Сделавшись владельцем «Джентльменс мэгэзин», мистер Грэхэм решил, что ему незачем издавать целых два журнала, сочтя более разумным слить их в один, который получил название «Грэхэмс мэгэзин». Не забыл он и о молодом редакторе Бэртона — 18 января По имел с Грэхэмом беседу, и между ними было заключено соглашение, сулившее По самые выгодные условия, на каких ему когда-либо доводилось работать. Опыт с Уайтом и Бэртоном кое-чему его научил, и теперь он с самого начала откровенно рассказал новому патрону о своем желании открыть собственный журнал и иметь возможность оказывать влияние на характер грэхэмовского издания, если займет кресло его редактора. Их договор поэтому был до известной степени компромиссом.

Отказываться от идеи «Пенна» По не собирался, однако предпочел некоторое время выждать. В случае, если новый редактор докажет свои способности, Грэхэм обещал поддержать его начинание или взять По в компаньоны — в зависимости от обстоятельств. А пока По предоставлялось право принимать значительное, если не решающее, участие в руководстве деятельностью журнала, публиковать в нем свои рассказы, стихи, статьи и рецензии и, самое главное, добиваться, чтобы страницы его осветились блеском имен и таланта наиболее известных литераторов тех лет.

Джордж Рекс Грэхэм, которому предстояло сыграть важную роль в карьере По, был по-своему замечательным и, в общем, не лишенным способностей человеком. Сын филадельфийского коммерсанта, разорившегося во время одной из частых тогда биржевых паник, Грэхэм еще подростком выучился столярному делу. чтобы заработать на жизнь. Позднее он изучал право и был допущен к адвокатской практике в 1839 году. Тогда же он стал одним из редакторов газеты «Сэтэрдей ивнинг пост» и купил журнал «Эткинсонс кэскет». Основав в 1841 году «Грэхэмс мэгэзин», он положил начало самому плодотворному и успешному периоду своей издательской деятельности. Грэхэм был первым в Соединенных Штатах, кому удалось создать крупный журнал национального значения, выходящий многотысячными тиражами, который можно считать предтечей современных американских изданий подобного рода. В таком предприятии опыт, идеи и дарования По могли очень пригодиться Грэхэму, обладавшему превосходнейшим чутьем в выборе помощников.

Грэхэм объявил, что «стремится найти золотую середину между тяжелой и скучной литературой, которую читают только тори, и слащавой сентиментальностью, ставшей лейтмотивом эпохи». Кроме того, он по-новому подошел к вознаграждению сотрудничающих с ним авторов, намного увеличив гонорары. Лонгфелло, например, получал за стихотворение 50 долларов, часто и больше. Поэту-песеннику Джорджу Моррису заранее гарантировалась такая же сумма за любую написанную им песню, как бы плоха она ни оказалась. За роман «Острова в заливе» («Джек Тайер») Фенимору Куперу заплатили 1800 долларов, хотя Грэхэм сам признал, что эта публикация не прибавила журналу ни единого нового подписчика. Щедро платили и другим писателям — разумеется, учитывая степень одаренности и популярности. Печатавшиеся в журнале гравюры стоили от 100 до 200 долларов за доску, а вместе с типографскими издержками — краска и бумага были самыми дорогими — около 500. Словом, в расходах на журнал мистер Грэхэм не скупился, и эта щедрость окупалась сторицей. К сожалению, распространялась она не на всех. Молодой редактор журнала «Грэхэмс мэгэзин», «охватывающего все области литературы, с гравюрами и рисунками мод, а также нотами музыкальных пьес в переложении для фортепиано, арфы и гитары», получил жалованье, которое иначе, как скудным, не назовешь, — всего 800 долларов в год.

