1. БОЛЬНИЦА

— Господин профессор уже пришел?

— Еще нет, мадемуазель!

— Это досадно. Ведь уже десять часов с четвертью!

— Наши часы спешат…

— И тем не менее, господин профессор должен был бы уже прийти…

— Его вызвали с утра в город на консультацию… А вы хотели бы поговорить с ним по поводу больной?

— Да… Из палаты номер двадцать восемь.

— А что, она плохо себя чувствует, мадемуазель?

— Не знаю… Я хотела бы поговорить с профессором…

Этот разговор происходил на террасе элегантного особняка, окруженного парком, где располагалась частная лечебница профессора Поля Дропа. Старшая сестра этого заведения, мадемуазель Даниэль, женщина лет сорока, с правильными, хотя и несколько тяжеловатыми чертами и решительным выражением лица, извинилась и стала подниматься на второй этаж по широкой лестнице с красивыми коваными перилами. Ее собеседница осталась на террасе. Это была женщина преклонных лет, уже давно работавшая медицинской сестрой в больнице и пользовавшаяся полным доверием администрации. Ее звали Фелисите, что значит «Благополучие», и ее надежность, старательность соответствовали ее имени. Поэтому мадемуазель Даниэль часто поручала ей ночные дежурства и уход за самыми трудными больными. Как и все сестры больницы, мадемуазель Даниэль носила на голове белую кружевную наколку и белый передник поверх голубого платья в белую клетку. В это утро она была явно чем-то обеспокоена и, что было ей несвойственно, с некоторой досадой посмотрела вслед удалявшейся старшей сестре.

Больница, где директором был молодой, но уже широко известный хирург Поль Дроп, пользовалась высокой репутацией, ее клиентами становились весьма состоятельные люди. Так, в палате № 28 находилась на излечении чрезвычайно богатая старая дама из Перу, по имени Конча Коралес. Два дня назад она подверглась тяжелой операции по удалению фибромы, и состояние ее здоровья внушало опасения.

Погнав плечами, Фелисите стала спускаться с террасы, как вдруг ее лицо осветилось радостью: она увидела, что от входной калитки по аллее идет мужчина, в котором она узнала профессора Дропа. Он оставил свою машину, роскошный лимузин, на улице Мадрид, перед решеткой парка, и теперь шел пешком, подняв воротник плаща (утро было прохладным) и засунув руки в карманы. Он ответил легким кивком на почтительное приветствие Фелисите и поднялся по лестнице особняка.

Казалось, больница только и ожидала его появления, чтобы выйти из состояния утреннего оцепенения. По коридорам зашуршали платья медсестер; многие из них ожидали на пороге палат, чтобы задать профессору вопрос или сделать ему важное сообщение. Родственники, пришедшие с визитом, также старались поймать взгляд и привлечь к себе внимание медицинского светила.

Но профессор, никого не замечая, быстро поднялся на третий этаж, где его поджидала мадемуазель Даниэль. Старшая сестра, будучи начальницей персонала, пользовалась большими правами, чем ее подчиненные. Поэтому она решительно обратилась к Полю Дропу:

— Господин профессор, — это был голос женщины, привыкшей отдавать распоряжения, — прошу вас на два слова по поводу больной из палаты двадцать восемь.

Доктор Дроп нахмурился:

— Потом, Даниэль, потом… Вы же знаете, сейчас время операции. Я и так опоздал, больной, наверное, уже полчаса под хлороформом…

— Только на одну секунду, господин профессор, — настаивала мадемуазель Даниэль, — У двадцать восьмой высокая температура.

— Сколько?

— Тридцать девять и три.

Поль Дроп поморщился:

— Ей ничего не давали?

— Нет, господин профессор. Как вы сказали, строгая диета, только чуть-чуть шампанского, разбавленного водой.

Врач ничего не ответил, он решительно отстранил со своего пути старшую сестру и направился в операционную, не обращая внимания на ее раздраженный и растерянный вид. Однако, сделав несколько шагов, он вернулся:

— В двадцать восьмой лежит эта дама из Перу, Конча Коралес?

— Да, господин профессор.

И она добавила почти умоляющим тоном:

— Уверяю вас, положение серьезное. Если бы вы могли уделить ей две минуты, всего две минуты… Но немедленно…

После секундного раздумья Поль Дроп повернулся и стал спускаться на второй этаж. Мадемуазель Даниэль с просветлевшим лицом последовала за ним. Она распахнула перед доктором дверь палаты № 28. Просторная комната со стенами, выкрашенными, белой краской, была погружена в полумрак. Посредине стояла кровать, в которой на белоснежных простынях лежала женщина. Покоившаяся на подушке голова с желто-восковым лицом казалась мертвой. Глаза больной были закрыты, а из полуоткрытого рта с трудом вырывалось хриплое дыхание. Молодая сестра с тонкими и чистыми чертами лица, сидя у постели, время от времени вытирала батистовым платком крупные капли пота, проступавшие на висках пациентки, которая, казалось, была в полном беспамятстве. Мадемуазель Даниэль не могла не обратить внимания на красноречивый контраст между молодой красавицей медсестрой и старой, обезображенной болезнью, Кончей Коралес.

Бросив взгляд на температурный лист больной, хирург спросил:

— Когда ее прооперировали?

— Позавчера… Вы же сами, господин профессор…

— Да, помню… Кажется, аппендицит?

— Фиброма, господин профессор. Это было утром в пятницу. Помните, еще дождик шел…

Сообщая все эти подробности, молодая сестра, казалось, ничуть не была удивлена забывчивостью профессора. Дело в том, что Поль Дроп проводил в своей клинике по четыре, а то и по пять операций ежедневно.

Скользнув рассеянным взглядом по молодой медсестре, он сказал:

— Спасибо, мадемуазель Жермена, за эти подробности. Теперь я все прекрасно припомнил.

Он еще раз взглянул на больную, быстро прикоснулся своей, холеной рукой к ее запястью и добавил:

— Назначения прежние. Строгая диета. Немного хинина, растворенного в столовой ложке минеральной воды. Это снизит ей температуру…

На прощание, смерив обеих женщин холодным взглядом, Поль Дроп сухо добавил:

— Я ожидаю от вас строжайшего соблюдения всех моих предписаний.

Чуть не бегом он направился в операционную, где его уже давно ожидали ассистенты и хирургические сестры, а также больная, которая, хотя и не находилась под хлороформом, уже почти час ожидала операции.

Клиника Поля Дропа была одной из немногих в Париже, оборудованных по последнему слову медицинской техники. Расположенная в квартале Нейи, на опушке Булонского леса, она даже внешне выглядела чрезвычайно привлекательно. Доктор Дроп придавал удобствам и комфорту больных не меньшее значение, чем самому лечению. С помощью умелой рекламы он сумел привлечь изысканную клиентуру, которая не только платила большие деньги, но и повышала престиж заведения. За два года он так расширил дело, что, кроме главного особняка, в парке пришлось выстроить еще два корпуса для больных, не считая служебных построек.

На третьем этаже главного особняка были оборудованы два просторных операционных зала. В одном из них Дроп оперировал сам, а другой предоставлял коллегам-хирургам из других больниц, которые охотно приходили сюда, чтобы прооперировать своих больных. Медицинский и обслуживающий персонал был многочисленным и отлично вышколенным. Мадемуазель Даниэль, которая не имела в жизни других интересов, отдавала клинике все свои силы. Она жила здесь же, в главном корпусе, и нередко вставала по ночам, чтобы убедиться, что все идет по строго заведенному порядку. Доктор Дроп доверял ей полностью и имел на то все основания.

Несмотря на то, что пребывание в клинике стоило огромных денег, финансовое положение ее было далеко не блестящим. Рекламный имидж обязывал. Огромные средства уходили на обновление медицинской техники, ухищрения комфорта и оплату работы персонала. И если профессор Дроп нередко казался задумчивым и недовольным, это объяснялось не только озабоченностью здоровьем пациентов, но и делами гораздо более меркантильного свойства. Он не был собственником клиники, которая принадлежала одному богатому промышленнику, вложившему и продолжавшему вкладывать в нее большие деньги. Однако с некоторых пор дела этого промышленника пошатнулись и встал вопрос о ликвидации клиники.

Чтобы спасти дело, пришлось создать акционерное общество и часть акций пустить в открытую продажу. Но на бирже, несмотря на усилия специально нанятых маклеров, акции шли плохо, и дело запахло банкротством. Часть долгов Поль Дроп взял на себя и теперь не очень ясно представлял, как выйти из затруднительного положения. Он мечтал о том, чтобы кто-нибудь принял на себя финансовые заботы и дал ему возможность заниматься исключительно медицинской практикой.

День прошел бесшумно и монотонно, как обычно проходят дни в лечебных заведениях, и ночь наступила рано, накинув свой темный покров, сотканный из печали и тайны, на обширный парк со старыми деревьями, уже сбросившими осеннюю листву, и на молчаливые строения, где отдыхали больные.

Было уже около полуночи, когда мадемуазель Даниэль отправилась спать. С восьми часов, исполнив свои обязанности старшей медсестры, она занималась хозяйственными делами. Сняв белый халат и вооружившись счетами, она проверяла ведомости и накладные, заполняла конторские книги, подбивала приход и расход. Поднимаясь наконец в свою комнату, она предупредила старую Фелисите:

— В случае необходимости разбудите меня.

В палате № 28 по-прежнему дежурила сестра Жермена. Лечение, прописанное доктором, дало весьма слабый результат. Больная постепенно пришла в сознание, но страдать от этого стала еще больше. В течение нескольких часов она с монотонной регулярностью издавала прерывистый и хриплый стон, впрочем, очень тихий, так как была ослаблена операцией и предписанной ей диетой. Молодая сестра с искренней жалостью смотрела на несчастную женщину, которую все ее баснословное богатство не могло избавить от мучительных страданий.

Запекшиеся губы госпожи Кончи Коралес произносили нечто бессвязное на непонятном для Жермены языке. Одно слово, тем не менее, она произнесла по-французски:

— Пить… пить… — без конца повторяла несчастная.

Потом, как и все послеоперационные больные, она стала просить болеутоляющее. Возможно, она даже преувеличивала свои страдания, чтобы получить лекарство. Хорошенькая медсестра, следуя предписанию Поля Дропа, оставалась глухой к ее мольбам, становившимся все жалобнее и настойчивее среди тишины наступившей ночи.

Палата была освещена слабым светом ночника. В ней стоял удушливый запах хлороформа и бинтов. Пробило полночь. Больная страдала все сильнее. Жермена бесшумно поднялась, на цыпочках подошла к двери в коридор и тихонько позвала:

— Фелисите!.. Фелисите!..

Дежурная медсестра, спавшая в кресле, не сразу пришла в себя. Наконец она подошла к двери палаты и спросила:

— Что случилось?

— Больной очень плохо, — сказала Жермена. — Может быть, стоит предупредить мадемуазель Даниэль?

— Старшая сестра очень устала и просила, разбудить, ее только в случае крайней необходимости. Ведь ваша больная не безнадежна?

— Надеюсь, что нет… Но она очень страдает.

Фелисите пожала плечами, давая понять, что такова судьба всех послеоперационных больных и что через это необходимо пройти.

— Вы ей давали сегодня болеутоляющее? — спросила она.

— Нет еще… Вы же знаете, болеутоляющие могут повредить процессу выздоровления, поэтому их предписано давать только в самом крайнем случае…

— Знаю, знаю, — сказала старая медсестра, которая не испытывала к врачебным предписаниям такого почтения, как ее младшая коллега. — Но нельзя же оставить человека всю ночь стонать от боли! Дайте что-нибудь вашей даме — она это заслужила.

— Честное слово, я тоже, так думаю, — обрадовалась Жермена.

Старая Фелисите, так до конца и не проснувшаяся, снова повалилась в свое кресло, а Жермена вернулась в палату, где хрипела больная.

— Господи, как я страдаю! — повторяла Конча Коралес.

Молодая сестра наклонилась над кроватью:

— Сейчас я дам вам успокаивающее, мадам. Оно вам поможет: вы выпьете и уснете…

При свете ночника она приготовила своими тонкими, изящными руками снотворное и поднесла его больной. С профессиональной ловкостью она осторожно приподняла Кончу за плечи, а другой рукой приблизила к ее губам стакан с микстурой. Больная проглотила лекарство и, хотя ее усилие было минимальным, бессильно откинулась на подушку.

— Мне очень плохо, дитя мое, — прошептали ее губы.

Сквозь закрытые ставни палаты стали пробиваться первые лучи рассвета. Жермена, задремавшая на стуле после того, как больная перестала стонать, открыла глаза. Ей приснился очень приятный сон, в котором жизнь предстала в виде очаровательного веселого праздника. Вернувшись к реальности, она ожидала, когда Конча Коралес вновь начнет стонать. Но та молчала. Это могло означать одно из двух: либо больная пошла на поправку, либо умерла. Но и в том, и в другом случае она покинет палату, ей на смену придет другая больная, той на смену третья, и так далее до бесконечности они будут сменяться перед Жерменой, всю жизнь. Но разве это жизнь? Разум Жермены бунтовал против такой перспективы. Она чувствовала себя молодой, привлекательной, образованной, умной. Разве не имела она права на другое существование?

Но вдруг она вздрогнула, побледнела и бросилась к постели. Больная лежала без движения, что само по себе не могло удивить медсестру. Но, скользнув взглядом по ее лицу, Жермена заметила, что болезненная желтизна уступила место смертельной бледности. Молодая сестра уже не раз видела смерть и не могла ошибиться. Но на всякий случай она схватила с туалетного столика зеркало и поднесла его к губам Кончи Коралес: ни малейший след дыхания не затуманил блестящую поверхность.

— Кончено! — сказала Жермена и перекрестилась.

Наскоро она навела порядок на туалетном столике, отодвинула в сторону ставшие теперь ненужными лекарства, оправила одеяло, покрывавшее тело бедной Кончи Коралес, и вышла из палаты. Без четверти семь Даниэль уже была в своем рабочем кабинете и ничуть не удивилась, увидев входящую Жермену.

— Номер двадцать восемь умерла, не так ли? — спросила старшая медсестра.

— Да. Я как раз пришла сообщить вам об этом.

— Я подам докладную записку профессору. Какая была температура вечера вечером?

— Немного упала: тридцать девять.

— Пульс?

— Беспорядочный, от шестидесяти до ста двадцати.

— Видимо, следствие послеоперационного шока, — заключила старшая сестра. — Она очень страдала во время агонии?

— Нет, — сказала Жермена. — Она приняла сильную дозу экстракта валерианы.

При этих словах мадемуазель Даниэль подскочила на месте:

— Снотворное? Вы ей дали снотворное?

Жермена смутилась:

— Она так страдала, мадемуазель! Я хотела ей помочь… Я посоветовалась с Фелисите, которая дежурила ночью, и она была того же мнения…

Мадемуазель Даниэль была вне себя.

— Несчастная, что вы наделали! — вскричала она. — У больной было слабое сердце, доктор еле-еле согласился на операцию. А вы ей дали снотворное! Это чистое безумие! Знайте же: это вы убили ее!

Молодая медсестра пошатнулась и рухнула на низенькую банкетку, стоявшую возле письменного стола. Она зарыдала, закрыв лицо руками:

— Боже мой!.. Боже мой!.. Я не виновата… Я не нарочно… Если бы я знала… О, не говорите, что я ее убила!

Даниэль была тронута горем девушки и стала ее утешать. Кроме того, она была женщиной практичной и понимала, что в интересах клиники не предавать случай огласке. Она обещала Жермене замолвить за нее слово перед профессором.

— Возвращайтесь в палату, — добавила она. — И пусть пока никто не знает, что ваша пациентка умерла. Вы знаете наш принцип: у нас никто не умирает от операции. Когда придут родственники, вы поговорите с ними и сделаете так, чтобы не было шума. В общем, все как обычно. Успокойтесь и вытрите слезы.

Около пяти часов вечера в дверь палаты тихонько постучали. Жермена вздрогнула. «Родственники пришли», — подумала она.

Уже днем от родственников прибыли букеты цветов с просьбой положить их у постели умершей. Но это было строго запрещено распорядком клиники, и цветы были задержаны привратником. Смерть Кончи Коралес держалась в секрете, чтобы не волновать других пациентов. Когда наступит ночь, ее тело, как обычно делалось, отнесут в морг.

А сейчас Жермене предстоял неприятный разговор. Она не сомневалась, что явился племянник покойной, молодой человек по имени Педро Коралес, который неоднократно приходил в клинику с визитами. Он слыл богатым парижским банкиром, одевался чрезвычайно изысканно и элегантно, и его горячие темные глаза производили на Жермену большое впечатление, которого не портили слишком черные волосы Коралеса и чрезмерное обилие перстней на пальцах. И сейчас молодая девушка спрашивала себя, как он отреагирует на смерть своей тетки, единственной родственницы, которая у него была на свете?

Дверь палаты приоткрылась, и один из служителей передал Жермене просьбу спуститься в салон для свиданий. В салоне посетитель стоял спиной к двери и не обернулся, когда неслышно вошла медсестра. Но она сразу узнала Педро Коралеса. Перуанец с задумчивым и меланхолическим видом смотрел в окно. За окном с самого утра, не переставая, шел дождь. Педро был одет в строгий черный костюм, который очень ему шел. Почувствовав присутствие Жермены, он обернулся и приветствовал ее почтительным светским поклоном.

— Прошу извинить меня, мадемуазель, — сказал он, — но, узнав о кончине моей бедной тетушки, я хотел прежде всего переговорить с вами.

Он сел и указал Жермене кресло напротив. Медсестра покраснела, но не села, так как это было запрещено инструкциями мадемуазель Даниэль.

— Спасибо, я не устала, — сухо сказала она.

Тогда Педро Коралес тоже встал.

— Моя бедная тетушка была обречена заранее, не правда ли, мадемуазель? — заговорил он. — Я так и подозревал. Когда она ложилась на операцию, которая была ей совершенно необходима, какой-то внутренний голос говорил мне, что ей уже не встать.

Не отводя взгляда от лица Педро Коралеса, Жермена проговорила бесцветным голосом:

— Профессор Дроп творит чудеса. Никогда не надо заранее сомневаться в результатах операции.

Перуанец чопорно поклонился. Потом произнес, пристально глядя Жермене в глаза:

— Я знаю, что профессор Дроп — первоклассный хирург и, кроме того, весь его персонал достоин высочайшей похвалы. Во время моих посещений я имел возможность убедиться, с каким профессиональным умением и с какой самоотверженностью вы заботились о моей бедной тетушке. То, что вы для нее сделали, заслуживает с моей стороны не только благодарности, но и вознаграждения, принимая во внимание все тяготы вашей трудной, но благородной профессии. Я надеюсь, вы не будете против этого возражать?

Педро Коралес подошел к Жермене и попытался пожать ее руку. Девушка почувствовала, что сердце готово выпрыгнуть у нее из груди. Слова перуанца заронили глубокое смятение в ее душу. Ей было мучительно выслушивать слова благодарности, зная при этом, что своей неосторожностью она привела больную к гибели. И она не выдержала:

— Ах, сударь! Я не могу принять вашу благодарность… Я недостойна её… Напротив, я виновата, очень виновата!

Педро Коралес опешил:

— Вы? Виновны?.. Но в чем?..

Его взгляд смущал девушку все больше и больше. Нарушая все правила профессиональной этики, она упала в кресло и залилась слезами:

— Ах, сударь! Ваша тетушка умерла по моей вине!.. Ах, если бы вы знали… Я в отчаянии… Но я хотела сделать как лучше!

И, рыдая, она рассказала ему все. От слез комната плыла у нее перед глазами. Временами ей казалось, что она теряет сознание…

Жермена пришла в себя, чувствуя, что ее сжимают крепкие мужские руки и черный ус щекочет ей шею. Или это только снилось? Вдруг она почувствовала, как страстный поцелуй обжег ей губы. Возмущенная, Жермена резким движением освободилась из объятий перуанца.

— Сударь! — воскликнула они, — Что вы себе позволяете?

Но ей ответил голос, исполненный нежности и страсти:

— Я вас люблю… О, восхитительная, божественная!..

И растерянная Жермена увидела, что Педро Коралес стоит на коленях у ее ног…

 

2. ФИНАНСИСТ МИНИАС

Ноябрьский день был серым и беспросветным, как это бывает поздней осенью. С утра шел проливной дождь, затем он прекратился, но ему на смену пришел густой туман, накрывший Париж траурным покрывалом. В домах, окружавших площадь Биржи, спозаранку зажгли газовое освещение. На улицах газовые фонари горели мигающим светом, в то время как электрические лампадеры, окруженные туманным ореолом, излучали ровное сияние. Голубоватый электрический свет отражался в лужах и придавал всем предметам фантастическое обличье.

Несмотря на туман, уличное движение было весьма оживленным. По улице Четвертого сентября в направлении Больших бульваров катился целый поток роскошных экипажей и рычащих автомобилей, в котором с трудом прокладывали себе путь большие автобусы, похожие на мастодонтов. Спасаясь от потоков разбрызгиваемой колесами воды, пешеходы жались к стенам и подъездам домов.

Вокруг Биржи толпа людей сгущалась и чувствовалось нервное напряжение, которое, казалось, излучают сами стены гигантского здания, внутри которого бушевали страсти и свирепствовала самая заразная болезнь нашего времени — золотая лихорадка… Под сводами огромного зала стоял гул от сотен голосов, сливавшихся в какой-то непрерывный, чудовищный, надсадный вопль обезумевшего чудовища. Множество фигур биржевых маклеров, торговых агентов, мелких жучков и крупных воротил сновали во всех направлениях, размахивали руками, кричали, что-то наспех записывали в своих записных книжках.

В этот день на Бирже назревала гроза. Стало известно о странном заказе на пушки, который был размещен на французских заводах представителями иностранной державы. Это известие тут же обросло целым клубком комментариев, сплетен, предположений. Сердце Биржи забилось лихорадочно и неровно. Группы дельцов собирались, шушукались и вновь разбегались в разные стороны.

— Это война! — говорили одни. — Я продаю свои акции золотых приисков!

— А я продаю медные рудники!

— Скажите, а что делает Ротшильд?

Биржевая мелюзга старалась узнать намерения крупных спекулянтов. Что надлежало делать? Покупать или продавать? Играть на повышение или на понижение? Неизвестно откуда распространилась информация, что надо продавать.

— Знаем мы эти трюки, — говорили скептики. — Завтра произойдет повышение на два пункта, и те, кто сегодня продают, завтра окажутся в дураках.

Тем не менее, котировки шли вниз. Слабонервные кинулись продавать. Более опытные спускали акции мелкими партиями, готовые в любой момент перейти к игре на повышение.

И действительно, за час до закрытия Биржи произошел резкий поворот. Биржевая конъюнктура изменилась. Прошел слух, что крупные банки, объединившись, целыми пакетами скупают обесценившиеся акции. Те, кто продавал, в свою очередь кинулись покупать, но было уже поздно. Курс акций резко пошел вверх. Целые состояния оказались развеянными в прах.

Среди всеобщей суеты человек лет сорока, одетый со скромной элегантностью профессионального финансиста, улыбался, стоя у одной из колонн. На его лице читалось удовлетворение от удачно проведенной операции.

— Просто поразительно, — ворчал он себе под нос, — сколько дураков поддаются каждый раз на одну и ту же комбинацию! В этом проклятом вертепе никогда нельзя быть уверенным, богат ты или беден.

— Вы большой скептик, Миниас, — сказал какой-то человек, стоявший тут же рядом и что-то записывавший в свою книжку.

Элегантный финансист, чьи лицо и фамилия указывали на греческое происхождение, повернулся к своему соседу:

— Ах, это вы, Жорж! Как ваши дела?

— Как нельзя лучше! Но я слышал ваше рассуждение, оно меня позабавило!

— Вот как! Стало быть, вы выиграли?

Человек, которого Миниас фамильярно называл Жоржем, неопределенно улыбнулся:

— Я не выиграл. И не проиграл.

— Как так?

— Я вообще не играл.

— Это вы-то не играли? — поразился Миниас. — Не может быть! Но почему?

— У меня были для этого веские основания.

Молодой человек по имени Жорж закрыл свою книжку, положил ее в карман и добавил:

— Причина очень простая; у меня нет ни гроша за душой, я полностью разорен. Прощайте!

И, не дав собеседнику опомниться, он исчез в толпе. Впрочем, Миниас недолго пребывал в растерянности. Он покачал головой и пожал плечами, что должно было означать на языке биржевиков: «Ну что ж, тем хуже для него: вот и еще один неудачник, который сегодня вечером пустит себе пулю в лоб».

Финансист накинул на плечи плащ, который до этого висел у него переброшенный через руку, заломил цилиндр назад, как того требовала мода, и направился к выходу, помахивая тросточкой с золотым кольцом, обтянутой крокодиловой кожей, и сверкая моноклем и черепаховой оправе, вставленным в правый глаз. На пороге он обернулся и окинул зал Биржи пронзительным и волевым взором.

— Здесь можно поработать, и еще как! — пробормотал он себе под нос. — Эх, дураки, дураки!..

Финансист не успел сделать и нескольких шагов по улице, как услышал, что кто-то окликает его по имени. Миниас остановился и пожал руку подошедшему к нему высокому человеку с черной шевелюрой и смуглым цветом лица. Это был хорошо ему известный богатейший биржевой игрок, перуанец по национальности.

— Каков ваш сегодняшний результат, Луиджи? — спросил Миниас.

— Пятьсот тысяч франков.

— Плюс, или минус?

— Разумеется, плюс! Да, жаркий был сегодня денек… Даже если бы я проиграл, то все равно но пожалел бы…

И резко поменяв тему, перуанец добавил:

— Вы не в курсе, что происходит в Жокей-клубе? Там, кажется, разразился какой-то скандал?

— Я не член Жокей-клуба, Луиджи. Я пустяками не занимаюсь…

— Но вы догадываетесь, о чем я говорю?

Миниас пожал плечами:

— Честное слово, нет… Вчера вечером я был у одной моей хорошей знакомой из кабаре «Стрекоза»… Так что ни о чем таком не слышал. А в чем дело?

— Зайдемте в бар, — предложил Луиджи. — Там я вам все расскажу.

Минуту спустя они уже сидели на высоких табуретах перед стойкой бара, примыкающего к зданию Биржи. Сюда часто заходили биржевики, чтобы за рюмкой абсента потолковать о текущих делах или договориться о совместных махинациях.

— Так вот, — начал Луиджи, потягивая через две соломинки коктейль, который бармен приготовил ему по специальному рецепту, — вы, конечно, знаете, что члены Жокей-клуба должны были избрать нового президента. На этот пост имелось два претендента…

— Одним из них был граф Мобан, а другим — миллионер Максон, — прервал его Миниас. — Это мне известно…

— Но есть одна тайна, которая вам не известна! Мой дорогой, держитесь крепче за табурет: оказалось, что граф Мобан…

— Граф Мобан — мошенник и вор…

— Если бы только это!

— Что же он, убийца?

— Хуже того!

— Право, Луиджи, я уж и не знаю…

Перуанец повернулся к своему собеседнику, уперся руками в колени и отчеканил:

— Дорогой мой, граф Мобан не кто иной, как Фантомас!

От удивления Миниас чуть не свалился с табурета:

— Не может быть! Как вы сказали?

Перуанец повторил:

— Я сказал, что граф Мобан, которого мы все так хорошо знали, имя которого не сходило со страниц светской хроники, граф Мобан, один из самых элегантных аристократов Парижа, на самом деле был Фантомасом! Его разоблачил полицейский комиссар Жюв с помощью журналиста Фандора!

Луиджи сделал эффектную паузу и добавил со смехом:

— Скажите, Миниас, только откровенно: могли ли вы предположить что-либо подобное?

Финансист казался совершенно ошеломленным.

— Да, должен признаться, что скажи мне это не вы, а кто-нибудь другой, я бы не поверил! Но если это так, если граф Мобан действительно Фантомас, то весь Париж должен был бы об этом говорить…

— Весь Париж только об этом и говорит!

Миниас помолчал.

— Мир биржевых дельцов, — сказал он наконец, — это совершенно особый, замкнутый мир. Он интересуется совсем другими новостями, а похождения Фантомаса его весьма мало волнуют. Но что касается меня лично, то я не могу прийти в себя от изумления… Граф Мобан — Фантомас!

— Не вы один, не вы один, дорогой Миниас! — воскликнул со смехом Луиджи. — Члены правления Жокей-клуба тоже не могут прийти в себя! Мне рассказали, что их последнее заседание проходило прямо-таки в похоронной атмосфере. Представляете себе: Фантомас — член самого аристократического клуба Парижа! Но дело не только в этом…

— Дело в выборе президента?

— Вот именно! Но теперь на этот счет не может быть сомнений. Изберут, конечно, Максона, соперника и заклятого врага Мобана, то есть врага Фантомаса, тем более, что Максон немало способствовал его разоблачению…

В этот момент к двум собеседникам подошел тучный человек с лысым черепом и гладко выбритым лицом, похожий на англичанина.

— Вы слышали новость? — спросил он, дымя сигаретой.

— Уж не про похождения ли Фантомаса вы собираетесь нам рассказать?

— Плевать мне на Фантомаса! — отрезал толстяк. — Есть вещи поважнее. Знаете ли вы Коралеса?

— Коралеса? — осведомился Миниас.

— Племянника…

— Бедняга! — рассмеялся Луиджи. — Никогда он не станет самостоятельной фигурой. Всегда за его спиной будет маячить его тетушка со своими миллионами.

— Маячила… — поправил его толстяк.

— Что вы хотите сказать? Он что, больше не племянник своей тетушки Кончи Коралес?

— Нет, уже не племянник… Он ее наследник!

— Значит, тетушка умерла?

— Вот именно! И Педро Коралес, который еще недавно был гол, как сокол, — если не считать нескольких элегантных костюмов! — теперь десять раз миллионер!

— Когда же она умерла? И от чего?

— Вчера вечером или сегодня утром, точно не знаю. И самое интересное, что она и больна-то не была. Так, пустячная операция, на которую она легла скорее из снобизма, чтобы привлечь к себе внимание и соболезнование своих подруг. И вот она легла в клинику, что на улице Мадрид, в Нейи…

— Это клиника доктора Дропа, — сказал Миниас. — Ее как раз должны продавать с молотка.

Но толстяк не давал себя сбить, он обязательно хотел закончить свой рассказ.

— Конча Коралес, — продолжал он, — должна была выйти из больницы не позже чем через три дня. И вдруг — крак! — скоропостижно отправляется на тот свет. То-то, должно быть, племянник прыгал от радости!

И толстяк расхохотался так, что его объемистый живот заходил ходуном.

В этот момент дверь отворилась и в баре появился новый персонаж. Он был одет очень скромно, в пальто зеленоватого цвета, на голове у него была поношенная шляпа-котелок, в руках он держал зонтик, с которого капала вода. Окинув взглядом помещение, он увидел Миниаса и направился прямо к нему.

— Господин Миниас, — воскликнул он, — я вас разыскивал повсюду! Нам необходимо срочно поговорить…

— Вот, прошу любить и жаловать, — сказал финансист, обращаясь к своим собеседникам, — месье Картере, торговый, посредник, большой дока по части торговли недвижимостью. Один из моих друзей, — добавил он с непередаваемой улыбкой.

Картере казался нервным и озабоченным.

— Господин Миниас, прошу вас, — настаивал он, — всего на две минуты…

Миниас нехотя слез с табурета и отошел с ним на несколько шагов.

— Итак, вы хотите говорить со мной о делах? — спросил он.

— Конечно… Вы приняли решение?

— Какое решение?

— Но я же вам говорил: о покупке заведения доктора Дропа.

— Ах вы про эту клинику… Мне как раз только что рассказали, что там умерла одна пациентка. Это неважная реклама для медицинского учреждения! Впрочем, это всего лишь шутка. Дело, которое вы мне предлагаете, весьма заманчиво. Но почему же, в таком случае, вам не удается пристроить ни одной их акции, хотя вы знаете всех деловых людей Парижа?

Картере улыбнулся:

— Вы большой шутник, господин Миниас. С вами просто невозможно говорить серьезно. Кто вам сказал, будто я не могу пристроить акции компании доктора Дропа? Само имя этого хирурга — уже реклама. Я мог бы продавать акции направо и налево. Но разве вы сами не сказали мне прошлый раз, что хотите купить весь пакет?

Греческий финансист перестал улыбаться и на минуту задумался.

— А какова продажная цена всего пакета? — спросил он.

— Шестьсот тысяч франков.

— Картере, это несерьезно. Такую цену вы можете называть простакам. Договоримся на пятистах тысячах.

— Мы могли бы совершить сделку прямо сейчас.

— Как вы, вероятно, догадываетесь, я не ношу пятьсот тысяч при себе…

— Я могу подождать дней восемь.

— Как вы торопитесь, Картере!

— Дела — это дела, господин Миниас.

— Совершенно справедливая мысль, хотя и не вы ее придумали. Итак, за пятьсот тысяч вы продаете?

— Да, если вы покупаете…

Грек прикрыл глаза и снова задумался. Он знал, что от Картере могли исходить самые неожиданные предложения. Откуда он мог знать Поля Дропа? Почему знаменитый хирург поручил провести сделку именно ему? Впрочем, это не имело особого значения. Конечно, он получает хороший процент комиссионных и заинтересован в том, чтобы вздуть цену. Но полмиллиона — это, видимо, реальная цена…

— За пятьсот тысяч я покупаю, — сказал Миниас. — Но предупреждаю: вы не получите от меня ничего сверх этой суммы.

— Договорились! — быстро ответил Картере. — Когда подпишем акт?

— Когда угодно.

— Тогда — прямо сейчас, если не возражаете.

Через десять минут составленное по всей форме гарантийное письмо было уже в руках у Картере. Срок платежа был назначен не позднее, чем через восемь дней. Лысый толстяк и Луиджи подошли к ним.

— Ну как, сплетены все интриги? — шутливо спросил перуанец.

— Господа, — торжественно провозгласил Миниас, — вы можете меня поздравить! Я купил клинику Поля Дропа. Завтра об этом будет говорить весь Париж. И уж я не пожалею денег на рекламу!

 

3. ЗАБОТЫ ПОЛЯ ДРОПА

У себя дома, в своем личном рабочем кабинете, доктор Дроп грел руки у пылающего камина, когда дверь отворилась и в кабинет вошла довольно миловидная женщина. Это была супруга доктора, которая только что вернулась после посещения магазинов. На голове у нее все еще была шляпка, а на плечах накидка из дорогого меха. Доктор обернулся:

— Это ты, Амели? Добрый день. Что тебе нужно?

Его тон был достаточно резок. Однако Амели Дроп ничуть не удивилась и ответила ему так же холодно:

— Я рискнула тебя побеспокоить только для того, чтобы узнать: ты пойдешь завтра вечером на банкет или будешь обедать дома?

В ответ на этот простой вопрос Поль Дроп в раздражении топнул ногой:

— А тебе-то что за дело?

— Мне это совершенно безразлично, — ответила мадам Дроп ледяным тоном. — Но если ты пойдешь на банкет, то я отправлюсь обедать к подруге, и следовательно…

Поль Дроп не дал ей закончить:

— Ты можешь обедать, где угодно, и делать все, что тебе угодно… Ты свободна, и я свободен…

Он снова повернулся к камину и продолжал уже более спокойно:

— Я сам еще не знаю, что буду делать завтра. Хотя мои дела тебя не интересуют, я считаю нужным сообщить тебе, что подвел некоторые итоги… Они крайне неутешительны. Лично у меня не осталось ни гроша. Дела клиники идут хуже некуда. Картере, которому я поручил найти покупателей, никого найти не может… Таким образом, одно из двух: или произойдет чудо, или в ближайшие дни я закрываю лавочку.

Голос Поля Дропа дрожал от волнения. Его жена, напротив, казалась совершенно спокойной.

— Что ж, будем надеяться на чудо, — сказала она. — Хотя в наше время чудеса случаются не часто…

Она повернулась и вышла из комнаты. Доктор, вновь оставшись один, стал нервно шагать от камина до окна и обратно. С его губ срывались отрывистые фразы:

— Вот… Вот во что превратилась моя семейная жизнь… всего за шесть лет после свадьбы! И ради этого я пошел на все уступки… пожертвовал своими профессиональными интересами… своими надеждами и амбициями… своей мужской честью, наконец! Моя жена богата, очень богата. Ей достаточно было бы выделить какие-нибудь сто тысяч, чтобы спасти меня… Но она предпочитает, чтобы я потерпел позорное банкротство… Я был известным хирургом… Я был почти знаменит… Но согласился стать директором этого заведения и превратился в торговца супом… И вот вознаграждение: я разорен!

Доктор подошел к своему письменному столу, взял из коробки сигарету с золотым ободком, закурил ее и несколько раз яростно затянулся. Затем он бросил сигарету в камин и продолжал свой монолог:

— Я чувствую, как мужество оставляет меня… А теперь ко всем финансовым неприятностям добавилась эта история с Кончей Коралес. Если о ней станет известно, под вопрос будет поставлена моя врачебная репутация… Поневоле задумаешься, не покончить ли со всем разом…

В это время в дверь постучали, и появившийся на пороге лакей доложил:

— Господин доктор, какой-то человек желает вас видеть. Он пришел из клиники, от мадемуазель Даниэль.

— Он передал свою визитную карточку?

— Да, господин доктор.

— Дайте сюда!

Взглянув на визитную карточку, которую протянул ему лакей, доктор побледнел.

— Вы уже сказали посетителю, что я дома? — спросил он у лакея.

— Да, господин доктор.

— Идиот!

Поль Дроп закусил губу от ярости. «Теперь я не могу его не принять, это вызвало бы подозрения», — подумал он.

— Пригласите посетителя в салон и попросите подождать, — приказал он лакею.

Еще несколько минут доктор Дроп в нерешительности прохаживался по кабинету и бормотал себе под нос:

— Ужасное положение!.. Как я буду говорить с этим человеком? А вдруг он догадывается о том, что произошло? О небрежности этой Жермены? Отвечать-то все равно должен я!.. А что я смогу ему ответить?

Наконец, так ничего и не придумав, он открыл дверь, соединявшую кабинет с салоном, и пригласил посетителя войти. Посетителем был не кто иной, как Педро Коралес…

— Дорогой доктор, извините меня за беспокойство! — заговорил перуанец легким и даже несколько развязным тоном. — Но у меня к вам срочный разговор.

Вид у Педро Коралеса был столь жизнерадостный, что доктор невольно подумал: «Может быть, он еще не знает о смерти своей тетки и мне надлежит ему об этом сообщить?»

— Вы, вероятно, пришли ко мне в связи с прискорбным исходом болезни вашей тетушки Кончи Коралес? — спросил доктор. — Поверьте, сударь, что, выражая вам мое искреннее соболезнование…

Но перуанец не дал ему закончить.

— Прошу вас, доктор! — сказал он, и ослепительная улыбка появилась под его черными усами. — Не надо никаких соболезнований! Зачем все эти церемонии между нами… Вы же знаете: я — наследник!

Это признание было столь внезапным и откровенным, что Поль Дроп опешил.

— Вы — наследник? — забормотал он. — Наследник вашей бедной тетушки?

— Конечно! И должен признаться, что умерла она как нельзя более кстати! Вчера я был беден, как церковная мышь, а сегодня баснословно богат! И благодарить за это я должен прежде всего вас!

Словно не подозревая о низости своих слов и своего поведения, Педро Коралес протянул доктору руку, которую тот предпочел не заметить.

— Ведь болезнь моей тетки не была очень серьезной, — весело продолжал перуанец, — И если она все-таки сыграла в ящик, то заслуга принадлежит целиком вам!

Доктор Дроп наконец овладел собой.

— К сожалению, — заговорил он, — мой предварительный диагноз оказался ошибочным. Да, я сам сказал вам вначале, что у вашей тетушки нет ничего серьезного. Но болезнь, за которой всегда остается последнее слово, опровергла меня. Так что я приношу вам свои извинения и присоединяюсь к вашему горю.

В ответ Педро Коралес расхохотался доктору в лицо:

— Да не мучайтесь вы так, господин Дроп! Я-то знаю, что мою тетку прикончила вовсе не болезнь, а небрежность вашей медсестры, мадемуазель Жермены. Но я не собираюсь никого обвинять… Вообще я пришел к вам по другому поводу…

— По какому же? — растерянно спросил доктор.

— Я хотел поговорить с вами относительно, мадемуазель Жермены.

— И что же вы собирались мне сказать?

— Вот теперь, доктор, у нас начинается настоящий, доверительный, мужской разговор! Я уверен, что вы поймете меня. Дело в том, что ваша медсестра мне нравится, правится очень, чрезвычайно, необыкновенно! И я хотел бы ее у вас похитить!

— Я вас не понимаю…

— А чего тут понимать, — продолжал нахальный перуанец. — Вы отдаете мне Жермену, и дело с концом! Считайте, что я хочу ее вознаградить за все те заботы, которыми она окружила мою покойную тетушку!

«В общем, он предлагает мне постыдную сделку, — с отвращением подумал Поль Дроп. — В обмен на его молчание я должен выступить в роли сводни…» Вслух же он ответил:

— Об этом надо прежде всего спросить саму Жермену…

— О, она согласна! — воскликнул Педро Коралес. — Я уже имел случай в этом убедиться…

— Нет! — решительно сказал доктор. — Жермена связана с клиникой годовым контрактом, и я буду требовать, чтобы она отработала этот контракт до конца.

Педро Коралес и усом не повел.

— Я понимаю, — сказал он, — что расторжение контракта связано с материальным ущербом. Что ж, я теперь богат и готов заплатить вам необходимую компенсацию. Давайте заодно подобьем все итоги.

Вытащив из кармана чековую книжку, перуанец продолжал:

— Скажите, во-первых, сколько я вам должен за пребывание в вашей клинике моей тетушки?

Дрожащей рукой доктор Дроп стал набрасывать счет:

— Стоимость одного дня пребывания в клинике — пятьдесят франков. За семь дней это составляет триста пятьдесят… Пятьсот франков составляет гонорар лечащего врача… Еще двести франков — на оплату ночных дежурств… Вот, пожалуйста, общая сумма.

Педро Коралес выслушал его с улыбкой.

— Вы проявляете чрезмерную скромность, доктор, — сказал он. — Будем считать, что пятьдесят тысяч возместят ваши расходы, плюс десять тысяч за расторжение контракта с Жерменой… Вы молчите — я принимаю ваше молчание за знак согласия. Видите? Я заполнил чек на шестьдесят тысяч. И при этом я еще считаю себя вашим должником! Я всегда буду с благодарностью вспоминать о вашем заведении: я потерял в нем старую тетушку, а приобрел солидное наследство и хорошенькую девушку в придачу! Ну же, доктор, по рукам — и расстанемся друзьями!

Ужасный посетитель снова протянул Полю Дропу руку, но доктор снова ее не принял.

— Сударь… — начал он охрипшим от волнения голосом. Но его прервал звонок внутреннего телефона. Лакей сообщил доктору, что его желает видеть господин Миниас.

— Пусть подождет, — сказал доктор и, обращаясь к Педро Коралесу, продолжал: — Сударь, чек, который вы мне предлагаете…

Его голос прервался от волнения, и перуанец воспользовался этим.

— Ни слова больше, дорогой доктор, — воскликнул он, хватаясь за шляпу. — Умные люди понимают друг друга без слов. Я ухожу. Только, пожалуйста, не оставляйте этот чек валяться на столе! Люди так глупы и недоброжелательны. Они могут подумать… или догадаться…

И Педро Коралес удалился танцующей походкой, оставив Поля Дропа в полном замешательстве. Но уже через несколько секунд доктор пришел в себя и в ярости скомкал чек в кулаке.

— Подонок! Негодяй! — бормотал он. — Он считает, что я намеренно убил несчастную женщину! Если я приму этот чек, я действительно стану убийцей!

Он кинулся к столу, схватил лист бумаги и стал лихорадочно писать. «Господину Прокурору Республики», — вывел он вверху страницы. И остановился: он не очень представлял себе, как и на что он собирался писать жалобу. В этот момент его взгляд упал на ящик для бумаг, где сверху лежало письмо стряпчего, уведомлявшего его о том, что клиника должна быть продана с торгов. В его сознании происходила мучительная борьба. Деньги Педро Коралеса могли бы спасти клинику от банкротства. Может быть, ради этого стоило бы переступить через веления совести?

Поколебавшись несколько минут, Поль Дроп отложил перо и позвонил лакею, чтобы тот ввел нового визитера. «Какого черта нужно от меня этому Миниасу?» — подумал доктор.

Через две минуты греческий финансист приветствовал директора клиники, с которым уже был знаком.

— Какой добрый ветер вас принес? — любезно осведомился Поль Дроп.

— Добрый ветер? Вы, видимо, не в курсе последних событий, мой милый доктор…

— А что случилось?

— Случилось то, что в моем лице вы имеете нового компаньона. Я только что виделся с Картере и оформил с ним покупку вашего заведения.

Поистине, это был вечер неожиданностей для доктора Дропа. Но он быстро оправился и сердечно пожал финансисту руку:

— Я очень рад услышать эту новость, дорогой Миниас! Вы помогли мне выйти из крайне сложной ситуации… Надеюсь, вы понимаете, что моя клиника — совсем не плохое предприятие. Она может приносить хороший доход. Нам только надо преодолеть временные затруднения… Нет худа без добра: я рад, что все так сложилось. Теперь я наконец смогу полностью отдаться медицине!

— А также — вашей великой любви! — не без иронии добавил ехидный грек.

Лицо доктора омрачилось.

— Не будем говорить о моей любви, — ответил он. — Достаточно того, что перед вашим приходом я чуть было не совершил низость, в которой мне пришлось бы потом раскаиваться всю жизнь… И это ради каких-то шестидесяти тысяч франков!

Поль Дроп собирался продолжить, но Миниас прервал его:

— Кстати, доктор, я надеюсь, вы не забыли о нашем уговоре? Вы обещали взять на работу одного моего знакомого по имени Клод…

— Признаться, я не помню этого… Но в любом случае я готов выполнить вашу просьбу.

— Только должен вас предупредить, что Клод — не совсем обычный человек. Ему свойственны некоторые странности, неожиданные поступки… Я прошу вас отнестись к нему снисходительно. А в общем-то он неплохой малый и старательный работник. Все, что требуется, — это не стеснять его свободу…

— Обещаю вам, что ваш протеже будет пользоваться полной свободой. Это ведь сущий пустяк по сравнению с той услугой, которую вы мне оказываете…

Миниас снова прервал его:

— Простите, я не сообщил вам еще об одной маленькой детали. Я действительно подписал купчую на вашу клинику, но с правом внести деньги только через восемь дней…

— Ну и что?

— А то, — холодно продолжал Миниас, — что у меня нет ни гроша за душой. Десять дней назад я полностью прогорел на бирже…

Полю Дропу показалось, что потолок обрушился ему на голову.

— Но это же ужасно, Миниас! — забормотал он. — Вы, наверное, шутите?

Но грек только пожал плечами:

— Я никогда не шучу в деловых вопросах. Я сказал, что взял отсрочку на восемь дней. Это значит, что через восемь дней я должен буду найти деньги… Да, что там вы начали мне рассказывать относительно шестидесяти тысяч? Это, должно быть, интересное дельце. Еще несколько таких, и финансовые проблемы вашего заведения были бы решены… Объясните же мне, в чем суть комбинации.

Обессилев, доктор Дроп тяжело опустился в кресло и сунул в дальний ящик своего стола мужественное письмо, которое он начал писать Прокурору Республики…

 

4. НОВЫЙ САНИТАР

В дождливый темный вечер, около одиннадцати часов, автомобиль с потушенными фарами спускался вдоль бульвара Майо в направлении улицы Мадрид. Рядом с водителем сидел человек, закутанный в просторную пелерину, воротник которой он поднял, спасаясь от холода. Приблизившись к заведению доктора Дропа, машина не остановилась у главного входа, но, углубившись в узкую боковую улочку, подъехала к калитке, ведущей в парк с противоположной стороны. Водитель заглушил мотор, а его спутник, выйдя из кабины, стал нажимать кнопку электрического звонка возле калитки.

В низком подвальном помещении клиники звонок разбудил дремавшего там служителя. Тот вскочил, натянул куртку и пошел открывать. Сквозь прутья ограды он разглядел странную машину, остановившуюся у калитки.

— Так это вы похоронная служба? — спросил он у человека в пелерине.

Услышав утвердительный ответ, служитель отпер калитку и повел приехавшего к старшей сестре. Та, как обычно в это время, занималась бухгалтерскими делами. В этот вечер улыбка не сходила с лица мадемуазель Даниэль: несколько часов назад доктор Дроп сообщил ей, что все финансовые трудности клиники благополучно улажены. Появление служащего похоронной компании не нарушило ее хорошего настроения. Речь шла о рутинной в общем-то процедуре: надо было незаметно вывезти с территории клиники тело скончавшейся Кончи Коралес.

Даниэль быстро заполнила формуляр и протянула его служащему вместе с пятью франками чаевых. Тот поблагодарил, приподняв шляпу, потом добавил:

— Все-таки надо, чтобы кто-то мне помог. В одиночку мне не дотащить…

— А водитель? — спросила Даниэль.

— У него приказ не покидать машину.

— А вы, Максим? — обратилась сестра к служителю. — Не согласитесь ли вы помочь?

Но служитель отказался, сославшись на то, что это не входит в его обязанности и что он страсть как боится мертвецов.

— Ладно, ладно, — сказала старшая сестра, — У нас есть новый санитар Клод, пошлите за ним.

Вскоре появился Клод. Это был крепкий детина лет сорока пяти с обильной шевелюрой, бакенбардами и усами. Его глаза скрывались под кустистыми бровями. Он беспрекословно пошел выполнять поручение мадемуазель Даниэль, и через пять минут на гравийной дорожке парка послышались тяжелые шаги двух мужчин, несших гроб к задней калитке парка.

Выполнив поручение, санитар Клод вернулся на место своего дежурства в корпусе А. Он уселся в удобное кресло, стоявшее в конце коридора, вдоль которого располагались двери палат, и раскрыл какую-то книгу. Но в этот момент раздался тихий звонок. Посмотрев на сигнальную доску, Клод увидел, что его вызывает больной из палаты № 7. В ней находился старик по фамилии Кельдерман, один из старожилов клиники. Семь месяцев тому назад он поступил для проведения легкой операции, но затем не захотел выписываться и продолжал жить в больнице, как в пансионате. Будучи человеком одиноким и состоятельным, он имел возможность оплачивать свое пребывание в заведении доктора Дропа. Спустя два или три месяца он перенес инсульт и с тех пор передвигался в инвалидной коляске, но сохранил ясность ума и неистощимую общительность. Бог знает как, но он умудрялся быть в курсе всего, что происходило в клинике.

Вот и сейчас, стоило Клоду переступить порог его палаты, как старик ошеломил его вопросом:

— Ну как, отправили в последний путь старушку Коралес?

Клод попытался уклониться от этого вопроса, но Кельдерман прервал его:

— Не пытайтесь морочить мне голову. Я все слышу и все знаю. Сон у меня плохой, зато слух хороший. Я слышал, как к задней калитке подъехала машина, раздался сигнал клаксона. Потом до меня долетел звук шагов по гравию — двое человек несли по дорожке что-то тяжелое. Поскольку вас куда-то вызвали и вы только что вернулись, мне ясно, что вы были одним из тех, кто выносил гроб… Эта техника здесь отлично отработана: был человек — и исчез… Скоро и мне предстоит отправиться по такому же маршруту…

— Не надо предаваться мрачным мыслям, — сказал Клод. — Расскажите мне лучше что-нибудь из вашей жизни. Помните, прошлый раз вы мне рассказывали, что во время войны у вас был неразлучный друг, отец маленького мальчика…

Санитар явно хотел переключить внимание больного на более веселые предметы, но, казалось, он преследовал при этом и какие-то свои цели. Что же касается Кельдермана, то, видя, что Клод не собирается уходить и готов составить ему компанию, он очень оживился:

— Да, да! Я много видел на своем веку и пришел к убеждению, что никогда не надо отчаиваться. Вот и этот малыш, о котором я вам рассказывал, сын моего друга Перрона, — каким же слабеньким и хилым он явился на свет! Его мать умерла родами, говорили, что и ребенок не жилец на свете… Так вот, можете себе представить, он окреп, вырос и стал таким молодцом, что любо-дорого посмотреть! Подумать только, маленькому Себастьяну Перрону теперь сорок лет! Недавно я увидел его портрет в газете. Он сделал великолепную карьеру в магистратуре. Теперь он председатель суда департамента Сены… А ведь он ничего бы не добился, если бы не один человек… по имени Мариус…

— А кто такой этот Мариус?

— Спросите лучше, кем он был… так как я сомневаюсь, что он еще жив. Но в то далекое время Мариус был сыном егеря, служившего у Перрона-отца, и лучшим товарищем по играм маленького Себастьяна. Целыми днями они пропадали в лесах в окрестностях Диня и на морском побережье, опустошая птичьи гнезда и охотясь на мелких зверей. Себастьян, отличавшийся хрупким сложением и привыкший к опеке нянюшек, вынужден был тянуться за своим старшим товарищем, а этот Мариус, должен вам сказать, был отчаянным сорванцом. В результате этой дружбы папенькин сынок превратился в крепкого здорового мужчину, который стал пользоваться большим успехом у женщин.

Санитар слушал рассказ с видимым интересом.

— А что потом случилось с Мариусом? — спросил он.

— Дружба двух молодых людей продолжалась, пока Себастьяну не исполнилось восемнадцать лет. Затем их жизненные пути разошлись. Молодой Перрон, окончив коллеж, поступил на юридический факультет, а потом началась его успешная юридическая карьера. Мариус стал плотником в маленькой деревушке Брак, в нескольких километрах от Диня. Впрочем, плотничал недолго: вскоре он завербовался в колониальные войска и отправился на Мадагаскар. С тех пор Себастьян не имел о нем никаких известий.

— Откуда вам это известно?

— Я интересовался судьбой Мариуса и каждый раз, когда я видел Себастьяна, я справлялся о нем… Увы! — продолжал старик со вздохом. — Такова жизнь человеческая: люди встречаются, дружат, любят друг друга, потом расстаются — и забывают… Я уверен, что, явись сейчас Мариус перед Себастьяном, тот его даже не узнал бы!

Санитар Клод почему-то встал и заходил по комнате.

— Вы уверены в этом? — спросил он.

— В чем? Что Себастьян не узнал бы Мариуса? Увы, зрительный облик быстро стирается из памяти. Да и Мариус сейчас выглядел бы не так, как в юности… Впрочем, я более чем уверен, что он погиб в одной из колониальных кампаний. Вы, мой друг, работаете санитаром и, стало быть, знаете, как ненадежна жизнь человеческая!

Но Клоду было не до философских рассуждений. Следуя какой-то своей мысли, он продолжал расспрашивать Кельдермана:

— А как выглядел Мариус?

— Да вам-то что? — насторожился старик. — Почему вас интересуют эти подробности?

