Крайне мал был успех, выпавший до сих пор на долю По в его усилиях добиться известности или денег писательским пером. Иные из его стихотворений согрели несколько сердец, способных почувствовать жар божественного огня, и ближайшие знакомые говорили и думали о нем как о поэте. Если не считать этого, три его небольшие книжки словно провалились в пустоту. И он с горечью сознавал, что занятия изящной словесностью давно бы уже привели его в мансарду Чаттертона, не попади он раньше в мансарду миссис Клемм. Вот почему По, как мы уже видели, решил искать приложения своим талантам в другой, более прибыльной области. Он всерьез заинтересовался журналистикой и стал изучать выходившие в то время периодические издания, в первую очередь журналы. Результат был двояким: с одной стороны, он начал регулярно писать прозу, и в 1832 году пять новелл — первые из его опубликованных прозаических произведений — были напечатаны в газете «Филадельфия сэтэрдей курьер», той самой, чей конкурс на лучший рассказ он не сумел выиграть. Другой гранью нового увлечения По было появление его теорий об американской журналистике и литературной критике. Муза его тоже не была праздной — он работал над стихотворением «Колизей» и даже предпринял попытку написать драму «Полициан». Однако ему явно недоставало связей в издательских кругах. Приобрести их за то время, что он прожил в Балтиморе, ему не удалось, и зимой 1833 года казалось, что рассказам его, как и стихам, суждено кануть в небытие незамеченными и неоплаканными.

Достоин удивления тот факт, что с 1827 по 1833 год, в пору горестей и невзгод, По сумел совершить столь значительный литературный труд. Еще более удивительно то — и здесь мы находим убедительное свидетельство владевшей им неутолимой жажды творчества, — что он вообще нашел в себе силы что-либо сделать. Есть основания думать, что период нервного расстройства и болезни в Нью-Йорке был следствием слишком большого напряжения душевных и физических сил в предшествующие годы. Подтачивавший его недуг наступал путями, отчасти предопределенными наследственностью. Слабое сердце, делавшее его временами совершенно беспомощным, расшатанные нервы и первые признаки тех состояний, которые вызвали впоследствии помутнение рассудка, — все это отныне оказывало на него губительное действие. Ибо можно с полной уверенностью сказать, что с того момента, как По оставил Вест-Пойнт, он уже никогда не был совершенно здоровым человеком. Он, как и прежде, испытывал периоды душевного и творческого подъема, однако они снова и снова сменялись все более глубоким упадком сил. Голод, тревоги, разочарования и распущенный образ жизни привели к трагическому исходу — всего лишь шестнадцать лет спустя и в том же городе, где он впервые нашел приют у миссис Клемм.

Зимой 1833 года По целыми днями бродил по улицам Балтимора в поисках случайной работы. Несмотря на помощь родственников, места в газете ему получить не удалось.

За весь этот год он написал лишь одно письмо, в каждой строчке которого звучит отчаяние. 12 апреля 1833 года По в последний раз воззвал к Джону Аллану. Он говорит, что Аллан не помогал ему в течение двух лет и не пишет уже три года и что, хоть и мало надеясь на ответ, он не может удержаться от еще одной попытки привлечь к себе внимание опекуна. У него совершенно нет друзей, продолжает По. поэтому он не в состоянии найти работу и погибает, в прямом смысле слова погибает, лишенный всякой помощи. Хотя, добавляет он с горечью, его нельзя упрекнуть ни в праздности, ни в безнравственности, ни в оскорбительных для общества поступках, за которые он мог бы быть по справедливости наказан голодом и нищетой. «Ради всего святого, пожалейте меня и спасите от гибели!» Таковы были последние слова, написанные им опекуну.

Однако Джон Аллан уже приближался к тем пределам, куда не доходят письма. Его водянка быстро обострялась, и он чувствовал себя все хуже. Зимой и весной 1833 года он время от времени добавлял новые распоряжения к своему завещанию, которые носили столь конфиденциальный характер, что он писал их собственной рукой, дабы избежать необходимости засвидетельствования их подлинности посторонними лицами. В марте умер один из побочных детей Аллана, однако то обстоятельство, что теперь претендентов на его «благодеяния» стало меньше, не побудило его включить в их число Эдгара По, хотя он имел по крайней мере моральное право на его помощь.