За статьи, рассказы и стихотворения, которые он писал в добавление к своей обычной работе, По платили совсем небольшое вознаграждение постранично; в сравнении с ним гонорары Лонгфелло и других казались просто баснословными. Быть может, это обстоятельство в определенной степени повлияло на отношение По к своим более удачливым собратьям по перу из Новой Англии, ибо в славе их было — но крайней мере, в прямом смысле, — больше золотого блеска, чем в его собственной. Нет сомнений, что отсрочить выпуск «Пенна» По согласился лишь в обмен на обещание прибавки к жалованью по истечении шести месяцев работы, а также в предвидении возможности сделаться через год совладельцем «Грэхэмс мэгэзин». Журнал начал печататься, имея 5 тысяч подписчиков, а спустя всего год число их достигло 40 тысяч. Какова бы ни была роль, которую сыграли деловые способности Грэхэма, большая часть этого феноменального успеха, безусловно, принадлежит По, ибо с 1 января 1841-го по апрель 1842 года он, по существу, безраздельно властвовал над судьбами журнала.

К несчастью, именно то, что успех был столь велик, вызвало у Грэхэма нежелание делить его со своим редактором или принимать участие в осуществлении заветного плана По, от которого тот, однако, упорно не хотел отказываться. Отношения с Грэхэмом стали повторением — в более широком смысле и без досадных личных распрей — его отношений с Уайтом и Бэртоном. Все те же пресловутые «небрежности» с его стороны привели вновь к осложнениям, теперь более серьезным, и та же призрачная мечта сделаться хозяином собственного таланта продолжала смущать его ум, нe позволяя всецело подчинить себя чужим интересам.

Редакция журнала, где теперь работал По, помещалась на верхнем этаже трехэтажного кирпичного здания на Честнат-стрит. Сюда По являлся почти каждый день, совершая пешую прогулку с Коутс-стрит через весь город. Здесь, за редакторским столом, он писал статьи и рассказы, которые на протяжении следующих полутора лет волновали воображение читателей, умножая славу их автора.

По утрам мистер Грэхэм и его супруга, жившие теперь на широкую ногу, подкатывали в собственном экипаже к дому, где находилась редакция, преодолевали три лестничных марша и, оказавшись в своих владениях, принимались разбирать только что доставленную почту, грудой сваленную на столе. Они извлекали из конвертов банкноты и казначейские билеты, предоставляя отвечать на письма По и его помощникам. Затем с кипами денег в руках оба поспешно отбывали, чтобы как можно скорее обратить их в звонкую монету по самому высокому курсу в лавках менял на соседней улице. Эти набеги, без сомнения, до глубины души возмущали молодого редактора, на чьих плечах лежало основное бремя работы. В течение двух лет утренняя жатва ни разу не разочаровала Грэхэмов. К июлю 1841 года число подписчиков выросло до 20 тысяч, что к концу года принесло владельцу журнала 15 тысяч долларов чистого дохода. Впрочем, доля По в этом урожае была крайне мала.

Однако Грэхэмы были далеко но единственными, хотя и самыми частыми гостями в доме на Честнат-стрит. В редакцию нередко наведывались местные литераторы, журналисты и художники: Томас Данн Инглиш, братья Петерсоны, Роберт Салли и капитан Maйн Рид — молодой, располагающий к себе писатель, внешне чемто похожий на Наполеона III, автор романа «На бревне по Амазонке», который печатался с продолжением в детском журнале «Ауэр янг фоукс» и держал в трепетном напряжении целую армию юных искателей приключений. Майн Рид и Инглиш имели обыкновение сопровождать По, когда тот возвращался домой на Коутс-стрит — все трое жили по соседству.

Не обходили вниманием журнал и более маститые писатели — оказываясь в Филадельфии, они считали своим долгом нанести визит Грэхэму и грозному мистеру По, чтобы предложить плоды своих трудов покупателю, дававшему самую высокую цену.

Встречи эти неизменно кончались обедами у Грэхэмов, которые, разбогатев, не жалели денег на большие приемы и обильные застолья, сзывая к себе всех, кто мог блеснуть умом и талантом. Гостей потчевали лучшим, что дарил достаток, и эти пиршества долго помнились тем, кого на них приглашали.