— Дело в том, — ответил Клод, — что я тоже служил в колониальных войсках и как раз на Мадагаскаре. И мне кажется, что я знал этого Мариуса…

— Странно, странно… — проворчал Кельдерман. — Мне почему-то кажется, что, если бы Мариус дожил до ваших лет, он выглядел бы примерно так же, как вы… А сейчас, мой друг, я прошу прощения, но я несколько устал. Спасибо вам за то, что согласились поболтать со стариком… Уходя, не забудьте, пожалуйста, погасить свет.

Вернувшись на свое место, санитар Клод и не подумал снова взяться за популярный роман, который валялся раскрытый тут же рядом. Вместо этого он погрузился в напряженные размышления, и время от времени его губы непроизвольно шептали: «А что?.. Было бы здорово… Можно попробовать… Я должен сделать все, чтобы освободить этого несчастного…» Наконец, словно подводя итог своим размышлениям, он пробормотал:

— Надо действовать осторожно… все тщательно подготовить. Впрочем, время у меня есть. Надо постараться выведать у старика как можно больше подробностей относительно Мариуса и Себастьяна Перрона.

 

5. ДРУГ ДЕТСТВА

Этим утром господин Себастьян Перрон, председатель суда департамента Сена, как обычно, поднялся в рабочий кабинет. Несмотря на свои сорок лет, он еще был, что называется, «красивый малый». Его лицо было мужественным и одновременно утонченным, что особенно нравится женщинам!

По складу своего характера он обладал чертами, которые способствуют успеху на административном поприще. Он был образован, хорошо воспитан, умел быть обаятельным, а когда нужно, решительным и властным. Он был находчив, красноречив, прекрасно владел всеми оттенками своего красивого низкого голоса. У него не было прямолинейности и сухости судебных чиновников старой школы. Сочетая профессиональные навыки с обходительностью светского человека, он являл собой идеальный тип государственного сановника эпохи Третьей Республики. Всего за шесть лет пребывания в Париже он успел завязать, в Министерстве юстиции многочисленные полезные связи. Его карьера шла по восходящей, и ему уже пророчили место в Государственном кассационном суде. Причем немалую роль в этом быстром продвижении играли женщины, к которым он относился с большим вниманием и большим разбором.

Едва Себастьян Перрон уселся за письменный стол в своем просторном кабинете во Дворце правосудия, как служитель почтительно доложил ему, что какой-то человек настойчиво просит об аудиенции.

— Он дал свою визитную карточку?

— Нет, господин председатель… У этого господина вид не очень-то… изысканный.

— Спросите, как его зовут.

— Господин председатель собирается его принять?

Видимо, в это утро Себастьян Перрон был в хорошем настроении:

— Почему бы и нет? — сказал он. — Только спросите, по какому он делу.

Через минуту служитель вернулся:

— Этот человек просит принять его по личному вопросу.

— Как его фамилия?

— Он назвался господином Немо…

Себастьян Перрон побарабанил пальцами по столу. Слово «Немо» означает «Никто». Человек, добивавшийся приема, явно давал понять, что не хочет называть, своего имени. Как поступить?

— Просите, — решил Себастьян.

Несколько секунд спустя в его кабинет вошел скромно одетый человек и отвесил сановнику почтительный поклон. Он казался смущенным и нерешительно мял в руках кепку, ожидая, чтобы служитель вышел из кабинета.

— Я действительно говорю с господином председателем? С господином Себастьяном Перроном? — произнес наконец посетитель.

— Да, — ответил сановник, принимая холодное и суровое выражение лица.

— Ей-Богу, я так и знал, господин председатель. Я узнал бы вас среди тысячи человек! А ведь сколько лет прошло! Сколько воды утекло!

«Наверное, какой-нибудь попрошайка, которому я в свое время помог и который снова пришел что-нибудь клянчить», — подумал про себя Себастьян.

— Ну и дела! — продолжал посетитель. — Ты что, действительно меня не узнаешь?

Судья Перрон встал:

— Что означает это «тыканье», сударь? Я проявил снисходительность, согласившись принять вас, однако…

Тут он осекся, потому что посетитель произнес всего одно слово: «Мариус». На лице Себастьяна начальственная холодность сменилась растерянностью, затем — радостной улыбкой.

— Возможно ли! — воскликнул он. — Мариус! Мариус! Ты ли это, мой друг?.. Честно говоря, никогда бы тебя не узнал. Ты очень изменился!

— Путешествия… Колонии… — неопределенно бормотал посетитель.

— Конечно, я помню: ты поступил в колониальные войска, участвовал в походах…

— Да, да… Но по газетам я не переставал следить за твоими успехами… И каждый раз я говорил себе: «Этот маленький Себ хорошо шагает!»

Глаза сановника увлажнились от волнения.

— Ах, Мариус, Мариус! Ты назвал меня Себом, как раньше, в детстве… — Значит, ты все помнишь?

— Еще бы! У меня был только один друг в жизни, это — ты! Конечно, мне не очень-то повезло. Но я всегда утешался тем, что ты стал настоящим человеком! И вот, я вижу, ты все такой же молодой и красивый, окруженный успехом и, наверняка, любовью женщин!

Лицо Себастьяна омрачилось:

— Не думай, что моя жизнь — одно сплошное счастье! Это далеко не так. Я много страдал… и продолжаю страдать. Когда-нибудь я расскажу тебе о драмах, которые мне довелось пережить…

Судья Перрон остановился и пристально посмотрел в глаза Мариусу; ему пришло в голову, что перед ним единственный человек, которому он может полностью довериться.

— А что если я дам тебе тайное поручение? — продолжал он, — Могу ли я рассчитывать на тебя сегодня так же, как раньше маленький Себастьян рассчитывал на своего друга Мариуса?

Судья Перрон был так взволнован, что не обратил внимания на странное выражение, которое промелькнуло на лице его собеседника и тут же исчезло.

— Ты можешь на меня положиться, Себ, как на самого себя! — воскликнул тот.

В этот момент на пороге кабинета появился служитель.

— Господин председатель, — объявил он, — заседание суда начинается.

— В самом деле! — спохватился Себастьян. — Я совсем забыл…

Обратившись к Мариусу, он добавил:

— Дождись конца заседания, — мне надо срочно с тобой переговорить… Дело не терпит отлагательства, ты сам в этом убедишься. Само небо посылает мне тебя!

И судья Перрон исчез за дверью, которая вела из его кабинета прямо в зал заседаний. Что касается посетителя, назвавшегося Мариусом, то он преспокойно уселся с кресло, взял газету и приготовился ждать конца заседания. Но почти тут же вскочил, удовлетворенно потер руки и зашагал по кабинету, в котором он уже чувствовал себя как дома.

Таинственный посетитель, так победоносно вторгшийся в кабинет Себастьяна Перрона, был не кем иным, как слегка загримированным санитаром Клодом. Но зачем, с какой целью он выдал себя за Мариуса?

 

6. НЕОБЫЧАЙНОЕ ВТОРЖЕНИЕ

За несколько дней до описываемых событий, буквально накануне того дня, когда греческий финансист Миниас решился на покупку заведения доктора Дропа, странная, и в высшей степени трагическая сцена разыгралась в этой обители горя и страданий.

Было около трех часов ночи. Мадемуазель Даниэль, изнемогавшая под грузом своих многочисленных обязанностей, все еще сидела над грудой счетов, а старая Фелисите готовилась заступить на ночное дежурство, когда резко и нервно зазвонил звонок у входных ворот клиники. Фелисите, ворча, накинула шаль и пошла через парк посмотреть, кто бы это мог быть в столь поздний час. Старая медсестра не была трусихой, однако ей стало не по себе, когда она очутилась в пустынном парке в эту темную осеннюю ночь. Тем не менее, она продолжала отважно семенить по дорожке к воротам, где не переставал надрываться звонок. Не открывая ворот, она спросила сквозь решетку;

— Кто вы? Что вам угодно?

— Профессор Дроп находится здесь? — услышала она резкий, прерывающийся от волнения голос.

Вглядевшись, Фелисите различила по ту сторону решетки мужскую фигуру, одетую в черное. Ворчливым тоном она сказала:

— Доктор Дроп живет здесь, это так же верно, как то, что он давно лег спать и никого не принимает.

Не обращая внимания на её слова, человек продолжал:

— Скорее отворите и предупредите профессора, что мне необходимо его срочно увидеть!

— Профессор спит, и будить его я не стану! Что вам угодно, наконец?

— Я не могу вам сказать… Но мое дело не терпит отлагательства!

— Зайдите завтра, после одиннадцати.

— Мадам, это невозможно! Я должен увидеть профессора немедленно! Подождите! Не уходите! Вот… возьмите!

Фелисите увидела, что человек протягивает ей сквозь решетку банковский билет. Это был веский аргумент, и если бы дело происходило днем, он, несомненно, оказал бы свое действие. Но в эту темную, зловещую ночь какой-то иррациональный страх овладел старой медсестрой. «Что это за человек? — подумала она. — Может быть, какой-нибудь злоумышленник или маньяк?»

— Нет! — сказала она вслух, — Существуют правила, и я обязана их соблюдать. Я не могу будить профессора в этот час. Он примет вас завтра. До свидания!

Она повернулась и направилась обратно к зданию клиники.

— Мадам! Не уходите! Умоляю вас! — кричал ей вслед человек и дергал, ворота так, что вся решетка сотрясалась.

«Так и есть, это грабитель!» — подумала Фелисите. Бледная от страха, она чуть не бежала к дому. И тут она услышала за собой торопливые шаги. Сомнений не было: грабитель перелез через ограду и теперь гнался за ней. Задыхаясь, она пустилась бежать. Однако, верная служебному долгу, она не кричала, чтобы не напугать больных. Человек настигал ее. Понимая, что ей не уйти, Фелисите остановилась, ожидая удара ножом или выстрела из револьвера…

Однако ничего такого не последовало. Человек тоже остановился.

— Да не бойтесь же вы, глупая старуха! — вновь заговорил он. — Я не бандит и не убийца! Я порядочный человек… У меня на руках больная! Речь идет о человеческой жизни!

Услышав эти слова, Фелисите несколько успокоилась.

— Что же вы сразу не сказали? — проворчала она. — Если речь идет о больной, тогда другое дело… Что с ней?

Совершенно неожиданно человек опустился перед ней на колени:

— Умоляю вас, не будем тратить времени! Вы видите, я не злоумышленник. Разбудите профессора! Дорога каждая минута!

Фелисите окончательно успокоилась. «Это ненормальный», — подумала она. В слово «ненормальный» она вкладывала много значений: это мог быть и слишком мнительный больной, и беспокойный родственник, и навязчивый посетитель…

— Вы ненормальный, — сказала она человеку. — Пойдемте со мной.

Минуту спустя незнакомец очутился в малой приемной, обставленной со всем уютом, какой допускали требования гигиены.

— Садитесь! — приказала ему медсестра. — Я пойду узнаю…

Фелисите предстояло выполнить неприятную миссию. Она долго крутила ручку внутреннего телефона, пока наконец на другом конце провода не послышался сонный голос доктора Дропа.

— Ради Бога, простите меня, профессор, — начала Фелисите, — но здесь один человек обязательно хочет, чтобы вы посмотрели его больную. Он перелез через ограду и ворвался сюда чуть ли не силой… Это ненормальный…

— Что вы плетете? Какой ненормальный?.. Спросите, что ему нужно…

— Мне он ничего не говорит… Требует свидания с вами… Так вы спуститесь?

Доктору Дропу, который всегда требовал от своих подчиненных неуклонного выполнения врачебного долга, не оставалось ничего другого, как процедить, скрепя сердце:

— Хорошо… Пусть подождет… Сейчас приду.

Через четверть часа, одетый в коричневую пижаму, с глазами, опухшими от сна, он спустился в приемную. Посетитель стремительно поднялся ему навстречу:

— Господин профессор, я знаю, что вы крупнейший специалист по переломам тазовых костей. Баша диссертация на эту тему произвела сенсацию. Умоляю вас выслушать меня. Только вы можете спасти несчастную девушку, которую через несколько минут доставят в вашу клинику. Я опередил карету скорой помощи, чтобы предупредить вас…

— Но кто вы? Как ваше имя? И кто ваша больная?

— Я не могу назвать имен… даже вам, профессор. Не подумайте, что за этим скрывается какая-нибудь неблаговидная история. Я порядочный человек. Я постараюсь все вам объяснить.

Человек помолчал несколько секунд, как бы собираясь с мыслями, и продолжал:

— Молодой человек и юная девушка обожают друг друга. Но они не могут пожениться. Я им не отец и не родственник, но я люблю их как собственных детей. Теперь представьте себе, что с девушкой происходит ужасное несчастье — и отчасти по моей вине! Она находится на волосок от смерти, и единственный человек, который может ее спасти, это вы! Но имен я вам назвать не могу…

Говоривший был в страшном смятении. Однако его искренность не вызывала у Поля Дропа сомнений.

— Я ничего не понимаю, — сказал он. — Объясните мне толком, что произошло. И чего вы ожидаете от меня?

Незнакомец сделал над собой усилие и заговорил снова:

— Только что девушка, о которой я вам говорил, стала жертвой ужасного несчастного случая. Мне кажется, у нее перелом таза. Умоляю вас осмотреть ее и сделать все возможное, чтобы она осталась в живых, чтобы она выздоровела! Я взываю к вашему милосердию…

Его голос пресекся. Доктор Дроп, между тем, погрузился в размышления. Принять в свою клинику тяжелую больную, оказать ей помощь, даже не зная ее имени, с профессиональной точки зрения было рискованно и даже опасно. И в то же время это был его врачебный долг, от которого он считал себя не вправе уклониться.

— Где ваша больная? — спросил он.

— Мне удалось вызвать карету скорой помощи. Она направляется сюда. Но больная в тяжелом состоянии, поэтому карета вынуждена ехать шагом… Я помчался на такси вперед…

— Хорошо, — сказал доктор. — Вашей больной будет оказана помощь, включая хирургическую операцию, если она потребуется… Это я беру на себя. Если вы считаете необходимым сохранить ее инкогнито, я готов пойти навстречу вашим желаниям… Но персоналу надо будет сообщить если не фамилию, то хотя бы ее имя…

Незнакомец колебался.

— Вы можете называть ее мадемуазель Маргарита, — сказал он наконец.

— Хочу вас предупредить, — заметил доктор, — что больные под наркозом обычно разговаривают и могут назвать свое имя. Поэтому, во избежание недоразумений…

— Я вас понял, — сказал незнакомец. — Вы совершенно правы. От волнения я совсем потерял голову. Ее зовут Элен…

В этот момент доктора Дропа как будто осенило. «Черт возьми, — воскликнул он про себя, — лицо этого человека мне почему-то знакомо… И будь я проклят, если это не знаменитый детектив Жюв!..»

Но что же произошло в доме миллионера Максона после того, как в подвале грохнул оглушительный взрыв?

Жюв, Фандор и Максон бросились в погреб, ожидая найти там труп Фантомаса, убитого взрывом сейфа, начиненного порохом. Развороченный взрывом сейф валялся в углу, засыпанный кусками обвалившейся штукатурки. Но едва они добрались до него, как из их груди, вместо крика торжества, вырвался вопль ужаса.

— Элен! — вскричал Фандор, бросившись к распростертому возле сейфа телу, в то время как Жюв и Максон буквально окаменели на месте.

Да, такова была ужасная, невероятная реальность: вместо Фантомаса в расставленную Жювом западню попалась Элен, нежная и любящая невеста Фандора! Как подкошенный, комиссар рухнул на, колени и закрыл лицо руками.

— Это я виноват!.. Я убил ее!.. — рыдал он в отчаянии.

Между тем Фандор приник к телу своей возлюбленной и убедился, что она еще жива. Нельзя было терять ни минуты. Журналист подхватил девушку на руки. Она застонала и очнулась от обморока.

— Это вы, Фандор? — прошептала она. — То, что произошло, случилось по моей вине… Я знала, что мой отец… то есть Фантомас… собирается ограбить сейф Максона… Я думала, что Максон в отъезде… И я решила опередить Фантомаса, чтобы спасти Максона от ограбления… Я попыталась вскрыть сейф… Я усомнилась в бдительности Жюва… И вот теперь я наказана…

Произнеся эти слова, Элен снова потеряла сознание.

— Бедное дитя! — воскликнул Жюв, рыдая. — Она так страдает! И при этом еще думает о том, как снять с меня вину!

Тем временем Максон выскочил на улицу, где перед его домом уже собиралась толпа зевак.

— Ничего страшного! — крикнул он. — Произошел взрыв газа в подвале. Никто не пострадал.

Любопытные стали расходиться.

Элен перенесли в салон. Максон осмотрел ее. Когда-то он получил медицинское образование и даже практиковал в качестве врача.

— Если не ошибаюсь, у бедной девушки перелом таза. Случай очень сложный, я не знаю, как быть…

Жюв вновь обрел присутствие духа.

— Если мы хотим ее спасти, — сказал он, — мы должны сохранить абсолютную тайну. Главное, чтобы Фантомас ни о чем не узнал. Мы должны как можно скорее перевезти Элен в клинику доктора Дропа, лучшего специалиста по переломам таза. Я знаю кучера одной кареты скорой помощи, который мне предан и сохранит все в тайне. Я дам ему знать, чтобы он приехал немедленно. А сам поеду к доктору Дропу, чтобы заранее с ним договориться и приготовить все необходимое к прибытию Элен…

Когда карета прибыла на улицу Мадрид, Жюв и Дроп уже ожидали больную. Хирург сразу же ее осмотрел.

— Случай серьезный… Очень серьезный, — сказал он. — Но больная молода, я сделаю все возможное… Будем надеяться на благополучный исход…

 

7. ВСЕСИЛЬНЫЙ МОРФИЙ

Прошло несколько дней. Однажды утром доктор Дроп сидел у себя в кабинете и занимался ненавистным делом — разбором деловых бумаг, когда дверь отворилась и кто-то без стука вошел в комнату.

— Это вы, Даниэль? — спросил доктор, но поднимая головы. Он был немало удивлен, когда ему ответил мужской голос:

— Нет, профессор, это не его лишь я!

Перед Полем Дропом стоял Миниас, как всегда спокойный, холодный, уверенный в себе. Доктор особенной радости не выказал, — не то что несколько дней назад, когда он видел в Миниасе своего спасителя.

— Чему я обязан столь ранним визитом? — спросил он.

— Как, вы не догадываетесь?

— Честное слово, нет…

— Тогда я вам напомню. Дело в том, мой дорогой доктор, что сегодня понедельник; то есть восьмой день после того, как я подписал купчую на вашу клинику. Сегодня я должен выплатить Картере пятьсот тысяч франков.

Произнося эту тираду, Миниас снял лакированный цилиндр, положил его на стол, бросил в него свои лайковые перчатки и прислонил к дивану драгоценную крокодиловую трость. Доктор Дроп с неподвижным лицом наблюдал за его действиями.

— Я помню, — сказал он, — что именно сегодня срок вашего долга. Но это не объясняет мне причину вашего визита.

Миниас удобно расположился в кресле, словно приготовившись к длинному разговору.

— Связь здесь существует, и самая прямая, — начал он. — Мне нужно платить долг, а у меня нет ни одного су. Вот я и пришел узнать, не найдётся ли у вас денег…

— Не найдется ли у меня денег? Вас осеняют блестящие идеи, дорогой Миниас! Если бы у меня были деньги, я бы сам выкупил свою клинику… Что же до наших затруднений…

— …То вам, разумеется, на них наплевать! Вам безразлична моя репутация. Вам безразлично, что станут болтать на Бирже, когда станет известно, что Миниас не может рассчитаться по своим обязательствам!

Дроп встал, прислонился к камину и жестко ответил, глядя посетителю прямо в глаза:

— Из-за всех этих финансовых дел я не сплю уже третий месяц. Я обрадовался, когда узнал, что вы решили купить клинику, так как думал, что это избавит меня от денежных забот. И вот теперь вы хотите на меня же эти заботы и взвалить! Полно шутить, Миниас! Когда неделю назад вы подписывали купчую, вы должны были понимать, что по ней придется платить.

Миниас сохранял полное спокойствие, во всяком случае, внешне.

— Ба! — воскликнул он. — Положение вовсе не так безнадежно! До шести часов вечера у меня еще есть время, чтобы найти четыреста тысяч…

— Почему четыреста? Вы же купили за пятьсот тысяч!

Миниас улыбнулся:

— Вы забыли, что шестьдесят тысяч мы уже заработали! Вы забыли о чеке милейшего Педро Коралеса!

Доктор вздрогнул и побледнел Позорная сцена, которую ему пришлось вытерпеть, до сих пор жгла его память. Он тогда же хотел вернуть чек наглому перуанцу и не сделал этого только по настоянию Миниаса. И вот теперь хитрый финансист дернул за эту ниточку, как рыболов, подсекающий неосторожную рыбу…

— Это так… — сказал Дроп, стиснув зубы. — Мы действительно «заработали», как вы выражаетесь, шестьдесят тысяч… Остается достать всего четыреста сорок тысяч!

С этими словами он выдвинул один из ящиков письменного стола, вытащил из-под пороха бумаг злополучный чек и с отвращением бросил его на бювар. Миниас, ничуть не смущаясь, тут же подхватил его своими длинными пальцами, аккуратно сложил и спрятал в бумажник.

— Вот именно, — сказал он, словно но замечая иронии Дропа, — нам остается найти всего четыреста сорок тысяч… Кстати, сейчас к вам придет с визитом наш милейший Педро Коралес. Полчаса назад я встретил его на улице Гранд-Арме…

— Педро Коралес направляется сюда? Не может быть!.. Он не посмеет!..

— Почему? — искренне удивился Мнниас.

— Этот негодяй осмеливается вести себя таким образом, как будто мы с ним сообщники!

Финансист весело рассмеялся:

— Честное слово, доктор, вы становитесь отчаянным ригористом! Так дела не делаются. Педро Коралес отличный малый, он допустил маленькую бестактность, но стоит ли ставить ему каждое лыко в строку? Что ни говорите, а он щедро оплатил ваши услуги. Сейчас, когда нам нужны деньги, совсем не время ссориться с ним. Поэтому прошу вас, когда он придет, не только принять его, но и быть с ним максимально любезным!

Последние слова Миниас произнес твердым, повелительным тоном.

— Вы уже отдаете мне приказы? — спросил Дроп.

— Это всего лишь совет, — ответил финансист. — Вы должны, доктор, решить, готовы ли вы пойти на кое-какие жертвы ради нашего общего дела и ради своих профессиональных интересов.

— Да, конечно…

— Вот видите! Значит, когда придет Педро Коралес, вы будете вести себя разумно…

Но Поль Дроп еще не сложил оружия.

— Не понимаю, — воскликнул он, — зачем вам нужен этот Педро Коралес! Вы что, собираетесь занять у него денег?

Миниас встал, подошел к окну и забарабанил пальцами по стеклу.

— Занять? — переспросил он. — Нет… Я не люблю занимать. Это означает, что придется отдавать… Я предпочитаю брать!

И, словно пожалев о неосторожно вырвавшемся слове, он добавил:

— Впрочем, это всего лишь шутка… А вот и Коралес — я вижу, как он разговаривает с мадемуазель Даниэль. Сейчас о нем доложат.

С этими словами греческий финансист взял цилиндр, трость и вышел в салон, примыкавший к кабинету; при этом он задернул портьеру, но дверь оставил открытой. Минуту спустя Даниэль доложила о Коралесе.

— Просите, — сказал Поль Дроп.

Когда Педро Коралес вошел в кабинет, доктора поразила произошедшая в нем перемена. На его смуглом лице проступила свинцовая бледность, нос заострился, под глазами появились темные мешки, руки непроизвольно дрожали… Поль Дроп не сомневался, что, получив наследство, перуанец пустился в дикий загул, в непрерывные кутежи.

— Счастлив вас видеть, — сказал доктор сухим тоном, который не соответствовал его словам, — И буду еще более счастлив узнать, чему я обязан честью вашего визита.

Педро Коралес, казалось, был в затруднении.

— Дело в том, доктор, — промямлил он, — что я нуждаюсь в вашем совете… и в помощи… Можно сказать, медицинской помощи… Должен признаться, я неважно себя чувствую…

— Вид у вас, действительно, нездоровый…

— Да, я подхватил ужасную невралгию… Она доставляет мне невероятные страдания…

— Вы хотите, чтобы я выписал вам рецепт?

— И да, и нет… — Коралес говорил с видимым трудом, зубы его стучали. — Вы хирург, и я понимаю, что не ваше дело — лечить невралгию… Но есть средства, которые могли бы умерить мои страдания… Например… Например, морфий! Я думаю, морфий мог бы мне помочь!.. Разумеется, я заплачу…

Услышав эти слова, Поль Дроп подошел к Коралесу, взял его под руку и увлек к окну.

— Довольно шуток! — сказал он, пристально всматриваясь в его лицо. — Я наблюдаю вас уже несколько минут, и не надо быть волшебником, чтобы понять, в чем тут дело. Никакая у вас не невралгия. Вы наркоман и пришли сюда в надежде получить морфий. Вы рассудили, что и клинике, где делают операции, морфий должен быть обязательно. Не так ли?

На Педро Коралеса было жалко смотреть. Слова доктора Дропа попали в точку. Перуанец действительно пользовался наркотиками, и пагубный недуг, постепенно усиливаясь, завладел им окончательно. Сейчас был как раз такой момент, когда очередная порция морфия была ему нужнее, чем воздух. В его глазах читались отчаяние и мольба.

Доктор Дроп видел, что этот человек находится полностью в его власти. Давая ему наркотик, порция за порцией, он мог добиться от несчастного всего, чего угодно.

— Вот что, сударь, — продолжал хирург. — Наркоман — это конченый человек, это покойник в отпуске. А тот, кто дает ему наркотик, заслуживает имени убийцы! Если бы ко мне пришел здоровый человек и стал бы обращаться со мной как с вором и убийцей, я заставил бы его дорого заплатить за такую дерзость. Но вы больны и не отвечаете за свои слова и поступки. Поэтому я ограничиваюсь тем, что прошу вас покинуть этот дом и никогда здесь больше не появляться!

Поль Дроп позвонил и приказал появившемуся служителю проводить посетителя. Едва за ним закрылась дверь, как в кабинет ворвался Миниас. Он слышал весь разговор и был в ярости.

— Идиот! — закричал он, встряхивая хирурга за плечи. — С вашей щепетильностью вы будете спать под мостом. Вы что, не понимаете, что если я сегодня вечером не заплачу по купчей, вас выкинут из клиники, и тогда конец не только вашей профессиональной карьере, Но и вашей великой любви! Если бы вы любили по-настоящему, разве стали бы так носиться со своей моральной щепетильностью?

И, оттолкнув от себя Поля Дропа, он бросил ему с презрением:

— Трус! Вы просто трус!

Доктор Дроп, только что давший гневную отповедь Коралесу, склонил голову перед властной напористостью Миниаса. Но дело было не только в энергии финансиста. За его словами о любовной истории в жизни доктора скрывалась какал-то тайна, лишавшая Дропа воли к сопротивлению. И когда Миниас потребовал у него ключ от аптечки, он ему этот ключ беспрекословно отдал.

— Благодарите судьбу, что я оказался рядом! — воскликнул таинственный грек, потрясая ключом от аптечки. — Видно, мне суждено вытаскивать вас из болота и делать за вас всякие неприятные вещи! Сидите дома, никуда не выходите и ждите моего звонка!

— Здесь живет господин Педро Коралес?

— Да, месье.

— Передайте ему мою визитную карточку и скажите, что его желает видеть господин Миниас, компаньон доктора Дропа.

— Очень сожалею, — сказал лакей, — но господин Коралес болен и никого не принимает.

— Все-таки передайте ему мою визитную карточку. У меня есть основания предполагать, что меня он все-таки примет.

Посетитель не ошибся. Через несколько минут его ввели в кабинет, где на диване лежал несчастный Педро Коралес. Он был в ужасном состоянии, и только имя доктора Дропа могло вывести его из прострации, в которую он впал, вернувшись из клиники.

— Вы от доктора Дропа? Вы принесли мне морфий? — с надеждой спросил он, глядя на посетителя. — Ради Бога, скорей, — вот уже целые сутки, как я мучаюсь… Ну чего же вы ждете?

— Извините, — сказал Миниас, — но укол стоит пятьдесят тысяч.

— Какое это имеет значение! — воскликнул перуанец. — Колите скорее, я заплачу!

— Нет. Сначала деньги, потом укол.

Педро Коралес, как безумный, вскочил с дивана и кинулся в угол комнаты, где стоял секретер красного дерева. На самом деле это был сейф, замаскированный под деревянный секретер, чтобы обмануть грабителей. Перуанец лихорадочно набрал шифр, распахнул дверцу, схватил наугад пачку банкнот и швырнул их Миниасу:

— Вот, возьмите!.. Этого достаточно?

— Да, сударь, — ответил финансист, — Теперь я готов сделать вам укол.

Коралес снова растянулся на диване. Он весь дрожал, его зубы выбивали дробь, а на губах показалась пена. Миниас подошел к нему со шприцем в руке.

— Не двигайтесь! — скомандовал он, вонзая иглу в предплечье несчастного наркомана.

На губах у перуанца появилась счастливая улыбка. Но продержалась она не долго. В следующее же мгновение судорога исказила его лицо, глаза закатились, губы побелели, тело несколько раз дернулось и застыло.

Миниас спокойно смотрел на дело своих рук.

— Ну вот, так-то лучше, — сказал он. — В аптечке у Дропа, кроме морфия, много всяких снадобий. Кажется, я выбрал именно то, что надо. Коралес мертв. Идиот, он даже не позаботился запереть сейф! Его слуга — один из моих людей, он будет молчать. Так что — концы в воду!

До пяти часов вечера Поль Дроп просидел в каком-то оцепенении у себя в кабинете. Ровно в пять ему принесли короткую депешу от Миниаса:

«По получении этого письма немедленно берите такси и приезжайте к нотариусу. Деньги я достал. Ваша клиника спасена. Но мне нужна Ваша подпись».

Несколько минут хирург молча глядел на записку, словно не понимая ее смысла. Затем он встал и быстро оделся. По улице, мимо ворот клиники, мчался мальчишка-газетчик, выкрикивая: «Покупайте экстренный выпуск «Столицы»! Смерть перуанца Педро Коралеса! Миллионер Коралес умирает, приняв огромную дозу морфия!»

Дропу показалось, что земля поплыла у него под ногами. Как автомат, он сделал несколько шагов и остановил проезжавший экипаж. Ослабевшим голосом он едва мог назвать кучеру адрес нотариуса. И без сил рухнул на сиденье…

 

8. ЗАЯВЛЕНИЕ О РАЗВОДЕ

Вот уже двое суток как полиция Нейи вела наблюдения за двумя странными субъектами, регулярно появлявшимися в районе бульвара Майо и улицы Мадрид. На первый взгляд они производили впечатление то ли бродяг, то ли пьяниц… Но под своими широкими засаленными плащами они прятали какие-то предметы неизвестного назначения.

— Возможно, это опасные злоумышленники, — сказал комиссар полиции и приказал не спускать с них глаз.

Однако вести за ними слежку было не так-то просто. Эти типы, казалось, прекрасно знали полицейские предписания и не делали ничего такого, что могло бы дать повод для их легального задержания и обыска.

Однажды, около четырех часов дня, служитель Булонского леса, дежуривший у входа в парк со стороны улицы Мадрид, увидел, как два подозрительных типа бежали во весь дух вдоль аллеи Пальмариума, затем скрылись за деревьями в районе перекрестка Рон-Пуэн. Там они просидели добрые полчаса, наблюдая за автомобилями, особенно за теми, которые направлялись в квартал Нейи. Когда они возвращались в город, служитель подошел к ним. Он заметил, что при его приближении они переглянулись и обменялись какими-то знаками, как люди, которые что-то замышляют.

— Не очень-то подходящая погода для прогулок в Булонском лесу, — сказал им служитель.

Действительно, погода была пасмурная и начинал накрапывать дождь.

— Это как сказать… — услышал он в ответ. — У каждого свой вкус…

— Вы, наверное, бродячие торговцы, — продолжал служитель, указывая на довольно объемистые предметы под их плащами.

— Да, нет, — сказал тот, что был ростом повыше, — мы не торговцы, мы фотографы…

— Мы сыщики-любители, — добавил тот, что был пониже. Эти слова показались служителю маловразумительными, и он потребовал дальнейших объяснений. Вот что ему удалось узнать. Два подозрительных индивида были фотографами-профессионалами, и предметы, которые они прятали под своими плащами, были фотоаппаратами и штативами для их установки. Для занятия своей профессией они имели разрешение городской префектуры, что они и подтвердили соответствующим документом. Но с чем было связано их таинственное поведение? И почему они все время крутились в районе Нейи и Булонского леса? На эти вопросы они предпочитали отмалчиваться.

Господин Тирло занимал должность поверенного при гражданском суде департамента Сены. Этим утром он, как обычно, сидел в своей конторе, когда младший клерк доложил ему, что его желает видеть какая-то дама.

— Шикарная дамочка, видно, из светского общества, — пояснил клерк.

— Проси, — сказал поверенный.

В кабинет вошла элегантная женщина, одетая в строгий черный костюм. Ее лицо было скрыто под темной вуалеткой. Посетительница опустилась в кресло, подняла вуалетку и спросила:

— Ну как, мэтр Тирло, есть какие-нибудь новости?

Видно было, что она приходит сюда не в первый раз. Судебный поверенный, маленький, толстенький, жизнерадостный человечек, почтительно поклонился:

— Разумеется, мадам! Каждый день приносит что-нибудь новенькое, и постепенно мы приближаемся к нашей цели.

Посетительница прервала его нетерпеливым жестом;

— Пожалуйста, ближе к фактам, господин Тирло!

— Конечно, конечно! — заторопился поверенный, раскрывая перед ней папку, в которой находились разнообразные бумажки. — Вся документация уже подготовлена… Вот мотивированное заявление… вот иск с изложением претензии… Хотите, я вам зачитаю?

— Это я и так знаю наизусть… Дело уже передано в суд?

— Нет еще, дорогая мадам! Не надо ставить телегу впереди лошади! Все должно идти своим чередом. Я уже провел предварительные переговоры, используя свои связи во Дворце правосудия. Я знаком с председателем суда, он расположен в нашу пользу. Есть все основания предполагать, что дело будет быстро решено. Особенно если ваш муж не будет чинить препятствий…

Дама помолчала.

— С моей точки зрения, — сказала она, — оснований для развода более чем достаточно. Но как посмотрит суд? Ему нужны ясные материальные доказательства…

Господин Тирло с довольным видом откинулся в кресле, словно предвкушая свое торжество.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

— Я имею в виду несомненные доказательства неверности моего супруга… И мне кажется, вы обещали, что такие доказательства будут!

Поверенный выдержал эффектную паузу.

— Мадам, — сказал он торжественно, — свое обещание я выполнил. Такие доказательства у меня есть!

Его слова произвели эффект, на который он не рассчитывал. Его собеседница вздрогнула и побледнела, ее руки лихорадочно теребили тонкий кружевной платок.

— Что вы говорите! — воскликнула она. — У вас есть несомненные доказательства неверности моего мужа?

— Разумеется! — самодовольно ответил поверенный, не обращая внимания на волнение клиентки. — Если уж я берусь защищать ваши интересы, мадам, то делаю это на совесть! И при этом соблюдаю полную конфиденциальность и деликатность.

Мэтр Тирло еще некоторое время распространялся на эту тему, пустив в ход все свое красноречие. В глубине души он сожалел о том, что стал поверенным, а не избрал поприще адвоката.

— Месье, все это только слова, — нетерпеливо прервала его посетительница. — Где же доказательства?

Несколько уязвленный, мэтр Тирло замолчал на полуслове и нажал на кнопку звонка.

— Эти господа пришли? — спросил он у появившегося клерка.

— Да, мэтр.

— Пусть войдут.

Несколько секунд спустя в кабинет вошли два странных субъекта — один высокий, другой низенький, оба одетые в поношенные плащи, с видавшими виды цилиндрами на голове. Это были те самые подозрительные типы, которые в течение последних дней крутились в районе Нейи и Булонского леса.

— Кто это такие? — спросила дама с удивлением, смешанным с тревогой.

— Это агенты частной сыскной полиции, мадам, — пояснил поверенный, — Я поручил им следить за вашим мужем…

И, обращаясь к тем двоим, он продолжал:

— Доложите, какие данные вам удалось собрать об известном вам лице.

— Наши данные, уважаемый мэтр, — сказал высокий, — не оставляют ни малейших сомнений, что известное вам лицо находится о незаконном сожительстве с некоей особой, которую он тайно содержит в своем доме.

— У нас такие доказательства, — добавил коротышка, — что спорить против них все равно, что против ветра плевать…

Мэтр Тирло подскочил на месте.

— Господа! — воскликнул он. — Я прошу вас выбирать выражения!

Посетительница, с пылающим от гнева лицом, вскочила с кресла. Но гнев ее был вызван не грубостью выражений, а их сутью. С непоследовательностью, свойственной женщинам, она заявила:

— Вы имеете дерзость утверждать, что мой муж обманывает меня! Я требую доказательств!

— Пардон, мадам, — ответил коротышка, — но мы здесь для того и находимся, чтобы эти доказательства представить… И поверьте, — добавил он, обращаясь к мэтру Тирло, — чтобы их добыть, нам пришлось попотеть…

И он передал даме пачку фотографий, которые та стала перебирать дрожащими руками. Качество снимков было весьма невысоким, но тем не менее она узнала на них своего мужа, который обнимал за талию молодую женщину со стройной, изящной фигурой. На других фотографиях можно было увидеть их же то сидящими на садовой скамейке, нежно прижавшись друг к другу, то гуляющими рука об руку… Дама побледнела и закусила губу.

— Любо-дорого смотреть на этих голубков! — заметил коротышка.

Высокий толкнул его локтем в бок и прошептал:

— Заткнись! Ты что, не понимаешь, что здесь находится его жена…

Дама продолжала просматривать фотографии. Они действительно не оставляли сомнений. Так могли вести себя только влюбленные. На одном из снимков можно было увидеть, как они целуются, спрятавшись за деревьями.

— Мэтр Тирло, — дрожащим голосом заговорила наконец дама, — признаюсь вам, что когда я рассказала вам о своих подозрениях, я все еще не верила до конца в виновность моего мужа… Теперь у меня не осталось ни малейших сомнений; этот подлец, этот негодяй обманывает меня самым бессовестным образом! Более чем когда-либо, я полна решимости требовать развода и добиваться его. Прошу вас принять меры для того, чтобы бракоразводный процесс завершился как можно быстрее!

С этими словами она опустила вуалетку, кивнула поверенному и покинула кабинет. Некоторое время она шла по улице, стараясь успокоиться и повторяя про себя: «Лучше полная ясность, чем сомнения и неуверенность… Мое решение принято… Надо перестать волноваться, а то у меня будут красные глаза…»

Она остановила проезжавшее мимо такси и бросила шоферу:

— Улица Мадрид, клиника профессора Дропа! Несколько минут спустя такси остановилось перед воротами парка.

— Мой муж дома? — спросила дама у вышедшей ей навстречу Даниэль.

— Господин профессор только что вернулся, мадам. Он в своем рабочем кабинете.

 

9. СЕМЕЙНАЯ СЦЕНА

Дверь кабинета резко распахнулась, и доктор Дроп увидел, что на пороге стоит его жена. Ее появление не сулило ничего хорошего. Уже давно отношения между двумя супругами разладились и теперь находились на грани полного разрыва.

— Мне необходимо с вами поговорить! — произнесла Амели Дроп, испепеляя мужа гневным взглядом.

Доктор постарался ответить как можно спокойнее:

— Не имею ничего против. Но будет лучше, если этот разговор произойдет не здесь, а в нашей квартире.

Личные апартаменты доктора и его жены находились в том же здании, двумя этажами выше.

— Я хочу, чтобы наш разговор состоялся немедленно! — настаивала мадам Дроп.

Но в этот момент, пользуясь своей привилегией, в кабинет без стука вошла мадемуазель Даниэль.

— У пациента из седьмой палаты снова произошел мозговой криз, — сказала она, — Сейчас опасность миновала, но он желает, чтобы господин профессор его осмотрел. Я сочла возможным обещать ему это…

— Хорошо, — сказал доктор. — Сейчас приду.

— У девушки, которая поступила позавчера, высокая температура, — продолжала старшая медсестра. — Хотелось бы, чтобы вы ее посмотрели.

— Я сделаю это до обеда, — сказал Поль Дроп. И, обернувшись к жене, добавил: — Прошу вас, Амели, поднимитесь в наши личные апартаменты. Вам не место здесь, среди больных…

— Надеюсь, что ваши многочисленные обязанности не помешают вам выкроить десять минут для разговора со мной, — сухо сказала мадам Дроп. — Я буду ждать вас в своем будуаре ровно в шесть тридцать.

С этими словами она покинула кабинет.

Профессор отправился осматривать больных, на которых ему указала Даниэль. Каждому из них он посвятил чуть больше времени, чем это было необходимо. Сам себе не признаваясь в этом, он старался оттянуть разговор с женой. Тем не менее, без пятнадцати семь он постучал в дверь ее будуара.

При виде вошедшего мужа Амели Дроп встала с канапе, на котором она полулежала в очаровательном голубом пеньюаре, и бросила ему в лицо;

— Сударь, вы негодяй!

Конечно, Поль Дроп предполагал, что разговор будет неприятным, но такой атаки он не ожидал. Он побледнел и пошатнулся. С тех пор как злая судьба связала его со зловещим Миниасом, толкавшим его на все более и более скользкий путь, совесть доктора была нечиста. И сейчас он задавался вопросом, что имела в виду его жена, бросая ему ужасное оскорбление. Он почувствовал почти облегчение, когда Амели добавила:

— Вы мне изменяете самым подлым образом!

Поль Дроп ответил как-то вяло, почти машинально:

— Я не знаю, что вы имеете в виду, Амели… Объяснитесь.

— Не считайте меня идиоткой! — сказала молодая женщина с дрожью в голосе. — Мне прекрасно известно, что у вас есть любовница… Именно так — любовница, и не пытайтесь этого отрицать! Вас видели вместе с ней! Вас застали на месте преступления… Именно так — на месте преступления!

Если бы доктор более внимательно посмотрел в глаза своей жене, он бы понял, что, при всей резкости ее слов, она надеется на то, что он станет возражать и попытается опровергнуть выдвинутые против него обвинения. Но он смотрел себе под ноги и заговорил тихо, не поднимая головы:

— Я не хотел бы вам лгать, Амели… Лучше уж я расскажу вам все как есть. Вы обвиняете меня в том, что у меня любовница… Но это не так… Клянусь вам…

— Лжец! Я видела фотографии…

— Каковы бы ни были свидетельства против меня, я повторяю: у меня нет любовницы… Но я признаюсь… Да, Амели, я изменил вам… Я полюбил другую женщину… всем сердцем, всей душой! Эта женщина не является моей любовницей… может быть, ока и не станет ею… Но всю жизнь я буду любить ее и отдавать ей всего себя, все мои помыслы, все мое врачебное умение…

— Имя этой женщины?!

— Позвольте мне не называть его. А кроме того, — добавил он с иронией, — коль скоро вы сочли возможным прибегнуть к услугам осведомителей, дальнейшую информацию вы можете получать у них же…

Гнев мадам Дроп уступил место глубокому горю. Слезы полились из ее глаз.

— Поль! — воскликнула она. — Это немыслимо! Ведь когда-то вы любили меня…

— Не пробуждайте печальных воспоминаний о нашем былом союзе! — сказал доктор с улыбкой страдания на губах. — Вы знаете, при каких обстоятельствах мы вступили в брачные отношения… Я говорю, — в брачные отношения, ибо это самые точные слова… Не знаю, как для вас, но для меня они слишком часто были мучительными!

— Какое счастье, — снова вспыхнула Амели, — что в нашей стране браки заключаются не на всю жизнь… Существует развод!

— Как раз об этом я и собирался с вами поговорить…

— И опоздали! Знайте же, что я подумала о разводе раньше вас и уже приняла соответствующие меры!

Ярость обманутой супруги достигла апогея при мысли, что развод, который она задумала, соответствует намерениям ее мужа. До последнего момента она надеялась услышать от него слова раскаяния. И поскольку моральное давление не возымело действия, она решила прибегнуть к последнему средству. Встряхнув головой так, что ее роскошные золотистые волосы красиво рассыпались по плечам, она слабо вскрикнула, закатила глаза и упала на канапе в изящной и соблазнительной позе. Она ожидала, что муж поспешит ей на помощь, но прошла минута, другая… Она открыла глаза. Возглас возмущения вырвался из ее груди:

— Нет, это уже слишком! Он даже не заметил, что я упала в обморок!..

Действительно, Поля Дропа уже не было в будуаре…

 

10. СУДЬЯ СЕБАСТЬЯН ПЕРРОН

Сидя у себя в кабинете, Себастьян Перрон с раздражением взирал на груду папок, громоздившуюся на его рабочем столе.

— Что означает этот беспорядок? — спросил он у вошедшего в комнату служителя.

— Это текущие дела, — ответил служитель. — Я положил их на стол, потому что господину председателю надлежит ознакомиться с ними перед ближайшим заседанием.

Судья вздохнул с обреченным видом:

— Конечно, вы правы, Доминик. Но все-таки выносить такое количество дел на одно заседание — это слишком… Наш министр хочет превратить нас в каких-то поденщиков!

В последнее время на Себастьяна Перрона все чаще находило мрачное раздражение. Вот и сейчас, вместо того, чтобы сесть за работу, он мерил шагами кабинет и бормотал себе под нос:

— Нет, это просто необъяснимо! Почему от Мариуса до сих пор нет никаких вестей?.. Ведь он же мне обещал!..

Его брови были нахмурены, у рта залегла горькая складка. Было видно, что этого человека гложет какая-то забота. «Нет, не надо впадать в отчаяние, — пытался он успокоить себя. — Ведь если бы случилось что-то плохое, Мариус обязательно дал бы мне знать! Стало быть, отсутствие новостей — хороший знак… Все-таки, я хотел бы быть уверенным…»

Каких новостей ожидал с таким нетерпением Себастьян Перрон? Какое тайное задание возложил он на Мариуса, вернее, на того, кого он считал Мариусом, другом детства?

Размышления судьи были прерваны появлением служителя Доминика, который положил перед ним бумагу, на которой красовалась красная печать министра юстиции. Себастьян сразу догадался, что это «кирпич», — так называлось на судейском жаргоне неприятное поручение, которое спускалось с административных высот. Доминик подтвердил его предположение:

— Вы знаете, господин председатель, что дела о разводе в нашей секции обычно рассматривает судья Борниш… Но с ним сегодня произошел несчастный случай: он попал в автомобильную аварию и вывихнул ногу.

— Мне очень его жаль, — сказал Себастьян.

— Вас мне тоже жаль, — сказал Доминик с фамильярностью старого служителя. — Потому что вам поручается заменить судью Борниша на сегодняшнем бракоразводном процессе… О чем вас и уведомляет эта бумага.

Себастьян Перрон стукнул кулаком по столу:

— Это уже слишком! Они считают меня ломовой лошадью! Мало того, что я тяну по три заседания в неделю, теперь на меня, председателя суда, взваливают работу рядового судьи!

Но, сообразив, что возмущаться все равно бесполезно, он обратился к Доминику:

— Когда явятся стороны для примирения?

— Да они уже явились, — ответил служитель.

Кряхтя и ворча, Себастьян стал снимать пиджак, в то время как Доминик уже доставал из шкафа его судейскую мантию…

Процедура требовала, чтобы, прежде чем начинать бракоразводный процесс, судья предпринял попытку «примирения» супругов. Желая поскорее покончить с этой церемонией, имевшей чаще всего чисто формальный характер, судья Перрон быстрыми шагами направился в комнату, предназначенную для собеседования. Он был в полном неведении относительно дел, которые ему в пожарном порядке предстояло рассмотреть. Но это его не очень смущало ввиду рутинного характера всей процедуры.

В коридоре он увидел приглашенных на собеседование, которые четко делились на две группы: в одной были жены, в другой мужья. И те, и другие держались на расстоянии и старались не смотреть друг на друга. Войдя в маленькую, обтянутую зеленым сукном комнату, где едва помещались стол для судьи и два кресла для клиентов, Себастьян Перрон пригласил первую пару. Он не очень вслушивался в слова супругов, излагавших друг другу взаимные претензии. Когда они замолчали, он сказал отечески-нравоучительным тоном:

— Но подумали ли вы о ваших детях?

Перрон не очень рассчитывал на силу этого аргумента, но совершенно неожиданно он возымел действие. И через десять минут супруги покинули приемную, согласившись забрать свои заявления о разводе.

«Неплохое начало, — подумал Себастьян. — Хоть бы и дальше все пошло так же быстро…»

Затем в комнату вошел один мужчина. Себастьян предложил ему хорошенько подумать и постараться восстановить отношения с женой.

— Я бы попробовал, — ответил клиент, — но вот уже полгода, как моя жена сбежала с любовником в Америку…

Судья Перрон быстро подписал решение о назначении дела к слушанию и отпустил клиента. Затем он открыл следующее дело, но, едва взглянув на фамилии участников, подскочил на месте.

— Нет, этого не может быть… — забормотал он. — Это просто совпадение…

А между тем служитель уже впускал в приемную следующую пару, объявив при этом:

— Мадам Амели Дроп и профессор Поль Дроп, хирург…

Судья Перрон побледнел, как полотно, в то время как Амели Дроп, едва переступив порог, вскрикнула от удивления… Что касается доктора, то, погруженный в свои мысли, он, кажется, ничего не заметил.

 

11. СОБЕСЕДОВАНИЕ И СОВПАДЕНИЕ

Разводящиеся супруги заняли свои места, друг против друга. Наступило молчание. Судья, чтобы скрыть волнение, сделал вид, будто разбирает бумаги. Амели Дроп опустила вуалетку.

Наконец Себастьян Перрон поднял голову.

— Господин Поль Дроп, доктор медицины и хирург, не так ли? — спросил он.

— Да.

— Ваш возраст?

— Тридцать два года.

— Домашний адрес?

— Я живу в том же здании, где находится хирургическая клиника, на улице Мадрид, в Пейи.

— Да, мне известно, что эта клиника пользуется высокой репутацией, равно как и хирург, ее возглавляющий…

Произнося эти слова, судья Перрон явно намеревался выразить хирургу свои добрые чувства. Дроп грустно улыбнулся:

— Надеюсь, сударь, что ваши слова справедливы и что мое заведение продолжает пользоваться уважением моих коллег…

Судья обратился теперь к мадам Дроп и задал ей те же вопросы, что и мужу. Но, чтобы не встречаться с ней глазами, он делал вид, будто погружен в чтение бумаги.

— Ваша девичья фамилия, — спросил он, — была?.. Амели… Амели…

— Амели Тавернье, — подсказала мадам Дроп. — Мои родители жили в Либурне.

Казалось, Себастьян Перрон вздрогнул. Но он овладел собой и задал следующий вопрос:

— Ваш возраст?

— Двадцать семь лет.

Закончив опрос, судья начал свою речь. Он говорил о важности брака, о том, что, вступая в него, супруги принимают на себя всю тяжесть взаимных обязательств и взаимной ответственности, что развод, хотя и освященный законом, является крайним средством, к которому следует прибегать только тогда, когда все другие возможности исчерпаны.

— Мадам Дроп, — продолжал он, — поскольку вы выступаете в качестве истца, уверены ли вы, что ваш муж совершил нечто такое, что вы не могли бы ому простить?

— Уже долгое время мой муж не оказывал мне никакого внимания. И вот недавно я узнала, что он мне изменяет… что у него любовница… Он, впрочем, и сам этого не отрицает… Это вполне достаточное основание для развода, что и предусмотрено законом…

Судья обратился к Полю Дропу:

— Признаете ли вы обвинения вашей жены? Действительно ли у вас есть любовница?

Доктор Дроп старался сохранить невозмутимое выражение лица.

— И да, и нет… — сказал он. — Я надеюсь, вы разрешите мне не вдаваться в подробности. Наши супружеские отношения с мадам Дроп прекратились по взаимному желанию. Действительно, за пределами семьи у меня есть привязанность, очень искренняя, серьезная, захватившая меня целиком… Но было бы неверно сказать, что у меня есть любовница…

— Сударь, — сказал судья, — вы выразились о вашей привязанности с большой силой чувства. Но вы не уточнили, кто является предметом вашей привязанности. Быть может, есть факты, которые вы не сочли возможным сообщить вашей жене, но могли бы сообщить мне как официальному лицу, чтобы я мог наиболее успешным образом способствовать вашему примирению?

Поль Дроп встал.

— Это бесполезно, — сухо проговорил он. — Я не могу ответить на ваш вопрос.

Судья не настаивал. Он спросил Дропа, как он себе представляет свою дальнейшую жизнь.

— Это будет зависеть от того, какую позицию займет моя жена, — ответил хирург. — Если она желает публичного развода и полного разрыва, я подчинюсь ее желанию. Если она захочет избежать огласки и согласится продолжать носить мое имя и сохранять видимость семейной жизни, я охотно пойду на такое решение… Я полагаю, что даже тогда, когда между мужем и женой прекращаются супружеские отношения, ничто не должно помешать им сохранять взаимное уважение и оставаться партнерами, в самом широком и благородном смысле этого слова…

Себастьян Перрон склонил голову в знак согласия:

— Я здесь нахожусь не для того, чтобы навязывать собственные оценки. Однако не могу не сказать, что ваша позиция представляется мне весьма разумной. И если бы я мог дать совет мадам Дроп…

В этот момент Амели решительно встала и откинула вуалетку. Судья Перрон запнулся, словно сраженный красотой ее бледного, тонкого и одухотворенного лица.

— И это вы, господин председатель суда, — проговорила она сильным и взволнованным голосом, — вы, лицо официальное, предлагаете мне пойти на подобный компромисс? Возможно, ваш профессиональный долг побуждает вас поступать таким образом. Но если вы действительно хотите во что бы то ни стало примирить меня с мужем, в вашем распоряжении есть иной, гораздо более весомый аргумент, а именно — интересы нашего сына… Ибо у нас с мужем есть сын… Вернее, был… К несчастью!

— Господин судья, — сказал Поль Дроп, — прошу вас прекратить этот неприятный разговор. Нам с женой больше нечего сказать друг другу…

Себастьян Перрон встал и проводил посетителей до дверей.

— Я очень сожалею, — сказал он, — что мне не удалось способствовать вашему примирению. Вашему иску, мадам, будет дан официальный ход.

Но едва он сел на свое место, как дверь его кабинета распахнулась, затем резко захлопнулась, и мадам Дроп, вся трепеща, бросилась ему в объятия.

— Ах Себастьян, Себастьян! — лепетала она, осыпая его лицо поцелуями. — Какая неожиданная, какая невероятная встреча! Здесь, в его присутствии… Как это случилось, что именно тебе выпала задача нашего примирения?.. Но ты должен был бы уступить свое место другому судье… Подумай, в каком положении я оказалась!

