Хёгни понял, что проиграл: белый советник на левом фланге уничтожил защиту и загнал в угол чёрного короля. Можно было бы погонять ещё фигурки для виду, но итог был очевиден.
- Видишь, что ты сделал? - указал Тунд на поверженные войска Хёгни. - Ты закрылся, а надо было поставить под бой ладью. Принести её в жертву. Ценная фигура, кто бы спорил, но ты загнал бы моего советника в ловушку и расправился бы с ним.
- Ещё я мог бы двинуть вперёд короля, - запоздало сообразил Хёгни.
Тунд приподнял брови:
- Хэ! Об этом я не подумал. Короля редко трогают без необходимости. Любопытно ты мыслишь, родич конунга! Впрочем... ты куришь?
- У меня есть трубка, - заметил Хёгни, - но это так, для виду.
- Вот и не начинай, - улыбнулся годи, - а я подымлю с твоего соизволения.
Чем и занялся с видимым удовольствием.
- Ты говоришь о том, - юноша захрустел большим жёлтым яблоком, - что человек растит свою судьбу в смертельных испытаниях, и то, что не убивает его, делает его сильнее? Прости меня, о мудрый хозяин, но я где-то уже слышал эти слова.
- Слова не новы, - охотно кивнул Отшельник, - но все по-прежнему их боятся.
- Здесь нечего бояться, - пожал плечами Хёгни. - Хотел бы я вырастить свою судьбу! Говоришь-де, я не более чем итог паскудной истории? Хорошо. Как же мне, по-твоему, стать чем-то иным, не скверным выродком, не презренным умскиптингом, не ублюдком, рождённым до срока, брошенным родной матерью, а - сагой, песней, вышитым на ковре узором? Стать миром? Я готов отдать правый глаз, провисеть на древе, умереть и вернуться, и пойти дальше. И дальше. И - туда, за виднокрай, за пределы мира! Мне тесно в этих горах!
Тут Хёгни понял, что речь его не спокойный поток, что он кричит, а на глазах стынут слёзы, холодные и солёные, словно брызги Эливагара, из которых возникли жестокосердые тролли. Он не плакал, когда случалось упасть и расшибить колено, получить синяк в драке, услышать оскорбление, но тут, в пещере Отшельника, ничего не мог с собой поделать. Вскрылся лёд сердца, и бежала кровь, словно весенний ручей.
Ручей, что спешит навстречу Морю.
- Слышишь? - прищурился Тунд. - Это скрипят ветви Мирового Древа. Это кричат во тьме вороны. Это волки воют, чуя приближение бури. Эрлинг идёт. О, я знаю, ты слышишь!
Хёгни слышал. Неясный гул на самой грани слуха нарастал и распадался на отдельные звуки.
- Говорят, что умскиптинги глупы и слабы, - вёл речь старый годи, - но ты не глуп и не слаб. И ты уже не умскиптинг! Я не знаю, кто ты, но зерно умерло и проклюнулось. Здесь. Во тьме. Ты живой человек, и в тебе больше от родичей матери, чем от предков отца. Так выткали норны. А наше дело - распороть их пряжу и сшить заново. Не нужны ни гадальные прутья, ни руны, чтобы понять: не здесь твоя судьба, Хаген Альварсон...
- Ты можешь принести меня в жертву? - спросил юноша, утирая лицо платком и ничего не стыдясь. - Как положено? Можешь создать из меня что-то стоящее? Я готов.
- Милый мальчик, ты не знаешь, о чём просишь, - сказал Тунд и тут же осёкся, увидев, как дёрнулось лицо Хёгни. - Впрочем... теперь это - наконец-то -моизаботы. В твоём сердце, в твоей судьбе столько всего смешано, что мне придётся расчленить твоё сознание, разрезать его на клочки, как боги разрезали Имира. В этом мире душа человека не может быть цельной, что бы там ни говорили южные мудрецы. Для дома и храма хорош один лик, но в походе от него мало толку, и наоборот: волку битвы нечего делать там, где мирно горит очаг. Именно потому у моего бога пять дюжин имён и обличий. Ведь он покровитель странников. Покровитель викингов. А ты, думается мне, станешь истинным викингом, Лемминг Белого Склона.
Годи помолчал, выколотил трубку и добавил едва слышно:
- Но в конце пути, подобно Гримниру пред взором обречённого Гейррёда конунга, ты соберёшь воедино все свои имена и обличья. В миг тягчайшей нужды, в миг палящей славы, когда тебя обступит огонь Рагнарёк, твоя душа снова станет цельной. Помнишь? "Одином днесь назовусь, Ужас иное мне имя, звался я Мрачным и Мёртвым, Мудрым и Странником, Славным и Сильным у асов: теперь имена эти стали все мною единым!".
Тогда-то ты и вырастишь свою судьбу.
Хёгни долго молчал. Долго думал над словами Тунда. Мало что понял, но знал в сердце своём: семени нужен срок, чтобы прорасти Древом Познания. Пусть и горьки его плоды. Наконец спросил:
- А какой прок самому Эрлингу от такой жертвы?
- Самый что ни на есть прок, - Отшельник поднялся, опираясь на резной посох, очи его алчно сверкали, - ты, посвящённый Одину, Одержимому, жизнью своей приумножишь его власть, силу и славу. Потому что мой бог - это не просто бог войны или смерти, как думают многие. Один - это бог подвигов и великих деяний. Страшных, но великих. Таких, о которых люди будут помнить, пока не рухнут девять миров. И даже после того.
- Теперь иди на двор, - добавил годи, - там приготовили баню. Приведи себя в порядок. Да и мне надо переодеться и подготовить святилище. Ну, ступай.
Хёгни лопатками чувствовал острый, ледяной взгляд Тунда.
Нет.
То был взгляд Одина, который в эту ночь, самую длинную и тёмную ночь в году, взирал на мир обеими глазами.
Губы Хёгни тронула холодная улыбка.
Позднее сын Альвара пытался вспомнить, что с ним было в святилище Эрлинга, но в памяти всплывали лишь отдельные образы. Куски вышивки. Клочья пряжи. Страницы разодранной книги. Слова далёкого эха. Так, бывает, силишься вспомнить сон, но дремотный туман выпускает лишь размытые пятна, тени да отзвуки...
Вот годи Эрлинга открывает капище и велит юноше снять с себя всё, включая оберег. Его Тунд уничтожит. Страшно? Холодно? Ты не знаешь, что такое холод, мальчик. Но ты узнаешь. И старик в синих ритуальных одеждах, скрывший лик под страшной маской, запирает врата, оставив у резных столбов снаружи чёрного варга - сторожить.
Нет окон во тьме пещеры, лишь в горшках пылает смолистое багровое пламя. Тунд бросает в огонь ворох сухой травы, и валит дым, и нечем дышать, да и зачем бы? Сладок запах дурмана, так что садись, родич конунга, на волчью шкуру перед алтарём Высокого, в чертоге Высокого, и дай Высокому пару капель своей крови. Да, из надреза на плече. Такой же у твоего отца. Таков пропуск во владения асов.
- Пей! - чародей протягивает чашу с алтаря, череп, тёмный от крови, дыма и времени.
Зелье горячее и пахнет грибами. Плесенью. Где и девался холод.
- Когда будешь готов, взгляни на Высокого, - говорит годи и оглушительно трубит в рог.
И начинает безумную пляску под звуки бубна.
