Три часа спустя, когда девочек уже отправили после обеда, Луиса Линарес сидела в гостиной своей матери доньи Исабель и говорила ей:

— Эту тягу к вульгарному обществу не выбить из него никакими силами.

Донья Исабель понимающе опустила веки:

— Я предсказывала тебе это, моя милая, но ты была слишком самонадеянна. Тебе казалось, что если у мужчины обаятельная улыбка и если он умеет помолчать и не сказать явных глупостей, то сделать из него вполне светского человека ничего не стоит.

— Но согласись, мама, вначале его успехи были просто поразительны. Он все схватывал буквально на лету. Ни одно мое замечание не пропадало впустую.

— У него была вполне определенная цель: добиться твоей руки. Он понимал, что для этого должен достичь определенного уровня светскости, иначе мы с отцом не допустили бы этого брака.

— Мама, ты так говоришь, будто Леонардо женился на мне по расчету, — недовольно произнесла Луиса.

— Да нет, я совсем этого не говорю. Он был без ума от тебя, это все видели. Но твои манеры, образованность, сама принадлежность к высшему обществу, несомненно, составляли для него часть твоего очарования наряду с твоей красотой. Женщина, стоящая на несколько ступенек выше мужчины на сословной лестнице, обладает для него дополнительной притягательностью.

— Ты думаешь?

— Уверена. Другое дело, что, когда цель достигнута, это действует уже не так сильно. Восхищение — не слишком устойчивое чувство. А восхищаться человеком, которого видишь каждый день, вообще практически невозможно.

— Но я и не прошу мужа мной восхищаться, — сказала Луиса. — Я прошу его считаться с моим мнением в тех вопросах, в которых я разбираюсь лучше него.

— Мужчины хорошего происхождения, насколько я заметила, становятся с годами все более гибкими в щекотливых ситуациях, — задумчиво проговорила донья Исабель. - Из любой сомнительной истории им удается выпутаться без урона для своей репутации. Не то с мужчинами, которые ... м-м... Я хотела сказать, с выходцами из других слоев. Они становятся с годами все упрямее, пожалуй, даже любят иногда противопоставить себя общественному мнению. Вот поэтому мы с отцом...

— Но Леонардо не плебей, вышедший из низов, — перебила мать Луиса. — Не надо так о нем говорить.

— Я ничего такого и не сказала. Ты сама посетовала на его неразборчивость в общении, а это о многом говорит.

— Да, мама. Я даже порой думаю, что, будь у Леонардо любовница, он и тут выбрал бы птичку невысокого полета.

— У Леонардо есть любовница? — подняла брови донья Исабель.

— Вряд ли, — отозвалась ее дочь. — Это я к слову.

— Ну а если бы это было правдой, — спросила донья Исабель, — неужели ты предпочла бы видеть в этой роли женщину нашего круга — из тех, с кем ты встречаешься каждый день? Что в этом приятного?

— Приятного мало, но это не так постыдно, как связь с какой-нибудь простолюдинкой.

— Зато такая связь может оказаться менее скандальной.

— Как это? — спросила Луиса.

— Ты, кажется, полагаешь, что простолюдинка — это какая-нибудь Лолита с кудрявой непричесанной головой, лихо подоткнутой юбкой, крикливая и бойкая сверх меры, которая выставляет напоказ свою связь с богатым сеньором? Таких в жизни гораздо меньше, чем в кино, уверяю тебя.

— Фу, мама. Тебе бы писательницей быть. Да Леонардо никогда бы на такую не польстился.

Вот и я считаю, что уж скорее его могла бы прельстить тихая, скромная женщина (которая, кстати, была абсолютно безвредной для тебя), чем светская дама.

— Интересно, почему ты в этом уверена?

— Да потому, что у него уже есть дома светская женщина. И прекрасный образец, уверяю тебя.

— Но, мама! — воскликнула Луиса. — Почему ты вообще решила, что у Леонардо может кто-то появиться?

— Разве я так решила? — с удивлением отозвалась донья Исабель. — Ты сама об этом заговорила, а я просто высказала свои соображения. Ладно, Луиса, выкинь весь этот вздор из головы. У тебя хватает с Леонардо реальных проблем, зачем еще что-то выдумывать?

Луиса вздохнула:

— Это правда, мама, проблем хватает. Взять хотя бы его дружбу с этим злополучным торговцем. Как мне его образумить?

Донья Исабель покачала головой.

