как можно позволять себе такое! Что ж, посмотрим, кто первым пожалеет о своих словах».

Алисия всегда все рассчитывала точно. Она знала, что сейчас Армандо как никогда нуждается в могущественном, богатом, а главное, надежном партнере. Это было выгодно и ей самой. Тогда Армандо наконец перестал бы растаскивать и так находящееся в некотором беспорядке мужнино наследство. Алисии уже надоело вытягивать кузена из всех его денежных затруднений, связанных с неудачным проектом в Гвадалахаре.

Дон Карлос, в свою очередь, слышал где-то в деловых кругах, что у братца этой сплетницы Алисии дела идут не слишком гладко. Поговаривали, что Армандо — выскочка, добившийся положения какими-то сомнительными путями, вспоминали кое-какие темные махинации. Армандо тогда удалось оправдаться, но «дыма без огня не бывает» — так считали многие. Тем не менее, когда Армандо как бы невзначай упомянул о своих делах в Гвадалахаре, дон Карлос попросил его рассказать обо всем поподробнее.

— Да, сеньор Монтеро, этот проект сулит немалые выгоды, — с готовностью начал Армандо. — Все бумаги уже подписаны, все договора заключены. Теперь он в моих руках и скоро будет приносить прибыль. Я считаю, что все идет как нельзя лучше. Я давно мечтал начать дело, и вот оно пошло.

— Интересно... Очень интересно... — глубокомысленно заметил дон Карлос— Весьма... Мне нравится ваш подход к делу, молодой человек, — заявил он вдруг. — Вы деловой человек, как и я, но ваша энергия, ваша вера в успех...

— Да, сеньор Монтеро,— обрадовался Армандо,— жизнь летит все стремительнее. Нужно быть осторожным, я этого не отрицаю, нужно знать цену деньгам, но нужно и успевать за временем. Мы с вами стареем, а молодые не ждут. Они не хуже нас с вами знают, как делать Деньги, но у них есть еще и напор, желание рисковать. Поэтому нужно всегда быть в форме.

— На какую прибыль вы рассчитываете, Армандо? — поинтересовался дон Карлос.

— На высокую, — без ложной скромности ответил тот. — Настолько высокую, что нельзя медлить и сидеть сложа руки, сеньор Монтеро.

С этими словами Армандо залпом осушил бокал шампанского. Он был уже почти уверен, что Монтеро клюнул на его удочку и как минимум пойдет на дальнейшие переговоры. А уж тогда он, Армандо, сумеет запудрить ему мозги и потрясти как следует. «Интересно, сколько удастся выудить у этого скряги?» — думал он. И его ожидания оправдались.

— Мне кажется, — с расстановкой произнес дон Карлос, — нам есть о чем поговорить, Армандо. Только не сейчас. Я бы хотел встретиться с вами в деловой обстановке. Вы меня понимаете?

— Разумеется, сеньор Монтеро.

— Тогда увидимся через пару дней у меня в офисе. До этого момента я успею как следует обдумать ваше предложение, и, возможно, у меня будет что предложить вам. Что вы об этом скажете?

— Я непременно приду, — улыбнулся Армандо.

— Кстати, как ваш новый автомобиль? — Переходя к новой теме, дон Карлос хотел показать, что деловой разговор закончен.

— Откуда вы об этом знаете? — притворно удивился Армандо. — А-а, наверно, сестрица уже проболталась.

— Да, — покачал головой дон Карлос, — ваша кузина язык не проглотит.

— Что правда, то правда,— рассмеялся Армандо.— Она не может умолчать ни об одном «важном» событии. Если что-то знает Алисия, значит, знают все. Спасибо, сеньор Монтеро, машина в полном порядке. Знаете, автомобили— моя страсть. Кстати, я сейчас как раз ищу опытного механика. Нет ли у вас кого-нибудь на примете?

Монтеро задумался. Разумеется, таким человеком был его шофер Педро Луис, но после вчерашнего разговора с Алисией ему не хотелось упоминать имя своего служащего.

— Поговорим об этом позже, — ответил дон Карлос ожидавшему ответа Армандо. — А сейчас я буду вынужден вас покинуть. Извините, но положение хозяина дома обязывает...

— Конечно, конечно, сеньор Монтеро, — расшаркался Армандо.— Я понимаю. И не нужно никаких извинений. — Он улыбнулся дону Карлосу как можно услужливее. «Жаль, что Алисии нечего будет ответить, — думал он, — но кое-чего я, безусловно, добился».

Карлоса Монтеро действительно заинтересовало предложение Армандо. Однако он был человеком очень осторожным и аккуратным и имел обыкновение, прежде чем начать переговоры, убедиться в надежности своих потенциальных партнеров. Если ему удастся найти подтверждение радужным планам Армандо, он был готов включиться в этот проект, обещавший немалые прибыли всем его участникам.

Монтеро вернулся в кабинет и набрал номер домашнего телефона Марии.

— Мария, я вас не потревожил? — спросил он скорее из вежливости, поскольку имел привычку звонить секретарше домой и давать указания на завтра. — Прошу вас, завтра же с утра соберите сведения, касающиеся состояния дел Армандо Маркоса. Особенно меня интересуют его проекты в Гвадалахаре.

— Сеньора не желает еще шампанского?— Слуга, разносивший напитки, подошел к Алисии.

— Пожалуй, еще немного вина, — задумчиво ответила та, а затем снова окликнула слугу. — Скажи, как пройти к гаражу?

— К гаражу? — удивился слуга.

— Да, именно к гаражу. Ты что, не понял? — рассердилась Алисия.

— Вот сюда, сеньора, через сад направо, — в замешательстве бормотал слуга. — Сначала вы попадете во внутренний двор. Там и гараж. Но, сеньора...

— Мне нужно проконсультироваться с машину какой марки следует покупать, — заявила Алисия.

Она вышла в сад, где резвились дети, быстро пересекла его и оказалась во внутреннем дворе. В его глубине находился гараж. Алисия с удовлетворением заметила, что ворота приоткрыты и внутри горит свет. Алисия, стараясь ступать неслышно, подошла ближе и заглянула вовнутрь. В гараже, наклонившись над одной из двух машин Монтеро, стоял Педро Луис и прочищал карбюратор.

В течение некоторого времени он не замечал присутствия в гараже женщины, и Алисия решила обратить на себя внимание. Она подошла к машине, наклонилась к окну, благо стекло было опущено, и дважды просигналила. Педро Луис вздрогнул от неожиданности и обернулся.

— Сеньора Алонсо? — изумился шофер. — Как вы здесь оказались?

Педро Луис растерялся, настолько он был удивлен появлением этой богатой сеньоры здесь, в гараже на заднем дворе, тем более что на ней было вечернее платье с обнаженной спиной.

— А ты, оказывается, трусишка, Педро Луис, — погрозила ему Алисия пальчиком с ярко накрашенным ногтем. — И чего же ты так испугался? Я ведь не твоя хозяйка и не имею права делать тебе выговор. Хотя я и не собиралась этого делать, — она широко улыбнулась, показывая ровные белые зубы. — Продолжай, мне нравится смотреть, как ты работаешь. Ты такой старательный, такой сильный...

Алисия обошла машину и подошла к нему.

— Я просто восхищена! — не отрывая глаз от его лица, грудным голосом проворковала она.— Ты еще так молод, а тебе удается справляться с такой огромной машиной. Она похожа на железное чудовище. А ты приручил его!

Педро Луис смутился еще больше. Неужели эта сеньора, подруга доньи Росауры, явилась в гараж специально, чтобы похвалить его! Он не знал, что ответить, и только пробормотал:

— Да что вы, сеньора Алонсо, это же моя работа.

— Но ты великолепный шофер, — продолжала Алисия.

— Я стараюсь, — пожав плечами, сказал Педро Луис. — Сеньор Монтеро вроде мною доволен.

— Доволен тобой? — низким голосом переспросила Алисия, продолжая медленно придвигаться к нему. — А он хоть раз похвалил тебя?

Женщина оказалась уже так близко от молодого человека, что тот попятился. Она двумя пальцами взяла у него из рук отвертку, которую он продолжал держать, и с деланным интересом начала рассматривать ее.

— Сеньор Монтеро — строгий хозяин,— заговорил Педро Луис, которому все происходящее начинало казаться все более и более непонятным. — Но мне грех жаловаться. Он дает мне работу, жилье, питание, и я благодарен ему за это. Я ведь сам не из Мехико.

— Какая смешная вещица, — сказала Алисия, продолжая крутить в руках отвертку. — И почему это мужчинам нравится с ними возиться?

Она равнодушно бросила отвертку на столик с инструментами и вытерла пальцы о куртку Педро Луиса, как бы ненароком коснувшись его тела. Оно было упругим и мускулистым. Затем Алисия принялась расхаживать по гаражу, рассматривая аккуратно развешанные по стенам, расставленные по полочкам инструменты и запасные детали. Все было в образцовом порядке.

— А мне нравятся такие, как ты, — медленно произнесла она, — серьезные, сильные, трудолюбивые. Я знаю им истинную цену.

— Спасибо, сеньора, — вконец растерялся Педро Луис. — Вы очень добры...

Вдруг Алисия споткнулась — случайно или нарочно—о лежавшую на земле монтировку и чуть не упала. Педро Луис бросился ей на помощь, проклиная себя за то, что вовремя на убрал инструмент на место.

— Осторожнее, сеньора Алонсо!— воскликнул он, поддерживая Алисию за локоть, а затем бросился убирать с пола все, что могло причинить сеньоре неудобство.

— Ничего, ничего, Педро Луис...- проворковала она. — Ты такой внимательный... — она положила руки ему на плечи. — Такой сильный, мужественный. Ты — настоящий мужчина.

Такого поворота событий Педро Луис никак не ожидал. Он на миг замер, а затем поднялся и отступил на несколько шагов.

— Ну что вы, сеньора Алонсо... — бормотал он.

— Чего ты так испугался, Педро Луис? — пожала плечами Алисия. — Я не сделаю тебе ничего дурного.

Алисия не ожидала, что этот «красавчик-работяга» окажется настолько пугливым и нерасторопным, однако это не смутило ее, и она вновь с интересом стала осматривать его широкие плечи, сильные руки и грудь.

— Я не понимаю, сеньора...

— Ладно, пока оставим это, Педро Луис.

Алисия поправила платье и снова стала расхаживать по гаражу как ни в чем не бывало. Первая атака оказалась неудачной, но она не теряла веры в победу. С этим неопытным дурачком нужно было действовать более тонко.

— Так ты говоришь, что ты не из Мехико? — спросила она. — Откуда же ты родом?

— Я родился в деревне, вы навряд ли слышали о такой, — ответил парень, — к югу от Мехико, вблизи Сьерры-Марильи.

— Сьерра-Марилья? — Алисия задумалась. Где-то она уже слышала это название. Более того, ей казалось, что оно связано с чем-то очень неприятным. — Я, кажется, знаю те места. Там всегда такая жара.

— Да, сеньора, — подтвердил Педро Луис. — В деревне, где я вырос, нам часто приходилось спускаться за водой в долину. Наша земля совсем сухая.

— И как называлась ваша деревня? — спросила Алисия уже далеко не таким игривым тоном, как раньше.

— Сармьенто.

— Как ты сказал? Сармьенто? — Лицо Алисии на миг приняло свое естественное выражение, и она превратилась в усталую, озлобленную и уже далеко не молодую женщину. Она отчетливо вспомнила, откуда она знает это забытое Богом место. Ведь именно там, в этой деревушке, она двадцать лет назад оставила на церковной паперти своего так не вовремя появившегося сына. Ей стало дурно.

— Что с вами, сеньора Алонсо? — встревоженно спросил Педро Луис.

— Ничего, — ответила Алисия. Она постаралась взять себя в руки, не переставая поражаться такому неожиданному совпадению. — Мне приходилось бывать в этой деревне, — сказала она, немного успокоившись.

— Вам, сеньора Алонсо? Вот удивительно! Это же такая глушь! Что же вы там делали?

— Это не важно, — с деланной беззаботностью махнула рукой Алисия. — Хватит ворошить прошлое. Давай лучше поговорим о настоящем. Скажи, тебе нравится работать у сеньора Монтеро?

— Да, сеньора Алонсо, — ответил честный парень. — Он, конечно, иногда бывает строг со мной, но он справедливый и никогда не ругает без дела. И потом, куда же я пойду, если...

— Договаривай, — улыбнулась Алисия.

— ...если он меня выгонит?

— Ну а не хотел бы ты поработать у меня? — Алисия подошла к нему почти вплотную, взяла за руку и заглянула прямо в глаза.

Бедный Педро Луис оказался в очень тяжелом положении. Он не решался высвободить руку и, опустив глаза, мучительно думал, как же следует ответить этой богатой сеньоре. И главное, его мучил вопрос — что же ей от него нужно?

— Простите, сеньора Алонсо, — наконец пробормотал он. — Но я об этом никогда не думал.

— Ну ладно, — смилостивилась Алисия. — Я вижу, ты совсем разволновался.

Она выпустила руку Педро Луиса и направилась к выходу. 

— А впрочем,— сказала она, внезапно обернувшись, — подумай о том, что я сейчас сказала. Переходи ко мне. Поверь, ты не пожалеешь.

Выйдя из гаража, Алисия поправила прическу, отряхнула платье и присоединилась к гостям, гулявшим в саду. А Педро Луис еще долго стоял и ломал голову, раздумывая, что бы мог означать этот странный визит. Ему чудилось что-то неладное, и мучило предчувствие, что на этом его странный разговор с богатой сеньорой еще не закончился.

 

ГЛАВА 6

 Леонардо Линарес разговаривал по телефону. Луиса, только что вошедшая в комнату, услышала окончание разговора.

— Так что можешь на меня рассчитывать. До скорой встречи, Хосе Игнасио, — говорил Леонардо.

— С кем это ты сейчас разговаривал? — спросила Луиса, когда муж повесил трубку. — Я так поняла, что тебе звонил Хосе Игнасио Дуэнде?

— Именно он, бедняга. — Расстроенный Леонардо взволнованно заходил по комнате.

— Можешь себе представить, — серьезно обратился он к жене, — в какую передрягу он попал с этими документами из-за своей проклятой доверчивости. Вчера у Альваресов я узнал, что его уже вызывали в полицию, но, разумеется, такие объяснения кажутся им смехотворными. Надо знать Хосе Игнасио, как знаю его я, чтобы...

— Я предпочла бы, чтобы ты, во-первых, не знал его так хорошо, а во-вторых, перестал бы ходить по комнате.

— Прости, не понимаю тебя.

— Я прошу, чтобы ты наконец сел.

— Нет, ты объясни мне, что ты хотела сказать насчет Хосе Игнасио.

— Дорогой мой, сейчас не время афишировать твои приятельские отношения с Хосе Игнасио. Он сам должен был бы понять, что, пока не восстановится его репутация, ему лучше уйти в тень. Многие приличные люди уже дали ему это почувствовать. Очень жаль, что тебе и на этот раз изменяет чувство такта и ты делаешь как раз обратное — изо всех сил укрепляешь свои связи с этим человеком.

— Этого человека, как ты выражаешься, мы знаем достаточно много лет. В свое время, еще до нашей женитьбы, он много для меня сделал и помогал мне встать на ноги.

— Знаешь, мне никогда не нравились его манеры, — проговорила донья Луиса.

— Да, и ты сумела дать ему это почувствовать. Попросту сказать, отвадила его от нашего дома. Но ведь и ты, Луиса, никогда не сомневалась в его честности.

— Леонардо, вопрос не в том, доверяю я ему или нет...

— Но для Хосе Игнасио вопрос состоит именно в этом. Он в ужасе не столько от грозящего разорения и неприятностей с полицией, сколько от того, как в одночасье погибла его репутация. Он, добряк и честнейший малый, повсюду видит перед собой захлопнутые двери.

— Ах, Леонардо, я столько приложила сил, чтобы наша семья занимала достойное положение, а ты...

— Луиса, — сказал с отчаянием Леонардо, — каждый раз, когда я пытаюсь говорить с тобой о том, что для меня важно, я словно натыкаюсь на стену...

— Вот именно, мне приходится быть той стеной, которая ограждает наш дом от неприятностей,— отозвалась Луиса. — Я настаиваю на том, чтобы ты прекратил знакомство с этим человеком, пока его репутация не будет восстановлена.

Леонардо не выдержал.

— Нет, моя дорогая, —твердо заявил он. — Я собираюсь сделать обратное. Как раз сегодня Хосе Игнасио будет обедать у нас дома, и ему не придется пробираться ко мне с черного хода.

— Ты с ума сошел, Леонардо! — воскликнула Луиса. И видя, что муж не собирается отступать, прибавила: — В таком случае на мое присутствие можешь не рассчитывать. Я забираю девочек и еду обедать к маме.

— Как тебе угодно, дорогая, - ответил Леонардо, силясь казаться невозмутимым, но голос выдавал его напряжение.

Луиса вошла в комнату к дочерям и объявила:

— Мы сегодня обедаем у бабушки. Собирайтесь, девочки. Чуть позже я пришлю к вам Селию.

Когда мать вышла, Кандида спросила:

— Что ты наденешь, Дульсина?

— Мы с тобой наденем розовые платья.

— Нет, я надену зеленое, - возразила Кандида.

— Почему это ты наденешь зеленое?- забеспокоилась Дульсина.

— Хотя бы потому, что мне его подарила бабушка. Ей будет приятно видеть меня в нем.

— Вовсе не поэтому ты так с ним носишься. Просто это платье не с такими пышными сборками, как другие. Вот ты и вообразила, что похожа в нем на взрослую.

— Ну конечно, — самодовольно ответила Канди. — Помнишь, когда у нас были гости, Паулетта Монтеро была в очень похожем платье, только вырез был чуть побольше и роза прикреплена не к поясу, а к плечу. А ведь Паулетте уже почти пятнадцать, и ее мама только и думает, как бы ее получше выдать замуж. Но ты не расстраивайся. Когда тебе будет одиннадцать лет, тебе, может быть, тоже подарят платье без пышной юбочки.

Этого Дульсина уже не могла снести.

— Ерунду ты говоришь! Если бы бабушка хоть чуть подумала, она бы не стала дарить это платье такой малявке. Ты малявка и пигалица, а бабушка безмозглая, раз не понимает, кто взрослый, а кто ребенок.

Канди обомлела от такого святотатства, но быстро сообразила, какое преимущество она получила.

— А вот я расскажу маме и бабушке, что ты говорила.

— Так они тебе и поверили!

— А я поклянусь на распятии, что все это чистая правда.

Дульсина струсила. Она бы много дала, чтобы взять свои слова обратно.

— Канди, — медовым голосом начала она, — я ведь о тебе беспокоюсь. Такое платье лучше поберечь до другого случая. Что хорошего, если ты случайно капнешь на него соусом или опрокинешь чашку чая?

— Не опрокину и не капну, если сяду подальше от тебя, — довольно миролюбиво ответила Канди, чувствуя, что на этот раз Дульсина у нее в руках.

В комнату вошла горничная Селия и помогла облачиться одной в зеленое, а другой в розовое платье. Сама того не подозревая, она безмерно увеличила унижение Дульсины, долго и бережно расправляя все оборочки и воланчики на ее пышной юбке. Все это время Дульсина внутренне тряслась от злости, а Кандида изворачивалась перед зеркалом, пытаясь со спины разглядеть свое «почти взрослое» платье.

Внезапно лицо Дульсины прояснилось.

— Канди, — сказала она, как только Селия вышла. - Такое дамское платье не носят без украшений.

— Где же я их возьму?

— Не хитри, сестренка. У тебя полно разных цепочек, пластмассовых колечек, браслетов с брелочками.

— Откуда ты знаешь? Ты что, рылась в моих вещах?

— Зачем мне рыться в твоих вещах? Просто я видела, как ты в этом платье и в украшениях вертелась перед зеркалом. Но видишь, я ничего никому не рассказала.

На самом деле первым порывом Дульсины, когда она их случайно обнаружила, было бежать и пожаловаться маме, что Канди прельстилась тем, о чем Луиса отзывалась с неизменным пренебрежением, — грошовыми безделушками. Но потом она сообразила, что если оставит все в тайне, то сокровища не будут выброшены, и она сможет наслаждаться ими, когда сестры нет дома. Но сейчас приходилось жертвовать украшениями, чтобы поставить зарвавшуюся Канди на место.

— С таким фасоном без украшений на обойдешься, у тебя ведь открытая шея,— авторитетно заявила она.— Ты же помнишь, что у Паулетты Монтеро были и браслет, и цепочка, и кольцо. А ты сама сказала, что у вас очень похожие платья.

— Да, но у Паулетты были настоящие драгоценности, — с сомнением сказала Канди.

— Твои блестят еще лучше, чем настоящие.

— А мама не рассердится? Она ведь запретила нам покупать разную дешевку.

— Когда она увидит, как это красиво, она сама тебе посоветует купить еще, — уверенно ответила Дульсина.

Кандида наконец решилась.

— Отвернись, — сказала она и полезла в свой тайник.

Дульсина, усмехаясь про себя, прислушивалась к возне за своей спиной. Последний раз драгоценные побрякушечки в этот тайник засовывала в спешке она сама.

— Что же именно надеть? — суетилась Канди.

— Бусы можешь надеть в несколько рядов, так носят. Браслетик выбери с брелочками, пусть звенит.

— Возьми и себе что-нибудь, — расщедрилась Канди.

— С моим детским платьицем не разгуляешься, — вздохнула Дульсина. — Пожалуй, вот эти колечки мне подойдут. Пойдем поскорее вниз, мы очень долго из-за тебя копались.

Луиса, уже сидевшая в машине, начала терять терпение и собиралась послать Хаиме за дочерьми. В этот момент девочки появились на крыльце. Луиса взглянула на них и обомлела. Дульсина была как Дульсина, но Канди! Она была разряжена и сверкала, как рождественская елка. С нее прямо гирляндами свешивались какие-то уродливые цепочки, бусы, какая-то несусветная дрянь.

— Это что такое?! — услышала Канди ледяной от бешенства голос Луисы. Все самодовольство Кандиды исчезло в одну минуту, а ее ноги приросли к ступеням. Дульсина, наоборот, проворно сбежала с лестницы, к которой уже направлялась Луиса.

— Что это такое, я спрашиваю?! — Луиса брезгливо взяла кончиками пальцев «драгоценности» Кандиды и потряхивала ими прямо перед лицом девочки.

— Даже горничная постыдилась бы надеть это на себя! Сними немедленно!! — вдруг взорвалась Луиса. Смертельно перепуганная Канди зарыдала. Дульсина, которая от испуга даже не могла злорадствовать, быстро стянула с себя пластмассовые колечки и незаметно зашвырнула их в кусты.

Луиса опомнилась, обняла плачущую Кандиду и увела ее в холл. Дульсина не решилась последовать за ними.

В холле Луиса села в кресло и привлекла к себе всхлипывающую девочку.

— Прости меня, дочка, — сказала она. — Я ненавижу вульгарность, а в эту минуту мне вдруг показалось, что вульгарность лезет в доме изо всех щелей и я бессильна этому помешать.

Кандида плохо поняла, о чем говорила мама. Она слышала только, что сначала мама неслыханно рассердилась, а теперь говорит с ней небывало ласково. Луиса действительно впервые испытала перед дочерью чувство вины, за которым пришла небывалая нежность. Кандида стала поспешно стаскивать с себя свои сокровища, а мать ласковыми движениями помогала ей.

— Избегай всего, что равняет тебя с толпой, дочка. Если кто-то из слуг подарит тебе такое, поблагодари, но никогда не надевай. Или это твои покупки?

Канди кивнула, опасаясь новой вспышки гнева. Но вместо этого Луиса спокойно сказала:

— Завтра же мы съездим в ювелирный магазин. Там я покажу тебе, как выглядят по-настоящему прекрасные украшения. Вы с Дульсиной даже сможете себе выбрать что-то, подходящее к вашему возрасту. И вообще буду вас теперь почаще брать в магазины.

Она погладила Кандиду по щеке, и та счастливо потянулась к матери, ни капли не жалея о сокровищах, сиротливой горкой лежавших в кресле. «Подарю все Селии», — решила Канди.

Когда они, улыбаясь, вышли из дома, шофер Хаиме, сидевший за рулем, облегченно вздохнул. Хозяйка сегодня озадачила его дважды: тем, что она, всегда такая сдержанная, взорвалась, и тем, что взорвалась из-за сущего пустяка. Сам он мог бы впасть в такую ярость, только если бы, не дай Бог, уличил своего ребенка в воровстве или издевательстве над животными. Пойди разбери этих богачей!

Заварившая всю кашу и ничего не понимающая Дульсина, увидев, как дружно идут ее мать и Канди, на которой уже нет украшений, на всякий случай спряталась за машину. Но Луиса так же дружелюбно улыбнулась и младшей дочери, когда она бочком выползла, откликаясь на зов матери.

— Поехали, девочки, — поторопила их Луиса, и, хотя Дульсина лопалась от любопытства, расспросы пришлось отложить.

 

ГЛАВА 7

 Праздник подошел к концу, и гости разошлись. У дверей комнаты Паулетты донья Росаура столкнулась с няней Эдувигес.

— Эдувигес, моя дочь уже легла? - как всегда сурово спросила она.

— Да, сеньора, я помогала ей отойти ко сну.

— На сегодня ты свободна, Эдувигес. Можешь идти.

— Да, сеньора, с вашего позволения.

Эдувигес на миг задержалась, сердце в груди отчего-то защемило. Неужели девочку снова ждет нагоняй?

Донья Росаура тихонько открыла дверь и вошла. На столике у кровати все еще горел свет. Паулетта лежала и что-то рассматривала, но, заметив мать, поспешно сунула руку под подушку. Донья Росаура решила не подавать виду, что она что-то заметила.

— Ты уже спишь, Паулетта? — спокойно спросила она.

— Еще нет, мама, — ответила девочка.

— Тебе понравился твой праздник? — спросила Росаура, присаживаясь на край кровати.

— Да, мамочка, я просто счастлива. Было так весело, так здорово.

— Паулетта, скажи, что у тебя под подушкой? — внезапно спросила мать.

Девочке стало не по себе. Ведь под подушкой лежал подарок Педро Луиса — ее чудесное маленькое колечко с ящеркой. Паулетта побледнела. Значит, мама все-таки заметила... Что же теперь будет...

— Ничего, мама, — тихо ответила девочка. — Это так...

— Дай мне немедленно то, что ты прячешь под подушкой, — жестко приказала мать. Лицо ее стало непроницаемым. Она видела, что дочь что-то от нее скрывает. Это было просто возмутительно.

— Но, мама... — взмолилась Паулетта.

— Немедленно дай мне то, что у тебя под подушкой! — Донья Росаура повысила голос, что случалось с ней довольно редко — обычно все домашние слушались ее и так.

— Это... это... просто подарок, — оправдывалась Паулетта. — Это мне подарили.

— Что тебе подарили? Покажи сейчас же! — Донья Росаура раздражалась все сильнее и сильнее. Больше всего она не переносила, когда ей прекословили, и кто? Ребенок, ее собственная дочь!

— Но, мама!

— Что за упрямство! Кто позволил тебе так вести себя с матерью? Я приказываю тебе немедленно отдать мне то, что лежит у тебя под подушкой, иначе...

— Что иначе? — в отчаянии закричала Паулетта, не в силах больше сдерживать слезы.

— Иначе я позову твоего отца!

— Не надо, мама, — тихо попросила Паулетта. — Прошу тебя.

Девочка не выдержала и разрыдалась. Ее худенькие плечи сотрясались, но головой и руками она накрыла подушку, как бы защищая свое сокровище.

— Мое терпение подходит к концу. Паулетта, ты сама этого хотела!

Донья Росаура была вне себя. С искаженным от ярости лицом она встала и с силой оттолкнула дочь. Откинув подушку, она увидела под ней колечко.

— Это еще что такое? Откуда оно у тебя? — Мать была так разгневана, что перешла на крик.

В этот момент в комнату вошел дон Карлос. Он услышал шум наверху и поднялся, чтобы узнать, в чем дело.

— Что здесь происходит? — гневно спросил он. — Росаура, объясни мне, пожалуйста.

— Полюбуйся на это, Карлос! — И донья Росаура с негодованием швырнула на стол индейское кольцо.

— Какая-то дешевая побрякушка, — с презрением поморщился отец. — Кажется, с ней связаны какие-то суеверия.

— Она прятала эту гадость у себя под подушкой и не хотела мне показывать. — Мать повествовала о преступлениях дочери, как прокурор во время судебного разбирательства.— Я, правда, еще не выяснила, где она его взяла.

— Так, — дон Карлос нервно забарабанил пальцами по спинке кровати. — Паулетта! Это правда, что ты прятала кольцо у себя под подушкой?

Вместо ответа девочка горько зарыдала.

— Я не люблю, когда меня заставляют повторять два раза, — ледяным голосом сказал отец. — Отвечай, когда тебя спрашивают.

— Да... — сквозь слезы прошептала Паулетта.

— Откуда ты его взяла?

Паулетта молчала. Она решила ни за что на свете не выдавать своей тайны. Вдруг Педро Луису попадет за то, что он принес ей колечко?

— Не слышу ответа! — прогромыхал дон Карлос. — Откуда у тебя это кольцо?

— Я... — начала Паулетта и замолчала.

— Говори же!

— Я не могу вам сказать.

— Что?! — Дон Карлос и донья Росаура в растерянности переглянулись. Они и представить не могли, что такое возможно. Это не укладывалось в их головах.

— Я не могу вам сказать, — тихо, но твердо повторила девочка.

— Мерзавка! — донья Росаура уже не следила за тем, какие слова срываются у нее с языка. — Да ты посмотри сюда, — обратилась она к мужу, — посмотри на всю эту дрянь, — она указала на подарки, сложенные на столике у окна.

Мать схватила лежавшую с края розовую сумочку с зеркальцем, которую Паулетте подарила Амалия.

— Это подарок Амалии, она ведь дочь моей крестной, — взмолилась Паулетта, чувствуя, что сейчас все ее сокровища будут уничтожены.

— Я сегодня долго говорила с Клаудией, — сообщила донья Росаура мужу, — и она просто вывела меня из себя своим легкомысленным взглядом на воспитание детей. Просто либералка какая-то.

— Так, Росаура, — твердо заявил дон Карлос. — Мне все это очень и очень не нравится. Наша дочь портится буквально на глазах. А от Клаудии, признаться, я этого вовсе не ожидал.

— Да я просто поражена! — вторила мужу донья Росаура.

— А ведь Паулетта ходит в этот дом! Придется с сегодняшнего дня держать ее постоянно под строжайшим присмотром.

Сеньор и сеньора Монтеро де ла Рива не видели другого способа оградить дочь от «пагубных влияний», кроме как сделать ее настоящей узницей. Они решили, что с этого дня Паулетта будет постоянно находиться на глазах у Эдувигес, а в школу и из школы ее будет сопровождать Педро Луис. На школьные вечера и прогулки по городу Паулетту практически не пускали и раньше, теперь же было строжайше запрещено переступать порог любого чужого дома без сопровождения родителей.

— И никаких подружек, — настаивала Росаура. — Они все так вульгарны, даже не подумаешь, что это девочки из хороших семей, я была просто потрясена, видя, как Амалия хохочет. Ни дать ни взять — девчонка с базара.

Слушая родителей, Паулетта тихо плакала в углу. Она молчала, но твердо решила, что никогда не откроет родителям своей тайны. Супруги Монтеро, сами того не подозревая, оттолкнули от себя дочь, которая отныне начала свою собственную, скрытую от них жизнь. С этого дня душа Паулетты закрылась для них.

Открытие, что у дочери могут быть секреты, какие-то тайны от них, изумило родителей Паулетты. Нужно было предпринимать какие-то меры, и оба они были единодушны в вопросе, какие именно. Было уже поздно, но они все еще не могли заснуть.

— Я знаю, как заставить ее забыть все эти глупости, — решительно говорила мать. — Нужно быть с ней построже. Я просто не могу допустить, чтобы она стала похожа на одну из этих девчонок.

Донья Росаура поставила перед собой сложную задачу. Она хотела уберечь Паулетту от всего внешнего мира, от новых веяний и идей, от моды и современных направлений в искусстве, другими словами, от жизни вообще. В другое время она с удовольствием отдала бы дочь в монастырь или заточила в башню, будучи совершенно уверена в том, что там Паулетта не опозорит благородное имя Монтеро де ла Рива.

— И в кого она только такая? - вздохнула Росаура.

Она стала вспоминать родственников. Положа руку на сердце, мать должна была в глубине души признаться себе, что не все представители славных родов Монтеро де ла Рива и Вильярреаль отличались столь уж безупречным поведением. Вспомнила о своем брате Мигеле, «Кстати, почему же его не было?» - только сейчас удивилась Росаура и не преминула спросить об этом мужа.

Однако дон Карлос, сославшись на усталость, решил не отвечать на этот вопрос и только сообщил жене, что, по его мнению, Мигель забыл, в кого превратился.

— То есть как? — забеспокоилась донья Росаура. — Он что, снова приходил за деньгами?

— Да, опять хотел втянуть меня в какую-то аферу.

— И что же ты ему ответил?

— На этот раз я ему ничего не дал. И так будет впредь, — дон Карлос говорил совершенно спокойно, но жена знала, что за этим спокойствием прячется холодная решимость. — Твой брат, Росаура, авантюрист. Мне тяжело говорить об этом, но это так. Он давно промотал свою часть наследства, а заработать деньги своим трудом не может или не хочет.

Жена покачала головой. Мигель был белой вороной в благородном семействе Вильярреаль. Росаура все надеялась, что он женится и это изменит его характер, но пока женить Мигеля не удавалось. И все же этот человек был ее младшим братом, которого она помнила еще хорошеньким кудрявым малышом, и ей трудно было посмотреть на него холодным взглядом постороннего.

— Ты же знаешь, Карлос, — попыталась она защитить брата, — что после того, как он оставил вашу общую фирму, он просто не мог обойтись без своей части наследства. Ему нужны были деньги, и большие, чтобы начать свое дело.

Дон Карлос не хотел спорить с женой. Мигель Вильярреаль всегда был у них поводом для споров, и разговор о нем был одной из тех немногочисленных тем, когда супруги переставали понимать друг друга.

Карлос Монтеро глубоко презирал неудачника Мигеля. Он безрассудно вкладывал деньги в разные сомнительные проекты. Отец оставил ему весьма приличный капитал, обладая которым другой бизнесмен мог бы стать миллиардером. Но Мигель сразу же связался с какими-то проходимцами, а те разорили его. Все это дон Карлос уже не в первый раз объяснял жене. Ей ничего не оставалось, как согласиться:

— Возможно, ты прав. Рано или поздно тебе все равно пришлось бы так поступить.

Однако в глубине души Росауру все же мучили сомнения.

...В то время как дон Карлос не забывал о Мигеле Вильярреаль, тот также неотступно думал о Карлосе Монтеро. Он решил бороться с бывшим другом и компаньоном не на жизнь, а на смерть. И в этой борьбе у него было мощное оружие — Мария.

Мигель подъехал к дому, где жила Мария, ровно в семь. Было заметно, что она очень рада его видеть. Сев на переднее сиденье рядом с ним, она поправила платье и нежно поцеловала Мигеля в щеку. Настроение у нее было чудесное, и всю дорогу, пока Мигель вел машину по шумным улицам столицы, она с обожанием смотрела на него. Наконец Мигель затормозил у ресторана «Риа Дос Пассос». Этот ужин казался Марии многообещающим. Мигель не случайно выбрал именно этот ресторан для встречи с ней — он находился достаточно далеко от центра, так что вероятность встретить здесь кого-то из знакомых была минимальной.

Они заняли столик у задней стены, так что оказались в полутьме, и было видно, как блестят от счастья глаза Марии.

— Ах, Мигель, я так рада, что мы сегодня вместе. Здесь я могу не бояться, что мой подозрительный шеф что-то пронюхает про нас.

— А здесь действительно неплохо, — оглядывая просторный, со вкусом обставленный зал, ответил Мигель.

Мигель решил не скупиться. Когда появился официант, он заказал французское шампанское, крабов, утку по-руански в коньячном соусе. Он умел производить на женщин неизгладимое впечатление, и это у него получалось куда лучше, чем бизнес.

— Я так счастлива. — Мария пригубила шампанское и нежно посмотрела на своего спутника. Сегодня ей хотелось услышать от него какие-нибудь совсем особенные слова.

— Как там наш дон Карлос?- полушутя спросил Мигель.

Это были совсем не те слова, которых ожидала Мария. Ей не хотелось говорить о своем шефе здесь, в этом прекрасном ресторане. 

— Вчера ты сказал, что любишь меня, — мечтательно глядя на Мигеля, сказала она.— Давай оставим дона Карлоса в стороне и поговорим о нас.

— Конечно, моя дорогая, — ответил Мигель и бросил на нее хорошо отрепетированный проникновенный взгляд. — Я действительно люблю тебя. Просто у меня сейчас так много проблем, и дон Карлос...

— Но, Мигель... — умоляюще сказала Мария.

— Дорогая, — мягко, но твердо перебил ее спутник, — я сейчас так издерган. Ты же слышала наш вчерашний разговор с твоим шефом. Он все время не идет у меня из головы. Когда стоишь на краю пропасти, уже не до ласковых слов.

Мария была готова на все, лишь бы помочь ему. Говорят, что безумной бывает первая любовь и последняя. И все свои нерастраченные в жизни чувства Мария отдала ему — Мигелю Вильярреаль. Он казался ей не только самым красивым, но и самым честным, благородным и одновременно самым несчастным человеком. Она приписывала ему те качества, которые хотела в нем найти, и, как это ни странно, совершенно не замечала, как мало похож портрет, который она рисовала в своей душе, на оригинал.

И теперь, когда ее любимый человек страдал, она была готова на все, лишь бы помочь ему.

— Для меня сейчас самое главное — выкарабкаться из этой ямы. Если все уладится, — Мигель сделал многозначительную паузу, — мы сможем быть с тобой вместе навсегда.

Он счастья Мария буквально задохнулась.

— Мигель... — только и смогла прошептать она.

— Да, Мария, — продолжал он, довольный произведенным эффектом, — мы обязательно поженимся, обещаю тебе это. — Он помолчал. — Но мне нужна твоя помощь. Я хочу проучить этого скрягу Монтеро.

— Я буду помогать тебе чем могу, — с готовностью согласилась Мария.

Мигель молча курил, что-то обдумывая, а затем спросил:

— Скажи, много ли сейчас у Монтеро деловых партнеров? Есть ли новые? Кто они?

— Вообще-то он старается избегать совместных проектов, — задумчиво начала Мария. — Знаешь, он такой подозрительный. Но вчера вечером он позвонил мне и попросил навести справки о некоем Армандо Маркосе, который имеет какие-то дела в Гвадалахаре. Через пару дней я должна передать ему эти документы.

Это было как раз то, что нужно. Мигель задумался. Хорошо бы посмотреть эти документы раньше, чем их увидит Монтеро. Возможно, здесь будет за что зацепиться. Надо только выяснить, что за птица этот Армандо Маркое.

— Мария, — он взял ее за руку, — покажи эти документы сначала мне.

— Но что если дон Карлос спросит? — забеспокоилась Мария, которая была очень опытным и ответственным работником, и мысль о том, чтобы передать на сторону, пусть даже любимому человеку, служебную информацию, ужасала ее.

— Скажи, что проверяешь, уточняешь. Он же доверяет тебе и только похвалит тебя за старательность.

— Но, Мигель... — Мария не знала, что и делать.

— Значит, ты не любишь меня... — Он пристально посмотрел ей прямо в глаза.

Мигель был уверен, что ни одна женщина не сможет противостоять его обаянию, тем более такая «серая мышка», как Мария.

— Хорошо, я все сделаю, — пообещала она. — Я передам тебе все, что мне удастся узнать об этом Маркосе.

— Не беспокойся, я не задержу эти документы надолго, — довольно улыбнулся Мигель.

Мария вздохнула. Она прекрасно понимала, что идет на обман, на служебное преступление. Но годы брали свое, молодость прошла, и ради любви к Мигелю, ради той надежды, которую он заронил в ее душу, она была готова на все, даже на обман человека, с которым работала уже много лет и который полностью доверял ей.

— Спасибо, Мария, — Мигель взял ее пальцы и поднес к своим губам. - Я люблю тебя, дорогая. И мы им всем еще покажем...

 

ГЛАВА 8

 Три часа спустя, когда девочек уже отправили после обеда, Луиса Линарес сидела в гостиной своей матери доньи Исабель и говорила ей:

— Эту тягу к вульгарному обществу не выбить из него никакими силами.

Донья Исабель понимающе опустила веки:

— Я предсказывала тебе это, моя милая, но ты была слишком самонадеянна. Тебе казалось, что если у мужчины обаятельная улыбка и если он умеет помолчать и не сказать явных глупостей, то сделать из него вполне светского человека ничего не стоит.

— Но согласись, мама, вначале его успехи были просто поразительны. Он все схватывал буквально на лету. Ни одно мое замечание не пропадало впустую.

— У него была вполне определенная цель: добиться твоей руки. Он понимал, что для этого должен достичь определенного уровня светскости, иначе мы с отцом не допустили бы этого брака.

— Мама, ты так говоришь, будто Леонардо женился на мне по расчету, — недовольно произнесла Луиса.

— Да нет, я совсем этого не говорю. Он был без ума от тебя, это все видели. Но твои манеры, образованность, сама принадлежность к высшему обществу, несомненно, составляли для него часть твоего очарования наряду с твоей красотой. Женщина, стоящая на несколько ступенек выше мужчины на сословной лестнице, обладает для него дополнительной притягательностью.

— Ты думаешь?

— Уверена. Другое дело, что, когда цель достигнута, это действует уже не так сильно. Восхищение — не слишком устойчивое чувство. А восхищаться человеком, которого видишь каждый день, вообще практически невозможно.

— Но я и не прошу мужа мной восхищаться, — сказала Луиса. — Я прошу его считаться с моим мнением в тех вопросах, в которых я разбираюсь лучше него.

— Мужчины хорошего происхождения, насколько я заметила, становятся с годами все более гибкими в щекотливых ситуациях, — задумчиво проговорила донья Исабель. - Из любой сомнительной истории им удается выпутаться без урона для своей репутации. Не то с мужчинами, которые ... м-м... Я хотела сказать, с выходцами из других слоев. Они становятся с годами все упрямее, пожалуй, даже любят иногда противопоставить себя общественному мнению. Вот поэтому мы с отцом...

— Но Леонардо не плебей, вышедший из низов, — перебила мать Луиса. — Не надо так о нем говорить.

— Я ничего такого и не сказала. Ты сама посетовала на его неразборчивость в общении, а это о многом говорит.

— Да, мама. Я даже порой думаю, что, будь у Леонардо любовница, он и тут выбрал бы птичку невысокого полета.

— У Леонардо есть любовница? — подняла брови донья Исабель.

— Вряд ли, — отозвалась ее дочь. — Это я к слову.

— Ну а если бы это было правдой, — спросила донья Исабель, — неужели ты предпочла бы видеть в этой роли женщину нашего круга — из тех, с кем ты встречаешься каждый день? Что в этом приятного?

— Приятного мало, но это не так постыдно, как связь с какой-нибудь простолюдинкой.

— Зато такая связь может оказаться менее скандальной.

— Как это? — спросила Луиса.

— Ты, кажется, полагаешь, что простолюдинка — это какая-нибудь Лолита с кудрявой непричесанной головой, лихо подоткнутой юбкой, крикливая и бойкая сверх меры, которая выставляет напоказ свою связь с богатым сеньором? Таких в жизни гораздо меньше, чем в кино, уверяю тебя.

— Фу, мама. Тебе бы писательницей быть. Да Леонардо никогда бы на такую не польстился.

Вот и я считаю, что уж скорее его могла бы прельстить тихая, скромная женщина (которая, кстати, была абсолютно безвредной для тебя), чем светская дама.

— Интересно, почему ты в этом уверена?

— Да потому, что у него уже есть дома светская женщина. И прекрасный образец, уверяю тебя.

— Но, мама! — воскликнула Луиса. — Почему ты вообще решила, что у Леонардо может кто-то появиться?

— Разве я так решила? — с удивлением отозвалась донья Исабель. — Ты сама об этом заговорила, а я просто высказала свои соображения. Ладно, Луиса, выкинь весь этот вздор из головы. У тебя хватает с Леонардо реальных проблем, зачем еще что-то выдумывать?

Луиса вздохнула:

— Это правда, мама, проблем хватает. Взять хотя бы его дружбу с этим злополучным торговцем. Как мне его образумить?

Донья Исабель покачала головой.

— Боюсь, что все свои доводы ты уже исчерпала. Пусть все идет своим чередом. Когда он почувствует, что к нему самому стали относиться по-другому, его благой порыв, скорее всего, пройдет.

— Да, но это может сказаться на репутации семьи. Не забывай, у меня растут дочери.

— Луиса, все не так страшно. Гораздо более худшие промахи забываются. Ты помнишь, как вскоре после замужества ты решила превратить свои приемы во что-то вроде литературного салона? Боже, что за личностей ты откапывала! Какие манеры были у этих восходящих литературных звезд!

— Мама, это особый случай, — возразила Луиса. — Свет довольно снисходителен к выходкам богемы.

— Однако после двух-трех скандалов салон пришлось свернуть.

— Мама, нечестно все сводить к этим двум-трем скандалам, — запротестовала Луиса. — Именно в нашем доме были впервые зачитаны отрывки из нескольких нашумевших впоследствии книг. А успех вечера поэзии, а костюмированная «шекспировская вечеринка», а...

— А ее позорное окончание чуть ли не с потасовкой! — подхватила фразу донья Исабель. — И вообще что за нелепая идея — «шекспировская вечеринка»!

— Ты несправедлива, — сказала Луиса, — мои вечера пользовались огромной популярностью. Многие из кожи вон лезли, чтобы получить от нас с Леонардо приглашение и...

— В надежде на очередной скандал, доченька, чтобы потом в качестве очевидцев стать желанными гостями в любом доме.

— Но чего же стоят люди, которые приходят на литературный вечер за скандалами? — запальчиво воскликнула Луиса. — Стоит ли обращать на них внимание?

Во взгляде доньи Исабель появилась ирония.

— О Луиса, вот уж не ожидала от тебя подобного вольнодумства. Выходит, не только ты воспитывала Леонардо, но и он тебя. Свет, дочь моя, всегда прав, и бороться с его мнением бессмысленно. Ты и сама это признала.

— Да, — с горечью подтвердила Луиса, — теперь у нас бывают только «проверенные» знаменитости, из тех, что уже приняты во многих порядочных домах.

— Вот и прекрасно.

— Что же прекрасного, мама? Ведь это уже подогретое блюдо! Кого же удивишь знаменитостью, и без того модной в этом сезоне? Если этого человека можно встретить во многих, пусть даже избранных домах? Наши приемы потеряли свою оригинальность.

— Лучше благодари общество за то, что оно простило тебе эту былую оригинальность и не напоминает о ней. А ты, получается, об этом сожалеешь?

— Да, отчасти сожалею, — подтвердила Луиса.

— Тогда почему же ты так недовольна Леонардо?

— Ах, мама, как ты не понимаешь?— воскликнула Луиса. - Я рисковала приличиями из-за блестящих людей, завтрашних знаменитостей, литературных звезд, а Леонардо рискует из-за какого-то неосторожного коммерсанта, который в гостиную-то войти не умеет.

— Ты поддалась иллюзии славы, а он — иллюзии дружбы. Ты уже образумилась, а он обязательно образумится чуть позже. Он не настолько сильный, твой Леонардо, чтобы плыть против течения. Наберись терпения и жди. 

— Наверно, ты права, мама. Как мне приятно, что хоть ты меня понимаешь, — сказала Луиса.

Донья Исабель погладила ее по руке.

— Ну еще бы, дорогая, как же я могу не переживать за тебя! Кстати, ты мне обещала, что на этой неделе проконсультируешься с доктором, а ты все откладываешь?

— Да нет, мама, я обязательно схожу к доктору. Действительно в последнее время чувствую себя неважно, — неохотно сказала Луиса.

Мать обеспокоенно поглядела на нее.

— А ты вполне доверяешь своему врачу? Я могу попросить дона Хорхе порекомендовать хорошего специалиста.

— Да нет, я вполне доверяю дону Фелипе. Помнишь, как он достаточно быстро вылечил меня от острого пиелонефрита?

— Это так, но болезнь тем не менее перешла в хроническую форму.

— Ничего страшного. Мне просто надо остерегаться простуд, и я об этом помню. Когда я была на консультации полгода назад, анализы не дали повода для беспокойства.

— И все-таки, Луиса, ты должна быть осторожнее. Пожалуйста, после визита к врачу прошу тебя позвонить мне.

— Обязательно, мама. А сейчас нам уже пора собираться домой. Как бы этот Дуэнде ни был невоспитан, он не будет засиживаться в гостях до столь позднего часа.

Леонардо и Хосе Игнасио обедали. Леонардо успел отдать соответствующие распоряжения, и стол был сервирован на двоих. Леонардо был подавлен, но всеми силами старался скрыть это, расспрашивая Хосе Игнасио о его делах, выясняя разные подробности и стараясь найти хоть какую-то зацепку, позволяющую повернуть дело против обманщиков и в пользу его друга.

Тот опять разгорячился:

— Я ведь не первый год веду дела, дорогой Леонардо. Я стреляный воробей, но тут меня провели на мякине. А почему? Да потому, что этот негодяй был родственником Висенте! Может ли быть лучшая рекомендация?

— Это не самая лучшая рекомендация, — сдержанно заметил Леонардо.

— Да что ты?! — искренне изумился Хосе Игнасио.

— Вот что, старина, — начал Леонардо. — Ты запутался даже крепче, чем я думал. Придется нанимать компетентного адвоката. И тут надо не ошибиться.

— Компетентный адвокат стоит бешеных денег, — заволновался Луис, — а у меня...

— Пусть это тебя не волнует, — мягко сказал Леонардо. — Даже если я заплачу за адвоката, я все равно останусь твоим должником. Фундамент моего нынешнего благополучия — это твои советы в начале моей карьеры.

Говоря так, Леонардо не так уж сильно преувеличивал. Пожалуй, чересчур добросердечный и доверчивый для коммерсанта, Хосе Игнасио тем не менее был талантливым дельцом: он раньше других умел углядеть возможность выгодной сделки. Именно у него Леонардо научился не бегать наперегонки с толпой конкурентов по проторенной дорожке, а находить свою тропку, по которой бежишь ты один, и потому добегаешь первым и срываешь неслыханный куш.

Но Хосе Игнасио не мог принять такие лавры.

— Ну нет, твое благосостояние — плод твоего таланта и трудолюбия, — ответил он другу. — Да и женился ты с умом, — добавил он без всякой задней мысли, не подозревая, как царапнули Леонардо эти слова.

— А где же твои домашние? — Хосе Игнасио наконец обратил внимание на отсутствие Луисы и девочек.

— Луиса просила передать тебе извинения. Я предупредил ее, что у нас будет гость, в самый последний момент, а она была приглашена к своей матери. Пришлось ехать, — покривил душой Леонардо.

— Конечно, конечно, — закивал Хосе Игнасио. — Этим великосветским старухам лучше не перечить.

Напоминание о Луисе опять неприятно подействовало на Леонардо. Он не сомневался, что они с доньей Исабель сейчас перемывают косточки и ему, и Хосе Игнасио. Если бы он знал, как близко они подобрались в своих догадках к существованию Аугусты, ему стало бы совсем тошно.

Но и без того напоминание было не из приятных. Поэтому, заметив, что гость закончил трапезу и вопросительно смотрит на него, Леонардо с удовольствием приступил к делу. 

— Пойдем ко мне в кабинет, Хосе Игнасио. Я сделаю несколько звонков. Пора нам побеседовать с юристами. 

У воспрявшего духом Хосе Игнасио вырвалась фраза:

— Все-таки самое ценное на свете — это дружба.

— И любовь хорошей женщины, — похлопав его по плечу, добавил Леонардо.

Когда Луиса с девочками вернулась домой, она узнала от горничной, что после обеда с Хосе Игнасио ее муж принимал двух господ («настоящие господа», по определению Селии), а потом все четверо куда-то отправились. Луиса поняла, что муж не только не отказался от знакомства с Хосе Игнасио, но вообще накрепко связал себя с этим делом. Она не знала, как ей быть: получалось, что муж совершенно выходил из повиновения, вел себя ужасно.

«Он совершенно ума лишился, так и нарывается на скандал», — подумала Луиса.

Утешало ее одно: адвокаты, кажется, действительно были с безупречной репутацией. Одного горничная даже узнала — о нем много писали газеты, — и Луисе было известно, что он имел дело с приличной, богатой клиентурой.

«Ну что же, по крайней мере Леонардо не один замешан в эту историю, — размышляла Луиса. — И потом, это уже не просто эпатаж общественного мнения, Леонардо перевел все на деловую почву, что всегда выглядит солидно». Луиса понемногу успокаивалась. «Да и этому бедняге Дуэнде от такой поддержки больше проку, чем от тарелки жаркого, поданного назло хозяйке дома». Луиса уже улыбалась.

Но улыбка сползла с ее лица, когда она увидела, какие темные круги появились к вечеру у нее под глазами. От предчувствия беды холодок побежал по сердцу. Она постаралась взять себя в руки и выкинуть все это из головы до завтрашнего утра.

«Но к врачу я обязательно пойду, прямо завтра, — решила Луиса. — А сейчас приму снотворное и лягу. Когда Леонардо вернется, я буду уже спать. Вот и хорошо — у меня нет сил разговаривать с ним.»

Расставшись сначала с адвокатами, а потом и с Хосе Игнасио, Леонардо поспешил к Аугусте.

Мир и покой этого дома в очередной раз принесли ему радость. К тому же сегодня он был весьма доволен собой: в делах его друга Дуэнде появился просвет. Им с Аугустой было очень хорошо в этот вечер, как, впрочем, и во всякое другое время, когда они оставались вдвоем.

Аутуста, прижавшись к Леонардо, поглаживала его руки, прижималась щекой к его плечу. В то же время она ловила каждое слово Леонардо.

Он знал, что здесь его не оборвут на полуслове, никогда не дадут понять, что взрослый мужчина должен быть солидным и не допускать ни малейших колебаний. Поэтому в присутствии Аугусты Леонардо Линарес был самим собой — честно рассказывал о своих промахах, но и не затушевывал удачи, иногда даже немного хвастался.

Аугусту эта мальчишеская черта даже радовала. Она ощущала, что и сама молодеет в присутствии Леонардо. А если он хочет, чтобы Аугуста им гордилась, так что же в этом плохого? К тому же Аугуста считала, что Леонардо и так обычно слишком строг к себе.

Аугуста была наблюдательной и неглупой женщиной, и Леонардо был первым человеком после ее покойных родителей, привязанность к которому перешла у нее в явное обожание.

В его присутствии она не могла рассуждать, хорошо или плохо она делает, принимая у себя женатого мужчину. Но и когда он уезжал, все ее раздумья на эту тему не могли дать ответа. Видеться с Леонардо означало для нее жить, дышать, а кто может приказать себе перестать дышать?

Но в то же время она не могла скинуть с себя тяжелое чувство вины. Наперсница секретов своих приятельниц, она знала, что безоглядный порыв к счастью приносит, как правило, горькое похмелье. Причем воспоминания о былых радостях прошлой любви, как правило, теряют со временем свои краски, а раскаяние в каком-то поступке сохраняет свою остроту на долгие годы.

Как только от самых общих разговоров, которые Августа вела с Леонардо Линаресом в начале знакомства, они перешли к более раскованным беседам о повседневных событиях, в их разговорах стали с неизбежностью появляться и Луиса, и девочки. Первое время Аугуста внутренне сжималась при этом, но потом привыкла. Леонардо никогда не давал никаких оценок словам и поступкам жены, а просто упоминал: Луиса попросила о том-то, Луиса поехала туда-то.

Возможно, со стороны это выглядело бы странным и даже бестактным. Но совесть мучила Леонардо не меньше, чем Аугусту. Если бы они продолжали замалчивать существование Луисы и девочек, то выглядели бы друг перед другом лицемерами. Между ними установилась такая степень душевной близости и доверия, когда можно во всем рассчитывать на понимание другого. И Леонардо был благодарен Аугусте за то, что она, не имея никаких надежд на брак с ним, все-таки никаким образом не пыталась вырваться из этой ситуации, воспринимала ее как неизбежную и дорожила им, Леонардо, все больше с каждым днем. Иногда он с гордостью спрашивал себя, есть ли у кого-нибудь еще такая возлюбленная, на абсолютное понимание которой можно рассчитывать даже в тех вопросах, в которых другая женщина помнила бы только о своих интересах, своем самолюбии и своем будущем.

Но все-таки он чувствовал себя перед Аугустой еще более виноватым, чем перед Луисой. Он понимал, что она имеет право на семью, детей, а этого он как раз не мог ей дать. В сущности, он поступал как эгоист, которому в руки свалилось сокровище, и он вцепился в него, ни о чем не рассуждая, с одной мыслью: «Мое! Это мое!»

Их встречи никогда не были особенно бурными. Аугусте было свойственно милое женственное лукавство, которое совсем отсутствовало у строгой, деятельной Луисы. Поэтому любая их самая серьезная беседа могла вдруг окраситься юмором. В постели Аугуста была скорее нежной, чем страстной.

Но ни один пылающий костер страсти не мог бы притянуть Леонардо так, как мягкий, ровный свет нежности Аугусты. Он запутывался все больше и чувствовал себя одновременно плохим человеком и очень счастливым мужчиной.

 

ГЛАВА 9

Для Паулетты наступили трудные дни. Теперь ей не разрешали не только ходить в гости к подругам, но даже говорить с ними по телефону. А ведь это были те немногие часы, когда она чувствовала себя свободной. Теперь этой свободы больше не существовало. Паулетта целыми днями сидела в саду, с завистью глядя на птичек, которые порхали с дерева на дерево. Так прошло несколько дней.

— Сеньорита, — сказал ей однажды Педро Луис, — вы стали какая-то грустная. По-моему, с самого вашего дня рождения вы так ни разу и не улыбнулись.

Паулетта вздохнула, но ничего не сказала.

Теперь Педро Луис отвозил девочку в школу, а после окончания уроков немедленно вез домой. Дон Карлос требовал, чтобы шофер не давал Паулетте задерживаться после уроков даже на десять минут. Но мягкосердечный парень далеко не всегда в точности выполнял приказ хозяина. Вот и сегодня они договорились, что он приедет за ней на полчаса позже, чтобы Паулетта могла погулять с Амалией после уроков.

И вот когда Педро Луис вез ее домой, Паулетта вдруг спросила:

— Скажи, почему они такие?

Молодой человек понял, что девочка говорит о своих родителях.

— Что ж поделаешь, — постарался успокоить он девочку. — Родителей не выбирают. Я вот вырос в чужом доме, и мы жили очень бедно, но мои приемные родители заботились обо мне, как могли. Я никогда не чувствовал себя сиротой. И нисколько не жалею, что воспитывался в том доме, хотя это совсем глухая деревушка.

— Так ты сирота? — удивленно спросила Паулетта.

— Я долго верил, что мои приемные родители — мои настоящие папа и мама. И только когда мне исполнилось шестнадцать и я собирался уходить в город на заработки, они рассказали мне все как было. 

— И как же это было? Педро Луис, расскажи, пожалуйста, — попросила Паулетта.

Педро Луис вспомнил свое нищее детство в маленькой деревушке, затерянной среди холмов. Когда оказалось, что добрые Анна Мария и Санчо Гарсиа не настоящие его родители, а добрые люди, подобравшие младенца, подкинутого на церковную паперть, он сначала возненавидел свою настоящую мать, бросившую его. Но прошли годы, и это чувство сменилось другим — жалостью к той неизвестной женщине, которая была вынуждена подкинуть своего ребенка.

— Кто знает, почему она это сделала? — вздохнув, закончил свой рассказ Педро Луис.

Они долго ехали молча. Паулетта задумалась над рассказом Педро Луиса. Уже почти у самого дома она спросила:

— Почему же ты ушел в город?

Педро Луис улыбнулся. Трудно объяснить девочке, которая выросла в богатой семье, не зная ни голода, ни изнурительного труда, каким было его детство.

— В деревне очень трудно. Земля у нас не очень плодородная, все там не могут оставаться. Кому-то приходится уходить. Я приехал в Мехико, устроился учеником в автомастерскую. Не мог же я сидеть на шее у стариков. Давно я там не был, не знаю, здоровы ли они.

Педро Луис печально вздохнул. Паулетте стало неудобно, что она напомнила ему о грустном и он расстроился.

— Прости, Педро Луис, — со слезами на глазах сказала она. — Не надо было мне задавать тебе этих глупых вопросов.

— Да что вы, сеньорита, — улыбнулся парень.

— Педро Луис, — вдруг неожиданно для самой себя сказала девочка, — мне не нравится, что ты меня называешь на «вы». Мы ведь с тобой друзья, давай ты будешь мне тоже говорить «ты».

Педро Луис смутился. Ему было неловко называть богатую сеньориту, дочь его хозяев на «ты», как будто она простая девчонка. Он был уверен, что сеньорам Монтеро это бы очень не понравилось. Но в глубине души он был рад тому, что Паулетта предложила ему называть ее на «ты», ведь это означает, что она видит в нем человека, равного себе. Он был глубоко благодарен за это девочке. Паулетта и раньше нравилась ему, но теперь он почувствовал, что она стала для него самым близким человеком в чужом Мехико.

Но вот машина подъехала к мрачному особняку Монтеро де ла Рива. Педро Луис открыл перед Паулеттой дверь. Она легко выпрыгнула и побежала к дверям. А он долго смотрел ей вслед. Сегодня Педро впервые увидел в ней не девочку, а девушку. И она показалась ему на редкость привлекательной. Кажется, ни сеньорам Монтеро, ни самой Паулетте еще не приходило в голову, что она настоящая красавица.

И теперь Педро Луис, который всегда питал к Паулетте симпатию, смешанную с жалостью, вдруг ощутил новое, незнакомое чувство. Это была уже не жалость, а нечто совсем иное, в чем он и сам не мог толком разобраться.

Стоя и глядя на закрывшуюся парадную дверь, он отчетливо понимал, что там исчезла сейчас не молодая госпожа, а его новый друг.

— Сеньор Маркос, вас спрашивает сеньор Вильярреаль.

Армандо задумался, кто бы это мог быть. Фамилия казалась знакомой, но ни с кем конкретно не ассоциировалась.

— Что там у него? — недовольно спросил он у секретарши, но та не смогла сказать ничего определенного. — Очень странно, — пробормотал Армандо, но решил принять непрошеного посетителя: — Хорошо, просите.

По тому, как уверенно незнакомец вошел в кабинет, Армандо понял, что предстоит непростой разговор.

— Прошу, сеньор Вильярреаль, — Армандо указал на кресло, стоявшее по другую сторону его письменного стола. — Я, признаться, несколько удивлен вашим визитом. Секретарша передала мне, что вы хотели видеть меня по важному и очень срочному делу. Я готов выслушать вас. 

Мигель улыбнулся. Дело действительно было безотлагательным. Особенно для него самого. 

— Начну с самого главного, — заговорил он, стараясь очень четко формулировать то, что хочет сказать. — Мне известно, что вы добиваетесь партнерства с сеньором Монтеро… — Мигель сделал заранее рассчитанную паузу. Армандо криво улыбнулся:

— Я думаю, что здесь нет секрета. Об этом знает по крайней мере сам сеньор Монтеро. Если вы пришли только затем, чтобы рассказать мне это...

— Вовсе нет, — спокойно смотря Армандо в глаза, ответил Мигель. — Но мне известны также и причины, заставляющие так стремиться к тому, чтобы ваш бизнес поддержал капитал семьи Монтеро.

— И это не тайна, — ответил Маркое, которому данный визит начинал нравиться все меньше и меньше. — Я желаю процветания своей фирме и фирме сеньора Монтеро. По-видимому, вам известно, что предложенное мною партнерство взаимовыгодно. Итак, что же вы хотите мне сообщить?

Глаза Армандо встретились со взглядом Мигеля Вильярреаль, и ему показалось, что визитер в глубине души смеется над ним.

— По-видимому, я снова не сообщу вам ничего нового, уважаемый сеньор Маркое, — с расстановкой сказал Мигель, — заявив, что все в Гвадалахаре трещит по швам и ваши дела идут из рук вон плохо. Вам срочно нужен надежный партнер, и вы рассчитываете, что им может стать Карлос Монтеро.

— Увы, — улыбнулся Армандо, принявший Мигеля за обычного шантажиста, которому удалось что-то пронюхать. С такими людьми у него был свой метод общения — гнать сразу. — Вам дали ложную информацию, милейший сеньор Вильярреаль. А теперь я попрошу вас покинуть мой кабинет.

Армандо нажал кнопку селектора:

— Хуана Мария, пройдите ко мне.

— Не торопитесь, сеньор Маркос, — остановил его Мигель, — я еще не закончил. Совершенно очевидно, что для того, чтобы получить дополнительное финансирование, нужно ввести кого-нибудь в заблуждение относительно состояния ваших дел. В одиночку этого не сделать.

В дверях кабинета показалась секретарша Хуана Мария. Армандо сделал ей знак, и она закрыла дверь.

— Прежде чем продолжить, — слегка улыбнувшись, сказал Мигель, — я хотел бы познакомить вас с содержимым своего портфеля. Будет очень прискорбно, если оно попадет на стол инспектора налоговой службы.

— Возможно, это фальшивка,— спокойно произнес Армандо, однако немного сдвинул в сторону бумаги и, указывая на освободившееся место в середине стола, сказал: — В таком случае я вам не завидую.

— Что ж, это уже похоже на деловой разговор, — с этими словами Мигель вытащил из портфеля документы, которые передала ему Мария. Они отражали реальное — весьма плачевное положение дел Армандо Маркоса и его бедственное финансовое состояние.

Разложив на столе бумаги, Мигель отошел к окну и закурил. Он не сомневался в реакции Армандо и теперь хотел использовать оставшиеся две-три минуты, чтобы обдумать условия, которые он сейчас предложит этому сеньору.

По мере того как Армандо просматривал документы, его лицо становилось все бледнее, на нем появилось выражение беспомощности, даже страха. В последний момент он, однако, постарался взять себя в руки. Он повернулся к Мигелю, по-прежнему курившему у окна, и спросил прямо и без предисловий:

— Сеньор Вильярреаль, я бы хотел услышать, что вы предлагаете.

Мигель подошел и сел на свое прежнее место.

— Я очень рад, сеньор Маркое, что мы поняли друг друга, — сказал он с самой теплой улыбкой, на какую был способен. — Хотя для того, чтобы прийти к взаимопониманию, понадобилась некоторая мелочь, — он указал на документы, продолжавшие лежать между ними на столе. — Но мы с вами не герои романа и обойдемся без лишних разговоров. Итак, вот что я предлагаю...

Обычно прачка Томаса приходила в особняк Монтеро де ла Рива, когда Паулетту уже увозили в школу на занятия. Она приносила большую корзину белоснежного накрахмаленного белья и в той же корзине уносила с собой все, что требовало приложения ее трудолюбивых рук: белье, рубашки, платья, скатерти и гардины. Монтеро платили ей не больше других, но всегда точно и пунктуально, и Томаса держалась за такую клиентуру. Поэтому, зная, что донья Росаура очень требовательна, Томаса ста-ралась всегда выполнять заказы в срок, причем белье, выстиранное ее руками, отличалось абсолютной чистотой.

В тот день у Томасы скопилось много заказов, и, чтобы пораньше приступить к работе, она пришла в дом Монтеро рано утром, когда Паулетта была еще дома. Томаса, которая знала девочку еще совсем крошкой, остановилась на минутку поболтать с ней.

— Как прошел твой день рождения, Паулетта? — спросила она.— Эдувигес рассказывала мне, что было очень весело, полный дом гостей. Вы, наверно, хорошо повеселились.

Паулетта, вспомнив, как печально закончился тот вечер, вмиг погрустнела.

— Почему молодая сеньорита так расстроена? — участливо спросила Томаса. — Наверно, мне не стоило напоминать тебе о празднике? — она почувствовала, что все прошло, видно, не так уж гладко. Томаса много лет приходила в дом Монтеро и хорошо знала суровые, даже жесткие нравы, царившие в этом доме. — Извини, моя хорошая.

— Ничего, Томаса, — вздохнула Паулетта. — Мне стыдно говорить об этом, но мне кажется, что родители меня не понимают. Или, может быть, это я не понимаю их. Конечно, я знаю, они хотят мне только добра, но... они бывают так несправедливы ко мне... А я так ждала этого дня!

— Не знаю, что и сказать тебе, хорошая моя девочка, — Томаса поставила корзину с бельем на пол. — Ты уже взрослая, постарайся сама во всем разобраться.

— Ах, Томаса, — грустно сказала Паулетта, — иногда мне кажется, что только ты и Эдувигес меня понимаете. Ну и Педро Луис.

Томаса вздохнула. Ей было искренне жаль юную сеньориту. Она замечала, что девочка улыбается все реже и реже. И не раз прачка, приходя в дом Монтеро, слышала, как Паулетта тихо плачет у себя в комнате. Да и в школу она теперь не ходит — ее возит на машине Педро Луис. Об этом Томаса узнала от Эдувигес, которая частенько делилась с прачкой тем, что происходит в доме.

— Что же ты такого натворила, что отец так рассердился? — покачивая головой, спросила Томаса.

Паулетта пугливо оглянулась по сторонам. Ей вдруг очень захотелось рассказать Томасе все как было — про день рождения, про колечко, которое подарил ей Педро Луис, про то, как она ничего не сказала родителям. Трудно все держать в себе, нужно же с кем-нибудь поделиться, а с кем еще могла поговорить по душам несчастная одинокая девочка?

— Это все из-за кольца, Томаса, только тс-ссс... — Паулетта понизила голос. — Это тайна. Оно мне ужасно понравилось. Очень красивое, но мама его отобрала, — на глаза девочки навернулись слезы. — Когда она его увидела, то страшно рассердилась, но я все равно не выдала Педро Луиса!

— А он-то тут причем? — всплеснула руками Томаса.

— Так ведь это он его подарил, — объяснила Паулетта и начала рассказывать дальше. — А потом пришел папа и тоже рассердился. Они все спрашивали, откуда у меня это кольцо, а я молчала. И теперь меня никуда не пускают, даже к Амалии, и по телефону не разрешают говорить. Педро Луис возит меня на машине в школу, но зато у нас с ним своя тайна.

— Ой-ой-ой! — Томаса с неодобрением покачала головой. — Ну что сказать, сеньорита. Сеньора Росаура не любит, когда ее не слушаются.

В этот миг на лестнице появилась сама донья Росаура. Она удивилась тому, что дочь, вместо того чтобы собираться в школу, болтает на лестнице с прачкой.

— В чем дело? Почему ты еще здесь?

— Я уже готова, мамочка, - пугливо ответила Паулетта.

— Тогда иди скорее, машина уже ждет тебя, - и, повернувшись к прачке, она добавила: — И ты тоже ступай. Иди к Эдувигес, она выдаст тебе грязное белье.

— Да, сеньора. Конечно, сеньора, - поклонившись, ответила Томаса. 

Поднимаясь по лестнице, Томаса размышляла о том, что рассказала ей девочка. Прачка не одобряла поступок Педро Луиса. «Не дело это, — думала она, — простому шоферу и вдруг дарить кольца хозяйской дочке». Сердце подсказывало Томасе, что из всего этого может получиться большая беда.

Она так и сказала Эдувигес. Старая няня Паулетты только горестно покачала головой:

— Ах, эта девочка еще ничего не понимает. А Педро Луис жалеет ее, но он такой глупый. Я-то в этом доме уже много лет, знаю, что к чему, а он... Сам себя не жалеет, так пожалел бы бедную девочку. Сеньора не успокоится, пока не узнает, кто подарил девочке это колечко. Если бы Паулетта сразу все сказала, донья Росаура поругалась бы да и забыла, а теперь уж она этого так не оставит. Бедняжка уже целую неделю сидит взаперти.

— Может, мне поговорить с Педро Луисом? — предложила прачка.

— Поговори, — поддержала ее Эдувигес. — Может, он тебя послушает. Помоги нам, святая Дева Гвадалупе. Бедная моя сеньорита...

 

ГЛАВА 10

Через несколько дней в доме доньи Исабель раздался телефонный звонок.

— Это ты, Луиса? Ну, какие у тебя новости?

— Мама, позволь, я сейчас заеду к тебе.

— Ну конечно, Луиса, я тебя жду.

Донья Исабель встревожилась. Она знала, что сегодня утром Луиса должна была повторно зайти к врачу, чтобы узнать результаты анализов. Судя по неясному гулу голосов, она звонила прямо из приемной врача.

Если бы все было в порядке, Луиса, во-первых, позвонила бы только после возвращения, из дома, а во-вторых, сообщила бы все по телефону. Но донья Исабель постаралась пригасить возникшее было беспокойство. Мало ли у Луисы поводов посоветоваться с ней? Возможно, Леонардо снова выкинул какое-нибудь коленце (про себя донья Исабель выражалась гораздо ярче, чем вслух).

Но стоило донье Исабель взглянуть в лицо вошедшей дочери, она поняла, что вряд ли какая-нибудь бытовая неурядица заставила бы Луису так побледнеть.

— Мамочка, не волнуйся, пожалуйста, но дела у меня действительно нехороши,— начала она.— Судя по результатам анализов, почки очень плохо функционируют. Выходит, то воспаление не прошло бесследно. Врачи полагают, что, возможно, как-то изменилась ткань почек.

Донья Исабель почувствовала, словно у нее внутри что-то оборвалось. Она попыталась справиться с волнением.

— Но это всего лишь предположение? — нерешительно спросила она.

— Пока да, — ответила Луиса. — Мне придется лечь в больницу, чтобы выяснить причину и принять какие-то меры.

— Ну что ж, я думаю, что ты отнесешься к этому разумно...

— Мама, я ко всему в жизни отношусь разумно, — перебила ее Луиса. — Сейчас меня волнует другое. Возможно, мне придется отсутствовать несколько месяцев. Я хочу попросить тебя по мере возможности присматривать за порядком в нашем доме.

— Я присмотрю за девочками, и даже готова взять их к себе, если в этом будет необходимость. Но вряд ли я смогу проконтролировать поступки твоего мужа.

— А он-то меня больше всего и волнует. В Леонардо появились какое-то беспокойство, нервозность...

— Да какое мне дело до его беспокойства! - сорвалось у матери. — Меня интересует твое здоровье.

— Я надеюсь, что все будет в порядке.

— Иначе и быть не может, - категорично произнесла донья Исабель с уверенностью, которой она на самом деле не испытывала. 

Природная выдержка и воспитание не давали Луисе распускаться. Но она была расстроена и встревожена. Это было видно не только по ее бледности, но и по тому, что она не спешила уезжать от матери, хотя уже сказала ей все, что хотела сказать. Беда делает нас маленьким детьми, которым кажется, что рядом с мамой можно укрыться от любой опасности.

...Этот тяжелый у Луисы день для Аугусты тоже не был удачным. Настроение у нее было более подавленным, чем обычно. Она попыталась, как всегда, отвлечься рукоделием, но шитье не терпит рассеянности — нитки путались, как мысли Аугусты.

Ей казалось, что греховность этой любви рано или поздно начнет отравлять их с Леонардо отношения. Правда, она смутно ощущала, что слово «грех» не совсем верно характеризует то, что существует между ними. Грех — это что-то страстное, бросающее вызов людям и Богу. Совсем непохожей на это была их тихая, грустная, виноватая любовь. Но с другой стороны, если не мудрствовать лукаво, что же это, как не грех — принимать любовь женатого человека, который перед алтарем поклялся другой в любви и верности на всю жизнь?

Умы поискуснее, чем у доньи Аугусты, бились над загадкой, что в земной любви от Бога, а что — от черта, да только особой ясности в этот вопрос не внесли. Конечно, не смогла разрешить его и Аугуста. Она только вновь убедилась, что отступиться от Леонардо у нее нет никаких сил.

В таком смятении чувств и мыслей находилась Аугуста, когда зазвонил телефон. Она в мгновение ока оказалась у аппарата, ожидая услышать голос Леонардо. Но вместо этого в трубке послышался звонкий женский голосок:

— Привет, дорогая Аугуста! Узнаешь меня?

— Сабина! — обрадовалась Аугуста, узнав голос своей подруги.

Сабина и Аугуста встретились впервые много лет назад девятилетними девочками в монастыре, куда их отдали на воспитание. Тогда никакой дружбы между ними не получилось. Неуемная энергия Сабины толкала ее на такие шалости, о которых Аугусте и помыслить-то было страшно. Да и Сабину не прельщала дружба с тихоней, от которой нет никакого проку. Сабину скоро забрали из монастыря, о чем святые сестры жалели гораздо меньше, чем воспитанницы.

Второй раз они встретились уже подростками, в довольно скромном пансионе, где основательнее всего преподавали домашнее хозяйство. Сабина явно тосковала в этом заведении, поэтому встретила Аутусту с удовольствием. Ей было приятно вспомнить свои проделки прошлых лет, к тому же она с удивлением обнаружила, что тихоня помнит многие подробности из прошлого лучше, чем она сама. Аугуста вообще бережно относилась ко всяким воспоминаниям.

В пансионе Аугуста помогала Сабине разобраться с рукоделием, а та ей — с иностранными языками. Сабина так любила болтать, что ей, кажется, не важно было, на каком языке это делать, — лишь бы не молчать. Любой язык, включая латынь, она усваивала с ходу.

Они жили в одной комнате и в задушевных беседах провели те три решающих года, в которые формируются основы женского характера. Выйдя из пансиона, они встречались то чаще, то реже, но продолжали оставаться подругами. Последняя разлука была довольно долгой — Сабина уезжала года на два.

— Можно мне сейчас приехать к тебе?— спросила подруга.

— Конечно, милая, — отозвалась радостно Аугуста. Через полчаса Сабина с одобрением оглядывала

Аутусту: «Да ты просто красавица!»— и с неменьшим одобрением— сервированный стол. «Ого, не зря тебя обучали в нашем кулинарно-вышивальном пансионе», — с удовольствием отметила она.

— А как ты жила эти два года? — спросила Аугуста.

— О, я повидала свет. По крайней мере Латинскую Америку. Точнее, Аргентину, — прибавила она. — Во всяком случае, Буэнос-Айрес знаю как свои пять пальцев.

Аугуста, улыбаясь, приготовилась слушать. Сабина рассказывала, как это умела делать только она. Перед Аугустой разворачивались колоритные фигуры и разнообразные приключения, в которых принимала участие Сабина.

— Нет, ты скажи, — вдруг перебила она себя на полуслове, — как это такая красавица все еще не замужем? — вперила свой взгляд в лицо подруги, ожидая ответа.

— Не берут, — улыбнулась Аугуста.

— Но судя по тому, как ты покраснела, дело идет к этому.

— Дело идет куда угодно, но только не в эту сторону. Ладно, дорогая, лучше поговорим о другом.

Но о другом разговор не клеился. Мысли Сабины вертелись вокруг романа подруги, в котором она теперь не сомневалась. Ей хотелось узнать очень многое — как этого человека зовут, каково его положение в обществе, богат ли он, какова его внешность, и главное, почему не приходится ожидать, что в ближайшем будущем он сделает Аугусте предложение.

Но все эти самые естественные и насущные вопросы почему-то не принято задавать напрямую. Сразу начинаешь выглядеть такой черствой, любопытной особой, которая совсем лишена деликатности.

Сабина доказала, что с деликатностью у нее все в порядке, задав вопрос, который никак не может покоробить влюбленную женщину:

— Он хороший?

— Лучше всех, — серьезно ответила Аутуста. — Одно нехорошо — он женат.

Будь Сабина мужчиной, она бы присвистнула от удивления. Выражение лица у нее было такое, как будто она это уже сделала. «Ну и ну!— было написано на ее лице. — У нашей скромницы Аугусты роман с женатым мужчиной!»

Но она была хорошей подругой, поэтому возбуждение от узнанной новости быстро сменилось сочувствием к Аугусте. Подробности, которые ей удалось вытянуть у подруги, звучали неутешительно.

— У него есть дети?

— Да, две дочери, еще совсем девочки, — ответила Аутуста.

— Так, значит, надежды на брак в ближайшем будущем никакой? — все-таки не удержалась от уточнения Сабина и тут же пожалела о своих словах, так как Аутуста опустила глаза. — Ну и ладно. Не очень-то и хотелось, правда? — попробовала исправить положение Сабина.

— Нет, очень хотелось бы, — просто ответила Аугуста. — Тогда я была бы самой счастливой женщиной на свете. Быть всегда рядом с любимым, ничего не стыдиться, не скрывать, что любишь от всего сердца, — что еще надо женщине?

Аугуста произнесла это с такой убежденностью, что даже не склонная к любви до гроба Сабина с готовностью закивала головой.

— А ты сделала что-нибудь, чтобы всегда быть с ним рядом? - спросила она, отправляя в рот новую порцию печенья. 

— А что я должна делать? — испугалась Аугуста.

— Ну, намекни ему на возможность развода. Да-да, вот именно.— Азарт возможности принять деятельное участие в бракоразводном процессе начал захлестывать Сабину. — Только надо сделать это тонко...

— Сабина, я никогда не сделаю этого, — перебила ее Аугуста. — Я и так бесконечно виновата перед его женой и детьми в том, что не оттолкнула Леонардо. Эта мысль точит меня и днем, и ночью. Все мое счастье отравлено тем, что я сама поступаю бесчестно, да еще совершаю это вместе с ним. Как же я могу о таком даже подумать?!

Теперь уже перепуталась Сабина. Она быстро схватила графин с водой и, приговаривая: «Да не волнуйся ты так. Выпей лучше водички», — наполнила стакан и протянула его Аугусте. Та, сделав несколько глотков, продолжала серьезно и горячо объяснять подруге:

— Кроме того, если я окончательно оторву его от семьи, рассорю с детьми, сможет ли он любить меня? Нет, он возненавидит меня и будет прав. Так что пусть уж все остается по-прежнему.

— Хорошо, пусть все остается по-прежнему, - с готовностью поддакнула Сабина.

Поскольку кавалерийская атака с бракоразводным процессом откладывалась, Сабина решила оказать хотя бы моральную поддержку.

— Пусть все-все останется по-прежнему, кроме твоих слез, - добавила она. - Что это за счастье, которое приходится каждый день оплакивать?

— Не говори так,- ответила Аугуста. — Все-таки я счастлива.

— Тогда не грусти. Пусть все идет, как идет, а дальше видно будет.

— Вот и я так решила, — уже немного бодрее произнесла Аугуста.

— К тому же постоянная грусть не пойдет на пользу твоей красоте, милочка.

Эта фраза так встревожила Аугусту, что она, извинившись, встала из-за стола и поспешила в соседнюю комнату к зеркалу. Придирчиво рассмотрев себя в зеркале, она схватила пуховку и легкими движениями прошлась по липу. Когда она вернулась к столу, Сабина о чем-то размышляла, не забывая отдавать должное печенью, приготовленному хозяйкой.

— Скажи-ка мне, голубушка, а как ты проводишь время, когда остаешься одна?

— Дел по дому хватает. К тому же я люблю рукоделие. — Тут она смущенно умолкла, вспомнив свои беспомощные попытки занять себя.

— Все ясно, — констатировала Сабина. — Самое подходящее занятие, чтобы думать о своем и всласть плакать. Нет-нет, — перебила она пытавшуюся что-то возразить Аугусту, — так не пойдет. Ты должна бывать на людях. Выбираться в гости, в театр, еще куда-нибудь. Давай-ка сходим в театр. Я позабочусь о билетах.

— Но прилично ли идти в театр без провожатых? А идти с кем-то я не хочу, да, честно говоря, мне и не с кем.

— А что ты скажешь, если нас будет сопровождать мой брат? Не старший Педро — тот слишком тяжел на подъем, а если и соберется, то потянет за собой жену и весь выводок. Такая компания нам не подходит. Нет, я попрошу нас сопровождать Родольфо. Ты его помнишь еще мальчишкой, а теперь это весьма импозантный молодой человек. С таким где угодно не стыдно появиться, — с сестринской гордостью добавила Сабина.

— Даже не знаю...

— А чего тут знать? — начала сердиться Сабина. И вдруг она неожиданно рассмеялась. — А ты помнишь, как мы в детстве мечтали, что когда-нибудь станем элегантными дамами, будем каждый день ходить в театр и в антракте брать в буфете все самое вкусное? Должны же хоть некоторые мечты сбываться, как ты считаешь?

— Наверно, должны, — улыбнулась Аугуста неожиданному доводу.

Эта беседа происходила уже в прихожей, куда, не прерывая разговора, двигалась Сабина, а следом за ней Аугуста.

—Вот и хорошо, — обрадовалась энергичная гостья. — Исполнение этой мечты беру на себя. Жди моего звонка.

Она чмокнула хозяйку в щеку и исчезла.

Аугуста, покачав головой, вернулась в гостиную. Она почувствовала, что после неожиданного визита Сабины ей стало как-то легче. Подруга, хоть и удивилась ее роману, очень быстро с ним примирилась. Хотя некоторые ее вопросы причинили Аугусте боль, она сознавала, что Сабина расспрашивала ее с сочувствием, а не с осуждением.

Кроме того, Аугуста впервые взглянула на свое добровольное затворничество как бы со стороны и поняла, что оно не идет ей на пользу. Ее серьезно напугал намек Сабины на то, что красота ее (довольно скромная, по мнению самой Аугусты) может увянуть и поблекнуть под воздействием частых слез, пролитых в одиночестве.

Аугуста не была тщеславна, но она хотела нравиться Леонардо. Кроме того, она опасалась, что ее домашняя жизнь, которая, по-видимому, притягивала Леонардо, может наконец прискучить ему. Все вести из внешнего мира, большого и разнообразного, приносил ей он. Она была лишь благодарной и внимательной слушательницей. Сама же Аугуста могла поделиться только незначительными домашними новостями да воспоминаниями о прошлом. Разве плохо будет, если она сумеет рассказать ему что-нибудь интересное, скажем, о спектакле, который видела накануне, или о какой-нибудь выставке?

Нет, Сабина, безусловно, права. Повеселевшая Аугуста принялась за рукоделие.

Но вышивать ей пришлось недолго. Снова раздался телефонный звонок, и, к своему удивлению, Аугуста услышала бодрый голос Сабины:

— Как ты относишься к опере, голубушка? К Верди, в частности?

— К опере неплохо. К Верди даже хорошо.

— Ну так собирайся в театр. Через два часа мы заедем за тобой на такси.

— Прямо сегодня? Как же так? — Аугуста, как и все домоседы, о каждом выходе из дома предпочитала узнавать за несколько дней.

Сабина, которая никогда не тратила больше трех часов на сборы для поездки в другую страну, не могла понять, в чем, собственно, причина колебаний.

— Родольфо на сегодняшний вечер я ангажировала, билеты купила, осталось только взять такси, так как своей машины, увы, не имею.

— Но как же так сразу? Ну хотя бы на завтра, — жалобно заговорила Аугуста.

— Э, нет, завтра будет Вагнер. Завтра мы с тобой в кино сходим. Ты бы не охала, а начала бы лучше собираться.

Спорить было бесполезно. Аугуста поблагодарила подругу за заботу и начала собираться в театр.

 

ГЛАВА 11

 Алисия слушала рассказ своего кузена и то и дело перебивала его, не в силах сдержать эмоции:

— И этот проходимец Вильярреаль тебя шантажировал? Какая наглость!

— Да, Алисия,— уныло признался Армандо.— Он где-то раздобыл копии моих счетов. Этот человек знает обо мне все.

Алисия в ярости кусала губы:

— Значит, дело пропащее. Скоро все дойдет до Карлоса, а тогда тебе не удастся вытянуть из него ни сентаво. И через пару месяцев тебе даже шофер руки не подаст.

Алисия встала и нервно прошлась по комнате. Затем она подошла к бару, достала бутылку виски и наполнила два бокала. Она чувствовала, что в последнее время стала непривычно раздражительной и в таких случаях ей помогает небольшая порция хорошего шотландского виски, которое она пила неразбавленным.

— Нет, — попытался успокоить ее Армандо, — Монтеро ничего не узнает. Я уверен, он клюнул на мой проект.

— Как же это получилось, хотелось бы мне знать? — спросила Алисия, пристально глядя на брата.

— Этот Вильярреаль потребовал половину той суммы, которую Монтеро вложит в проект, — неохотно начал рассказывать Армандо.— Как только Карлос переведет деньги на мой счет, я в тот же день перевожу половину ему. Он пригрозил мне, что иначе на стол Монтеро лягут эти злосчастные бумаги. Мне пришлось уступить. Понимаешь, Алисия, лучше половина, чем ничего. Так что сейчас все в порядке.

Алисия слишком хорошо знала Карлоса, чтобы успокоиться. Она прекрасно понимала, что если Мигелю Вильярреаль удалось все выяснить о делах Армандо, то Карлос тем более сначала разузнает все как следует и только потом решится рисковать крупной суммой.

— Нет, — успокоил ее Армандо. — Я дал ему фальшивые копии счетов и других документов, которые Вильярреаль собирается подсунуть Монтеро. Правда, я совершенно не представляю, как он сумеет это сделать.

— А очень просто, — быстро сообразила Алисия, которая немедленно вспомнила о своей протеже Марии, которая, разумеется, оставалась хорошим и преданным работником, однако вместе с тем была несчастной стареющей женщиной.— Она же влюблена в этого Мигеля Вильярреаль без памяти,— презрительно улыбнулась Алисия. — А ты не знал? Видишь, дорогой братец, даже ты иногда не знаешь чего-то важного. Ну а Монтеро тем более ни о чем не догадывается.

— Но ты-то как об этом узнала? — изумился Армандо.

— Она сама мне однажды проболталась, — усмехнулась Алисия. — Так что теперь мне все понятно. Это она раздобыла на тебя компромат. Видимо, Карлос, прежде чем дать тебе окончательный ответ, решил тебя прощупать. Но тут появился Мигель, и она, чтобы спасти любимого человека, отдала собранные документы ему. А теперь так же просто отдаст своему шефу фальшивки.

— Кто бы мог подумать... - изумился Армандо. Сам он был, разумеется, способен на любой обман или подлог, но почему-то считал, что другие должны быть честнее.

В ответ Алисия только расхохоталась. Она считала, что Армандо первый раз в жизни вытащил счастливый билет. Ведь если бы Мария не влюбилась по уши в этого Мигеля, то она бы давно уже положила своему шефу и стол настоящие документы. А тогда Армандо не имел бы и половины того, что, скорее всего, теперь получит. Была только одна опасность — Вильярреаль может не удовольствоваться половиной, а продолжит шантаж и дальше.

— Да, надо что-то придумать, — озабоченно говорил Армандо, попыхивая дорогой сигарой.

— Я найду, как повлиять на Мигеля, — Алисия задумалась, прищурив глаза. — Главное сейчас — веди себя с Карлосом как можно увереннее. Делай вид, что у тебя все в порядке, дела идут отлично. Карлос доверяет Марии и перепроверять полученные от нее сведения не будет. Его доверие — это единственный ее козырь. Подожди немного, получи деньги, а потом я найду способ, как подпортить ангельский образ Марии в глазах ее шефа. Не унывай, мы поставим сеньора Вильярреаль на место. — Лицо Алисии сделалось решительным, даже жестким.— Да, кстати,— напомнила она брату,— как насчет моей просьбы?

— Карлос не готов отпустить шофера, — ответил Армандо. — Говорит, он ему и самому нужен.

Эта новость расстроила Алисию куда больше, чем сообщение о затруднениях кузена. Уж очень ей понравился этот мальчишка. Алисия, которая по завещанию мужа не имела права ни выйти замуж, ни родить ребенка, всю жизнь была вынуждена жить со слугами и уже давно вошла во вкус подобных связей «госпожа — слуга». Однако прежний ее любовник, полотер, порядком обнаглел: он стал требовать денег, ценных подарков. Пора было заменить его другим— неиспорченным, скромным. Педро Луис был наилучшей кандидатурой, и Алисия была готова на многое, чтобы заполучить его.

В тот день дон Карлос допоздна засиделся в конторе— работы было больше обычного. Он даже позвонил домой и разрешил домашним ужинать без него, что случалось крайне редко. По дороге домой Карлос почувствовал, что изрядно устал, и решил сразу же после ужина лечь. Однако стоило ему переступить порог дома, как на него тут же свалились домашние проблемы. Донья Росаура непременно хотела поговорить с мужем по важному делу.

Дон Карлос не привык отказывать жене, понимая, что она не станет беспокоить его по пустякам, и попросил ее пройти в кабинет. Он устало опустился в кресло и приготовился слушать.

— Карлос, — начала донья Росаура, — я, разумеется, не стала бы тебя утомлять в столь поздний час, но ты должен знать, что происходит под крышей твоего дома. Меня очень волнует наша дочь. Я хочу, чтобы ты с ней поговорил. Со мной, своей матерью, она не желает разговаривать. Так не может продолжаться. Вчера я вновь потребовала у нее ответа, откуда у нее это отвратительное кольцо. И, представь себе, она снова отказалась отвечать! Ее упрямство становится невыносимым. Если ты не повлияешь на нее, я просто не знаю, как вести себя с ней дальше.

— Ты хочешь, Росаура, чтобы я поговорил с ней сейчас же? — устало спросил дон Карлос.

— Да, у меня просто больше нет сил бороться с ней! — воскликнула жена.

Невзирая на усталость и поздний час, дон Карлос решил поговорить с дочерью. Он разделял мнение жены, что история с кольцом зашла уж слишком далеко. Однако он хотел, чтобы Росаура также присутствовала при разговоре.

Когда родители постучали, Паулетта сидела за столом с книгой в руках. Услышав стук, она оторвала взгляд от страницы и ответила:

— Войдите.

В комнату вошли дон Карлос и донья Росаура, и по их решительному и даже немного торжественному виду девочка поняла, что зашли они не на минуту. Она послушно встала, поскольку ее с детства приучили говорить со взрослыми стоя, если те тоже стоят.

Разговор начал дон Карлос. Он напомнил Паулетте о том, что произошло неделю назад, когда мать обнаружила у дочери индейское кольцо. Он снова задал прежний вопрос: откуда оно у Паулетты?

Дочь молчала, опустив голову. Она понимала, что, даже если она откроет родителям секрет, они не станут к ней добрее или справедливее. Ей оставалось только молчать, и она приготовилась к худшему.

— Видишь, Карлос, с ней совершенно невозможно говорить, — повернулась к мужу Росаура и обратилась к дочери: — Паулетта, отвечай, когда тебя спрашивает отец. Мы хотим знать, откуда у тебя это ужасное кольцо и почему ты хотела скрыть его от нас?

Паулетта продолжала упорно молчать.

— Да она просто издевается над нами! — пронзительно крикнула донья Росаура.

Дон Карлос, нервы которого находились на пределе, услышав крик жены, вышел из себя и уже не пытался контролировать свои действия.

— Я заставлю тебя отвечать, наглая девчонка! — закричал он. — Или ты забыла, кто твои родители? Так я тебе напомню! Подними голову!

Паулетта попыталась поднять голову, но почувствовала вдруг ужасную слабость. В глазах у нее потемнело, комната поплыла перед глазами. Еще миг— и она без чувств рухнула на пол.

Донья Росаура бросилась к дочери.

— Боже мой, Карлос, что с ней?! Эдувигес! Эдувигес! — громко позвала она кормилицу.

В коридоре послышались торопливые шаги.

— Что, сеньора? — взволнованно спросила няня и, увидев Паулетту, распростертую без чувств на полу, воскликнула: — Боже милосердный! Что вы сделали с бедной девочкой?!

— Как мне надоели эти ее номера! — вдруг сердито выкрикнул дон Карлос. Он почувствовал себя беспомощным, усталым, старым. — Не могу больше здесь находиться! — И он решительно пошел к двери.

В этот момент Паулетта открыла глаза.

— Ну, слава Богу, очнулась! — хлопотала вокруг девочки няня Эдувигес.

— Да, — поднялась на ноги Росаура, — приведите ее в чувство и помните, что завтра утром она должна быть на уроках.

С этими словами донья Росаура и ее муж покинули комнату дочери. Кормилица склонилась над девочкой, помогла ей встать и принесла воды.

— Бедная моя девочка, — причитала она, — что же они творят?! И это с собственной дочерью! Куда же ты смотришь, Господи?

...Но не одних сеньоров Монтеро де ла Рива волновала проблема маленького индейского колечка. О ней думала и прачка Томаса, решившая во что бы то ни стало потолковать с Педро Луисом и наставить его на путь истинный.

Педро Луис уже поставил машину в гараж, закрыл ворота и хотел удалиться в свою каморку, куда можно было войти только с черного хода, как к нему подошла Томаса. Шофер немного удивился: ведь прачка уже приходила сегодня и забрала грязное белье, не могла же она так быстро с ним управиться.

— Педро Луис, — обратилась к нему Томаса, — мне очень нужно с тобой поговорить.

— Со мной? — удивился Педро Луис. — Что за срочность? Мы же виделись сегодня. Может, лучше поговорим завтра, а то мне утром нужно отвезти сеньора Монтеро в офис, а потом сеньориту Паулетту в школу...— Когда он произносил это имя, его голос предательски дрогнул.

— Погоди, Педро Луис, я тебя надолго не задержу.

Томаса усадила парня на скамейку и сама присела рядом.

— Знаешь, Паулетта рассказала мне о колечке, которое ты подарил. Что же ты наделал, дурачок!

— Но оно так понравилось сеньорите Паулетте, — сказал Педро Луис. — Я купил его на базаре у старухи индеанки. Она сказала, что это колечко магическое и принесет удачу тому, кто будет его носить.

Томаса невесело усмехнулась:

— Боюсь, мой мальчик, сейчас оно никому удачи не принесет. Ты же слышал, какой шум из-за него начался? Сам подумай — такое колечко могло понравиться сеньоре Монтеро?

Педро Луис опустил голову. Он не знал, что ответить Томасе. Ведь когда он покупал Паулетте кольцо, они не Думал о ее родителях. Просто не предполагал, что оно Может попасть в руки ее отца и матери.

— Не знаю, я не думал, — признался он.

— Очень плохо, что не думал, - укоризненно покачала головой Томаса. — А ты не спрашивал девочку, почему ей теперь нельзя и шагу ступить от машины, почему она никуда не ходит, весь день сидит взаперти? О чем же ты думал, когда дарил кольцо?

Педро Луис вспомнил ту минуту. Какой радостью осветилось лицо Паулетты, когда она увидела его подарок, как она вальсировала по комнате, любуясь кольцом, как потом поцеловала его, Педро Луиса...

— О чем я думал? О том, какая она добрая, несчастная и... красивая. — Педро Луис покраснел и умолк.

Томаса только развела руками. Разве можно простому парню заглядываться на хозяйских дочек! Это никогда добром не кончается.

— Да что ты такое говоришь! — воскликнула она. — Она же дочь таких богатых сеньоров, не пара она тебе, как ты этого еще не понял. Глупый ты, глупый, хоть вон уже какой большой вымахал.

— Почему же я глупый, тетушка Томаса? — обиделся Педро Луис. — Она действительно хорошая и красивая, и такая бедняжка. А колечко — это же пустяк.

— Хорош пустяк! — возмутилась прачка. — Да ты посмотри на бедную девочку. На ней же лица нет. И все из-за твоего кольца, будь оно неладно. — Томаса не знала, как ей втолковать парню, что богатая сеньорита не может быть подружкой шофера. — Они же из-за твоего кольца прямо пытают бедняжку. А она тебя не выдает. Скажи она им, что это ты подарил колечко, — и духу твоего давно бы здесь не было.