Мечутся тени. Пальцы бьют по человеческой коже. Трещат кости гор. В дыму проступают очертания звериных голов, драконьих тел, орлиных крыльев, и хриплые крики воронов пронзают ритмы бубна. Это поёт старый колдун. Песня бури рвётся из нутра, песня без слов, шаманское камлание. Трещат костяные колокольцы на бубне. Гремит натянутая кожа. Гремит в ночи зимняя гроза. Гремят восемь копыт Скользящего, лучшего из коней, чей страшный всадник на подходе. Эрлинг идёт. Эрлинг уже близко.
Потом - петля на шее. Холодная, мокрая, скользкая. Это - кишки мертвеца. Нет, не твои. Сегодня - не твои, Хёгни. Сиди смирно. Приготовься.
Захват. Пережимает горло. Нет воздуха. Нет света. Нет мира. Ничего нет.
Но...
Поднять голову. Последним усилием. Увидеть лик Ужасного. Да, я готов.
Эрлинг, тёсаный из вечного гранита, облачённый в плащ цвета морской бездны и шлем со стальными перьями воронов, Эрлинг, чья борода сделана из белого золота, подобного сиянию полной луны, Эрлинг, озирающий миры только правым оком, стальным и властным, - улыбнулся трещиной рта. Взмахнул десницей, на которую намотаны кишки, другим концом обвившие шею жертвы - Один сегодня с тобой говорит, приблизься, коль смеешь!
И открылись веки левой глазницы.
И отомкнулись врата Нибельхейма.
И запредельная тьма. И ужас. И холод.
Теперь - настоящий холод.
...кружащие кольца волн, буря, что шла с севера, и детский плач. Огонь, плясавший на городских крышах. Колокольный звон. Раскинутые руки, растерзанные книги, бесстыдно распахнутые двери. Нутро жилища, вываленное во двор, словно коровья требуха.
- Вот так всегда, - говорит старый вожак с тоской в голосе, - keine Zeit, keine Geld.
- А вот это я, пожалуй, заберу, - жилистые руки тянутся в огонь, выхватывают книгу. Сбивают пламя. Ворошат страницы.
- На что тебе? - смеётся Бьярки. - Зад утирать? Или дорогая?
- Читать, - ровный, холодный голос, от которого Бьярки давится своим смехом.
И ветер. И море. И брызги солёных волн.
Чаячий фьорд. Проплывали мимо, да? Отец прекрасно знал это место. Лучше, чем хотел бы. Вот он, молодой красавец Альдо ван Брекке, но личина проступает сквозь чужую кожу, хотя никто на драккаре того не видит. С юга плывут люди Муспелля, а Локи правит? Или с севера, из Боргасфьорда? Для тех, кого потрошили в подгорной тьме во славу рода Фьёрсунгов, это не имело значения. Железная маска прорастает в кость, чужаки на твоих глазах грабят твоих соплеменников, сметая всё на пути, и некому заступиться, и не слышат ни боги, ни предки. Никто. Твой драгоценный батюшка это задумал. Ради руки, сердца и всего, что положено, твоей дражайшей матушки, необъезженной кобылки Боргасфьорда. Чтобы родился ты, недоносок, умскиптинг, и умер на алтаре Повелителя Павших. Отец неплохо играл в тэфли, но такого хода не предвидел.
Кровь шипит и пенится, подобно прибою заливая каменные ступени.
Кровь твоих соплеменников. От неё уже тошнит.
Ветер. Взмах весла. Скрип кормила. И брызги холодных волн.
- Ты не коснёшься этой девы, - спокойно говорит Хаген. Девушка с роскошными рыжими волосами, с ликом принцессы и взором ведьмы, затравленно съёжилась в углу. Связана. Сквозь лохмотья манит белое тело. Боги, как она прекрасна.
"Если бы только я умел любить", - думает Хаген, и вонзает нож в грудь викингу, что ослушался приказа. Ну, не приказа, доброго совета, - Хагену без разницы. Это птицу с Геладских островов он отпустит на волю. Обязательно отпустит!
А потом будет пить, курить вонючую трубку и говорить в пустоту летней ночи любовные висы. К счастью, никто их не услышит, ибо то будут скверные висы.
Но вот мы идём на восток, в земли сидов и эридов, мы идём не просто так, мы крадёмся по следу Хольгера Вепря, которого распотрошили на Бриановом Поле, которое, впрочем, не скоро назовут Бриановым, лишь когда мы все умрём, а барды станут слагать песни о той славной битве... Но пока - вороны Хравена сына Уве указывают нам путь сквозь туман. Тише, мыши. Что вы так громко пищите. Что вы радуетесь. Разве вы не знаете, что вы уже мертвы?
И крики, и плач, и пожары, и снег в середине лета, и целое лето воины зимы не уйдут из Эйреда. Чтобы Хруд конунг, белый король, за которого ходит Хаген, похвалялся подвигами.
И пожилая, но всё ещё красивая женщина, королева Эйреда, думает пустить в ход свои чары. Трёх мужей она схоронила в борьбе за власть. Никто не мог бы устоять перед ней. Никто! Кроме разве что медноголового советника конунга северян. Удар. Удар. И обольстительная госпожа теперь - жалкая старуха, изуродованная навек, с отбитым лоном, обильно извергающим кровь, но всё ещё живая. Неопасная гадюка. Без зубов. Скорчилась под ногами и даже скулить не может от боли.
- Что ты наделал! - гремит Хродгар хёвдинг. - Ты знаешь, КТО она?!
- Теперь никто, - безмятежно говорит Хаген.
- Теперь она и выкупа не стоит.
- Выкуп я тебе сам за неё заплачу.
Хродгар странно смотрит на побратима, потом говорит:
- Обсудим это.
И смех. И ветер. И серо-зелёные волны. И всё море - в полосатых парусах.
Корабль, вмёрзший во льды. Буран. Убогая хижина на краю земли. Здесь ночь длится полгода. И нет ни дров, ни пищи, ни надежды. И Бьярки сходит с ума, ревёт, как медведь, а ведь он - берсерк, и никто его не угомонит...
А за окном злорадно скалятся тролли.
- Быстрее, Антис, - обернуться, прикрикнуть на упитанного юношу, пожалеть бедную лошадь, пожалеть, что влез в это дело из уважения к его матери, - давай, ходу!
- Но там... - лепечет Антис, у него трясутся щёки от обиды и гнева, - там... они...
- Они мертвы, - викинг жёстко рубит слова, точно серебро на пиру, - ты им ничем не поможешь! Они мертвы ради тебя - не напрасно ли?
Двое скачут на север. Их преследует дюжины полторы головорезов. Ни одной лишней минуты покоя. Только вперёд. По рёбрам гор. По скальным тропам. По руслам тощих рек. Под безжалостно-синим небом, под плащом Эрлинга. Но - камни ли плачут, иль человечье дитя?
- Отродье тролля! - восклицает Антис. - Убей его!
- Экий ты кровожадный, - смеётся Хаген. - Он, верно, потерялся. Повезём его к мамке.
- Ты любитель детей, Хаген? - ехидничает Антис. - Не вы ли, викинги, забавы ради подбрасываете людских младенцев на копья?
- Так то ж людских, - Хаген умиляется сердитой рыжей мордочке, заворачивает карапуза в плащ, - людских младенцев сто на сотню. А это троллёнок. Экий забавный.
И топот копыт. И - тупик. И грохот в горах: тролли не так уж боятся солнца.
Но нет солнца над стольным градом Хлордвиком, над Громовой Бухтой, взятой в осаду волками Эрика Эгильсона, прозванного Волчьей Пастью. Волки воют и грабят округу. Третий месяц подряд. А люди в городе мрут от голода и холода. Прибудет ли по весне подмога?