— Боюсь, что все свои доводы ты уже исчерпала. Пусть все идет своим чередом. Когда он почувствует, что к нему самому стали относиться по-другому, его благой порыв, скорее всего, пройдет.

— Да, но это может сказаться на репутации семьи. Не забывай, у меня растут дочери.

— Луиса, все не так страшно. Гораздо более худшие промахи забываются. Ты помнишь, как вскоре после замужества ты решила превратить свои приемы во что-то вроде литературного салона? Боже, что за личностей ты откапывала! Какие манеры были у этих восходящих литературных звезд!

— Мама, это особый случай, — возразила Луиса. — Свет довольно снисходителен к выходкам богемы.

— Однако после двух-трех скандалов салон пришлось свернуть.

— Мама, нечестно все сводить к этим двум-трем скандалам, — запротестовала Луиса. — Именно в нашем доме были впервые зачитаны отрывки из нескольких нашумевших впоследствии книг. А успех вечера поэзии, а костюмированная «шекспировская вечеринка», а...

— А ее позорное окончание чуть ли не с потасовкой! — подхватила фразу донья Исабель. — И вообще что за нелепая идея — «шекспировская вечеринка»!

— Ты несправедлива, — сказала Луиса, — мои вечера пользовались огромной популярностью. Многие из кожи вон лезли, чтобы получить от нас с Леонардо приглашение и...

— В надежде на очередной скандал, доченька, чтобы потом в качестве очевидцев стать желанными гостями в любом доме.

— Но чего же стоят люди, которые приходят на литературный вечер за скандалами? — запальчиво воскликнула Луиса. — Стоит ли обращать на них внимание?

Во взгляде доньи Исабель появилась ирония.

— О Луиса, вот уж не ожидала от тебя подобного вольнодумства. Выходит, не только ты воспитывала Леонардо, но и он тебя. Свет, дочь моя, всегда прав, и бороться с его мнением бессмысленно. Ты и сама это признала.

— Да, — с горечью подтвердила Луиса, — теперь у нас бывают только «проверенные» знаменитости, из тех, что уже приняты во многих порядочных домах.

— Вот и прекрасно.

— Что же прекрасного, мама? Ведь это уже подогретое блюдо! Кого же удивишь знаменитостью, и без того модной в этом сезоне? Если этого человека можно встретить во многих, пусть даже избранных домах? Наши приемы потеряли свою оригинальность.

— Лучше благодари общество за то, что оно простило тебе эту былую оригинальность и не напоминает о ней. А ты, получается, об этом сожалеешь?

— Да, отчасти сожалею, — подтвердила Луиса.

— Тогда почему же ты так недовольна Леонардо?

— Ах, мама, как ты не понимаешь?— воскликнула Луиса. - Я рисковала приличиями из-за блестящих людей, завтрашних знаменитостей, литературных звезд, а Леонардо рискует из-за какого-то неосторожного коммерсанта, который в гостиную-то войти не умеет.

— Ты поддалась иллюзии славы, а он — иллюзии дружбы. Ты уже образумилась, а он обязательно образумится чуть позже. Он не настолько сильный, твой Леонардо, чтобы плыть против течения. Наберись терпения и жди. 

— Наверно, ты права, мама. Как мне приятно, что хоть ты меня понимаешь, — сказала Луиса.

Донья Исабель погладила ее по руке.

— Ну еще бы, дорогая, как же я могу не переживать за тебя! Кстати, ты мне обещала, что на этой неделе проконсультируешься с доктором, а ты все откладываешь?

— Да нет, мама, я обязательно схожу к доктору. Действительно в последнее время чувствую себя неважно, — неохотно сказала Луиса.

Мать обеспокоенно поглядела на нее.

— А ты вполне доверяешь своему врачу? Я могу попросить дона Хорхе порекомендовать хорошего специалиста.

— Да нет, я вполне доверяю дону Фелипе. Помнишь, как он достаточно быстро вылечил меня от острого пиелонефрита?

— Это так, но болезнь тем не менее перешла в хроническую форму.

— Ничего страшного. Мне просто надо остерегаться простуд, и я об этом помню. Когда я была на консультации полгода назад, анализы не дали повода для беспокойства.

— И все-таки, Луиса, ты должна быть осторожнее. Пожалуйста, после визита к врачу прошу тебя позвонить мне.

— Обязательно, мама. А сейчас нам уже пора собираться домой. Как бы этот Дуэнде ни был невоспитан, он не будет засиживаться в гостях до столь позднего часа.