В июле 1833 года «Балтимор сэтэрдей визитэр», выходившая одно время в Балтиморе еженедельная газета, которую в ту пору весьма успешно редактировал некий Лэмберт Уилмер, объявила конкурс на лучший рассказ и стихотворение, назначив за них премии соответственно в 50 и 25 долларов. В назначенное редактором жюри вошли гг. Джон П. Кеннеди, Джеймс X. Миллер и д-р Дж. Лэтроуб, который и оставил нам рассказ о том, что произошло дальше: «Мы собрались погожим летним днем, после обеда, на выходящей в сад веранде моего дома на Малбери-стрит и, расположившись вокруг стола, на котором было несколько бутылок доброго старого вина и коробка хороших сигар, приступили к многотрудным обязанностям литературных критиков. Я оказался самым молодым из нас троих, и мне было поручено вскрывать конверты и читать вслух присланные рукописи. Возле меня поставили корзину для отвергнутых нами опусов…

О большинстве представленных на наш суд произведений у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Одни были отклонены по прочтении нескольких строчек, другие — очень немногие — отложены для дальнейшего рассмотрения. Эти последние затем тоже не выдержали критики, и жюри готово уже было заключить, что ни одна из работ не заслуживает назначенной премии, когда взгляд мой упал на небольшую, в четверть листа, тетрадь, до сих пор по случайности не замеченную, быть может, потому, что видом своим она столь мало походила на внушительных размеров манускрипты, с которыми ей предстояло состязаться…

Помню, что, пока я читал про себя первую страницу, г-н Кеннеди и доктор наполнили свои бокалы и закурили сигары. Когда я сказал, что у нас, кажется, появилась наконец надежда присудить премию, они засмеялись так, словно в этом сомневались, и поудобнее устроились в креслах, в то время как я начал читать. Не успел я прочесть и нескольких страниц, как друзья мои заинтересовались не меньше меня. Закончив первый рассказ, я перешел ко второму, затем к третьему и т. д. и не остановился, пока не прочел всю тетрадь, прерываемый лишь восклицаниями моих товарищей: «Превосходно! Великолепно!» — и тому подобными. Все, что они услышали, было отмечено печатью гения. Ни малейшего признака неуверенности в построении фразы, ни одного неудачного оборота, ни единой неверно поставленной запятой, ни избитых сентенций или пространных рассуждений, отнимающих силу у глубокой мысли. Во всем царила редкостная гармония логики и воображения… Анализ запутанных обстоятельств путем искусного сопоставления косвенных свидетельств покорил заседавших в жюри юристов, а поразительное богатство научных познаний автора и классическая красота языка привели в восторг всех троих.

Когда чтение было закончено, мы стали решать, какой из вещей отдать предпочтение, испытав большое затруднение в выборе. Были вновь прочитаны вслух отрывки из различных рассказов, и в итоге жюри остановилось на «Рукописи, найденной в бутылке»…»

Вскоре, 19 октября 1833 года, очередной номер «Сэтэрдей визитэр» вышел со следующим объявлением, которое, должно быть, принесло По не меньшее облегчение, чем осужденному приказ о помиловании.

«…Среди прозаических произведений было немало обладающих разнообразными и высокими достоинствами, однако исключительная сила и совершенство тех, что были присланы автором „Рассказов Фолио клуба“, не оставили никаких оснований для колебаний. Ввиду этого мы присудили премию рассказу, озаглавленному „Рукопись, найденная в бутылке“. Мы считаем также своим долгом заявить, что автору, заботясь о преумножении собственной известности, равно как и удовольствии читающей публики, следует сделать достоянием последней все вошедшие в сборник произведения. Рассказы эти в высочайшей степени отмечены пылким, живым и поэтическим воображением, богатством языка, неистощимой изобретательностью, разнообразной и удивительной ученостью.

Джон П. Кеннеди, Дж. Б. Лэтроуб, Джеймс X. Миллер».

В том же номере был напечатан и удостоенный награды рассказ.