- Поле боя, - говорит Хаген сам себе, сжимая в зубах стылую трубку. - Поле боли. Поле для игры в тэфли. Какая занятнаяне-игра... Некуда отступать. Позади - Море. Мы двинем вперёд короля. И ладью на правом краю. Под бой. Но - под защитой советника. Вот так. SkАk ok mАt.
- Знаешь, чем игра в тэфли отличается от игры престолов? - спрашивает красавчик Олаф, чародей Олаф, Олаф Падающий Молот. Ученик Видрира Синего из Золотого Совета. Совет одобрит того короля, кто устоит завтра на поле.
" - Я ненавижу твоё красивое лицо, Олаф", - хочет сказать Хаген, но говорит иное:
- Ну и чем же?
- Отсутствием правил. Люди - не фигурки из моржового зуба. Уверен, что выстоишь?
- Мы, ублюдки, народ стойкий. Сам, верно, знаешь.
И ветер. И буря. И натиск. И кровавый дождь. И ливень Эрлинга. И гневный рык Тэора. И побратимы, которые падают. Умирают. Но - держатся.
А потом - багровый туман в глазах.
Рагнарёк. Наш Рагнарёк.
И - праведный суд.
- Что ты хочешь увидеть перед смертью? - спрашивает тот, кто был Хагеном.
- Море, - спокойно говорит тот, кто остался Волчьей Пастью, пусть и без зубов.
- Ты больше не увидишь Моря. Приступай, мастер Кернах...
Крики воронов. Хравен Увесон потом весьма жалел Эрика, что странно для него.
Но Хаген ничему не удивится в разрушенном мире.
- Мы принесли в жертву целый мир, и теперь нам нет в нём места. Нет, я не останусь. Прости.
Гнев короля? Нет. Лишь печаль.
- Я люблю тебя, Асгерд Сольвейг. Ты будешь меня ждать?
- Ты вернёшься?
- Живой или мёртвый.
- Тебе открою в любом случае.
И - небывалое чудо - крошка Кэтлен на руках. И своя земля. И тын с черепами. И вороны.
И снова - ветер. Взмах весла. И брызги холодных волн.
Слёзы на щеках.
И могучая, нутряная песня кракена. Ужас глубин. Против него бессильны чары, мечи и молитвы. Против него не выстоял в своё время даже Хеннинг Вихман. И гарпун в руках кажется детской игрушкой. Но время для игр... где оно, то время? Свой гарпун ты можешь засунуть себе в зад, Хаген Альварсон, и повертеть. И, может, даже получить удовольствие.
- Ты любишь загадки, повелитель бездны?
- Удиви меня, смертное создание.
И долгий путь по заснеженным равнинам. Домой. В Залив Воронов.
...стучат по небосводу восемь копыт. Копьё вросло в десницу. Грозовые тучи на плечах. Туман в бороде. Холод. Старый, знакомый, приятный холод.
А вместо воронов - чайки.
Йолль Хёгни встречал с Тундом и жителями Гримхёрга и жил там до праздника Торри. Было весело, хотя сын Альвара, конечно, изменился. Стал сдержаннее, задумчивее, улыбку его тронула тень печали, а взгляд обрёл потаённую глубину. О том, что случилось в канун Йолля, не говорили: Хёгни не хотел, а Тунд не спрашивал.
Вместо этого старик взялся учить юношу искусству толкования рун. Умения, мол, котомку не тянут. Хёгни старательно вникал в тайную науку. С разрешения хозяина вечерами почитывал книги из его собрания.
Прощаясь, Хёгни спросил:
- Как мне отблагодарить тебя, Тунд Отшельник?
- Вырасти свою судьбу, родич конунга, - улыбнулся старик. - Чтобы даже мы, в этой убогой глуши, услышали о твоих свершениях. Большего не прошу. Но и меньшего не жду.
И повесил на шею Хёгни новый оберег вместо уничтоженного костяного лемминга: дубовый кружок с вырезанной руной Рейд, окрашенной кровью самого Хёгни. Парень удивился, но ничего не сказал. Лишь поклонился Отшельнику до самой земли.
- Эрлинг да пребудет с тобой, - тихо сказал Тунд, - хочешь ты того или нет.
6
Весной Хёгни неудержимо потянуло в дорогу.
Собственно, он и в прошлом году не мог дождаться дня Соммаркема, чтобы отправиться в море на "Скегле". Но теперь его охватило новое, доселе неведомое чувство. Сон бежал прочь, учёба не шла впрок, юноша даже похудел на пару-тройку пундов. А перед глазами стояли скалистые фьорды Вестандира, северного края предков его матери. Те перемены не остались без внимания близких, но на все расспросы Хёгни лишь отмалчивался и тихонько вздыхал.
А потом плюнул на всё и начал собираться в дорогу, не дожидаясь Соммаркема. Не говоря никому ни слова. Только нашёл спозаранку Бьяргу дочь Боги, пока Кьялак дворецкий не успел задать слугам работу. Невольница, надо сказать, превратилась в хорошенькую девушку - по меркам двергов, разумеется. Увидев Хёгни, она обрадовалась и удивилась: сын Альвара всё реже находил время для друзей детства. Это раньше они могли носиться по двору весёлой гурьбой. Ныне же приход этелинга стал для неё честью.
- Окажи мне услугу, Бьярга, раз уж таково твоё имя, - пошутил Хёгни, не улыбаясь, - передай это Хрейне коне. Или Альвару Свалльвиндсону, коль увидишь его раньше.
С этими словами Хёгни передал девушке сложенный вчетверо клочок пергамента. Читать руны Бьярга не умела: кто бы учил рабыню? Но лица, будучи отнюдь не дурой, читать научилась. Грустно посмотрела на записку, потом на Хёгни, снизу вверх:
- Ты нас покидаешь? Навсегда?
Хёгни попробовал улыбнуться. Ничего не получилось. Рот нелепо искорёжило.
- Дам тебе двадцать марок за помощь. Дал бы больше, но как знать, какие расходы предстоят.
- Откупаешься? - опустила глаза Бьярга. Оскорбилась? Рабыня?
- Помочь хочу, - Хёгни как мог ласково коснулся её руки, - пусть бы, когда я вернусь, ты и Бюггви стали свободными. Ради этого стоит вернуться.
- Мы будем тебя ждать, Лемминг Белого Склона, - влажно блеснули глаза невольницы.
- Что, юнга, вернулся? - широко улыбаясь, Фарин пожал Хёгни руку.
- "Скегла" по-прежнему идёт в Хлордвик? - осведомился юноша.
- В конечном итоге, - кивнул скипер. - А что? У тебя там дело?
- Высадите меня в Боргасфьорде, - попросил Хёгни. - За провоз не заплачу, но отработаю, пока будем ехать.
- Нам немного удачи останавливаться в Боргасфьорде, - напомнил подошедший Хеннинг Вихман. - Уж коли тебе приспичило, высадим в Смавике. Дня за три как раз доберёшься. Ты лучше скажи, подбирать тебя на обратном пути?
- Нет нужды, - заверил Хёгни.
- А что за нужда в Боргасфьорде? - спросил Фарин.
- Желаю посетить один монастырь, - процедил Хёгни, - повидать одну особу.
- Ха! Поглядите на него! - воскликнул Фарин. - Отец-то знает?
- Узнает, - пожал плечами парень.
- А он мне голову не оторвёт?
- А разве у тебя голова так непрочно сидит на плечах?
Юноша хотел пошутить, но вышло резковато. Потому он добавил, подражая голосу Тунда:
- Без обид, Фарин скипер.