— Не выдает? — Лицо Педро Луиса вдруг осветилось почти детской радостью. Какое-то новое чувство овладело им, совсем непонятное и неизведанное.

И многое повидавшая на своем веку Томаса только покачала головой:

— Что же мне с тобой делать? Бедняга, ты так ничего и не понял...

 

ГЛАВА 12

 Луиса, приехав домой, хотела пойти к девочкам, но вдруг почувствовала, что этого делать не стоит. Любой пустяк, любой их вопрос, касающийся планов на будущее, теперь, когда это будущее представлялось таким пугающим и неясным, мог оказаться непосильным ударом для нее. Она не знала, удастся ли ей не разрыдаться, если девочки вдруг вздумают к ней приласкаться.

Луиса прошла в свою спальню, бесцельно побродила по ней. Господи, да что же это она так расклеилась? Она рассердилась сама на себя. Она сильный, разумный человек и никогда не была склонна к истерикам. Поэтому теперь она тоже будет себя вести разумно и спокойно. А что, собственно, случилось? Кто сказал, что болезнь неизлечима? Собственно говоря, еще точно неизвестно, что это за болезнь.

Луиса решила просмотреть отчет экономки и привести в порядок кое-какие счета. Через некоторое время она с головой ушла в работу. Вернувшийся домой Леонардо застал жену в своем кабинете. Сидя за бюро, она сосредоточенно вчитывалась в какие-то бумаги, что-то быстро писала. Луису довольно рано настигла дальнозоркость, но она надевала очки, только когда оставалась одна. И вот теперь Леонардо с некоторым изумлением наблюдал за почти незнакомой женщиной, сидящей перед ним, деловой, сосредоточенной и совершенно не замечающей его прихода. Совсем не похоже на его привычную Луису.

Ему стало смешно и захотелось созорничать.

— Привет очкарикам! — громко сказал он. Луиса вздрогнула и сдернула очки.

— Что за мальчишество! — недовольным голосом проговорила она. Потом с некоторым сожалением сложила бумаги, сказав: — Ладно, после обеда закончу.

Хорошее настроение все не покидало Леонардо.

— Луиса, так наслаждаться деловыми бумагами — удел немногих, — сказал он. — Боюсь, в тебе погиб великий чиновник. Прошу тебя, надень очки.

Против его ожиданий, она снова водрузила очки на нос и сквозь них строго посмотрела на мужа.

— Ох, не могу! Председатель Совета директоров! Нет, бери выше — министр! Сенатор!

— Ну, полюбовался и хватит! - сказала Луиса и сняла очки. Копание в бумагах действительно успокоило ее. Нервы были в полном порядке, дурашливое настроение мужа ни капли ее не раздражало. Давно уже супруги не были настроены так миролюбиво друг к другу.

— Должен тебя огорчить, Луиса, — начал муж, — после обеда тебе не удастся снова зарыться в бумаги.

— Почему это, интересно знать?

— Вот он, миг моего торжества! Не жена напоминает мне, что сегодня мы идем в театр, а я ей! А ведь мы, Луиса, идем сегодня слушать «Аиду».

— Я начисто про это забыла, — чуть смущенно отозвалась Луиса.

Когда Леонардо с Луисой вошли в столовую, дочери уже сидели за столом.

— Девочки, представьте себе, мама забыла, что мы сегодня идем в театр, — обратился к ним Леонардо. Дети с удивлением посмотрели на оживленных, дружелюбных родителей.

— Мама не могла забыть. Она сделала вид, что забыла, чтобы сделать тебе приятное, — заявила Дульсина.

— И как это мама догадалась, что мне это будет приятно? — расхохотался Леонардо. Девочки, которых обычно угнетала натянутая атмосфера за столом, сегодня смеялись по всякому поводу. Луисе даже пришлось несколько раз их унимать.

Она уже совсем успокоилась. «Все у вас будет хорошо», — думала она про себя.

Наблюдая за Леонардо и дочерьми, она говорила себе: «Он прекрасно справится с девочками, пока я буду в больнице». Луиса уже начала думать об отъезде в больницу как об обычной поездке, о которой она решила сообщить мужу после театра.

Порой у небогатых женщин среди довольно скромного гардероба можно обнаружить платье, которое резко отличается изысканностью и великолепием от всей прочей одежды. У каждого такого платья своя история. Это может быть напоминание о лучших временах в жизни, следствие чьей-то внезапной щедрости или, чаще всего, результат жестокой экономии во всем ради того, чтобы с помощью этого платья хоть временами чувствовать себя настоящей дамой.

Было такое платье и в гардеробе Аугусты. Прекрасное, из темно-бордового бархата, которое чрезвычайно шло ей. С присущим ей тактом Аугуста никогда не надевала его при Леонардо, не желая ни в чем напоминать роковую соблазнительницу. Кроме того, ей казалось, что в ее скромной маленькой гостиной это платье будет выглядеть неуместно.

Теперь без этого платья было не обойтись. Шутка ли, ведь предстоял выход в оперный театр.

Прическа потребовала не меньшего внимания. Аугуста не очень-то одобряла нынешнюю моду с огромными начесами, в стиле французских и американских кинозвезд. Но этот «особый случай» требовал уступок и тут. Возможно, начёс портил волосы, но он совсем не испортил ее лица. Увеличившаяся прическа сделала шею тонкой и беззащитной, а лицо — юным. Аугуста подошла к букету роз, принесенному накануне Леонардо, и придирчиво встряхнула каждый цветок, затем выбрала один и приложила к волосам. Роза была такого же густого цвета бордо, как и ее платье. Она укоротила ее стебель и поставила в стакан с водой, чтобы приколоть в последний момент.

Оставался грим. Уже давно ни одна девушка или молодая женщина не выходили в свет, не удлинив себе глаза с помощью черного карандаша, но Аугуста ни разу не пробовала этого делать, так как не считала поездки в гости к друзьям достаточным поводом. Теперь она немного волновалась: получится ли у нее? Удалось отнюдь не с первой попытки, но результатом даже придирчивая Аугуста осталась довольна.

Раздался звонок в дверь. Аугуста поняла, что хорошо выглядит, по реакции Сабины, которая на этот раз все-таки присвистнула, а главное, по реакции ее брата, который стоял молча и таращился на Аугусту во все глаза.

— Одну минуточку! — Аугуста метнулась в спальню, прикрепила розу к волосам и вышла к гостям.

Когда они спускались по лестнице, Сабина расхваливала перед братом красоту Аугусты, а тот отвечал что-то невнятное. Аугуста поспешила перевести разговор на Другую тему. Соседки, которые встретились им во дворе, проводили взглядом Аугусту с друзьями до самого такси.

В театр они приехали минут за двадцать до начала спектакля. Они с удовольствием прогуливались по фойе, непринужденно беседуя. Говорила в основном Сабина, но постепенно оттаял и Родольфо. Аугусте было с ними весело и приятно.

Когда они прошли в зал, Сабина посадила Аугусту между собой и братом. В оркестре настраивали скрипки, и от этого звука Аугусте стало немного грустно. Почему она так долго лишала себя этой радости — сидеть посреди нарядных, веселых людей и слушать замечательную музыку?

Семья Линарес приехала в театр перед самым началом. Они прошли в ложу, где уже сидела донья Исабель.

В первом антракте Луиса, которой нездоровилось, попросила мужа принести ей какой-нибудь напиток. Девочки захотели шоколадных конфет, а донья Исабель пожелала фруктов. Когда Леонардо, которого не оставляло хорошее настроение, вернулся с угощением в ложу, его дамы были заняты обсуждением какой-то пары, которую они углядели в партере.

Началось все с Кандиды. Разглядывая публику в партере, она вдруг сказала:

— Смотрите, вон та дама с розой в волосах похожа на королеву.

— Мне кажется, странно в наше время видеть женщину в бархатном платье, — сказала в ответ Луиса. — Думаю, она бы выглядела более естественно на сцене, чем в зрительном зале.

Дульсина, посчитав, что Канди попала впросак со своей похвалой незнакомой даме, громко захихикала. Донья Исабель, заметив смущение Кандиды, тоже взглянула вниз.

— Пожалуй, действительно, в посадке головы и в общем облике этой женщины есть что-то королевское,— задумчиво произнесла она.

Канди показала Дульсине язык. Луиса, еще раз взглянув туда, вполголоса заметила матери, что спутник дамы в бархатном платье значительно моложе, чем она сама, я обе женщины обменялись понимающими взглядами.

Словом, каждая нашла, что сказать об этой паре, которую Леонардо не видел, но которой он даже посочувствовал. «Вот за этим они и ходят в театр», — подумал он про себя.

Леонардо вспомнил Аугусту, которая могла, сидя у радиоприемника, работать иглой и в то же время слушать целые симфонии, хотя больше предпочитала оперы. «Уж она-то не стала бы отвлекаться на сплетни», — сказал сам себе Леонардо.

К счастью, в это время свет погас, полилась музыка, и в ложе все смолкли.

В следующем антракте девочки захотели погулять по фойе. Исабель и Луиса, которым хотелось остаться вдвоем, отправили их вниз с Леонардо.

Он прогуливался, как настоящий отец семейства, держа дочерей за руки.

— Вот твоя королева, — намеренно громким шепотом проговорила Кандиде Дульсина.

Леонардо взглянул вперед и обомлел: в красавице, которая шла навстречу ему в сопровождении совсем молодого человека, он узнал Аугусту. Он был несказанно ошеломлен. Казалось бы, не было причин так изумляться появлению его знакомой в театре; в конце концов не на крыше же собора он ее увидел. Но Аугуста была его женщиной из маленькой, украшенной вышивками гостиной, из особого мирка, который Бог подарил им двоим, женщиной, в жизни которой не было для него ничего неизвестного.

И вдруг она собственной персоной, в каком-то невиданном платье, с розой в волосах, с молодым красавцем по левую руку плывет ему навстречу! Это было непросто переварить.

На Леонардо, обвешанного дочками и приросшего к полу, уже стали натыкаться идущие сзади. Аугуста подняла глаза и увидела Леонардо и двух его дочерей, в упор разглядывавших ее и ее спутника. В глазах дочек было откровенное любопытство, а в глазах их отца Аугуста увидела что-то такое, что привело ее в совершенное заме-

Леонардо опомнился первым и потащил дочерей за собой.

— Папа, ты ее знаешь? Кто это? - домашний следователь Дульсина уже вцепилась в него.

— Папочка, по-моему, она тебя испугалась, — вторила ей жалостливая Канди.

При мысли о том, что в ложе сидят еще две дамы, которых эта история живо заинтересует, Леонардо стало тошно.

— Я знаком не с дамой, а с ее спутником.

— А почему ты так удивился?

— Я не ожидал его здесь увидеть и думал, что он давно в Европе. И хватит об этом. Давайте я угощу вас лимонадом.

Вернувшись в ложу и убедившись, что на него никто не обращает внимания, Леонардо осторожно, не высовываясь из ложи, посмотрел вниз. Аугуста и ее спутник уже сидели в своих креслах.

Для Леонардо было сущим блаженством оказаться наконец в темноте. Разумеется, Аугуста ему все объяснит. Но будет ли это правдой? Какая Аугуста настоящая? Та, которая сидит с вышиванием, поджидая его, или та, которая разъезжает с молодчиками по театрам? «Почему «разъезжает по театрам»? — перебил он сам себя. — Когда ей ни позвони, она всегда дома» . И вдруг мысленно возразил: «Всегда? Даже сейчас?» От этих мыслей Леонардо стало совсем тошно. «Тьфу, так ведь с ума сойти можно. И вообще пора приводить в порядок свое лицо, скоро зажгут свет».

Когда после спектакля донья Исабель с девочками прошла вперед, Леонардо подал жене руку, но она не торопилась встать.

— Присядь, — мягко сказала она мужу.

«Господи, что еще?» — подумал он, стараясь не глядеть в партер.

— Посидим еще чуть-чуть, наши подождут в машине. — Взгляд Луисы рассеянно блуждал по залу.

— Неизвестно, когда еще мы вместе будем вот так сидеть в театре. — Ее губы дрогнули. — Я ложусь в больницу, Леонардо. Мои дела не очень хороши.

— Господи! — вырвалось у Леонардо. — Что ж это за день такой сегодня!..

 

ГЛАВА 13

Собираясь поговорить с Марией, секретаршей Карлоса, Алисия решила, что лучше всего будет взять и явиться прямо в контору Монтеро. Она сразу исключила возможность встречи у себя дома или в квартире у Марии, так как тогда пришлось бы заранее объяснять, что ей надо, или придумывать какой-нибудь благовидный предлог. Кроме того, Алисии вовсе не хотелось беседовать на общие темы, ей нужно было решить все вопросы как можно скорее.

При подъезде к небоскребу, на одном из этажей которого располагалась фирма Монтеро, Алисия заметила, что у входа стоит знакомый лимузин Карлоса. Она при-гляделась— недалеко от машины, в тени здания, стоял Педро Луис. Алисия решила не упускать такую возможность — лишний раз поговорить с «красавчиком-работягой» и, заперев свою машину, медленной, раскачивающейся походкой приблизилась к лимузину.

Педро Луис заметил Алисию, только когда она подошла уже совсем близко. От неожиданности он покраснел. Припомнил их странный разговор в гараже и всеми силами попытался подавить волнение, но у него ничего не получалось.

— Добрый день, Педро Луис, — нараспев сказала Алисия. — Ты что, испугался меня?

— Я… Вовсе нет... Почему... — смущенно забормотал шофер. — Добрый день, сеньора Алонсо.

— Скучаешь? — Алисия широко улыбнулась, обнажив ряд ровных белых зубов (они стоили ей немало денег и были изготовлены по новейшей североамериканской технологии).

— Я жду сеньора Монтеро. Он должен сейчас выйти, — объяснил Педро Луис.

— Да? Это хорошо, — сказала Алисия и, подойдя к нему почти вплотную, спросила низким грудным голосом: — А скажи, ты хоть раз вспоминал обо мне после нашей последней встречи?

Педро Луис смутился. Он не зная, что ответить, но чувствовал в словах Алисии какой-то подвох. «Сказать, ей правду, что не вспоминал, — так обидится еще», — подумал он и на всякий случай пробормотал:

— Да, сеньора, но...

— Спасибо, мой мальчик, — перебила его Алисия. — Мне очень приятно это слышать. А я, — она заглянула ему прямо в глаза, — с того дня только о тебе и думаю. Ну что ты отворачиваешься, глупый? — засмеялась Алисия, когда Педро Луис смущенно отвел взгляд. Она нежно взяла его за подбородок и повернула голову к себе. — Ты такой красивый, — страстным шепотом сказала она. — Я бы многое отдала, чтобы ты полюбил меня. Но ты ведь не любишь меня, не так ли?

Педро Луис молчал. Но Алисия не собиралась отступать.

— Ну что ты боишься меня, мой мальчик... Посмотри, какая жара, а на тебе этот ужасный тугой галстук. Ай-ай, сеньор Монтеро, почему он заставляет своих служащих носить галстуки даже в летний зной? Дай-ка я помогу тебе его ослабить...

Алисия взялась руками за узел темного галстука, который был на шофере, но вместо того чтобы ослабить его, стала гладить Педро Луиса по шее тыльной стороной ладони.

— Сеньора Алонсо, что вы? Зачем? — Педро Луис отстранился от нее и стал оглядываться по сторонам, ведь они находились посреди многолюдной улицы, и он почувствовал, что оказался в совершенно дурацком положении. Он не смел сопротивляться, но не мог и позволить этой странной женщине делать то, что она хочет.

— Ну вот, и что тут страшного? — нежно шептала Алисия, а ее руки соскользнули на грудь бедного парня. Казалось, она и не собирается их убирать. Он мучительно искал выход из положения, но мысли в голове путались, и он ничего не мог придумать. Он постарался взять себя в руки, но это оказалось чрезвычайно трудно.

— Сеньора Алонсо,— взмолился Педро Луис, — на нас смотрят... Неловко... Я бы не хотел, чтобы здесь...

— Хорошо, тогда в другом месте, — перебила его Алисия, — хотя я знаю, что в доме Монтеро ты занят с утра до вечера. Я намекала Карлосу, что он мог бы дать тебе хотя бы трехдневный отпуск, но он и слушать об этом не хочет. Он считает, что все должны работать без передышки, как он сам.

— Не знаю, сеньора, — решил уйти от этой скользкой темы Педро Луис. — Не мне судить... Извините, вот и он, — редко шофер был так рад видеть приближающуюся фигуру своего хозяина.

Дон Карлос как раз вышел из высоких стеклянных дверей небоскреба и направился к лимузину.

Алисия все же улучила момент и, наклонившись к парню, таинственно прошептала:

— До встречи, мой красавец. Клянусь, ты меня еще полюбишь.

С этими словами Алисия как ни в чем не бывало отошла на пару шагов, сделав вид, что разговорилась с шофером совершенно случайно.

— О Карлос, как я рада тебя видеть! — с наигранным восторгом приветствовала она сеньора Монтеро.

— Мое почтение, Алисия, — сухо ответил дон Карлос. — Что привело вас сюда? Уж не ко мне ли в контору вы решили заглянуть?

— Да, — ответила Алисия, — я пришла побеседовать с вашей секретаршей Марией.

На лице дона Карлоса отразилось удивление. Именно на эту реакцию и рассчитывала опытная интриганка Алисия.

— Она сейчас очень занята, — заметил дон Карлос, который считал, что секретарша не должна в рабочее время вести никаких личных бесед.

— Я к ней по важному делу, — серьезно сказала Алисия. — Вы ведь помните, Мария работала еще у моего Максимилиано. Я хочу с ней посоветоваться относительно моих дел...

— Боюсь, Алисия, вам все же придется отложить беседу на другой день, — настаивал на своем дон Карлос. — У нее очень много работы.

— Я не задержу ее надолго, и к тому же я знаю ее фантастическую работоспособность, — ответила Алисия. - А потому и порекомендовала ее вам. — Она помолчала и решила действовать другим путем. — Вы сегодня необыкновенно респектабельны, дон Карлос, — как бы любуясь Монтеро, сказала она. — Берегитесь, многие женщины теряют контроль над собой, когда видят такого шикарного мужчину.

— Вы всегда преувеличиваете, — ответил дон Карлос, но на его суровом лице мелькнула тень улыбки. Алисия все же добилась своего.

— Зайдите к Марии, но, прошу, ненадолго, — сказал дон Карлос, садясь в машину.

Алисия подождала, пока роскошный лимузин Монтеро исчезнет за поворотом, и только затем повернулась и вошла в гигантское здание из стекла и бетона. Поднявшись на пятый этаж, она вышла из лифта и подошла к приемной, где за пишущей машинкой сидела Мария.

— Добрый день, Мария, — приветствовала ее Алисия.

— Добрый день, сеньора Алонсо, — Мария улыбнулась. — Вот уж не ожидала вас здесь увидеть. Вы, наверно, к сеньору Монтеро. Но он, к сожалению, только что уехал. Еще пять минут назад вы, возможно, успели бы его застать.

— Я и сама еще вчера не думала здесь появляться, — Алисия села в кресло и закинула ногу за ногу. — И тем не менее мне пришлось сегодня ехать сюда по душному городу. Так всегда бывает. Когда льет дождь, я мечтаю о солнце. Когда же наступает жара, я мечтаю о грозовой туче. Вот ведь забавно! Тебе не кажется, Мария?

— Возможно, — сухо ответила секретарша, которую несколько смущал и раздражал развязный тон Алисии. — Простите, сеньора Алонсо, у меня сегодня очень много работы, и я не могу уделить вам достаточно времени.

— Прекрасно, Мария, — холодно улыбнулась Алисия, — именно о твоих делах и твоей работе мы сейчас и поговорим.

Пока муж обедал, донья Росаура никогда не говорила с ним о неприятном, считая, что это вредит пищеварению, однако стоило дону Карлосу допить кофе и перейти в гостиную, как жена торжественно начала:

— Кстати, Карлос, Паулетта сегодня задержалась из школы на полчаса, — донья Росаура сразу же перешла к тому, что ее больше всего заботило. — Она сказала, что их задержали в школе, но я звонила ее учителю — их отпустили сразу же после уроков.

— А что сказал Педро Луис? — спросил муж.

— Мне кажется, Педро Луис тоже соврал, — констатировала донья Росаура. — Мне все это очень не нравится. Я прошу тебя поговорить с ним.

— Хорошо, я вычту из его жалованья штраф, — согласился дон Карлос. — Тогда в следующий раз ему не захочется идти у девчонки на поводу.

— А мне кажется, этому надо положить конец раз и навсегда, — решительно сказала донья Росаура. — Пусть Паулетта занимается дома. Мы в состоянии нанять ей учителей. Это сразу же решит все проблемы. А так — кто знает, о чем говорят в перерывах между уроками эти испорченные девчонки.

— Пожалуй, ты права, Росаура, — согласился муж. — Пусть сидит дома. Так-то оно спокойнее.

Так Паулетта оказалась пленницей в собственном доме.

Интересный разговор сеньоров Монтеро де ла Рива прервал телефонный звонок. Дон Карлос снял трубку. По встревоженному выражению его лица жена поняла, что случилась какая-то серьезная неприятность.

— Звонили из полиции, — кратко сообщил дон Карлос, — Мария выпала из окна. К счастью, «скорая помощь» приехала почти сразу, и ее доставили в реанимацию. Но она в очень тяжелом состоянии.

— Какой ужас, — качала головой донья Росаура. — Бедняжка! Как же это произошло?

— Не знаю. Когда я уходил, все было нормально, — ответил дон Карлос. — Туда поднималась Алисия. Полиция допросила ее. Говорят, она просто в истерике. Врачи считают, что Мария вышла на балкон и у нее закружилась голова, возможно, она потеряла сознание.

— Карлос! — воскликнула донья Росаура. - Что же теперь делать! Придется искать новую секретаршу! - даже в самые критические минуты сеньора Монтеро де ла Рива думала только о себе.

— Да, это будет непросто, — вздохнул дон Карлос, — Говорят, что незаменимых людей нет, но я не знаю, кто сможет заменить Марию. Она была моей правой рукой.

— Господи, как много проблем!— вздохнула донья Росаура.

Они замолчали.

 

ГЛАВА 14

Только на четвертый день после встречи в театре Леонардо позвонил Аугусте.

— Добрый день.

— Добрый день, Леонардо,— взволнованно сказала Аугуста. Она так долго ждала его звонка, срываясь на каждый звук телефона и каждый раз разочаровываясь. Но голос Леонардо звучал непривычно сухо.

— Не спрашиваю, как у тебя дела. Судя по всему, они идут неплохо.

У Аугусты сжалось сердце. Как она и опасалась, Леонардо чувствовал себя обиженным.

— Что ты хочешь сказать? — спросила она, пытаясь собраться с мыслями.

— Было приятно посмотреть на тебя в театре. Ты была очень эффектна. Как этому молодому сеньору, не знаю его имени, удалось так быстро уговорить тебя выбраться в театр?

— Уговорил меня не он, а моя школьная подруга Сабина, я тебе не раз о ней рассказывала.

— Уговорила пойти с ним? А зачем ей это надо?

— Нам неудобно было идти в театр вдвоем, поэтому она взяла с собой своего брата.

— А разве она была с вами в театре?

— Ну конечно. Сидела слева от меня.

— Не знаю, не видел. — Ситуация начала проясняться, но Леонардо не спешил сменить гнев на милость.

— Что ты сердишься, Леонардо? Разве я не имею права пойти в театр?

— Бога ради.

— Приходится брать кого-то в провожатые, ведь ты меня не можешь сопровождать.

Эти слова, произнесенные безо всякого упрека, наоборот, скорее извиняющимся тоном, кольнули Леонардо в самое сердце. Возразить ему было нечего.

Помолчав, Аугуста сказала:

— У тебя очень красивые дочки, Леонардо.

— Спасибо, все в меня, — попытался пошутить он.

— Скорее, в свою мать. Луиса тоже красивая. — Аугуста впервые так открыто говорила о его семье. Это тронуло Леонардо, и в то же время ему стало стыдно. Ведь он ничего не может сделать для этой женщины, а сам требует так много. Готов убить ее за то, что она выбралась в театр, а сам ходит туда со своими домочадцами, со своей женой.

Одновременно с этим он вернулся мыслями к той беде, которая свалилась на их дом в последнее время. Уже совсем другим голосом он сказал:

— Извини меня, Аугуста. Я заеду к тебе сегодня, можно? Мне о многом надо тебе рассказать.

Луиса уезжала в больницу, предполагая, что может задержаться там на несколько месяцев. Однако пробыла она там недолго, чуть больше недели. Диагноз был самый неутешительный, и врачи не решились на операцию.

Когда Луиса поняла, что жить ей осталось совсем немного — несколько месяцев, и во всяком случае менее года, она предпочла вернуться домой и провести это время с близкими.

После возвращения Луисы из больницы как будто тихая пелена печали опустилась на дом Линаресов.

Давно уже в доме не бывало праздничной суматохи, сопровождающей приезд гостей. Семье Линаресов не был нужен никто. Как стайка перепуганных птиц, жались они друг к другу, стараясь не думать о неотвратимой беде.

Леонардо никогда раньше столько времени не проводил дома. Только самые неотложные дела могли заставить его оторваться от Луисы и девочек. Но тревога быстро настигала его и вне дома, заставляла спешить обратно.

Как ни странно, лучшим лекарством для него была сама Луиса. Вне дома он чувствовал всю реальность неотвратимой разлуки с женой. Он не любил и боялся расспросов знакомых о ее самочувствии, ему казалось, что сами эти расспросы причиняют какое-то зло. Но стоило ему вернуться домой, увидеть Луису, сидящую на диване рядом с Дульсиной и Канди, как он мгновенно успокаивался. Все это выглядело так прочно, так незыблемо: мать, обнявшая дочерей и с улыбкой встречающая мужа. Они все составляли единое целое, и кто посмеет вырвать одного из них?

Теперь они гораздо чаще старались ненароком коснуться друг друга, чего Луиса раньше не выносила. Часто Леонардо наблюдал, как Луиса перебирала тонкие пальчики дочек, целовала их головки, о чем-то тихо с ними беседовала. Леонардо пронзила мысль, что наконец-то для них наступила тихая семейная идиллия, которую Луиса так долго гнала от себя. Но он не стал говорить об этом жене, чтобы той не почудился в его словах упрек.

За это время Леонардо только несколько раз вырвался к Аугусте для коротких и горьких бесед. Аугуста, невидимыми нитями связанная с Леонардо, выглядела осунувшейся, опустошенной.

Извинившись за свою глупую вспышку, Леонардо о ней больше не вспоминал, и вовсе не потому, что стал меньше считаться с чувствами Аугусты. Просто он вступил в такую трагическую полосу жизни, в которой нет места мелким обидам и недоразумениям, где переживаний хватает только на самые важные вопросы — вопросы жизни и смерти.

В это тяжелое время его доверие к Аугусте укрепилось безмерно. Он чувствовал, что его горе было горем этой женщины. Дом Аугусты был единственным местом, где, застигнутый ужасом, он не прятал слез, оплакивая грядущий уход Луисы и сиротство его несчастных детей. Аугуста не пыталась утешать его словами, но всей душой разделяла его боль.

Как ни странно, именно теперь его перестали мучить угрызения совести перед женой за существование в его жизни Аугусты. Чувство вины исчезло, когда Леонардо понял, что никто в этом городе так страстно, так самозабвенно не молил Бога о чуде спасения Луисы, как он сам и Аугуста.

Но чуда не случилось. Однажды утром после завтрака Луиса взяла его под руку и подвела к окну. Она хотела что-то сказать, но замолчала, вглядываясь в Дульсину и Канди, бегущих по дорожке сада. Наконец она заговорила, но так тихо, что Леонардо пришлось нагнуться к ней.

— Милый, мне пришел срок ехать в больницу.

— Нет, нет! —вырвалось у него.

— Да, Леонардо. Бог и так был милостив ко мне. Последняя отсрочка была даже больше, чем обещали врачи. Я поеду уже завтра.

— Но, Луиса, родная, как завтра? Как же мы с девочками останемся здесь без тебя?

— Не рви мне сердце, Леонардо. Я собрала все силы, чтобы умереть вдали от дома, чтобы здесь не осталось печальной, пугающей девочек комнаты. Я все равно ухожу, так пусть в памяти детей это останется чем-то легким — я расцелую их, сяду в машину и уеду.

Леонардо и Луиса, держа друг друга за руки, плакали, отвернувшись друг от друга.

— Конечно, они придут на мои похороны, но это вряд ли их сильно напугает. Ведь это довольно красивая церемония. — Она с некоторым усилием улыбнулась и уже почти овладела собой. Леонардо казалось, что он видит страшный сон.

— Дорогой, — серьезно обратилась она к мужу. — Я хочу сказать тебе что-то важное. Тебе будет нелегко с девочками, да и им с тобой непросто. Но вам может стать совсем плохо, если ты женишься неудачно.

Леонардо попытался что-то возразить, но Луиса прервала его.

— Молчи и слушай меня, — продолжала она, — и попытайся увидеть все моими глазами. До ревности ли мне сейчас? Я оставляю Дульсину и Кандиду, юных и беззащитных, и все мои мысли о них. Я все отдала бы, чтобы их приняла под свое крыло какая-нибудь добрая женская душа. Заклинаю тебя: не впускай в наш дом зло.

Немного помолчав, она спросила:

— Ты будешь со мной в последнюю минуту, Леонардо? Мне страшно, хоть это и грех.

Леонардо крепко сжал ее руку.

— Я поеду с тобой в больницу. Но я все-таки надеюсь...

— Не тешь себя пустыми надеждами, дорогой. Я уже послала за моим духовником и до обеда хочу побеседовать с ним. Вечер мы проведем вместе с девочками, а утром надо ехать...

Наутро Луиса, прощаясь с дочками, не выдержала и заплакала.

— Не плачь, мамочка, — утешали ее они, — поскорее поправляйся и возвращайся к нам.

— Мы всегда будем вместе, — шептала Луиса, не в силах разжать объятия.

Наконец она овладела собой.

— Селия, уведи девочек в дом, как только мы уедем. Погода сегодня сырая.

Быстро поцеловав дочек, она, опираясь на руку Леонардо, изо всех сил заспешила к машине, про себя шепча молитву Всевышнему, чтобы уберег ее детей.

На крыльце Кандида и Дульсина старательно, как это делают только дети, махали вслед ушедшей машине, навсегда увозившей самого близкого для них человека.

Через три дня вернулся их отец без мамы. Он сказал, что отвезет их к бабушке, и попросил Селию помочь девочкам собраться. Заплаканная и непривычно молчаливая Селия быстро помогла им одеться. Кандида и Дульсина притихли, почуяв что-то неладное. Только когда их встретила и обняла плачущая донья Исабель, они поняли, что отец никогда не привезет маму обратно домой, и, вцепившись в бабушку, тоже заплакали.

На похоронах они плакали уже не так сильно, потому что не очень верили, что женщина, лежащая в гробу, и есть их мама. Как и предсказывала с грустной иронией донья Луиса, они внимательно впитывали новые впечатления. Местом печали для них было не кладбище, а осиротевший без матери дом.

Леонардо попросил донью Исабель некоторое время пожить у них. В первый же вечер, когда они остались вчетвером, Леонардо сказал:

— Я хочу, чтобы вы, донья Исабель, и вы, девочки, знали, что в этом доме никогда не появится ничего такого, что было бы неприемлемо для Луисы, если бы она была жива.

Донья Исабель с признательностью посмотрела на Леонардо.

— Единственное изменение, которое здесь, быть может, произойдет, да и то не раньше, чем через год, — продолжал он, — будет сделано в полном согласии с волей Луисы, и даже по ее просьбе. Но и это важное изменение не поколеблет моего обещания оставить этот дом домом Луисы, моей незабвенной жены, вашей дочери и матери.

«А если ты не выполнишь этого обещания, — добавила про себя донья Исабель, — я заберу девочек жить к себе».

 

ГЛАВА 15

 Сидя в приемной полицейского комиссариата, Алисия вспоминала, как же все это произошло.

Алисия села в кресло и закурила. Она смотрела на Марию в упор и многозначительно молчала. Марии стало не по себе, по спине пробежали мурашки — что-то жестокое, неумолимое было в этом пронзительном взгляде. Алисия меж тем заговорила:

— У меня сегодня какое-то философское настроение, — улыбаясь сказала она, и Марии показалось, что она беззащитный кролик, сидящий перед раскрытой пастью удава. — Мне интересно наблюдать людей. Согласись, интересно следить за тем, как безрассудно вдруг начинают вести себя влюбленные женщины. Они готовы ради любви на какие угодно жертвы. Особенно если они не так молоды... 

Мария резко встала, чтобы переложить со стола на полку папку с бумагами. Она казалась совершенно спокойной, но ее выдавали слишком порывистые движения.

— Не понимаю вас, сеньора Алонсо, — ледяным тоном ответила она. — К чему весь этот разговор? Извините, мне сейчас некогда болтать, меня ждут дела.

Мария поставила папку на нужную полку, вернулась за свой стол и начала что-то перепечатывать на машинке. Однако руки не слушались ее, и она делала опечатку за опечаткой. Работа явно не клеилась, Мария начала нервничать, но продолжала упорно печатать, делая вид, что не понимает намеков Алисии.

— Мне кажется, ты чем-то взволнована? — с иронией заметила Алисия. — Бедняжка! Ну что ты, я так тебя понимаю и даже немножко завидую. Мигель Вильярреаль — такой приятный мужчина. Даже несмотря на то, что в последнее время у него очень много проблем...

Мария буквально окаменела.

— Сеньора Алонсо, — сказала она, — я вовсе не для того когда-то открылась вам, чтобы вы сейчас так зло шутили...

— Я вовсе не шучу,— улыбнулась Алисия.— Ты очень вовремя в него влюбилась. Дело в том, что у меня есть кузен Армандо Маркое. Ты очень своевременно подсунула своему шефу фальшивые документы, касающиеся дел его фирмы. Армандо — благородный человек и с удовольствием оплатил бы твои услуги.

— Мне ничего не надо, — сухо сказала Мария.

— Послушай, — Алисия начинала терять терпение, — Армандо Маркое с удовольствием заплатит тебе, и весьма щедро, если твой... Мигель перестанет просить у него деньги. Согласись, будет очень неприятно, если дон Карлос внезапно узнает, что его верная и добросовестная секретарша...

— Я уже сказала, что я ничего не возьму, — упрямо повторила Мария.

— Значит, тебе нужны не деньги, а только любовь Мигеля! — нараспев произнесла Алисия, закатив глаза. — Да ведь он мерзавец. Тебе, например, известно, что он игрок?

— Замолчите! — неожиданно для самой себя воскликнула Мария. Ее невыразительное лицо покрылось красными пятнами, в глазах появился несвойственный им блеск. В эту минуту она была даже красива.

— Можешь не слушать, — спокойно продолжала Алисия. — Люби своего Мигеля, но помни, что, когда ты перестанешь быть полезной, он бросит тебя, не задумываясь. Я даже почему-то уверена, что он сделает это как-нибудь безобразно! — Алисия самодовольно усмехнулась и презрительно оглядела Марию с ног до головы.

Привыкшая за свою жизнь секретарши к разным выговорам и упрекам, часто незаслуженным, Мария на этот раз не могла снести оскорбления. Уж очень наглой и циничной была Алисия. Поддавшись порыву, Мария подошла к противнице и ударила ту по лицу. Не столько от удара, сколько от неожиданности Алисия выронила сигарету. Еще никто ни разу в жизни не смел поднять на нее руку!

— Ты с ума сошла! — завизжала она. — Я тебя уничтожу!

Мария больше не желала не только продолжать беседу, но и находиться в одном помещении с Алисией, демонстративно повернулась и вышла на балкон, чтобы отдышаться. Ее душили слезы, но она крепилась, чтобы не расплакаться перед этой чванливой богачкой. Да если бы все знали, как она стала такой важной сеньорой... Мария стояла, прижавшись к стене, и старалась незаметно вытирать платком слезы, которые против ее воли катились по щекам. Постояв так несколько минут, она немного пришла в себя и вернулась в комнату. Она решила сказать этой самодовольной выскочке все, что она о ней думает. Алисия ее возвращение поняла по-своему, решив, что Мария опомнилась и будет извиняться. Она хотела что-то сказать, но Мария перебила ее. Она говорила внешне спокойным тоном, но за ее словами чувствовалось сильнейшее эмоциональное напряжение.

— Я ненавижу вас, сеньора Алонсо, — сказала Мария. -— Вы самая ужасная женщина, какую я видела в жизни. Да, я люблю Мигеля и на многое готова ради него. Но я никому не позволю издеваться над моей любовью, какой бы смешной она вам ни казалась. У вас черствая душа, вам не ведомо в этом мире ничего, кроме жажды денег и власти. 

Алисия не ожидала такого яростного напора, она встала, желая оборвать разошедшуюся «нахалку», но Мария продолжала говорить:

— Я вижу вас изнутри, вижу всю вашу подлую сущность. И вы мне...— Она собралась с духом и бросила противнице в лицо: — Вы мне омерзительны!

— Как ты смеешь! С кем ты разговариваешь! — Алисия не находила слов, чтобы выразить свое возмущение. — Ты что, думаешь, твой Мигель поможет тебе? Да ты просто дура! Это я всегда о тебе знала, не догадывалась только, что ты еще и порядочная нахалка! — Алисия уже не могла остановиться, ее несло. Она чувствовала, что у нее начинается истерика — давно с ней не случалось ничего подобного. Руки дрожали, голос срывался. Она решила было закурить, но сигарета прыгала в ее непослушных пальцах и никак не хотела зажигаться. Алисия с раздражением сломала ее и бросила в пепельницу.

— Наплевать на Армандо, — она говорила тихо, почти шепотом, который больше походил на змеиное шипение. — Но я тебя уничтожу. Сегодня де Монтеро узнает о твоих фокусах.

— Пусть узнает, — гордо вскинув голову, ответила Мария. — Но тогда я тоже не буду молчать. Пусть весь мир узнает, какой вы были хорошей женой дону Максимилиано и какой прекрасной матерью своему внебрачному ребенку!

— Ложь! — взвизгнула Алисия.

— Пусть все узнают, как вы бросили младенца на произвол судьбы, лишь бы не расставаться с денежками покойного мужа.

Алисия хотела возражать, спорить, но поняла, что это бессмысленно. Она и не подозревала, что все эти годы Мария знала ее тайну... Конечно, следовало догадаться раньше, ведь в тот год Мария постоянно приходила, помогая приводить в порядок бумаги Максимилиано. Алисия в то время старалась не показываться на улице, не виделась ни с кем, включая родственников, разыгрывая из себя неутешную вдову, которая от горя заперлась дома. Но от проницательного взгляда Марии не ускользнули изменения в фигуре, которые были неизбежны, как ни старалась их скрыть Алисия. А постоянные визиты врача? Алисия объясняла их тем, что после смерти любимого мужа у нее сдали нервы. Но Мария хорошо знала, что доктор Вальехо, которого она несколько раз встречала в доме Алонсо, — гинеколог. Затем последовала непонятная поездка к мифическим родственникам в Сьерра-Марилью, после чего талия Алисии вновь стала тонкой, как и раньше.

Мария все замечала, но молчала. Она прекрасно понимала, в какое неприятное положение попала Алисия, которая по завещанию дона Максимилиано владела имуществом только в том случае, если после его смерти больше не выходила замуж и не имела детей. Кто-кто, а Мария прекрасно знала условия завещания, оставленного ее шефом.

«Проклятый старик, — подумала Алисия, как думала все эти годы. — Он и после смерти издевается надо мной. Он превратил мою жизнь в ад! Кто бы мог подумать, что он умрет так рано, тогда мне не надо было бы расставаться с ребенком».

— Да, он крепко испортил вашу жизнь, — как будто догадываясь, о чем думает Алисия, сказала Мария. — Но вы же сами этого хотели. Вы могли переменить свою жизнь, отказавшись от этих грязных денег!

Алисия замахнулась на Марию, чтобы оборвать ее, но та продолжала говорить:

— Да, грязных! Заработанных в постели с противным больным стариком!

Алисия была уже не в силах сдерживать ярость. Не помня себя, она стала хлестать Марию по щекам. Та, стараясь защититься от ударов, закрыла лицо руками. В истерике Алисия продолжала осыпать Марию ударами, та бросилась к открытой двери на балкон. На этот раз Алисия побежала за ней. Мария отклонилась к перилам, но, стараясь увернуться от следующего удара, вдруг почувствовала, что теряет равновесие. В последний момент она попыталась уцепиться рукой за перила балкона, но не успела...

Только увидев тело Марии, распростертое внизу на тротуаре, Алисия поняла, что произошло нечто, не входившее в ее планы. Она моментально успокоилась и вошла обратно в приемную. Поправив платье и прическу, Алисия немедленно набрала номер «скорой помощи»:

— Алло, с вами говорят из Центра международной торговли. Контора сеньора Монтеро де ла Рива. Немедленно приезжайте. Женщина упала с пятого этажа. Это так ужасно, какое несчастье...

Мигель Вильярреаль, как и тысячи других мексиканцев, завтракал, просматривая утренние газеты. Обычно сообщения о преступлениях, несчастных случаях и стихийных бедствиях не нарушали его хорошего аппетита, но на этот раз он прочел нечто такое, от чего кусок не полез в горло. То, что произошло вчера в Центре международной торговли, расстраивало все его планы. Мелкое происшествие — женщина упала из окна. Но для Мигеля это крах, полный крах! Правда, в газете было сказано, что ее увезли в реанимацию, значит, она жива. Даже не допив кофе, Мигель бросился к машине и через некоторое время уже входил в палату, где под капельницей лежала Мария.

Мигель хотел было сразу же подойти к ней, но остановился на пороге, так неправдоподобно выглядело ее маленькое тело, опутанное какими-то трубочками, окруженное многочисленными медицинскими приборами, циферблаты которых фиксировали малейшие изменения, происходившие в ее организме. Глаза Марии были закрыты, лицо было бледным, и жизнь, казалось, едва теплилась в ее теле.

Мигель подошел и склонился над ней.

— Мария... Ты меня слышишь? — спросил он. Мария медленно открыла глаза.

— Мигель... — еле слышно прошептала она. — Ты здесь, Мигель... Ты пришел...

На миг ему показалось, что по ее бледному лицу пробежала тень улыбки.

— Как это случилось, Мария? Расскажи мне! — Мигель кивком головы попросил сиделку оставить их наедине.

Та поднялась, но уже в дверях обернулась и сказала:

— Помните, сеньор Вильярреаль, у вас только пять минут.

Мигель снова склонился над Марией.

— Скажи мне, как это случилось...

— Алисия... — прошептала Мария. — Это она... — Марии было тяжело говорить, каждое слово давалось ей с большим трудом, но она упорно продолжала: — Она... хотела, чтобы ты оставил Армандо в покое... Хотела выдать меня... дону Карлосу... Она все знает...

Мигель стиснул зубы.

— А ты? — нетерпеливо спросил он.

— Ты же знаешь, я люблю тебя,— Мария закрыла глаза, ей нужно было на несколько секунд передохнуть. Мигель ждал, затаив дыхание. Мария вздохнула и продолжала:

— Она столкнула меня...

— Надо немедленно сообщить в полицию! — воскликнул Мигель и тут же испугался, что говорит слишком громко.

— Нет, — шевельнула губами Мария — Тогда все выплывет. Мигель, — тихо позвала она.

— Да?

— Скажи, ты любишь меня?

— Конечно, Мария, как ты можешь в этом сомневаться! — ответил он, смотря Марии прямо в глаза.

— Тогда отомсти за меня, — прошептала она. — Слушай. У адвоката Сальенте лежит завещание дона Максимилиано Алонсо, мужа Алисии. Она может владеть его огромным состоянием, только если будет верна покойному Максимилиано до конца жизни. Он обрек ее на богатство и одиночество. Если же она не выполнит условий, деньги, недвижимость, все перейдет к его детям от первого брака, которым он почти ничего не оставил.

Она замолчала, не в силах больше говорить.

— И что же? — не понимал Мигель. — Я слышал об этом, но что из того?

Мария попыталась говорить, но у нее ничего не получалось. Силы были на исходе.

— Запомни имя, — наконец сказала она, — Габриэль Вальехо. Это врач, который принимал роды у Алисии и зарегистрировал факт рождения ребенка.

— Как? - изумился Мигель. - У нее был ребенок?

— Да, она родила его через одиннадцать месяцев после смерти Максимилиано.

— И что с ним стало? — спросил потрясенный Мигель.

— Она бросила его... Где-то в районе Сьерра-Марильи. Я знаю... она ездила туда. Разыщи врача... У него... книга с записью рождений... — Мария говорила все тише. — Отомсти за меня... — произнесла она так тихо, что Мигель не услышал звука, но понял, что она говорит, по губам. — Господь да простит меня...

Мария закрыла глаза.

Несколько секунд Мигель ждал, что она снова заговорит, но так ничего и не услышал. Ее дыхание становилось все слабее, пока не прекратилось вовсе.

— Мария! — вне себя закричал Мигель.

На его крик прибежала сиделка и немедленно бросилась за врачом. Несколько минут весь медперсонал пытался вернуть Марию к жизни, но безуспешно.

— Она умерла, сеньор Вильярреаль, — сказал Мигелю врач. — Мы очень сожалеем.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

ГЛАВА 1

И вот спустя год свершилось то, что Леонардо и Аугуста раньше считали невозможным. Когда истек год его вдовства, дон Леонардо Линарес ввел в свой дом новую жену.

Венчание было очень скромным. Из всех присутствующих спокоен был один Леонардо. Лишь у него одного было ощущение, что это единственно правильное решение. Он не только выполнял свой долг перед женщиной, которая любила его и была достойной того, чтобы он наконец открыто признал ее перед всеми своей женой. Он также выполнял свое обещание покойной Луисе отдать дочек под крыло доброй женщине, которая сможет полюбить их. В глубине души он готов был поклясться Луисе, что ее просьбу не впускать в дом зло он не мог бы выполнить лучше.

Донья Исабель стояла, гордо выпрямившись, в окружении внучек. Несмотря на царственный вид, слезы застилали ей глаза. Она вспоминала другое венчание, четырнадцать лет назад, когда вместо Аугусты рядом с Леонардо стояла ее дочь Луиса, юная, стройная, очаровательная. С невольным злорадством донья Исабель подумала, что тогда Леонардо не выглядел таким спокойным и усталым, а был весь как натянутая, звенящая от счастья струна.

Для доньи Исабель не было секретом, что Леонардо собирается жениться и спокойно ожидает окончания срока траура, ни слова не говоря о своей избраннице. Она терялась в догадках. И вот наконец между нею и зятем состоялся долго ожидаемый ею разговор.

— Донья Исабель, — сказал Леонардо, — срок траура близится к концу.

— Для меня траур не кончится никогда, — с достоинством ответила старая дама.

— Думаю, для меня тоже. Луиса не из тех женщин, которых можно забыть.

Эти слова были как бальзам для материнского сердца, тем более что она почувствовала их искренность. Теперь она менее враждебно слушала Леонардо.

— Я с самого начала не скрывал, что в жизни нашей семьи через год могут произойти большие перемены, — продолжал Леонардо. — Я имел в виду мою женитьбу.

— Мне остается предположить, что претендентка на это место была подобрана еще при жизни Луисы.

Донья Исабель умела нанести удар в самое больное место, оставаясь безупречно вежливой. Но Леонардо понимал, какую боль испытывает сейчас мать Луисы и каким циничным должен ей казаться весь этот разговор.

— Донья Исабель, прошу вас выслушать меня до конца. Вам, возможно, трудно поверить, но Луиса сама заговорила о моей будущей женитьбе в последний свой день дома. Она попросила меня найти добрую мать для наших девочек.

— Но у мужчин есть такая слабость: женщина, которая добра к ним, кажется им по-настоящему доброй.

— Нет, она добра не только ко мне. Я думаю, никто не сможет относиться мягче и душевнее, чем она, к моим девочкам.

— Я знаю ее? — спросила донья Исабель.

— Вы не можете ее знать, она не принадлежит к вашему кругу.

— Мне казалось, Леонардо, что наш круг давно стал и твоим.

— Хорошо. Она не принадлежит к нашему кругу.

— И насколько же низко пришлось тебе спуститься, чтобы отыскать ее?

Леонардо еще до начала разговора дал себе слово не терять спокойствия и теперь не давал собеседнице повода вывести себя из равновесия.

— Примерно на ту же глубину, с которой ваша семья в свое время подняла меня, — спокойно ответил он.

«А теперь тебя снова потянуло вниз?»— хотелось спросить донье Исабель. Но зять держался с таким достоинством, что она удержалась от колкости. Да и какой был смысл?

— Конечно, это не самые низы. И все-таки это удар, Леонардо, — откровенно призналась она. — При твоем нынешнем положении это настоящий мезальянс. Как хоть она выглядит? Совсем простушка?

— Вы ее видели однажды в театре.

Донья Исабель вопросительно сдвинула брови.

— Но я была в театре десятки раз и каждый раз видела множество людей.

— Это был наш последний визит в театр, — ровным голосом произнес Леонардо. — Вы все обсуждали даму в бархатном платье в партере. Так это она.

Цепкая память доньи Исабель быстро воспроизвела увиденную тогда картину.

— Да, помню, она была с юным поклонником.

«Вам из ложи, разумеется, было ясно видно, что это именно поклонник...» — мысленно съязвил теперь уже дон Леонардо.

— Она была со своими друзьями, — произнес он вслух.

Донья Исабель помолчала.

— Ну что же, по крайней мере, это уж точно не Лолита, — сказала она, как бы продолжая тот давний разговор с дочерью.

— Что-что? — не понял Леонардо. — Нет, ее зовут Аугуста. Аугуста Санчес.

И вот теперь Аугуста Санчес, нет, сейчас уже почти Аугуста Линарес, стояла под венцом с Леонардо, серьезно глядя на священника и только изредка поглядывая на жениха. В отличие от Леонардо в ней не было и тени уверенности.

Казалось бы, у нее было время привыкнуть к мысли, что они с Леонардо станут мужем и женой. Вскоре после смерти Луисы Леонардо пришел к ней и без всяких нежностей, без улыбки сказал ей, что надеется, что она не откажется через год стать его женой.

При этих словах лицо Аугусты не осветилось счастьем, чего он в глубине души ожидал.

— Ты что, не хочешь выходить за меня замуж?

— Я всегда этого хотела, Леонардо, и всегда знала, что это недостижимо. А теперь, когда это стало возможным, я не могу не думать о том, почему это теперь возможно.

— Но мы не виновны в смерти Луисы.

— Не сердись на меня, Леонардо, но не кажется ли тебе, что наша любовь каким-то образом сжила ее со света?

— Что за глупости, Ауту ста! Уверяю тебя, Луиса даже не подозревала о твоем существовании. Она могла переживать из-за частых размолвок со мною, но испытать боль из-за наших отношений ей не пришлось.

— Я не то имею в виду, Леонардо. Ни ты, ни я не желали ей зла. Я с ужасом вспоминаю время ее болезни. Твое безмерное горе говорит само за себя.

— Так в чем же наша вина?

— Наша любовь друг к другу все росла и росла, и у меня такое чувство, что эта грешная любовь стала такой огромной, что вытеснила Луису из жизни.

Леонардо откинулся в кресле и помотал головой, как бы пытаясь стряхнуть наваждение.

— Я отказываюсь тебя понимать. Если бы Луиса прочла какое-нибудь анонимное письмо обо мне и ей бы стало плохо с сердцем, то можно было бы говорить о нашей причастности к ее смерти. Хотя и тут, на мой взгляд, прямым виновником смерти был бы автор анонимного письма. Но ничего подобного не было! Луису погубили больные почки, а эта болезнь началась у нее задолго до того, как мы с тобой познакомились. Так что ты не имеешь к ее смерти даже косвенного отношения.

— Ты никогда не говорил мне, что у твоей жены плохое здоровье.

— Я и сам не подозревал, что все так плохо. Однажды она сильно простудилась, но воспаление почек удалось быстро вылечить. Однако врачи советовали ей беречься во всем, отказаться от последующих родов. Я простился с мечтой иметь сына, лишь бы жена была здорова, и нам казалось, что все идет неплохо. Но болезнь жила в ней и ждала своего часа.

— Леонардо,— воскликнула Аугуста, — умом я все понимаю, но чувство вины не покидает меня.

— Аугуста, я должен сказать тебе одну вещь, и уж если это тебя не успокоит... Дело в том, что я дал обещание Луисе, что найду нашим девочкам мать. Она сама меня об этом просила.

— Я с радостью позабочусь о твоих девочках. Но примут ли они меня? Не обидит ли их мой приход в семью?

— Прости меня, Аугуста, но уговорить тебя стать моей любовницей было легче, чем заставить тебя выйти за меня замуж.

Видя, что Леонардо начинает сердиться, Аугуста прижалась к его плечу.

— Я согласна, милый.

— Не сомневайся ни в чем, мы будем счастливы.

И Аугуста постаралась отогнать от себя все сомнения.

Дочки Леонардо, стоя рядом с доньей Исабель, во все глаза смотрели на брачную церемонию. Но если глаза Кандиды горели от восхищения и она буквально впитывала все, что происходило вокруг, то совсем иначе смотрела Дульсина. Исподлобья, недобрым взглядом следила она за Аугустой, иногда одаривая таким же взглядом и отца.

Заметив восхищенный взгляд Канди, направленный туда же, она прошипела:

— Любуешься на свою королеву?

— Она и правда красивая, — шепотом ответила Канди, не отводя взгляда от новобрачной.

— Ничего красивого, — фыркнула Дульсина. — Такая простота, что дальше некуда. Посмотри, какая фата.

— Очень романтичная, из старинных кружев.

— Надеюсь, она стряхнула с нее пыль, когда вытащила из бабушкиного сундука.

— Все-таки ты очень злая, Дульсина.

— Все-таки ты очень глупая, Канди.

— Потише, девочки, — остановила внучек донья Исабель, так как те уже начали толкать друг друга.

Донье Исабель, пожалуй, доставили удовольствие слова Дульсины. Но скандал на свадьбе был явно ни к чему.

Донья Исабель вообще колебалась, идти ли ей на венчание. Но Леонардо сказал, что если она не будет присутствовать, пойдут сплетни, и им припишут разлад, которого на самом деле нет. Донья Исабель согласилась, что это разумно, и дала согласие прийти. Тем более само бракосочетание было скромным, в небольшой церкви, что вполне пристало для вдовца.

Успокоившись, донья Исабель пристально наблюдала за Аугустой и не могла не согласиться с Дульсиной, что невеста простовата. Она бьша куда менее величественной, чем тогда в театре. В ней даже чувствовалась какая-то придавленность. «Она уже сейчас чувствует себя не в своей тарелке, — думала донья Исабель. — Что же будет дальше?»

Действительно, донья Аугуста в день своей свадьбы не была ни весела, ни спокойна.

Она начала волноваться задолго до дня свадьбы, причем никто не мог ей помочь прогнать эту тревогу. Аугуста, хорошо знавшая по рассказам Леонардо всех его домочадцев, пыталась выяснить у него, сообщил ли он домашним о грядущей женитьбе и как они это восприняли. Леонардо не разделял ее беспокойства, но его уверенность не передавалась ей.

Незадолго до свадьбы ее тревога достигла наивысшей степени. Аугуста решила пойти в находящийся неподалеку парк, чтобы немного отвлечься. В этом парке Аугуста сумела разыскать уютное, спокойное местечко, как раз по своему вкусу. Кусты живописным полукольцом окружали скамью. Она сидела в одиночестве, сначала размышляя о будущем, а потом, постепенно успокоившись, уже ни о чем не думала, а просто слушала шелест листвы и журчание воды.

— Скучаешь, красавица?

Аугуста вздрогнула от неожиданности.

Рядом с ней на скамейку опустилась цыганка и бесцеремонно, в упор разглядывала ее. Аугуста хотела встать и Уйти, но цыганка удержала ее за подол.

— Погоди, птичка, куда рванулась?

— Что вам надо?

— Увидела тебя, увидела и то, что тебе видеть не дано, — сказала цыганка. — Или неинтересно послушать?

— Неинтересно, — ответила Аугуста, пытаясь высвободить подол из цепких пальцев.

— Ну иди, иди, невеста, — цыганка внезапно отпустила ее, но Аугуста от неожиданности опустилась рядом с ней на скамью.

— То-то, — хмыкнула та. — Тревожишься, красавица?

— Это заметно? — как бы против своей воли спросила Аугуста.

— Что в сердце варится, от меня не утаится, — нараспев произнесла цыганка. — Говорят, молодухе в доме нужно железных три года прожить. Но тебя не свекор со свекровью заедать будут.

— Кому же нужно меня заедать?

— И маленькая змейка больно кусает. Ты думаешь, кто живет тихо, тот не увидит лиха. Конь, мол, берет рывком, а человек смирением. Так ведь?

— Да, я и правда думаю, что добротой можно со временем погасить любую злобу. Разве не так?

— А лучше бы худую траву с поля вон.

— Да кто я такая, чтобы кого-то вон изгонять?

Цыганка пожала плечами.

— Пасынок — не сын, чужая беда — не своя.

Аугуста наконец-то начала понимать, о чем идет речь.

— По-моему, вы даете мне дурной совет. То есть я, по-вашему, должна... — она замолчала.

— Ну-ну, покажи свою догадливость, — подначивала цыганка.

— Я должна удалить из дому падчериц?— наконец решилась Аугуста и посмотрела цыганке прямо в глаза.

Та вильнула взглядом в сторону.

— Спасибо вам за гадание, - Аугуста судорожно рылась в сумочке, ища монету. — Но я вряд ли смогу воспользоваться вашим советом.

— Премного благодарна, — цыганка разглядела, сколько дала ей Аугуста, и выглядела весьма довольной то ли полученной платой, то ли тем, в какое волнение ей удалось вогнать собеседницу.

— Как бы твои дети о твоей доброте не пожалели! - крикнула она вслед Аугусте.

...Аугуста долго не могла успокоиться после этой встречи. Парк она теперь обходила стороной. Она рассказала о происшествии Сабине.

— Может быть, все это кем-то подстроено? — предположила та. — Посуди сама. Она ничего не сказала тебе ни о прошлом, ни о будущем. Все предсказание крутилось вокруг детей Леонардо и их зловещей роли в твоей судьбе?

— Да. И в судьбе моих будущих детей тоже.

— А разве это секрет, что у Леонардо есть дочери? То, что ты выходишь за Леонардо замуж, уже могло перестать быть секретом для некоторых людей, особенно из его окружения. Если знать, что ты становишься мачехой двух девочек, лучший способ настроить тебя против них — это напугать таким вот образом.

— Но ей не удалось настроить меня против девочек, — запротестовала Аугуста.

— Зато удалось испортить тебе настроение.

Сабина немного помолчала, затем спросила:

— А что, может быть, действительно имеет смысл отправить девочек в пансион?

— Из-за того, что так посоветовала цыганка? — изумилась резкому повороту мыслей подруги Аугуста.

— Мы исходили из предположения, что совет дан тебе во вред. А если наоборот? Если это твой доброжелатель или... — Сабина на минуту смутилась, но продолжила, — настоящая цыганка, владеющая даром предвидения?

— Ты веришь в такие вещи, Сабина?

— Не очень. Но если есть шанс уберечься, зачем им пренебрегать? Тысячи девочек из состоятельных семей воспитываются в пансионах и потом всю жизнь с удовольствием вспоминают это время. Возьми хотя бы нас. А у Леонардо есть возможность подыскать для дочек пансион не чета нашему.

— Но Луиса никуда их не отправляла. Предпочитала приглашать учителей домой.

— Возможно, она считала их еще маленькими.

— Пусть Леонардо сам решает этот вопрос. Но я никогда не буду подталкивать его к мысли отослать девочек из дому. К тому же, если они уедут, мы никогда не сблизимся, они ведь вернутся уже взрослыми. И, может быть, вернутся с обидой на меня и Леонардо.

— Ну смотри сама, — заключила Сабина. — И раз уж ты приняла решение, то выбрось цыганку из головы, как будто ее и не было.

Но этого как раз Аугусте не удавалось сделать.

 

ГЛАВА 2

В день свадьбы Аугуста действительно постаралась

освободиться от всех тревожных мыслей. Сабина, которая должна была сопровождать ее в церковь, заехала к ней задолго до того, как они должны были выходить из дому.

Взглянув на Аугусту, она осталась довольна ее спокойствием. Аугуста похвалила наряд своей подруги.

— Очень элегантный костюм, Сабина.

Сабина довольно улыбнулась:

— Я же знала, куда приглашена, вот и постаралась выглядеть на уровне. Может, в светскую хронику попаду, где-нибудь с краю снимка.

— Нет, Леонардо обещал мне, что никаких репортеров не будет.

— Обещать такое — все равно, что ручаться за погоду.

— Нет, он как раз все рассчитал. В это время еще в двух соборах города состоятся очень пышные венчания, так что все репортеры и фотографы будут брошены туда.

— Жаль, жаль. Что ж, придется подождать другого случая. Родольфо спрашивал меня, можно ли ему прийти, но я сказала, что реакцию Леонардо на его появление трудно предвидеть.

Обе улыбнулись, вспомнив случай в театре.

— Да ты права, лучше не стоит сердить Леонардо.

Когда они вышли у собора из автомобиля, который прислал за ними Леонардо, Аугуста сразу же натолкнулась взглядом на донью Исабель и девочек и полонилась им. Донья Исабель и Кандида ответили поклоном, Канди даже улыбнулась, но Дульсина, стоявшая рядом с бабушкой, демонстративно отвернулась.

Аугуста сразу почувствовала тяжесть на сердце. Наблюдавшая эту сцену Сабина пробормотала:

— Можешь даже не объяснять мне, кто тут претендент на роль «маленькой змейки». Ладно еще, если она просто грубиянка...

— Она просто ребенок, — пробовала защитить Дульсину Аугуста, но слезы навернулись ей на глаза.

Из-за всего этого Аугуста Санчес и стояла под венцом с тем подавленным видом, который отметила про себя донья Исабель и, возможно, не только она.

После бракосочетания Леонардо и Аугуста отправились в свадебное путешествие в один из небольших курортных городков, который выбрала Аугуста еще до свадьбы.

Леонардо отговаривал ее ехать туда, говорил, что сейчас там мертвый сезон, скучно, пусто, жизнь замерла.

— Мне с тобой нигде не будет скучно, — с легким укором сказала Аугуста.

— Мне тоже, дорогая, — обнял ее Леонардо. — Просто мне кажется, что ты как-то внутренне зажата и стараешься держаться не как хозяйка дома, а как какая-нибудь бедная родственница. Боюсь, что и место для свадебного путешествия ты выбрала по тем же мотивам— как бы меньше обременить меня расходами.

— Дело не только в этом, Леонардо.

— А значит, все-таки и в этом тоже, я правильно угадал? А в чем же еще?

— Мне давно хотелось оказаться в малолюдном и живописном месте. Мне кажется, что самые великолепные пейзажи утрачивают свою красоту, когда там снуют толпы людей, особенно если это толпы шумные и праздные.

— Ох, слышала бы тебя донья Исабель! Это же прямой приговор свету, который она так высоко ценит... А я-то рассчитывал ослепить тебя блеском свадебного путешествия, подумывал даже о поездке в Европу.

— Леонардо, я и в Европе постаралась бы найти тихий, милый городок, весь в зелени. Где-нибудь в Англии или в Германии, — уже мечтательно сказала Аугуста.

— Так за чем же дело стало? — спросил Леонардо.

— Мне кажется, в Европу лучше поехать вместе с девочками. Им это будет не только приятно, но и полезно. А пока лучше съездим хотя бы в Сан-Бенедетто. — Она назвала небольшой городок в окрестностях Вера-Крус.

И вот они прибыли на место. На одном Леонардо настоял — они поселились в первоклассном отеле, который, как властелин городка, высился над ним. Аугуста, будь ее воля, пристроилась бы в одну из небольших старинных гостиниц в колониальном стиле, с небольшим двориком-патио, посредине которого размещался неизменный фонтан и пара апельсиновых деревьев, с галереей для прогулок на плоской крыше, и с индеанками, которые каждый день раскидывали у стен свой нехитрый товар, поджидая заезжих покупателей. Но Августа побоялась огорчить Леонардо.

Спальня в номере «люкс» занимала чуть ли не больше места, чем вся квартира Аугусты. Но эта женщина умела обживать любое пространство. Через несколько часов ее пребывания даже номер «люкс» обрел теплоту.

Несколько дней они не могли по-настоящему приступить не только к изучению городка, но даже к подробному знакомству с отелем, в котором они жили. Вот теперь Леонардо гораздо больше напоминал молодожена, чем во время бракосочетания. Счастливая Аугуста все больше успокаивалась и входила в роль жены, которая подходила ей гораздо больше, чем роль любовницы, хотя бы потому, что она страстно мечтала иметь детей.

Они впервые могли говорить об этом открыто, хотя Аугуста, когда разговор заходил на эту тему, предпочитала шептаться.

— Дорогая, — убеждал ее Леонардо, как будто все зависело от каприза Аугусты, — ты сама видишь, что нам нужен сын. У меня уже есть две дочери, и, должен признаться, слушая их разговоры между собой, я все сильнее жажду увеличить количество мужчин в доме.

Оставив шутливый тон, он заглянул Аугусте в глаза.

— Аугуста, я так мечтаю о сыне.

— Я буду молить Бога о сыне, Леонардо. Но если родится девочка, ты ведь тоже будешь ее любить, правда?

— Если она будет похожа на тебя, дорогая.

...Аугуста в глубине души страшилась встреч со знакомыми Леонардо из высшего общества, с теми, кто неизбежно стал бы сравнивать ее с Луисой. Леонардо не вполне понимал, что творится в душе Аугусты, но также не испытывал желания кого-либо видеть. Ему хватало Аугусты.

Некурортное время года, казалось, надежно охраняло их. Аугуста почти освоилась в отеле и стала получать удовольствие от всего, что он мог предоставить — ресторан с великолепной кухней, бары, бассейн,— и, в отличие от администрации отеля, радовалась, что все эти места были полупустыми, а иногда и почти совсем пустыми, в зависимости от времени суток.

Но однажды в баре, когда они уже собирались уходить, их настиг мужской голос, радостно восклицавший:

— Линарес! Леонардо Линарес! Кого я вижу!

Из глубины зала к ним направлялись, сияя улыбками, господин и дама.

— Счастливый молодожен ничего вокруг себя не видит, — жеманно, нараспев проговорила женщина, целуя Леонардо и в то же время цепким взглядом оценивая Аугусту.

Ее муж тоже смотрел на Аугусту, улыбаясь ей, как старой знакомой.

— Познакомь же нас с твоей прелестной супругой, — потребовал он.

Леонардо с явно показным воодушевлением сделал то, что от него требовалось: представил Аугусту супругам Ремедиос.

По-вечернему декольтированная сеньора Ремедиос, почти демонстративно игнорируя Аугусту, а заодно и своего спутника, обращалась исключительно к Леонардо. Она вываливала на него кучу информации о том, что сделали, куда поехали, что продали и чем поразили высший свет их общие знакомые.

Аугуста со стыдом заметила, что уже некоторое время она стоит с деланной приветливой улыбкой, чувствуя себя совершенно лишней. Она считала, что сеньор Ремедиос мог бы проявить такт и затеять с ней вполголоса параллельную беседу на какую-нибудь отвлеченную тему, но ему это, по-видимому, не приходило в голову. Он не столько сглаживал, сколько усугублял неловкость ситуации, многозначительно поглядывая на Аугусту с видом заправского соблазнителя.

Внезапно сеньора Ремедиос перешла на французский язык. Очень хорошо, что эта ритмическая перебивка в ее речи невольно приковала внимание Аугусты и заставила ее прислушаться к словам собеседницы. Та вдруг повернулась к ней и на французском языке спросила, согласна ли с ней мадам Линарес. Леонардо напряженно застыл, только сейчас поняв, что вся эта непринужденная болтовня по-французски была способом как следует щелкнуть по носу его жену.

Аугуста знала цену своему произношению, поэтому спокойно ответила по-испански, что городок им с мужем очень нравится, и что они, наоборот, находят, что он только выигрывает от малолюдья, но, разумеется, чтобы судить объективно, стоит посмотреть на него в разгар сезона.

Сеньора Ремедиос была неприятно поражена: оказывается, ее собеседница поняла все до единого слова, а по-испански отвечала, возможно, чтобы проявить свою независимость. Аугуста увидела, как с облегчением расслабился Леонардо, и мысленно поблагодарила Сабину за «французские» и «английские» дни, которые она устраивала сама для себя в пансионе, обрушивая на Аугусту иностранную речь. Сейчас Аугуста от души пожалела, что отводила себе на этих «днях» только роль слушательницы.

В конце беседы выяснилось, что супруги Ремедиос в тот же день намерены покинуть городок, не в силах перенести тоску межсезонья. Так что можно было считать, что на этот раз Леонардо и Аугуста выдержали схватку с честью и продолжения не предвидится.

После встречи с четой Ремедиос супругам Линарес было над чем задуматься.

Леонардо понимал, что такое поведение не было случайным. Анита Ремедиос никогда не позволила бы себе подобной развязности, демонстративного пренебрежения и, наконец, такого «экзамена» по отношению к Луисе Линарес. «Это первая ласточка,— думал Леонардо.— Когда мы вернемся в город, выразить свое отношение к моему браку подобным образом захотят многие. И сделают это так тонко, что мне не в чем будет их упрекнуть. Но жизнь Аугусты, да и моя тоже, станет невыносимой».

Аугусту поразила не только скрытая враждебность по отношению к ней. На нее тяжелое впечатление произвел весь тон разговора, в котором наигранное оживление и деланное дружелюбие сопровождались потоком сплетен, в грязи которого сеньора Ремедиос за десять минут успела измазать многих.

Аугуста со стыдом вспомнила свою приветливую, никому не нужную улыбку и активное участие мужа в этой беседе. Она понимала, что своими заинтересованными восклицаниями Леонардо так же, как и она своей улыбкой, изо всех сил демонстрировал лояльность по отношению к тому, чего в глубине души не мог одобрять. Аугуста многое бы отдала, чтобы избежать в будущем такого общения, но не собиралась уклоняться от него, если этого потребует от нее ее положение в качестве госпожи Линарес. Придя к такому выводу, она уснула.

Леонардо, который понимал, что ему придется определить для себя и для своей семьи, как им быть дальше, тоже долго не мог заснуть. Он вспоминал, как вела себя Луиса в первые годы их женитьбы. Она неуклонно «шлифовала» мужа и до свадьбы, и после. Правила высшего света были тем законом, которому пришлось подчиниться Леонардо. И Луиса добилась своего. Свет принял Леонардо Линареса.

Согласен ли он теперь подчинить все той же самой цели на этот раз в отношении Аугусты? Нет. Определенно, нет. Луиса была искренне предана ценностям «высшего света» и заставила его поверить в избранность людей этой касты. От этой веры у Леонардо давно уже ничего не осталось, да и Аугусту не обмануть — у нее отличное чутье на то, как отличить дурное от хорошего. Кроме того, у Леонардо не было ни малейшего желания дрессировать Аугусту так, как его самого в свое время «воспитывала» Луиса, пусть земля ей будет пухом. А вот уберечь жену от злословия, унижений и огорчений ему очень хотелось. По отношению к Луисе ему не приходилось выступать в роли защитника, а вот Аугуста — другое дело. Леонардо чувствовал, что его долг— сберечь ее душевный покой.

Но, может быть, не все поведут себя так, как супруги Ремедиос? Может быть, стоит сделать еще одну-две попытки?

Нет, ответил он сам себе. Тогда эти люди смогут сказать, что они отторгли Аугусту Линарес, поставили ее на место. Будет достойнее, если новая супруга Линареса просто не заметит этот высший свет, предпочтя ему узкий семейный круг. А его самого, счастливого супруга, никто не осудит за то, что он будет редко и неохотно покидать этот семейный круг. Таким образом, не бросая никакого вызова свету (это, кстати, было бы неразумно, кроме всего прочего, еще и с точки зрения его бизнеса) они с женой тихо и незаметно самоустранятся из него. «Надо будет спросить жену, согласна ли она», — подумал Леонардо, засыпая, но, честно говоря, в ответе он не сомневался.

 

ГЛАВА 3

Пока Леонардо Линарес и его новая жена были в свадебном путешествии, Кандида и Дульсина жили в доме своей бабушки. Повторный брак зятя задел донью Исабель гораздо сильнее, чем она предполагала. Выходит, Луиса незаменима только для матери!

Но она не позволит так же легко вытеснить Луису из памяти и сердец ее дочерей. Поэтому вечера у них проходили в разговорах о том, какой была мама, что она любила и чего не переносила, чего она ожидала от своих дочек.

Для Дульсины мама была в первую очередь знатная дама, гордая светская красавица, умевшая заставить всех считаться с собой, полноправная хозяйка дома. Дульсина без конца уточняла у доньи Исабель подробности о том, какое неотразимое впечатление Луиса Линарес производила на окружающих.

Для Канди мама была прежде всего мамой. Тот случай с украшениями, когда Луиса сначала рассердилась, а потом приласкала ее в холле, стал для Кандиды поворотным в восприятии матери. Все предыдущие впечатления как бы стерлись из ее памяти, но она помнила до мельчайших подробностей свою маму в последние месяцы жизни, нежную и добрую. И когда она начинала расспрашивать бабушку, ее больше всего интересовало, какой мама была в детстве, что она любила, чего боялась. Такие рассказы бесконечно умиляли Канди и никогда не могли ей надоесть.

Однажды Дульсина удивила донью Исабель вопросом, уменьшится ли их с Кандидой наследство, если у новой папиной жены будут дети. Донья Исабель, оскорбленная в лучших чувствах (как раз в этот момент она в сотый раз рассказывала Канди, как Луиса болела краснухой в пятилетнем возрасте), довольно резко ответила, что Дульсине еще рано интересоваться такими вещами.

Но потом, поразмыслив, она решила, что нет ничего плохого, если девочки будут представлять реальное положение дел. У кого еще они могут узнать об этом, как не у бабушки?

Она объяснила Дульсине и Канди, что определенную сумму завещала им их мать, а кроме того, довольно значительную сумму собирается им оставить сама донья Исабель. «Сколько?»— прямо спросила Дульсина, но донья Исабель объяснила внучке, что завещателя об этом спрашивать не принято. Что же касается состояния их отца, то распределение его между детьми будет зависеть от его воли, но можно предположить, что чем больше будет детей, тем меньше сумма, которая достанется каждому из них.

— Но ведь мама была богаче отца? — недоверчиво спросила Дульсина.

— Да, несколько богаче.

— Значит то, что она поделила между мной и Канди, намного больше того, что папа будет делить между нами и новыми детьми?

— Видишь ли, не все деньги, которые мама получила в приданое, она оставила тебе и Канди. Большая их часть перешла к вашему отцу.

— Почему?

— Это было оговорено в брачном контракте, — пояснила донья Исабель. — Кроме того, из своего личного капитала ваша мать тоже завещала ему определенную часть.

— Зачем это? — громко спросила Дульсина очень недовольным голосом. — Он и так много получил по брачному контракту.

—Не говори так, дитя мое, — попробовала урезонить ее донья Исабель. — Ваш отец не растратил их, а пустил в дело. Они были вложены в фирму, которой владеет Леонардо, и, надо признать, благодаря его деловой сметке приданое Луисы было значительно приумножено. Так что твои опасения остаться бедной девушкой безосновательны, Дульсина.

— Ну а если новых детей будет много? — не сдавалась Дульсина. — Тогда никаких денег не хватит.

— Не будет у них много детей, — вмешалась Канди, — они уже старенькие.

— Ну хватит, — рассердилась донья Исабель, — не желаю слушать ваши глупости.

Тем не менее после этого разговора мысли Дульсины стали часто бродить вокруг предполагаемого наследства.

Когда отец с мачехой вернулись из свадебного путешествия, Дульсине пришлось-таки спрятать свой норов. Отец внимательно следил за тем, как проходил обряд взаимных приветствий, и Дульсина волей-неволей ответила на поцелуй мачехи.

«Ну вот и слава Богу», казалось, было написано на лице Аугусты.

Срок траура истек, девочки ожидали, что в доме будут появляться гости, что возобновится та праздничная жизнь, которую они вели, пока их мать не заболела.

Но неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, а в доме жизнь шла тем же размеренным ходом. К ним никто не приезжал, да и отец с Аугустой почти все вечера проводили дома. Правда, несколько раз всей семьей ездили в театр, но сидели теперь не в ложе доньи Исабель, а ярусом выше, причем мачеха и в антрактах оставалась на месте, а девочки прогуливались по фойе с отцом.

Конечно, кто к нам будет ездить, если он женился на этой особе? Она даже в театре сидела, как мышь, никуда не высовывалась,— раздраженно говорила сестре Дульсина.

— Я думаю, дело в другом, — таинственно прошептала Канди. — Есть предположение, что донья Аугуста ждет ребенка.

— Уже?! Откуда ты это знаешь?

— Я ничего точно не знаю, — ответила Канди. — Это предположила Хуанита с кухни, когда разговаривала с Селией, а я услышала.

— Ну, это еще ничего не значит, — успокоилась Дульсина, — Служанки любят судачить на эту тему. Я думаю, что с новой папиной женой не особенно-то хотят знаться, в этом все дело.

К сожалению, Дульсина была очень недалека от истины. Но не ошибалась и Кандида.

Однажды, разбирая утреннюю почту, Леонардо распечатал один из конвертов и наткнулся на письмо такого содержания:

Дон Леонардо с недоумением вертел в руках это письмо.

Его мало тронуло содержание послания, хотя это было первое анонимное письмо, полученное им по поводу его женитьбы. Но он никак не мог понять социальное положение отправителя. С одной стороны, орфографические ошибки и почерк говорили о том, что письмо написано разозленной прислугой. С другой стороны, обращение, подпись, все строки были расположены правильно, как мог бы написать только человек, знакомый с правилами переписки. Да и не сохранилось в памяти Леонардо никакого обиженного слуги или служанки — вот уже много лет в доме никого не увольняли.

Он хотел порвать и выкинуть письмо, но передумал, сунул его в карман и быстро пошел к жене. Он пришел вовремя. Она как раз возилась с конвертом, вскрывая его.

— Позволь мне, дорогая, — любезно сказал Леонардо, взял письмо у нее из рук, вскрыл конверт, но вместо того, чтобы вернуть его жене, отошел к окну, вынул письмо и прочел его.

«Донья Аугуста Санчес!

Боюсь, дорогуша, что вы так и не станете никогда настоящей сеньорой Линарес. Ваши манеры не позволят вам этого. Вы и в подметки не годитесь настоящей сеньоре Линарес какой она была.

С неуважением.

Ваш искрений недоброжелатель».

Леонардо быстро отправил это письмо вместе с конвертом в карман, как и первое, а в ответ на удивленный взгляд жены улыбнулся:

— Как я и предполагал, произошла ошибка. Счета из некоторых магазинов направили тебе.

На таком расстоянии Аугуста не могла видеть, что именно муж вынул из конверта, и решила, что он лучше знает, что надо делать.

Леонардо возвращался к кабинет разъяренным. Содержание и тон письма, предназначенного его жене, даже это «вы», написанное с маленькой буквы, — все было направлено на то, чтобы как можно больнее уязвить Аугусту. При мысли, что его беременная жена могла прочесть письмо и разволноваться, Леонардо невольно замедлил шаги. А если подобное письмо прибудет завтра или послезавтра?

Придется отдать распоряжение, чтобы всю корреспонденцию, поступающую в дом, направляли сначала к нему. Это будет не очень красиво и может породить слухи о том, что он не доверяет жене, контролирует ее переписку. Но что поделаешь?

Может быть, следует заняться поисками анонимного автора, нанять детектива? Леонардо пожалел о том, что неосмотрительно трогал руками и конверты, и письма

Внезапно мысли об отпечатках пальцев покинули его. Ему пришла в голову мысль более простая и более неприятная. Он достал оба письма и разложил их рядом на столе. Итак, по своему стилю, оборотам, расположению строк письма вполне «светские», а если судить по почерку и по ошибкам, написаны не очень грамотным человеком. Или... написаны ребенком из «хорошей» семьи и потому сочетают в себе и те, и другие признаки.

К сожалению, Леонардо слишком хорошо знал одного ребенка, способного на такого рода проделки. То, что почерк не был почерком Дульсины, ни о чем не говорило. Она могла попросить кого-нибудь переписать его. Не Канди, чей почерк отец так хорошо знал, а какую-нибудь знакомую девочку.

С ролью детектива Леонардо справился сам. Теперь предстояло положить всему этому конец, не поднимая скандала и не привлекая внимания жены.

Дочери в классной комнате занимались английским. Леонардо, прогуливаясь по коридору, слышал, как бойко они говорят на иностранном языке. Если бы он не был так расстроен, то наверняка получил бы от этого удовольствие. Урок закончился, и Леонардо, постучавшись, вошел в классную.

— Добрый день, донья Элизабет, — обратился он к учительнице. — Как успехи моих дочерей?

— Произношение вполне удовлетворительное, словарный запас хороший, над грамматикой надо еще поработать, — сухо и точно ответила учительница-англичанка.

Леонардо был от души благодарен ей за краткость. Проводив ее до дверей классной, он вернулся к девочкам. Они вопросительно посматривали на отца. Леонардо показалось, что на их лицах заметен испуг, особенно у Кандиды.

— Я доволен вашими успехами, — начал он серьезным тоном. — Раз вы справляетесь с произношением, то грамматику сумеете одолеть. Но не забывайте, пожалуйста, про грамотность и тогда, когда пишете по-испански. — Он сделал многозначительную паузу, прямо глядя на дочерей, которые опустили глаза. — Сегодня мы с женой получили два очень коротких письма, буквально усеянных ошибками. Из-за них даже трудно понять, что хотел сказать их автор. Чтобы не попадать в такое смешное положение, как этот человек, уделяйте грамматике и орфографии особое внимание. У вас еще есть сегодня уроки?

— Да, музыка после обеда, Аутусты в один голос ответили девочки.

— А, тогда идите, отдыхайте. Сестры побежали в сад.

— Он обо всем догадался, потому и заговорил с нами о письмах, — сказала Канди, когда они с сестрой остались одни.

— Он ни о чем не догадался, иначе оторвал бы нам голову, — возразила Дульсина. — А у тебя уже и душа ушла в пятки, чуть не расплакалась прямо на месте.

— Неправда, я держалась бесстрастно.

— «Страстно, бесстрастно», — пробурчала Дульсина. — Я ведь просила тебя проверить, правильно ли написано.

— Я сомневалась только в одном слове: «скомпромитировали», — оправдывалась Канди. — А все остальное было верно. Может быть, Лаура насажала ошибок, когда переписывала?

— Нет, она все переписала слово в слово, я сама проверила. Это у тебя с испанским языком не все в порядке.

— Если б не мои исправления, ошибок было бы в три раза больше, — обиделась Канди.

Но Дульсина уже думала о другом.

— Какой толк от наших трудов? — недовольно заговорила она.— Сколько денег потрачено: и на шоколадку Лауре, и на конверт, и на марку. А они посмеялись, и все. Она даже не расстроилась. На отца-то я с самого начала меньше всего рассчитывала, — ворчала Дульсина.

— Ладно, в следующий раз напишешь лучше, — утешила ее Канди.

— Очень мне надо веселить их за свой счет, — отрезала Дульсина.

Таким образом первая попытка Дульсины вести тайную войну против мачехи окончилась неудачей.

 

ГЛАВА 4

— Ты снова за свое? Опять плачешь? —- мать казалась раздраженной. — Вспомни, завтра званый вечер, сказала она уже мягче. — А ты — именинница, будешь в центре внимания. Ты же так любила этот день, когда была маленькой.

Мать подошла ближе и увидела, что Паулетта пишет дневник.

— Все пишешь... — недовольно сказала донья Росаура. — Что за пустое занятие — вести дневник! — она нахмурилась: — Похоже, ты считаешь себя ангелом. Думаешь, я прощу тебе смерть отца! Это ты виновата в том, что случилось.

Паулетта закрыла дневник и встала.

— Я прошу об этом не говорить, мама, — твердо сказала она. — Я любила их обоих — и папу, и Педро Луиса. И это не я виновата в том, что их нет в живых. Я всегда хотела добра всем, кого любила.

— Любила! — донья Росаура воздела руки к небу. — Как ты могла любить этого мужлана! — лицо матери стало непроницаемым. — Я никогда не прощу тебе всего, что случилось.

— Какая ты жестокая, мама, — сказала Паулетта. — Ты же знаешь, как я переживаю смерть отца.

— Да уж не сильнее, чем смерть своего мужлана, — не удержавшись, крикнула донья Росаура и хлопнула дверью.

Паулетта осталась одна. Она тяжело вздохнула, села на прежнее место и снова раскрыла дневник.

Строки из дневника Паулетты Монтеро де ла Рива:

«Теперь даже сад стал другим. Мне кажется, он выглядел совсем не так в то время, когда мы с Педро Луисом переживали в нем счастливые минуты тайных свиданий. Теперь я не люблю туда ходить — каждое дерево напоминает мне о НЕМ и о том, что ЕГО уже нет со мной. Вот они, эти деревья, прямо перед моим окном».

Паулетта посмотрела на стену, где над кроватью висело подаренное когда-то родителями распятие. Тогда ей исполнилось пятнадцать.

Паулетту охватила тоска. Как ужасно осознавать, что все по-настоящему радостное осталось лишь в воспоминаниях.

«Ни это распятие, ни кольцо, которое мне в тот же день подарил Педро Луис, не уберегли меня от несчастий, - подумалось Паулетте. - А ведь я могла быть счастлива! Почему судьба так несправедлива ко мне?» Она на минуту задумалась, посмотрела в окно, а затем снова вернулась к своему дневнику.

«Сегодня мама опять обвиняла меня в смерти отца — писала она, — мама часто говорит мне это. Но я не заслужила таких упреков. Горе, постигшее мою семью, — это мое горе... Сегодня со мной нет уже ни папы, ни Педро Луиса, ни моей маленькой Розиты. А ведь все мы могли быть так счастливы».

Паулетта перебирала в памяти все события, которые привели к трагедии. Она вспомнила себя восемнадцатилетней. Тогда еще ничто не предвещало приближения роковых событий. Она начала по-настоящему любить Педро Луиса и была полностью во власти неведомых доселе чувств.

«Любовь» — как сладко произносить это слово, но как горько осознавать, насколько беззащитны иногда бывают люди перед ее роковой силой. Паулетте и Педро Луису было суждено испытать на себе всепоглощающее счастье любви и несправедливо жестоко расплатиться за то, что они так искренне и наивно поверили в доброту и человечность окружающего их мира...

Со дня смерти Марии прошло три года. Паулетте исполнилось восемнадцать, и она стала настоящей красавицей. Дон Карлос и донья Росаура были по-прежнему строги с дочерью, даже строже, чем раньше. Паулетта все так же не могла выходить на улицу одна, в школу она не ходила уже три года, а училась у приходивших домой преподавателей. Лишь у старой няни Эдувигес, приходящей прачки Томасы и шофера Педро Луиса находила она сочувствие и поддержку. Донья Росаура следила за каждым шагом дочери, не спуская с нее глаз, и по каждому малейшему поводу не забывала сделать ей выговор или назидательное замечание.

Никаких друзей за пределами дома у Паулетты уже не осталось, поэтому она особенно ценила те редкие часы, когда ей удавалось побыть наедине с Педро Луисом. И парень также искал встреч с Паулеттой. За эти годы он еще сильнее привязался к ней и в конце концов по-настоящему полюбил ее, хозяйскую дочь.

Изредка в дом Монтеро де ла Рива заходил брат доньи Росауры Мигель Вильярреаль, который по-прежнему никак не мог поправить свои финансовые дела. Некоторое время ему удавалось вытягивать деньги у Армандо, но когда тот, наконец, встал на ноги и перестал зависеть от дона Карл оса, Мигель перестал получать от него даже мелкие денежные подачки.

Мигель попытался поправить свои дела путем женитьбы. Ему не составило труда найти наследницу большого состояния, правда, довольно некрасивую. Эухения д'Аламеда, так звали девушку, была единственной дочерью влиятельного юриста, владельца большой адвокатской конторы. Мигель рассчитывал, что будущий тесть не только даст за дочерью солидное приданое, но также станет вызволять своего любимого зятя из переделок, в которые (Мигель это предчувствовал) он время от времени непременно будет попадать.

Эухении было уже под тридцать. Она и в юности не была хорошенькой, а теперь и вовсе казалась увядшей. И хотя в ней не было никаких явных физических изъянов, она производила впечатление нескладного подростка, который, не повзрослев, уже начал стареть. Нездоровый землистый цвет лица, жидкие неопределенного цвета волосы, невыразительные глаза — все это было бы еще ничего, если бы не сутулость. Эухения горбилась, отчего ее грудь казалась плоской, а плечи излишне покатыми.

Мигелю, который умел обращаться с женщинами, а особенно с женщинами в возрасте, не стоило никакого труда обаять Эухению. Он умел галантно преподнести недорогой, но очень изящный подарок, умел вовремя сказать уместный комплимент, проявить такт и щедрость (насколько позволяли его стесненные обстоятельства). Так что не прошло и нескольких недель, как несчастная Эухения без памяти влюбилась в Мигеля Вильярреаль. Родители, зная, что жених не богат, но происходит из благородной семьи, дали согласие на брак, думая о счастье дочери.

Свадьба была скромной — присутствовали только самые близкие родственники. Как и предполагал Мигель родители, заботясь о дочери, подарили молодым удобный, хотя и не очень большой дом со всей обстановкой новый автомобиль, а также перевели на счет зятя кругленькую сумму денег.

В течение нескольких недель молодые супруги Вильярреаль были на седьмом небе — Мигель оттого что получил такой солидный куш, а Эухения потому, что она наконец-то дождалась своего принца. Увы, счастье рассеялось быстро, как дым. Мигель снова стал играть, пытался преумножить полученное состояние, вкладывая деньги в различные рискованные проекты, и в результате очень скоро от денег, подаренных ему тестем, не осталось и пятой части. Он стал раздражительным, невнимательным, часто грубил жене, и даже появление маленькой дочери, которую Эухения решила назвать Ванесса — в честь бабушки, не улучшило отношений между супругами.

Когда у Мигеля снова кончились деньги, он пытался заложить дом, однако натолкнулся на твердое сопротивление жены, которая официально была его владелицей. Эухения, давно разгадав нрав мужа, наотрез отказалась подписать закладную, думая о будущем девочки. Тесть также отказался помочь промотавшемуся зятю. Так Мигель снова попал в безвыходное положение.

Оставалась Алисия. Мигель ведь так и не отомстил ей за смерть Марии, однако и не забыл об этом, приберегая этот последний козырь до удобного случая. Алисию поначалу несколько беспокоило, не успела ли Мария перед смертью открыть кому-нибудь ее страшную тайну. Однако время шло, а неприятности обходили Алисию стороной, и она начала понемногу успокаиваться.

Она продолжала переманивать к себе Педро Луиса, хотя «красавчик-работяга» «семи силами пытался избегать навязчивую сеньору. Тем не менее Алисия время от времени повторяла попытки совратить шофера, хотя давно завела у себя в доме молодого и сильного садовника. У нее не было другого выбора — завести любовника из высшего света она не могла — это неизбежно стало бы известно родственникам дона Максимилиано, которые тут же опротестовали бы его завещание.

Дон Карлос со временем и сам разобрался, каково реальное финансовое состояние Армандо Маркоса. Он все больше приходил к мысли, что, решая вопрос о партнерстве с Армандо, он получил не искаженную информацию. Немедленно после этого сеньор Монтеро порвал деловые отношения с Армандо Маркосом, но его продолжал волновать вопрос, кто предоставил ему ложные документы. Он ни на минуту не мог заподозрить в нечестности Марию, хотя допускал, что ее могли заставить это сделать. Однако версия о том, что это сделал сам Армандо Маркое, казалась совершенно беспочвенной, ведь они даже не были знакомы.

Шло время, но вопрос о том, кто же в его конторе оказался предателем, беспокоил дона Карлоса все больше и больше. Он очень не любил, когда с ним играли в прятки, особенно если речь шла о больших деньгах. Дон Карлос начинал подозревать то одного служащего, то другого, но все подозрения рано или поздно оказывались беспочвенными. Документы ему на стол положила Мария, но где она их взяла? Только она сама могла ответить на этот вопрос. Но Мария умерла и унесла свою тайну в могилу.

Эдувигес и Томаса все больше тяготились атмосферой в доме Монтеро де ла Рива. Донья Росаура с каждым годом становилась все более придирчивой и раздражительной. Она требовала неукоснительного выполнения своих приказаний и неизменно выговаривала всем за малейшие недочеты. Она запретила Томасе появляться в хозяйских комнатах, Эдувигес также чувствовала за собой постоянный контроль — донье Росауре не нравились слишком доверительные отношения своей дочери с этими «простолюдинками».

Все дальше уходило в прошлое то время, когда по дому разносился звонкий смех Паулетты. Сейчас она если и смеялась, то лишь украдкой и обычно наедине с Педро Луисом.

— Педро Луис, милый, мне так хорошо с тобой! Ни с кем на свете я не чувствую себя так легко.

— А как же няня Эдувигес? — улыбнулся Педро Луис.

— Это совсем другое дело, — шептала Паулетта. Я ее тоже люблю, но совсем по-другому.

— Как ты сказала? Повтори еще раз. Ты сказала... «люблю»? — У Педро Луиса заколотилось сердце,

Паулетта смутилась, опустила голову и умолкла. Педро Луис набрался решимости и произнес:

— Я давно хотел сказать тебе... но боялся...

Паулетта подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

— Я... я люблю тебя, Паулетта...

Девушка не сводила с него глаз. Она почувствовала, что в груди стало тесно, что ее всю охватывает какое-то огромное и сильное чувство, которого она раньше никогда не испытывала.

— Мне еще никто не говорил таких слов, — прошептала она наконец. — Педро Луис, знаешь... мне кажется... я тоже люблю тебя. Не знаю, что это со мной...

Внезапно Паулетта почувствовала, что Педро Луис крепко обнял ее. Он хотел поцеловать ее, но она, испугавшись, высвободилась из его объятий и отступила на шаг.

— Не надо, Педро Луис, я так боюсь... Это все так странно. Я ничего не понимаю. Что это со мной…

Педро Луис подошел к Паулетте и поцеловал ее. На этот раз она не сопротивлялась. Какая-то неведомая сила влекла ее к нему, и она оказалась совершенно беспомощной перед этой силой, исходящей прямо из ее сердца.

Паулетта открыла глаза. Педро Луис стоял рядом и всматривался в ее глаза. Его рука обнимала стройную талию Паулетты. Неожиданно девушке стало страшно и одновременно немного стыдно. Она сбросила с себя руку Педро Луиса и побежала в дом.

Педро Луис остался в саду один. Он чувствовал, что впервые в жизни по-настоящему счастлив. Чувство любви опьянило его, и в этот миг ничего на свете более не существовало, кроме этой любви. Ему хотелось снова и снова целовать Паулетту, хотелось никогда с ней не расставаться и всю жизнь быть рядом с ней. Он клялся себе, что никогда не забудет то сказочное мгновение, которое он только что пережил наедине с Паулеттой.

— Сеньор Маркос, к вам сеньор Вильярреаль, — доложила секретарша.

— Что ему от меня нужно? — поморщился Армандо.

— Говорит, что у него к вам очень срочное дело. Армандо вспомнил, что, когда три года назад Мигель впервые пришел к нему вымогать деньги, он именно так объяснил цель своего визита: очень важно и срочно. Однако нынче времена и обстоятельства изменились — Армандо уже не тот, что был раньше, теперь он уверенно и твердо стоит на земле. И Армандо решил, что это будет его последний разговор с Мигелем Вильярреаль.

На сей раз Мигель вошел далеко не так уверенно, как когда-то. Он и сам чувствовал, что ему придется изрядно потрудиться, чтобы теперь уже не потребовать, а выклянчить деньги у Армандо Маркоса.

— Сеньор Маркос, — он решил приступить к делу без обиняков, — мне нужны деньги.

— А кому они не нужны, хотелось бы повидать такого человека, — криво улыбнулся Армандо. — Вы, по-видимому, принимаете меня за филантропа, дорогой сеньор Вильярреаль. Однако вы ошиблись, я не раздаю деньги всякому, кто в них нуждается.

— Сеньор Маркос, советую вам немедленно выдать мне некую сумму по-хорошему, — решил перейти в наступление Мигель.

— Увы, — развел руками Армандо. — Прошли те времена, уважаемый сеньор Вильярреаль, когда вы могли заставить меня делиться тем, что перечислял на наш проект сеньор Монтеро. Как вам, по-видимому, известно, он давно разорвал наше партнерство, и теперь я от него не завишу. Пойдите к нему, может быть, вы его уговорите дать вам денег. Тем более, что он ваш родственник.» Кстати, вы можете рассказать ему, кто именно уговорил Марию подсунуть своему шефу фальшивые документы. Думаю, ему будет интересно узнать об этом.

— Вы сами прекрасно знаете... — начал Мигель, но Армандо перебил его:

— Честно говоря, меня совершенно не интересует то, что вы хотите сказать. И вообще, за последние три года вы мне порядком надоели. Знаете что, — Армандо закусил губу, — убирайтесь вон.

— Вы не можете меня выгнать, - в отчаянии сказал Мигель. — У меня семья, маленькая дочь.

— Вот как? — удивленно поднял брови Армандо. — И кто это говорит? Человек, три года вымогавший у меня деньги?

— Но я помог вам тогда с капиталом Монтеро. Если бы не я, у вас ничего бы не получилось.

— Да, помогли, — согласился Армандо, — но мне кажется, вы уже получили за это сполна. Вы ловко воспользовались тем, что я зависел от вас. Однако теперь, дорогой сеньор Вильярреаль, должен предупредить вас: если вы не оставите меня в покое, я не премину при случае сообщить сеньору Монтеро, по чьей вине он понес такие убытки. На этом, — Армандо приподнялся в кресле, — я считаю наш разговор законченным.

Мигель понял, что все кончено. У него больше не было аргументов, способных заставить Маркоса вновь заплатить ему. Он был настолько удручен своим положением, что вышел из кабинета Армандо не попрощавшись. Однако, оказавшись на улице, он подумал, что, пожалуй, пора пустить в ход свой козырь — тайну, которую перед смертью открыла ему Мария.

Мигель находился в безвыходном положении. Его карточные долги накапливались, но он не мог остановиться и снова и снова садился за игорный стол в надежде на этот раз отыграться. Страсть к игре сжигала его. Каждый вечер ноги как будто сами несли его в казино, и он был уже совершенно не в силах совладать со своей зависимостью от капризной фортуны.

И теперь, мрачно бредя по улице, он отчетливо осознал, что у него осталась лишь одна козырная карта — тайна внебрачного ребенка Алисии. Пришло самое время воспользоваться ею.

 

ГЛАВА 5

 Вскоре беременность Аугусты стала очевидной для всех. Аугуста много времени проводила в саду или у открытого окна, читая или вышивая. Привычку слушать музыку по радио она тоже сохранила, только теперь в ее распоряжении был последней модели радиоприемник с безграничным выбором музыкальных передач.

Аугуста любила, когда в комнате с ней находилась Канди. Кандида возилась с куклами, рисовала или листала книги с картинками. Аугусте казалось, что у них с Кандидой много общего - хотя бы любовь к музыке и одиночеству. Иногда они поглядывали друг на друга и улыбались.

Но Аугуста никогда не улыбалась Кандиде в присутствии Дульсины, смутно чувствуя, что ничего хорошего Канди от этого не будет.