Впрочем, светские удовольствия и развлечения, которым предавался По, имели, подобно медали, свою оборотную и далеко не столь блестящую сторону. Миссис Клемм всерьез тревожили частые застолья у Грэхэмов, и она теперь допоздна просиживала у них на кухне, чтобы потом проводить По домой. Всякий раз она не забывала прихватить с собой и знаменитую корзину, в которой уносила остатки трапезы, неотступно следуя за Эдди, ибо, предоставленный самому себе, тот непременно заглянул бы к своему другу Генри Хирсту пропустить рюмку-другую бренди или абсента, и уж тогда жди всяких неприятностей. Вечер мог закончиться в какой-нибудь веселой портовой таверне, после чего По долго бы не вставал с постели. Но пока что все шло хорошо — он работал много и упорно.

По не только прекрасно справлялся с многочисленными обязанностями редактора крупного литературного журнала, но и оказался очень полезен патрону тем, что сумел привлечь к сотрудничеству с «Грэхэмс мэгэзин» известных литераторов и журналистов, чьи имена обладали для читателя магнетической силой. Значительную часть времени весной 1841 года По посвящал переписке с разными американскими авторами, прося их прислать что-нибудь для его журнала. Часто эти письма напоминали циркуляры, в которые вносились лишь самые необходимые изменения, чтобы приспособить их к каждому отдельному случаю. В составлении подобных посланий он очень поднаторел и часто получал на них благоприятные отклики.

По успешно действовал подобным же образом, работая у Бэртона и Уайта; теперь же в руках его была еще одна приманка — соблазнительные грэхэмовские гонорары и солидная репутация журнала, страницы которого он готов был предоставить своим корреспондентам. Среди тех, кому он предложил сотрудничать в «Грэхэмс мэгэзин», были Вашингтон Ирвинг, Фенимор Купер, Натаниель Уиллис и многие другие.

Но даже занимаемую им теперь должность, которая давала ему весьма видное положение в обществе, По считал лишь временным прибежищем. Более всего его привлекала возможность поступления на государственную службу. Ее преимущества — высокое жалованье и обилие свободного времени — были известны ему из первых рук: его друг Фрэнсис Томас работал в одном из департаментов в Вашингтоне и звал По последовать его примеру, живописуя в письмах все блага, которые это сулило.

В течение двух лет эта идея не давала покоя обоим. Томас и другие знакомые пытались хлопотать за По и однажды пригласили его в Вашингтон, чтобы снести с людьми, на чье покровительство можно было рассчитывать. По очень хотел приехать, но… «Видит бог, как я желал бы приехать в Вашингтон, но — все та же известная тебе история: нет денег — даже чтобы добраться туда, не говоря уже о том, чтобы возвратиться. Бедность тяжела, однако, живя так из честных побуждений, я не смею сетовать… Я с радостью согласился бы на любую должность — пусть даже с жалованьем 500 долларов в год, — лишь бы иметь возможность зарабатывать на пропитание делом, далеким от литературы. Чеканить звонкую монету из собственных мыслей, повинуясь кивку хозяина, есть, думается мне, труднейший на свете удел…»

Весной 1842 года По познакомился со многими из тех людей, которые сыграли чрезвычайно важную роль в его жизни. Быть может, самые далеко идущие последствия имела для него встреча с Руфусом Грисвольдом.