В наше время, когда литературных премий стало так много, что их почти перестали замечать, трудно понять значение этой награды. Полученные деньги, разумеется, пришлись весьма кстати, однако не только в этом состояла ее ценность. Впервые По оказался в центре внимания довольно большого числа читателей, ибо сообщение о присуждении ему премии поместили и другие газеты. Покинув тень кулис, он наконец ступил на залитую ярким светом литературную сцену, и с той поры все, что он на ней делал, хотя и не всегда вознаграждалось рукоплесканиями, было озарено этим волшебным сиянием. Кроме того, ему удалось приобрести влиятельных друзей, что в тот момент было, наверное, важнее всего. Одним из самых верных и надежных из них стал Джон П. Кеннеди, эсквайр, — благожелательный и умудренный жизнью человек, известный балтиморский писатель.

В понедельник, после появления в «Визитэре» радостного для По известия, он посетил всех членов жюри, чтобы выразить им свою признательность. Мистер Клауд, владелец и издатель газеты, уже успел побывать у Джона Кеннеди, дав такой отзыв о молодом авторе, что в одно время пробудил и любопытство и симпатию доброго джентльмена. Явившись к нему на следующий день, По встретил весьма любезный прием; манеры и внешность гостя вполне подтвердили интересный рассказ, услышанный Кеннеди накануне. Молодой писатель был приглашен бывать в доме, слывшем в ту пору одним из самых блестящих литературных и светских салонов в Балтиморе. Одним словом, в смысле, хотя и ограниченном, но совершенно определенном, мистер Кеннеди сделался для По полезным покровителем. Едва ли другой начинающий литератор когда-либо нуждался в таком человеке больше, чем он.

Не забыл По поблагодарить и мистера Лэтроуба и доктора Миллера, с которым также завязал знакомство и позднее переписывался. Дружба с Ламбертом Уилмером, редактором «Визитэра», продолжалась довольно долго. Он и По обсуждали идею вместе основать в Балтиморе литературный журнал. Это был первый из многих подобных планов, с течением времени все больше захватывавших По и в значительной мере поглощавших его мысли и энергию. Всем этим проектам создания «великого американского журнала» всегда недоставало двух необходимых условий — капитала и. постоянства характера в предполагаемом редакторе и владельце.

По внял совету напечатать другие рассказы из «Фолио клуба» и в конце 1833 года отправился в Филадельфию, с тем чтобы убедить старых своих знакомцев, «Кэри энд Ли», издать сборник его рассказов, к которым он позднее добавил несколько новых. В этом деле немалую помощь оказал ему мистер Кеннеди. Кроме того, ему удалось поместить другую новеллу из упомянутой серии, «Видение», в «Гоудис лэйдис бук»; она появилась в январском номере этого журнала за 1834 год.

В начале года до По дошли вести о приближении события, которое не могло не оказать влияния на его дальнейшую судьбу и требовало его присутствия в Ричмонде. Джон Аллан умирал, и в феврале 1834 года По вновь оказался перед знакомыми дверями ричмондского особняка с твердым намерением встретиться и поговорить с опекуном. Должно быть, он хотел смиренно напомнить о своих «правах», поведать об одолевавшей его нужде, возможно, раз и навсегда объясниться, покончить со всеми распрями и, получив прощение, которого можно было ожидать от лежащего на смертном одре человека, вновь вернуться в лоно семьи с надеждой разделить благодеяния родственной любви. Конец был близок, и возможность примирения, пусть даже самая ничтожная, давала По шанс. Пренебречь им он просто не мог. Целый мир воспоминаний, связанных с Джоном Алланом, которого он когда-то считал своим отцом, и важные для его будущего интересы влекли По столь неодолимо, что он попытался силой проникнуть в дом, хотя оказанный ему там в последний раз прием не должен был оставить у него никаких сомнений относительно чувств, которые Алланы питали к своему злосчастному «родственнику».