Судья Перрон с неменьшей страстью сжимал посетительницу в своих объятиях. Потом осторожно усадил ее в кресло.

— Амели… Амели! — повторял он, целуя ей руки. — Это чистая случайность, что в последний момент и совершенно неожиданно я вынужден был заняться делами по примирению. Я не имел возможности заранее ознакомиться…

— Я рада… Я всегда считала тебя безукоризненно тактичным человеком…

Себастьян Перрон старался скрыть от молодой женщины свое смущение. Встреча с ней словно перенесла его на семь лет в прошлое, когда Амели еще была для него «мадемуазель Тавернье». Он служил председателем суда в маленьком провинциальном городке Либурн, что в департаменте Дордонь. Молодой, красивый, прекрасно воспитанный, он занимал видное место в общественной и светской жизни. Тогда-то Себастьян и влюбился в одну молодую девушку, которая стала его возлюбленной. Это была не кто иная, как мадемуазель Тавернье. Молодые люди собирались пожениться, но на их пути возникло серьезное препятствие. Отец Амели был человеком непримиримых политических убеждений, заклятым противником республиканского строя. Он никогда не согласился бы иметь в качестве зятя чиновника, находящегося на службе Республике.

Быть может, время и помогло бы смягчить непримиримость господина Тавернье, но судьба судила иначе. Летом родители послали Амели на юг ухаживать за больной теткой. И в это же время Себастьян узнал, что по ходатайству влиятельного сенатора его переводят в Париж, членом коллегии суда департамента Сена.

Молодой юрист отправился в столицу, намереваясь вступить в должность, а затем вернуться в Либурн и завершить браком свои отношения с мадемуазель Тавернье. Но дела задержали его в Париже, а по прошествии двух месяцев он получил анонимное письмо, сообщавшее, что Амели беременна и что она решила покончить с собой. По почерку Себастьян понял, что письмо написано самой мадемуазель Тавернье.

Себастьян Перрон не колебался ни секунды. Будучи порядочным человеком, он готов был немедленно загладить браком свою вину. Взяв на работе отпуск, он срочно помчался в Либурн. Но Амели он там не застал, — ему сказали, что она отправилась путешествовать вместе с родителями. Терзаемый страхом, что его возлюбленная может в любой момент исполнить свое ужасное намерение, он сделал невозможное, чтобы напасть на след уехавшего семейства Тавернье и, проявив недюжинные способности детектива, разыскал их в Биаррице. И там его опасения сменились совсем другими чувствами…

Когда Себастьян после долгой разлуки увидел наконец Амели в нарядной толпе посетителей казино, он был немало поражен как цветущим видом девушки, так и тем, что она равнодушно прошла мимо него, сделав вид, будто она его не заметила. Себастьян ощутил болезненный укол ревности, увидев рядом с мадемуазель Тавернье красивого молодого человека с тонким, одухотворенным лицом, нежно державшего ее под руку.

В полной растерянности, пытаясь разобраться в своих чувствах и объяснить себе поведение Амели, Себастьян Перрон стоял в углу зала, когда к нему решительно подошла сама виновница его терзаний. На этот раз она была одна. Дерзко глядя в глаза своему возлюбленному, она сказала ему с вызывающим видом:

— Долго же вы медлили, мой дорогой, прежде чем соблаговолили увидеться со мной! Но я не стала вас дожидаться. Ухаживая за моей больной тетушкой, я познакомилась с очаровательным человеком, который в настоящее время является моим женихом, а через пятнадцать дней станет моим мужем. Если желаете, я вас ему представлю.

— Нет, благодарю, — сухо ответил судья Перрон и в тот же вечер отбыл поездом в Париж.

Он уезжал разгневанный и оскорбленный. Нельзя сказать, чтобы он испытывал такую уж великую страсть к своей возлюбленной. Однако, узнав, что ему предпочли другого, он был уязвлен в своем мужском достоинстве. Но еще больше волновал его вопрос о том, что будет с ребенком, которого Амели готовилась произвести на свет и который, вне всякого сомнения, был одной из причин столь поспешного брака. «Но это же мой ребенок, — думал судья Перрон, — я не хочу, чтобы его отцом считался кто-то другой, чтобы он носил чужую фамилию!»

Как бы то ни было, но изменить он ничего не мог и решил поскорее забыть свою неверную возлюбленную. Однако сделать это оказалось не так-то просто. Судьба словно нарочно подбрасывала ему сведения о ней. Себастьян Перрон знал, что мадемуазель Тавернье носит теперь фамилию своего мужа, известного хирурга Поля Дропа. Однако их бракоразводный процесс оказался для судьи Перрона полной неожиданностью.

Встретив свою давнюю любовь после долгих лет разлуки — и при столь необычных обстоятельствах, — Себастьян почувствовал, как прежние чувства ожили в его сердце. И, заметив в глазах молодой женщины выражение глубокой печали, он спросил:

— Что с тобой, Амели?

— Себастьян, — ответила она с выражением упрека, — почему ты не спрашиваешь меня о нашем сыне, о Юбере?

Лицо Себастьяна исказилось волнением, он побледнел и отвернулся. После минутного колебания он превозмог себя и ответил:

— Только что ваш муж отклонил разговор на эту тему с такой резкостью, что я подумал… Может быть, с вашим сыном… с нашим сыном… что-то случилось? Вы сказали: «У нас был сын»… Неужели он умер?

— Я не знаю… — с дрожью в голосе сказала мадам Дроп. — Дело в том, что вот уже восемнадцать месяцев, как наш сын… исчез!

— Что значит «исчез»?

— Себастьян! — воскликнула Амели. — Я расскажу тебе все! Это очень серьезно! И я обращаюсь к тебе сейчас не как к возлюбленному, но как к представителю правосудия!

Судья хотел ее остановить:

— Есть вещи, которые возлюбленный может знать, но относительно которых официальному лицу лучше оставаться в неведении…

— Нет, нет! — настаивала она. — Я хочу, чтобы ты знал все, все, что я думаю… что я чувствую… что приводит меня в отчаяние!.. Восемнадцать месяцев назад произошло крушение поезда на линии между Парижем и Лионом. Было много жертв… В этом поезде ехал мой муж с маленьким Юбером… Поль Дроп вернулся домой один и сообщил мне, что мой ребенок погиб…

— Он так и сказал: «Ваш ребенок…»? Он не сказал: «Наш ребенок…»?

— Он сказал так, потому что он знает… Знает, что это не его ребенок… Знает, что у меня был любовник… Все очень просто: когда мы с ним встретились, Поль Дроп был беден… он был ничем… А я была богата! Это все и решило!

— Твоему мужу известно, кто отец ребенка?

— Нет. Зачем ему знать? Впрочем, ему это было совершенно безразлично.

И молодая женщина продолжила прерванный рассказ:

— Сначала я поверила мужу и горько оплакивала смерть сына. Но потом в мою душу закралось сомнение. Я стала выяснять подробности и обнаружила много странностей. Юбера не было в списке погибших, не было и в числе раненых… Когда я стала вести свое расследование, реакция мужа показалась мне подозрительной…

— Что ты хочешь этим сказать?

Амели оглянулась по сторонам и понизила голос:

— Это очень серьезно… Но у меня нет бесспорных доказательств. Я хочу сказать, что Поль Дроп похитил моего сына… И держит его в заключении… Для чего? Очень просто: он намеревается меня шантажировать!

Себастьян Перрон недоверчиво улыбнулся и пожал плечами. Надо сказать, что во время рассказа Амели об исчезновении Юбера он вел себя несколько странно. Отец ребенка, которого он любил, хотя и не видел никогда в жизни, при известии о гибели сына должен был бы проявить признаки если не потрясения, то хотя бы глубокого переживания. Однако этого не случилось. Себастьян не вскочил с места, не закричал, даже не побледнел. Он слушал рассказ несчастной матери скорее с любопытством, чем с состраданием. И Амели Дроп, как ни была она взволнована, в конце концов это заметила.

— Как! — вскричала она. — Ты улыбаешься и пожимаешь плечами? И это все, чем ты можешь ответить на мой рассказ? Значит, судьба нашего ребенка тебе безразлична! Ты настолько сух и эгоистичен, что даже слезинки не пролил над его несчастной судьбой! Я была уверена, что никакие проявления низости со стороны мужчин уже не могут меня удивить. Но ты перешел все границы!

Она остановилась, задохнувшись от возмущения. Тогда судья Перрон, все с той же загадочной улыбкой на лице, взял обе ее руки и, нежно сжимая их, заговорил:

— Моя дорогая Амели! Ты совершенно права в своем возмущении. Если судить по внешним признакам, я должен казаться тебе чудовищем. Но выслушай меня, и ты изменишь свое мнение. Я сделаю тебе совершенно неожиданное, невероятное признание…

Он перестал улыбаться, и тень печали прошла по его лицу.

— Может быть, то, что я тебе расскажу, не только не смягчит тебя, но усилит твое отвращение ко мне. Ибо перед тобой человек, которого отцовская любовь толкнула на необдуманный, более того — на безумный поступок…

— Боже! Что еще ты мне хочешь сообщить?

— То, что успокоит твое страдающее материнское сердце! Да, предчувствие тебя не обмануло: Юбер жив! Послушай… В поезде, где ехал твой муж с маленьким Юбером, был еще один мужчина, который следил за ними. Он встретил их случайно, но, увидев, последовал за ними, как тень… Этот незнакомец не мог оторвать взгляда от хрупкой фигурки ребенка, от его лица, которое, как две капли воды, напоминало ему мать… Он сел рядом с Юбером, воспользовавшись тем, что хирург Дроп уделял мальчику довольно мало внимания. А затем произошло то, о чем ты уже знаешь…

— Да, да, продолжай… — едва могла выговорить Амели прерывающимся голосом.

— …Произошло ужасное крушение, все смешалось в каком-то хаосе среди кошмара, крови, криков раненых и умирающих… И человеку, сидевшему рядом с маленьким Юбером, удалось спасти ребенка, в котором он узнал своего сына!

— Спасти моего сына! — вне себя вскричала Амели Дроп. — Значит, этим человеком был…

Она не успела закончить, — в дверь постучали.

— В чем дело? — сердито воскликнул судья. — Я занят!

— Прошу прощения, господин председатель, — почтительно проговорил Доминик, — принесли письмо от того человека… того самого… вы знаете…

— От Мариуса! — с огромным облегчением воскликнул Себастьян Перрон и, взяв письмо из рук служителя, вновь запер дверь.

Дрожащими от волнения руками он разорвал конверт и извлек оттуда письмо. Оно должно было содержать сведения, которых он ожидал уже несколько дней с таким нетерпением. Его глаза лихорадочно блестели, когда он читал:

«Мой бедный друг!

Мариус».

Я провел расследование, которое ты мне поручил, и твои опасения подтвердились. Люди, у которых ты поместил ребенка, его не уберегли. Мальчик исчез. Они утверждают, что ни в чем не виноваты, и написали соответствующее заявление в полицию, чтобы отвести от себя возможные обвинения. Ты составишь об этом собственное мнение, когда узнаешь подробности. Факт состоит в том, что на ферме папаши Клемана, куда ты поместил ребенка, его сейчас нет. Говорят, что он утонул в реке. Вскоре я приду к тебе, и мы сможем вместе обсудить эту грустную историю.

Преданный тебе

Письмо выпало из рук Себастьяна Перрона. Слезы полились из его глаз, и, рухнув в кресло, он разразился рыданиями.

— Себастьян! — воскликнула Амели. — Случилось что-то ужасное? Скажи мне, что происходит!

Судья Перрон отнял руки от своего залитого слезами лица. За одну минуту он неузнаваемо изменился. Казалось, он постарел на несколько лет.

— Вот, прочти, — сказал он, протягивая ей письмо.

Но тут же отобрал его обратно. «Нельзя сообщать ей такое известие сразу, без подготовки», — подумал он. Он нежно привлек Амели к себе на грудь и заговорил:

— Амели, моя бедная Амели… Видно, Господь решил покарать нас за наши грехи… Ты поняла, что человеком, который спас Юбера во время крушения и увел его с собой, был я… Да, я воспользовался этой ужасной катастрофой, чтобы похитить его! Я просто не мог с ним расстаться… И говорил себе, что верну его когда-нибудь, позже, со временем… А пока я поместил его к хорошим людям, которых знал, — к папаше и мамаше Клеман, содержавших ферму в Нормандии. И пользовался каждой свободной минутой, чтобы навещать его. Я привязывался к нему все больше и больше. Он мне рассказывал о тебе на своем смешном и трогательном детском языке. Так я стал неведомым тебе соучастником твоей жизни. Эти встречи с сыном стали для меня счастьем и мукой.

Но на протяжении последних пятнадцати дней неотложные дела удерживали меня в Париже. Я терзался, не имея сведений от Юбера, так как супруги Клеман неграмотны и не могли мне написать. И тут счастливый случай помог мне встретить друга детства, которого я не видел много лет, человека, преданного мне душой и телом. Я рассказал ему все и послал к Клеманам, чтобы он сообщил мне, как обстоят там дела. Прошло десять дней с тех пор, как Мариус уехал, а от него не было ни слуху, ни духу… И вот теперь я получаю письмо, которое… в котором…

У судьи Перрона недостало духа закончить. Но его вид, его поведение досказали то, на что у него не хватало слов.

Амели Дроп выслушала его рассказ с огромным волнением, но того взрыва отчаяния, которого можно было ожидать, не произошло. Она заговорила, лихорадочно захлебываясь словами и устремив взгляд в пространство:

— Нет, Себастьян, нет! Мой сын жив, я это чувствую… Материнское предчувствие не обманывает меня! Юбер исчез с фермы Клеманов, потому что его оттуда похитил мой муж! Я догадывалась об этом, а теперь знаю точно… И дата, названная в письме, тоже подтверждает…

— Что ты имеешь в виду?

— В апартаментах моего мужа есть секретные комнаты, куда я не имею доступа. Но я слежу… Я подслушиваю у дверей… И вот, на протяжении двух минувших суток я слышу, что в этих комнатах кто-то есть… Кто-то, кто лепечет детским голоском и поет детские песенки, — совсем так же, как мой маленький Юбер!

Обвив руками шею Себастьяна, она продолжала:

— О, теперь я чувствую в себе силу и решимость! Я вновь обрела любимого человека. И с его помощью я сумею вернуть моего ребенка! Поль Дроп негодяй, он похитил ребенка с корыстными намерениями. Но у Юбера есть мать и отец, настоящий отец. Объединив усилия, мы вернем нашего сына!

 

12. ПРИЗНАНИЯ ПРОФЕССОРА

— Вы чувствуете себя лучше?

Больная, к которой профессор Дроп обратился с этим вопросом, была слишком слаба, чтобы ответить. Только губы ее слегка дрогнули и веки, опушенные длинными черными ресницами, на секунду опустились, прикрыв большие голубые глаза. Это движение означало утвердительный ответ, и профессор был удовлетворен.

— Я так и думал, — сказал он, — и я рад, что вы тоже это подтверждаете… А здесь, — продолжал он, прикоснувшись пальцем к шраму на плече больной, — все еще болит?

Пациентка снова шевельнула губами и опустила ресницы.

— Не унывайте, — сказал хирург, — терпеть уже осталось недолго, дело идет на поправку.

В первый раз он внимательно вгляделся в лицо больной, которую лечил уже несколько дней, и был поражен ее необыкновенной красотой. Конечно, лицо осунулось и побледнело от болезни, но черты сохраняли чистоту, мягкость и обаяние, а под атласной кожей начал проступать легкий румянец, знак начавшегося выздоровления. Роскошные волосы золотым нимбом окружали ее голову, эффектно выделяясь на белоснежном фоне подушки и простыней. Доктор невольно залюбовался этим лицом, казавшимся еще пленительнее от перенесенных страданий. В этот момент дверь палаты приоткрылась и заглянувшая в нее мадемуазель Даниэль поманила доктора.

— В салоне для посетителей ожидает господин, который привез сюда эту больную, — сказала она, когда Поль Дроп вышел в коридор. — Могу ли я сообщить ему какие-либо сведения от вашего имени?

Доктор достал из кармана часы:

— У меня еще есть полчаса до операции. Я сам поговорю с этим господином.

И Поль Дроп стал спускаться по лестнице, оставив в некотором недоумении мадемуазель Даниэль, знавшую, сколь неохотно он удостаивал посетителей личной беседой. В этом отношении он не отличался от большинства своих коллег, вечно имеющих озабоченный и неприступный вид и, то ли из принципа, то ли от равнодушия, не снисходящих до разговора с посетителями, переживающими за судьбу своих близких. Старшая сестра удивилась еще больше, когда профессор, уже спустившийся на один марш, повернулся к ней и добавил:

— Когда я буду беседовать с этим господином, проследите, чтобы никто нам не мешал.

Господин, ожидавший в салоне, был высокого роста, атлетического сложения, его темные волосы серебрились на висках и уже несколько поредели на макушке. Его энергичное лицо было чисто выбрито, из-под густых бровей пристально смотрели проницательные глаза. Одет он был без излишней элегантности, но со строгим вкусом. Увидев вошедшего профессора, он быстро встал с кресла, в котором сидел, читая газету.

— Что вы скажете, господин профессор, о нашей дорогой пациентке? — в голосе его звучала тревога. — Скоро ли я смогу увидеть ее?

— Не раньше, чем дня через два или три. Я прописал ей полный физический покой и хотел бы, чтобы и в плане моральном ее также ничто не волновало.

— Я буду соблюдать все ваши рекомендации, господин профессор, хотя мне так бы хотелось пожать ее маленькие ручки и увидеть воочию, как она возвращается к жизни!

— Мои рекомендации — в интересах больной, — жестко заметил доктор Дроп.

— Ни минуты в этом не сомневаюсь, господин профессор, — поторопился заверить его посетитель. — Позволю себе добавить, что, когда наступит время для посещений, право первого визита будет принадлежать не мне, а одному лицу, которое я должен буду предупредить заранее. Это лицо…

— То есть, господин Фандор? — прервал его профессор.

Посетитель вздрогнул от неожиданности:

— Как вы сказали?

— Простите, месье, это имя вырвалось у меня непроизвольно… Но раз уж так случилось, я хотел бы вам сказать, что имя вашей пациентки уже не составляет для меня тайны. Нескольких слов, произнесенных ею под наркозом, оказалось достаточно, чтобы я понял, что Элен — не кто иная, как несчастная дочь одного из самых ужасных преступников, каких только носила земля… — дочь Фантомаса! И, следовательно, посетитель, о котором вы упомянули, не кто иной, как Жером Фандор…

— Я уверен, что соблюдение профессиональной тайны… — с некоторым беспокойством начал посетитель, но хирург не дал ему закончить.

— Милостивый государь, врач, точно так же, как священник, обязан хранить доверенную ему тайну… Заметьте, сударь, — добавил Поль Дроп с тонкой улыбкой, — что и ваше инкогнито не является для меня таковым. Мы с вами беседуем уже в третий раз, но до сих пор скромность удерживала меня от желания выразить вам мое восхищение и симпатию, господин Жюв!

Сердечным жестом Жюв — ибо это был действительно он — протянул доктору руку:

— Простите, дорогой профессор, что я не представился вам с самого начала. Я хотел сохранить, в тайне личность Элен, как и свою собственную, только по одной причине: чтобы не привлечь внимание Фантомаса к той, кого он упорно продолжает считать своей дочерью… Было бы крайне нежелательно, если бы Гений злодейства проник в ваше заведение!

— Сударь, — ответил хирург, — мне нечего бояться Фантомаса, коль скоро рядом со мной находится инспектор Жюв!

Двое мужчин снова обменялись рукопожатием.

Профессор Дроп почувствовал себя гораздо свободнее после того, как открылся Жюву. Теперь он сообщил ему некоторые обнадеживающие подробности о состоянии Элен. Операция, которая требовалась в связи с переломом таза, прошла как нельзя более удачно, — впрочем, это была специальность хирурга, здесь он не знал себе равных. Он заверил своего собеседника, что, по выздоровлении, Элен сохранит все изящество осанки и гибкость походки. Слыша это, Жюв сиял от радости. Он уже собирался откланяться, когда Поль Дроп задержал его:

— Простите, сударь, я хотел бы сказать вам еще кое-что в конфиденциальном порядке… Сейчас я обращаюсь к вам не как к другу мадемуазель Элен, а как к представителю полиции… Найдется ли у вас несколько минут?

Жюв отложил в сторону шляпу, которую уже держал в руке, сел в кресло, лицо его сосредоточилось и окаменело.

— Я слушаю вас, сударь, — сказал он. — Вы можете рассчитывать на полную конфиденциальность с моей стороны.

Поль Дроп начал без предисловий:

— Речь идет о глубоко интимных вещах, касающихся моей семьи. Шесть лет тому назад я женился, будучи тогда очень молод и очень беден. Я взял в жены девушку из совершенно иного круга, молодую и богатую мадемуазель Тавернье. При этом я согласился на большое, очень большое унижение. В дальнейшем наша супружеская жизнь не сложилась… Я избавляю вас от излишних подробностей… Я принял решение видеть в своей супруге всего лишь делового партнера, но сохранять внешний декорум супружеских отношений. Однако она рассудила иначе и сейчас мы находимся в состоянии бракоразводного процесса…

— Да, я слышал эту печальную новость, — вставил Жюв. — Но чем вам могу помочь я?

Задавая тот вопрос, полицейский действительно испытывал искреннее желание прийти на помощь доктору Дропу. Тот помолчал несколько секунд, как бы собираясь с духом, и продолжал:

— Я только что сказал, что моя семейная жизнь началась с унижения… Я поясню, о чем идет речь. У моей будущей жены, когда она была еще совсем молодой девушкой, был любовник. И она была беременна. Только по этой причине меня и приняли в качестве претендента на ее руку. Я был тогда в таком положении, что пошел на это… И я был действительно влюблен! Но моих чувств хватило не надолго… Некоторое время спустя Амели произвела на свет ребенка мужского пола. Его назвали Юбером. И с тех пор его пребывание в доме стало для меня постоянным упреком, постоянным напоминанием о совершенной мной низости.

У меня не было неприязни к ни в чем не повинному ребенку. И по мере того как он рос, я стал испытывать к нему все большую привязанность. А потом случилось несчастье, о котором вы, возможно, слышали. Мы вместе с Юбером попали в железнодорожную катастрофу… И ребенок исчез. Увы, у меня нет сомнения, что он погиб и оказался в числе тех несчастных, тела которых были так искалечены, что их не удалось опознать… Вы можете себе представить, месье, какие я испытал страдания, боль и отчаяние!

Но как мне вам описать, господин Жюв, во что превратилась после этого моя семейная жизнь! Как описать горе несчастной матери? Я ожидал с ее стороны встретить град упреков, гнев, далее ненависть. Вместо этого она впала в глубокую прострацию… Я старался проявлять максимальный такт и внимание. И она, какое-то время спустя, тоже стала выражать мне свою симпатию и сочувствие, но эти знаки нежности с ее стороны были мне особенно мучительны… я потом объясню почему…

А потом у нее произошла вспышка ревности, в ней родилась настоящая ненависть к тому, кто был ее мужем. Она выдвигала против меня такие обвинения, которые просто не укладывались у меня в голове. И в один прекрасный день она обвинила меня в исчезновении ее ребенка… Правда, она не дошла до того, чтобы обвинить меня в убийстве. Но всячески давала мне понять, что считает меня виновным в случившемся несчастье. Причем обвинения были столь же категоричными, сколь и неопределенными, так что я был лишен возможности оправдаться… И вот восемь дней тому назад это закончилось тем, что она потребовала развода… Между нами произошло бурное объяснение, в ходе которого она заявила, что у меня есть любовница… И бросила мне в лицо то, что долго оставалось недосказанным: «Это вы, — крикнула она мне, — убили моего ребенка!»

Это чудовищное обвинение заставило меня еще раз обдумать все обстоятельства исчезновения Юбера. И прийти к выводу, что в них, действительно, не все ясно. Начать с того, что среди жертв катастрофы все-таки не было найдено трупа, который мог бы быть опознан как труп Юбера. И у меня возникли сомнения, действительно ли мальчик погиб, или, может быть, остался жив и сейчас находится где-то, в неизвестном мне месте… И если такая возможность существует, господин Жюв, надо сделать все возможное и невозможное, чтобы его разыскать и вернуть матери… Вот об этом я и хотел с вами поговорить.

— Вы можете рассчитывать на меня, — просто ответил Жюв. И, подумав, добавил: — В случае необходимости, готовы ли вы, вы лично, продолжить с вашей женой совместную жизнь, которую она в настоящий момент хочет разорвать?

Доктор ответил без колебаний:

— Безусловно готов! Хотя, к сожалению, между нами уже не может быть тех отношений, которые составляют главную прелесть семейной жизни… Я уже не могу любить Амели всем сердцем, всей душой, потому что и мое сердце, и моя душа отныне и навеки принадлежат… принадлежат другому существу…

Жюв с удивлением увидел, что хирург, до сих пор сохранявший полное самообладание, вдруг задрожал и его лицо исказилось сильнейшим волнением. Полицейский понял, что его собеседник целиком сосредоточен на одном чувстве, одном переживании. Что это было за чувство? Было видно, что Поль Дроп колеблется, что уже готов открыть Жюву свою тайну до конца. Но в последний момент он вдруг передумал и снова скрылся за маской невозмутимости.

— Я очень надеюсь на вас, господин Жюв, — сказал он уже обычным тоном. — Постарайтесь узнать, жив ли ребенок моей жены, и, если да, разыщите его…

…На следующий день, примерно в тот же час, Жюв, не торопясь, шел по улице, направляясь к острову Сите. Перейдя мост Сен-Мишель, он свернул в сторону Дворца правосудия. Внутри этого обширного здания он ориентировался, как у себя дома, и несколько минут спустя уже входил в приемную председателя суда Перрона, где служитель Доминик занимался тем, что сортировал бумаги. Передав ему свою визитную карточку, Жюв сказал:

— Благоволите сообщить господину председателю, что я в его распоряжении.

Про себя же он подумал: «Поистине, есть святой — покровитель полицейских! Мне как раз надо было поговорить с этим сановником, — и вот он сам пригласил меня для беседы…» Жюв знал, что именно судья Перрон занимался предварительным рассмотрением дела о разводе супругов Дроп. А как раз накануне вечером он обнаружил среди своей корреспонденции письмо, в котором судья просил его зайти к нему по делу чрезвычайной важности. Это было как нельзя более кстати, так как комиссар, начав заниматься делом Поля Дропа и его жены, не хотел задавать судье Перрону прямых вопросов на эту тему.

Свой разговор с комиссаром Себастьян Перрон начал с извинений:

— В сущности, по правилам, я должен был бы пригласить вас не сюда, а к себе домой, ибо я сейчас обращаюсь к вам не как должностное, а как частное лицо…

Жюв поклонился и, придав лицу выражение профессиональной невозмутимости, сказал:

— Я в вашем полном распоряжении, господин председатель.

— История, которую я вам расскажу, — продолжал сановник, — в наше время может показаться слишком литературной и романтической, но прошу вас поверить, что она истинна с начала до конца… Жил в провинции один чиновник, который познакомился с девушкой и стал ее любовником. Обстоятельства разлучили, их на некоторое время, а когда он увидел ее вновь, то узнал, что, во-первых, его подруга беременна в результате их связи, а во-вторых, собирается выйти замуж за другого. И действительно, вскоре она стала женой медика, в то время никому не известного, но которому предстояло стать знаменитым хирургом. У нее родился сын, которого все считали плодом законной любви двух супругов. Но чиновник знал, что истинным отцом ребенка является он, и страдал в глубине души… В один прекрасный день ему неожиданно представилась возможность завладеть ребенком, который был его сыном…

— Что вы подразумеваете под словом «завладеть»? — спросил Жюв, с невозмутимым выражением лица слушавший рассказ.

— Я хочу сказать, что чиновник, о котором идет речь, воспользовался неожиданными обстоятельствами… скажем, железнодорожным крушением… и физически завладел ребенком, решив сохранить его вдали от недостойной, как он считал, матери и мнимого отца…

— Это сделали вы, сударь? — спросил Жюв.

— Это сделал я, — ответил судья Перрон дрогнувшим голосом.

Он побледнел, понимая, что сознался в поступке не только предосудительном в моральном отношении, но и наказуемом по закону. Что касается Жюва, то, хотя он и сохранял внешнюю невозмутимость, но был поражен тем, что драматическая история супругов Дроп совершенно неожиданно раскрылась перед ним с противоположной стороны.

— Что вы сделали с ребенком? — спросил он.

— Я поместил его к добрым людям, чете фермеров в окрестностях Лизье, и был счастлив, пока… пока…

— Что с вами, сударь?

— Я не могу продолжать… я плачу… так как два дня назад мне сообщили, что ребенок исчез… утонул… может быть, его убили…

Жюв почувствовал жалость к сидевшему перед ним человеку. Он расспросил его обо всех подробностях, которые могли помочь, в расследовании дола, сложность и, запутанность которого постепенно открывалась перед знаменитым детективом.

Домой Жюв возвращался в отличном настроении. «Драма разыгрывается между тремя действующими лицами, — рассуждал он про себя. — Эти трое — Поль Дроп, его жена и судья Перрон… Следовательно, что бы ни случилось с ребенком, виновного надо искать среди этих троих!»

 

13. НА ПОИСКИ РЕБЕНКА

Однако четверть часа спустя Жюв был уже далеко не так уверен в бесспорности своих выводов. «Кого из троих я могу заподозрить? — думал он. — Дроп произвел на меня впечатление порядочного человека. Видно было, что он искренно переживает за судьбу маленького Юбера. С другой стороны, этот несчастный Себастьян Перрон буквально сражен исчезновением своего сына… Оба они привязаны к ребенку, оба испытывают к нему отцовские чувства. Но обстоятельства складываются таким образом, что они вынуждены оспаривать и похищать его друг у друга! Поистине, жизнь — это чертовски сложная штука!.. Однако хватит философствовать! Сейчас задача состоит в том, чтобы найти следы исчезнувшего ребенка… И это — прежде всего!»

Жюв перешел на другой берет Сены и пошел вдоль набережной. Но проклятые вопросы продолжали крутиться в его мозгу. Профессиональный опыт говорил ему, что не следует доверяться эмоциональному впечатлению. Поль Дроп казался взволнованным. Что ж из того? Посмотрим, каково его реальное положение. Дроп признался, что попал в тяжелое финансовое положение. Его жена богата и могла бы ему помочь. Однако их семейная жизнь разладилась. Что мог бы подумать Дроп, если бы был негодяем? Он мог бы подумать: «Между мной и женой стоит этот незаконнорожденный ребенок… Если он исчезнет, наши отношения восстановятся». Что в этот момент происходит? Себастьян Перрон, по его собственному признанию, похищает мальчика. Очевидно, это вполне соответствует желаниям Дропа: пусть исчезнет этот докучный ребенок, к которому Дроп не испытывает никакой нежности, ибо он напоминает ему о его унижении.

Но, продолжал рассуждать Жюв, вопреки надеждам Поля Дропа, его жена не примирилась с исчезновением ребенка и отношения между супругами разладились окончательно, — вплоть до того, что Амели обвинила Дропа в убийстве ребенка! Не будет ничего странного в том, что после этого Дроп может возненавидеть ребенка своей жены…

Дойдя до этого места в своих рассуждениях, Жюв резко остановился и стал смотреть на Сену, по которой скользил прогулочный катер. «Допустим, — думал он, — что Дроп ненавидит Юбера. Что из этого следует? — Из этого следует весьма банальный вывод: от ненависти к кому-либо всего один шаг до желания убить… А для некоторых лиц, предрасположенных к этому, от желания убить до убийства — расстояние еще меньше… И если Поль Дроп каким-то образом узнал, где прячет Юбера его настоящий отец, он вполне мог бы решиться на убийство… Во всяком случае, к такому выводу можно прийти, следуя элементарной логике!»

— Однако, — проворчал Жюв себе под нос, — рассуждать хорошо, а вести расследование — еще лучше! Надо выяснить на месте обстоятельства исчезновения Юбера. Я еще успею на поезд. Не будем терять времени!

Остановив проезжавшее мимо такси, Жюв бросил шоферу:

— На вокзал Сен-Лазар, — и побыстрее!

Когда он выскочил из машины перед вокзалом, до отхода поезда оставалось три минуты. Жюв кинулся к окошку кассы, схватил билет и, не дожидаясь сдачи, помчался на перрон. Поезд уже тронулся, когда Жюв вскочил на подножку. «Уф, все в порядке, — сказал он себе, входя в вагон. И, как истинный парижанин, добавил: — Чего это я так торопился, — у меня было полно времени!»

Жюв нашел купе, в котором какой-то толстый господин сосредоточенно курил огромную трубку. «Это как раз то, что мне нужно, — подумал комиссар. — Этот господин достаточно массивен, чтобы отпугнуть других пассажиров, и достаточно занят своей трубкой, чтобы не лезть ко мне с разговорами». Жюв уселся у окна, достал одну из книг, которые всегда таскал с собой, открыл ее и задумался. Мысли не давали ему сосредоточиться на тексте. Полицейский комиссар не то чтобы не любил чтения. Скорее, наоборот: он считал чтение наилучшим развлечением. Просто ему всегда не хватало на это времени. Да и что он мог вычитать в книгах, когда сама его жизнь была сплошным приключенческим романом?

Три часа спустя он сошел с поезда на станции Лизье. Возле вокзала он с большим трудом разыскал повозку, кучер которой нехотя согласился доставить приезжего в маленькую деревушку Тилли-сюр-Лизье, где жили муж и жена Клеман.

— Вы торопитесь? — спросил возница, когда его колымага зашкандыбала по разбитой мостовой.

— В общем-то нет… А что?

— То, что моя кобыла растянула бабку… С вашего разрешения, я не буду ее сильно гнать…

Жюв не стал возражать, тем более что рассчитывал за время пути выудить у возницы кое-какие сведения.

— Вы совершенно правы, дружище, — миролюбиво сказал он. — Когда у животного растянута бабка, погонять его не следует.

— Вижу, месье разбирается в животных, — немедленно подхватил кучер. — Может, месье сам собирается прикупить такую скотину? А то я тут знаю одного жеребенка-двухлетку…

— Нет, нет, вы ошибаетесь, я не по лошадиной части…

— Тогда, может, по коровам?

— Нет, и не по коровам.

Возница понимающе улыбнулся:

— Тогда дело ясное: месье покупает свиней!

Жюв снова отрицательно покачал головой.

Это повергло возницу в недоумение. По его мнению, у человека, приехавшего в Лизье, могло быть только три цели: купить либо лошадей, либо коров, либо свиней. Немного подумав, он сделал еще один заход:

— Разве что господин приехал по делам новых школ?

— Нет, и не за этим…

— Тогда, наверное, месье — чиновник? Уж не из налоговой ли инспекции?

— Да, что-то в этом роде…

Услышав этот ответ, возница хлестнул кобылу, а на недоуменный взгляд Жюва пояснил с чисто нормандским цинизмом:

— Раз месье — чиновник, значит, он хорошо заплатит. А раз так, плевать я хотел на мою кобылу: если захромает, я ее: продам — да и дело с концом!

— Все-таки вы не очень усердствуйте… А далеко ли до Тилли?

— Да нет, километра четыре… Последнее время туда что-то зачастили приезжие. Тоже, кажись, чиновники…

— Кажись… — сказал Жюв. — А какие они из себя?

— Да вот последний так даже два раза подряд приезжал… А вот какой из себя, не могу сказать: сидит, воротник поднял, шляпу на лоб нахлобучил, только кончик носа видать… Потеха! Сидит, как сыч, и молчит. Я ему тары-бары, а он мне: «Занимайся своей кобылой и не приставай!» Ну, я и замолчал…

— Ну и правильно, — сказал Жюв.

— Только зря он важничал — я ему еще пригодился! Не доехали мы до Тилли километра два, как он мне говорит: «Останови здесь на перекрестке — я дальше пешком. Где здесь мэр живет?» — «Вон там, — говорю, — возле церкви…» — «А Клеманов знаешь?» — «Как не знать: большая ферма, что на выезде из деревни…» Он сошел и дает мне аж десять франков! «Катись, — говорит, — ты мне больше не нужен!» Побольше бы таких клиентов! — закончил свой рассказ крестьянин.

— Ну а во второй раз? — спросил Жюв, стараясь скрыть свою заинтересованность.

— Ах да… Во второй раз было еще смешнее! Первый-то раз он приезжал в субботу. А в следующий понедельник еду это я с ярмарки из Озу, стало быть в обратном направлении, но все равно мимо Тилли. Слышу, мне кричат: «Эй, подвези до Лизье!» Останавливаюсь, гляжу — тот же тип! Ну разве не потеха?

— Еще какая!

— Садится это он в повозку и говорит: «Гони быстрее, мне надо на поезд успеть». Я его узнал и говорю: «Это опять вы!» А он мне: «Дурень! Если узнал человека, не надо ему об этом говорить!» Кажись, он здорово, разозлился… Аж на ноги вскочил!

— И что же он сделал?

— Да ничего не сделал… За нами как раз ехала другая повозка, я и стал нахлестывать свою клячу, чтобы меня не обогнали. Страсть не люблю, когда меня обгоняют… Я так думаю — это все политика! Н-но, милая! Наш мэр — такая хитрюга, все думает, как бы снова выборы выиграть. Вот к нему и шастают… всякие типы!

Между тем повозка въехала в Тилли-сюр-Лизье.

— Куда вас доставить? — спросил возница.

— К мэру.

— Я так и подумал! — понимающе улыбнулся возница. — Вы уж обо мне ничего плохого не говорите. Наш мэр хоть и хитроват, но мужик стоящий, дело свое знает…

Расплатившись с возницей, Жюв направился к мэрии. Он был очень доволен тем, что ему удалось узнать. Итак, какой-то человек, не желавший быть узнанным, приезжал сюда дважды, в субботу и в понедельник, и заходил к мэру. А мальчик пропал как раз в понедельник!

Войдя в мэрию, Жюв миновал беленный известью вестибюль и обнаружил старуху-привратницу, занятую ощипыванием гусей.

— Могу я видеть господина мэра? — осведомился комиссар, почтительно сняв шляпу.

— Может, и да, — ответствовала старуха.

— Он у себя?

— У кого ж еще?

— А где он живет?

— Тут, недалеко…

Услышав столь неопределенные ответы, Жюв вспомнил, что он находится в Нормандии, где существует один падежный способ развязать людям язык. Достав из кармана монету в сорок су, он протянул ее старухе:

— Отведите-ка меня к мэру, любезнейшая!

Старуха отложила в сторону гуся и заулыбалась во весь рот:

— Конечно, мил человек, это мы мигом… Жозеф! Эй, Жозеф! Иди-ка скорей, сынок, тебя тут спрашивают!

По лестнице со второго этажа затопали деревянные башмаки, и старуха пояснила:

— Так что господин мэр — это мой сын Жозеф. Чего к нему ходить — небось, и сам спустится…

Перед Жювом предстал толстый нормандец с красной физиономией и торчащими дыбом жесткими волосами. Одет он был в широкую крестьянскую блузу, которая спускалась чуть не до самых его деревянных башмаков, обтянутых лакированной кожей и украшенных золочеными гвоздиками, — явный предмет хозяйской гордости. При столь простоватой внешности, взгляд у мэра был проницательный и себе на уме. Жюв понял, что с ним надо держать ухо востро.

— С кем имею честь? — осведомился мэр.

Жюв поклонился:

— Напротив, господин мэр, это честь для меня… Я из муниципальной полиции Парижа, приехал сюда по делу.

Глаза у мэра полезли на лоб.

— У нас тут все спокойно, — забормотал он, — живем тихо-мирно, зачем нам полиция? Ну да все равно, милости прошу! Не хотите ли стаканчик очищенной?

— Нет, нет, благодарю…

— Тогда стаканчик кальвадоса? Уж от него-то вреда не будет!

— Ну, разве что кальвадоса…

Через минуту мэр с посетителем уже сидели в большом золе мэрии, который в этот день как раз использовался для просушки белья, и чокались кальвадосом, как лучшие друзья.

— Так что же вас привело в наши края? — осведомился Жозеф.

Жюв не торопился с ответом. Он пил яблочную водку маленькими глотками, с видом знатока прищелкивая языком. Наконец он сказал:

— Это странная история… Я приехал по поводу визита, который вам нанесли в субботу.

— В субботу? Никого не видел…

— А господин из Парижа?

— Никого не видел. Слово нормандца!

«Так, так, — подумал Жюв, — выходит, тот человек солгал, сказав вознице, что приехал к мэру». И, делая вид, будто только сейчас припомнил, полицейский поправился:

— Точно, точно, — это было не в субботу, а в понедельник!

— В понедельник — другое дело… В понедельник приходил… этот, как его… господин Мариус! Справлялся о сиротке, что жил на ферме у Клеманов.

«Интересно, — подумал Жюв, — Себастьян Перрон мне не сказал, что его друг детства посещал Клеманов дважды…»

— Так вот, — сказал он вслух, — я приехал по тому же делу — но делу об этом ребенке. Он ведь умер, не так ли?

— Может, да, а может, и нет.

— Говорят, будто он утонул?

— Говорят… Клеманы говорят…

— Хитрецы эти Клеманы! — закинул удочку Жюв.

— Ого, еще какие! — согласился мэр.

Жюв понял, что он на правильном пути. Он продолжал:

— Хитрецы-то — хитрецы, а не подумали, что в окрестности нет даже лужи, где мальчишка мог бы утонуть…

Жюв блефовал, но ему везло: он снова попал-в точку. Мэр так и зашелся от смеха:

— Это точно! Ох уж эти Клеманы! Об этом они не подумали!

Внезапно он перестал смеяться и с подозрением взглянул на своего собеседника:

— А вам, собственно, какое дело до всех этих историй? Я тут перед вами разболтался, а вы мне даже не сказали, чего вы, вообще-то, добиваетесь?

Жюв пожал плечами с равнодушным видом:

— Ничего я не добиваюсь. Мое дело — написать рапорт. За тем и приехал… Клеманов я в глаза не видал. Они говорят, что ребенок утонул, я и напишу, что утонул… Мое дело маленькое!

Его слова успокоили мэра.

— Первое дело, — сказал он, — чтобы ни у кого не было неприятностей. Верно? Клеманы — мои родственники. Разве они виноваты, что мальчишка исчез? Зачем нам неприятности? Я здесь все устроил по-хорошему. А уж вы сделайте милость, порадейте, чтобы и они там, в Париже, прикрыли дело… Ну, еще по кальвадосу?

— Где одна рюмка, там и вторая, — ответил Жюв, не моргнув глазом.

Они снова чокнулись.

— Неприятностей не будет… — продолжал полицейский доверительным тоном. — Вот только одна закавыка: тело так и не нашли?

Толстый Жозеф огорченно вздохнул:

— То-то и оно, что нет… А вы не можете написать, что, мол, тело съели лисицы? Здесь в окрестностях много лисиц…

Жюв с сожалением покачал головой:

— Насчет лисиц могут не поверить…

— Ну, тогда — что тело упало в колодец?

— Гм…

— Или в печь для обжига извести?

— Печь, пожалуй, подойдет, — согласился Жюв. — Это неплохая мысль, Я возьму ее на заметку… Да, так и напишу: ребенок, мол, упал в печь для обжига извести, потому и тела не нашли… Ну, а Клеманы? Что мне о них написать?

— Замечательные люди! Честняги, каких мало! Напишите, что, мол, не пьют и не едят от горя — так убиваются по малышу! Но еще напишите, что они реакционеры… А то скоро выборы, нечего делать рекламу! Сам-то я прогрессист…

— Хорошо. Я понял.

— Вы умный человек! — сказал мэр.

— Хе-хе… — скромно ответил Жюв.

Толстый Жозеф задумался.

— Есть еще одна закавыка, — пробормотал он. — Папаша Клеман сказал этому господину из Парижа, что мальчишка пропал утром. Однако все в деревне знают, что это не так… Надо бы в вашем рапорте это дело уточнить.

— Конечно! — подтвердил Жюв, весь превратившись в слух.

Жозеф взъерошил свои и без того стоявшие дыбом волосы.

— Так вот. Напишите; мальчишка пропал в субботу. Клеманы сначала ничего не сказали — думали, он отправился куда-нибудь с приятелями. И только в воскресенье подняли тревогу. Но пропал-то он в субботу!

— Так и напишу! — заверил его Жюв.

Выйдя из мэрии, он направился на ферму Клеманов. Но там он не узнал ничего нового. Клеманы только подтвердили то, что сказал мэр. Через час Жюв уже сидел в вагоне скорого поезда, мчавшего его в Париж. Вид у комиссара был озабоченный. «Дело все более осложняется, — думал он про себя. — Направляясь в Лизье, я был почти уверен, что ребенка убил Дроп… А теперь получается, что его похитил собственный отец — Себастьян Перрон! Его доверенное лицо Мариус побывал в Тилли в субботу, и как раз в этот день маленький Юбер исчез. Версия о том, что он якобы утонул, оказалась басней. Значит, следует предположить, что его похитили. И похититель, скорее всего, — посланец Себастьяна!»

Выстроив эту новую и тоже безукоризненно логичную версию, Жюв успокоился. В Париже он вышел из вагона уже в хорошем настроении.

— Все-таки хорошо, что Поль Дроп оказался невиновным! — бормотал он себе под нос. — Ведь в его руках жизнь и выздоровление нашей дорогой Элен. Что же касается Себастьяна Перрона… Каким бы сановником он ни был, ему предстоит убедиться, что с Жювом шутки плохи!

 

14. ШАНТАЖ

Прошли сутки с того дня, когда Жюв ездил в Лизье.

Судья Перрон, как обычно, сидел в своем кабинете и пытался вникнуть в суть лежавшего перед ним судебного дела. Но мысли его были далеко. С тех пор как письмо Мариуса известило его о гибели Юбера, Себастьян изменился даже физически. Его спина сгорбилась, глаза погасли, печать глубокой печали лежала на его еще красивом лице.

В дверь постучали, и служитель доложил, что господина председателя суда хочет видеть какой-то человек по личному делу. Себастьян Перрон встрепенулся: ему теперь казалось, что все дела и все посетители имеют отношение к тем бедам и заботам, которые заполняли его мысли и все его существо.

— Просите! Пусть войдет! — поспешно приказал он.

Дверь отворилась, но какое-то время никто не появлялся. Затем показался посетитель, но, странное дело, он вошел, пятясь задом. На секунду он задержался на пороге, словно заканчивал разговор со служителем, оставшимся по ту сторону двери. Затворив дверь, посетитель повернулся, и судья увидел его лицо. Вернее сказать, лица у вошедшего не было: вместо лица на Себастьяна глядела черная маска с прорезями для глаз!

Сделав два шага по направлению к столу председателя, человек резким движением сбросил шубу, накинутую на его плечи, и оказался затянутым в черный костюм, плотно облегавший его мощную фигуру.

Крик ужаса застрял в горле у Себастьяна Перрона.

— Фантомас… — прошептал он побелевшими губами.

При этом ужасном имени словно тень смерти легла на все окружающие предметы и свет померк в тихом, уединенном кабинете председателя суда.

— Фантомас…

Произнося это имя, Себастьян, казалось, слышал грозный гул, в котором сливались голоса бесчисленных жертв, их мольбы и стоны, крики раненых, хрип умирающих…

— Фантомас…

Да, именно с ним, Гением злодейства, Королем ужаса, Мастером пыточных дел, оказался лицом к лицу судья Себастьян Перрон!

Черная фигура между тем продолжала приближаться. Злодей не торопился и не опасался, что судья позовет на помощь, вызовет охрану… Как всегда, он был уверен в своей безнаказанности, в том парализующем чувстве ужаса, который неизменно вызывало его появление. В его хорошо рассчитанных движениях даже чувствовался какой-то автоматизм, как у актера, в сотый раз играющего хорошо известную роль.

Вдруг он заговорил:

— Ни слова, господин судья, и ни одного лишнего движения! Не пытайтесь нажать на звонок — я перерезал провод. Не пытайтесь позвать служителя — я дал ему хорошие чаевые и приказал убираться подальше. Не вынуждайте меня прибегать к крайним мерам, ибо я не сторонник насилия и прибегаю к убийству только в случае необходимости… К тому же, мне надоело убивать и, что бы там обо мне ни говорили, мне это не доставляет особенного удовольствия. По отношению к вам я не имею дурных намерений. Я пришел, чтобы поговорить… Простите, я забыл еще об одной предосторожности…

Сказав это, зловещий посетитель подошел к двери и запер ее на задвижку. После чего уселся перед столом председателя.

— Дело, которое нам предстоит обсудить, — продолжал он, — в сущности очень простое. И поскольку я вижу перед собой умного и рассудительного человека, мы быстро договоримся. Это в ваших интересах — и в интересах вашего сына…

При последних словах Себастьян Перрон подскочил на месте.

— Моего сына… — прохрипел он. — Вы говорите о моем сыне?

— Вот именно! — ответил человек в маске и, небрежно откинувшись в кресле, положил ногу на ногу. — Я пришел, чтобы сделать вам предложение, может быть, не очень для вас приятное, но с которым вам придется согласиться. А в обмен я сообщу вам приятную новость: ваш незаконный сын, маленький Юбер, жив.

— Он не умер? — пролепетал судья, — Маленький Юбер жив? Господи!

Посетитель остановил его повелительным жестом:

— Юбер не умер, но ему грозит большая опасность. Он находится в моих руках, точнее, в руках моих людей. Он будет вам возвращен, но при одном условии…

— При каком условии? Я готов на все!

— Он будет вам возвращен после того, как вы заплатите сто тысяч франков.

— Сто тысяч! Но у меня нет таких денег!

— Займите.

— Мне не у кого занять…

— Достаньте.

— Откуда?!

— Это меня не касается.

Себастьян Перрон увидел, как сидящий перед ним ужасный человек медленно поднимает руку с револьвером. Его голос оставался ровным и бесстрастным:

— Милостивый государь, будем называть вещи своими именами. Я пришел к вам в качестве шантажиста. Вы даете мне сто тысяч франков, я возвращаю вам вашего сына. Баш на баш. У вас пять минут на размышление.

Себастьян Перрон чувствовал, что силы оставляют его, что он вот-вот потеряет сознание. Конечно, он с радостью отдал бы за жизнь сына сто тысяч франков, но их у него не было! Он пробился на высокую должность, но он небогат. Его должность была почетной, но жалованье, как и у всех чиновников, достаточно скромным. Не имея иных источников дохода, все, на что он мог рассчитывать, — это государственная пенсия. Сто тысяч франков для него были немыслимой суммой. Лихорадочно перебирая в уме знакомых и сослуживцев, он не находил никого, кто мог бы ему ее одолжить…

— Три минуты прошли, — услышал он бесстрастный голос страшного посетителя.

— Это ужасно! Это ужасно… — стонал Себастьян Перрон.

Внезапно он решился:

— Хорошо, я принесу вам эти деньги… Но тоже на одном условии…

— Говорите.

— Вы укажете мне место, куда я должен буду доставить указанную сумму. Вы сами его выберете, так чтобы вам ничего не грозило. Но я требую, чтобы в этом месте находился мой сын и чтобы сразу по получении денег мне его передали с рук на руки. Или, если пользоваться вашим выражением, «баш на баш».

— Хорошо. Это деловой подход. Когда вы сможете заплатить?

— Я думаю, через… через четыре дня!

— Хорошо. Готовьте деньги. Через четыре дня вам сообщат, куда их надо доставить… На этом мы можем наш разговор закончить. Но прежде чем я уйду, — еще одна маленькая формальность. Прошу вас, милостивый государь, протяните мне руки… а также ноги! Не обижайтесь, но я вынужден вас связать. Как разумный человек, вы согласитесь, что я не могу поступить иначе…

В то время как в кабинете Себастьяна Перрона разыгрывалась эта ужасная сцена и несчастный судья вынужден был подчиняться драконовским требованиям гнусного шантажиста, в тайной надежде обмануть его и устроить ему засаду, — чем занимался инспектор Жюв?

Знаменитый детектив проснулся в своей квартире на улице Тардье в очень хорошем настроении. Он был чрезвычайно доволен расследованием, которое провел накануне в Тилли-сюр-Лизье. «Не может быть и тени сомнения, — говорил он себе, — что виновником похищения является Себастьян Перрон! Я немедленно отправляюсь во Дворец правосудия, чтобы поговорить с ним».

— Господин председатель принимает? — спросил он у служителя.

— Господин председатель занят и освободится не ранее чем через час.

«Делать нечего, — подумал Жюв, — пойду пока прогуляюсь по Тюильри…» Он пересек Сену и дошел до площади Шатле. Здесь он вспомнил, что уже давно собирался купить свежую пару перчаток, и, свернув в сторону, пошел под аркадами улицы Риволи. В тот момент, когда он пересекал улицу Лувра, он внезапно вздрогнул и замер на месте. Недалеко от него остановился фиакр, из которого вышел человек, показавшийся Жюву знакомым. Стараясь оставаться незамеченным, полицейский подошел поближе: сомнений быть не могло — Это был доктор Дроп. «Интересно, что он тут делает?» — подумал Жюв, следуя за ним. Тот вошел в большой магазин игрушек. Казалось бы, в этом нет ничего необычного, по чутье сыщика заставило Жюва насторожиться. Зачем человек, у которого но было детей, пошел в магазин игрушек?

Комиссар подошел к фиакру, который остался дожидаться у края тротуара, и взглянул на счетчик. Счетчик показывал восемьдесят пять сантимов. Это означало, что место, откуда приехал Дроп, находилось где-то совсем неподалеку.

Остановившись сбоку от витрины, Жюв наблюдал сквозь стекло за покупками, которые делал хирург. Он увидел, что тот приобрел набор кукол-полишинелей. «Черт возьми! — подумал комиссар. — Зачем ему нужны полишинели, да еще сейчас, когда сын его жены исчез неизвестно куда?»

Между тем Поль Дроп вышел из магазина со своей покупкой и сел в дожидавшийся его фиакр. Жюв не расслышал адрес, который тот назвал кучеру. «А впрочем, какое все это имеет значение, — подумал полицейский, глядя вслед удалявшемуся экипажу. — Поскольку похитителем является Себастьян Перрон, через несколько дней я верну маленького Юбера, и тогда Поль Дроп сможет вернуться в этот магазин за новыми покупками!»

Но тут же он спохватился и подумал, что, как бы там ни было, а не следует терять нить, которая оказалась у него в руках. «Посмотрим, что будет завтра, а сегодня я должен выяснить, для кого доктор Дроп купил эти игрушки!». И, схватив проезжавшее мимо такси, он приказал шоферу следовать за фиакром.

Поль Дроп вышел из фиакра возле заставы Майо и пешком направился в сторону улицы Мадрид. Следуя за ним на почтительном расстоянии, комиссар ворчал себе под нос:

— Зря ты распалился, старина Жюв! Все происходит самым банальным образом, доктор возвращается к себе в клинику. Возможно, у него есть какой-нибудь маленький больной, которому он решил сделать подарок.