Действительно, Дульсина зорко следила за взаимоотношениями мачехи и сестры, смутно чувствуя возникающую близость и решив во что бы то ни стало ее не допустить. Она обладала безотказным оружием. Стоило ей сказать: «Ты предаешь нашу мамочку!», как Канди начинала плакать и боялась лишний раз взглянуть в сторону Аугусты.

Конечно, Аугусте следовало бы проявить настойчивость и постараться превратить в свою дочку хотя бы одну из девочек. Платье, сшитое вместе для куклы Кандиды, книга, прочитанная друг другу по очереди, а, главное, расспросы о Луисе, о которой Канди готова была говорить бесконечно,— все это навсегда сдружило бы их.

Возможно, беременность Аугусты наступила слишком скоро, и при этом протекала довольно тяжело, что Аугуста старалась скрывать. Так или иначе, Аугуста уступила Кандиду влиянию Дульсины.

В один прекрасный день сестры увидели в окно, как их отец осторожно ведет Аугусту к автомобилю, они садятся в него и уезжают.

— Поехали в больницу, — сказала Дульсина.

Кандида вспомнила, как два года назад так же осторожно отец вел к машине маму. Ее тоже увезли в больницу, и оттуда она не вернулась. А вдруг и Аугуста тоже умрет? Женщины иногда умирают от родов... Расстроенная воспоминаниями о матери, Кандида совсем упала духом. Она почувствовала, что очень хочет, чтобы Аугуста поскорее вернулась обратно, живая и здоровая.

Канди благоразумно скрыла эти переживания от Дульсины. Но та была занята размышлениями другого рода, и волнение Канди ускользнуло от нее

— А что, если этого нового ребенка папа полюбит больше, чем нас? — вслух рассуждала она.

Сестры посмотрели друг на друга.

— И что же тогда будет? — спросила Канди.

— Много чего не слишком приятного для нас, - ответила дальновидная Дульсина, чей ум стратега охватил все возможные минусы от такой перемены: от сокращения разных мелких поблажек до уменьшения доли наследства.

— Что же нам делать? — растерянно спросила Канди.

— Надо доказать отцу, что мы очень хорошие дочери, — решительно заявила ее сестра, — что немногим отцам так повезло, как ему.

— Ты правда считаешь, что ему с нами повезло?

— Если ты сама будешь в этом сомневаться, то и папу не сможешь убедить, — сказала Дульсина. — Для начала надо перестать его сердить. Что, по-твоему, его сердит больше всего?

— Наверно, наши ссоры.

— Значит, надо срочно перестать ссориться. Это очень просто: делай, что я тебе говорю, и не спорь по пустякам.

— А если мне не нравится то, что ты мне говоришь, все равно я должна поступать по-твоему? — обиженно сказала Кандида.

— Ты еще не знаешь, что я скажу, а тебе уже заранее не нравится. Ох, как мне трудно с тобой, Канди! Но раз мы решили жить дружно, я этого добьюсь, а нравится тебе это или не нравится, мне наплевать!

— Хороша дружба, когда один плюет на другого!

— Вот ты и не плюй на меня, а слушайся, я только рада буду, — не растерявшись, возразила Дульсина.

Кандида вздохнула. Годы шли, Канди и Дульсина тренировались в пререканиях почти ежедневно, но итог оставался неизменным — Дульсина всегда оставляла последнее слово за собой.

На следующий день, словно осознав, какие у него исключительные дочери и желая на них полюбоваться, дон Леонардо пронесся по дорожкам сада, выкликая их имена. Девочки выглянули из беседки, где они играли в парикмахерский салон (Дульсина, естественно, была дамой, а Канди — парикмахершей). Отец, заметив их, радостно помахал им рукой и, как молоденький, взлетел на ступени беседки.

— Дорогие мои доченьки! — воскликнул Леонардо. — У вас теперь есть братья! Два маленьких братика-близнеца! — Он обнял девочек и прижал их к себе. — Наконец-то у меня сын! Да что там! Два сына! Два маленьких Линареса!

— Папа, а ты рад, что у тебя мальчики, а не девочки? — спросила Канди.

— Честно говоря, рад. Ведь девочки у меня уже есть, и очень хорошие. А вот мальчиков нам явно недоставало. Да и вам братики не помешают, будет кому вас защищать. — У Леонардо от радости явно сместились в голове все временные границы.

Он расцеловал дочек.

— Ну, я опять поехал в больницу.

— А тебе их покажут? — спросила Канди.

— Надеюсь, что да, — ответил отец и, распрощавшись, направился к выходу из сада.

Оставшись одни, сестры переживали новость.

— Надо же! Два совсем одинаковых мальчика! Ну и ну! — сказала Канди, улыбаясь.

— Ну и ну! — отозвалась Дульсина, горестно покачивая головой. — Сразу два новых наследника.

После водворения в доме двух малышей жизнь девочек ни в чем не изменилась, если не считать того, что им теперь предоставили больше свободы в не занятые уроками часы. У них появилось и новое развлечение — раз или два в день заходить посмотреть на маленьких Рикардо и Рохелио.

Глядя на их сопящие носики и крохотные кулачки, Канди испытывала чувство безграничного умиления, а Дульсина — столь же безграничное чувство превосходства. Поэтому обе они наносили визиты братцам довольно охотно, что от души радовало Леонардо.

Сам Леонардо немного поуспокоился и передвигался по земле уже более размеренным шагом. Но чувство огромной удачи, огромного счастья, сходного с тем которое испытал он, когда познакомился с Аугустой не покидало его. Он вел дела, говорил с людьми, а мысленно представлял себе, как рядом с ним стоят два взрослых симпатичных парня и он объясняет им: «Вот так надо вести дела» или «Вот так надо общаться с людьми»

По мере того как шла и менялась жизнь Леонардо, менялись его представления о том, для чего он подолгу сидит у себя в офисе, держит в голове тысячи фрагментов разнообразных сделок, комбинирует их по-всякому и, ведя одно дело к завершению, уже набрасывает контуры нового.

Если бы его спросили об этом в начале карьеры, он ответил бы, что делает это для того, чтобы доказать себе и людям, что он кое-чего стоит. Чуть позже он делал это уже для того, чтобы завоевать Луису. Затем его бизнес служил тому, чтобы обеспечить достойное существование жене и дочерям. Еще несколько лет спустя — уже для того, чтобы отвлечься от не слишком удавшейся семейной жизни. Несколько позднее он прилагал удвоенные усилия, чтобы хоть отчасти заглушить чувство вины перед женой за существование Аугусты, а также затем, чтобы время от времени иметь возможность намекнуть Аугусте на свои удачи.

И вот теперь он знал наверняка, зачем он годы напролет тратил силы, нервы, время. Все это вершилось ради той минуты, когда он приведет в свой офис двух отличных парней и скажет им: «Все здесь — ваше. Идеи, деньги, многолетние партнеры, безупречная репутация — все это я делал для вас. Берите, пользуйтесь и, главное, продолжайте».

Аугуста же просто растворилась в этих двух существах, которые непонятным образом выросли в ней, отделились от нее и теперь лежали в кроватках, ни на минуту не отпуская ее от себя. Даже если она отходила от мальчиков это только ее тело передвигалось по комнате, когда она перебирала пеленки, отворяла или закрывала окна или беседовала с прислугой — душа же ее, а значит, и она сама неотлучно стояла у изголовья детских кроваток.

Ночью, чтобы дать Аугусте выспаться, около близнецов дежурила няня. Излишне говорить, что Аугуста все равно вскакивала и летела на малейший их писк. Но она могла проснуться и от того, что в спальне было слишком тихо. Она пугалась этой тишины, босиком бросалась к кроваткам и заставала там мирно посапывающих во сне близнецов и вторящую им няньку.

И еще, бесшумно скользя по Спальне то с пеленкой, то с рожком или отдыхая у себя в кровати и прислушиваясь к звукам из детской комнаты, Аугуста непрестанно молилась. Кажется, не осталось ни одного святого, не говоря о Спасителе и Пресвятой Деве, кого Аугуста не поблагодарила бы за рождение детей и не попросила о долгой и счастливой жизни для них.

 

ГЛАВА 6

Педро Луис стоял в саду в условленном месте и ждал Паулетту. Сегодня они вновь договорились о свидании. Со дня их первого поцелуя прошло уже два месяца, и теперь они встречались почти каждый день. Однажды, когда дон Карлос на пару дней уехал в Куэрнаваку, а донья Росаура лежала с высоким давлением, Паулетта и Педро Луис даже отважились сбежать из дома и погулять по городу.

Паулетте эта прогулка показалась удивительным и волшебным путешествием, ведь ее так редко выпускали из дома, да и то всегда в сопровождении матери или няни. Все вокруг казалось девушке захватывающе интересным, и Педро Луис иногда даже терялся, когда Паулетта задавала ему необычные вопросы, на которые, как ему казалось, ответ знал любой житель Мехико.

В тот день они долго ходили по улицам, а затем зашли на выставку скульптуры древних майя. Паулетта была просто потрясена увиденным. Разумеется, в книгах по истории Мексики она уже видела многие из выставленных произведений, но иллюстрации, даже цветные, не могут передать того очарования, которое рождает непосредственная встреча с произведениями древних мастеров.

Педро Луис вспоминал ее восторг, и его сердце сжималось от счастья и от того, что он снова увидит Паулетту. Он с нетерпением ожидал каждой новой встречи И вот раздался шорох, а через секунду перед его глазами появилось радостное и прекрасное лицо девушки.

— Паулетта, — Педро Луис обнял девушку и поцеловал ее.

— Любимый, мне кажется, мы не виделись целую вечность, хотя это было только вчера, — шептала Паулетта. — Я так жду этих встреч. Если бы не ты, мне незачем было бы жить на этом свете. Ты — вся моя жизнь.

— Паулетта, я люблю тебя.

— И я люблю тебя, Педро Луис. Я так хочу, чтобы мы всегда были вместе. Иногда мне кажется, что еще день-два, и нас уже ничто на свете не сможет разлучить.

— Паулетта, — вздохнул Педро Луис, — ты же знаешь, что я беден и твои родители никогда не позволят нам быть вместе.

— Не хочу об этом думать, — покачала головой девушка. — Я ничего не хочу знать, кроме того, что ты меня любишь. Каждый час, каждую минуту...

Педро Луис прижал Паулетту к груди и стал нежно целовать ее. Их тела слились в объятии и замерли.

— Паулетта, — сказал наконец Педро Луис, — я хочу, чтобы ты знала. Что бы со мной ни случилось, я всегда буду любить тебя. Ты мне дороже жизни.

— И я, Педро Луис, я тоже буду любить тебя всегда.

Они снова слились в поцелуе.

Но вот девушка сделала шаг назад, по-прежнему не сводя глаз с любимого:

— Педро Луис, мне уже нужно идти. Скоро вернется отец, и все должны собраться в столовой к ужину. Эдувигес должна прийти и предупредить меня.

Среди деревьев послышались шаги.

— А вот и Эдувигес, — вздохнула Паулетта. — Нам пора прощаться, Педро Луис.

Он в последний раз поцеловал свою любимую, но в этот миг из-за деревьев показалась донья Росаура.

Увидев целующихся Паулетту и Педро Луиса, она буквально окаменела. Девушка первой заметила мать и в испуге отстранилась от парня. Педро Луис оглянулся и посмотрел туда, куда было обращено искаженное страхом лицо Паулетты, и тоже увидел донью Росауру. Та была настолько поражена, что в течение некоторого времени не могла вымолвить и слова.

— Я проклинаю тебя! — внезапно воскликнула она.

— Но мама... — прошептала Паулетта.

— Ты опозорила своих родителей! Ты... Ты... — Донья Росаура задыхалась от гнева.

— Мама! — в глазах Паулетты потемнело, она почувствовала, что силы оставляют ее, и упала в глубокий обморок.

Этого донья Росаура не ожидала.

— Эдувигес! — крикнула она. — Немедленно идите сюда.

Когда пожилая няня прибежала на зов хозяйки, она увидела, что Паулетта лежит на земле без чувств.

— Господи, — запричитала она, — да что же это делается... Бедная девочка...

— Заберите ее в дом и уложите, — донья Росаура повернулась к Педро Луису. — А ты уволен! Убирайся немедленно, и не приведи Господь тебе еще хоть раз встретиться со мной.

Как только дон Карлос вернулся домой, донья Росаура рассказала ему о случившемся. Она вся дрожала от возмущения:

— Я спросила Эдувигес, где моя дочь и что она делает в саду в столь поздний час. Эта бестолковая старуха ничего не смогла мне ответить, и я сразу сердцем почувствовала неладное. Ты представляешь себе, Карлос, они целовались! Это просто уму непостижимо. Я чуть с ума не сошла, когда увидела угу безобразную сцену!

Не говоря ни слова, дон Карлос поднялся в комнату Паулетты. За ним последовала донья Росаура...

Доктор Габриэль Вальехо несколько удивился, когда в его приемную вошел мужчина. Разумеется, иногда к нему приходили мужья, сопровождавшие своих жен, бывали редкие случаи, когда отцы являлись с дочерьми, но все-таки гинеколог чаще всего имеет дело с женщинами.

— Я вас слушаю, сеньор? — ничем не выдав своею удивления спросил он — Чем могу быть полезен?

— Я... собственно, здоров, — неуверенно начал Мигель, с ужасом рассматривая гинекологическое кресло, и, не найдя ничего лучшего, протянул врачу руку: — Мигель Вильярреаль.

Врач со все возрастающим недоумением пожал протянутую руку и также представился:

— Габриэль Вальехо.

— Меня привело сюда одно дело, — туманно начал Мигель, — собственно, имеющее некоторое отношение к медицине.

Он не знал, как перейти к тому, зачем пришел, и, чтобы скрыть смущение, сел на стул и вновь удивил врача, предложив ему присаживаться.

— У меня к вам серьезный разговор, — таинственно сообщил Мигель, и, не дожидаясь, когда врач сядет, начал: — Я хочу попросить вас об одном одолжении. Постарайтесь восстановить в памяти события приблизительно двадцатилетней давности. Я бы попросил вас вспомнить одно событие. Простите, здесь можно курить? — Мигель с сомнением осмотрел блестящие хромированные инструменты, больше напоминавшие орудия пыток.

— Извините, сеньор Вильярреаль, но здесь я принимаю своих пациенток...

— Понимаю, можете не объяснять, — махнул рукой Мигель. — Так вот, это было лет двадцать назад, может быть, чуть больше. Вас вызвали в один дом с просьбой принять роды. Все было обставлено чрезвычайно секретно, вам заплатили гораздо больше, чем принято в таких случаях, и просили соблюдать тайну...

Габриэль Вальехо задумался. Что-то такое он припоминал, но это было действительно давно, и ему понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить тот случай.

— Да, кажется, припоминаю... Очень симпатичная сеньора. Она очень волновалась.

— Было отчего волноваться, — криво усмехнулся Мигель. — Я так понимаю, что у вас есть регистрационная книга, где вы фиксируете факт рождения ребенка. Вы ведь видели документы этой сеньоры, не так ли? Так вот, — Мигель решил, наконец, выложить все начистоту, — я хотел бы получить у вас копию этой записи.

Доктор Вальехо поднялся с места. Теперь он понял, что имеет дело с шантажистом или интриганом, который, без сомнения, собирается использовать полученные сведения во вред матери или ее ребенку.

— Извините, сеньор Вильярреаль, — холодно сказал врач, — но я ничем не могу вам помочь. Не в моих правилах подводить своих пациентов. С того момента, как я начал врачебную практику, не было случая, чтобы я отдал какой-либо документ без согласия самой пациентки. Это мое правило.

— Да бросьте вы эти правила! — махнул рукой Мигель. — Я же вам заплачу!

От такой наглости доктор Вальехо на миг потерял дар речи. Он решил немедленно выпроводить из своего кабинета этого хама.

— Я полагаю, вы пошутили, — медленно произнес он, — поэтому я попрошу вас...

Он не договорил, поскольку Мигель быстро открыл свой портфель, вынул оттуда внушительный сверток и, развернув его, бросил на стол несколько пачек денег в банковской упаковке.

— Будем считать, что я плачу вам за новые пилюли, — развязно сказал он. — Здесь пятьсот тысяч.

— Это... — сказал врач и осекся.

Доктор Вальехо тяжело опустился на стул и протер очки. Затем снова посмотрел на груду денег, которые лежали у него на столе. «Это же новое оборудование для клиники, — мелькнуло у него в голове, — самое передовое».

— Говорите, пятьсот тысяч? — как бы про себя повторил он и, поднявшись, прошелся по кабинету. Он вдруг посмотрел на него совершенно новыми, беспристрастными глазами: «Старье! Вчерашний, даже позавчерашний день медицины. В США такое оборудование осталось только в захолустье».

— Уберите деньги в стол, — приказал он Мигелю, все еще не желая дотрагиваться до пачек.

Габриэль Вальехо вышел в смежную комнату, где располагался его архив. «Как удачно, что сестра вышла перекусить», — пронеслась мысль. Теперь он хотел одного — как можно скорее покончить с этим неприятным делом. Ему не составило большого труда найти нужную запись, снять копию и заверить ее своей подписью и печатью.

Вот то, что вам нужно, — сказал он, подавая справку Мигелю.

— Спасибо, сеньор Вальехо, — начал рассыпаться в благодарностях Мигель. — Вы мне так помогли...

— Не стоит лишний раз сотрясать воздух, сеньор Вильярреаль, - оборвал его врач, даже не пытаясь скрыть своего презрения.— Давайте распрощаемся, и как можно скорее.

— Хорошо, доктор, — расплылся в улыбке Мигель, —

Всего вам доброго.

Только закрыв за собой дверь кабинета, Мигель взглянул на документ, который держал в руках. Он быстро пробежал его глазами и криво ухмыльнулся. Теперь его будущий разговор с Алисией получится содержательным...

 

ГЛАВА 7

Мальчики росли слишком быстро. Не успеешь всласть налюбоваться на них полугодовалых, как уже каким-то чудом они стали старше на месяц. Так считала Аугуста.

Мальчики росли слишком медленно. Весь изведешься в постоянных тревогах по поводу их здоровья, прорезывания зубов и прочих моментов развития, а серьезные мужские разговоры с сыновьями все еще где-то в далекой туманной перспективе. Да что там мечтать о серьезных разговорах — скорей бы хоть что-то начинали лопотать. Так думал Леонардо.

Но несмотря на свое нетерпение, он был доволен. Его «мелкобуржуазный» идеал домашнего счастья воплотился вполне. Они с Аугустой сидели, тихо беседуя, по полу ползали Рикардо и Рохелио, с которыми еще было рано бороться, но которых можно было по крайней мере подкидывать вверх, на фортепьяно тихо бренчали, пытаясь подобрать шлягеры, Дульсина и Кандида, которые заметно взрослели — если и ссорились теперь, то только вполголоса.

Иногда к ним заезжала донья Исабель. Боль от потери дочери стала глуше, она уже смирилась с мыслью, что никогда ни в одной из знакомых комнат не встретит Луису. Донью Исабель встречали радостно и приветливо, она обнимала внучек, дружелюбно беседовала с Леонардо и Аутусгой, даже сюсюкала с маленькими Рикардо и Рохелио, но при ее появлении все, кроме близнецов, подтягивались, чувствовалось, что визиты доньи Исабель своего рода инспекция, проверка порядков, царящих в доме.

Никто даже не задавался вопросом, по какому праву она осуществляет контроль, и даже затруднились бы сказать, что именно в семейном укладе она проверяет. Ее просто очень приветливо встречали и, честно отвечая на ее вопросы, практически пересказывали ей все события домашнего масштаба.

Вопросы доньи Исабель были вежливы и непринужденны, а слушала она так доброжелательно, что зять и его новая жена рассказывали не только то, о чем донья Исабель впрямую спрашивала, но и то, о чем она хотела узнать, не желая опускаться до прямых вопросов.

Единственная сфера, которой супруги никогда не касались, были взаимоотношения между ними. Но донья Исабель могла бы поклясться, что между ними нет ничего такого, что следовало бы скрывать от посторонних, никаких тайных обид и тем более никаких явных ссор — это была вполне счастливая семейная пара. Сознавать это донье Исабель было не очень приятно, потому что она видела в этом косвенный упрек Луисе. Но с другой стороны, это доказывало справедливость старой теории доньи Исабель о том, что пару себе надо искать именно в своем сословии.

Выходило, что внутреннюю жизнь семьи можно было признать вполне благополучной, даже Дульсина выглядела относительно умиротворенной.

Но зато эта внутренняя жизнь почти полностью заменила семье Линаресов внешние контакты. Правда, все было вполне объяснимо. Беременность Аугусты наступила очень скоро, меньше чем через год после свадьбы она уже нянчила своих близнецов. Но не явились ли эти семейные обстоятельства большой удачей для Леонардо и Аугусты, той ширмой, за которую семья с облегчением спряталась?

Донья Исабель была склонна считать, что дело обстояло именно таким образом. Но она ни в коем случае не злорадствовала. Она сама в душе благодарила Аугусту за своевременное появление детей и естественный уход из светской жизни, в которую, по правде говоря, Аугуста и не делала попыток вступить.

Донья Исабель была реалистом и понимала, что такие попытки могли оказаться столь же мучительными, сколь и бесплодными. А это никому бы не принесло пользы — ни семье Линарес, особенно девочкам, ни самой донье Исабель. Конечно, она бы наслушалась от своих великосветских знакомых комплиментов ушедшей Луисе и соболезнований по поводу неудачной женитьбы зятя. Но донью Исабель такая приманка не прельщала. Для нее гораздо важнее было, чтобы в сознании света семья Линарес не была связана с чем-то нежелательным и сомнительным. Тогда в будущем вхождение Дульсины и Кандиды в высший свет пройдет гладко. Выведет их в свет сама донья Исабель Ла Коста, женщина безупречной репутации, и добьется того, что общество сразу воспримет их как дочерей безвременно ушедшей блистательной Луисы Линарес. И никаких ассоциаций с их мачехой Аугустой Санчес просто не возникнет.

Была и другая опасность, о которой донья Исабель размышляла с тревогой, тем более что «семейный кокон», которым окружили себя Леонардо и Аугуста, был бы здесь меньшей защитой.

Опасность, по мнению доньи Исабель, заключалась в том, что, даже не покидая дома, Аугуста могла бы себя скомпрометировать нежелательными визитерами из числа родственников и приятелей. Донья Исабель боялась, что те не упустят возможности просочиться в приличный дом. Она уже представила себе печальную картину. Аугуста, мягкость которой донья Исабель уже успела Узнать, не в силах отказать многочисленной родне, рвущейся поглазеть на ее деток; Леонардо боится огорчить Жену и, сжав зубы, терпит набеги шумливых плебеев; девочки в ужасе; дом покойной Луисы медленно, но неотвратимо оскверняется.

Донья Исабель была бы немало удивлена, ..ли бы узнала, что знакомства Леонардо Линареса среди этих слоев, столь ей несимпатичных, гораздо шире, чем у Аугусты. Но старая сеньора опасалась именно Аугусты и готовилась к отпору. Если это произойдет, ей придется поговорить с зятем, напомнить ему обещание, которое он дал сразу после похорон ее дочери. Леонардо тогда сказал: «Этот дом останется домом Луисы, и здесь не будет ничего такого, что было бы неприемлемо или просто нежелательно для нее».

Но проходил месяц за месяцем, а семья Леонардо вела все тот же замкнутый образ жизни, никаких ужасных нашествий на дом Линаресов не наблюдалось. Несколько раз Леонардо привозил и отвозил на машине какую-то пожилую супружескую чету, державшуюся очень скромно. Частенько навещала Аугусту только ее подруга Сабина, которая вскоре была представлена старой даме. Она сначала насторожила донью Исабель своей непосредственностью, заставив вспомнить богемную братию времен «шекспировских вечеринок», устроенных Луисой. Но Сабина оказалась особой вполне воспитанной и даже изрядно образованной, общение с которой могло быть даже полезно для юных Кандиды и Дульсины.

Так что в целом брак Леонардо с Аугустой Санчес не принес, по мнению доньи Исабель, тех разрушительных последствий, которых она опасалась. Она была бы вполне удовлетворена, если бы нынешнее положение сохранялось ближайшие пять-шесть лет, до того момента, когда придет время выводить Кандиду и Дульсину в свет.

Казалось, не только Леонардо и Аугуста, но и сама судьба считалась с мудрыми пожеланиями доньи Исабель, которая хотела, чтобы Линаресы не испытали резких перемен в семейном образе жизни.

Единственным новшеством за эти годы стало поступление девочек в частную гимназию, именуемую в Мексике «колледж», которое доставило всем немало волнений.

Учебное заведение было выбрано не кое-как, а весьма обстоятельно. Этот вопрос Леонардо с готовностью препоручил донье Исабель. Та выбрала такое учебное заведение, окончания которого не пришлось бы стыдиться впоследствии, но и не самое привилегированное чтобы девочки не столкнулись с ситуацией, когда их одноклассницам могут запретить посещать дом Линаресов Исабель никогда и никому не упоминала о мотивах которыми она руководствовалась, чтобы не обижать лишний раз Леонардо и Аугусту. 

Ее неожиданной союзницей оказалась Сабина подошедшая к делу с другой точки зрения. По словам Сабины, именно в колледже, выбранном бабушкой девочек, применялась в то время наиболее прогрессивная система женского образования. Может быть, Сабина в своем увлечении чуть-чуть преувеличила, но во всяком случае совместная рекомендация двух умных женщин предопределила выбор. А поскольку старшеклассницы в этом колледже носили не классическую, а довольно модную форму с короткой юбкой, то и Дульсина с Кандидой остались выбором довольны.

Однако и тут не обошлось без борьбы между сестрами.

Домашнее обучение Дульсины и Кандиды началось одновременно, несмотря на то, что Канди была на год старше. Маленькая Дульсина в свое время устроила такой скандал, узнав, что к Канди будет ходить учитель, а к ней нет, что пришлось и ее на год раньше допустить к занятиям. Дульсина довольно быстро поняла, что зря она так горячо сражалась за эту сомнительную привилегию. К тому же успехи Канди — то ли потому, что она была на год старше, то ли потому, что, в отличие от Дульсины, она не считала себя умнее учителей — были заметнее. Перед поступлением в колледж домашние учителя в один голос заявили, что Кандида опережает Дульсину на год или даже больше.

И опять, как много лет назад, Дульсина подняла скандал, требуя, чтобы их отдали в один и тот же класс. Отец и донья Исабель наотрез отказались тащить Канди вниз и посоветовали Дульсине, раз она так настроена, к началу учебного года достичь уровня своей сестры.

И вот Дульсина преодолевала теперь ступеньки знаний, каждый день отыгрываясь на Кандиде за свои труды и за свои мнимые обиды. Канди, которая побаивалась оказаться в классе в одиночестве, добровольно взяла на себя обязанности репетитора.

Каждый раз, когда Дульсине надоедало усваивать знания, она начинала обсуждать их бесполезность.

— Все равно никто в обществе не говорит на эти научные темы. Достаточно усвоить языки и хорошие манеры, — заявляла она.

— Но бабушка говорит, что наша мама получила хорошее воспитание, прекрасно знала историю и литературу, — пыталась возражать Канди.

— Зато Аугуста получила никудышное воспитание, а без труда заняла мамино место.

— Ну не такое уж никудышное. Просто у нее нет повода его демонстрировать: к нам же никто не ходит. Но она разбирается в некоторых серьезных вещах — например, в классической музыке. К тому же она училась вместе с Сабиной, а бабушка считает Сабину очень образованной женщиной.

— Да уж, — сделала гримасу Дульсина, — Сабина вечно занимается самообразованием, прямо синий чулок. А какой толк? Аугуста совсем не занимается самообразованием, а сумела стать сеньорой Линарес, Сабина же бегает по библиотекам и музеям, а все равно старая дева — ей ведь уже за тридцать... Ты что, и мне желаешь такой же участи?

— Нет, я просто хочу, чтобы мы оказались в одном классе.

— Ну ладно, раз ты просишь, давай зубрить дальше. Дульсина чувствовала, что Канди не решится без нее

переступить порог своего класса, а это искупало столь неосмотрительно завоеванное сестрой превосходство в знаниях.

 

ГЛАВА 8

Дон Карлос прохаживался по комнате Паулетты, ожидая, когда же дочь придет в себя. Он был настолько возмущен тем, что рассказала ему жена, что решил немедленно поговорить с дочерью. Сейчас он подбирал слова для предстоящего разговора. Донья Росаура сидела тут же.

— Ты представить себе не можешь, Карлос, какое я испытала унижение, — говорила донья Росаура. — Наша дочь — и связалась с шофером! Уму непостижимо!

— Больше он не шофер, и никогда не переступит порог моего дома, — отрезал дон Карлос. — Если бы дело не касалось нашей дочери, я бы засадил его в тюрьму. И я не сделаю этого только потому, что не хочу огласки. Кстати, Росаура, позови, пожалуйста, Эдувигес.

Когда няня пришла на зов хозяйки, дон Карлос подошел к ней и посмотрел ей прямо в глаза. Эдувигес буквально задрожала от страха.

— Вы ничего не видели и не знаете. Вы поняли меня, Эдувигес?

— Но сеньор...

— Прошу вас держать язык за зубами.

— Конечно, сеньор, я буду молчать, — пролепетала няня.

— Ну вот и отлично, ступайте, — махнул рукой дон Карлос.

Эдувигес вышла, оглянувшись на Паулетту.

— Паулетта, ты слышишь меня? — строго спросил отец, подходя к дочери.

Девушка открыла глаза и приподняла голову.

— Ты оскорбила нас с матерью, — наставительно начал дон Карлос. — Как ты могла связаться с этим человеком? Ты, по-видимому, забыла, кто твои родители и кто он. Нищий оборванец! И ты встречалась с ним тайком! — дон Карлос едва сдерживал гнев. — Не кажется ли тебе, что это слишком для девушки, которая считает себя порядочной?! Ты оказалась бесстыжей и неблагодарной. Подумай, что скажут о нас люди, когда узнают, как воспитали дочь Монтеро де ла Рива!

— Посмотри на отца! — вторила мужу донья Росаура. — Ты же унизила нас. Сколько сил мы положили на то, чтобы ты выросла благоразумной, достойной своего имени. Это просто позор!

Паулетта приподнялась на кровати.

— Но, мама, как ты можешь так говорить. Я и Педро Луис… — Паулетта собралась с духом. В ней появилась какая-то отчаянная решимость. — Мы с Педро Луисом любим друг друга.

— Что?! — Донья Росаура подошла к дочери и ударила ее по лицу.

Девушка зарыдала, закрывшись руками. Не говоря более ни слова, мать с достоинством вышла из комнаты.

— С этого дня,— сказал отец,— ты будешь сидеть взаперти. Ключ будет у твоей матери. Хватит испытывать наше терпение. Ты будешь выходить из комнаты только тогда, когда мы сочтем это нужным. Это мое последнее слово, — дон Карлос повернулся и покинул плачущую Паулетту.

Девушка продолжала лежать, закрыв лицо руками. Она дрожала, чувствуя, что еще никогда родители не унижали ее так ужасно. Ей стало невыносимо оставаться в родительском доме. Постепенно Паулетта немного успокоилась. Она открыла глаза и осмотрелась. В комнате никого не было, дверь оказалась запертой на ключ. Девушка поняла, что отныне родной дом стал для нее настоящей тюрьмой.

Мигель Вильярреаль развил бурную деятельность. Сняв копию с документа, полученного у Габриэля Вальехо, он во всеоружии отправился с визитом к Алисии Алонсо.

Она несколько удивилась, узнав, что ее хочет видеть брат Росауры, однако приняла его с деланной приветливостью. Со дня смерти Марии прошло уже три года, и ее неприязнь с Мигелю несколько притупилась. Ей было даже любопытно, с какой целью к ней пожаловал этот человек, которого она считала мошенником и проходимцем.

— Проходите, Мигель, — Алисия картинным жестом пригласила нежданного гостя в гостиную. — Признаться, я не ожидала вас.

— Что поделаешь, Алисия, — ответил Мигель, — нельзя же в жизни только ссориться. Теперь я становлюсь старше, и мне кажется, мы слишком злоупотребляли этим. — Мигель удобно расположился на диване и закурил.

— Виски, вино, пиво? — предложила Алисия. — Или немного текилы?

— Если можно, сок, - улыбнувшись, ответил Мигель.

— А я в последнее время люблю выпить, - улыбнулась Алисия. - Знаешь, нелегко быть одинокой женщиной. Кстати, как твои жена, дочь?

— Неплохо, - кратко ответил Мигель, который впрочем, не любил распространяться о своей семье - А ты Алисия: все одна... Кто бы мог подумать, что бедняга Максимилиано так недолго будет наслаждаться твоей красотой...

Алисия рассмеялась:

— Что-то мне не верится, Мигель, что ты пришел ко мне только для того, чтобы делать комплименты.

— Ах, Алисия, мы столько лет с тобой не разговаривали, неужели тебе не хочется услышать несколько приятных слов от того, кого ты так не любила когда-то?

— Я уже отвыкла от приятных слов, — заметила Алисия. — Давай лучше перейдем к делу.

— У меня для тебя хорошая новость, — осторожно начал Мигель.

— Какая же? — Алисия подошла к бару и налила себе стакан виски с содовой.

— Монтеро уволили шофера, Педро Луиса. Оказалось, что бедный парень завел шашни с их дочкой. Представляешь, как злился Карлос, когда узнал об этом. Он думает, что ему удалось все скрыть, но на самом деле об этом уже знает весь город. Теперь малышка Паулетта сидит взаперти, а моя милая сестричка скоро позеленеет от злобы.

— Это интересно, — бесстрастно кивнула головой Алисия. — Но мне-то что до этого? Почему ты решил, что эта новость меня порадует? — Она с самым безразличным видом пожала плечами, внимательно следя за выражением лица Мигеля.

— Ну как же? — удивился он и добавил с самым невинным видом: — Ты же, помнится, бегала за этим Педро Луисом.

— Какая чушь! — возмутилась Алисия. — Просто мне был нужен хороший водитель, и все.

— Бедняга Педро Луис теперь останется без места и без денег, — продолжал Мигель. — Живет, наверно, в каких-нибудь трущобах...

— Да и Бог с ним, — махнула рукой Алисия. — Что ты привязался к нему? Неужели не о чем больше поговорить?

— Нет, отчего же, есть о чем, — многозначительно ответил Мигель. Он достал из портфеля копию справки, полученной у врача, и положил на стол. — Тут у меня для тебя подарочек. Посмотри его пока, а я прогуляюсь по саду.

Мигель спустился в сад и стал неторопливо прохаживаться вдоль прекрасно ухоженных цветочных клумб. Время шло, а никакой ответной реакции Алисии не было. В ожидании Мигель сел на скамейку и нервно закурил.

Прошло не менее десяти минут. Внезапно в конце аллеи появилась Алисия в сопровождении двух дюжих молодцов-охранников. Не дожидаясь, когда они подойдут, Мигель громко сказал:

— Алисия, прошу тебя, не делай этого! Если со мной что-нибудь случится, мой адвокат немедленно предаст огласке все, что ты видела. У него хранится подлинник, а ты видела копию.

Алисия остановилась. За ней остановились и охранники. Алисия сделала им знак, и они удалились. Затем Алисия подошла к скамейке, где сидел Мигель, и молча остановилась, как будто ожидая чего-то. Действительно, через минуту в саду появилась служанка со стаканом чистого виски на подносе. Алисия взяла стакан и жестом отпустила служанку. Ее лицо казалось уставшим и постаревшим. Она как-то осунулась и, когда она заговорила, ее голос оказался тусклым, охрипшим:

— А я уже была готова простить тебе Марию... Ведь это ты виноват в ее смерти. Если бы ты не впутал ее в свои темные делишки, она была бы сейчас жива...

— Если бы я, как ты выразилась, «не впутал» ее в свои дела, я бы не знал, как горячо ты любила своего Максимилиано.

— Какой же ты подлец, да еще и циник, — с презрением сказала Алисия.— Ведь она любила тебя. Ради тебя пошла на обман Монтеро. И за свою любовь поплатилась жизнью.

— Ладно, дорогая,— нетерпеливо прервал ее Мигель. — Ты тоже не ангел. И потом, Мария завещала мне отомстить за нее. То, что ты сейчас прочла, считай ее посланием тебе с того света.

— Мерзавец! Чего ты от меня хочешь? — произнесла Алисия, но сквозь гнев проступало отчаяние

Однако Мигель молчал. И лишь спокойно отирал потный лоб носовым платком. Алисия ждала.

— Да ничего нового, — наконец ответил Мигель — За эти годы мои вкусы не изменились. Я по-прежнему больше всего люблю деньги. Так же, как и ты.

Алисии было нечего возразить. В глубине души она уже давно подозревала, что рано или поздно это должно произойти. Слишком легко она заработала свое богатство, слишком откровенно предавалась расточительству и разврату, слишком цинично согрешила, бросив собственного ребенка в заброшенной деревушке, пожертвовав им ради благополучной, обеспеченной жизни. Теперь наступил час расплаты. Ей нечего было ответить Мигелю Вильярреаль, поэтому, подумав с минуту, она сказала:

— Хорошо, завтра ты получишь то, что просишь.

Алисия повернулась и медленно пошла к дому.

— Бедняжка Паулетта целыми днями теперь сидит взаперти, — Эдувигес вытерла слезы краем передника. — Не осталось у нее никакой радости в жизни.

Томаса, покачивая головой, вынимала из корзины чистое белье.

— Говорила я Педро Луису, — приговаривала она, — не доведет его это до добра. Ну, чего он добился? Работу потерял, да и с девочкой он теперь навряд ли еще увидится. Что теперь ему делать...

— Ой, Томаса, — продолжала плакать Эдувигес, — чует мое сердце, что на этом все не кончится. Педро Луис так просто не отступится, будет искать встречи с девочкой, я уверена.

— Упаси Бог, — перекрестилась Томаса, — как бы несчастья не случилось. — Она покончила с чистым бельем и стала увязывать то, которое ей еще предстояло стирать.

— А она-то все плачет,— продолжала Эдувигес. — Весь день в слезах, бедняжка. И все молчит. А помочь ей нечем.

— Да уж чем тут поможешь, — согласилась Томаса, — с такими-то родителями не приведи Господи жить, да простит меня за эти слова святая дева Гвадалупе. Но уж каких Бог послал родителей, с теми и жить приходится...

— А как донья Росаура строга с ней, — вздыхала Эдувигес. — Вчера прямо кричала. «Из комнаты не выпущу ни на шаг», говорит. И так каждый день.

— Ну ладно, пойду я, Эдувигес, — сказала прачка, — а то донья Росаура опять на меня накинется. А ты уж попробуй успокой Паулетту. Глядишь, пройдет время, и забудет она своего Педро Луиса.

— Будем надеяться, — вздохнула Эдувигес.

Когда прачка ушла, няня поднялась к Паулетте. Девушка сидела у окна и молчала.

— Ах ты голубка моя несчастная, — Эдувигес подошла к Паулетте и ласково положила ей руку на плечо.

— Ой, няня, — повернула к ней заплаканное лицо девушка, — если только ты любишь меня, помоги мне увидеться с Педро Луисом.

— Что вы, сеньорита! — испугалась Эдувигес. — Как же это можно! Что скажут ваши родители, если узнают?

— Но я не могу без него жить. — Паулетта опустила голову и вздохнула.

— Что же делать, дорогая моя девочка, — погладила ее по голове Эдувигес. — Надо терпеть.

— Терпеть? — Паулетта подняла на нее глаза. — Но я не могу. Умоляю тебя, Эдувигес, помоги мне увидеть его.

— Нет, — отрицательно покачала головой няня. — Не могу я этого сделать, сеньорита. И не из-за ваших родителей, а из-за Педро Луиса. Что с ним будет, если кто-нибудь узнает, что вы встречались? Добром это не закончится.

— Тогда я напишу записку, а ты передашь ему, — умоляла Паулетта. — Он должен знать, что я люблю его.

Эдувигес взволнованно огляделась по сторонам. Она чувствовала, что еще немного — и она уступит просьбам Паулетты. Она просто не могла отказать девочке.

— Ну хорошо, сеньорита, пишите, — наконец сказала няня. — Только, пожалуйста, быстрее. А то, не приведи Господь, придет сеньор Монтеро или донья Росаура. Они тогда вас вконец изведут.

Паулетта быстро написала несколько строк и передала записку кормилице:

- Прошу тебя, Эдувигес, обязательно передай это Педро Луису. 

- Я лучше Томасе отдам, она-то знает, где его найти

- Хорошо, только скорее.

Эдувигес спрятала записку и поспешно вышла из комнаты. Паулетта снова осталась одна. Она уже начала привыкать к долгим вечерам, когда не с кем даже перекинуться словом. В такие часы она могла думать о Педро Луисе, о тех счастливых минутах, когда они были вместе. Ей не хотелось верить, что их разлука будет длиться долго, а, возможно, они больше не увидятся никогда. Она продолжала надеяться, что скоро увидит своего Педро Луиса, что прильнет губами к его губам, и ради этого, пусть прощального поцелуя она была готова вытерпеть любые страдания, которые ей принесет судьба.

 

ГЛАВА 9

Услышав робкий стук в дверь, которой обычно пользовались только слуги, дон Карлос спросил:

— Энрике? Входи.

В дом вошел высокий плотный человек с грубым обветренным лицом. Закрыв за ним дверь черного хода, сеньор Монтеро тоном приказа сказал:

— Проходи в мой кабинет. Но тихо, чтобы никто тебя не услышал. И вытри обувь, — он поморщился, увидев комья грязи на ботинках вошедшего. — Ты в приличном Доме.

Тот, которого звали Энрике, потоптался на месте, сбивая с ботинок пыль и грязь, а затем неуверенно прошел вперед. Войдя в кабинет сеньора Монтеро, он в выжидающей позе застыл у двери.

— Что встал? — недовольно сказал дон Карлос. —

Проходи, садись.

Мужчина сел и только сейчас стянул с головы кепку.

— Выпить хочешь? — спросил дон Карлос.

Вместо ответа гость лишь улыбнулся.

— Вот тебе виски.

Карлос налил гостю рюмку. Тот выпил, откашлялся, вытер рот рукавом и спросил:

— Зачем звали, сеньор? Что на этот раз?

— Не все сразу, Энрике, — ответил дон Карлос. — Расскажи сначала, как ты живешь? Все воруешь?

— Бывает, — смущенно ответил гость. — Но так, по мелочам. Я уже не тот, что раньше.

— Хорошо, — кивнул головой дон Карлос. — А то ведь попадешься, второй раз я тебя вытаскивать не стану.

— Ну что вы, сеньор, — замотал головой Энрике. — После того случая я завязал. Теперь я ваш должник по гроб жизни, так я понимаю.

— Верно понимаешь, — удовлетворенно заметил дон Карлос. — Но ничего, успеешь со мной расплатиться. Значит, сейчас тебя ничто не беспокоит...

— А можно еще рюмочку? — осмелел гость.

Дон Карлос кивнул, налил еще виски и начал разговор о деле:

— Нужно поставить на место одного наглеца, а то он немного забылся.

Энрике выпил предложенную рюмку залпом и ответил:

— Это нетрудно. А чего он такого натворил?

— Это не твое дело, — нахмурился дон Карлос. — Делай, как я говорю, и не задавай лишних вопросов. И помни, если попадешься — обо мне ни слова. А то в полиции сразу станет известно, кто ворвался ночью в дом Фернандесов и вынес оттуда деньги и драгоценности. Если бы тогда ты случайно не натолкнулся на меня, давно бы уже был за решеткой.

— Все сделаю, как вы говорите, — закивал головой Энрике. — А этому вашему все зубы повыбиваю. Вы меня знаете, я одной левой...

— Ладно, ладно,— махнул рукой дон Карлос. — Это ты в кабаках рассказывай. В общем так: сделаешь и доложишь мне, что и как. Но только без глупостей, по карманам не шарить. Он должен понять, что это не грабеж. Пожалуй, вот как сделаем: пока будешь его бить, напомни ему, кто он такой. Так и скажешь: «Знай свое место, падаль». Понял?

— Да, сеньор.

— Но бить не до смерти, - продолжал давать инструкции дон Карлос. - Поломаешь кости - и достаточно. Его зовут Педро Луис. Живет где-то в трущобах за улицей Санта-Виктория. В общем, спросишь там, кто раньше работал шофером у Монтеро. Там его все знают.

— Сделаем, сеньор, — Энрике улыбнулся, обнажая гнилые зубы. — А можно еще рюмочку? Больно у вас виски хорошее.

— Пока с тебя хватит, — отказал дон Карлос. — Вот сделаешь дело, тогда и напьешься.

Сеньор Монтеро проводил гостя до черного хода и распрощался с ним. Затем он прошел по дому, проверяя, не слышал ли кто-нибудь их разговор. Вокруг было тихо — все уже давно спали.

После разговора с Мигелем Вильярреаль Алисия долго не могла найти себе места. Она, как и обещала, выплатила вымогателю огромную сумму денег, и теперь ее беспокоило, не повторится ли это вновь. Взвесив все «за» и «против», она решила отправиться к Армандо.

Войдя в дом своего кузена, Алисия буквально бросилась ему на шею:

— Армандо, только ты один можешь меня спасти. Вспомни, я всегда помогала тебе. А теперь я попала в беду. Вильярреаль вымогает у меня деньги.

— Что случилось, Алисия? — удивился кузен. — Проходи, сядь, расскажи все по порядку.

Алисия села и попросила виски. Немного успокоившись, она начала свой рассказ:

— Этот мерзавец узнал о том, что у меня был ребенок. Кто бы мог подумать, что это дело все-таки выплывет наружу. И он теперь шантажирует меня. Ты понимаешь, он ведь теперь до конца моих дней будет тянуть из меня

Деньги.

Армандо присел на стул напротив Алисии.

— Откуда же он мог узнать? — спросил он.

— Мария все рассказала ему перед смертью. Три года он выжидал, пока не промотал деньги своей бедной жены. Теперь принялся за меня. — Алисия сжала кулаки в бессильной злобе. — Все эти годы я чувствовала, что рано или поздно это случится. Что мне теперь делать?.. Помоги мне, Армандо.

— Но что ты от меня хочешь?

Армандо встал и начал прохаживаться по комнате.

— Вспомни, как я вытащила тебя из тюрьмы много лет назад, — сказала Алисия. — Не забудь, я еще и сейчас могу пойти к прокурору и рассказать все как было.

Армандо нервно закурил:

— Не темни, сестричка. Выкладывай, что ты надумала. — Он нетерпеливо посмотрел на кузину.

Алисия встала и сказала твердым голосом:

— Ты должен убить Мигеля Вильярреаль. Это ведь и в твоих интересах тоже.

Армандо покачал головой:

— Он приходил ко мне сравнительно недавно. Просил денег, но я ему ничего не дал. Ты ведь знаешь, я давно не завишу от Монтеро. Этот надутый индюк скоро понял, что я его тогда немного надул и теперь, наверно, ненавидит меня за это. Но теперь ему со мной ничего не сделать. Так что для Мигеля я уже не такая легкая добыча.

— Вот он и взялся за меня, — Алисия сильно нервничала. Ей было трудно собраться с мыслями. Ведь еще вчера ее богатство и благополучие казались незыблемыми: — Армандо, — повторяла она, — помоги мне. Ты ведь не оставишь меня.

Теперь Алисия уже не играла. Дело приняло слишком серьезный оборот, и ей было не до театральных представлений. Она старалась успокоиться и взять себя в руки, но и это у нее не получалось. Чтобы немного вернуть самообладание, она вновь налила себе виски. Только алкоголь в последнее время действовал на нее успокаивающе.

Прошло несколько дней. Паулетта продолжала ждать от Педро Луиса ответа на свою записку. Томаса рассказала девушке, что лично передала ее Педро Луису и что тот обещал ответить на следующий же день. Однако время шло, а ответа все не было. Парень куда-то пропал. Томаса никак не могла разыскать его.

— Что могло случиться, Эдувигес? — в отчаянии спрашивала Паулетта у няни.

— Не знаю, девочка моя. Педро Луис живет в таком опасном месте, мало ли что там может случиться

— Я так волнуюсь, Эдувигес, - Паулетта ломала руки. — Что же с ним стряслось?

— Даже не знаю, что и сказать вам, дорогая моя сеньорита. Там много народу с темным прошлым. За пять сентаво готовы убить человека.

— За пять сентаво! — ужаснулась Паулетта.

— Ой, не надо вам всего этого знать.

— Но там же мой Педро Луис. Я так за него переживаю. Как же там живут люди?

— Как живут? — сказала Эдувигес. — В убогих лачугах, где иногда нет ни света, ни воды. Утром они не знают, будет ли у них обед и ужин. Работу найти трудно, вот они и перебиваются случайными заработками, а иногда не могут найти никакой работы по целым неделям, а то и по месяцам. Вот некоторые и идут по плохой дорожке... Помните, несколько лет назад, вы еще тогда в школу ходили, кто-то забрался в дом семьи Фернандес? Вот, наверно, один из таких нищих. Я, конечно, его не оправдываю, не дело это в чужие дома залезать, но, может, бедняге было нечего есть, может, дома дети, жена голодные...

— Как ты думаешь, Эдувигес, — вдруг спросила Паулетта, — Педро Луис по-прежнему любит меня, как тогда, когда мы были вместе?

— Ну конечно, сеньорита, — сказала Эдувигес и тут же закрыла рот ладонью. Она поняла, что этого не следовало говорить. Но в последнее время она уже совсем не понимала, как ей поступать и что говорить, тем более когда Паулетта заводила разговор о своем Педро Луисе.

Паулетта помолчала немного, а потом снова спросила:

— А у Педро Луиса сейчас тоже нет работы?

— Не знаю, сеньорита, — ответила няня. — Может, и есть. Но это так трудно — в наше время найти приличное место. И потом, ваш отец ведь не даст ему рекомендации.

— Бедный Педро Луис, — вздохнула Паулетта, — если бы только я могла как-нибудь помочь ему.

— Не казните себя так, милая моя девочка, — убеждала Паулетту няня. — Вы-то сами ни в чем не виноваты.

— Но почему, почему все так плохо, — в сотый раз спрашивала девушка, обращаясь даже не к Эдувигес, а к самой себе, — почему мама и папа не могут ничего понять?

— Ваши родители — знатные, богатые люди, как они могут позволить вам встречаться с шофером? Ведь Педро Луис совсем бедный, да еще из простой семьи.

— Но для меня это не имеет никакого значения! — в отчаянии воскликнула Паулетта.

Эдувигес только развела руками:

— Такова жизнь, сеньорита.

Больше ей было нечего ответить. Неожиданно они услышали тихий стук в дверь. Это пришла Томаса с корзиной белья. Она не стала входить в комнату, а только вызвала Эдувигес вниз. Там, оглядевшись по сторонам, прачка зашептала:

— Беда, Эдувигес!

— Что случилось, Томаса? — заволновалась та.

— Бедный Педро Луис! — заплакала добрая женщина. — Что они с ним сделали...

 

ГЛАВА 10

 Уже несколько дней Педро Луис пытался найти работу, но у него ничего не получалось. Хуже всего было то, что Монтеро после всего случившегося, естественно, не дал ему никакой рекомендации. С хорошей рекомендацией от приличной семьи он давно бы уже устроился куда-нибудь. Но сейчас он был просто человеком с улицы, и его не хотели даже слушать.

Однажды, когда Педро Луис возвращался домой после очередного неудачного дня, на одной из узких улочек квартала, где он жил, к нему внезапно подошли несколько здоровых парней.

— Привет, Педро Луис, — сказали они, окружая его.

— В чем дело? — Педро Луис понял, что у этих людей не самые добрые намерения.

— Похоже, ты забыл, кто ты такой, — из группы выделился высокий плотный мужчина и подошел к нему. — И мы пришли, чтобы тебе напомнить, где твое место. — Он ударил Педро Луиса в живот.

Началось зверское избиение. Сначала Педро Луис пытался сопротивляться, но силы были слишком неравными. Когда он упал, его стали бить ногами. Эта сцена продолжалась минут пятнадцать — двадцать, не больше. Жители соседних домов, услышав шум на улице, поспешно позакрывали окна и двери — никто не хотел вме-шиваться в уличную драку.

Обессилевшего Педро Луиса тем временем прислонили к стене и вновь начали избивать, пока он вновь не упал. В какой-то миг парень перестал чувствовать боль, которая только что была непереносимой. Он лежал на земле неподвижно, потеряв сознание.

Высокий мужчина, который нанес первый удар, подошел к лежащему на земле парню, поднял ему голову и, убедившись, что тот пришел в сознание, сказал:

— Никогда не стоит забывать, где твое место, сынок. А то тебе тяжело придется в этой жизни.

Педро Луис открыл глаза и с трудом проговорил:

— Если бы со мной был мой брат Хосе... Хосе Феррарес...

— Хосе Феррарес? — удивился высокий. — Как ты сказал? Хосе Феррарес?

— Да, это мой брат...

— Ну-ка вставай, парень, пойдем, — голос незнакомца стал мягким, даже заботливым. — Что же ты сразу не сказал...

— Я не могу идти...

— Сейчас я тебе помогу.— Мужчина помог Педро Луису встать и посадил на ближайшую скамью.

— Ну как? Немного приходишь в себя? — спросил он.

— Чего ты еще хочешь? — тихо спросил Педро Луис. — Ты уже выполнил задание. Или надо убить меня?

— Да нет, что ты. Ты прости, брат, что так получилось, - говорил высокий. — Если бы ты сразу сказал… назвал это имя...

— Какое имя? — не понял Педро Луис.

— Ну, Хосе Феррареса. Я же не знал, что он твои брат.

— Уж он умеет за себя постоять.

— Это я знаю, — улыбнулся высокий. — Хорошо знаю. Я сидел с ним в тюрьме. Давно это было, но я его до сих пор уважаю. Его, говорят, кто-то подставил. Где-то что-то украли, а свалили на него. Но он ведь намного старше тебя.

Педро Луис облокотился о стену, все тело ныло от боли. Было невозможно найти удобное положение.

— Он мне сводный брат, — объяснил он.

— Да, такие дела, — продолжал удивляться высокий, а затем добавил: — Меня зовут Энрике. Видишь, Педро Луис, пришлось мне тебя побить, не было другого выхода. Я ведь и сам сейчас вишу на волоске. Если бы мы тебя сейчас немного не помяли, сидеть бы мне за решеткой.

— Кто же тебя заставил? А, впрочем, не говори. Я и сам знаю.

— Ну, выпей, полегчает, — сказал Энрике и вынул из кармана фляжку. В воздухе запахло дешевой текилой.

Педро Луис немного отхлебнул. Сам Энрике сделал глоток побольше.

— Пропащий я человек, — сказал он, снова отхлебывая из фляжки. — Залез в дом к одной дамочке, а у нее собака, прямо-таки волкодав. Ну я в соседний сад, а там хозяин — хвать меня. Но укрыл, не выдал. А теперь подсовывает всякую грязную работенку.— Видя, что Педро Луис молчит, Энрике продолжал: — Да ты не обижайся, я теперь твой должник. Твой брат меня тогда, в тюрьме, здорово выручил. Такое не забывают. Он был лихой парень, этот Хосе Феррарес. А за что этот Монтеро тебя так невзлюбил?

— Какая разница... — пробормотал Педро Луис.

— Украл что ли чего? — предположил Энрике.

— Я не вор! — дернулся Педро Луис.

— Да не огрызайся ты, — миролюбиво ответил Энрике. — А хоть бы и украл... Всякое бывает. Так чего он к тебе пристал?

Педро Луис попытался подняться на ноги, но ничего не получалось. Руки и ноги не слушались его. Он застонал и мешком свалился обратно на скамью.

— Давай я тебя домой отведу, — предложил Энрике.

Идти оказалось совсем недалеко. Войдя в лачугу, где жил Педро Луис, Энрике уложил его на кровать, которую сам Педро Луис сколотил из досок и старых ящиков.

— Сволочь он, это Монтеро,— приговаривал он.— Приказал избить парня ни за что ни про что.

— Я люблю его дочь, — вдруг сказал Педро Луис. — И она меня любит. Вот он и взбесился.

— Да на что она тебе нужна? — удивился Энрике. — Из таких историй все равно ничего толкового не выходит. Попомни мое слово.

— Тебе этого не понять...

— Ну, не понять так не понять... — улыбнулся Энрике. — Я вот тоже влюбился — в свою фляжку, лишь бы полная была. Молодой ты еще, парень, вот что я скажу. Ну да ладно, если что — не забывай, я твой должник.

Педро Луис молчал. Его мало интересовало, что еще скажет этот Энрике, который готов избить, даже убить ни в чем не повинного человека. Тело ныло от боли, веки сами собой смежились. Он провалился в глубокий сон без сновидений.

Машина Армандо медленно продвигалась по улицам Мехико в сторону дома, где жил с семьей Мигель Вильярреаль. Армандо Маркосу было не по себе. Ему казалось, что все— и пешеходы, и водители, и полицейские — внимательно смотрят на него, догадываясь, с какими намерениями он едет в восточную часть города. Армандо волновался. Еще никогда в жизни ему не приходилось совершать ничего подобного. Да, он был мо-шенником, даже жуликом, но не убийцей. И теперь, просчитывая, как это лучше всего сделать, он никак не мог Прийти к правильному решению. Все варианты казались неправдоподобными, они требовали от него решительных и быстрых действий, на которые он в действительности не был способен. Армандо в сердцах ударил по Щитку с приборами и раздраженно пробормотал:

— Эта Алисия загонит меня в могилу!

Алисии Алонсо все же удалось заставить, кузена пойти на крайние действия. Она стала угрожать оглаской его Давних финансовых махинаций, которая могла обернуться потерей с таким трудом сколоченного состояния, поэтому Армандо хоть и с трудом, но согласился выполнить то, чего она требовала. Однако все внутри него восставало против этого, он чувствовал, что попал в совершенно безвыходное положение. «Я ведь и стрелять-то как следует не умею», — мрачно думал он. Тем не менее в левом внутреннем кармане пиджака у Армандо лежал пистолет, и сейчас он постоянно чувствовал непривычную тяжесть.

— Проклятье! — снова воскликнул Армандо. Он попытался успокоиться и продумать план действий. Выстрелить надо неожиданно. Например, попросить Мигеля за чем-нибудь выйти в соседнюю комнату, а когда он будет возвращаться, немедленно выстрелить, причем несколько раз. «Да, это будет проще всего, — решил Армандо, — и сразу бежать к машине». Армандо вспомнил, что в детективных фильмах убийцы всегда оставляют машину на улице с включенным двигателем. «Да, так и надо сделать», — решил Армандо. Об алиби он также уже позаботился. Алисия днем поедет обедать к Монтеро, а сам Армандо заедет к своему автомеханику и попросит проверить тормозные колодки. И там он как бы невзначай упомянет о времени. Армандо прекрасно знал, что его механик работает без часов, поэтому он поверит Армандо на слово. «Можно сделать даже так, — решил Армандо. — Надо подарить ему часы». Итак, Армандо дарит механику часы с переведенными назад стрелками, затем снова берет их, чтобы «подзавести», и роняет на пол. Часы останавливаются. Конечно, придется извиниться перед механиком за неловкость и на следующий день привезти новые. «Черт с ними, — решил Армандо. — Лишь бы выйти сухим из этого дела».

Остановившись в квартале от дома Вильярреаль, Армандо вышел из машины и подошел к уличному телефону-автомату.

— Донья Росаура? Извините, это Армандо Маркос.

— Простите, кто? — переспросила донья Росаура.

С тех пор как дон Карлос раскрыл обман Маркоса и порвал с ним, Армандо ни разу не звонил в дом Монтеро. Неудивительно, что донья Росаура не сразу поняла, кто с ней говорит.

— Извините за беспокойство, — как можно учтивее ответил Армандо. - Я двоюродный брат Алисии Алонсо. Насколько мне известно, она сейчас находится у вас Я звоню от автомеханика. Она просила меня договориться насчет ремонта ее машины.

— Хорошо,— с холодной вежливостью ответила донья Росаура. — Я сейчас позову ее.

В соответствии с предварительным договором Алисия действительно поставила свою машину на ремонт в этот же гараж.

— Алисия? — сказал Армандо, услышав знакомое «алло» своей кузины. — Я здесь, у его дома.

— Отлично, — ответила Алисия. — И когда машина будет готова?

— Через час я буду в гараже, — ответил Армандо. — Часы я уже перевел.

— Спасибо, Армандо, — в голосе Алисии звучала неприкрытая радость. — И проследи, чтобы они все сделали, как следует. — Алисия нарочно говорила как можно громче, так что дон Карлос и донья Росаура, даже не прислушиваясь к разговору, поняли его содержание и поверили, Что Армандо действительно звонит из гаража.

— Все, я пошел.

Армандо вышел из телефонной будки и, сунув руку во внутренний карман, еще раз проверил положение пистолета. Все было готово.

Алисия буквально напросилась на этот обед к Монтеро. Они стали такими нелюдимыми после истории с дочкой, а кроме того, Карлос еще больше невзлюбил Алисию после истории с ее кузеном. Поэтому, когда зазвонил телефон и оказалось, что ее просит не кто иной, как сам Армандо Маркое, донья Росаура заметно помрачнела.

У Алисии, напротив, при звуках голоса двоюродной брата отлегло от сердца. Ей теперь оставалось только сыграть свою короткую роль, и дело с ее стороны можно было считать решенным. Она сама удивилась, до чего ей это легко далось - она говорила совершенно спокойно, только чуть громче обычною. Когда разговор окончился, Алисия положила трубку, но на пороге гостиной помедлила. Ей было интересно услышать, о чем в ее отсутствие говорят эти Монтеро.

— Возмутительно, — слышался злой голос доньи Ро-сауры. — После всего, что было, он еще осмеливается звонить сюда! Он, видите ли, говорит из гаража.

— Какая наглость! — вторил жене дон Карлос. — Он, по-видимому, хочет напомнить о себе, чтобы я притя1гул его за мошенничество.

По крайней мере Алисия убедилась, что Монтеро усвоили — Армандо звонит из гаража. Она поправила прическу и как ни в чем не бывало вошла в гостиную.

— Хороший автомеханик — большая редкость, — заметила она, садясь за стол. — Эти халтурщики в гараже обещали сделать машину к сегодняшнему дню, а ничего до сих пор не готово. Который час, вы не скажете, дон Карлос?

Дон Карлос посмотрел на часы:

— Половина второго, — ответил он.

— Видите, Армандо уже час сидит в гараже, и все без толку, — Алисия говорила как можно более недовольным голосом.

— Но, дорогая, — попыталась урезонить гостью донья Росаура, — у тебя же не одна машина.

— Да, но эту я люблю больше остальных.

После этого небольшого разговора обед продолжался в полном молчании. Паулетта почти не притронулась к еде, и донья Росаура обратила на это внимание:

— Почему ты ничего не ешь?

— Не знаю, мама, мне не хочется.

— Что значит не хочется? — рассердилась донья Росаура. — Ты можешь по крайней мере при гостях оставить свои капризы?

Донья Росаура строго взглянула на непривычно бледную Паулетту, которая не съела ни кусочка с самого утра. Девушка помолчала, а затем нерешительно ответила:

— Извини, мама, мне что-то нездоровится. Вот уже несколько дней, как меня тошнит. Лучше я поднимусь к себе...

— Опять фокусы, — донья Росаура взглянула на мужа. — Раньше с ней такого не случалось.

— Да, Паулетта, — сказал отец. — Объясни нам, что с тобой. Если ты больна, то надо вызвать врача.

— Не надо папа, это пройдет, — Паулетта взглянула на отца с мольбой. — Я немного отдохну и все.

Алисия, внимательно следившая за разговором оживилась и обратилась к Паулетте:

— Скажи, пожалуйста, ты действительно раньше не чувствовала ничего подобного?

— Нет, сеньора, — ответила ничего не подозревающая Паулетта. — А почему вы спрашиваете?

Однако Алисия продолжала, как будто не слышала вопроса:

— А за эти несколько дней ты пила какие-нибудь лекарства?

— Да, сеньора Алонсо, — простодушно ответила девушка, — няня Эдувигес давала мне что-то от тошноты, но лекарство, к сожалению, не помогло.

Состояние Паулетты показалось Алисии очень знакомым. Она и сама испытывала нечто подобное двадцать с лишним лет назад. Ее тогда тоже мучили приступы ужасной тошноты, которые она долго не могла ничем объяснить. В поведении Паулетты угадывались знакомые Алисии симптомы: какая-то рассеянность, отрешенность от всего происходящего, жалобы на плохое самочувствие, подавленность. Все это было Алисии знакомо, и к тому же она прекрасно помнила, чем это в конце концов закончилось.

Донья Росаура задала Паулетте еще несколько вопросов, но, не получив вразумительного ответа, решительно заявила:

— Завтра же вызову врача. Раз ты сама не можешь толком объяснить, что с тобой, пусть он тебя посмотрит. Я уверена, что все твои недомогания от упрямства.

— Да, Росаура, — кивнул головой дон Карлос. — Мы так и сделаем. Это будет разумно.

Сразу же после обеда Паулетта поднялась к себе, дон Карлос удалился в кабинет, а донья Росаура пригласила гостью прогуляться по саду. Никаких важных тем для разговора у них не было, и дамы некоторое время говорили о погоде, об общих знакомых и о современной моде. После того как все, даже самые пустяковые, темы были исчерпаны, Алисия как бы вскользь заметила:

— Мне не очень нравится состояние твоей дочери, Росаура. По-моему, с ней сейчас происходит то, что может быть понятно только нам, женщинам.

Донья Росаура даже остановилась и удивленно взглянула на гостью.

— Я что-то не понимаю тебя, Алисия.

Гостья улыбнулась. Примерно такой реакции она и ожидала от Росауры.

— Ну что ты, дорогая, это всего лишь мои домыслы. В нашей жизни ни в чем нельзя быть уверенной наверняка.

— Теперь я совсем потеряла нить, — поджала губы Росаура. — Говори определеннее, Алисия.

— Я вовсе не хочу тебя задеть, — осторожно начала Алисия. — И тем более не хочу сказать ничего дурного... Но я могу дать совет, как подруге,— Алисия сделала многозначительную паузу, наблюдая, как лицо Росауры приобретает пунцовый оттенок. — Так вот, когда придет врач, пусть он осмотрит девочку повнимательнее.

— В каком смысле? — Росаура, вконец растерявшись, опустилась на скамейку.

— В женском, Росаура, в женском смысле.

Только тут до доньи Росауры дошло, что говорит ей Алисия. Она покраснела еще сильнее — от беспокойства и от гнева. При этом она не знала, на кого сердится больше — на Паулетту за ее капризы или на Алисию, которая посмела выдвинуть такое абсурдное предположение.

— Да ты просто с ума сошла! — воскликнула она. — Как только тебе могло такое прийти в голову! Чтобы моя дочь... — Росаура решительно поднялась со скамейки и пошла к дому.

— Ну что ты, погоди, — Алисия бросилась вслед за Росаурой. — Я ничего не хочу сказать, но подумай сама, разве поведение Паулетты не напоминает...

Росаура побледнела:

— Это оскорбление не только для моей дочери, но и для всей нашей семьи, — строго сказала Росаура.

Но Алисия и глазом не моргнула. Она была уверена в себе и непринужденно улыбалась. Она даже чувствовала некоторое превосходство над попавшей в неприятную историю Росаурой. Теперь наступил ее черед, и уж Алисия-то не упустит возможности обрисовать будущее семейства Монтеро в самых мрачных тонах.

— Я понимаю тебя, Росаура, - сочувственно сказала Алисия. - Ты сказала то, что я сама высказала бы на твоем месте. Не беспокойся, я никому не скажу о своих подозрениях. И все же советую: отправь Паулетту куда-нибудь подальше, с глаз долой. А то как бы через месяц-другой по городу не пополз слух о том, какова наследница дома Монтеро де ла Рива.

Росаура была вне себя. Она не знала, что предпринять, на ком выместить раздражение — на Паулетте или Алисии.

— Если это так, — вскричала она, — я прокляну эту паршивую девчонку и выгоню ее на улицу. Но если, Алисия, окажется, что ты не права и ты это говорила просто, чтобы оскорбить меня и мой дом, считай, что мы с тобой больше не знакомы.

— Хорошо, Росаура, не надо так огорчаться, — Алисия приветливо чмокнула «подругу» в щеку и заторопилась к дому.

Росаура осталась в саду одна, не в силах совладать со своими чувствами. Наконец ей удалось взять себя в руки, и она решительно направилась в дом. Она была полностью во власти дурных предчувствий, однако до прихода врача решила не оглашать своих подозрений.

 

ГЛАВА 11

Вытирая руки полотенцем, врач появился на пороге комнаты Паулетты. Внизу за столом его уже поджидала донья Росаура, прилагавшая титанические усилия, чтобы сохранить на своем, казалось бы, непроницаемом лице маску спокойствия. Несмотря на внешнюю невозмутимость, у нее в голове крутился один и тот же вопрос, что будет, если беременность Паулетты подтвердится и, не Дай-то Бог, будет предана огласке.

Врач молча подошел к донье Росауре. Он прекрасно» знал, чего так боится эта строгая сеньора, и не спешил объявить ей свой окончательный диагноз. Донья Росаура взглянула на него вопросительно. Врач еще немного помолчал и ответил:

— Да, сеньора, ваша дочь ждет ребенка.

Донья Росаура отвела взгляд. Удар был столь жесток, что ей понадобилось некоторое время, чтобы она смогла ответить предельно холодно:

— Вам заплатят не только за консультацию, но также и за то, чтобы следили за тем, что вы говорите на людях. Надеюсь, вы понимаете меня?

— Разумеется, сеньора Монтеро, я не собираюсь распространяться о недомогании вашей дочери.

— Всего доброго, доктор.

— С вашего позволения, сеньора Монтеро, — врач откланялся и вышел из комнаты.

Донья Росаура осталась одна. Она судорожно перебирала в уме все возможные варианты дальнейших действий. Аборт был исключен сразу. В католической семье не могло быть и речи о таком преступлении. Донья Росаура даже в мыслях не могла допустить такого кощунства, идущего вразрез с догматами веры.

Спустя некоторое время донья Росаура, так и не найдя подходящего решения, постановила дождаться мужа и ничего не предпринимать до его прихода. Ситуация была слишком невероятной, чтобы действовать самостоятельно.

Неожиданно в дверях показался сам дон Карлос. Он вернулся из конторы раньше обычного и, похоже, был явно не в духе. Увидев мужа, донья Росаура заторопилась ему навстречу.

— Это ужасно, Карлос, просто ужасно...

— Что стряслось, Росаура? На тебе лица нет. — На самом деле дону Карлосу не хотелось думать, что случилось нечто действительно ужасное. Он надеялся, что беспокойство жены связано с ее привычкой преувеличивать серьезность тех или иных происшествий.

— Давай пройдем к тебе в кабинет, — сказала донья Росаура. — Я не знаю, с чего начать. Мне нужно немного успокоиться.

Дон Карлос был несколько заинтригован необычным поведением жены и почувствовал что-то неладное.

— Росаура, — устало сказал он, — у меня сегодня был тяжелый день, и мне надо отдохнуть.

— Это очень важно, Карлос, — настаивала жена. — Очень важно. Важнее, чем все твои дела, вместе взятые.

— Ты это серьезно? — не поверил своим ушам дон Карлос.

— Абсолютно, — твердо ответила жена.

Плотно прикрыв за собой дверь кабинета, дон Карлос сел за письменный стол, а жена устроилась в кресле напротив. Донья Росаура медлила. Она не знала, как сообщить мужу ужасную новость о беременности Паулетты. Она немного опасалась, что гнев мужа окажется сильнее его обычной хладнокровной решительности. Донья Росаура понимала, что сейчас репутация семьи зависит от того, смогут ли они найти правильное решение.

— Ну что же ты хотела мне сказать, Росаура? — прервал молчание дон Карлос.

Наконец, жена собралась с духом и произнесла:

— Наша дочь беременна.

— Что-о-о?!! — дон Карлос вскочил со стула, уронив стоявшую на столе массивную подставку для ручек.— Ты понимаешь, что ты говоришь?!

— Увы, дорогой, отлично понимаю,— решительно ответила донья Росаура.

Она встала с кресла и несколько раз прошлась по кабинету, чувствуя на себе ошеломленный взгляд мужа. Ее лицо выражало строгость и решительность.

— Сегодня был врач. Нет никаких сомнений, — твердо заявила она.

— Но кто... кто посмел?! — вскричал дон Карлос.

— Да успокойся же, Карлос, — сказала Росаура, которую иногда раздражала неспособность мужа контролировать себя в критические моменты. — Положение слишком серьезно, чтобы действовать неосмотрительно. Пожалуйста, возьми себя в руки.

— Но кто этот негодяй? Кто посмел...

— Кто? Да твой «добросовестный» работник, шофер Педро Луис.

— Он? — дон Карлос никак не мог ожидать, что злополучный роман его дочери с шофером зашел так далеко. — Подлец! Он мне за это заплатит!

— Сейчас нужно думать не о нем, а о нас, — спокойно ответила донья Росаура. — Подумай, что скажут о нас. Беременность вне брака, да еще от какого-то шофера.

— Ты права, Росаура, с ним я всегда успею расквитаться, — дон Карлос постепенно начинал трезво оценивать ситуацию. — Где Паулетта?

— У себя. Кажется, она сама еще не знает о своем положении, хотя кто знает, возможно, уже догадывается. Спасибо Алисии, она почувствовала неладное и посоветовала мне срочно обратиться к врачу.

— Эта твоя Алисия — настоящая лиса, — недовольно проворчал дон Карлос. — Сама была грешницей почище многих.

— Да, но если бы не она, через месяц-другой положение Паулетты могло стать очевидным не только для врача, но и для всех окружающих.

— Кстати, врач... — забеспокоился дон Карлос.

— Я заплатила ему, — донья Росаура подошла к мужу и тихо сказала: — Но, Карлос, мы должны что-то предпринять. У нас нет времени, решение нужно принять как можно скорее.

Дон Карлос подошел к окну, постоял с минуту, а затем, обернувшись, решительно сказал:

— Я принял решение. И это, кажется, единственное, что мы можем сделать. Все остальное — бессмысленно...

Вернувшись от Монтеро, Алисия стала ждать появления Армандо. Она так разнервничалась, что опять не смогла обойтись без виски. Время шло, а Армандо все не звонил. День уже близился к концу, когда Алисия начала подозревать, что произошло нечто не предусмотренное заранее. Она пыталась дозвониться до кузена, но у него дома никто не подходил к телефону. Телефон в конторе также молчал. Алисия буквально не находила себе места. «Или Армандо струсил, — думала она, — или не смог все сделать аккуратно и попался. Опять придется вызволять его из полиции».

Теперь ей в голову стали приходить самые неприятные варианты того, как могли развиваться события. Она вновь подлила себе виски и закурила, сев в кресло и стараясь хоть как-то успокоиться.

Прошло еще два часа, но телефон по-прежнему молчал, а машина Армандо так и не появилась у ворот дома. Алисия снова пыталась звонить, но безрезультатно. Наконец, она набралась решимости и позвонила в дом Вильярреаль, даже не придумав никакого предлога на тот случай, если трубку возьмет жена Мигеля. Однако и этот телефон молчал.

Внезапно за окном послышался скрип тормозов. Алисия выглянула из-за занавески, но за ветвями деревьев смогла различить лишь то, что подъехала какая-то машина. Алисия торопливо спустилась вниз и подошла к входной двери, чтобы открыть ее самой. Она распахнула дверь, и ее сердце замерло — на пороге стоял... Мигель Вильярреаль. От неожиданности Алисия не могла вымолвить ни слова. Она замерла, но на ее лице отразилось все, что ей пришлось ощутить за долгие часы ожидания — отчаяние и надежда, испуг и удивление. Мигель же, напротив, чувствовал себя уверенно и с улыбкой смотрел на нее в упор.

— Не ожидала, Алисия? — спросил он. — Я тебя понимаю и даже немного беспокоюсь за твои расшатанные нервы.

Алисия продолжала стоять как вкопанная, не в силах вымолвить ни слова.

— Может, позволишь войти? — спросил Мигель. — Не оставишь же ты гостя на улице.

Он отстранил хозяйку и вошел в дом.

— Пойдем в гостиную, выпьем, — предложил он. — Ты же любишь выпить, не так ли?

Он сам прошел в комнату, не снимая шляпы, и налил два стакана виски. Алисия безмолвно последовала за ним и без сил опустилась на диван.

— Что с моим братом? — наконец, спросила она.

— Убит.

Алисия в отчаянии обхватила голову руками. Еще никогда она не проигрывала так, как сейчас.

— Как это было? — чуть слышно спросила она.

— Очень просто, — ответил Мигель. — Мне удалось выстрелить первым. Твой братец даже оружием не умел пользоваться как следует. Бедняга рассчитывал выстрелить, когда я появлюсь в дверях с сигарами, которые он просил меня принести. Но, войдя в кабинет, я вспомнил, что забыл открытую коробку в передней. Представляешь его замешательство, когда я появился не из той двери, на которую он направил пистолет? Он даже и вскрикнуть не успел. Я попал ему в самое сердце. Можешь радоваться, он даже не мучился. Как хорошо, что моих не было дома. Боюсь, это было бы неприятно моей жене и малышке Ванессе.

— Подлец! — Алисия вскочила и набросилась на Мигеля с кулаками. Она была готова собственными руками отомстить этому негодяю за смерть брата.

Однако Мигель ловко увернулся и бросил Алисию обратно на диван. Затем подошел к ней вплотную и сказал:

— Теперь я буду оберегать тебя, моя дорогая. Ты мне очень нужна живая и здоровая.

Алисия подняла глаза и испуганно посмотрела на Мигеля. Тот продолжал говорить, злорадно издеваясь:

— До самого конца своей дрянной и бестолковой жизни ты будешь платить мне столько, сколько я захочу. И когда захочу. А если будешь упрямой, станешь такой же нищей, какой была до замужества. Пришел твой час, дорогая, пора расплачиваться за грехи.

Алисия опустила голову, ей было нечего ответить. Мигель по-хозяйски прошелся по комнате, налил еще виски.

— Но не пытайся снова убить меня. Я теперь хорошо усвоил урок, который ты мне преподнесла. У моего доверенного нотариуса хранятся все компрометирующие тебя документы. Если со мной что-нибудь случится, в тот же день они окажутся на столе прокурора, — Мигель допил свой стакан и не спеша направился к выходу. Уже в дверях он остановился и, обернувшись, произнес: — Да, совсем забыл. Через неделю мне понадобятся пятьсот тысяч наличными. Будь так добра, сними их со своего счета, мой человек придет за ними. — Еще раз издевательски улыбнувшись, Мигель вышел, с грохотом хлопнув дверью.

Алисия так и осталась неподвижно сидеть, мрачно размышляя, что же теперь ей следует предпринять. Все случившееся было для нее настоящим ударом. Ей часто приходилось мириться с тем, что ей навязывали обстоятельства, но в таком отчаянном положении она еще никогда не оказывалась.

Все, чего она таким трудом и унижениями добилась в жизни, — богатство и независимость — все это в один миг превратилось в прах. Теперь она уже не сможет свободно распоряжаться своими деньгами, ей придется покорно выполнять все требования этого удачливого вымогателя. Алисия знала, что Мигель игрок и будет тянуть из нее много и часто. Она также сознавала, что виновата в смерти своего единственного родственника, своего двоюродного брата Армандо. Его погубила ее неудержимая страсть к деньгам, ее неукротимое желание успеха. На ее совести было уже немало грехов, но брат... этого Алисия не могла себе представить.

Непоправимость и безвыходность случившегося повергли ее в полное отчаяние. В ее мозгу все еще звучали слова Мигеля Вильярреаль: «Пришел твой час. Пора расплачиваться за грехи». Неожиданно она расплакалась, Удивительно, но это были искренние слезы по погибшему брату. Она в полной мере ощутила свою ответственность за его смерть и понимала, что этот грех ей никогда не искупить.

— Все пропало, — вслух произнесла Алисия. — Все пропало.

 

ГЛАВА 12

— Паулетта, то, что я узнал от твоей матери, просто Ужасно, — дон Карлос стоял перед дочерью и раздраженно держал ее за подбородок так, чтобы та не смогла отвернуться. — Я никогда не мог предположить, что ты так опозоришь нас! Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, отец, — тихо ответила Паулетта. — После ухода врача няня Эдувигес мне все объяснила.

— Уличная девка! — отец ударил дочь по лицу так, что она упала на кровать. Даже донья Росаура не ожидала от мужа такого взрыва негодования. — Я проклинаю тебя! Ты недостойна носить имя Монтеро де ла Рива! — Дон Карлос кричал, не отдавая себе отчета в том, что говорит.

Донья Росаура молча наблюдала за происходящим, готовая сменить мужа, когда его гнев иссякнет. Но тот не унимался:

— Теперь весь мир узнает, какую недостойную дочь мы воспитали. Беременность вне брака! Это позор! Да еще с кем ты связалась? С нищим оборванцем. С шофером! Шлюха!

— Папа! — в отчаянии сказала Паулетта, пытаясь подняться с кровати.

— Молчать, дрянная девчонка! — Дон Карлос был полностью во власти охватившей его ярости. Неожиданно он умолк и тяжело опустился на стул. Теперь наступила очередь доньи Росауры.

— Сколько сил и времени мы с отцом отдали, чтобы ты росла умной и порядочной девушкой! — заговорила она. — Никто из нас и предположить не мог, что ты способна на такое. Это же просто неслыханно! Ты же молодая девушка, незамужняя, и уже имела связь с немытым работягой из трущоб. От него же всегда пахнет бензином и еще черт знает чем. Таким только и нужно, что опозорить наивных дурочек, вроде тебя. И этот грязный мужлан, это... животное...

— Мама, не смей так говорить! — воскликнула Паулетта.

— Что?! — в первый момент донья Росаура не поверила свои ушам.— Ты его еще и защищаешь? Карлос,— обратилась она к мужу, — я думала, она раскаивается, а она, оказывается, и не думает. Это же неслыханно! Она еще смеет его защищать!

— Росаура, — устало сказал дон Карлос, — я не хочу больше с ней говорить. Более того, я не хочу ее видеть. Это не моя дочь. Моя дочь никогда бы не спуталась с проходимцем. Объяви ей о моем решении. — Он встал и резко вышел из комнаты.

— Ты слышала? — спросила донья Росаура. — Отец оскорблен, ему не нужна такая дочь.

— Мама, но почему я нужна вам только такая, какой вы хотите меня видеть? — вдруг спросила Паулетта. — Я же тоже человек, и у меня есть своя жизнь.

— Своя жизнь? Свой грех ты называешь «своей жизнью»? Знаешь, как это называется?

— Не надо, мама. Отец и так меня достаточно унизил.

— Ты только этого и заслуживаешь.

— Неужели ты так и не поймешь меня? — Паулетта произнесла это дрогнувшим голосом, совершенно не надеясь на защиту матери. Она поняла, что в отношениях с родителями ей всегда придется наталкиваться на стену непонимания и безразличия к своим чувствам. И на этот раз донья Росаура даже не попыталась представить ситуацию как-то по-иному, с другой стороны. Напротив, она встала и с высокомерным видом заявила:

— Никогда не пойму женщину, которая свои низменные страсти ставит выше родителей, дома, положения в обществе, обязанностей, которые это положение накладывает. — Мать произнесла эти слова так торжественно, будто огласила одиннадцатую заповедь Христову.

Паулетта молчала. Она не знала, что ответить, хотя и не чувствовала себя виновной ни перед родителями, ни перед домом и уж тем более ни перед «положением» и «обязанностями». Некоторое время они молчали, затем донья Росаура сказала:

— В течение ближайшего месяца тебя не будут выпускать из дома. Затем ты поедешь в наше поместье близ Куэрнаваки. Сопровождать тебя будет одна Эдувигес. Там, подальше от людских глаз, ты избавишься от своего позора. И не вздумай даже звонить в Мехико. В Куэрнаваке ты сможешь сполна насладиться своим положением в полном одиночестве.

— Но мама...

— Ты появишься в этом доме только после того, как избавишься от своего постыдного плода.

— Что ты хочешь этим сказать? — ужаснулась Паулетта.

— Я еще не знаю, — ответила донья Росаура. — Но не надейся, что мы с отцом когда-нибудь признаем твоего ребенка. Это не Монтеро де ла Рива. Это позор Монтеро де ла Рива!

За время, прошедшее с тех пор, как сеньор Монтеро Уволил его, Педро Луис все еще не мог найти постоянного места работы. Он подрабатывал в гаражах, на бензоколонках, выполнял одноразовые поручения случайных клиентов. Последние несколько дней он жил у своего сводного брата Хосе. Тот часто спрашивал, за что Педро Луиса выгнали с такого хорошего места, но тот отмалчивался. Он боялся, что брат не сможет его понять.

Любовь к Паулетте не угасала, напротив, с разлукой становилась все сильнее и глубже. Теперь это было уже не то молодое, наивное и неокрепшее чувство, которое овладевало им при первых встречах с девушкой, а глубокое серьезное переживание, дававшее ему силы, чтобы прожить каждый новый день. Мысли о Паулетте— это единственное, что радовало его в последние дни. Педро Луис осунулся, стал реже улыбаться, но был по-прежнему молод и красив, и все еще надеялся, что рано или поздно судьба подарит ему еще одну встречу со своей любимой.

В тот день Педро Луису удалось неплохо заработать, и он не только купил еды себе и брату, но и отложил небольшую сумму, чтобы отослать ее своей приемной матери в Сармьенто.

Педро Луис обедал в одиночестве, когда в дверь неожиданно постучали.

— Входите, открыто, — отозвался он, не вставая из-за стола.

Дверь распахнулась, и он не поверил своим глазам — на пороге стояла Алисия Алонсо. Несколько секунд оба молча смотрели друг на друга. Первой заговорила Алисия:

— Прости меня, Педро Луис, за этот неожиданный визит, — Алисия неуверенно шагнула вперед. — Я очень хотела тебя видеть. Позволь мне войти.

От неожиданности Педро Луис вконец растерялся. Он никак не предполагал, что богатая сеньора станет разыскивать его в этих нищих кварталах.

— Конечно, сеньора Алонсо, проходите, — пробормотал он. — Извините, что я могу предложить вам только стул...

— Ничего, Педро Луис, — это пустяки.

Педро Луис видел, что сейчас Алисия ведет себя совершенно иначе, чем во время своих прошлых визитов к Монтеро — не было уже того высокомерия, пошловатых усмешек, оглядываний его с ног до головы. Сейчас Алисия вообще избегала смотреть ему в глаза. Казалось, ей стало неловко за ее прошлое поведение по отношению к нему. И когда она заговорила, в ее голосе не было привычного притворства:

— Знаешь, Педро Луис, я очень несчастна. Прости что я говорю тебе об этом, мне просто больше не с кем поделиться. Конечно, ты не можешь считать меня своим другом, скорее наоборот... Но мне кажется, ты сможешь меня понять...

— У вас неприятности, сеньора Алонсо? - спросил Педро Луис.

— Пожалуйста, не называй меня сеньорой Алонсо. Это сочетание с некоторых пор режет мне слух. Зови меня Алисия.

— Хорошо... Алисия. Если вам так приятнее.

— Спасибо, Педро Луис.

Педро Луис встал из-за стола и поставил на стол кофе.

— Так вы говорите, у вас неприятности?

— Да, но иначе и быть не могло, — печально ответила Алисия. — Все это началось больше двадцати лет назад, и то, что произошло за эти годы, не могло не привести к такому печальному концу.— Алисия попыталась закурить, но это ей удалось не сразу. Было видно, что она сильно нервничает.

— Почему же к концу? — попытался утешить ее Педро Луис. — Вы еще достаточно молодая.

— Спасибо за комплимент, — невесело усмехнулась Алисия. — Я не могу всего рассказать тебе, да это и не нужно. Но поверь, мне сейчас очень тяжело.

— Чем же я могу вам помочь? — спросил Педро Луис.

— Тем, что пообещаешь, что когда-нибудь выслушаешь меня. У тебя есть причины меня недолюбливать, я знаю. Я часто не задумываюсь, как выглядит мое поведение со стороны. Прости меня за это. Бог и так достаточно Наказал меня за мои грехи.

— Никогда бы не подумал, что вы набожная женщина, — изумленно ответил Педро Луис.

— Я ею никогда и не была. Но теперь мне кажется, что все в моей жизни подчинено какой-то воле свыше.

— Вы так говорите, — сказал Педро Луис, — будто ваша жизнь кончается. Но это не так. У вас впереди еще добрая половина жизни. Если вам действительно есть в чем покаяться, так сделайте это и приложите все силы для искупления грехов. Так нам говорил падре. И, по-моему, это правильно.

— Спасибо тебе, Педро Луис, за добрые слова, — улыбнулась Алисия. — Ты мне очень помог, мне действительно стало легче. Наконец-то хоть кто-то выслушал меня. Я очень хочу, чтобы ты считал меня своим другом. Прости, но я говорю искренне. — Алисия встала и взялась за сумочку.

— Ну что вы... — смутился Педро Луис, не понимая, что такого особого он мог сказать сеньоре и почему она так его благодарит.

— Позволь мне еще как-нибудь зайти к тебе. Просто так, чтобы поговорить...

— Да, конечно... Алисия. Я совсем не ожидал, что...

— Ну что ты, Педро Луис. Я очень благодарна тебе. До свидания. — Алисия повернулась и медленно вышла.

Педро Луис так и остался стоять посреди комнаты, удивленный и одновременно тронутый столь странным визитом. Видимо, у этой женщины на самом деле не все так гладко в жизни, как это может показаться на первый взгляд. Педро Луис начинал даже сочувствовать Алисии. Так или иначе, а ей действительно приходится трудно, раз она приходит сюда, в дом бедняка, за помощью. А виновата ли она в своих несчастьях сама или кто-то другой — это уже иной вопрос.

 

ГЛАВА 13

 В большом поместье недалеко от Куэрнаваки Паулетта провела первые две недели после родов. К ней никто не допускался, кроме верной Эдувигес и акушерки, которая принимала роды, а затем ежедневно приходила навестить новорожденную девочку и дать совет молодой и неопытной матери.

Впоследствии Паулетта вспоминала о тех днях как о крохотном островке счастья в безбрежном море бед и испытаний, выпавших на ее долю.

— Как вы решили назвать дочку, сеньорита? — спросила акушерка на третий день.

Паулетта, задумавшись, смотрела в окно. Прямо перед ее глазами цвел прекрасный куст белых роз. Нежные благоухающие цветы, казалось, улыбались ей с состраданием и затаенной грустью.

— Я хочу назвать ее Роза, — сказала Паулетта. — Вам нравится?

— Очень красивое имя, — согласилась акушерка.

Через неделю Паулетта в сопровождении Эдувигес впервые вынесла малютку в сад. Тогда и произошло то неожиданное и странное событие, которое Паулетта так никогда и не смогла объяснить. Эдувигес куда-то пропала, кажется, пошла в дом за зонтиком от солнца.

Паулетта присела на скамейку и открыла кружевной уголок, закрывавший маленькое личико. Солнечный луч скользнул по розовым щечкам. Глаза девочки открылись — они впервые в жизни увидели небо, залитую солнцем зелень сада и нежные лепестки роз.

Внезапно Паулетте показалось, что рядом кто-то есть. Наверно, вернулась Эдувигес? Она подняла голову — рядом с ней стояла старуха-цыганка.

— Ах, сеньорита, — сказала она Паулетте. — Позолоти ручку, я расскажу тебе кое-что. У тебя на руках девочка, из нее вырастет женщина необыкновенной судьбы. Позолоти ручку, дорогая.

— Но у меня ничего нет, — растерянно сказала Паулетта. — Вот только колечко, но оно совсем не дорогое.

Цыганка взяла колечко.

— У тебя золотое сердце, милая. Золотое оно, да жаль, что не железное. Выдержать и выстрадать столько, сколько ты уже выстрадала, оно смогло. Да выдержит ли то, что еще грядет впереди?

— Что же такое грядет? — испугалась Паулетта.

— Вижу я и кровь, и смерть, да не одну. И за что тебе такая кара? Не сделала ты никому ничего дурного и не сделаешь, а страдать будешь всю жизнь.

— А Роза? Что случится с Розой? — спросила Паулетта.

— О! Ее судьба не похожа на твою. Родилась в роскоши, а расти будет в нищете. Но не печалься. Вижу ее среди прекрасных цветов, а рядом с ней мужчина — высокий, красивый, богатый. Разлуки и встречи, измены и примирения. А кончится все за морем, в богатом замке. Но ты этого уже не увидишь, ласточка моя. Не дожить тебе до внуков и правнуков. Но знай, твои внучки будут великие женщины, прославленные на весь свет. Цыганка помолчала, а потом сказала:

— Но помни, то, что хочешь сохранить, то должна ты отдать своими же руками. Так у тебя на роду написано. Самое свое дорогое сокровище ты сама отдашь первой встречной и тем самым сохранишь его. А потом разыщешь. Но только через много лет.

— О каком сокровище ты говоришь? — спросила Паулетта.

Но цыганка молчала. Девушка оглянулась — вокруг никого не было. Только по дорожке к ней спешила Эдувигес с зонтиком от солнца.

— Эдувигес, ты не видела здесь цыганку?

— Бог с вами, сеньорита! — махнула рукой няня. — Как сюда может попасть цыганка? Здесь же кругом охрана.

«Должно быть, мне все это приснилось?» — решила Паулетта.

Это были для Паулетты спокойные, счастливые дни. Детскую кроватку поставили в комнате Паулетты, и если бы не старания и заботы доброй Эдувигес, сеньорита, наверное, не справилась бы с непростыми обязанностями молодой одинокой матери. И в то же время Паулетта стала теперь намного счастливее, ведь с нею была ее дочь. Она часами не могла наглядеться на своего маленького ангелочка. Паулетта мечтала о том, чтобы ее Розита обязательно стала красивой, умной, была счастлива в жизни. И ради этого была готова пожертвовать очень многим.

В течение долгих месяцев, проведенных в поместье, Паулетта много думала о том, почему для ее родителей репутация семьи в глазах окружающих дороже, чем счастье их собственной дочери. Почему между нею и ими за такой короткий срок пролегла целая пропасть? Паулетта понимала, что с рождением Розиты ее конфликт с родителями не только не закончился, но и разгорелся с новой силой. Теперь больше всего она боялась, что родители решат отнять у нее Розиту, поэтому еще до рождения дочери Паулетта решила во что бы то ни стало зарегистрировать ребенка в муниципальной службе. Эту мысль ей подсказала Эдувигес, которая все это время не отлучалась от молодой сеньориты, помогала ей во всем и очень переживала за судьбу малютки.

Едва только представился случай, Паулетта и Педро Луис зарегистрировали ребенка. Паулетта была так рада встрече с Педро, что хотела даже бежать с ним. С ним ее не пугали любые трудности. Но обдумав все как следует, она все-таки решила, что это не принесет пользы ее Розите, требовавшей тепла, покоя и заботы. Вот почему Паулетта вынуждена была возвратиться в родительский дом, где ее жизнь превратилась в сущий ад. Отец и мать, казалось, только и искали повода, чтобы оскорблять и унижать свою дочь. Паулетте было вновь запрещено покидать дом, чтобы лишить ее всякой возможности встретиться с Педро Луисом.

Однажды вечером дверь детской распахнулась, и без стука в комнату Паулетты буквально ворвались взбешенные дон Карлос и донья Росаура.

— Что ты наделала, бесстыдница! Теперь все узнают правду о дочери Монтеро де ла Рива! Это же просто скандал! Ты уничтожила нашу репутацию, уничтожила доброе имя нашей семьи, — дон Карлос был вне себя от гнева, его лицо налилось кровью.— Я никогда не признаю этого ребенка. Никогда!

— Я не знаю, как выйти на улицу, — вторила ему донья Росаура.— Завтра над нами будет смеяться весь город. Это позор из позоров, мне не пережить этого! Этому ребенку не место в семье Монтеро! Ты совершила грех, которому нет прощенья. Как ты смела зарегистрировать этого ублюдка?! Это же позор, который клеймом ляжет на всю нашу жизнь!

— Ну и пусть, — спокойно ответила Паулетта. — Для меня моя дочь важнее мнения чужих людей. Я люблю ее и никогда от нее не откажусь, так и знайте.

Услышав такой «наглый» ответ, супруги Монтеро, как ни странно, немного успокоились.

— И так ты зарегистрировала ребенка, — сказал дон Карлос. — Мой новый шофер видел, как ты выходила из конторы.

— И что же, — покачала головой донья Рocaypa, — теперь этот Педро Луис записан как официальный отец ребенка?

— Разумеется, Росаура, разумеется, — ответил дон Карлос. — В том-то и дело! Теперь во всей бумагах, до конца своих дней этот ребенок — сын нищего проходимца, безработного бродяги. Роза Гарсиа — представь себе на миг — так зовут нашу с тобой внучку! Как он смел! — закричал сеньор Монтеро, вспомнив про Педро Луиса. — Я проучу этого негодяя так, что он еще долго будет стороной обходить наш дом.

— Папа, не надо! — воскликнула Паулетта.

— Теперь, — донья Росаура повернулась к дочери, — тебе запрещено вообще выходить из комнаты. Ключ будет у меня. — В подтверждение своих слов она взяла с полки ключ и демонстративно положила себе в карман. — Больше тебе не удастся улизнуть из дома, чтобы встретиться со своим оборванцем.

— Тебе бы лучше родиться в семье чернорабочего, это тебе бы больше подошло, — не унимался дон Карлос. — Ты похожа на уличную девку, а не на девушку из благородного семейства. Нам такая дочь не нужна!

— Но папа, как вы не можете меня понять! — Паулетта попыталась остановить поток оскорблений, которые выкрикивали ей в лицо родители. — Я люблю Педро Луиса и только с ним могу быть счастлива. Неужели деньги для вас важнее, чем человек? Педро Луис лучше всех тех, кто приходит в этот дом.

— Не смей так говорить о наших друзьях, — дон Карлос еще больше разозлился, так как в словах Паулетты, несомненно, была доля правды.— Все они порядочные люди, и не тебе судить их. А Педро Луис — жалкий проходимец. Я пристрелю его, если еще раз увижу. Ты слышала, что я сказал? Пристрелю!

Паулетта была не в силах ни оправдаться сама, ни защитить Педро Луиса. Она бессильно опустилась на стул и заплакала. Она ужасно боялась и за Розу, и за Педро Луиса. Она понимала, что отец не способен на то, о чем кричал сгоряча. Она по-своему продолжала любить родителей, и ей оставалось лишь надеяться на то, что время их рассудит и они поймут, как были неправы.

Когда супруги Монтеро, наконец, покинули комнату дочери, Паулетта подошла к колыбельке, взяла на руки маленькую Розиту и прижала ее к груди. Слезы лились по ее лицу, но она была не в силах остановить их. В комнату тихо вошла Эдувигес.

— Боже мой, моя маленькая сеньорита, — няня горестно качала головой. — Что же они с вами делают? За что вам такие муки?..

Эдувигес взяла Розиту из рук матери и заботливо начала перепеленывать малютку. Затем, уложив девочку в колыбельку, няня подошла к Паулетте. Она немного успокоила рыдающую девушку, помогла ей раздеться и уложила в постель. После этого Эдувигес осторожно прикрыла за собой дверь, пробормотав напоследок:

— И за что вам такие муки, бедная моя девочка...

— Сеньор Монтеро, к вам посетитель. Мигель Вильярреаль.

Новая секретарша дона Карлоса еще не знала всех клиентов своего шефа и потому не решалась впускать ожидающего в приемной сеньора.

— Мигель Вильярреаль? — нахмурился дон Карлос. — Пусть войдет.