После его визита прошлой весной слугам были даны распоряжения, как поступить в случае, если «мастер Эдди» вновь пожелает посетить ричмондский особняк. Однако прозорливость хозяев оказалась тщетной. По ворвался в дом, оттолкнув дворецкого, и проворно взбежал по лестнице, ведущей в большую комнату с окнами на передний двор, в которой, откинувшись на подушки, сидел и читал газету Джон Аллан. Рядом с ним лежала трость. Водянка сделала его совершенно беспомощным. Насмешливо-ироническая улыбка, часто игравшая у него на губах в молодости и придававшая лицу почти приятное выражение, давно угасла. Ставший еще более крючковатым ястребиный нос и кустистые черные брови угрожающе нависли над сообщающей последние новости газетой. Но вдруг его маленькие пронзительные глазки скользнули вверх и узрели в дверях призрак, явившийся из прошлого. Время точно вернулось вспять, и перед ним, как когда-то много лет назад, стоял его юный «приемный сын» и с мольбой глядел на «отца», по обыкновению чувствуя себя в его присутствии скованно и неловко. Несколько мгновений они пристально смотрели друг на друга, эти два непримиримых духом человека, встретившихся в последний раз. Затем По с довольно жалким видом попытался приблизиться и заговорить со стариком. Но Аллан, точно защищаясь от нападения, схватил прислоненную к креслу трость и стал свирепо ею размахивать, изрыгая поток брани и проклятий. Он кричал, что побьет По, если тот осмелится подойти к нему ближе, и угрожающе приподнялся с кресла, словно умирающая хищная птица — страшная, неукротимая, способная и погибая сразить врага. На его крики прибежала испуганная жена и слуги-рабы, которые с позором вытолкали По за дверь. Вслед ему неслись возмущенные вопли немощного, дрожащего от гнева старика. По возвратился в Балтимор, до глубины души потрясенный и удрученный фактом, что в мире существовал человек, ненавидевший его до последнего вздоха.

Возможно, появление По в Ричмонде ускорило кончину его опекуна. Впрочем, она не застала Джона Аллана врасплох. О том, что предшествующие два года прошли для него в тягостном ожидании этого дня, ясно свидетельствуют даты составления и характер его завещания. В декабре 1833 года он был занят тем, что вместе со своим старым партнером Чарльзом Эллисом приводил в порядок и сворачивал дела фирмы, совладельцами которой они были. Спустя несколько недель Ричмонд посетил По, и с этого момента состояние Аллана начало резко ухудшаться. Спустя еще неделю его не стало. 27 марта около одиннадцати часов утра домашние услышали ужасный крик миссис Аллан, хлопотавшей в это время в комнате больного. Поспешив туда, они обнаружили Джона Аллана мертвым в его кресле.

Завещание Аллана, где Эдгар По даже не упоминается, было странным и весьма сомнительным с правовой точки зрения документом, бросившим новый свет на ряд неприятных обстоятельств, в течение длительного времени угрожавших благополучию его домочадцев, — обстоятельств, в которых По сыграл столь важную роль. У Джона Аллана оказалось неожиданно многочисленное потомство, о котором он хотел позаботиться. Правда, смысл его намерений был слишком неясен, ибо излагались они в крайне туманных выражениях и с явными нарушениями юридической формы — могло возникнуть вполне оправданное подозрение, что автор завещания больше радел о сохранении своего доброго имени, нежели о благе наследников.

Не приходится сомневаться, что даже слабая надежда на получение наследства не переставала занимать мысли По, когда он жил в Балтиморе. Джон Аллан не был столь черств и непреклонен, чтобы оставаться глухим к просьбам о помощи, и, как мы видели, иногда на них откликался. Смерть его положила всему этому конец, и По мог рассчитывать теперь только на себя самого. Последние узы чувств и интересов, связывавшие его с прошлым, распались.

Свойство душевного склада По было таково, что он не мог не тяготеть к людям, способным преодолевать жизненные трудности, и всегда искал их поддержки. Сам он не обладал такой способностью, подобно очень многим художникам, для которых реальность заключена в их мечтах и фантазиях. Именно поэтому даже в мыслях он не смог до конца порвать с Джоном Алланом. В этом проявлялся не эгоизм, но лишь стремление как-то защитить себя, косвенным образом восполнить недостаток тех качеств характера, которых он был волей случая лишен. Вместе с тем, как это ни странно, он никогда не соглашался признать чью-либо власть над собой как вытекающее из такой зависимости следствие. Здесь-то и происходил неизбежный надлом, отношения тотчас же рушились, и По искал другую, более или менее надежную опору или другую грудь, на которую можно было бы склонить «гордое, но усталое чело». В будущем ситуации этой суждено было повторяться вновь и вновь так же, как и в прошлом: освободившись от Джона Аллана, голодающий По был вынужден прибегнуть к помощи другого покровителя — армии; не найдя в себе сил терпеть ее порядки, он поступил в Вест-Пойнт, где с ним произошло в точности то же самое; избегнув военной карьеры, но безвозвратно утратив расположение Джона Аллана, он обрел пристанище у своей тетки, доброй и любвеобильной миссис Клемм. Они, казалось, были посланы друг другу самим провидением, и с психологической точки зрения их отношения были действительно благотворны для обоих. Возвратившись в Балтимор, По всем существом своим ощутил, что именно маленький коттедж на Эмити-стрит, а не роскошный ричмондский особняк был его настоящим домом.