- Я ж говорил, что юнги из него не получится, - заметил Вихман. - Это повадка волчонка, а не щенка. Ну да это твой путь, родич конунга. Только надеюсь, мы с тобой не встретимся на дороге чайки под красным щитом.
- Подниму белый, коль узнаю, что на борту сам Хеннинг Вихман, - пообещал Хёгни.
- Вот ведь мелкий ублюдок, - пробормотал Альвар, протягивая Хрейне клочок пергамента.
- Отправился на поиски матери? - Хрейна даже не стала читать.
Альвар кивнул. Достал трубку. Рассадил палец огнивом, высекая искру.
- Ты с самого начала знал, что он уйдёт, - пожала плечами госпожа, - не так ли?
- Да, рано или поздно, но... - Альвар замялся, слова рассыпались в пыль, - не так.
- Что случилось? - Финда влетела в зал перепуганной курицей. - Сказали, Хёгни ушёл... -осеклась, увидев королеву. Поклонилась. Та не удостоила служанку взглядом.
- Ушёл, - бросил Альвар, - сбежал. Неблагодарный умскиптинг.
- Милый, не надо так, он же...
- Поди с глаз долой! - замахнулся Альвар. - И без тебя тошно.
Финда покраснела, побледнела и вышла, не поднимая головы.
- "Неблагодарный", - передразнила Хрейна неожиданно желчно. - Кто бы говорил! Скверную мать подыскал ты своему сыну, да и был ли толковым отцом?
Альвар сердито глянул на матушку. Закашлялся. Покачал головой.
- А ты сама как думаешь?
- Думаю, для всех было бы лучше, кабы ты взял ту жену, что я тебе подыскала, - вздохнула королева, - впрочем, что жалеть о разбитом горшке. Женись хотя бы на этой куропатке, чтобы у вас всё было, как у людей. Её отец - мастер-ювелир, и неплохой. Нам не ровня, но... раз уж дело повернулось так, что она от тебя понесла, то пусть хоть второй твой сын не будет ублюдком.
Челюсти Альвара разжались, трубка упала на пол.
- Откуда?..
- А ты не знал? - улыбка Хрейны из желчно-ядовитой стала тёплой и ласковой, как в те времена, когда Альвар с Исвальдом были её милыми котятами, а не бородатыми державными мужами. - Глупый, глупый сын короля... Не знаю, был ли ты хорошим отцом для Хёгни, но можешь стать неплохим отцом его брату или сестрёнке.
Помолчала и добавила:
- А то, каким отцом ты стал для Хёгни, будет видно, когда подрастут его собственные дети.
- Он же смешанных кровей, - напомнил Альвар глухо, - у него не будет детей. Как у мула.
- Всяко теперь это не наша забота, - отвернулась Хрейна.
Просёлочная дорога от Смавика до Сторборга не просохла, коня Хёгни, разумеется, не достал, и без малого три дня месил грязь сапогами. Глина из ушей лезла. На третий день стало полегче: дорога пошла в гору. Хёгни выломал палку из орешника и зашагал на гранитный кряж. Не жалел, что сделал крюк морем, а не воспользовался тайным переходом из-под Хлордабрекка.
Места были не то чтобы глухими, но рыбаки в Смавике косились на судно двергов: после известных событий подземным коротышкам тут не доверяли. Впрочем, Хёгни хранил верность советам Высокого: с местными был приветлив и вежлив, но осторожен, говорил немного и по сути: зовусь, мол, Хагеном, родом с Дальних островов, иду в Сторборг наниматься на работу, а что до того, почему прибыл с двергами, то так уж вышло.
- Как там живётся, на Дальних-то островах? - спросил хозяин двора, где Хёгни ночевал.
- Холодно и голодно, - не соврал путник, - потому и уехал.
- Оно и верно. Молодой человек должен странствовать, пока ноги ходят.
По виду бонда, однако, трудно было заключить, чтобы он в юности много путешествовал.
В столицу Хёгни добрался пополудни третьего дня. Город оправдал имя: сотни дворов тянулись по северному берегу бухточки Арнхафн, с причалами, корабельными сараями, мастерскими, складами, банями да корчмами. На утёсе виднелась громада замка. Там некогда в почёте гостил Альдо ван Брекке. Оттуда некогда бежал с позором Альвар сын Свалльвинда. Теперь там сидел на отцовском престоле молодой Арнгрим Арнкельсон, родной дядя Хёгни, который в иные времена считался бы ему более близким родичем, нежели другой дядя, Исвальд конунг. У юноши мелькнула безумная мысль проведать родственников, но вместо этого Хёгни направился сначала в баню, потом в корчму.
Там как раз собрался люд - обед, святое дело. Парень подсел за стол к степенным мужам, по виду - местным ремесленникам, завершавшим трапезу.
- Говорят, где-то в здешних горах есть монастырь, - как бы невзначай обронил юноша, запивая скиром печёную репу.
- Есть, как не быть, - кивнул лысый пожилой дядька, утирая пивную пену с усов, - преподобный Кристофер его основал годков этак десять назад.
- Четырнадцать зим назад, - уточнил коренастый мужичок с опилками в бороде. - После того, как выгнали того карлика.
- Какого карлика? - Хёгни сделал большие удивлённые глаза.
- Ты что, не местный? - усмехнулся столяр. И рассказал историю позора королевской дочери с презабавнейшими подробностями. Сотрапезники поддакивали и бросали замечания, как бросают собаке кости. Хёгни лишь недоверчиво крутил головой и ухмылялся, хотя в душе был готов повыбивать зубоскалам жемчуг рта. Кровь прильнула к лицу, парня бросило в жар, уши горели. "Вот бы пригодилась отцовская маска, - подумал Хёгни, - заметят ведь".
Не заметили. Видать, списали на жару.
- А ты чего, собственно, любопытствуешь? - спросил дюжий кузнец, макая чёрными от копоти пальцами сухарь в пиво. - Ты случаем не ионит?
- Да что ты, добрый человек, - натянуто улыбнулся Хёгни, - просто доводилось слышать, что это очень красивый монастырь, и что никакой храм в честь старых богов с ним не сравнить.
- Бабы там, верно, красивые, - хохотнул веснушчатый подмастерье, - туда ж и Хельга Красавица удалилась, из-под дверга носатого. А так - сарай сараем.
- В жопу все сараи, всех двергов и всех монахов с монашками, - проворчал кузнец. - У меня там недалеко родич живёт, Бёлль Подкова, так он говорит, что их на Сурдлинге заставляют платить на монастырь десятину да работать на них за медяки. Он говорит: я, мол, не крещёный, не ионит, я и мой отец и все деды-прадеды язычники, на зубе моржовом я вертел вашего Белого бога, и его мать, и всех святых - нет, плати, и хоть усрись...
- Так ведь на тинге решили, - возразил столяр, выдёргивая из бороды стружку, - все земли на Южном Языке отдать на вейцлу монахиням. Он что, глухой, твой Бёлль?
- Бондарь он, - бросил кузнец, - а жена у него на огороде репу да брюкву окучивает. Там огорода - мышь насрала, а туда же - десятину. И в Альхёрг десятину. И конунгу заплати. И в городскую казну. И на починку дороги. Ты вот, юный друг, шёл сюда - хороша ль дорога?
- Чуть в грязи не утоп, - признался "юный друг".
- Оно и видно, все сапоги изгваздал, - досадливо сплюнул под стол кузнец.
- Ну так пусть не платит на Альхёрг, - рассудил подмастерье, - раз уж монашки столько жрут.