Преподобный д-р Руфус Грисвольд — ибо таков был по праву принадлежавший этому джентльмену титул — родился в городе Бонсоне, штат Вермонт, в 1815 году, и в молодости немало путешествовал по Соединенным Штатам и за границей. Пробыв какое-то время в ученичестве у типографа и издателя, он занялся затем изучением теологии и сделался баптистским священником. Позднее он оставил это даже тогда малодоходное поприще, чтобы стать редактором, издателем, а также, пожалуй, самым осведомленным и бойко пишущим биографом в тогдашней Америке. В ту пору в Соединенных Штатах не было ни одного сколько-нибудь известного или неизвестного, но хотя бы чем-то примечательного писателя, о котором Грисвольд но знал бы в общих чертах решительно всего. Редактируя произведения всевозможных родов и жанров и поддерживая постоянные связи с различными периодическими изданиями, он со свойственной ему ловкостью ума сумел проникнуть в обстоятельства жизни, изучить склонности и понять устремления многих современных ему писателей. Вдобавок ко всему он был от природы проницательным — пожалуй, слишком проницательным человеком. Не будь он столь глубоким знатоком людских несовершенств, ему, возможно, удалось бы добиться большего на литературной стезе. Нападки на По, предпринятые после его смерти преподобным доктором, от которых отдавало мелким пакостничеством, сочетавшимся с изощренным умением подмешивать к истине искусно отмеренную толику правдоподобной лжи, вызвали позднее справедливое осуждение многих комментаторов, в особенности тех, кто симпатизировал По.

Впервые судьба свела Грисвольда и По в Филадельфии ранней весной 1841 года — как раз в это время Грисвольд готовил к печати свою антологию «Поэты и поэзия Америки», которая вышла в свет в апреле 1842 года и выдержала впоследствии двадцать девять переизданий. По уже довольно долго не писал стихов — мешали увлечение прозой и не терпящие отлагательств журналистские дела, — однако отнюдь не забыл своей первой литературной любви. Он постоянно печатал в различных журналах стихотворения, вошедшие в три его сборника, внося в них новые и новые исправления, и не мог, разумеется, упустить такой возможности, какую давала антология Грисвольда. Грисвольд, в свою очередь, был рад оказать услугу молодому и быстро завоевывающему известность редактору «Грэхэмс мэгэзин». В результате переписки между ними в марте 1841 года несколько стихотворений и очерк жизни По — весьма отрывочный и недостоверный — были включены в новую антологию с умеренно хвалебной заметкой от составителя. Самым запоминающимся из этих стихотворений был «Дворец призраков» — тот самый, из-за которого По обвинил, причем без достаточных оснований, в плагиате Лонгфелло, прочтя его «Осажденный город». Грисвольду По написал, и это интересно отметить, что под «Дворцом призраков» он подразумевает «преследуемый призраками, помутившийся рассудок». Покуда ничто еще не омрачало отношений между двумя молодыми людьми, знакомство которых имело для обоих столь губительные последствия.

Первое столкновение между ними произошло довольно скоро. Грисвольд больше всего на свете желал сам сделаться поэтом, однако его творческие потуги приносили весьма плачевные результаты, и По не давал себе труда скрывать свое пренебрежение к таким опусам. С другой стороны, никаких похвал, которыми Грисвольд мог бы одарить По, не хватило бы, чтобы утолить его жгучее тщеславие. Скромная же их мера, доставшаяся ему в действительности, была воспринята поэтом как оскорбление. Его сочли равным многим, но отнюдь не первым. Подобной оценки он простить не смог. По высмеивал антологию Грисвольда в публичном выступлении; так вспыхнула вражда, отголоски которой не утихали, даже когда обоих уже не было в живых.

Несмотря на неудачу, постигшую друзей По в попытках выхлопотать ему государственную синекуру, и на отказ издателей опубликовать новый сборник его рассказов, в жизни его ни раньше, ни потом не было времени, когда бы небеса казались столь безоблачными, а будущее — многообещающим, как летом и осенью 1841 года. Он чувствовал себя вполне здоровым, насколько это вообще было для него возможно, и пока что находил в себе силы надлежащим образом исполнять свои обязанности, преодолев пристрастие к вину. Он был редактором значительного, возможно, самого значительного журнала в стране, литературным критиком, которого уважали и боялись. Дом его, хотя и не отличался особым достатком, был удобен и даже красив. В здоровье Вирджинии еще не произошло рокового ухудшения, и она по-прежнему могла сопровождать мужа во время прогулок или пикников на Виссахиконе. Известность По продолжала расти, и сейчас его окружали друзья — старые и приобретенные недавно. Они любили собираться вместе в доме на Коутс-стрит, который миссис Клемм содержала в безукоризненной чистоте; она весьма разумно распоряжалась банковским счетом По и с помощью Вирджинии старалась, как могла, пополнить семейный бюджет, зарабатывая шитьем. Вирджинии уже исполнилось восемнадцать лет, однако один из знавших ее тогда друзей сообщает, что «ей едва можно было дать четырнадцать». В жаркие дни По часто ходил купаться на реку, и Вирджиния. любила за ним наблюдать. В церкви ни По, ни его домашние, судя по всему, не бывали. По субботам (ибо именно субботу, а не воскресенье квакерская Филадельфия была склонна считать святым днем) По иногда вставал пораньше и отправлялся на лодке вверх по Виссахикону, протекавшему тогда по живописной, уходящей прочь от города долине, чтобы в мечтательном уединении провести несколько часов на тихом, поросшем густой травой берегу.