Дроп поравнялся с воротами своей лечебницы, но не вошел в них, а продолжал свой путь и даже как будто ускорил шаги, словно не желая, чтобы его видели. «Интересно!» — подумал Жюв, торопясь вслед за доктором. Но тут же он хлопнул себя по лбу и обозвал дураком. Дроп просто обошел здание, с другой стороны находился вход в его личные апартаменты. Остановившись у подъезда, Жюв услышал, как внутри зашумел лифт. Подождав еще минуту, он вошел в вестибюль. Лифт уже поднимался внутри зарешеченного колодца, таща за собой гибкий кабель. Поднимался он дольше обычного, и по длине свисающего кабеля Жюв понял, что Поль Дроп не остановился на площадке третьего этажа, где располагалась его квартира, а поднялся на четвертый, «Что бы это значило?» — подумал полицейский и, перескакивая через две ступеньки, взлетел на четвертый этаж. Он успел заметить, что доктор достал из кармана связку ключей, отпер дверь и исчез за ней.

Жюв осторожно подошел к двери и прислушался. Вдруг необычайное волнение отразилось на его лице. За дверью он услышал чистый и звонкий детский голосок, радостно благодаривший Дропа за подарок. Что же это был за ребенок? Несмотря на то, что это противоречило его строго логической версии, Жюв не мог не подумать, что это был не кто иной, как маленький Юбер, смерть которого горестно оплакивал его настоящий отец Себастьян Перрон!

 

15. СВИДАНИЕ

Жюв стоял на лестничной площадке в полном смятении мыслей и чувств.

— Я снова попал пальцем в небо! — бормотал он. — Себастьян Перрон не виновен в похищении малыша, — его украл Поль Дроп! Себастьян Перрон — честный человек, а Поль Дроп — негодяй! Однако я не могу уйти, пока не увижу все собственными глазами…

Он попытался заглянуть в замочную скважину, но ему это не удалось; замок был такой конструкции, которая не позволяла подглядывать. «Не везет…» — вздохнул Жюв. Он уже поднял руку, чтобы позвонить в дверь и разом покончить со всеми сомнениями, когда до него донесся голос Поля Дропа:

— Ну же, будь умницей, не плачь! Играй с этими прелестными полишинелями и позволь мне уйти.

Жюв отскочил от двери и проворно спустился на один марш. Он услышал, как дверь открылась и Дроп начал спускаться по лестнице. Комиссар тоже сделал вид, будто идет вниз, однако не торопился и дал доктору догнать себя.

— Это вы, Жюв? — удивился хирург. — Вы пришли ко мне?

— Да, — ответил, полицейский. — Только по свойственной мне рассеянности я поднялся этажом выше.

— Вы что-нибудь узнали? Есть новости?

Жюв внимательно посмотрел на него. «Этот человек поразителен! — подумал он. — Как умело он играет свою роль! Как искренно выражает свою обеспокоенность! Как будто это не он только что говорил с ребенком, дарил ему игрушки! Можно подумать, что мне все это пригрезилось!»

Он отрицательно покачал головой:

— Нет, мой друг, пока ничего. Но я на верном пути…

Нахмуренное лицо Дропа разгладилось, надежда зажглась в его глазах:

— Да поможет вам Бог! Мне так не терпится увидеть маленького Юбера!

У дверей квартиры Дропа они остановились. Лицо хирурга снова омрачилось:

— Вы говорите, что вы на верном пути? Слава Богу, коли так. Потому что надо действовать быстро, время не терпит!

«Интересно, зачем он все это мне говорит?» — подумал Жюв.

Между тем Дроп, казалось, колебался. Наконец он снова заговорил:

— Прошу вас, дорогой комиссар, зайти ко мне. Я должен сделать вам важное признание.

Доктор открыл дверь и провел полицейского через анфиладу красиво обставленных комнат к дверям своего личного кабинета.

— Господин Жюв, — заговорил он, когда они уселись в удобные кресла, — трагическое, окруженное тайной исчезновение Юбера положило начало целому ряду ужасных событий в моей жизни… Так, на меня было совершено чудовищное покушение…

— Покушение? Где? Когда?

— Здесь, в этом кабинете. И не далее как сегодня… Я сидел за столом и работал, когда мне доложили о приходе посетителя. Я согласился его принять. Дверь отворилась, и в кабинет вошел человек, почему-то пятясь задом. Когда он повернулся, оказалось, что у него на лице черная маска, а под шубой черный облегающий костюм. Я не могу сказать, кто это был, потешу что ни я, ни мой слуга не видели его лица, я — из-за маски, слуга — из-за того, что у посетителя был поднят воротник, а шляпа надвинута на глаза…

Жюв слушал с напряженным вниманием, и в глубине души его вставал образ страшного бандита, его заклятого врага, одно имя которого наводило ужас на окружающих.

— Этот человек, — продолжал Поль Дроп, — угрожая мне револьвером, предложил мне чудовищную сделку: он обещал вернуть мне маленького Юбера в обмен на сто тысяч франков!

Жюв не мог скрыть своего волнения и вскочил на ноги. Что все это означало? Что за невероятную историю рассказывал ему Поль Дроп? Как мог шантажист предлагать ему возврат Юбера, коль скоро ребенок находился в этом же доме, этажом выше, и Дроп только что приносил ему игрушки? Между тем хирург со всей искренностью продолжал свой рассказ:

— Напрасно я говорил, что я разорен, что у меня нет ни сантима, что скоро и этот дом, и все, что в нем есть, пойдет с молотка. Он ничего не хотел слышать. Наставив на меня револьвер он дал мне пять минут на размышление…

— И чем все это кончилось?

— Жюв, я проявил слабость… Чтобы выиграть время, чтобы попытаться спасти сына, я поклялся, что достану деньги…

Голос Дропа прервался от рыданий.

— Но я никогда не смогу найти этих денег! Я не смогу спасти своего сына!

В голосе хирурга было столько искреннего страдания, что трудно было ему не поверить. Мысль Жюва лихорадочно работала. «Допустим, — думал он, — что Поль Дроп говорит правду. Тогда кто может быть этим шантажистом? Логично допустить, что это — человек, который в курсе исчезновения ребенка, который к тому же ненавидит Поля Дропа… что это — Себастьян Перрон! Не зная, что Дроп уже завладел ребенком, он блефует, делает вид, будто мальчик у него в руках. Но почему так испуган Дроп? Он-то знает, где находится Юбер! Может быть, он опасается кого-либо из своих приспешников, кого-либо, кто знает его секрет? Может быть…»

Жюву, конечно, не пришлось бы путаться во всех этих предположениях, если бы ему удалось встретить сегодня Себастьяна Перрона и узнать, что и тот стал жертвой аналогичного шантажа. Но он этого не знал. И пытался выстроить логическую цепочку в пределах известных ему фактов. И все время, колебался между двумя версиями: виновностью Поля Дропа — и виновностью Себастьяна Перрона.

— Этот человек назначил вам свидание? — спросил он. — Где? Когда?

— Я должен встретиться с ним сегодня вечером, в восемь часов, в Венсеннском лесу, на перекрестке Марропье.

— Отлично! Все складывается как нельзя лучше! Сегодня вечером вы придете на условленное место, имея в кармане пачку бумажек, по размерам и внешнему виду напоминающих тысячефранковые билеты. Эту пачку вы передадите шантажисту. Остальное — мое дело…

В порыве радости Поль Дроп схватил: полицейского за руки:

— Понимаю, — вы схватите этого негодяя! Я знал, что вы мне поможете! Но как вы это сделаете?

— Это мой секрет. Пусть он только придет на эту встречу… Что касается вашего сына, то, я думаю, нет оснований для беспокойства. Мы теперь знаем, что он жив. И скоро узнаем, где его прячут!

Жюв надел пальто, взял шляпу и добавил на прощание:

— Кто не устает искать истину, тот в конце концов всегда ее находит!

Выйдя от Поля Дропа, Жюв на ближайшей станции сел в поезд метро и направился в Венсеннский лес. Он хорошо знал место, где была назначена встреча с шантажистом. Это был укромный уголок, куда редко забредали гуляющие. Здесь-то полицейский и намеревался устроить засаду. Он не сомневался, что у шантажиста есть помощники, которые будут, со своей стороны, наблюдать за происходящим. «Следовательно, — рассуждал про себя Жюв, — если я хочу застать преступника врасплох, я должен тщательно замаскировать свое местопребывание и сделать это заранее, опередив появление пособников».

Придя на перекресток Марронье, комиссар убедился, что место выбрано весьма предусмотрительно: поблизости не было никакого укрытия. «Если я спрячусь за деревом или, тем более, влезу на него, меня обязательно обнаружат. То же самое — если я лягу на землю… Что делать?» — думал он. Тут он заметил неподалеку большую кучу опавших листьев, перемешанных с сухими ветками и разным мусором.

— Не очень-то соблазнительная перспектива, — проворчал Жюв, — но другого выхода у меня нет…

Разрыв кучу, Жюв забрался в самую середину и закидал себя листьями и мусором, оставив лишь маленькое отверстие для наблюдения. «Лучшего тайника мне не найти, — подумал он. — Правда, пролежать здесь несколько часов в этот сырой осенний вечер значит наверняка заработать простуду…» Было всего четыре часа дня, и Жюв закрыл глаза, решив подремать.

Было семь часов, когда комиссар проснулся от холода. От лежания в неудобной позе все его тело затекло. Однако он старался не шевелиться, чтобы не выдать себя. Вдали на какой-то башне часы пробили половину восьмого. На аллее и тропинке, которые были хорошо видны Жюву с его наблюдательного пункта, не было ни души. Пробило восемь часов. «Ну вот сейчас, — подумал полицейский, — сейчас я буду знать, кто же является преступником, — Дроп или Перрон…»

Ночь сгустилась над парком, от земли поднимался холодный туман, купы деревьев и кустарников приобретали фантастические очертания. Жюв напрягал слух, надеясь услышать приближающиеся шаги, но вокруг царила полная тишина. Наконец он услышал, что кто-то идет по аллее, и минуту спустя из тумана вынырнула фигура, в которой, присмотревшись, он узнал Дропа. Доктор несколько раз прошелся взад и вперед, поглядывая по сторонам. «Это он меня ищет, — подумал Жюв. — Небось, у него на сердце кошки скребут…» Однако полицейский не мог себя обнаружить: с минуту на минуту должен был появиться второй участник события.

Минуты шли за минутами, Дроп продолжал нервно расхаживать на перекрестке, а шантажист не появлялся. «Что все это значит? — размышлял Жюв, стараясь унять дрожь, сотрясавшую все его тело. — Шантажист почувствовал неладное и дал деру? Или — что вернее — никакого шантажиста нет и Дроп попросту морочит мне голову?» И чем больше проходило времени, тем решительнее полицейский укреплялся в мысли, что Дроп взял его на пушку, желая сбить с толку и запутать след.

Наконец хирург повернулся, ускорил шаг и скрылся в тумане. Переждав еще несколько минут, Жюв вылез из мусорной кучи.

— Ах, Дроп, Дроп… Друг ты мой любезный! — ворчал комиссар, пытаясь очистить от грязи свои костюм и пальто. — За все это ты мне еще заплатишь!

А Дроп тем временем, направляясь к выходу из парка, думал про себя: «Напрасно я все рассказал Жюву… Он, наверное, допустил какую-нибудь оплошность и спугнул шантажиста… Ах, Жюв, Жюв! Если, из-за вас случится беда с маленьким Юбером, я вам этого никогда не прощу!»

 

16. НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

У себя дома Жюв сидел в своей излюбленной позе: голова была закинута назад, на спинку кресла, ноги, вытянутые вперед и вверх, опирались о каминную полку, руки свободно болтались по обе стороны подлокотников, свисая чуть не до пола. Во рту он держал огромную трубку, из которой выпускал огромные клубы дыма. Дымовое облако уже окружало его со всех сторон, почти скрывая из вида.

Дверь в комнату открылась, и радостный голос произнес:

— Так это правда, Жюв? Элен действительно чувствует себя лучше? Я получил весточку от вас, и она заставила меня буквально плясать от радости!

— Я и сам был вне себя от радости, когда доктор сообщил мне, что ее полное выздоровление — дело времени, — сказал Жюв, — Но когда она совсем поправится, Фандор, я закачу ей такую сцену за то, что она чуть не довела нас обоих до сумасшедшего дома!

Фандор рассмеялся и подошел к своему другу.

— Кстати! — воскликнул он. — Не надо ли вызвать пожарных? В доме явно что-то горит! Или вы решили удушить дымом не только себя, но и всех окружающих?

— Ты прекрасно знаешь, что трубка помогает мне думать… А подумать нам есть над чем…

— Не «над чем», а «о ком»? Так ведь вы хотели сказать? И имели, конечно, в виду Фантомаса?

— Хоть ты и в хорошем настроении, Фандор, но говори так легкомысленно о нашем страшном враге. Меня действительно тревожит, что о Фантомасе давно ничего не слышно. Это значит, что, затаившись во мраке, он готовит новое злодейство.

— Вы, как всегда, правы, Жюв! Фантомас, конечно, не мог не знать о взрыве, который произошел в доме Максона, и о том, что пострадавшую в результате взрыва Элен перевезли в клинику доктора Дропа. А это значит, что он обязательно что-нибудь предпримет, и, может быть, уже начал действовать… Но мы с вами, Жюв, достаточно сильны, чтобы преградить ему путь и защитить нашу дорогую Элен!

Однако полицейский комиссар хмурился все больше и больше.

— Сегодня я был во Дворце правосудия, — сказал он немного помолчав, — Знаешь ли ты, что процесс над Владимиром, сыном Фантомаса, должен состояться еще до конца этой недели?

— Мне это известно, — ответил журналист. — И я даже знаю кое-какие подробности. Так, мне известно, что в числе присяжных заседателей будет некто Миниас, компаньон Поля Дропа…

— Ну и что?

— Как «что»? Миниас будет судить Владимира! Вас это не настораживает?

Жюв кончил курить и выбил трубку о доску камина.

— Дорогой Фандор, — сказал он, — наши мысли идут в одном направлении… По сути дела, мы ни в чем не можем упрекнуть Миниаса… И все-таки меня, как и тебя, смущает его участие в этом судебном деле…

В это время раздался стук в дверь, и старый слуга Жан доложил Жюву, что какая-то дама, не назвавшая себя, хочет его видеть.

— Ах, так к вам захаживают таинственные незнакомки? Примите мои поздравления! — ухмыльнулся Фандор.

Не обращая внимания на его насмешки, Жюв поднялся и вышел в соседний салон, где его ждала посетительница.

— Господин Жюв? — спросила она, поднимаясь ему навстречу.

— Да, мадам. С кем имею честь?

— Я мадам Амели Дроп, жена хирурга Поля Дропа.

После всего, что произошло в последние дни, Жюв был крайне заинтригован, увидев перед собой жену Поля Дропа и любовницу Себастьяна Перрона. Однако он ничем не выдал своей заинтересованности.

— Мадам, я целиком в вашем распоряжении, — любезно сказал он. — Ваш муж проявил такую заботу о бесконечно дорогой мне пациентке, что для меня нет большего удовольствия, чем быть полезным его жене.

Амели Дроп улыбнулась насмешливо и печально в одно и то же время:

— Дорогой господин Жюв! Не надо столь поспешно связывать мои интересы с любезностью моего мужа. Тем более, что Поль Дроп уже известил вас и о нашем предстоящем разводе, и о том, что я была любовницей Себастьяна Перрона…

«Вот те на! — подумал полицейский. — Эта дама сама расставила все точки над «i»!»

— Я пришла к вам, — продолжала Амели, — чтобы попросить у вас совета. Мне известно, что вы друг моего мужа и что мой любовник поручал вам защищать его интересы. Но самое главное для меня — это то, что вы взялись разыскать моего сына. Я доверяю вам полностью.

Искренность молодой женщины тронула Жюва.

— Мадам, — сказал он, — я отвечу вам откровенностью на откровенность. Я испытываю симпатию к вашему мужу, и к человеку, которого вы любите, Себастьяну Перрону. Но при этом я беспристрастен и стараюсь быть справедливым. Я еще не знаю, кто из двоих неправ — ваш муж или ваш любовник. Но очень прошу вас, но пытайтесь вмешаться в интересах того или другого…

— Так вы полагаете, что я пришла просить за одного из них? — Мадам Дроп нервно сняла перчатки, и ярость блеснула в ее глазах. — Вы странным образом ошибаетесь, месье! Перед вами не жена и не любовница, перед вами мать! Я пришла к вам из-за сына: верните мне его!

Жюв видел, что она искренна, и уже готов был успокоить ее, сообщив, что ее сын находится не где-нибудь, а у ее мужа Поля Дропа, но что-то его остановило. Он чувствовал, что Амели хочет сказать что-то еще, но не решается. Комиссар поспешил ей помочь:

— Мадам, я обещал найти вашего сына, а я слов на ветер не бросаю. Но если вам известны какие-либо детали, которые могут облегчить мою задачу…

— Хорошо! — воскликнула мадам Дроп, сверкая глазами. — Только что вы предположили, что я намереваюсь ходатайствовать за мужа или за любовника. Мои намерения очень далеки от этого. Я ненавижу их обоих! Они оба подлецы, бесчестные люди, думающие только о том, как бы завладеть моим состоянием! Вчера, господин Жюв, ко мне явился мой любовник и валялся у меня в ногах, умолял дать ему сто тысяч франков, утверждая, будто они необходимы ему, чтобы спасти нашего сына!.. Я отказала ему и высказала все, что я думаю о его бесчестных происках… Мне казалось, что я увидела предел, до которого может дойти человеческая низость. Но я ошибалась!

Мадам Дроп помолчала — ей не хватало дыхания. Собравшись с духом, она продолжала:

— В тот же вечер мой муж куда-то ушел и вернулся очень поздно. Я еще не спала. Я лежала на кушетке, измученная моими мыслями, истерзанная страхом. Мне кажется, что если бы в этот момент он подошел ко мне с простыми словами сочувствия и утешения, я бы простила ему все. Но ему не было дела до меня, до моего состояния. Он действительно пришел ко мне, но знаете для чего, господин Жюв? Чтобы на коленях повторить почти слово в слово, ту же просьбу, что и Себастьян Перрон!

И Амели Дроп закончила, ломая руки:

— Негодяи! Они оба требуют у меня одну и ту же сумму, — сто тысяч франков, обещая спасти моего сына! Они действуют, как два подлых шантажиста! Иногда я думаю: уж не сговорились ли они между собой?.. Что мне делать, господин Жюв?.. Что мне делать?.. Должна ли я дать эти деньги ради спасения сына? И если да, то кому?

Жюв был потрясен. В очередной раз его логические построения полетели кувырком. Но не о них жалел комиссар полиции: ему было бесконечно жаль Амели Дроп.

— Прежде всего, мадам, — сказал он, — не надо ничего платить. Сто тысяч франков — это пустяк… Тем более, ради спасения Юбера. Но ведь шантажист этим не ограничится! Получив от вас первый взнос, он будет вымогать еще и еще…

И Жюв закончил, стараясь говорить как можно мягче:

— Вы очень несчастны, мадам… Вам приходится дорого платить за ошибку, совершенную в молодости. Сейчас вы не можете доверять ни вашему мужу, ни вашему любовнику… Но я прошу вас верить, мадам, что в моем лице вы имеете друга, на сочувствие и помощь которого вы можете рассчитывать всегда!

 

17. ИДЕЯ МИНИАСА

В модном ресторане «Фазан», что на бульваре Мадлен, собирался цвет элегантной публики Парижа. Здесь можно было видеть самых красивых женщин в туалетах от лучших портных и в сопровождении мужчин, каждый из которых был знаменитостью в том или ином роде; при появлении каждого раздавался почтительный шепот — это из уст в уста передавались рассказы об их похождениях.

Около половины восьмого за уединенный столик, который до этого героически защищал метрдотель во фраке, уселись два посетителя. Одному из них можно было дать лет сорок, другому — около пятидесяти. Оба были одеты во фраки, и, поскольку они явились без дам, присутствующие не обратили на них особенного внимания. Судя по всему, это соответствовало желаниям двух вновь пришедших, которые, усевшись за столик, продолжили ранее начатый разговор. Это были Поль Дроп и греческий финансист Миниас.

— Насколько я понял из ваших слов, мой дорогой Дроп, — говорил финансист, — вы готовы на все, чтобы разыскать сына вашей жены, то есть, вашего сына, поскольку с точки зрения закона он является таковым?

— Безусловно! Я хочу, чтобы он был у меня, под моей защитой…

— И чтобы таким образом вы имели возможность держать в руках его мать, — цинично добавил Миниас. — Ради такого дела, я думаю, стоит раскошелиться на сто тысяч франков, которые от вас требует шантажист или шантажисты… Поверьте, в данном случае, самый простой путь является наилучшим. Вы уже имели возможность убедиться, что пытаться подключать сюда полицию — пустая затея…

Поль Дроп нервно улыбнулся:

— Совет хорош, но есть одна загвоздка: где взять сто тысяч франков? Вы знаете, что ни клиника, ни доходы от нее мне не принадлежат…

— Я это знаю… Но деньги имеются у вашей жены…

— Я вам уже говорил, Миниас, что я пытался это сделать… пытался попросить у нее деньги… Она мне ответила: «Пока я жива, вы не получите ни одного су!»

— Она так и сказала: «Пока я жива…»?

— Да, именно так…

— И какой вывод вы из этого сделали?

— Никакого…

— И совершенно напрасно! Ведь здесь все ясно, как день: вам нечего ждать от вашей жены, «пока она жива…» Значит, единственный выход для вас — это ее смерть.

Дроп сделал протестующий шест. Но Миниас продолжал:

— Подождите, не перебивайте меня, В случае смерти Амели все ее состояние переходит к ее сыну Юберу. А поскольку он является несовершеннолетним, опекуном назначаетесь вы. Правда, мальчик похищен и находится неизвестно где. Но это в данном случае не имеет значения: до тех пор, пока не доказана его смерть, опекуном все равно являетесь вы! И вам ничего не стоит взять сто тысяч, необходимые для освобождения вашего сына.

Помолчав, грек добавил:

— Сто тысяч франков — это ведь только для начала…

Поль Дроп посмотрел на Миниаса с ужасом. С тех пор, как он начал вести с ним дела, он неоднократно имел возможность убедиться, что у этого человека не было ни чести, ни совести. Под его нажимом хирург уже совершил ряд сомнительных поступков. Но впервые ему так прямо и откровенно предлагали совершить убийство! О, разумеется, Поль Дроп никогда бы не пошел на столь ужасное преступление. Но мысль о возможной смерти Амели была посеяна в его мозгу. И он уже не мог помешать себе думать о всех преимуществах такого оборота событий — и в том, что касается его сына, и в том, что имеет отношение к таинственным комнатам на четвертом этаже… Мысленно он уже унесся туда, где от него отступали все повседневные тяготы и заботы, где расцветали все его чувства и мечты, где он жил, словно в прекрасном сне…

Миниас не без интереса и беспокойства наблюдал, как различные выражения сменяли друг друга на лице его собеседника. Его намеки на «великую любовь» доктора и на его «великое открытие», свидетельствовали о том, что хитрый грек знал нечто такое, о чем еще не настало время говорить прямо. Он читал в душе хирурга, как в открытой книге. От него не укрылось первоначальное выражение ужаса и возмущения на его лице, которое, однако же, вскоре сменилось задумчивостью и даже мечтательностью. И Миниас понял, что хотя Поль Дроп никогда не решится на убийство своей жены, он, а то же время, не сделает ничего, чтобы помешать ее смерти. Видимо, он вполне этим удовлетворился, потому что до конца обеда больше не возвращался к этой теме, а болтал о том, о сем и о разных разностях. И только на прощание бросил ему как бы невзначай:

— Да, смерть вашей жены означала бы для вас свободу, богатство и счастье…

Поль Дроп вздрогнул и промолчал. А Миниас, глядя ему вслед, со свирепой улыбкой на губах потер руки и проворчал сквозь зубы:

— Ну что ж, этот готов… Самое трудное сделано. Осталось сделать самое неприятное…

 

18. НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

В то самое время, когда Поль Дроп расстался со своим ужасным компаньоном, на другом конце Парижа, на бульваре Ла Шапелль, у входа в грязное и подозрительное кабаре собиралась шумная компания апашей. Это были в основном мужчины, если не считать двух девиц весьма отталкивающего вида. Двое полицейских, несших дежурство в этом квартале, предпочитали наблюдать за ними с приличного расстояния.

Впрочем, апаши, судя по всему, не собирались нарушать общественное спокойствие: между ними шло «толковище», иными словами — совещание. Многие из членов этой «кодлы» были хорошо знакомы полиции. Своей непомерно длинной и тощей фигурой выделялся Газовщик, рядом с которым тусовался его дружок Бычий глаз и их общая подружка Адель. Были тут и Тулуш, еще более грязная и злобная, чем обычно, и Звонарь, со своей всегдашней зловещей ухмылкой, и Яблочко, с разболтанной фигурой паяца и лицом полишинеля. Именно этот последний, вообще-то не пользовавшийся особым авторитетом у шпаны, на этот раз был в центре внимания.

Как рассказывал Яблочко, несколько часов назад к нему подошел на улице какой-то «шикарный тип», сунул ему в руку двадцать пять луидоров и сказал, что ему будут нужны завтра вечером несколько «крепких парней» для «хорошенького дельца». Что это были не пустые выдумки, Яблочко доказал только что, поставив всей компании отличную выпивку с закуской.

— Тут дело тонкое, — разглагольствовал Яблочко, напуская на себя многозначительный вид, — Не то чтобы, кого обчистить, или пырнуть под ребро… Надо подстроить так, чтобы одна машина врезалась в другую, — там будет сидеть одна шикарная шмара… В общем, кому-то надо пустить ее в расход… Но так, чтобы и комар носу не подточил. А получим мы за это столько, что две недели будем гулять, не просыхая!

Первым заговорил Звонарь — он считался главарем банды:

— Неплохо сработано, Яблочко! Еще немного, и ты перестанешь быть пижоном, превратишься в крепкого парня, на манер Бычьего глаза или Газовщика…

И протянув апашу свою толстую волосатую руку, он добавил:

— Ну-ка, покажь монеты!

Яблочко замялся, но делать было нечего, и он вложил в руку Звонаря двадцать пять луидоров. Тот преспокойно отправил их к себе в карман. После чего распорядился:

— Передай своему «шикарному типу», что завтра у него будут крутые парни, которые сварганят все, что ему надо, в наилучшем виде. Сейчас — все по норам, а завтра ровно в полдень — общий сбор у папаши Корна.

На следующий день, в девять часов вечера, к площади Трините, плохо освещенной и развороченной дорожными работами, стали стекаться фигуры подозрительного вида. Здесь были Газовщик, одетый как рабочий-сварщик, Бычий глаз, в шляпе-котелке и кургузом жакете, Адель в своем лучшем выходном платье. Придя на площадь, они стали прогуливаться каждый сам по себе.

В это же самое время в скромной квартирке, недалеко от площади Этуаль, две женщины тихо беседовали, сидя за столом. Одна из них, пожилая дама в очках, проворно работала спицами и кивала головой в ответ на то, что ей рассказывала молодая женщина с красивым нервным лицом и длинными белокурыми волосами. Эта последняя была не кто иная, как Амели Дроп, которая после официального объявления о начале ее бракоразводного процесса именовала себя Амели Тавернье. Из квартиры, где они жили вместе с Полем Дропом, она переехала к своей старой тетке Дезире, где и находилась в этот вечер.

Пребывание в доме тетки имело для молодой женщины ряд преимуществ, в том числе и возможность уходить и приходить по своему желанию, не будучи связанной назойливым присутствием слуг.

С некоторых пор она начала снова встречаться с Себастьяном Перроном. Она простила своему бывшему любовнику его неуместную просьбу о деньгах, тем более что он обещал сообщить ей какие-то важные подробности, касающиеся местопребывания их сына. Ей очень хотелось верить Себастьяну, появление которого после многолетней разлуки словно возвращало ее в пору юности.

Накануне они договорились, что Амели придет к Себастьяну Перрону в его квартиру на улице Мобеж. Разговор происходил недалеко от дома, где жила тетушка Дезире.

— Я выйду от тетушки в девять часов вечера, — сказала Амели, — возьму такси и через пятнадцать минут буду у тебя… До скорой встречи, мой любимый!

Молодая женщина не подозревала, что, помимо ее любовника, эти слова достигли ушей еще одного человека, который неотступно следил за ней. Что это был за человек? И зачем он вел свою слежку?

Не желая посвящать тетушку в свои интимные дела, Амели придумала какую-то не очень правдоподобную историю про подругу из провинции, которую ей обязательно надо встретить на вокзале Сен-Лазар и проводить в гостиницу, и ровно в девять часов вышла на улицу. Она тут же увидела свободное такси, и шофер, обрадовавшийся появлению клиентки, сам обратился к ней:

— Ну как, милая дамочка, не подвезти ли вас? Машина у меня хорошая, прокачу с ветерком!

Начинал накрапывать дождь, и Амели порадовалась, что так быстро нашла такси на этой обычно пустынной улице. Она вскочила в машину и назвала адрес. Такси тронулось.

— Не так быстро! Пожалуйста, не так быстро! — повторяла Амели водителю. Но тот как будто ничего не слышал. Если от площади Этуаль он ехал хотя и быстро, но в пределах допустимого, то теперь гнал, как сумасшедший. Машина приближалась к площади Трините. Напрасно Амели стучала в стекло окошка, отделявшее водителя от пассажира, напрасно пыталась кричать, высунувшись в наружное окно. Машина неслась, не обращая внимания ни на сигналы светофоров, ни на знаки регулировщиков. Когда она оказалась на перекрестке площади Трините, раздался страшный грохот. И больше Амели уже ничего не чувствовала.

Что же произошло?

Другое такси, которое, видимо, потеряло управление, врезалось в бок той машины, где находилась Амели. За несколько метров до столкновения водители обеих машин, открыв дверцы своих кабин, выбросились наружу. В следующую секунду машины столкнулись с ужасным грохотом, послышался звук лопающихся шин, звон бьющегося стекла…

После секундного оцепенения прохожие кинулись к образовавшейся груде искореженного металла. Одна из машин, к счастью, была без пассажиров, во второй находилось окровавленное тело женщины. Подоспевшие люди суетились без толку, не зная, что предпринять. Вдруг сквозь толпу решительно пробился элегантно одетый мужчина в цилиндре. Ни слова не говоря, он открыл дворцу изуродованной машины и извлек оттуда тело несчастной Амели. Потом, обратившись к толпе, он произнес рассерженным топом:

— Вы разве не видите, что дама тяжело ранена? Ей надо оказать помощь!

— Наверное, надо доставить ее в ближайшую аптеку, — нерешительно предложил подоспевший ажан.

— Именно это я и собирался сделать, — сказал господин. — Моя машина стоит неподалеку. Помогите же мне!

Несколько десятков рук тут же протянулись к нему, и минуту спустя пострадавшая была бережно уложена в роскошный автомобиль, принадлежавший элегантному господину.

— Прошу вас, месье, сообщить мне, куда вы намереваетесь везти эту даму, — попросил ажан.

— Меня зовут господин Миниас, вот мой адрес, — сказал финансист, протягивая полицейскому свою визитную карточку. — Поскольку дама, как видно, ранена тяжело, надо ее немедленно отвезти в больницу. Я намерен доставить ее в клинику доктора Дропа, что на улице Мадрид.

Ажан колебался и поглядывал вокруг, нет ли поблизости второго полицейского. Но он был один и должен был сам принимать решение.

— Дело в том, — неуверенно сказал он, — что по правилам пострадавшего надо доставить в ближайшую аптеку, а потом в отделение полиции…

Миниас раздраженно пожал плечами:

— Плевать мне на правила! Помощь ближнему важнее соблюдений полицейских регламентов… Этой даме сейчас нужен не аптекарь, а опытный хирург!.. Я финансист, меня знают на Бирже, вам известно, кто я и где живу. А всю ответственность я беру на себя!

Собравшиеся приветствовали это решение одобрительными возгласами. Элегантный господин сел в машину, дал знак шоферу, и машина, набрав скорость, исчезла в конце улицы. Полицейский почесал в затылке, махнул рукой и направился к разбитым машинам, чтобы составить протокол.

— Где водители? — громко крикнул он. И поскольку никто не откликнулся, повторил начальственным голосом: — Водители машин! Немедленно сюда!

— Да они уже давно смылись! — ответил кто-то из толпы.

— То есть как это «смылись»?

— Видно, скорость не смогли погасить! — насмешливо ответил тот же голос. — Вот и мчатся сейчас где-нибудь на другом конце города!

Толпа расхохоталась.

— Только бы они не остались под обломками… — смущенно пробормотал полицейский.

Тут к нему подошел какой-то длинный малый в робе рабочего-сварщика и, вежливо притронувшись пальцем к кепке, сказал:

— Я был рядом в момент заварухи и все видел. Так что напрасно вы кличете водителей: они у меня на глазах улепетывали со всех ног…

Ажан посмотрел в том направлении, куда указывал верзила.

— Прошу вас засвидетельствовать ваши показания… — начал он, но, обернувшись к говорившему, убедился, что того и след простыл.

Пока ажан-недотепа суетился возле машин, разыскивая свидетелей, три или четыре типа подозрительного вида удалялись от места происшествия по узкой и темной улице Сен-Лазар, Среди них выделялась высокая и тощая фигура Газовщика.

— Ну и славная получилась заварушка! — хохотал апаш, хлопая себя по ляжкам. — Лихо вышло, как в кино! Когда Звонарь газанул и врезался в машину, которую вел Яблочко, у меня — аж мороз по хребту! Ну, молодцы ребята: лихо они сиганули каждый из своего драндулета!

— А фраер-то, фраер во фраке! — воскликнула Адель, — Тоже, видать, крутой парень! Сколько же это надо иметь деньжищ, чтобы ездить в такой шикарной колымаге!

Газовщик и Бычий глаз только перемигнулись: видно, они знали о «фраере» что-то такое, о чем предпочитали помалкивать…

Тусклый свет осеннего утра еще только начал проникать в больничную палату, когда лежавшая на койке молодая женщина с лицом, еще более белым, чем ее бинты, открыла глаза и попыталась пошевелиться. Но тут же мучительный стон вырвался из ее груди.

— Боже мой! — пролепетала она. — Где я?.. Что со мной?..

Медсестра, дежурившая рядом с кроватью, наклонилась над больной:

— Не двигайтесь, мадам, лежите спокойно, и все будет хорошо.

Когда накануне вечером несчастную Амели Тавернье привезли в клинику, она все еще была без сознания. Поль Дроп был ошеломлен, увидев свою бывшую жену в таком состоянии. Тем не менее, он овладел собой и оказал ей первую медицинскую помощь, отложив детальный осмотр до утра.

— Что случилось? Чем вы объясняете это ужасное несчастье? — пробормотал он, когда они с Миниасом остались с глазу на глаз.

Тот сардонически усмехнулся;

— Чистая случайность, мой друг, чистая случайность… Но весьма счастливая! Два такси столкнулись на площади Трините… В одном из них находилась ваша жена… Я как раз проезжал мимо, подобрал ее…

— Миниас, умоляю, скажите мне правду, — настаивал доктор.

Финансист перестал ухмыляться и пристально посмотрел ему в глаза.

— Смерть вашей жены полезна и необходима! И она должна произойти так, чтобы никто но мог нас заподозрить, ни вас, ни меня. Автомобильная катастрофа, в которую она попала, произошла совершенно натурально, у всех на глазах. Никто не сможет доказать, что она была подстроена! На случай, если Амели не будет убита на месте, я оказался поблизости и привез ее сюда. Теперь ваше дело — прикончить ее!..

Резко повернувшись, Миниас вышел. Доктор Дроп рухнул в кресло, обхватив голову руками… Он чувствовал себя целиком во власти этого человека, вернее, даже не человека, а злого демона, который мог все и не останавливался ни перед чем.

 

19. «МЫ В ЛЕСОЧЕК НЕ ПОЙДЕМ…»

Покинув клинику, Поль Дроп поднялся в свои личные апартаменты. Но вместо того, чтобы войти в кабинет, расположенный рядом со спальней, он прошел дальше по галерее и по внутренней винтовой лестнице поднялся этажом выше в таинственные комнаты, куда другим вход был запрещен. Едва он отпер дверь, как до его слуха донесся так хорошо знакомый ему прозрачный, звонкий голосок, лепетавший смешные детские слова. Это был припев известной детской песенки:

Доктор остановился и закрыл лицо руками. Слезы выступили у него на глазах. И тот, кого все считали холодным, сухим человеком, не в силах сдержать волнение, прошептал:

— Как я люблю!.. Люблю… Это моя жизнь… мое творение…

И вдруг то, что только что вызывало у него ужас и отвращение, показалось ему логичным и необходимым…

На цыпочках, стараясь не производить шума, он двинулся вперед, не подозревая, что кто-то, кто поджидал его в темном углу рядом с потайной лестницей, так же бесшумно следует за ним…

Вместе с пробуждением к несчастной Амели Тавернье вернулись жестокие страдания. И не только физические, но и моральные. Увидев у своего изголовья мадемуазель Даниэль, она с ужасом воскликнула:

— Нет, нет, не хочу!.. Не хочу оставаться в этом заведении! Я предпочитаю умереть на улице!

Она пришла в такое возбуждение, что мадемуазель Даниэль, не зная, что делать, дала ей сильное снотворное. Больная впала в забытье, но время от времени бормотала сквозь сон: «Не хочу… не хочу оставаться здесь!»

Старшая сестра была немало удивлена тем, что в семь часов профессор, вопреки своему обыкновению, не спустился в клинику для утреннего осмотра больных.

Действительно, Поль Дроп, утомленный бурными событиями этой ночи, зашел в свой личный кабинет, лег, не раздеваясь, на кушетку, и погрузился в глубокий сон.

Он был пробужден появлением лакея, который доложил ему о посетителе.

— Никаких посетителей! — сердито буркнул хирург.

— Это какой-то важный сановник, — смущенно пробормотал лакей, — он назвался председателем суда…

— Ну ладно, пусть войдет…

Через несколько секунд перед Дропом предстал Себастьян Перрон.

— Вы меня не узнаете? — осведомился он.

— Нет, почему же, — проворчал доктор, с трудом стряхивая с себя остатки сна. — Вы судья, перед которым…

— Сударь, — прервал его посетитель, — я пришел к вам не в качестве председателя суда… Знаете ли вы, кто я?

— Я вас не понимаю, сударь…

— Неважно!.. Я хочу знать, как чувствует себя Амели Тавернье… Я знаю, что она тяжело ранена и находится в вашей клинике. Я хочу видеть ее!

— Позвольте! По какому праву вы разговариваете со мной в таком тоне и добиваетесь свидания с моей женой?

— По самому святому и непреложному праву — по праву отца, который хочет видеть мать своего ребенка! Я был любовником мадемуазель Амели Тавернье…

Поль Дроп не дал ему закончить и вскочил, потрясая кулаками, с пеной бешенства на губах. Но и Себастьян Перрон был готов к этому взрыву: он тоже сжал кулаки и сделал шаг вперед. Так стояли они лицом к лицу, испепеляя друг друга ненавидящим взором, когда дверь вдруг отворилась и в комнате появилось третье лицо. Увидев его, оба противника издали возглас изумления.

— Вы?.. Здесь?.. — пробормотал доктор Дроп.

— Да, господа, это я, — невозмутимо ответил вновь вошедший, который был не кем иным, как комиссаром. Жювом.

Полицейский сделал вид, что не заметил воинственных поз обоих мужчин, и обратился к доктору:

— Сударь, я позволил себе столь бесцеремонно ворваться в ваш кабинет лишь потому, что только что был в клинике и мадемуазель Даниэль просила передать вам, что ваше появление там необходимо: состояние мадам Дроп внушает сильные опасения и требует немедленного медицинского вмешательства…

Но тут, прерывая Жюва, в разговор вмешался Себастьян Перрон:

— Господин комиссар! — громко вскричал судья. — Я пользуюсь вашим присутствием для того, чтобы уличить Поля Дропа в низком и противозаконном поступке — в том, что он похитил и держит под замком ребенка, рожденного от меня Амели Тавернье! Я обвиняю его также в том, что он пытался гнусным образом меня шантажировать! Я обвиняю…

— Сударь, я приказываю вам замолчать!

Эти слова были сказаны Жювом так повелительно, что судья вынужден был подчиниться и прервать на полуслове свою обвинительную речь. Поль Дроп между тем повернулся и, двигаясь как автомат, покинул кабинет. События, одно невероятнее, другого, обрушивались на его голову, и ему начинало казаться, что он живет не наяву, а в каком-то дурном сне.

— Господин Перрон, — продолжал Жюв, оставшись наедине с сановником, — вы слишком торопитесь с выводами. Прежде всего, я хочу вас успокоить: положение мадам Дроп хоть и серьезно, но не настолько, чтобы опасаться за ее жизнь… Что касается вашего сына, то я напал на верный след и смогу сообщить вам нечто существенное скорее, чем вы даже предполагаете… А сейчас послушайтесь меня и уходите отсюда. И ждите вестей от меня.

— Ах, Жюв, Жюв… — бормотал Себастьян Перрон, чей гнев внезапно сменился депрессией. — Если бы вы знали, как я страдаю! Я страдаю и за Амели, которую люблю, и за сына, которого бесчеловечно похитили… Помогите мне, Жюв, и я буду испытывать к вам вечную благодарность!

Судья так ослабел, что Жюву пришлось взять его под руку и осторожно вывести из кабинета…

Какой-то человек с бесконечными предосторожностями поднимался по винтовой лестнице, находившейся в глубине квартиры Поля Дропа. Остановившись пород запертой потайной дверью, этот человек добрые пятнадцать минут пытался ее открыть. Наконец дверь поддалась его усилиям, и комиссар Жюв — а это был именно он — вступил на верхний этаж, куда он уже однажды, не далее как прошлой ночью, проникал, следуя по пятам за доктором Дропом.

Полицейский оказался в небольшом помещении, куда выходило несколько дверей. Он прислушался. За одной из дверей раздавался тоненький голосок, напевавший детскую песенку, У Жюва уже не оставалось сомнений: именно за этой дверью Поль Дроп прятал похищенного ребенка. Надо было действовать осторожно, ибо там же могла находиться и охрана… Бесшумно подкравшись к двери, Жюв резким движением распахнул ее и одним прыжком, оказался в комнате.

Его внезапное появление было встречено двумя испуганными криками, и полицейский увидел двух женщин, сидевших друг против друга. В растерянности они уставились на него, в то время как Жюв, со своей стороны, рассматривал их с не меньшим удивлением. Одна из них была ему знакома: старая Фелисите. Другая женщина была молода, с густыми черными волосами и нежным, почти ангельским лицом.

Жюв немедленно обследовал комнату, заглянув во все углы, шкафы и под диван.

— Где же ребенок? — вскричал он.

— Какой ребенок? — в свою очередь спросила Фелисите.

— Ладно, не валяйте дурака! Куда вы дели ребенка? — настаивал комиссар. Но тут же замолчал и застыл, как громом пораженный.

Если Фелисите смотрела на Жюва как на привидение, вышедшее из стены, то молодая женщина тут же словно забыла о нем. Усевшись перед зеркалом, она стала разглаживать щеткой свои волнистые черные полосы и запела тем самым тоненьким, чистым голоском, который раньше слышал Жюв: «Мы в лесочек не пойдем…» Именно этот голос, принадлежавший молодой женщине, комиссар принимал за голос маленького Юбера.

Он подошел к ней и попытался заговорить, но не получил никакого ответа. Тогда старая Фелисите отвела его в сторону и прошептала ему на ухо:

— Не обращайте внимания, месье… Дельфина не в себе. Она сумасшедшая…

И тут Жюва осенило. У него как будто открылись глаза. Он вдруг понял, почему черты лица молодой женщины показались ему знакомыми.

— Дельфина Фаржо! — прошептал он.

И трагическая история Дельфины Фаржо разом возникла в его памяти, — история, сопряженная с драматическими, кровавыми событиями, с преступлениями и убийствами, некогда совершенными Гением злодейства, ужасным Фантомасом!

Несколько лет тому назад Дельфина Фаржо, происходившая из мелкобуржуазной провинциальной семьи, оставила мужа и семейный очаг, чтобы последовать за испанским инфантом, в которого влюбилась без памяти. Втянутая помимо своей воли в таинственные и страшные события, она увидела, как под ударами Фантомаса пали ее муж и отец. Несчастная, всеми покинутая, она оказалась в Париже, где стала вести странное, призрачное существование, зарабатывая себе на жизнь в похоронной компании, торгуя гробами и прочими кладбищенскими принадлежностями. Но неумолимая судьба снова свела ее с Фантомасом, заставила стать невольной свидетельницей его зловещих интриг. Пылая злобой, Мастер пыточных дел решил похоронить ее заживо в одном из склепов Монмартрского кладбища. И только вмешательство Жюва спасло Дельфину от мучительной смерти.

Все эти ужасные события не прошли для нее даром. Пережив минуты сверхчеловеческого страха в наглухо замурованном могильном склепе, она потеряла сознание, а когда, спасенная, пришла в себя, оказалось, что разум покинул ее. Жюв спас ее от Фантомаса, но спасти от безумия было не в его силах. Единственное, что он мог сделать, это поместить ее в комфортабельную лечебницу и поручать заботам опытных врачей и сестер. Что произошло с ней потом? Как она оказалась в квартире профессора Дропа? Этого Жюв не знал… Он смотрел на бедную помешанную с состраданием и жалостью, но при этом не мог не заметить, насколько она была мила, свежа и привлекательна. Безумие не обезобразило Дельфину: потеряв память, она стала походить на тихого и кроткого ребенка.

Жюв смотрел, как она причесывается, ласково улыбаясь своему отражению в зеркале. При этом она без конца повторяла свой припев:

Потом она взяла с дивана большую куклу и стала ее ласково укачивать, лепеча что-то милое и нечленораздельное. Вдруг она обратилась к Жюву, по-детски коверкая слова:

— Плавда, моя кукла очень класивая? Она сегодня одела голубое платье, а когда пойдем на плогулку, я ей надену лозовое!

Как ни был привычен Жюв к человеческим страданиям, он чувствовал себя глубоко взволнованным, «Как хрупок человек! — думал он про себя. — Сломать его легче, чем куклу. Всего, один удар, одна психическая травма — и вот что остается от его хваленого разума!»

— Профессор Дроп посвящает ей много времени? — спросил он у Фелисите.

— Очень много! Но об этом никто не должен знать… — И вдруг, словно опомнившись, она спросила: — Сами-то вы, господин Жюв, как здесь оказались? Господин профессор запрещает сюда входить всем, кроме меня. Дельфину никто не должен видеть. Он говорит, что это необходимо для ее излечения…

— Профессор меня сюда и направил… Неужели вы думаете, что без его помощи я нашел бы потайную лестницу?.. А что, профессор в самом деле надеется ее вылечить?

Фелисите не успела ответить. Дельфина сделала неловкое движение, кукла упала, и ее фаянсовая голова раскололась. Молодая женщина залилась горькими слезами:

— Моя кукла! Моя кукла! Она лазбилась!

— Успокойся, деточка! — стала уговаривать ее Фелисите. — Мы купим другую, еще лучше… Она будет говорить «папа» и «мама»…

Слезы на глазах Дельфины тут же высохли.

— Плавда? Она будет лаз… лаз… лазговаливать? — И она снова затянула своим тоненьким голоском: — Мы в лесочек не пойдем…

Вдруг Жюв вздрогнул: чья-то рука коснулась его плеча. Он обернулся: перед ним стоял доктор Дроп…

— Сударь, — сказал он глухим голосом, — что это значит?

— Я готов вам все объяснить, — ответил полицейский, — но для этого нам надо побеседовать с глазу на глаз…

Поль Дроп отворил дверь в соседнюю комнату и, когда они остались наедине, проговорил:

— Сударь, вы повели себя некорректно. Вы бестактно вторглись в такую сферу моей личной жизни, которая, касается только меня! Что заставило вас поступить таким образом?

Жюв чувствовал справедливость упрека, и ему было очень трудно ответить на вопрос Дропа. Не мог же он ему сказать, что считал его похитителем маленького Юбера!

— Я очень прошу извинить меня, господин Дроп! — сказал он. — Я сделал это, повинуясь почти бессознательному профессиональному рефлексу. Люди моей профессии, когда они ведут расследование, стремятся выяснить все обстоятельства… Я знал Дельфину Фаржо раньше и очень интересуюсь ее судьбой. Вам, вероятно, известны трагические события, которые ей довелось пережить?

— Не очень… — пробормотал профессор.

— А при каких обстоятельствах вы с, ней познакомились?

— Послушайте, Жюв! — взорвался Поль Дроп, — Это вас совершенно не касается!

Но тут же он овладел собой и продолжил уже в ином тоне:

— Я доверяю вам, Жюв… И раз уж вы оказались здесь, предпочитаю рассказать вам все без утайки.

Четыре года тому назад доктор Дроп увидел Дельфину Фаржо в Сальпетриер, больнице для душевнобольных, и был поражен ее красотой. Ему захотелось помочь несчастной женщине, и он стал внимательно изучать историю ее болезни, а также собирать стороной сведения о ней. Так, он узнал, что начало ее болезни было связано с резким эмоциональным шоком. И у него родилась смелая врачебная гипотеза. Он решил предпринять попытку исцеления… Его побуждал к этому не только профессиональный интерес, но и глубокое чувство, охватившее все его существо.

В результате эмоционального шока, считал доктор Дроп, в составе крови несчастной женщины произошли патологические изменения. Кровоснабжение мозга нарушилось. Если обновить состав крови, если ввести ей свежую, здоровую кровь, то можно будет добиться выздоровления.

Выслушав рассказ Дропа, Жюв сказал:

— Я понимаю вас, дорогой доктор, и всячески желаю вам успеха!

— Надеюсь, — продолжал Поль Дроп, — что теперь вам окончательно ясна и моя позиция в связи с бракоразводным процессом. Моя любовь к Дельфине Фаржо не оставляет в моем сердце места для другой женщины. Единственная моя забота теперь — это сохранить тайну местопребывания Дельфины, защитить ее, не допустить новых психических травм.

Из соседней комнаты донесся тонкий, прозрачный голосок:

— Мой длужок! Я иду гулять… Ты пойдешь со мной?

И Поль Дроп со всех ног кинулся на этот призыв…

Покидая дом доктора Дропа, Жюв был глубоко взволнован. «Так вот, — думал он, — ради чего живет Поль Дроп: его великая любовь и его великое профессиональное свершение! Теперь мне ясно, откуда взялись обвинения, выдвинутые против него его женой… И как необоснованы были мои собственные подозрения! Но если Дроп невиновен в похищении ребенка, значит похититель и шантажист — Себастьян Перрон!..»

 

20. РОКОВОЙ ПОБЕГ

День прошел тихо и мирно, никто в клинике не подозревал о драматических событиях, развернувшихся в личных апартаментах профессора Дропа. Как обычно, после ужина больные стали готовиться ко сну. Жалюзи опускались на окнах, свет гас, и палаты одна за другой погружались в темноту. Ранние осенние сумерки опускались на парк. В это время у задней калитки, со стороны противоположной улице Мадрид, два человека вели оживленный разговор вполголоса.

— Надо подождать еще полчаса, — говорил один, — тогда можно будет пробраться внутрь совершенно незаметно…

— Мы обязательно должны увезти ее отсюда, — отвечал ему второй. — Здесь ей грозит смертельная опасность. Больной, умерший на операционном столе, считается умершим естественной смертью. Этот негодяй в халате хирурга знает, что он ничем не рискует и может безнаказанно расправиться со своей беззащитной жертвой… Я прекрасно понимаю, что этот так называемый «несчастный случай» был подстроен. Как и то, что ее, раненую и беспомощную, привезли именно сюда!

Человек, произнесший эту энергичную тираду, был Себастьян Перрон. А сопровождал его «друг детства» Мариус, он же санитар Клод, о чем Себастьян, впрочем, не догадывался. Именно Мариусу принадлежала идея похищения. У него оказался и ключ от задней калитки парка.

Амели Тавернье была помещена в корпус «В», в крайнюю палату нижнего этажа, что, разумеется, облегчало выполнение плана, разработанного Мариусом.

— А нас никто не увидит? — спросил Себастьян, когда они пробирались через темный парк.

— Мог бы увидеть только санитар Клод, но за его скромность я ручаюсь, — со странной улыбкой ответил Мариус.

В своей палате Амели лежала на кровати при погашенном свете. Слабый хрип вылетал из ее груди. Сначала, когда ее привезли в клинику, она непрерывно стонала. При появлении профессора Дропа она прорывала свои стенания, но лишь для того, чтобы осыпать его гневными оскорблениями. В присутствии медицинского персонала она называла его убийцей, шантажистом, похитителем детей, кричала, что никогда не любила его и что ее сердце принадлежит Себастьяну Перрону, действительному отцу ее ребенка. Поль Дроп бледнел от гнева, скрежетал зубами и уходил, чтобы вернуться спустя некоторое время, и вся сцена повторялась сначала.

Однажды он зашел к ней сразу же после прогулки по Булонскому лесу, куда он водил Дельфину Фаржо. Увидев его, Амели стала кричать:

— Негодяй!.. Подлец!.. Это ты похитил моего сына! Ты хочешь моей смерти!

— Замолчи! Замолчи, несчастная! — прохрипел, задыхаясь от ярости, Поль Дроп.

Никогда еще он не испытывал такой ненависти к своей бывшей жене. Но та продолжала кричать все громче и громче, как будто от этих криков к ней возвращались силы и здоровье.

Далее произошло нечто неописуемо ужасное. Охваченный бешенством, доктор Дроп бросился на несчастную Амели. Ввести ей дозу сильнейшего снотворного было для него делом одной минуты. Но он этим не ограничился. Открыв свой чемоданчик с набором хирургических инструментов, он извлек оттуда скальпель и ввел его и рот своей жертве. Острое лезвие проникло глубоко в гортань несчастной женщины, откуда кровь брызнула на руки хирурга.

— Ну вот, теперь ты будешь молчать! — свирепо пробормотал Поль Дроп.

Недрогнувшей преступной рукой он перерезал своей жене голосовые связки!

— Тише, тише… Не шумите! — приговаривал Себастьян Перрон, когда они вместе с Мариусом пробрались в палату, где находилась Амели Тавернье. Вспыхнувший луч ручного фонарика заставил Амели сесть на кровати. Она не спала, действие снотворного у нее кончилось, и выражение ее лица испугало Себастьяна. Ее исполненные ужаса глаза блуждали, она, казалось, хотела что-то сказать, шевелила губами, но из ее рта не вылетало ни одного звука. Себастьян отнес это на счет ее слабости. Он стремительно кинулся к ней и нежно сжал в объятиях. Вместе с Мариусом они проворно укутали больную в одеяла. Себастьян хотел поговорить со своей возлюбленной, объяснить ей причину их появления, но Мариус не дал ему этого сделать.