- Э, - покачал головой кузнец, - ни бобра ты не понимаешь. Он же - хейдман, язычник, а мы чтим старых богов и будем чтить, пока Хеймдалль не затрубит.
- Схожу-ка, погляжу на жирных монашек, - сказал Хёгни под общий одобрительный хохот.
Кузнец объяснил, как найти монастырь Святой Марики. Ничего сложного: выйти на главную улицу Сурдлинга, пройти весь Южный Язык до весёлого дома "Кобылка" ("Мимо не пройдёшь, там его все знают, оттуда половина монашек!"), свернуть налево и в гору. Хёгни поблагодарил и откланялся.
Ноги сами несли его. Сердце бешено стучало. В глазах стоял туман. Он не знал, что скажет матери, не знал, жива ли она вообще. В мыслях и снах являлась красивая и грустная девушка, непохожая ни на Финду, ни на бабушку Хрейну, ни на одну из жён, известных юноше. Ждал и страшился увидеть тот лик наяву. Ждал и надеялся, что она улыбнётся и согреет его теплом материнских объятий. Ждал и боялся, что она заплачет и попросит уйти. Проклинал себя на глупую выходку, за бессмысленное упрямство, за постыдную слабость в коленях и сладость в груди. За то, что смеет беспокоить её, срывать с сердца струпья страшной раны.
И всё равно - шагал.
Должен был взглянуть в родные глаза, как взглянул в глаза Высокого в Гримхёрге.
Должен был, как завещал Высокий, "спросить и ответить".
Должен был проверить себя - сможет ли спросить. И выдержать ответ.
Хёгни - пока ещё Хёгни - шагал через Южный Язык Сторборга.
Над ним летела одинокая чайка.
7
У ворот монастыря зачем-то стояла стража. Видимо, подумал Хёгни, чтобы отбивать у молодых людей охоту проникать во всякие разные тайные пещеры, которых здесь было немало. Да и сам монастырь, собственно, был устроен большей частью в пещерах. Во всяком случае, вход в обитель Девы Марики мало чем отличался от Южных или Громовых врат в Круглой Горе. Сверху, на скальной тверди, были налеплены какие-то башенки с куполами и крестами.
Наверное, чтобы никто не спутал дом невест Белого бога с логовом тролля.
- Тебе чего, бродяга? - добродушно спросил привратник, ковыряя в ухе.
- Милостыню по Солнечным дням подают, - на всякий случай уточнил его напарник.
- У меня дело к одной из сестёр, - серьёзно сказал Хёгни.
Стражи переглянулись и заржали.
- Да это не то дело, - поспешил объяснить юноша, - то дело я в "Кобылке" справил.
Доблестные охранники Дома Господня захохотали громче.
- Добрые люди, - терпеливо проговорил Хёгни, сдерживая свербёж в кулаках, - у меня поручение из Сторборга. Из замка. Мне надо сказать пару слов Хельге Арнкельсдоттир.
Стражам сразу стало не до смеха.
- Сдаётся мне, Агни, что этот сопляк не говорит правды, - сказал любитель ковырять в ушах.
- Сдаётся мне, Трюггви, надобно спустить его отсюда, - отозвался напарник. - Ну что, морячок, сам уйдёшь, или требуется помощь опытных людей?
Хёгни хотел было предложить им три марки серебра на двоих, но подумал, что, развязав кошель, останется вообще без денег. И получить бы ему по зубам, но тут открылись ворота, и в проёме возникла молодая женщина. Взгляд у неё был спокойный и властный, а из-под головного убора выбивалась кудрявая прядь.
- Что тут за шум? - с едва заметной улыбкой спросила монахиня.
Стражи поклонились:
- Ничего такого, матушка Аннэ-Марика. Вот этот... гм... юноша... словом, у него какое-то поручение из замка. Вроде бы послание для... для сестры Хельги.
- Как любопытно, - проворковала матушка Аннэ-Марика. - Можешь передать послание мне.
- Не могу, Тордис Кудряшка, - не сдержался Хёгни. Глаза его сверкали, а пальцы крепко сжимали посох. Та, что раньше расчёсывала прекрасные локоны королевны, а теперь стала "матушкой" для "сестры Хельги", выдержала горящий гневом взгляд. Улыбнулась прохладно:
- У нас мужчинам не место, сам понимаешь, так что придётся тебе подождать в часовне. Ты ведь не боишься распятий и колоколов, как подземные жители?
У Хёгни много чего вертелось на языке, но сказал он лишь одно слово:
- Благодарю.
- Не за что, - снисходительно проронила Аннэ-Марика.
Часовню выстроили на скале. Оттуда было видно горы и море окрест. Солнце расцвечивало зал всеми цветами радуги сквозь витражи. Стёкла были в хороших свинцовых окладах, наверняка из мастерских сольфов. Оттуда же и свинец. Молельная вообще была превосходно отделана: иконы в золочёных рамках, изукрашенный самоцветами алтарь, золотая фигура Йона Распятого, прочая роскошная утварь. "Вот на что пошёл мунд жениха-язычника за невесту-язычницу, отданный в храме старых богов", - с усмешкой подумал Хёгни.
Но все слова и мысли испарились, когда наконец открылась дверь и в часовню вошла та, которая снилась маленькому Хёгни. Та, которая сводила с ума юношей по всему Северу. Та, что похитила сердце Альвара дверга. Та, что звалась некогда Хельгой Красавицей.
"Сестра Хельга".
Высокая монахиня с лицом, белым, как мел, но не как млеко - и даже не как снег.
Высокая монахиня, чьи легендарные золотые локоны давно отрезаны и сожжены.
Высокая монахиня в одеждах чёрных, словно сажа погребального костра.
Хёгни поднялся со скамьи, стараясь унять дрожь на устах и в сердце. Тщетно.
- М... мама?
- Ну здравствуй, мой умскиптинг, - сказала Хельга голосом смерти.
С первых же слов матери Хёгни понял, что напрасно искал этой встречи. Но не убегать же теперь! Стоял, скрестив руки на груди, склонив голову - гневно, не покорно, глядя в пол невидящим взором. Улыбался. Едва заметно.
- Зачем ты вообще приехал? - Хельга дочь Арнкеля смотрела свысока, расхаживая между рядами скамей. - Я думала, что ты умер. Я повелела скормить тебя псам, когда перерезали пуповину. Зачем ты выжил? Зачем ты вообще... Да и как? У кого ты рос?
- Ты даже не спросила, как меня зовут, - заметил Хёгни.
- Потому что какое мне дело, - презрительно фыркнула Хельга. - Ты... ты мне отвратителен. Был отвратителен с самого начала. Как только моё нутро вытолкнуло тебя наружу. Полагаешь, коли я тебя родила, то должна любить? Нечистоты тоже лезут из нутра. Что же, любить их? Качать в колыбели каждую кучу дерьма? Прижимать смрад ко груди?
- Моего отца, думается, прижимала, - бросил Хёгни.
- И замаралась, - горько усмехнулась мать. Юноша посмотрел на неё исподлобья. Вздрогнул. Взор матери был подобен ледяной бездне. Колодцу в Хель, усеянному острыми льдинами. На которых сочились кровью лохмотья исстрадавшегося сердца. Хёгни стало стыдно.
- Твоего отца я любила, - продолжала дочь короля, - потом ненавидела. Ненавижу до сих пор. Он пришёл со своими подарками, улыбками и песнями, с пышной свитой, в своей треклятой маске, он пришёл и похитил меня, и разрушил весь мир. Мой конунг-отец погиб из-за него, я погибла из-за него, похоронила себя здесь...
