Строки из дневника Паулетты Монтеро де ла Рива:

«Завтра уже мой двадцать второй день рождения. Как я, бывало, ждала этот день, как готовилась, когда была маленькой девочкой! Мне снились сказочные подарки, которые принесут друзья и гости папы и мамы, море цветов, сладостей... Мне так нравилось, когда незнакомые взрослые сеньоры и их жены называли меня «маленькой принцессой». Я всегда загадывала, что в этот день будет хорошая погода и обязательно будет светить солнце, чтобы утром меня разбудил первый солнечный луч. Я вскакивала и находила рядом с кроваткой волшебные подарки родителей. Они знали, как я люблю их сюрпризы. Обычно утром мама и папа...»

Рука Паулетты остановилась. Она вспомнила, какими далекими теперь стали для нее слова «мама» и «папа». Как далеко в прошлое ушло то время, когда она называла так своих родителей. Она посидела еще несколько минут, стараясь не расплакаться, а затем с силой захлопнула дневник. Она не могла больше писать. За окном продолжался дождь.

Паулетта поразилась странной мысли, что сегодня ей уже все равно, светит ли солнце или идет дождь. Ей безразлично, какая погода будет в ее двадцать второй день рождения.

Неожиданно в дверь постучали. Паулетта вздрогнула и обернулась — на пороге стояла донья Росаура, строгая и бесстрастная, как всегда.

— Ты снова за свое? Опять плачешь? — мать казалась раздраженной. — Ничего не понимаю. Завтра ведь у тебя день рождения.

Паулетта опустила голову и посмотрела на свой дневник. Только ему она доверяла теперь свои мысли, страхи и переживания. Она начала вести его сразу после ужасных событий, унесших в одночасье жизнь ее возлюбленного и ее отца. Сначала она наяву часами разговаривала с ними, затем перестала, но они приходили к ней во сне. Наконец, Паулетта завела дневник, в котором примирила отца и Педро Луиса. Они оба в ее воображении были по-своему правы. Она ежедневно делала записи в дневнике. Это успокаивало ее и давало силы, чтобы жить дальше.

На этот раз донья Росаура только покачала головой, увидев, что дочь опять сидит над дневником.

— Все пишешь? — сказала она. — Думаешь, от этого станет легче? А кто поможет мне? Кто вернет мне моего мужа?

Донья Росаура очень тяжело пережила гибель дона Карлоса. Сначала она обвиняла во всем случившемся Паулетту, затем, увидев, что дочь скорбит вдвойне, мать стала более сдержанной. Теперь она обращала свои вопросы к кому-то несуществующему, бестелесному.

— Мама... — Паулетта обернулась к донье Росауре. — Ты же знаешь, я ни в чем не виновата. И у меня такое же горе, как и у тебя. Прошло уже четыре года, а я не могу забыть ни отца, ни Педро Луиса. Господи, почему же все так жестоко в этом мире... — Паулетта вновь повернулась к окну и заплакала. Еще одна страница ее дневника была мокра от слез.

Донья Росаура постояла еще с минуту, видимо, подбирая нужные слова, но затем, решив, что никакие слова не помогут несчастью, обрушившемуся на их семью, молча вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Почти четыре года прошло со дня трагедии, разразившейся в семье Монтеро де ла Рива, и отношения между матерью и дочерью, казалось, приобрели спокойный, «повседневный» характер. Но донья Росаура по-прежнему оставалась жесткой и непреклонной. Впрочем, теперь, лишившись постоянной поддержки мужа, она была уже не столь властна и категорична, как раньше. Паулетта к тому же повзрослела, и мать понимала это. Донья Росауpa уже не следила за ней, как это было прежде, и даже позволяла ей до некоторых пределов вести самостоятельную жизнь.

Все эти четыре года Паулетта безуспешно разыскивала свою Розиту. После того ужасного дня, когда она отдала девочку Томасе, прачка больше не появлялась. Паулетта, разумеется, сама просила ее об этом, но теперь ее все больше и больше тревожило то, что она ничего не знает ни о Томасе, ни о девочке. Она молила Бога, чтобы тот помог ей отыскать Розу, но шли недели, месяцы, годы... а о ее ребенке не было никаких известий.

Постепенно Паулетта приобретала привычку всматриваться в лица девочек возраста ее Розы, которые встречались на улице, и тщетно пыталась увидеть в них черты потерянной дочери. Несколько раз она даже подходила к какой-нибудь девочке, расспрашивала ее, дарила жевательную резинку или конфеты. Официальное обращение в полицию также не принесло удачи — Роза и Томаса пропали бесследно, и где их искать, не знал никто.

Паулетта вела довольно уединенный образ жизни, выходила из дома нечасто и обществу предпочитала одиночество. Она редко общалась даже с матерью, которая, без сомнения, чувствовала, что дочь сильно изменилась за последнее время, и старалась не навязывать ей свое общество, так же подолгу оставаясь у себя в комнате.

Казалось, происшедшая трагедия навсегда наложила печать на жизнь в доме Монтеро де ла Рива и никто уже не в силах что-нибудь поправить или изменить.

— Этот судебный процесс слишком затянулся. Уже столько лет я не могу покончить с этой глупой историей! То одно, то другое... — супруга банкира сеньора Хортензия Мендисанбаль была совершенно не в духе.

Уже несколько лет шел ее бракоразводный процесс с мужем, и она не могла дождаться того часа, когда, наконец, обретет долгожданные свободу и богатство.

— Этот мерзавец все тянет и тянет, что-то там выясняет со своим адвокатом...

— Не волнуйтесь так, сеньора Мендисанбаль, — Хуана Мария Ортегас, бывшая секретарша покойного Армандо Маркоса, налила клиентке стакан воды и бросила туда таблетку успокоительного. — Выпейте, пожалуйста, донья Хортензия. Это вам поможет успокоиться.