Леонардо и Хосе Игнасио обедали. Леонардо успел отдать соответствующие распоряжения, и стол был сервирован на двоих. Леонардо был подавлен, но всеми силами старался скрыть это, расспрашивая Хосе Игнасио о его делах, выясняя разные подробности и стараясь найти хоть какую-то зацепку, позволяющую повернуть дело против обманщиков и в пользу его друга.

Тот опять разгорячился:

— Я ведь не первый год веду дела, дорогой Леонардо. Я стреляный воробей, но тут меня провели на мякине. А почему? Да потому, что этот негодяй был родственником Висенте! Может ли быть лучшая рекомендация?

— Это не самая лучшая рекомендация, — сдержанно заметил Леонардо.

— Да что ты?! — искренне изумился Хосе Игнасио.

— Вот что, старина, — начал Леонардо. — Ты запутался даже крепче, чем я думал. Придется нанимать компетентного адвоката. И тут надо не ошибиться.

— Компетентный адвокат стоит бешеных денег, — заволновался Луис, — а у меня...

— Пусть это тебя не волнует, — мягко сказал Леонардо. — Даже если я заплачу за адвоката, я все равно останусь твоим должником. Фундамент моего нынешнего благополучия — это твои советы в начале моей карьеры.

Говоря так, Леонардо не так уж сильно преувеличивал. Пожалуй, чересчур добросердечный и доверчивый для коммерсанта, Хосе Игнасио тем не менее был талантливым дельцом: он раньше других умел углядеть возможность выгодной сделки. Именно у него Леонардо научился не бегать наперегонки с толпой конкурентов по проторенной дорожке, а находить свою тропку, по которой бежишь ты один, и потому добегаешь первым и срываешь неслыханный куш.

Но Хосе Игнасио не мог принять такие лавры.

— Ну нет, твое благосостояние — плод твоего таланта и трудолюбия, — ответил он другу. — Да и женился ты с умом, — добавил он без всякой задней мысли, не подозревая, как царапнули Леонардо эти слова.

— А где же твои домашние? — Хосе Игнасио наконец обратил внимание на отсутствие Луисы и девочек.

— Луиса просила передать тебе извинения. Я предупредил ее, что у нас будет гость, в самый последний момент, а она была приглашена к своей матери. Пришлось ехать, — покривил душой Леонардо.

— Конечно, конечно, — закивал Хосе Игнасио. — Этим великосветским старухам лучше не перечить.

Напоминание о Луисе опять неприятно подействовало на Леонардо. Он не сомневался, что они с доньей Исабель сейчас перемывают косточки и ему, и Хосе Игнасио. Если бы он знал, как близко они подобрались в своих догадках к существованию Аугусты, ему стало бы совсем тошно.

Но и без того напоминание было не из приятных. Поэтому, заметив, что гость закончил трапезу и вопросительно смотрит на него, Леонардо с удовольствием приступил к делу. 

— Пойдем ко мне в кабинет, Хосе Игнасио. Я сделаю несколько звонков. Пора нам побеседовать с юристами. 

У воспрявшего духом Хосе Игнасио вырвалась фраза:

— Все-таки самое ценное на свете — это дружба.

— И любовь хорошей женщины, — похлопав его по плечу, добавил Леонардо.

Когда Луиса с девочками вернулась домой, она узнала от горничной, что после обеда с Хосе Игнасио ее муж принимал двух господ («настоящие господа», по определению Селии), а потом все четверо куда-то отправились. Луиса поняла, что муж не только не отказался от знакомства с Хосе Игнасио, но вообще накрепко связал себя с этим делом. Она не знала, как ей быть: получалось, что муж совершенно выходил из повиновения, вел себя ужасно.

«Он совершенно ума лишился, так и нарывается на скандал», — подумала Луиса.

Утешало ее одно: адвокаты, кажется, действительно были с безупречной репутацией. Одного горничная даже узнала — о нем много писали газеты, — и Луисе было известно, что он имел дело с приличной, богатой клиентурой.

«Ну что же, по крайней мере Леонардо не один замешан в эту историю, — размышляла Луиса. — И потом, это уже не просто эпатаж общественного мнения, Леонардо перевел все на деловую почву, что всегда выглядит солидно». Луиса понемногу успокаивалась. «Да и этому бедняге Дуэнде от такой поддержки больше проку, чем от тарелки жаркого, поданного назло хозяйке дома». Луиса уже улыбалась.

Но улыбка сползла с ее лица, когда она увидела, какие темные круги появились к вечеру у нее под глазами. От предчувствия беды холодок побежал по сердцу. Она постаралась взять себя в руки и выкинуть все это из головы до завтрашнего утра.