Сорвала головной убор, как тогда, на свадьбе, мотнула обстриженной головой:
- Смотри! Смотри, презренный! Не смей опускать взор. У меня были прекрасные золотые локоны. О моих волосах складывали висы по всему Северу! Кто я теперь? "Сестра Хельга"!?
Она едва не плакала. Но лицо по-прежнему было сухой навощенной личиной. Кости черепа выпирали из-под кожи. Труп невесты со взором горящим, замотанный в чёрный саван. Женщина-призрак, что не ведает покоя.
- Отец говорил, у меня - твои глаза, - прошептал Хёгни.
- Твой отец! - взорвалась Хельга. - Носатый выродок из Хель, и ты - его отродье! Родич тролля, мерзавец, вероломное ничтожество! Так это он тебя забрал и выкормил? Жаль, его не разорвали на куски. Сигвальд годи помешал! Жалостливый лживый ублюдок. Моего отца в битве он не уберёг! Остался в живых... Меня утешает лишь то, что люди, которые поручились за твоего подонка-отца, приняли страшную и скверную смерть. Говорили мне, что тебя якобы унесли в горы. Как жаль, что ты выжил. Умри, мой сын, мой умскиптинг, и всем станет лучше!
"Что за мать может говорить такие слова", - подумал Хёгни, а вслух сказал:
- Умру обязательно, и ты меня переживёшь, хотя, сдаётся, лишь себе на беду. Но ещё мне кажется, что не было большой любви между моими предками. Мой подонок-отец соблазнил мою невинную мать под личиной иного, желая добра себе, но вряд ли ей, однако... Коли моя мать любила бы его, то, верно, простила бы. Простила бы всё. И жили бы себе, как живут все. Но сильное чувство... сильная страсть, так это, кажется, зовётся, - уничтожило вас обоих. Поглотило, как море - корабль. Как огонь, губитель леса. Только прошу тебя, не делай меня заложником вашей больной страсти, милая матушка.
- Не смей! - зарычала Хельга. - Не смей назвать меня матушкой. Я тебе не мать! Я не кормила тебя грудью, мне нет до тебя дела, я тебя презираю. Ты мой позор! Пошёл прочь! Уходи, и будь ты трижды проклят, и не найти тебе покоя ни живому, ни мёртвому. Плати! Плати за скверну твоего батюшки, плати - и не расплатиться тебе, пока не рухнет мир!
- Не надобно ненавидеть меня, милая матушка, - сквозь горький ком в горле попросил Хёгни.
- Убирайся! Ненавижу твоего отца, а ты... ты достоин отвращения. Жаль на тебя зла.
- И мне тебя жаль, - юноша выбежал из часовни, мимо той, что была его матерью, его единственной, милой матерью, которую он всё равно любил, но не мог почитать.
Отныне - не мог.
В спину ему доносились крики, проклятия и плач.
- Ты уверена, Аннэ-Марика? - спросил преподобный. - Не хотелось бы поймать в сети не ту рыбу! Потом не отмоемся.
- Он назвал меня Тордис, - шепнула мать-настоятельница. - Кто-то весьма неплохо осведомил его в наших делах.
- Лучше, чем хотелось бы, - поморщился проповедник. - Зови стражу. Задержать его здесь!
- Хэй, бродяга! - окликнул юношу привратник, когда Хёгни уже спускался по тропе. - Э! Стой! Стоять, кому сказано! Слышишь?
Хёгни не слышал. Не понимал. Бежал вниз по склону. Не разбирая пути. Не глядя под ноги. В глазах отчаянно щипало. Жгло огнём. Прочь. Прочь отсюда. На берег. В море.
В Море.
А там - куда угодно.
- Э! Полудурок! Если я спущусь, ноги тебе сломаю! Агни, давай за ним.
Бравые стражи нагнали Хёгни внизу. Повалили, начали пинать. Сапоги у них были хорошие, подкованные. Хёгни вскочил, вырвался, сделал пару шагов и получил тупым концом копья по пояснице. Потом - под колени. Рухнул в грязь, скорчился, понимая, что от ножа толку мало.
- Я тебе говорил, что ноги поломаю, выблядок овечий?! - охранник вытянул парня по плечу.
- Остынь, Трюггви! - осадил его напарник. - Он нужен престуру живьём.
- Так я ж его не убивать буду, - осклабился Трюггви. - Так просто, поучу вежливости...
- Поднимите его, - раздался хриплый голос, от которого веяло хладом и властью.
Человек слез с коня, сделал пару шагов, опираясь на роскошный посох. Рядом стояла матушка-настоятельница монастыря Девы Марики. На её лице лежал лёгкий отблеск радости, как в далёкий злосчастный день свадьбы.
- Ну, чего стоите? - бросила она стражам. - Ведите его сюда!
Хёгни подтащили под локти, но он сам стал на ноги, выдернул руки и отряхнулся. Он знал, кто перед ним. Надменный взор из-под капюшона. Гладко выбритое лицо, размеченное рунами шрамов. Хёгни помнил, какая история выбита на этом камне. Помнил и камень.
- Как твоё имя и какого ты роду?
- Меня зовут Хаген, и говорят, будто я сын Альвара, - не стал отпираться юноша.
- Альвара из двергов? - прищурился проповедник.
- Именно так, - кивнул бродяга. - А ты, видимо, Карл Финнгуссон? Иль звать тебя преподобным отцом Кристофером?
- Да как ни зови, умскиптинг, - отвернулся преподобный, - тебе недолго вести речи. Убейте его. Тело потом выбросите вон туда в ущелье. Приду, проверю!
- Но, преподобный... - возразил Трюггви.
- Вам за что платят, братья мои? - ласково спросил Кристофер, кладя руку на плечо Трюггви.
- Не за убийства, - твёрдо сказал Агни.
- Ну, коли так... - Кристофер перекрестился, достал у того из ножен лангасакс...
Хёгни не испугался - просто удивился. Надо же, какие обличья подчас принимают норны. Впрочем, одежда священника весьма походила на женское платье.
- Хэй, Карл Финнгуссон! - громыхнуло эхо. - Чем провинился этот юнец?
Мимо монастыря шли люди, по виду - местные селяне. Над ними на пару голов возвышался статный муж средних лет. Рядом держалась невысокая русая госпожа, тревожно вглядывавшаяся в лицо Хёгни.
- Иди себе с богом, Стигвард сын Сигвальда! - посоветовал Карл.
Названный Стигвардом свернул в гору, положив руку на изголовье секиры на поясе. Русая женщина следовала за ним. Крестьяне начали останавливаться.
- Ступай, говорю тебе, и дай свершить правосудие! - раздражённо бросил священник.
- Удовлетвори моё любопытство, - Стигвард стал между Хёгни и Карлом, с вызовом глядя в глаза проповеднику. Стражи растерянно переводили взгляды с одного на другого.
- Будь проклят и ты, и весь твой род, - процедил Карл, не отводя тяжёлого взора, - вечно вы влезаете, куда не просят. Знаешь, кто это? Это - умскиптинг, ублюдок, за отца которого, ничтожного дверга, заступился твой отец. А потом ты, Катла Добрая, - последнее слово священник выплюнул в лицо русой женщине, - спасла его. Хотя должна была умертвить. Избавить мир от скверны. Теперь ты, Стигвард, хочешь сохранить ему жизнь?!
- Не хочу, - спокойно отвечал сын местного годи. Развернулся, положил руку на плечо Хёгни, оглядел его. Заметил насмешливо, - волка узнаешь по волчьим ушам.
Хёгни, обречённый смерти, молчал. Но в сердце робко шевельнулась надежда.