— Скорей, скорей! Надо торопиться! — повторял он.

Себастьян и сам понимал, что времени терять нельзя. Молодая женщина с ужасом смотрела на своих похитителей. Временами она слабо пыталась сопротивляться, но по-прежнему не произносила ни слова. Она никак не могла понять, что с ней произошло…

Через пять минут Себастьян и Мариус вышли из парка через заднюю калитку, неся завернутую в одеяла Амели. Они усадили ее в ожидавший автомобиль, сами сели рядом, и машина тронулась. За рулем сидел человек, лица которого не было видно из-за поднятого воротника.

— Спасены! — с облегчением произнес Себастьян Перрон. — Пятнадцать минут езды — и мы будем у меня дома… Но что это? — вдруг воскликнул он, взглянув в окошко. — Наш водитель не знает дороги? Он едет в противоположную сторону!

Действительно, машина, углубившись в Булонский лес, неслась в сторону Лоншана. Перрон высунулся в окошко, чтобы дать указания шоферу, но в это время тот, кого он считал Мариусом, грубо схватил его за шиворот и швырнул обратно на сиденье.

— Что ты делаешь, Мариус? — растерянно воскликнул судья.

Но ответом ему был взрыв издевательского хохота.

— Какой я вам Мариус? — рявкнул спутник Себастьяна, наставив на него револьвер. — Игры закончились, господин судья! Приготовьтесь к самому худшему… Поистине, вам надо было обладать детской наивностью, чтобы принять меня за вашего друга детства! Я вам не друг, я ваш враг. Я помог вам похитить Амели Тавернье, преследуя свою собственную цель — заставить замолчать и ее, и вас. Вы оба для меня слишком неудобные свидетели и потому умрете! Сначала она… а потом вы…

Таинственный бандит направил свой револьвер в сторону Амели Тавернье и нажал на спуск. Себастьян Перрон услышал звук выстрела и увидел, как из ствола револьвера вырвался сноп пламени: выстрелом в упор убийца раздробил несчастной женщине череп… Судья не успел вскрикнуть, не успел сделать ни одного движения, как раздался второй выстрел — и он осел всем телом, бездыханный, рядом с трупом возлюбленной.

Автомобиль остановился. Таинственный убийца и его шофер вышли из машины.

— Ну как? — спросил водитель.

— Как нельзя лучше, Звонарь, — ответил убийца. — Нам остается только вложить револьвер в руку судьи, и все подумают, что произошло двойное самоубийство: что Перрон сначала застрелил свою любовницу, а потом покончил с собой…

Итак, водителем машины был Звонарь! Но кем же тогда был таинственный убийца, выдававший себя за Мариуса и за санитара Клода?

 

21. ОБВИНЯЕМЫЙ

Утром следующего дня Жером Фандор, одетый в строгий черный костюм, трезвонил у дверей квартиры своего друга Жюва. У молодого журналиста был вид очень озабоченного и куда-то спешащего человека. Когда слуга Жан открыл дверь, Фандор, едва не сбив его с ног, кинулся в комнату, где находился хозяин квартиры.

— Скорее, Жюв, скорее! — кричал журналист. — Такси ждет у дверей!

— Почему такая спешка? — осведомился полицейский, завязывая галстук перед зеркалом. — Разве мы опаздываем?

— Дело не в этом… Нам грозит опасность!

— Какая опасность?

— Смертельная!

Жюв, которому была прекрасно известна неустрашимость его друга, с удивлением на него посмотрел.

— Да, да! — продолжал Фандор. — Сегодня решающий день, и вам это должно быть прекрасно известно! Сегодня должен состояться суд над Владимиром, сыном Фантомаса. И мы с вами не только прямые участники его ареста, но и свидетели, чьи показания будут играть решающую роль. Фантомас сделает все, чтобы расправиться с нами до начала процесса или во время него. Понимаете ли вы это?

Распахнув пиджак, Жюв показал пуленепробиваемый жилет.

— Не только понимаю, но и принимаю меры, — флегматично ответил он. — Я совсем не собираюсь умирать. Напротив, я собираюсь погулять на твоей свадьбе!

— О, моя свадьба! — с горьким вздохом воскликнул Фандор. — Это счастье, от которого я сейчас далек больше, чем когда-либо!.. Кстати, Жюв! Вчера доктор наконец разрешил мне свидание с Элен. Она умоляла меня проявить сдержанность и не слишком наседать на Владимира. И я имел слабость ей это обещать. Так что во время процесса я, разумеется, честно отвечу на все вопросы, но сам не буду проявлять инициативы… Вы осуждаете меня, Жюв?

— Вовсе нет! Я понимаю тебя, малыш, и, более того, разделяю беспокойство Элен. Кроме того, твоя сдержанность может даже произвести на присяжных большее впечатление, чем прямые выпады… Что касается меня, то я, к счастью, ничем не связан, и буду действовать по обстоятельствам…

Два друга спустились по лестнице и сели в такси. Больше они не обменялись ни единым словом. Ощупывая в кармане рукоятку браунинга, каждый из них был готов к любым неожиданностям.

В то же утро, в шесть часов, двое охранников вошли в одиночную камеру, где содержался князь Владимир.

— Сегодня для вас решающий день, — сказал один из них. — Приготовьтесь!

— А что такое? — спросил Владимир.

— Как, вы забыли? Сегодня слушается в суде ваше дело.

Владимир вздрогнул и побледнел. В течение долгих дней, пока длилось следствие, он не переставал ожидать, что Фантомас найдет способ освободить его. Он свято соблюдал его заповедь: ни в чем не признаваться. Но вот наступил день суда, а Гений злодейства все еще не предпринял ничего, что могло бы повести к освобождению Владимира…

Жюв и Фандор, со своей стороны, не заметили ничего, что могло бы предвещать активные действия их заклятого врага. Они без помех прибыли во Дворец правосудия и предъявили свои повестки служителю, который препроводил их в маленький изолированный зал, предназначавшийся для свидетелей. Там уже толпилось довольно много людей, среди которых преобладали завсегдатаи скачек, тренеры, жокеи и «парни» из конюшни, которая некогда принадлежала Владимиру, скрывавшемуся тогда под именем Бриджа. Раскланявшись со знакомыми, журналист и полицейский уселись в уголке.

— Я уверен, что Фантомас должен быть где-то неподалеку, — шепнул Фандор.

Жюв, казалось, размышлял о своем.

— Представляю себе, — сказал он, — какая толпа заполняет сейчас зал заседаний! Наверное, уже не осталось ни одного свободного места, и студенты юридического факультета сидят на ступеньках и толпятся в проходах… Еще бы, нечасто случаются такие сенсационные процессы!

— Да уж конечно, зал забит до отказа, — согласился Фандор. — Что ж из того?

— Мне это совсем не нравится, — признался Жюв. — Если нам сегодня действительно предстоит схватиться с Фантомасом, я предпочел бы, чтобы в зале находились только ты да я… Я боюсь, что могут пострадать посторонние…

Двое друзей продолжали беседовать вплоть до того момента, когда служитель пригласил их в зал суда для дачи свидетельских показаний…

Привыкший к полумраку и тишине одиночной камеры, отгороженной толстыми стенами Консьержери от всего остального мира, Владимир был ошеломлен недолгим переездом от тюрьмы до Дворца правосудия. Шестеро республиканских гвардейцев сопровождали заключенного. Его провели по длинным коридорам Дворца правосудия, потом перед ним открылась маленькая дверца, и совершенно неожиданно для себя он оказался в большом зале. Его усадили на видном месте за загородкой — это была скамья подсудимых. Прямо перед ним возвышалась трибуна присяжных заседателей. Она показалась Владимиру огромной, и он содрогнулся при мысли, что ему придется вот так сидеть лицом к лицу с теми, в чьих руках будет находиться его судьба и, может быть, жизнь. Справа от трибуны присяжных находилось нечто вроде небольшой кафедры, на которой восседал сановник в красной мантии — это был Прокурор Республики, которому предстояло выступать в качестве обвинителя. Его суровое и бесстрастное лицо подействовало на Владимира подавляюще. «Я погиб!» — подумал он. Сквозь туман, застилавший его глаза, он уже с трудом мог различить полукруглый стол, заваленный папками и толстыми томами уголовного кодекса. Кресла, стоявшие внутри этого полукруга, были еще пусты, их должны были занять члены суда.

Впереди амфитеатра для публики находились места прессы. Журналисты сидели, приготовив блокноты, а художники-репортеры уже начали делать первые зарисовки подсудимого. Поскольку фотографирование в зале суда запрещено, завтра эти рисунки появятся во всех газетах.

Так как сын Фантомаса отказался от услуг адвоката, его защита была поручена молодому стажеру коллегии адвокатов. Молодой человек явно нервничал и время от времени быстрыми движениями поправлял складки своей мантии. И тем не менее, Владимир, подавленный всем происходящим, посмотрел на него с некоторой надеждой.

Наконец подсудимый более внимательно оглядел места для публики. К его удивлению, они оказались наполовину пусты. При всем волнении, которое он испытывал, Владимир почувствовал укол уязвленного тщеславия: он-то ожидал, что его процесс привлечет весь Париж и станет сенсацией!

Наклонившись к молодому адвокату, сидевшему по другую сторону барьера, но совсем близко от своего подзащитного, Владимир спросил:

— Скажите, а почему так мало публики?

— Дело в том, — охотно ответил защитник, — что ходят слухи о предстоящем вмешательстве вашего отца, грозного Фантомаса. И многие не пришли, опасаясь эксцессов… Для вас это совсем неплохо: я думаю, что страх перед Фантомасом заставит многих свидетелей попридержать язык!

Владимир немного приободрился. «Отец спасет меня», — уже в который раз подумал он. В это время раздался голос, произнесший сакраментальную фразу:

— Господа, прошу встать, — суд идет!

Из комнаты совещаний, одетые в красные мантии, вошли судьи. Когда все уселись, тот же голос приказал:

— Подсудимый, встаньте!

Началось чтение обвинительного заключения. Но Владимир не слушал. Его глаза блуждали по залу, выискивая кого-то среди зрителей. Но тот, кого он ждал, не появлялся…

Когда Жюва и Фандора вызвали в зал как свидетелей, слушание было уже в разгаре. Допрос обвиняемого ничего не дал: Владимир отрицал все самым категорическим образом. Он говорил, что он Бридж, и только Бридж, и всегда был Бриджем! Он не считался ни с фактами, ни с логическими доводами. Уже совсем припертый к стенке, он заявлял: «Это был акт законной самозащиты!»

Показания свидетелей были малоубедительны. Одни ничего не знали, другие знали, но из страха выражались туманно и неопределенно. Именно в этот момент всеобщего замешательства председатель суда и распорядился вызвать Жюва и Фандора. И ход слушания сразу переменился.

Жюв выступал первым. На все вопросы он отвечал четко, лаконично и определенно. Все свои утверждения он немедленно подкреплял неопровержимыми фактами. Когда комиссар замолчал, судья сказал:

— Господа присяжные заседатели, несомненно, примут во внимание ваши показания. Я же, со своей стороны, хочу вас уже сейчас поблагодарить за ваше мужество, проявленное и во время ареста обвиняемого, и сегодня, во время суда.

Наступила очередь Фандора. «После показаний Жюва я не имею права отступать, — подумал журналист. — Здесь нельзя хитрить: истина превыше всего!» И коротко, точно, избегая личных выпадов и ненужного красноречия, он изложил все, что ему было известно по сути дела.

— Господин Прокурор Республики, — сказал судья, — у вас есть необходимость заслушать других свидетелей?

— Обвинению достаточно того, что уже было сказано, — ответил Прокурор.

— Желает ли защита продолжить допрос свидетелей?

Молодой адвокат пробурчал что-то невразумительное.

— Объявляется перерыв.

Во время перерыва Жюв и Фандор продолжали внимательно оглядывать зал, обмениваясь короткими репликами:

— Фантомас так и не появился… Что бы это значило, Жюв?

— Подожди, Фандор… И не расслабляйся! Суд еще не окончен.

— А вы заметили, Жюв, кто является председателем жюри присяжных?

— Еще бы! Финансист Миниас…

— Мне это не нравится!..

Жюв не ответил. Закусив губу, он пристально рассматривал присяжных, после перерыва возвращавшихся на свои места…

 

22. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ЖЮРИ ПРИСЯЖНЫХ

Заключительная фаза слушания прошла очень быстро. Казалось, у всех участников сложилось единое мнение и приговор ни у кого не вызывал сомнения. Виновность Владимира была столь очевидна, что обвинитель ограничился всего несколькими фразами. Молодой адвокат, чувствуя, что дело безнадежно проиграно, поспешно и невнятно зачитал по бумажке свою защитительную речь. Обвиняемый от предоставленного слова отказался. Он производил впечатление полностью деморализованного человека.

Снова был объявлен перерыв, и присяжные удалились в комнату для совещаний.

— Что ж, ждать осталось недолго, — сказал Фандор.

Жюв снова ничего не ответил. Глядя на его сосредоточенное, словно окаменевшее лицо, журналист подумал: «Жюв принял какое-то решение. Жюв к чему-то готовится…»

Вдруг полицейский прошептал:

— Фандор, сними браунинг с предохранителя!

В зале заседаний медленно тянулись минуты.

А в комнате, где происходило заседание жюри, в это время разыгрывалась захватывающая драма.

Жюри, как это обычно случается, состояло в основном из добропорядочных буржуа, людей солидных и рассудительных. Все они очень внимательно следили за ходом слушания, и каждый в глубине души уже принял решение. В комнате для обсуждений, отделенной от всего остального мира крепко запертыми дверями, они, не торопясь, расположились вокруг большого стола. Миниас сел на председательское место. Первым взял слово торговец скобяным товаром, полным мужчина апоплексического вида:

— Я полагаю, господа, что паше мнение едино: подсудимый, сын Фантомаса, — такой же преступник, как его отец. Он безусловно виновен и заслуживает смерти.

Остальные присяжные закивали головами. И тут спокойным, холодным и решительным тоном заговорил Миниас:

— Господа, первое слово должно принадлежать председателю. Один из вас поторопился — я сожалею об этом. Среди нас не должно быть прокуроров, поклонников гильотины. Мы судьи и только судьи. Я позволю себе подвести краткий итог слушания, на котором мы присутствовали. Было установлено, что подсудимый — никакой не Бридж, а Владимир, сын Фантомаса. Вряд ли кто-нибудь может сомневаться, что он совершил все те преступления, в которых его обвиняют. Означает ли это, что вы должны вынести ему обвинительный приговор? Ни в коей мере! Не забывайте, что вы судите сына Фантомаса! А кто такой Фантомас?! Это Гений злодейства, Мастер преступления, для которого нет преград и который не остановится ни перед чем! Это Сверхпреступник, изгнанный обществом и объявивший обществу беспощадную войну. И учтите, что в этой войне он еще ни разу не потерпел поражения!

По мере того как председатель жюри говорил, его фигура, казалось, росла и росла, нависая над присяжными.

— И сына этого человека вы собрались судить! — продолжал Миниас со свирепой насмешкой в голосе. — Да есть ли среди вас хоть один, кто осмелится бросить вызов Фантомасу? Вы, добропорядочные обыватели, поднакопившие деньжат, имеющие семьи, жен, детей и любовниц, осмелитесь ли вы поставить все это на карту? Вы, маленькие людишки, погрязшие в земных заботах, интересах и дрязгах, разве вы годитесь на роль Дон Кихотов? Если вы посмеете осудить сына Фантомаса, между вами и Гением злодейства начнется — нет, не война! — а игра в кошки-мышки. И мышками, конечно, будете, вы!

Испуганные, растерянные присяжные молчали. И только ранее говоривший торговец скобяным товаром решился возразить Миниасу:

— Честное слово, почтеннейший, вы говорите странные вещи! От чьего имени вы нам угрожаете? Но даже если ваши угрозы обоснованы, мы находимся здесь не для того, чтобы заботиться о собственном благополучии, а для того, чтобы служить истине! Здесь собрались порядочные люди, для которых честь — не пустой звук…

Говоривший внезапно замолчал, потому что с Миниасом произошла чудовищная метаморфоза. Отступив от стола на три шага, он несколькими резкими движениями сорвал с себя одежду, под которой оказался черный, плотно облегающий тело костюм. На лицо он мгновенно надел черную маску с прорезями для глаз и, подняв руки, застыл в угрожающей ритуальной позе.

— Ну, теперь вы узнали меня? — спросил мнимый Миниас.

— Фантомас! — вздох ужаса разом вырвался у присяжных.

— Теперь решайте! — продолжал бандит, и в руке у него сверкнул револьвер. — Осмелитесь ли вы осудить моего сына?

Перед каждым, заседателем лежали черные и белые шары, которые надо было опустить в урну для голосования. Черный шар означал признание виновности, белый — оправдание.

— Голосуйте, господа! — приказал Фантомас, потрясая револьвером.

И голосование началось. Охваченные ужасом, с какой-то лихорадочной поспешностью, толкая друг друга, присяжные кинулись к урне. Фантомас внимательно наблюдал за происходящим, и когда все было кончено, расхохотался своим дьявольским смехом.

— Вы, оказались еще более разумными, чем я предполагал! — воскликнул он. — Благодарю вас, господа! Вы можете гордиться: Фантомас не часто произносит слова благодарности!..

В урну не было опущено ни одного черного шара.

— Готовься, Фандор!

— Вы мне делаете больно, Жюв.

Комиссар сжал руку журналиста с такой силой, что ногти вонзились в кожу. Члены жюри возвращались в зал заседаний и рассаживались по своим местам. В углу зала, напротив трибуны для присяжных, Жюв поднялся на ноги, сжимая, в кармане браунинг. Фандор поступил точно так же.

Судьи заняли свои кресла, подсудимый — место на своей скамье.

— Если они признают его виновным, его ждет гильотина, — прошептал Жюв.

Председатель, суда встал и повернулся в сторону заседателей:

— Пусть господа присяжные соблаговолят огласить свое решение!

Миниас встал. Среди всеобщей напряженной тишины раздался его голос, но совсем не тот, который привыкли слышать доктор Дроп и все, кто раньше имел дело с финансистом. В его голосе теперь слышался рык хищника, злобное торжество и демоническая ирония:

— По чести и совести, перед лицом Бога и людей, жюри присяжных выносит свой единогласный приговор: «Нет! Не виновен!»

Ответом ему было всеобщее замешательство. Обвинитель в волнении вскочил на ноги. Члены суда обменялись растерянными взглядами. Подсудимый со своей скамьи во все глаза смотрел на Миниаса, и на его лице читалось торжество сбывшейся надежды.

Первым оправился от шока председатель суда. Но у него не было иного выхода, как сообразовываться с решением жюри. Поэтому, произнеся обычную в таких случаях судебную формулу, он огласил приговор:

— В соответствии с решением жюри присяжных заседателей, давшим отрицательный ответ на все вопросы… суд выносит подсудимому оправдательный приговор… Стража, освободите подсудимого!

И как бы в ответ на эти слова в зале раздался голос Владимира:

— Спасибо, отец!

В ту же секунду Жюв, оттолкнув Фандора, бросился вперед. Одной рукой он сжимал браунинг, другой — пожелтевшую от времени бумажку, выданный много лет назад ордер на арест.

— Фантомас! — вскричал полицейский. — Именем закона, вы арестованы!

Оглашение оправдательного решения жюри не было для него неожиданностью. Уже некоторое время тому назад он разгадал, кто скрывается под личиной Миниаса, и ждал только подходящего момента, чтобы его арестовать. Теперь, по мнению Жюва, такой момент наступил. Комиссар рассчитывал, что застигнутый врасплох Фантомас не успеет бежать…

Но реакция Мастера преступлений была молниеносной. Увидев, что он разоблачен, Фантомас выхватил револьвер, направил его на Жюва и нажал гашетку. Раздались выстрелы, сопровождаемые криками испуганной публики. Комиссар был бы убит на месте, если бы не Фандор. В то самое мгновение, когда преступник выхватил револьвер, журналист подставил полицейскому подножку. Жюв упал и благодаря этому избежал предназначавшейся ему пули. Стражники, не понимая, что происходит, кинулись на Жюва и Фандора. Возникла свалка, продолжавшаяся не менее трех минут. И когда полицейский и журналист, выбравшись из толкучки, кинулись к трибуне, где только что находился Фантомас, преступника там уже не было. Он успел покинуть зал заседаний и затеряться в бесконечных, но ему хорошо знакомых коридорах Дворца правосудия…

Час спустя Жюв и Фандор выходили из Дворца правосудия. Полицейский был в полном расстройстве чувств.

— Я снова упустил Фантомаса! — сетовал он. — Снова, уже в который раз, он ухитрился бежать! Он обладает какой-то адской дерзостью… Уж и не знаю, удастся ли мне его когда-нибудь победить… Вот если бы ты не сбил меня с ног… Да, конечно, я понимаю, ты спасал мне жизнь. Но действовать надо было иначе: надо было ловить Фантомаса! Пусть бы я был убит — велика важность! Зато преступник был бы схвачен…

Фандор не возражал. Он слишком хорошо знал Жюва и понимал, что его слова — не бравада, а правдивое выражение чувств. Но про себя он радовался, что поступил именно так. Его друг остался жив, и это главное. И вместе они рано или поздно одержат верх над Фантомасом!

Переходя через улицу, двое друзей услышали крики мальчишек — продавцов газет. Фандор машинально взял свежий номер «Столицы», взглянул на заголовок и побледнел. Через всю первую полосу шел заголовок: «Председатель суда Себастьян Перрон убит вместе со своей любовницей Амели Дроп».

Жюв, заглянувший в газету через плечо Фандора, горестно вздохнул:

— Готов поклясться, что это еще одно преступление Фантомаса!

 

23. ОПЕРАЦИЯ

Расставшись с Жювом после столь бесславно завершившегося процесса над Владимиром, Фандор поспешил в клинику доктора Дропа. «Я знаю характер Фантомаса, — говорил он себе. — Он никогда не уходит с поля боя, не нанеся ответного удара. Но этот удар будет направлен не против меня или Жюва! Фантомас предпочитает изощренные способы мести. Он направит свою ярость против той, кто нам дороже жизни, — против Элен! Я должен быть рядом с ней и защитить ее…»

Придя в клинику, Фандор прежде всего, направился в кабинет мадемуазель Даниэль: он знал, что без ее разрешения ему все равно но удастся увидеться с Элен. Кабинет был пуст, и Фандор, прождав несколько минут, начал терять терпение. Снедаемый тревогой, он пустился на поиски старшей сестры. Но тут, проходя по коридору второго этажа, он наткнулся на дверь с табличкой «14». Он вспомнил, что именно в этой палате должна находиться Элен. Войти в палату просто так он счел неудобным и стал искать кого-нибудь из персонала, кто мог бы о нем доложить, но никого поблизости не было. Тогда он тихонько постучал в дверь, раз и другой. Ответа не было. Фандор решился наконец приоткрыть дверь — и застыл на пороге: палата была пуста. Более того, в ней царил полный беспорядок. Постель была смята, подушки валялись на полу, как будто здесь происходила борьба… Втянув в себя воздух, Фандор почувствовал характерный запах. «Ба, да это хлороформ!» — подумал он про себя.

Беспокойство Фандора резко усилилось. Он спрашивал себя, какая еще драма здесь разыгралась и какое отношение к ней мог иметь Фантомас. Да и сам доктор Дроп не внушал журналисту никакого доверия… Пока Фандор стоял в раздумье, в палату заглянул служитель.

— Не знаете ли вы, где больная? — спросил журналист у служителя.

— Ей-Богу, не знаю, — ответил тот, но, подумав, добавил: — Сдается мне, что минут пятнадцать назад ей дали хлороформ и куда-то увезли. Наверное, профессор решил сделать ей операцию, и она находится сейчас на третьем этаже в операционной.

Как только служитель удалился, Фандор со всех ног кинулся по лестнице на третий этаж.

В кабинете, примыкавшем к операционной, мадемуазель Даниэль уже приготовила для хирурга костюм и резиновые перчатки, в которых ему предстояло проводить операцию.

— Все готово? — спросил доктор Дроп, входя в кабинет.

— Так точно, господин профессор, — ответила старшая сестра, помогая доктору одеваться. — Обе больные уже под наркозом.

В обширной операционной, напоминавшей ангар с застекленной крышей, два операционных стола стояли рядом. Две молодые женщины лежали на них, прикрытые белоснежными простынями, у одной были чернью кудри, — у другой — волосы цвета расплавленного золота. Старая Фелисите держала у лица блондинки маску, через которую поступала смесь кислорода и хлороформа.

Доктор Дроп стремительно вошел в операционную, весь в белом, с белой марлевой маской на лице, держа вверх руки в тонких резиновых перчатках. Он остановился перед одним из операционных столов и протянул руку, в которую Даниэль сразу же вложила сверкающий ланцет. Он поднес лезвие к запястью пациентки, но прервал свои действия, чтобы сказать старшей сестре:

— Даниэль! Операция, которую я готовлюсь произвести, самая смелая из всех, на которые я когда-либо решался! Она впишет новую страницу в историю медицины. Речь идет о переливании крови от одного пациента к другому!

И, посмотрев на темноволосую женщину, которая лежала неподвижно, усыпленная хлороформом, он прошептал в порыве бесконечной нежности:

— Моя любимая! Все это — ради тебя! Ради того, чтобы вернуть тебе здоровье и разум!

Произнеся эти слова, Дроп разом отключил свои человеческие чувства. С этого мгновения он был только хирургом, выполнявшим сложную и ответственную операцию. Короткими и точными взмахами ланцета он вскрыл артерии на запястьях пациенток и соединил кровоток их обеих с помощью специального аппарата, который должен был обеспечить постепенное перекачивание крови от одной пациентки к другой.

— Теперь сделаем такие же надрезы на ногах, — бормотал профессор. — Таким образом мы обновим кровь Дельфины, и она выздоровеет… Ну а что касается другой…

Поль Дроп остановился, заметив, что разговаривает вслух. Две его помощницы обернулись к нему с испуганным выражением на лицах. Профессор не услышал, как отворилась дверь и в операционную вошел еще один человек, тоже одетый во все белое и с марлевой маской на лице. Расположившись за спиной хирурга, он внимательно наблюдал за происходящим. Когда две медсестры заметили вновь пришедшего, они решили, что это второй хирург, приглашенный профессором в качестве ассистента. Внезапно Поль Дроп услышал у себя за спиной дрожащий от негодования голос:

— Убийца!.. Теперь я понял, что вы собираетесь сделать! Ради того чтобы вылечить безумную Дельфину Фаржо, вы готовы пожертвовать жизнью другой невинной женщины — женщины, которую я люблю! Но вам удастся осуществить ваш замысел не раньше, чем вы убьете меня!

— Что такое? Кто вы такой? — забормотал профессор.

— Я тот, кто готов на все ради спасения Элен, которую вы собрались хладнокровно умертвить! Я Фандор!

И, выхватив револьвер, он добавил:

— Я убью вас, Дроп! Убью, как собаку! И это будет заслуженный вами конец!

Но Дроп не собирался отступать. С ланцетом в руке он бесстрашно стоял под дулом револьвера.

— Вы готовы на все ради женщины, которую вы любите — сказал он. — Но и я готов на все ради той, кого люблю!

— Вы можете жертвовать ради нее своей жизнью, но не чужой! — ответил Фандор. — Я здесь, и я не допущу этого злодейства!

Поль Дроп скрестил руки на груди и сардонически усмехнулся:

— Пусть я негодяй… Но интересно, как вы мне помешаете?

Фандор задрожал, — он осознал свое бессилие… Хирург начал операцию и только он мог ее прервать. Журналист бросил отчаянный взгляд на женщин, лежащих на операционном столе: обе были смертельно бледны, казалось, жизнь уже покинула их… Ему почудилось, что перед ним находятся два трупа, завернутые в саваны. Силы оставили Фандора, и он рухнул на колени перед Полем Дропом, который стоял перед ним как воплощение Науки, холодной и безжалостной.

— Умоляю вас, — забормотал журналист, — спасите ее! Вы не можете совершить столь подлое, столь ужасное убийство… Профессор Дроп, я взываю к порядочному человеку, каким вы были раньше, я обращаюсь к вашей профессиональной совести! Я знаю, что вас подозревают в ужасных вещах: в том, что вы пособник Фантомаса, в том, что вы убили свою жену Амели и ее любовника Себастьяна Перрона… Но я не могу поверить, что вы способны довести до конца то страшное дело, которое вы задумали в момент душевного затмения! Я не угрожаю вам, я вас умоляю: спасите Элен! А если вам нужна чья-то жизнь ради излечения Дельфины Фаржо, — возьмите мою! Я предлагаю вам свою жизнь в обмен на жизнь Элен!

Фандор отбросил револьвер, слезы текли по его лицу, он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Обе медсестры стояли, как громом пораженные. Они перестали регулировать подачу хлороформа, пациентки начали стонать и вот-вот должны были выйти из-под действия наркоза…

Профессор Дроп опустил голову. Было видно, что в его душе происходит страшная борьба. Время тянулось бесконечно, каждая секунда была вечностью. Наконец он выпрямился и подошел к операционному столу.

— Что вы собираетесь делать? — пролепетала мадемуазель Даниэль.

Решительным движением Поль Дроп снял аппарат с запястья Элен. Кровь брызнула из открытой артерии, но хирург тут же наложил на разрез тугую повязку.

— Увезите ее! — приказал он.

Фандор вскочил на ноги, силы вернулись к нему. С его помощью две медсестры переложили Элен на каталку и вывезли из операционной.

Профессор Дроп остался один с Дельфиной Фаржо. Видя, что она готова проснуться, он схватил маску и дал ей вдохнуть дополнительную дозу хлороформа. Затем он кинулся к двери и запер ее на ключ. Лихорадочные слова срывались с его губ:

— Фандор прав… Я негодяй… чудовище! Моя собственная жизнь — вот все, чем я располагаю… Дельфина должна жить!.. Я отдам… я искуплю…

Сбросив халат и марлевую маску, он лег на операционный стол, где только что лежала Элен, и закрепил зажимами свою левую ногу и левую руку. Точными ударами ланцета он вскрыл себе артерии на ноге и на запястье. Кровь брызнула фонтаном, но Поль Дроп тут же ввел в разрезы трубки аппарата для переливания крови. Чувствуя, что сознание уже готово покинуть его, он из последних сил нагнулся и коснулся губами губ Дельфины. Потом он откинулся назад и неподвижно замер на операционном столе.

— Простите… Простите меня все, кому я причинил зло…

Это были последние слова, которые произнесли побелевшие губы профессора Дропа…

Когда пять минут спустя санитары выломали дверь операционной, все уже было кончено. Опытная Даниэль поняла это сразу. Все-таки она вызвала одного из врачей клиники, который констатировал смерть профессора Дропа. Он же снял аппарат для переливания крови и перевязал разрезы на ноге и руке Дельфины Фаржо. Молодая женщина постепенно приходила в себя. Ее бледные щеки медленно розовели, она слабо пошевелилась.

— Жизнь больной вне опасности, — сказал врач.

В сторонке, опустившись на табурет, плакала мадемуазель Даниэль.

— Профессор Дроп умер… — шептала она. — Умер как мученик… как святой…

 

24. БЕДНОЕ ДИТЯ!

Между тем Жюв никак не мог прийти в себя после неудачной попытки арестовать Фантомаса. Вновь и вновь ему приходилось убеждаться, что ловкость и хитрость неуловимого бандита поистине безграничны. Он не ограничивался тем, что скрывался под новыми и новыми масками, — он носил одновременно несколько личин!

Занимаясь преступными махинациями на скачках под видом графа де Мобана, он уже готовил себе новую маску — маску финансиста Миниаса: он регулярно посещал Биржу, завязывал там деловые связи, создавал себе репутацию… Вопреки ожиданиям Жюва, он не пытался ограбить миллионера Максона, но готовил удар совсем с другой стороны. Но и для него несчастье с Элен было полной неожиданностью и тяжелым испытанием, ибо, несмотря ни на что, он продолжал относиться к ней как к своей дочери. Узнав через своих пособников (а они имелись у него повсюду), что Элен перевезли в клинику Дропа, Фантомас под видом Миниаса затеял преступную интригу для покупки этой клиники — интригу, которая стоила жизни Амели Дроп, ее любовнику Себастьяну Перрону и несчастному наркоману Педро Коралесу.

Маска Миниаса пригодилась ему и для того, чтобы освободить своего сына Владимира. Здесь Фантомас шел по лезвию ножа. Во время суда он уже знал, что Жюв проник в тайну Миниаса и сделает попытку его арестовать. Гений злодейства пошел на смертельный риск — и снова выиграл! Но Миниас теперь был отброшен, как ненужная кукла, его больше не существовало…

Фантомас покинул Дворец правосудия в полной уверенности, что он убил Жюва: еще бы, он целился в полицейского почти в упор и видел, как тот упал!

У подъезда Дворца правосудия бандит преспокойно сел в фиакр и доехал до площади Согласия. Там он вышел из фиакра, вернулся немного назад, прошел под сводами Лувра и оказался на площади дю Каррузель. Возле памятника Гамбетте какой-то человек читал газету. Фантомас хлопнул его по плечу:

— Ты уже на месте… Очень хорошо!

— Ах это вы, патрон! Я уже начал беспокоиться, не застукали ли вас легавые во Дворце правосудия…

— Не говори глупости, Звонарь! — холодно парировал Король преступников. — Как ты смеешь сомневаться во мне? Скажи спасибо, что я сегодня в хорошем настроении… Я не только освободил Владимира, но, кажется, пристукнул наконец этого зануду Жюва!

И Фантомас простер свою снисходительность до того, что коротко рассказал своему сообщнику о событиях, развернувшихся во время суда.

— Ну ладно, хватит болтать! — закончил он. — Ты выполнил мои приказания?

— Да, хозяин! — заторопился Звонарь. — Я принес все для того, чтобы вы могли переодеться и загримироваться… Вот только не знаю, где вы сможете это сделать…

— Как где? Да вот здесь! — и Фантомас указал рукой на Лувр. — Залы музея — самое укромное местечко, какое только можно пожелать!

Несколько минут спустя двое вышли из музея Лувра, два человека, в которых самый опытный полицейский не узнал бы Фантомаса и Звонаря. Это были два пожилых слесаря, одетых в синие рабочие блузы, с ящиками для инструментов через плечо. На голове у них были старые засаленные кепки с маленьким козырьком, лихо заломленные набекрень по парижской моде.

— Куда мы теперь, хозяин? — спросил Звонарь.

— К тебе…

— Насчет мальчишки?

— Насчет мальчишки… Есть одно дельце, Звонарь, которое я предлагаю тебе провернуть вместе… Денежки пополам!

От такой щедрости Фантомаса у Звонаря закружилась голова.

— Я готов, Хозяин, — ответил он, — Мне денежки во как нужны!

— Денежки — сами собой, но главное — мне нужно отомстить! Отомстить Жюву… А для этого я прикончу того, кого он поклялся защищать и охранять, — мальчишку Юбера!

— Прикончить-то его дело нехитрое, — сказал Звонарь, — Да только какая в том корысть?

— Ну и дурак!.. Денег огребем — кучу…

Не очень понимая, куда клонит Фантомас, Звонарь больше всего боялся продешевить.

— Так ведь есть еще Мариус и Клод, — сказал он. — Санитар Клод был наводчиком, а Мариус увел мальца… С ними тоже делиться?

Фантомас захохотал, его веселью не было границ. Отсмеявшись, он проговорил:

— Эх ты, простак! Клод — это то же самое, что Мариус. А Мариус, если хочешь знать, — это я! Так что но волнуйся, делить будем на двоих.

— А деньги-то откуда?

— Ну ладно, слушай! Сегодня я добрый… когда я познакомился с Дропом, я думал использовать его клинику как… как фабрику покойников, что ли! Представляешь: фешенебельное заведение, знаменитый хирург во главе, — комар носу не подточит… А что клиенты умирают, так на то воля Божия… А наследники рады-радешеньки! Вот нам с Дропом и доход, и доход немалый! И делов-то — отправить на тот свет либо старую тетку, либо надоевшего мужа, либо докучную жену… Я думал, Дроп на это легко пойдет — финансовые дела у него были хуже некуда. А он возьми да упрись!

— Почему?

— А он, видите ли, порядочный! У него, видите ли, принципы! Ну, не хочешь — тебе же хуже… Я придумал другую комбинацию.

— Какую?

— А вот какую. У Дропа жена — богачка, с миллионами. Но все богатство записано на нее одну. Как ты думаешь, если она умирает, кому пойдут деньги?

— Мужу…

— Не сразу… Деньги пойдут сыну, то есть Юберу… А вот после того, как мы прикончим Юбера, — уже Дропу… А мы с Дропом — компаньоны. Тут уж я берусь за дело и обдираю его, как липку!

Так, мило беседуя, они подошли к дому на улице Бертен, где жил Звонарь. Дом имел вполне благопристойный вид, но апаш обошел его с задворков и указал на лестницу, ведущую, в подвал.

— Я не любитель жить на этажах, — сказал он. — Здесь дешевле… и спокойнее! Хоромы мне не нужны: если мне надо принять Ротшильда, я приглашаю его в ресторан!

Проведя Фантомаса по лабиринту узких коридоров, Звонарь остановился перед дверью, на которой висел большой амбарный замок. Апаш долго возился с ключом, наконец дверь отворилась и они вошли в тесное и темное помещение, где царил ужасающий беспорядок. На расшатанной деревянной кровати валялось какое-то грязное тряпье, рядом стояла заржавленная чугунная печка, к которой тяжелой цепью был привязан громадный пес-волкодав. Пес свирепо зарычал, но, узнав хозяина, примолк и улегся на место. Теперь, когда его глаза привыкли к полумраку, Фантомас разглядел в углу стул, на котором сидел, накрепко прикрученный веревками, мальчик лет семи. На его лице застыло выражение отчаяния и страха.

Звонарь подошел к ребенку и вместо приветствия залепил ему увесистую оплеуху.

— Вот, полюбуйтесь на ублюдка! — сказал он. — Хнычет с утра до вечера — аж опух…

Фантомас положил ребёнку на голову свою мощную ладонь.

— Ну, хозяин, как будем его кончать? — осведомился Звонарь.

Фантомас засмеялся:

— Есть у меня один хорошенький способ, особенно если речь идет о ребенке. Берешь его, миленького, за головку и начинаешь помаленьку сгибать шейку — налево — направо, налево — направо… Это китайский способ, а китайцы по части пыток — большие мастера! При таком способе шейные позвонки постепенно отделяются друг от друга, сухожилия растягиваются, кровеносные сосуды лопаются… И заметь, несмотря на адские мучения, пациент лишен возможности кричать!

Злодей уже готов был приступить к исполнению того, что он только что красочно описал, когда его внимание отвлек шум, доносившийся с улицы. Прислушавшись, можно было различить голоса мальчишек-газетчиков, выкрикивавших последние новости. Сняв руку с головы малыша, Фантомас приказал Звонарю:

— Ну-ка, принеси мне газету… Любопытно, как себя чувствует наш милейший Жюв?

Когда минуту спустя Звонарь вернулся с газетой, на нем лица не было.

— Что там такое? — спросил Фантомас.

— Вот, прочтите, хозяин! — сказал апаш, зажигая стоявшую на печке сальную свечу.

Фантомас взглянул на газету и в свою очередь побледнел. На первой полосе крупными буквами выделялось сообщение:

«Только что в клинике Нейи обнаружен труп известного хирурга Дропа. Наши читатели знают, что жена Дропа была вчера найдена убитой, в Булонском лесу. Считают, что это было очередное преступление Фантомаса. Однако в случае с хирургом Дропом страшный бандит явно ни при чем. Поль Дроп погиб в ходе сенсационного медицинского эксперимента, который он осуществил сам над собой».

— Проклятие! — взревел Фантомас. — Мой план рушится! И надо же было этому кретину Дропу затеять свой эксперимент именно тогда, когда ему предстояло стать наследником миллионов!

Звонарь, чтобы скрыть свою досаду, старался не смотреть на патрона.

— Чего уж там! — сказал он наконец. — Мальчишку-то будете кончать? А то давайте я…

— Идиот! — крикнул Фантомас. — Если мы сейчас убьем мальчишку, наследство пойдет дальним родственникам, и мы останемся с носом! А сохранив его живым, мы еще имеем шанс добраться до миллионов…

Подумав, он продолжал уже спокойно:

— Если бы ты, Звонарь, не был таким тупицей, я бы сделал тебе королевский подарок.

— Что еще за подарок?

— Вот! — бандит широким жестом указал на ребенка. — Я дарю тебе этого недоноска! Отныне — это твой сын!..

Глаза Звонаря свирепо сверкнули:

— Мой сын, патрон? Что мне с ним делать?

— Это я тебе объясню потом. И если ты будешь в точности следовать моим инструкциям, через несколько дней денежки будут у нас в руках!

 

25. ЖЕНСКАЯ РЕВНОСТЬ

Тусклый свет пасмурного осеннего дня едва проникал в комнату, где Дельфина Фаржо лежала в постели на высоко взбитых подушках. Через окно она могла видеть верхушки деревьев, которые гнулись под порывами ветра и потоками дождя. Старая Фелисите, как обычно, находилась тут же неподалеку. По привычке она напевала песенку, которую так любила ее подопечная:

Неожиданно Дельфина прервала ее пение.

— Помолчи хоть немного! — сказала она с раздражением. — Сколько можно бубнить этот детский припев?

— Ведь ты его так любишь, деточка!

— Совсем не люблю! — промолвила Дельфина и нахмурилась.

Восемь дней прошло с тех пор, как профессор Дроп произвел роковой для себя медицинский эксперимент. Первые дни Дельфина пребывала в какой-то прострации. Она никак не реагировала на то, что происходило вокруг. Лечащий врач говорил, что, хотя ее физическое состояние быстро улучшается, в области психики не происходит никаких изменений.

Однажды Фелисите, желая ее развлечь, предложила ей поиграть с куклой. Неожиданно Дельфина Фаржо ответила:

— Зачем мне кукла? Я не ребенок… Дайте мне вот это!

И она указала на книгу. Фелисите передала ей иллюстрированный сборник детских сказок. Дельфина перелистнула несколько страниц.

— Странно! — сказала она, — У меня такое впечатление, будто несколько дней тому назад я с интересом рассматривала эти картинки… Или это было очень давно? Не помню…

— Возьми куклу, деточка, поиграй… — снова забубнила старая служанка.

На этот раз молодая женщина взорвалась:

— Ты что, смеешься надо мной? Разве я ребенок или слабоумная, чтобы играть в куклы! Я взрослый человек! Почему со мной здесь так обращаются?

Внезапно, как будто в ее создании произошло просветление, она спросила:

— Почему уже столько времени не приходит профессор Дроп? Он такой добрый и очень меня любит… Мне без него плохо. Позови его, Фелисите!

Старая служанка побледнела. Она начала понимать, что к Дельфине возвращаются сознание и память, а вместе с ними и все страдания, все заботы, которыми полна жизнь. Она сказала молодой женщине, что профессор Дроп очень занят и сегодня прийти не сможет.

— Тогда завтра? — спросила Дельфина.

— Может быть… — ответила служанка.

Молодая женщина задумалась, потом закрыла глаза и, казалось, погрузилась в сон. Фелисите воспользовалась этим и побежала за мадемуазель Даниэль.

Старшая сестра пришла и несколько секунд смотрела на спящую Дельфину. Потом она увела. Фелисите в соседнюю комнату и спросила:

— Зачем вы привели меня сюда, Фелисите? Ведь у меня столько дел…

В ответ старая служанка рассказала, каким разительным образом изменилось поведение ее подопечной.

— Мне кажется, сознание и память возвращаются к ней, — закончила она свой рассказ.

Мадемуазель Даниэль всплеснула руками:

— Бедный, бедный профессор Дроп! Если бы он мог видеть выздоровление той, ради которой он отдал свою кровь, свою жизнь!

И две женщины, перебивая друг друга, стали вспоминать все трагические перипетии чудесного исцеления. Вдруг из соседней комнаты донесся приглушенный крик, а затем звук упавшего тела. Когда, испуганные, они вбежали туда, то увидели Дельфину Фаржо, лежащую без сознания на полу возле двери…

После смерти Поля Дропа жизнь клиники постепенно вошла в нормальную колею. Скандал, который мог бы разгореться, удалось замять. Фандор ни словом не обмолвился о преступном опыте, который чуть не стоил жизни его возлюбленной. Журналист решил, что своим последним поступком, стоившим ему жизни, профессор заслужил, чтобы о нем осталась добрая память. Все свободное время молодой человек проводил рядом со своей возлюбленной, которая быстро поправлялась и набиралась сил.

Финансовое положение клиники, как это ни странно, изменилось в лучшую сторону. Героическая, жертвенная смерть профессора Дропа привлекла всеобщий интерес и симпатию. Крупные финансисты изъявили готовность поддержать клинику, а лучшие врачи считали за честь помещать туда своих пациенток. Мадемуазель Даниэль опытной рукой направляла свой потрепанный бурей корабль, вошедший наконец в спокойные воды. Зловещий Миниас исчез, как в воду канул…

Дельфина Фаржо после обморока стала вести себя чрезвычайно замкнуто. Она мало говорила, ни о чем не спрашивала, но внутри ее сознания шла мучительная работа. Из подслушанного ею разговора двух сестер она смогла составить довольно полное представление о произошедших событиях. Ее былая детская привязанность к Полю Дропу сменилась глубокой и трагической любовью женщины, любовью к тому, кто отдал за нее жизнь. И вместе с этой любовью в сердце несчастной женщины все ярче разгоралось мрачное пламя ненависти к Элен и Фандору, которых она считала виновниками смерти Дропа.

Между тем мадемуазель Даниэль не оставляла тревога о дальнейшей судьбе Дельфины. Однажды, встретив ее в парке клиники, где Дельфина теперь часто гуляла, старшая сестра завела с ней такой разговор:

— Вот вы и выздоровели, мадемуазель Фаржо! Я этим очень обрадована… и одновременно — обеспокоена!.. Потому что вам предстоит покинуть нас и снова начать самостоятельную жизнь. Ведь наше заведение предназначено только для больных.

Дельфина вздрогнула, но постаралась скрыть свое смущение.

— У меня нет ни родственников, ни денег, — сказала она. — Я не знаю, что со мной будет… Не могли бы вы найти для меня какую-нибудь работу в клинике?

— Это будет нелегко… — Даниэль сделала уклончивый жест. — Ведь у вас нет медицинской профессии. Я не могу вам ничего сказать, пока не переговорю с нынешними управляющими…

Оставшись одна, Дельфина не могла сдержать слезы.

— Одна… Совсем одна… Всеми покинутая… — шептала она. — Подумать только: все могло бы быть иначе, если бы доктор Дроп остался жив… Он так любил меня… Мы были бы счастливы!

Она медленно брела по аллее. Сумерки начали окутывать парк. Вдруг из открытого окна одной из палат до нее донеслись голоса. Дельфина остановилась и прислушалась.

— Это они… они… — прошептала она.

Стоя в темном парке, она могла видеть и слышать то, что происходило в освещенной комнате. Там, на уютном канапе, сидели, нежно прижавшись друг к другу, девушка и молодой мужчина. Это были Элен и Фандор. Исполненные любви и надежд, они строили планы будущей жизни.

— Элен, любимая, — говорил журналист, — наконец-то уходят в прошлое наши страдания! Мы столько пережили, столько перенесли, что заслужили право на счастье!

— Ах, Фандор! — отвечала молодая девушка. — Когда вы со мной, я забываю о пережитых трагедиях и тоже начинаю верить в будущее! С тех пор как я вас узнала, я желаю только одного: жить рядом с вами, быть связанной узами вечной любви!

Нежно сжимая друг друга в объятиях, они обменялись страстным поцелуем.

— И все-таки мне страшно, — продолжала Элен. — Мрачная тень Фантомаса угрожает нашему счастью…

— Не бойся, любимая, — отвечал Фандор. — Я буду рядом. Пусть приходит Фантомас — я сумею его встретить!

В этот момент в дверь постучали, и в палату вошла мадемуазель Даниэль. Она улыбнулась влюбленным:

— Извините меня за беспокойство, но не следует злоупотреблять данным вам разрешением. Мадемуазель Элен еще только поправляется. Будьте благоразумны! Господин Фандор, я вынуждена выставить вас за дверь! Не огорчайтесь: завтра вы увидитесь снова.

Журналист запечатлел нежный поцелуй на руке своей невесты и удалился в соседний корпус, где ему была отведена специальная комната.

Дельфина Фаржо, задыхаясь от слез, осталась стоять в тени деревьев.

— Элен и Фандор любят друг друга, — шептала она. — Они счастливы…

В прошлом жизненный путь Дельфины Фаржо волею судьбы не раз пересекался с дорогами Фандора и Элен. Теперь, когда память вернулась к ней, образы прошлого всплывали из глубины ее сознания. В свое время Элен оказалась счастливой, хотя и невольной соперницей Дельфины: любовный роман между Дельфиной и испанским инфантом был прерван появлением Элен, которая, вовсе того не желая, пронзила сердце наследника испанского престола. И хотя Элен и не подумала воспользоваться плодами своей невольной победы, Дельфина, оставленная инфантом, затаила в душе ненависть к той, кого она все еще считала дочерью Фантомаса. Сейчас эта ненависть вспыхнула в ней с новой силой.

— Как она красива!.. Как она спокойна и счастлива! — шептала она, глядя на соперницу. — Ее ждет счастливое замужество… между тем как меня выгоняют на улицу!

Элен после ухода Фандора уселась в кресло возле окна. Несколько утомленная, она закрыла глаза. Ее лицо выражало умиротворение, и покой. Постепенно она погрузилась в сон.

— Вечно она встает на моем пути! — продолжала шептать Дельфина Фаржо. — Если бы не она, Поль Дроп был бы жив! Мы с ним были бы счастливы! Как я ненавижу ее!.. Как ненавижу…

Ее лицо исказилось, злобная улыбка искривила губы, глаза приобрели сосредоточенное и безумное выражение. Выйдя из-за кустов, она быстро поднялась на террасу, куда выходило окно, переступила через подоконник и оказалась и комнате рядом с Элен. Несколько секунд она вглядывалась в лицо спящей, потом ее глаза стали шарить по комнате. Наконец она увидела то, что искала: небольшой, по остро заточенный нож, служивший для разрезания книг. Дельфина Фаржо схватила нож и вонзила его в грудь возлюбленной Фандора.

— Умри же ты, источник всех моих несчастий! — воскликнула она со свирепой радостью. — Моя жизнь погублена, но и тебе счастья не видать! Поль Дроп, ты отомщен!

Выскочив на террасу, Дельфина Фаржо исчезла в темном парке. Элен продолжала сидеть в кресле у окна. Она не издала ни звука, но смертельная бледность покрыла ее лицо. Вонзившийся под ключицу нож остался торчать в ее груди…

 

26. ЗАМУЖЕСТВО НА ПОРОГЕ СМЕРТИ

Три дня спустя в клинике, ранее принадлежавшей Полю Дропу, происходила душераздирающая сцена, при одном воспоминании о которой у всех ее участников кровь стыла в жилах!

Когда Элен была найдена в своей комнате с кинжалом в груди, вся залитая кровью, но еще живая, хирурги не знали, что предпринять. Вынесет ли больная еще и этот удар, обрушившийся на нее? Сама по себе рана была не очень опасна, но Элен потеряла много крови.

— Мы спасем ее! — говорили врачи убитому горем Жюву и охваченному отчаянием Фандору.

Однако сутки спустя их диагноз стал куда менее оптимистическим. Состояние больной ухудшалось, температурная кривая шла вверх, приближаясь к роковому пределу.

— Положение серьезное, очень серьезное, — говорили эскулапы, покачивая головами. — Видимо, развивается воспалительный процесс… Организм ослаблен…

Фандор ни на минуту не покидал Элен, которая так и не приходила в сознание. Сначала она бредила, металась в жару, потом наступили неподвижность и полная прострация.

Жюв, несмотря на поразившее его горе, пытался сохранить ясность мысли, старался рассуждать логически. Следовало ли приписать это новое преступление Фантомасу? Гений злодейства, при всей своей жестокости, при всем своем бессердечии, продолжал любить Элен, продолжал считать ее своей дочерью. И для него ее смерть была бы тяжелым ударом…

Утром третьего дня больная неожиданно открыла глаза. Сознание, казалось, возвращалось к ней. С удивлением она смотрела на стоявших в ногах кровати Фандора и Жюва. Узнала ли она их? От слабости она не могла говорить, но губы ее слабо шевельнулись.

— Подойди к ней, Фандор, — сказал Жюв. — Она зовет тебя…

Фандор склонился над умирающей.

— Любите ли вы меня, Фандор? — еле слышно прошелестел ее голос.

Молодой человек припал губами к ее слабым, влажным от жара рукам.

— Я вас люблю, Элен, как никогда никого не любил на земле, — шептал он. — Вы моя единственная и беспредельная любовь, одна на всю жизнь! Вы для меня все, — моя невеста, моя жена…

— Да… да… — из последних сил прошептала умирающая. — Прежде чем покинуть вас… навсегда… я хотела бы стать вашей женой…

Наблюдая эту сцену, Жюв не мог сдержать рыдания. Потрясенный, Фандор упал на колени у изголовья своей невесты. Да, он знал, что бывают случаи, когда брак заключают на пороге смерти — «in extremis». Неужели именно так суждено ему соединиться с Элен?!

— Моя любимая! — шептал он. — Твое желание будет выполнено… Но не думай о смерти!.. Мы будем жить…

Исчерпав все свои силы, Элен снова погрузилась в забытье. Сдерживая рыдания, Фандор выскочил за дверь. Он был исполнен решимости выполнить желание своей невесты, — возможно, ее последнее желание!.. «Элен, невеста моя! — повторял он про себя. — Через час вы станете моей женой!»

— Вы хотите жениться, «in extremis»? — спросил Фандора апатичный чиновник в мэрии Нейи. — Что вы, сударь! Это уже давно не практикуется. Послушайтесь моего совета…

— Мне не нужны ваши советы! — прервал его журналист. — Мне нужна информация: каков порядок регистрации таких браков? Мне необходимо оформить его не позднее, чем через час…

Чиновник отослал Фандора к помощнику мэра. Тот узнал журналиста и постарался войти в его положение. Но сообщенные им сведения были неутешительны. Необходимо было выполнить ряд формальностей, предусмотренных законом, и прежде всего — требовалось предварительное оглашение намерения вступить в брак.

— Без этого, — сказал помощник мэра, — мы не имеем нрава вас зарегистрировать.

Фандору показалось, что земля уходит у него из-под ног. Как он мог явиться к Элен с таким ответом?

— Дорог каждый час! — воскликнул он. — Нельзя ли как-нибудь обойти требование предварительного оглашения?

Помощник мэра задумался.