«Песни, которые мы посвящаем музам, тем прекраснее, чем легче наш карман», — заметил По в одной из рецензий, хотя собственная его жизнь опровергала утверждение о том, что поэтов вдохновляет голод. Наиболее плодотворный в творческом отношении период его жизни был отмечен относительным достатком и благополучием. В те дни По много писал для каждого номера грэхэмовского ежемесячника, не оставляя вниманием и другие издания.

Характер его критических статей не претерпел существенных изменений по сравнению с тем, что он печатал в «Сазерн литерери мессенджер» несколько лет назад. Разумеется, автор их стал немного учтивее и пожитейски мудрее — и это более доброжелательное отношение было оправдано, ибо книги, которые он теперь рецензировал, в целом выгодно отличались от произведений, написанных в предыдущее десятилетие. Поэты были уже не так слащавы, а прозаики временами хотя бы делали вид, что испытывают интерес к реальному миру. Лонгфелло, например, удостоился похвалы за поэтический талант, хотя и был осужден как подражатель; зато Тенниссону По воздал полной мерой как «величайшему» из английских поэтов.

Тогда же он довел до совершенства свой метод логических рассуждений, придав ему форму литературного приема, который использовал в рассказах «Убийство на улице Морг», «Тайна Мари Роже» и «Низвержение в Мальстрем». В них появляется последний и самый оригинальный из созданных им героев — «непогрешимый логик».

Образы и сюжеты «Гротесков и арабесок», отражающие навязчивые душевные состояния самого По, тревожили его сознание, ибо он не мог не понимать, что многое в этих рассказах несло на себе явственный отпечаток каких-то психических отклонений — особенно в тех из них, где живописуются ужасающие муки терзаемой человеческой плоти и кровавые убийства или изображаются странные отношения между героями и героинями. И он вступил в борьбу с осаждавшими его темными и неведомыми силами. Больше всего его беспокоило то, что все написанное им до сих пор было словно продиктовано извне, помимо его собственной воли. Теперь он решил, что будет строить свои произведения по строгим законам логики, тщательно отбирая и анализируя.

Вот почему следующим его литературным самовоплощением стал герой, наделенный почти сверхчеловеческой силой ума, детектив-логик и убежденный враг преступности. Теперь главные персонажи его рассказов уже не предаются каннибальским пиршествам и не кромсают человеческих тел, а, напротив, преследуют изуверов, стремясь помешать их злодеяниям. Да нет же, как бы говорит себе По, на самом деле люди на такое не способны — и в рассказе появляется страшная обезьяна, совершающая отвратительные зверства, к изображению которых его по-прежнему толкала фантазия.

Не в силах разорвать порочного круга, «холодный мыслитель» вопреки себе самому вновь и вновь возвращался к тому, от чего пытался бежать, — к убийствам и до неузнаваемости обезображенным трупам женщин. Выхода не было. Но как он жаждал его найти! В тиши дома на Коутс-стрит в то время, как миссис Клемм и Вирджиния шили, сидя у горящего камина, перо молодого писателя продолжало лихорадочно сновать по аккуратно склеенным вместе листам голубоватой бумаги, поверяя им языком прекрасным и звучным ужасные видения, теснившиеся в его воспаленном мозгу и заставившие содрогнуться не одно поколение читателей.