И поэтому неудивительно, что и По и миссис Клемм явилась мысль (если они не думали об этом даже раньше) скрепить взаимную привязанность, уже объединявшую обитателей дома на Эмити-стрит, брачным союзом. Вирджиния была еще юной, совсем юной девушкой — ей шел только тринадцатый год, — но она быстро расцветала, превращаясь в женщину, да и замуж в те времена, особенно на Юге, выходили очень рано. Многим матерям семейств часто не было и семнадцати лет. Связи Эдгара с другими девушками, должно быть, тревожили миссис Клемм. Если бы он женился на одной из них, то мог бы покинуть свою тетку или привести жену к ней в дом, где и без того царили скудость и теснота. И конечно же, миссис Клемм искренне любила По. Их связывали родственные узы, и теперь она считала себя его матерью. Женитьба По на Вирджинии наилучшим образом отвечала интересам всего семейства, и сами молодые люди, несомненно, испытывали взаимную склонность. Однако Вирджиния все же была еще слишком молода для официального вступления в брак, и, кроме того, балтиморские родственники миссис Клемм решительно возражали против его немедленного заключения.

Несмотря на новые надежды и некоторую известность, которые принесла Эдгару По полученная им литературная премия, положение его во второй половине 1834 года осложнилось более чем когда-либо. Предложение опубликовать сборник его рассказов, с которым он обратился к издательству «Кари энд Ли» в Филадельфии, оставалось без ответа, найти хоть какую-нибудь подходящую работу по-прежнему не удавалось. Все внимание миссис Клемм было поглощено уходом за старухой бабкой, доживавшей последние дни. Сам По тоже испытывал недомогание, приближаясь к одному из тех периодов полной прострации, причиной которых были истощенные нервы и слабое сердце. Неврастенического склада герой, появляющийся в рассказах, написанных им в Балтиморе, отражает тогдашнее его состояние. «Визитэр» напечатал в начале года стихотворение По «Колизей», однако даже его страницы стали менее гостеприимны с тех пор, как Лэмберт Уилмер вынужден был покинуть пост редактора, оказавшись при этом в крайне бедственных обстоятельствах, и место его занял некий Хьюитт, который сам писал стихи и видел в По опасного соперника. Маленькое семейство на Эмити-стрит изнемогало от безденежья, и в ноябре 1834 года По, озабоченный и встревоженный отсутствием известий из Филадельфии, пишет письмо своему другу мистеру Кеннеди с просьбой помочь ему добиться аванса от «Кэри анд Ли» в счет будущего гонорара за сборник рассказов.

Кеннеди получил письмо, когда уже садился в экипаж, чтобы ехать в Анаполис, и ответить смог лишь в конце декабря. Он сообщил, что издательство не отказалось от намерения опубликовать составленный По сборник и, приняв во внимание его, Кеннеди, просьбу по мере возможности помочь автору, поместило один из рассказов в местном еженедельнике «Сувенир», заплатившем по одному доллару за страницу. Вырученные таким образом 15 долларов находятся у Кеннеди и могут быть получены По в любое удобное для него время.

Однако дружеское участие, которое стареющий писатель принял в судьбе По, этим не ограничилось. Пятнадцатью долларами миссис Клемм распорядилась с величайшей бережливостью, не истратив попусту ни единого пенни. И все же в марте 1835 года По снова пишет мистеру Кеннеди, прося его употребить свое влияние на попечительский совет публичных школ с тем, чтобы он мог получить место школьного учителя. «…Есть ли у меня надежда?.. Заседание совета, где будет принято решение, назначено на 18-е, а объявление о вакансии только сейчас попалось мне на глаза». В ответ на письмо мистер Кеннеди в тот же день, воскресенье 15 марта 1835 года, послал ему приглашение на обед. Через несколько часов он получил от По следующую записку:

«Уважаемый Сэр!