— Такой способ есть, — сказал он наконец. — Статья 169 гласит: «Соизволением короля, или Президента Республики, в особых и крайних случаях, требование предварительного оглашения может быть отменено». К сожалению, я не думаю, что вам удастся получить разрешение Президента, тем более, — в столь короткий срок…

Фандор слушал эти слова как в бреду. Он знал, что несколько дней назад, произошла смена президентов: господин Фальер, срок полномочий которого истек, должен был уступить свой пост вновь избранному Президенту… Но журналист был так ошеломлен свалившимися на него бедами, что даже не мог вспомнить его имя.

— Как зовут нового Президента? — спросил он.

— Господин Понс… Бывший министр сельского хозяйства. Говорят, к нему трудно подступиться…

— Я добьюсь от него того, что мне нужно! Прошу вас, не покидайте мэрию до моего возвращения.

С этими словами Фандор выскочил из мэрии, остановил проезжавший мимо таксомотор и приказал как можно скорее ехать к Елисейскому дворцу. Шофер дал газ, и машина помчалась. По дороге журналист обдумывал способы проникнуть к Президенту Республики. Он понимал, что тот перегружен делами и что обычные способы попасть к нему на прием не годятся. Новый Президент не пользовался особой популярностью, о нем говорили как о человеке сухом, въедливом, большом приверженце протокольных правил. Журналист так ничего и не успел придумать, когда таксомотор свернул на Елисейские Поля.

Вдруг Фандор вздрогнул и привстал: в нескольких метрах впереди он увидел роскошный экипаж, который везли запряженные цугом белые лошади. Перед ним ехали в ряд кирасиры в парадных мундирах, у каждой дверцы ехало по офицеру, а замыкал процессию еще один ряд кирасиров. Фандор понял, что это был выезд Президента Республики, который только что покинул Елисейский дворец и направлялся в Палату депутатов. «Все пропало!» — подумал журналист. Но тут ему в голову пришла дерзкая мысль.

Он наклонился к шоферу:

— Обгоняйте процессию, но как можно ближе к карете, — так чтобы я мог заговорить с Президентом!

— Но это невозможно, месье!

— Даю две тысячи франков!

— Ладно, попробую…

Машина стала обгонять процессию, описывая дугу и все больше и больше сближаясь с президентской каретой. В момент, когда их разделяло всего несколько метров, Фандор предпринял головоломный маневр. Открыв дверцу машины, он на полном ходу выпрыгнул на мостовую. Удержавшись на ногах и сохраняя инерцию движения, он совершил два гигантских прыжка, сумел избежать столкновения с конвоем и вскочил на подножку кареты.

— Господин Президент, умоляю вас!.. — закричал он.

На своем плече он почувствовал руку конвойного офицера, который пытался сбросить его с подножки. Но Фандор изо всех сил вцепился в дверцу кареты и продолжал:

— Я честный гражданин, господин Президент! У меня нет дурных намерений! Выслушайте меня!

Далее произошло нечто совершенно невообразимое. Внутри кареты, рядом с Президентом, сидел полковник — начальник охраны. Вглядевшись в лицо Фандора, он сказал:

— Господин Президент! Я знаю этого человека: это журналист Фандор. С его стороны вам ничего не угрожает. Выслушайте его, — только крайняя необходимость могла побудить его действовать таким образом…

Громким голосом Президент скомандовал эскорту:

— Ехать шагом! И не допускать ко мне новых посетителей!

При виде всей этой фантастической сцены зеваки, толпившиеся на тротуарах, хлопали в ладоши и вопили от восторга, и Президент подумал, что это происшествие, описанное и расцвеченное газетами, будет способствовать его популярности. Он пригласил Фандора сесть в карету. Едва переводя дыхание, журналист заговорил:

— Господин Президент! Моя невеста Элен, дочь Фантомаса, в этот момент находится на смертном одре… Ее последнее желание перед смертью — вступить со мной в брак. Только вы, господин Президент, данной вам властью можете отменить формальности и дать нам возможность заключить брак «in extremis»… Сжальтесь над нами… Помогите нам!

Фандор продолжал говорить, произносить бессвязные слова, сообщать какие-то подробности, не замечая, что президентский кортеж изменил маршрут движения и движется теперь в сторону Нейи.

— Скорее! Скорее! Торопитесь…

В палате, где лежала умирающая Элен, столпилось много народа.

Здесь был Фандор, такой бледный, что можно было подумать: умирающий — это он…

Здесь был Жюв, с трудом сдерживающий сотрясавшую его дрожь.

Здесь был санитар, вызванный в срочном порядке, чтобы служить свидетелем.

Здесь был высокий старик, появившийся неизвестно откуда и представившийся как свидетель со стороны невесты.

Здесь был Президент Республики, пожелавший лично участвовать в церемонии бракосочетания и прибывший с этой целью в Нейи.

Здесь был священник, воздвигший б углу комнаты переносной алтарь.

Здесь были, наконец, врачи, с тревогой следившие за состоянием больной и торопившие церемонию бракосочетания.

В открытых дверях толпился персонал клиники и те пациенты, которые могли и хотели присутствовать на столь необычной церемонии.

Помощник мэра поспешно пробормотал фразы, предусмотренные законом, потом спросил, кто выступает свидетелями со стороны Жерома Фандора.

— Я! — сказал Президент Республики.

И, подписывая акт о заключении брака, он добавил:

— Пусть моя подпись послужит признанием ваших заслуг не только от меня лично, но и от имени всех французов!

— Спасибо, — пробормотал Фандор.

— Кто второй свидетель? — спросил помощник мэра.

— Я! — сказал Жюв.

— Очень хорошо… Распишитесь… Кто со стороны невесты? Санитар по имени Клод и высокий старик подошли и расписались.

Между тем помощник мэра обратился к Элен:

— Мадемуазель Элен, дочь неизвестных родителей, именуемая дочерью Фантомаса! Согласны ли вы взять в мужья господина Жерома Фандора?

— Да! — твердо ответила умирающая, собрав для этого все свои силы.

— Господин Фандор, согласны ли вы взять в жены мадемуазель Элен?

— Да! — ответил Фандор. — Это мое заветное желание!

Он и Элен обменялись взглядами, исполненными нежности и любви.

— Именем закона объявляю вас мужем и женой, — торжественно провозгласил помощник мэра, очень гордый тем, что осуществляет свои официальные полномочия в присутствии первого лица Республики.

Вслед за ним, и также кратко, провел церемонию бракосочетания священник. Все понимали, что надо торопиться, ибо смерть стоит у порога.

Фандор опустился на колени у изголовья кровати и запечатлел долгий и нежный поцелуй на лбу Элен. «Мы едины… Вы моя жена!» — шептал он ей на ухо. Но тут один из врачей тронул его за плечо:

— Пожалуйста, отойдите… Она без сознания.

— Боже!.. Она умирает?

— Нет… Нет еще… Это обморок.

Все стали покидать палату. Фандор увидел, что Жюв внимательно рассматривает свидетельство о браке и регистрационную книгу. Журналиста поразила та тревога, которая при этом отражалась на лице комиссара.

— Что с вами, Жюв? — спросил Фандор.

Палец полицейского уперся в четыре подписи, стоявшие на документе.

— Ты видишь, Фандор?

Журналист прочел: «Граф д'Оберкампф». Эта подпись, третья по порядку, сразу же за подписью Жюва, несомненно принадлежала высокому старику. Но самое удивительное, что вслед за подписью стояло: «Главный камергер двора голландской королевы, крестный отец Елены Мейенбургской, ставшей женой Жерома Фандора».

Но неожиданности на этом не кончились. Четвертая подпись гласила: «Санитар Клод, настоящее имя — Фантомас».

Фандор резко обернулся, ища глазами двух примечательных свидетелей. Но ни того, ни другого уже не было в комнате.

 

27. ОХРАНЯЮЩИЕ ГРОБ

Откуда взялся граф д'Оберкампф? Почему он назвал Элен Еленой Мейенбургской? Как дерзнул Фантомас — если только это был действительно он — явиться на церемонию бракосочетания, да еще поставить свою подпись под свидетельством о браке? Фандор был слишком потрясен всем происходящим, чтобы вникать во все эти вопросы.

— Не все ли равно… — сказал он и вернулся к изголовью Элен.

Но Жюв читал и перечитывал подпись санитара Клода.

— Ах негодяй! Ах мерзавец! — шептал он. — Даже в момент, когда его дочь умирает, он находит способ бросить мне вызов!

Комиссар уже готов был устремиться вслед за Фантомасом, но, взглянув на Фандора, склонившегося над умирающей Элен, остался на месте. «Не могу я оставить малыша в такую минуту», — подумал он. Между тем роковой момент приближался. И священник, только что соединивший брачными узами молодоженов, уже беззвучно читал отходную молитву.

Прошло еще какое-то время.

— Месье! — вдруг сказал один из врачей. — Поцелуйте мадам… Скорее.

И Фандор, склонившись к губам Элен, принял ее последний вздох. Врач взял ее безжизненную руку и попытался нащупать пульс.

— Все кончено! — сказал он.

Фандор встал с колен и отошел в угол комнаты.

— Она умерла? — спросил Жюв у врача, не в силах поверить в случившееся.

— Она скончалась… без страданий, — ответил тот. — Посмотрите, как спокойно ее лицо.

Президент Республики и помощник мэра безмолвно склонили головы перед покойной и вышли из комнаты.

— Господин Жюв, — продолжал врач, — состояние вашего друга Фандора внушает мне большие опасения. Он потрясен всем случившимся до глубины души. Будьте рядом с ним, попытайтесь его как-то отвлечь… Возможности человеческой психики не беспредельны!

Что хотел сказать этим врач? Жюв задрожал. Неужели Фандор может лишиться рассудка? Неужели это возможно? Жюв обернулся, готовый поспешить на помощь другу, и остолбенел: Фандора не было в комнате. Фандор исчез…

В растерянности Жюв бегал по клинике, думая, что Фандор мог забиться в какой-нибудь укромный уголок, чтобы выплакать свое горе… Вдруг к нему подошел один из служителей и протянул белый четырехугольник:

— Просили вам передать, месье…

В руках у Жюва была визитная карточка Фандора, на которой было торопливо нацарапано карандашом:

«Жюв, не бойтесь за меня. Мое горе безмерно, но я найду в себе силы… Я ухожу… Но я вернусь… Ради Бога, оставайтесь рядом с Элен. Не покидайте ее ни на минуту!»

Жюв содрогнулся. «Что означает это послание? — подумал он. — Неужели Фандор действительно сходит с ума?..»

Жюв вернулся и опустился на колени у ложа покойной. Он закрыл лицо руками, чтобы окружающие не видели его слез. Рядом с ним стояла на коленях монашенка из монастыря Сен-Венсан-де-Поль. Ее лица не было видно под белым накрахмаленным головным убором. Слышался только стук перебираемых ею четок. Зажженные свечи распространяли теплый запах тающего воска.

Жюв перестал плакать, но остался стоять на коленях. Он твердо решил выполнить просьбу Фандора и ни на минуту не покидать усопшую…

На следующий день, в четыре часа дня, министр иностранных дел Франции готовился принять в своем кабинете Его высочество камергера Ее величества королевы Голландии. Лакей доложил о прибытии высокого гостя. Дверь отворилась, и граф вошел в кабинет. Оба государственных мужа отвесили друг другу глубокий поклон.

— Господин министр, — начал граф, — я благодарю вас за эту аудиенцию, назначенную по моей просьбе. Мой визит не является официальным. Я в Париже инкогнито. Тем не менее, у меня к вам очень важное дело.

— Буду рад быть полезным Вашему высочеству, — сказал министр.

Граф приблизился к письменному столу, за которым сидел министр, и понизил голос:

— Ваше превосходительство несомненно знает о новости, которую обсуждает весь Париж?

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду печальную новость, о которой сегодня сообщили все газеты…

— Значит, вы говорите о браке «in extremis», который заключили вчера журналист Фандор и ныне покойная Элен, именуемая дочерью Фантомаса?

— Именно так. А известно ли Вашему превосходительству, кто были свидетели со стороны невесты?

Министр нахмурился:

— Я это узнал только что на заседании совета министров. Свидетелями со стороны жениха были Президент Республики и полицейский Жюв, а со стороны невесты — Ваше высочество и… Фантомас! Вероятно, Ваше высочество желает, чтобы эти сведения не были преданы огласке?

— Вовсе нет! — сказал граф. И продолжал торжественно: — Господин министр, я имею сообщить вам нечто очень важное, чего вы пока не знаете… Ныне покойная Элен, вышедшая замуж за Фандора, вовсе не дочь Фантомаса…

— Я это знаю! В брачном свидетельстве она значится как дочь неизвестных родителей…

— Так вот: вышеупомянутая Элен является особой самого высокого происхождения! И только в силу трагического стечения обстоятельств считалась дочерью Фантомаса… Сейчас я не могу, не имею права раскрыть тайну ее рождения. Единственное, что я могу пока сказать: она голландка и принадлежит к самой высокой знати голландского двора.

— Вероятно, великая княжна? — спросил министр. Он сказал так потому, что знал о традиции голландского двора, согласно которой королевские камергеры обычно были крестными отцами великих княжон.

— Нет. Элен более высокого происхождения…

— Тогда… принцесса?

— Нет… и не принцесса.

— Простите, Ваше высочество, но кто может быть выше принцессы?

— Выше принцесс бывают только королевы… Но, повторяю, я не имею права открыть секрет, который принадлежит не мне и составляет государственную тайну… Я приехал в Париж именно для того, чтобы провести с французским правительством неофициальные переговоры, и здесь совершенно неожиданно узнал трагическую новость, которая, несомненно, погрузила бы в траур всю Голландию, если бы правда о происхождении Элен была предана гласности… В брачном свидетельстве я написал ее имя: Елена Мейенбургская… Но это всего лишь условное имя, под которым этой несчастной женщине и предстоит отойти в вечность… Господин министр! От имени моего правительства я хочу просить вас сделать жест доброй воли. Я прошу, чтобы тело несчастной и благородной Елены Мейенбургской было перевезено в Голландию для торжественного захоронения. С этой целью эскадренный броненосец «Роттердам» уже держит курс на Шербур. Ему дан приказ доставить останки покойной в Амстердам. Моя милостивая королева надеется, что французское правительство даст на это свое согласие, подтвердив и укрепив тем самым традиционную дружбу, связывающую наши страны.

В словах посланца голландской королевы было много неясностей и умолчаний. Тем не менее, министр иностранных дел постарался ничем не выдать своего смущения. Отвесив низкий поклон, он ответил:

— Ваше высочество может не сомневаться, что французское правительство сделает все, чтобы пойти навстречу пожеланиям дружественной нам Голландии… Тем более, что для этого нет никаких юридических препятствий: насколько мне известно, во Франции не осталось родственников покойной, которые могли бы ходатайствовать о выдаче им тела… Ваше высочество может уже сейчас отдать необходимые распоряжения о подготовке церемонии похорон.

В то время как в высоком министерском кабинете происходил этот разговор, самые сенсационные слухи будоражили Париж. Несмотря на все предосторожности, сведения о необыкновенном составе свидетелей на бракосочетании Фандора и Элен проникли в прессу. Сообщали также, что голландский броненосец с приспущенным в знак траура флагом бросил якорь на рейде Шербура.

Но особенно велико было волнение в префектуре Парижа, куда поступило правительственное распоряжение принять меры для передачи тела Элен в распоряжение Голландского посольства.

В клинику на улице Мадрид доставили дубовый гроб, обтянутый белым атласом с тисненным золотом гербом. В него со всеми предосторожностями было уложено тело молодой женщины. Участники церемонии были поражены отсутствием Фандора, бесследно исчезнувшего в тот самый момент, когда Элен испустила дух. Другое странное обстоятельство: инспектор Жюв, все время неотступно находившийся рядом с усопшей, тоже исчез, едва ее положили в гроб. После этого в комнате остались нести почетный караул четверо национальных гвардейцев под командованием лейтенанта, да еще две монахини, которые беспрерывно шептали молитвы и перебирали четки. Эти монахини получили разрешение сопровождать усопшую до самой Голландии.

В префектуре были очень обеспокоены исчезновением Жюва и Фандора…

В Шербуре под гром пушечного салюта белый гроб был доставлен на борт голландского броненосца, после чего мощный корабль поднял якоря и взял курс в открытое море. Одна из кают-компаний была обтянута черным крепом и превращена в подобие часовни, где был установлен гроб, вокруг которого горели свечи. Адмирал, капитан «Роттердама», распорядился, чтобы у дверей каюты вооруженные матросы непрерывно несли почетный караул. Внутри находились только две монахини, с великим трудом получившие на это разрешение адмирала, утверждавшего, что подобная практика противоречит традициям голландского военного флота. Но святые сестры, каждая со своей стороны, явились умолять его чуть не на коленях, и старый моряк не устоял…

Благочестивые сестры стояли на коленях по обе стороны гроба, опустив головы, покрытые треугольными белыми головными уборами, скрывавшими лица. Часы шли за часами, и тишина импровизированной часовни нарушалась только шепотом молитв да смутным гулом корабельных машин.

Одна из монахинь, прервав молитву, обратилась к своей соседке:

— Вам бы надо отдохнуть, сестрица! Идите в свою каюту, а через час вы вернетесь и смените меня…

— Благодарю вас, сестрица, — кротко ответила вторая монахиня. — Но я дала обет Господу всю ночь молиться о спасении души бедной усопшей.

Через некоторое время разговор повторился:

— Вы устали, сестрица! Устав нашего ордена запрещает истязать себя молитвой!

— Отнесите это на собственный счет, сестрица!

Постепенно диалог приобретал все более раздраженное звучание:

— Не упрямьтесь, сестрица! Идите отдыхать!

— Идите сами, сестрица!

С благочестивыми сестрами произошла странная перемена. Они встали с колен и через разделяющий их гроб обменивались угрожающими взглядами.

— А ладно, черт с тобой! — вдруг воскликнула одна из монахинь мужским голосом и кинулась к гробу, явно намереваясь открыть его. В руке у нее оказалась отвертка, которой она стала поспешно отвинчивать крепившие крышку винты.

Но и у второй монахини оказалась отвертка, и та, со своей стороны, с неменьшим рвением принялась за ту же работу. В считанные секунды крышка с гроба была сорвана, и тогда одновременно два мужских голоса воскликнули:

— Гроб пуст!

— Здесь только песок!..

В следующую секунду две благочестивые сестры, отбросив отвертки, направили друг на друга револьверы.

— Кто вы такой? — вскричала одна из них, срывая с себя головной убор.

— Маски долой! — взревела другая, сбрасывая рясу, под которой оказался черный обтягивающий костюм.

— Так это вы, Фантомас!

— Так это вы, Жюв!

Два заклятых врага стояли один против другого, готовые к смертельный схватке. И тогда Фантомас медленно произнес:

— Мы оба проиграли, Жюв! Элен нет в гробу… Победа на стороне Фандора!..

Оба участника этой фантастической сцены имели несколько растерянный вид. Но ни тот, ни другой не собирались отступать и продолжали угрожать друг другу револьверами…

Что имел в виду Фантомас?

Куда исчезло тело Элен?

И что же теперь будет?

 

1. СПАСАЯ ЭЛЕН

Что случилось с Фандором?

Куда делось тело Элен?

Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо вернуться к трагической сцене кончины той, кто только что стала женой Фандора…

Вне себя от горя журналист стоял у изголовья умирающей Элен в палате клиники на улице Мадрид. С трудом он оторвал взгляд от дорогого лица, и вдруг противоречивые чувства страха и надежды затопили его душу… Прямо против него, по другую сторону смертного ложа, стоял санитар Клод, только что расписавшийся в качестве свидетеля в брачном контракте. Неуловимым движением он извлек из рукава коробочку и высыпал ее содержимое в стакан с лекарством, стоявший на ночном столике. Белый порошок тут же бесследно растворился в жидкости. Что мог означать этот жест? Впервые Фандор внимательно вгляделся в лицо санитара, на которого раньше не обращал никакого внимания, — и с трудом сдержал крик, готовый вырваться из его груди.

То ли страдание обострило зрение Фандора, то ли Клод неосторожно повернулся лицом к яркому свету, но журналист вдруг ясно увидел, что этот человек загримирован, что и его растрепанные, падавшие на лоб волосы, и густые, скрывавшие глаза брови были накладными! Мысленно он сорвал их с лица мнимого санитара, и тогда понял, кто был перед ним на самом деле. Фандор еще не знал, какую подпись тот поставил в свидетельство о браке, но для него уже не было сомнений: у изголовья умирающей Элен стоял Фантомас! И тут журналист вспомнил, что все это время мнимый Клод находился в клинике, мог свободно входить в палату Элен. Что за порошок всыпал он в стакан с лекарством? Может быть, яд? Может быть, Фантомас хотел отравить Элен?

Но, едва допустив эту мысль, Фандор тут же от нее отказался. Он знал, что ужасный бандит, вопреки всему, продолжал считать Элен своей дочерью. Что любовь к ней была единственным человеческим чувством, которому дано было проникнуть в его каменное сердце. Король злодеяний был готов на все, лишь бы не дать Элен выйти замуж за Фандора. Но даже ради этого он не стал бы ее убивать. «Скорее уж он убил бы меня!» — подумал Фандор. Но подстроить мнимую смерть Элен — это было вполне в стиле Гения преступлений!

Надежда все сильнее разгоралась в душе Фандора. «Фантомас находится здесь, чтобы спасти Элен, — говорил он себе. — Не надо ему мешать! Конечно, он хочет похитить ее у меня, пусть так. Лишь бы она была жива! А там посмотрим…»

После окончания брачной церемонии Элен, казалось, совсем лишилась сил. Врач подошел к ней и дал ей отпить несколько капель из стакана, в котором Фантомас только что растворил таинственный порошок. Больная вздрогнула, глаза ее закатились и Фандор почувствовал, как дыхание прервалось на ее губах.

— Все кончено! — сказал врач.

Но Фандор знал, что это не так. В его сознании произошло странное раздвоение. Он одновременно и предавался горю, и твердил про себя: «Нет, все это неправда, — Элен будет жить!»

Стоя на коленях в изголовье кровати, он умудрился незаметно спрятать в карман стакан, в котором Фантомас только что растворил белый порошок. Затем он встал и, шатаясь, как человек, убитый горем, приблизился к двери и выскочил в коридор. Прежде чем покинуть клинику, он нацарапал записку для Жюва, поручая ему оставаться возле Элен и охранять ее.

Выбежав на улицу, журналист увидел проезжавшее такси и бросился ему наперерез. Удивленный шофер вынужден был затормозить. Однако в такси уже сидели пассажиры — дама с ребенком.

— Умоляю вас, мадам, — закричал Фандор, — уступите мне машину, я тороплюсь по срочному делу!

— Я тоже тороплюсь! — ответила женщина и дала знак шоферу ехать дальше.

Не успел тот дать газ, как Фандор, распахнув дверцу, приказал ему:

— Вылезайте!

И поскольку шофер медлил, он схватил его за шиворот, выбросил на мостовую и сел на его место. Испуганная дама выскочила с ребенком из машины, громкими криками призывая на помощь. Конечно, в иных обстоятельствах Фандор никогда по позволил бы себе действовать таким образом, но ему дорога была каждая минута.

Между тем к машине уже бежал полицейский, привлеченный криками дамы и шофера. Но журналист дал газ, и машина, едва не сбив с ног блюстителя порядка, рванулась вперед. Фандор слышал, как над ухом у него просвистела пуля. Чудом избежав столкновения со встречным фиакром, он выскочил на авеню Гранд Арме и помчался в сторону центра. Фандор был отличным водителем, но на этот раз он нарушал все правила уличного движения. Прохожие и экипажи только шарахались в сторону при виде обезумевшего такси, мчавшегося по улицам с сумасшедшей скоростью.

Поравнявшись со зданием республиканской гвардии, расположенным рядом с Дворцом правосудия, Фандор резко затормозил, кубарем скатился с сиденья и взбежал по лестнице. Здесь располагалась муниципальная лаборатория, где у него были друзья. Он обратился к химику-эксперту, компетентность которого была ему хорошо известна:

— Пожалуйста, скорее, сделайте анализ жидкости, которая была в этом стакане! Я предполагаю, что это какое-то сильное снотворное… Это чрезвычайно важно!

В лаборатории Фандора хорошо знали и как журналиста, и как друга, комиссара Жюва. Поэтому ему не стали задавать лишних вопросов. Эксперт приказал помощнику немедленно принести различные реактивы со странными названиями. Разбив принесенный журналистом стакан на кусочки, химик поместил их в разные сосуды, куда влил разные реактивы. Наблюдая за происходившими там реакциями, он хмурил брови.

— Странно! — пробормотал он. — Картина не типичная… Вы уверены, что речь идет о снотворном?

— Абсолютно уверен! — сказал Фандор.

Химик приказал принести новые реактивы, которые он стал комбинировать в новых сочетаниях. Прошло не менее часа. Наконец ученый заявил:

— Да, это действительно снотворное! Но чрезвычайно редкое. В вашем стакане была смесь белладонны с одним экзотическим китайским ядом, название которого вам ничего не скажет… Никогда, насколько мне известно, никто во Франции не пользовался таким сочетанием…

— А каким могло бы быть воздействие такого лекарства?

— Оно вызывает горячку, высокую температуру, сопровождаемую бредом, а затем погружает пациента в состояние мнимой смерти…

— Мнимой смерти? Какое счастье! — воскликнул Фандор к великому недоумению химика. — А как долго может длиться такое состояние?

— Это зависит от дозы… Дней до трех-четырех…

— Спасибо! Спасибо! Вы не можете себе представить, как я вам благодарен!

Выбежав из здания, Фандор предпочел не садиться в оставленную им машину, а взял проезжавшее мимо такси.

— В церковь в Вожираре! — приказал он шоферу.

В машине он потер руки от удовольствия. Ситуация теперь была ему ясна. Фантомас воспользовался легким ранением, которое Дельфина нанесла Элен, чтобы осуществить один из своих самых фантастических замыслов. Он допустил бракосочетание Элен и Фандора, но лишь для того, чтобы тут же похитить молодую женщину! Он дал ей таинственное зелье, которое погрузило ее в состояние летаргического сна. Он хотел, чтобы все считали Элен мертвой, и тогда, если он выкрадет ее из склепа, никому не придет в голову ее разыскивать. «Но я его перехитрю, — думал Фандор. — Я выкраду ее из гроба!»

Возле церкви он вышел из такси. На углу находилось небольшое кафе. Фандор сел за столик и приказал принести себе дежурное блюдо.

 

2. В ОЖИДАНИИ

В кафе сидели завсегдатаи особого рода: в основном это были могильщики и служащий бюро похоронных услуг. Фандор огляделся, казалось, он кого-то искал… Время было обеденное, и в кафе заходили все новые посетители. Наконец журналист увидел того, кто был ему нужен. За соседний с ним столик сел высокий, унылого вида мужчина, одетый как служащий похоронного бюро — в черный костюм с черным галстуком и с черным цилиндром на голове.

— Привет, Бидуй! — громко воскликнул Фандор, хлопнув этого человека по плечу.

Тот вытаращил глаза:

— Простите, кто вы такой?

Журналист, быстро склонившись к нему, прошептал:

— Ну же, узнайте меня! Это приказ Жюва!

— Вот так встреча! — закричал на все кафе человек, которого Фандор назвал Бидуем. — Это ты, Фелисьен Монвер?

— А то кто же? — ответил Фандор.

— Это мой кореш по военной службе! — громко продолжал Бидуй, явно для сведения окружающих. — Ты здорово изменился, Фелисьен! Раньше у тебя были усы.

— Скорее кончайте обедать, есть срочное дело, — прошептал Фандор и добавил громко: — Ну, как идут дела?

Некоторое время сотрапезники болтали о том, о сем, потом Бидуй спросил, не разжимая губ:

— Пошли?

— Пошли… — так же ответил ему Фандор и громко добавил: — Не пройтись ли нам, дружище? Это полезно для пищеварения…

Завернув за угол, Фандор остановил такси и сел в него вместе со своим спутником.

— Я последовал за вами, месье, — заговорил Бидуй, едва машина тронулась, — потому что вы сослались на приказ Жюва… Но кто вы такой на самом деле? Надеюсь, я не попал в западню?..

— Я Жером Фандор, журналист из газеты «Столица» и друг Жюва.

— Этого достаточно… Я много слышал о вас и рад с вами познакомиться!

И похоронщик пожал Фандору руку. Но его длинное бледное лицо сохраняло при этом скорбное выражение.

Спутник журналиста не всегда был похоронщиком и не всегда именовался Бидуем. В прежние времена он был одной из самых заметных фигур аристократического квартала Сен-Жермен и носил имя графа де Састо. Совсем молодым он стал наследником большого состояния, но очень быстро все промотал на женщин и на игру. Двери богатых домов и великосветских гостиных захлопнулись перед ним. Тогда он нашел в себе силы коренным образом изменить свой социальный статус и начать новую жизнь. Граф де Састо исчез, а вместо него появился некий господин Миле, скромный служащий префектуры полиции. Однако не так-то просто переделать свою натуру! В нарушение всех законов субординации мелкий служащий влюбился в жену начальника префектуры, более того, — стал добиваться ее взаимности и раскрыл ей свое настоящее имя. Разразился громкий скандал, и служащий был уволен. Бывший граф впал в глубокое отчаяние и готов был покончить с собой, когда случай свел его с комиссаром Жювом, который предложил ему служить под его началом в качестве инспектора полиции.

— Это нелегкая работа, — сказал ему Жюв, — и поначалу она, возможно, вам не понравится. Но вы образованны, умны, и, приложив усилия, сможете сделать карьеру.

Мнимый Миле ухватился за это предложение как утопающий за соломинку. В сыскной полиции он фигурировал теперь в качество инспектора Шарля Лопена. Но здесь его подстерегало новое падение.

Инспектор Лопен был включен в полицейскую бригаду, которой надлежало наблюдать за работой игорных домов. Комиссар Жюв не отдавал себе отчета, насколько это было опасно для его протеже. И вот однажды Лопен, бледный и дрожащий, явился к нему в кабинет и признался, что проиграл деньги, которые ему было поручено доставить из префектуры в министерство.

— Это было сильнее меня, — говорил несчастный игрок, — я ничего не мог с собой поделать! Теперь самоубийство — единственный для меня выход… Но прежде чем покончить с собой, я пришел попросить у вас прощения…

— Самоубийство — не выход, — сказал Жюв, — оно не спасет вашу честь… Сколько вы проиграли?

— Семь тысяч…

— Хорошо, что не больше… Возьмите этот чек и бегите в банк! У меня есть небольшие сбережения — их как раз хватит, чтобы вам помочь.

— Вы даете мне эти деньги?..

— Я даю их вам… в долг.

— Как вы можете мне доверять? Ведь перед вами вор…

— Я полностью вам доверяю. Но вместе с тем советую поискать другую работу: в нашей профессии честность человека слишком часто подвергается испытаниям…

Лопен вышел из кабинета, шатаясь как пьяный… С тех пор он жил только одной мыслью: вернуть Жюву долг! Он ушел из префектуры и сменил множество профессий. Франк за франком он копил необходимую сумму. Снова переменил фамилию и теперь именовался Бидуем. В данный момент он работал в похоронной компании, и Фандору это было известно…

— Прежде всего, — сказал он Бидую, — я прошу у вас прощения за то, что сказал вам неправду… Жюв меня к вам не посылал, он понятия не имеет о той просьбе, с которой я собираюсь к вам обратиться… Но, поскольку вам известно мое имя, я умоляю нас сделать для меня то, что вы сделали бы для него!

Похоронщик кивнул головой:

— Я сделаю все, что вы скажете. Жюву я обязан жизнью. А вы его друг…

— Я знал, что могу рассчитывать на благородство графа де Састо… — сказал Фандор.

Похоронщик сделал протестующий жест:

— Называйте меня Бидуем… Я теперь всего лишь Бидуй!

— И все-таки, — настаивал журналист, — я прошу графа де Састо дать мне свое честное и благородное слово, что о предмете нашего разговора не узнает никто… даже Жюв!

Бледное лицо Бидуя побледнело еще больше.

— Я даю вам свое слово, — сказал он.

— Сударь, — начал Фандор, — вы работаете в компании похоронных услуг и именно в этом качестве можете оказать мне неоценимую помощь. Речь идет о том, чтобы вырвать из рук Фантомаса существо, чья жизнь драгоценна для меня и для Жюва. Речь идет о моей жене. Ее необходимо, в буквальном смысле слова, спасти из гроба!

— Я вас не понимаю… — пробормотал похоронщик.

— Положение покойников в гроб входит в ваши обязанности?

— Это дополнительная услуга… Иногда я соглашаюсь на нее…

— Известно ли вам, кто в похоронном бюро обслуживает район Нейи? Могли бы вы устроить так, чтобы вам поручили доставку покойника из клиники доктора Дропа?

— Да… А что?

— То, что я вам расскажу, покажется вам бредом… Но поверьте, это чистая правда…

И Фандор поведал Бидую историю мнимой смерти Элен.

— Завтра или послезавтра ее должны похоронить, — закончил он. — Надо, чтобы эту церемонию поручили вам и чтобы вы нашли способ вместе со мной увезти Элен в безопасное место.

Похоронщик нахмурил лоб и задумался…

Вечером следующего дня Жером Фандор в страшном волнении дежурил у ворот клиники в Нейи. Он видел, как подъехал окрашенный в зеленый цвет фургон компании похоронных церемоний, как из него извлекли тяжелый гроб — место последнего успокоения для Элен, как следом за гробом в ворота клиники тяжелым шагом проследовал Бидуй. Журналист чувствовал, как кровь стучит у него в висках. Сумеет ли похоронщик обмануть бдительность тех, кто находится близ тела Элен? Удастся ли ему осуществить задуманный план?

Медленно тянулось время. Наконец Фандор увидел, как в наступивших сумерках через парк к выходу прошли две фигуры — Бидуй и его напарник. У ворот они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Фандор подождал, пока похоронщик отойдет от клиники на достаточное расстояние, и нагнал его.

— Ну как? — спросил он, задыхаясь от волнения.

— Все в порядке… Она спасена!

Сначала Бидуй намеревался забрать Элен из склепа после захоронения, — это казалось ему самым простым решением. Но Фандор объяснил ему, что именно так, видимо, решил поступить и Фантомас, и что речь идет о том, чтобы опередить злодея. Тогда Бидуй придумал другой план, который и осуществил блистательным образом.

Когда гроб был доставлен в клинику, Бидуй, руководивший всем мероприятием, произвел обмеры и вдруг заявил:

— Здесь какая-то ошибка: гроб не подходит по размерам — он слишком мал!

Напарник Бидуя, который ни о чем не подозревал, сказал:

— У нас в фургоне два гроба. Видимо, носильщики взяли не тот, что надо…

— Так пусть принесут второй гроб, — распорядился Бидуй, который сам подстроил дело так, что в фургоне оказалось два гроба.

Второй гроб был принесен и оказался подходящим по размерам. В него-то с помощью напарника Бидуй и уложил Элен.

— Осталось только привинтить крышку, — сказал Бидуй напарнику. — Принесите, пожалуйста, инструменты!

Когда тот вышел, он быстро положил в пустой гроб свинцовые болванки, которые должны были имитировать вес тела, и засыпал их песком. Затем он закрыл его крышкой, наживил винты и приказал вернувшемуся напарнику:

— Завинчивайте крышку… А пустой гроб, — и он указал на тот, в котором лежала Элен, — пусть отнесут обратно в фургон!

Была, правда, еще одна трудность: гроб с Элен весил гораздо больше, чем если бы он был пустым. Поэтому Бидуй добавил, обращаясь к вошедшим носильщикам:

— Я положил внутрь инструменты, чтобы потом за ними не возвращаться…

И носильщики, и второй похоронщик не обратили на это никакого внимания, — они торопились поскорее закончить работу и вернуться домой.

— Так значит, Элен находится в гробу, который сейчас едет в фургоне на склад! — вскричал Фандор. — Но это же чистое безумие: ее там обнаружат и поднимут шум!

— Вы слишком нервничаете, господин Фандор, — спокойно сказал похоронщик. — Все предусмотрено. Кучер фургона — мой хороший знакомый. Я строго-настрого ему наказал не открывать гроб и оставить его в фургоне. Он распряжет лошадей и отправится домой. А мы тут же придем и освободим Элен. У меня есть ключи от гаража, где будет стоять фургон, и от самого фургона.

Фандор вцепился в руку Бидуя:

— Так едем скорей! Не будем терять ни минуты!

— Еще рано… Фургон не успел доехать до места.

Но Фандор не мог успокоиться. Ведь все зависело от случая: кто-то другой мог заглянуть в фургон, открыть гроб… Журналист поминутно смотрел на часы и торопил Бидуя.

— Надо еще немного подождать, — невозмутимо отвечал похоронщик.

 

3. ДОСТОИНСТВО ФАНДОРА

Только в десять часов вечера, когда все помещения и мастерские, компании похоронных принадлежностей опустели, Бидуй и Фандор пробрались в гараж, где стояли зеленые фургоны. Тут же, возле другой стены, высилась пирамида пустых гробов. Фандор дрожал, как в лихорадке.

— Здесь! — сказал похоронщик, указывая на один из фургонов.

В мгновение ока журналист оказался внутри экипажа. Но теперь страх и нерешительность овладели им. Он медлил открыть гроб, где должна была лежать его возлюбленная и жена. А вдруг ее там нет? Вдруг какая-нибудь случайность помешала исполнению хитроумно задуманного плана? Было и еще одно сомнение, которое Фандор всеми силами гнал из своего сознания: а вдруг смерть Элен не была мнимой и вместо спящей жены он найдет ее хладный труп?

Видя нерешительность Фандора, Бидуй сам снял с гроба крышку. Крик радости вырвался из груди журналиста: он увидел Элен, тихо спящую и еще более прекрасную, чем всегда. Опустившись на колени, он страстно прижался губами к ее лбу и с восторгом ощутил живую и теплую кожу. Как будто разбуженная его прикосновением, она открыла глаза:

— Вы… Вы… — только и могла произнести Элен, и тут же ее веки сомкнулись и она снова погрузилась в забытье. Но сон ее уже не был страшным подобием смерти. Ее грудь ровно вздымалась, на лице были написаны удовлетворение и покой.

— Элен! Дорогая моя Элен! — восклицал Фандор, нежно прижимая ее к груди.

Подхватив ее на руки, Фандор тут же хотел скорее бежать с ней прочь из мрачного каретного сарая, подальше от этого открытого гроба… Но Бидуй удержал его:

— Если вас увидят на улице, несущего бесчувственную женщину в погребальном одеянии, ничего хорошего из этого не получится…

— В самом деле! — воскликнул журналист. — Что же нам делать?

Всегда необычайно сообразительный и находчивый, Фандор сейчас, под наплывом эмоций, пребывал в полной растерянности. Однако Бидуй снова оказался на высоте положения. Пошарив по углам, он нашел старое пальто, оставленное кем-то из кучеров, и пыльную конскую попону. Одетая в пальто и укутанная сверху попоной, Элен превратилась в бесформенный сверток, который можно было без особого риска вынести из сарая.

Пока Фандор с этим свертком в руках ожидал у ворот, Бидуй поймал такси. Вместе они уложили Элен на сиденье, после чего похоронщик сказал:

— Разрешите мне откланяться, господин Фандор. Я полагаю, больше во мне нет надобности.

Фандор низко поклонился:

— Примите мою глубокую благодарность, господин граф. Я знаю, чем вы обязаны Жюву. Но то, что вы сделали сегодня, делает и меня, и его вашими вечными должниками!

Жестом светского человека, странно контрастировавшим с его нынешним положением, Бидуй прервал излияния Фандора. И такси тронулось, увозя молодоженов навстречу их счастью.

Ночь прошла благополучно, Элен спокойно спала, и Фандор наконец перестал терзаться страхом за ее здоровье. Однако у него появились новые причины для беспокойства.

Утром консьержка передала ему письмо, которое немало его удивило. Исходило оно из канцелярии Президента Республики, от его личного секретаря, и приглашало журналиста явиться в Елисейский дворец в одиннадцать часов для важной аудиенции. Прочтя послание, Фандор покривился:

— Что еще надо от меня моему многоуважаемому свидетелю?

Он надел темный костюм и повязал на цилиндр траурную лепту. «Совершенно ни к чему оповещать весь мир, что Элен жива, — подумал он. — Пусть лучше все видят меня удрученного горем!»

По телефону он вызвал Жана, старого слугу Жюва. Тот был немало удивлен, увидев Фандора в трауре, а Элен, которую все считали мертвой, спокойно спящей в кровати. Но многое повидавший за годы своей службы у Жюва, Жан ничем не выдал своего удивления. Фандор поручил Жану ухаживать за Элен во время его отсутствия так же, «как если бы вы ухаживали за Жювом».

— Хорошо, месье, — невозмутимо ответил старый слуга. — Но что скажет господин Жюв, если, придя домой, он увидит, что завтрак не готов, а меня нет на месте? Он устроит мне хорошую головомойку…

— Вам не в первый раз получать головомойку от Жюва! — весело сказал журналист, — Впрочем, могу вас успокоить: сегодня Жюв домой не вернется.

Фандор знал, что Жюв, выполняя его просьбу, ни на шаг не отойдет от тела Элен и что сейчас он находится рядом с пустым гробом, где, как он был уверен, пребывают останки несчастной женщины. Фандор понимал, как терзается его друг, но не считал возможным уже сейчас сообщить ему, что все происходящее — не более чем комедия. Ведь Фантомас бродил где-то поблизости, и, чтобы обмануть его наверняка, надо было, чтобы все, включая и Жюва, думали, что Элен умерла.

Выйдя на улицу, Фандор купил свежий номер «Столицы» и, внутренне веселясь, прочел большую статью, описывавшую трагическую церемонию его бракосочетания «in extremis». Тут он впервые осознал странный факт, что свидетелем со стороны невесты выступил некий граф д'Оберкампф. Газета сообщала, что он прибыл во Францию специально для того, чтобы сообщить французскому правительству настоящее имя Элен — Елена Мейенбургская… «Что все это значит? Кто такой этот д'Оберкампф?» — размышлял Фандор. И вдруг он хлопнул себя по лбу: «Какой же я кретин! Ведь вчера мне вручили свидетельство о браке с его подписью! Сейчас мы выведем его на чистую воду…»

Сделав небольшой крюк, Фандор зашел в аптеку и тут же вышел из нее, неся сверток с различными реактивами.

— Что если д'Оберкампф — это… — бормотал он себе под нос. — Нет, не может быть… Надо проверить…

Он завернул в ближайшее кафе и попросил принести себе письменные принадлежности.

— Месье будет что-нибудь заказывать? — спросил официант.

— Только стакан воды, — улыбнулся Фандор. Я из общества трезвости…

Но вода была нужна ему совсем не для питья. Развернув пакет с реактивами, он стал растворять их в стакане с водой в определенных, хорошо ему известных сочетаниях. Затем он извлек из бумажника свидетельство о браке, где стояла подпись таинственного графа. «Здесь обязательно должны остаться отпечатки его пальцев… — думал Фандор. — Сейчас посмотрим!»

Долгий опыт общения с сыскной полицией многому научил журналиста. В частности, он владел секретом химической смеси, которая позволяла проявить отпечатки пальцев на простой бумаге. И вот сейчас, смочив кончик носового платка в стакане с раствором, он стал осторожно водить им, как кисточкой, по полям документа. «Д'Оберкампф последним ставил свою подпись, — думал журналист. — Значит, его отпечатки будут самыми отчетливыми…»

Под действием реактивов на бумаге, как на фотоснимке, стали проступать отпечатки пальцев. Для Фандора не составило труда определить, какие из них принадлежали д'Оберкампфу. Несколько минут он пристально вглядывался в бумагу. Вдруг Фандор вздрогнул и побледнел.

— Так и есть! — прошептал он. — Вот эта бороздка не оставляет сомнений… Я узнал бы ее среди тысячи других! Выходит, свидетелем на моей свадьбе был не только Фантомас, но и его сын, Владимир! Но зачем ему это понадобилось? И зачем он объявил Элен Еленой Мейенбургской?

Полчаса спустя Фандор входил в Елисейский дворец. По предъявлении письма его немедленно проводили в кабинет, где, кроме Президента Республики, находился высокий чопорный человек, в котором журналист узнал министра иностранных дел. «В хорошенькой компании я оказался!» — подумал Фандор, отвешивая почтительный поклон двум сановникам.

— Я пришел по вашему приглашению, господин Президент, — сказал он, стараясь сохранять торжественное и скорбное выражение лица, — ибо хорошо помню вашу доброту и участие… Вы видите перед собой несчастного, вынужденного в день свадьбы оплакивать кончину своей супруги…

— Прошу вас сесть, милостивый государь, и выслушать нас, — сухо прервал его министр иностранных дел. — И не надо взывать к нашему сочувствию: нам известно, как обстоят дела на самом деле!.. И учтите, что господин Президент и я говорим с вами от имени правительства.

«Что это означает? — подумал про себя Фандор. — Неужели им известно, что Элен жива?». Вслух же он сказал:

— Не понимаю, какие могут быть ко мне дела у правительства…

— Не трудитесь отрицать, — продолжал министр. — Мы получили сведения по дипломатическим каналам и теперь прекрасно знаем истинные причины, побудившие вас вступить в брак… Мы не позволим шантажировать французское правительство и осложнять отношения Франции с другими государствами!

Министр повысил тон и почти угрожающим жестом поднял указательный палец:

— Вы должны молчать, месье! И вести себя тихо… Не пытайтесь раздуть скандал и воспользоваться его плодами!

— Но, милостивый государь… — начал Фандор. На этот раз его прервал Президент Республики:

— Будет лучше, милостивый государь, если вы воздержитесь от произнесения слов, о которых впоследствии вам придется пожалеть. Ваши замыслы раскрыты, в этом вы можете не сомневаться. Относительно дальнейшего с вами переговорят отдельно… Проводите господина к начальнику секретариата! — приказал он служителю, вошедшему в кабинет по звонку.

Фандор наконец оправился от неожиданности и ответил в ироническом топе:

— То, что вы только что сказали, господа, — какая-то китайская грамота. А я всю жизнь прожил во Франции и в китайском не силен. Однако слух у меня острый, и некоторых нюансов я не мог не заметить. Я пришел сюда, надеясь еще раз выразить господину Президенту мою признательность за участие и помощь. И если я ухожу отсюда, не выполнив своего намерения, то не моя в том вина. Господин министр! Ваша манера выражаться слишком невнятна, даже для дипломата. Я советую вам поупражняться для приобретения того неоценимого качества французского ума, которое именуется «ясностью»! Ваш покорный слуга…

И он последовал за служителем. «Я вляпался в какую-то темную историю, — думал он про себя. — Надо держать ухо востро и не поддаваться эмоциям…»

В громадном кабинете за письменным столом сидел маленький невзрачный человечек. Это был начальник секретариата Президента Республики. Ни слова не говоря, он указал Фандору на стул. Повисла длительная пауза, которую прервал Фандор.

— Так в нем дело? — спросил он.

— Ну так сколько? — в свою очередь спросил секретарь.

— Чего сколько? — не понял журналист.

— Я спрашиваю, сколько вы хотите? Сто тысяч? Или, может быть, двести тысяч?.. Ну, давайте сойдемся на двухстах пятидесяти…

Фандор встал и скрестил руки на груди:

— Извините, а чем вы торгуете? Стоячими воротничками? Или пуговицами для штанов?

Человечек тоже поднялся со своего кресла:

— Оставьте неуместные шутки! Вам было сказано, что французское правительство готово оплатить ваше молчание. Мне поручено договориться с вами о сумме. Поэтому я и спрашиваю: сколько?

Как ни старался Фандор сдержаться, он почувствовал, как в нем закипает страшный гнев. Подойдя вплотную к столу, за которым находился его собеседник, он проговорил:

— Послушайте, вы! Я ничего не понимаю в ваших намеках, как не понял и того, что мне только что плели министр иностранных дел и Президент Республики. Одно мне ясно: вы считаете, что я знаю нечто такое, чего вам бы не хотелось, чтобы я знал… И вы предлагаете мне деньги в обмен на мое молчание. Когда такое предложение делают порядочному человеку, то в ответ получают пятерней по физиономии. Считайте, что вы уже получили…

— Милостивый государь!..

— Помолчите! Иначе тот жест, который я сделал пока что условно, я могу повторить практически… А теперь отвечайте: что происходит? И что вы хотите у меня купить?

Секретарь пожал плечами:

— Вы это знаете так же хорошо, как и я… Нет нужды ломать комедию!

«Меня заносит, — подумал Фандор. — Так я ничего не узнаю толком… Но вся эта история явно связана с моей женитьбой…»

— Итак, — сказал он, — вы отказываетесь мне отвечать. Дело ваше! В таком случае, говорить нам больше не о чем. Если вам будет угодно потребовать удовлетворения за полученную вами моральную пощечину, я готов принять одного из ваших друзей и договориться с ним об условиях.

Фандор почувствовал, что его снова понесло.

— Что же касается моего молчания, то скажу вам следующее: если бы только я знал, о чем должен молчать, я заговорил бы немедленно! К сожалению, я этого не знаю. Но я узнаю — можете не сомневаться! И тогда приготовьтесь к хорошенькому скандалу!.. А с вами, месье, мы еще встретимся!

Выйдя из Елисейского дворца, журналист вытер пот со лба. «Ну и дела! — думал он. — Хотел бы я знать, кто здесь сумасшедший… Но теперь я не успокоюсь, пока не распутаю этот узелок! И для начала я меняю свой тактический план: я перестаю делать вид, будто Элен умерла. Пусть все знают, что она жива!»

И Фандор вскочил в проезжавшее такси.

— Боже! Как мне не терпится увидеть мою Элен! — бормотал он.

 

4. МУЖ И ЖЕНА

Первой заботой Фандора, когда он вернулся со странной аудиенции в Елисейском дворце, было отыскать для Элен надежное убежище. Он вспомнил, что в Буживале, недалеко от Парижа, живет его старый друг, доктор Манен. Он тут же послал старого Жана за такси. Час спустя Фандор предстал перед Маненом со словами:

— Дружище, вот моя жена! Ее надо спасать…

Как все, кто читает газеты, доктор Манен знал о трагическом бракосочетании Фандора и был немало удивлен, когда тот представил ему в качестве своей жены молодую женщину, которая, по сведениям прессы, умерла… Но как истинный друг, Манен не стал задавать лишних вопросов и принял на себя все заботы об устройстве Элен и о ее здоровье.

— Элен!

— Фандор!

В тихое солнечное утро молодой журналист вошел в комнату своей жены. Она только что проснулась и лежала в постели, свежая как роза. Ее белокурые волосы красиво разметались по подушке. Фандор нежно поцеловал жену и сел рядом с ней на кровать.

— Элен! Элен! — воскликнул он. — Наконец-то вы поправились! Наконец-то опасность миновала!

— Да! Да! — отвечала молодая женщина. — Я чувствую, что возрождаюсь к жизни! Я счастлива, что мы наконец вместе! Отныне я ваша жена и связана с вами навеки нерасторжимыми узами брака! Но еще сильнее нас связывают любовь и нежность!

Глаза Элен тихо закрылись. Слабость после перенесенной болезни все еще сказывалась, и она снова заснула. Фандор еще долго сидел рядом с ней, нежно сжимая в своих руках ее руки…

На следующий день Фандор позвонил Манену в Париж, где доктор находился по своим профессиональным делам:

— Мне нужно уехать на некоторое время. Но я боюсь оставлять Элен на попечении одной только прислуги…

— Не беспокойся: через час я как раз возвращаюсь в Буживаль.

Куда же собрался Фандор?

В церкви в Нейи происходила заупокойная служба, совершавшаяся по строгому протестантскому обряду, в присутствии узкого круга лиц. По некоторым деталям можно было заключить, что хоронят некую высокопоставленную особу: на покрывале были изображены королевские короны, а по четырем углам катафалка красовались гербы, хотя и небольшие, но свидетельствовавшие о высоком происхождении покойного.

Фандор прибыл, когда церемония уже началась. Вид у него был весьма постный, хотя внимательный наблюдатель мог бы заметить, что временами молодой журналист с трудом сдерживал смех. «Только бы не расхохотаться! — думал он. — Как-никак, я присутствую на отпевании собственной жены…»

Отпевание происходило в отсутствие гроба, который, по требованию голландского правительства, был перевезен в Шербур и доставлен на борт броненосца «Роттердам». «Это еще что за новости? — думал Фандор. — Ну да ладно: недолго им осталось ломать комедию. Скоро я прекращу весь этот цирк…»

Журналист явился в протестантскую церковь в Нейи с твердым намерением устроить громкий скандал и объявить во всеуслышание, что Элен жива, что гроб, находящийся на пути в Голландию, пуст и что все происходящее — мистификация чистой воды. И сейчас, стоя в церкви, у самого входа, он выбирал только подходящий момент, чтобы привести свой план в исполнение. Вдруг он услышал, что кто-то тихонько окликает его по имени:

— Господин Фандор, можно вас на минутку…

Журналист был так удивлен, что машинально подошел к человеку, окликнувшему его. В ту же минуту он почувствовал, что его подхватывают под руки с обеих сторон. Он не успел произнести ни звука, как был буквально вынесен из церкви. На улице против входа ожидала машина, куда двое дюжих молодцов сноровисто запихнули Фандора. Журналист решил не оказывать сопротивления. «Это, конечно, агенты полиции, которые действуют по приказанию сверху, — подумал он. — Пусть так. Свое заявление я сделаю в отделении полиции — так будет даже лучше!»

Между тем машина, набирая скорость, мчалась по направлению к городским окраинам.

— Господа, — сказал Фандор, — вы, конечно, принадлежите к сыскной полиции, хранить молчание — ваша профессия. Но во всем надо соблюдать меру. Не находите ли вы, что пора уже объяснить мне, почему и на каком основании вы меня задержали?

Ответом ему было молчание.

«Да, — подумал журналист, — видно, дело нешуточное: мои любезные знакомые из Елисейского дворца, похоже, решили взяться за меня всерьез…» Его соседи продолжали крепко держать его под руки. Их лица были закрыты поднятыми воротниками пальто. «Это начинает мне не нравиться!» — подумал Фандор и, сделав резкое усилие, заглянул в лицо одного из сопровождающих. Возглас удивления вырвался из его груди.

— Быть не может… Да это же Звонарь! — прошептал он. Теперь он узнал и второго сопровождающего: это был апаш, известный под прозвищем Откинь-копыта, каковое он получил благодаря легкости, с которой отправлял людей на тот свет. Сомнений быть не могло: Фандор оказался в руках пособников Фантомаса!

 

5. ПЛЕННИК АПАШЕЙ

«Моя песенка спета!» Эта мысль, как припев, крутилась в мозгу молодого журналиста. Но удручало его даже не это, а та легкость, с какой он позволил взять себя, — как ребенка, как последнего пижона! Однако он постарался овладеть собой и спросил у Звонаря легкомысленным тоном:

— Ну, долго мне еще трястись в вашем драндулете?

Звонарь, не удостаивая Фандора ответом, обратился к своему напарнику:

— Кажись, нашему приятелю не терпится сыграть в ящик!..