Сеньора Мендисанбаль взяла стакан и сделала несколько глотков.

— Вы же знаете, произошло множество совершенно непредвиденных неприятностей,— продолжала Хуана Мария. — Теперь мне придется иметь дело не с Карлосом Монтеро, а с его женой.

— Ну что тут такого? — спросила Хортензия.

— Постарайтесь понять, — Хуана Мария теряла терпение, хотя старалась говорить спокойно и вежливо. — Для покойного Карл оса Мигель Вильярреаль был врагом, а его жене он родной брат.

— Но она его, кажется, тоже не очень-то жалует.

— Верно, но жалует она его или нет, однако прекрасно помнит, что ее брат до сих пор сидит в тюрьме и что именно я принесла Карлосу ту запись, которая затем фигурировала на суде. Так что трудно предположить, что она будет разговаривать со мной с удовольствием.

— Не знаю, — пожала плечами донья Хортензия. — По-моему, все должно быть нормально. Ведь после того, как я за гроши продала, точнее, якобы продала Карлосу всю свою недвижимость, судьи посчитают меня достаточно бедной женщиной, а потому поделят все, что есть у Роке, между нами. А потом я официально выкуплю все обратно и стану еще богаче. Вы все прекрасно придумали, Хуана Мария, вы просто гениальная женщина!

— Но кто бы мог подумать, что Карлоса убьют... — задумчиво покачала головой сеньорита Ортегас. — А бракоразводный процесс продлится не год, как мы предполагали, а целых четыре года. Кроме того, мы совершенно не знаем, что за птица эта Росаура Монтеро. Вы должны сходить к ней.

— Я? Нет уж, я лучше останусь в тени, - покачала головой Хортензия.

— Она может не захотеть говорить с доверенным лицом и потребовать личной встречи с вами.

— Но это же все одни предположения! - простонала сеньора Мендисанбаль. — Делайте так, как я вас прошу.

— Но сеньора Мендисанбаль... — неуверенно пыталась возражать Хуана Мария.

— Я сказала! — рассердилась Хортензия. — Или вы у меня больше не работаете. Поищите другое место, где вам будут платить такое же хорошее жалованье!

— Хорошо, — сухо произнесла Хуана Мария. — Завтра же я пойду к донье Росауре.

— Ну вот, это уже другой разговор, — улыбнулась Хортензия. — И лучше не говорить ей, от чьего имени вы выступаете.

Хортензия открыла сумочку и вынула оттуда внушительную пачку денег.

— Вот вам на непредвиденные расходы.

Увидев деньги, сеньорита Ортегас смягчилась. На ее губах заиграла слабая улыбка:

— Хорошо, сеньора Мендисанбаль, я попробую завтра же все уладить.

Хортензия прекрасно знала, что за деньги можно купить все на этом свете или почти все, а тем более услуги самых опытных адвокатов. К тому же она знала, что за Хуаной Марией водятся кое-какие слабости, и умело играла на этом.

С того дня, как погиб Педро Луис, каждый четверг в день его смерти Паулетта исправно посещала храм, где могла спокойно предаваться воспоминаниям о покойном возлюбленном, не опасаясь нескромных взглядов посторонних. Там она проводила долгие часы в горе и покаянии.

По дороге в церковь Паулетта часто заходила в небольшую цветочную лавку, что находилась неподалеку.

Сегодня она, как обычно, забежала туда на минуту, чтобы купить букетик любимых белых роз. Цветочница, хорошо знавшая свою постоянную покупательницу, провела Паулетту в оранжерею за лавкой, где можно было увидеть даже некоторые весьма экзотические цветы. Засмотревшись на хрупкие лепестки белых орхидей, девушка остановилась. Внезапно она услышала рядом с собой голос. Он принадлежал мужчине лет тридцати с приятной наружностью. Он задумчиво рассматривал цветы, затем выбрал букет и заметил:

— А мне нравятся гиацинты. Неброская, не сразу заметная красота. А вам, я вижу, особенно нравятся белые цветы.

— Почему вы решили, что они мне особенно нравятся? — рассеянно спросила Паулетта, даже не взглянув на неожиданного собеседника.

— Если бы дело обстояло иначе, — ответил мужчина, — вы бы не покупали каждый четверг непременно белые.

Паулетта обернулась:

— Откуда же вам известно, что я бываю здесь каждый четверг?

— Моя контора находится как раз напротив лавки, на втором этаже. И каждый четверг в одно и то же время я вижу, как вы заходите в этот магазин и выходите отсюда с букетом белых цветов, чаще всего роз.

— И долго вы уже наблюдаете за мной? — Паулетта выбрала подходящий букет и расплатилась.

— Уже два месяца, — ответил мужчина. — С тех пор, как моя фирма переехала сюда. Извините, возможно, вам неприятно это услышать, но у вас всегда такое грустное лицо. — Он нерешительно направился к выходу вместе с Паулеттой.

— А вам это кажется странным? Вы, наверное, полагаете, что человек должен быть всегда оптимистичным и довольным жизнью?— спросила Паулетта, выходя из магазина.

— Нет... — задумчиво ответил незнакомец. — Просто в вас есть что-то особенное... Такое, чего нет в других, кого я ежедневно вижу из моего окна. — Мужчина указал на окно своей конторы в доме напротив.

Паулетта мельком взглянула в указанном направлении, а затем вновь — уже с некоторым интересом — обернулась к своему неожиданному собеседнику:

— Извините, но мне нужно идти... Всего доброго, — Паулетта попрощалась и медленно пошла по направлению к церкви.

— Всего доброго, сеньорита... — услышала она вслед.