Алисия уже давно рассказала Карлосу о том, что его бывшая секретарша Мария, оказывается, завела роман с этим сомнительным родственником Монтеро. Дон Карлос, разумеется, сразу же сообразил, кто подложил ему тогда фальшивые документы. А ведь он так доверял Марии. Но что делать, любовь оказалась сильнее порядочности. И теперь дон Карлос подозревал, что Мигель пришел с чем-то, что связано с этим делом.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появился Мигель Вильярреаль. Он лучезарно улыбался, хотя в глубине души немного побаивался того, что до дона Карлоса могли дойти подробности той махинации.

— Добрый день, сеньор Вильярреаль, - любезно поздоровался Карлос.

— Здравствуй, дорогой родственник, - Мигель подошел к Монтеро и протянул руку, но она без ответа повисла в воздухе. Дон Карлос вовсе не собирался скрывать, что ему все известно. Он так хмуро взглянул на Мигеля, что тот поспешил убрать руку.

— Не буду притворяться, что ничего не знаю, — сказал дон Карлос. — Марии и Армандо уже нет в живых, поэтому никаких доказательств против тебя у меня все равно нет. Тем не менее, я хочу узнать, зачем ты сюда пожаловал?

— Ну зачем ты так, дорогой Карлос! — воскликнул Мигель. — Что было, то было. Ты должен меня понять, я был в совершенно безвыходном положении. Бедная Мария… — вздохнул он. — Какая нелепая смерть... — Мигель сел в кресло и закурил. — А потом Армандо... Я слышал, его нашли мертвым в его же собственном доме. Видимо, какой-то бандит...

— Неужели ты пришел, чтобы помянуть мертвых? — съязвил дон Карлос. — Кстати, насколько мне известно, дело Армандо еще не закрыто, и бандита, который его убил, полиция пока не обнаружила. Итак, зачем ты пришел?

— Карлос, — начал Мигель, — я хотел помириться с тобой. Я даже могу теперь возместить ущерб, который ты понес из-за Марии... и из-за меня. — Мигель положил на стол кейс и открыл его. — Здесь ровно триста тысяч. Пока. Но со временем я смогу возместить тебе все убытки.

— И ты думаешь, я так просто все забуду, — улыбнулся дон Карлос. — Ошибаешься. Да и такой мелочью не думай отделаться.

— Тогда назови сумму. Пожалуйста,— с легкостью ответил Мигель.

— Ты что, разбогател? — недоуменно спросил дон Карлос. — Или тебе стало везти в казино?

— Ну какое это имеет значение? — сладко улыбнулся Мигель.— Просто я не хочу, чтобы муж моей сестры имел на меня зуб. Давай решим это дело полюбовно.

— Что ж, как хочешь, — согласился дон Карлос. — Тогда будем считать эти триста тысяч твоим первым и предпоследним извинением за обман.

— А последнее?

— А последнее через неделю, — дон Карлос задумался. — Три миллиона. Эта сумма надлежащим образом возместит мои убытки. Я не вымогатель, но ты не просто причинил мне материальный ущерб, ты заставил меня засомневаться в собственных людях, в сотрудниках моей фирмы. Не забывай, твоя сестра носит имя Монтеро де ла Рива, и этим подлогом ты оскорбил не только меня, но и ее, свою сестру. Но если ты действительно изменился, ты должен раскаяться в содеянном.

— Три миллиона, — покачал головою Мигель. — Это серьезная сумма. Но я готов даже на такую жертву ради родственных чувств. Итак, деньги будут ровно через неделю.

Дон Карлос совсем не ожидал такого спокойного ответа. «Откуда у Мигеля, этого заядлого игрока и транжиры, могут быть такие деньги? — недоумевал дон Карлос. — Что-то здесь нечисто». Однако он решил, что стоит дождаться того дня, когда тот принесет деньги, и тогда, возможно, все и прояснится.

— Ну что ж, Мигель, — сказал он, — жду тебя ровно через неделю. А теперь — до свидания. У меня сегодня много работы. Но помни: пока не отдашь долг, ни я, ни Росаура не готовы с тобой видеться.

— Прекрасно, Карлос, — ответил Мигель. — Я рад, что мы с тобой договорились.

Мигель вышел. Дон Карлос взялся за деловые бумаги, но некоторое время не мог на них сосредоточиться. Разговор с Вильярреалем не выходил у него из головы. «Не затеял ли этот жулик новую аферу, — думал он. — Ну, на этот раз ему не удастся меня обмануть».

Телефонный звонок прервал его размышления. Дон Карлос снял трубку — на другом конце провода раздался приятный женский голос.

— Сеньор Монтеро?

— Да, я вас слушаю.

— С вами говорит секретарша покойного Армандо Маркоса. Разумеется, бывшая секретарша. У меня есть к вам дело, которое вас наверняка должно заинтересовать. Мне необходимо с вами встретиться. Когда вам будет удобно?

— Хорошо,— поразмыслив, согласился дон Карлос, — заходите завтра ко мне в контору.

— Извините, — ответила секретарша, — но мне не хотелось бы, чтобы наша встреча происходила у вас в конторе. Дело носит сугубо конфиденциальный характер.

— Как вам угодно. Обычно я обедаю в ресторане «Александрия». Если это вам подходит, то завтра я жду вас там в два часа.

— Благодарю вас, сеньор Монтеро. До завтра.

Дон Карлос положил трубку. Он понятия не имел, с чем может быть связан этот звонок. На всякий случай он решил взять с собой двух охранников. Кто знает, что кроется за этим таинственным звонком бывшей секретарши покойного Армандо Маркоса.

 

ГЛАВА 14

Комната Паулетты стала ей настоящей тюрьмой. Теперь ее держали взаперти, а ключ находился у доньи Росауры. Лишь одна Эдувигес могла заходить туда в случае острой необходимости. Она пеленала Розиту и делала все, что могла, по уходу за крошкой. Дон Карлос с дочерью совсем не разговаривал, а донья Росаура только отдавала приказания, неожиданно появлялась в комнате дочери и своими выходками оскорбляла ее.

В тот день Эдувигес, зайдя с позволения доньи Росауры в комнату Паулетты, тайком принесла записку от Педро Луиса. Девушка страшно обрадовалась и бросилась читать, что ей написал любимый.

— Осторожнее, девочка, — предупредила ее Эдувигес. — Смотри, войдет сеньора и почует неладное...

— Спасибо тебе, Эдувигес, я никогда не забуду твою доброту.

— Да ты не благодари, а лучше читай скорее, а то как бы действительно не пришла хозяйка. Читай, читай, а я пока посмотрю, как тут у нас Розита...

Паулетта отошла к окну и, нетерпеливо развернув записку, прочла:

Она прочла письмо еще раз и вновь и вновь повторяла драгоценные слова: «люблю тебя... хочу быть рядом с тобой... навеки твой». Они ласкали и грели ей душу. Она была счастлива, что совсем недалеко от нее живет человек, который любит ее и которого любит она. Паулетта почувствовала, что разлука не только не притупляет ее чувства к нему, а наоборот, заставляет их разгораться с еще большей силой.

Паулетта села за стол и принялась было писать ответ, но дверь ее комнаты внезапно распахнулась, и на пороге, как всегда, неожиданно появилась донья Росаура. Паулетта едва успела накрыть листом бумаги неосторожно оставленную на столе записку Педро Луиса. Эдувигес отошла от ребенка и в ужасе застыла перед хозяйкой.

— Эдувигес, выйди, — коротко приказала она. — Мне нужно поговорить с дочерью.

— Да, сеньора, — няня направилась к двери. Она очень боялась, что донья Росаура заметила, как Паулетта что-то спрятала на столе при ее появлении. «Но если бы заметила, немедленно велела бы ее показать», — успокоила себя Эдувигес и вышла из детской.

— Паулетта, — торжественно начала донья Росаура, — я должна сообщить тебе очень важную новость. Мы с твоим отцом приняли решение, как распорядиться этим ребенком.

Паулетта замерла в испуге, не ожидая ничего хорошего от того, что ей сейчас объявит мать. Та немного помедлила и продолжала официальным тоном:

— Мы считаем, что от этого ребенка нужно срочно избавиться. Мы сдадим его в приют.

— Нет... никогда!!! - Паулетта бросилась в ноги к матери, умоляя ее не делать этого. — Это же моя дочь! Как вы можете разлучать меня с ней?! Не делай этого, мама, умоляю тебя!

— Встань немедленно! — крикнула донья Росаура, насильно подняла дочь с пола и усадила на кровать. Сама же она села к столу, положив руку как раз рядом с припрятанной запиской. Паулетта в отчаянии рыдала не в силах произнести ни слова. Она каждую секунду ожидала нового удара или вспышки ярости, когда мать обнаружит записку Педро Луиса.

— Эдувигес! — повелительно позвала донья Росаура.

В комнату вошла испуганная няня. Она сразу же заметила, что хозяйка сидит за столом и, возможно, уже прочла письмо. Эдувигес пыталась собраться с духом, ожидая, что сейчас донья Росаура обрушит свой гнев на нее, как, возможно, уже обрушила на плачущую Паулетту. Однако сеньора лишь приказала:

— Успокой ее, Эдувигес. Мы еще не закончили разговор, а я не могу продолжать, пока она захлебывается слезами.

Старая няня принялась успокаивать сеньориту, боязливо поглядывая на стол. Рука хозяйки лежала почти рядом с запиской, и донья Росаура нервно постукивала пальцами по тому самому листку, под которым она таилась. Сеньора Монтеро поднялась, и лист бумаги, скрывавший письмо Педро Луиса, легко соскользнул и мягко упал на пол. Эдувигес в страхе замерла, ожидая самого худшего.

— Эдувигес, что вы там копаетесь? Успокойте же сеньориту! — судя по всему, донья Росаура не заметила записки, хотя теперь та лежала совсем на виду. У Эдувигес сердце ушло в пятки, она боялась пошевелиться, будто и не слышала слов хозяйки.

— Ну что ты, Эдувигес, что с тобой?

— Да-да, сеньора... я сейчас.

Не помня себя от страха, няня налила в стакан воды и принялась просить выпить ее заливающуюся слезами Паулетту.

Когда девушка, наконец, немного успокоилась, донья Росаура повелительным жестом указала Эдувигес на дверь. Та покорно вышла.

— Мы с отцом подыщем хороший приют, но подальше отсюда, — рассуждала донья Росаура. — Ты не должна знать, где находится твой ребенок. Ты вообще должна о нем забыть. Так будет лучше и тебе, и всем нам.

Паулетта подняла глаза на мать и с ужасом обнаружила, что письмо Педро Луиса лежит совсем на виду, на глазах у матери, но та его не замечает. Она сразу же представила, что будет, если мать обнаружит это письмо. Но донья Росаура как ни в чем не бывало продолжала:

— В приюте девочка будет обеспечена всем, что ей необходимо. Так что можешь не беспокоиться, она будет под присмотром. Но ты ни под каким предлогом не должна искать с нею встреч. Ты хорошо поняла меня?

— Мама, не делай этого! Это же моя дочь, мой ребенок! — Паулетта изо всех сил старалась не смотреть на записку, она даже, собрав все свое мужество, встала и перешла в другой угол комнаты, чтобы мать была вынуждена повернуться к столу спиной.

— Ты все еще настаиваешь на своем? — грозно спросила мать. — Хочешь, чтобы ребенок остался здесь?

— Мама, если будешь так говорить, я уйду из дома вместе с Розитой. Обещаю, — неожиданно для самой себя выкрикнула Паулетта.

— Что?!! — такого оборота событий донья Росаура не ожидала.— Бесстыдница, ты хочешь, чтобы все вокруг узнали, каковы нынче нравы в доме Монтеро де ла Рива? Ты хочешь, чтобы все тыкали в нас с отцом пальцами и говорили, что мы выжили из дома собственную дочь? Не бывать этому! Ты будешь по-прежнему заперта в комнате, а мы с отцом уж сами разберемся, что следует делать Дальше. — Донья Росаура обернулась к столу: — Я только что положила сюда свои очки, где они? — Она сильно нервничала, все валилось у нее из рук. Рассеянно взглянув на стол, она заметила какую-то бумажку.

В этот миг маленькая Роза, разбуженная криками Доньи Росауры, проснулась и разразилась плачем. Эдувигес, которая, стоя за дверью, слышала весь разговор, вбежала в комнату и, взяв малютку на руки, специально положила ее прямо на стол, чтобы скрыть таким образом записку.

— Сейчас я успокою ее, сеньора, — торопливо проговорила она.

— Унесите ее отсюда, — досадливо поморщилась донья Росаура.

— Да, конечно, сеньора, — Эдувигес подняла девочку, прихватив рукой и злополучное письмо.

— Здесь, кажется, какая-то бумажка? — сказала донья Росаура.

— Это моя бумажка, сеньора, — нашлась Эдувигес. — Я записывала, что нужно купить для малышки: пеленки, питание, игрушки.

— Идите, Эдувигес, — донья Росаура устало махнула ей рукой.

У доброй старушки отлегло от сердца. Когда няня покинула комнату, донья Росаура обнаружила свои очки и теперь внимательно рассматривала дочь пронзительным взглядом.

— Еще месяц-другой ты можешь нянчиться со своим младенцем, а потом я не замедлю сдать его в приют.

— Но, мама, это невозможно...

— Не прекословь мне. Это наше с отцом окончательное решение.

Сеньор Монтеро де ла Рива сидел в ресторане «Александрия» и ожидал появления бывшей секретарши Армандо Маркоса. За столиком в углу зала сидели его люди, готовые в любой момент отреагировать на неожиданную ситуацию. Наконец, опоздав лишь на две-три минуты, к столику дона Карлоса подошла элегантная женщина за тридцать, строго и со вкусом одетая, с дорогой сумочкой из крокодиловой кожи. Он была настроена по-деловому, лицо сосредоточенно, в движениях не было ни суетливости, ни излишних эмоций. Подойдя к столику, она представилась:

— Хуана Мария Ортегас. Извините, я немного опоздала, но, надеюсь, вы на меня не рассердились.

Дон Карлос встал и поклонился.

— Ну что вы, сеньорита Ортегас, на женщин за это не принято обижаться. Кроме того, я располагаю некоторым временем.

— Ну вот и отлично, — Хуана Мария села за столик. — Кофе, пожалуйста, — попросила она официанта, а затем повернулась к дону Карлосу. — Наша беседа, думаю, не потребует много времени. 

Дону Карлосу понравилась эта женщина. «Прекрасная секретарша, должно быть», — подумал он. Она была с одной стороны, деловой, даже сухой, но в то же время настойчивой. Было очевидно, что она пришла сюда не из праздного желания выпить с ним чашечку кофе а по совершенно иным причинам делового свойства. При этом дон Карлос предполагал, что сеньорита Ортегас надеется на положительный исход их беседы. Дону Карлосу даже захотелось проявить особую любезность по отношению к ней.

— Вы разве не будете обедать? - спросил он, услышав, что Хуана Мария заказала только кофе.- Здесь очень неплохо кормят. Рекомендую мясо по-старокастильски. Это одно из их фирменных блюд.

— Спасибо, сеньор Монтеро, но я воздержусь, — улыбнулась Хуана Мария. — Я обедаю всегда в одно и то же время в своем ресторане. Что поделаешь, все мы любим постоянство.

— Да, вы правы, — улыбнулся дон Карлос. — Я тоже всегда обедаю здесь ровно в два. — Он отхлебнул вина и приступил к трапезе. — Я вас слушаю, — сказал он секретарше Армандо Маркоса.

— Сеньор Монтеро, — сказала Хуана Мария, — не буду больше испытывать ваше терпение. Я имею нечто не безынтересное для вас.

— Вот как? Вы меня заинтриговали.

— Я много лет служила у сеньора Маркоса, и мне известна эта некрасивая история с подложными документами. Я понимаю, что вы бы хотели восстановить справедливость, но сеньора Маркоса, к сожалению, уже нет с нами. Однако с другим участником этого неблаговидного обмана вы можете рассчитаться.

— Насколько я понимаю, — ответил дон Карлос, — вы имеете в виду брата моей жены, Мигеля Вильярреаль. Ведь был и третий участник фальсификации, которого также уже нет в живых.

— Да, бедняжка Мария... Но ее погубила опрометчивая любовь. Я ее не виню, хотя, — сеньорита Ортегас нахмурилась, — я сама, например, никогда бы не пошла на такое должностное преступление. Это совершенно исключено. Кем бы ни был человек, склоняющий меня на это, пусть даже самим президентом Мексики.

— Вы начинаете мне нравиться, сеньорита Ортегас, — улыбнулся дон Карлос. — Я умею ценить таких работников.

— Благодарю вас, сеньор Монтеро, — улыбнулась Хуана Мария. — Но сейчас речь не о том. Речь об оставшемся в живых участнике этого подлога.

— Мигель Вильярреаль? — повторил дон Карлос. — И что же вы хотите мне сообщить?

— Не сообщить, а предложить, — сказала секретарша. — Дело в том, что длинная цепь неудач, которые преследовали моего покойного шефа в молодые годы, научили сеньора Маркоса быть чрезвычайно осторожным. Во время деловых бесед он пользовался магнитофоном и записывал все, что говорилось в его кабинете, на пленку. Разговоры, не имеющие особого значения, уничтожались, важные хранились в специальном сейфе. Сейчас, после его смерти, я получила туда доступ. — Хуана Мария пригубила кофе. — И вот среди этих пленок я обнаружила одну, которая могла бы быть вам весьма интересна.

— Говорите, говорите, сеньорита Ортегас, — дону Карлосу не терпелось узнать, что это.

— Это запись беседы сеньора Маркоса с Мигелем Вильярреаль. Теперь, когда моего шефа нет в живых, разглашение этой тайны ему уже ничем не повредит, ведь его репутация и так была не лучшей в деловом мире. Но Мигель Вильярреаль будет вынужден извиниться перед вами за содеянное в удобной для вас форме. Он должен узнать о содержании пленки и о том, что она находится в ваших руках.

Только теперь дон Карлос понял, почему Мигель горел желанием искупить свои старые грехи. Нет, им двигала, разумеется, не родственная привязанность к мужу своей сестры. Он делал это из соображений личной безопасности. Очень возможно, Мигель подозревал, что после смерти Армандо могут всплыть какие-нибудь улики, а может быть, и знал о привычке Армандо фиксировать свои деловые разговоры на магнитофонную ленту. Так или иначе эта пленка была очень кстати для дона Карлоса.

— Все, что вы рассказали, мне действительно очень интересно, сеньорита Ортегас, — сказал дон Карлос — Но мне показалось, что вы сказали не все.

— Вы очень проницательны, сеньор Монтеро — ответила Хуана Мария. — Я бы хотела, чтобы вы оказали мне одну вполне безобидную услугу. Непосредственно после этого я передам вам магнитофонную запись.

— Я слушаю вас, — напрягся дон Карлос. — Постараюсь исполнить ваше желание. — Он понял, что слово «услуга» означает не деньги. И действительно, эта женщина не была похожа на торговку компроматом. Ей требовалось нечто более существенное.

— Моя просьба не будет обременительна для вас, — начала Хуана Мария. — Но дело это весьма деликатное, поэтому я и обратилась к вам.

— Но почему вы так уверены, что я заслуживаю доверия? — поинтересовался дон Карлос.

— Один адвокат порекомендовал мне именно вас, — ответила секретарша Армандо. — Я позволю себе не называть его имени. Он заверил меня, что вы порядочный человек.

— Спасибо, — ответил дон Карлос.

— Однако я пришла к вам не только для того, чтобы делать вам комплименты, — заметила Хуана Мария, — поэтому прошу вас, выслушайте меня. Дело весьма щекотливого свойства. Я представляю сейчас некую сеньору, которую вы не знаете. Она бы хотела, чтобы вы купили у нее некоторую недвижимость. Речь идет о крупном Поместье, а также о нескольких домах. Все это принадлежит этой сеньоре.

Дон Карлос пожал плечами:

— Но я не покупаю недвижимость. Моя фирма занимается совершенно другими делами. И я не совсем понимаю...

— Минуту терпения, сеньор Монтеро, — сухо прервала его сеньорита Ортегас. — Вам и не нужно будет ничего покупать.

Дон Карлос, обещавший более не прерывать Хуану Марию, не мог не отреагировать на ее последнюю реплику и потому развел руками от удивления, а на его лице изобразилось крайнее недоумение.

— Вам не придется ничего покупать,— повторила Хуана Мария. — Нужно лишь оформить купчую, причем оформить по цене, во много раз меньшей, чем реальная стоимость этого состояния.

Дон Карлос постепенно начинал понимать смысл этой операции.

— В течение какого срока мне придется быть хозяином этой недвижимости? — осведомился он.

— Полгода, возможно, год, — ответила секретарша. — Затем сеньора, которую я представляю, снова «выкупит» у вас свою собственность.

— А налоги на купчую, на недвижимость?

— Не беспокойтесь, за это вам заплатят.

— Все это выглядит как-то подозрительно, — размышлял вслух дон Карлос.

— А вы бы хотели, чтобы я просто так подарила вам магнитофонную запись? — улыбнулась Хуана Мария. — Я же говорила, что дело здесь деликатное.

Дон Карлос быстро сообразил, что этой незнакомой женщине для чего-то было нужно в течение полугода или года побыть не очень богатой сеньорой, и чтобы ее состояние как бы и не принадлежало ей. Зачем — этого он не знал. Хуана Мария вряд ли откроет ему этот секрет. Дон Карлос колебался, стоит ли ему ввязываться в это сомнительное предприятие. Однако лично ему оно как будто не грозило ничем серьезным. И Мигель Вильярреаль тогда окажется полностью у него в руках.

— Я согласен, — наконец сказал он. — Но при условии, что акт купли-продажи будет оформлен официально, по всем правилам.

— Разумеется, сеньор Монтеро, какой может быть разговор.— Хуана Мария еще раз улыбнулась ему, теперь уже от всей души.

 

ГЛАВА 15

Дон Карлос иногда брал какую-то документацию домой и работал в своем кабинете после ужина. Домашние в такие дни старались ничем ему не мешать. Однако сегодня дверь внезапно распахнулась, и на пороге появилась донья Росаура. Вид у нее был даже не рассерженный, а какой-то растерянный.

Дон Карлос очень не любил, когда ему мешали.

— Что такое, Росаура? — недовольно спросил он.

— Карлос, тут к тебе...

Донья Росаура прошла в комнату, затем оглянулась на дверь. К невероятному изумлению дона Карлоса, в его кабинете появился... Педро Луис.

Увидев своего бывшего шофера, дон Карлос помрачнел еще больше. Лицо его стало суровым и непроницаемым.

— Как ты посмел, подлец, явиться в мой дом? — вскричал он.

— Сеньор Монтеро, мне необходимо с вами поговорить. — Педро Луис держался спокойно и с достоинством.

— Поговорить со мной? Да как ты смеешь? Ты, нищий проходимец! Росаура, — обратился он к жене, — позови людей, пусть проводят молодого человека.

— Но я хотел поговорить о вашей дочери, — твердо стоял на своем Педро Луис.

— О Паулетте? — сдвинул брови дон Карлос. — Ты опозорил мою дочь, ты оскорбил всю нашу семью. Ты заслуживаешь наказания! К сожалению, законы нашей страны не дают мне возможности упечь тебя в тюрьму. А не мешало бы!

— Сеньор Монтеро, — сказал Педро Луис, — отдайте мне Розу. Я буду сам ее воспитывать. Но только не в приют — это будет самое худшее, что вы можете сделать для вашей дочери.

— Негодяй! — вскричал дон Карлос. — Откуда тебе знать, что хорошо для моей дочери, а что плохо? Да кто ты такой? И откуда ты знаешь о приюте? Наверно, прачка проболталась. Что ж, я рассчитаюсь и с ней.

— Сеньор Монтеро, не губите свою дочь и свою внучку.

Услышав слово «внучка», дон Карлос вышел из себя.

— Как ты смеешь называть свое отродье моей внучкой? — кричал он.

— Сеньор Монтеро, отдайте девочку мне. Я буду о заботиться, — повторил Педро Луис.

В разговор вступила донья Росаура:

— Отдать тебе? Чтобы моя дочь бегала к тебе в трущобы и все знали о том, что творится в нашем доме? Никогда! Никто не должен знать, где находится девочка. Карлос, выгони его, он мне противен.

— Сеньор Монтеро, вы сами будете жалеть об этом, — почти с отчаянием сказал Педро Луис. — Ваша дочь не простит вам такого предательства.

— Я убью его, — вскричал дон Карлос и вынул из стола револьвер.

— Не надо, Карлос! — бросилась к мужу донья Росаура.

Увидев наведенный на него пистолет, Педро Луис остался на месте, спокойно глядя в глаза дону Карлосу.

— Отдайте девочку мне, — повторил Педро Луис. — Я требую, чтобы вы отдали мне мою дочь.

Дон Карлос был настолько ослеплен гневом, что уже не мог контролировать себя. Его лицо исказилось злобной гримасой. Казалось, что в этот момент он возненавидел весь мир. Раздался выстрел, затем еще один. Педро Луис качнулся, обмяк и упал на пол.

После оглушительных выстрелов тишина показалась мертвой. Дон Карлос замер, все еще держа в вытянутой руке пистолет. Донья Росаура стояла, зажав уши руками и отвернувшись к стене.

Через несколько секунд в коридоре послышались торопливые шаги, и в комнату вбежала Паулетта. Увидев Педро Луиса, лежащего на полу в крови, она вскрикнула и упала без чувств. За ней вошла Эдувигес, которая не смогла удержать сеньориту в ее комнате и теперь шла за ней следом. Увидев ту же картину, она с рыданиями бросилась в коридор.

Первой начала приходить в себя донья Росаура. Она повернулась к мужу. Нужно было что-то предпринимать. Ведь в доме произошло убийство.

— Карлос, — позвала она мужа, — ты слышишь меня?

Однако дон Карлос по-прежнему находился под впечатлением случившегося. Еще никогда в жизни он не убивал человека. Он не мог прийти в себя, ведь на самом деле он вовсе не собирался убивать Педро Луиса и совершенно не ожидал, что их ссора так закончится.

Понадобилось не менее получаса, прежде чем всех удалось привести в чувство. Донья Росаура собрала всех в гостиной и заговорила: 

— В интересах всех нас, нашей семьи мы должны договориться. Слушай, Паулетта, тебя это тоже касается. Примерно час назад в наш дом пробрался грабитель Он находился в кабинете, когда туда вошел Карлос. Грабитель стал угрожать ему ножом и требовал денег. Мы все ничего не видели, каждая сидела у себя в комнате, — донья Росаура многозначительно замолчала. Все смотрели на нее в ожидании, когда она продолжит. - Карлосу пришлось защищаться. В целях самообороны он применил оружие. - Она сделала еще одну паузу, ожидая реакции слушающих.

— Но это же ложь, мама! — закричала Паулетта. — Я не буду молчать!

— Мерзкая девчонка! — взвизгнула донья Росаура. — Ты хочешь родного отца отправить в тюрьму?!

— Но он убийца!

— У тебя ничего не выйдет, — вдруг совершенно успокоившись, заметила мать. — Поверят не тебе, а всем нам. Ты истеричная особа, давно уже страдающая бредом, тебя никто не станет слушать. Тебе место в сумасшедшем доме. Карлос, да поговори же ты с ней!

— Да, Паулетта, — сказал дон Карлос, — это ужасно, но ты должна нас понять. То, что говорил этот мерзавец, было просто невыносимо.

— Что я должна понимать, когда произошло убийство? — воскликнула Паулетта. — Мама, папа, где же ваши принципы, которыми вы так кичитесь?

— Смотрите, теперь вспомнила о принципах! — язвительно сказала донья Росаура. — Твой отец был в состоянии аффекта. Да я и сама была вне себя от того, что говорил этот... проходимец. Он, видите ли, хотел, чтобы мы...

— Росаура, — прервал ее дон Карлос, — не стоит говорить лишнего. Паулетта должна понять, что молчание в ее же интересах.

— Нет, я не буду молчать! — решительно выкрикнула Паулетта.

— Пойми, — рассвирепела донья Росаура, — он заслужил смерти. Он опозорил нашу семью, и твой отец отомстил ему за это. Теперь для всех он будет грабитель и вор. И будет похоронен опозоренным.

— Нет, мама, нет! — Паулетта разрыдалась. — Я люблю его и буду любить всю жизнь!

— Вот что, Росаура, — сказал дон Карлос, — зови шофера, двух телохранителей, пусть немедленно отвезут Паулетту с ребенком и Эдувигес в Куэрнаваку. У нас нет сейчас времени убеждать ее. Нужно же вызвать полицию. Скажем, что их и не было.

— Прекрасная мысль, Карлос! — донья Росаура торжествовала. — Паулетта, немедленно в дорогу. Через пятнадцать минут тебя здесь не должно быть.

Паулетта пыталась сопротивляться, но Эдувигес покорно выполняла приказания сеньоров. Она понимала, что Педро Луиса теперь не воротишь, а осуждение сеньора Монтеро было бы катастрофой для всех, и для Паулетты в том числе. Ее будущее и вся ее жизнь будут испорчены окончательно. Старая кормилица немало видела на своем веку и понимала, что сейчас лучше промолчать.

Заунывная и печальная музыка рассекла воздух хмурого пасмурного утра. Накрапывал дождь. Небольшая похоронная процессия продвигалась к кладбищу для бедных. В ней шли приемные мать и отец Педро Луиса, его брат Хосе и несколько друзей погибшего. Ненастный день лишь усиливал чувство скорби и непоправимости случившегося. Из тех, кто шел за гробом, никто не хотел верить, что Педро Луис был убит как вор и грабитель. Все знали, что на такое он не был способен.

Дойдя до вырытой могилы, процессия остановилась. Мать горько рыдала, оплакивая своего приемного сына. Она воспитывала его с грудного возраста, поставила на ноги и была рада, когда он нашел хорошую работу у богатых господ. И вдруг такая смерть... Она не верила, что он мог пойти на преступление. Никогда в жизни ее сын не брал чужого.

Дождь усиливался. Поднялся сильный ветер. Педро Луис лежал в гробу, как живой. Смерть не коснулась черт его лица, оно совсем не изменилось.

Священник отпустил грехи усопшего, и теперь можно было опускать гроб в могилу. Но матери еще и еще раз хотелось проститься с сыном, и она медлила, просила подождать еще минуту.

Неожиданно сквозь шум дождя послышался звук приближающегося автомобиля. Когда он въехал на склон, все увидели, что это была большая и очень дорогая машина. Она остановилась невдалеке от стоявших у могилы.

Машина остановилась, из нее вышла красиво одетая женщина и направилась к могиле. Когда она подошла, лицо ее было скорбным, глаза покраснели от слез. Это была Алисия.

Подойдя вплотную, она обвела взглядом собравшихся, стараясь определить, кто здесь мать, и, найдя ее, поздоровалась и выразила свои соболезнования.

— Я хорошо знала Педро Луиса, — сказала Алисия. — Мы были друзьями. Я сочувствую вам, он был очень хорошим человеком.

— Спасибо, сеньора, — ответила мать, — мне так нужно было услышать о нем хорошие слова. Я верю вам, сеньора, спасибо... — Мать заплакала, не в силах договорить.

После того как тело предали земле, Алисия спросила, где собираются остановиться приемные родители Педро Луиса, и, узнав, что они будут ночевать в небольшой лачуге Хосе, предложила воспользоваться ее домом. Родители Педро Луиса были бедными людьми и не решались принять такое неожиданное приглашение от богатой сеньоры, но затем согласились. Алисия отвезла их к себе на машине.

Они поужинали, и Алисия стала расспрашивать мать Педро Луиса о ее сыне.

— Знаете, сеньора, — рассказывала мать, — он был совсем не похож на других мальчишек в нашей деревне. Такой тихий, домашний ребенок, спокойный. Сидит, бывало, мечтает о чем-то. Я очень беспокоилась, когда отпускала его в Мехико на заработки. Понимаете, большой город... И как я была права...

— Да, понимаю, - кивнула головой Алисия.

— Он нашел работу, мы так радовались. Кто бы мог подумать, что сеньор Монтеро... что мои сын... — мать Педро Луиса снова расплакалась.

Алисия успокоила ее, как могла. Принесла минеральной воды— от виски пожилая крестьянка отказалась, а затем спросила:

— Извините, сеньора Феррарес, если мой вопрос покажется вам нескромным, но я слышала от Педро Луиса, что вы его приемная мать. Очевидно, у него была необычная судьба?

— Да,— горестно вздохнула крестьянка,— я ему не родная. Много лет назад его подкинули в нашу деревню. Положили на церковной паперти. Никто не хотел брать его к себе, но мы с мужем сжалились над ребеночком. Не погибать же сироте. Он был завернут в хорошие пеленки, видно, мать его была не из бедных.

— Что за женщина,— сказал отец, старый сеньор Феррарес. — Бросить собственного сына! Это не мать, хуже зверя...

— Да-да, вы правы, — слабым голосом прошептала Алисия.

Она вспомнила своего ребенка, и ей стало стыдно за себя. В последнее время она часто стала вспоминать о нем и теперь проклинала себя за это. Слушая родителей Педро Луиса, она вдруг подумала, что судьба этих детей до чрезвычайности схожа. Алисия замерла и осторожно спросила:

— Извините, сеньор Феррарес, а сколько лет назад это произошло?

— Ну, помнится, года двадцать четыре или двадцать пять тому назад, — припомнил крестьянин. — Но тогда мы жили в другой деревне.

«Именно так», — подумала Алисия.

— А как называлась та деревня?

— Фуэнте-Фалья, недалеко от Сьерра-Марильи.

Внутри Алисии все перевернулось. Ей стало тяжело дышать. Она побледнела, руки перестали слушаться ее, и она уронила чашку с кофе.

— Что с вами, сеньора? — испуганно спросил Феррарес.

Но Алисия не отвечала. Она поняла, что Педро Луис — ее сын. Вернее... был ее сыном. Эта пронзительная мысль ошеломила Алисию. Она еле сдерживалась, чтобы не зарыдать в голос. Едва осознавая, что она делает, Алисия подошла к столику и выпила таблетку успокоительного.

Немного придя в себя, она снова села за стол и ответила:

— Извините, ничего страшного. У меня такая сильная мигрень.

Мать Педро Луиса только покачала головой.

Алисия проводила гостей в предназначенную им комнату, а сама заперлась у себя, открыла бутылку виски и выпила пару рюмок. Затем, бросившись на кровать, она закрыла лицо руками и зарыдала:

— Боже, прости меня, если это можно простить.

Алисии стало жутко. Еще один грех обрушился на ее голову. Она, именно она виновна в смерти Педро Луиса! Алисия не могла простить себе, что именно ей было суждено рассказать донье Росауре о беременности Паулетты. А ведь то, что случилось с ней, было повторением того, через что прошла сама Алисия двадцать четыре года назад. «И у меня не нашлось ни капли сочувствия ни к этой девочке, ни к Педро Луису! — казнила себя Алисия. — А ведь он был так мне симпатичен».

Алисия долго и горько плакала. Так она просидела до поздней ночи, не зажигая света и проклиная себя и свою жестокую судьбу. Мария, Армандо, а теперь Педро Луис... Слишком много преступлений, чтобы пытаться оправдать себя.

«Одиночество, — думала Алисия. — Вот что уготовано мне теперь до самой смерти». Но речь шла не о том одиночестве, какое выбирают себе люди, предпочитающие уединение общению. Речь шла об одиночестве, которое неизбежно уготовано тем, кто ставит собственное благополучие, спокойствие, богатство выше счастья людей, живущих рядом. Это одиночество тех, кто не чувствует в людях духовной поддержки, кому не в радость общение с ними, кому чужды забота и обязательства по отношению к окружающим.

Всеми оставленная и никому не нужная, Алисия сидела одна в своей шикарной комнате и в эти часы была готова вернуться на двадцать четыре года назад и предпочесть своего ребенка богатству и положению в обществе. Но теперь ничего не вернешь. Теперь она одна, брошенная людьми и Богом. И нет у нее надежды, нет спасения. Есть только то, чего она добивалась всю свою жизнь любыми путями и что в одночасье превратилось в прах, в ничто...

Так думала Алисия, засидевшись у себя в спальне далеко за полночь. Затем она приняла снотворное и уснула крепким, но беспокойным сном.

 

ГЛАВА 16

— Милая сеньорита, куда же я с малюткой в такой-то дождь? Ведь льет как из ведра! Как бы ребеночка не застудить...

— Беги, Томаса! Бери Розу и беги с ней! В твоих руках жизнь моей крошки Розиты, береги ее! Но никогда не показывайся с ней в этом страшном доме. Теперь я знаю — эти люди и впрямь способны на все. Даже на преступление!

Паулетта наскоро завернула дочку в одеяльце и передала в руки прачке.

— Положи ее в корзину для белья. Умоляю, скорее!

— Но сеньорита!

Спрячь ее в своей корзине, — продолжала Паулетта. — И, пожалуйста, быстрее! Беги же, беги!

— Но как же... — нерешительно произнесла Томаса, укладывая крошечный комочек в ворох белья. Слезы лились по щекам доброй женщины. — Куда же я с ней? У меня-то и не дом, а простая лачуга.

— Не важно! — воскликнула Паулетта.

— А как же вы сами без маленькой Розиты? Она ведь ваша дочка!

— Ради жизни моей Розиты — беги, слышишь? Они убили Педро Луиса и не остановятся даже перед тем, чтобы расправиться с моей крошкой. Спрячь ее, сбереги. Что будет потом — не знаю. Но Бог меня не оставит, он видит мои страдания...

— Бедная моя сеньорита... Да благословит вас Господь, да защитит дева Гвадалупе! — обливаясь слезами, Томаса тяжело опустилась на стул, не в силах собственными руками разлучить Розиту с матерью.

— Беги же, Томаса. Вот сюда, через эту дверь Пройдешь садом, минуешь парк, а там тебя уже никто не догонит.

— Обещаю вам, дорогая госпожа, я сберегу нашу дорогую девочку. Я сберегу ее, обещаю...

Паулетта спустилась вместе с Томасой по черной лестнице и выпустила ее в дождь. Прачка укрыла корзину с драгоценной ношей своим платком и быстро зашагала по садовой дорожке в сторону парка. Еще минута — и она скрылась из глаз. Паулетта долго стояла и пристально смотрела, как все дальше и дальше от нее становится ее маленькая дочь.

Она не замечала и не чувствовала, что промокла до нитки, что слезы текут по ее красивому лицу, перемешиваясь с дождевыми каплями. Так не хотелось верить в то, что она больше никогда не увидит свою Розу! Вспыхнула молния, пронзительно ударил раскат грома, и Паулетту вдруг со всей очевидностью пронзила мысль, что теперь она обречена на долгие и долгие годы страданий и тоски по своей маленькой Розе...

У ворот дома уже стояла машина, готовая везти Паулетту, Розу и Эдувигес в Куэрнаваку. Насквозь промокшая Паулетта добрела до своей комнаты и здесь столкнулась с матерью.

— Где Роза? Эдувигес пошла собирать ее и не обнаружила.

Паулетта молчала, как будто не слышала слов матери.

— Где Роза? — повысила голос донья Росаура. — У нас нет времени. С минуты на минуту приедет полиция.

— Розы нет, и вы больше никогда ее не увидите, — ответила Паулетта.

— Что?! Пусть обыщут весь дом! Хуан!— позвала Донья Росаура одного из слуг. — Она спрятала младенца!

— Здесь только что была прачка Томаса, — сказал Хуан.

— Томаса? Значит, это она унесла ребенка! Пусть обыщут сад и всю округу. Она не могла уйти далеко! — приказала донья Росаура.

— Да она уже давно скрылась, сеньора, что вы, — лениво возразил Хуан.

— Все равно, пусть обыщут!

— Теперь вам не удастся убить Розу, как вы убили ее отца, — тихо произнесла Паулетта и с тоской посмотрела на пустую колыбельку.

— Мерзавка! — Донья Росаура ударила дочь по лицу.

Паулетта посмотрела матери прямо в глаза:

— Я никогда не прощу тебе этого, мама.

Донья Росаура вскипела. Сколько неприятностей принесла им эта девчонка, их дочь. Сейчас нужно вызывать полицию, что-то придумывать, а она стоит как ни в чем не бывало.

В комнату вошел дон Карлос.

— Надо ехать скорее, машина уже ждет.

— Карлос, она отдала ребенка прачке! — воскликнула донья Росаура.

— Сейчас не до того, — торопил их дон Карлос. Когда Паулетта вместе с Эдувигес садились в машину, мать наклонилась к окну и крикнула дочери:

— Мы все равно найдем этого ребенка! Мы уничтожим его. И ты никогда, слышишь, никогда не увидишь это отродье!

Уже неделю, как похоронили Педро Луиса, а Хосе Феррарес все еще думал об истинных причинах убийства брата. Неужели Педро Луис действительно был грабителем и хотел обокрасть своего бывшего хозяина? Полиция приняла эту версию со слов сеньора Монтеро де ла Рива и двух свидетелей — сеньоры Монтеро де ла Рива и их слуги Хуана Санчеса. У представителей власти не было оснований не верить богатым и уважаемым людям. Главное, над чем сейчас ломал голову Хосе, была причина, почему хозяин уволил Педро Луиса. Сам Педро Луис никогда никому об этом не рассказывал, а лишь пару раз упомянул, что его работой хозяин был доволен. Значит, дело было в чем-то другом.

Через неделю после похорон в дверь лачуги, где жил Хосе, постучали. Он открыл и увидел, что на пороге стоит его старый знакомый Энрике.

— Привет, приятель, — сказал тот. — Не ожидал?

— Не ожидал, — признался Хосе, который был совершенно не рад видеть сейчас этого гуляку. - Но раз пришел, проходи. 

— Невесело ты встречаешь старого приятеля — сказал Энрике. — Впрочем, я тебя понимаю. Потерять брата...

— Откуда ты знаешь о моем брате? — удивился Хосе.

— Это длинная история. Раздавим бутылочку, поговорим. — Энрике извлек из кармана бутылку текилы. — А-то как-то несподручно... — Он по-хозяйски прошел в комнату и принес оттуда два стакана. — Садись, Хосе, выпей, станет легче.

Хосе молча сел за стол.

— Так что ты хотел рассказать, Энрике? он, когда они осушили стаканы.

— Знаешь, Хосе, я пропащий человек, — начал Энрике. — Нет у меня ни кола, ни двора, ни работы порядочной.

— Ближе к делу, — попросил Хосе.

— Хорошо, хорошо, — согласился Энрике, который сегодня явно уже выпил. — Только ты на меня не набрасывайся, — он снова разлил текилу. — Так вот, однажды у меня случился прокол. Забрался я в дом, там меня застукали, и я смылся в соседний сад. Оказалось, в сад этого мерзавца Монтеро. Он нашел меня, скрыл от полиции, а потом вертел, как хотел. Ты же знаешь, у меня уже две судимости.

— Ну и? — угрюмо сказал Хосе.

— Ну и как-то раз он приказал мне обработать одного парня. Сказал, что тот сильно зазнается. Ну, я и сделал, как было сказано.

— Так это ты тогда разукрасил Педро Луиса?

— Извини, друг... Я же не знал, что он твой брат. После всего, что ты для меня сделал в этой проклятой тюряге... я для тебя...

— Ладно, это пропусти, — поторопил его Хосе.

— В общем, разукрасили мы его, а он возьми да и назови твое имя, - рассказывая, Энрике размахивал руками и вообще отчаянно жестикулировал. — И тогда я понял, кто это. Довел его до дому, попросил не помнить зла... Так вот, он тогда лежал влежку на кровати и рассказал мне свою историю.— Энрике вновь налил и выпил. — Дело это тонкое, я в этом, как говорится, ни бельмеса не смыслю. Влюбился он там в дочку этого Монтеро. Ну и она в него тоже. В общем и целом, стал он крутить роман с молодой сеньоритой. Сечешь, в чем дело-то?

По мере рассказа Хосе хмурился все больше.

— Господа, ясное дело, об этом в конце концов узнали. Вот Монтеро и приказал мне проучить Педро Луиса. Я-то не знал, думал, он там что-нибудь натворил, ну... украл, бывает ведь всякое...

— Педро Луис никогда не воровал, — сквозь зубы проговорил Хосе.

— И честь ему и хвала! — воскликнул Энрике, язык которого вдруг начал немного заплетаться. — Но и я-то не мокрушник! Выпей, сейчас начнется самое главное. — Он снова приложился к стакану.— Вчера мне соседки сказали, что старухи на рынке болтают про какую-то Томасу, что была прачкой у Монтеро. Так вот эта Томаса вдруг появилась с ребенком. Представляешь себе? Беременной не была, да уж и не молода, и вдруг ребенок. Откуда? Я так думаю, что эта Томаса приютила дочку Паулетты и Педро Луиса.

— Как это? — не сразу понял Хосе. — Ты хочешь сказать, что это ребенок Педро Луиса?

— Ну яснее ясного! — Энрике обрадовался, что до Хосе, наконец, дошло, к чему он клонит. — Теперь тебе понятно, за что Монтеро убил твоего брата?

— Значит, вот оно как, — Хосе сжал зубы. Он смотрел куда-то мимо Энрике, а затем сказал, обращаясь сам к себе: — Я ему отомщу, этому подонку.

— Ты только меня не подставляй, — предупредил Энрике. — Я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал, идет?

Но Хосе уже не слушал его. Он был целиком поглощен одной мыслью — мыслью о мести. Он не видел иного способа восстановить справедливость, как отомстить убийце его же методом.

Уже несколько дней Алисия не выходила из своей комнаты не в силах противостоять единственной мысли — о своей греховной и пустой жизни. Эта мысль стала навязчивой, невыносимой, Алисия уже не могла ни о чем другом. По ночам во сне ей стали являться люди, погибшие по ее вине: Мария, Армандо, Педро Луис. Больше всех именно он не давал ей покоя. То ей представлялось, что она, еще совсем молодая, пеленает его грудного, затем как играет с малышом, как задаривает его игрушками и сластями, как провожает его в школу. А каким бы он вырос! Она находила в его внешности все больше и больше сходства с собой. А каким он был умным и добрым! Она ведь всегда чувствовала какую-то необъяснимую симпатию к нему. В последние месяцы она даже хотела стать ему другом, хотела сблизиться с ним, но вовсе не так, как когда-то, когда она впервые увидела у Монтеро красивого рослого парня.

Она чувствовала, что Педро Луис — человек большой души, человек, которому можно довериться и найти в нем участие и понимание. Никто никогда не говорил с ней так, как Педро Луис во время их последней встречи. «Неужели он мертв? — думала Алисия. — Я жива, а его нет».

Она вновь и вновь перебирала в памяти главные события своей жизни. Наверно, основную ошибку она сделала, когда согласилась выйти замуж за жадного, злого старика. Он был сущий дьявол, ее «незабвенный Максимилиано» — коварный, жестокий, злопамятный. Ведь он женился на Алисии, в сущности, только для того, чтобы оставить ни с чем своих детей от первого брака. Но это значило бы одновременно сделать богатой вдовой Алисию. И он мастерски придумал выход — оставил ей наследство при условии, что она будет вечно верна ему. Дьявольская выдумка. Это означало, что ей не испытать ни счастья быть любимой, ни счастья материнства. Он все просчитал, и просчитал правильно. Даже уйдя в могилу, он продолжал мучить всех тех, кому выпала доля жить рядом с ним.

— Педро Луис! — в забытьи позвала Алисия, оглядываясь по сторонам. — Сын мой! — Она закрыла лицо руками.

Однако когда Алисия открыла глаза, ее взору неожиданно предстало нахально улыбающееся лицо. Алисия не сразу узнала его. Это был Мигель Вильярреаль.

— Слушай, мне сказали, что сеньора у себя, — сказал он. — А я стучу... стучу... — не спросив разрешения, он вальяжно развалился в кресле. — Я вижу, сеньора не в духе? Но, надеюсь, у нее найдется минута-другая, чтобы уделить немного времени бедному приятелю. — Мигель бесцеремонно захохотал.

Алисия ничего не ответила, а лишь окинула Мигеля презрительным взглядом.

— Бросьте, госпожа актриса, эти ваши театральные забавы. Я не люблю драматургию и предпочитаю ей искусство цифр. Могу даже представить кое-что из того, что я знаю из этого репертуара.

— Что тебе нужно? — устало спросила Алисия, продолжая смотреть в сторону. — Денег?

— Ну наконец-то ты приходишь в себя. Так вот, я обещал продемонстрировать свои знания в области арифметики. — Мигель закурил, стряхивая пепел прямо на ковер. — Цифра «три миллиона» вам нравится? Солидная реплика для спектакля, не правда ли? Пьесу можно считать серьезной. Такие числа...

Алисия молчала, как будто не слышала развязной болтовни Мигеля.

— Не отвечаешь? — продолжал тот все так же развязно. — Можешь не отвечать. Будем считать это немой сценой. А финал наступит завтра, когда я сниму со своего счета переведенную тобой сумму. Ты поняла меня? — Мигель помолчал. — Вижу, что поняла.

Он встал, чтобы уйти, но в последний момент еще раз обернулся:

— Моя малышка Ванесса не будет расти неизвестно где, брошенная на произвол судьбы.

«Это конец! — подумала Алисия, слушая, как Мигель громыхает на лестнице. — Теперь все, ради чего я пожертвовала всем, собственным счастьем, собственной жизнью, принадлежит этому развязному мерзавцу. Значит, все эти преступления, все эти грехи были совершены напрасно. Ну почему Господь позволил мне пойти по этому скользкому пути?» Алисия еще долго сидела в кресле совершенно неподвижно. Надвигалась ночь. Уже под утро, когда начало светать, Алисия взяла лист бумаги и решительно написала: «Все свое состояние — в недвижимости, земле и ценных бумагах завещаю католической церкви Мексики» и поставила число и подпись. Затем запечатала эту бумагу в конверт и, вызвав шофера, попросила его немедленно отвезти к своему доверенному адвокату

Вновь оставшись одна, Алисия достала из ящика письменного стола небольшой дамский пистолет.

Когда служанка, услышав выстрел, вбежала в комнату, она закричала от ужаса - на полу в луже крови лежала сама сеньора. Она была еще жива. Служанка склонилась над ней.

— Господи, прости меня,— с трудом прошептала Алисия и затихла.

 

ГЛАВА 17

 В доме Линаресов царил легкий переполох — не такой, когда ждут толпу гостей, а когда готовится пусть семейный, но не совсем обычный праздник. Сегодня был действительно знаменательный день — пятилетие со дня свадьбы Леонардо и Аугусты.

В гостиной стояли корзины и букеты цветов, присланные многочисленными знакомыми Леонардо. Многие из них не сочли нужным поставить своих жен в известность об этих знаках внимания Линаресу и его второй жене. Те же из них, кто не имел оснований причислять себя к высшему свету, прислали семейные поздравления. Так или иначе, но ведущие замкнутый образ жизни супруги получили на пятилетие своей свадьбы море цветов. Аугуста не без оснований считала, что это заслуга Леонардо, который умел вызвать симпатию у большинства людей, с которыми его сталкивала жизнь.

Это обилие подношений с вложенными в букеты и корзины поздравлениями произвело большое впечатление на девочек. Они бродили по гостиной от букета к букету, вдыхая душистый аромат цветов. Когда приехала Донья Исабель, сестры и ее потащили в гостиную. Донья Исабель была поражена обилием цветов не меньше, чем ее внучки. Однако любуясь цветами и переходя от букета к букету, она склонялась над цветами не столько затем, чтобы насладиться их ароматом, сколько для того, чтобы пробежать глазами подписи на поздравлениях. В целом, к удивлению и удовольствию доньи Исабель, общая картина получалась довольно внушительная.

— Бабушка, а на пятилетнюю годовщину папы и мамы тоже было много цветов? — спросила Канди.

— Да, много цветов и много гостей, — машинально ответила донья Исабель, углубившаяся в изучение очередной карточки.

В это время в гостиную вошла Аугуста, ведя перед собой главный итог своего пятилетнего брака — Рикардо и Рохелио. Хорошенькие, нарядные мальчики так и притянули к себе донью Исабель, и ее поздравления Аугусте были даже теплыми.

Дульсина ревнивыми глазами наблюдала за этой сценой. Как только в беседе старших наступила небольшая пауза, она, как ни в чем не бывало, спросила:

— Бабушка, а кто именно был приглашен на пятилетие свадьбы?

— Кто приглашен на пятилетие свадьбы, Дульсина? — не поняла донья Исабель. — Откуда же мне знать? Я сама в числе приглашенных. О других гостях тебе лучше спросить у родителей. А можно и не спрашивать, все равно через полчаса сама увидишь.

— Нет, я не про эту годовщину, — пренебрежительно произнесла Дульсина. — Я про пятилетие свадьбы папы и мамы. Вы ведь с Канди как раз об этом беседовали, когда вошла донья Аугуста. Ты, бабушка, сказала, что было очень много гостей, вот я и хочу знать, кого тогда приглашали.

Донья Исабель молчала, а Дульсина непринужденно продолжала:

— Наверно, был настоящий бал? Ведь мама все делала с блеском, правда? Приглашение в дом Линаресов — тогда это звучало внушительно, да, бабушка? — мечтательно тянула Дульсина.

Аугуста взглянула на смущенные и расстроенные лица доньи Исабель и Кандиды и подумала, что эти двое любят ушедшую Луису гораздо глубже, чем Дульсина, и поэтому никогда не делают ее имя орудием мести. «Эх, маленькая змейка, маленькая змейка, — грустно подумала Аугуста, - никого-то ты не пожалеешь, ни маму ни свою сестру, ни бабушку, лишь бы доставить мне минутную боль». 

Она улыбнулась донье Исабель, которая в гневе даже отвернулась от Дульсины, и сказала ей:

— Боюсь, что сегодня все забудут о свадьбе, совершившейся пять лет назад, и будут рассматривать не нас с Леонардо, а Сабину с женихом.

Сабина за это время успела стать любимицей доньи Исабель, которая обладала резким, но живым и независимым взглядом на жизнь и потому ценила женщин со сходными качествами. Так что сообщенная Аугустой новость вызвала неподдельный интерес, и не только у доньи Исабель. Даже Дульсина придвинулась поближе к мачехе.

— От Сабины вряд ли можно ждать заурядного выбора, — невольно улыбаясь, заметила донья Исабель.

— Ее выбор и в самом деле оригинален. Жених ни слова не говорит по-испански. Англичанин, энтомолог. — Аугуста без запинки произнесла это слово, так как достаточно наслушалась про энтомолога по телефону.

— Ясно. Приехал за бабочками, а поймал Сабину, — понимающе продолжила донья Исабель.

Девочки захихикали. Леонардо, вошедший в этот момент в гостиную, застал весьма дружелюбную женскую компанию, оживленно что-то обсуждающую. Даже мальчики, которые в силу своего возраста и пола еще не способны были принять полноценное участие в решении матримониальных проблем, радовались веселью взрослых и тоже хохотали.

Никто бы не заподозрил, что несколько минут назад была сделана попытка испортить Аугусте этот вечер. Дульсина обычно пользовалась тем, что она была единственной в доме, склонной к ябедничеству, поэтому все, что она делала за спиной отца, до Леонардо обычно не доходило. Поэтому он весьма довольный положил руки на плечи обеих своих дочерей и с поклоном принял поздравления доньи Исабель.

Когда отзвучало положенное количество тостов и поздравлений в адрес хозяев, внимание всех, как и предсказывала Аугуста, переключилось на Сабину и ее молчаливого жениха. Сама Сабина сияла и не просто выполняла, а даже перевыполняла обязанности переводчика.

Лаконичные ответы энтомолога Дика, переведенные Сабиной на испанский, превращались в подробные и пространные.

Дульсина и Кандида, решившие проверить свой английский, были сбиты с толку.

— Разве он это говорил? Он сказал, что вчера разговаривал со своей семьей по телефону, вот и все, — недоумевала Кандида.

— Может быть, Сабина переводит не только то, что он говорит, но и то, что он должен был сказать? — высказала предположение Дульсина.

Услышавшая эти слова донья Исабель не сдержала улыбки. Сабина смогла реализовать мечту многих женщин — вкладывать в уста мужчины свои собственные мысли. Но это возможно для нее только здесь, в Мексике. В Англии от этого преимущества придется отказаться. Ее будущий муж будет говорить только то, что он сам хочет сказать.

Донья Исабель прислушалась и поняла, что в Англию Сабина собирается не в свадебное путешествие, а на долгие годы. Это искренне огорчило почтенную даму.

Позже, уже в гостиной, донья Исабель подошла к Сабине и сказала:

— У вас появится масса новых обязанностей, моя дорогая. К тому же вам придется привыкать к незнакомой обстановке. Возможно, с моей стороны эгоистично требовать внимания к такой старой и праздной женщине, как я, но, честное слово, Сабина, я была бы рада время от времени получать от вас несколько строк.

В ответ Сабина поцеловала донью Исабель и сказала:

— Я буду не только писать вам, но и с нетерпением ждать ваших ответов. И, кто знает, может быть, мне не раз придется просить у вас совета.

Лучшего комплимента донья Исабель не могла бы и желать.

Как только Сабина отошла, к донье Исабель смущенно приблизился Леонардо и сказал:

— Донья Исабель, я очень счастлив и благодарен судьбе, что в жизни мне подарили любовь две такие прекрасные женщины. Простите, если вам горько видеть мое теперешнее счастье. Но моя любовь к Аугусте не означает, что я забыл Луису. Это не так, не так... Он помолчал немного и продолжал:

— И я очень благодарен вам за то, что вы не отвернулись от моей новой семьи, не...

— Ах, Леонардо,— донья Исабель покачала головой. — Раз уж вы так расчувствовались, то позвольте и мне сказать вам кое-что. Одно лишь сознание долга не заставило бы меня так часто бывать в вашем доме. Если бы мне это было неприятно, я просто брала бы как можно чаще внучек к себе. Но если старая одинокая женщина охотно бывает в доме своего бывшего зятя, значит, ей там хорошо. Старики тянутся к теплу, все остальное понемногу теряет для них цену.

— А кроме того, — добавила она уже со своей обычной иронией, — старые люди особенно дорожат теми домами, где к их советам прислушиваются. Кстати, я хотела сказать Аугусте одну важную вещь насчет близнецов...

С этими словами она мягко притронулась к руке Леонардо и отошла к его жене.

Мягкость и взаимопонимание царили в гостиной, где собрались люди, которых связывали теплые, дружеские отношения. И никто из них не подозревал, что уже никогда больше им не сидеть вот так вместе, с улыбкой и симпатией посматривая друг на друга.

Впоследствии казалось, что вечер пятилетней годовщины свадьбы Леонардо и Аугусты был последним солнечным днем в той цепи ненастных и грозовых событий, которые грянули вслед за этим.

Сабина исправно слала письма из Англии Аугусте и донье Исабель. Но переписка со старой сеньорой оборвалась слишком скоро: не успели они обменяться и несколькими посланиями, как Сабина получила в письме от Аугусты ошеломляющее известие о смерти доньи Исабель.

Потом вдруг перестали приходить письма от Аугусты. Встревоженная Сабина дозвонилась до их дома и сквозь треск телефонных линий и рыдания Аугусты разобрала, что очень тяжело заболели близнецы. «Беда не приходит одна», — вспомнилось Сабине, но она верила в милосердие Господа и усердно молилась за здоровье сыновей подруги.

Сабина звонила в Мексику, вести были то хуже, то лучше. Наконец ей сообщили, что кризис миновал, и Сабина успокоилась. И вдруг, спустя примерно месяц после ее последнего звонка в Мексику, муж позвал ее к телефону и просил подойти побыстрее, так как говорят по-испански.

Сабина схватила трубку, с трудом узнала голос Леонардо и спросила, как здоровье близнецов. Леонардо как-то отрешенно ответил, что близнецы, слава Богу, здоровы, но их мать, а его жена Аугуста позавчера скончалась.

Сабина повела себя не умнее, чем большинство людей в подобной ситуации.

— Как скончалась? Я месяц назад с ней говорила, — закричала она на Леонардо.

— Она умерла позавчера, — как заведенный повторил Леонардо.

— Отчего? Отчего она умерла?

— Отек легкого. — Леонардо как будто повторял затверженный урок.

— Леонардо, — плакала Сабина. — Она такая молодая? Как же так? У нее маленькие дети. — Она словно хотела убедить Леонардо. — Разве это правильно? Разве это можно?!

Вошедший муж осторожно взял из рук плачущей Сабины трубку, приложил ее к уху, услышал гудки и повесил трубку на место. Он обнял жену за плечи и, ничего не спрашивая, повел ее к дивану. Подав ей воды, он подождал, пока она выпьет, взял у нее из рук стакан и только после этого вопросительно посмотрел на нее.

— Звонил Леонардо. Аугуста умерла от отека легкого, — таким же неживым, как у Леонардо, голосом, сообщила она мужу. — Позавчера. Дети, слава Богу, поправились. А вот Аугуста умерла, умерла так быстро, так быстро. — Она опять плакала.

Дик сел рядом с женой и задумался. Он видел эту семью всего один вечер, проводы в аэропорту можно в расчет не брать. Он не мог с ними как следует поговорить, вообще не мог с ними объясниться, честно говоря. И все-таки не надо было слов, чтобы понять, какое счастье царит в этом доме. Он тогда мысленно пожелал себе, чтобы у них с Сабиной все сложилось так же хорошо.

Его огорчило известие о смерти старой доньи Исабель. Но смерть цветущей подруги Сабины просто не укладывалась в голове. И это произошло там, где, казалось, даже цветы в гостиной сами расцвели от счастья в доме, а не от того, что их все утро букет за букетом приносили посыльные.

А ведь этот бедный парень уже однажды овдовел. Первая жена ему оставила двух дочек, они уже почти невесты. И вот второй удар — и еще двое сирот, совсем маленькие мальчики. Дик вдруг задумался, а не слишком ли поздно им с Сабиной заводить детей. Сорок лет уже не за горами, возраст критический, как бы не оставить детей маленькими. Правда, Дик был почему-то уверен, что Сабина проживет долго, он легко представлял ее этакой энергичной старушкой, которая всюду сует свой нос. Вот в своем здоровье он не был так уверен. А катастрофа семьи Линаресов еще раз напомнила ему, как непрочна человеческая жизнь, чего стоят все наши планы и надежды.

Он покосился на Сабину. Она затихла под пледом и лежала, уставившись в одну точку. Ее мысли были далеко от того, чтобы думать о своих будущих детях. Она пыталась осознать, что Аугусты уже нет на свете. Она вспоминала Аугусту тихой девочкой, девушкой в ожидании счастья, потом молодой женщиной, чью жизнь перевернула встреча с Леонардо, и, наконец, счастливой матерью и любимой женой.

— И все-таки он не уберег ее, - жестко сказала она.

Сабина откинула плед и села.

— Что, неужели воспаление легких такая уж неизлечимая болезнь?- спросила она мужа. — Скажи, ты бы допустил, чтобы я умерла от воспаления легких? — Она принялась быстро ходить по комнате. - Допустил бы?

Дик благоразумно промолчал.

— Если бы я была там, - продолжала Сабина, расхаживая по комнате,- если бы я была там, этого бы не случилось. Как только я вернулась в Мексику, у нее сразу все пошло хорошо, она вышла замуж! Стоило мне уехать из Мексики — все рухнуло, рухнуло.

Муж опять благоразумно промолчал. При всей своей любви к жене он решительно отказывался признать за ней свойства ангела-хранителя Аугусты. Но говорить ей об этом, особенно сейчас, не следовало.

— Бедный, бедный Леонардо, — без всякой последовательности сказала Сабина и села, опустив голову на руки, — в каком он сейчас отчаянии, в каком аду!

Теперь Дик мог, не кривя душой, с нею согласиться. Наверняка сейчас этому парню белый свет не мил,

— Позвони ему, только не сегодня, — сказал он. — Сегодня ты должна успокоиться.

Горе оказалось действительно непосильным для Леонардо. Он как будто весь окаменел внутри. Ему казалось, что он умер, но умер как-то неправильно, не до конца. И вот вынужден ходить среди людей, разговаривать с ними. Его все время преследовало желание рассказать Аугусте, как ему плохо, какие странные вещи творятся с его душой. Но он вспоминал, что ее уже нет на свете, и с ужасом чувствовал, что без ее поддержки ему не выправиться.

Однажды ночью ему приснилась не Аугуста и не донья Исабель, которую он тоже постоянно вспоминал, а его первая жена Луиса. Подтянутая, спокойная, она смотрела на него, ничего не говоря, но он понимал, о чем она хотела ему напомнить:

«Даже на пороге смерти я стараюсь сделать что-то для моих детей. Ты должен жить так же — день за днем что-то делать для детей. Это спасет не только их, но и тебя».

Утро после этого сна было первым утром, когда Леонардо не пожалел, что проснулся. Луиса права: если не хочешь жить, не можешь чувствовать, радоваться, то хотя бы делай дела. Душа его умерла, но разум-то он не потерял. Главное — не губить свой разум размышлениями о том, как несправедлива к нему судьба, и сожалениями о том, что уже не вернешь. С этого дня Леонардо начал понемногу освобождаться от своего оцепенения.

Девочки, перепуганные, заброшенные, сидели дома. Обе они, даже Дульсина, осознали, как хорошо было в доме, пока была жива Аугуста. И бабушка. Все рухнуло ра-зом.

Как-то раз одна из служанок Линаресов, не добившись от Леонардо, который был погружен в невеселые размышления, вразумительного ответа на какой-то хозяйственный вопрос, в растерянности обратилась к Кандиде и Дульсине. Пока Кандида пыталась разобраться, что к чему, Дульсина дала служанке четкое распоряжение. Служанка с облегчением побежала выполнять это распоряжение молодой хозяйки, а сама Дульсина только сейчас осознала, что наконец-то все управление в доме переходит в ее руки. Отца это никогда не волновало, ему и в конторе дел хватает. «Видно, придется взвалить на се-бя все заботы по дому», — со скрытым удовольствием произнесла Дульсина.

Кандида, подняв голову, с удивлением посмотрела на воодушевленное, разрумянившееся лицо сестры. Измученная безуспешными попытками осознать масштаб-ность смерти, уставшая стоять на краю бездны, которая поглотила маму, бабушку и Аугусту, Кандида была рада вернуться в мир повседневных событий и повседневных мыслей. Вера Дульсины в себя, в свою способность возродить дом Линаресов была весьма притягательна для Кандиды.

Отныне в доме Линаресов появилась новая хозяйка, власть которой никто не собирался оспаривать.

 

ГЛАВА 18

Теперь дон Карлос стал плохо спать по ночам. Его мучили кошмары. «Какие только несчастья не приносят дети», — мрачно размышлял он. Теперь волею судьбы он стал убийцей, пусть даже этот парень только того и заслуживал. Кроме того, приходится разбираться с полицией Это было совсем не к лицу сеньору Монтеро де ла Рива который за всю свою жизнь не совершил ни одного противозаконного поступка. Он был иногда жесток со своими клиентами, безжалостен по отношению к конкурирующим фирмам, но все делалось в рамках закона.

Поэтому мошенники вроде Мигеля Вильярреаль всегда вызывали в нем отвращение. И вот теперь, ожидая появления своего «родственника», дон Карлос заранее был в плохом расположении духа. А этот прохвост еще имел наглость опаздывать уже почти на час.

Наконец, ему доложили о том, что сеньор Вильярреаль появился. Вид у него, однако, оказался далеко не такой веселый, как неделю назад.

— Здравствуй, Мигель, — дон Карлос указал шурину на кресло. — Ты принес долг?

Мигель молчал. Денег у него не было.

— Я повторяю, ты принес свои... извинения? — снова спросил дон Карлос.

— Нет, — в отчаянии ответил Мигель.

— Вот как? — дон Карлос удивленно поднял брови. — Плохо, очень плохо...

— Но ты же не станешь губить родственника, брата собственной жены? — униженно спросил Мигель.

— Стану, Мигель, стану, — спокойно ответил дон Карлос и, сняв телефонную трубку, набрал номер. Ожидая, пока ему ответят, он сказал: — Ты мне не родственник. Ты мошенник, игрок и вымогатель. И я не собираюсь покрывать тебя.

В этот момент на другом конце провода ответили, и Карлос сказал:

— Инспектор Герра? Я хочу сделать заявление. У меня есть доказательства того, что сеньор Мигель Вильярреаль занимался подделкой документов, мошенничеством и шантажом. Прошу вас принять меры. Где находится преступник? У меня в конторе. Адрес вы помните? Прекрасно. Жду.

— Пощади меня, Карлос, — взмолился Мигель. — Хотя бы ради моей жены и маленькой дочери!

— А ты жалел их, когда промотал все состояние жены, так же, как когда-то спустил все, что оставили тебе родители? — спросил дон Карлос. — У меня не осталось к тебе ни капли жалости, Мигель. У меня в сейфе хранится магнитофонная запись твоего разговора с Армандо Марко-сом. Я своими ушами слышал, как вы детально обсуждали план, как лучше обворовать меня. И теперь ты просишь о пощаде?

— Ради Росауры, моей сестры... - умолял Мигель готовый упасть на колени. 

— Забудь о ней, — спокойно ответил дон Карлос. — Она давно поставила на тебе крест. И помни, обманув меня, ты предал и ее. Она вместе со мной прослушала эту запись и полностью согласна с моим решением. Твое место за решеткой, Мигель Вильярреаль. Монтеро де ла Рива не прощают предательства.

— Ты жестокий и бессердечный человек! — воскликнул Мигель. Он понял, что игра проиграна, и перестал стесняться в выражениях. — Ты обвиняешь меня, а сам? Посмотри на себя! Ты-то осчастливил ли свою дочь, когда пристрелил отца ее ребенка?

— Что за бред! — возмущенно воскликнул дон Карлос. — Этот человек пытался меня ограбить.

— Да кто этому поверил? — язвительно ответил Мигель. — Все знают, что ты убил его за то, что твоя распутная дочка гуляла с ним и нагуляла себе ребеночка! С моей Ванессой такое вряд ли случится.

Этого дон Карлос уже не мог вынести. Он вышел из-за стола и ударил Мигеля по лицу. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но в этот момент в кабинет Карлоса вошли полицейские вместе с инспектором Герра, давнишним знакомым Монтеро, с которым они время от времени обменивались разными услугами.

— Я сгною тебя за решеткой, — тяжело дыша, сказал дон Карлос, когда Мигеля Вильярреаль задержали. — Ты будешь сидеть, пока не сдохнешь!

После того страшного дня, когда был убит Педро Луис, родители целый месяц продержали Паулетту с Эдувигес в фамильном поместье под Куэрнавакой. И только когда дону Карлосу удалось не без помощи некоего ловкого адвоката уладить все со следственными органами, и полиция окончательно приняла версию грабежа, он позволил дочери вернуться в Мехико.

Дон Карлос чувствовал, что начал сдавать. Разумеется, годы брали свое, но он всегда оставался энергичным и бодрым, несмотря на свой возраст. Однако события последних месяцев - роман дочери с шофером, ее беременность, рождение ребенка и, наконец, тот факт, что он сам лично убил человека (пусть даже негодяй сто раз заслужил это), расшатали некогда крепкую нервную систему сеньора Монтеро.

Теперь вечерами он любил сидеть один в кабинете, делая вид, что работает — только так можно было избежать постоянных жалоб и недовольства жены. Он и не подозревал, что судьба уготовила ему еще одно, последнее испытание.

Хосе Феррарес, стараясь не шуметь, перелез через ограду дома и прислушался. Вокруг было тихо. В кромешной тьме он на ощупь стал искать дорогу к дому, то и дело натыкаясь на колючие ветви роз. Но Хосе не чувствовал ни царапин, ни ссадин, думая только об одном — как проникнуть в дом незамеченным. Заряженный револьвер оттягивал карман, Хосе на всякий случай все время держал на нем руку — у Монтеро в саду наверняка имелась охрана.

Наконец Хосе уткнулся в кирпичную стену дома и пошел вдоль нее, рассчитывая найти пожарную лестницу. А вот и она. Взобравшись на второй этаж, он с легкостью перелез на небольшой увитый плющом балкончик. Простояв там минуту-другую и прислушиваясь к звукам, доносившимся из дома, Хосе попытался поддеть ножом замок балконной двери. Замок поддавался, но неохотно. На миг Хосе замер, оглядываясь по сторонам, затем решительно надавил на замок и оказался в темном пустом помещении.

Вокруг было тихо — по-видимому, в доме уже спали. Хосе сделал несколько неуверенных шагов и едва не наткнулся на сервант. Осторожно обойдя его, он нащупал руками дверь, толкнул ее и вышел в коридор. Он был неярко освещен. Хосе застыл, думая, что ему теперь предпринять, но тут услышал за спиной какой-то шум. Он едва успел спрятаться за угол — соседняя дверь распахнулась, и из нее вышли дон Карлос и донья Росаура.

— Она опять ревет, и я ничего не могу с ней поделать, — говорила донья Росаура.

— Что ж, она должна раскаиваться в том, что совершила, — отвечал дон Карлос.

— Но она и не думает раскаиваться!

В этот момент дон Карлос увидел распахнутую дверь через которую только что прошел Хосе. Это показалось ему подозрительным.

— Росаура, посмотри, мне кажется, когда мы входили к Паулетте, эта дверь была закрыта. — Он остановился и заглянул в пустую темную комнату.

— Да, я думаю, она была закрыта, — согласилась жена. — Может быть, Эдувигес ее открыла?

— Но ее же нет в доме, — раздраженно напомнил ей муж.— Она сегодня с обеда отпросилась куда-то навещать больных родственниц. — Дон Карлос вошел в комнату.

Скоро донья Росаура услышала его тревожный голос:

— Росаура, дверь на балкон открыта. Здесь рядом пожарная лестница. Кто-то проник в дом. Поднимай всех на ноги и звони в полицию. — Дон Карлос зажег свет и осмотрелся.

Донья Росаура также вошла в комнату и.убедившись, что муж прав, поспешно вышла обратно в коридор, чтобы позвонить в полицию. Однако в тот миг, когда она поравнялась со стоявшим за углом Хосе, он быстро схватил ее и, зажав ей рот рукой, потащил обратно в комнату, где находился дон Карлос.

Здесь Хосе оттолкнул от себя оцепеневшую от страха женщину, захлопнул дверь и направил дуло револьвера на дона Карлоса:

— Теперь ты расплатишься за смерть моего брата Педро Луиса Гарсиа. Умри, собака.

Дон Карлос стоял посреди комнаты ошеломленный и беспомощный. Хосе медленно навел дуло пистолета на Дона Карлоса. Тот почувствовал, что на раздумья у него осталось не более одной-двух секунд, и не нашел ничего лучшего, как броситься на балкон. Хосе выстрелил, но пуля попала уже в спину убегающего Монтеро. Тот споткнулся, схватился за перила балкона...

Донья Росаура вскрикнула и закрыла лицо руками. Хосе выстрелил еще раз. Дон Карлос покачнулся, потерял равновесие и перевалился через перила. Еще мгновение — и его тело лежало на земле...

Донья Росаура в оцепенении ожидала, что та же судьба постигнет и ее. Вот Хосе поворачивается к ней... Она зажмурилась.

Когда она открыла глаза, оказалось, что Хосе уже исчез. Поднялся ветер, окно распахнулось, шторы пришли в движение слово паруса большого корабля, хрустальными подвесками жалобно зазвенела люстра...

 

ГЛАВА 19

Дульсина стояла в своей комнате у зеркала, поминутно меняя позы и торжествующе улыбаясь. Полуобнаженная, с небрежно подобранными волосами, она не отрываясь смотрела на свою точеную шею, на которой при каждом повороте головы разноцветными огнями вспыхивал отцовский подарок. Подарок на восемнадцатилетние. Нет, не о таком восемнадцатилетии она мечтала. Дульсина Линарес, дочь высокородной доньи Луисы! В парадной столовой, ярко освещенной двумя тяжелыми люстрами из бронзы, должно было быть множество гостей знатнейших фамилий. Импозантные отцы семейств, элегантные сеньоры в атласе и бриллиантах, которые надевают только в исключительных случаях. Молодые люди с ослепительными улыбками, посвященными ей и никому другому. А после изысканного ужина танцы, танцы. Ей некогда отдохнуть, ей не дают присесть, ее кружат и кружат. А ОН не танцует, ОН только смотрит непрерывно, со сдержанным восторгом. Потом подходит ближе, и все расступаются. Их танец длится целую вечность. От огорчения Дульсина отвернулась от зеркала, устремив глаза в невидимую точку. Кто ОН? Его не было и нет, ничего не было. Что такое праздничный ужин в узком семейном кругу, слишком узком, чтобы почувствовать праздник? Вторично овдовевший отец сильно сдал, начал прихварывать, а незадолго до дня рождения слег с тяжелым сердечным приступом. Какое уж тут празднование! Конечно, супружество с Аугустой не могло пойти на пользу, то-то отец постарел не по годам. Вовремя Бог прибрал эту нечестивицу, и так достаточно она поцарствовала на чужом несчастье.

Праздничный ужин! Раздосадованная Дульсина даже не заметила слез, невольно выскользнувших из глаз. Несмотря на позднее время, на торжество были допущены мальчики. Как же, восемнадцатилетие сестры. И что? Устроили соревнование, кто больше выпьет сока. Забрызгали платье Кандиды да еще при этом хохотали, как оглашенные. Что с них взять при такой матери? Дурная кровь, ни манер, ни приличий. Вдобавок у отца хватило ума пригласить этого провинциала, этого слизняка, этого зануду, этого... Дульсина даже задохнулась от возмущения.

Доктор Роберто Рамирес появился в доме уже после смерти Аугусты. Дон Леонардо стал жаловаться на сердце, и его старый приятель, удачливый бизнесмен дон Хуан Фернандес порекомендовал в дом врача, специалиста-кардиолога.

— Я тебе дело говорю, Леонардо, — доверительно назидал дон Хуан густым басом. — Он молод, мало известен, но врач от Бога, поверь мне. Разве я когда-нибудь давал тебе плохие советы? — Лицо дона Хуана выражало искреннюю озабоченность.

«Знаю я вас, бизнесменов, — зло подумала Дульсина. — Похлестче акул, так и норовят друг друга съесть вместе с потрохами. Это еще большой вопрос, зачем в наш дом допустили этого коротышку. Что-то незаметно, чтобы он помог отцу. А как насчет приступа перед моим днем рождения? Где были ваши мудрые советы, милый доктор? Или именно так вы хотели проникнуть на торжество в приличную семью, куда вас не следовало пускать дальше передней?»

Дульсина вспомнила первое впечатление от доктора Роберто и почувствовала злорадную уверенность, что ее не проведешь. Доктор не понравился ей сразу и бесповоротно. Среднего роста, сутуловатый, с простым лицом и в поношенном костюме цвета табачного листа. Не мальчик, но не старше тридцати лет. Нет, явно слишком молод и недостаточно респектабелен, чтобы лечить самого дона Леонардо.

Больше всего задела Дульсину спокойная уверенность, не покидавшая его ни на минуту. Он не очень ловко поцеловал ей руку, нимало не смутившись под ее ироничным взглядом. Дульсину обожгли его холодные пальцы. «Не пальцы, а скальпель», — подумала она, поежившись от смутного ощущения опасности. И еще был взгляд — прямой, спокойный, с претензией на проницательность. Себе на уме, сразу решила Дульсина, да еще не очень-то почтителен. Лечит без году неделя, а является в дом к Линаресам, словно Гиппократ собственной персоной.

Чуть ли не в первый свой визит доктор Роберто не постеснялся изложить свою биографию, причем так, будто она не хуже, чем у Линаресов. Это усугубило недовольство Дульсины, не увидевшей, как ей показалось, должного уважения к семье пациента. Тоже мне врач! Из провинции, из семьи местного врача, доходы более чем скромные. Родителям приходилось туговато, когда обеспечивали образование сына в университете. Летом он ездил к родителям, работал, помогая отцу. Во время учебы тоже подрабатывал в клинике доктора Лопеса. Ночные дежурства, ассистирование патологоанатому, работа в кабинете инъекций. В университете специализировался по кардиологии. Теперь скромный контракт в клинике и частная практика.

«Да, этот коротышка от скромности не умрет», — подумала Дульсина. Ни происхождения, ни нормального дохода, даже приличного костюма купить не может, а вещает о себе так, хоть в энциклопедию записывай. Не мешало бы рядом с биографией Гиппократа, Авиценны и Парацельса подробно изложить биографию великого эскулапа Роберто Рамиреса.

На беду Дульсины и отец, и Кандида прониклись к Роберто непонятной симпатией и даже не считали нужным ее скрывать. Более того, Дульсина почувствовала влияние этого невозмутимого коротышки. Он еще смеет учить их уму-разуму!

— Ах, дочка, — говаривал отец, — почему ты все время настаиваешь, чтобы он знал свое место? Он его прекрасно знает, потому что как раз находится на своем месте. Дон Хуан прав, Роберто прекрасный врач, отличный специалист. Он делает свое дело, и какое отношение к этому имеет его происхождение?

— Папа, по-моему, ему следует быть скромнее!

— Но в чем скромнее, в его работе? Ни на что иное он и не претендует.

— Ты хоть обратил внимание, в каком он ходит костюме?

— А при чем здесь его костюм? Костюм не мешает ни диагностике, ни лечению. Разве ты в самом своем лучшем платье сможешь меня лечить?

— Ну знаешь, отец, — возмутилась Дульсина, — меня к этому не готовили.

— Да-да, — поспешно согласился дон Леонардо,— мы с матерью не готовили тебя к карьере. Конечно, Дульсина, у тебя изумительный вкус, а твоим манерам позавидует даже английская принцесса, но что ты еще умеешь делать, дочка?

Неистовая отповедь Дульсины истощила тогда ее саму.

— Это я-то ничего не умею делать?— возмущенно кричала Дульсина. — А дом, а контроль за расходами, а эти невозможные слуги? Кандида и то ни одного вопроса не может решить, пока я ей не подскажу, хоть она и старше. А кто думает об образовании близнецов? А шофер, которого совсем распустили? С такой неухоженной машиной немудрено угодить в катастрофу. Эта лентяйка Аугуста все запустила, все развалила. Кто теперь налаживает хотя бы элементарный порядок, не жалея ни сил, ни здоровья, ни молодости, которая никогда не повторится? А какой завтрак вчера сотворил этот невозможный повар? Да свиней кормят лучше! Кто с ним разбирался?

От крика у Дульсины побелело лицо, слова словно вырывались из перекошенного рта, как поток, сметающий все на своем пути. Она не заметила, что отец дал знак вызвать Роберто. Не заметила, как появился этот вездесущий доктор. Она продолжала истошно кричать, когда он уверенными движениями, не признающими сопротивления, усадил ее в кресло, поднес к ее дрожащим губам невесть откуда взявшийся стакан воды и заставил пить. Она прерывисто глотала воду, пытаясь продолжить криком борьбу за свои права, за справедливость, за поруганное достоинство дочери доньи Луисы.

Этот наглый коротышка уставился на нее немигающими глазами, обхватив холодными пальцами ее запястья.

— Сеньорита, не надо кричать, это вредно для вашего сердца.

— Что вы знаете про сердце! У вас самого нет никакого сердца!

— Конечно, у меня нет сердца, иначе я бы не выдержал ваших страданий. И потом, ваша красота. Вы погубите ее, если не начнете улыбаться сию же минуту.

— Вы ничего не понимаете в красоте, потому что вы — урод!

— Да-да, сеньорита, именно поэтому я понимаю и ценю красоту, особенно такую, как ваша. У вас изысканная красота, не каждая кинозвезда может похвастаться подобным благородством.

Дульсина плохо помнила детали их короткого диалога. Но этому самозваному доктору удалось быстро ее успокоить. Кажется, Селия отвела ее тогда в комнату, где Дульсина быстро и безмятежно заснула.

Но Дульсина — истинная Линарес, и дешевыми комплиментами ее не проймешь. Она не хотела и не могла примириться с тем, что доктор Роберто одержал тогда над ней победу. Причем победил не в равной борьбе, он видел ее слабой, доведенной до истерики, с лицом, изуродованным визгом и ненавистью. Такая победа ему даром не пройдет. А эта глупышка Кандида решила, что она признала поражение. Как же, ждите!

Дульсина проиграла самой себе, потому что сеньорита Линарес, в жилах которой течет кровь аристократов, должна владеть собой в любых обстоятельствах. Она не сдержалась, она позволила себе недопустимое, но при чем же тогда доктор Роберто? Отец призвал его в свидетели ее случайной несдержанности, но при чем тут она, Дульсина? Вот оно, тлетворное влияние Аугусты. Линаресы не должны позволять себе слабости, но уж если такое случилось, то, простите, никаких свидетелей. Ах, отец, попомнишь ты свою беспомощность. Попомните и вы свое «лечение», дон Роберто Рамирес.

Дульсина засмеялась недобрым смехом и вспомнила разговор с Кандидой, глупышкой, слишком доверяющей этому лекарю. Как ей могло прийти в голову, что и она, Дульсина, могла оценить услуги полуграмотного провинциала? Специалист! Можно подумать, что он у своих патологоанатомов научился лечить живое сердце.

— Как ловко он тебе помог, Дульсина, - с умилением сказала Кандида.

Язвительная усмешка вспыхнула на губах Дульсины.

— Очень ловко. До сих пор удивляюсь, как жива осталась.

— Но ты так быстро успокоилась. И Селия сказала, что ты хорошо спала.

— Послушай, Кандида, не говори ерунды. Для тебя и Селия большой авторитет. Не удивляюсь, что этот коротышка кажется тебе чуть ли не богом.

— Но какой же он коротышка? Конечно, он невысок, но рядом с ним мы можем позволить себе и каблуки.

— Рядом с кем? Я не намерена быть с ним рядом. До сих пор тошно от его холодных пальцев. Он меня успокоил! Да я только и мечтала поскорее освободить руки от его ледышек. Представляю себе, какой осколок айсберга заменяет ему сердце, коли от его прикосновений превращаешься в мороженое. Я поспешила в постель, чтобы отогреться. Полночи отогревалась. А ты говоришь, хорошо спала!

— Но у врача должны быть холодные руки.

— Что за глупость.

— Я знаю, Дульсина, что у него руки хорошего врача. Раз они холодные, то так и должно быть. Не пойму, чем он тебе не угодил?

— Когда ты повзрослеешь, Кандида? Угодил не угодил, что за разговор? Будем объективными. Чем он помог отцу? Отец все так же болен, и приступы не прекращаются. Никаких признаков улучшения.

— Но отец повеселел...

— А я погрустнела. Так что, мое здоровье ухудшилось? Повеселел! Ему стоило бы обратиться к цирковому клоуну, то-то было бы веселье. Пойми, Кандида, отцу лучше не стало, по-моему, приступы даже участились. Поэтому никто не может меня убедить, что дон Роберто хороший врач. Никто и ничто, даже рекомендация дона Хуана Фернандеса.

— Ты, как всегда, права, — вздохнула Кандида. — но все-таки...

— Никаких «все-таки». Я уверена, что нужен другой врач, и мне жаль, что тут отца не переубедить. Авторитет старых друзей для него важнее здравого смысла. Вы все чересчур подвержены иллюзиям.

Дульсина усмехнулась, вспомнив этот разговор. Да, глупышка Кандида тогда призадумалась, но потом уже не возвращалась к обсуждению великого эскулапа и как будто затаилась. Значит, Дульсине придется продолжить самой. Не хватало еще в доме Линаресов провинциальных кумиров. «Боже мой, не слишком ли я сама увлеклась мыслями об этом коротышке?» — подумала Дульсина и вновь подошла к зеркалу. Гордый поворот головы, и бриллиантовое колье вновь заиграло неистовыми огнями. В самой сердцевине отцовского подарка холодным блеском светился крупный изумруд. Дульсина ни секунды не сомневалась, что отец подарит ей бриллианты, как подарил в прошлом году Кандиде. Она была спокойна, когда отец торжественно открыл плоскую коробочку, в которой на черном бархате расположилась переливающаяся змейка из маленьких, ослепительных камешков. Она даже не сразу заметила как бы тусклый овал изумруда, главного украшения колье. А когда увидела, то почувствовала странное волнение. Да, в этом камне есть что-то необычное и тревожное. Дульсина поворачивалась перед зеркалом, бриллианты играли, а эта загадочная капля в форме идеального эллипса источала холод, напоминая пронзительное око смертоносного чудовища.

Дульсину обожгло воспоминание:

«Драгоценный взгляд вашей души, сеньорита», — так оценил изумруд доктор Роберто на том злосчастном торжественном ужине, когда именинница примерила отцовский подарок.

— Папа, а мне ты подаришь изумруд? — воскликнула восхищенная Кандида.

— Это не ваш камень, сеньорита, у вас другая душа, — сдержанно улыбнулся доктор.

«Что он имел в виду?»— подумала Дульсина, только сейчас поняв, что комплимент самоуверенного доктора, похоже, был не безобиден. Ну что ж, если он видит ее душу насквозь, она постарается его не разочаровать.

 

ГЛАВА 20

Время приближалось к полудню, но в спальне Дульсины застыл теплый полумрак. Тяжелые золотисто-желтые портьеры плотно закрывали окно. Дульсина с трудом открыла глаза, медленно повернулась к окну, силясь понять, который час. Нет, не разберешься. Она посмотрела на часы, но они ей не подсказали, утро или вечер. Пришлось встать и раздвинуть портьеры. Неистовое полуденное солнце ослепило девушку. Все ясно, время близится к обеду, пора приводить себя в порядок.

А что было вчера? День рождения Кончиты, дочери доньи Консепсьон, подруги детства Луисы Линарес. Дульсину и Кандиду пригласили по старой дружбе, потому что у сестер не сложились отношения со скучноватой Кончитой. Но светлая память о высокородной донье Луисе была выше капризов несмышленых девчонок, не умеющих поддерживать хорошие связи. «Несмышленые девчонки!» Такую оценку Дульсина случайно услышала из уст самой доньи Консепсьон, степенной, грузной дамы, давно овдовевшей и утратившей былое обаяние.

«Да, — подумала Дульсина, — донья Консепсьон утратила, а вот Кончиту Бог обделил обаянием с самого рождения. Скучна до невозможности, ее разговоры сильнее любого снотворного. Но праздничный ужин по случаю ее двадцатилетия был не в пример роскошнее торжества в доме Линаресов. Богатая вдова оказалась очень расторопной, позаботившись о том, о чем Дульсина только мечтала.

Парадная столовая была полна гостей если не лучших, то все же вполне достойных фамилий. Раскрасневшаяся Кончита сидела в окружении молодых людей. Донья Консепсьон хорошо продумала, как рассадить гостей. Сестры Линарес оказались соседками импозантных отцов семейств и элегантных матрон в бриллиантах. Лучезарно улыбаясь Дульсине, достопочтенные дамы оценивающе поглядывали на ее шею, опытным глазом разглядев холодное совершенство изумруда. Вскоре девушка почувствовала на себе и другие взгляды. Воздав полагающуюся дань имениннице, молодые люди начали вежливо оглядываться по сторонам.

Ощутив внимание ровесников, Дульсина оживилась. Она взглянула на Кандиду и, увидев ее вспыхнувшие от удовольствия щеки, слегка встревожилась. Почему? «Кандида слишком импульсивна и не всегда умеет себя правильно вести», — попыталась оправдать себя Дульсина, испытав до боли знакомое чувство недовольства чужим успехом. Перед этим чувством даже родственные узы были бессильны.

— Не слишком ли тебе весело, сестренка? — сурово прошептала Дульсина. — Не забывай, где ты находишься. Мне просто неловко за тебя.

— А в чем дело, Дульсина? — На лице Кандиды появился легкий испуг.

— Нельзя же таять от каждой улыбки. Не забывай, что ты из рода Линаресов.

— Но здесь все друг другу улыбаются, что в этом плохого?

— Ты не просто улыбаешься, моя милая, ты млеешь. И это только от взгляда. Что же можно от тебя ожидать в дальнейшем?

Соседка Дульсины, напудренная дама лет пятидесяти, отвлекла ее вопросом о колье.

— Нет-нет, — очаровательно улыбнулась Дульсина, — это не наследство доньи Луисы, это подарок отца к восемнадцатилетию.

— Боже, — воскликнула дама, — тебе уже восемнадцать! Как быстро летит время.

Соседи по столу дружно вспомнили Луису Линарес, повздыхав с подобающим приличием о ее былой красоте, хороших манерах и гостеприимстве. Потом не менее дружно подивились возрасту сестер, быстротечности времени и не поскупились на комплименты девушкам. Должное сочувствие было высказано нездоровью Леонардо Линареса. Имя Аугусты не вспомнил никто.

«А отец считает, что я была несправедлива к мачехе, — подумала Дульсина.— Нет, папочка, со здравым смыслом у меня все в порядке, и мне не в чем упрекнуть себя.»

Дульсина бросила осторожный взгляд на старшую сестру. Кандида после замечаний сестры сникла, ее руки упорно теребили туго накрахмаленную салфетку.

— Кандида, почему бы тебе не оставить в покое салфетку?

Кандида нервно дернулась, опрокинула наполненный бокал. От гневного взгляда сестры ее губы задрожали. Дульсина почувствовала, что переборщила.

— Вот и хорошо, что твой бокал опрокинулся. Нам с тобой не стоит пить шампанское. По крайней мере, пока не исполнится двадцать один год.

Игривый тон Дульсины успокоил Кандиду. Пожилой господин с жемчужной булавкой в галстуке сделал знак слуге, и перед сестрами возникли бокалы с апельсиновым соком. Мир был восстановлен, но слегка скованные манеры Кандиды и извиняющаяся улыбка показывали, что уроки сестры не прошли бесследно.

А потом были танцы. Дульсина танцевала и с почтенными господами, источавшими аромат хорошего одеколона, и с разговорчивыми юношами, обильно потевшими в душноватом зале. Вскоре она почувствовала себя избранницей молодого человека, который стремился приглашать ее постоянно, а в случае неудачи не спускал с нее назойливого взгляда. Щеголеватый бежевый костюм, изящные усики, мелковатые черты лица, зато хороший рост. Одно смущало Дульсину — слишком горячие, даже потные руки. Дульсине вспомнились холодные пальцы дона Роберто. «Пожалуй, его ледышки лучше», — усмехнулась она. Но нет, танцевать с этим простолюдином она бы не согласилась, слишком много чести.

Щеголь с потными руками представился Алехандро Кастаньосом. Сын финансиста, студент юридического факультета. Что ж, звучит вполне пристойно. Он взял номер ее телефона, обещал позвонить на следующий день,

«Если не позвонит, я не расстроюсь»,— подумала Дульсина. Студент ее не взволновал, не с таким сеньором хотела бы она танцевать целую вечность. Конечно, он из хорошей семьи, спасибо и на этом. Иное происхождение ее бы оскорбило. Стать объектом внимания и ухаживаний какого-нибудь провинциала, а то и просто смазливого альфонса более чем оскорбительно. Подобная мелюзга сразу должна чувствовать, что она им не по зубам, что она не только молода и хороша собой, но еще и Линарес. Так что не забывайтесь, господа, каждый сверчок знай свой шесток.

Обуреваемая гордыней, Дульсина не давала себе труда подумать, что не было вокруг нее сверчков, что до вчерашнего дня никто не гонялся ни за ее прелестями, ни за ее приданым. После того, как в дом Линаресов вошла Аугуста, дом окружил более высокий забор, чем тот, за исправностью которого усердно следили слуги. Старые связи времен доньи Луисы если не разорвались, то ослабли, а к новым не стремились сами Линаресы.

Дульсина неспешно готовилась к обеду. После утреннего туалета она задумчиво перебирала платья, остановившись на палевом из легкого хлопка, очень простом, но очень дорогом. Простота, доступная только аристократам. К платью были подобраны украшения из кожи. Внимательно рассмотрев себя в зеркале, Дульсина нашла свой вкус изысканным и не ошиблась. Из зеркала на нее смотрела с самодовольным выражением лица миловидная девушка. В наряде ни одной кричащей ноты, все просто, все к лицу и элегантно. Завершающим аккордом стали легкие сандалии из плетеной кожи.

Наряжаясь, Дульсина хвалила себя за то, что не распускается и даже к обычной семейной трапезе готовится, как к светскому рауту. Только так должны вести себя женщины из дома Линаресов. И вновь Дульсина не задумалась о том, что домашние застолья для нее и есть светские рауты. В замкнутой и весьма однообразной жизни сестер и обед с отцом был событием.

Дульсина вспомнила Кандиду и не сдержала презрительной усмешки. Сестрица уже не мала, пора становиться настоящей женщиной. Но разве она умеет по-настоящему себя подать? Не только не умеет, но даже и не стремится. Сколько раз выходила к завтраку чуть ли не в халате. Строгими наставлениями Дульсина пока добилась одного: Кандида стала подражать ей в одежде, не надеясь на собственный вкус. Что ж, Дульсина Линарес неплохой пример для подражания.

С гордо поднятой головой Дульсина спустилась по лестнице, ни разу не взглянув на ступени. Не зря ее в детстве учили приличным манерам. В комнате перед столовой она увидела доктора Роберто, уютно расположившегося в кресле.

«Так вот для кого я наряжалась», — подумала Дульсина, вскипая от внезапного прилива раздражения Доктор вежливо поздоровался и вновь углубился в свои мысли попыхивая сигаретой. 

«Боже, какой истукан, — задохнулась девушка — его цыплячьих мозгов не хватает даже на самый примитивный комплимент».

Не опуская головы с приподнятым подбородком, она направилась в столовую.

— Мне кажется, сеньорита Линарес, там еще не все готово, — услышала она за спиной голос доктора Роберто.

— Значит, мне надо их поторопить, иначе и к ужину не управятся.

— Если вы будете их торопить, то не управятся и до ночи.

— Что вы себе позволяете? — сдерживая гнев, грозно сказала Дульсина.

— Извините, сеньорита, просто, как врач, я знаю, что не следует говорить под руку тем, кто и так не ленится. Да и время еще терпит, до назначенного часа еще пять минут.

— Как врач! И вы называете себя врачом? Любой, кто осмеливается назвать себя кардиологом, знает, что курить вредно, особенно для сердца.

— Но у меня же нет сердца, — улыбнулся доктор, — мне можно. Впрочем, вы правы, для вашего сердца это вредно. — Он затушил сигарету и замолчал.

— Вы кого-то ждете?— с напускной вежливостью спросила Дульсина, страстно желая уколоть коротышку. Она прекрасно понимала, чего может ждать доктор возле столовой.

— После обеда я должен опять осмотреть дона Леонардо. К сожалению, завтра у меня не будет времени.

— Ах да, вы же еще, кажется, патологоанатом. Вы подобрали себе удачное сочетание профессий — кардиолог и патологоанатом, без работы не останетесь, а главное, пациенты будут одни и те же.

— Простите великодушно, сеньорита, вы чем-то раздражены? — спокойно спросил доктор.

— Мне не нравится, как вы лечите отца, — отрезала Дульсина.

— Цель лечения не в том, чтобы нравиться или не нравиться. Если вы хотите разобраться, я могу дать вам отчет. Денька через два вас устроит?

— Разве отцу стало лучше с тех пор, как вы в доме? Как вы могли допустить приступ перед моим днем рождения? — взорвалась Дульсина. Невозмутимость доктора раздражала ее, как красная тряпка быка.

— О последнем рекомендую справиться у Господа Бога. Пока медицина не в силах сделать больное сердце здоровым, однако и больное сердце способно долго служить. Если, конечно, его берегут не только пациенты, но и их близкие.

— Как прикажете понимать, доктор?

— Дон Леонардо овдовел вторично, а вдовство удовольствие не для мужского сердца. Вам следует...

— Вы хотите, чтобы отец опять женился? Может быть, у вас есть и кандидатура на примете? — перебила его Дульсина.

— Вы не о том, сеньорита. Понимаю, что болезнь отца причиняет вам неудобства, но вы должны с этим примириться и не сердиться из-за того, что приступ может произойти в самый неподходящий момент.