- Сегодня будет весело, - сказал Стигвард. - Пусть конунг решит это дело.
Суд собрали тем же вечером - благо, Арнгрим конунг был не слишком занят. Да и повод выдался куда как знаменательный - не каждый день удаётся вынести приговор потомку врага королевского рода! Впрочем, король не пожелал привлекать к этому делу городской тинг, потому заседали в замке, в престольном зале.
Хёгни подумалось, что это весьма забавный способ познакомиться с роднёй, погостить под кровлей, поглядеть, как живётся в благородным людям Страны Заливов. Сердце весело стучало в груди. Казнят? Ну так и пусть! Всё не от руки проповедника.
Благородные люди шумели, глазели на подсудимого, тыкали пальцами. Кто-то сердито ворчал, кто-то шутил, но всем было любопытно. В зале было тесно - Арнгрим созвал не только советников, но и свидетелей из числа горожан, чтобы те потом объявили волю короля народу. Вот все заняли места, и конунг трижды ударил армбаугом о стол, начиная суд.
- Для начала пусть подсудимый встанет и назовётся, - повелел лагеман.
Хёгни повторил то, что сказал Карлу. Проповедник сидел тут же, в первом ряду - тёмная глыба, полная холодной злобы. Хёгни было отрадно видеть, как тяжело священнику ходить, как его лицо вздрагивает при каждом шаге. Не ведал, какая участь грозит ему самому.
- Твоего отца зовут Альвар, - уточнил конунг. - Скажи нелживо, не тот ли это Альвар, что приходится сыном Свалльвинду, что правит в Круглой Горе и с которым мы прежде торговали?
- Нет, - не моргнув глазом солгал юноша, - это другой Альвар, известный ювелир.
- Отчего люди из Шлоссендорфа за него поручились?
- Это давняя история. Откуда бы мне знать?
- Воистину. Ты знаешь, какое оскорбление твой отец нанёс моему роду? - спросил король.
- Да, Ваше Величество, - поклонился Хёгни.
- Так зачем же ты посмел сюда явиться? - недоумённо спросил Арнгрим Арнкельсон.
- Хотел поговорить с матерью, - честно сказал Хёгни, - с твоей сестрой, Арнгрим конунг. А уж о чём, так это, прости за дерзость, моё дело да её, а больше ничьё.
- Часто обречённый дерзок, - усмехнулся король и обратился к священнику, - теперь ты скажи, Карл Финнгуссон, зачем ты хотел убить этого человека?
- Добрые люди! - преподобный нашёл силы подняться, стал перед залом, откинул капюшон, чтобы все видели изуродованное лицо. - Вот какие увечья нанесли мне колдовством соплеменники отца этого человека. Но не за себя хотел я отомстить, а за поруганную честь моего конунга, славной памяти Арнкеля Арнгримсона! И за поруганную честь его дочери, которая, как вам ведомо, искупает грехи юности в нашем монастыре. И ещё за то, что он одним своим присутствием осквернил дом невест Йона, нашего Спасителя.
- Как же он его осквернил? - поднялся могучий старик в простых небелёных одеждах, рядом с которым сидели Катла и Стигвард. - Это по виду обычный юнец, каких сто на сотню, нет у него ни рогов, ни хвоста, и болотом не пахнет. Может, у него руки в крови? Нет? Может, он справил нужду в неположенном месте? А может, у него на лице колдовская маска, как у его отца?
- Может, и маска! - воскликнул Карл. - Принесите распятие и святую воду, и я его проверю!
- Нет нужды, - возразил король, - пусть бы он даже горный тролль. Троллем быть не стыдно, стыдно вести себя подобно троллю, а подсудимый пока ни в чём не провинился.
- Это не человек, Ваше Величество, - настойчиво произнёс Карл, - это отродье дверга, подземного карлика, он зачат и рождён в скверне. Его следует предать смерти!
- Почему ты даёшь такой совет, преподобный? - спросил король.
- Потому что у таких тварей нет души, - убеждённо заявил Карл. - Это просто кусок плоти, по недосмотру Властей Небесных наделённый речью.
Конунг обвёл взглядом собрание:
- Кто скажет в защиту Хагена сына Альвара?
- Я, Сигвальд годи, сын Сигварда, - прогудел старик в белом, выходя вперёд.
- Ты не можешь говорить в его защиту, - возразил Карл, - ты друг его отца!
- Скажи, Сигвальд годи, друг ли ты Альвару двергу? - спросил Арнгрим конунг.
- Мирно горит пламя дружбы, - изрёк старик нараспев, - полных пять дней, а настанет шестой, пламя погаснет, и дружбе конец. Я не назову другом или сторонником Альвара дверга, как не зову ни другом, ни врагом его сына. Всё ж я имею что сказать в его пользу. Прежде всего, и это не понравится тебе, король, - твоя сестра Хельга поступила недостойно, что повелела убить ребёнка. То, что прежний конунг оправдал то решение, не делает его более достойным. Да, в голодные годы детей оставляют в лесу, но никто не говорит, что это хорошо, и коль есть возможность, подобных деяний надо избегать. Возможность - была. То скверное дело - мстить детям. Ибо потомки - дар богов, и люди сильны этим даром, и не стоит им пренебрегать!
- Ересь! Богохульство! - закричал Карл. - Ублюдка не крестили...
- Нет богохульства, - загремел перстнем Арнгрим, призывая к порядку. - По воле моей, и моего отца, и моего деда, во всём Вестандире люди могут молиться каким угодно богам, если не нарушают закона. Но продолжай, Сигвальд, хоть и не по нраву мне твои слова.
- Благодарю, конунг, - снисходительно молвил годи, а Хёгни подумал, скрывая усмешку, что когда этот старик ходил в викинги, нынешний конунг тоже ходил, но только пешком под стол.
- Пусть бы этот Хаген - сын дверга и смертной девы, пусть бы нет у него души, как думает Карл Финнгуссон, это ничего не меняет. Ныне такие времена, что любой и всякий может быть потомком любого и всякого. Есть у меня знакомый тролль, Мольд Зануда, и я ничего плохого не могу о нём сказать, кроме того, что он выдающийся зануда. Что же до того, должен ли сын держать ответ за отца, то законы богов ничего об этом не говорят.
- Благодарю тебя, годи, и тебя, престур, вы можете присесть, пока не вцепились друг в друга, - при этих словах конунга все засмеялись, даже Карл скупо усмехнулся. Король же спросил:
- Скажи нам, Олле лагеман, что говорят законы людей в таких случаях, раз уж молчат законы богов?
- На такой случай законов нет, ибо то небывалое дело. Но в том случае, когда свободный человек вступит в близкую связь с благородной девой, он должен, если не хочет с ней жить как муж с женой, заплатить выкуп чести ей либо её родичам. Размер же выкупа...
- Всё, довольно, Олле, - прервал законоведа конунг, - я всё понял. Это дело не стоит и медяка.
Зал зашумел, ибо по словам короля вышло так, что честь ничего не стоит.
- Я всё обдумал, пока наши мудрецы ругались, как птицы на базаре, - продолжал Арнгрим, - и у меня готов приговор. Слушайте же! Пословица говорит, что, кто вспомнит былое, тому ворон вырвет глаз, но ещё говорится, что тому, кто былое вовсе позабудет, ворон вырвет оба. Я ничего не забыл, как тут кому-то кажется. Но! У меня нет к тебе ненависти, сын Альвара, - это первое. Второе - для мести выбирают лучшего человека в роду, а ты, подсудимый, вряд ли можешь считаться лучшим в роду своего отца. Кроме того, я, как ни крути, твой родной дядя, и мне горько, что мы так с тобой повстречались, и нет моего желания отвечать на том свете за... э...племяноубийство. В-третьих, за поруганную честь моей сестры Хельги мой отец Арнкель конунг славно отомстил тем, кто поручился за Альдо ван Брекке. Теперь о битвах под Шлоссендорфом и под Броквеном поют песни! Верно, Сигвальд годи? Хороша ль была месть?