«Но к врачу я обязательно пойду, прямо завтра, — решила Луиса. — А сейчас приму снотворное и лягу. Когда Леонардо вернется, я буду уже спать. Вот и хорошо — у меня нет сил разговаривать с ним.»

Расставшись сначала с адвокатами, а потом и с Хосе Игнасио, Леонардо поспешил к Аугусте.

Мир и покой этого дома в очередной раз принесли ему радость. К тому же сегодня он был весьма доволен собой: в делах его друга Дуэнде появился просвет. Им с Аугустой было очень хорошо в этот вечер, как, впрочем, и во всякое другое время, когда они оставались вдвоем.

Аутуста, прижавшись к Леонардо, поглаживала его руки, прижималась щекой к его плечу. В то же время она ловила каждое слово Леонардо.

Он знал, что здесь его не оборвут на полуслове, никогда не дадут понять, что взрослый мужчина должен быть солидным и не допускать ни малейших колебаний. Поэтому в присутствии Аугусты Леонардо Линарес был самим собой — честно рассказывал о своих промахах, но и не затушевывал удачи, иногда даже немного хвастался.

Аугусту эта мальчишеская черта даже радовала. Она ощущала, что и сама молодеет в присутствии Леонардо. А если он хочет, чтобы Аугуста им гордилась, так что же в этом плохого? К тому же Аугуста считала, что Леонардо и так обычно слишком строг к себе.

Аугуста была наблюдательной и неглупой женщиной, и Леонардо был первым человеком после ее покойных родителей, привязанность к которому перешла у нее в явное обожание.

В его присутствии она не могла рассуждать, хорошо или плохо она делает, принимая у себя женатого мужчину. Но и когда он уезжал, все ее раздумья на эту тему не могли дать ответа. Видеться с Леонардо означало для нее жить, дышать, а кто может приказать себе перестать дышать?

Но в то же время она не могла скинуть с себя тяжелое чувство вины. Наперсница секретов своих приятельниц, она знала, что безоглядный порыв к счастью приносит, как правило, горькое похмелье. Причем воспоминания о былых радостях прошлой любви, как правило, теряют со временем свои краски, а раскаяние в каком-то поступке сохраняет свою остроту на долгие годы.

Как только от самых общих разговоров, которые Августа вела с Леонардо Линаресом в начале знакомства, они перешли к более раскованным беседам о повседневных событиях, в их разговорах стали с неизбежностью появляться и Луиса, и девочки. Первое время Аугуста внутренне сжималась при этом, но потом привыкла. Леонардо никогда не давал никаких оценок словам и поступкам жены, а просто упоминал: Луиса попросила о том-то, Луиса поехала туда-то.

Возможно, со стороны это выглядело бы странным и даже бестактным. Но совесть мучила Леонардо не меньше, чем Аугусту. Если бы они продолжали замалчивать существование Луисы и девочек, то выглядели бы друг перед другом лицемерами. Между ними установилась такая степень душевной близости и доверия, когда можно во всем рассчитывать на понимание другого. И Леонардо был благодарен Аугусте за то, что она, не имея никаких надежд на брак с ним, все-таки никаким образом не пыталась вырваться из этой ситуации, воспринимала ее как неизбежную и дорожила им, Леонардо, все больше с каждым днем. Иногда он с гордостью спрашивал себя, есть ли у кого-нибудь еще такая возлюбленная, на абсолютное понимание которой можно рассчитывать даже в тех вопросах, в которых другая женщина помнила бы только о своих интересах, своем самолюбии и своем будущем.

Но все-таки он чувствовал себя перед Аугустой еще более виноватым, чем перед Луисой. Он понимал, что она имеет право на семью, детей, а этого он как раз не мог ей дать. В сущности, он поступал как эгоист, которому в руки свалилось сокровище, и он вцепился в него, ни о чем не рассуждая, с одной мыслью: «Мое! Это мое!»

Их встречи никогда не были особенно бурными. Аугусте было свойственно милое женственное лукавство, которое совсем отсутствовало у строгой, деятельной Луисы. Поэтому любая их самая серьезная беседа могла вдруг окраситься юмором. В постели Аугуста была скорее нежной, чем страстной.

Но ни один пылающий костер страсти не мог бы притянуть Леонардо так, как мягкий, ровный свет нежности Аугусты. Он запутывался все больше и чувствовал себя одновременно плохим человеком и очень счастливым мужчиной.