Поистине это было одно из самых странных семейств на свете! Пока в соседней комнате Вирджиния играла со своей кошечкой, а миссис Клемм ощипывала цыпленка к обеду, рожденная воображением По кровожадная обезьяна сдирала скальпы со своих жертв. Что толку говорить о том, что о сбежавшем из зверинца орангутанге По мог прочесть в какой-то ныне забытой пенсильванской газете, или о том, что происшедшее в ту пору в Нью-Йорке убийство, как обычно, заполнило газеты леденящими кровь подробностями. Все это могло дать толчок странным фантазиям, однако не объясняет причин последовавшей позднее катастрофы.

Впрочем, сейчас молодой редактор все еще упорно считал себя самым разумным из людей. И в самом деле не было такой запутанной криптограммы, которую он не смог бы разгадать. В августе 1841 года По успешно решил на страницах своего журнала одну из таких задач, присланную из Вашингтона Томасом, который сообщает, что статьи По, посвященные головоломкам и тайнописи, привлекли там большое внимание и даже были показаны одному из сыновей президента — разумеется, с тем, чтобы заручиться его поддержкой в хлопотах о казенной должности для По. (Система для решения головоломок могла бы прийтись политикам как нельзя более кстати!)

Безупречный логик весьма скоро проявил себя и как критик. В феврале 1841 года По поместил в «Грэхэмс мэгэзин» рецензию на роман «Барнеби Радж», попытавшись предсказать в ней дальнейшее развитие сюжета этого произведения, которое печаталось с продолжением. Догадки его подтвердились, по поводу чего Диккенс, как говорят, воскликнул: «Этот По, должно быть, сам сатана!»

Как мы видели, По был одержим идеей человеческого полета, в возможности которого не сомневался. В мыслях ему уже рисовался управляемый воздушный шар. Он даже предвидел появление небоскребов, упоминая в одном из рассказов о постройке двадцатиэтажиого здания в Манхэттене. Предсказывая многочисленные перемены в облике мира, По, как правило, был проницателен, и некоторые из его предвидений оказались поразительно близки к истине. Однако в отличие от большинства современников он не разделял веры в безусловные преимущества «прогресса», слишком хорошо видя противоречия и зияющие пустоты в мировоззрении общества, поставившего во главу всего материальное благополучие. Последнее никогда не было для По пределом устремлений.

К концу 1841 года стало совершенно очевидно, что Грэхэм не собирается помогать По в издании нового журнала — его собственный преуспевал, и остальное мало его заботило. Не выказывал он и намерения сделать По компаньоном в предприятии, неожиданно оказавшемся столь доходным. Однако человек этот был от природы так добродушен и любезен, что поводов для ссор с ним не находил даже По. Грэхэм не досаждал ему мелкими придирками, которыми в свое время изводил его Бэртон, заслуживший тем самым презрение своего бывшего помощника. И все же отказ Грэхэма поддержать По в новом начинании или сделать его совладельцем «Грэхэмс мэгэзин» являлся — во всяком случае, по мнению молодого редактора, — нарушением основного условия их соглашения.

Вероятно, Грэхэму очень хотелось удержать человека, благодаря которому число его подписчиков каждый месяц увеличивалось на несколько тысяч, но По был не удовлетворен и временами обнаруживал обычную для себя нетерпимость. Язвительность его критики всегда беспокоила тех, для кого он писал, не меньше, чем тех, о ком он писал.

Затем в первые месяцы наступившего 1842 года в семье По произошли события, вновь толкнувшие его к «несообразностям», причины которых были столь сложны. Продлившийся около года период, когда он, в общем, чувствовал себя сравнительно хорошо и вел весьма умеренный образ жизни, подходил к концу; близилось «низвержение в Мальстрем». О трагических обстоятельствах, приведших к катастрофе, пойдет речь дальше.