Ваше любезное приглашение сегодня на обед больно ранило мои чувства. Я не могу прийти — и по причинам самого унизительного свойства, касающимся моей внешности. Вы можете вообразить, какой глубокий стыд я испытывал, делая Вам это признание, но оно необходимо. Если Вы друг мой настолько, что можете одолжить, мне 20 долларов, я буду у Вас завтра — в противном случае это невозможно, и мне лишь останется покориться судьбе.

Искренне Ваш. Э. А. По

Воскресенье, 15 марта».

Эта коротенькая записка ознаменовала собой поворотный пункт в литературной карьере По. Трудно представить, до какого отчаяния он должен был дойти, чтобы гордость, руководившая всеми его поступками, отступила столь далеко. Мистер Кеннеди был тронут до глубины души. Письмо полностью открыло ему истинное положение По. Занавески на окнах маленького гордого домика на мгновение раздвинулись, и взору его предстало бедно одетое семейство, сидящее вокруг пустого стола. Человек добрый и отзывчивый, Кеннеди не пожалел усилий, чтобы помочь, — он, конечно же, сделал бы это и раньше, если бы знал, как нужна его поддержка. По снабдили приличной одеждой, он был приглашен к Кеннеди и окружен всяческим вниманием за уставленным яствами столом (кое-что наверняка нашлось и для корзины миссис Клемм). Мистер Кеннеди даже предоставил в его распоряжение свою верховую лошадь «для прогулок». Последнее было для виргинца поистине верхом светской любезности. Оказавшись в седле, Эдгар По вновь почувствовал себя джентльменом.

Но самую большую услугу мистер Кеннеди оказал По тем, что представил молодого автора редактору ричмондского журнала «Сазерн литерери мессенджер», которому тот по совету своего покровителя предложил некоторые из своих рассказов. «Береника» была принята и появилась в мартовском номере «Мессенджера» за 1835 год в сопровождении весьма хвалебного предисловия от редакции. На редактора рассказ произвел большое впечатление, и, воспользовавшись ссылкой По на Кеннеди, он написал последнему, осведомляясь о своем новом корреспонденте. Кеннеди не замедлил ответить:

«Балтимор, 13 апреля 1835 года.

Уважаемый Сэр! По поступил правильно, сославшись на меня. Он искусно владеет пером и пишет в классическом и изысканном стиле. Ему не хватает опыта и руководства, но я не сомневаюсь, что он может быть Вам очень полезен. Человек этот очень беден. Я посоветовал ему писать что-нибудь для каждого номера вашего журнала и сказал, что Вы, возможно, сочтете в своих интересах предоставить ему какую-нибудь постоянную должность… Молодой человек обладает живым воображением и немного экстравагантен. Сейчас он работает над трагедией, но я склонил его заняться чем-нибудь таким, что может принести деньги…»

Намек мистера Кеннеди был понят правильно. «Береника» явилась первой ласточкой, и в течение нескольких следующих месяцев в каждом номере «Мессенджера» печатался какой-нибудь рассказ, критическая статья или рецензия По. Джон Кеннеди не только спас его, но и «сделал» как писателя. По никогда не забывал этого и через много лет с неохладевшим чувством благодарности сказал: «Мистер Кеннеди всегда был мне истинным другом — первым истинным другом, повстречавшимся на моем пути, — ему я обязан самой жизнью».

Томас Уилкис Уайт, редактор журнала «Сазерн литерери мессенджер», был уроженцем штата Виргиния и принадлежал к многочисленному племени странствующих журналистов, которые в 30-х годах прошлого века сменяли друг друга в шатких редакторских креслах всевозможных журналов, подобно призракам, появлявшимся то тут, то там по всей Америке, чтобы в большинстве своем мирно кануть в небытие, оставив по себе тусклую и недолгую память. Уайт обладал хорошими деловыми способностями и был приятным человеком, хотя и себе на уме. Однако ему недоставало образования, литературных способностей и редакторского кругозора для того, чтобы привести журнал к большому успеху. В 1834 году у «Мессенджера» было всего несколько сотен подписчиков. Очень скоро Уайт понял, что По как раз тот человек, какой нужен журналу. Он по достоинству оценил материалы, которые По присылал на протяжении всей весны 1835 года, и предложил ему постоянное место в своем ежемесячнике. 2 июня По написал Уайту пространное письмо, в котором, коснувшись многих относящихся к журналу предметов, говорит: «…Вы спрашиваете, соглашусь ли я приехать в Ричмонд, если случится так, что этой зимой Вам понадобятся мои услуги. Могу ответить, что сделал бы это с величайшим удовольствием. С некоторых пор я испытываю живейшее желание посетить Ричмонд и был бы рад любому разумному поводу для такого визита…»