— Да как вы смеете! Никто не может упрекнуть меня в том, что я не люблю отца. И вообще наши семейные отношения вас не касаются. Вы забываетесь! — от гнева у Дульсины перехватило дыхание.

Доктор Рамирес быстро поднялся и вошел в столовую. Через минуту он вернулся со стаканом воды.

— Здесь жарковато, сеньорита Линарес, а у вас нежное горло. Надо выпить немного прохладительного.

Его голос был спокоен, жесты уверенны. Дульсина повиновалась, не чувствуя желания сопротивляться. Но придя в себя, она вновь заволновалась. Взяв себя в руки, чтобы скрыть негодование, Дульсина медленно, чеканя каждое слово, повторила:

— Наши семейные отношения — не ваша компетенция, доктор Рамирес. Убедительно прошу об этом не забывать.

— Если они прямо касаются здоровья дона Леонардо, то вынужден вас предупредить, что они входят в мою компетенцию. Мне очень жаль, сеньорита, но ваше недовольство болезнью отца в день вашего рождения не улучшило его самочувствия. Ваши взгляды, ваши колкости… Так что, простите меня, семейные отношения пришлось улаживать мне. В ночь после торжества дон Леонардо был на волосок от смерти.- Кажется, впервые привычное спокойствие изменило доктору. Он нервно зажег сигарету, но, опомнившись, тут же потушил.

— Извините, сеньорита, — пробурчал доктор. Дульсина растерялась.

— Доктор, но ведь вам тоже когда-то было восемнадцать. Вы должны меня понять. Я так ждала этого дня.

— А что изменилось бы, если бы дон Леонардо был здоров? Вы живете, как в резервации, разве что роскоши побольше, да и насильно вас никто не загонял. — Доктор Рамирес смотрел на пол и, скорее, размышлял вслух, чем беседовал с Дульсиной.

Дульсина почувствовала себя уязвленной, и к ней вернулись прежняя самоуверенность и желание осадить этого нахала.

— Вы же прекрасно знаете, мы принадлежим к избранному кругу. И этот круг очень узок, и если бы не болезнь отца...

— То меня бы в него не допустили, — закончил фразу доктор. — Примите мои сожаления, сеньорита. Я бы тоже не отказался провести тот вечер иначе. Круг сначала стал узким, а потом его сочли избранным, — добавил он как бы невзначай.

Во внезапной тишине звонок телефона показался пронзительным, от неожиданности Дульсина даже вздрогнула. Взяв трубку, она услышала глуховатый голос Алехандро Кастаньоса. Дульсина защебетала, как будто сто лет была с ним знакома. Она кокетничала, непрерывно похохатывала, сразу согласилась на встречу в незнакомом ей кафе, как будто приглашение на коктейль или Ужин были для нее привычным делом. Увлеченная игрой, она даже не заметила, что доктор Роберто уже покинул комнату, а значит, ее игра потеряла смысл. Отец и Кандида прошествовали в столовую, и Селия в голубом переднике нетерпеливо выбегала, ожидая окончания разговора.

 

ГЛАВА 21

Две недели назад Дульсина поняла, что больше не хочет его видеть. Но сегодня она вновь сидела с Алехандро в уютном кафе «Под звездами».

Зачем она поверила злосчастному письму? Боже, как он ей надоел. Уже полгода они не вылезали из кафе, баров и ресторанов, где влюбленный студент обязательно напивался, во время танцев неприлично прижимал ее к себе, а в такси приставал с бесцеремонными поцелуями, от которых Дульсина всегда старалась уклониться. Дульсину раздражали щегольские костюмы Алехандро, в которых не хватало сдержанной элегантности. Вот отец ее не таков. Что-что, а одеваться дон Леонардо умеет.

«Интересно, сколько костюмов у Алехандро? — подумала про себя Дульсина. — Наверно, весь дом забит ими. Чуть ли не каждый раз является в новом облачении, а толку маловато. Жалкий слюнтяй!»

Иногда они развлекались с его студенческой компанией. Молодые люди были отменные кутилы. Много и шумно пили, наперебой приглашали Дульсину танцевать, дружно посмеиваясь над бешеным от ревности Алехандро. Посмеиваться-то посмеивались, но всегда с оглядкой, не доводя друга до крайности.

Подружки студентов тоже шалели от веселья, пытаясь в свою очередь разбудить ревность Дульсины. Ни с одной из них Дульсина не сблизилась. Ей не нравились их слишком модные платья, крикливая косметика и чересчур смелые манеры. И потом, она не привыкла столько пить. О чем говорила эта шумная компания, не замолкавшая ни на минуту? Ничего нельзя было вспомнить, кроме насмешек над преподавателями, соленых шуток, болтовни о модной музыке да подтрунивания друг над другом. Однажды Дульсина попыталась завести разговор о Сикейросе.

— Только не здесь, — со смехом прервала ее Лаурина, махнув полной рукой с кроваво-красными ногтями.— Серьезных разговоров нам хватает и на занятиях.

— «Gaudeamus igitur, Juvenes dum sumus», — фальшиво пропел кудрявый Диего, поклонник пышнотелой Лаурины.

Он галантно пригласил Дульсину потанцевать и под игривый фокстрот позволил себе учить ее быть веселой такой же, как они.

— Наши годы не повторятся, нам еще надоест быть серьезными.

— Веселье веселью рознь, вы просто много пьете.

— А кто мешает тебе, крошка, пить столько же?

— Зачем?

— Бедный Алехандро,— засмеялся Диего.— Надеюсь, ты не всегда задаешь ему подобные вопросы?

— Надеюсь, я не обязана отвечать на все твои вопросы?

— После танца я выражу Алехандро соболезнование.

— Зачем ждать? Можешь сделать это сейчас. Дульсина попыталась вернуться на место, да не тут-то было. Диего удержал ее, с силой прижав к себе.

— Не глупи, крошка, роль недотроги тебе не идет. Можешь не беспокоиться, Алехандро мне друг, но этот танец тебе придется дотанцевать со мной.

Знакомая волна гнева захватила Дульсину и придала ей силы. От звонкой пощечины Диего ослабил объятия, партнерша мгновенно выскользнула и вернулась к столу. Схватив сумочку, она выбежала на улицу и стала искать такси. Кто-то сзади схватил ее за руку.

— Оставь меня, Алехандро, — не оглядываясь, крикнула Дульсина.

— Пардон, сеньорита, но я не Алехандро.

Обернувшись, Дульсина увидела Диего. Похоже, он протрезвел, от его наглого и развязного вида не осталось и следа.

— Тебе мало одной пощечины, да?

— Прости меня, Дульсина, я обидел и тебя, и моего друга. Прошу тебя, не ссорь меня с Алехандро. Он отличный парень. Из-за тебя он вызовет меня на дуэль, — невесело улыбнулся Диего.

— Вот и разбирайтесь без меня. — Дульсина попыталась высвободить запястье, сжатое, как клещами.

— Хочешь, я встану на колени? — Диего шлепнулся аа колени, не выпуская ее руку. Сквозь поволоку хмеля его глаза излучали тревогу.

— Умоляю тебя, Дульсина, побудь с нами хоть пять минут. Иначе Алехандро не простит меня.

К ним нетвердой походкой подошел Алехандро.

— Отпусти ее, Диего, что ты вцепился, как осьминог! Дульсина, дорогая, я набью ему морду. А ну встань, наглец, я научу тебя, как надо обращаться с моей девушкой.

— Алехандро, успокойся, она простила меня. Ведь так, Дульсина?

Надвигающийся скандал отнюдь не улыбался Дульсине. Молодые люди захмелели, особенно Алехандро. В таком состоянии он не будет церемониться.

— Все в порядке, Алехандро, вернемся к столу.

Дульсина взяла его под руку и повела в кафе. Компания встретила их так, словно ничего не произошло, но в воздухе витала напряженность. Был поднят тост за прекрасную Дульсину. Дульсине было неуютно, но, вспомнив, что она Линарес, снизошла до полуулыбки. Она старалась ни на кого не смотреть, но чей-то взгляд мешал ей держать себя в руках. Она подняла глаза и столкнулась с настороженным взором Лаурины. Пожалуй, эта толстушка с удовольствием расцарапала бы ей лицо своими кровавыми ногтями. Дульсина стойко выдержала этот взгляд, вынудив Лаурину ненатурально улыбнуться и отвести глаза. Но кто еще поглядывает на нее? Алехандро?

«Боже мой, Бенито!» — вдруг поняла она. Бенито был редкий гость в этой компании. Он давно вызывал любопытство Дульсины, так как был непохож на прочих. Пил мало, разговорчивостью не отличался. Шутил удачно, но никогда никого не задевал. Но Дульсине не нравилось, что он проявлял к ней полное равнодушие, никогда не делал попытки покрасоваться перед ней ни словом, ни жестом. Однажды Дульсина попробовала навести о нем справки у Алехандро. Тот нахмурился и холодно пробурчал: «Парень не из наших, провинциал, разве что не нищий. Пустой карман восполняет гордостью». Дульсина успокоилась: конечно, сеньорита Линарес не для провинциалов, хорошо, что он сразу это понял. Хотя немного внимания не помешало бы.

Зазвучала музыка. Привыкшая к постоянным приглашениям, Дульсина напряглась. Кто осмелится танцевать с нею после скандала?

— Разреши, Дульсина.— Она узнала голос Бенито. Он подошел к ней впервые со времени их знакомства.

Они танцевали молча. Бенито оказался прекрасным партнером, уверенно вел свою даму, едва прикасаясь к ней. Дульсина не удержалась и нарушила молчание.

— Я не ожидала, что Алехандро так уважают. Диего даже встал передо мной на колени.

Бенито улыбнулся, но ничего не ответил.

— Наверно, я недооценивала Алехандро. Но я его вижу только в кафе, мне кажется, он слишком много пьет.

— Кажется?

— Он тебе не нравится?

— Почему? Алехандро неплохой парень. Но Диего, да и другие ценят его за другие качества.

— За то, что он много пьет? — Похоже, Дульсина попала в точку.

— Скорее за щедрость, — помедлив, ответил Бенито.

— Разве это плохо?

— Плохо, но не в том смысле, как ты думаешь.

В такси Алехандро опять полез со своими влажными поцелуями. Дульсина недовольно отстранилась, но он был настойчив. Чтобы охладить его пыл, Дульсина спросила:

— Почему Диего так боится тебя? Даже на колени встал, дурачок.

— Он меня уважает. Все меня уважают, кроме тебя. Дульсина, я схожу с ума, будь же милосердна.

— Перестань, Алехандро, я и так к тебе слишком милосердна. Ты опять напился и позволяешь себе распускаться.

— Да, я немного выпил. Но если бы ты была другой...

— Так это я виновата?

— Ах, Дульсина, ты ничего не понимаешь. Я люблю Друзей, друзья любят меня, а ты никого не любишь. Ты так холодна. Ну поцелуй меня хоть раз.

— Хватит, Алехандро, - сказала Дульсина и резко отстранилась от него.

После того вечера Дульсина стала избегать Алехандро. Между тем ей было некуда себя деть и нечем заняться. Она ходила хмурая и раздраженная. Кандида пыталась поговорить с сестрой, но наткнулась лишь на упреки.

— Не лезь не в свое дело, — прикрикнула Дульсина. — Посмотри лучше на себя. И чего ради ты вечно фамильярничаешь с этим коротышкой Рамиресом?

В присутствии отца Дульсина сдерживалась. Ему опять стало хуже, и доктор Рамирес частенько засиживался в доме. Под взглядом его строгих глаз Дульсина невольно затихала, старалась быть внимательной и предупредительной к отцу.

Зато горничная Селия почти каждый день плакала в своей комнате, проклиная Дульсину, дом Линаресов и свою судьбу. Постоянные придирки Дульсины изводили ее.

— Не могу больше, — жаловалась Селия поварихе и садовнику Себастьяну, вытирая покрасневшие глаза.— Настоящая мегера. И никакой управы на нее нет. Дон Леонардо нездоров, а она...

— Вся в мать, — вздохнул Себастьян. — Но у доньи Луисы был муж, дети, подруги. А сеньорите, похоже, не повезло с ухажером. И друзей у нее нет. Вот и мается.

— Да разве у такой мегеры может быть хороший кавалер? — воскликнула Селия. — Она и его будет поедом есть.

— На то воля Божья, — промолвил Себастьян. — Попадется хороший муж, она и утихомирится. Смотри, как она поджимает хвост при докторе Роберто. Так что дай ей Бог хорошего сеньора.

Алехандро звонил каждый день. К телефону подходили Кандида или Селия, по наущению Дульсины они упорно говорили, что ее нет дома. Но звонки не прекращались. «Когда он угомонится?» — шумно возмущалась Дульсина. Но если ей забывали доложить об очередном звонке сеньора Кастаньоса, она с небрежным видом интересовалась сама.

Страшно было признаться себе, что она боялась его исчезновения, но это была правда. Почему она так долго терпела его, нелюбимого, даже неприятного? Ведь не ради его благородного происхождения. Неужели справедливы слова коротышки о резервации, об избранном круге, который закрыл от них мир? Алехандро позволял ей отвлечься от надоевшего дома, где ничего интересного не происходило. Его откровенное обожание, так часто раздражавшее Дульсину, тем не менее льстило девушке не избалованной родительской любовью. И еще была тайная надежда, что среди его приятелей она встретит настоящего мужчину, достойного любви женщины из рода Линаресов. Но каковы на деле приятели Алехандро? Пьянчужки, гуляющие за его счет и готовые ради лишней рюмки ползать на коленях.

Спускаясь к обеду, Дульсина услышала крики братьев.

— Я отдам!

— Нет я! Себастьян мне дал.

Дульсина поспешила на крики и увидела, как братья катались по полу в пылу сражения.

— Прекратите немедленно! — заорала Дульсина, вскипая от гнева.

Рохелио и Рикардо, знакомые с крутым нравом сестры, расцепились и сели, вытирая слезы и носы.

— В чем дело? — строго спросила Дульсина.

Всхлипывающий Рохелио протянул ей помятый конверт с надорванным углом. Это было письмо от Алехандро.

Дульсине не терпелось его прочесть, но она стоически дождалась конца обеда. «Драгоценная моя...»— начиналось письмо.

«Драгоценная!» — повторила Дульсина, ощутив внезапный прилив восторга. Она поудобнее устроилась в кресле, чтобы видеть в зеркале свое лицо. «Прелестная мордашка, — довольно улыбнулась девушка, — у сеньора Алехандро есть вкус, в этом ему не откажешь».

Письмо было напичкано пылкими признаниями в любви, болью разлуки, мольбами о прощении. «Только сейчас я понял, что мои друзья не стоят тебя, дорогая моя. Ничто на свете не сравнится с тобой, солнце моей души», — писал влюбленный студент. Он обещал, что бросит пить, что они вместе пойдут в Музей изящных искусств смотреть Сикейроса, будут путешествовать. А когда он закончит учебу, она станет сеньорой Кастаньос.

«Сеньора Кастаньос, — усмехнулась Дульсина. — Звучит неплохо, но ты торопишься, Алехандро. Впрочем, почему торопится, если надо ждать конца учебы. А до того времени, голубчик, всякое может случиться».

Письмо Дульсине понравилось. Она соскучилась по нежным словам, Алехандро успел приучить ее к обожанию. К тому же он наконец понял, чего стоят его друзья. Это они его спаивали, а Дульсина открыла ему глаза. Пожалуй, теперь можно с ним встретиться. Кажется, он достаточно поумнел.

Через день они встретились в кафе «Под звездами». Дульсина тщательно готовилась к встрече. Платье она выбрала строгое, матового шелка, элегантное, как всегда. Густо-синий цвет был ей к лицу. Наряд был дополнен украшениями из светлой бирюзы — три нитки мелких овальных бус и изящная струйка браслета. Дульсина была несколько разочарована при виде Алехандро. Он тоже, видно, готовился, но переусердствовал и походил на опереточного героя-любовника. Галстук пестрел как павлиний хвост. Только букет чайных роз немного смягчил Дульсину.

Алехандро почти не пил и почти не говорил. Только смотрел на нее, словно не верил, что она здесь, рядом с ним. Потом они танцевали. Никогда прежде он не был таким сдержанным. Только иногда его губы нежно касались ее волос. Когда она поднимала голову, сквозь сумрак полуосвещенного зала поблескивали его счастливые глаза. «Моя Дульсина» — мягкий шепот ласкал ее слух.

Позже, когда они сидели за столиком, Алехандро стал разговорчивее, строил планы и не скупился на обещания. Они поедут к морю, возьмут яхту, он подарит ей драгоценности... Дульсина начала скучать. Чтобы отвлечься, она стала осторожно оглядывать зал. Кто бы мог подумать, на них смотрят. Дульсина встречалась глазами с мужчинами и читала в них одобрение. Моложавый господин, у которого были густые темные волосы и нос с горбинкой, бросил на нее изучающий взгляд. «Ну как, вы не разочарованы?» — подумала про себя девушка. Господин перевел взгляд на Алехандро, потом опять на нее и обратился к своему собеседнику, пожилому мужчине в очках в роговой оправе. «Не о нас ли разговор?» — подумала Дульсина. Эта мысль ей понравилась, она почувствовала себя, как на сцене. Пусть все видят, что она не просто прелестна, она настоящая сеньорита из избранного круга, с достоинством принимающая ухаживания благородного поклонника.

Эта роль увлекла Дульсину. Она даже позволила Алехандро заказать по бокалу красного вина. Алехандро захотел продолжить, но сеньорита Линарес, преисполненная сознанием собственной значительности, мягко, но недвусмысленно возразила.

Благородный поклонник не осмелился настаивать. Он заметил перемену, происшедшую с Дульсиной, но ничего толком не понял. Решил, что ему удалось наконец растопить ее сердце. Сам того не сознавая, Алехандро начал подыгрывать Дульсине. Когда они покидали кафе — Дульсина с букетом роз,— их проводили десятки глаз.

Они опять стали встречаться в кафе и ресторанах. Алехандро говорил, что учеба требует много времени и он свободен только вечерами. Его сдержанность таяла на глазах. Он снова пил. Каждый раз идя на встречу, Дульсина думала, что она будет последней. «Надо сказать ему прямо», — уговаривала она себя, но решимости не хватало. Ее пугала мысль об одиночестве.

Когда Алехандро позвонил в очередной раз, Дульсина предложила встретиться днем и поехать куда-нибудь в парк. Они поехали в парк Чапультепек.

Алехандро шел с ней рядом, даже не беря ее за руку, но глаза его странно блестели. Неожиданно в безлюдном месте, в густой тени деревьев он набросился на девушку, осыпая ее губы, шею, грудь неистовыми поцелуями. Он терял голову. Только теперь Дульсина почувствовала нестерпимый запах спиртного. Оказывается, он выпил перед встречей, потому и шел рядом с ней, не приближаясь. Никогда он не был ей так отвратителен, как в этом безумном приступе страсти. Она и раньше знала, что не любит его, но теперь просто ненавидела.

— Оставь меня, ненавижу! — Дульсина сопротивлялась с неистовостью дикой кошки.

— Дульсина, я люблю тебя. — Он словно не слышал ее и уже не владел собой.

— Оставь меня! — Она впилась ногтями в его лицо. Но борьба словно подогревала его. Дульсина почувствовала, что теряет силы.

— Эй, что здесь происходит? — послышались незнакомые голоса. — Кто там?

Алехандро замер, потом отпрянул. На его вспотевшем лбу пульсировала жилка.

— Ненавижу! — с отвращением крикнула Дульсина и бросилась бежать. Скорее домой, в ванну, отмыться от его поцелуев, от прикосновений потных рук, от всего, что с ним связано, настоящего и прошлого.

 

ГЛАВА 22

 Томаса выжала последнюю простыню, положила ее в таз и тяжело разогнулась. Настроение было неважное. Она снова и снова думала о том, что останься маленькая Розита в родном доме, ее жизнь могла сложиться совершенно иначе. Кто знает, возможно, родители Паулетты в конце концов сменили бы гнев на милость, и бедной девочке не пришлось бы жить в такой нищете. Ведь она, Томаса, не могла доставить ребенку почти никаких удовольствий. Вот уже целый месяц она копила деньги, чтобы сводить девочку на аттракционы в парк Чапультепек.

Розита опять вернулась домой в слезах. Соседский мальчишка Чус уже в который раз описывал чудеса центрального парка Мехико и смеялся над малышкой, когда та засыпала его вопросами.

— Что, Роза, ты и мороженого, наверно, никогда не пробовала?

— Ну не пробовала, а тебе чего? — Розита сжала кулаки и вскинула голову.

— Да ты, наверно, его и в глаза не видела. Конечно! Кто поведет такую мымру и забияку в Чапультепек? — Чус показал Розе нос:

— Грязнуля! Забияка! Мымра!

— И ничего я не мымра. Сам такой, и мама твоя злыдня! Только и знает, что ругается на всех вокруг.

— Ну ты, малявка, — рассердился мальчишка. — Ты мою маму не трогай! Уж она-то точно моя мама, а ты вообще неизвестно чья!

В окне дома, где играли дети, появилась полная женщина с поварешкой в руке:

— Чус, домой! Обедать!

— Ну, ма-а, я еще немного погуляю!

— Чус, ты слышишь, что я сказала? Немедленно иди домой. Обед стынет.

Чус исподлобья посмотрел на Розу, сунул руки в карманы и не спеша отправился домой.

И вот теперь Розита сидела и плакала. Было очень обидно. Чус, который был старше ее всего на один год, уже бывал в парке Чапультепек, катался там на качелях, на каруселях, да еще ел какое-то мороженое, которого Роза действительно никогда не видела.

Томаса возвращалась в базара с продуктами. Все женщины их окрути любили ходить на базар — там не только можно было купить зелень, овощи, сыр куда дешевле, чем в магазине, но еще и узнать все новости. Она уже почти подошла к дому, как вдруг ее окликнули. Томаса оглянулась и увидела, что ее зовет толстуха Сесария, мать Чуса.

— Томаса, сколько раз я тебе говорила, чтобы твоя оборванка к нам не ходила! — скандальным голосом начала выговаривать она.

— Но, Сесария, ей всего четыре года, что она может сделать плохого твоим детям?

— Чему хорошему они могут научиться от этой беспризорницы! Еще неизвестно, кто ее родители. Что-то мне не очень верится в твою историю.

— Опять ты за свое, Сесария. Я же тебе все рассказала.

— А кто тебя знает? Ты мне что, документ показывала? Может, это твоя собственная дочка, которую ты прижила в грехе, или еще хуже - ребенок каких-нибудь бродяг? — Сесария стояла, уперев руки в бока, и по-боевому расставив толстые ноги, грозно рассматривала Томасу.

— Ты же знаешь, Сесария, ее родители умерли, и мне пришлось взять бедняжку к себе. Она же моя крестница, и я не могла допустить, чтобы ее отдали куда-нибудь в приют, — Томаса с грустью посмотрела на Сесарию. Ей вспомнилась Паулетта и ее непреклонные родители. В памяти всплыла та ужасная ночь, когда она бежала по темным улицам, унося в корзине крохотную Розиту. Прошло четыре года, но Томаса помнила тот день, как будто это было вчера. — Я много раз рассказывала тебе эту историю, Сесария, и не могу прибавить ничего нового. Хочешь — верь, не хочешь — не верь.

— Не знаю, не знаю, — с деланным сомнением качала головой толстуха. — Да только честная женщина не приходит вдруг неизвестно откуда с младенцем на руках да без мужа! И объяснить ничего толком не может, — она насмешливо посмотрела на Томасу. — Да кто тебе поверит, что ты взяла чужого ребенка? Не так уж ты богата, чтобы растить чужих!

— Я не собираюсь с тобой спорить, Сесария, — Томаса вздохнула и посмотрела на небо. — Поздно уже, солнце скоро зайдет. — А ты бы лучше отчитала своего Чуса. Он что ни день доводит Розиту до слез.

— Кого? Розиту? Ее доведешь, как же! — всплеснула руками Сесария. — Да она хоть и мелкая, а такая забияка, каких свет не видывал. Чусу самому от нее достается. В общем, не пускай свою задиру к нам во двор, поняла?

— Я же работаю с утра до вечера, как мне за ней уследить? — ответила Томаса. — Ладно, я пойду, нет у меня времени тут с тобой разговаривать. Розиту надо покормить, да и работы еще много.

Томаса пошла дальше по грязной узкой улочке, застроенной низенькими лачугами бедняков. Она была уже не молода, да и тяжелая работа давала о себе знать, поэ^ тому, судя по тяжелой походке, ей можно было дать куда больше лет, чем было на самом деле. Четыре года назад ради спасения Розы ей пришлось уехать из того района, где она прожила всю жизнь, и перебраться сюда. Этот квартал как две капли воды был похож на прежний — те же хибарки без элементарных удобств, когда воду приходится таскать на себе в ведрах, и далеко не во все дома проведено электричество. И все же здесь Томасе приходилось куда хуже — там она всех знала, и все знали ее, а здесь... одна эта Сесария может испортить настроение сразу на несколько дней вперед. Но другого выхода у То-масы не было — она знала, что Монтеро будут искать ее и ребенка, и ей не оставалось ничего другого, как переехать на другой конец огромного города и затеряться среди двадцати миллионов его населения, как иголка теряется в стоге сена.

К сожалению, переменив квартал, Томаса потеряла и своих клиентов, которые знали ее как хорошую прачку и хорошо платили. Здесь все пришлось начинать с нуля. Теперь заработка хватало только на то, чтобы им с девочкой прокормиться и кое-как одеться. Кое-что Томасе удавалось откладывать Розе на обучение, но, как бы она ни старалась, она все равно не могла обеспечить девочке хорошее образование, и Томасе не давала покоя мысль что она не только не может как следует обучить и воспитать девочку, а даже не имеет возможности чем-то порадовать ребенка. Мороженого Роза не то что не пробовала, даже не видела! Поэтому Томаса решила: во что бы то ни стало нужно устроить девочке праздник, надо наконец сводить ее в Чапультепек.

Роза тоже шла домой, пиная по дороге пробку от бутылки. С тех пор как этот противный Чус побывал на аттракционах в парке, он не давал ей никакого покоя. Всякий раз, когда он принимался рассказывать о чудесах, которые видел в парке, Роза делала презрительную мину и всем свои видом показывала, что это ей совершенно не интересно. Однако про себя она все чаще мечтала своими глазами увидеть сказочно прекрасный Чапультепек, попробовать мороженое и покататься на карусели. Роза так загрустила, что на глаза навернулись слезы. Она размазывала их по щекам грязным кулачком, когда заметила, что на улице показалась компания мальчишек с Чусом во главе. Они остановились в нескольких шагах от Розы и, приплясывая на месте, стали дразнить ее.

— Грязнуля! Заморыш! Синий цыпленок! — кричали они.

Роза только мрачно взглянула на них, с силой пнула пробку и молча прошла мимо. Чус посмотрел ей вслед и презрительно хмыкнул. Он считал, что это тщедушное существо создано специально для того, чтобы он мог всячески издеваться над ней и тем самым повышать свой авторитет среди приятелей. И он был гораздо старше ее — ведь ему-то уже почти шесть, и через год его отправят в школу, а Розе, по мнению его мамаши, школа не светила. Кроме того, игрушечный пистолет, который он сжимал в руках, делал его в собственных глазах настоящим мужчиной, таким, который скачет на коне по прериям и сражается с врагами. Ему ли дружить с оборванкой из соседнего двора? В общем, Чус чувствовал себя суперменом, правда, только тогда, когда рядом не было его матери. Никого, даже отца и старшего брата, он не боялся так, как мать. И потому всякий раз, заслышав ее грозный голос, он спешил удрать в соседний двор.

Все время, пока мальчишки могли видеть ее, Роза крепилась, и, только завернув за угол, она смогла дать волю слезам. И первое, что увидела Томаса, подходя к своему домику, была горько рыдающая бедно одетая девочка, ее Розита.

Томаса подошла к небольшому, но довольно богатому дому. На сегодня он был последним. Прачке не терпелось поскорее разнести готовое белье, ведь дома ее ждет работа и маленькая Роза. В последние дни Томаса набрала в полтора раза больше заказов, чем обычно. Скоро будет карнавал, надо обязательно сводить туда девочку. А ведь малышке наверняка захочется поесть мороженого, сладкой ваты, покататься на каруселях, да мало ли чего. Да и самой Томасе в этот день придется устроить себе дополнительные выходные, так что в ожидании расходов заранее нужно подкопить денег.

Томаса позвонила. Через пару минут ей открыла пожилая, опрятно одетая женщина. Хотя в ее когда-то черных волосах блестела седина, она выглядела бодрой и жизнерадостной. Весь ее вид говорил о том, что она готова помочь каждому, кто в ее помощи нуждается.

— Добрый вечер, Томаса, — любезно приветствовала она прачку.

— Добрый вечер, донья Фелипа. Как ваше здоровье?

— Спасибо, дорогая, неплохо. А как ты, как твоя Розита? Что-то давно ты ее к нам не приводила.

Томаса поставила корзину с бельем на пол и облокотилась о стену:

— У нас все так же. Розита все мечтает сходить на карнавал. Соседский мальчишка ей все уши прожужжал своими рассказами. Что за люди... — Томаса вздохнула. — Его мать тоже никак не может оставить нас в покое. Не хочет верить, что родители Розиты умерли, когда она была еще совсем крошкой. Что ни день, выдумывает какую-нибудь новую небылицу и распространяет среди соседей. Хорошо, что я не слушаю этих сплетен. Да у меня и времени-то на это нет.

— Как вам, наверно, тяжело, Томаса, — покачала головой добрая женщина. — Такая тяжелая работа, да еще маленький ребенок на руках. Но ничего, вот подрастет Розита, начнет по хозяйству управляться, будет легче

— Ой, донья Фелипа, - покачала головой Томаса. — Роза-то достойна лучшей судьбы. Я бы хотела отдать ее учиться, да ведь на это нужны деньги. Я тут кое-что откладываю, на хорошую школу этого, конечно, не хватит… Ну, заболталась я тут, пойду. — Томаса начала выкладывать чистое белье.

Донья Фелипа взяла белье и, уходя, сказала прачке:

— Погоди, Томаса, я сейчас.

Донья Фелипа вернулась с небольшим свертком, который она подала Томасе со словами:

— Вот, возьми. Здесь одежда для девочки и немного денег. Счастливо вам отдохнуть на карнавале!

— Вы так добры, донья Фелипа, — Томаса даже растрогалась. — Чем я могу отплатить за вашу доброту?

— Ну что ты, Томаса, я всегда готова тебе помочь. Приходи через неделю, у меня будет для тебя работа. — Донья Фелипа ласково улыбнулась и пожала Томасе руку.

Роза и Томаса сидели за столом и ужинали. Роза не на шутку расшалилась и никак не хотела сидеть спокойно. Она все ерзала на стуле, смеялась и болтала. Дело кончилось тем, что она опрокинула тарелку на себя. Томаса даже прикрикнула на непослушную девчонку.

— Розита, как ты себя ведешь? Ты должна вырасти хорошей, воспитанной девочкой, а хорошие девочки не ведут себя так за столом, не крутятся и не прыгают.

— Ой, Манина, ты, наверно, никогда не прыгала. Это же так здорово! — Почему же, — наставительно сказала Томаса. — Я прыгала, когда была маленькой, но не за столом же.

— Ты была маленькой? — Роза даже раскрыла рот от удивления.

— Ну, конечно, была, — улыбнувшись, ответила Томаса. — А ты когда-нибудь станешь такой же старой, как я.

— И ты никогда-никогда не вела себя плохо?

— Бывало, — вздохнула Томаса, вспоминая свое полуголодное нищее детство, — но у нас почти не было на это времени. Мы с детства помогали матери.

— А все-таки бывало, — сказала Роза и стала вылизывать дно тарелки. — Вот сейчас я веду себя плохо, да?

— Прекрати немедленно! — воскликнула Томаса и подумала, что бы сказала донья Росаура, если бы увидела сейчас свою внучку,— Если ты сейчас же не прекратишь, — Томаса перешла на спокойный тон, — я не возьму тебя на карнавал в Чапультепек.

Роза немедленно прекратила вылизывать тарелку и поставила ее на стол. Ее глаза были широко распахнуты, рот сам собой приоткрылся от удивления.

— Правда? — тихо спросила она.

— Да, правда. Но если ты будешь шалить, я пойду туда одна, — строго сказала Томаса.

Роза чинно уселась на стуле и твердо решила вести себя хорошо до самого праздника. Ведь тогда она сможет утереть нос этому противному Чусу и показать ему, что не он один ходит в Чапультепек.

На следующий же день Роза намеренно пошла играть к тому дому, где жил Чус. Она хотела непременно рассказать ему захватывающую новость — она вместе с крестной пойдет смотреть карнавал. Роза и не подозревала, сколько горя принес когда-то этот карнавал ее матери.

В дверях соседского дома стояла Сесария с веником в руках, из-за ее спины слышалось нытье Чуса. Вчера он выбил окно у соседей, когда стрелял из рогатки, и в наказание мать не пускала его гулять.

— Я не желаю больше ничего слушать! — кричала Сесария на весь квартал. — Будешь сидеть дома, я сказала!

— Ну ма-а! — нудно тянул Чус.

— Никаких «ма-а»!

Чус опустил голову и исчез в глубине дома. Сесария положила веник, достала из кармана своего обширного халата рогатку, повертела ее в руках, сорвала резинку и выкинула «оружие» в мусорное ведро.

Вот почему Роза в тот день так и не встретила Чуса. Обычно она избегала встреч с этим противным мальчишкой, а он как назло вечно попадался ей на пути. Но именно сегодня, когда ей нужно было непременно рассказать ему важную новость, он куда-то запропастился. В конце концов Роза уселась играть прямо под окнами Сесарии, хотя и немного опасалась горластой соседки.

Только на следующий день ей удалось встретить его Чус как раз понуро брел домой из овощной лавки, куда послала его мать.

— Эй, Чус! - крикнула Роза, уперев руки в бока Мальчишка остановился и повернулся на зов.

— А-а, это ты, малявка. Чего надо?

— Слышал интересную новость?- торжествующе спросила она.

— Какую еще новость? — пробурчал Чус.

— Ну конечно, ты не слышал, весь день дома сидишь, — личико Розы светилось от превосходства. — А я вот пойду на карнавал в Чапультепек.

— Ну? — изумился Чус. — Ты?

— Я!— крикнула Роза и повернулась, как будто вспомнила о каких-то важных делах. — Ну ладно, я пошла! Меня ждет крестная. Пока.

— Пока. — Чус еще долго смотрел вслед убегавшей Розе, а затем повернулся и побрел домой. Его настроение было испорчено вконец. Мало того, что мама не разрешает выходить из дома, скоро он перестанет быть тем единственным, кто из соседских ребятишек посещал сказочный парк. И к тому же он был там в будний день, а она пойдет во время карнавала.

Когда Роза вбежала в дом, Томаса стояла у плиты и варила обед. Роза старалась вести себя как можно лучше, но, с другой стороны, ей очень хотелось узнать, когда же начнется карнавал и что там будет. Но Томаса была в плохом настроении и только отмалчивалась. Наконец она позвала Розу за стол:

— Розита, садись есть!

Роза взгромоздилась на стул и взялась за ложку. Только тут Томаса заметила, что руки у девочки буквально черны от грязи.

— Роза, ты опять не вымыла руки!

— Но, Манина, зачем же их мыть? Они все равно потом испачкаются!

— Розита, я много раз говорила тебе, что во время еды руки должны быть чистыми.

— Для красоты, что ли?

— Не для красоты, а чтобы не заболеть. Поняла?

Роза нехотя стала слезать со стула. Как все-таки неудобно и трудно быть хорошей. Нельзя прыгать и мешать Томасе, приходится мыть руки, да мало ли чего еще. Роза подумала, что, может быть, лучше и не ходить ни на какой карнавал, а зато вести себя, как обычно. Но ей очень хотелось утереть нос этому задаваке Чусу. Ради этого Роза была готова пойти на любые жертвы.

— Кстати, Розита, чтобы пойти в Чапультепек, тебе придется помыться и надеть чистое платье, — сообщила Томаса.

— Как помыться? Всей сразу? — поразилась Роза и поняла, что этот поход на карнавал ей дорого обойдется.

 

ГЛАВА 23

Дульсина вновь не подходила к телефону, а письма

Алехандро выкидывала не читая. С ним было все кончено. Даже воспоминания вызывали тошноту. Не успев испытать радости любви, она познала горький опыт нелюбви и попытки принуждения. За что?

Дульсина теперь часто плакала и ходила по дому с покрасневшими глазами. Зайдя однажды в комнату к сестре, Кандида застала ее лежащий ничком на кровати.

— Дульсина, давай поговорим. Дальше так нельзя, — тихо начала Кандида.

— Оставь меня, и вообще все вы оставьте меня. Видеть вас не могу.

— Он что, обидел тебя?

— Не говори о нем. Он для меня больше не существует.

— Так все-таки он тебя обидел? Расскажи, Дульсина, тебе станет легче. Если он посмел...

— Ни в чьей помощи я не нуждаюсь. Я вполне могу постоять за себя. И вообще ты ничего не понимаешь! Он любит меня и хочет на мне жениться. Да, он предложил мне стать сеньорой Кастаньос.

— Но почему же ты так страдаешь, Дульсина?

— Он... Он ужасен! Он как садовая улитка! Хотела бы ты замуж за садовую улитку? — Заплаканное лицо Дульсины брезгливо исказилось.

— Доктор Рамирес так и подумал...

— Ты... Ты обсуждала меня с этим коротышкой? Да как он смеет! Он сам, как садовая улитка!

— Но он же не звал тебя замуж, - обиделась Кандида. — Пойми, Дульсина, он ведь врач, и твое состояние его беспокоит. И не смей называть его улиткой! Для тебя все улитки, слизняки... Сама ты улитка!

— Убирайся отсюда, — закричала Дульсина. — Вы все меня ненавидите. А он лучше вас, он меня любит! — Рыдания опять стиснули ей горло, она уткнулась в подушку.

Кандида беспомощно постояла у постели сестры и тихо вышла.

Несколько дней Дульсина почти не выходила из комнаты. Весь мир словно опротивел ей. Жаркое солнце, жаркие дни, напоминающие потные руки Алехандро, а потом такие же душные вечера и долгие ночи.

Дульсина стала плохо спать. Селия приносила в комнату еду и уносила поднос почти нетронутым. В ужин Селия стала подавать ей бокал с холодным напитком из чуть горьковатых, пахучих трав. Дульсина пила машинально, не задумываясь о вкусе, но странное дело — сон ее улучшился, а ранние пробуждения приносили чувство свежести и смутные ожидания чего-то необыкновенного и радостного. Она стала выходить в сад, подолгу гулять, останавливаясь возле цветов, иногда миролюбиво беседовала с Себастьяном.

Однажды к ней в комнату вбежала веселая Кандида.

— Смотри, что я купила, — воскликнула она, разворачивая маленький сверток.

В нем оказался пестрый купальник, на голубом фоне разноцветные капли.

— Я и себе купила почти такой же. — Кандида ловко скинула платье, оставшись в обновке. Тоже голубой, но капли другие, поярче. Кандида знала, что ее сестра не любит крикливых расцветок, поэтому ей выбрала костюм поскромнее, а себе понаряднее.

— Пойдем поплаваем в бассейне, — предложила Кандида.

Идея пришлась Дульсине по вкусу. Она как будто начала забывать об омерзительной истории в парке.

— Да-да, поплаваем, — заторопилась она. Быстро переодевшись, Дульсина схватила мохнатое полотенце и вместе с Кандидой устремилась в сад.

Сестры оживленно плескались в бассейне, их веселый смех разносился по саду. Смеющаяся Кандида вошла в азарт, предлагая то одну, то другую игру. Девушки плавали наперегонки, ныряли, гонялись за солнечными зайчиками.

Увлеченные забавами, они не заметили появившуюся невдалеке сутуловатую фигуру доктора Рамиреса. Доктор остановился возле кустов, явно не желая, чтоб его заметили. Он спокойно и внимательно смотрел в сторону бассейна.

Счастливой Дульсине было невдомек, что вечерний настой из успокаивающих трав, так же, как и покупка купальника и изобретательность Кандиды в бассейне, были частью разработанного доктором лечения девушки, пережившей нервное потрясение.

Наблюдая за сестрами, доктор Рамирес усмехнулся: «Да, я кардиолог, но не очень-то разбираюсь в сердцах, особенно женских». Он вспомнил, с какой охотой и радостью Кандида помогла ему разрабатывать план лечения. Покупка нового купальника была ее идеей. Сам доктор никак не мог сообразить, как затащить Дульсину в бассейн.

«Хорошая девушка Кандида!» Он ощутил биение собственного сердца. «Господин кардиолог, а что с вашим сердцем?»— подумал он с неожиданным волнением и поспешил в дом, чтобы не слышать веселого смеха, в котором он без труда различал заливистые нотки Кандиды. Сестры развлекались в бассейне каждый день. В выходные дни к ним присоединялись братья, свободные от школьных занятий. Тогда они устраивали такой гвалт, что прибегала встревоженная Селия — не случилось ли чего-нибудь? В ответ братья и сестры дружно смеялись.

Ожившая Дульсина словно заново родилась, даже характер ее изменился, и, к удивлению близких, она чаще улыбалась, чем сердилась. В обстановке непривычного мира в семье расцвел и дон Леонардо.

— Скоро я вынужден буду отказаться от ваших услуг, — с улыбкой говаривал он доктору Рамиресу.

— Буду счастлив, — невозмутимо отвечал доктор.

После купания Рикардо и Рохелио наперегонки бежали на кухню и так же наперегонки выпивали по банке кока-колы со льдом.

— Не следует этого делать, — предупредил Селию доктор Рамирес. Но она была не в силах сопротивляться настойчивости близнецов, которые умоляли ее дать попить чего-нибудь холодненького.

Доктор, как всегда, оказался провидцем: Рохелио заболел. Три дня он лежал с высокой температурой, беспомощный и несчастный. Но как только жар спал, его трудно стало удерживать в постели. В школу он не ходил и носился по дому, пока внезапная слабость истощенного болезнью организма не валила его с ног. Тогда он послушно плелся в постель и лежал тихий и поникший до следующего приступа веселья.

В один из дней Дульсина плавала в бассейне одна. Кандида укатила в город за покупками, лицо ее было загадочным, и следовало ожидать нового сюрприза. Одиночество понравилось Дульсине, она спокойно рассекала воду, подставляя лицо солнцу.

На душе было легко, не хотелось ни о чем думать, и это было удивительно приятно. «Хорошо жить на свете!» — Дульсина вдохнула полной грудью. После купания она растерлась полотенцем, накинула оранжевый халат и направилась в дом.

Ее встретил нетерпеливый крик Рохелио:

— Дульсина, иди скорее, тебя просят к телефону. Расслабленная после плавания, она машинально взяла трубку, ни на секунду не задумавшись о том, кто бы это мог быть.

— Алехандро, ты? — от неожиданности у Дульсины перехватило дыхание. — Что тебе надо? — спросила она сурово, но скорее по наитию, чем всерьез. Взволнованный голос студента оставил ее равнодушной: ни тревоги, ни былого омерзения. 

Алехандро, опасаясь, что Дульсина швырнет трубку, говорил скороговоркой. Он горячо извинился за свою несдержанность в парке, которая, по его признанию, была недостойна сеньора Кастаньоса и, вообще, настоящего мужчины.

— Прости меня, если можешь, милая Дульсина. Ты права, что избегала меня, иного я не достоин.

— Нисколько в этом не сомневаюсь,— равнодушно ответила Дульсина.

Алехандро рассказал, что, по настоянию отца, он продолжит учебу в Аргентине, потому что — Алехандро слегка замялся— отец считает, что ему нужно переменить обстановку. Вновь небольшая пауза. «В общем, надо сменить друзей, как считает отец».

Это признание заставило девушку усмехнуться. «И подруг тоже», — добавила она про себя. Алехандро должен уехать через неделю, а на прощание он устраивает ужин с друзьями. И очень хочет, чтобы Дульсина пришла проститься с ним.

— Я не могу уехать, не повидав тебя, — упрашивал он. — Ведь следующая встреча будет так нескоро.

«Если она вообще состоится», — подумала девушка. Вслух она сказала:

— Нет, Алехандро, это невозможно. У меня болен брат, да и отец неважно себя чувствует, — конфликтовать Дульсине не хотелось.

— Но это же в последний раз. Кто знает, когда мы вновь увидимся, — голос Алехандро был умоляющим.

Он настаивал еще пару минут, пока Дульсина не решила, что напоследок она может быть снисходительной. В голову пришла мысль, которая показалась ей очень удачной. Она возьмет с собой Кандиду. Алехандро не только не возражал, но был счастлив, как ребенок. Он сказал, что их встреча останется воспоминанием, которое будет согревать его сердце.

Кандида появилась к обеду с новыми свертками. На сей раз это были маленькие белые платья с короткими юбочками в складку.

— Мы будем брать уроки тенниса, — затараторила она. — Говорят, это улучшает фигуру. А на корте можно познакомиться с интересными мужчинами. Правда здорово, Дульсина?

Кандида предложила тут же примерить обновы.

— У меня тоже есть предложение, — остановила ее Дульсина. — Нас с тобой пригласили в ресторан. И знаешь кто?

Услышав имя Алехандро, Кандида от удивления чуть не выронила покупки. Обычно сговорчивая, на сей раз она нахмурилась, заявив, что должна подумать.

— Учти, Кандида, я уже обещала. Я не могу отказаться, раз я дала слово. А без тебя... ты же понимаешь, что я не хочу быть в его компании одна.

— Мне надо подумать, — упорствовала Кандида.

— И долго ты намерена думать?

— Я скажу тебе ближе к вечеру.

После обеда появился доктор Рамирес. Дульсина отправилась гулять в сад. Она не видела, как Кандида долго шушукалась с доктором. Его лицо стало озабоченным, он задумался и не спешил отвечать на вопросы сгорающей от нетерпения Кандиды. Потом они о чем-то сговорились, улыбнулись друг другу, и Кандида удалилась. По выражению ее лица нетрудно было понять, что на нее возложена ответственная миссия. А доктор Рамирес продолжал сидеть в кресле, курил и о чем-то тревожно размышлял. Из этого состояния его вывела Селия, которая пригласила его к дону Леонардо.

Как только Дульсина вернулась с прогулки, к ней поспешила Кандида. Сестры уединились.

— Скажи, Дульсина, — спросила Кандида, — Алехандро все так же тебе противен?

— Какое это имеет значение? Он же уезжает.

— И все-таки ты ответь: он противен тебе?

— Знаешь, совсем нет, — ответила Дульсина. - Я ничего к нему не испытываю, он для меня ничто, пустое место.

— Тогда я пойду с тобой и не буду противиться вашей встрече.

— Противиться? Я бы пошла в любом случае, я же обещала.

— Да-да, мы пойдем. И давай попросим Хаиме подъехать к назначенному часу. А то вдруг Алехандро опять напьется и в такси перепутает тебя со мной.

— Ну уж нет, сестренка, не перепутает. Он любит меня, не забывай об этом. И я думаю, что он не напьется. Ведь это наша последняя встреча.

— Слава Богу. Пусть лучше он любит тебя на расстоянии.

— Его отец уже об этом позаботился.

Довольные сестры рассмеялись. Они принялись обсуждать свои вечерние туалеты. Во время прогулки по саду Дульсина уже обдумала свой наряд и теперь привычно наставляла Кандиду, чтобы та, не дай Бог, не вырядилась так же безвкусно, как приятельницы Алехандро. Они из семьи Линарес и должны показать, как следует одеваться приличной женщине.

В назначенный час Алехандро заехал за ними и привез к дорогому ресторану, где им открыл дверь вышколенный благообразный швейцар. Дульсина в нежно-лимонного цвета платье, а Кандида в светло-лиловом легкой походкой прошли в глубь зала. Алехандро степенно проследовал за ними в щегольском коричневом костюме, распространяя вокруг себя запах дорогого одеколона.

«Опять переусердствовал», — подумала Дульсина.

Компания уже была в сборе и явно навеселе. Алехандро представил Кандиду, и ею тут же завладела подвыпившая Лаурина.

— Сюда, сюда, Кандида, — защебетала она, хищно улыбаясь.

Дульсина тут же потеряла сестру из виду, Лаурина полностью заслонила ее своим пышным телом.

— Надеюсь, ты не откажешься сесть рядом со мной, — осторожно спросил Алехандро. — Напоследок...

— Но только не рядом с Лауриной.

— Любой другой сосед, на твой выбор.

Дульсина оглядела компанию. Теперь она увидела Кандиду, которая сидела между Лауриной и Диего. «Надо бы вызволить ее от этой парочки, — мелькнуло в голове Дульсины. — Но, пожалуй, получится чересчур много требований для последней встречи». И тут ей попался на глаза Бенито.

— Меня устроил бы Бенито, — сказала она Алехандро.

— И что ты в нем нашла? — пробурчал он.

— Так ведь это напоследок, — с вызовом ответила Дульсина.

Это прощальное застолье мало чем отличалось от предыдущих. Бенито, чувствуя неодобрение Алехандро, молчал. А Дульсина не решалась к нему обратиться, он вызывал в ней странную скованность. «Этот молодой человек не стоит внимания сеньориты Линарес», — успокаивала она себя.

Алехандро тоже был молчалив, он не знал, как себя вести после того, что между ними произошло. Он понял, что Дульсина всегда была к нему холодна. С горечью вспоминал он ее отчаянное «Ненавижу!» Нынешнее откровенное равнодушие девушки лишало его дара речи.

Алехандро прибегнул к испытанному средству: он стал пить. Развеселившиеся друзья произносили тост за тостом, предоставляя Алехандро прекрасную возможность напиться. Зная, чем это скоро кончится, Дульсина сама напросилась на танец, чтобы отвлечь своего обожателя от любимого занятия. «Я буду танцевать с ним целую вечность, — грустно подумала она, — пока не прибудет шофер».

Танцуя, Алехандро пытался прижать ее к себе.

— Но-но, сеньор Кастаньос, — осадила его Дульсина. Он послушно повиновался. Хмель развязал ему язык,

полились прежние речи о любви, путешествиях, о будущей сеньоре Кастаньос. Дульсина не возражала, ей не хотелось ни спорить, ни вообще говорить. В перерыве между танцами Алехандро успевал приложиться к рюмке. «Скоро с ним уже нельзя будет танцевать», — вздохнула Дульсина и с огорчением подумала, что она назначила шоферу слишком позднее время. Они вновь танцевали, охмелевший Алехандро требовал обещания, что она будет его ждать.

«Уже жду и не дождусь, когда ты уедешь в свою Аргентину», — усмехнулась про себя Дульсина.

Когда они сели за стол, Бенито наклонился к ней и тихо сказал:

— Тебе срочно надо увести отсюда сестру. Эти подлецы спаивают ее.

Смысл его слов не сразу дошел до Дульсины.

— Кто? Кого? — спросила она удивленно.

— Диего с Лауриной спаивают твою сестру, - уточнил Бенито. - Ее надо увести. Я тебе помогу.

Дульсина вскочила и подбежала к Кандиде. Лицо сестры стало неузнаваемым: мутные бессмысленные глаза, растянутая улыбка, бессвязные слова.

— Что вы с ней сделали, идиоты! — Дульсина была вне себя от гнева.

— Мы беседовали о Сикейросе, у нее хорошо получалось, — пьяно промурлыкала Лаурина. — Не беспокойся, с нами ей лучше, чем с тобой. Она нам рассказала, какая ты злючка. Из-за тебя Алехандро покидает нас — ты ему смертельно надоела. И сестре надоела. Правда, Кандида?

Дульсина схватила сестру за руку, пытаясь ее поднять. Лаурина удерживала Кандиду, нагло смеясь Дульсине в лицо. Дульсина схватила первую попавшуюся рюмку и выплеснула в лицо Лаурине. В эту минуту подошел Бенито и напряженным голосом резко произнес:

— А ну-ка отцепитесь. Вы меня знаете, так что советую не встревать.

Лаурина поспешно убрала руки.

— Что, Бенито, тебе сразу обе сестрички понравились? Бери их обеих, нам они не нужны, — Лаурина пыталась отыграться.

Не обращая на нее внимания, Бенито выволок Кандиду из-за стола. Она не держалась на ногах. Шатающейся походкой к ним подошел Алехандро.

— Сядь на место, — рявкнул Бенито.

Как ни странно, Алехандро повиновался. Он что-то выкрикивал с места, но Дульсина его не слушала. Бенито тащил обессилевшую Кандиду к выходу, Дульсина плелась следом, сгорая от стыда.

На улице к ним подбежал Хаиме и помог поднести Кандиду к машине. Вместе с Бенито они усадили ее на заднее сиденье. Расставаясь, Бенито сказал Дульсине:

— Извини меня, мне следовало бы присмотреть за этими типами. Я знал, что они хотели отомстить тебе, но такой подлости я не ожидал.

— Спасибо тебе за помощь, — сказала в ответ Дульсина. — Не знаю, что бы я без тебя делала.

— Он уезжает. Ты не сердись, но я тебя с этим поздравляю. Он парень неплохой, но ему надо не столько учиться, сколько лечиться.

— Прощай, Бенито. Я не забуду твоей помощи.

Дульсина протянула руку и позволила Бенито ее поцеловать. Затем она села рядом с шофером, и машина тронулась. Выбежавший из ресторана Алехандро махал руками и что-то кричал. Дульсина не обратила на него внимания.

— Что с ней, сеньорита Дульсина? - обеспокоенно спросил Хаиме.

— Эти негодяи ее споили. Папа еще не спит?

— Дону Леонардо опять было плохо. Доктор Рамирес дежурит возле него.

— Никому не говори, Хаиме. Господи, какой позор! Ты давно подъехал?

— Минут десять назад. Я решил выехать пораньше, лучше подождать, чем попасть в затор и заставить вас дожидаться.

Кандида застонала. Обернувшись назад, Дульсина увидела ее белое, искаженное мукой лицо.

 

ГЛАВА 24

Долгожданный день приближался.

Роза сидела в большом тазу, полном теплой мыльной воды, и страдала. Теперь ей придется появиться во дворе чистой, да еще в платье. Она привыкла бегать в штанах, как мальчишка, так было куда легче карабкаться по деревьям, бегать наперегонки, играть в стеклянные шарики. Однажды Томаса попыталась одеть ей платье, чтобы Роза выглядела, «как настоящая сеньорита», но Роза наотрез отказалась выйти в таком виде во двор, и Томасе ничего не оставалось, как вернуть ей штаны.

Но в Чапультепек надо было идти в платье. Это была еще одна жертва. К тому же мыльная вода все время попадала Розе в глаза и рот, да и Томаса слишком больно терла ее мочалкой, решив, видимо, отмыть девочку на совесть. Наконец, Розины мучения кончились. Томаса извлекла ее из таза и насухо вытерла полотенцем. Роза оделась и посмотрела на себя в зеркало. То, что она увидела, ей совершенно не понравилось. Ведь вместе с грязью смылись все следы ее подвигов. Однако Томаса не стала слушать крестницу, заявив, что во время карнавала никого не будут интересовать ее подвиги.

— Смотри только, до завтрашнего дня не измажься! — предупредила Розу Томаса.

— И погулять нельзя? — в отчаянии спросила Роза.

— Можно, но недолго. И смотри, чтобы мне завтра не пришлось мыть тебя снова.

Роза была сама не рада, что вышла на улицу. Все, даже взрослые, вдруг стали обращать на нее внимание. Больше всего она боялась встретить кого-нибудь из знакомых мальчишек. Ведь они просто засмеют ее, если увидят, какая она чистая. Поэтому Роза буквально застыла на месте, когда из-за поворота вдруг появился Чус собственной персоной. Увидев Розу, он тоже остолбенел:

— Да ты никак помылась?

— Да! — гордо ответила Роза, стараясь держаться как можно более независимо. — Мы с Маниной идем завтра на карнавал, разве ты не слышал об этом?

— Что-то такое припоминаю, — ответил мальчишка, стараясь показать, что это ему в высшей степени безразлично, хотя сам же не далее как сегодня утром упрашивал свою толстую мамочку отправиться туда же. — Но зачем ради этого мыться?

— Как это зачем? — Роза сделала возмущенное лицо, хотя сама не до конца это понимала. — Чтобы выглядеть приличной сеньоритой.

— Приличной? — хмыкнул Чус. — Скажешь тоже! Была и осталась оборванкой.

— Что ты сказал? — рассвирепела Роза. — А ну повтори! — Ей стало нестерпимо обидно, что мытье не помогло и она все равно выглядит, как и раньше.

— Оборванка! Оборванка! — Чус показал ей язык.

Этого Роза уже не могла снести и набросилась на Чуса с кулаками. Ее сосед, конечно, не был джентльменом, и ему и в голову не приходило, что бить девочек нехорошо. Завязалась драка, а поскольку улица в их квартале отнюдь не блистала чистотой, Роза быстро приобрела свой обычный вид. Наконец, она отпустила изрядно потрепанного Чуса.

— Ну, повтори еще раз, я оборванка?

— Да ладно тебе... Ну, не оборванка, — пробормотал Чус, хотя сейчас это было откровенной неправдой, потому что в этот момент у Розы действительно был вид оборванки.

...Томаса старательно отглаживала платье — одно из тех, что отдала ей добрая донья Фелипа. Это было очень красивое голубое платье с белыми воланами на длинной юбке. «Моя девочка будет выглядеть настоящей принцессой», — думала Томаса, любовно разглаживая каждую складочку. Внезапно дверь бесшумно отворилась, и на пороге возникло лохматое существо, с ног до головы заляпанное грязью. Утюг едва не выпал из рук Томасы.

— Что это значит, хотела бы я знать? — спросила Томаса, когда к ней вернулся дар речи.

— Чус сказал, что я выгляжу, как оборванка. И я не вытерпела, вмазала ему.

— И полезла драться, — Томаса горестно всплеснула руками. — Ну что мне с тобой делать!

— Манина, ну скажи, что это неправда. Пожалуйста! — Роза была готова разрыдаться.

— Хорошо-хорошо. Это неправда, — грустно улыбаясь, сказала Томаса.— Только тебе придется теперь мыться еще раз. Иначе тебя уже совершенно точно назовут оборванкой.

— А если я помоюсь, то меня никто так не назовет? — с надеждой спросила Роза. — Даже Чус?

— Конечно. Даже Чус, — подтвердила Томаса.

— А он все-таки отказался от своих слов. — Роза гордо вскинула голову.

— И что же из тебя вырастет... — качала головой Томаса, смотря на свою крестницу. — Такая ты дикая... и гордая. — Она вздохнула. — Ну что ж, пойдем мыться.

Роза повернулась на бок и открыла глаза. Прямо перед ней висело платье. Такое хорошенькое, с белыми оборками. Многие девочки могли бы только мечтать о таком. Роза хотела сразу же надеть его, но вспомнила, что вчера вечером Томаса строго-настрого велела ей сначала умыться и почистить зубы. Роза спрыгнула на пол и нехотя подошла к умывальнику. Она намочила руки и брызнула себе на лицо. 

— Это по-твоему называется «умываться»? — раздался сзади голос Томасы. — Ну-ка, я тебе помогу.

Томаса как следует умыла девочку, помогла ей почистить зубы, а затем стала облачать ее в новое платье. После этого крестная достала из шкатулки две яркие ленточки.

— Это еще зачем? — с тоской в голосе спросила Роза.

— Разве ты не хочешь быть на карнавале самой красивой? Давай я завяжу тебе бантики.

— Ой, Манина, только не это! Пожалуйста! — взмолилась Роза.

— Ладно, так и быть, — сказала Томаса и положила ленточки обратно.

Роза крепко держала крестную за руку. От восхищения она не могла произнести ни слова. Карнавал поразил ее своим блеском и великолепием. Вокруг ходили люди в самых удивительных нарядах. Громко играла музыка, все пели, плясали, веселились. Слышались народные мексиканские песни под гитару. Повсюду горели разноцветные огни, которые окрашивали струи фонтанов во все цвета радуги.

Вокруг было так шумно, красиво, пышно, что Роза не могла опомниться от счастья. А как поразила ее лавка, где продавались игрушки. Чего там только не было — куклы, мягкие игрушки, машинки, но больше всего Розу заинтересовал футбольный мяч. Она долго уговаривала Томасу купить его, но мяч был слишком дорогим и бедной прачке был явно не по карману.

Но крестная обещала покатать Розиту на карусели и обязательно купить мороженого. Они медленно продвигались по главной аллее к центральной площади, где происходило главное веселье — там собрались люди в карнавальных костюмах. Роза заметила, что многие люди едят что-то из вафельных трубочек. Она спросила у Томасы, что это.

— Это же мороженое, — ответила Томаса.

Они подошли к прилавку, где торговали мороженым.

— Ну, выбирай, — сказала крестная. — Какое тебе — земляничное, малиновое, шоколадное или фисташковое?

— А можно только одно? — спросила Роза.

— Выбирай три, ведь у нас с тобой сегодня праздник.

— Вот это, это и это. — Девочка указала на розовое, фиолетовое и зеленое. 

Мороженщица достала три вафельных стаканчика и положила в каждый из них по шарику. Томаса расплатилась, и они пошли дальше. Роза шла и никак не могла решить, с которого же ей начать — все три шарика были такие красивые и, наверное, очень вкусные. Она вдруг остановилась и горько заплакала.

Эту сцену наблюдал фотограф, который стоял неподалеку. Сцена позабавила его.

— Почему вы плачете, милая сеньорита? — спросил он, подходя ближе.

— Я... — Роза даже опешила от такого обращения. — Не знаю, с какого мороженого начать. Хочется ведь напоследок оставить самое вкусное.

— Не огорчайтесь, — улыбнулся фотограф. — Давайте я сделаю вам снимок на память.

Роза только кивнула сквозь слезы. Фотограф отошел на несколько шагов, навел на Розу объектив и щелкнул затвором.

Только сейчас Томаса поняла, в чем дело.

— Но у нас нет денег на фотографию, как тебе не стыдно, Розита! — стала она отчитывать крестницу.

— Не беспокойтесь, сеньора,— улыбнулся фотограф. — Мне так понравилась ваша девочка, что фотографию ей я сделаю бесплатно.

— Вы так добры, сеньор,— Томаса даже прослезилась. — Может быть, я заплачу хотя бы часть суммы.

— Нет-нет, ни в коем случае!— возразил молодой фотограф. - Я тоже вырос в бедности и прекрасно помню, что значила для меня моя первая фотография. Тогда-то я и стал мечтать о том, что когда-нибудь стану профессиональным фотографом. И, как видите, добился этого Мне приятно сделать вам небольшой подарок.

— Я вам очень благодарна, — Томаса прижала руку к сердцу. — Дай Бог вам счастья.

— Только запишите, пожалуйста, свой адрес. — Фотограф подошел к мольберту, на котором были выставлены образцы его работ, достал оттуда блокнот и приготовился записывать.

Томаса продиктовала ему свой адрес и только тут заметила, что Роза доедает второе мороженое, а третье тем временем растаяло и тонкой струйкой стекает ей на платье.

— Что же ты делаешь, Розита! — воскликнула Томаса.

— Ой, крестная, это так здорово быть с ног до головы вымазанной самым вкусным на свете мороженым! — засмеялась Роза.

Томаса в отчаянии развела руками, а молодой фотограф весело подмигнул Розе. Крестная тепло попрощалась с молодым человеком и потащила Розиту к фонтану — мыться.

— Жалко,— говорила Роза, когда Томаса отмывала следы мороженого с ее платья. — Как же я теперь докажу мальчишкам, что я тоже ела мороженое?

Томаса развешивала выстиранное белье на веревку. С того дня, когда они с Розитой ходили в Чапультепек, прошла почти неделя. Теперь Томасе приходилось работать больше обычного, чтобы покрыть расходы. Ведь во время карнавала Роза не только вдоволь наелась мороженого, она еще каталась на качелях и каруселях, а под конец Томаса купила ей маленькое индейское колечко. Если бы Роза только знала, что даже такие скромные радости бедняков были недоступны когда-то ее несчастной матери.

Томаса не развесила и половины того, что принесла с собой в корзине, когда к ней подошел приятный молодой человек.

— Здравствуйте, сеньора, — поздоровался он с прачкой.

Томаса обернулась и узнала фотографа из парка Чапультепек.

— Я принес фотографии, — сказал он, протягивая пакет. — И немного гостинцев для девочки.

В этот момент из домика собственной персоной показалась Роза.

— Добрый день, сеньорита, — улыбнулся ей фото-

— Добрый день, — ответила Роза. — А ты принес фотографии, как обещал?

— Конечно. Я же за этим и пришел.

Томаса развернула пакет и вынула три фотографии. На них была изображена ее Розита, которая держит в пуках три разноцветных мороженых и ревет.

— И это я? — Роза с недоверием рассматривала собственное изображение.

— Ты. Не узнаешь?

— Неужели я такая паинька?

— Ну, сейчас ты больше похожа на небольшого бойцового петушка, — засмеялся фотограф.

Роза засмеялась, а Томаса предложила молодому человеку зайти и выпить чашечку кофе.

— Сейчас что-нибудь соберу на стол, — засуетилась она и, подхватив корзину с неразвешанным бельем, поспешила в дом. — Розита, мыть руки! — крикнула она с порога.

Роза было заупрямилась, но вовремя вспомнила, что она теперь «сеньорита», и бодро зашагала к умывальнику.

Роза шла по улице и прижимала к груди фотографию. Она хотела показать ее Чусу и другим мальчишкам. То-то они удивятся, когда увидят, сколько у нее было мороженого. Она и так много раз рассказывала им про то, что видела на карнавале. Мальчишки готовы были слушать этот рассказ еще и еще, они совсем забыли про Чуса, да он и сам слушал Розу с восторгом. Правда, историю с фотографом они все же посчитали выдумкой. «Это она заливает», — таково было общее мнение.

И вот теперь Роза несет им доказательство. Мальчишек она нашла, как всегда, во дворе у Сесарии. Ни слова не говоря, Роза протянула им снимок. Мальчишки с Удивлением рассматривали его, передавая из рук в руки. Но мальчишек было много, а карточка одна... и скоро в руках одного осталась половинка с расстроенным личиком Розы, а у другого - руки, держащие мороженое. Роза выхватила обрывки из рук растерявшихся мальчишек и с ревом побежала домой.

— Ну что будем делать? — спросил у приятелей Чус. — Может быть, как-нибудь склеить?

Когда крестная пришла домой, она увидела, что Роза печально сидит за столом, подперев голову кулачком, а перед ней лежит фотография, разорванная на две половинки.

— Манина, они порвали ее! — пожаловалась крестной Роза. — Что же нам теперь делать?

— Не огорчайся так, — Томаса погладила девочку по голове. — У нас ведь осталось еще две, одна — моя, а другая — твоя.

В это время в дверь робко постучали.

— Кто там? — спросила Томаса.

На пороге показалась кудлатая голова Чуса. Роза с изумлением смотрела на мальчишку, не понимая, что привело его к ней в дом.

— Роза, — начал он, запинаясь. — Ты прости, пожалуйста... Мы ведь не хотели. Просто всем было интересно, ну и... — он замолчал, не зная, что еще сказать.

— Ладно, не расстраивайся так. — Роза быстро соскочила со стула и побежала играть с мальчишками, которые стали теперь ее лучшими друзьями.

А через несколько дней все в Вилья-Руин — так назывался квартал, где жила Роза, — узнали, что она не всегда бывает оборванкой и грязнулей и что она ходила на карнавал в Чапультепек. Потому что в соседнем довольно зажиточном районе в витрине одного из фотоателье была выставлена ее фотография. Маленькая девочка в длинном платье с белыми оборками держит в руках три мороженых и ревет, потому что не знает, с которого из них начать, чтобы самое вкусное осталось напоследок.

 

ГЛАВА 25

 Селия трудилась в поте лица, ей некогда было прерваться и задуматься. Она проворно таскала тазы, подоткнув юбку, вытирала пол и успевала менять салфетки и смачивать их ледяной водой. Дульсина же не знала, куда себя деть, а потому только еще больше нервничала и страдала из-за своей бездеятельности.

С той минуты, как испуганный Хаиме принес Кандиду в комнату и положил на кровать, Дульсина металась из угла в угол. Она пыталась давать распоряжения Селии, но та в ее советах не нуждалась.

Кандиде не становилось лучше. Жестокие приступы рвоты вдруг резко прекратились, девушка затихла, в ее щеках не было ни кровинки, губы потемнели. Только редкие хриплые стоны говорили о том, что она жива.

— Плохо дело, сеньорита Дульсина, - тревожно зала Селия. — Надо бы врача.

— Да, надо врача, — как эхо, повторила Дульсина.

Однако эта мысль ее встревожила. Как можно признаться какому-нибудь врачу, что старшая сеньорита Линарес... мертвецки пьяна. «Кажется, коротышка еще в доме», — подумала она. И тут же оборвала себя: «Нет, только не он! Как потом смотреть ему в глаза?»

— Подождем еще немного, ей должно стать лучше, — обернулась она к Селии, но увидела, что служанки уже нет в комнате.

Кандида застонала, тело ее дернулось и замерло. Холодный ужас пронзил сердце Дульсины.

— Кандида, что с тобой? Ты жива, Кандида?! — Слезы хлынули из глаз Дульсины, и она разрыдалась, упав на колени перед кроватью и вцепившись пальцами в одеяло.

Тихо скрипнула дверь, послышались быстрые шаги.

— Селия, немедленно уведите сеньориту Линарес и дайте ей настой, вы знаете, какой. — Распоряжения доктора Рамиреса звучали четко, как воинские команды.

Доктор склонился над безжизненным телом Кандиды, уверенно взял ее руку, нащупывая пульс.

— Я никуда не уйду! — воскликнула Дульсина. — Что с ней? Она... она жива?

— Ничего страшного,— резко ответил доктор.— Вы мне мешаете. Селия, разденьте сеньориту Кандиду, а я пока схожу за инструментами.

Перепуганная насмерть Дульсина даже не обиделась. Сейчас вся надежда была на доктора Рамиреса. Она забилась в уголок комнаты, притаившись в плетеном кресле, и молча наблюдала, как Селия пыталась стянуть с Кандиды плотно обтягивающее ее платье.

Вошел доктор. Понаблюдав за неудачными попытками служанки, он быстро достал ножницы и сделал надрез в самом центре декольте. Раздался треск рвущейся материи, погубленное платье лиловой тряпкой упало на пол.

— Снимите остальное, — скомандовал Селии доктор. — И поторапливайтесь. А вы, сеньорита Дульсина, помогите мне.

Дульсина послушно подошла к кровати, на ходу вытирая слезы, и держала руку Кандиды, пока доктор Рамирес умело накладывал жгут.

— Ой, ей, наверно, больно, — сказала Дульсина. — Вы не дадите ей обезболивающее?

Доктор Рамирес невесело усмехнулся.

— Обезболивающее? Она и так приняла его более чем достаточно.

Поднеся шприц к тоненькой вене, он сказал Дульсине:

— А вы отвернитесь, но руку продолжайте держать. И не дергайтесь в конце концов.

Дульсина хотела отвернуться, но не смогла, словно ее голова была налита чугуном. Она видела, как игла мгновенно попала в тоненькую голубую ниточку. Только выступившая капелька крови заставила ее зажмурить глаза.

Вскоре щеки Кандиды порозовели. Она лежала почти обнаженная и ровно дышала. Пощупав в очередной раз пульс, доктор Рамирес наконец прикрыл девушку одеялом, попросил Селию остаться рядом с ней и вышел.

Дульсина, почувствовав себя лишней, неуверенно вышла из комнаты. У нее пересохло горло, и она спустилась вниз, чтобы попить. В холле было темно, но в углу мерцал огонек сигареты. Дульсина направилась на огонек, и ее глаза различили ссутулившуюся фигуру доктора Роберто.

— Доктор, что с ней?

— Алкогольное отравление, — ответил доктор. — Почему вы сразу меня не позвали?

— Вы были нужны отцу, ему ведь тоже плохо, — нашлась Дульсина.

— С доном Леонардо все в порядке. Он просто испугался сегодня, потому что слишком поторопился быть здоровым. Но что произошло с Кандидой?

Дульсина рассказала ему все, что случилось. Она забыла о своем предубеждении и в эту минуту испытывала полное доверие к доктору.

— Скажите, доктор Рамирес, она... она могла умереть? — спросила Дульсина дрожащим голосом.

— Всякое могло быть, — уклончиво ответил доктор — Стало быть, вы не знаете, сколько и чего именно она выпила? Такие вещи — это не шутки. А вашим шутникам я бы с удовольствием голову оторвал.

— У вас ловкие руки, доктор, — попыталась сменить тему Дульсина.

Доктор устало усмехнулся:

— Патологоанатомы хорошо натренированы. — Потом он продолжил: — Идите отдыхать, сеньорита Линарес, а мне придется подежурить.

— Нет, пожалуйста, я сама хочу побыть около сестры.

— Если мне понадобится, я вас позову, — спокойно ответил доктор.— А сейчас ей нужен врач. Спокойной ночи, сеньорита.

Ложась в постель, Дульсина была уверена, что не уснет. Выговорившись доктору Рамиресу, она как бы отодвинула от себя злополучный вечер в ресторане. Она больше не вспоминала об Алехандро, который некогда стремительно ворвался в ее жизнь, а теперь уходил из ее жизни и памяти навсегда.

Но что она завтра скажет отцу? А вдруг история получит огласку? Беспокойство за Кандиду уже прошло. Раз доктор Рамирес рядом с ней, значит, все будет в порядке.

Утомленная бурными событиями этого дня, Дульсина только сейчас почувствовала смертельную усталость. Ноги гудели. Еще бы, в этой суматохе она совсем забыла переменить туфли. Веки девушки стали наливаться тяжестью, она медленно погружалась в сон, расставаясь со всеми заботами и тревогами. Она не слышала, как вошла Селия, постояла у кровати, а потом отправилась доложить доктору Рамиресу, что сеньорита Дульсина спит, и похоже, крепко.

Проснувшись утром, Дульсина поспешила к сестре. Войдя в зашторенную комнату, она увидела, что в кресле возле кровати кто-то спит. «Селия», — подумала Дульсина. Она на цыпочках подошла к постели, стараясь увидеть лицо Кандиды. В полумраке были видны только смутные очертания тела и слышно дыхание, похожее на легкие вздохи. За спиной послышался шорох.

— Сеньорита, уходите, пожалуйста, вам не надо здесь оставаться, — услышала Дульсина голос доктора Рамиреса.

— Я только взгляну на ее лицо, — шепотом сказала она.

Дульсина ощутила холодок руки доктора на своем локте, он аккуратно, но твердо повел ее к выходу. Когда они вышли в коридор, Дульсина увидела его воспаленные глаза и тревожные складки возле рта.

— Как она, доктор?

— Ничего, не беспокойтесь, — в голосе Рамиреса прозвучала непривычная хрипотца.— Она недавно уснула, не надо ее тревожить.

— Ей опять было нехорошо? — заволновалась Дульсина, которая надеялась, что сестре стало лучше, когда она отправилась спать.

— Что было, то было, — лаконично ответил доктор. — Сейчас ей необходим полный покой.

— Но я должна знать...

— Обязательно, — усталым голосом перебил ее доктор. — Я ничего от вас не скрою, но, прошу вас, немного попозже. Пока причин для беспокойства нет. Вам не следует сюда приходить. Я сам вам все доложу.

По усталому тону доктора Дульсина чувствовала, что ей лучше уйти, но беспокойство удерживало ее.

— Доктор, может быть, прислать к вам Селию?

— Спасибо, не надо. Селии нужно отдохнуть, а я справлюсь сам.

— Но вы тоже должны отдохнуть, — настаивала Дульсина.

— Благодарю вас, сеньорита Линарес, — ответил доктор, — но нам, докторам, не привыкать. Извините, я должен вас покинуть.

— Доктор, простите, а что сказать отцу?

Доктор Рамирес задумался:

— М-да... Знаете что, скажите, что у нее сильная простуда. Могла же Кандида переохладиться в бассейне? А потом кока-кола или сок со льдом... ну, в общем, то же, что было у Рохелио. Скажите сеньору Линаресу, что волноваться нечего, просто небольшая температура и слабость.

Дульсине захотелось выразить свою признательность. Она схватила руку доктора и благодарно ее сжала. Рамирес улыбнулся и, не произнеся больше ни слова, вернулся в комнату Кандиды.

Дульсина в своей спальне особенно тщательно готовилась к завтраку. Ей надо было чем-то отвлечься от переживаний и от сознания своей беспомощности. Ведь ей не велено даже заходить к сестре. Дульсина решила, что сегодня ей особенно важно выглядеть, как всегда, подтянутой. Отец ничего не должен заподозрить.

Дульсина припудрила лицо и долго размышляла, какое платье лучше надеть. Ей не хотелось надевать ни слишком светлое, ни чересчур темное. Наконец она выбрала бежевое платье с маленьким кружевным воротничком. Она так увлеклась туалетом, словно от ее внешнего вида зависело больше, чем от лечения доктора Рамиреса.

— Опаздываешь, дочка, — строго сказал дон Леонардо. Его пунктуальность в это утро была совсем некстати. — Что-то вы сегодня про время забыли. Вот и Кандида не торопится.

— Она немного простыла,— стараясь говорить непринужденно, ответила Дульсина. — Наверно, перекупалась в бассейне.

— Сама виновата, — без тени тревоги назидательно произнес дон Леонардо. - То вы даже близко к бассейну не подходите, а то готовы сутками из него не вылезать. Во всем важна мера, девочка моя.

Дульсина предпочла отмолчаться. Слава Богу, что обошлось с Кандидой. Одно неосторожное слово, и отец разволнуется.

— Вот именно, дитя мое, чувство меры, — продолжал сеньор Линарес. — Я знаю, как много хлопот взвалила ты на свои плечи, Дульсина, — поспешно прибавил отец, вспомнив, видимо, ту грозу, которую учинила ему однажды младшая дочь. — Но со слугами надо обходиться поделикатнее. Я замечаю, что Селия частенько... э... плохо выглядит. А сегодня на ней просто лица нет. Нельзя так, дочка, не забывай о том, что ты Линарес.

— Да нет, отец, просто у Селии сейчас много работы, — сбивчиво заговорила Дульсина. — Мальчики подросли, да и доктор Рамирес стал почти что членом дома. Селия устает и потому нервничает. Ей прямо слово не скажи. Почему бы нам не взять еще одну горничную? — Дульсина обрадовалась, что ей пришла в голову такая удачная мысль.

— В самом деле, папа, нам обязательно нужна еще горничная, — уже более уверенно сказала она. — У доньи Консепсьон их целых три, а ведь у нее всего одна дочь.

— Донье Консепсьон самой нужно не менее пяти, — засмеялся дон Леонардо, довольный своей шуткой. — Помню, как мы с твоей матерью... хе-хе, впрочем, это давняя история, — Он замолчал, но продолжал улыбаться каким-то своим воспоминаниям. — А насчет горничной идея хорошая, я не возражаю. Но где же Селия? Почему-то сегодня все не торопятся!

В столовую вошла Селия. Казалось, что поднос в ее руках весил не менее тонны. Селия ухватила кофейник, он мелко подрагивал. Наполняя чашки, она дважды промахнулась, расплескав кофе на скатерть. По дрожащим губам горничной Дульсина поняла, что та вот-вот разревется. Этого только не хватало.

— Иди, Селия, я управлюсь сама, — сказала Дульсина и перехватила кофейник. — У тебя есть другие дела. — Она многозначительно посмотрела на служанку.

— Да-да, мне надо идти к сеньорите Кандиде сменить доктора Рамиреса, завтрак для него почти готов. — И Селия с облегчением удалилась.

«Боже мой, — ужаснулась Дульсина. — Эта недотепа ничего не соображает». Она взглянула на отца: так и есть, сейчас посыплются вопросы. Дульсина напряглась в ожидании неприятностей.

— Так, — начал дон Леонардо, нахмурив густые брови. — Доктор Рамирес с самого утра в комнате Кандиды? И что он там делает, позвольте узнать?

— Но Кандида нездорова, — пролепетала Дульсина. — У нее сильный кашель, — добавила она первое, что пришло ей в голову.

— И поэтому доктор Рамирес на пару с Селией ее караулит? Он что, ночевал в доме? С каких это пор в моем доме караулят кашель? И что здесь вообще происходит? — Лицо дона Леонардо побагровело.

— Папа, не делай, пожалуйста, из мухи слона, — Дульсина решила перехватить инициативу.— О твоей дочери просто заботятся, а ты уже считаешь, что забота чрезмерная. За какие-то полчаса ты высказал столько упреков, что другой отец и за всю жизнь не наговорит. -Дульсина обиженно скривила губы.

Но дон Леонардо не поддался на ухищрения дочери. Он почувствовал неладное и жаждал разобраться. Не хватало еще, чтобы он остался в дураках в собственном доме! Возмущенный хозяин дома в эту минуту не вспомнил, что домочадцы не раз обводили его вокруг пальца.

— Я хочу видеть доктора Рамиреса, и немедленно, — прорычал он.

Его желание сбылось, как по мановению волшебной палочки. Доктор Рамирес тотчас же появился в столовой. Селия сменила его у постели Кандиды, он спустился вниз и сразу же услышал громкий призыв дона Леонардо. Увидев потрепанное небритое лицо и помятый костюм доктора, дон Леонардо остолбенел. Слова застряли у него в горле.

— Доброе утро, дон Леонардо. Как самочувствие? — невозмутимо спросил доктор.

— Спасибо, прекрасно. — Дон Леонардо, похоже, пришел в себя. — А как ваше самочувствие, уважаемый доктор Рамирес? С вами все в порядке?

Невозмутимость доктора Рамиреса в первый момент обезоружила дона Леонардо, но теперь он насторожился. В это утро у всех в доме, на кого ни взглянешь, лица какие-то странные. Даже младшая дочь на себя не похожа, с раннего утра напудрила лицо. Нет, здесь явно что-то не так.

— У Кандиды очень сильный кашель? — Дон Леонардо решил показать свою осведомленность.

— У нее вовсе нет кашля. Я прослушал ее, бронхи и легкие в порядке.

«Вот тебе и раз!»— подумал дон Леонардо и пристально посмотрел на покрасневшую, как помидор, Дульсину.

— Кто вам сказал про кашель? — Доктор понял, что должен срочно прийти на помощь.— Ах, сеньорита Дульсина! Так она ошиблась. Я дал сеньорите Кандиде горькое лекарство, вот она и закашлялась. Извините, дон Леонардо, мне уже доводилось предупреждать, что напитки со льдом после бассейна не полезны. Сперва Рохелио, теперь сеньорита Кандида... Я очень прошу вас вмешаться. Иначе приходится лечить болезни, которых прекрасно можно было бы избежать.

«Молодец!» — радостно подумала Дульсина. Кажется, хитрость доктора удалась. Лицо сеньора Линареса просветлело.

— Спасибо, доктор Рамирес. Разумеется, я приму меры. Но позвольте все-таки узнать, почему вы с Селией караулите мою дочь? Что с ней?

— Ваша дочь — крепкая девушка с отменным здоровьем, но она совсем не привыкла болеть,— ответил доктор. — Я назначил ей постельный режим, но ей смертельно скучно. Вот мы с Селией по очереди и пытаемся ее развлечь, иначе она ведет себя, как ребенок — ни минуты не хочет лежать. Мне бы хотелось, чтобы вы с сеньоритой Дульсиной временно воздержались от того, чтобы навещать ее. Сейчас поговаривают о возможной эпидемии гриппа, и я опасаюсь инфекции. Через день-два все прояснится, но осторожность не помешает.

— Выходит, вы с Селией всю ночь ее развлекали? — иронически спросил дон Леонардо. — По-моему, вы переусердствовали: на вас обоих лица нет.

— Что вы, дон Леонардо, сеньорита Кандида отлично спала. Но пока она уснула, было далеко за полночь. Мне пришлось остаться.

— Так-так, доктор Рамирес. А когда Кандида уснула, вы с Селией... — сеньор Линарес смущенно замялся, глядя на Дульсину.

— Вам не откажешь в проницательности, — виновато произнес доктор. — Я попросил Селию подать вина, и мы немного выпили. Вы уж простите, очень хлопотный выдался день, хотелось расслабиться.

Сеньор Линарес понимающе усмехнулся. Такое объяснение его вполне устроило, хотя насчет «немного» доктор Рамирес явно поскромничал. С Селией он, скорее всего, ничего себе не позволил. Видать, хорошо перебрал и заснул одетым. Кто бы мог подумать? За все время знакомства доктор Рамирес вел себя безупречно. «Что ж, все мы не без греха», — облегченно вздохнул хозяин дома.

Беспокойство покинуло его, ему захотелось быть великодушным.

— Наверно, и вам, и Селии стоит отдохнуть Может быть...

— Что вы, сеньор Линарес! - нарочито бодро воскликнул доктор. - Врачи и слуги всегда должны быть в форме, профессия обязывает. Вы позволите мне удалиться? Боюсь, что завтрак остынет.

Не дожидаясь ответа, доктор Рамирес спешно покинул столовую.

На обратном пути Дульсина заглянула на кухню. Доктор Рамирес сидел, подперев голову руками. Услышав шум, он поднял воспаленные, измученные глаза. Дульсине захотелось подбодрить его.

— А вы, оказывается, прекрасный актер, доктор Рамирес, — игриво сказала она. — Не сменить ли вам профессию? Вы имели бы грандиозный успех, уверяю вас.

— Да-да, если бы еще пару-тройку репетиций, то, пожалуй, неплохой получился бы спектакль. А так чуть было с треском не провалился. — Слабая улыбка вспыхнула и быстро погасла в резко обозначившихся складках возле рта. Доктор неохотно принялся за еду, казалось, что каждое движение стоило ему большого труда.

Дульсина стояла рядом, но он ее как будто не замечал. Продолжить болтовню она не решалась, но уйти незамеченной ей не хотелось. Опомнившись, доктор поднял глаза на девушку.

— Извините, сеньорита, мне надо поторопиться, чтобы сменить Селию. Я был бы вам признателен, если бы вы ее не особенно загружали сегодня.

И он вновь продолжил трапезу.

Перед обедом, блуждая по дому, Дульсина увидела, как Селия старательно гладила костюм. Дульсина узнала неизменное облачение доктора Рамиреса.

— Сеньорите Кандиде лучше, — сказала Селия, — она сейчас спит. А доктор пошел отдохнуть, он еле на ногах держался. Я устроила его наверху, в угловой спальне. Ох, сеньорита Дульсина, что ночью-то было, — запричитала Селия.

От ее рассказа, прерываемого вздохами и горькими восклицаниями, у Дульсины похолодело внутри. Ее бедная сестра, оказывается, едва не отправилась к праотцам. То Кандиду сотрясали судороги, то она теряла сознание, то сердце отказывалось ей служить. И всю ночь над девушкой священнодействовал всемогущий доктор Рамирес.

— У него золотые руки, сеньорита. И золотая душа, — добавила Селия, бережно расправляя поношенный пиджак доктора. — Вот бы ему костюм поновее. Вы бы намекнули дону Леонардо.

Дульсина усмехнулась. Кто его знает, почему доктор не может позаботиться о новом костюме. Дульсине было известно, что сеньор Линарес платит врачу неплохо, да тот и в других местах подрабатывает. Наверно, Рамиресу просто не хватает женского глаза. Интересно, отчего он не женится?

Эти размышления прервал голос Селии.

— Теперь-то сеньорите Кандиде здорово полегчало, ее и не узнать. Только уж очень слаба. Сейчас закончу гладить и пойду загляну к ней. Так что теперь вам не стоит беспокоиться. Раз доктор сказал, что все будет в порядке, значит, так оно и есть.

 

ГЛАВА 26

Шторы были раздвинуты, утреннее солнце освещало чисто прибранную комнату. Кандида в вышитой белым шелком сорочке опиралась на подушки и уписывала завтрак, сервированный на подносе. За дни болезни она изголодалась и теперь дала волю своему аппетиту. Рядом в кресле сидела Дульсина и улыбалась, поглядывая на сестру.

Несколько дней доктор Рамирес неотлучно находился в доме Линаресов. Каким образом он договорился с клиникой, сказать было трудно. Но Дульсина случайно услышала телефонный разговор, в котором доктор по-свойски просил кого-то выручить его. Дон Леонардо, тронутый такой заботой как о нем самом, так и его дочери, не знал, как отблагодарить врача.

— Я, конечно, заплачу ему за услуги, — делился отец с Дульсиной, — но особый знак внимания был бы очень кстати. Посоветуй что-нибудь, дочка, вы, женщины в таких вопросах мудрее. 

Дульсина была согласна, что в сложных поворотах недавних событий доктор Рамирес проявил себя больше чем просто врач. Но она уже начинала на него сердиться' Доктор в прошедшие дни распоряжался в доме почти как хозяин. Даже Селия подчинялась ему больше, чем Дульсине. Шофер Хаиме не раз выполнял его поручения — ездил за лекарствами, за инструментами, а однажды на пару часов возил в клинику и послушно ждал, пока доктор завершит свои дела. Кроме того, доктор Рамирес настолько ограничил посещения комнаты больной, что Дульсина почувствовала себя оскорбленной. «Этот Рамирес разлучил меня с любимой сестрой. Что он себе позволяет?» — говорила она себе.

— Папа, подари ему приличный костюм, — сказала Дульсина отцу в ответ на его вопрос. Она прекрасно понимала, как будет воспринят такой «подарок», но желание выместить свою досаду оказалось сильнее.

— Что ты, Дульсина! Это же неприлично!

— Не более неприлично, чем ходить в таких обносках, — горячо возразила Дульсина. — Может быть, это заставит его призадуматься о том, что в почтенных домах принято появляться в пристойном виде. Ведь он не нищий, ты же ему неплохо платишь.

— Но что мы можем знать о его финансовых проблемах? — пытался возражать дон Леонардо.

— По-моему, он просто не придает значения одежде, — сказала Дульсина. — Но ведь в конце концов это может повредить его карьере.

— Пожалуй, ты в чем-то права, но как это сделать, чтобы не оскорбить его? Он ведь гордый парень, - задумчиво произнес дон Леонардо.

— Ах, папа, нет ничего проще, — отозвалась Дульсина. - Он же сейчас днюет и ночует у нас, ему некогда съездить домой переодеться. Селия каждый день дает ему свежее полотенце, почему она не может предложить ему свежий костюм? 

Стараниями Дульсины костюм был приобретен. Селии было приказано отправить старый костюм в чистку, чтобы у доктора не было выбора. Явление обновленного доктора Линаресам состоялось за завтраком.

Тайное желание Дульсины продемонстрировать изысканный вкус сыграло с ней злую шутку. Костюм годился для торжественных случаев, но никак не для визитов домашнего врача, да еще такого нескладного. Оба мужчины не знали, куда девать глаза, даже Дульсина промолчала. Доктор сдержанно поблагодарил за внимание и твердо попросил вычесть стоимость костюма из его жалованья. На следующий день он вновь облачился в свой старый костюм, который — Дульсина была вынуждена это признать — портил его внешний вид гораздо меньше.

Как только Кандиде стало лучше, доктор почти перестал появляться в доме. Надо было наверстывать упущенное в клинике, да и частная практика Рамиреса расширилась. Доктор уехал, а «особый знак внимания» остался. Когда Селия доложила сеньору Линаресу о «забывчивости» доктора, тот сказал: «Спрячь его подальше, с глаз долой», после чего костюм был отправлен в кладовую с хламом.

— Я словно вернулась с того света, — говорила Кандида сестре, глотая горячее какао.— Иногда мне казалось, что я уже умерла. Даже ангелы мерещились. Но каждый раз ангелом оказывался доктор Рамирес.

— А крыльев ты у него случайно не видела? — спросила Дульсина. Но, заметив восторженный взгляд сестры, саркастически добавила: — Кандида, ты, часом, не влюбилась в своего благодетеля?

Кандида неожиданно посерьезнела:

— Мне кажется, что да. Глупо, наверно, а?

Дульсина, никак не ожидавшая подобного ответа, лишилась дара речи. Она уставилась на сестру, пытаясь понять, не ослышалась ли она. Придя в себя, Дульсина пробормотала:

— Ты еще нездорова. Ты определенно нездорова.

— Когда он осматривал меня, — говорила Кандида, будто не слыша сестру, — я не просто стеснялась... Я скажу тебе правду: его прикосновения меня волновали.

— Так вот в чем дело, — заговорила Дульсина. — Он никого не допускал до тебя, а сам...

— Не смей! - крикнула Кандида.- Ты во всем видишь одну грязь! - Она всплеснула руками. На ее ложевых сгибах темнели точки уколов.

Дульсина вспомнила, при каких обстоятельствах она помогла доктору делать внутривенную инъекцию и прикусила язык. 

— Успокойся, Кандида, тебе нельзя волноваться, — уже мягче сказала она. —Ты благодарна ему за свое спасение, и именно чувство благодарности говорит в тебе. Не обманывай себя, сестренка!

— Мне хотелось, чтобы он поцеловал меня, - продолжала исповедоваться Кандида. Слова Дульсины вновь прошли мимо ее сознания.

— И он сделал это? — Насторожившись, Дульсина взяла сестру за руку.

— Если бы! — вздохнула Кандида. — Успокойся, ничего он такого не делал, лечил меня, и только.

— Ты уже практически поправилась, — заговорила Дульсина. — Мы будем часто выезжать из дома, и вся эта дурь уйдет из твоей головы. Ты просто засиделась в четырех стенах, где никого, кроме него, не видишь, вот тебе и почудилось невесть что.

Но Кандида упрямо покачала головой:

— Нет, Дульсина, мне кажется, что все это началось уже давно. Ты его совсем не знаешь. Тебе стоит кого-то невзлюбить, и ты делаешься как слепая, ничего не хочешь видеть. Доктор Рамирес для тебя и коротышка, и руки у него не те... Знаешь, когда у меня был жар и он прикасался руками к моему лбу, это было такое блаженство!

Слова сестры задели Дульсину. Это она-то слепая? Она ничего не видит? Доктор в самом деле невысок ростом. Разве можно его сравнить, например, с рослым Алехандро? Воспоминание об Алехандро обожгло ее. Студент позвонил ей на следующий день после происшествия в ресторане. В доме еще сохранялась тяжелая атмосфера тревоги, дурных предчувствий, страхов, и в этот момент раздался телефонный звонок.

Трубку взяла Дульсина. Она плохо помнила, что пытался ей нетвердым голосом сказать Алехандро, но свои собственные слова помнила прекрасно: «Извините, сеньор Кастаньос, меня нет дома и никогда больше не будет». «Да, — вздохнула Дульсина, — высокий рост еще ничего не значит. И холодные руки тоже, если ими надо попасть иглой в тонюсенькую вену. У него золотые руки, так, кажется, сказала Селия?

— ...а он говорил, что бояться не надо, — продолжала Кандида свою исповедь. — И действительно, было совсем не больно. Он все умеет, и так хорошо успокаивает. С ним мне было даже не страшно умереть.

«Умереть! Она и впрямь могла умереть, — подумала Дульсина.— И он спас Кандиду, этот коротышка». Она назвала его коротышкой по привычке, понимая, что это прозвище лучше забыть. Пускай он спас Кандиду, но ведь он всего лишь врач, при чем же здесь любовь?

— ...и тогда он посмотрел на меня так, словно я ему тоже небезразлична. Но потом отвернулся. Он такой стеснительный. Но я чувствую, что я ему небезразлична, поверь мне, Дульсина.

Дульсина встрепенулась. Как, этот коротышка позволил себе заинтересоваться сеньоритой Линарес? «Это уже слишком, милый эскулап», — подумала она. Впрочем, если бы он вздыхал по самой Дульсине, разумеется, без каких-либо надежд, тогда... нет, даже и тогда это было бы непозволительно.

— Успокойся, Кандида, ты уже не соображаешь, что говоришь. Не знаю, кто там из вас кому небезразличен, но лучше, если ты не будешь забивать себе голову глупостями. Ты Линарес, а кто он такой? Об этом ты подумала?

— Подумала, — со вздохом сказала Кандида. — По-моему, в этом мире не все справедливо.

— Не спорю, но мир таков, какой он есть. И не нам с тобой его переделывать, — сказала Дульсина и начала задвигать шторы на окне. — Тебе пора отдохнуть. Не забывай, не каждый рожден быть избранным, но если уж рожден, то должен быть достойным своего происхождения. Так угодно Всевышнему, сестренка.

С этими словами Дульсина, гордо подняв голову, удалилась из комнаты.

 

ГЛАВА 27

Когда доктор Рамирес вновь посетил дом Линаресов, он первым делом наведался к Кандиде и тщательно осмотрел ее. Доктор объявил, что она здорова и может выходить из дому. Затем он уединился с доном Леонардо в его просторном кабинете.

По звонку хозяина Селия сначала подала им кофе, через некоторое время джин с тоником, потом опять кофе, но уже с сэндвичами, и, наконец, апельсиновый сок. Как она ни старалась, ей не удалось узнать, о чем разговор. Она только сделала вывод, что разговор серьезный, так как лицо дона Леонардо было крайне озабоченным, а на лбу доктора Рамиреса обозначилась глубокая складка.

О переговорах в кабинете было доложено сестрам Линарес — Кандиде, которая с радостью выпорхнула из надоевшей спальни, и Дульсине, вернувшейся с прогулки по саду. Сестры, перебивая друг друга, забросали Селию вопросами, она добросовестно отвечала, но сведения были чересчур скудными, чтобы сделать выводы.

Кандиде пришла в голову шальная мысль, и щеки ее залились стыдливым румянцем. Что, если доктор Рамирес просит у отца ее руки? Нет, это было бы слишком хорошо. Во время сегодняшнего врачебного осмотра Рамирес был, как никогда, деловит. Прослушивая сердце или измеряя давление, он боялся встретиться с ней глазами. Кандида пыталась завести с ним дружескую беседу, но словно натыкалась на неприступную стену. Он отвечал односложно, и временами девушке казалось, что он ее не слушает Кандида даже обиделась. А под конец он улыбнулся ей той открытой, белозубой улыбкой, от которой она теряла голову.

Когда это началось? Он улыбался ей чуть ли не с первого дня своего появления в доме, но когда эта улыбка стала сводить ее с ума? Кто знает. Нет, разумеется, ее предположение нелепо, ведь иначе Рамирес хотя бы намекнул ей. Дульсина права, надеяться не на что, все это глупости. Но ведь не зря говорят, что надежда умирает последней. Разговор еще не окончился, а значит, надежда жива. Кандида пыталась строить другие предположения, но все они казались несерьезными, мелкими, смешными.

«Он чего-то хочет от отца?— думала Дульсина. — Может быть, денег?» Такое объяснение удовлетворило бы ее, но оно было слишком маловероятным. Доктор гордец, он не станет одалживаться или просить о прибавке. Впрочем, о прибавке он мог бы попросить, но тогда разговор не был бы таким затяжным. А вдруг история в ресторане получила огласку? Дульсину бросило в жар.

— Пойду-ка посмотрю, не вышли ли они из кабинета. Что-то засиделись,— сказала Селия и направилась наверх.

«Нет, не может быть, — пыталась успокоить себя Дульсина. — Бенито вывел Кандиду аккуратно, шума не было. А что, если эта веселая компания распустила сплетни? С них станется. Что тогда?» — Дульсина чувствовала, что реальной опасности быть не должно, но паническая боязнь слухов, которые блуждают из гостиной в гостиную, мешала ей сосредоточиться. Встревоженная, она даже не услышала торопливых шагов Селии.

— Доктор Рамирес нас покидает, — невесело сообщила служанка.

— Так он не пообедает с нами? — удрученно спросила Кандида. Она поняла, что разговор с отцом был не о ней.

— Он уезжает в Европу. Приходил к дону Леонардо проститься. — Голос Селии дрогнул.