Несмотря на все свое мужество, журналист содрогнулся. Он видел, что бандиты привезли его в район, примыкающий к портовым складам, где, как было известно всем, в том числе и полиции, находились излюбленные апашами воровские «малины».

— Ну что ж! — продолжал между тем Звонарь, обращаясь теперь уже непосредственно к Фандору. — Сейчас ты попляшешь под нашу музыку! Ее слушают только один раз — перед тем, как отдать Богу душу!

— Нет уж, дудки! — сказал журналист. — Сегодня мне плясать недосуг! У меня другие планы…

Раздался взрыв хохота — это Откинь-копыта оценил шутку Фандора.

— Кончай травить, приятель! — прохрипел он, — С планами придется повременить… Осточертел ты нам, вместе с твоим дружком Жювом. Давно пора прикончить вас обоих!

«Да, — подумал Фандор, — намерения у них самые серьезные. Видно, они получили точный приказ… да и немало денег!» Он решил сделать еще одну попытку:

— Послушай, Звонарь, и ты, Откинь-копыта! Я не собираюсь капать вам на мозги и делать вид, будто мы с вами заодно… Но согласитесь, что я никогда не кидал подлянку и всегда играл честно.

— Так-то оно так… — согласились апаши.

— Со мной, стало быть, можно договориться…

— Предположим…

— Если я пообещаю вам двадцать пять луидоров, чтобы вы меня отпустили…

В ответ апаши расхохотались.

— Расчирикался, птенчик, — проговорил Звонарь сквозь смех. — Это точно, что твоя шкура стоит недорого, но все-таки не двадцать пять золотых, — это ты продешевил! За твою шкуру уже заплачено вперед столько, что мы три месяца будем справлять по тебе поминки!

— По сравнению с теми, кто нам заплатил, — добавил Откинь-копыта, — ты с твоим дружком — голь перекатная!

Между тем машина, проехав по лабиринту узких улиц, остановилась перед какой-то лачугой с закрытыми ставнями. Звонарь, заломив Фандору руку, заставил его выйти из машины и проследовать, внутрь дома, который оказался настоящим притоном, — грязным, захламленным, пропахшим табаком и алкоголем. В полумраке двигались какие-то подозрительные фигуры: это были Газовщик, Бычий глаз и их подружка Адель. Появление Фандора в сопровождении Звонаря и Откинь-копыта вызвало с их стороны бурную радость.

— Попался, голубчик! — воскликнула Адель. — Не иначе как задница у тебя из чистого золота — столько нам за тебя заплатили! На один только задаток мы тут уже двое суток не просыхаем!

— Во дает! — прохрипел Газовщик, восхищенный остроумием своей подружки.

По знаку Звонаря из полумрака выступил рослый громила, не известный Фандору. В руках он держал крепкую пеньковую веревку, с помощью которой скрутил пленника по рукам и ногам, после чего кинул его, как куль, в угол комнаты. Журналист ударился головой о стену и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, был уже вечер. Он понял это по тому, что свет более не проникал с улицы сквозь щели ставен. Комната была освещена только сальной свечой, стоявшей на столе. Вокруг стола сидели апаши. От табачно-водочного перегара у Фандора перехватило дыхание.

— Надо прикончить его аккуратно, без шума, чтобы концы в воду… — услышал он голос Звонаря.

— Я так думаю, — подхватил Откинь-копыта, — надо замочить его прямо здесь и закопать в погребе… А то и просто бросить — за пару дней крысы сожрут!

— Крысы костей не жрут, — возразил верзила, который связывал Фандора. — Не ровен час, найдут скелет…

Бычий глаз проговорил заплетающимся языком:

— Утопить — самое милое дело… Пару хороших грузил к ногам — и бултых!

— Потом всплывет… — с сомнением сказал Газовщик. — Утопленники, заразы, всегда всплывают!

— И вовсе не всегда! — настаивал Бычий глаз, дороживший своей идеей. — Они всплывают, когда газы начинают распирать их изнутри. А если проделать в приятеле несколько дырок…

«Очаровательный разговор, — подумал Фандор. — Сколько забот я доставляю этим добрым людям! Отпустили бы меня на все четыре стороны — самим стало бы легче…» Однако он понимал, что выступать с таким предложением по меньшей мере бесполезно. Осторожно, чтобы не привлечь внимания своих мучителей, он попытался освободиться от веревки, но это ему не удалось. Фандор был смелым человеком и смерти не боялся, но его возмущала перспектива окончить свои дни в смраде гнусного притона или на илистом дне реки.

Между тем апаши еще немного посовещались вполголоса и поднялись из-за стола.

— Вставай, падаль! — заорал Фандору неизвестный верзила, сопроводив свои слова пинком, от которого у того заныло все внутри. Звонарь и Откинь-копыта подняли журналиста. Ноги у него оставались свободными, так что он мог идти.

На улице апаши накинули ему на плечи плащ, чтобы не было видно, что он связан, и заклеили рот пластырем. По мере того как они продвигались вперед, Фандор стал осознавать, что его ведут к берегу Сены. Голова журналиста была занята не столько мыслями о смерти, сколько вопросом о том, кто же нанял убийц. Первая пришедшая ему на ум версия, что это был Фантомас, не казалась ему бесспорной. «Во-первых, — думал Фандор, — Король преступлений в данный момент, кажется, не заинтересован в моей смерти… Во-вторых, если бы он захотел меня убить, то не отказал бы себе в удовольствии сделать это лично… В-третьих, ему совершенно не нужно подкупать своих подручных, ему достаточно приказать…»

Внизу показалась Сена, беззвучно катившая свои темные воды. Вдоль берега кое-где стояли плавучие прачечные да дешевые ресторанчики на сваях, чьи огни смутно отражались в воде.

Апаши остановились, и у них снова началось толковище.

— Хватит чикаться, — раздраженно воскликнул Откинь-копыта. — Спустим его поскорее рыбам на ужин, да и дело с концом!

— Надо набить ему карманы камнями… — сказал кто-то. — Глядите, вон целая куча!

Здоровенный громила достал из кармана нож.

— Пара-тройка дырок в животе не помешает… — проворчал он.

«Неужели я дам зарезать себя как теленка?» — подумал Фандор. Он напрягся всем телом, мускулы его вздулись, и последним страшным усилием ему удалось разорвать веревку, стягивавшую руки. При этом веревка так глубоко врезалась ему в запястья, что брызнула кровь. Сразу же он сорвал пластырь, которым был заклеен его рот.

— Силен, падла! — изумленно воскликнул Звонарь. — Только врешь — от меня не уйдешь!

С этими словами он выбросил вперед здоровенную ручищу, норовя схватить журналиста за горло. И тут же, завыл от боли: Фандор вцепился зубами ему в руку. Он сделал это с такой силой и яростью, что начисто откусил бандиту палец. Выплюнув окровавленный обрубок прямо в лицо подскочившей Адели, узник метнулся в сторону. Но бежать ему не удалось: апаши прижали его к стоявшей у обочины повозке, на которой возвышалась большая жестяная бочка. Газовщик и Бычий глаз схватили его за руки.

— Кончай его! — визжала Адель.

Звонарь опустил искалеченную руку в воду и стонал от боли.

— Заткнись ты! — тихо сказал верзила. — Атас!.. Легавые…

Со стороны моста Гранд-Жатт показалась группа людей и раздались полицейские свистки. Это был один из рейдов, которые полиция время от времени проводила в этих местах.

— Запахло жареным… — проворчал Газовщик. — Чего делать будем?

— Прежде всего, заклейте ему хавало! — скомандовала Адель. Мозги у нее работали быстрей, чем у ее компаньонов. Вскочив на повозку, она сняла крышку с бочки и заглянула внутрь. — Давайте фраера сюда!

В шесть рук они подняли Фандора на повозку, запихнули в бочку и закрыли крышкой. Журналист услышал щелчок — он был заперт. Оказавшись по колено в остро пахнущей жидкости, Фандор сообразил; «Это керосин. Если меня не вынут отсюда, чтобы утопить, через десять минут я задохнусь от испарений…»

Между тем апаши нырнули за угол дома и притаились в темноте. Свистки стали удаляться, — полицейские свернули на другую улицу.

«Да, дело пахнет керосином, — невесело пошутил про себя Фандор. — А что если?..» Мысль, которая пришла ему в голову, была чрезвычайно рискованной. Но выбирать не приходилось. Он достал из кармана коробок спичек, который, как заядлый курильщик, всегда имел при себе. «Ну, — подумал он, — или пан, или пропал! Неизвестно, что случится раньше: или взрыв разнесет эту чертову бочку, или я испекусь в ней, как баранья нога в духовке…»

Убедившись, что опасность миновала, апаши стали возвращаться к повозке, где находился их пленник, лишенный, как они думали, малейшей возможности бежать. Но едва они приблизились к ней, как случилось невероятное…

Раздался оглушительный взрыв. Бочка подскочила, как будто ее подбросила гигантская рука, и раскололась. Из нее вырвалось яркое пламя. Сила взрыва бросила апашей на землю… Что же произошло?

Фандор рассчитал, что, стоит ему чиркнуть спичкой, как пары керосина взорвутся. Что же касается самого керосина, то он воспламенится лишь какое-то время спустя. «Чтобы не сгореть сразу, — подумал он, — я должен погрузиться в жидкость…» Так он и сделал: нырнул с головой в керосин, выставив над собой руки с зажатыми в них коробком и спичкой, и чиркнул спичкой о коробок… В следующую секунду, оглушенный, но живой, он оказался на земле. Одежда на нем горела, но река была рядом. Фандор кубарем скатился к воде и бросился в Сену…

 

6. ИЗ ПАРИЖА В АМСТЕРДАМ

Фандор был отличным пловцом. Некоторое время он плыл под водой, чтобы наверняка скрыться из поля зрения апашей. Проплыв еще несколько десятков метров по течению, он осторожно выбрался на берег. После купания в холодной осенней реке он весь дрожал.

— Из огня да в полымя… — ворчал он. — Куда я теперь, в таком виде? Такси здесь нипочем не словишь… Где же мне согреться?

Фандор огляделся по сторонам и вдруг радостно потер руки: прямо перед собой он увидел вывеску банного заведения. Уже через пять минут он с наслаждением погрузился в теплую ванну. Перед этим он распорядился просушить и привести в порядок свой костюм.

Энергично намыливаясь и взбивая белую пену, он продолжал про себя размышлять: «Итак, я оставил с носом Фантомаса или кого-то другого, кто хотел меня укокошить… Но радоваться рано. Во-первых, я не знаю, где Жюв и что с ним происходит. Во-вторых, я должен выяснить, чего от меня добивались высшие сановники Республики и что затевает граф д'Оберкампф, он же князь Владимир, сын Фантомаса. Почему он объявил Элен Еленой Мейенбургской? Все это сплетается в один клубок, но где та ниточка, за которую надо потянуть, чтобы его распутать?»

Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу.

— Какой же я дурак! — воскликнул он вслух. — Ведь ясно, что эта ниточка находится в Голландии! Голландское правительство через д'Оберкампфа затребовало тело Элен. Сейчас гроб, якобы содержащий ее останки, но на самом деле пустой, находится на пути в Амстердам. Туда же, вне всякого сомнения, направился и Фантомас. Там что-то затевается, там готовятся главные события! Какого же черта я здесь прохлаждаюсь?

Фандор вскочил, расплескивая воду, и кликнул служителя.

— Два горячих полотенца и мою одежду! — распорядился он.

К поезду, отправлявшемуся в Брюссель, Фандор, как водится, прибежал в последнюю минуту и еле-еле успел вскочить на подножку последнего вагона. Усевшись в купе, он продолжал размышлять, а поразмыслив, утвердился в принятом решении. Его волновало только то, что он не успел попрощаться с Элен. Но он знал, что его жена находится в надежном месте, под присмотром преданного друга, и что она одобрила бы его решение. «То, что я делаю, я делаю также и для нее, — думал Фандор. — Раскрыв зловещие планы Фантомаса и его сына, я обеспечу безопасность Элен и нашу будущую счастливую жизнь!»

И, окончательно успокоившись, Фандор, как всякий нормальный пассажир, завалился спать.

На следующий день, сделав пересадку в Брюсселе, журналист прибыл в Амстердам. Незнание голландского языка не слишком его волновало. Возле вокзала он нанял коляску, успешно объяснившись с кучером с помощью знаков, и вскоре был доставлен к заведению вполне пристойного вида. Выскочивший швейцар подхватил его чемодан. В холле к нему обратилась пожилая дама, судя по всему, хозяйка отеля.

— Господин приехал из Парижа? — спросила она по-французски.

— Да! — обрадовался Фандор. — Вы говорите по-французски?

— Я парижанка…

— Очень, очень этому рад! Сказать по правде, здешний городишко не очень мне понравился. Прежде всего — у женщин здесь синие руки. Куда это годится? Они носят рукава на резинках, резинки впиваются в тело и оставляют на запястьях некрасивые следы. Ну да я их прощаю!

Хозяйка, за долгие годы жизни в Амстердаме приобретшая голландскую флегматичность, была ошеломлена этим потоком слов.

— Вы желаете комнату? — спросила она.

— Да, мне нужна лучшая комната — и самая дешевая, и одновременно — куча объяснений!

— Какие же вам нужны объяснения?

— Например, что означают афиши, расклеенные по всему городу и вызывающие такое возбуждение читающих их людей? Что означает странный контраст между районом вокзала, где здания украшены разноцветными флагами, как во время праздника, и районом, где сейчас находимся мы и где флаги приспущены и повязаны траурными лентами? Почему, наконец, одни газеты вышли с траурной каймой, а другие, наоборот, с красными заголовками? У нас тут, случаем, не гражданская война?

— Почти… — со вздохом ответила хозяйка. — Но вам-то что до того? Ведь вы иностранец…

Если бы Фандор имел возможность наблюдать жизнь голландской столицы изнутри, вопросов у него появилось бы еще больше. И ответы он получал бы самые разные, в зависимости от того, кто находился перед ним: придворный, аристократ или простой горожанин…

В обширном дворце королевы Вильхемины царило беспокойное оживление. В просторных, богато украшенных залах толпились придворные и члены правительства. Старый генерал Грундал держал речь перед группой почтительно слушавших его офицеров и штатских:

— Это просто позор — выступать с претензиями на трон, который наша добрая королева Вильхемина занимает по праву престолонаследия! Она наша законная повелительница, а мы — ее верноподданные! Утверждать противное может только подлец и гнусный предатель! Долой узурпаторшу!

— Долой узурпаторшу! — подхватило несколько голосов.

— Поклянемся умереть, защищая Ее величество королеву Вильхемину!

— Клянемся!

Однако столь патриотические речи раздавались далеко не везде. В одном из залов картинной галереи несколько придворных собрались вокруг человечка с косящими глазами — главного канцлера Ее величества господина ван ден Хорейка. Разговор здесь велся вполголоса.

— Мы должны понять, — говорил без дипломатических умолчаний ван ден Хорейк, — на чью сторону нам выгоднее встать… Если бы узурпаторша была жива, были бы все основания поддержать ее. Но, говорят, она умерла… В этом случае нам лучше держать сторону королевы Вильхемины.

На что один из придворных заметил:

— Но народ, господин канцлер! На чьей стороне народ? Вот что важно знать…

Ван ден Хорейк сокрушенно покачал головой:

— Народ? А пес его знает… Поди, угадай, чего он хочет! Одни приветствуют узурпаторшу и устраивают праздник в ее честь, другие оплакивают ее смерть и вывешивают траурные флаги, третьи опять-таки радуются, но непонятно чему…

— В общем, можно сказать, что народ разделился…

— Вот именно! И что хуже всего: не понять, откуда ветер дует… Столько слухов, что голова идет кругом. Некоторые дошли до того, что утверждают, будто наша милостивая королева Вильхемина — незаконнорожденная! Будто она должна уступить трон законной наследнице, которая внезапно обнаружилась и находится на пути в Голландию. Другие называют претендентшу на престол узурпаторшей и утверждают, что она умерла… Все это очень странно!

Действительно, странные дела творились в королевстве голландском!

 

7. ЛЮБЕЗНЫЕ ЧИНОВНИКИ

— Дайте мне, пожалуйста, еще одно разъяснение, — сказал Фандор хозяйке гостиницы. — Как можно получить личную аудиенцию у королевы?

Хозяйка воздела руки к небу:

— О чем вы говорите, месье? Личную аудиенцию, да еще в такое время, как сейчас! Это совершенно невозможно! Подумайте сами: узурпаторша претендует на ее трон… Какой-нибудь фанатик может покуситься на жизнь нашей всемилостивейшей королевы!

— Ну а если мне нужно сказать ей пару слов? Нет, как хотите, а завтра я загляну во дворец… Где здесь можно купить белые перчатки? Все-таки я должен иметь приличный вид!

Проснувшись на следующее утро, Фандор не сразу сообразил, где он находится. Несколько секунд он с недоумением оглядывал симпатичную комнатку с цветами на окнах, в которой каждый предмет был вымыт и вычищен, а дощатый пол натерт до блеска. Сквозь кретоновые занавески весело светило солнце.

— Очень мило! — проворчал журналист. — Ах да, это же Голландия!

Он отбросил одеяло и сел на кровати.

— Брр… Не очень-то здесь жарко! Чем баловаться революцией, лучше бы протопили печку! — продолжал он ворчать себе под нос. — Развели здесь политические интриги — сам черт ногу сломит… Ну, раз уж я приперся в эти места, надо вставать и заниматься делом… Подъем!

С этими словами Фандор снова лег, накрылся одеялом и закурил сигарету. «Как же мне увидеть королеву? — думал он. — Я чувствую, что именно от нее я узнаю все, что мне нужно… Говорят, она мила и любезна. Вот только прорваться к ней мне так же легко, как улитке — выиграть скачки! Я здесь иностранец, никто меня не знает… кроме, конечно, графа д'Обсркампфа, но он вряд ли даст мне рекомендацию для королевы… И вообще, надо еще выяснить, действительно ли он здесь придворный сановник, или он просто всем задурил голову и повесил французскому правительству лапшу на уши. Кроме того, я должен знать, какая связь существует между Голландией и Еленой Мейенбургской…»

Определив таким образом направление своего расследования, Фандор вскочил с постели. Десять минут спустя он уже был в нижнем холле и снова приставал с расспросами к хозяйке:

— Мадам, на каком языке, кроме голландского, говорят чиновники в этой стране? Как вы наверное заметили, я не знаю ни слова по-голландски. По-немецки я знаю только ругательства. С английским могу справиться кое-как. Итальянский знаю хорошо…

— Итальянский вам здесь вряд ли пригодится. Немецкие, ругательства — это хорошо, но недостаточно. Проще всего вам будет говорить с местными чиновниками по-французски: они, как и вы, знают этот язык лучше, чем английский. Французский — язык дипломатии…

— Отлично! Я буду чирикать по-парижски — и да здравствует Пантрюш! — Фандор продемонстрировал неплохое знание парижского арго, чем доставил удовольствие хозяйке гостиницы.

— Еще один вопрос, мадам: где обретаются чиновники, заведующие записями актов гражданского состояния?

— В мэрии, месье. В здании ратуши.

— Как туда пройти?

— Прямо по улице, никуда не сворачивая. Это как раз напротив королевского дворца.

В ратуше Фандору пришлось обойти не менее десяти кабинетов в поисках чиновника, который мог бы дать нужную справку. Наконец он очутился в кабинете, где за письменным столом, отделенный от посетителя деревянным барьером, сидел маленький старичок, склонившийся над чистым листом бумаги. На появление Фандора он не обратил ни малейшего внимания. «Чертовы бюрократы! — подумал журналист, — Во всех странах одинаковые… Надо быть с ним полюбезнее…» И он деликатно кашлянул. Чиновник даже не повернул головы. Прошло еще несколько минут.

— Простите, сударь, — сказал Фандор, — когда вы устанете рассматривать этот лист чистой бумаги, вы разрешите попросить у вас справку?

В ту же минуту старичок скатился со своего стула и с красным от гнева лицом подбежал к барьеру.

— Справку? — закричал он по-французски. — Справку? Вы думаете, я сижу здесь для того, чтобы давать вам справки? Вы что, подождать не можете?

«А он и в самом деле говорит по-французски, как любой парижский бюрократ», — подумал Фандор про себя. А вслух он сказал:

— Нет, не могу: у меня тяжелая болезнь сердца, мне нельзя долго стоять… Если я умру у вас в кабинете, у вас будут неприятности!

Чиновник внимательно посмотрел на посетителя, стараясь понять, смеется ли тот над ним или говорит правду. Фандор невозмутимо выдержал его взгляд.

— Что вам угодно? — спросил старичок.

— Можно ли найти в ваших регистрах запись о гражданском состоянии лица, имя которого я вам сообщу?

Чиновник пробормотал нечто, что можно было истолковать как утвердительный ответ.

— Тогда, сударь, — сказал Фандор, — я был бы вам благодарен, если бы вы помогли мне установить личность Елены Мейенбургской.

При этом имени старичок побледнел, потом позеленел, потом снова покраснел и посмотрел на посетителя выпученными глазами:

— Как… Как вы сказали?

— Я сказал… Елена Мейенбургская.

Чиновник подпрыгнул на месте и забил короткими ручками, словно петух крыльями перед тем, как закукарекать.

— Негодяй! — закричал он. — Вы просто негодяй, милостивый государь! Выйдите немедленно из моего кабинета! Убирайтесь, или я велю вас арестовать!

— Какая муха вас укусила? Объясните же мне, черт возьми!.. Я иностранец…

— Вон! Вон отсюда! — продолжал бушевать чиновник. Я не позволю! Я верноподданный Ее величества королевы Вильхемины!

С письменного стола он схватил огромный колокольчик. Фандор понял, что пора ретироваться. «Надо пока что избегать скандала, — думал он, выходя из кабинета. — Нечего сказать, хорошенькое впечатление производит здесь имя Елены Мейенбургской!.. Что же мне теперь делать? Попробую навести справки в департаменте морских перевозок».

И придав своему лицу как можно более значительное выражение, Фандор вошел в другой кабинет. Его хозяином оказался длинный-длинный тощий господин, который, было похоже, вот-вот переломится в пояснице. Фандор отвесил ему вежливый поклон.

— Не знаю, сударь, к вам ли я должен обратиться, — начал он, — но я иностранец и надеюсь, что вы простите мне возможную ошибку. Я увидел на дверях вашего кабинета изображение корабля и подумал, что вы, должно быть, в курсе передвижения всех морских судов. Мне хотелось бы узнать, где находится сейчас броненосец «Роттердам», когда он прибудет в гавань Амстердама и когда, следовательно, я смогу увидеть пребывающего на нем графа д'Оберкампфа?

И желая произвести хорошее впечатление, Фандор добавил:

— Это мой друг…

Видимо, Фандору в этот день было суждено попадать впросак. Чиновника, который в начале благосклонно взирал на посетителя, как будто подменили. Он закричал, брызгая слюной:

— Вы негодяй! Вы не знаете, с кем имеете дело! Я вызову вас на дуэль, вы кровью заплатите за свою наглость! Как вы посмели произнести здесь имя графа д'Оберкампфа? Вы еще, чего доброго, спросите меня о Елене Мейенбургской! Вы шпион! Вы явились, чтоб скомпрометировать меня! Не выйдет! Да здравствует королева Вильхемина!

С неожиданным поворством тощий чиновник протянул длинную руку и схватил Фандора за грудки:

— Кричите: «Да здравствует Вильхемина!» — или я убью вас…

— Да здравствует Вильхемина! — без особого энтузиазма прокричал Фандор. Ему, в общем, было все равно.

«Это страна буйнопомешанных, — ворчал он, выходя из здания ратуши. — Обращаться к здешним чиновникам опасно для жизни. Попробуем что-нибудь другое».

Неподалеку находилось заведение, напоминающее кафе. Зайдя внутрь, Фандор потребовал пива, и минуту спустя ему принесли большую пенящуюся кружку и трубку, набитую табаком. «Трубку я не просил, — подумал журналист, — но, наверное, здесь так принято. Ну что ж, сделаем еще одну попытку». И, глядя прямо на официанта, Фандор громко произнес:

— Долой Елену Мейенбургскую! Да здравствует Вильхемина!

Журналист был уверен, что на этот раз он попал в точку и что народ, в лице официанта, поддержит его. Но не тут-то было. Физиономия у официанта перекосилась, и он заорал что было мочи:

— Долой Вильхемину! Да здравствует Елена Мейенбургская!

Свое восклицание он сопроводил длинным высказыванием по-голландски. Фандор ничего не понял, и красноречие официанта пропало втуне. «Да что же это за напасть! — подумал журналист. — Что ни удар, все мимо… Ну-ка еще разок!»

— Долой графа д'Оберкампфа! — крикнул он и приготовился к катастрофическим последствиям.

Он не ошибся. Глаза официанта налились кровью. С криком: «Да здравствует граф д'Оберкампф!» — он кинулся на Фандора. Терпению журналиста пришел конец. Уклонившись от нападающего, он схватил его за шиворот, резкой подсечкой лишил равновесия и швырнул в большой чан, где отмачивалась соленая треска.

— Если так будет продолжаться, — ворчал он, поспешно ретируясь из кафе, — мне не удастся завязать в этом городе много дружеских связей… Одно, во всяком случае, я знаю теперь точно: имена Елены Мейенбургской и графа д'Оберкампфа здесь лучше не произносить…

Неожиданно для себя он оказался перед королевским дворцом. У входа он увидел группу офицеров и членов дворцовой охраны, вооруженных алебардами. Они о чем-то разговаривали «Красивые костюмы… Как в опере!» — подумал Фандор, проходя мимо. Вдруг он замедлил шаг, потом остановился и вернулся обратно. Новая идея зародилась в его голове. Сняв шляпу, он вежливо обратился к одному из офицеров:

— Прошу прощения! Я иностранец и хотел бы получить от вас маленькое разъяснение…

— Я к вашим услугам, — сказал офицер, поклонившись.

— Я слышал, — продолжал Фандор, — что ваша всемилостивейшая королева Вильхемина охотно удостаивает аудиенции людей искусства, приезжающих в Амстердам. Я художник и литератор. Могу ли я надеяться удостоиться такой чести?

— Я готов помочь вам, — любезно ответил офицер. — Соизвольте следовать за мной, я провожу вас в канцелярию двора Ее величества, где вы сможете подать соответствующее ходатайство. У вас есть удостоверение личности?

— Да, конечно.

— Тогда нет сомнения в том, что аудиенция будет вам предоставлена.

Следуя за офицером, Фандор внутренне ликовал. «Я предпринял рискованный маневр, — думал он, — но игра стоит свеч! Только бы мне увидеть королеву, и я сумею ей объяснить, что Элен не имеет ничего общего с Еленой Мейенбургской и что все это — результат происков Фантомаса и его сына Владимира, выдающего себя за графа д'Оберкампфа…»

Желая быть любезным, он сказал вслух:

— Разрешите мне как иностранцу, выразить восхищение патриархальными нравами вашего отечества. Мне очень приятно, что королева вашей страны столь милостива и удостаивает аудиенцией не только своих подданных, но и иностранцев!

— Милостивый государь, — ответил офицер с довольной улыбкой, — королева Голландии действительно хотела бы, чтобы не существовало никаких преград между ней и ее подданными. К сожалению, сейчас, в связи с трагическими обстоятельствами, о которых вам, конечно, известно…

— О да, о да, — сказал Фандор.

«Этот народ состоит из сфинксов, — подумал он про себя. — Все говорят загадками… Ничего невозможно понять!»

Том временем они вошли в здание, где располагалась канцелярия Ее величества. В роскошном кабинете их встретил какой-то высокопоставленный чиновник.

— Дорогой барон, сказал офицер, этот художник-иностранец ходатайствует о чести быть принятым Ее величеством…

— Прошу садиться, — обратился чиновник к Фандору. — Разрешите узнать, какие мотивы побуждают вас просить об аудиенции у Ее величества?

— Я хотел бы услышать из уст вашей всемилостивейшей государыни ее суждения о стране, народе, о здешних нравах… Вы знаете, с какой симпатией относятся во Франции к Ее величеству и я думаю, что книга о ней встретила бы у нас хороший прием…

— Да, конечно… — промолвил барон. — Ее величество, разумеется, не откажет вам в аудиенции. Разрешите ознакомиться с вашей аккредитацией или, хотя бы, удостоверением личности… Вы понимаете, что в свете нынешних событий…

— Разумеется, я понимаю, — сказал Фандор, который в действительности понимал все меньше и меньше. — Вот удостоверение, выданное мне по всей форме в Префектуре полиции Парижа…

Чиновник с любезной улыбкой взял паспорт Фандора, но, едва заглянув в него, побледнел и подскочил на месте:

— Простите… Нет ли здесь ошибки?.. Так как, вы говорите, ваше имя?

— Фандор… Жером Фандор.

Чиновник сжал кулаки. Глаза его засверкали.

— Негодяй! Подлец! Бандит! — закричал он благим матом. — И ты посмел явиться сюда? Посмел просить об аудиенции?

Офицер, приведший журналиста, выхватил саблю и заорал в свою очередь:

— Какая наглость! Какая дерзость! Оскорбление Ее величества! Стража, сюда!

Вынужденный отступить перед направленной на него саблей, Фандор почувствовал, что им овладевает бешенство.

— Сами вы бандиты и подлецы! — закричал он. — Хуже того — сумасшедшие! Вас всех надо отправить в сумасшедший дом!

Он готов был броситься на офицера, но комнату уже заполнили вооруженные стражники.

— Именем закона, арестуйте этого человека! — приказал чиновник.

Фандор почувствовал, как на него навалилось сразу несколько тел. Его опрокинули на пол, связали, заткнули рот кляпом… Он услышал, как чиновник сказал:

— Бросьте его в каземат! Королеве не докладывать… И чтобы никто не знал о его аресте! Пусть сдохнет там от голода и жажды! Жером Фандор не заслуживает ни жалости, ни снисхождения!

 

8. В КАЗЕМАТЕ

Связанного по рукам и ногам Фандора тащили, как неодушевленный предмет, по темным переходам, по бесконечным лестницам, которые вели все ниже и ниже, в бездонные подвалы дворца, который внешне выглядел столь гостеприимным. Время от времени узника бесцеремонно бросали на землю — стражникам нужно было освободить руки, чтобы отпирать и запирать многочисленные двери. Наконец его втолкнули в некое подобие каменного колодца, расположенного, наверное, глубоко под землей. Железная дверь с грохотом захлопнулась, и ключ проскрежетал в заржавленном замке.

Несколько минут Фандор неподвижно лежал на холодных влажных камнях, стараясь успокоиться и прийти в себя. В ходе многочисленных переделок, которыми была богата его бурная жизнь, журналист овладел искусством освобождаться от самых тесных и замысловатых уз — искусством, которым владеют многие ярмарочные фокусники. Не прошло и четверти часа, как ему удалось выпростать одну руку, а затем распутать и все остальные веревки, стягивавшие его тело.

«Хорошенький выдался у меня денек! — ворчал он про себя. — Я поругался с двумя чиновниками, подрался с одним официантом и наконец оказался в подземном каземате королевского дворца! Долго я буду помнить голландское гостеприимство!»

Фандор старался шутить и бодриться, но на душе у него кошки скребли. Что с ним теперь будет? Удастся ли ему выбраться отсюда живым? У него уже не было сомнений, что он попал в очередную ловушку, подстроенную ему Королем преступлений. Какая-то непонятная, но неумолимая цепь событий вела его от трагического бракосочетания, где его свидетелем был Фантомас, к этому каземату, где, судя по всему, ему предстояло окончить свои дни… Но Фандор был не из тех, кто падает духом и отказывается от борьбы.

— Фантомас так Фантомас! — воскликнул он, поднимаясь на ноги. — Мне не впервой вступать в поединок, с этим чудовищем! Мы еще поборемся! Конечно, если бы Жюв знал, в какую переделку я попал… Ну да что об этом думать! Надо выкарабкиваться самому… Хотел бы я знать, почему мое имя привело их в такую ярость? Во время допроса мне нужно будет держать ухо востро… Впрочем, они могут уморить меня здесь и без всякого допроса. Одно мне ясно: королева здесь ни при чем.

Затем мысли Фандора обратились к Элен, к его милой жене, к его нежной возлюбленной. Как они были счастливы в маленьком сельском домике в Буживале! И надо же ему было покинуть ее, снова пуститься в эти невероятные приключения! «Но должен же я был узнать, что с Жювом! — сам себе возражал Фандор. — Я не мог оставить его в момент, когда, возможно, он подвергался смертельной опасности… Слава Богу, что хоть Элен ничего об этом не знает… Не знает, что мне, быть может, суждено умереть именно в этот момент, когда только-только началось наше счастье!»

Эта мысль словно подстегнула Фандора. Нет, он не мог, не имел права смириться с поражением! Он достал из кармана маленький складной нож и стал с его помощью проковыривать отверстие между двумя массивными камнями, из которых были сложены стены его темницы. Он, конечно, понимал, что рыть подземный ход перочинным ножом — занятие безнадежное. Но это все-таки лучше, чем просто сидеть сложа руки…

Вдруг Фандор насторожился: его чуткое ухо уловило едва различимый звук. Что бы это могло быть? Звук повторился. Журналист прислушивался с бьющимся сердцем. Это было, похоже на приближение осторожных, крадущихся шагов. Если это был кто-то из охраны, то почему он шел с такими предосторожностями, стараясь, чтобы никто его не услышал? Нервное напряжение, в котором Фандор пребывал на протяжении последних часов, вызвало у него что-то вроде лихорадки. Безумная надежда овладела им. «Это Жюв! — думал он, сам понимая нелепость этой мысли. — Он узнал, что я нахожусь здесь, и пришел, чтобы спасти меня!»

Он припал ухом к двери. Шаги приближались. Человек был теперь на расстоянии десяти… пяти… трех метров от каземата! Фандору казалось, что он сейчас потеряет сознание от волнения.

— Вы здесь?.. — прошелестел голос по ту сторону двери.

— Да!.. Да!.. Я здесь! Это вы, Жюв?

Он не услышал ответа. Но ключ заскрежетал в замке. Это была самая приятная музыка, какую когда-либо доводилось слышать Фандору. Он отступил на несколько шагов и, не отрывая глаз, смотрел, как дверь медленно отворяется. После полного мрака слабый луч электрического фонарика едва не ослепил журналиста.

— Это вы, Жюв? — повторил он.

И тут он увидел, что это не Жюв. В каземате стоял какой-то незнакомый человек, направив на Фандора огромный старомодный пистолет.

— Ни с места, или я стреляю! — сказал человек дрожащим от страха голосом. — Впрочем, я пришел к вам как друг…

Кто был этот человек? Как он узнал о местопребывании Фандора? Каким образом смог проникнуть сюда? Все эти вопросы разом пронеслись в голове журналиста. Конечно, он был глубоко разочарован тем, что вошедший не был Жювом. Но все-таки это был живой человек и он назвал себя другом…

— Как же так? — продолжал странный посетитель, пугаясь все больше и больше. — Камергер мне сказал, что вы связаны! А между тем…

— В чем дело? — резко спросил Фандор, оправившись от удивления. — Кто вы такой и зачем явились? По какому праву меня упрятали в каземат? Я честный человек, мне себя не в чем упрекнуть!

Посетитель — теперь было видно, что это старик, — задрожал всем телом:

— Выслушайте меня… ваше высочество!.. Ваше величество!.. Господин Жером Фандор!.. Я ваш преданный слуга!

— Это еще что за шутки? — изумился журналист.

— Да, да! Ваш преданный слуга… Меня зовут ван ден Хорейк… Я главный камергер королевы… Меня никто не посылал, я пришел сам…

— Объяснитесь же толком, черт побери!

— Я пришел, чтобы поддержать ваше правое дело…

— Какое еще дело? За кого меня здесь принимают? Что собираются со мной делать?

— Ничего… О вас приказано не говорить.

— В каком смысле?

— Не говорить — и все! Оставить вас здесь, пока вы не умрете…

— Это королева так решила?

— Нет, королева для этого слишком добра… и слишком глупа! Она даже не знает, что вы находитесь в каземате…

— Ну ладно… Так с чем же вы ко мне пришли?

Главный камергер пугливо оглянулся по сторонам, как будто в каземате мог находиться кто-то еще, и подошел к Фандору вплотную.

— Я бедный человек, — зашептал он. — Столько лет беспорочной службы — и не скопил ни гроша… Мне нужна пенсия в двадцать тысяч талеров!

— Но я-то здесь при чем?

— Ради Бога, говорите тише… Сейчас самое подходящее время… Она спит… При ней всего одна горничная… Даже если она не спит, для вас это будет совсем не трудно!

— О ком вы говорите? О королеве?

— Да… о королеве…

— Так чего же вы от меня хотите?

— Двадцать тысяч талеров… Всего двадцать тысяч! Но за такую услугу и тридцати тысяч не жалко… Я вас проведу… У меня ключи от всех дверей… Подумайте: один удар кинжалом — и все кончено! Вам будет не трудно… Она всего лишь женщина…

На этот раз не понять главного камергера было невозможно: речь шла об убийстве… Фандору предлагали убить королеву! «Зачем это ему понадобилось? — думал журналист. — Почему он обращается ко мне, человеку, осужденному на смерть?» Все в нем кипело от возмущения, но он решил сдержаться и пойти на хитрость, чтобы выведать наконец подоплеку этих гнусных интриг.

— Хорошо… — сказал он. — Пошли!

— Одну минутку… — ван ден Хорейк вытащил из кармана какую-то бумагу — Сначала распишитесь вот здесь. Тогда я буду в вас уверен. А то потом, сами знаете…

Фандор вырвал у него бумагу и прочел:

«Я, Жером Фандор, признаюсь в том, что убил Вильхемину королеву Голландии».

— Расписывайтесь же… — канючил ван ден Хорейк.

Но терпение Фандора лопнуло. Чувствуя, как ярость захлестывает его, он схватил гнусного старикашку за горло. Пистолет полетел в сторону.

— Вы… — прохрипел журналист. — Если бы не ваш возраст, вы получили бы от меня то, чего заслуживаете… У меня нет ни времени, ни желания разбираться в том, что вы тут плетете… Одно мне ясно: вы убийца и подлец! Я не стану о вас руки марать. А поскольку в этом каземате должен быть заключенный, вы останетесь здесь вместо меня!

В два счета он связал главного камергера той же самой веревкой, которой недавно был связан сам. Затем выскользнул из каземата и запер за собой дверь. Он оказался в слабо освещенном подземном коридоре, который тянулся в обе стороны, теряясь в темноте. Наугад Фандор двинулся направо. «Теперь главное — ни на кого не напороться!» — подумал, он.

 

9. ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО

При всем своем оптимизме, Фандор понимал, что его положение продолжает оставаться критическим. Чтобы выбраться из подземного лабиринта, ему необходимо было необыкновенное стечение благоприятных обстоятельств, в то время как всего одной несчастной случайности, было достаточно, чтобы его погубить.

Журналист осторожно двигался вдоль длинного коридора, освещая себе путь фонариком, который он реквизировал у главного камергера. «Черт возьми, — думал он про себя, — этот негодяй предлагал мне убить королеву. Значит, в их глазах я слыву кем-то, кто заинтересован в таком преступлении и способен его совершить. В таком случае, могу себе представить, что со мной будет, если меня обнаружат в королевском дворце!»

Через несколько минут Фандор, пройдя длинный, извилистый коридор, оказался у начала узкой каменной лестницы. «Насколько я помню, именно по ней меня сюда и спускали, — подумал он. — У меня до сих пор бока болят — так меня колотили о каменные выступы. Все это я поставлю в счет голландской охране, когда буду говорить с их королевой!»

Фандор стал подниматься по скользким ступеням. Лестница вела все выше и выше, причем не было ни одной площадки, только извилистые повороты то в одну, то в другую сторону. Казалось, подъему не будет конца. Вдруг журналист остановился и прислушался: до его слуха донеслись голоса, а также звуки шагов и даже позвякивание шпор. Было такое впечатление, что ходят и разговаривают совсем рядом.

— Так и есть, — проворчал Фандор себе под нос. — Эта лестница выводит в помещение кордегардии… Там, должно быть, не меньше дюжины солдат и офицеров, встречаться с которыми у меня нет ни малейшего желания! Однако послушать, о чем они говорят, было бы неплохо…

Осторожно поднявшись еще на несколько ступенек, он приложил ухо к стене.

— Конечно, я точно знаю! — громко вещал чей-то самоуверенный голос. — По докладу дежурного камергера Верховный суд рассмотрел дело и вынес приговор. После того, как королева поставит свою подпись, преступника ожидает смертная казнь!

— А что с ним сделают? Отрубят голову? Или повесят? — раздались голоса любопытствующих.

— Ни то ни другое: его просто оставят в каземате, и он там сдохнет, как бешеный пес!

«Какие милые и любезные люди! — подумал Фандор. — Сдается мне, что их разговор относится к моей скромной особе. Очень жаль, но сегодня у меня нет настроения знакомиться с ними ближе!»

И так же бесшумно Фандор начал спускаться по лестнице, намереваясь поискать другой выход из обширных подвалов королевского дворца. Через пять минут он снова оказался в том же коридоре и теперь двинулся по нему в противоположном направлении. Проходя мимо двери каземата, он услышал, как внутри скулит и стонет главный камергер. «Ничего, ты получил то, что заслужил», — подумал Фандор и, давая волю своему насмешливому характеру, крикнул сквозь дверь:

— Не отчаивайтесь, мой друг! Я только что говорил с королевой — она думает о вас!

Главный камергер ничего не ответил. Фандор продолжал свой путь. Между тем коридор, по которому он шел, разделился на несколько ответвлений, что немало встревожило беглеца. «Да здесь настоящий лабиринт!» — подумал он. Чтобы не заблудиться, он нацарапал свои инициалы у начала одного из ответвлений и смело углубился в него. Вскоре путь ему преградила железная решетчатая дверь, по ту сторону которой он различил ступени лестницы. Один за другим он проверил все прутья решетки — они не поддавались. «Ничего, — подумал Фандор, — на всякое свинство можно найти противодействие!»

Ощупав нижний шов своих брюк, он извлек оттуда маленькую стальную пилку, с которой никогда не расставался. «Бьюсь об заклад, — проворчал он, — что за десять минут я справлюсь с этой дверью!» Фандор несколько переоценил свои силы: чтобы перепилить толстый железный прут, ему потребовалось пятнадцать минут. Отогнув затем прут в сторону, он проделал узкий лаз. Обдирая себе спину и грудь, с большим трудом протиснулся в это отверстие. «Сажают тебя то с чан с керосином, то в подземный каземат, — подумал он. — От такой жизни не растолстеешь. И на том спасибо!»

Снова Фандор стал подниматься по лестнице, прислушиваясь к малейшему шуму. За каждым поворотом лестницы он ожидал встретить новое препятствие. И не ошибся: лестница закончилась глухим тупиком, перед ним была каменная кладка… Несколько секунд Фандор стоял в недоумении, потом в ярости шарахнул кулаком по каменной стене. Звук удара удивил его: было такое впечатление, что стена полая. Присев на ступеньку, Фандор задумался. Какой смысл строить лестницу, которая ведет в тупик? Да еще загораживать ее внизу железной решеткой? Конечно, жители этой страны сумасшедшие, но не до такой же степени! Цепь логических рассуждений привела журналиста к заключению, что перед ним замаскированная потайная дверь. «А потайную дверь, — решил он, — можно вышибить, как и любую другую. Если, конечно, она не железная…»

Фандор встал на ноги, готовый действовать. Однако новая мысль заставила его остановиться: «Дверь нельзя выбить без шума. И куда она ведет? — вот вопрос… Не хватает мне только вломиться в зал заседаний совета министров!..» Однако делать было нечего — не спускаться же обратно в подземный лабиринт. На всякий случай он приложил ухо к стенке и прислушался. По ту сторону все было тихо. «Эх, была не была…» — подумал Фандор и налег на потайную дверь. Она подалась даже легче, чем он ожидал. После третьего удара плечом раздался треск и одна из филенок вылетела.

Фандор просунул голову в отверстие, огляделся и чуть не присвистнул от изумления. Его глазам предстала роскошно декорированная галерея, уставленная и увешанная произведениями искусства, с экзотическими растениями в драгоценных сосудах. Еще несколько минут потребовалось журналисту, чтобы вынуть вторую дверную филенку, — и он оказался внутри галереи.

— Конечно, то, что я делаю, называется «проникновением со взломом», — проворчал Фандор. — Но у меня есть смягчающие обстоятельства…

Освещенная мягким светом искусно задрапированные электрических светильников, галерея, вдоль которой на цыпочках шел Фандор, внезапно резко повернула направо и закончилась тяжелой бархатной портьерой. После минутного колебания журналист осторожно отогнул ее край — и его взору открылась погруженная в полумрак просторная часовня. Очень довольный, Фандор вошел внутрь и оказался на верхних хорах. «Без сомнения, это дворцовая часовня, — подумал он. — Вход и выход не должны охраняться. Это значит, что отсюда я выберусь без особого труда…»

Вдруг Фандор замер на месте и затаил дыхание: чуть поодаль, по другую сторону массивной ложи, он увидел неплотно прикрытую дверь, сквозь которую сочился слабый свет. Понимая, что сильно, рискует, но не в силах совладать со своим любопытством, журналист бесшумно приблизился к двери и заглянул в щель. Он с трудом сдержал возглас удивления.

В глубоком кресле, повернувшись к нему спиной, перед столом, заваленным бумагами, сидела молодая женщина. Напротив, на стене, висело зеркало, в котором отражалось ее лицо. Одного взгляда в зеркало Фандору было довольно, чтобы понять, кто находится перед ним. Он узнал черты, знакомые по многочисленным портретам в газетах.

— Королева… Это королева… — прошептал он.

Действительно, случай привел журналиста в комнату, примыкавшую к королевской ложе, где Вильхемина находилась во время богослужения. Что же касается маленькой уединенной комнаты, то королева любила оставаться в ней, чтобы в полном одиночестве подумать или поработать. Именно здесь она имела обыкновение принимать самые важные и ответственные решения. Вот и сейчас она, казалось, пребывала в глубокой задумчивости и на ее лице отражалась напряженная внутренняя борьба.

Самые смелые надежды Фандора готовы были осуществиться. Он мог обратиться непосредственно к королеве, заверить ее в своей преданности, рассказать ей о невероятных совпадениях и злоключениях, жертвой которых он стал. В то же время вполне понятные опасения останавливали его: а если королева не поверит его словам? если примет его за убийцу? если позовет на помощь?

Между тем королева Вильхемина взяла тонкий батистовый платок и провела им по своему высокому чистому лбу. Фандор услышал ее шепот:

— Нет, я не могу это подписать… Это было бы низостью… Конечно, они недостойные люди… Ложь — их оружие… Но я не могу подписать смертный приговор… Сначала я должна поговорить с обвиняемым…

Она читала и перечитывала какой-то пергамент, держа его в дрожащей руке. Ее изящно очерченные брови, ее глаза, ее мучительно искривленные губы — все выражало страдание. «Что с ней такое? — подумал Фандор. — Конечно, я проявляю нескромность, но я хочу знать, что за документ она держит в руке…»

Словно движимый какой-то посторонней силой, журналист переступил порог. Ему достаточно было сделать два шага, чтобы оказаться за спиной ни о чем не подозревавшей королевы. И тут он, в свою очередь, побледнел, как мертвец: Вильхемина держала в руке его, Жерома Фандора, смертный приговор!

Королева обмакнула перо в чернила. Фандор, забыв об опасности, наклонился вперед, чтобы увидеть то, что она готовилась написать… Перо заскрипело по бумаге. «Нашему королевскому величеству, — читал Фандор, — не угодно, чтобы при Нашем царствовании совершилась хотя бы одна казнь по политическим мотивам. Поэтому Мы отменяем смертную казнь Жерому Фандору и объявляем ему помилование».

Журналист не мог более сдерживать свои чувства, он заговорил:

— Ваше величество! Соизвольте принять мою глубочайшую благодарность: перед вами человек, которого вы только что изволили помиловать! Поверьте, вам не придется жалеть о вашем великодушии. Я порядочный человек и неповинен в тех преступлениях, которые мне приписывают. Я верный слуга и преданный защитник Вашего величества!

Вполне естественно, что ответом на эту выходку был испуганный крик королевы Вильхемины. Опрокинув кресло, она вскочила, бледная как полотно, готовая позвать на помощь. Фандор склонился перед ней в почтительнейшем реверансе.

— Я нижайше прошу Ваше величество, — проговорил он, — удостоить меня личной аудиенции.

Однако королеве Вильхемине было сейчас не до придворных церемоний. Прижимая руки к груди и стараясь сдержать сердцебиение, она спросила едва слышно:

— Кто вы? Как здесь оказались? Что вам угодно?

Фандор снова отвесил глубокий поклон:

— Чего я хочу? Я хочу иметь возможность поговорить с Вашим величеством. Как я здесь оказался? Очень просто: я посадил в каземат вместо себя вашего главного камергера, затем перепилил железную решетку и высадил потайную дверь… Кто я? Во-первых, разрешите мне это повторить, — покорный слуга Вашего величества, а во-вторых, — человек, которого вы только что соизволили помиловать!

Королеве казалось, что ей снится какой-то страшный сон. Только ее исключительным мужеством и выдержкой можно было объяснить то, что она не упала в обморок.

— Мне страшно! — с трудом проговорила она. — Я вас не понимаю… Кто вы?

— Я человек, готовый защищать Ваше величество ценой собственной жизни. Мое имя — Жером Фандор!

— Вы — Жером Фандор? Мой злейший враг! Муж Елены Мейенбургской, самозванки, задумавшей лишить меня трона! И вот теперь, когда Елена умерла, вы являетесь, чтобы узурпировать трон?..

Теперь уже не страх, а возмущение заставляло дрожать голос королевы Вильхемины.

— Нет, вы ошибаетесь! — воскликнул Фандор и тут же поправился: — Ваше величество ошибается! Я не враг Вашего величества — совсем напротив! У меня нет ни малейшего намерения узурпировать трон Голландии!

— А для чего, в таком случае, вы приехали в Голландию? Зачем проникли во дворец? Зачем сеете смуту в моей стране?

Наконец-то в голове Фандора все прояснилось и он понял, жертвой какой дьявольской мистификации стал он, и Элен, и королева Вильхемина… Он понял также, что все зависит от того, насколько веско и убедительно прозвучит его ответ.

— Я прибыл в Голландию для того, — сказал он, чтобы предупредить Ваше величество о серьезной опасности, которая нависла над вами. Тот, кто плетет вокруг вас хитроумную сеть интриг, кто пользуется вашим доверием, чтобы сеять смуту, — это граф д'Оберкампф…

— Как, вы осмеливаетесь клеветать на графа д'Оберкампфа?

— Я осмеливаюсь предупредить Ваше величество, что тот, кто скрывается под этим именем, — опасный бандит, пособник и сын Фантомаса! Смею полагать, что это имя, которое сеет ужас во всем мире, известно также и в Голландии…

— Этого не может быть… Вы не сможете доказать…

— Смогу! — сказал Фандор. — Если Ваше величество соблаговолит выслушать меня!

Королева кивком головы выразила свое согласие. И Жером Фандор рассказал ей о тех приключениях и интригах, в которые оказались вовлечены он и его жена. Когда он закончил свое повествование, королева благосклонно протянула ему свою тонкую, изящную руку.

— Я поверила вам, — сказала она. — Теперь я понимаю, что вы благородный человек, достойный муж той особы, которую вы так любите и которую низкие интриганы стремятся выдать за Елену Мейенбургскую.

 

10. В ОКОВАХ

А что же происходило в это время на броненосце «Роттердам», продолжавшем свой путь по водам Ла-Манша в направлении, голландской столицы?

После того как Жюв и Фантомас, сбросив маски смиренных монахинь, остались лицом к лицу у гроба, в котором, по их представлениям, должна была находиться Элен, но который в действительности оказался пустым, Фантомас воскликнул:

— Фандор обманул нас обоих!

Но не об этом были сейчас мысли двух заклятых врагов. Разом выхватив револьверы, они направили их друг на друга. И вот в недрах огромного корабля, при колеблющемся свете свечей, горевших у гроба, завязалась смертельная схватка. Оба противника пытались использовать гроб как прикрытие и вскоре опрокинули его на пол. Оба были прекрасными стрелками, но оба обладали и мгновенной реакцией, позволявшей им уклоняться от пуль противника. Тусклое, колеблющееся освещение и качка также мешали точности прицела. Кроме того, если Фантомас всеми силами стремился прикончить Жюва, то полицейский все еще не оставлял намерения взять бандита живьем. В результате, к тому моменту, когда Король преступлений расстрелял все патроны, находившиеся в его револьвере, у Жюва еще оставалось в запасе несколько выстрелов…

— Сдавайтесь, Фантомас! — воскликнул он, направив на преступника револьвер.

Но в этот момент дверь каюты распахнулась и несколько вооруженных моряков ворвались внутрь и остановились, пораженные представшим их глазам зрелищем. В каюте царил полный разгром, опрокинутый гроб валялся на полу, почти все свечи погасли, а вместо двух монашенок перед ними стояли два вооруженных мужчины. Старшина прокричал приказание по-голландски, и матросы кинулись на неизвестных, схватили их, лишили возможности сопротивляться. Старшина приказал также поставить обратно на постамент гроб, который, как он думал, содержал останки некоей высокой персоны, возложить венки, зажечь свечи… Каюта-часовня приобрела таким образом свой первоначальный вид.

Что же касается злоумышленников, неизвестно как оказавшихся на борту, то их отвели в самый нижний отсек трюма, где находилось нечто вроде тюремной камеры. В этой темной и мрачной дыре, кишевшей крысами, не было ничего, если не считать ржавых цепей, один конец которых был намертво заделан в корпус корабля, а другой заканчивался тяжелыми железными колодками. Эти приспособления, в соответствии с древними и суровыми традициями голландского флота предназначались для бунтовщиков и ослушников. Всего несколько минут потребовалось матросам, чтобы замкнуть колодки на ногах Жюва и Фантомаса. Заковывать или связывать преступникам руки они не посчитали нужным. После чего матросы во главе со старшиной удалились, не позаботившись оставить охрану. «Никуда они отсюда не денутся», — проворчал на прощание старшина.

Все происшедшее, в общем и целом, устраивало Жюва. Он предполагал, что старшина не замедлит подать рапорт начальству, после чего будет произведен допрос и опознание личностей. Ему, как сотруднику французской полиции, ничего не грозило, его должны были освободить, в то время как Фантомасу предстояло отправиться в тюрьму и искупить наконец все свои преступления. Однако Гений злодейства смотрел на вещи иначе. Нимало не смущаясь, он обратился к Жюву в своем обычном издевательском тоне:

— Ну, как вам это нравится, Жюв? Вот вы и оказались в положении преступника и сидите на цепи рядом с Фантомасом! Не слишком ли велика для вас такая честь? Конечно, вы уже представляете себе, как вас с почетом выведут отсюда под белы руки, стоит вам только предъявить удостоверение Сыскной полиции. А меня вы, конечно, разоблачите, этаким широким жестом укажете на меня и провозгласите: «А это — не кто иной, как Фантомас! Арестуйте его!» Так вы представляете себе будущее, Жюв! И, как всегда, ошибаетесь. Я здесь прикрыт таким обличием, являюсь носителем такого титула, что поверят мне, а не вам. Стоит мне только назвать себя тем именем, которое я здесь ношу, и я буду свободен! Впрочем, в этом даже нет необходимости: я буду свободен в любом случае!