- Куда уж лучше, - бросил старик угрюмо.
- А мунд за мою сестру уплачен, и тебе ведомо, Карл Финнгуссон, куда он пошёл, не так ли?
- Так, Ваше Величество, - пробормотал Карл.
- Исходя из всех этих соображений, - улыбнулся король торжествующе, - для твоей же пользы, племянник, приговариваю тебя к пожизненному изгнанию из Сторборга. Не смей приближаться к столице менее чем на три раста, а лучше на четыре, ни сушей, ни морем, ни пешком, ни верхом, никак вообще. В ином случае никто тут не даст за твою жизнь и дохлой чайки. Впрочем, лучше бы тебе вовсе покинуть Вестандир. Твоё слово, юноша!
- Я нижайше благодарю Ваше Величество, - низко поклонился Хаген, - однако есть у меня просьба. Всего одна. Не думаю, что её трудно будет удовлетворить.
Все снова зашумели, возмущённые наглостью изгнанника. Парень же продолжал, глядя немигающим взором на преподобного:
- Позвольте мне перед уходом посетить ваш храм старых богов.
- То дело нетрудное, - милостиво кивнул конунг, - эй, годи, забери этого человека с собой, ибо теперь ты за него в ответе, пока он не покинет Сторборг.
- Дурное дело - отправляться в путь на ночь глядя. Заночуешь у меня, а на рассвете ступай, - сказал Сигвальд годи.
- Ты не спросил, зачем мне в храм, - заметил Хаген.
- Нет нужды, - хмыкнул старик. - Я же видел, на кого ты смотрел.
Тогда Хаген подумал, что надо бы лучше скрывать свои мысли.
В Альхёрге, в столичном храме всех богов, было куда просторнее и светлее, чем в святилище Грима. Там действительно стояли идолы и алтари всем асам и ванам, которых знал юноша. Нужный кумир он обнаружил сразу и поразился, насколько отличается Эрлинг в Гримхёрге от здешнего. В горах возвышался над алтарём Ужасный, Мрачный, Мудрый, бог рун и колдовства, повелитель воронов, наставник шаманов и сказителей. В Альхёрге же сидел на престоле деревянный Князь Асов в алом плаще, в блестящих позолотой доспехах, весь увешанный золотом и оружием, Податель Побед, Отец Ратей, Вершитель Битв, покровитель конунгов, бог власти и сражений, воинов и вождей. Впрочем, для Хагена так было даже лучше. Взяв золотое священное кольцо с алтаря, он поднял его над головой и произнёс, глядя в глаза божества:
- Вот я, Хаген сын Альвара сына Свалльвинда сына Хёгни сына Альвира из рода Фьёрсунгов, ныне клянусь на кольце, что настанет день, когда я отомщу Карлу Финнгуссону, жрецу Белого бога, отомщу тому, кто зовёт себя преподобным Кристофером, за оскорбление, которое тот нанёс моему отцу и мне самому. Пусть мне придётся ждать много зим - я терпелив. Ибо только раб мстит сразу, а трус никогда. Клянусь тебе, Эрлинг Вельфатер, что однажды Карл Финнгуссон проедется на твоём коне. Я, Хаген сын Альвара, - клянусь.
Сигвальд годи кивнул, принимая клятву и полмарки серебра - не положенную плату, но благодарность и задаток на будущее.
За ужином Хаген спросил:
- Скажи, Сигвальд годи, ведь не случайно твои родичи проезжали сегодня мимо монастыря?
- Не случайно, - кивнул хозяин, отирая пивную пену с усов. - У меня было видение. Хромой пёс-хаунд загнал лемминга и хотел его загрызть. Катла говорила, когда отнесла тебя на скалу, то положила тебе оберег - костяного лемминга. Нетрудно было догадаться.
- А кстати, при тебе ли тот оберег? - спросила дочь Сигвальда.
- Увы, - покачал головой Хаген, - я отдал его, чтобы пройти посвящение Эрлингу.
- Вот оно как! - вскинул бровь годи. - На самом деле редко кто отваживается посвятить себя этому божеству. Мало кому хорошо живётся под тенью ворона.
- А ты, добрый хозяин, кому себя посвятил? - Хаген сдержал икоту: ужин был сытный.
- А это не твоё крысячье дело, - беззлобно заметил Сигвальд. - Впрочем, мог бы сам догадаться: мой бог - Тэор, Гневноревущий, Могучий, Защитник людей и богов.
- Раз уж зашла речь о защите, - сказал юноша как мог сердечно. - Благодарю тебя и твой род, что уже трижды спасли мне жизнь. Ты не дал людям убить моего отца, Катла Добрая снесла меня в горы от мести матери, а твой сын, да пребудет с ним удача и всяческое счастье, заступился за меня перед проповедником. Я навеки ваш должник, и, надеюсь, доля выпадет, чтобы вернуть долг. Но позволь спросить: отчего ты сегодня стал на мою сторону на суде?
- Не от большой приязни, поверь, - Сигвальд беззастенчиво рыгнул, Катла бросила на отца укоризненный взгляд, но старому годи было всё равно. - Твой батюшка сильно меня разгневал, и злость моя не стала с годами меньше. Нет у меня причин звать тебя другом, как уже было сказано. А на суде я выступил из-за этого божьего пса Карла. Назло нашему святоше. Мы с тобой оба хейдманы, мы верны старым богам, а ионитов развелось теперь столько, что уже и убивать их нельзя. Ну да тебя это, сдаётся мне, не остановит.
- А как ты думаешь, отчего король меня помиловал?
- Арнгрим конунг воспитывался с братом Арнаром в Аскефьорде. Там правит Асмунд ярл, и никто не скажет, что это неправедный властитель. Арнгриму впрок пошла учёба, так что, милостью асов, твой дядька будет более удачливым конунгом, чем его отец.
Наутро Сигвальд сказал:
- Слушай совет, коль он тебе нужен. Иди отсюда на север. Там есть большой хутор, он называется Сельхоф. Его держит Буссе Козёл из рода Селингов. У него летом всегда собирается много людей, может, и ты ему пригодишься, или он тебе. Не боишься тяжёлой работы?
- Выбирать не приходится, - пожал плечами Хаген, - хотя мне больше по душе на море.
- Да, ты весь в своего отца, - Сигвальд покачал головой, - а теперь времена такие, что нетрудно любому и всякому податься в викинг. Ступай ныне, и чтобы я тебя больше не видел.
Спустя пару дней на хуторе Сельхоф раздался стук в двери да пёсий лай. На пороге стоял невысокий худощавый парень в кожаной куртке с закатанными рукавами, с тощей сумкой через плечо и с посохом в руке. За поясом - нож-скрамасакс. Было заметно, что путник пришёл издалека. Тёмно-медные волосы падали на лицо, разукрашенное синяками да ссадинами, над верхней губой едва обозначился пух, а в серо-зелёных глазах играла странная улыбка.
- Тебе чего, странник?
- Здравствуйте, - поклонился пришелец, - меня зовут Хаген, и говорят, что моим отцом был некто Альвар. Слышал, вам нужны люди на лето?