«Все кончено»,— подумала Кандида. Ей показалось, что земля уходит из-под ног.

— Сеньорита, вам плохо? — Селия подскочила к ней и помогла добраться до кресла. — Вы так побледнели! Я сбегаю за доктором.

— Нет, не надо! — вскрикнула Кандида. — Сейчас все пройдет, просто я слишком много времени провела в постели, — добавила она, стараясь говорить нормальным голосом. — Селия, проводи меня в спальню.

«Скорее, скорее в спальню, — думала Кандида. — Лечь, закрыться и плакать, плакать... Зачем он уезжает? Зачем?» Слезы хлынули из ее глаз прежде, чем она успела уединиться.

«Бог мой, значит, дело не в слухах,— облегченно вздохнула Дульсина. — Так значит, он уезжает. Но что с Кандидой? Ах да, она, бедняжка, влюблена. Вот и пусть уезжает. Эта глупышка скорее излечится от чепухи, которой она забила себе голову».

Доктор Рамирес согласился пообедать в доме Лина-ресов, сломленный настойчивостью дона Леонардо. Он надеялся быстро распроститься с семейством и поскорее уйти, чтобы никогда больше не появляться. Но прощание с хозяином неожиданно затянулось, а теперь еще и обед...

В те дни, когда он боролся за жизнь Кандиды, он не давал себе отчета в своих чувствах. Часы, проведенные у ее постели, когда он следил за каждым ее вздохом, за каждым движением ее нежного лица, за каждым ударом сердца, вымотали бы и двужильного. А доктор держался, чувствуя, что если с ней случится непоправимое, то ему незачем будет жить.

За время своей работы доктору Рамиресу довелось видеть немало смертей. Что поделаешь, такова доля врача, и не он первый, не он последний изо дня в день балансирует между жизнью и смертью тех, кто ему доверился.

Но с Кандидой все обстояло иначе. Когда доктор Рамирес оставил ее на попечение домашних, он с головой окунулся в работу в клинике, успевая навещать и своих пациентов в частных домах. Голова его была занята, руки тоже не знали покоя, но душа... Душа оставалась рядом с девушкой, такой нежной, беззащитной и... любимой.

Зачем обманывать себя? Он врач и должен ставить диагноз беспристрастно. Роберто Рамирес сознавал, что полюбил, и полюбил впервые в жизни. Разумеется, он не был аскетом, но подобного не испытывал никогда.

Если бы не отшлифованная опытом, вернее, не столько опытом — ведь он был еще молод — сколько безупречной добросовестностью привычка не упускать никаких мелочей, то влюбленный доктор мог бы и наломать дров. Но он знал свое дело. Ему был чужд снобизм многих его коллег, которые не снисходили до того, с чем может справиться и медсестра. Такое отношение к работе он унаследовал от отца, привыкшего оказывать помощь в одиночку. В клинике мало кто приветствовал методы работы доктора Рамиреса, над его врачебной «всеядностью» даже подтрунивали. Но — до тех пор, пока им не заинтересовался приятель доктора Лопеса.

Седовласый европеец, светило кардиологии, прибыл поделиться своим воистину уникальным опытом с заокеанскими коллегами. Зорким оком опытного врача он углядел доктора Рамиреса и осторожно наблюдал, как бы невзначай заходя на процедуры и пролистывая истории болезни. А затем предложил стажировку в своей клинике. Друзья поздравляли доктора Рамиреса, но тот, ко всеобщему удивлению, отказался. Мудрый европеец посоветовал подумать еще и, уезжая, сказал, что предложение остается в силе.

Сейчас доктор Рамирес решил его принять. Он вспомнил, как мать тревожилась о его личной судьбе, а сам он только посмеивался. «Ты кардиолог, сынок, — говаривала сеньора Рамирес, — а своего сердца не знаешь. Если ты полюбишь, то любовь твоя будет безграничной». Теперь доктор понял, что его мать была права. Случилось то, чего она боялась, как Божьего гнева. Неудачная любовь. Как мог он надеяться на руку и сердце сеньориты Линарес? Она никогда не полюбит его, вчерашнего провинциала, с внешностью простолюдина и дурными манерами. Да и что он может предложить Кандиде? Крохотную квартирку? Венчание в костюме, которого он сам стыдится? Или для такого случая вновь всплывет тот костюм, преподнесенный ему как подаяние?

Несколько лет назад, окрыленный первыми успехами, доктор Рамирес сделал своим родителям щедрый подарок. Он купил им в рассрочку дом. Всю жизнь они мечтали о таком особнячке с большой столовой, старомодной гостиной, с садом. Мать была счастлива, но отец неодобрительно покачал головой.

— Ты поспешил, сынок,— сказал старый доктор,— нам с матерью было неплохо и в прежнем доме. А ты взвалил на себя слишком тяжелую ношу. Ты думаешь, что обрадовал меня? Я же знаю, сколько тебе придется работать, ведь ты еще молод. Доходы врача зависят не столько от его умения, сколько от репутации. А чтобы заслужить хорошую репутацию, нужны годы и годы.

Отец был прав. Роберто Рамирес переоценил себя. Но даже и без немалых выплат за родительский очаг сеньорита Линарес ему не пара. Надеяться на ответную любовь просто смешно! Пожалуй, можно сказать, что за время их общения в доме Линаресов они с Кандидой подружились. Но разве теперь он сможет довольствоваться дружбой?

После тяжких раздумий доктор Рамирес понял, что он должен оставить дом Линаресов. Но как это сделать, что сказать дону Леонардо? И тут он вспомнил о предложенной стажировке и ухватился за нее, как утопающий за соломинку. «Там будет хорошая практика, — доктор пытался рассуждать рационально, — платить будут прилично, и... он расстанется с Кандидой и даже случайно не сможет встретиться с нею. Больно? Но кто, как не врач, должен знать, что раны без боли не заживают».

Последний обед в доме Линаресов был невеселым. Дон Леонардо больше не пытался уговорить доктора изменить свои планы, и без того он битый час старался, чуть ли не упрашивал. А Кандиды за столом не было. Селия доложила, что она прилегла отдохнуть и уснула.

«Вот и хорошо,— горестно подумал доктор Рамирес. — Лучше сразу и навсегда».

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

ГЛАВА 1

 Строки из дневника Паулетты Монтеро де ла Рива:

«Завтра уже мой двадцать второй день рождения. Как я, бывало, ждала этот день, как готовилась, когда была маленькой девочкой! Мне снились сказочные подарки, которые принесут друзья и гости папы и мамы, море цветов, сладостей... Мне так нравилось, когда незнакомые взрослые сеньоры и их жены называли меня «маленькой принцессой». Я всегда загадывала, что в этот день будет хорошая погода и обязательно будет светить солнце, чтобы утром меня разбудил первый солнечный луч. Я вскакивала и находила рядом с кроваткой волшебные подарки родителей. Они знали, как я люблю их сюрпризы. Обычно утром мама и папа...»

Рука Паулетты остановилась. Она вспомнила, какими далекими теперь стали для нее слова «мама» и «папа». Как далеко в прошлое ушло то время, когда она называла так своих родителей. Она посидела еще несколько минут, стараясь не расплакаться, а затем с силой захлопнула дневник. Она не могла больше писать. За окном продолжался дождь.

Паулетта поразилась странной мысли, что сегодня ей уже все равно, светит ли солнце или идет дождь. Ей безразлично, какая погода будет в ее двадцать второй день рождения.

Неожиданно в дверь постучали. Паулетта вздрогнула и обернулась — на пороге стояла донья Росаура, строгая и бесстрастная, как всегда.

— Ты снова за свое? Опять плачешь? — мать казалась раздраженной. — Ничего не понимаю. Завтра ведь у тебя день рождения.

Паулетта опустила голову и посмотрела на свой дневник. Только ему она доверяла теперь свои мысли, страхи и переживания. Она начала вести его сразу после ужасных событий, унесших в одночасье жизнь ее возлюбленного и ее отца. Сначала она наяву часами разговаривала с ними, затем перестала, но они приходили к ней во сне. Наконец, Паулетта завела дневник, в котором примирила отца и Педро Луиса. Они оба в ее воображении были по-своему правы. Она ежедневно делала записи в дневнике. Это успокаивало ее и давало силы, чтобы жить дальше.

На этот раз донья Росаура только покачала головой, увидев, что дочь опять сидит над дневником.

— Все пишешь? — сказала она. — Думаешь, от этого станет легче? А кто поможет мне? Кто вернет мне моего мужа?

Донья Росаура очень тяжело пережила гибель дона Карлоса. Сначала она обвиняла во всем случившемся Паулетту, затем, увидев, что дочь скорбит вдвойне, мать стала более сдержанной. Теперь она обращала свои вопросы к кому-то несуществующему, бестелесному.

— Мама... — Паулетта обернулась к донье Росауре. — Ты же знаешь, я ни в чем не виновата. И у меня такое же горе, как и у тебя. Прошло уже четыре года, а я не могу забыть ни отца, ни Педро Луиса. Господи, почему же все так жестоко в этом мире... — Паулетта вновь повернулась к окну и заплакала. Еще одна страница ее дневника была мокра от слез.

Донья Росаура постояла еще с минуту, видимо, подбирая нужные слова, но затем, решив, что никакие слова не помогут несчастью, обрушившемуся на их семью, молча вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Почти четыре года прошло со дня трагедии, разразившейся в семье Монтеро де ла Рива, и отношения между матерью и дочерью, казалось, приобрели спокойный, «повседневный» характер. Но донья Росаура по-прежнему оставалась жесткой и непреклонной. Впрочем, теперь, лишившись постоянной поддержки мужа, она была уже не столь властна и категорична, как раньше. Паулетта к тому же повзрослела, и мать понимала это. Донья Росауpa уже не следила за ней, как это было прежде, и даже позволяла ей до некоторых пределов вести самостоятельную жизнь.

Все эти четыре года Паулетта безуспешно разыскивала свою Розиту. После того ужасного дня, когда она отдала девочку Томасе, прачка больше не появлялась. Паулетта, разумеется, сама просила ее об этом, но теперь ее все больше и больше тревожило то, что она ничего не знает ни о Томасе, ни о девочке. Она молила Бога, чтобы тот помог ей отыскать Розу, но шли недели, месяцы, годы... а о ее ребенке не было никаких известий.

Постепенно Паулетта приобретала привычку всматриваться в лица девочек возраста ее Розы, которые встречались на улице, и тщетно пыталась увидеть в них черты потерянной дочери. Несколько раз она даже подходила к какой-нибудь девочке, расспрашивала ее, дарила жевательную резинку или конфеты. Официальное обращение в полицию также не принесло удачи — Роза и Томаса пропали бесследно, и где их искать, не знал никто.

Паулетта вела довольно уединенный образ жизни, выходила из дома нечасто и обществу предпочитала одиночество. Она редко общалась даже с матерью, которая, без сомнения, чувствовала, что дочь сильно изменилась за последнее время, и старалась не навязывать ей свое общество, так же подолгу оставаясь у себя в комнате.

Казалось, происшедшая трагедия навсегда наложила печать на жизнь в доме Монтеро де ла Рива и никто уже не в силах что-нибудь поправить или изменить.

— Этот судебный процесс слишком затянулся. Уже столько лет я не могу покончить с этой глупой историей! То одно, то другое... — супруга банкира сеньора Хортензия Мендисанбаль была совершенно не в духе.

Уже несколько лет шел ее бракоразводный процесс с мужем, и она не могла дождаться того часа, когда, наконец, обретет долгожданные свободу и богатство.

— Этот мерзавец все тянет и тянет, что-то там выясняет со своим адвокатом...

— Не волнуйтесь так, сеньора Мендисанбаль, — Хуана Мария Ортегас, бывшая секретарша покойного Армандо Маркоса, налила клиентке стакан воды и бросила туда таблетку успокоительного. — Выпейте, пожалуйста, донья Хортензия. Это вам поможет успокоиться.

Сеньора Мендисанбаль взяла стакан и сделала несколько глотков.

— Вы же знаете, произошло множество совершенно непредвиденных неприятностей,— продолжала Хуана Мария. — Теперь мне придется иметь дело не с Карлосом Монтеро, а с его женой.

— Ну что тут такого? — спросила Хортензия.

— Постарайтесь понять, — Хуана Мария теряла терпение, хотя старалась говорить спокойно и вежливо. — Для покойного Карл оса Мигель Вильярреаль был врагом, а его жене он родной брат.

— Но она его, кажется, тоже не очень-то жалует.

— Верно, но жалует она его или нет, однако прекрасно помнит, что ее брат до сих пор сидит в тюрьме и что именно я принесла Карлосу ту запись, которая затем фигурировала на суде. Так что трудно предположить, что она будет разговаривать со мной с удовольствием.

— Не знаю, — пожала плечами донья Хортензия. — По-моему, все должно быть нормально. Ведь после того, как я за гроши продала, точнее, якобы продала Карлосу всю свою недвижимость, судьи посчитают меня достаточно бедной женщиной, а потому поделят все, что есть у Роке, между нами. А потом я официально выкуплю все обратно и стану еще богаче. Вы все прекрасно придумали, Хуана Мария, вы просто гениальная женщина!

— Но кто бы мог подумать, что Карлоса убьют... — задумчиво покачала головой сеньорита Ортегас. — А бракоразводный процесс продлится не год, как мы предполагали, а целых четыре года. Кроме того, мы совершенно не знаем, что за птица эта Росаура Монтеро. Вы должны сходить к ней.

— Я? Нет уж, я лучше останусь в тени, - покачала головой Хортензия.

— Она может не захотеть говорить с доверенным лицом и потребовать личной встречи с вами.

— Но это же все одни предположения! - простонала сеньора Мендисанбаль. — Делайте так, как я вас прошу.

— Но сеньора Мендисанбаль... — неуверенно пыталась возражать Хуана Мария.

— Я сказала! — рассердилась Хортензия. — Или вы у меня больше не работаете. Поищите другое место, где вам будут платить такое же хорошее жалованье!

— Хорошо, — сухо произнесла Хуана Мария. — Завтра же я пойду к донье Росауре.

— Ну вот, это уже другой разговор, — улыбнулась Хортензия. — И лучше не говорить ей, от чьего имени вы выступаете.

Хортензия открыла сумочку и вынула оттуда внушительную пачку денег.

— Вот вам на непредвиденные расходы.

Увидев деньги, сеньорита Ортегас смягчилась. На ее губах заиграла слабая улыбка:

— Хорошо, сеньора Мендисанбаль, я попробую завтра же все уладить.

Хортензия прекрасно знала, что за деньги можно купить все на этом свете или почти все, а тем более услуги самых опытных адвокатов. К тому же она знала, что за Хуаной Марией водятся кое-какие слабости, и умело играла на этом.

С того дня, как погиб Педро Луис, каждый четверг в день его смерти Паулетта исправно посещала храм, где могла спокойно предаваться воспоминаниям о покойном возлюбленном, не опасаясь нескромных взглядов посторонних. Там она проводила долгие часы в горе и покаянии.

По дороге в церковь Паулетта часто заходила в небольшую цветочную лавку, что находилась неподалеку.

Сегодня она, как обычно, забежала туда на минуту, чтобы купить букетик любимых белых роз. Цветочница, хорошо знавшая свою постоянную покупательницу, провела Паулетту в оранжерею за лавкой, где можно было увидеть даже некоторые весьма экзотические цветы. Засмотревшись на хрупкие лепестки белых орхидей, девушка остановилась. Внезапно она услышала рядом с собой голос. Он принадлежал мужчине лет тридцати с приятной наружностью. Он задумчиво рассматривал цветы, затем выбрал букет и заметил:

— А мне нравятся гиацинты. Неброская, не сразу заметная красота. А вам, я вижу, особенно нравятся белые цветы.

— Почему вы решили, что они мне особенно нравятся? — рассеянно спросила Паулетта, даже не взглянув на неожиданного собеседника.

— Если бы дело обстояло иначе, — ответил мужчина, — вы бы не покупали каждый четверг непременно белые.

Паулетта обернулась:

— Откуда же вам известно, что я бываю здесь каждый четверг?

— Моя контора находится как раз напротив лавки, на втором этаже. И каждый четверг в одно и то же время я вижу, как вы заходите в этот магазин и выходите отсюда с букетом белых цветов, чаще всего роз.

— И долго вы уже наблюдаете за мной? — Паулетта выбрала подходящий букет и расплатилась.

— Уже два месяца, — ответил мужчина. — С тех пор, как моя фирма переехала сюда. Извините, возможно, вам неприятно это услышать, но у вас всегда такое грустное лицо. — Он нерешительно направился к выходу вместе с Паулеттой.

— А вам это кажется странным? Вы, наверное, полагаете, что человек должен быть всегда оптимистичным и довольным жизнью?— спросила Паулетта, выходя из магазина.

— Нет... — задумчиво ответил незнакомец. — Просто в вас есть что-то особенное... Такое, чего нет в других, кого я ежедневно вижу из моего окна. — Мужчина указал на окно своей конторы в доме напротив.

Паулетта мельком взглянула в указанном направлении, а затем вновь — уже с некоторым интересом — обернулась к своему неожиданному собеседнику:

— Извините, но мне нужно идти... Всего доброго, — Паулетта попрощалась и медленно пошла по направлению к церкви.

— Всего доброго, сеньорита... — услышала она вслед.

 

ГЛАВА 2

В кафе «Под звездами» было спокойно, чисто, уютно. «Как быстро летит время», — вздыхала Дульсина, вспоминая, что когда-то она бывала здесь с Алехандро. С тех пор словно целая жизнь миновала. Доктор Рамирес уехал, а вскоре после того в доме появилась новая горничная, Леопольдина. Шустрая женщина! Быстро втерлась в доверие к дону Леонардо, старалась ему услужить и, похоже, оказывала ему услуги, о которых в приличном обществе говорить не принято. Как низко пал отец! Дульсина уже готова была простить ему Аугусту, но Леопольдина— это просто за гранью допустимого. А бедняжка Кандида сникла, время шло, но она все так же грустила о своем коротышке. Ее страдания и вздохи наводили такую тоску, что Дульсина стала избегать общения с сестрой. Ей хватало и своих печалей. Не от хорошей жизни она предпочитала не засиживаться дома— и теперь вот зашла в кафе, одинокая, невеселая, неприкаянная.

Невесть откуда возник долговязый развязный субъект, хотя и одетый прилично.

— А я вас давно жду, сеньорита, даже соскучился. — Он слегка шепелявил.

— Но мы, кажется, незнакомы, — рассмотрев его повнимательней, Дульсина готова была биться об заклад, что никогда с ним прежде не встречалась.

— Вот и познакомимся, — ничуть не смутившись, жизнерадостно произнес субъект.

— Не имею ни малейшего желания. Оставьте меня в покое.

— Не сердитесь, сеньорита, я же прекрасно вижу, что вы из благородных. Я не собираюсь вам навязываться. Мы можем просто посидеть за одним столиком, не мешая друг другу. Мне было бы приятно быть рядом с такой элегантной девушкой, всем на зависть.

Его слова польстили Дульсине. «Ладно, пусть посидит, — подумала она. — Уйти я всегда успею. Не дай Бог привяжутся какие-нибудь нахалы, а этот вроде бы ни на что не претендует».

Незваный сосед действительно помалкивал, но зато не скупился на заказы. Вскоре стол был уставлен всевозможной снедью и напитками. 

«Он что, Гаргантюа?» — удивилась про себя Дульсина. И тут же получила предложение выпить бокал вина за приятную встречу. Она предпочла отказаться.

— Не хотите поддержать компанию? Какая жалость! Тогда мне придется позвать друзей.

Короткий кивок головой, и за столиком очутились два шустрых типа, которые с жадностью набросились на еду. Дульсина поняла, что надо немедленно уходить.

— Познакомьтесь, друзья, — прошепелявил незнакомец. — Самая красивая, самая элегантная и добрая девушка на свете. Она угощает нас чудесным ужином.

Дульсина пыталась встать, но долговязый, растянув улыбку на лице, обратился к ней.

— Что вы, сеньорита, неужели я в вас ошибся? Приличные девушки не сбегают, не заплатив. Не разочаровывайте меня. Дайте моим друзьям спокойно поужинать, а то они могут и поскандалить. А вы лучше выпейте с нами, а то нехорошо получается: мы едим, а вы скучаете.

Дульсина обвела глазами зал, ища официанта, чтобы обратиться к нему за помощью, но заметила, как угрожающе напряглась троица за ее столиком, и не решилась. Она представила себе шум, разбирательство, ситуацию, в которой ей придется опровергать слова этих гнусных типов и оправдываться, и оцепенела в неподвижности. А раззадорившиеся нахалы делали все новые заказы и никак не могли насытиться. К тому же они изрядно опьянели.

Дульсина сжалась, опустила глаза и в отчаянии глотала слезы. Когда же это кончится? Ей уже было безразлично, сколько денег придется выбросить на этих чревоугодников, но сколько может длиться это безобразное унижение? 

— Сеньорита Линарес? — мягкий баритон заставил ее поднять глаза. Возле столика стоял высокий, подтянутый мужчина в добротном костюме. - Я ждал этой встречи.

— И даже успели соскучиться? — с горькой иронией отозвалась Дульсина.

— Если вам угодно. Прошу вас, пройдемте за мой столик.

— Не смейте приставать к нашей даме, — задиристо заявил сосед, с трудом ворочая языком.

Новый незнакомец сделал знак рукой, и к их столику заспешили мускулистые вышибалы.

— Разберитесь с ними, — сказал незнакомец, беря Дульсину за руку и провожая ее к своему столу.

Дульсина порывалась уйти. Но незнакомец удержал ее.

— Не советую вам торопиться, сеньорита Линарес. Эту шайку наверняка вышвырнут через несколько минут после приватной беседы где-нибудь в подвале. А что еще с ними делать? Звать полицию? Одни хлопоты. Слепому видно, что у них ни песо, а полиция за них не заплатит. Так что через несколько минут они окажутся на улице, и лучше переждать, чтоб не встречаться с ними.

Дульсина должна была признать, что его доводы звучали убедительно.

— Я бы проводил вас, но мне надо дождаться приятеля, — продолжал незнакомец. — Когда он придет, я посажу вас в такси. — Он галантно отодвинул стул для Дульсины, и теперь она воспользовалась приглашением.

Чувствовала себя Дульсина не совсем уютно. Опять незнакомец, опять неизвестность, и кто знает, какой подвох ожидает ее на этот раз. Но она его где-то видела раньше, этот нос с горбинкой навевал смутные воспоминания. К тому же он знает ее имя.

— Откуда вы меня знаете? — спросила Дульсина.

— Я вас здесь видел однажды. Вы были с сыном сеньора Кастаньоса. Он-то мне и рассказал, по ком сохнет малыш Алехандро. Я плохо помню ваших родителей, видел их в детстве, но мои родители знавали сеньора и сеньору Линарес. Мой отец был большим почитателем доньи Луисы. Простите, я не представился. Лучиано Мартинес.

— Дульсина Линарес, — ответила девушка дружелюбно.

Он знавал ее родителей, даже ее мать. Это неплохая рекомендация. Но кто он?

— От родителей я унаследовал собственное дело операции с недвижимостью, — он протянул ей визитную карточку, словно угадав ее сомнения. — Не волнуйтесь сеньорита Линарес, опасность миновала. Извините, что я не совсем ловко вмешался, но я почувствовал что-то неладное.

— Ну что вы, я вам так признательна, сеньор Мартинес.

— Можете звать меня по имени. Думаю, что добрые отношения между нашими родителями дают нам право на подобное общение.

— У вас редкое имя.

— Редкое только здесь. Моя мать итальянка, на ее родине это имя не в диковинку. Меня назвали в честь деда, которого моя мать боготворила. Может быть, выпьем немного вина за знакомство, а то я боюсь, что вы будете скучать.

Дульсина почувствовала себя непринужденно и от души рассмеялась.

— Вы повторяете слова того нахала, который подсел ко мне за столик. Теперь, видимо, я должна угостить вас ужином, вас и приятеля, которого вы ждете.

Лучиано тоже засмеялся, разливая вино в бокалы.

— Я так и предполагал, что эти молодчики решили погулять за ваш счет. Очень старый трюк. Забудьте о них, Дульсина. Итак, за знакомство?

Завязался оживленный разговор. Лучиано прекрасно знал многих старых друзей семьи Линаресов. Дульсина воспрянула, с удовольствием вспоминая тот избранный круг, к которому когда-то всецело принадлежала ее семья. Но Лучиано предпочитал подшучивать над невинными слабостями, а порою и над глупостями достопочтенных господ. «Конечно, — подумала про себя Дульсина, — он не потерял с ними связи, они для него свои, поэтому он может и побалагурить».

Приятель Лучиано не появлялся, хотя прошло не менее часа. Дульсина видела, как Лучиано бегло посматривал на часы, и молила Бога, чтобы неведомый приятель заблудился, забыл о встрече или слег с приступом аппендицита. Что-то незаметно, что ее визави умирает от нетерпения. А вечер так хорош, пусть он длится долго, долго.

Лучиано пригласил ее потанцевать. Девушка словно растворилась в музыке, не чувствуя собственного тела, легко подчиняясь уверенным движениям партнера. Она подняла глаза и увидела, что Лучиано напряженно всматривается в зал, отыскивая кого-то. «Он все-таки его ждет»,— огорченно подумала Дульсина. Лучиано заметил ее взгляд, выражение его лица изменилось, он непринужденно улыбнулся. В приглушенном свете танцевального круга его глаза отливали темной синевой.

— Лучиано, у вас синие глаза.

— Как небо Италии. Так говорила моя мать. Но вы их еще не видели днем. А в Италии вы бывали?

— Нет, а вы?

— Был, конечно. Но я не знаю, здесь небо не хуже, даже лучше. Просто итальянское небо прославили мастера Ренессанса.

— А наше небо — Давид Сикейрос.

— Да, но он современник, а люди привыкли поклоняться прошлому. Впрочем, и я поклоняюсь старым мастерам. Ведь я видел их в подлиннике.

Больше они не танцевали, несмотря на то, что Дульсине страстно этого хотелось. Она с завистью поглядывала на танцующих, а Лучиано уже в открытую — на часы.

— Видимо, мой друг не придет. Наверно, не управился с делами. Пойдемте, Дульсина, я провожу вас.

Напрягшись, Дульсина ждала, когда же он попросит номер ее телефона. Сажая ее в такси, он поцеловал ей руку и поблагодарил за приятный вечер. Дульсина пыталась улыбнуться, но губы плохо ее слушались. Лучиано захлопнул дверцу машины, но неожиданно вновь ее открыл.

— Не сочтите за нескромность, Дульсина, но не дадите ли вы мне номер своего телефона. Вдруг когда-нибудь найдется время и у вас, и у меня, и мы сможем провести его вместе.

 

ГЛАВА 3

 — Донья Росаура, вас просит какая-то сеньора — сообщила служанка. 

Хозяйка удивленно подняла брови. Она никого не ждала, да в последние годы гости редко стали заходить в дом Монтеро де ла Рива. Однако интересно, кто же это решил пожаловать?

— Проси ее, — ответила служанке донья Росаура.

Через минуту та провела в гостиную незнакомую донье Росауре женщину. Это была Хуана Мария Ортегас.

— Здравствуйте, сеньора Монтеро, — вежливо поздоровалась она. — Меня зовут Хуана Мария Ортегас. Я бы хотела переговорить с вами по одному очень важному делу.

— Что ж, присаживайтесь, — донья Росаура плавным жестом указала на кресло. — Мерседес, принесите, пожалуйста, кофе, — обратилась она к служанке. — Вы ведь не откажетесь от чашечки кофе, сеньора... простите...

— Сеньорита Ортегас, — ответила гостья, сделав ударение на слове «сеньорита».

— Два кофе со сливками, — сказала донья Росаура. Когда Мерседес вышла, донья Росаура заинтересованно обратилась к посетительнице:

— Я слушаю вас, сеньорита Ортегас.

— Это очень сложная и непростая история, — начала Хуана Мария.— Несколько лет назад, если быть точной — четыре года с небольшим, я имела деловые контакты с вашим покойным мужем, — она помолчала. — Это был исключительно умный и порядочный человек, и я очень уважала его.

— Да, мой муж был достойным, благородным человеком, — грустно закивала головой донья Росаура. — Теперь таких уже не бывает. Я до сих пор не смирилась с его кончиной.

— Мне очень жаль, но мне придется перенести вас в то ужасное время, — печально сказала Хуана Мария, стараясь всем своим видом показать сочувствие.— Поскольку дело, о котором пойдет речь... - она замолчала, не зная, стоит ли ей продолжать.

— Ничего ничего, сеньорита Ортегас, я внимательно слушаю вас.

— Спасибо вам, донья Росаура, — Хуана Мария задумалась, а затем продолжала: — Итак, четыре года назад я встречалась с вашим покойным мужем, после чего был подписан один документ... Акт купли-продажи некоей недвижимости. Предполагалось, что...

— Не утруждайте себя, я все поняла, — внезапно перебила ее донья Росаура. — Я все прекрасно помню. Ну конечно, сеньорита Ортегас. Хуана Мария, если не ошибаюсь? Вот-вот, я даже помню ваше имя. Ведь это именно вы тогда принесли ту отвратительную магнитофонную запись. И после этого мой брат Мигель Вильярреаль...

— Сеньора Монтеро, — Хуана Мария перешла на более официальный тон. — Но вы должны также помнить, что сам дон Карлос хотел...

— Да, разумеется, — донья Росаура поджала губы. — Он не любил моего брата. Они, по сути дела, были врагами. И когда ему представилась возможность посадить Мигеля в тюрьму, он это сделал. И я не препятствовала ему. Но теперь, — донья Росаура поднесла платок к глазам, — Карлоса уже нет. Мой брат по-прежнему в тюрьме. Каким бы он ни был, но он представитель громкой фамилии Вильярреаль, пусть даже и не самый лучший ее представитель. Тем не менее для меня это очень прискорбный факт. Так чего же вы от меня хотите сейчас?

— Он купил некую недвижимость, — напомнила Хуана Мария.

— Да, он говорил мне об этом, — кивнула донья Росаура. — Он всегда советовался со мной. Но ведь речь шла о какой-то незначительной сумме.

— Верно, но по договоренности с вашим покойным мужем через год он обязался продать эту недвижимость обратно той даме, у которой купил ее. У меня есть его письменное обязательство.

— Странно, — покачала головой донья Росаура. — А вот об этом я впервые слышу. Кроме того, вы говорите — через год, а прошло уже четыре года.

— Да, — не могла не согласиться Хуана Мария. — Однако обстоятельства несколько изменились. Но это не меняет сути дела. Теперь дама, которую я представляю, хочет выкупить свою недвижимость обратно.

— Скажите, — спросила, подумав, донья Росаура. - А чем объясняется столь странная сделка? Почему дама, которую вы представляете, продала покойному дону Карлосу нечто, что собиралась через год снова выкупить? Речь идет о чем-то незначительном, судя по цене. К чему такие сложности?

— Это весьма деликатный вопрос, — замялась Хуана Мария. — Мне и моей клиентке вашего мужа порекомендовали как человека чрезвычайно порядочного. И мы договорились...

— Понимаю, — сурово сказала Росаура. — Он пошел на сговор с вами, чтобы получить ту запись, из-за которой член семьи Вильярреаль сидит в тюрьме. Неужели все это происходило из-за пустого, грошового акта купли-продажи? Нет, здесь что-то не то.

— Но донья Росаура, — в отчаянии пыталась объяснить Хуана Мария. — Сам покойный сеньор Монтеро собирался...

— Сеньора Монтеро нет в живых, — сухо ответила донья Росаура, — и не стоит беспокоить его память.

— Извините, донья Росаура, — Хуана Мария не знала, с какой стороны подойти к этой сухой, властной особе. Сеньора Монтеро оказалась куда более крепким орешком, чем она ожидала. — Могу ли я надеяться на то, что вы исполните обязательства вашего покойного мужа? Думаю, это понадобится сделать скоро — через месяц-полтора, не более...

— Ну, если вы действительно сможете представить мне письменное обязательство, подписанное покойным сеньором Монтеро, по которому он обязуется через определенный срок продать вам эту недвижимость обратно за ту же цену, я выполню его волю. Хотя, — донья Росаура с сомнением покачала головой, — еще раз повторяю - эта сделка представляется мне очень и очень странной.

Донья Росаура поднялась, давая тем самым понять гостье, что разговор закончен. Хуана Мария хотела еще что-то сказать, но передумала и промолчала.

Оставшись одна, донья Росаура пошла в кабинет дона Карлоса, который теперь стал ее кабинетом, и в сейфе действительно нашла эти документы. «Все это очень подозрительно», - думала донья Росаура, вчитываясь в акт купли-продажи. Когда после смерти мужа она разбирала его бумаги, этот документ не привлек ее внимания. Сумма, проставленная внизу, была совсем незначительной, и донья Росаура даже не стала вникать, за что она была выплачена. Были дела и поважнее. Однако теперь она поняла, что за этим простым, казалось бы, документом скрывается нечто более сложное. Недаром Карлос обменял на него ту ужасную магнитофонную запись, которая позволила ему посадить Мигеля за решетку.

Донья Росаура вздохнула, вспомнив своего непутевого брата. Тогда она тоже очень рассердилась на него и не возражала против суда. Но теперь, когда Карлоса уже нет, а Мигель продолжает томиться в тюрьме, она начинала смотреть на этот конфликт по-другому. Все-таки Мигель был одним из семьи Вильярреаль, к тому же Росаура искренне привязалась к своей маленькой племяннице крошке Ванессе, которую время от времени навещала. Тяжело было думать, что девочка растет без отца, хотя, как философски иногда говорила Росаура жене Мигеля, «возможно, это и к лучшему. Еще неизвестно, какой пример он стал бы подавать дочери».

Теперь же, снова и снова перечитывая документ, из-за которого ее брат находился в тюрьме, Росаура все больше убеждалась, что здесь что-то нечисто. Чтобы во всем разобраться, нужна была помощь опытного адвоката. Она подошла к телефону и набрала номер своего поверенного.

— Алло, лиценциат Гусман? Вы не могли бы подъехать ко мне? Да, как можно скорее. Мне необходимо разобраться в одном сложном деле. Жду вас.

После той случайной (а возможно, и не такой уж случайной) встречи в цветочном магазине Любитель белых роз стал на удивление часто попадаться навстречу Паулетте. Каждый четверг он любезно раскланивался с ней на пороге цветочного магазина и всякий раз не забывал осведомиться, не нужна ли сеньорите помощь. Паулетта поначалу не придавала этим встречам особого значения, а то и просто старалась обратить их в шутку.

Однако с течением времени беседы с любезным незнакомцем стали более продолжительными. Наконец, он решил представиться — его звали Роке Мендисанбаль. Он нравился Паулетте — был всегда хорошо одет, чисто выбрит, чрезвычайно учтив и приветлив. Так могло продолжаться достаточно долго, если бы в один прекрасный день он не предложил девушке выпить чашечку кофе в соседнем кафе.

После этого памятного для них обоих дня окрестные сплетницы уже замечали их не только у цветочного магазина. Роке оказался умным и серьезным собеседником. Ему было тридцать два года, и по просьбе Паулетты он рассказал о себе. Оказалось, что у него есть пятилетний сын Пабло, который живет с ним, и что с недавнего времени он разведен с женой.

Со своей стороны Паулетта не отклоняла его предложений сходить в театр ли на выставку, а затем Роке отважился пригласить девушку отобедать у него дома.

Прослышав о том, что дочь собирается обедать дома у чужого мужчины, который к тому же разведен, донья Росаура настояла на том, чтобы лично сопровождать дочь на этот обед.

— Ты не будешь возражать, если я приду завтра с мамой? — спросила Паулетта у Роке по телефону.

— Конечно, нет! Напротив, я буду очень рад познакомиться с доньей Росаурой.

Порой, беседуя с Роке, Паулетта внезапно становилась как-то по-особенному молчаливой и задумчивой. Роке не раз спрашивал девушку, отчего она грустна, но та ссылалась то на головную боль, то на жару, то еще на что-нибудь. Паулетта свято хранила тайну своей Розиты и часто думала о ней. Роке не мог не замечать ее отчужденности в такие минуты. Поэтому он был даже рад, что Паулетта придет вместе с матерью. «Может быть, это поможет ей быть более раскованной», — думал он.

На следующий день машина привезла донью Росауру и Паулетту к дому Роке Мендисанбаля. Донье Росауре не терпелось взглянуть на хозяина дома. Судя по скудным описаниям Паулетты — это был интеллигентный, порядочный мужчина. «Слава Богу, не голодранец вроде этого Педро Луиса», — думала мать. 

У ворот дома гостей встретил слуга, пригласивший их пройти в дом. А в дверях их поджидал уже сам хозяин. Роке поцеловал руку Паулетты, учтиво приветствовал донью Росауру. Он провел их в небольшую, но со вкусом обставленную гостиную.

— У вас здесь очень мило, сеньор Мендисанбаль. Это вы сами занимались интерьером? — спросила донья Росаура.

— Нет, — ровным голосом ответил Роке. — Моя бывшая жена.

— Вы вдовец?

— Нет, вы не угадали. Я разведен.

Дальше донья Росаура выпытала у Роке все. Что у него есть сын Пабло, которому недавно исполнилось пять лет. Что он живет с отцом, потому что сам этого захотел, да и сама мать-то не очень хочет обременять себя ребенком.

— Мама! Прекрати свои расспросы,— взмолилась Паулетта. — Ты просто замучила Роке своими вопросами.

— Ничего-ничего, напротив, мне очень приятно общество доньи Росауры, — вежливо ответил Роке.

— Сеньор Мендисанбаль, — воодушевилась Росаура, — я только теперь заметила, что мы, кажется, уже где-то встречались...

— Вы правы, мы виделись на Рождество у Линаресов. К сожалению, нас было некому представить друг другу.

— Да-да, теперь припоминаю. С вами была дама в темном костюме с необыкновенно элегантной брошью, — продолжала донья Росаура.

— Как, Роке, вы тоже знаете Линаресов? — спросила Паулетта. — А я была там только один раз, и очень давно, еще ребенком.

— Мы не то чтобы друзья с ними, — сказал Роке. — Нас связывают чисто светские отношения, — и, наклонившись к Паулетте, он шепнул ей на ухо: — Терпеть не могу эти светские сборища.

Донья Росаура в это время рассматривала картины на стенах гостиной и не заметила, что Роке и Паулетта о чем-то беседуют вполголоса.

— О чем вы там шепчетесь? — с деланным добродушием спросила она. — Паулетта, ты ставишь меня в неловкое положение.

В этот момент вошла служанка и сообщила, что обед подан. Все прошли в столовую, где гостей усадили за изысканно сервированный стол.

— У вас хороший повар, — похвалила салат донья Росаура.

— Благодарю вас, сеньора. Он действительно мастер своего дела. Я привез его в прошлом году из Парижа. Но вы еще не пробовали его фирменное блюдо — куропатку по-лионски.

— Значит, не стоит увлекаться салатами? — шутливо спросила Паулетта.

— Да, стоит оставить место для других его кулинарных шедевров.

Одним словом, обед был утонченным, причем блюдам соответствовали и вина. Роке специально для этого дня припас прекрасное бургундское.

«Роке, несомненно, интересный мужчина, — подумала донья Росаура, пригубив вино.— И, видимо, богат. Иначе откуда бы такой стол?» Так сеньора Монтеро де ла Рива познакомилась с Роке Мендисанбалем.

 

ГЛАВА 4

Лучиано не звонил. Дульсина извелась, часами карауля у телефонного аппарата, но все напрасно. Может быть, он позабыл о ней. Кто знает, понравилась ли она ему, ведь минул целый месяц. Да, он защитил ее от тех негодяев, станцевал один танец, но ничто в его поведении не давало зацепки, чтобы понять, понравилась ли она ему. Все было в рамках приличия, дружеского общения с дочерью старых знакомых.

Но Лучиано справлялся о ней у сеньора Кастаньоса. Может быть, только потому, что ему любопытно было, кого выбрал Алехандро? Пришел ей на помощь. Возможно, всего лишь участие благородного человека. Взял номер телефона, дав надежду на новую встречу. Неужели это только вежливость?

Устав от бесплодных ожиданий, Дульсина решила наведаться к Фернандесам. Предлог был найден. Отцу нужен хороший врач, а кто, как не дон Хуан Фернандес, знает в этом толк? Кто, как не он, так удачно порекомендовал в их дом доктора Рамиреса? «И так неудачно», — невесело усмехнулась Дульсина, подумав о неутешной Кандиде. Надо быть начеку. Лучше, если новый доктор окажется пожилым и женатым.

Они побеседовали с сеньором Фернандесом в его кабинете. Дородный хозяин мерил тяжелыми шагами комнату, останавливаясь у дубовых шкафов.

— Да, от доктора Рамиреса я никак не ожидал такой прыти, — сердился сеньор Фернандес. — Я ввел его в приличные дома, а он уехал чуть ли не в одночасье. Словно за ним гнались. Я уж грешным делом подумал, не натворил ли он чего. Нет, все им довольны, единственная претензия — то, что он уехал. Где теперь найдешь ему замену?

— Я думаю, подошел бы врач с большим опытом, постарше. Ему легче будет понимать интересы и настроение отца, — предложила Дульсина.

— Кто бы спорил, — дон Фернандес плюхнулся в массивное кресло. — Но после Роберто трудно будет угодить пациентам. Славный парень! Я ведь сразу понял, какой это врач. То-то его переманили в Европу.

Было решено, что пока к дону Леонардо будет захаживать врач самого сеньора Фернандеса, а тем временем старый бизнесмен кого-нибудь подыщет. У него обширные связи, знакомства, да и супруга имеет свой круг общения.

— В нашей работе всегда много риска, — заметил сеньор Фернандес, — так что сердечников хватает, а значит, найдем и хорошего кардиолога. Конечно, такого, как доктор Рамирес, не обещаю.

Дульсина была приглашена на кофе, на что она и рассчитывала. Сеньора Фернандес засыпала ее вопросами об отце, Кандиде и мальчиках. Поинтересовалась она и новой горничной.

— Смотри, не распусти ее, девочка. С горничными сразу надо держать себя построже. А то нам однажды попалась отменная плутовка. Помнишь Диану? — обратилась она к мужу.

— Дорогая, ты была к ней слишком строга.

— Зато ты чересчур любезен, — строго напомнила супруга, вогнав дона Хуана в краску.

«Ах, вот оно как,— вздохнула Дульсина.— Может быть, все они таковы». Невеселый вывод не оправдал в ее глазах ни отца, ни Леопольдину. Она решила, что теперь самое время перейти к тому, ради чего она пришла.

— Дон Хуан, а вы не знакомы с сеньором Лучиано Мартинесом?

— Отличный малый! — отозвался сеньор Фернандес. — Уважаю таких. Дело знает, с клиентами ладит, и всегда можно на него положиться. Весь в отца. А вы что, хотите купить дом?

— Да нет, я с ним недавно познакомилась, — Дульсина увидела, как брови сеньоры Фернандес взлетели вверх. — Он помнит мою мать, — поспешила добавить девушка.

— А где вы познакомились? — в глазах доньи Долорес горело любопытство.

— Мы вместе поужинали в кафе, — уклончиво ответила Дульсина.

— Ну слава Богу. А то ведь я подумала, что он вступил в монашеский орден. Столько лет — и никакого внимания к женщинам. Как бы огорчилась бедная Джульетта, — всхлипнула сеньора Фернандес. — Это мать Лучиано, — уточнила она. — Ты знаешь, она так ужасно погибла.

— А что произошло?

— Автомобильная катастрофа, — хмуро сказал сеньор Фернандес. — Темная история, они оба погибли в Италии сеньор и сеньора Мартинес. До нас мало что дошло, то ли мотор отказал, то ли тормоза. Лучиано говорит, что несчастный случай. Не знаю, не знаю... У сеньора Мартинеса перед поездкой были дурные предчувствия, а он был не из тех, кто верил в провидение. Он опасался чего-то реального. Ума не приложу, кому он так мешал?

— Не преувеличивай, дорогой. Вы все плохо осведомлены, вот и накрутили невесть что. Вспомни, что говорил дон Рауль. Если сеньор Мартинес кому-то пришелся не ко двору, то с ним посчитались бы здесь. У него не было иностранных клиентов, а тащиться за ним так далеко...

— Вот именно, что далеко, легче спрятать концы в воду. Да не волнуйся ты так, Дульсина, — он забеспокоился, увидев, как она побледнела. — Все это только догадки. Сеньор Мартинес недолюбливал Италию, ему очень не нравился климат. Может быть, он тревожился за свое здоровье, он ведь не был крепким мужчиной.

— А у Лучиано были подозрения? — поинтересовалась Дульсина.

— Если и были, то он их прекрасно скрывал, — ответил дон Хуаи.

— Дорогой, ну что ты говоришь? Бедный Лучиано так страдал, он безумно любил свою мать. Если бы у него были сомнения, он бы этого дела так не оставил. С тех пор он и превратился в отшельника. Мне казалось, что со смертью бедной Джульетты умерло и его сердце. Так вы были в кафе? Он ухаживал за тобой?

— Нет, мы были только однажды.

— Знаешь, девочка, если он опять тебя пригласит, ты уж постарайся смягчить его сердце. Мы с Джульеттой были подругами, — сеньора Фернандес вновь всхлипнула, — у нее хороший сын, мне тяжело думать, что он еще не сладил с горем. А ведь мальчику уже за тридцать. Ты такая хорошенькая, он должен в тебя влюбиться.

— Не слушай ее, Дульсина, — вмешался сеньор Фернандес. — Женщины обожают сватать. Это для них как пасьянс разложить. Слушай свое сердце, оно не обманет.

По дороге домой Дульсина перебирала детали разговора. Надо же, такая трагедия, а он и словом не обмолвился. Наверно, ему до сих пор больно, конечно, больно. Она почувствовала к нему нежность. А для сеньоры Фернандес все проще простого. «Если опять пригласит...» Хотя бы разок позвонил. Оказывается, он сторонится женщин, а тогда в кафе их свели только обстоятельства. «Нет, донья Долорес, никакого «если» не будет», — думала Дульсина, но сердце ее отказывалось верить.

В тот же вечер Дульсина все рассказала Кандиде. Сестры повздыхали вместе и даже всплакнули. Когда Дульсина не скрыла, что все еще ждет звонка, сестра призналась, что ждет письма. Нет, они с доктором Рамиресом ни о чем не договаривались, между ними вообще не было никаких признаний, но ведь он мог бы написать о своих делах не ей, так дону Леонардо. Дульсина поддержала надежду сестры, этим она подкрепляла и собственные надежды. Кандида не осталась в долгу. Вдохновленные девушки повеселели и даже решили завтра же, с самого утра вновь начать регулярные занятия в бассейне. Тем более — не преминула вспомнить Кандида — доктор Рамирес очень рекомендовал.

Лучиано позвонил через неделю, когда Дульсина была в бассейне. Она уже теряла интерес к плаванию, как теряла надежду. Девушка выскочила из воды и, даже не обтеревшись полотенцем, побежала в дом. Селия, которая подошла к телефону и позвала Дульсину, получила выговор от новой горничной.

— Надо было сказать, что сеньорита занята, — ворчала Леопольдина. — Сеньор мог бы перезвонить и попозже, у этих господ нет срочных дел.

А Дульсине с укоризной было указано на лужу, которая натекла на полу за время разговора. Дульсина фыркнула и тотчас забыла о замечании служанки. Ей было не до того.

Через день они встретились на концерте фольклорного ансамбля. Дульсина сначала порывалась надеть колье с изумрудом, но, поразмыслив, инстинктивно почувствовала, что оно будет некстати. Она не ошиблась. Лучиано как бы невзначай оглядел ее наряд и одними глазами одобрил. Он даже задержал взор на воротничке тончайшего кружева, так удачно облегавшем ее девичью шею. Они сидели рядом, иногда обмениваясь взглядами, и Дульсина ждала, что он возьмет ее за руку. Нет, не взял. Она надеялась, что после концерта он пригласит ее поужинать. Нет, не пригласил. Он посадил ее в свою машину, спросил адрес и повез домой.

— Вам понравился концерт, Дульсина?

— Очень. Знаете, я особенно люблю песни. Эти ребята из Гвадалахары были чудесны. Какие голоса!

— Да, даже древностью повеяло, временами майя или ацтеков, когда они царили в наших краях. Наверно, нечто подобное звучало во время их ритуалов. 

— Не говорите так, Лучиано. У них были ритуалы с человеческими жертвами.

— Думаете, сейчас нет подобных ритуалов? На них тоже звучит самая прекрасная музыка, танцуют лучшие танцы. А жертву приговаривают к мукам, которые древним индейцам и не снились. И все это в угоду самому могучему богу на свете, имя которому золотой телец.

— Лучиано, вы святотатствуете, а я считала вас христианином.

— Я и есть христианин. Но разве вы не знаете, что христианский мир кишит людьми, которые поклоняются многим богам, не только милосердным, но и жестоким, беспощадным? И эти люди не забывают ходить в церковь, причащаются, исповедуются... Уж не думаете ли вы, Дульсина, что и я таков? — засмеялся он, увидев ее испуганные глаза.— Но когда занимаешься сделками с недвижимостью, то иногда видишь, как из-за холодных камней, увенчанных крышей, люди подчас готовы глотку друг другу перегрызть, брат брату, сын отцу, внук деду. Извините, Дульсина, эта музыка возбуждает глубокие чувства, хочется верить в прекрасное, святое. И становится особенно грустно, что мир несовершенен. Мы, кажется, подъехали к вашему дому?

— Да, к холодным камням, увенчанным крышей.

— Камни холодны, но их согревают души обитателей. Надеюсь, когда-нибудь вы позволите мне посетить ваш дом и встретиться с доном Леонардо. Я очень давно не имел чести его видеть.

— Мы можем зайти сейчас, отец еще не спит. Он будет рад увидеть сына... — Дульсина запнулась, вспомнив о рассказе Фернандесов, — старых друзей.

— Спасибо, но уже поздно.

Лучиано помог ей выйти из машины и, целуя руку, сказал:

— Всего доброго, Дульсина. Я провел с вами чудесный вечер.

Кандида ждала возвращения Дульсины и с нетерпением поспешила за ней в комнату. Увидев огорченное лицо сестры, Кандида подумала, что либо дело идет к концу, либо Дульсина не получила сразу того, на что рассчитывала. Если так, то все не страшно. «Дульсина хочет всего сразу, а надо уметь ждать. Да, ждать», — печально подумала Кандида.

— Он даже не заикнулся о новой встрече, попрощался и только. — Дульсина готова была расплакаться. — Все у него «когда-нибудь», «как-нибудь», и ничего определенного. А я не могу жить ожиданием неизвестно чего.

— Но ведь я могу, — в голосе Кандиды прозвучал вызов.

— Ну и дура, — в сердцах крикнула Дульсина.

— Успокойся, сестренка, — начала Кандида, — ты же сама говорила, что он много лет избегал женщин. И ты хочешь, чтобы он сразу преобразился? Мне кажется, ты ему понравилась, но...

— И разонравилась, — оборвала ее Дульсина. — Ни намека о встрече!

— Погоди, он приглядывается к тебе, потому и не спешит. А намек, наверно, был, только ты его упустила. Я ведь тебя знаю.

— Да-да, — припомнила Дульсина. — Он сказал, что хотел бы встретиться с отцом. Он же его раньше знал. — Лицо Дульсины оживилось.

— Вот видишь, — обрадовалась Кандида. — А у Алехандро и мысли не было познакомиться с нашим отцом. Лучиано относится к тебе серьезно, и то, что он не спешит, доказывает, что он не играет с тобой.

— Что с того, что твой... — Дульсина чуть не брякнула «коротышка», — твой доктор прекрасно знал отца? — она не удержалась от ехидства. Но увидев, как потемнело лицо Кандиды, поспешила смягчить свою грубость. — Раз он не посчитался с уговорами нашего отца и так быстро уехал, значит, были очень веские причины. У него что-то стряслось, и ему, наверное, сейчас ни до кого. Успокойся, Кандида, все уляжется, и он напишет.

Сестры расстались, получив друг от друга новую порцию надежды.

 

ГЛАВА 5

Прошло еще три месяца. Несмотря на регулярность встреч и чрезвычайную близость и доверительность их отношений, Паулетта всерьез не задумывалась над будущим. Про себя она называла отношения с Роке дружбой, хотя тот явно ухаживал за ней так, как ухаживают за невестой. Цветы, подарки, визиты в дом Монтеро, до той поры закрытого для разведенных визитеров, стали явно недвусмысленными.

Однако постепенно Паулетта привязалась к Роке. Он ей нравился — всегда был добрым, отзывчивым, внимательным. Однажды он даже преподнес ей прекрасное колье. Паулетта очень смутилась тогда — ведь такой подарок говорил об особых чувствах Роке Мендисанбаля.

В тот день они условились встретиться на званом вечере у пожилой сеньоры Вильярреаль, бабушки Паулетты. Было нестерпимо скучно ходить среди чопорных пожилых сеньоров и сеньор, которые в один голос ругали современную молодежь, современную моду, правительство и вообще всю нынешнюю жизнь.

Проведя в их обществе достаточно времени, Роке и Паулетта, рискуя показаться невежливыми, оставили старичков и вышли в сад. Было приятно посидеть на скамейке и отдохнуть от утомительной и пустой светской беседы. После непродолжительного молчания Роке начал:

— Паулетта, я давно хотел сказать тебе... — он повернулся к девушке и посмотрел ей прямо в глаза: — я люблю тебя...

Паулетта вздрогнула. Она совсем не ожидала такого признания, хотя и предчувствовала, что оно рано или поздно состоится.

— Моя жизнь сложилась непросто... — продолжал Роке, — но я никогда никого так не любил.

— А как же твоя жена? Сын? — осторожно спросила Паулетта, глядя в сторону.

— Поверь мне, это была ошибка. Я сейчас тяжело переживаю то, что произошло. Но тогда я был слишком молод, неопытен...

Паулетта молчала. Она не знала, что ответить Роке на его признание.

— Ответь мне что-нибудь, хотя бы одно слово...

— Понимаешь... — с трудом подбирая слова, начала Паулетта. — Я... Ты мне очень симпатичен, но у меня тоже была непростая жизнь. Я не могу тебе всего рассказать, но поверь... нам не следует больше встречаться...

— Как не следует? — не поверил своим ушам Роке. — Но я же люблю тебя! Не будь такой жестокой, Паулетта. Не отвечай хотя бы сейчас, пусть пройдет время, ты подумаешь, и, может быть, тогда...

— Поверь, Роке, мне очень тяжело говорить тебе это, но мы не можем быть вместе. — Паулетта встала и уже собиралась уйти, но почувствовала, что что-то удерживает ее рядом с этим таким симпатичным и таким несчастным сейчас человеком.

Он медленно взял ее дрожащую руку и стал покрывать ее поцелуями. Паулетта была готова разрыдаться, слезы уже застилали ей глаза. Она думала о Роке, о Педро Луисе...

— Прости, Роке, — Паулетта высвободила руку. — Мне очень трудно сейчас, но я не могу тебе ничего ответить. Если ты действительно любишь меня, ты должен подождать. Возможно, тебе придется ждать долго, может быть, всю жизнь...

Паулетта повернулась и быстрым шагом направилась к дому. Роке остался один на скамейке, не понимая, почему Паулетта так странно ответила ему. Но он решил ждать ее столько, сколько потребуется, хотя бы целую жизнь.

— Итак, господа, дело можно считать решенным. Мне очень жаль, но вы, сеньор Мендисанбаль, можете претендовать лишь на половину того имущества, которым располагали до вступления в брак. — Судья вытер пот со лба. — Повторяю, мне очень жаль.

— Но моя жена была обеспеченной женщиной. Более того, она значительно богаче меня. Я уверен, что она продавала всю свою недвижимость, земли, поместья вполне сознательно, рассчитывая именно на такое решение суда.

— Извините, но ваш бракоразводный процесс тянется уже четыре года, и суду не удалось найти факты, которые свидетельствовали бы в пользу того, что сеньора Хортензия Мендисанбаль действовала со злым умыслом, — ответил судья.

— Их и не может быть, — заявила Хортензия. — Мне нужны были деньги, и я и понятия не имела о рыночных ценах на недвижимость. Меня обвели вокруг пальца ловкие агенты. А теперь он, — она указала на бывшего мужа, — хочет отнять у меня последние крохи!

— Это ложь! — сжав зубы, сказал Роке.

— Сеньор Мендисанбаль, вы находитесь в зале суда, — напомнил ему судья.

Год назад суд вынес точно такое же решение. Роке подал апелляцию, но суд вынес точно такой же вердикт.

— Я, волею закона Соединенных Штатов Мексики, — читал судья, — полагаю правильным поделить состояние, принадлежащее сеньору Роке Мендисанбалю, между ним и его бывшей супругой Хортензией Мендисанбаль...

Хортензия не могла сдержать своих чувств. Она расплылась в широкой улыбке. Та игра, которую она затеяла перед бракоразводным процессом, была выиграна. Теперь, после того как она за гроши выкупит свое имущество, проданное когда-то покойному Карлосу Монтеро, она станет владелицей огромного состояния, едва ли не самой богатой женщиной Мексики.

— Решение принято, — сказал судья. — Сеньоры, поставьте свои подписи. После этого, сеньор Мендисанбаль, бы получили право подать еще одну апелляцию. Хотя думаю, это не имеет смысла. Вам вряд ли удастся добиться другого решения.

Роке понял, что жене каким-то непостижимым образом удалось обмануть его. С минуту он просидел не двигаясь, а затем порывисто встал и молча поставил свою подпись под решением суда.

В коридоре к нему подошла улыбающаяся Хортензия:

— Ну что, думаешь еще раз подавать апелляцию? — ехидно спросила она.

— Нет, Хортензия. Ты добилась своего. Тебе удалось украсть у меня половину того, чего я добился многолетним трудом. Владей моим состоянием, но знай — рано или поздно тебе придется поплатиться за это.

— Да ты что, Роке, не угрожаешь ли мне? — засмеялась Хортензия. — Дорожи хоть тем, что у тебя осталось, простачок, глупец!

Роке Мендисанбаль рос и воспитывался в интеллигентной, но не особенно богатой семье. Он был единственным ребенком, единственной надеждой и опорой своих родителей. Поступив в лучший университет Мексики он блестяще его окончил, затем работал экономистом, наконец, открыл свое дело. Благодаря неустанному труду, Роке быстро пошел в гору и вскоре стал очень состоятельным бизнесменом. Он был из тех, кто прокладывает себе дорогу трудом и терпением.

Теперь же, после того, как бывшая жена ловко обвела его вокруг пальца, он остался почти ни с чем. Точнее нет, с ним остался его сын, которого Роке рассчитывал воспитать настоящим человеком. «Какое счастье, что от ребенка она с легкостью отказалась», — успокаивал себя Роке в те тяжелые дни.

Судебное решение было принято, и Роке понимал, что поправить дело теперь очень трудно, почти невозможно. Оставалось смириться. Он был уверен, что преодолеет трудности, а мстить Хортензии он в действительности не собирался, считая это недостойным себя. «Я еще достаточно молод и силен, чтобы начать все практически сначала, — думал он. — Впереди еще большая и, Бог даст, более счастливая жизнь».

 

ГЛАВА 6

Кандида оказалась права. Лучиано вновь позвонил и предложил встречу, но до этого Дульсине пришлось изрядно помаяться. Она хотела съездить к Фернандесам, но что-то ее удержало. В раздражении Дульсина грубо отчитала Леопольдину, когда та, как ей показалось, слишком надолго отлучилась из дома. Леопольдина впервые испытала на себе гнев младшей сеньориты Линарес. Посчитав, что внимание дона Леонардо дает ей особые права, служанка попробовала сопротивляться, чем еще больше раззадорила Дульсину. После той бурной стычки Леопольдина стала приглядываться к девушке и даже старалась ей угождать.

На встречу с Лучиано Дульсина летела как на крыльях. Они договорились осмотреть руины древнего Теночтитлана. День был жаркий и, наряжаясь, Дульсина заботилась не столько об элегантности, сколько об удобстве. Чего будет стоить ее изысканный вкус, если под палящими лучами солнца элегантность не убережешь? Ее всегда раздражало, когда из-под бус и браслетов безмозглых модниц струился пот.

Они блуждали среди обломков прошлого в окружении немногочисленных туристов, задыхавшихся от жары. На некоторых красовались сомбреро, купленные здесь же у уличных торговцев. Увидев полную иностранку в цветастом платье, темных очках и нелепом сомбреро на завитых волосах, они переглянулись и рассмеялись. Глаза Лучиано блеснули первозданной синевой.

«Вот каково оно, небо Италии, — подумала Дульсина, — небо, оказавшееся неблагосклонным к его родителям».

К ним подошла продавщица цветов. Лучиано выбрал букетик бледно-лиловых фиалок и галантно вручил его девушке.

— Как чудесно пахнут, — восхитилась Дульсина. — Я ужасно люблю цветы, больше любых драгоценностей. Жаль, что не все мужчины понимают женские вкусы.

— Ты проповедуешь культ цветов? — Лучиано лукаво посмотрел на нее. — Так кто же из нас истинный христианин?

Дульсина помнила, что «культ цветов», введенный когда-то ацтеками, означал человеческие жертвоприношения. Какой-то космический смысл этих ритуалов так и остался для нее загадкой, несмотря на старания учителя, который безуспешно вдалбливал ей в голову немыслимую систему чуждых ей религиозных воззрений.

— Да, я за культ цветов, за культ красоты, а не жертв. Пусть они цветут и приносят нам радость.

— Они цветут, и их приносят в жертву нашей радости.

— Тебе везде чудятся жертвы, — с легкой обидой произнесла Дульсина и осеклась. Она вспомнила о трагедии в Италии.

— Ну наконец, — как ни в чем не бывало улыбнулся Лучиано, — наконец мы перешли на «ты». А все-таки жертвы есть, Дульсина, красота ради красоты. Красивые цветы росли и радовались жизни, но их безжалостно сорвали ради красивой девушки.

Дульсина растерялась, она посмотрела на букет не зная, что с ним теперь делать. Выбросить? А зачем он тогда подарил?

— Не надо так, Дульсина, - мягко сказал Лучиано -Я же пошутил. Нельзя все доводить до крайностей, иначе нам придется отказаться от мяса, фруктов, вообще от еды. И по земле ходить не сможем, потому что мы ее топчем. Придется забыть об апельсинах, а ведь ты, я вижу, не прочь выпить апельсинового сока? Я не ошибся?

Они подошли к мальчику, бойко торговавшему напитками.

— Самый лучший сок в Мексике, — задорно воскликнул мальчуган, шустро наполняя стаканчики.

Дульсина медленно пила, смакуя каждый глоток. В жару это был незаменимый напиток. Она посмотрела на Лучиано и залюбовалась им. Он стоял к ней боком, на фоне неба четко вырисовывался его орлиный профиль. «Похож на ацтекского бога», — восхищенно подумала она, забывая, что не все божества ацтеков заслуживали восхищения.

Лучиано не поворачивался, он словно застыл, что-то в его позе настораживало.

— Лучиано, что с тобой? — окликнула его встревоженная Дульсина.

Он обернулся и глядел на нее, словно не видя. Синие глаза потемнели, как небо перед дождем.

— Что-то случилось? Ты кого-то увидел?

Он встрепенулся:

— Так, одну красотку, больно хороша.

— Ты очень деликатен, Лучиано. Извини, что оторвала тебя. — Дульсина обиделась не на шутку. — Хорош святоша, все считают его чуть ли не монахом, а он от первой юбки потерял голову, забыл, с кем сюда пришел.

— Не сердись, Дульсина. — Лучиано понял свою оплошность. — Я хотел пошутить, но что-то плохо получилось. Я вспомнил, что, кажется, забыл сделать важные распоряжения. Так торопился на встречу, что все вылетело из головы. Извини, но мне надо вернуться домой.

Дульсина сникла окончательно. Она не поверила ни в какую забывчивость, он просто хочет от нее отвязаться. Кого-то увидел, и она сразу стала ему не нужна. Сама хороша! Поверила в монашескую жизнь такого красавца. Завел себе какую-нибудь Леопольдину или Диану, вот и скрывает ее от всех. Все они мастаки путаться с простушками, ведь с ними можно не церемониться. А приличные девушки нужны им только для вывески. То-то он любит разглагольствовать о жертвах. Она и есть жертва, которую он решил принести на алтарь своих темных страстей.

Они шли к стоянке. Дульсине, не поспевающей за его широким шагом, пришлось чуть ли не бежать. На ходу Лучиано осторожно оборачивался, выискивая кого-то глазами. Он старался делать это незаметно, но от ревнивого взгляда Дульсины не укрылось ничего. Когда они подошли к стоянке, Дульсина уже приняла твердое решение не садиться в его машину и добираться домой самостоятельно.

— Я не поеду с тобой, Лучиано. Ты торопишься, и не стоит тратить время на меня. Я прекрасно доеду на такси.

— Такси к твоим услугам, — подобострастно сказал он, распахивая дверцу своего автомобиля.

Дульсина не успела и рта раскрыть, как крепкие руки оторвали ее от земли и усадили в машину. Лучиано быстро проскользнул за руль и набрал скорость. Иногда он бросал на нее короткие взгляды. Дульсина решила молчать. Она-то поняла цену его важным распоряжениям, так что немного он потеряет времени, если подвезет ее домой. 

— Знаешь, Дульсина, давай выпьем с тобой по чашке кофе.

— Если не ошибаюсь, ты очень торопишься, — ответила она ледяным тоном.

— Выпьем в моем доме. Я быстро сделаю распоряжения, и ничто больше не помешает нам насладиться кофе. Моя Хеорхина прекрасно его готовит. Я тебя не задержу, а потом отвезу домой. Я виноват перед тобой. Позволь мне искупить мою забывчивость хотя бы отменным кофе.

Дульсина молчала. Предложение ей понравилось, но она не знала, стоит ли ей быть снисходительной или не стоит.

— Значит, решено, - сказал Лучиано, самовольно отсеяв ее сомнения.

Дульсина обрадовалась, что ответ на соблазнительное предложение прозвучал не из ее уст.

Машина затормозила возле массивного особняка, дома семейства Мартинесов, в котором теперь обитал единственный сеньор Мартинес. Они прошли через сумрачный холл в просторную гостиную, обставленную дорого, но не современно. Глаза Дульсины мгновенно устремились на большое, но как бы размытое фото в золоченой рамке, стоящее на угловом столике. Она увидела мягкую улыбку на лице удивительно красивой молодой женщины. Нежный овал, ровные зубы, пышные волосы. «Да, из-за таких королев и забывают про честь и достоинство», — с грустью признала Дульсина.

Лучиано суетливо предложил ей сесть в кресло. Пока она устраивалась поудобней, фото исчезло. Значение этого действа Лучиано не оставляло никаких сомнений. Таинственная красотка существует, и у него есть основания ее скрывать. Дульсина еле сдерживала себя от негодования. «Надо взять себя в руки, — думала она, — иначе я разнесу весь этот дом. Я же Линарес, Линарес».

Она нашла для себя выход. Да, она Линарес, и этим сказано все. «Похоже, дорогой сеньор Мартинес, это наша последняя встреча. И на прощание я не буду устраивать вам сцен. Крики да истерики — удел ваших низменных красоток». В упоении мести Дульсина забыла, что сама была способна на любые истерики. «Я покажу вам, что такое женщина избранного круга. Ваши потаскушки могут быть дьявольски красивы, вы можете осыпать их бриллиантами, но никакие богатства не дадут им того, что дается только от рождения».

Лицо Дульсины преобразила сладкая улыбка. Она многозначительно задержала взгляд на пустынном столике, давая понять, что все заметила, потом невинно улыбнулась Лучиано.

— Очень уютная гостиная. Я люблю старые вещи. В них чувствуются традиции, вековые устои. Ломать их легко, а созидать трудно.

— Приятно слышать, — удивился Лучиано. —Сейчас все гоняются за модой, особенно молодые девушки.

Пожилая служанка внесла поднос с серебряным кофейником и такими же чашками. На серебряном блюде желтели свежие бисквиты.

— Твоя Хеорхина действительно кудесница, — ворковала Дульсина, медленно отхлебывая ароматный напиток. — Изумительный кофе! А не пора ли тебе, — продолжила она, не меняя тона, — дать очень важные и очень срочные распоряжения?

— Ну вот, с тобой я опять обо всем забыл. — Лучиано со смехом поспешил к двери.

— Нехорошо валить свои грехи на других, сеньор Мартинес, — понеслось ему вслед.

Когда он вернулся, Дульсина, не снимая с лица улыбки, сказала, что ей пора домой. Столько дел, столько хлопот, да и отец, наверно, волнуется. Лучиано не возражал. Перед уходом Дульсина не забыла витиевато распрощаться со служанкой и попросила ее передать искренние восторги кудеснице Хеорхине. Пожилая женщина растрогалась, глядя на Дульсину влюбленными глазами.

По дороге домой Лучиано сообщил Дульсине, что уезжает по делам. Возможно, на месяц. В Акапулько. Нет, один. «Как же, один, — усмехнулась про себя Дульсина. — Неужели забросит свою красотку так надолго? О! — ее осенила догадка, — наверно, он все время разъезжает с ней. Так легче ее скрыть от посторонних глаз. Потому-то он редко мне звонит, все время в разъездах со своей пташкой. Зато здесь, в Мехико, он чист, как стеклышко. Монах! Но не все так слепы и доверчивы, как сеньора Фернандес. Вот он и решил пофлиртовать со мной, чтобы его не уличили с той, другой. Мой Бог! Какая подлость!»

— Ты часто в разъездах, Лучиано? — вкрадчиво спросила Дульсина.

— Да, почти постоянно. Дела требуют поездок. Это только название такое — недвижимость, а чтобы совершать сделки, на месте не посидишь.

Так и есть. Его работа — очень удобное прикрытие для тайных путешествий. Хорошо, что Дульсина вовремя разобралась. Чему только радоваться?

Прощаясь, Лучиано тихо промолвил:

— Я обидел тебя, Дульсина. Не возражай, я знаю, что обидел. Поверь, я не хотел. А ты молодец, умеешь собой владеть. Вернусь, и мы обязательно встретимся - на сей раз он не поцеловал, а крепко пожал ее руку

— Счастливого пути, Лучиано, — ласково пропела Дульсина и легкой походкой поспешила к дому

После ее возвращения по дому Линаресов как будто гроза пронеслась. Заплаканная Селия бегала с опухшими от пощечин щеками. Кухарка начала заново стряпать жаркое к ужину, Себастьян с Хаиме заторопились что-то чинить в отдаленном углу сада. Кандида, сославшись на головную боль, заперлась в спальне. Братья исчезли в одном из мальчишеских тайников дома, о которых ведали только они. Леопольдина улизнула к дону Линаресу, как в неприступную крепость. Она уговорила хозяина пообедать в комнате. Дон Леонардо ворчал, что суп недоварен, а жаркое подгорело — случай в доме небывалый. А Дульсина, утихомирившись, весь вечер рыдала в спальне, неодетая, с бриллиантовым колье на шее.

 

ГЛАВА 7

 Прошло еще два месяца. Все это время Паулетта думала о том памятном вечере, когда Роке признался ей в любви. Она успела привязаться к нему. Иногда ей даже казалось, что она его любит, но стоило ей вспомнить о Педро Луисе, как ей становилось стыдно за такие мысли. Паулетта долго не могла решиться, но, наконец, собралась с духом, позвонила Роке и договорилась о встрече.

Как и прежде, Роке жил в своем красивом удобном Доме, но потеря большей части состояния не могла не отразиться на его быте. Уже не было такого количества прислуги, остались лишь горничная и кухарка. Но Роке ни секунды не жалел о разрыве с Хортензией. По крайней мере, теперь он был свободен, и с ним остался его сын. Все это время Роке помнил о Паулетте. Он еще больше полюбил ее, но это было уже не то опрометчивое чувство, с которым он семь лет назад повел под венец Хортензию. Это была другая любовь, твердая, уравновешенная, проверенная временем и разлукой.

В тот день Роке был буквально завален работой, и, возвращаясь домой, он мечтал только об отдыхе. Поэтому, когда в прихожей зазвонил телефон, он невольно поморщился. Однако, услышав знакомый голос, он даже растерялся и не знал, что сказать.

Не прошло и получаса, как перед его домом остановился роскошный, хотя и вышедший из моды лимузин семьи Монтеро. Роке ощутил такое волнение, что, казалось, сердце вот-вот выскочит из груди.

— Паулетта! Ты пришла! Как я счастлив! — воскликнул он. — Роке подошел к продолжавшей молчать девушке и поцеловал ей руку, а затем с неожиданной решимостью произнес: — Паулетта, я так ждал тебя все это время. Я верил, что когда-нибудь... — Он поцеловал ее, и она не отстранилась. Он обнял ее и стал целовать еще и еще. Паулетта не сопротивлялась. Через минуту она и сама целовала его. Так, как целуют любимого человека.

Когда Паулетта добралась домой, было уже около полуночи. Не зажигая свет, она упала на кровать и разрыдалась. Что это было? Слезы радости или отчаяния? Она чувствовала, что между ней и ее новой несмелой любовью стоят ушедшие от нее любимые люди: Педро Луис, Роза, отец. Что ей было делать? Забыть о них? Или вечно носить их в своем сердце, закрыв его для посторонних? Ни то, ни другое было ей не под силу. Сейчас ей, как никогда, хотелось жить, любить... Паулетта была уверена, что Роке никогда не позволит себе расспрашивать ее о прошлом, а примет такой, какая она есть.

Какое бы решение ни приняла Паулетта, она не могла больше не видеться с Роке. В следующий раз, когда она посетила его, первым, кто встретил ее на лестнице, оказался маленький сынишка Роке — Пабло, все еще относившийся к ней с большим недоверием.

Паулетта была готова к этому и решила как-то наладить отношения.

— Пабло, — обратилась она к мальчику, — я смотрю, ты совсем не бегаешь и не играешь с другими детьми. Я знаю, чем тебе помочь. У меня есть для тебя подарок, — Паулетта повернулась к шоферу и попросила его что-то принести из машины. Тот вернулся с чем-то большим, завернутым в белую бумагу.

Пабло осторожно развернул ее, и у него в руках оказалась самая прекрасная в мире теннисная ракетка.

— Здорово,— робко сказал мальчик. — Папа возил меня смотреть соревнования по теннису, но сам я еще не учился играть.

— Теперь ты обязательно научишься. — Паулетта ласково потрепала мальчика по волосам.

Пабло вдруг как-то не по-детски нахмурился:

— А мама мне таких подарков не дарила. А теперь вообще уехала куда-то. Папа говорит — надолго.

Паулетте стало не по себе, только теперь она осознала, какую ужасную драму переживает этот малыш.

— Раз папа говорит, значит, так оно и есть, — неуверенно сказала Паулетта.

В дверях гостиной показался Роке.

— Добрый вечер, Паулетта, я рад, что ты приехала. Пабло, скажи Олимпии, чтобы приготовила кофе, — попросил он сына, и малыш с готовностью побежал разыскивать кухарку.

— Знаешь, Паулетта, я должен сказать тебе что-то очень важное, — серьезным голосом начал Роке.

— Я слушаю тебя.

— Я сказал тебе неправду. Когда мы с тобой познакомились, я еще не был разведен. — По голосу Роке чувствовалось, что он ужасно взволнован. — Но с моей бывшей женой я уже давно не поддерживал практически никаких отношений.

— Я ни в чем не упрекаю тебя, — возразила Паулетта.

— Это еще не все, — продолжал Роке. — Я должен сказать тебе, что теперь я не богат. Более того...

— Роке, — прервала его Паулетта.

— Я должен сказать тебе об этом, прежде чем... — Роке запнулся, как будто сказал что-то не то.

Паулетта тоже смутилась и не знала, куда девать глаза.

— Паулетта... я прошу тебя выйти за меня замуж. Я делаю тебе предложение. Ты можешь не отвечать сразу, я готов подождать.

— Не надо ждать, Роке, — ответила Паулетта, — я согласна.

Роке даже растерялся от счастья.

— Но, Паулетта, ты должна знать, что теперь я...

— Не говори больше об этом. Неужели ты думал, что я полюбила тебя из-за твоего состояния? Это было бы оскорбительно... — Паулетта опустила голову.

— Ну что ты, дорогая, — Роке обнял Паулетту, — прости. Теперь я по-настоящему счастлив.

Паулетта внезапно подумала, что, несмотря на то, что она любит Роке, она никогда не почувствует себя счастливой, пока не найдет свою маленькую Розиту. «Какая она сейчас? — подумала Паулетта. — Ведь она уже выросла».

— Ты опять задумалась о чем-то печальном?

— Ничего, Роке, неважно.

«Эти странные приступы грусти часто случаются с ней, — подумал Роке, — но она все же не считает меня тем человеком, которому можно доверить свою тайну».

— Паулетта, — сказал он вслух, — мы должны поговорить с твоей матерью о нашей свадьбе. Не будем откладывать надолго.

— Мое почтение, сеньора Монтеро. Прошло уже достаточно времени с нашего предыдущего разговора. Я думаю, сегодня вы уже готовы оформить новый акт купли-продажи. — Хуана Мария пришла к донье Росауре с твердым намерением на этот раз добиться переоформления недвижимости на имя Хортензии Мендисанбаль.

Таково было требование ее богатой клиентки, которая платила ей в месяц столько, сколько она не заработала бы в другом месте и за год. Бракоразводный процесс был завершен, суд вынес решение в пользу Хортензии, так что больше не было никаких причин медлить с совершением фиктивной сделки. Дело необходимо было завершить как можно скорее.

— Присаживайтесь, сеньорита Ортегас, — пригласила Хуану Марию донья Росаура. — Не будем торопиться.

— Я не понимаю вас, — ответила та, садясь в кресло.

— Не хотите ли кофе или бокал вина? Старое кипрское, очень приятный тонкий вкус. — Донья Росаура достала из бара бутылку и два бокала.

— Благодарю вас, сеньора Монтеро, действительно очень необычный и приятный вкус, - Хуана Мария похвалила вино и перешла к делу: — Простите, что вы имели в виду, говоря «не будем торопиться»?

— Дело в том, дорогая сеньорита Ортегас, что мой адвокат, прежде чем сделать то, о чем вы просите, все же посоветовал мне поинтересоваться именем той сеньоры, которую вы представляете.

— Извините, но по договоренности с вашим покойным супругом имя этой дамы не должно оглашаться.

— Я не знаю, чем руководствовался мой муж, идя на этот шаг, но теперь я распоряжаюсь всеми делами, — ответила донья Росаура. — И я не хотела бы оказаться втянутой в какую-нибудь неблаговидную махинацию.

— Но у вас нет никаких оснований этого бояться, — возразила Хуана Мария.

— Вот и докажите это. Я не привыкла иметь дело в подставными лицами. Пусть эта дама сама придет ко мне и все объяснит. Только в этом случае я готова выполнить обязательства моего покойного мужа.

— Но послушайте...

— Не надо, я не хочу больше ничего слушать, — донья Росаура была непреклонна. — Я вам уже объяснила свои условия. Прощайте.

Хуана Мария вновь ушла ни с чем. Она была в отчаянии. Если она не доведет это дело до успешного завершения, Хортензия потребует с нее неустойку, равную почти всей той сумме, которую она заплатила Хуане Марии за эти годы. Однако делать было нечего.

 

ГЛАВА 8

Дульсина прогуливалась по центру города, задерживаясь у витрин магазинов, а иногда заглядывая внутрь. После страшного разочарования, пережитого ею из-за Лучиано, она не находила себе места. Кандида надоумила ее использовать старую женскую хитрость, врачующую разбитые сердца, — купить дорогую обнову. Дон Леонардо, подготовленный Кандидой, расщедрился. Хаиме повез Дульсину в центр, и она решила убить сразу двух зайцев. Походить по магазинам, а потом навестить сеньору Фернандес, чтобы раскрыть ей глаза на члена монашеского ордена.

Дульсина никак не могла сделать выбор. Кандида советовала купить кольцо с изумрудом, чтобы надевать его вместе с колье, но Дульсина, которая не могла пожаловаться на свой вкус, считала, что ее изумруд ни в каких дополнениях не нуждается. Она поглядывала на рубины, но сегодня их цвет темной крови был ей неприятен. Девушка подумала о вечернем платье и долго присматривалась к модели из серебристо-серого шелка. В этом платье не было ничего лишнего, только прекрасная ткань и идеальные линии, которые подчеркнут ее стройную фигуру. Но надо подумать, а лучше приехать вместе с Кандидой.

Дульсина присела за столик уличного кафе, ей захотелось фруктового мороженого. Ожидая исполнения заказа, она погрузилась в невеселые раздумья и не заметила, как рядом пристроился немолодой мужчина. Голос с иностранным акцентом вывел ее из забытья. — Синьорина Линарес?

От неожиданности Дульсина вздрогнула. Перед ней было абсолютно незнакомое лицо в дымчатых очках. Одет прилично, наглости не заметно, похож на почтенного отца семейства. Есть надежда, что не попросит угостить его ужином или еще чем-нибудь, тем же мороженым.

— Я не ошибся, вы синьорина Линарес?

— Вы не ошиблись, но не имею чести быть с вами знакомой.

— Джузеппе Кампа, из Флоренции, художник. Я бы с удовольствием нарисовал вас. Ваше лицо подошло бы для изображения Мадонны.

— Спасибо. Но откуда вам известно мое имя? — спросила Дульсина.

— Вы себя недооцениваете, синьорина Линарес. В хорошем обществе вас знают многие.

— В таком случае, боюсь, что вас знают меньше. Я вас вижу впервые, сеньор Кампа. Кто вам представил меня? — Дульсина, уже наученная горьким опытом, не поддалась на ничего не значащие разглагольствования иностранца.

— Мне нравится ваша прямота, - ответил ее собеседник, — я сам люблю открытые карты. — Теперь в его тоне звучала спокойная уверенность, которая вызывала уважение. — Надеюсь, вам знакомо имя Лучиано Мартинеса? Я его дядя по матери.

«Могла бы и сама догадаться,— подумала Дульсина, — откуда еще какому-то итальянцу знать меня? Но по адресу ли он обратился? С Лучиано все кончено».

— Очень приятно, сеньор Кампа. — Своей бесстрастной вежливостью Дульсина дала понять, что родство с Лучиано отнюдь не ключ от всех замков.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить? Нет? А я с вашего позволения выпью немного мартини, — сеньор Кампа вальяжно расположился на стуле и внимательно наблюдал за девушкой. — Я вчера прилетел из Рима и не застал Лучиано. Вы понимаете, сеньорита, я проделал этот путь не только из-за тоски по любимому племяннику. Я бы не осмелился вас беспокоить, но есть дела, которые не терпят отлагательств. Семья в Италии нуждается в его помощи. Вы не знаете, где он?

Дульсина призадумалась. Она не хотела, чтобы итальянский дядюшка считал, будто между ней и Лучиано есть особые отношения. Тем более, что больше их нет. Но семейные обязательства! Что делать? Она чувствовала, что иностранец пронизывает ее взглядом насквозь. Может быть, изучает ее как невесту племянника.

— Вы знаете, но не хотите говорить. Так, синьорина Линарес?

Что за новости! — возмутилась про себя Дульсина. — В чем он ее подозревает и с какой стати? Не думает же он, что она скрывает любовные интрижки Лучиано? Похоже, отношения между родственниками не идеальны. А раз так, ей нет нужды помогать дядюшке. Пусть сам разыскивает племянника вместе с его красоткой.

— Простите, сеньор Кампа, но я ничего не знаю. Мы с сеньором Мартинесом не настолько близки, чтобы я была в курсе его дел.

— Жаль, я на вас рассчитывал.

— Жаль, но ничем не могу помочь. — Дульсина ответила с достоинством и осталась довольна собой. Она и родственнику была рада продемонстрировать, что умеет держаться, как надо. И его сверлящие даже сквозь очки взгляды не выведут ее из равновесия.

— Наконец-то я понял, кого вы мне напоминаете, — задумчиво произнес сеньор Кампа. — Джульетту! Мать Лучиано, мою бедную сестру. Он никогда вам об этом не говорил?

— Нет, никогда.

— Невнимательный парень. Но у меня взгляд профессионального художника. Бедная Джульетта! Вы ведь знаете о ее судьбе?

— Конечно. Гибель сеньора и сеньоры Мартинесов многих потрясла.— Дульсина не удержалась от любопытства: — И все-таки что с ними произошло?

— Автомобильная катастрофа. Разве вы не слышали?

— Слышала, но поговаривают разное.

— Там, где несчастный случай, всегда рождаются слухи. У нас в Италии даже предполагали, что их приняли за других, за тех, кто действительно заслуживал смерти. Итальянцы, синьорина Линарес, не прощают, если с ними ведут себя не по правилам. Запомните это. — Последнюю фразу сеньор Кампа произнес с улыбкой, но с многозначительным ударением.

Дульсина пожала плечами и решила откланяться. Поцеловав на прощание ей руку, сеньор Кампа посмотрел ей прямо в глаза, долго и внимательно.

«Странный тип,— думала Дульсина, направляясь к машине. — Похож на человека, который пользуется большим уважением. Таких сразу выдают манеры». Не совсем ясно, чего же он в действительности хотел от нее. «Открытые карты» — вспомнила она и усмехнулась. Они оба играли втемную. Если уж она догадалась, то этот дядюшка раскусил ее без труда. Но, впрочем, какое ей до этого дело? Пожалуй, лучше не очень-то откровенничать с сеньорой Фернандес и не рассказывать про тайную любовь Лучиано.

Хаиме подвез ее к дому Фернандесов. Сеньора Фернандес уже заждалась ее и сразу усадила за кофе. После взаимных расспросов о близких и приличествующих случаю улыбок и вздохов сеньора Фернандес приступила к теме, которая ее явно волновала.

— Девочка моя, ты видишься с Лучиано Мартинесом?

— Нет, донья Долорес, не вижусь. Наверно, вы правы он тайный монах и не признает женщин. 

— Но он пригласил тебя в кафе. Поверь мне, девочка, это беспрецедентный случай. С момента гибели родителей он нигде и никогда не появлялся с женщиной. Об этом все говорят. Это не только мое мнение, я же не могу за ним уследить.

Обида на обманщика, живущего двойной жизнью, всколыхнула в Дульсине страстное желание разоблачить его мнимое затворничество. Повинуясь чувству, она уже раскрыла рот и все же сдержалась.

— Ты что-то не договариваешь, девочка. Не скрывай, поделись со мной, — донья Долорес подалась вперед, как бы желая убедить Дульсину.

— Он пригласил меня на концерт, — нашлась Дульсина.

— Ах вот оно что. Но почему ты хотела это скрыть?

— Донья Долорес, но я ни минуты не чувствовала себя женщиной. Разве я не знаю, что такое ухаживание? А он ведет себя, как истукан.

— Не торопись, Дульсина. Приглашение Лучиано — это больше, чем поцелуй, — в глазах сеньоры Фернандес блеснуло озорство. — Да-да, считай, что он как минимум уже дважды тебя поцеловал, — хохотнула сеньора Фернандес. Несмотря на годы, она любила фривольно пошутить и подурачиться.

Этот бессмысленный разговор стал утомлять Дульсину. Ревность ее не остыла, и каждое слово сеньоры Фернандес оскорбляло ее самолюбие, напоминая, какую неблаговидную роль отвел ей синеглазый красавец с черной совестью. В ее памяти всплыли слова сеньора Кампа.

— А может быть, он встречается со мной, потому что я похожа на его мать? — невольно произнесла она.

— Да кто тебе сказал такую глупость? Ты, конечно, красивая девушка, но вы похожи не больше, чем фрески Диего Риверы на картины Поля Сезанна. Впрочем, если так считает Лучиано, то добавь еще не менее десяти поцелуев.

— Нет, Лучиано ничего не заметил, но есть другие люди, хорошо знавшие сеньору Мартинес. А вы, наверно, не знали ее молодой?

— Ошибаешься, девочка, я помню Джульетту еще невестой. Сеньор Мартинес привез ее из Италии совсем юной и только собирался жениться на ней. Она была необыкновенно хороша, ему все завидовали. Ты, Дульсина, совсем другая, красивая, но другая. Не веришь? Ладно, девочка. Эмма, Эмма! — сеньора Фернандес позвала служанку. Та степенно вплыла в комнату, словно оберегая свою полноту. — Эмма, принеси из библиотеки красный альбом с медными застежками, ты знаешь.

Альбом появился, и хозяйка с гостьей начали перелистывать толстые картонные страницы. Они долго не могли добраться до Мартинесов, так как сеньора Фернандес погрузилась в воспоминания. Она комментировала почти каждое фото, рассказывая о семьях друзей, их многочисленных проблемах, любовных историях, а также детях и внуках, фотографии которых отсутствовали. Наконец, перед ними предстала пара немолодых людей, запечатленных на фоне горного пейзажа. Вглядываясь в их серьезные лица, Дульсина искала сходства с Лучиано. Пожалуй, он больше похож на отца, но позаимствовал и что-то материнское. Наверно, глаза и неуловимую мягкость выражения лица. Орлиного носа не было ни у одного из родителей. А вот в чем сеньора Фернандес была безусловно права, так это в полном отсутствии какого-либо сходства между сеньорой Мартинес и Дульсиной. Они посмотрели несколько фото, и правота доньи Долорес подтверждалась с новой силой.

— А вот и молодая Джульетта, — сказала сеньора Фернандес, перевернув страницу.

Дульсина замерла. Не нее смотрело знакомое лицо красавицы, которую она видела в гостиной Лучиано. То же фото, но только маленькое, пожелтевшее и более четкое.

— Правда, красавица? — спросила донья Долорес, грустно улыбаясь. Не дождавшись от Дульсины подтверждения, она взглянула на девушку. — Девочка моя, что с тобой?

— Нет-нет, ничего, — отозвалась Дульсина. — Но я уже видела эту фотографию.

— Где? - поразилась донья Долорес. - В вашем доме ее нет.

— В гостиной у Лучиано, - ответила Дульсина

— Так ты была у него в доме? Можешь засчитать себе еще пару поцелуев. А сколько их было на самом деле? — оживилась пожилая сеньора.

— Ничего не было, ни поцелуев и вообще ничего Я вас не обманываю. — Проболтавшейся Дульсине пришлось оправдываться.

Но сеньора Фернандес уже слабо ей верила.

— Я начинаю бояться говорить с тобой о Лучиано. После каждого «ничего» всплывают новые подробности. Я не настаиваю на твоей откровенности, девочка моя! Для меня вполне достаточно знать, что вы подружились. Я знала ваших матерей, они были бы рады. Я старая женщина, Дульсина, и могу позволить себе дать тебе совет. Ты очень своенравная, будь посдержанней с Лучиано, не навреди ни себе, ни ему. Еще кофе?

Всю дорогу домой и весь вечер Дульсина непрестанно размышляла. Кандида было сунулась поболтать о покупках, но, увидев озабоченное лицо сестры, не расположенной к беседам, ушла восвояси. Вопросов у Дульсины было много, они путались в ее голове, и она никак не могла связать концы с концами. Существование тайной красотки подверглось сомнению. Главный козырь — ее фото в гостиной — оказался битым. Но зачем было прятать фотографию матери? И кого он увидел во время прогулки, когда так встревожился? Сказал, что красивую женщину. Да, но тотчас бросился от нее удирать якобы из-за важных дел. Так ведь он забыл о делах, как только они приехали к нему домой. Дульсине даже пришлось напомнить. Нет, если бы это на самом деле была женщина, то Лучиано бы и словом не обмолвился. Надо же, заявил, что увидел красотку!.. Нет, там, в развалинах Теночтитлана, его подстерегала нежелательная встреча совсем не с Женщиной. Но к чему накручивать? Да мало ли кого он не хотел видеть! Обиженного клиента, бывшего друга, с которым разругался, какого-нибудь знакомого прилипалу...

Дульсина спохватилась: а ведь был еще итальянский Дядюшка. Прилетел на другой конец света, забыв согласовать встречу с племянником по телефону или хотя бы выслать телеграмму. А как он нашел ее? Допустим, узнал о ней от служанки. Но разве служанка знала, где ее найти? Так, так, зато служанка не знала, куда отбыл сеньор Мартинес. Возможно ли? Да, еще этот дядюшка заявил, что Дульсина похожа на мать Лучиано. Все ясно, это никакой не дядюшка, он в глаза не видел синьоры Мартинес. Наверно, именно его заметил Лучиано во время прогулки и не захотел видеть. И этого дядюшку не принимают в доме, вот он и полез к ней с расспросами. Не иначе как какой-то прилипала, в лучшем случае дальний сосед дальних родственников. Но что-то не вяжется такое объ-яснение с его внешним видом и уверенными манерами. Дульсина совсем запуталась. Хватит, надо положить конец этим догадкам.

Было уже совсем поздно, когда Дульсина постучалась в спальню Кандиды. Она рассказала ей о вечернем платье, которое не решилась купить, не посоветовавшись с сестрой. Кандида живо заинтересовалась и предложила завтра же отправиться в магазин. «Если нравится и если подойдет, надо покупать», — уверенно сказала Кандида. Расспрашивать Дульсину о большем она не решилась, хотя прекрасно понимала, что не платье занимало мысли сестры весь долгий вечер.

 

ГЛАВА 9

На следующий день после разговора с Роке Паулетта сообщила матери о том, что сеньор Мендисанбаль собирается просить ее руки.

— Но кто он, Паулетта? — спросила мать. — Ты твердо уверена, что он приличный человек?

— Как ты можешь так говорить, мама! — воскликнула Паулетта. — Ты же была в его доме.

— Я не очень доверяю твоему вкусу, — язвительно заметила мать.

— Прекрати! — только и сказала Паулетта. — Не смей больше говорить со мной в таком тоне. Я хотела поставить тебя в известность, что выхожу замуж за Роке Мендисанбаля.

Она уже была не той маленькой и доверчивой девочкой, которая позволяла матери унижать и оскорблять себя. Теперь она была умной и взрослой женщиной, готовой отвечать за свои поступки и принимать самостоятельные решения.

— Как ты разговариваешь с матерью! — возмутилась донья Росаура. — Был бы жив Карлос...

— Я тоже оплакиваю его гибель, — не выдержала Паулетта, — но прошу, прекрати меня ежедневно упрекать за смерть отца. Я ни в чем не виновата.

— Ты? — возмущению доньи Росауры не было предела, — Уходи из моей комнаты. Не хочу тебя больше видеть.

— Как знаешь... — твердо ответила Паулетта. — Я выхожу замуж и покидаю этот дом.

Паулетта вышла с твердым намерением скоро уйти отсюда и больше никогда сюда не возвращаться. Росаура осталась у себя к комнате, исходя бессильной злобой на дочь и на весь мир.

— Проклятье! — воскликнула Хортензия, узнав от Хуаны Марии о результатах ее встречи с доньей Росаурой. — Ты мне заплатишь за все это!

— Но, сеньора Мендисанбаль, я сделала все, что от меня зависело,— со слезами на глазах клялась Хуана Мария.

— Это меня не интересует, — отрезала Хортензия. — Ты не добилась того, чего я хотела. Так что придется тебе выплачивать мне неустойку.

— Но сеньора Мендисанбаль... Мы же вместе задумали...

— Ничтожество! — воскликнула Хортензия. — А я еще держала тебя за опытного адвоката.

Хуана Мария постаралась взять себя в руки.

— Может быть, вам все-таки стоит самой посетить Донью Росауру? — неуверенно предложила она. — Это же ничем вам не грозит.

— Да ты, оказывается, еще и дура? — вскричала Хортензия. — Или ты забыла, что вся эта затея противозаконна? Это же фиктивная сделка. Если эта Росаура обо всем догадается, она запросто может заявить на меня в полицию. Хорошо еще, что она незнакома с Роке.

— И все же вам придется встретиться с ней, — упрямо повторила Хуана Мария. — Что вы от меня получите? Жалкую неустойку? Это же песчинка в море по сравнению с тем, что потеряете вы.

С некоторых пор у Паулетты развилась привычка вглядываться в лица всех четырех-пятилетних девочек, встречавшихся ей на улице. В каждой она с надеждой пыталась узнать свою маленькую Розиту. Конечно, было наивно предполагать, что какая-то из этих крошек могла оказаться ее дочерью, и все же при виде их милых мордашек Паулетта не могла не вспоминать о своем потерянном ребенке.

Вот и сегодня Паулетта отправилась в ту часть города, где было сосредоточено множество всевозможных магазинов, чтобы подобрать себе что-нибудь подходящее для предстоящей свадьбы. Она медленно шла по улице, разглядывая витрины, засматриваясь на гулявших с мамами и нянями девочек того возраста, как ее Розита, и думала, какая она сейчас. Ведь Томаса женщина не богатая, как ей, наверно, тяжело одной, да еще с ребенком на руках.

Паулетта подошла к большой витрине модного фотоателье. Здесь были выставлены фотографии счастливых улыбающихся людей: женихи и невесты, родители с детьми, дедушки и бабушки с внуками. И, как всегда, было множество фотографий детей — нарядно одетых мальчиков и девочек.

Внезапно один снимок привлек внимание Паулетты: маленькая девочка в длинном платье с белыми оборками держит в руках три мороженых и ревет, потому что не знает, с которого из них начать, чтобы самое вкусное осталось напоследок. Подпись под фотографией гласила: «Розита на фестивале в Чапультепеке».

Сердце Паулетты забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Она, не раздумывая, толкнула дверь фотоателье и вошла внутрь.

— Что желает сеньорита? — вежливо осведомился маленький лысый приемщик.

— Я бы хотела... — Паулетта не знала, как объяснить что ей надо. — Меня заинтересовала одна из фотографий, которая выставлена у вас на витрине, «Розита на фестивале в Чапультепеке». Нельзя ли узнать, что за девочка снята на фотографии? Она мне напомнила... мою родственницу.

— Очень сожалею, дорогая сеньорита,— толстячок развел руками. — Но молодой фотограф, который сделал этот действительно замечательный снимок, уехал работать в Аргентину. Да-с, — он покачал головой. — Получил очень заманчивое предложение от одного из иллюстрированных журналов. Там больше ценят молодые таланты, чем у нас. Кстати, этот снимок, — приемщик махнул рукой на витрину, — был оценен очень высоко и, возможно, войдет в его персональный альбом, который, увы, выйдет уже не в Мексике.

Попрощавшись со словоохотливым фотографом, Паулетта снова вышла на улицу. Она вновь подошла к фотографии. Что так привлекало ее в этой девочке? То, что ее зовут Розита? Тысячи малышек с таким именем бегают по улицам Мехико. Фестиваль в Чапультепеке, с которого, как казалось Паулетте, и начались все ее несчастья? Она и сама не могла ответить на этот вопрос.

Так ничего и не купив, Паулетта вернулась домой.

 

ГЛАВА 10

 Полуденное солнце освещало гостиную, на маленьком столике в углу застыло фото молодой красивой женщины, совсем не похожей на Дульсину.

— Я убрал это фото, потому что не хотел расспросов, — спокойно объяснял Лучиано Дульсине. — Я знал, что разговор дойдет до ее гибели, но я избегаю этой темы. Я вообще не поклонник лишних вопросов, — на этих словах его голос посуровел, он словно предупреждал о неуместности излишнего любопытства.

— Я и не собиралась задавать лишних вопросов, мне и так все известно.— Дульсина продолжала играть однажды уже выбранную роль, поэтому ее голос звучал мягко, с лица не сходила улыбка, то нежная, то лукавая, то грустноватая, то просто вежливая.