Однако переезд в Ричмонд пришлось пока что отложить. Мистер Уайт еще не был готов принять По на службу, а старая миссис По находилась при смерти. Чеки на 5—10 долларов, изредка приходившие из редакции «Мессенджера», помогали кое-как отогнать нужду, во всяком случае, на то время, пока перо повиновалось обитателю маленькой комнатушки на Эмити-стрит… Однажды везший почту пароход был ограблен неким Уильямом Джонсом, в результате чего По понес «небольшой убыток» — он как раз купил и послал Уайту несколько банок особо качественной типографской краски.

Еще 30 мая 1835 года По написал Уайту в Ричмонд, упомянув о серьезной болезни, перенесенной им около этого времени:

«Я уже несколько дней не видел мистера Кеннеди, будучи слишком нездоров, чтобы выходить из дому… Когда я с некоторой поспешностью писал очерк, который послал Вам, я чувствовал себя так дурно, что едва различал лист бумаги, на котором писал, и закончил в состоянии полного изнеможения…»

12 июня он снова пишет Уайту:

«Рад сообщить Вам, что я уже совершенно поправился, хотя доктор Баклер еще три недели назад уверяд, что спасти меня может лишь морское путешествие…»

Видимо, речь шла не о простом недомогании. Доктор Баклер не стал бы рекомендовать стесненному в средствах молодому поэту морское путешествие, не будь у него достаточных оснований для тревоги. Ему казалось, что только оно может спасти пациента. И болезнь эта была лишь повторением нескольких подобных кризисов, пережитых им в предыдущие четыре года. Вспомним, что он неоднократно жаловался на здоровье в письмах к Джону Аллану.

Вскоре в жизни По должна была открыться новая страница, ибо пребывание в Балтиморе подходило к концу. Чем же были заняты в это время обитатели маленького домика с невысокой трубой и одиноким окном в мансарде? Миссис Клемм с утра до вечера хлопотала по дому и ухаживала за умирающей бабкой. Трижды в день мать, дочь и племянник собирались за покрытым белоснежной скатертью и уставленным прекрасной фарфоровой посудой столом. Вирджиния по-детски беззаботно щебетала, изредка обращая на Эдгара наивно-вопрошающий взгляд больших темных глаз. О чем думал тогда сам По — молодой честолюбец, одержимый дерзновенными помыслами? Какие нежные слова шептали они друг другу, оставаясь наедине? Было в этом что-то странное, неправдоподобное, похожее на ставшие явью грезы. Странное и в то же время манящее. Какое-то неведомое чувство исподволь овладевало его душой. «Лигейя» стала реальностью и все больше захватывала его воображение. Но так ли на самом деле? Ведь была еще и Эльмира.

7 июля 1835 года умерла миссис По. Ей было семьдесят восемь лет. В тех обстоятельствах смерть ее могла принести лишь облегчение. Миссис Клемм стала теперь отдавать все внимание Эдгару и Вирджинии. Их осталось трое, и им суждено было прожить так еще немало лет. По мог идти дальше путем, который указывала его звезда.

Под шлепанье пароходных колес Балтимор растаял в утренней дымке. Впереди был Ричмонд, влекший По со всей силой незабвенного прошлого и многообещающего будущего. Мечта его близилась к осуществлению — он возвращался на родину, увенчанный чужеземными лаврами. Были они еще не слишком пышными, но тем не менее заметными и очень ему к лицу.

Миссис Клемм осталась в Бостоне, дожидаясь окончания затянувшейся тяжбы из-за наследства покойного мужа и присматривая за Вирджинией. Была середина лета 1835 года.