Она с трудом дождалась возвращения Лучиано. Поняв, что тайной красотки скорее всего не существует, она жаждала новой встречи. Они все обсудили с Кандидой, и та не удержалась от вопроса: «Ты любишь его, сестренка?» Влюбленной глупышке всюду мерещится любовь, что Дульсина и не преминула ей высказать назидательным тоном. Но разве она была равнодушна к Лучиано? Да и можно ли быть к нему равнодушной, к этому спокойному благородству, к этим неистово синим глазам? Но надежду на встречу Дульсина объяснила просто. Ей хочется во всем разобраться, а то слишком много загадок. В конце концов, почему к ней на улице пристают итальянские дядюшки?

Но сейчас Лучиано дал понять, что надо попридержать язык. Однако про дядюшку она может спросить, здесь у нее все права.

— Да, кстати, Лучиано, я познакомилась с твоим дядей, — небрежно произнесла улыбающаяся Дульсина.

— С каким дядей?

— С сеньором Джузеппе Кампа. Очень милый у тебя дядя,— Дульсина постаралась, чтобы ее слова звучали как комплимент.

Лучиано напрягся, в глазах его забушевало синее пламя, но он быстро взял себя в руки. К удивлению Дульсины, он подтвердил, что сеньор Кампа действительно его дядя, но не самый близкий. А потом он подробно расспросил девушку о встрече, переспрашивая и уточняя детали. Его что-то сильно беспокоило, но внешне он оставался беспристрастным.

— Так ты не сказала ему, куда я уехал?

— Я сочла этот вопрос лишним, — понимающе улыбнулась Дульсина.

— А почему?

— Если твоя служанка предпочла не разглашать твоих деловых тайн, то почему это должна делать я? — с достоинством ответила девушка, забывая об истинных причинах своего молчания.

Ответ явно удовлетворил Лучиано, он одобрительно улыбнулся.

— А как он отыскал меня? — продолжила Дульсина

— Ты не знаешь Джузеппе, иначе бы не спросила. Если ему что-то надо, он и в преисподней найдет... Очень настырный господин, — добавил Лучиано с улыбкой, поняв, что о дяде надо говорить поаккуратней.

— А почему он сказал, что я похожа на твою мать? Ведь это неправда.

— Ты ему об этом сказала? — голос Лучиано выдал озабоченность.

— Нет, я тогда еще этого не знала.

— В его устах это просто комплимент. Он всегда считал мою мать эталоном красоты.

— А что значили его последние слова? О неких правилах, которые мне следует запомнить?

— Это чисто итальянская манера, — с легкой принужденностью засмеялся Лучиано. — Не стоит обращать внимания. И... не слишком ли много вопросов, Дульсина? Хеорхина уже готовит кофе. А я хочу предложить тебе послушать итальянскую музыку. Тогда у тебя отпадут многие вопросы, ты поймешь душу народа Италии.

Они слушали записи знаменитых итальянских певцов, народные песни, арии из опер. Потрясенная Дульсина готова была расплакаться, музыка рвала ее душу на части, она страдала вместе с неведомыми ей персонажами золотого века итальянской мелодрамы.

— Что тебе особенно понравилось, Дульсина?

Она назвала арию, при исполнении которой ей не Удалось сдержать слез.

— Боньямино Джильи, — взволнованно сказал Лучиано. — Великий мастер бельканто. Лирический тенор.

Он подошел к ней, приподнял ее за плечи и с наслаждением прижал к себе. Губы их встретились, и они застыли в страстном, продолжительном поцелуе. Потом он прикасался губами к ее глазам, щекам, и вновь долгий поцелуй горячих, соединенных в неистовом восторге губ. Дульсина опьянела от неземного блаженства, счастливые слезы струились по ее щекам. Вот оно, счастье, как долго она его ждала и как оно прекрасно.

Внезапно Лучиано отстранил ее от себя и, не выпуская ее из рук, отвернулся, закрыл глаза и мучительно вздохнул. Постояв так несколько минут, он пришел в себя, проводил Дульсину на место и крикнул служанке, чтобы она принесла кофе.

— Боюсь, не остыл ли, дон Лучиано. Может быть, сварить свежий? — спросила служанка, ничем не выдавая очевидной осведомленности о происшедшем.

Лучиано вопросительно посмотрел на Дульсину, но ей было все равно. О кофе она не думала, отхлебывая, не чувствовала ни вкуса, ни аромата и даже не понимала, какой напиток ей был предложен.

— Прости меня, Дульсина, — брови Лучиано хмурились. — Я не должен был так поступать.

Дульсина изумилась. Разве он обидел ее? Разве она возражала? Разве за счастье просят прощения? Она улыбнулась, чтобы не оставить никаких сомнений, что она счастлива, бесконечно счастлива.

Лучиано резко поднялся и стал нервно ходить по комнате.

— Тебе понравилась музыка, ведь так? Много чувств, много страстей. Таков и народ Италии. Слишком много страстей.

Дульсина не понимала, к чему он клонит.

— Ты хорошая девушка, ты все понимаешь, ты... умеешь себя вести. Но имею ли я право? Могу ли я подвергать тебя превратностям итальянских страстей? Смею ли я?

— Ты... имеешь в виду своего дядю? — Дульсина начала догадываться.

— Дядя здесь ни при чем, — торопливо сказал Лучиано. — Я говорю только о себе. Да-да, только о себе, — казалось, он пытается убедить самого себя. — Во мне течет итальянская кровь.

— Я не понимаю тебя, Лучиано...

— А тебе и не надо понимать. Не будем об этом, пока не будем. У меня появилась неплохая идея. У моего друга юбилей, и я приглашаю тебя пойти со мной. И давай прихватим с собой твою сестру. Ну-ну, не возражай, ей надо почаще появляться на вечерах. Она ведь не замужем? Вот мы и найдем ей хорошего мужа. Я порекомендую ей стоящего сеньора, а моя рекомендация — не пустой звук милая Дульсина, - он улыбнулся такой открытой улыбкой, что она была не в силах ни спорить, ни переубеждать, а могла только соглашаться.

Расстались они возле ее дома. По дороге домой он молчал, и она не осмелилась затевать беседу. Он что-то темнил про итальянские страсти, во всех его словах скрывалась какая-то странная недосказанность. Но были поцелуи, которые красноречивее любых слов. Дульсина уже не сомневалась в его чувствах, а в своих и подавно. Если они любят друг друга, то все можно преодолеть. Только пока не надо спешить, ему нравится, что она сдержанна и нелюбопытна. Время, когда он будет делиться с ней, ничего не тая, еще не пришло, но оно придет. В этом Дульсина не сомневалась.

Приглашению на званый вечер Кандида обрадовалась несказанно. Засидевшаяся дома со своей несчастной любовью, она предвкушала веселье, дружескую компанию, интересные разговоры. Идею о поиске мужа она категорически отвергла, но, похоже, не прочь была бы пофлиртовать с каким-нибудь неназойливым сеньором. Тут же возник вопрос о новом платье. За покупкой сестры отправились на следующее утро, и Дульсине стоило большого труда сначала уговаривать, а потом под угрозой скандала просто запретить сестре приобрести точную копию нового вечернего туалета самой Дульсины. Обеим пришлось примириться с тем, что Кандида выбрала себе похожее платье, но серебристо-голубое.

Появление Лучиано с сестрами Линарес в ярко освещенном доме его друга произвело настоящую сенсацию. Сеньор Родригес, известный коммерсант, которому в тот день стукнуло пятьдесят лет, учтиво поблагодарил сестер за поздравление и не удержался от веселого замечания сеньору Мартинесу.

— Лучиано, то ты один как перст, а то сразу с двумя девушками, и такими очаровательными. Смотри, друг, не увлекайся крайностями.

Дульсина одобрительно оценила собравшихся. Безусловно, это был избранный круг. Лучиано осторожно указал ей на высокого, некрасивого, но очень почтенного сеньора, который иногда косо поглядывал на Дульсину.

— Сеньор Кастаньос, — шепнул Лучиано. Дульсина смутилась и потом прикладывала все силы, чтобы держаться от него подальше. Лучиано же подошел к нему и мило болтал с почтенным сеньором не менее десяти минут.

Стараниями Лучиано соседом Кандиды по столу оказался моложавый сеньор с задумчивыми глазами, легкой небрежностью в одежде и малоразговорчивый. Дульсину удивило, как он напоминал ей доктора Рамиреса, не лицом, не фигурой, а едва уловимым сходством облика. Кажется, Кандиде удалось его разговорить, они, улыбаясь, обменивались фразами. Но Дульсина ничего не слышала, их разделял Лучиано.

— Как, неплохого соседа я подобрал твоей сестре? — спросил Лучиано, явно напрашиваясь на комплимент.

— Он случайно не врач?

— Врач? Нет, математик, доцент, преподает в университете. А почему ты решила, что врач?

— Не знаю, просто похож на врача.

— Пожалуй, у представителей этих профессий есть определенное сходство. Они все время разгадывают загадки, ищут ответа. А Доменико — великий искатель.

Дульсина надеялась, что в этот вечер Лучиано будет принадлежать только ей. Но он щедро баловал вниманием Кандиду, дружески беседовал с окружающими, шутил, вызывая хохот соседей. По любопытным глазам женщин Дульсина поняла, что они страстно хотят знать, кто же избранница неприступного Лучиано — она или Кандида. Но Дульсина уже и сама начала сомневаться, потому что Лучиано даже намеком не выдавал своего предпочтения, что причинило ей такую боль, что она стала бояться за себя, бояться своего раздражения, гнева, оскорбительных реплик. Тогда рассыплется в прах так удачно выбранный ею облик, которым она и покорила надломленное горем сердце Лучиано. И Дульсина лучезарно заулыбалась. Она плохо слышала разговоры, отмалчивалась сама, но внимательно следила за поведением Кандиды и Лучиано. Она вдруг заметила, что сестра изменилась в лице и побледнела. Кандида переводила глаза с одного гостя на другого, к чему-то внимательно прислушиваясь. Дульсина навострила уши.

— Мне пришлось срочно навести справки, с чего он так разбогател, — гудел густой бас.

— Неужели ты мог подумать, что Роберто очистил банк или продал фальшивый бриллиант за настоящий? - возмутился пожилой сеньор в очках с золотой оправой.

— Он, оказывается, творит там чудеса. Спас от неминуемой смерти пару таких персон, чьи имена передают только в информационных сообщениях. Теперь за доктором Рамиресом гоняется пол-Европы, хотят лечиться только у него, — бас принадлежал грузному мужчине с глазами навыкате.

— Я никогда не сомневался в Роберто, он не врач, а волшебник.

— Да, как жаль, что он уехал. Просто осиротил нас.

— А не слышно, чтобы он собирался вернуться? Как бы это было хорошо!

«Боже мой, — удивилась Дульсина, — его все знают, уважают, даже в Европе. Надо же, коротышка покорил Европу!»

— Он вроде бы не прочь вернуться. Подумывает открыть здесь собственную клинику. Лучиано, тебе ничего не известно?

— Я встречался с его агентом. Он наводил справки о доме под клинику. Но пока все неопределенно. Скоро Роберто сам наведается, он звонил мне, есть какие-то обстоятельства, которые ему нужно выяснить. Думаю, те же, что вынудили его удрать в Европу. Подозреваю, что замешана женщина,— Лучиано сказал это так весело, что все рассмеялись.

— Если бы я была этой женщиной, то я бы была самой большой счастливицей на свете,— воскликнула сеньора Родригес, сверкая красотой и бриллиантами.

— Охотно поверил бы тебе, Мерседес, — откликнулся Лучиано, — но при одном условии. Если бы на свете не было нашего дорогого юбиляра. Поэтому предлагаю тост за его долголетие. А то ведь, не приведи Господь, Мерседес заколет его кинжалом, чтобы... соединиться с Роберто.

Раздался дружный хохот. Дульсина уловила отчаянные жесты сестры и поняла: Кандиде надо срочно выйти. Когда они вышли в холл, Кандида без сил упала в кресло, готовая разрыдаться. Губы ее дрожали, она пыталась что-то сказать, но спазмы сдавили ей горло. Расторопная служанка принесла воды, Кандида начала пить, стуча зубами о стакан. Дульсина безуспешно пыталась ее успокоить, а потом перешла к резким наставлениям. Они приглашены сюда не для того, чтобы угощать хозяев дома истериками. Да, конечно, Кандида может уехать домой, но что подумает именинник, что подумает Лучиано? Он оказал ей честь таким приглашением, мог бы обойтись и без нее, а как она отблагодарила? Видите ли, не справилась с нервами. И это сеньорита Линарес! Кандида судорожно закивала. Выпив еще воды, она стала приходить в себя. Дульсина взяла с сестры обещание, что та будет держать себя в руках. Хотя бы до возвращения домой, а там уж они наговорятся.

Когда они вернулись, Дульсина призадумалась о судьбе сестры. Коротышка разбогател, у него отличная репутация. Даже Лучиано хорошо с ним знаком, похоже, они приятели. Кто бы мог подумать! А ведь Лучиано сам сказал, что его рекомендация — не пустой звук Она не сомневалась, а сегодня получила новое подтверждение. Здесь его ценили и уважали. Приятельские отношения — чем не рекомендация для коротышки? Да, но кто знает, захочет ли он жениться на Кандиде? А сама Дульсина? Получит ли она предложение от Лучиано?

Дульсина едва дождалась, когда наступит время танцев. Но Лучиано упорно застыл в кресле и никого не приглашал. Конечно, сестры Линарес на месте не сидели, но ни одна из них не была довольна своими партнерами. Наконец, Лучиано пригласил Кандиду, вызвав жестокую ревность Дульсины. От наплыва чувств ее улыбка стала просто ослепительной, так что немолодой, но очень подвижный партнер осмелился на двусмысленные намеки. Но Дульсина дождалась своего часа. Лучиано снизошел и до нее. Это был единственный их танец за весь вечер, но зато ее любимый медленный вальс. Чувствуя тепло его рук, его легкое дыхание, взгляд синих глаз, Дульсина поняла, что преград между ними нет и она готова на все, что бы он ни пожелал.

— Извини, Дульсина, ты не обидишься на мою просьбу?

— Нет.

— Обещай, что не обидишься.

— Обещаю.

— Пожалуйста, не носи больше этот изумруд. Хотя бы при мне. Он холодный, как смерть.

Дульсина тут же отстегнула замочек и сняла колье. Почему этот танец не длился целую вечность?

 

ГЛАВА 11

Свадьба Роке и Паулетты должна была состояться через месяц. Донья Росаура, наконец, дала согласие на брак. Хотя Роке, как оказалось, не богат, но он происходит из уважаемой семьи, его имя в обществе ничем не запятнано. Кроме того, мать не забывала, что дочери уже двадцать три, и нужно постараться выдать ее замуж. Еще три-четыре года, и о Паулетте начнут говорить, что она «засиделась».

Донья Росаура решила устроить свадьбу по самому высшему разряду. Теперь все ее разговоры сводились исключительно к этому.

— Эта свадьба должна быть достойна Монтеро де ла Рива! — по сто раз на дню повторяла она.

— Но, мама, это совершенно ни к чему, — пыталась отговаривать ее дочь. — Роке уже не мальчик, к тому же это его второй брак, да и мне не семнадцать. Я хочу, чтобы это был скромный семейный праздник, а не помпезное светское торжество.

— Не понимаю тебя, — сердилась донья Росаура. — Хорошо, для него это вторая свадьба, но для тебя-то первая!

— Да, но меня будут стеснять эти приемы, формальные поздравления. Я не хочу быть выставленной на всеобщее обозрение. 

— Не тебе решать, — строго сказала донья Росаура. Уже много поколений Монтеро де ла Рива достойно выдают замуж и женят своих отпрысков но всем правилам, выдуманным не нами с тобой. Не нам и отменять эту традицию. В конце концов, что про нас скажут люди?

— Люди... люди... — Паулетта начинала нервничать. — Сколько я себя помню, ты все время твердишь о каких-то людях. Их мнение всегда было для тебя важнее счастья твоей собственной дочери.

— Да, Паулетта, — строгим, даже официальным голосом ответила мать. — Я ценю мнение общества, потому что мы живем среди людей, и мне небезразлично их мнение о моей семье. И я, и твой отец всегда заботились о репутации нашей семьи. И их уважали, считали достойными людьми.

— Уважали? — Паулетта стала нервно ходить по комнате. — Папу не уважали, а боялись. Все пытались угодить ему. Как я не любила его визитеров... Эти подхалимы пытались угождать и мне, потому что я его дочь. Сначала я даже не понимала, почему эти незнакомые дяди улыбаются мне, дарят шоколадки, подарки... А потом я поняла, они просто заискивают перед отцом. Изображали из себя эдаких друзей семейства. А на самом деле их волновали только папины деньги, папина благосклонность. А на меня и на тебя им всегда было просто наплевать!

— Я не ожидала, что ты когда-нибудь вот так заговоришь, — ехидно сказала донья Росаура.

— А ты что думала, что я всегда буду глупой и наивной девочкой? Нет, мама, я всегда чувствую, искренен ли человек в своих намерениях. Да, вспомни, ты сама недолюбливала многих из его гостей, — продолжала Паулетта. — Только делала заинтересованный вид, когда они плели чепуху, и вежливо угощала кофе.

— Хватит, — отрезала донья Росаура. — Это в конце концов непочтительно по отношению к памяти отца.

— Но ведь он и сам все понимал. Он был слишком умен, чтобы не раскусить этих подхалимов. Не понимаю одного, почему ты и сейчас продолжаешь лицемерить передо мной. Ведь я уже не ребенок.

— Что ж, значит, ты настаиваешь на том, чтобы никого из этих лицемеров на свадьбе не было? Значит, будет скромно, как у нищих?

— Вовсе нет, — ответила Паулетта. — Но я не хочу собирать полный дом праздной и пустой публики. Пусть на мою свадьбу придут наши настоящие друзья, только те кого мы по-настоящему хотели бы видеть. 

Донья Росаура хотела что-то ответить, но промолчала. Она вдруг поняла, что у нее нет никаких настоящих друзей, которых она могла бы от всего сердца пригласить на праздник. Но эту мысль она посчитала слабостью, а потому с удвоенной агрессивностью вскричала:

— Если бы Карлос был жив, он согласился бы со мной, а не с тобой. Подумай хотя бы об этом. И если ты хочешь, чтобы твоя родная мать присутствовала на твоей свадьбе, если ты не хочешь осрамиться, делай так, как я сказала.

Паулетта больше не желала спорить с матерью и вышла из комнаты.

— Алло? Сеньора Монтеро?

— Да, я слушаю вас, — ответила донья Росаура.

— С вами говорит дама, с которой вы так настойчиво желали увидеться.

— Я ждала вашего звонка, — донья Росаура действительно ожидала, что у этой истории с покупкой и продажей недвижимости будет продолжение. Она больше не собиралась встречаться ни с какими доверенными лицами, которые говорят загадками. И вот, наконец, позвонила та самая таинственная сеньора.

— Я рада, что вы звоните сами, а не через секретаршу, — сказала донья Росаура. — Пора, кажется, открыть карты.

— Да, я готова встретиться с вами, — ответил голос в трубке.

— Правда, есть небольшое затруднение, — продолжала донья Росаура. — Я сейчас выдаю замуж дочь, поэтому нам придется отложить встречу на неделю-полторы. Столько хлопот... Я надеюсь, вы понимаете меня.

— Разумеется, сеньора Монтеро, — сухо ответила неизвестная донье Росауре дама. — Назовите день и время.

Донья Росаура задумалась:

— Я буду ждать вас во вторник после одиннадцати.

— Хорошо, я подъеду точно к этому времени. Донья Росаура положила трубку. «Наконец-то, — подумала она, мне все станет ясно. Если это порядочная женщина, и за этим делом не скрывается какая-нибудь грязная махинация, я готова выполнить обязательства Карлоса». Но в то же время она прекрасно помнила, что Хуана Мария несколько раз упоминала об этой бумаге, но так ни разу и не показала ее. «Если письменного обязательства Карлоса у них не окажется, ни о каких продажах не может быть и речи», — твердо решила Росаура.

Неожиданно в ее кабинет вошли Паулетта и Роке Мендисанбаль. Донья Росаура встала и вышла из-за письменного стола.

— Уважаемая сеньора Монтеро, — начал Роке, — мы с Паулеттой обсудили, каким должен быть праздник по случаю нашей свадьбы.

— Что ж, слушаю, — самодовольно ответила донья Росаура.— Надеюсь, Паулетта сообщила вам мое мнение?

— Да, я слышал о некоторых расхождениях между вами по этому поводу, но, мне кажется, это не должно вызывать ссоры, не так ли? — сказал Роке и посмотрел на Паулетту.

Паулетта улыбнулась.

— Мы с сеньоритой Монтеро обсудили этот вопрос и решили, что все будет так, как вы хотите. По всем правилам, которые вы считаете неукоснительными.

Донья Росаура так и расплылась от умиления. Она не могла нарадоваться, что дочь наконец встретила такого вежливого, здравомыслящего человека. Ей льстило, что он, как и подобает настоящему сеньору, послушался совета женщины, умудренной опытом, а не пошел на поводу у капризной девчонки.

— Благодарю вас, сеньор Мендисанбаль, — сказала она. — Я рада, что вам удалось убедить Паулетту в моей правоте.

— Нет-нет, что вы, дорогая сеньора Монтеро, — осторожно перебил ее Роке. — Мне совершенно не пришлось уговаривать вашу дочь. Она сама согласилась, что ее категоричность была не совсем обоснованна. Мне оставалось только утвердить ее в этом мнении.

— Так или иначе, мне кажется, вы порядочный человек, сеньор Мендисанбаль,— улыбнулась донья Росаура. — И я рада, что моя дочь выходит замуж именно за вас.

— Благодарю вас, донья Росаура, — Роке галантно поцеловал ей руку. — Итак, наша свадьба состоится через пять дней.

Донья Росаура тяжело переживала то, что ее брат Мигель Вильярреаль до сих пор находится в заключении. Строго говоря, ей было жаль вовсе не его лично — она с детства не любила Мигеля и знала, что рано или поздно его сомнительная карьера обязательно закончится подобным образом. Но это заключение было несмываемым пятном на репутации ее семьи. Пока был жив Карлос, она не противилась его решению упрятать Мигеля за решетку, да это было и не в ее силах. Теперь же, когда она осталась одна, единственной ее опорой в океане житейских неурядиц было сознание своей избранности, понимание того, что она представитель знатной фамилии. Тем неприятнее было осознавать, что другой отпрыск той же фамилии находится в тюрьме за злостное мошенничество.

Вот уже около пяти лет она не видела Мигеля. Наконец, собравшись с духом, она поехала в отдаленный городок в горах, где отбывал наказание ее брат.

Начальник тюрьмы благосклонно выслушал просьбу пожилой богатой сеньоры и разрешил ей свидание с братом.

Проходя по тюремным коридорам, донья Росаура содрогалась от увиденного. Никогда прежде ей не приходилось посещать подобные места, и она не могла даже предположить, что когда-нибудь ее нога переступит порог исправительного заведения, хотя бы в качестве родственницы заключенного.

Когда Мигеля привели в комнату для свидании, она сначала даже не узнала его. Он очень изменился за эти годы. Мигель не знал, кто пожаловал к нему — за эти годы его несколько раз навещала только его несчастная жена Эухения. Увидев сестру, Мигель отвернулся к окну и спросил: 

— Что тебе понадобилось от меня, Росаура?

— Ты мне не рад? — донья Росаура сняла шляпу и никак не могла найти места, куда бы ее положить.

— Я был бы тебе рад, если бы ты не дала своему муженьку упрятать меня сюда, — злобно огрызнулся Мигель.

— Грех так говорить о покойниках, — спокойно ответила донья Росаура, готовая к таким выпадам.

— Ишь, какая набожная стала! Кто это тебя научил, дочка, что ли?

— При чем здесь моя дочь? — удивилась Росаура.

— Конечно, ни при чем! Здесь все ни при чем, только я один во всем виноват. Вот и гнию в этой тюрьме! — Мигель хлопнул рукой по столу.

— Ты стал злым, Мигель, — покачала головой Росаура. — Мне тяжело тебя видеть таким.

— А мне видеть тебя очень приятно! — язвительно ответил брат.— Ты вся такая изысканная, знатная, богатая... Ты предала меня!

— Мигель, — строго сказала Росаура. — Я пришла сюда не для того, чтобы слушать твои оскорбления. Может быть, ты предложишь мне сесть?

— Садись, куда хочешь, — расхохотался Мигель.

— Но... здесь некуда садиться, — растерялась донья Росаура.

— А что, этот простой стул тебе не подходит? — спросил Мигель. — Ах, я забыл, тебе требуется кресло с обивкой из атласа.

Донья Росаура подошла к стоявшему в углу стулу с обломанной спинкой и осторожно присела на край.

— Мигель, я пришла поговорить с тобой.

— О чем? — безразлично спросил он и закурил дешевую сигарету, наполнившую комнату едким противным дымом.

Донья Росаура была бы не доньей Росаурой, если бы не сделала младшему брату замечание.

— Как ты можешь курить, не спросив у меня разрешения?

— А ты думаешь, нам тут выдают лучшие кубинские сигары? — поинтересовался Мигель. — Хорошие же у тебя представления о мексиканских тюрьмах. Что есть, то и курим, сестренка. А что до хороших манер, то это вы с Карлосом сделали все, чтобы я о них забыл.

— Я очень сожалею, — холодно сказала Росаура, - но так уж сложилась жизнь.

— Жизнь? — вдруг взорвался Мигель, — да что ты вообще знаешь про жизнь? Вовремя выскочила замуж за богатого зануду и просидела за его спиной, вот и вся твоя жизнь!

— Ты тоже работал с Карлосом в молодости, и, кстати, в то время ваш бизнес шел вполне удачно, — спокойно ответила Росаура. — И если бы не твое пристрастие к азартным играм и разного рода сомнительным операциям, то, очень может быть, сейчас ты не сидел бы здесь.

Мигель снова отвернулся к окну.

— Чего ты пришла? — снова спросил он. — Уж, наверно, не для того, чтобы после пяти лет молчания просто поболтать со мной о прошлом.

— Да, Мигель, — кивнула донья Росаура. — Ты прав, я пришла не поэтому. Две недели назад ко мне устроилась новая кухарка. Она, как и полагается, представила мне свой послужной список с рекомендациями.

— Ну и что?

— Не было только одной рекомендации, — многозначительно продолжала донья Росаура. — По словам кухарки, ее хозяйка не смогла дать ее ей, потому что неожиданно для всех застрелилась.

— Что ж,— усмехнулся Мигель,— бывает. Иногда это лучший выход. А кухарку жаль.

— Дело в том, что речь идет об Алисии Алонсо.

— Да? — заметил Мигель. — Тогда мне жаль вдвойне. Но при чем тут я?

— Эта женщина рассказала мне, что ты несколько раз приходил к Алисии незадолго до ее смерти. Мне бы хотелось знать, что вас связывало.

— Да ты говоришь прямо как следователь! — захохотал Мигель. — Зачем тебе это знать?

— Нет я хочу во всем разобраться, - твердо ответила Росаура - Ведь никто так и не узнал, почему Алисия застрелилась. Правда, кухарка сообщила, что несколько раз перед смертью у Алисии был пьяный бред, - произнося эти слова, Росаура поморщилась, — и она несколько раз произносила имя какого-то Педро Луиса.

— Зачем тебе теперь ворошить эту историю? — пожал плечами брат.

— Я хочу знать правду.

— Ну что ж, раз ты так хочешь, — Мигель снова закурил. — В общем, дело обстоит так. У Алисии был сын, которого она бросила вскоре после родов. Ты же знаешь, что по завещанию Максимилиано она не могла иметь детей, выходить замуж и жить с кем-либо в незарегистрированном браке. Иначе все его состояние отходило детям от первого брака. Понимаешь, Росаура? У Алисии был сын.

— Кто бы мог подумать! — воскликнула Росаура.

— Да, она очень строго хранила эту тайну. Но некоторые близкие к ней люди что-то знали или по крайней мере о чем-то догадывались. Бывшая секретарша Максимилиано Мария, например. От нее-то я обо всем и узнал. Мне даже удалось получить официальное заключение врача, который принимал роды...

— И ты решил шантажировать ее, — догадалась Росаура.

— Разумеется. А как еще я мог отомстить за смерть Марии? Я ведь любил ее.

— Что за чушь! — воскликнула Росаура. — Ты вовсе не любил Марию, а только использовал ее в своих целях. Это ведь ты заставил ее подсунуть Карлосу поддельные документы!

— Не будем ворошить прошлое. Алисия, по крайней мере, застрелилась вовсе не по этой причине. Это случилось после того, как она узнала, что ее сын — тот, которого она много лет назад своими руками подбросила на паперть церкви в далекой деревушке, это Педро Луис Гарсиа, ваш бывший шофер, отец твоей исчезнувшей внучки, — Мигель громко хохотал, разглядывая растерянное лицо сестры. — Не знаю, как она об этом узнала, может быть, от приемных родителей Педро, когда они приезжали на похороны. Но это явно добило ее. Алисия и так ведь была не в себе в последние несколько месяцев. Много пила...

— Так ты знал, что она мать Педро Луиса?

— Да, когда я собирал на нее компромат, я все это выяснил. Даже ездил в эту Богом забытую деревушку. Для меня самого это было неожиданностью.

— Почему же ты не рассказал ей об этом?

— Зачем? - пожал плечами Мигель. - Алисия давала мне деньги. Все шло, как надо. Откуда я мог знать, как бы она поступила, если бы узнала, что Педро Луис — ее сын? Женщины непредсказуемы, тем более Алисия. Она начинала тяготиться одиночеством. Кто знает, вдруг бы она решила распроститься с деньгами, но обрести сына? Такое ведь тоже бывает. Мне это было бы ни к чему. Чем бы я ее тогда мог прижать? И вдруг это самоубийство... Все пошло прахом, — Мигель с досадой махнул рукой.

— Но почему мне ничего не известно? — недовольно сказала Росаура.

— Ну конечно, — усмехнулся Мигель. — Ты с твоим муженьком так меня ненавидели, а я должен был с вами делиться.

— Кто бы мог подумать... Какой ужас! — донья Росаура достала белый кружевной платок, затем снова положила его в сумочку. Она явно нервничала. — Алисия — мать Педро Луиса! Теперь он мне стал вдвойне противен. Оказывается, он был еще и внебрачным ребенком. Такой же выродок, как эта Роза...

— Ты же сказала, что о покойниках плохо не говорят! — зло рассмеялся Мигель. — А сама проклинаешь этого шофера! — он помолчал и уже серьезно добавил: — Какая же ты подлая, дорогая сестричка! Ты вот меня осуждаешь, а попробуй, посмотри на себя. Вы с твоим ненаглядным Карлосом убили бедного парня, сделали несчастной дочку, ты из-за этого же потеряла мужа, внучка пропала невесть где. И после этого ты еще кого-то су-дишь, осуждаешь... И на брата своего тебе тоже наплевать, что бы ты там ни говорила. Пусть я даже никчемный человек, но ведь брат тебе.

— Мерзавец! — резко сказала донья Росаура и поднялась со стула. Она решительно шагнула к двери.

— Ты помрешь в одиночестве, Росаура, и тебя все проклянут, как сейчас тебя проклинаю я! Хотя, что там, — Мигель махнул рукой. — Ты же несчастнейшее из созданий!

Росаура вышла и быстро шла, почти бежала по коридору, а Мигель исступленно кричал ей вслед:

— Будь ты проклята! Будь проклята!

 

ГЛАВА 12

 Лучиано опять собрался в поездку. Дульсина и так почти не виделась с ним и сейчас была близка к отчаянию, Она по-прежнему старалась сдерживаться, но Лучиано и сам чувствовал горечь разлуки, поэтому не сердился, а старался ее утешить. Мучительными усилиями она напрягла свою волю и, улыбаясь сквозь слезы, сказала:

— Я подожду, Лучиано, подожду.

Она не ошиблась, ход был удачный. Он с нежностью посмотрел на нее, взял ее лицо в ладони и поцеловал. Не страстно, но с такой затаенной любовью, что она едва удержалась на ногах.

— Милая моя, хорошая моя Дульсина, знаешь, что я придумал? Мы сможем встретиться где-нибудь во время моей поездки, на неделю. Мне небольшой отдых не помешает, и мы сможем отдохнуть вместе. Но если тебе удастся скрыть нашу встречу от домашних.

— Я сделаю это.

— От Кандиды, конечно, ты не скроешь, но дону Леонардо знать не следует, иначе он не позволит тебе ехать. И будет прав. Но я тебе обещаю, что на меня ты можешь положиться. Не перебивай, Дульсина. Мы встретимся у моря, подальше от глаз людских и, надеюсь, хорошо проведем время. Но тебе придется что-то придумать, чтобы дон Леонардо тебя отпустил. К сожалению, я не смогу сделать это за тебя. Я позвоню тебе через день, чтобы узнать, сможешь ли ты уехать. А потом мы обсудим детали. Запомни, никому, кроме Кандиды, ни слова.

Сестры совещались долго, фантазировали, проявляя чудеса изобретательности. Но ничего не помогло, они не придумали версии, которая бы могла убедить отца. Тогда Дульсина вспомнила о сеньоре Фернандес. Донья Долорес, всегда обожавшая тайные интрижки, с удовольствием согласилась помочь. Дульсина не была ее любимицей, но Лучиано она почти обожала. Ее радовало, что он наконец-то пробудился для нормальной жизни

— Отправим тебя к моей подруге. Тебе надо сменить обстановку, отдохнуть от дома. Почему без Кандиды? Моей подруге трудно принять двоих. Ну что ты девочка моя! Разве я не знаю цену молчанию? Скажу тебе по секрету, мы ведь с доном Хуаном тоже ездили к одной подруге, когда я еще не была сеньорой Фернандес. Никто ничего не узнает, по крайней мере от меня. Кофе? Пожалуй, нет, по такому случаю выпьем немного вина.

Сеньора Фернандес позвонила дону Леонардо, и дело было улажено. Но встреча с Лучиано преподнесла сюрприз. Он сообщил, что они встретятся не на море, а в горах. И этого не должна знать даже Кандида. Дульсина побаивалась расспросов Лучиано о том, что они с Кандидой, а точнее с сеньорой Фернандес, придумали для отца, но он и не думал расспрашивать. «Не любит лишних вопросов», — вспомнила Дульсина. Теперь ей и самой пришлось помалкивать и не задавать разных «почему».

Итак, они едут в горы. Лучиано подробно объяснил ей, как добираться, называя замысловатые маршруты. Сначала она поедет в Гвадалахару (там жила подруга сеньоры Фернандес), а потом... Вот это «потом» вызывало жгучее любопытство, потому что надо было петлять и постоянно менять направления. Но Дульсина сдерживалась.

— Я обязан беречь твою репутацию хотя бы формально, — пояснил Лучиаяо. — После нашего появления в гостях моя частная жизнь стала возбуждать слишком большой интерес. Привыкли к моему одиночеству, и теперь всем не терпится узнать, кто же растопил мое ледяное сердце. — Он с улыбкой потрепал ее по волосам.

Легко сказать: скрыть от Кандиды. А как скрыть, если сестра с рвением бросилась помогать сборам? По ее гардеробу не трудно будет догадаться, что ни к какому морю Дульсина не собирается. Дульсине пришлось пойти на ссору, чтобы отвадить сестру. Ей помогло растущее раздражение против ненужных услуг Кандиды.

— Что ты меня учишь! Я сама знаю, как мне лучше одеться.

— Но это платье тебе очень идет, Лучиано понравится.

— Откуда ты знаешь, что ему понравится? Подумай лучше, как понравиться коротышке! А то ведь он, может быть, нашел себе кого-нибудь в Европе. Так что тебе придется потрудиться, чтобы он на тебя хотя бы посмотрел.

До слез обиженная Кандида ушла, хлопнув дверью. Завершив сборы, Дульсина отправилась мириться. Кандида — ее союзница в этой тайной затее, и ссора с ней может обернуться неожиданными неприятностями.

Кандида притаилась в своей спальне с заплаканным лицом и, увидев входящую сестру, демонстративно отвернулась. Но два-три комплимента доктору Рамиресу, новые заманчивые надежды — и мир был восстановлен. Расставаясь, сестры нежно расцеловались.

В назначенное место Дульсина приехала ранним утром. Увидев ее, Лучиано бросился ей навстречу. Он уже ждал ее и очень волновался. Она утонула в его объятьях, он счастливо целовал ее утомленное дорогой лицо. В маленьком пансионате Дульсину ждало разочарование, которого она, что скрывать, ожидала. Лучиано заказал ей отдельный номер. Так оно и должно было быть, но Дульсина втайне надеялась на иное. Она верила ему и знала, что если они будут вместе здесь, то они будут вместе всегда.

Почти весь день они гуляли, дышали хвойным ароматом и совсем мало разговаривали. Да и зачем нужны были слова? Она прислонилась к сосне, и он ее поцеловал, а потом стряхивал смолистые чешуйки с ее распущенных волос. Они залюбовались причудливым изгибом черного уступа, он обнял ее за плечи и опять поцеловал. И долго смотрел на нее своими синими, как небо, глазами. После ужина они поднялись к ней в комнату. Дульсина в ожидании затаила дыхание.

— Дульсина, я еще больше, чем ты, желаю того, чего ты ждешь. — Лучиано говорил тихо, но твердо. — Ты знаешь, что я люблю тебя и хочу быть с тобой. Ты сочтешь, что я веду себя не по-мужски. Настоящий мужчина остался бы с тобой до утра, верно?

— Останься, Лучиано, я тоже люблю тебя.

— Дорогая, прости, я не могу остаться и не могу объяснить тебе, почему я не могу остаться. Если бы я мог объяснить, то ты бы сама сказала: «Коли ты мужчина, то уходи». Я и так позволил себе слишком много и сам себя упрекаю.

— Лучиано, мы любим друг друга и можем быть откровенны. Откройся мне, что тебя держит, что мешает тебе... нам быть счастливыми?

— Прошу тебя, Дульсина, не требуй от меня невозможного. Прости меня, я должен уйти, иначе я сойду с ума.

Расставаясь с ней, он поцеловал ее долгим, страстным, мучительным поцелуем, с горечью оторвал от себя и стремительно вышел.

Дульсина безутешно плакала. Если любит, то какие могут быть препятствия? Тайны, тайны, вечные тайны. Она даже не могла поделиться с Кандидой. Своими тайнами он рвет отношения между ней и ее близкими. Если любит, то они могут пожениться. И тогда не надо никаких секретных свиданий, во время которых он даже не может остаться с ней наедине. Это не тайны, а обман, он ее обманывает, она опять стала игрушкой в каких-то неблаговидных играх. Ну нет, она больше не позволит играть с собой, как с куклой.

Дульсина, бурля от негодования, спустилась вниз, спросила у скучающего хозяина пансионата, где телефон, и позвонила Кандиде. Повинуясь безудержному желанию хоть как-то разрушить опротивевшие ей тайны, она сообщила сестре место их с Лучиано пребывания.

На следующий день после завтрака они вновь отправились гулять. Дульсина уже успокоилась, была миролюбива и улыбчива. Они сели на пригорке, Лучиано обнял ее за плечи.

— Не торопи меня, Дульсина, прошу тебя, не торопи.

— Я не тороплю. Поступай, как считаешь нужным.

— У нас с тобой целая неделя, и все может измениться, — он улыбнулся ей и впервые за этот день поцеловал.

Когда они, беззаботно болтая, заканчивали обед, к ним подошел хозяин. Он сказал, что у входа сеньора Мартинеса ждут и просят прийти поскорее. Лицо Лучиано потемнело, он бросил на Дульсину пронзительный взгляд, приказал ей немедленно подняться в комнату и никуда не выходить.

Она ждала, сидя в неудобном потрепанном кресле, понимала, что произошло неладное. Ей хотелось выглянуть в окно, но страх перед чем-то неведомым сковал ее движения. А вдруг неизвестные приезжие хотят расправиться с Лучиано? Может быть, ему нужна помощь? Дульсина вскочила и побежала к двери, столкнувшись с Лучиано, который в этот момент входил в комнату. Глаза его потемнели от гнева, хотя он и старался держаться спокойно.

— Быстро собирайся. Нам немедленно надо вернуться в Мехико. Я жду тебя в машине.

В машине они долго молчали, лицо Лучиано казалось неприступным. Наконец, он обратился к ней.

— Дульсина, кому и когда ты сообщила, где мы находимся?

— Это допрос?

— Это больше, чем допрос. Сейчас не время для обид и амбиций. Поверь мне, это очень важно. Итак, кому и когда?

— Кандиде. Перед отъездом, — пролепетала Дульсина.

— Перед отъездом? Странно. Ты говоришь правду? Умоляю тебя, Дульсина.

— Вчера вечером. — Она боялась посмотреть на него и опустила глаза.

— После того, как мы расстались?

— Да. Ты в чем-то подозреваешь Кандиду? Это невозможно!

— Значит, ты все-таки на меня обиделась. А я совершил немужской поступок, я доверился тебе, я доверился женщине. Боюсь, Дульсина, мы больше не сможем видеться.

— Теперь ты на меня обиделся? — Дульсина почти крикнула.

— Вот она, женская логика. При чем тут обида? И вообще я завтра же должен буду уехать на месяц, может быть, на два.

Вернувшись домой сломленная и раздавленная, Дульсина объяснила отцу, что плохо себя почувствовала у моря, началась тошнота и ей пришлось уехать. Дон Леонардо поверил, его дочь действительно выглядела, мягко говоря, неважно. А потом в ее комнату вбежала встревоженная Кандида. Дульсина без обиняков начала допрос.

— Кому ты сказала, что мы с Лучиано в горах?

— Его родственнице из Италии. Она звонила мне каждый день, жаловалась, что у родственников серьезные проблемы и срочно нужна помощь Лучиано.

— Что ты наделала!

— Но ведь родственники. Им надо было помочь.

— Вот ты и помогла. Он больше не хочет меня видеть!

— Но почему?

— А я больше не хочу видеть тебя. Убирайся! Убирайся немедленно!

Два дня Дульсина беспрерывно плакала. На третий день она попросила Селию принести успокоительный настой из трав, которым когда-то ее потчевал доктор Рамирес. На четвертый день она выбралась в город, чтобы отдохнуть от опостылевшего дома. Бесцельно бродя по улицам, она натолкнулась на Доменико, математика, который на званом вечере сидел рядом с Кандидой. Они обменялись дружескими приветствиями.

— Совсем забыл, — спохватился Доменико, — пожалуйста, напомни Лучиано, что через три дня его хотел бы видеть профессор Кеведа, у них какие-то дела по продаже загородного поместья.

— Но Лучиано уехал.

— Я что-то этого не заметил. Сегодня утром мы виделись... — Доменико осекся и предпочел откланяться.

Измученная страданиями Дульсина не могла придумать ничего лучшего, как вновь заподозрить неведомую соперницу. Она вспомнила, что Кандида говорила не о родственнике, а о родственнице, которая звонила в дом Линаресов. Похоже, что ее первая версия о мнимом монахе была правильной.

Дульсина решила, что таинственная женщина существует, и хотя Лучиано ее, конечно, больше не любит, он имеет перед нею какие-то обязательства. Из-за нее Лучиано даже не решился на близость с Дульсиной, оттого, что он слишком честен. Тайная любовница, возможно, его шантажирует, она-то и разыскала его в горном пансионе. Эта идея так захватила Дульсину, что она не замечала очевидных неувязок. Но она твердо решила все выяснить.

Сказав домашним, что ей захотелось прокатиться по ночному городу, Дульсина вечером попросила Хаиме отвезти ее к дому Лучиано. Они остановились неподалеку и, погасив фары, стали ждать. Раньше Дульсина не задумывалась, почему Лучиано не приглашал ее к себе по вечерам, а теперь все казалось удивительно простым и ясным. Вечерами к нему пробирается тайная любовница. Наверно, он потому так часто в разъездах, что она ему смертельно надоела.

Ждать пришлось долго. Ничего не понимающий, но помалкивающий Хаиме скучал и частенько клевал носом, а порою звучно чихал. Дульсина и сама впала в полузабытье. Она очнулась от шума подъезжающей машины, в которой она без труда узнала автомобиль Лучиано.

Дульсина почувствовала прилив сил, достала припасенный театральный бинокль и стала наблюдать. Так и есть, из машины вышла женщина, молодая, с белокурыми волосами. Лучиано быстро повел ее к дому. В свете фонаря перед домом Дульсина увидела ее лицо, когда она повернулась к Лучиано и что-то ему сказала. Боже мой, какая красавица! Настоящая кинозвезда, но лицо недоброе, даже жестокое. А Лучиано? Да он ее ненавидит! Дульсина никогда не видела в его глазах такой ненависти и обреченности. Они скрылись в доме. Дульсина почувствовала долгожданное облегчение. Тайна раскрыта, соперница существует, Лучиано не любит эту треклятую красотку, а значит, еще не конец. Она ему поможет развязать этот гордиев узел.

Хаиме завел мотор, машина тронулась и поехала к дому Линаресов. Глаза Дульсины лихорадочно блестели, она строила планы, один безумнее другого. Она встретится с этой женщиной сама, нет, сначала надо поговорить с Лучиано, нет, может быть, посоветоваться... Но с кем? Она никому ничего не должна говорить. Это действительно тайна — ее и Лучиано.

 

ГЛАВА 13

 Наступил день свадьбы. Все проходило так как мечтала донья Росаура: шикарные наряды, дорогие лимузины, изысканное угощение и напыщенные речи Пришло множество гостей- весь цвет мексиканской столицы был сегодня в доме Роке Мендисанбаля. Но молодожены, приняв поздравления гостей и поздоровавшись с каждым, к немалому неудовольствию доньи Росауры куда-то исчезли.

— Пусть теперь веселятся без нас,— говорил Роке, выезжая с Паулеттой с заднего двора на заранее приготовленной машине.— Мы достаточно потешили самолюбие доньи Росауры — я считаю, полутора часов вполне достаточно. Теперь пусть светский раут идет своим чередом без нас.

— Как ты все здорово придумал, Роке, — улыбнулась Паулетта. — Когда ты сказал ей, что готов все сделать так, как полагается, я сразу догадалась, что ты что-то такое задумал. Но куда мы едем?

— В очень хорошее тихое кафе, — ответил Роке. — Мы уже устали от людей, а ведь это праздник прежде всего для нас двоих.

Кафе действительно оказалось очень уютным, к тому же там была превосходная кухня.

— Ты счастлива? — спросил Роке у Паулетты.

— Да, — ответила та, но внезапно ее лицо погрустнело. — Но...

— Что же тебе мешает быть счастливой?

— Меня беспокоит Пабло. Я не знаю, как он будет ко мне относиться. Ведь я не смогу заменить ему мать. Мне показалось, что он скучает по ней.

— Не волнуйся, — улыбнулся Роке. — Он тебя любит, ведь тебя невозможно не любить. И кроме того, он уже многое понимает. Хортензия никогда им не занималась, и добровольно отказалась от сына.

— Но как это возможно? — удивилась Паулетта.

— Это непростой вопрос, — нахмурился Роке. — Хортензия принадлежит к тому разряду женщин, которые готовы пожертвовать всем ради беззаботной и праздной жизни. Что поделаешь, встречаются и такие. Я надеюсь, — продолжал он, — что когда-нибудь у нее проснется совесть. Но тогда вряд ли что-то можно будет исправить. Ведь ребенок вырастет без матери, а вернуть сыновнюю любовь не просто.

Паулетта вновь задумалась. Она опять вспомнила свою Розу.

— Роке, — вдруг сказала она, — здесь совсем недалеко есть одно фотоателье. Там выставлена одна прелестная фотография. Я очень хочу показать ее тебе.

Они вышли из кафе, и Паулетта подвела Роке к фотовитрине.

«Вот и моя Розита могла бы быть такой», — думала Паулетта, не догадываясь, что видит перед собой свою потерянную дочь.

— Здравствуйте, дорогая сеньора, я ждала вас, — приветствовала гостью донья Росаура.

— Добрый день, — ответила Хортензия.

— Присаживайтесь, сейчас принесут кофе.

— Благодарю вас, — гостья опустилась в кресло, положив свою сумочку на колени.

— Для начала я хотела бы узнать ваше имя.

— Меня зовут Хортензия. Мне сказала сеньорита Ортегас, мое доверенное лицо, что вы непременно желаете познакомиться со мной лично. Что ж, я согласна, хотя и не совсем понимаю, к чему это. Но я пришла и готова ответить на ваши вопросы.

— А вот и кофе, — сказала донья Росаура, ставя перед гостьей небольшую изящную чашечку. — Да, донья Хортензия, — продолжала Росаура,— мне хотелось поговорить с вами лично. Мне показалось, что ваше настоятельное желание оставаться в тени продиктовано тем, что это дело имеет не вполне законный характер...

— Как вы могли так подумать! — перебила ее Хортензия.

— Простите, но некоторая таинственность, которой было окружено это дело, наводила на подозрения. Но теперь вы здесь и сможете мне все объяснить.

Две светских дамы сидели друг напротив друга и разыгрывали каждая свою роль. У доньи Росауры была цель выяснить все детали этого странного дела, у доньи Хортензии — скрыть их.

— Итак, — начала Росаура, - могу ли я узнать, чем вызвана необходимость подобной операции? Сначала вы продали моему покойному супругу некое имущество, затем по истечении четырех лет просите его обратно. Это даже нельзя назвать куплей-продажей, ведь операция фиктивная, денег не платил ни мой муж, ни вы сейчас, как я понимаю.

— Да, это все так, — кивнула головой Хортензия и начала излагать историю, которую накануне выдумала специально для этого случая. — Эту скромную недвижимость завещал мне мой покойный муж. Но его сестры, женщины, способные на все, подкупили нотариуса. Их не устраивало то, как мой бедный супруг распорядился своим состоянием. Этот нотариус долгое время скрывал от меня истинное завещание, — Хортензия всплакнула, затем вытерла глаза платком и печальным голосом продолжала: — Бог покарает их, он видит все их прегрешения.

— Простите, донья Хортензия, — удивилась Росаура, — но ведь речь идет о чем-то достаточно незначительном. Неужели вся эта интрига была затеяна из-за такого скромного наследства?

— Это дело принципа, донья Росаура,— ответила Хортензия. — Я очень любила своего покойного супруга, и мне дорого все, что с ним связано. До самой незначительной мелочи.

— Я вас понимаю, дорогая, продолжайте, - история неутешной вдовы тронула ее черствое сердце.

— После того я обратилась за помощью к дону Карлосу. Один адвокат рекомендовал мне его, как человека чрезвычайно порядочного, серьезного, аккуратного в делах, и вот я решилась... 

— Скажите, — снова прервала ее донья Росаура, — и сестры вашего мужа по-прежнему претендуют на это наследство?

— Нет, теперь нет, — Хортензия слабо улыбнулась, — обе они вышли замуж за состоятельных господ и ни в чем не нуждаются... Донья Росаура, — проникновенным голосом сказала она, — мы с вами две несчастные женщины, потерявшие мужей. Две неутешные вдовы. Мы поймем друг друга.

Донью Росауру действительно впечатлила рассказанная история. Хортензия предстала в ней как бедная, униженная женщина, которую пытаются разорить алчные сестры ее безвременно скончавшегося мужа.

— Но зачем же вы скрывались? — спросила она.— Вам нужно было сразу же прийти ко мне. Я бы поняла вас, — сочувствовала гостье донья Росаура.

— Я боялась, — призналась Хортензия. — Я все время опасаюсь новых нападок со стороны сестер.

— Да, грустная история, — печально покачивая головой, согласилась донья Росаура. — Что ж, я готова вам помочь, тем более что Карлос обещал вам это. У вас есть его письменное обязательство?

— Да, вот оно, — Хортензия вынула из сумочки бумагу и подала донье Росауре.

Та внимательно прочитала документ.

— Как будто все в порядке, — сказала она наконец. Она подошла к сейфу и достала оттуда договор четырехлетней давности.

— Вы составили договор об обратном выкупе недвижимости? — спросила она.

— Да, вот он, — Хортензия положила необходимые бумаги на стол.

— Ну что ж, я готова поставить свою подпись. — Донья Росаура взяла со стола дорогую паркеровскую авторучку с золотым пером, которой писал еще дон Карлос. Она внимательно перечитала договор и отыскала место, где ей следовало поставить свою подпись. Она уже хотела было сделать это, но оказалось, что в ручке нет чернил.

— Какая незадача, — с досадой сказала донья Росаура. — Видите ли, я терпеть не могу этих новомодных шариковых ручек и пользуюсь исключительно авторучкой своего покойного супруга. А так как писать мне приходится не очень много... Я сейчас позову служанку, она наполнит авторучку чернилами. Я сама не делаю этого — можно испачкать пальцы.

— Воспользуйтесь моей, — любезно предложила Хортензия, вынимая из сумочки ручку.

— Благодарю вас, - донья Росаура уселась поудобнее и собиралась было поставить свою подпись на документе, как вдруг дверь гостиной распахнулась.

На пороге стояли Роке Мендисанбаль и Паулетта. Хортензия замерла. Менее всего она сейчас хотела бы видеть своего бывшего мужа. Первым заговорил Роке:

— Что тебе нужно от меня? — гневно бросил он в лицо Хортензии. — Мало того, что ты меня разорила, теперь ты явилась сюда, чтобы помешать моему новому браку. Я развелся с тобой, но ты меня до сих пор преследуешь!

— Что?! — донья Росаура, ничего не понимая, переводила взгляд с Роке на Хортензию и обратно. — Что значит, что он с вами развелся?

Хортензия молчала, тщетно придумывая, как бы выпутаться из этой неожиданной и весьма неприятной ситуации.

Роке обратился к донье Росауре:

— Умоляю вас, сеньора Монтеро, скажите, зачем эта ужасная женщина пришла к вам?

— Донья Хортензия пришла ко мне, чтобы выкупить некоторое имущество, которое она около пяти лет тому назад продала моему мужу, — неуверенно начала Росаура. — Она рассказала мне свою историю. Ее муж умер, а его сестры...

— Чушь! Что за чушь! — воскликнул Роке. — Ее бывший муж перед вами. Это я! Я, как видите, жив, и кроме того, у меня никогда не было никаких сестер!

— Ничего не понимаю, — повторила донья Росаура. Она повернулась к Хортензии: — Это так, дорогая сеньора?

— Я, право, не понимаю, Роке, что ты тут собственно делаешь? 

— Значит, вы знаете Роке? - воскликнула до этой минуты молчавшая Паулетта. — Вы его бывшая жена? Вот, значит, вы какая. 

— Да, это моя бывшая жена, Хортензия Мендисанбаль, — подтвердил Роке. — Она почти разорила меня, и теперь я догадываюсь, каким именно способом,

— Донья Хортензия, я требую объяснений! — строго заявила Росаура.

— Не верьте ему! — не найдя ничего лучшего воскликнула Хортензия. — Что делает этот человек в вашем доме?

— Не надо так горячиться, — осадила ее Росаура. — Это муж моей дочери, Роке Мендисанбаль.

— Как муж вашей дочери?! — не поверила своим ушам Хортензия.

— Да, муж, — повторила донья Росаура. — Они недавно поженились.

— Донья Росаура, выслушайте меня, — снова вступил в разговор Роке, — эта женщина — моя бывшая жена. К моему большому сожалению, мы владели имуществом совместно, и она пять с лишним лет назад продала все или почти все неизвестно кому. То есть я раньше не знал, кому именно, а теперь догадываюсь, что вашему покойному мужу. Скорее всего, она не объяснила ему, зачем ей понадобилась эта странная сделка. А теперь пришла просить недвижимость обратно, покупая ее уже только на свое имя. Таким образом, она обвела вокруг пальца всех — и его, и вас, и меня. Прошу вас, не заключайте с ней эту сделку.

— Да, но зачем это было нужно? Ведь речь идет о чем-то незначительном™

— Нет, — покачал головой Роке. — Она назначила эту сумму для того, чтобы при разводе доказать суду, друзьям и родственникам, что у нас ничего особенного и не было, и чтобы поделить даже то, что было записано только на мое имя, пополам. Теперь она за гроши выкупит огромное состояние и станет невероятно богатой.

— Это правда, донья Хортен... — Росаура осеклась, увидев наставленный на нее пистолет.

— Всем ни с места! — крикнула Хортензия. — Одно движение, и я стреляю!

Все замерли.

— Донья Росаура, подписывайте договор, — приказала Хортензия.

— Хортензия, теперь у тебя все равно ничего не выйдет, — сказал Роке.

— Молчать! Делайте то, что я вам говорю!

Донья Росаура дрожащей от испуга рукой подписалась, искоса поглядывая на пистолет.

— Теперь Роке и ты, девчонка, отойдите в угол, — приказала Хортензия бывшему мужу и Паулетте.

— Ты сошла с ума! — покачал головой Роке. — Этим ты ничего не добьешься. Какие-то глупости из гангстерских фильмов. Так в жизни не бывает.

— Это мы еще посмотрим, — Хортензия стала медленно пятиться к двери, держа в одной руке пистолет, а в другой — договор с подписью доньи Росауры. Еще шаг — и она была уже на пороге.

Как назло в этот самый момент к двери подошла служанка Долорес с подносом, на котором позвякивали чашки с горячим кофе, сахарница и молочник. Она не ожидала, что дверь неожиданно распахнется и оттуда спиной вперед выйдет Хортензия. Столкнувшись с ней, Долорес споткнулась и опрокинула поднос на даму. Обе упали на пол. Паулетта рванулась было вперед, но Роке удержал ее. Обезумевшая Хортензия начала беспорядоч-но палить из пистолета. Несчастная служанка, все еще не понимая, что происходит, пыталась подняться на ноги, но, услышав выстрелы, снова упала.

Хортензия тем временем быстро поднялась на ноги и хотела бежать. Она снова навела пистолет на притихших в комнате людей. Но в этот миг Долорес, которая, наконец, разобралась, что к чему, дернула Хортензию за ногу. Та пошатнулась и упала, одновременно с этим раздался выстрел. Долорес дико вскрикнула.

Все бросились к служанке. Роке закричал:

— Полотенце, жгут, что-нибудь...

Паулетта едва сдерживала рыдания. Донья Росаура металась по комнате в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать как жгут.

Однако оказалось, что у Долорес лишь пустяковая царапина на ноге.

— Роке, Паулетта, — тихо позвала Росаура. Те обернулись.

— Хортензия... — прошептала Росаура.

Действительно, Хортензия неподвижно лежала в дверном проеме. Роке перевернул ее. Паулетта и донья Росаура зажмурились. Роке снял с дивана покрывало и накрыл им тело.

Только теперь женщины расплакались.

— Какой ужас, я не хотела, — говорила Долорес.

— Мы знаем, не плачьте, — успокоил ее Роке и пошел вызывать полицию.

Когда все немного успокоились и перешли в другую комнату, донья Росаура сказала Роке:

— Только одного я не понимаю, как она могла пойти на такое? Ради чего?

— А вы не интересовались списком того, что она собиралась выкупить у вас? — спросил Роке.

— Да нет, что там может быть. За такую цену...

— Так прочитайте же, это где-то должно быть указано. Посмотрите, там нет какого-нибудь неприметного приложения? — Роке склонился над пакетом документов. — Да вот же! Два дома в Мехико, вилла в Акапулько, большое ранчо на севере недалеко от границы с Соединенными Штатами и так далее...

Донья Росаура буквально впилась глазами в список. Постепенно ее лицо вытягивалось все больше, пока не приняло выражения крайнего изумления.

— И это все ваше? Да ведь это целое состояние!

— Да, и все это она продала вашему мужу за деньги, на которые не купишь и деревенского домика. Теперь вы меня понимаете?

— О да! Но я ведь ни о чем не догадывалась.

— Еще минута, и она бы довела свое дело до конца. Но она не ожидала, что я могу появиться в этом доме.

— Кто бы мог подумать, — все сокрушалась донья Росаура. — На вид такая приличная женщина, умеет себя держать. И вдруг — пистолет, эти выкрики. Значит, это ваша бывшая жена. То-то мне все время казалось, что я ее где-то видела. Ну конечно, у Линаресов.

— Приличная внешность и манеры бывают обманчивыми. Эта женщина ради денег была готова на любое преступление. — Он обнял Паулетту за плечи. — Да, я совсем забыл, зачем мы пришли сюда. Донья Росаура, — объявил он, — мы с Паулеттой решили отправиться в свадебное путешествие в Европу. Ведь моя жена ни разу не была там.

— Что ж, поезжайте, — сказала донья Росаура.

— Конечно, придется теперь на пару недель отложить наш отъезд: формальности, полиция. Но что же поделаешь, я надеюсь, это не испортит нам настроения.

— Конечно, Роке, — улыбнулась Паулетта.

 

ГЛАВА 14

 Дульсина открыла глаза, не понимая, где находится. Постепенно она начала осознавать, что это ее спальня, она лежит в своей постели. Но что с ней? Кажется, она долго спала и ей снились странные сны. Какие-то омерзительные чудовища кружились вокруг нее, душили, мучили, истязали. Потом мелькали лица Кандиды, Селии, еще чьи-то. И, как странно, она словно наяву видела озабоченное лицо доктора Рамиреса и даже слышала его голос. Приснится же такое! Дульсина попыталась встать, но у нее закружилась голова. Она без сил упала на подушки.

В комнату заглянула Кандида. Увидев, что сестра не спит, она подошла и села рядом.

— Тебе уже лучше, Дульсина?

— Лучше? А что со мной?

— Грипп. У тебя почти неделю была высокая температура. Хорошо, что приехал доктор Рамирес. Он дежурил возле тебя.

— Приехал? А я думала, твой коротышка мне приснился.

— Прошу тебя, не называй его так Он скоро придет.

В комнату постучали. Когда дверь открылась, на пороге появился доктор Рамирес. Его нельзя было узнать. Новый костюм словно изменил его фигуру, впрочем, возможно, изменилась и сама фигура. Лицо его было серьезно, даже очень серьезно. Он попросил Кандиду выйти. После осмотра доктор Рамирес удовлетворенно

— Ну, теперь совсем другое дело. Еще день-два, и вы будете совсем здоровы.

— Когда вы приехали, доктор? 

На его лицо набежала тень, но он спокойно ответил.

— На днях. Хорошо, что меня вызвали к вам, а то здесь чуть ли не панику подняли. А у вас даже не тропическая лихорадка, а банальный грипп, правда, тяжелый. Хаиме тоже приболел, видимо, от него вы и заразились.

Дульсина чувствовала, что ей надо что-то вспомнить, она мучительно напрягала память, но что-то важное и тревожное ускользало от нее. Доктор, порекомендовав ей лежать и постараться уснуть, встал и направился к выходу. Когда он открывал дверь, Дульсина вспомнила.

— Доктор, а вы видели Лучиано Мартинеса?

— Видел. Но об этом мы еще успеем поговорить.

Дульсина почти все время спала. Ее явно пичкали какими-то успокаивающими лекарствами. Во сне ей являлся Лучиано, кажется, он что-то говорил, куда-то торопился, но, проснувшись, она ничего не помнила, кроме лучистой синевы его глаз. «Лучиано, где ты?» — горестно думала Дульсина.

Однажды она решила подняться. С трудом надела домашнее платье и, никем не замеченная, спустилась вниз. Она услышала негромкие взволнованные голоса и пошла на них. Но когда стало возможным различать слова, Дульсина замерла. Говорили Кандида и доктор Рамирес.

— Она еще очень слаба, Роберто. Известие убьет ее.

— Не волнуйся, я буду рядом. Пойми, Кандида, еще день, и моего мнения никто не будет спрашивать. Комиссар и так Бог знает в чем меня подозревает. Хаиме они уже допросили, очередь за ней.

— Но я им тоже многое рассказала.

— Ну что ты им рассказала? Ты знаешь, зачем она караулила у его дома? То-то и оно. Теперь никто, кроме нее, не скажет. И ведь из-за этого убили Лучиано.

— Не может такого быть. Его убили по другой причине.

Разговор внезапно прервался, так как поблизости раздался шум. Кандида вскрикнула, а доктор Рамирес поспешил к лестнице, где и нашел лежащую без чувств Дуль-сину. Он отнес ее в комнату и долго над ней колдовал. Она пришла в себя, но говорить с ней было бессмысленно. Дульсине казалось, что внутри у нее образовалась пустота.

К вечеру Дульсине полегчало не без активного содействия доктора Рамиреса. Дульсина приняла решение утром поехать в полицию, ни в какую не соглашаясь принять комиссара дома.

Поздно вечером втайне от всех к ней проскользнула Кандида.

— Дульсина, я никому ничего не говорила и тебе не хотела говорить, но все-таки думаю, что не имею права скрывать это от тебя. Завтра допрос, а это тебе может помочь.

— Не тяни, Кандида, что такое?

— У меня для тебя письмо. Оно пришло мне по почте, а внутри был конверт для тебя. Его прислал Лучиано. Мне он написал короткую записку, чтобы я никому ничего не говорила. Возьми его, — Кандида протянула аккуратно сложенный конверт. — А я пойду, а то Роберто меня хватится.

— Он для тебя уже Роберто?

— Потом, Дульсина, потом, — Кандида тенью выскользнула из комнаты.

Дульсина дрожащими руками достала небольшой листок бумаги и начала читать.

Дульсина вцепилась зубами в подушку, чтобы не закричать на весь дом. Плечи ее судорожно тряслись. Она не слышала, как вошел доктор Рамирес. Он не без борьбы вырвал у нее подушку, сделал укол, и Дульсина провалилась в тяжелый сон.

Прежде чем задать вопросы о Лучиано, полицейский комиссар с усталым и сердитым лицом разложил перед Дульсиной фотографии и попросил их опознать.

— Это дядя сеньора Мартинеса, сеньор Джузеппе Кампа. Он из Флоренции, художник.

— Такой же его дядя, как я — ваша бабушка, — буркнул комиссар.

— А это... она приезжала вместе с Лучиано к нему домой.

— Это когда вы со своим шофером сидели в засаде?

— Да, — покраснела Дульсина.

— Хороша засада у всех на виду. Думаете, коли потушили фары, так вас никто и не заметит? Благодарите Бога, что вас не пристрелили. Кого еще узнаете?

— Никого. Я больше никого не знаю.

Потом комиссар приступил к вопросам и вытянул из Дульсины все, даже то, о чем она предпочла бы помолчать.

— Так, значит, вы сочли ее за любовницу сеньора Мартинеса,— усмехнулся комиссар.— Эта итальянская красотка занималась любовью только в рабочее время. Она, конечно, пыталась завлечь сеньора Мартинеса, но он отверг ее прелести. Вместе с другими прелестями, которые она ему навязывала. Какого черта вы поперлись их караулить? Если бы не вы, то дело могло и не принять такого оборота.

— А за что они убили Лучиано?

— Вы что, газет не читаете? Ах, да... Через семью Мартинесов пытались наладить сбыт наркотиков из Италии. Но Мартинесы оказались не робкого десятка, отбивались, как могли. Увы, не отбились. У вас еще вопросы? Простите, но здесь вопросы задаю я. Следствие не закончено, и я не намерен перед вами отчитываться. Читайте газеты.

— Но вы сказали, что если бы я тогда не была у его дома... 

Комиссар устало посмотрел на нее.

— Значит, хотите правды, сеньорита Линарес? Что ж пожалуйста, если она вам понравится. Сеньор Мартинес любил вас и оберегал, как мог. А вы, голубушка, его под-ставили. Думаете, вашу машину не засекли? Ваша дурацкая ревность стоила ему жизни.

— Но почему?

— Долго объяснять. Эти монстры не любят лишних глаз. А вам теперь бояться нечего. Вы же знаете не больше, чем мы. Да и красотку уже на всякий случай убрали. Вы свободны, сеньорита Линарес, больше вы нам не понадобитесь.

Комиссар холодно попрощался с Дульсиной и углубился в свои бумаги.

 

ГЛАВА 15

Прошло несколько месяцев. Свадебное путешествие подошло к концу. Она было для Паулетты, почти всю жизнь просидевшей взаперти в собственном доме, настоящим праздником. Они с Роке объехали многие страны и побывали во многих городах. Молодую сеньору Мендисанбаль очаровали Лондон, Париж, Рим, Вена, Мадрид... Роке был внимателен к ней, каждую минуту она чувствовала его любовь.

Но даже во время сказочного путешествия Паулетта ни на миг не забывала о том, что она не может быть по-настоящему счастливой, не найдя свою Розиту. Всякий раз любуясь каким-нибудь старинным собором, прекрасным видом или коллекцией живописи, она представляла, что Роза тоже путешествует с ней и вместе с матерью рассматривает эти прекрасные вещи.

Когда они вернулись в Мехико, Паулетта поспешила к матери. Это была шестая годовщина гибели дона Карлоса. Женщины вместе посетили кладбище, затем вернулись в опустевший особняк Монтеро де ла Рива.

— Прошло шесть лет, а мне все кажется, как будто он еще вчера был здесь, ходил по этим комнатам, — причитала донья Росаура, вытирая платком глаза.

— Да, — вздохнула Паулетта. — Уже шесть лет.

— А ведь он мог жить! — донья Росаура подняла глаза на дочь. — Он ведь мог жить...

— Да, мама, мог, — ответила Паулетта.

Донья Росаура сжала кулаки и снова разжала их. Она испытывала смешанные, противоречивые чувства. Она искренне тосковала по мужу, и эта тоска в последнее время после замужества Паулетты значительно усилилась — ведь Росаура осталась в доме совсем одна. Одиночество угнетало ее. Она сердилась на дочь за то, что та обрекла ее на это. Если раньше она всегда была под рукой — было на ком сорвать плохое настроение, кому ткнуть в нос, что во всем виновата только она одна, то теперь Паулетта была далеко, и чувство озлобленности и отчаяния накапливалось в душе Росауры, не находя выхода наружу. Однако она постаралась взять себя в руки и успокоиться, переведя разговор на другую тему:

— Как Роке?

— Спасибо, мы живем очень дружно.

— Как вы съездили?

Паулетта стала подробно рассказывать матери о том, где они с мужем побывали и что видели. Сначала Росаура слушала с интересом, затем ее лицо вдруг помрачнело:

— Да, вы неплохо поразвлеклись... — сказала она, когда Паулетта закончила свой рассказ. — А я тут одна... В этом огромном доме...

Неожиданно ее пронзило такое жгучее отчаяние, что она закричала на Паулетту.

— Вот ты веселишься, у тебя есть муж, ты богата, молода. А я совершенно одна. Жизнь моя кончена. И это все ты! Ты во всем виновата!

— Мама, что ты говоришь? — испуганно спросила дочь. — В чем же я виновата?

— Будто бы ты не знаешь? Если бы тогда не связалась с этим ублюдком Педро Луисом, мой Карлос был бы жив.

— Но не забывай, кто убил Педро Луиса.

— Что? Ты еще смеешь осуждать отца? — гневно крикнула донья Росаура. — Он правильно сделал, что пристрелил твоего позорного любовника. Была бы моя воля, я бы прикончила и вашего выродка. Эту твою дочь Розу. Кстати, ты ведь так и не сказала своему муженьку, что у тебя был ребенок? 

Паулетта прикусила губу.

— Я ненавижу тебя! — у доньи Росауры начиналась истерика. — Ненавижу с того самого момента, когда застала тебя в саду с этим проходимцем. Как вспомню как вы целовались... Погоди, я выложу все это твоему Роке, посмотрим, как это ему понравится! Ты, моя дочь, Монтеро де ла Рива, и он!

— Мама, остановись, — умоляла Паулетта.

— Нет, я больше не могу молчать! Я непременно пойду к твоему муженьку и расскажу ему, на ком он женился. На уличной девке, которая родила ублюдка от подзаборного мужика, вот на ком!

— Мама, прекрати, или мне придется покинуть этот дом, — сказала Паулетта.

— И уходи! Уходи! Карлоса теперь никто не воскресит, и ты в этом виновата. Я не желаю тебя больше видеть. Вон из моего дома. Вон!

Паулетта подняла заплаканные глаза:

— Хорошо, мама, но я больше не вернусь.

— Не называй меня матерью! — отрезала донья Росаура.

— Я ухожу. Прощай.

Паулетта поднялась, взяла шляпку и молча вышла.

Теперь долгие годы они не увидят друг друга. Жестокие унижения, которые терпела Паулетта во времена своей юности, не могли не отразиться на ее отношении к матери. И все же она всегда была готова простить ее, но для этого нужно было только одно — чтобы донья Росаура сделала первый шаг, хотя бы просто позвала ее.

Но донья Росаура продолжала источать злобу, не делая никаких попыток примириться с дочерью. Возможно, где-то в глубине души она понимала, что ее озлобленность происходит от одиночества, что она страдает от того, что не умеет строить отношения с людьми. А возможно, она и не отдавала себе в этом отчета.

Паулетта ушла навсегда. С этого дня она многие годы не переступит больше порога большого и мрачного особняка Монтеро де ла Рива. Потеря дочери, разрыв с матерью... Все это само по себе обрекало ее на то, чтобы быть несчастной даже рядом с любимым и любящим ее мужем.

Донья Росаура до конца жизни осталась одна. Ее ненависть к дочери и незаконнорожденной внучке, которую она случайно увидит много позже, постепенно переросла в состояние постоянной озлобленности на весь мир.

Она стала желчной, мелочной, придирчивой и несправедливо строгой со слугами. Временами она просто становилась похожей на взбешенного зверя в золотой клетке. Раньше она всегда могла сорвать злобу на Паулетте, теперь же та была далеко. Сознание своего бессилия делало донью Росауру еще более злобной. Иногда у нее мелькала мысль о примирении, но она тут же с презрением отбрасывала ее. «Я скорее умру, чем подам руку этой неблагодарной твари», — не раз повторяла она про себя, как привидение расхаживая по пустынным комнатам.

Но не кто иной, как она сама обрекла себя на это одиночество в золотой клетке. Она сама не хотела никого видеть — не принимала других и никуда не выезжала. Проклиная весь мир, она не ждала от жизни ничего, кроме исполнения собственных проклятий.

 

ГЛАВА 16

 Страдала ли Дульсина? Если бы ее кто-то спросил об этом, она бы не возмутилась, но окинула бы вопрошающего таким взглядом, что тот сожалел бы о своей бестактности всю жизнь. Но она не страдала, ее душа превратилась в выжженную беспощадным солнцем пустыню, где не было ни одного живого побега, ни капли влаги. Колыхался только зыбучий песок, создававший иллюзию жизни.

Дульсине вспомнился букетик фиалок, подарок Лучиано. Эти цветы когда-то росли, наливались силой и красотой, а потом их срезали. В букете они были еще цветами, еще благоухали, но их стебли лишились корней. И у нее была жизнь, была любовь, в ней проснулась женщина, но смерть Лучиано, как нож, перерезала все. Закрылись его синие глаза цвета итальянского неба умерла ее душа.

Страдала не Дульсина, а Кандида. Доктор Рамирес спешно прилетел на похороны Лучиано, чтобы проститься с другом, но обстоятельства требовали его возвращения в Европу. Боль за Лучиано, болезнь Дульсины сблизили его и Кандиду, влюбленные перешли на «ты», но они так сильно и глубоко любили друг друга, что ни один из них не решался на первый шаг, потому что никто так не сомневается, как любящие.

Внутренне доктор Рамирес готов был пойти ва-банк и открыться Кандиде — лучше горькая правда, чем мучительная неизвестность. Но врач, прославившийся способностью идти на риск, на самые смелые решения, робел перед любимой девушкой, как ребенок. К тому же ему казалось неудобным лезть со своими чувствами, когда трагически погиб его друг, возлюбленный сестры Кандиды. А патриархально воспитанная Кандида не могла преодолеть девичью стыдливость. Она терпеливо ждала признания, а вместо этого доктор Рамирес признался, что должен уехать. Кандида была близка к отчаянию.

Перед отъездом доктор Рамирес приехал дать врачебную консультацию дону Леонардо и осмотреть еще слабую Дульсину. Состояние сеньориты Линарес ему не понравилось. Не то что она была нездорова или не хотела жить, но доктор призадумался, как она будет жить дальше. Внешне Дульсина вроде бы осталась прежней, но и без того неустойчивое внутреннее равновесие совсем нарушилось, и это было крайне тревожно.

— Скажите, доктор Рамирес, неужели я его убила? — бесстрастно спросила девушка.

— Что вы, сеньорита, как вы могли такое подумать?

— Мне сказал комиссар полиции. Лучиано что-то скрывал от меня, и я просто хотела выяснить, что происходит. А эти убийцы подумали Бог знает что.

— Теперь вы знаете, что он был вынужден многое скрывать. С ним не могло быть беззаботной любви, потому-то он долго избегал женщин. А в вас он поверил. Ноне все сложилось так, как хотелось бы.

— Потому что зло сильнее добра, — Дульсина говорила со спокойной уверенностью.

— Не говорите так, Дульсина, это грех.

— Его любовь оказалась злом, и она убила его самого.

— Разве любовь может быть злом? Она может быть мукой, страданием, но не злом. И не любовь убила его, а те подлецы, которые надеялись использовать его лучшие чувства. Они могли расправиться с ним и без вашей любви. Так сложилось, что он отстоял любовь, но не сберег жизнь.

— Всегда так случается, доктор Рамирес. Кто любит, тот губит себя. Посмотрите на Кандиду, она же убивает себя, медленно, но убивает.

— Она... кого-то любит? — сердце доктора сжалось, но он старался держать себя в руках.

— Не прикидывайтесь незнайкой, доктор. Будто вам не известно, что она уже целый год сохнет из-за вас. А потом вам тоже скажут, что вы убили ее. И разве это не будет правдой? Кругом зло, доктор, оно только маскируется под добро.

— Не говорите так, хотя бы ради Лучиано.

— Разве он любил? Он предпочел расстаться со мной навек. Уж лучше бы он уступил этим своим итальянским дядюшкам, бабушкам...

— Я понимаю, Дульсина, как вам больно, но...

— Мне больно, что я ничего не знала, а то бы я сама с ними договорилась. Если человек не хочет быть наркоманом, он им не станет. А если хочет, то пусть пеняет на себя.

— Вы не знаете, что такое наркомания, Дульсина. И потом Лучиано не одобрил бы вас.

— Какая разница! Я же все равно его потеряла. — Дульсина холодно усмехнулась.

— Успокойтесь, Дульсина. Пройдет время, оно лечит лучше, чем любой врач, можете поверить мне, врачу. Все пройдет. Я, вероятно, скоро опять приеду, тогда мы с вами поговорим более обстоятельно.

— Мне не надо никакого времени, я уже в полном порядке, — голос Дульсины звучал спокойно и даже равнодушно.

Доктор ушел от Дульсины в сильном смятении. Она была не в порядке, сомнений не было. Возможно сказывалась горечь утраты, тогда время придет ей на помощь. Но что она сказала про Кандиду? Можно ли верить ее словам? Он сел в кресло в холле и не знал, что делать. Неслышно появилась Селия и, увидев доктора, предложила ему кофе. Он посмотрел на часы и отказался, уже надо поторапливаться. Но ему еще предстояло прощание с Кандидой. Он еще ничего не успел решить, как она возникла перед ним. Щеки ее горели, на губах была неуверенная улыбка.

— Ты уже уезжаешь, Роберто?

— Да, пора. Рад был всех вас видеть, жаль только, что повод оказался слишком печальным. Спасибо тебе, Кандида... — доктор запнулся, немного помолчал и неожиданно для себя начал: — Кандида, дорогая моя, я люблю тебя, я давно люблю тебя. Прошу тебя, не перебивай. Если ты можешь ответить на мое чувство, если ты согласна, чтобы мы были вместе, то напиши мне. Только, умоляю, не торопись, подумай. Я очень долго ждал, я подожду еще. Я не хочу, чтобы ты ошиблась.

Не дав ошарашенной долгожданным, но таким внезапным признанием Кандиде вымолвить ни слова, доктор Рамирес по-мальчишески поцеловал ей руку и, не оглядываясь, поспешил к выходу.

Кандида осталась наедине со своим счастьем. Оно переполняло ее, и надо было с кем-то поделиться. Но с кем? Откровенничать с сестрой она не могла. Кандида была уверена, что Дульсина просто убита горем, и навязывать ей свое счастье было бы жестоко. Она было подумала о сеньоре Фернандес, но тут же отбросила эту мысль. Донья Долорес очень любила Лучиано, и его гибель потрясла ее. Она даже не позвонила Дульсине с соболезнованиями. Роль Дульсины в несчастье не получила никакой огласки. Да и была ли ее вина так велика? Многие, ослепленные ревностью, отваживались и не на такие уловки. Кто же мог знать, какими капканами был окружен Лучиано?

Но сеньора Фернандес интуитивно чувствовала, что если бы не Дульсина, то судьба Лучиано оказалась бы не столь трагичной. Конечно, пожилая сеньора была пристрастна, ведь гибель супругов Мартинес была на совести тех же беспощадных жрецов зла, и Дульсина к этой трагедии не была причастна. Донья Долорес сама способствовала любви Дульсины и Лучиано, и этого она тоже не могла ни забыть, ни простить себе.

Кандиде пришлось поделиться с Селией. Пожалуй, трудно было сделать лучший выбор. Селия искренне обрадовалась, осыпая доктора Рамиреса такими комплиментами, что Кандида растрогалась до слез. Добрая служанка посчитала, что надо дать немедленный ответ. Чего ждать? И так сеньорита Линарес извелась, бедняжка. Пусть и доктор поскорее порадуется.

Но Кандида сказала, что Роберто просил ее не спешить с ответом, значит, если она напишет сейчас, он сочтет ее решение скороспелым. Ну, раз доктор Рамирес не ждет быстрого ответа, так и правильно, согласилась Селия.

Сестры общались мало, и ни одна из них не стремилась к близости. Дульсина предпочитала одиночество, а Кандида тяготилась одиночеством, но старалась держаться подальше от сестры. Ей было стыдно за свое счастье.

Однажды Дульсина прогуливалась по саду, не радуясь ни солнцу, ни светлому дню, ни красивому платью, которое она надела, повинуясь привычке всегда выглядеть безупречно. Из-за зелени деревьев послышались оживленные голоса.

— Так он сделал ей предложение? — Дульсина узнала голос Себастьяна.

— Наконец-то сподобился, — ответил голос Селии. — Влюблены друг в друга уже Бог знает сколько времени и только сейчас узнали, что взаимно. Как дети! Уж очень доктор Рамирес стеснительный.

— И что же сеньорита Кандида? Дала согласие?

— Да неужели откажется? Она на седьмом небе от счастья. Вот только ответа еще не написала, доктор просил не торопиться.

— Чего ждать? В таких делах лучше не тянуть. А то, кто знает, подвернутся другие соблазнительные особы, и все пойдет прахом. А они были бы хорошей парой.

— Не мели чепухи, Себастьян. Кто бы ни подвернулся, ничего не изменится. Уже сколько времени они в разлуке, и ни он, ни она о других и не помышляют. Я чувствую, эта любовь до гроба!

— Как ты думаешь, доктор Рамирес будет жить здесь?

— Нипочем не согласится, уж я-то его знаю. Заберет Кандиду может быть, даже в Европу. Ох, что здесь начнется! Небось, станут делить имущество, а уж Дульсина своего не упустит, помяни мое слово.

Дульсина резко повернулась и заспешила к дому Она быстро прошла к себе, села в кресло и застыла, как изваяние. Она пока не могла разобраться в своих чувствах и мыслях, но уже твердо была уверена, что этого брака не будет. По крайней мере, она сделает все, чтобы он не состоялся.

Часы текли, и мысли Дульсины прояснялись. Этот брак никому не принесет счастья. Слишком много любви, и она убьет их обоих. Любовь не радость, а зло, а потому сестру надо немедленно спасать. Этими мыслями Дульсина заслонила от себя жгучую ревность к счастью Кандиды. Ее опустошенная душа уже не способна была радоваться за других.

Дульсина и прежде не испытывала удовольствия от чужих удач, а теперь они казались ей почти преступлением. Никто не имеет права быть счастливым, если несчастна она, Дульсина. Любовь отняла у нее Лучиано, но теперь никто ничего не посмеет у нее отнять. Коротышке не удастся разлучить ее с сестрой и увезти Кандиду из дома. Никто не посягнет на имущество семьи Линаресов. Селия была права, когда сказала, что Дульсина своего не упустит. Вот именно, своего. И своего она больше не отдаст никому.

К вечеру в голове Дульсины созрел план. Кандиду надо убедить отказаться от коротышки, и она убедит ее. Она спасет сестру от слишком большого несчастья, которое притворяется благом. Времени терять нельзя, вдруг Кандида напишет письмо в Европу, и ободренный коротышка примчится сюда. Тогда их невозможно будет разлучить.

Сестры встретились, когда весь дом уже спал. Кандида поспешила на призыв сестры, полагая, что той надо выговориться и выплакаться. Ее удивила торжественная серьезность лица Дульсины, она не знала, какую миссию возложила на себя ее младшая сестра.

— Милая Кандида, я должна серьезно поговорить с тобою. Я скрывала от тебя важную информацию, чтобы пощадить твое сердце. Но теперь, когда доктор Рамирес сделал тебе предложение, я не имею права молчать. Ради тебя я разглашаю то, что мне под огромным секретом сообщили в полиции. Я дала твердое обещание, что буду молчать. Ты понимаешь, что и тебе придется держать язык за зубами, иначе угодим в полицию. Но это еще полбеды, нас всех постигнет участь Лучиано. Я могу на тебя надеяться?

Кандида покорно закивала головой, приготовившись к чему-то ужасному.

— Ты знаешь, что Лучиано и доктор Роберто были друзьями. И через Лучиано твой доктор тоже попал в сети негодяев. Этих дельцов очень устраивало, что он врач. Они хотели использовать его медицинские связи. Ты думаешь, он случайно стремглав удрал в Европу?

— Но разве в Европе от них спасешься?

— В Европе у них связи налажены, им нужны свои люди здесь, в Мексике, — объясняла Дульсина.

— Тогда я могу поехать к нему в Европу...

— И оставить отца, меня, братьев на съедение этим волкам? Они будут шантажировать доктора тобой, как шантажировали Лучиано. Он погиб из-за меня потому, что осмелился меня полюбить. Если твой Роберто захочет спасти тебя, то в их сети попадем мы. Если он попытается защитить и нас, то убьют его. Ах, Кандида, кто попадает в лапы наркобизнеса, тот обречен. Погибла вся семья Мартинесов, тебе это ничего не доказывает?

— Что же мне делать, Дульсина?

— Ты можешь спасти своего Роберто и всех нас, если откажешь ему. Пусть он один безвылазно сидит в своей Европе, там его не тронут.

— Но я люблю его, Дульсина, люблю!

— А разве я не любила Лучиано? — вскрикнула Дульсина. — Если бы я раньше все знала, то я бы ни секунды не раздумывала, я бы спасла его! Он был бы жив, мой синеглазый Лучиано! Пусть вдали от меня, но жив!

— Почему же Роберто и Лучиано сами не отказались от нас?

— Любовь зла, — торжественно произнесла Дульсина. — Ты знаешь, как долго Лучиано был отшельником. Он все понимал, и никто не упрекнет его в безответственности. Но он встретил меня, и любовь застлала ему глаза. Теперь его нет, моего Лучиано, — Дульсина всхлипнула. — И твой доктор целый год держался, ничем не выдал своих чувств. Но даже смерть друга его не образумила, потому что он безумно любит тебя, Кандида так же, как любил меня Лучиано. Мужчины слабее нас, сестренка, они плохо владеют своими чувствами. Им кажется, что любовь преодолеет все. И только мы, женщины, можем жертвовать любовью и спасать их от гибели.

— Да, только мы, — вторила Кандида, не зная, как совладать с невыносимой болью.

— Ты спасешь доктора Роберто?

— Да!

— Ты откажешь ему?

— Да!

— Ты будешь молчать о том, что я тебе открыла?

— Да!

Сестры обнялись, как союзницы, объединенные тяжелой ответственностью и тяжелым горем. Кандида плакала, как никогда в жизни. Первая и, наверно, единственная любовь в ее жизни, еще пару часов назад сулившая ей счастье, должна была быть принесена в жертву неведомым жестоким богам, для которых живое человеческое сердце — всего лишь атрибут ритуала.

Всхлипывающая Дульсина гладила ее по голове, смотря перед собой мокрыми от слез, но холодными глазами.

Через день письмо Кандиды улетело в Европу. В доме Линаресов омертвела еще одна душа.

 

ГЛАВА 17

 Роза бросила сумку с книгами на пол и позвала Томасу. Никто не откликнулся, значит, крестная ушла разносить заказы или полощет белье у колонки. Роза подошла к плите разогревать обед. На ее лице застыло недовольное выражение — опять проблемы с доном Венансио, учителем математики. Роза никак не могла взять в толк, зачем решать эти глупые задачи: «в один бассейн втекает, из другого вытекает...». Куда интереснее рисовать. Все говорят, что у нее очень хорошо получается. Розе было совершенно не понятно, как дон Венансио может ругаться, когда Роза на прошлом уроке у него же получила хорошую оценку. Разве теперь нельзя немного отдохнуть от его скучнейшего (ну а как еще можно назвать математику?!) предмета.

Роза села обедать, положив перед собой учебник испанского языка, и стала устно делать упражнения, чтобы потом пойти гулять, а не сидеть дома и делать уроки. Она уже мыла посуду, когда в дом заглянул соседский мальчишка Палильо. Он был на четыре года младше Розы, но это не мешало их дружбе.

Роза вообще дружила в основном с мальчишками. Она гоняла с ними в футбол и часто выступала в роли судьи. И судила она строго, не давая послабления даже лучшим друзьям. С ней вообще было очень интересно, потому что она все время выдумывала что-нибудь новое. И вот сейчас Палильо звал Розу играть в шарики.

— Только быстрей, а то мы тебя ждем.

— Что значит «быстрей»? — возмутилась Роза. — Ты что, не видишь — я мою посуду.

Палильо скромно замолчал. Он очень уважал Розу и старался ее не сердить.

Наконец, последняя тарелка была домыта, последняя вилка насухо вытерта, и Роза весело сказала:

— Ну ладно, пойдем!

Однако в этот момент в дом вошла Томаса.

— Розита, ты куда так торопишься? — спросила крестная.

— В шарики играть. Нас уже ждут. За пустырем.

— Но ведь ты даже не переоделась, — укоризненно сказала Томаса. — Я же тебе каждый день говорю, чтобы ты не бегала по улице в той же одежде, в которой ходишь в школу. Тебе же уже десять лет! Совсем взрослая девочка.

— Ладно, я сейчас, — Роза махнула рукой Палильо, чтобы он шел первым, затем схватила старые джинсы и футболку, быстро переоделась и побежала на улицу.

Томаса только покачала головой и тяжело опустилась на стул. Последнее время спина болела все сильнее. Ныли суставы рук и ног. Давала себя знать тяжелая работа. С каждым днем боли становились все невыносимей, и Томаса с ужасом ждала того дня, когда вообще не сможет работать и им с девочкой придется в полном смысле слова голодать. Разве что кто-то из соседей поможет. Томаса вспомнила про Сесарию. Уж от этой-то помощи не жди, вот уже десять лет, как они живут бок о бок, а та все никак не может успокоиться. Хорошо хоть ее Чус перестал слушать свою мамашу и не дразнит Розиту, как когда-то.

Роза прибежала на пустырь, запыхавшись. Игра уже шла вовсю, и мальчишки ее не заметили. Девочка подошла сзади и, когда настала очередь следующего, метко бросила шарик. И как всегда выиграла. Мальчишки с удивлением обернулись.

— Привет! — весело закричала Роза. — Извините, что опоздала. Ну что уставились? — она оглядела их вытянутые физиономии. — Я же попала. Кто мне должен?

— Но, Роза, так же нечестно! Ты опоздала и должна ждать следующего кона.

— Ах раз так, — воскликнула Роза, — тогда я пошла устраивать флотилию. Тут есть отличный ручеек, — она положила свои шарики в карман и собралась уходить.

— Роза, постой, держи свой выигрыш, — Чус протянул ей два шарика и оглянулся на друзей.

Те нехотя полезли в карманы. Собрав причитающееся, Роза торжествующе оглядела друзей.

— Вот так-то лучше. Ну что, продолжим? А ты чего такой мрачный?— спросила она у одного из самых младших.

— У меня нет больше шариков, я все проиграл,— мальчишка, казалось, вот-вот заплачет.

— На, держи, вернешь, когда отыграешь, — Роза протянула мальчишке пять шариков.

— А если не отыграю? — тихо спросил тот.

— Я тебе по-человечески сказала: вернешь, когда отыграешь, - и Роза отвернулась, давая понять, что разговор закончен.

Роза подбежала к учителю рисования дону Сенобио. Его урок был сегодня последним.

— Дон Сенобио, можно, я пойду домой? У меня крестная заболела...

— Но если ты придешь домой через час, от этого ничего не изменится,— сказал учитель. Он очень жалел, что Роза, одна из самых талантливых его учениц, вынуждена часто прогуливать уроки.

— Ой нет, дон Сенобио, у нее приступ ревмы.

— Не ревмы, а ревматизма, — поправил учитель Розу. Он любил, чтобы все говорили правильно, и постоянно поправлял своих собеседников.

— Ну ревматизма, — повторила Роза. — Только от этого же не легче. Она ведь уже работать почти не может, а надо на рынок сходить, обед приготовить, в доме убрать. Если не я, так кто же ей поможет?

— Ладно, Роза, иди, я надеюсь, ты меня не обманываешь, — дон Сенобио строго замолчал, хотя на самом деле он верил Розе.

Девочка повернулась и со всех ног бросилась домой.

Томаса, согнувшись, полоскала белье. Спина ныла невыносимо, суставы пальцев распухли, и от холодной воды их буквально «выкручивало», как выражалась Томаса. Несколько дней отдыха, скорее всего, помогли бы ей, но она не могла прекратить работать даже на неделю. Конечно, ее могла подменить Роза, но Томаса не допускала даже мысли об этом, ведь тогда девочке придется бросить школу. Она уже и так стала подозрительно рано возвращаться с уроков, всякий раз объявляя, что их отпустили. Роза брала корзину и отправлялась на рынок, мела пол или готовила обед. Это была, конечно, немалая помощь, но Томаса подозревала, что делается все это в ущерб школе.

Вот и опять хлопнула входная дверь и раздались быстрые шаги Розы.

— Розита, ты опять сегодня рано, — сказала Томаса.

— Манина, я же говорила тебе, что у нас заболел учитель, и поэтому нас отпускают с последнего урока.

— Что-то мне это подозрительно, Розита, ты никак прогуливаешь? — покачала головой Томаса.

— Да нет же, дон Венансио действительно заболел.

— Ну ладно, Розита, пойду разогрею обед, ты, должно быть, проголодалась.

— Не надо, Манина, я все сделаю сама. Ты же болеешь, зачем тебе лишний раз вставать. Лучше полежи.

— Сейчас, я только замочу белье.

Роза быстро стала управляться на кухне. Конечно было жаль пропустить тот единственный урок, на который она ходила с удовольствием. Но надо было помогать крестной. «Если она и дальше будет болеть, — думала Роза, — я брошу школу. Не могу же я спокойно смотреть, как она надрывается. А без математики я прекрасно обойдусь».

Несмотря на уговоры Розы, крестная отправилась разносить готовые заказы по домам. Однако Роза приняла твердое решение, что будет помогать, и отступать не собиралась.

Девочка подошла к тазам, где Томаса замочила белье, налила в корыто горячей воды и начала стирать. Правда, она только видела, как крестная это делает, но, приняв какое-то решение, она уже не отступалась. Недаром она была внучкой непреклонной доньи Росауры. Роза работала быстро, и очень скоро все белье было развешано на веревках. Девочка с удовлетворением оглядела свою работу и побежала играть.

Роза пришла на пустырь поздно, когда игра была уже в полном разгаре. Теперь она все чаще опаздывала — что делать, крестная болеет, надо ей помогать.

— Ты работаешь? — удивился Палильо. — А ты разве умеешь стирать?

— А чего тут уметь? - презрительно сказала Роза. — Конечно, умею. Сегодня целую корзину перестирала одна. 

— Ну ладно, будешь играть? Счет пока два - пять. В их пользу. 

— Ско-олько! А ну пошли! — крикнула Роза.

Когда Томаса вернулась домой, она обнаружила, что тазы пусты. Предчувствуя недоброе, прачка поспешила на задний двор и ужаснулась. Белье было постирано кое-как, а там, где белое соприкасалось с цветным, по нему расползлись пятна. Томаса вздохнула и начала все сначала.

 

ГЛАВА 18

Никто, кроме домашних да семьи Фернандесов, не удивлялся, что сеньориты Линарес продолжали жить по-прежнему, как будто ничего не случилось. Любовь Дульсины и Лучиано осталась для всех тайной за семью печатями. Предусмотрительный Лучиано сумел сберечь их отношения от посторонних глаз. Его надеждам на счастье, которое не боится быть на виду, не суждено было сбыться. Как-то раз он появился с сестрами Линарес в доме сеньора Родригеса, но даже самые наблюдательные из присутствующих не могли бы заметить, что одна из сестер пользовалась его особым вниманием. Все единодушно решили, что отшельник Лучиано остался верен себе. А когда произошла трагедия, покачивая головами, решили, что так, наверно, к лучшему. Участь безутешной вдовы синеглазого красавца была бы незавидной.

Что же касается любви Кандиды и доктора Рамиреса, то о ней не знал даже дон Леонардо. Только слуги изредка судачили об этом, да и то Хаиме после беседы в полиции избегал таких разговоров.

Сеньор Линарес начал не на шутку беспокоиться, что дочери что-то не торопятся замуж. Годы идут, красота не вечна, а девушки все еще одиноки. Он надеялся на супругу дона Хуана, которая имела негласную репутацию хорошей свахи. Но донья Долорес сослалась на годы, на нездоровье и наотрез отказалась помочь. Под этим же предлогом она совсем перестала бывать в доме Линаресов, где и прежде-то была редкой гостьей.

Со стороны трудно было понять, почему не складывается судьба Дульсины и Кандиды. Они были милы, улыбчивы, всегда со вкусом одеты, иногда удачно шутили. Ни в каких компаниях — а круг их приятелей постепенно расширился — они не выглядели хуже других, скорее, наоборот. Нельзя сказать, что никто не поддавался очарованию богатых наследниц, но дальше поверхностного флирта дело не шло. Поклонники сестер не могли бы объяснить, почему их отношения с сеньоритами Линарес не имели продолжения. Нельзя же выразить словами мужское чутье, которое безошибочно улавливало тревожный сигнал: «Стоп! Опасно!»

Сеньор Линарес, еще недавно гордившийся своими прелестными дочерями, приуныл. Его и без того неважное здоровье стало ухудшаться. И в это время в доме появился новый завсегдатай.

Знакомство со сравнительно молодым юристом, лиценциатом Федерико Роблесом, произошло случайно. Дон Леонардо был на небольшом приеме в доме старого приятеля, сеньора Кальво, где собралось избранное общество. Хозяева беспокоились, что их сын, которого они с нетерпением поджидали, задерживался. А молодому Кальво давно пора было входить в более тесное знакомство с достойными людьми. Вскоре служанка старого сеньора Кальво доложила хозяину, что его сын явился, но не один. С ним был даже не приятель, а так, знакомый. Хозяин вышел к сыну и позволил себе неделикатное замечание. Молодой сеньор Кальво обиделся и решил продемонстрировать свою независимость.

— Мой друг лиценциат Федерико Роблес, — гордо произнес молодой человек, представляя именитым гостям дома незнакомца.

Родителям ничего не оставалось делать, как выразить свое удовольствие появлением незваного гостя. Светская вежливость ввела в заблуждение дона Леонардо. А может быть, и нездоровье было причиной того, что он утрачивал свою проницательность. Так или иначе, Федерико Роблес показался ему достойным человеком, и они разговорились.

Молодой человек прекрасно умел слушать, чем подкупил дона Леонардо, которому хотелось поговорить. Он соскучился по общению, так как болезнь вынуждала его долгое время проводить в одиночестве. В результате лиценциат Роблес получил неожиданное приглашение посетить дом Линаресов.

Побывав в доме, Федерико Роблес без особого труда понял слабинку хозяина. Пожилого синьора беспокоили многие проблемы, которые ему не с кем было по-настоящему обсудить. Болезнь вынудила его отойти от дел, а общение со старыми друзьями тоже требовало сил, которых у дона Леонардо не хватало. Лиценциат Роблес часами выслушивал бесконечно повторяющиеся воспоминания о прошлом своего хозяина, его сетования на судьбу дочерей, разделял его беспокойство о подрастающих сы-новьях.

Сеньор Роблес часто проявлял в разговорах осведомленность в юридических делах, которая пришлась старику по душе. Недавно он лишился своего старого адвоката, а дела по завещанию требовали нового. Относительная молодость лиценциата не смутила дона Леонардо, по опыту с доктором Рамиресом он знал, что у молодости есть свои преимущества. Более того, старому сеньору Линаресу даже стало казаться, что в дом вернулся доктор Рамирес, такой же молодой и деловой, но только в другом облике.

Дон Леонардо сказал дочерям, что подумывает просить адвоката Роблеса блюсти его интересы по завещанию. Кандида, которой в случае смерти отца предстояло как старшей быть опекуном несовершеннолетних братьев, отнеслась к сообщению равнодушно. А Дульсина заинтересовалась, но никаких замечаний не высказала. Но дон Леонардо все еще сомневался.

Его навестил старый друг дон Хуан Фернандес и в раздумье качал головой:

— Зачем тебе связываться с лиценциатом Роблесом? Неизвестный малый с непонятной репутацией. Подыщем тебе более надежного.

Однако Дульсина начала поддерживать отца. Федерико Роблес ее чем-то устраивал. Никто в доме не знал, что младшая сеньорита Линарес уже имела с лиценциатом тайную беседу. Они встретились в саду подальше от посторонних глаз. Дульсина предупредила Роблеса, что сеньор Фернандес уже подыскивает нового юриста. Но она обещала лиценциату свою поддержку, если он обещает скрыть от братьев, что наследство делится на всех детей дона Леонардо в равных долях.

— Извините, сеньор Роблес, но у нас с сестрой свои и вполне справедливые счеты с братьями, точнее, с их покойной матерью. Я думаю, вам не стоит вникать в семейные тайны. До совершеннолетия Рикардо и Рохелио будут получать причитающееся им содержание, и даже до момента окончания учебы, а потом пусть сами зарабатывают себе на жизнь.

— Если не ошибаюсь, вы хотите присвоить себе наследство братьев?

— Ошибаетесь, сеньор Роблес, - твердо сказала Дульсина, — оно принадлежит нам по праву. И если бы не мать этих... Впрочем, семейная история пусть останется тайной.

Лиценциат Роблес изучающим взглядом посмотрел на молодую женщину.

— А что, если я сообщу дону Леонардо о ваших планах?

— Он отнесется к ним как к дурной шутке. Для него все дети — его дети, а то, что у детей разные матери, его не волнует. Так что ваша шутка сработает против вас. У вас есть еще какие-нибудь сомнения? Прошу вас, выкладывайте сразу.

— Я полагаю, — сказал с расстановкой лиценциат, — что мог бы рассчитывать на... на некоторую долю.

— Это несправедливо, сеньор Роблес, — холодно сказала Дульсина, — а мы с сестрой ратуем только за справедливость.

— Но если я не пойду на ваши условия, вы же ничего не получите.

— Ничего? Нам с сестрой полагается по четвертой части, и полагаю, что лишить нас этого не в ваших силах. Зато в наших с Кандидой силах ускорить приглашение нового адвоката. Так что рискуете потерять что-то в этом доме только вы сами.

— Но другой адвокат, скорее всего, не поймет ваших требований к справедливости.

— Увы, справедливость торжествует не всегда, — согласилась Дульсина.

Поколебавшись, лиценциат Роблес принял предложение Дульсины. Он скроет от Рикардо и Рохелио Линаресов то, что в случае смерти отца они не окажутся на содержании старших сестер, а будут являться законными наследниками наравне с ними. Юридических знаний лиценциата вполне хватало на то, чтобы знать силу устных договоров. Они действуют только до тех пор, пока договаривающиеся стороны находят общий язык. И с этим обстоятельствам сеньоритам Линарес придется считаться.

Все формальности по составлению завещания были выполнены. Федерико Роблес получил обещанные Дульсиной полномочия.

Дульсина не спешила посвящать сестру в тонкости тайного договора, но в справедливость его она свято верила. За что братья должны получать столько же, сколько и они с Кандидой? За то, что отец предал их мать? За то, что Рикардо и Рохелио — плод преступной любви? Разве Дульсине нужно богатство? Ей с лихвой хватит и четверти, но справедливость и возмездие за поруганную честь доньи Луисы должны свершиться. Кандиду она, конечно же, убедит, в этом не может быть сомнений. Сумела же она убедить сестру отказаться от «коротышки». Но всему свое время.

В один из дней в доме Линаресов неожиданно появился сеньор Фернандес. Он прошел в спальню к дону Леонардо, который опять прихварывал и не вставал с постели. Дон Хуан, посмотрев на осунувшееся лицо друга, решил, что надо вести себя поосторожнее.

— Как хочешь, Леонардо, но твой лиценциат меня смущает. Я получил сведения... э... точнее, не получил никаких сведений. Это-то и странно. Он молод, но уже не юноша, у него должна быть какая-то репутация. Впрочем, причин для волнения нет,— смутился дон Хуан, увидев, как растревожился его друг. — Я просто думаю, что хороший, проверенный адвокат всегда надежней. Выздоравливай поскорее, и мы оформим новое завещание.

После ухода друга дон Леонардо не находил себе места. Селия принесла ему ужин, и обеспокоенный хозяин, не сознавая того, начал делиться с нею своими мыслями.

— По-моему, сеньор Роблес вполне достойный молодой человек, — начал он.

— Возможно, — осторожно сказала Селия.

— Ведь правда, он напоминает доктора Рамиреса. Молодой, уверенный, дело свое знает...

— Я бы так не сказала, дон Леонардо, — отозвалась Селия. — Доктор был прямой человек, а этот себе на уме.

— Да, жаль, что доктор Рамирес уехал. Я слышал, он в гору пошел, уже своя клиника... Мне его частенько не хватает, и как врача, и как друга.

— Ох правда, дон Леонардо, прямо не знаю, почему сеньорита Кандида ему отказала.

—Что?! Он делал ей предложение? — От изумления дон Леонардо забыл о том, что обсуждает свои семейные дела со служанкой.

— Да, и она хотела его принять, любила доктора. А потом почему-то взяла и отказала.

— Отказала? И словом со мной не обмолвилась. Да о таком зяте я всю жизнь мечтал. А что у них произошло?

— Кто знает! Разное болтали, но никто ничего не ведает. С тех пор она стала какая-то другая. Уж и не знаю выйдет ли она теперь замуж. 

Окончательно растревоженный, дон Леонардо не мог заснуть в эту ночь, думая свои бесконечные думы. Доктор Рамирес мог бы стать его зятем, но что-то произошло. Дону Хуану не нравится лиценциат Роблес, возможно, за этим тоже что-то скрывается. В доме творятся непонятные дела, а он в полном неведении.

К утру ему стало совсем худо. Обеспокоенная Дульсина велела вызвать врача. Дон Леонардо страдал от тяжелой боли в груди и ждал помощи. Внезапно он почувствовал, что ему не хватает воздуха. Прибывший врач с порога увидел его остекленевшие глаза, повернулся к дежурившей у постели Леопольдине и мрачно произнес, что его помощь не потребуется.

Торжественные похороны собрали близких и дальних знакомых семьи Линарес, пришедших проститься с почтенным доном Леонардо. Сеньора Фернандеса на похоронах не было. Узнав о скоропостижной смерти друга, он почувствовал свою вину за неприятный разговор накануне. Перед этим дон Хуан получил крайне неприятные сведения об адвокате Роблесе и торопился предупредить дона Леонардо. Но, видно, он слишком поспешил, хотя и старался не сказать лишнего. Больное сердце не выдерживает даже маленьких тревог. Это со всей справедливостью относилось и к самому дону Хуану, которого через день свалил тяжелейший инфаркт. Разумеется, сеньора Фернандес тоже не смогла прийти на похороны, что избавило ее от необходимости выражать соболезнования

Когда утихла первая боль, унялись бесконечные слезы, стали громче приглушенные голоса, дом Линаресов оживился. Осиротевшие Рикардо и Рохелио неожиданно почувствовали себя слишком маленькими, строгое поведение сестер словно вернуло их на пятилетие назад. Братья давно уже не считали себя детьми, но именно теперь они поняли, что детство по-настоящему закончилось.

 

ГЛАВА 19

— Роза Гарсиа! — строгий голос дона Венансио вывел девочку из задумчивости. — Прекрати смотреть в окно. Ты решила задачу?

Роза молчала. Сейчас ей было не до этих глупых задач. Вчера Томаса едва смогла встать с кровати, а еще притворялась, что чувствует себя прекрасно, но было видно, что ей с трудом дается каждое движение. К тому же Розу мучило чувство вины за то, что она из-за своей неумелости заставила Томасу выполнять лишнюю работу. Роза решила во что бы то ни стало научиться стирать как следует. «Если крестной не станет лучше, — мрачно думала Роза, — я брошу школу и буду работать за нее».

Наконец, прозвенел звонок, Роза взяла сумку с книгами и, стараясь улизнуть незаметно, побежала домой. Дома никого не было, и девочка вконец расстроилась. Она же говорила Томасе, что после школы разнесет все заказы по домам, а крестная опять ее не послушалась и ушла сама.

Томаса медленно брела по улице. Она разнесла готовое белье и теперь, преодолевая боль в суставах, возвращалась домой. По дороге ей встретилась Сесария.

— Как здоровье, соседка? — спросила толстуха.

— Спасибо, Сесария, не очень. Ревма совсем замучила. Стирать почти не могу, а жить-то надо.

— А что тебе Роза не помогает? — Сесария уперла руки в бока. — Сходила бы хоть на рынок да белье бы развесила. А то шляется целыми днями невесть где, а ты на нее горбатиться должна! Что же, она всю жизнь будет у тебя на шее сидеть, пока замуж не выйдет, если ее, лентяйку, кто-нибудь возьмет, — Сесария хмыкнула, явно сомневаясь, что подобное может произойти.

— Да помогает она, — вздохнула Томаса. — И на рынок ходит, и обед готовит. Она и заказы бы стала разносить, да ведь девочке надо учиться. Ты же не заставляешь своего Чуса работать.

— А у нас и так денег хватает! — воскликнула Сесария. — Старший сын устроился в неплохое место, муж работает. Дома я одна справляюсь. А если заболею, мне помогут. У меня на то муж есть.

— Опять ты за свое, — махнула рукой Томаса. — Когда ты успокоишься? Десять лет прошло, а ты все голову ломаешь.

— Ишь, тоже мне, — Сесарии больше нечего было сказать. — Ладно, пойду, а то мой скоро из школы вернется.

Соседки распрощались, и Томаса побрела дальше. Последние слова Сесарии почему-то царапнули ее. В это время на колокольне ближайшей церкви пробили час. Значит, Сесария только начинает варить обед, поджидая своего Чуса, а Роза в то время уже всегда дома. Неужели Розита прогуливает? Несмотря на боль в суставах, Томаса пошла быстрее. Так и есть: когда она вошла в дом, Роза деловито хлопотала над кастрюлями.

— Розита?

— Что, Манина?

— Ты почему так рано?

— Я же говорила, дон Венансио...

— Я только что встретила Сесарию, — Томаса старалась говорить строго. — Она только еще ждет своего Чуса из школы. А ты уже давно дома. И так каждый день. Ты что, прогуливаешь, дочка?— Томаса внимательно посмотрела на крестницу, которая помешивала суп, стараясь изо всех сил сохранить безмятежный вид.

— Ну так ведь Чус учится в другом классе, и потом... — Роза помедлила. — Мне же надо разнести белье по адресам.

— Я это уже сделала, — сказала Томаса.

— Но Манина! — Роза обернулась к крестной. — Я же сказала тебе утром, что все сделаю сама! И еще меня как следует стирать.

— Тебе в школе учиться надо, а не стирать, — проворчала Томаса.

— А я учусь! Но у меня же куча свободного времени. — Роза смотрела на крестную со слезами на глазах. — Ты ведь едва ходишь! Я прошу тебя, не носи больше белье, ну пожалуйста! Иначе я уйду из школы! — вдруг воскликнула девочка.

— Да что ты, Розита, Бог с тобой, — испугалась Томаса. — Ни в коем случае! Я дала слово твоей матери, что выращу тебя умной, образованной. Ты должна закончить школу, стать настоящей сеньорой, а не какой-то прачкой. — Она хотела привстать со стула, но, сморщившись от боли, снова села.

— Хорошо, — девочка подошла к крестной и ласково положила ей руку на плечо. — Но можно я буду разносить готовые заказы? Ну, пожалуйста!

— Ну хорошо, хорошо, — согласилась Томаса, которая и сама чувствовала, что стирать и разносить белье по домам ей уже не по силам.

— А теперь пойди приляг. Я сама управлюсь.

— Что ты, дочка. Надо работать. У меня еще столько стирки.

— Полежи немного, а потом мы вместе все перестираем. Ты мне будешь говорить, что и как делать.

Роза взяла Томасу за руку и помогла той лечь.

Роза уже несколько дней не приходила на пустырь. Сначала она даже не замечала этого, но скоро заскучала по старым друзьям. Не забудем, что Розите было всего десять лет и она не могла только работать и учиться, совсем забросив свои игры. Все чаще и чаще Розу подмывало не пойти в школу, а пойти поиграть. Ну хотя бы один денек отдохнуть. Ведь о том, чтобы бросить хотя бы на день работу, не могло быть и речи.

Роза уже научилась вполне сносно стирать. Конечно, у нее получалось не так ловко и быстро, как у Томасы, но, как говорила сама крестная, для ученицы выходило очень даже ничего. Томаса продолжала стирать те вещи, которые требовали особой тщательности, оставляя Розе вещицы попроще, вроде мужских носков. Кроме того, Роза замачивала белье и развешивала его на просушку, а потом разносила заказы. Это была уже очень большая помощь, но доктор, к которому она заставила-таки пойти Томасу, сказал, что той желательно на время вообще прекратить работу и, кроме того, выписал какое-то очень дорогое лекарство, которое Томаса покупать отказалась как ни настаивала крестница. 

Роза бросила очередную порцию белья в теплую мыльную воду, когда в дверях появились Чус и Палильо.

— Ты чего так давно не появляешься? — спросил Чус.

— Некогда, — коротко ответила Роза.

— Да хоть на полчасика выходи,— попросил Палильо, — а то без тебя скучно.

— Полчасика! — Роза сделала большие глаза. — Да у меня и пяти минут нет свободных.

— Жаль, — вздохнул толстенький малыш Палильо.

— Ну тогда помогли бы что ли!

— А разве мы можем? — уныло сказал Чус.

— Что, белье развесить не сумеешь?

— Сумею, пожалуй, — кивнул головой Чус.

И работа закипела. Не прошло и пятнадцати минут, как домик Томасы исчез за белыми развевающимися на ветру простынями. После этого Чус и Палильо взялись разнести чистое белье по трем адресам.

— Только смотрите, не споткнитесь, а то принесете вместо чистого белья половые тряпки! — предупредила приятелей Роза.

Закончив разносить белье, Чус со всех ног побежал домой. Он и так уже сильно задержался, а Сесария была не из тех матерей, которые позволяли себя не слушаться. Чус, запыхавшись, ворвался домой и сразу увидел, что пощады ждать не приходится.

— Где ты был, негодник? — грозно спросила Сесария.

— Я... я... — Чус не знал, что бы такое соврать, чтобы мать поверила.

— Что «я, я»? — передразнила сына Сесария. - Если ты скажешь, что гонял в футбол на пустыре, то я там была. Говори, куда бегал, несносный мальчишка?

Чусу ничего не оставалось, как сказать правду:

— Я Розе помогал. Сначала белье развешивал, потом ходил с корзинкой заказы разносил. Роза же теперь работает целыми днями, у нее крестная заболела.

— Работает, говоришь? — Сесария посмотрела на сына. Он съежился, ожидая, что на него сейчас посыпятся проклятья, а то и нечто более ощутимое, но мать только и сказала: — Ну ладно. Иди обедать.

Томаса сидела на скамеечке перед домом. Она устала лежать в помещении — хотелось подышать свежим воздухом, погреть больные суставы на солнце. В конце улицы она увидела полную фигуру соседки. Сесария не спеша шла куда-то с кастрюлей в руках. «Куда это она?» — удивилась Томаса, но вслух ничего не сказала.

Сесария меж тем дошла до небольшого домика прачки и осведомилась:

— Здравствуй, Томаса, как здоровье?

— Да все так же, не хуже и не лучше.

— Я слышала, у тебя Роза за работу взялась.

— Да, — ответила Томаса, — почти все за меня делает. Совсем замоталась бедная девочка, а я и встать не могу. Доктор говорит: «Бросайте стирку хотя бы недели на две или на месяц», лекарство выписал. А оно знаешь, сколько стоит? Если я две недели не буду работать, я не только лекарства, кусок хлеба себе не смогу купить.

— Да вот мой Чус вчера Розе помогал, — сказала Сесария как всегда ворчливо. — Может, он и завтра придет. Тут, там поможет, глядишь, девочке легче будет.

Этого Томаса уж совсем не ожидала услышать. Чтобы Сесария не только не ругалась, что ее сынок водится с оборванкой, а еще и присылала его специально, чтобы он помогал — такого она и представить себе не могла.

— Ну что ты молчишь, Томаса? — грубовато спросила Сесария. — Или язык проглотила? Я вот тут вам принесла бобов с томатами и свининой, такого твоя девчонка не приготовит. — Соседка продемонстрировала потрясенной Томасе кастрюлю. — Пойду поставлю тебе на стол.

Пока Сесария топала где-то внутри дома, Томаса немного оправилась от удивления. Она и представить не могла, что в трудную минуту именно эта горластая языкастая соседка первой протянет ей руку помощи.

— Спасибо тебе, Сесария, - от всей души поблагодарила ее Томаса, когда та вновь вышла на улицу.

— Да чего уж там! — махнула толстой рукой соседка.— Что ж мне, смотреть, как вы голодной смертью умираете?

— Еще раз спасибо тебе, соседка, — сказала растроганная Томаса.

Роза вернулась домой как всегда очень рано. Она быстро переоделась и побежала на кухню. Каково же было ее изумление, когда она увидела, что на столе стоит чужая кастрюля. Сняла крышку — бобы, да какие вкусные!

— Сесария приходила, принесла, — услышала она слабый голос Томасы.

— Кто?! — не поверила своим ушам Роза.

— Сесария. А еще она сказала, что Чус теперь будет тебе помогать. Она его сама сюда пришлет.

— Манина, а тебе не приснилось? — с недоверием покачала головой Роза. — Сесария же нас всегда терпеть не могла.

— Что же, бобы тоже приснились?— Томаса даже слабо улыбнулась.

— Ну, чудеса так чудеса! — никак не могла успокоиться Роза. — Чтобы такая злыдня... — и Роза начала разогревать бобы, принесенные злыдней Сесарией.

Томаса лежала и думала, как часто мы ошибаемся в людях. Сесария всегда казалась ей самой толстокожей и непробиваемой из всех соседок, которую невозможно не то чтобы разжалобить, даже заставить что-то почувствовать. А как она нападала на Томасу, вечно подозревая, что Роза ее собственная дочь, которую она только выдает за крестницу. Но когда пришла настоящая беда, Сесария оказалась первой, кто позаботился о них. «Верно говорят, что друзья познаются в беде», — думала Томаса.

— Розита, — сказала она, — переложи бобы в нашу кастрюлю, а эту аккуратно вымой и после обеда отнеси Сесарии.

— Только не это! — воскликнула Роза. — Чтобы я к ней! Помнишь, как она меня всегда гоняла со своего двора!

— Это необходимо сделать, Роза.

В это время в двери показалась вихрастая голова Чуса.

— Роза, я за бельем пришел. Разносить.

— Слушай, Чус, — Роза позвала мальчика в дом. — Что это с твоей матерью случилось? Сегодня пришла к нам, принесла бобов. 

— Я и сам не знаю, — сделал удивленное лицо Чус. — Вчера меня не ругала, а сегодня так вообще послала тебе помогать.

— Может, она в лотерею миллион выиграла? — предположила Роза.

— Не-е, — отрицательно замотал головой Чус, — Тогда бы она цветной телевизор купила, да мало ли еще чего. Ну ладно, давай сюда корзину и адреса. Я мигом.

 

ГЛАВА 20

После смерти Леонардо Линареса в доме начались едва заметные, но неотвратимые перемены. За время болезни дона Леонардо семья Линаресов в значительной мере выпала из круговорота светской жизни. Теперь Дульсина решила, что пора дать всем понять, что аристократические традиции в семье Линаресов живы и она, Дульсина Линарес, является их хранительницей.

Дульсина чувствовала себя по праву хозяйкой дома. Хотя Кандиде как старшей сестре и отводилась по завещанию отца роль распорядительницы наследства вплоть до совершеннолетия братьев, Дульсина знала, что Кандида настолько привыкла прислушиваться к ней, что возражать практически разучилась.

Привычка подражать сестре стала проявляться и в одежде Кандиды: в последнее время она старалась копировать наряды Дульсины. Сначала Дульсина возражала, но потом вдруг решила, что в этом есть особый шик. Теперь, выбирая очередной костюм или платье, Дульсина заказывала для сестры подобный из такой же материи с небольшими отличительными деталями. Когда элегантные, модно подстриженные и причесанные сеньориты Линарес появлялись в обществе, они неизменно вызывали всеобщее внимание. И только оставшись одна в своей спальне, Дульсина осмеливалась приблизиться в зеркалу и, разглаживая еле заметные морщинки, вдруг с отчаянием сознавала, что годы идут, и ее уже рассматривают не как богатую невесту, а как одинокую самостоятельную даму.

Дульсина расширила штат прислуги. Она считала, что Линаресы не должны уступать другим знатным семействам в этом отношении. В доме появился дворецкий Руфино, две служанки, Селия и Фермина, не считая Хуаниты на кухне, а Леопольдина была назначена старшей служанкой.

В последнее время Леопольдина вошла в особенное доверие к сеньорите Линарес. Она не упускала возможности сказать хозяйке комплимент, поддакнуть ей, а кроме того, всегда в присутствии Дульсины с жаром порицала других слуг за леность и безделье. С Кандидой Леопольдина тоже была любезна и почтительна, но при этом всегда давала понять Дульсине, что она знает, кто в доме настоящая хозяйка.

Одним из первых распоряжений Дульсины был основательный ремонт дома, в котором она сменила мебель и интерьер. Кандида пыталась слабо возражать: она не любила и боялась перемен, но Дульсина убедила ее, что необходимо иметь возможность достойно принять старых и новых знакомых, связи с которыми она решила возобновить или укрепить. Только в малой гостиной, некогда любимой комнате Луисы Линарес, Дульсина оставила старинный буфет, столик для рукоделия и письменный стол с чернильным прибором из серебра, подаренным еще доньей Исабель, бабушкой Дульсины и Кандиды. Рядом с ним на столе стояла в серебряной рамочке фотография доньи Луисы.

Зайдя в гостиную, Рикардо обратил внимание на эту фотографию. Он знал, что портрет отца висит в кабинете, и вдруг сообразил, что нигде в доме нет фотографии его матери Аугусты.

Рикардо задумчиво спросил своего брата Рохелио:

— Скажи, а ты помнишь нашу маму?

— Да нет, почти не помню, — ответил брат.

— Но ведь где-то в доме должны быть ее фотографии?

Братья задумались. Когда они росли, то не отдавали себе отчета в том, что фотографии Аугусты не было нигде в доме, кроме отцовской спальни. Но теперь, после смерти отца, его комната была переделана, и там все было по-новому.

— Надо спросить у Дульсины, куда она дела фотографии, — сказал Рохелио.

— Боюсь, что мы опоздали. Дульсина запросто могла их выкинуть.

С раннего детства Рикардо и Рохелио привыкли, что их сестра Дульсина распоряжается в доме. Зная ее привычку командовать, братья старались как можно меньше попадаться ей на глаза. Мальчикам это было не трудно, потому что их время распределялось между колледжем, спортивным залом, бассейном и другими занятиями. И все же наиболее важные дела, такие, как выбор школы или будущей карьеры для близнецов, решал отец.

Теперь же братья ощущали себя как бы отданными на милость Дульсины, что казалось им тем более несправедливым, поскольку старшей в семье и официальной распорядительницей отцовского наследства была Кандида.

— Давай спросим у Кандиды. Она вряд ли выбрасывает старые фотографии, — предложил Рохелио.

Братья отправились к Кандиде, которая сидела в гостиной и читала.

— Послушай, Канди, — начал Рикардо, — мы хотели узнать у тебя, где старые альбомы с семейными фотографиями.

— Неужели вас заинтересовала семейная история? — удивленно спросила Кандида. — Что-то раньше вы этим не увлекались.

— Да просто интересно, — сказал Рохелио, — мы тут вспоминали, что видели эти альбомы в детстве, а с тех пор они куда-то подевались.

— Отец держал их у себя в кабинете, — сказала Кандида. — В последнее время ему нравилось вспоминать прошлое. Эти альбомы и сейчас там в шкафу.

— Канди, покажи нам, пожалуйста,- попросил Рикардо.

Они знали, что Кандида из двух сестер более мягкая и уступчивая, и привыкли, что она гораздо охотнее чем Дульсина, откликается на их просьбы. Вот и сейчас она снисходительно улыбнувшись братьям, повела их в кабинет отца, где достала с нижней полки массивного книжного шкафа целую кипу старинных альбомов в бархатных футлярах.

Кандида положила их перед собой на стол, открыла первую страницу и засмотрелась, не в силах оторваться.

Это была свадебная фотография Леонардо Линареса и Луисы Ла Коста. Юная аристократка была изображена во всем великолепии, даже на черно-белом фото было видно, что платье со шлейфом и фата представляли собой настоящее произведение искусства. Кандида смотрела на фотографию и не могла оторваться. Леонардо Линарес, тридцатилетний молодой человек с пышной шевелюрой и черными усами, казалось, чувствовал себя не совсем ловко, то ли от непривычного костюма, то ли от слишком парадной обстановки. Тем не менее, видно было, что он весьма гордится заключаемым союзом.

Кандида перелистывала альбом, где парадные фотографии четы Линаресов в окружении их именитых гостей или на курортах чередовались со стандартными снимками двух пухленьких младенцев, которые от страницы к странице превращались в двух хорошеньких девочек.

— Смотрите: это мы с Дульсиной возле бассейна. А это нас снимали в день моей конфирмации. А вот вместе с родителями, — взволнованно говорила Кандида братьям.

Рикардо и Рохелио вглядывались в снимки молча, понимая чувства сестры и боясь испортить ее сентиментальное настроение. Они терпеливо ждали, пока Кандида дошла до альбома с фотографиями, снятыми во время второго брака дона Леонардо.

— Смотрите, вот фотография свадебной церемонии, когда отец женился второй раз, — говорила Кандида. — Это ваша мать Аугуста, а вот мы с Дульсиной вместе с нашей бабушкой, вы ее, наверно, совсем не помните. А дальше уже ваши снимки, где вы совсем малютки. — Кандида улыбнулась, вспоминая те дни, когда в доме появились два одинаковых малыша, на которых она прибегала посмотреть.

— Скажи, а это тоже наша мама? — спросил Рикардо, стараясь скрыть волнение в голосе.

Это была фотография Аугусты, сделанная за год до ее смерти. Она была сфотографирована в скромном домашнем платье, волосы уложены крупными волнами в пышную прическу. Но самым примечательным на этом лице были глаза— большие и немного грустные, они лучились добротой и нежностью.

Рикардо показалось, что у него перехватило дыхание.

— Мама, — тихо, как бы про себя, проговорил он.

— Мама, — еще тише повторил Рохелио. Несколько секунд братья молчали, а потом Рикардо сказал:

— Канди, я хотел бы взять эту фотографию, чтобы увеличить и сделать портрет.

Кандида не стала возражать.

— Ну разумеется, Рикардо, возьми, пожалуйста. — И со вздохом сказала: — Добрая женщина была Аугуста, царствие ей небесное. А уж как вас любила, прямо души в вас не чаяла...

В этот момент лицо Кандиды переменилось. Рикардо заглянул через ее плечо в альбом и не увидел ничего особенного. На фотографии был изображен дон Леонардо вместе с доктором Рамиресом, который одно время часто навещал отца и даже, можно сказать, был их семейным врачом.

— Ты что, Кандида, тебе плохо? — участливо спросил Рохелио.

— Да нет, все в порядке. Идите, я еще некоторое время здесь побуду, — сказала Кандида, отвернувшись.

Рикардо даже показалось, что у нее на глазах слезы.

Братья тихонько вышли из кабинета, оставив Кандиду перебирать старые снимки.

Зато Дульсина возмутилась, когда увидела через неделю в кабинете рядом с портретом отца увеличенную фотографию Аугусты.

— Это еще кто выдумал? — воскликнула она, и, узнав от сестры, что это была идея Рикардо, поспешила найти брата.

— Кто тебе позволил распоряжаться в отцовском кабинете? — напустилась она на него.

Рикардо не растерялся под ее напором.

— Да, это я повесил портрет моей матери. При жизни отца он всегда держал фотографию нашей матери в своей спальне.

— Запомни: ты еще молод, чтобы мне указывать. Забери сейчас же этот портрет. Я не позволю, чтобы ты здесь командовал.

— Хорошо, Дульсина, — спокойно ответил Рикардо. — Я повешу этот портрет в своей комнате. Но учти: то, что ты так нападаешь на людей, вовсе не делает тебя благороднее или выше других.

С этими словами он спокойно вышел из комнаты.

Дульсина была встревожена. Она видела, что у младшего брата прорезывается независимый и самостоятельный характер и что влиять на него с каждым годом будет все труднее.

Ей пришло в голову, что, когда братья достигнут совершеннолетия, могут возникнуть проблемы с разделом наследства. «Хорошо, что у нас есть лиценциат Роблес, на которого мы можем положиться», — подумала Дульсина.

 

ГЛАВА 21

 Роза пыталась сосредоточиться на уравнении. Она искренне хотела порадовать дона Венансио и все правильно решить, но это было невозможно — цифры перед глазами вдруг начали плясать по листу бумаги, они раздваивались, становились то красными, то зелеными, то фиолетовыми. Глаза слипались, и Роза ничего не могла с собой поделать. Через несколько минут безуспешной борьбы глаза ее закрылись, голова склонилась на руки, и она крепко заснула. Ей снилась толстая Сесария, которая тащила сразу две корзины с бельем и приговаривала голосом Чуса: «Я мигом, я сейчас».

Ее разбудил громкий голос дона Венансио и стук учительской указки по столу. В течение нескольких мгновений Роза никак не могла сообразить, где она и что происходит. Наконец, подняв заспанные глаза на грозного учителя, она в полудреме поднялась из-за парты и вышла из класса.

Увидев взъерошенную Розу, ученики весело расхохотались, но девочка даже не обратила на это внимания. Приложив колоссальные усилия, Роза не заснула на следующих уроках, поэтому для нее было полной неожиданностью, когда директор школы заглянул в класс и попросил Розу Гарсиа.

Роза поняла, чего сегодня ей придется высидеть весь день до конца. Но терять ей было уже нечего, и она решительно подошла к кабинету директора, взялась за ручку двери и вошла. Перед ней за столом сидел плотный мужчина лет пятидесяти с сединой в волосах и умными серыми глазами. В школе его побаивались, но уважали. Он обладал громовым голосом и прекрасным даром рассказчика. И ученики, если ему доводилось вести у них какой-то предмет, души в нем не чаяли.

— Я вас слушаю, — сказал директор, не поднимая глаз от бумаг.

— Здравствуйте, сеньор Родригес, вы меня вызывали? Я Роза Гарсиа.

— Присаживайтесь, сеньорита, — он оторвался от бумаг, оперся локтями о стол и положил подбородок на сцепленные пальцы.

— Итак, насколько мне известно, сегодня утром вы заснули на уроке дона Венансио. Вы и раньше недостаточно внимательно относились к его предмету, но то, что произошло сегодня, переполнило чашу его терпения. Как вы объясните свое поведение?

— Видите ли, господин директор, у меня очень болеет мама, — сказала Роза, теребя уголок пояска. — Мне приходится за нее работать, и вчера я легла очень поздно. Ну и не выспалась...

— Вы работаете? — сказал директор. — Это похвально. Не каждый работает в вашем возрасте. И эта докладная, — он похлопал по листку, лежавшему отдельно от остальных документов, — в сущности еще не повод для того, чтобы я вызвал вас к себе. Но я уже много слышал о сеньорите Розе Гарсиа, и боюсь, не самое лучшее. Насколько мне известно, последние две недели вы регулярно прогуливаете уроки, стали крайне невнимательны и даже позволяете себе грубость по отношению к учителям.

Роза молчала, опустив голову.

— Увы, сеньорита, — продолжал директор, — я должен поставить перед вами условие: или вы в ближайшее время исправитесь и начнете заниматься, или я буду вынужден исключить вас. Даю вам месячный срок на исправление. И начинайте не через неделю и не через три дня, а сегодня же.

Роза еще некоторое время молчала, обдумывая поставленное перед ней условие, а затем, гордо вскинув голову, решительно произнесла:

— Тогда я уйду из школы сама. С завтрашнего дня, как вы мне посоветовали.

— Сеньорита Гарсиа, вы твердо уверены в правильности своего решения?

— Да.

— Ну что же, тогда вопрос исчерпан. Тогда завтра зайдите в канцелярию за своими документами.

Сеньор Родригес снова склонился над своими бумагами, давая понять, что вопрос исчерпан. Ему было искренне жаль эту девочку. Он слышал от учителей, что Роза Гарсиа умная и способная ученица, но ей не хватает усидчивости. Но сколько прошло через его школу этих мальчиков и девочек, которые вынуждены начинать работать в десять-одиннадцать лет! Хорошо хоть они научились писать, читать и считать. Вряд ли им удастся продолжить образование — ведь в средней школе за обучение уже придется платить. Поэтому, жалея Розу, он ничем не мог ей помочь. Ее история была самой обычной историей девчонки из Вилья-Руин.

Роза нерешительно остановилась перед дверью. Она никак не могла придумать, что сказать Томасе. Так ничего и не придумав, она решила, что расскажет обо всем попозже, как-нибудь на днях, а пока сделает вид, что все идет нормально. Она с наигранной веселостью вбежала в дом, подошла к креслу, где укутанная в шерстяной платок сидела крестная, и поцеловала ее. 

Томаса, внимательно взглянув на девочку, сразу же смекнула, что с ней что-то не так, однако промолчала. Целый день поведение Розы казалось ей подозрительным. Томаса заметила, что когда она смотрит на крестницу, та все время радостно улыбается, но стоит ей забыться, и ее лицо тут же грустнеет.

— Что стряслось? — наконец не выдержала Томаса.

Вопрос застал девочку врасплох. Она и не думала, что крестная что-то замечает. Роза так растерялась, что сама того не желая, выдала себя, поспешно ответив:

— Нет... ничего особенного.

— Так что же? — нахмурилась Томаса. — Я ведь все равно узнаю, говори.

— Меня исключили из школы, — Роза чуть не плакала.

— Что? — этого Томаса никак не ожидала.

— Я сегодня утром на уроке заснула, ну а дон Венансио, знаешь, он какой... ну и вот.

У Томасы защемило сердце. В который раз она стала думать о том, насколько лучше могло быть ее Розите в родном доме. Там ей не пришлось бы стирать белье и ходить по адресам, там она могла бы учиться, и не только в школе, а, возможно, и в университете. Если бы не жестокосердные Монтеро! Неужели она, Томаса, вырастит девочку такой же прачкой, как она сама? Нет, этого не должно случиться.

— Роза, — твердо сказала она, — завтра же ты пойдешь в школу и попросишь, чтобы тебя взяли обратно. Ты меня понимаешь?

— Я никуда не пойду, — ответила Роза. — Пойми, Манина, там надо будет хорошо учиться, не пропускать уроки. А я не могу этого обещать. Понимаешь? Я приду и снова буду учиться, как и раньше. Какой в этом смысл?

Томаса хорошо знала свою непреклонную крестницу, и поняла, что девочку ей не переспорить. Да и что могла она сейчас, почти прикованная к креслу? Если Роза не будет работать, то очень скоро им станет нечего есть.

И вот через день Роза на удивление всей компании вновь появилась на пустыре.

— Ну что, крестная выздоровела? — спросили мальчишки.

— Да нет, — преспокойно ответила Роза, — просто я школу бросила. - Она улыбнулась и оглядела друзей. — А вы? Не скучали тут без меня?

— Конечно скучали! Мы так рады, что ты вернулась, — сказал малыш Палильо.

— Да это я так, забежала на минутку. У меня очень много дел.

— А мы тебе поможем!

Вечером того же дня, когда Роза сложила отглаженное белье в корзину, явились мальчишки.

— У-у, всего одна корзина, — недовольно протянул Палильо.

— Хорошо, завтра будет две! — засмеялась Роза.

Мальчишки убежали, а Роза вернулась к стирке. Работа была тяжелая, но Роза вдруг подумала, что она счастлива. Во-первых, потому что помогает крестной, а во-вторых, оказалось, что вокруг так много хороших людей. Взять, например, Сесарию. Роза раньше и представить себе не могла, что она на самом деле такая добрая.

Не успела Роза об этом подумать, как дверь открылась, и на пороге появилась могучая фигура соседки.

— Работаешь! — гаркнула она на всю комнату. — Ну-ну, а где твоя крестная?

— Здесь я, Сесария, — отозвалась Томаса, сидевшая на кухне поближе к теплу.

— Я по вашу душу, — сказала соседка. — Мы вот тут с мужем посоветовались... — Она замолчала, немного смутившись, что было трудно предположить в такой уверенной в себе особе. - Вы про лекарство рассказывали... — снова начала она. — Ну так... В общем, вот оно. — Она положила на стол перед ошеломленной Томасой картонную коробку, на которой было написано что-то непонятное. Принимать три раза в день, так в аптеке сказали.

— Это то самое, что доктор выписал? — не верила своим глазам Роза. 

— Ну так - кивнула головой Сесария. — В аптеке говорят, новейшее средство от ревмы. Вмиг на ноги ставит.

— Но... Сесария... — тихо сказала Томаса, — оно ведь очень дорогое…

— Да чего же теперь?- ворчливо ответила Сесария. — Раз уж купили. Я же его пить не буду. Так что уж пей ты, Томаса, да и меня вспоминай.

Томаса ничего не могла ответить. Ее душили слезы.

— Дон Сенобио!

Учитель обернулся. Перед ним стояла его бывшая ученица Роза Гарсиа. Он знал, что девочка бросила школу, и очень сожалел об этом, ведь она была одной из самых талантливых его учениц.

— Здравствуй, Розита.

— Дон Сенобио, можно мне один раз прийти к вам на урок? Мне нужно кое-что нарисовать.

— Ну, вообще-то школьные правила запрещают посторонним бывать на уроке, но для тебя я сделаю исключение, — кивнул головой учитель.

— А то у меня дома-то ни красок, ни кисточки, — объяснила Роза. — Да и бумаги-то нет, не будешь же рисовать на газете.

Когда урок закончился, Роза со всех ног бросилась к дому, где жил Чус.

— Привет, Роза, а Чус еще не пришел, — приветливо сказала ей Сесария, когда девочка появилась на пороге.

— Донья Сесария, а я к вам, — и Роза смущенно что-то протянула. — Вот возьмите.

Сесария взяла в руки лист бумаги для рисования. На ней был изображен букет красных роз.

— Надо же, как живые, — прогудела Сесария. Действительно, розы были нарисованы замечательно.

Так и казалось, что сейчас подует ветерок, и они зашевелятся, и капелька росы скатится на руку.

— Там еще на обороте, — пробормотала Роза. Соседка перевернула рисунок и прочла:

«Дорогой донье Сесарии в благодарность за доброту и помощь от Розы Гарсиа».

— Спасибо, Розита, — обрадовалась Сесария. Она поставила рисунок за стекло серванта так, чтобы каждый, кто входит, мог сразу же его увидеть. — Сохраню на память, — сказала соседка. — Вдруг ты когда-нибудь станешь знаменитой.

— Куда уж мне! — махнула рукой Роза.

— Ну все равно, буду смотреть на этот рисунок и вспоминать о всех вас, о том, как мы жили в Мехико.

- Донья Сесария, вы что, уезжаете? - даже испугалась Роза. 

- Муж нашел хорошую работу в Куэрнаваке, так что мы скоро переезжаем туда.

- Мне очень жаль, донья Сесария, - сказала Роза. - Нам тут будет вас не хватать. И Чуса, - добавила она.

Роза вошла в дом и бросила пустую корзинку на пол.

— Розита, что-то опять случилось? — спросила Томаса, которая после того, как стала принимать лекарство, купленное Сесарией, заметно пошла на поправку и теперь делала работу по дому сама.

— Да ничего, просто Сесария сегодня уезжает. Уже и вещи собрали.

Томаса стала искать шаль.

— Да куда ты, Манина, оставайся дома.

— Нет-нет! — решительно сказала Томаса. — Я хоть и с палочкой, но провожу людей, которые так много для меня сделали.

Они шли к дому Сесарии, где уже стоял грузовик, куда грузили вещи. Вот знакомый обеденный стол, вот сервант, где по-прежнему красуются нарисованные Розитой красные розы. Сесария деловито руководила погрузкой.

На проводы собралась чуть ли не половина жителей Вилья-Руин. Оказывается, Сесария, которая громогласно все время ругалась или кого-то поносила, на самом деле помогала чуть ли не каждому из соседей, попавших в беду. 

Вот погружен последний стул, последний узел с бельем. Сесария оглядела собравшихся соседей и вдруг на удивление всем прослезилась. 

У Розы в горле застрял противный горький комок. Сесария начала обниматься с соседками. Вот дошла очередь до Томасы и Розы.

— Ах, Розита, — воскликнула Сесария, обнимая девочку. — Береги свою кормилицу! Таких людей, как она, не найдешь. Да и тебе, Томаса, повезло с крестницей. Ну, не поминайте лихом!

Наконец, Сесария с трудом забралась на грузовик. Все расселись, и машина тронулась.

Мальчишки бежали и кричали: «Привет, Чус, не забывай!», женщины украдкой смахивали слезы, мужчины молчали. И вот уже грузовик скрылся за поворотом.

Роза почувствовала, как кто-то тянет ее за рукав. Она обернулась — рядом с ней стоял малыш Палильо.

— Розита, — сказал он, — не расстраивайся, давай сходим за сливами.

— За какими сливами, глупый?

— За обычными. Хорошие, спелые. Мальчишки вчера туда лазили. Большущий богатый дом, вокруг сад. Это не очень далеко, я знаю, как пройти.

— Нет, Палильо, — мотнула головой Роза. — Сейчас мне некогда. Но вот поправится крестная, — девочка засмеялась, слезы на ее глазах просохли, — я обязательно полезу с вами. Вот увидишь.

 

ГЛАВА 22

Лиценциат Федерико Роблес считал свое знакомство с семьей Леонардо Линареса огромной удачей.

Сам он происходил из достаточно скромной семьи. У его родителей было небольшое ранчо близ города Мерида, и они, хоть и с некоторым трудом, набрали достаточно денег, чтобы послать своего сына учиться на юридический факультет университета в Куэрнаваке.

Юный Федерико с ранних лет отличался смышленостью и повышенным интересом к юриспруденции. Он рано понял, что именно в этой области для сообразительного человека могут открыться заманчивые перспективы. Во всяком случае, преподаватели отмечали его прилежание при штудировании законов, и курс он закончил успешно.

Теперь, получив диплом, молодой Федерико мог с гордостью заказать визитные карточки с новым титулом: «Федерико Сесар Роблес, лиценциат». Но молодой юрист понимал, что диплом — это лишь первый шаг на пути к вершинам, которые он для себя наметил.

Надо сказать, что помимо прилежного освоения юриспруденции Федерико Роблес смолоду славился другими способностями: он умел производить впечатление на представительниц прекрасного пола. Он отличался высоким ростом, атлетическим сложением, а главное, умением без конца говорить комплименты, отыскивая в собеседнице все новые и новые достоинства. Только очень искушенная женщина могла бы устоять перед таким неотразимым красноречием.

Федерико очень скоро научился извлекать выгоду из этого таланта. В студенческие годы он охотно знакомился с девицами из состоятельных семей, надеясь на выгодный брак. Подобрать хорошую партию ему тогда не удалось, но, по крайней мере, Роблес часто экономил на обедах и ужинах, потому что умел устроить так, что на одно посещение ресторана, оплаченное им, приходилось пять или шесть за счет его очередной пассии.

Женщины привлекали Федерико, жизнь без них казалась ему пресной, но он считал, что глупо продавать свою молодость и свободу без определенных материальных гарантий.

Тем не менее после окончания университета Роблес столкнулся с проблемой, типичной для выходцев из среднеобеспеченных семей: он мечтал о том, чтобы открыть свою адвокатскую или нотариальную контору, но на это нужны были деньги.

Роблес вернулся в свой родной город Мерида, снял себе квартиру и благодаря отцовскому знакомству поступил на службу к адвокату Хименесу, содержавшему одну из известных адвокатских контор в городе.

Молодой Роблес постарался заручиться расположением не только самого сеньора Хименеса, но и его супруги, которая благосклонно отнеслась к приятному и услужливому молодому человеку и стала приглашать его на приемы. На одном из них Роблес был представлен племяннице хозяйки Марии Елене Торрес, которая приехала к родственникам погостить.

Марии Елене уже исполнилось двадцать четыре года, и, по мнению матери, она засиделась в невестах. Мать решила отправить ее к родственникам в Мериду, потому что сеньора Хименес занимала видное положение в городе, и мать девушки надеялась, что та поможет Марии Елене завести интересные знакомства.

Так и случилось. Лиценциат Роблес оценил пышную фигуру и доверчивый характер Марии Елены и с самого момента знакомства приступил к серьезному ухаживанию.

— Вы не представляете, каким одиноким я себя чувствую, — говорил он Марии Елене, нежно взяв ее за руку и устремив на нее медоточивый взгляд. — Моя мечта — встретить любящую, преданную женщину и создать с ней семейный очаг.— При этом Роблес, разумеется, умалчивал о веренице приятельниц, которые скрашивали ему холостяцкие будни.

Мария Елена, ни о чем таком не ведавшая и очарованная обходительностью лиценциата, отвечала:

— Поразительно. Вы как будто угадали мои собственные мысли.

В промежутках между лирическими излияниями лиценциат Роблес не забыл справиться о финансовом состоянии семейства Торрес и о размере приданого Марии Елены. Цифра оказалась вполне подходящей.

Лиценциат Роблес выбрал момент и попросил аудиенции у сеньоры Хименес, жены адвоката.

— Донья Лусия, я влюблен в вашу племянницу и не могу жить без нее.

Сеньора Хименес выслушала новость вполне благосклонно.

— Я рада за вас, сеньор Роблес, — сказала она. — Мария Елена прелестная и добрая девушка, и я надеюсь, что вы составите счастье друг друга.

Когда сеньор Хименес узнал о намечающемся браке, он выразил готовность помочь Федерико Роблесу и взять его партнером в свою фирму. Роблес рассыпался в благодарностях.

После свадьбы молодые супруги поселились в уютной квартирке, которую обставили родители невесты, а лиценциат Роблес стал полноправным партнером адвоката Хименеса. Супружеская чета часто появлялась на приемах в местном обществе, где Мария Елена смотрела на своего супруга с явным обожанием.

Впрочем, весьма скоро до дядюшки и тетушки стали доходить не совсем благоприятные слухи о лиценциате.

Поговаривали, что молодого юриста временами встречают в местном игорном клубе, пользующемся не самой лучшей репутацией.

Местные кумушки доложили сеньоре Хименес, что в тот час, когда, как полагала его супруга, лиценциат Роблес отбыл на отдаленное ранчо оформлять завещание, его видели в небольшом ресторанчике в обществе ярко накрашенной особы весьма вольного поведения.

И в довершение всего адвокат Хименес поймал своего молодого партнера на нарушении профессиональной этики. Ему стало известно, что Роблес позволил себе весьма сомнительные операции с деньгами, которые были доверены адвокатской фирме как блюстителю завещания одного несовершеннолетнего клиента.

Состоялся весьма бурный разговор. В нем участвовали главным образом адвокат Хименес и лиценциат Роблес, но свою лепту внесла и супруга лиценциата Мария Елена.

— Как ты посмел, негодяй! — кричал, топая ногами, сеньор Хименес— Ты понимаешь, что я могу тебя в тюрьму засадить?

— Зачем же так горячиться, — отвечал лиценциат. — Мне кажется, такой скандал может повредить репутации вашей уважаемой фирмы.

Адвокат Хименес понимал, что Роблес прав, но от этого ему еще больше хотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым.

— Дядюшка, он подлый обманщик! — визгливым голоском кричала Мария Елена. - Он опозорил меня перед соседями. Весь квартал знает, что он, забыв стыд и совесть, путается неизвестно с кем. Мне уже на улицу стыд-

— Моя дорогая, - с неизменной улыбкой отвечал ей лиценциат, который уже успел в значительной степени растратить приданое жены, — ты несправедлива ко мне и веришь грязным сплетникам, которые рады опорочить честного человека. Но я уже предлагал тебе: если ты этого желаешь, мы можем с тобой развестись.

— Еще чего! — возмущенно отвечала Мария Елена. — Чтобы про меня соседки судачили, что я разведенная! Да ни за что на это не соглашусь. Я мужняя жена и таковой останусь.

Логики в этом было мало, но лиценциат Роблес предпочел не настаивать.

— Ну вот что, Федерико, — слегка успокоившись, заявил адвокат. — Ради наших прежних отношений и нашего родства, — он взглянул на Марию Елену, — я согласен разойтись по-хорошему. Но только при условии, что ты навсегда покинешь наш город.

Федерико Роблес, который давно пришел к выводу, что человек с его выдающимися способностями гораздо скорее сможет развернуться в столице, с энтузиазмом согласился.

— Только не думай, что ты навсегда от нас отделался, — продолжал Хименес. — Выслушай сначала условия.

Условия касались завещания лиценциата. Согласно одному из пунктов брачного контракта, составленного самим Хименесрм, на следующий день после свадьбы оба молодых супруга написали завещания в пользу друг друга. Эти завещания хранились у самого адвоката.

— В интересах моей племянницы я настаиваю на том, чтобы это завещание сохраняло свою силу, — сказал Хименес. — У меня есть знакомые в Мехико, и я найду возможность узнать, выполняется ли это условие. Как только ты вздумаешь его нарушить, я напомню о себе, и мне будет о чем рассказать твоим клиентам и приятелям.

Лиценциат Роблес счел за благо согласиться. В конце концов, обязательства по завещанию никак не ограничивали его свободу действий. Хуже было то, что Мария Елена не соглашалась на развод. Это исключало возможность выгодной женитьбы в будущем. Хотя почему исключало?..

«Там видно будет», — решил про себя лиценциат Роблес.

 

ГЛАВА 23

Таким образом, через месяц с небольшим Федерико Роблес объявился в Мехико. К тому времени у него был счет в банке, который помог ему снять квартиру и помещение для офиса. Лиценциат поспешил разыскать тех приятелей, с которыми сошелся во время учебы в Куэрнаваке. Разумеется, он никому ни словом не обмолвился о своей женитьбе и всюду выдавал себя за холостяка.

Удача улыбнулась Федерико Роблесу. В доме одного из таких приятелей он познакомился с Леонардо Линаресом.

Умение слушать и способность к лести сослужили лиценциату хорошую службу. Он очень скоро стал вхож в дом Линаресов и понял, что, если его связи с этим семейством укрепятся, это существенно повысит его шансы добиться успеха в столице.

Почтительно выслушивая дона Леонардо, Федерико Роблес размышлял о его дочерях и о том, каким образом можно завоевать их доверие. Дульсина сама пошла ему навстречу. Она первая заговорила о завещании отца и о том, какую услугу он бы мог ей оказать.

Роблес был польщен и обрадован. Он понял, что если сумеет договориться с Дульсиной, то в случае смерти старого Линареса получит практически неограниченный доступ к огромному состоянию старого сеньора. По опыту он знал, что сеньориты из знатных семейств обычно мало что смыслят в делах и полагаются на мнение того советчика, который кажется им достойным и приличным человеком. Поэтому он старательно подчеркивал свое безграничное уважение к семье Линаресов с их аристократическими традициями, а также свои знакомства в «избранном кругу», которые имели такое значение для Дульсины.

Он добился своего. После смерти дона Леонардо лиценциат Роблес сразу же предложил свои профессиональные услуги сеньоритам Линарес и держался с таким почтением и вместе с тем с достоинством, что и Кандида, и Дульсина прониклись к нему симпатией.

— Как нам повезло, Кандида, — говорила Дульсина, — что отец познакомился с лиценциатом Роблесом. Не будь его, не знаю, как бы мы теперь справились со всеми делами.

— Верно, Дульсина, — согласилась Кандида. — Он был так предан отцу и теперь проявил такое понимание и сочувствие к нашей семье. Не часто встретишь адвоката, который так внимательно и терпеливо вникает во все проблемы.

Дульсина была особенно удовлетворена тем, что Роб-лес не оспаривал ее главенства в семье. Она завела такой порядок, что ни одно финансовое распоряжение в доме не давалось без ее одобрения. Именно к ней лиценциат Роблес приходил с ежемесячным отчетом, хотя иногда в бумагах требовалась подпись Кандиды.

Дела лиценциата Роблеса шли на лад. Он перевел свой офис поближе к центру, нанял новую секретаршу и с удовлетворением отмечал, что число его клиентов растет. Умение Роблеса нравиться прекрасному полу также способствовало его популярности.

Так, например, он познакомился с Мириам Асеведо, которая пришла к нему за юридическим советом по поводу своего бракоразводного процесса. Юридические советы Федерико Роблеса настолько понравились прекрасной Мириам, что ей захотелось продолжить знакомство. Мириам Асеведо чрезвычайно устраивала Федерико Роблеса тем, что была вполне самостоятельной, обеспеченной женщиной, которой ничего не нужно было от него, кроме приятного времяпрепровождения.

Тем не менее Федерико Роблес был отнюдь не намерен связывать свое будущее ни с Мириам, ни с кем другим из своих многочисленных приятельниц. Главной его целью было богатство и власть, которую дают деньги. А в данный момент ему казалось, что добиться этого проще всего будет с помощью одной из сестер Линарес.

Федерико Роблес, как заправский психолог, присматривался к сестрам и сравнивал их характеры. Он понял, что Кандида, более мягкая и уступчивая, легче поддается влиянию. С другой стороны, до сих пор делами в доме заправляла Дульсина, и Федерико Роблес догадывался, что если затронуть ее чувствительные струнки, такие, например, как самомнение, то можно привлечь ее на свою сторону.

Как бы то ни было, пока лиценциат Роблес выжидал. Он считал, что всему своя пора и время решительных действий еще не настало.

Дульсина сидела в кабинете, погруженная в глубокие раздумья. Она размышляла о будущем.

Последние несколько лет, когда она была фактически полновластной хозяйкой большого дома Линаресов, Дульсина была вполне довольна своей жизнью. Ей удалось полностью утвердиться в великосветском кругу, к которому некогда принадлежали ее мать и бабушка. Старые приятельницы доньи Луисы, такие, как донья Консепсьон или донья Росаура Монтеро, никогда не забывали включать сестер Линарес в свои приглашения. В своем кругу Дульсина считалась законодательницей моды, и ей льстило, когда ее ровесницы и даже более молодые женщины спрашивали у нее совета. О Кандиде и говорить нечего: та в последнее время практически не имела мнения, отличного от мнения сестры.

Словом, Дульсина не могла пожаловаться на судьбу Правда, она была не замужем, а ей уже было за тридцать, но в последнее время Дульсина начала говорить себе, что, скорее всего, радости семейной жизни сильно преувеличены и гораздо приятнее для женщины ощущение независимости и полной возможности распоряжаться своей судьбой.

Но теперь опасность подстерегала ее с другой стороны. Незаметно для старших сестер Рохелио и Рикардо выросли и считали себя уже взрослыми.

После окончания колледжа Рохелио и Рикардо поступили в университет. До сих пор братья всегда и везде были вместе, и даже друзья с трудом отличали их друг от друга. Но тут интересы близнецов разошлись. Рикардо поступил на экономический факультет, чтобы изучать финансы и страховой бизнес, а Рохелио, в котором проявилась склонность к технике, выбрал инженерный факультет. Может быть, дополнительной причиной, побу-дившей Рохелио избрать другую профессию, было подсознательное желание выйти из тени брата, который, благодаря своему легкому, живому характеру, обычно оказывался душой вечеринок и легко переключал на себя внимание противоположного пола.

Именно эта непосредственность и легкомысленность Рикардо беспокоила его сестру Дульсину. Разумеется, она приписывала это «дурной наследственности». Чем старше становилась Дульсина, тем меньше она была склонна прощать отцу его второй брак. Дело в том, что Рикардо не хотел признавать никаких авторитетов. Жизнь его и Рохелио сложилась в последние годы так, что у них не осталось старших родственников, которые могли бы воздействовать на юношей. Поэтому Рикардо и Рохелио быстро усваивали обычаи и привычки, царившие среди их приятелей.

К тому же братья не привыкли особенно стеснять себя в расходах. Если в годы их учебы в школе Дульсине удавалось ограничивать их карманные деньги, выдаваемые на месяц, то после поступления в университет обстановка изменилась.

— Дульсина, мы с Рохелио считаем, что нам нужно гораздо больше денег, — заявил Рикардо на следующий день после того, как узнал о своем зачислении в студенты.

— Это еще почему? — недовольно сказала Дульсина.

— Ну как ты не понимаешь, сестрица! — беспечно улыбаясь, продолжал Рикардо. — Ведь мы теперь студенты, да еще принадлежим к приличному обществу. Нужны деньги на книги, на транспорт, на университетское кафе, в конце концов.

— Не хитри, братец, — сказала Дульсина. — Деньги на книги входят в ту сумму, которую вы вносите за курс обучения. А что касается кафе, то, разумеется, если вместо кофе тянуть спиртные напитки, да еще угощать бесчисленных подружек...

— Погоди, Дульсина, — перебил ее брат. — Не забывай, пожалуйста, что мы мужчины, и кроме того, мужчины из семьи Линаресов.

Дульсина почувствовала, что ее проповедь на тему исключительной значимости семьи Линаресов оборачивается против нее самой.

— Вот именно,— поддержал брата Рохелио.— Мы имеем такое же право прилично одеваться и приглашать девушек в кафе, как ты - покупать себе бесконечные наряды и устраивать приемы для этих твоих занудных дам.

— Но вы еще несовершеннолетние,- возразила Дульсина, которой этот разговор совсем не нравился но она сочла более благоразумным не доводить дело до открытого конфликта. - Не забывайте, что отец в своем завещании назначил нас с Кандидой распоряжаться достоянием семьи.

— Это еще надо как следует изучить, — вдруг сказал Рикардо.— Мой приятель Хорхе Эртуэса поступил на юридический факультет, а его старший брат уже работает в нотариальной конторе. Если ты дашь нам копию завещания, мы сможем его как следует изучить и будем точно знать, что нам положено, а что не положено.

— Ты что же, сомневаешься в компетентности лиценциата Роблеса? — с негодованием воскликнула Дульсина. — И думаешь, что твои желторотые приятели разбираются в этом лучше, чем уважаемый человек, принятый в лучших домах города! Или ты сомневаешься в моих словах? Спроси у Кандиды! Кандида, иди сюда! — громко позвала она сестру. — Наши братцы, оказывается, считают, что мы их обманываем.

На шум из соседней комнаты прибежала Кандида.

— Да ладно, Дульсина, ты неправильно поняла Рикардо, — примирительным голосом заговорил Рохелио. — Просто ты должна понять, что мы уже не маленькие мальчики и нам потребуются свои деньги на расходы.

— Это другое дело, — уже смягчившимся голосом отозвалась Дульсина. — Мы не возражаем, правда, Канди? — обратилась она к сестре.

— Разумеется, не возражаем, — поддакнула Кандида.

— И размер вашего месячного содержания можно обсудить. Я уверена, что мы придем к общему мнению, — уже совсем сладким голосом сказала Дульсина.

Тем не менее этот разговор ее насторожил. С тех пор прошел год, а ситуация не стала проще. Рикардо и Рохелио завели новых приятелей в университете, часто выезжали за город на пикники, ездили в кафе и на танцы. Очень часто за несколько дней до конца месяца они приходили к Дульсине и просили еще денег.

Дульсина вынуждена была соглашаться. Отказывать она боялась, потому что тогда Рикардо мог бы вернуться к вопросу о завещании дона Леонардо.

Особенно тревожно стало Дульсине в последнее время, когда она поняла, что Рикардо пользуется успехом у девушек. Собственно говоря, это было неудивительно: высокий, широкоплечий, с неизменной открытой улыбкой на лице, Рикардо был любимцем своих товарищей и предметом многих тайных девичьих вздохов. Но Дульсине от этого было не легче. Как кошмарный сон, преследовало ее видение: Рикардо и Рохелио стоят перед нею, у каждого на руке повисла какая-то сомнительная девица, а в руках у каждого по орущему младенцу, и братья хором говорят: «Дульсина, нам нужны деньги».

Мозг Дульсины напряженно работал, чтобы найти выход из этого положения. Внезапно ее осенила идея столь блестящая, что она поразилась, как только эта мысль не пришла ей в голову раньше. Братьев надо выгодно женить! И начать следует с Рикардо.

После этого Дульсина стала мысленно перебирать знакомые семьи, в которых были девицы на выданье. Она велела Хаиме подать машину и отправилась в гости к донье Росауре Монтеро.

Донья Росаура, овдовев, жила одна в большом особняке. Дульсина знала, что старая дама практически не поддерживает отношения со своей дочерью Паулеттой. Тем не менее долг вежливости повелевал Дульсине справиться о здоровье Паулетты.

— И не спрашивай, Дульсина, — с гневными нотками в голосе ответила донья Росаура. — Их жизнь меня теперь совершенно не касается.

Но у Дульсины был свой интерес в разговоре.

— Донья Росаура, а как здоровье вашей племянницы Леонелы?

Двоюродная племянница доньи Росауры происходила из того же знаменитого рода Вильярреаль, что и сама Росаура. Поскольку она рано лишилась родителей, ее воспитывала бабушка, жившая в Монтеррее. Но с прошлого года, как было известно Дульсине, Леонела приехала в Мехико, вступила во владение отцовским наследством и поселилась в родовом доме Вильярреалей.

Лицо доньи Росауры прояснилось:

— Леонела навещала меня на этой неделе. Какая стала красавица. И какая самостоятельная. Редко в ее возрасте девушки обладают таким трезвым взглядом на жизнь.

— Донья Росаура, я так много о ней слышала хорошего. Нам бы очень хотелось пригласить вас к себе вместе с Леонелой.

Донья Росаура пристально поглядела на Дульсину. Она знала, что та ничего не делала просто так.

— Понимаю, моя милочка. В доме подрастают два жениха, так что ты не прочь пригласить в дом молодую красавицу. 

Дульсина улыбнулась.

— Я знаю, донья Росаура, что вас не проведешь Вы правы, меня очень заботит будущее Рикардо и Рохелио Вы же понимаете, что в связи с отсутствием отца и матери на нас с Кандидой выпала эта сложная задача — опекать и наставлять братьев.

— Это совершенно справедливо, милочка, — сказала, покачивая головой, донья Росаура.— Конечно, твои братья Рикардо и Рохелио вполне достойные молодые люди, в которых сразу видны результаты вашего благотворного влияния.

Дульсина скромно потупила взор:

— Вы преувеличиваете, донья Росаура. Разумеется, мы с сестрой стараемся делать все, что от нас зависит. Так вы передадите Леонеле наше приглашение?

— Ну разумеется, моя дорогая. Я уверена, что она примет его с удовольствием.

 

ГЛАВА 24

 Когда донья Росаура позвонила Леонеле по телефону, у той в гостях находилась ее троюродная сестра Ванесса.

— Спасибо, тетя Росаура. Я пойду с удовольствием. А нельзя ли взять с собой Ванессу?

Ванесса приходилась донье Росауре племянницей. Она была дочерью ее беспутного брата Мигеля и Эухении д'Аламеда. Мать Ванессы происходила из вполне состоятельной семьи, но после многочисленных похождений Мигеля Вильярреаль семейное состояние изрядно подтаяло, и теперь Ванессе было трудно рассчитывать на хорошее приданое. Тетушка Росаура решила, что не худо и другую племянницу ввести в дом, где есть двое неженатых молодых людей.

— Ну конечно, Леонела, я буду очень рада, если вы будете вдвоем.

Распрощавшись и повесив трубку, Леонела обернулась к своей кузине:

— Знаешь, что задумала тетя Росаура? Ее пригласили в одну знакомую семью, по фамилии Линарес, где есть двое молодых людей. Они близнецы, и говорят, что их невозможно отличить друг от друга. Что ты об этом думаешь?

— А чем занимаются эти братики?

— Учатся в университете. Я не спросила у тети, на каком факультете. Она была знакома еще с их отцом и неплохо знает их старшую сестру по отцу, Дульсину Линарес.

Глаза у Ванессы загорелись.

— Что ж, звучит заманчиво. На какой день мы приглашены?

— На послезавтра. Успеем сходить в парикмахерскую и сделать новые прически.

С того момента, как Леонела Вильярреаль приехала в Мехико, она возобновила тесную дружбу со своей кузиной Ванессой. Девушек связывало не только родство, но и одинаковый возраст, а также общие интересы. Ванессе, которая после окончания школы ничем особенным не занималась, было скучновато в родительском доме, где ее мать Эухения проводила большую часть времени, сетуя на судьбу и на непутевого мужа. Отец Ванессы, Мигель Вильярреаль, в те редкие минуты, когда он встречался со своей выросшей дочерью, был любезен и обаятелен, но поскольку он по-прежнему большую часть времени проводил вне дома, для Ванессы он оставался в сущности мало знакомым человеком.

Леонела скучала по другой причине. Последние несколько лет она провела в доме своей бабушки и еще не успела завести друзей и приятелей в Мехико. Леонела Вильярреаль с малых лет была высокого мнения о своей персоне и считала, что ей суждена исключительная судьба. С самого рождения она воспитывалась как наследница, в обстановке роскоши и всеобщего обожания. В школе Леонела сумела стать популярной личностью благодаря своим способностям, которые позволяли ей учиться без особого труда, и благодаря щедрым подаркам, которые она преподносила подругам и учителям. Темные глаза в сочетании с длинными белокурыми волосами делали ее похожей на ангела, и начиная с пятнадцати лет у юной Леонелы не было отбоя от кавалеров. Но капризная красавица не спешила раздаривать свою благосклонность.

— Поскольку мне выпала счастливая судьба и я не должна выходить замуж по расчету, — говорила она подругам, — я подожду, пока не встречу мужчину, который будет и умен, и красив, и хорошего происхождения...

— Ну, в общем, принц, — смеялись подружки. Но Леонелу нельзя было смутить.

— Принцы встречаются тем, кто умеет бороться за свое счастье, — уверенно заявляла она.

Поэтому, когда до ее школьных подруг дошло, что Леонела переехала жить в столицу, они говорили между собой:

— Леонела поехала искать своего принца.

Вот почему подруга и наперсница ей была необходима. С Ванессой вместе они могли принимать приглашения в гости или на танцы, вместе с ней обсуждать потом своих новых знакомых, и Ванессе Леонела могла откровенно признаться в своих желаниях и надеждах.

То, что кузина не могла сравниться с Леонелой в богатстве, было, по мнению Леонелы, еще лучше. Таким образом она ощущала себя благодетельницей.

В назначенный час шофер доньи Росауры заехал за девушками, потом за самой доньей Росаурой, и они все вместе отправились в дом Линаресов.

Дульсина приготовила прием на высшем уровне. Гостей было немного, и в их число был включен лиценциат Роблес, которого в последнее время часто приглашали в дом Линаресов.

Рикардо и Рохелио скептически относились к приемам, которые устраивала сестра, считая, что на них собираются напыщенные господа и дамы, занятые в основном перемыванием косточек общим знакомым. Но на этот раз Дульсина сумела их заинтересовать. Узнав, что на обеде будут две молодые девушки, Рикардо и Рохелио готовились особенно тщательно.

Наконец, гости прибыли. В течение долгих минут Дульсина и Кандида обменивались любезностями с доньей Росаурой и делали комплименты ее хорошеньким племянницам. И вот очередь дошла и до младших братьев, которые тоже были представлены гостям.

С первого взгляда все поражались удивительному сходству братьев. Но у Рохелио вдруг обнаружили небольшую близорукость и рекомендовали носить очки, и это давало возможность различать их. Но сейчас очки ему были не нужны, и молодых сеньоров Линаресов можно было отличить только по цвету галстуков: у Рохелио он был зеленовато-серый, а у Рикардо синевато-коричневый.

Оба брата приветливо улыбнулись молодым гостьям. Потом Рикардо предложил девушкам до начала обеда пойти посмотреть сад Линаресов.

— С удовольствием, — откликнулась Леонела. Компания вышла из дома и направилась в сторону бассейна. Завязалась беседа. В этой беседе главную роль играли Леонела и Рикардо.

«Симпатичный парень, — думала Леонела. — Красивый, неглупый, обаятельный. С таким не стыдно появиться где угодно. Пожалуй, стоит к нему приглядеться получше.»

Рохелио в это время украдкой разглядывал темноволосую подружку Леонелы. Она была не такая бойкая и не такая эффектная, как ее белокурая кузина, но очень хорошенькая. Рохелио не мог оторвать глаз от ее ладной, стройной фигурки и больших карих глаз. В глубине души Рохелио всегда чувствовал себя большим романтиком, чем его брат. Рикардо часто подсмеивался над влюбчивостью Рохелио, который обычно в мыслях наделял девушку, привлекшую его внимание, всеми возможными добродетелями. Будучи не таким уверенным в себе как Рикардо, Рохелио зачастую предпочитал вздыхать на расстоянии, и не всегда предмет его увлечения мог догадаться о чувствах бедного юноши.

Но с Ванессой дело обстояло немножко иначе Рохелио заметил, что, когда он вступал в разговор, девушка внимательно и с интересом прислушивается к его словам, и решил во что бы то ни стало продолжить знакомство.

Сам же Рикардо, свободный от каких-либо тайных мыслей, непринужденно болтал с хорошенькими подругами.

— Вы говорите, что недавно в Мехико? — говорил он Леонеле. — В таком случае вам непременно требуется гид.

— Вы хотите предложить свои услуги? — кокетливо спрашивала Леонела.

— Мы с братом сочтем за честь, — бодро ответил Рикардо. — Может быть, мы чуть-чуть и уступаем профессиональным гидам в знании памятников архитектуры, зато наверняка намного превосходим их в знакомстве с уютными миленькими местечками, где так приятно послушать музыку и выпить рюмочку чего-нибудь вкусного.

— О, так вы любитель погулять? — насмешливо спросила Леонела.

— Прелестные сеньориты, молодость дана нам лишь на краткий миг, которым грешно не воспользоваться в свое удовольствие, — важно ответил Рикардо.

— Не верьте ему, Леонела, — вставил Рохелио, который мысленно обращался к Ванессе. — Этот шалопай сдал прошлые экзамены одним из лучших на своем курсе.

Довольный Рикардо засмеялся.

— Отчасти это результат везения, отчасти неотразимого обаяния Линаресов. Как бы то ни было, я же должен как-то оправдывать деньги, которые мои щедрые сестрицы выделяют на мое образование.

«Интересно, значит, своего состояния у него нет,— подумала Леонела. — Что ж, тем лучше. В таком случае его должна интересовать хорошая партия».

Из дома вышла Селия, которая пригласила хозяев и гостей к столу.

За столом Рикардо сидел рядом с Леонелой по одну руку и с ее тетушкой по другую, и ухитрился уделять внимание им обеим и на обеих произвести прекрасное впечатление. Впрочем, донью Росауру усердно развлекал и ее сосед с другой стороны, лиценциат Федерико Роблес, который никогда не упускал случая завести знакомства в высших кругах.

Рохелио говорил гораздо меньше, но в этот день он чувствовал, как исполняются почти все его желания. Ванесса Вильярреаль оказалась за столом его соседкой, и ему удалось завязать с ней разговор и даже пару раз заставить улыбнуться. Рохелио был счастлив.

На прощанье братья Линаресы попросили у девушек телефоны и получили надежду на новые встречи.

Дульсина осталась довольна. Она видела, что молодые гостьи не скучали, а стало быть, была надежда, что знакомство вызовет у братьев интерес.

— Ты видела, Кандида, — говорила она сестре, — Рикардо целый вечер был очень внимателен к Леонеле. Он редко кого балует таким вниманием.

— Ну еще бы, Леонела такая хорошенькая, — сказала романтичная Кандида.

— И из такой приличной семьи, — вторила ей сестра.

— Бедняжка Леонела, как грустно отстаться без родителей в таком юном возрасте, — вздохнула Кандида, которая вспомнила свое собственное детство и смерть матери.

— Это верно, но теперь она хозяйка огромного состояния,— сказала Дульсина.— Поэтому она может себе позволить, выбирая мужа, следовать велению своего сердца.

Кандида вздохнула еще печальнее. Она подумала о том, как ей самой десять лет назад не дозволено было следовать велениям собственного сердца.

Братья в это время также обсуждали гостей.

— Рикардо, она такая необыкновенная, — говорил Рохелио.

— Кто, Леонела? — с интересом осведомился брат.

— Да нет, Леонела тоже замечательная, но я говорил о ее кузине. — Рохелио мечтательно посмотрел куда-то вдаль.

Рикардо расхохотался:

— Ты хочешь сказать, братишка, что у тебя опять любовь с первого взгляда?

— Ты зря смеешься, - обиженно сказал . -— Это ты у нас ведешь себя, как Дон Жуан, оставляющий за собой разбитые сердца.

— Я не виноват, что девичьи сердца так легко разбиваются, — беспечно сказал Рикардо.

 

ГЛАВА 25

С этого дня братья Линаресы довольно часто встречались с Леонелой и Ванессой. Впрочем, Леонела довольно скоро поняла, что приятельское отношение со стороны Рикардо вовсе не означает серьезных намерений. Но Леонела не торопилась.

— Мне некуда спешить, кузиночка, — излагала она свои взгляды Ванессе. — Разумеется, я знаю, что Рикардо пока еще не влюблен в меня, но ведь он не влюблен и ни в кого другого. Зато ты бы видела, какими глазами он оглядывал меня вчера, когда я надела свое новое платье. Он ни одной детали не упускает.

— А тебе не кажется, что такие мужчины, как Рикардо, слишком избалованы своим успехом у женщин, чтобы стать хорошими мужьями? — осторожно спросила Ванесса.

— Смотря какая жена, — самодовольно сказала Леонела. — Вот ты у нас особа романтичная, и тебе больше подойдет такой мечтатель, как Рохелио.

— Ошибаешься, кузиночка, — легко сказала Ванесса, — Рохелио для меня уж слишком мечтатель. Я понимаю, что он смотрит на меня с обожанием, но мне нравятся люди более решительные. Такие, как этот друг Рикардо, которого он приводил в воскресенье.

— Ты про Эдуардо Рейносо, что ли? — заинтересовалась Леонела.

— Именно про него, — с торжеством ответила Ванесса. — Между прочим, он мне уже звонил и пригласил поужинать в конце недели.

— Ну что ж, кандидатура неплохая, — задумчиво сказала Леонела. — Видишь, каким ты у нас стала пользоваться успехом.

— Ну, до тебя мне далеко, — усмехнулась Ванесса.

Рохелио грустил и искал поддержки у своего брата Рикардо. В последние дни ему стало казаться, что Ванесса избегает его приглашений. Правда, в воскресенье они большой компанией ездили в парк, но и там ему практически не удалось побыть с Ванессой наедине. Она постоянно была в окружении то подруг, то поклонников.

Голова Рикардо в этот момент была занята совсем другими делами. Уже довольно давно он мечтал об автомобиле. Среди его товарищей по университету у многих уже появились собственные машины, Рохелио и Рикардо уже закончили курсы вождения, и теперь дело было за тем, чтобы уговорить Дульсину на покупку.

— Зачем тебе машина? — искренне удивлялась Дульсина. — Ведь у нас есть Хаиме, а если он занят, в любое место можно добраться на такси.

— Ты отстала от жизни, Дульсина, — горячо убеждал ее брат. — Сейчас не прошлый век, когда богатые господа разъезжали в каретах, а кучер правил лошадьми. В наше время современный человек может чувствовать себя самостоятельным только тогда, когда он сам может сесть за руль.

— Я не знаю, — отвечала Дульсина. — По-моему, это просто твоя прихоть. Учти, что ваши похождения и так обходятся достаточно дорого, не говоря о том, что расходуется на ваше обучение.

— Но ведь ты тратишь не свои деньги, а деньги отца, на которые мы тоже имеем право, — возразил Рикардо.

Это был аргумент, против которого Дульсине трудно было возражать.

— Я посоветуюсь с Кандидой. Посмотрим, что она скажет, — произнесла она и вышла из комнаты.

Рикардо уже знал по опыту, что такие слова Дульсина произносит, когда готова уступить. Он не сомневался, что до приобретения желанного автомобиля осталось уже немного времени, и пошел поделиться своей радостью с братом.

Рохелио пребывал в меланхолическом настроении Он только что позвонил Ванессе и пригласил ее поужинать, но та отказалась.

— Представляешь, она сказала, что занята, — жаловался он Рикардо. — Это значит, что ее пригласил кто-то другой.

— Так надо было пригласить ее на следующий день.

— Я так и хотел, но Ванесса сказала, что всю неделю занята, потому что к ним приехали из провинции какие-то родственники ее матушки.

— А ты не теряйся, — посоветовал ему Рикардо. — Ты слишком скромный, а девушки этого не любят. Надо быть более настойчивым.

— Тебе легко говорить, — вздохнул Рохелио. — У тебя это хорошо получается. Вот Леонела только и ждет, когда ты ее куда-нибудь пригласишь, ни разу тебе не отказала.

— Слушай, а это идея, — воскликнул Рикардо. — Пригласим Леонелу с Ванессой на пикник в субботу, и возьмем моих приятелей: Хорхе, Альберто, еще кого-нибудь. Я уверен, что тогда и у твоей Ванессы время найдется.

Лицо Рохелио просияло.

— Отлично придумано, братишка. Давай звонить прямо сейчас.

Идея Рикардо насчет пикника была встречена с всеобщим энтузиазмом, и план стал приобретать более конкретные очертания. К сожалению, накануне пикника Рохелио ждало разочарование. Он узнал, что в поездке решил участвовать приятель Рикардо, Эдуардо Рейносо, который, по мнению Рохелио, в прошлый раз чересчур увивался вокруг Ванессы.

— Зачем он нам, Рикардо? — попробовал отговорить брата Рохелио.

— Ну как я ему откажу, он же мой приятель. Да к тому же у него отличный джип, а машины нам нужны. И зря ты, Рохелио, он парень неплохой.

Рохелио хотел что-то сказать, но передумал и махнул

В назначенный час в субботу друзья отправились за город. Они ехали большой компанией на трех машинах. Братья Линаресы, которым не терпелось попробовать свое искусство вождения, время от времени сменяли за рулем хозяев автомашин.

Во время пикника у всех, казалось, было превосходное настроение. Девушки расстелили прямо на траве скатерти, которые, как скатерть-самобранка из сказки, вскоре были уставлены закусками и напитками. На свежем воздухе на аппетит никто не жаловался. Потом зазвучала гитара, начались песни.

Никто не обратил внимания на унылое настроение Рохелио. Несколько раз он пытался сесть рядом с Ванессой, но она неизменно оказывалась в чьем-то обществе, и он не смог улучить даже минутку, чтобы поговорить с ней наедине. Рохелио ушел в себя и молча поглощал один стакан вина за другим. Пикник потерял для него всякую привлекательность.

Когда стали собираться в обратную дорогу, друг Рикардо Хорхе Эртуэса громко пожаловался, что, пожалуй, его слишком клонит в сон, чтобы вести машину.

— Давай я поведу, — сказал Рикардо, всегда готовый выручить товарища, хотя у него самого тоже глаза слипались.

— Нет, Рикардо, тебе не стоит, — проворковала Леонела, которая надеялась уютно устроиться на заднем сиденье рядом с Рикардо и приятно провести время.

— Давай я, — сказал Рохелио.

Хорхе с готовностью уступил ему водительское место. Рохелио оглянулся, ища глазами Ванессу, и в эту самую минуту увидел, как Эдуардо Рейносо распахивает перед ней дверцу своего новенького «джипа». Глядя через плечо Ванессы, Эдуардо встретился глазами с Рохелио и усмехнулся.

Рохелио сел за руль в самом мрачном расположении духа. Он увидел, что Рикардо с Леонелой удобно устроились в третьей машине, принадлежавшей Альберто Валенсии. В машине Рохелио остались ее хозяин Хорхе и еще один приятель.

Рохелио нажал на стартер и тронулся с места. Он сразу включил большую скорость, как бы желая на автомобиле выместить свое плохое настроение.

— Потише, приятель, — с заднего сиденья пробормотал Хорхе.

Но Рохелио уже ничего не слышал. Он несся по шоссе, нажимая на газ, и видел перед собой не полосу асфальта, а нежное лицо Ванессы. Рохелио ощущал себя неудачником, которому никогда не суждено узнать взаимности в любви.

В этот момент, обогнав его, мимо пронесся темно-синий «джип» Эдуардо Рейносо. В открытое окно Ванесса весело помахала ему рукой. Рохелио увидел белозубую улыбку Эдуардо, который положил одну руку на руль а другой приобнял девушку. 

Этого Рохелио не мог вынести. Безумная мысль во что бы то ни стало обогнать Эдуардо, не уступить ему на глазах Ванессы, овладела им. Он попытался прибавить скорость и рванулся вдогонку. Забыв о правилах, которые втолковывали ему инструкторы на курсах вождения, он прямо на повороте пошел на обгон.

Разморенные Хорхе и Хосе мирно спали в машине, ничего не замечая. Рохелио, сосредоточивший все внимание на темно-синем «джипе» Эдуардо, не обратил внимания на грузовик, с большой скоростью выезжавший из-за поворота по встречной полосе. Рохелио видел, что вот-вот обгонит Эдуардо. В последнюю минуту он услышал гудок водителя грузовика и попытался свернуть. Раздался скрежет металла, и больше Рохелио ничего не слышал.

 

ГЛАВА 26

 Рохелио очнулся в больничной палате и долго соображал, где он. Первое, что он увидел перед собой, было лицо Рикардо.

— Привет, братец! Наконец-то ты пришел в себя, — заговорил Рикардо, стараясь, чтобы его голос звучал бодрее, чем он себя чувствовал.

— Где я? Что со мной? — слабым голосом спросил Рохелио.

— Ты в больнице, — ответил Рикардо. — Врачи говорят, что все самое страшное уже позади. Разве ты не помнишь, как столкнулся с грузовиком?

Вот теперь Рохелио вспомнил и испугался.

— Скажи, а что с Хорхе и Хосе?

— Хосе отделался ушибами. Хорхе повезло меньше, у него сломана рука, но сейчас он поправляется.

— А что со мной? — слабым голосом спросил Рохелио.

— Поврежден позвоночник. Поэтому ноги пока не двигаются.

Только сейчас Рохелио в ужасе заметил стоящие в углу палаты костыли и кресло-каталку.

Несколько секунд он молчал, не в силах задать следующий вопрос. Наконец решился:

— Скажи мне правду, Рикардо. Это на всю жизнь?

— Что ты, Рохелио, не смей даже думать об этом. Многие специалисты считают, что ты сможешь ходить, но для этого потребуется еще операция.

Рохелио, подавленный, замолчал. Рикардо тоже замолчал, вспоминая то, что он пережил за последние несколько дней, начиная со злополучного столкновения. Вспомнил, как сидел бледный в приемном покое больницы, куда привезли Рохелио, ожидая, что скажут врачи. Потом вспомнил бесконечные споры с сестрами, когда решался вопрос о том, где и кому делать операцию.

На рекомендации специалистов отправить Рохелио в клинику в США, где специализируются на подобных травмах, Дульсина ответила решительным отказом. Она заявила, что консультировалась с самой сеньорой Мораймо и та объяснила ей, что доктор Лопес, в клинике которого оперировали ее брата, ничуть не хуже, чем хирурги из госпиталя в Майами.

— И потом, Рохелио будет там так одиноко, — сказала Дульсина.— В такую трудную минуту он должен быть там, где может получить поддержку родных.

«Какое лицемерие, — в бессильной ярости думал Рикардо. — Она так говорит только потому, что операция в США стоила бы значительно дороже. Денег ей жалко, как всегда».

Но Рикардо ничего не мог изменить. Вопрос об операции должен был решиться в течение одних суток.

После операции Рохелио еще два дня не приходил в сознание. Рикардо каждый час звонил в клинику и по два раза в день приезжал лично, хотя Рохелио еще никого не узнавал. Излишне говорить, что Дульсина и Кандида ни разу не наведались в больницу.

На второй день после операции доктор Лопес объявил Рикардо, что его брат останется жив, но передвигаться самостоятельно не сможет.

— Доктор, скажите, неужели ничего нельзя сделать? — в отчаянье спросил Рикардо.

— Увы, молодой человек, медицина не всесильна, — назидательно произнес доктор Лопес и сделал сестре знак впустить следующего посетителя.

Теперь, глядя на бледное лицо Рохелио, Рикардо вспоминал этот разговор.

— Не волнуйся, Рохелио, — заговорил он прерывающимся голосом. — Мы этого так не оставим. Мы покажем тебя самым лучшим специалистам и поставим тебя на ноги.

Рохелио сделал усилие, чтобы переменить разговор.

— Скажи, а как Ванесса? — спросил он. — Она не звонила?

Рикардо с радостью ответил, что Ванесса звонит каждый день и спрашивает о здоровье Рохелио. Рикардо не преувеличил: на девушку произвел ужасное впечатление несчастный случай, тем более что она чувствовала косвенную вину за то, что послужило причиной аварии. Ей страстно хотелось, чтобы Рохелио остался жив и поправился. Но дальше этого ее желания не шли.

Когда после возвращения из больницы Хаиме и садовник Себастьян помогли молодому сеньору Рохелио перебраться в инвалидное кресло, а потом вкатили его в дом, служанки Селия и Фермина не могли сдержать слез.

— Господи, за что же это? — причитала Селия. — Ведь сеньор Рохелио такой молоденький. Что же теперь будет?

— Несчастье-то какое, — вторила ей Фермина. — Может, Господь и Святая Дева сжалятся над ним и он выздоровеет?

— Так ведь ему уже делали операцию, и ничего не вышло, — вздохнула Селия.

Рохелио, односложно отвечая на вопросы родных, попросил отвезти его наверх в его комнату и подать обед туда.

С этого дня изменилась жизнь не только Рохелио, но и Рикардо. Рикардо лишился своего самого верного и испытанного товарища, с которым они почти всегда были неразлучны. Первое время Рикардо старался как можно чаще заходить к брату, приносил ему новые музыкальные записи, книги, рассказывал новости об общих знакомых. Но Рохелио почти не проявлял ни к чему интереса, постоянно казался раздраженным и погруженным в себя.

Рикардо уговорил Леонелу прийти к ним в гости вместе с Ванессой, чтобы подбодрить Рохелио. Узнав о намеченном визите, брат оживился, долго выбирал рубашку и галстук и старательно причесывался перед зеркалом.

Однако визит кузин Вильярреаль не принес ожидаемой радости. Леонела, как всегда, говорила за троих. Она была непринужденна, обаятельна, приветлива, но не было никакого сомнения, что все это направлено на Рикардо.

Что же касается Ванессы, она сидела в уголочке дивана молчаливая и насупившаяся, как будто отбывала повинность. Они с Рохелио практически не разговаривали друг с другом, и Рикардо стоило огромного труда придать беседе хотя бы видимость непринужденности. Ванесса оживилась, только когда Леонела стала описывать их недавний поход в фешенебельный танцевальный клуб, и очень скоро из их рассказов выяснилось, что в их компании в тот вечер был Эдуардо Рейносо. После такого со-общения из Рохелио вообще нельзя было вытянуть ни слова.

Когда братья остались одни, Рохелио с силой отшвырнул костыли в другой конец гостиной.

— Я все понимаю! — воскликнул он в отчаянии. — Я калека, а значит, никому не нужен! Ванесса и раньше предпочитала этого прохвоста Рейносо, а теперь-то у меня явно нет никаких шансов.

Рикардо попытался утешить брата.

— Не отчаивайся, Рохелио. Я уверен, что твоей беде можно помочь. Мы найдем хорошего специалиста и договоримся о повторной операции.

— Не надо мне никакой операции! — закричал Рохелио. — Я не верю врачам! И не нужно мне ничьей жалости. Ни Ванессы, ни твоей. Что ты, дамский любимчик, можешь понять в моих страданиях?

Опешивший Рикардо пытался что-то сказать, но Рохелио его уже не слушал:

— Эй вы, Селия, Леопольдина, кто там есть? — закричал он. И когда на шум вбежала испуганная Селия, продолжал: — Позови немедленно Хаиме, чтобы он помог мне подняться в комнату.

С того дня, когда Рикардо навещал брата, тот очень часто говорил, что плохо себя чувствует, нездоров, и просил дать ему отдохнуть. Служанки, которые приносили ему еду, боялись входить в его комнату, потому что он часто обрушивал на них упреки и жалобы. А Дульсина и Кандида вообще перестали заходить к брату, предпочитая передавать ему сообщения через Леопольдину, и только изредка встречались с ним, когда в хорошую погоду Рохелио сидел в своей коляске в саду.

 

ГЛАВА 27

Если бы у лиценциата Роблеса был другой характер, он мог бы жить припеваючи и ни на что не жаловаться. Управление делами семьи Линаресов и еще нескольких солидных клиентов давало ему твердый доход, и он мог позволить себе снимать удобную и просторную квартиру. Он был принят в обществе и при этом охотно проводил время в увеселительных заведениях. Да и женщины по-прежнему охотно дарили ему свое внимание.

Но Роблес не чувствовал удовлетворения. Его неуемное честолюбие и алчность не давали ему покоя. Какой бы комфортабельной ни была его жизнь, вокруг Роблес видел гораздо более богатые дома, и он никак не мог успокоиться, часами выдумывая хитроумные комбинации, благодаря которым он смог бы разбогатеть.

Вдобавок его новая любовница Ирма Дельгадо оказалась особой весьма требовательной. Ирма сознавала свою привлекательность и не любила тратить свое вни-мание на мужчин «впустую», как она выражалась. Поскольку Федерико не собирался предлагать ей узы брака, он знал, что удержать Ирму при себе сможет, только если будет делать ей богатые подношения. Довольно часто перед тем, как навестить Ирму, Роблес заходил в ювелирный магазин. Чем дороже было очередное украшение, тем большую пылкость он встречал со стороны своей темноволосой подруги. Тем не менее Роблесу приятно было появляться с Ирмой на людях, и ему не хотелось потерять ее.

В то же время его растущие аппетиты требовали каких-то смелых шагов. Пришло время исполнить его планы, связанные с семьей Линаресов. Обе сестры были к лиценциату вполне благосклонны, но Кандида привлекла его внимание по двум причинам. Во-первых, как старшая наследница, она имела формально большее право распоряжаться делами Линаресов. Во-вторых, Федерико твердо знал, что Кандида ничего не смыслит в делах, привыкла полагаться на чужое мнение и добиться от нее выполнения своих советов будет гораздо легче, чем от властной и своевольной Дульсины.

Первый шагом было завязать с ней разговор наедине. Лиценциат знал, что сделать это в доме очень трудно, потому что Дульсина любила быть в центре событий и вряд ли предоставила бы сестре возможность беспрепятственно общаться с юристом. Поэтому Роблес пустился на хитрость.

Он знал, что два раза в неделю Кандида посещала мессу. Дульсина редко ее сопровождала, и Кандиду было проще застать одну. В один из таких дней Федерико Роблес увидел машину Линаресов, в которой ждал Хаиме, чтобы отвезти свою сеньориту домой после мессы. Федерико устроился за столиком в уличном кафе напротив и, потягивая пиво, также поджидал старшую сеньориту Линарес.

Как только он увидел Кандиду, которая в строгом костюме и в шляпке выходила из собора, он моментально оказался на другой стороне улицы.

— Мое почтение, сеньорита Линарес, — раскланялся Федерико Роблес. — Очень рад вас видеть. Направляетесь домой?

— Да, я только что с мессы, - ответила Кандида, одарив своего собеседника приветливой улыбкой.

Роблес заговорил тоном, которому он постарался придать робость.

— Не сочтите за дерзость, сеньорита Линарес, но мне хотелось бы пригласить вас на чашечку кофе. Я почему-то сегодня себя чувствую особенно одиноко.

— Я с удовольствием приму ваше приглашение,— сказала Кандида, которой польстило приглашение лиценциата.

Роблес повел ее в уютное и довольно дорогое кафе, находящееся рядом. Кафе в этот час было полупустое, мягкие полукруглые диваны с неяркими светильниками и приятная негромкая музыка навевали ностальгическое настроение. После того как Роблес заказал для себя и своей спутницы кофе и пирожные, он попросил разрешения закурить и глубоко вздохнул.

— Простите мне мое волнение, сеньорита Линарес, бывают такие моменты в жизни, когда вспоминаешь прошлое и в сердце закрадывается печаль. Вновь болят сердечные раны, которые, как казалось, давно зарубцевались. Впрочем, простите меня, я боюсь наскучить вам.

— Нет-нет, продолжайте, прошу вас, — сказала Кандида, с которой уже много лет ни один мужчина не заговаривал на такие темы. — И, пожалуйста, если вы не против, называйте меня Кандидой.

— Благодарю вас, Кандида, это для меня большая честь, — ответил лиценциат. — Иногда по вашим глазам мне кажется, что вам тоже знакомы сердечные раны.

— Вы угадали, лиценциат Роблес, — тихо произнесла Кандида.

— Прошу вас, не лиценциат Роблес, а Федерико.

— Федерико, — повторила Кандида.

— Мне так и казалось, что в наших судьбах есть что-то общее, — продолжал Роблес. — Дело в том, что когда-то много лет назад я любил... и готов был посвятить всю свою жизнь любимой женщине. Но жестокая судьба разлучила нас. Мы не смогли быть вместе.

— О, как я вас хорошо понимаю, — воскликнула Кандида.

— Сеньорита Линарес.

— Кандида!— нарочито смущенным тоном произнес Федерико Роблес. — Разговор с вами принес мне такое облегчение! Мне так не хватало чуткого, отзывчивого друга, которому можно доверить свои беды и слабости... — он замолчал.

— Ну что вы, Федерико, мне было очень приятно поговорить с вами, — сказала Кандида. — Вы всегда можете рассчитывать на мое участие.

— Именно об этом я мечтал и не смел попросить вас, — пылко воскликнул лиценциат. — Если бы я мог надеяться, что вы иногда удостоите меня дружеской беседы...

— Ну разумеется, Федерико, я буду рада, — ответила простодушная Кандида.

После этой встречи Роблес был уверен, что рыбка клюнула на приманку. Но он не торопился, вел себя, как опытный рыбак. Каждую неделю он встречал Кандиду где-нибудь в городе, и они пили чай и беседовали. Роблес с удовлетворением заметил, что несколько раз она назначала ему деловые встречи в своем доме в те часы, когда Дульсина отсутствовала. Ее доверие к нему окрепло, и наконец он осмелился заговорить с ней о любви.

— Я считал, что мое сердце окаменело и не способно больше любить, — говорил он. — Но когда я встретил вас, Кандида, во мне опять проснулась надежда. Вы та женщина, с которой я могу испытать радость единения душ и сердец.

Не удивительно что Кандида, истосковавшаяся по теплу и любви, не могла остаться равнодушной к столь патетическим признаниям. То, что началось как сочувствие к человеку, чья судьба, как ей казалось, напоминала ее собственную, перешло в искреннюю привязанность и восхищение.

Простодушной Кандиде стало казаться, что лиценциат Роблес как раз тот человек, который может составить ее семейное счастье. Впрочем, Федерико Роблес много и охотно рассуждал о чувствах, но весьма туманно о будущей семейной жизни. Он охотно говорил Кандиде о том, как его привлекают прелести семейной жизни, но когда Кандида наводила разговор на что-нибудь конкретное, он отвечал убедительным голосом:

— Кандида, любовь моя, больше всего я мечтаю о том, чтобы мы были вместе. Но для этого я должен быть уверен, что смогу предложить тебе достойное существование. Как только такие условия будут созданы, мы откроем все твоим родным.

— Я боюсь Дульсины, — отвечала Кандида. — Боюсь, что она будет против нашего брака.

— Но ведь тебе известно, что ты главная наследница, — подзадоривал ее Федерико. — Почему ты позволяешь ей командовать всеми в доме? Тебе пора взять вожжи в свои руки.

— Я понимаю, Федерико, — отвечала Кандида, — но так уж повелось, что Дульсина заправляет всем у нас в доме. Я не знаю, как можно что-нибудь изменить.

Тем не менее лиценциат Роблес сумел добиться того, что Кандида влюбилась в него по-настоящему. В условленный час она говорила домашним, что едет в церковь, а сама отправлялась в квартиру Федерико.

Кандида была уверена, что ее будущее неразрывно связано с лиценциатом. Несмотря на то, что она была вынуждена скрывать свою любовь от родных, она чувствовала себя счастливой.

Рикардо возвращался из университета с чувством смутного недовольства собой и своими делами. Он думал о том, что уже несколько дней Рохелио сидит в своей комнате мрачный и ни с кем не хочет разговаривать. Рикардо понимал, что надо вернуться к вопросу о повторной операции, но для этого нужно было получить согласие от сестер на ее оплату и одновременно согласие самого Рохелио на повторное лечение, а Рикардо понимал, что это будет не просто.

Беспокоило Рикардо и другое. В последнее время возросла настойчивость Дульсины и Кандиды в попытках женить Рикардо на Леонеле. Сама Леонела названивала чуть ли не каждый день, и Рикардо уже устал придумывать предлоги, чтобы сохранить самостоятельность. Он представлял, как сейчас встретится с сестрами за обедом и те станут выговаривать ему за то, что он уже несколько дней не звонил Леонеле.

«Эх, — думал Рикардо, отворяя ворота, ведущие в их сад, — Леонела красивая и умная девушка, но в ней не хватает искренности. Неужели таковы все женщины? Неужели на свете перевелись девушки, способные на преданную и бескорыстную любовь? Или они существуют, и только мне до сих пор ни одна такая не встретилась?»

Его размышления прервали женские голоса из сада:

— Полицию! Немедленно вызовите полицию! — Он узнал голоса Дульсины и старшей служанки Леопольдины. Рикардо поспешил на шум.

В саду под сливовым деревом он увидел Дульсину с Леопольдиной, а рядом с ними незнакомую девушку. Она была одета очень просто, в джинсы и темный свитер, густые каштановые волосы рассыпались по плечам а глаза... В этих зеленых глазах Рикардо прочел и настороженность, и готовность к отпору, и вместе с тем открытость и дружелюбие. Он не мог оторваться от этих глаз, хотя ему трудно было бы объяснить свои ощущения.

— Послушай, как тебя зовут?

— Роза, — ответила девушка. Он шагнул ей навстречу.