С этими словами Фантомас присел на пол и стал производить со своими ногами странные манипуляции. Ему удалось вытянуть ступню таким образом, что она стала прямым продолжением голени, и железное кольцо, которым он был закован, соскользнуло с его ноги. Точно так же он освободил и другую ногу.

— Вот видите, комиссар, — насмешливо сказал бандит, — как полезно побывать каторжником! Узнаёшь много полезного… Засим, разрешите откланяться: у меня нет никакого желания далее оставаться в этой дыре… А вам я желаю приятного времяпрепровождения в обществе крыс!

Пока бандит произносил свой монолог, с палубы донесся шум, топот бегущих ног, сигнальные свистки и слова команды. Все это позволяло предполагать, что на корабле возникла какая-то чрезвычайная ситуация. С минуты на минуту в трюм могли спуститься. Поэтому Фантомас поспешил ретироваться.

— Продолжение нашего поединка откладывается! — прокричал он на прощание, — Если эта посудина станет тонуть, вы об этом узнаете первым!

Жюв остался в одиночестве. Он не мог не признать, что угроза Фантомаса имела под собой основание. С кораблем что-то происходило: он дал крен, его корпус сотрясался лихорадочной дрожью… «Нет, это невозможно, — подумал комиссар, — такая махина, как «Роттердам», не может просто так взять и пойти ко дну… Тем не менее, надо что-то предпринимать. Фантомас сбежал… Не могу же я, как дурак, сидеть на цепи!»

Полицейский испытывал нечто вроде уязвленного профессионального самолюбия. Он попытался освободиться от колодок таким же способом, как это только что сделал Фантомас, но ему не удалось. Гибкость стопы, которой добился бандит, была, конечно, результатом длительной тренировки. Пришлось прибегнуть к традиционному способу — к помощи маленькой стальной пилки, которую комиссар всегда носил с собой. О том, чтобы перепилить массивные кольца, сжимавшие его ноги у щиколоток, нечего было и думать. Жюв принялся пилить более слабую цепь, соединявшую колодки между собой и крепившую их к большой цепи. Это была тяжелая работа. Несмотря на пронизывающий холод, царивший в трюме, все его тело покрылось потом. Очень мешали ему и крысы, которые, обеспокоенные креном корабля, массами бежали из соседних отсеков. Наконец узник испустил крик радости: перепиленная цепь распалась и, хотя железные кольца продолжали оставаться у него на ногах, он мог теперь передвигаться более или менее свободно.

Жюв поспешил покинуть малоприятное место своего заключения. Но тут перед ним встал вопрос: что делать дальше? Еще недавно он имел ясную линию поведения: явиться к адмиралу, командующему броненосцем, представиться, предъявить свои документы и организовать арест Фантомаса. Однако то, что он услышал из уст бандита, смутило его. Конечно, Фантомас способен блефовать, но в его словах могла быть доля правды. Мастеру лицедейства ничего не стоило разыграть в Голландии роль какого-нибудь важного лица и тем создать себе надежное прикрытие. Поэтому комиссар решил пока не раскрываться и продолжить охоту на Фантомаса втайне, на собственный страх и риск.

Поднявшись из трюма по узкой и крутой лесенке, Жюв оказался в просторном кубрике, где находились подвесные койки и лежали личные вещи матросов. В кубрике не было ни души, что несколько удивило комиссара. Он проследовал дальше, в машинное отделение, но проникнуть туда не смог из-за едкого дыма, наполнявшего переход. Было ясно, что в машинном отделении произошла авария. Кочегары, механики и матросы бегали с озабоченным видом. В этой суете Жюв до поры до времени оставался незамеченным, но он понимал, что ему необходимо найти надежное укрытие…

Поднявшись на первую палубу, Жюв остановился в нерешительности. Ему показалось, что он узнаёт эти места: именно здесь он проходил во время погрузки, сопровождая гроб Елены Мейенбургской. Пока он стоял в нерешительности, в конце перехода послышался мерный топот многих ног. Жюв понял, что сейчас будет обнаружен, и повернулся, чтобы бежать в другую сторону, но оттуда шли двое рабочих с фонарем. Полицейский вжался в амбразуру двери, надеясь остаться незамеченным. Неожиданно дверь подалась, и Жюв, помимо своей воли, оказался в какой-то каюте… «Если здесь кто-нибудь есть, моя песенка спета…» — подумал он и осторожно огляделся вокруг. В каюте царил полумрак, нарушаемый только слабым светом свечей, горевших в изголовии гроба… Случай привел комиссара в ту же самую каюту, которая была превращена в часовню-усыпальницу. Здесь не было ни души.

— Вот это удача! Лучше и быть, не могло! — воскликнул Жюв…

— Франц! Петер! Что вы там копаетесь? Быстро поднимайтесь сюда!

— Господин старшина! Тут такое дело… Лучше бы вам самому сюда спуститься.

— С какой это стати?

— Да уж такое тут дело… Поганое, можно сказать, дело!

Старшина Вильгельм оторвался от раструба переговорного устройства на нижней палубе, откуда он говорил с находившимися в трюме матросами. Он вытянулся и козырнул проходившему мимо лейтенанту:

— Старшина Вильгельм! — приказал лейтенант. — Выводите ваших людей на вторую палубу. Через пять минут общее построение. Капитан хочет поблагодарить весь личный состав за мужественное поведение при ликвидации аварии…

Не успел лейтенант отойти, как Вильгельм со всех ног кинулся вниз по лестнице и через минуту уже был в нижнем отсеке трюма. Здесь его поджидали Франц и Петер, два матроса, вместе с которыми два часа назад он арестовал и посадил в камеру двух злоумышленников. Только что он послал матросов проверить, как себя чувствуют арестованные и «не съели ли их крысы». И вот два посланца стояли перед ним с растерянными физиономиями: преступников и след простыл!

— Вы что, отпустили их? — не понял старшина.

— Никак нет!

— Куда же они делись?

— Не могём знать!.. Видать, убежали…

— Убежали?! Но это невозможно!..

Однако сомнений быть не могло: преступники исчезли. Осмотрев цепи, старшина Вильгельм обнаружил на одной из них свежий след распила. Наступило тягостное молчание. Наконец Вильгельм заговорил:

— Послушайте, ребята! Вам до увольнения осталось два месяца. Мне обещаны унтер-офицерские погоны. Но мы с вами вляпались в такую историю, что наше дело — труба… После того как мы арестовали двух злоумышленников, заковали их, а потом дали им смыться, — никто на свете не поверит, что мы не были их соучастниками… А раз так, нас ожидает военный трибунал!

— Что же нам делать? — пролепетали два матроса, Франц и Петер, дрожа как осиновый лист.

— Мы должны во что бы то ни стало найти беглецов! А пока — никому ни слова о том, что произошло… Слава Богу, что я еще не успел подать рапорт начальству!

 

11. ОДИН МАТРОС ЛИШНИЙ…

На броненосце «Роттердам» раздавались командные свистки и топот ног — происходило общее построение. За два часа до этого корабль чуть было не потерпел крушение. В Ла-Манше он был застигнут сильным штормом, что само по себе было неопасно для корабля такого класса. Но как на беду, именно в этот момент произошла авария в машинном отделении. Одна из машин вышла из строя. Броненосец резко замедлил ход и потерял управление. По правому борту открылась течь, возник крен, он увеличивался, и положение стало настолько критическим, что адмирал приказал готовить спасательные шлюпки. В этот ответственный момент и офицеры, и вся команда оказались на высоте положения. Машину быстро починили, воду, проникшую в трюм, откачали, корабль снова набрал ход. И вот теперь готовилось всеобщее построение. По свистку боцмана каждое подразделение занимало свое место на второй палубе.

Расчет второго орудия по правому борту уже вытянулся по стойке смирно, когда неожиданно появился никому не известный матрос и пристроился ко второй шеренге. Товарищи с удивлением покосились на него, думая, что это какой-то новичок, перепутавший место. На самом деле это был Фантомас, который, зайдя в первый попавшийся кубрик, переоделся в матросскую одежду. Бандит надеялся, что ему удастся таким образом затеряться в толпе матросов. Но едва он вышел из кубрика, как наткнулся на лейтенанта, который рявкнул на него:

— Матрос, почему вы не на построении? Быстро на свое место!

— Есть, господин лейтенант! — ответил Фантомас и кинулся наверх, стараясь сообразить, где может быть его место.

Не успел он встать в строй, как на него накинулся другой лейтенант;

— Матрос! Вы что, совсем перестали соображать? Взгляните на свои нашивки: ваше место в расчете третьего орудия по левому борту!

— Виноват, господин лейтенант, — козырнул мнимый матрос, скрываясь в боковом переходе. «Счастье, что я знаю голландский язык! — подумал Фантомас. — Но вот в значках их морских мундиров я не смыслю ни бельмеса…»

Внезапно он увидел перед собой пожилого офицера в очках, в мундире с золотым шитьем и золотых эполетах. Это был сам адмирал ван Рюйтер, капитан корабля. Адмирал взглянул на матроса, и его золотые очки полезли на лоб.

— Матрос! — заорал он. — Это еще что за шутки? Почему на вас парадный бушлат и рабочие брюки? Куда это вы направляетесь в таком виде?

Фантомас побледнел. Неужели он погорит на таком пустяке? Это было более чем вероятно. К тому же он совершенно не представлял, что ответить адмиралу. Поэтому он напустил на себя как можно более тупой вид и, ни слова не говоря, ел глазами начальство.

Но старый служака и не думал от него отвязаться.

— Сколько служу на флоте, — продолжал он, — никогда не видел, чтобы матрос вырядился таким чучелом! А откуда у вас такие ботинки, черт возьми? Эге, да на вас еще и рубашка с манжетами! Тысяча чертей, где вы находитесь — на военном корабле или в ярмарочном балагане?

Фантомас весь подобрался, не сводя глаз с адмирала. «Еще одно слово, — подумал бандит, — и я его укокошу!» К счастью для адмирала, в его каюте зазвонил телефон. Ван Рюйтер пошел к аппарату: его помощник, находившийся на капитанском мостике, спрашивал, какие флаги и вымпелы следует поднять на корабле при входе в порт Амстердама… Когда адмирал вернулся и коридор, чтобы как следует отчитать странного матроса, того уже не было.

Фантомас снова заскочил в первый попавшийся кубрик, открыл наугад чей-то шкафчик и быстро переоделся. «Только бы опять чего-нибудь не перепутать! — ворчал он. — Будь они прокляты со всеми своими мундирами!»

Тем временем броненосец уже входил в амстердамский порт. Вся команда выстроилась на палубе. Фантомас решил, что оставаться одному в кубрике опаснее, чем выйти на палубу. На этот раз ему провезло: без особых осложнений удалось пристроиться к одному из подразделений. Стоя в строю, он ломал себе голову куда делся Жюв? где ему удалось отсидеться? какое он нашел для себя убежище?

«Роттердам» лег на рейд и бросил якорь в нескольких сотнях метров от причала. «Так и есть, — проворчал сосед Фантомаса, — сегодня увольнений на берег не будет!» Услышав эти слова, Король преступлений в ярости сжал кулаки и заскрежетал зубами. Его гордость, гордость Фантомаса, была уязвлена. Его терпению приходил конец. «Долго мне еще бегать, как зайцу, по этой посудине?» — в бешенстве подумал он.

Его положение на борту плавучей тюрьмы, каковой стал для него «Роттердам», было сопряжено с возрастающим риском. Опасный момент общего построения ему кое-как удалось миновать. Но, немного раньше или немного позже, присутствие на броненосце странного сверхштатного матроса будет замечено. Фантомас это понимал и лихорадочно искал выход. На всякий случай он забежал в кубрик и переоделся еще раз.

В темном коридоре его подхватила волна матросов, которые тащили на плечах огромные тюки. Один из матросов, толкнув Фантомаса, бросил ему на ходу:

— Чего зеваешь? Давай на сушку белья! А то схлопочешь два наряда вне очереди…

Бандит увидел, что члены команды были одеты в белые брюки и блузы из грубого полотна. Случайно на нем самом оказалась такая же одежда. И он последовал за другими.

Команда с мешками вышла на одну из задних палуб. Работа состояла в том, что принесенные из стирки комбинезоны крепили к прочным веревкам, которые затем с помощью блоков растягивали вдоль борта. Фантомас заметил, что с матросами не было офицера: все офицеры вместе с адмиралом собрались на верхней палубе, куда подняли гроб. Видимо, там готовилась официальная церемония. Бандит с облегчением перевел дух: на какое-то время он мог быть спокоен, никто к нему не будет приставать… Но не успел он так подумать, как увидел, что к их группе направляется один из офицеров. Присмотревшись, Фантомас узнал в нем того самого лейтенанта, который однажды уже делал ему замечание. Лихорадочно он искал способ уклониться от повторной встречи, не сулившей ему ничего хорошего. Его опасения укрепились, когда он услышал, как офицер сказал старшине:

— На борту замечен посторонний человек, переодетый матросом. Всем начальникам подразделений — проверить личный состав. Посторонних задержать.

В это время ударил сигнальный колокол на верхней палубе. Офицер заторопился.

— Начинается официальная церемония, — бросил он на ходу, — вынос тела Елены Мейенбургской. Я вернусь через четверть часа…

«Надо что-то предпринять, — думал Фантомас. — Во время поверки меня схватят, как последнего пижона… Что делать? Не могу же я улететь…» Но тут глаза его засверкали: дерзкая мысль пришла ему в голову.

Уже несколько веревок с тяжелыми, мокрыми комбинезонами были натянуты вдоль вант. Комбинезоны крепились за рукава и, словно гирлянды повешенных, болтались над морем на высоте пяти или шести метров. Двое матросов взялись за ручки лебедки, чтобы натянуть очередную веревку. И тут Фантомас бросился плашмя на палубу, среди лежавших там комбинезонов, и вцепился руками в веревку. Лебедка подняла его вместе со всей гирляндой и потащила вверх. Минуту спустя он уже болтался в воздухе, неразличимый в рядах комбинезонов. Справа от него был борт броненосца, слева — море…

«Пускай теперь попробуют меня обнаружить», — торжествующе подумал Фантомас. Однако он отдавал себе отчет, что долго ему на руках не провисеть. Конечно, можно было подтянуться и занять на веревке какое-то другое положение. Но в этом случае он сразу выделится и может быть легко замечен…

Фантомас раздумывал недолго. Раскачавшись на веревке, он поймал момент, когда его тело резко отклонилось влево, разжал руки и полетел в море. Он был отличным пловцом, и преодолеть несколько сотен метров, отделявших его от берега, было для него сущим пустяком. Опасность была в другом: его могли заметить с броненосца. Поэтому он старался, сколько возможно, плыть под водой, а появляясь на поверхности, — плыть без помощи рук, чтобы быть менее заметным. Однако все эти ухищрения ни к чему не привели. С броненосца раздался крик:

— Человек за бортом!

Обернувшись, он увидел, что на воду спускают спасательную шлюпку. Понимая, что его побег обнаружен, Фантомас поплыл быстрее, теперь уже не скрываясь. Однако скрип уключин у него за спиной свидетельствовал о том, что лодка нагоняет его. И тут перед беглецом возникла черная стена: это был борт баржи, отделявшей его от берега. Что было делать Фантомасу? Он не мог допустить, чтобы его взяли живым. Бандита можно было обвинить в чем угодно, но только не в недостатке смелости. И он пошел на смертельный риск. Набрав в легкие побольше воздуха, он нырнул под днище баржи.

По внешнему виду баржи, по ее местоположению вблизи берега, Фантомас предполагал, что ее дно должно быть плоским. Но и ошибка была не исключена. В мутном полумраке, царившем под днищем, он изо всех сил работал руками и ногами. Вдруг невыразимый ужас овладел им: нечто непонятное вдруг схватило его под водой, перевернуло и потащило с нечеловеческой силой. В глазах у него помутилось, в ушах стоял глухой шум. За какие-то доли секунды вся его бандитская жизнь, исполненная гнусных преступлений, пронеслась перед его мысленным взором. Но именно в тот момент, когда Фантомас уже прощался с жизнью, поток холодного свежего воздуха ударил ему в лицо. Его рот лихорадочно хватал воздух, но глаза по-прежнему ничего не различали. Глухой шум, который он услышал еще под водой, теперь превратился в железный грохот и лязг работающего механизма. Какая-то сила продолжала тащить Фантомаса вверх, а вокруг себя он ощущал уже не воду, а какую-то более плотную субстанцию. Наконец ему удалось разлепить веки, и тогда он понял, что с ним произошло…

Баржа, под которую он нырнул, представляла из себя драгу для очистки морского дна и углубления фарватера. Под водой он был захвачен одним из ковшей, которые, укрепленные на движущейся ленте конвейера, вычерпывали придонный ил и песок. И вот теперь, сидя по шею в жидкой грязи, Фантомас наблюдал, как ковш поднимает его все выше и выше, чтобы в следующую минуту вывалить в наполненное грязью нутро баржи. Но именно в этот момент драга остановилась. С броненосца донеслись мерные удары колокола, и все работы в порту замерли.

Из своего ковша Фантомас мог наблюдать торжественную церемонию, которая разворачивалась прямо у него перед глазами. На мачтах «Роттердама», громада которого господствовала над портом, зажглись разноцветные огни. С одной из мачт яркий луч прожектора прорезал наступившие сумерки и высветил палубу, где был установлен белый гроб и выстроился весь офицерский состав броненосца. Одетые в парадные мундиры с золотым шитьем, офицеры производили весьма торжественное впечатление. Затем гроб был водружен на носилки, задрапированные белым с серебряным шитьем покрывалом, и шестеро дюжих носильщиков, также одетых в парадные мундиры, осторожно понесли его на паровой катер, причаливший к борту военного корабля. Высокий человек в черном рединготе — протестантский пастор — с открытой книгой в руке следовал за носилками и, судя по всему, читал молитвы. Когда гроб был установлен на катере, туда же перешли, кроме пастора, адмирал ван Рюйтер и несколько офицеров почетного караула. Катер отвалил от борта броненосца и направился к берегу.

Фантомас обратил внимание на то, с каким видимым усилием носильщики приподнимали и несли гроб. «С чего это они так напрягаются? — подумал бандит. — Гроб-то пустой… Однако мне пора подумать о том, как выбраться из этого проклятого ковша!»

 

12. СОДЕРЖИМОЕ ПУСТОГО ГРОБА

В обширном зале с высокими сводами, голыми стенами и мраморным полом царило глубокое молчание. Посредине зала на гранитном постаменте стоял, гроб Елены Мейенбургской. В воздухе носился слабый запах ладана. Сквозь витражные стекла высоких готических окон проникал слабый свет луны. Час назад здесь закончилась торжественная заупокойная служба, а теперь было пусто и темно.

В дальнем конце зала тихо отворилась маленькая дверь, и мужской голос произнес:

— Ваше величество, вы можете быть спокойны. Здесь нас никто не потревожит.

Молодая женщина, красивая и элегантная, легкими шагами подошла к гробу. За ней следовал мужчина, освещая ей дорогу электрическим фонариком.

— Нет, господин Фандор, — произнесла женщина дрожащим от волнения голосом, — все-таки мы нехорошо поступаем. Нельзя смущать покой гробниц…

— Вы были бы совершенно правы, Ваше величество, если бы в гробу лежал покойник… Но повторяю еще раз: Елена Мейенбургская не умерла… Этот гроб пуст, — готов поклясться всем, что мне дорого!

Королева Вильхемина взглянула на Фандора с надеждой и сомнением. Она была очень бледна и с трудом превозмогала нервную дрожь. Осенив себя крестным знамением, она прошептала:

— Господи, прости меня, наставь на путь истинный!

Потом, обратившись к Фандору, она сказала:

— Если бы кто-нибудь увидел нас со стороны, он бы подумал, что мы разыгрываем сцену из какого-нибудь романа… Никто бы не поверил, что коронованные особы бывают вовлечены в столь фантастические приключения!

— Никто не позволит себе усомниться в благородстве души Вашего величества, — сказал Фандор. — Но позволю себе напомнить, что сейчас речь идет также о моей чести и моем достоинстве. Ведь именно я настоял на том, чтобы Ваше величество самолично убедились, что гроб Елены Мейенбургской пуст. Тем самым будет удостоверена и правдивость моего рассказа!

Королева Вильхемина пребывала в глубоком смятении с того момента, как перед ней появился Фандор, посвятивший ее в плетущиеся за ее спиной интриги. Она была вынуждена взять под подозрение своих ближайших придворных. «Но могу ли я доверять этому незнакомцу?» — время от времени спрашивала она себя, поглядывая на Фандора. Однако внутреннее чутье подсказывало ей, что перед ней честный и благородный человек.

Между тем Фандор подошел к гробу и снял с него белое покрывало. Светя себе фонариком, он стал отвинчивать винты, крепившие крышку. Королева закрыла лицо руками. Журналист слышал рядом с собой ее взволнованное дыхание. Наконец он сдвинул тяжелую крышку, но сделал это слишком резко, и она с грохотом упала на мраморный пол. В следующее мгновение журналист с громким криком отскочил от гроба. Он сделал это, несмотря на все свое самообладание, ибо увидел то, чего никак не ожидал: в гробу лежал покойник! Более того, этот покойник зашевелился и стал приподниматься! Фандор смотрел на происходящее вытаращенными глазами и вдруг закричал:

— Жюв!.. Жюв!.. Господи, да ведь это Жюв!

И действительно, это был Жюв, который нашел столь хитроумный способ скрыть свое присутствие на броненосце «Роттердам» и проделал все путешествие, лежа в гробу мнимой Елены Мейенбургской.

— Спасибо, Фандор, — сказал полицейский, — Без твоей помощи я бы не смог…

Но он резко оборвал фразу на полуслово и выскочил из гроба.

— Скорее, помоги мне! — крикнул он, подхватывая Вильхемину, которая зашаталась, потеряла сознание и в следующее мгновение рухнула бы на мраморный пол…

Вскоре после того как броненосец «Роттердам» бросил якорь на рейде Амстердама, в голландскую столицу без лишнего шума вернулся граф д'Оберкампф, он же Владимир, сын Фантомаса. Рядом с королевским дворцом ему принадлежал роскошный особняк, соответствовавший тому высокому положению, которое его хозяин занимал при дворе. И являться на прием в этот особняк не считали для себя зазорным самые высокопоставленные сановники.

Поэтому случайные прохожие ничуть не были удивлены, когда на следующее утро перед подъездом особняка остановилась карета с гербами, и сам главный камергер Ее величества, господин ван ден Хорейк, поднялся по ступеням.

Удивительно было другое: каким образом ван ден Хорейк сумел освободиться из каземата, куда его запер Фандор?

…Когда королева Вильхемина пришла в себя после обморока, вызванного появлением Жюва, восставшего из гроба, она обратилась с гневными упреками к Жерому Фандору. Но вскоре сменила гнев на милость, поняв, что появление Жюва было для журналиста такой же неожиданностью, как и для нее самой. В главном же Фандор ее не обманул: тела Елены Мейенбургской в гробу действительно не было.

Вслед за тем между королевой, Фандором и Жювом состоялся разговор, и журналист рассказал наконец о гнусном предложении, которое сделал ему главный камергер в подземелье королевского дворца. Вильхемина была сражена известием об этом новом предательстве.

— Мой главный камергер! Верный ван ден Хорейк! — повторяла она. — Этого не может быть!

— Ваше величество, — отвечал Фандор, — этот человек, должно быть, все еще находится в каземате. Вы можете сами его допросить.

— Нет, нет! Наверное, вы ошибаетесь, господин Фандор. Первейшая обязанность коронованных особ — не верить наветам на своих приближенных…

— В таком случае я вынужден просить Ваше величество совершить со мной еще одно небольшое путешествие и посетить каземат, расположенный в подвалах вашего дворца.

Королева Вильхемина была решительной женщиной. Она встала, готовая последовать за Фандором.

— Только не надо вызывать эскорт, — сказал журналист. — В присутствии Жюва и меня Ваше величество может чувствовать себя в безопасности. А публичный скандал вряд ли будет уместен…

Королева согласилась с ним. Все трое спустились по известной Фандору лестнице и через несколько минут достигли подземелья. Но здесь их ожидал сюрприз: дверь подземного каземата была отворена, внутри не было никого. Ван ден Хорейк бежал!

— Какой же я идиот! — хлопнул себя по лбу Фандор. — Я не подумал отобрать у него ключи! Все ясно: он освободился от веревок так же, как до него это сделал я, затем отпер дверь своим ключом — и был таков!

Результатом этих событий стало то, что ван ден Хорейк сохранил свое место при дворе: не имея бесспорных доказательств, королева не сочла возможным подвергнуть его опале. Но она прислушалась к советам Фандора и Жюва, заклинавшим ее проявлять бдительность в отношении ван ден Хорейка и графа д'Оберкампфа.

Главный камергер чувствовал, что тучи сгущаются над его головой. И потому его приезд в особняк д'Оберкампфа не был заурядным визитом, но имел целью обсудить дальнейший план действий.

После обычных приветствий ван ден Хорейк сразу приступил к делу.

— Дорогой граф, — сказал он, — за время вашего отсутствия здесь произошли важные события, и я пришел предупредить вас о серьезных опасностях, которые над вами нависли… Нас здесь не могут подслушать?

— Это совершенно исключено. Говорите без страха.

Предлагать главному камергеру делать что-либо без страха было по меньшей мере бесполезно. Страх был его естественным, состоянием и мог сравниться только с его подлостью.

— Дорогой граф, — продолжал ван ден Хорейк, оглядываясь по сторонам, — здесь, в Амстердаме, появился один человек… молодой человек… судя по всему — ваш заклятый враг!

— Вот как? Как же его зовут?

— Его зовут Жером Фандор… — прошептал ван ден Хорейк.

Д'Оберкампф вздрогнул и переменился в лице:

— Вы уверены, что он здесь?

— Уверен… Я сам его видел…

— Это серьезно… очень серьезно! Фандор может меня опознать…

— Он вас уже опознал!

И, не дожидаясь вопросов графа, главный камергер стал поспешно рассказывать:

— Пока вы там носились с пустым гробом, — в его голосе прозвучали ехидные нотки, — я здесь времени даром не терял… был, так сказать, настороже! Донесли мне, что по городу ходит какой-то иностранец, француз, расспрашивает про Елену Мейенбургскую. Более того — ищет встречи с королевой! А зовут его Жером Фандор!

— Что же, этот идиот Фандор не знал, что его здесь рассматривают как мужа самозванки?

— Выходит, не знал… Но, тем не менее, мы посадили его в каземат.

— Надо было убить!..

Хитрый царедворец улыбнулся. Он предпочел не рассказывать д'Оберкампфу о том, как пытался соблазнить Фандора.

— Я хотел его убить, — сказал он. — Но… не получилось. Он набросился на меня, связал, запер в каземате, а сам дал тягу.

— И что же дальше, мой отважный друг?

— А дальше мне самому пришлось бежать, и поверьте, это было нелегко. Но мне это удалось, и я поспел как раз вовремя, чтобы подслушать разговор между Фандором и королевой.

— У них был разговор? Невероятно! Что же он ей сказал?

— Он ей сказал, что граф д'Оберкампф на самом деле — князь Владимир, сын Фантомаса!

Произнося эти слова, ван ден Хорейк на всякий случай попятился назад. Хотя он и догадывался, кто такой д'Оберкампф на самом деле, но впрямую ему об этом никогда не говорил. И сейчас опасался взрыва ярости с его стороны. Однако сын Фантомаса никак внешне своих чувств не проявил.

— Значит, — переспросил он, — королева знает, кто я на самом деле?

— Да. Равно как и то, что мы с вами заодно. Так что, как видите, дорогой граф, нам надо быть начеку!

— Надо просто-напросто устранить тех, кто нам мешает! И мы это сделаем. Мой отец поможет! А теперь прошу вас, дорогой друг, пройти вместе со мной в столовую. Мы продолжим нашу беседу за обедом. Извините, если трапеза будет состоять только из холодных блюд: я отослал прислугу, чтобы нам было свободнее разговаривать.

Но едва они переступили порог столовой, как оба издали возглас удивления. Им ответил спокойный, низкий голос, проговоривший с насмешливой интонацией:

— Что же вы остановились, друзья мои? Прошу за стол! Разделите со мной трапезу — хозяин приглашает вас!

За обеденным столом по-хозяйски расположился человек высокого роста, мощного телосложения, с властными манерами. Первым оправился от неожиданности граф д'Оберкампф.

— Счастлив видеть вас, ван Маппен, — сказал он. — Мы давно не имели от вас никаких вестей…

— Я тоже очень рад, господин главный смотритель плотин! — заторопился ван ден Хорейк. — У меня для вас важные известия. Трон Вильхемины шатается, но победа еще не в наших руках. Я только что сообщил графу д'Оберкампфу, что его личность раскрыта… Мое влияние на королеву подорвано… И если уж говорить начистоту, у Вильхемины появился сильный защитник: Жером Фандор!

Господин ван Маппен, главный смотритель плотин и шлюзов (таков был его официальный титул, весьма весомый в Голландии), выслушал главного камергера с глубоким вниманием.

— Так стало быть, Фандор в Амстердаме! — проворчал он. — И уж конечно, не один. Готов побиться об заклад, что и Жюв где-нибудь поблизости…

Он помолчал и добавил:

— Ну да тем хуже для них! Мое решение принято: если Жюв и Фандор будут мне мешать, я с ними разделаюсь! Господа! Приближается час последнего и решающего сражения! Не позже чем через восемь дней Вильхемина должна отречься, а Елена Мейенбургская занять ее трон!

— Но ведь Елена Мейенбургская умерла! — воскликнул ван ден Хорейк.

— Елена Мейенбургская жива, и завтра об этом будет знать весь город! Надо, чтобы вся Голландия узнала, что Вильхемина пыталась убить свою соперницу, но та осталась жива. И через пять дней вся страна будет приветствовать Елену Мейенбургскую как свою законную королеву! Выслушайте мой план, господа…

…В это же самое время Жюв и Фандор обсуждали, как спасти голландский трон и защитить королеву Вильхемину. Они сидели в маленькой мансарде на окраине города, где они обосновались, подальше от глаз своих противников.

— Удалось ли тебе повидать королеву? — спросил Жюв.

— Увы, нет! — вздохнул Фандор. — У нас была назначена встреча в дворцовом саду, я ждал ее два часа на условленном месте, но она не пришла… А что дало ваше расследование, Жюв?

— Очень мало…

— Каково настроение населения?

— Неопределенное… Народ потерял голову, он не знает, кому верить. Распространяются противоречивые слухи. Одни говорят, что Елена Мейенбургская убита по приказанию Вильхемины, другие — что Елена избежала смерти, а в Амстердам прибыл пустой гроб. Страсти накаляются.

Фандор покачал головой:

— Если так будет продолжаться, то вскоре произойдет революция. Нам надо как можно скорей пресечь эти слухи и дать возможность всем убедиться, что Елена Мейенбургская, во-первых, жива, а во-вторых, — и не думает претендовать на трон Вильхемины!

Жюв оперся локтями о стол и подпер голову руками — в такой позе ему легче было размышлять.

— Да, — сказал он, — интрига лихо закручена! Узнаю руку Фантомаса… Выдать Элен за наследницу голландского трона, возвести ее на престол помимо ее воли и воспользоваться неизбежной смутой, чтобы ограбить государственную казну, — это, пожалуй, самый дерзкий план из всех, на какие до сих пор решался Король преступлений! Что же мы можем ему противопоставить?

Жюв встал из-за стола, подошел вплотную к своему другу и пристально посмотрел ему в глаза:

— Фандор! Что для тебя важнее: счастье или долг?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Послушай, малыш… Я виноват перед тобой… Я сделал один шаг, не посоветовавшись с тобой. При этом я исходил из предположения, что долг для тебя важнее покоя и безопасности!

Фандор вздрогнул, но ответил твердо и без колебаний:

— Вы правы, Жюв. Я действительно ставлю долг превыше всего… Но я не вполне вас понимаю…

— Сейчас поймешь… Есть только один способ пресечь начинающуюся смуту: Элен, которую все принимают за Елену Мейенбургскую, должна самолично явиться в Амстердам и публично заявить, что не претендует на голландский трон! Без этого — Вильхемина погибла…

Наступила тягостная пауза.

— Да, я понял, — сказал наконец Фандор. — Вы считаете, что мы должны вызвать Элен в Амстердам… И вы уже дали ей телеграмму?

— Нет, малыш, этого я не мог сделать без твоего согласия! Но я подготовил текст…

Жюв достал из бумажника листок, на котором было написано размашистым почерком:

«Срочно приезжайте в Амстердам, телеграфируйте час прибытия. Это опасно, но речь идет о спасении Голландии. Мы не сомневаемся в вашем решении».

Держа листок в руке, Фандор задумался. «Конечно, Жюв прав, — рассуждал он про себя. — Весь вопрос в том, насколько велика опасность… Фантомас никогда не решится посягнуть на жизнь Элен, которую он, несмотря ни на что, продолжает считать своей дочерью… Но он может ее похитить, подвергнуть заточению… Наше счастье вновь будет отодвинуто в неопределенное будущее… Но имею ли я право думать сейчас о своем счастье?»

— Вы правы, Жюв, — наконец сказал он упавшим голосом. — Надо отправить эту телеграмму… И Элен, конечно, приедет…

— И мы вместе сумеем ее защитить! — воскликнул Жюв.

Несколько минут спустя они уже подходили к почтовому отделению. Все эти дни Фандор регулярно писал Элен, один, а то и два раза в день, держа ее в курсе всех событий. И она отвечала ему столь же часто, направляя письма или телеграммы до востребования.

— Я еще не брал сегодня свою корреспонденцию, — сказал Фандор. — Возможно, нас ожидают какие-нибудь новости…

Действительно, на почте лежало адресованное Фандору послание от Элен. Едва вскрыв конверт, журналист вскрикнул и позвал Жюва.

— Скорее! Скорее! Пошли! — повторял он, увлекая комиссара на улицу.

— Что такое? Что случилось? — недоумевал тот.

Не отвечая на его вопросы, Фандор остановил проезжавшее мимо такси.

— На железнодорожный вокзал! Скорее! — бросил он шоферу.

И только теперь он показал наконец Жюву телеграмму от Элен: «Беспокоюсь в связи с вашим пребыванием в Голландии. Знаю, что вам с Жювом угрожает опасность. Приезжаю, чтобы быть рядом с вами. Встречайте меня в Амстердаме вечерним экспрессом. Есть важная информация. Я приезжаю с двумя надежными людьми, которые, я уверена, будут вам полезны».

Пока Жюв читал телеграмму, Фандор продолжал подгонять шофера:

— Скорее! Нам надо успеть к прибытию вечернего экспресса!

Таксист поддал газа.

Удастся ли двоим друзьям встретить Элен?

 

13. БОБИНЕТТА

В тихом провинциальном Буживале Элен вела спокойный образ жизни. Ее здоровье быстро укреплялось. В один прекрасный день доктор Манен сказал ей:

— Ваше здоровье, слава Богу, не внушает мне больше опасений. Мне теперь нет нужды наблюдать вас каждый день. Я буду навещать вас два или три раза в неделю. Я знаю одну прекрасную женщину, которая сможет пожить с вами, скрасить вам одиночество и помочь по дому.

Элен приняла предложение доктора, и на следующий день перед ней предстала молодая женщина лет тридцати — тридцати пяти, с симпатичным серьезным лицом и прекрасными манерами. Обе женщины понравились друг другу. Компаньонку звали мадемуазель Берта. Элен представилась ей как Елена Мейенбургская, поскольку с момента своего замужества она считала, что таково ее настоящее имя.

Свое время Элен заполняла прогулками, беседами с мадемуазель Бертой и чтением посланий Фандора, кратких, но исполненных страстного чувства. Чтобы не тревожить жену, журналист старался не касаться наиболее драматических сторон своего пребывания в Голландии.

Однажды во второй половине дня, после прогулки, две женщины отдыхали в зимнем саду. Берта читала книгу, а Элен, утомленная прогулкой, задремала, вытянувшись в шезлонге. Время от времени, приоткрывая глаза, она ловила на себе внимательные взгляды своей компаньонки. Наконец Элен не выдержала и спросила:

— Мадемуазель Берта, почему вы так смотрите на меня?

Та смутилась, покраснела, стала бормотать что-то невнятное. Потом, словно решившись, сказала:

— Вы не рассердитесь, если я задам вам один вопрос?

— Спрашивайте… — ответила Элен, заинтригованная таким вступлением.

— Видите ли, мадемуазель… или, вернее, мадам, поскольку вы ведь недавно вышли замуж…

— Действительно, я замужем, — улыбнулась Элен. — Это не тайна.

— Но фамилия, которую вы носите, не принадлежит вашему мужу?

Элен нахмурилась.

— Елена Мейенбургская — это мое девичье имя, — сказала она.

— А мужа вашего зовут Жером Фандор?

Элен покраснела от досады. Ей совсем не улыбалось вступать в обсуждение своей личной жизни. Но и уклоняться от заданного вопроса у нее не было оснований.

— Да, — сказала она. — Я действительно жена Жерома Фандора.

Необыкновенное волнение отразилось на лице Берты. Она бросилась на колени перед Элен и нежно сжала ее руки:

— Ах, мадемуазель… мадам! Недаром говорят, что только гора с горой не сходятся! Я так мечтала встретиться с вами!.. Но скажите, значит вы… вы… дочь Фантомаса?

«Эта особа неплохо информирована», — подумала Элен, хмурясь все больше и больше. Но волнение и сочувствие, написанное на лице Берты, смягчили досаду жены Фандора.

— Есть вещи, — сказала она со вздохом, — которые трудно объяснить и мучительно вспоминать. Я вам сказала, кто я. Не требуйте от меня большего. Не заставляйте меня бередить воспоминания, которые я хотела бы похоронить навсегда!

Сделав видимое усилие, Берта поборола свое волнение.

— Не сочтите меня назойливой, — проговорила она, — и поверьте, что мои вопросы были продиктованы не праздным любопытством. Теперь я должна рассказать о себе, а вы должны меня выслушать… Доводилось ли вам слышать о Бобинетте, с которой Фандор был знаком в прежние времена?

— Да, Фандор рассказывал мне о некоторых событиях, в которых была замешана некая Бобинетта…

— И как он о ней отзывался?

— Он говорил, что эта девушка вела странный и не вполне добродетельный образ жизни. Что она была замешана — возможно, помимо своей воли — в неблаговидную историю со шпионажем. Но потом она исправилась и постаралась загладить свою вину. Он считал, что по природе своей она — порядочная женщина и заслуживает прощения.

В то время как Элен говорила, выражение лица ее собеседницы неоднократно менялось. Наконец она прошептала дрожащим голосом:

— Если бы вдруг… если бы однажды эта Бобинетта оказалась перед вами, мадам… согласились бы вы пожать ей руку?

Элен все поняла. Она встала с шезлонга и сжала в своих руках руки мадемуазель Берты.

— Вот видите? — сказала она. — Я ответила на ваш вопрос!

Элен почувствовала, как что-то горячее капнуло ей на грудь: это Берта, она же Бобинетта, плакала, уронив голову ей на плечо.

Обе женщины сели рядышком и предались воспоминаниям. С тех пор как Бобинетта, благодаря помощи Жюва и Фандора, смогла вырваться из-под власти Фантомаса и его приспешников, она вела уединенный образ жизни, не переставая следить по газетам за перипетиями борьбы, которую полицейский и журналист вели против Короля преступлений.

Бобинетта раскрыла перед Элен одну из темных страниц своей биографии. Много лет назад, когда она работала санитаркой в психиатрической больнице в Пасси, одна больная, которую врачи объявили безнадежной, умоляла устроить ей побег. Бобинетта обещала ей помочь, но свое обещание не сдержала. До сих пор воспоминание об этом мучило ее, ибо она была убеждена, что несчастная женщина, которую считали сумасшедшей, на самом деле таковою вовсе не была.

— Но я уверена, — продолжала Бобинетта, — что теперь, когда мы встретились с вами, мы сможем общими усилиями помочь бедной мадам Рамбер…

Элен побледнела:

— Как вы сказали? Мадам Рамбер?

— Да… Вы ее знаете?

— Она… Она… — Элен задыхалась от волнения, — Она мать моего…

Молодая женщина не успела закончить фразу. В комнату кто-то вошел — это был доктор Манен. До самого вечера у них не было возможности вернуться к прерванному разговору. Когда вечером Бобинетта зашла в спальню Элен, она увидела свою хозяйку в плаще и со шляпкой на голове.

— Вы куда-то собрались? — с удивлением спросила Бобинетта.

— Напротив, я только что вернулась: я была на почте, откуда телеграфировала мужу, что завтра вечером я выезжаю в Амстердам…

— Но это совершенно невозможно! Вы не в таком состоянии, чтобы…

Элен жестом остановила ее:

— Мое решение принято. Я его не изменю!

— Но что вы скажете господину Фандору?

— Я расскажу ему то, что сегодня узнала от вас о судьбе его матери — несчастной мадам Рамбер…

— Мадам! — прервала ее Бобинетта. — Вы думаете принести вашему мужу радостную весть, но на самом деле вы можете причинить ему большое горе… Событие, о котором я вам рассказала, произошло десять лет тому назад. Кто знает, что случилось за это время с мадам Рамбер? Десятилетнее пребывание в заведениях такого рода может помутить разум и у здорового человека. Кроме того, мадам Рамбер уже в те годы была немолода, так что…

— Вы правы… — вынуждена была согласиться Элен. — Я не стану сообщать мужу новость, которая может обернуться для него новым горем… Но я постараюсь, ничего не говоря ему прямо, навести его на след его матери…

— Я вижу, — сказала Бобинетта, — ничто не удержит вас от поездки в Амстердам. Но я умоляю вас принять необходимые меры предосторожности. У меня есть два надежных человека. Разрешите им сопровождать вас в путешествии. Это два простых парня, их разговор вряд ли сможет вас развлечь, но вы можете быть уверены, что они будут охранять вас как зеницу ока и не позволят ни одному волосу упасть с вашей головы…

— Что же это за верные рыцари? — спросила Элен, улыбаясь.

— Один из них — мой брат Жоффруа по прозвищу Бочка, а его друга зовут Бенуа Сундук… Оба они работают грузчиками на Центральном рынке. Нельзя сказать, что у них ума палата, но силы в них столько, что вдвоем они справятся с целой ротой!

— Я вижу, что Фандор был прав, когда говорил о вас как о человеке, на которого можно положиться, — сказала Элен. — Я благодарна вам от всей души!

Две женщины дружески обнялись, и Бобинетта сразу же поспешила в Париж. Двоих приятелей она нашла в подвальчике под вывеской «Свинья Святого Антуана», где они сидели перед огромными мисками дымящегося капустного супа.

— Ты поставишь нам выпивку, сестричка? — осведомился Жоффруа, увидев Бобинетту. И, не дожидаясь ее ответа, подозвал хозяина: — Эй, старый сквалыга, тащи нам бутыль красного да закуску получше — моя сеструха платит!

Пока два силача ели и пили, Бобинетта изложила им суть дела. Им надлежало быть на следующий день ровно в семь часов на бульваре в Буживале и ожидать там молодую особу, которую они должны будут сопровождать в Амстердам, защищать и охранять вплоть до ее встречи с Фандором. Билеты в оба конца и все прочие расходы будут им, разумеется, оплачены. Бобинетта не сомневалась в ответе. Для Жоффруа она была непререкаемым авторитетом, ради своей «сеструхи» он готов был скакать на край света на одной ноге. Точно так же поступил бы и его закадычный друг Бенуа, с которым они никогда не расставались. Но в данном случае был один смущавший их момент.

— Вот только по-английски мы не волокем… — со вздохом признался Жоффруа Бочка.

Для двух друзей, имевших весьма приблизительные понятия о географии, во всех странах, кроме Франции, люди говорили по-английски. Бобинетта улыбнулась:

— Не бери в голову! Но завтра вечером постарайтесь не надраться и ровно в семь будьте на месте!

Оба поклялись ей, что будут «как стеклышко»!

Вечером следующего дня Элен вышла из ворот своего дома в Буживале и пошла вдоль бульвара. Не успела она сделать и ста шагов, как из-за деревьев вышли два человека и приблизились к ней.

— Мадам, — сказал один из них, — нам поручено сопровождать вас до Амстердама.

Из своего окна Бобинетта наблюдала за происходящим. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, ей было видно, как все трое сели в поджидавшую машину. Бобинетта еще несколько минут сидела у окна, прислушиваясь к затихающему шуму мотора и радуясь, что все идет как по маслу. Примерно через полчаса она затворила окно и спустилась вниз. Вдруг она услышала, что кто-то звонит у ворот. «Кого это принесло?» — подумала она и, накинув на плечи пальто, пошла открывать. Но едва она отворила калитку, как возглас удивления вырвался из ее груди: перед ней стояли две массивные фигуры — это были Жоффруа Бочка и его — дружок Бенуа Сундук.

— Вы? — едва могла выговорить Бобинетта. — Почему вы здесь? Что вы сделали с Элен?

Два силача казались пристыженными и смущенными.

— Тут такое дело, сеструха, — начал Жоффруа заплетающимся языком. — Ведь мы с Сундуком — дружки, не разлей водой… Куда один — туда и другой… И если один захотел хлопнуть стаканчик, то и другой должон… Законно? Но дело есть дело! Ежели обещали, то вот они мы!

— Вы только сейчас пришли?

— Оно конечно, мы опоздали… часа на… пол! Но у нас есть уважительная причина… По дороге столько бистро… ведь в каждое надо зайти… и пропустить — ну хоть по маленькой! Вот и не рассчитали… Сначала угостил Бенуа… потом была моя очередь… потом опять его… А иначе, сама понимаешь, нельзя! Потому что — невежливо…

Бобинетта его не слушала. Она была ошеломлена. «Если эти двое только что пришли, — спрашивала она себя, — то с кем же уехала Элен?» Ею овладел приступ ярости.

— Идиоты! Кретины! — кричала она, кидаясь на брата с кулаками. — И не стыдно вам? Напились оба как свиньи!

Два колосса стояли перед ней, понурив головы.

— Сдается мне, дали мы с тобой маху, — заметил Бенуа Сундук своему дружку. — А то с чего бы малышке так разоряться?

— Похоже, что так, — согласился Жоффруа Бочка. — Сеструха вон как распалилась… Хоть бы сказала, чем мы проштрафились…

— Они еще спрашивают! — бушевала Бобинетта. — Вам хоть кол на голове теши!.. Боже мой! Боже мой!.. Я хотела помочь Элен, а в результате могу стать причиной ее гибели!..

Однако она понимала, что жалобами делу не поможешь, и, бросив двум силачам короткое «Пошли со мной!», направилась в дом. Побросав в саквояж самое необходимое, она выскочила на улицу и помчалась на вокзал. Два приятеля еле за ней поспевали.

— Когда поезд на Париж? — спросила она в кассе.

— Через пять минут.

В вагоне пригородного поезда она не проронила ни слова. Бенуа и Жоффруа только пыхтели и таращили глаза. Едва поезд прибыл на вокзал Сен-Лазар, как Бобинетта потащила их к такси.

— На Северный вокзал! — приказала она шоферу.

На Северном вокзале она узнала, что экспресс на Амстердам ушел двадцать минут назад. Бобинетта в отчаянии заломила руки.

— Но есть еще пассажирский поезд, мадам, — сказал ей служащий. — Он отходит через сорок пять минут и доставит вас в Амстердам завтра к полудню.

Молодая женщина тут же приняла решение ехать этим поездом. Другого выхода не было: надо было как можно скорее предупредить Фандора, что Элен выехала в Амстердам, и в случае, если их встреча не состоялась, начать поиски. Через сорок пять минут она уже сидела в купе вагона вместо с Жоффруа и Бенуа, окончательно протрезвевшими и исполненными глубокого раскаяния. И поезд тронулся…

 

14. АРЕСТ САМОЗВАНКИ

Генерал Грундал перешел через улицу и остановился на берегу канала, наблюдая, как медленно проплывают пузатые баржи. Генерал был в штатском и явно не желал быть узнанным редкими прохожими. Он поднял воротник плаща и надвинул на глаза широкополую шляпу, которую имел обыкновение носить только за городом, в кругу семьи. Идя вдоль берега, генерал вскоре достиг подъездных путей главного железнодорожного вокзала Амстердама. Как раз в этот момент его слуха достиг тяжелый грохот, и длинный пассажирский состав выкатился на мост.

— Неужели я опоздал? — проворчал Грундал, с тревогой взглянув на часы. — Или время перепутал?..

Но, увидев надписи на вагонах, он успокоился: это был берлинский экспресс, а не тот поезд, который он ждал. Правда, генерал не заметил, что в конце состава был прицеплен вагон французской железнодорожной компании… Грундал поднялся на насыпь и направился к вокзалу, к которому, по каким-то своим соображениям, он подходил не со стороны главного входа, а со стороны подъездных путей.

Амстердамский пассажирский вокзал не отличается большими размерами, но в некоторые часы составы прибывают сюда с такой интенсивностью, что интервал между ними не превышает пяти минут и потоки пассажиров с разных поездов смешиваются и сливаются в один.

На насыпи к генералу подошел какой-то нищий, и они обменялись рукопожатием. В этом не было ничего удивительного, ибо в грязном оборванце Грундал узнал господина Зюйсела, начальника голландской тайной полиции.

— Вы приняли все меры предосторожности? — спросил генерал. — Вы понимаете, что арест известной вам персоны должен быть произведен незаметно и без шума… Нельзя подливать масло в огонь гражданской распри, которая готова охватить нашу некогда мирную страну!

— Разумеется, меры приняты, — ответил Зюйсел. — Но не будем преувеличивать опасность, дорогой генерал. Партия королевы Вильхемины намного сильнее. Против нее действует лишь кучка заговорщиков…

— Да, но среди них есть влиятельные лица… Кроме того, — генерал нагнулся к уху полицейского, — я слышал, что в низах общества существует некая организация, готовая развязать кровавые события!

— Пусть вас это не тревожит. Эта организация на две трети состоит из моих агентов. Все главные подстрекатели мне известны и в нужный момент будут арестованы.

— Хорошо, коли так… — сказал генерал. — Но как вам нравится самозванка? Приехать сейчас в Амстердам собственной персоной! Такая наглость говорит о том, что она рассчитывает на решительную поддержку своих сторонников…

— Не более чем необдуманный, опрометчивый поступок! Она не знает, что мы информированы о ее приезде… Уверяю вас, ее арест пройдет без сучка и задоринки!.. А сейчас нам лучше разойтись: столь длинный разговор между прилично одетым господином и бродягой может привлечь внимание… Кроме того, я вижу вдали паровозный дым. Это приближается тот поезд, который нам нужен…

И они разошлись в разные стороны…

Раздался хриплый паровозный гудок, и густые клубы пара заполнили накрытое стеклянной крышей помещение вокзала. Затем из белого тумана показалась лоснящаяся черная грудь мощного локомотива. Вскоре длинная вереница выкрашенных в разные цвета вагонов остановилась у перрона. Здесь были вагоны, прибывшие из разных стран — Бельгии, Франции, Германии, и было даже два спальных вагона, прибывших из Италии. Пассажиры выходили не торопясь, неся в руках мелкую кладь. Более тяжелые вещи они препоручали носильщикам, выстроившимся в шеренгу напротив вагонов. У единственного выхода из вокзала, где контролер в обшитой галунами форме проверял билеты, образовалась довольно густая толпа. Слышались разговоры и восклицания на самых разных языках.

Генерал Грундал стоял немного в стороне и наблюдал за происходящим. Вдруг сердце его забилось: в толпе он увидел мнимого нищего, с которым недавно разговаривал на железнодорожной насыпи и которого с тех пор потерял из вида. Господин Зюйсел следовал по пятам за молодой женщиной, впереди которой шли два здоровенных верзилы, явно растерянных и чувствующих себя не в своей тарелке среди шума и суеты международного вокзала. Как раз в этот момент генерал увидел, что в толпе произошло какое-то движение и молодая женщина оказалась отделенной от своих сопровождающих.

На эспланаде вокзала к ней подошел мнимый нищий и стал выпрашивать у нее подаяние. Он был удален полицейскими, которые, видя затруднение молодой женщины, тут же подозвали стоявшее неподалеку такси. Уже садясь в машину, она увидела на эспланаде двух своих спутников и хотела окликнуть их, но не успела это сделать. Кто-то подсадил, а точнее сказать, впихнул ее в машину, где, к своему удивлению, она оказалась в обществе двух мужчин, севших по обе стороны от нее. Третий поместился на скамеечке напротив, и это был не кто иной, как давешний нищий! Женщина опомнилась только тогда, когда машина уже тронулась с места.

— Что вам угодно от меня, господа? — воскликнула она. — Здесь какая-то ошибка!

Ответа не последовало. Машина, вместо того чтобы ехать в сторону города, повернула в противоположном направлении. Несчастная пленница попыталась оказать запоздалое сопротивление, позвать на помощь. По это только ухудшило ее положение. Если до сих пор сопровождавшие ограничивались тем, что крепко держали ее под руки, то теперь они быстро и сноровисто связали ее, а рот заклеили пластырем. Нищий сказал ей на плохом французском языке:

— Лучше вам не сопротивляться и спокойно подождать, пока вас не доставят, куда надо, и не снимут с вас допрос.

Узнице не оставалось ничего другого, как последовать этому совету. Но множество вопросов теснилось у нее в голове. Куда ее везут? Кто эти люди? Оказалась ли она в руках бандитов? Или же — что казалось ей более вероятным — она была схвачена полицией?

Вскоре машина остановилась и пленницу повели через двор, крепко держа ее под руки. Они вошли в какое-то здание и пошли по длинному коридору вдоль ряда совершенно одинаковых дверей. В конце коридора их встретил служитель в форме и с большой связкой ключей. Он по-военному отдал честь нищему и почтительно выслушал указания, которые тот прошептал ему на ухо. Затем он отпер тяжелую дверь, и пленница оказалась в тесной комнатенке, где стояли кровать с соломенным тюфяком да соломенный стул. Дверь с грохотом захлопнулась, ключ заскрежетал в замке, и женщина осталась одна.

— Господи, что же со мной будет? — прошептала она.

Однако прошло немного времени, и дверь снова открылась. В комнату вошел важный генерал в сопровождении давешнего нищего, на котором теперь был нормальный цивильный костюм. Господин Зюйсел уселся напротив пленницы и, прежде чем начать допрос, долго смотрел ей в лицо.

— Ваше имя, фамилия, род занятий? — наконец спросил он.

— Прежде чем отвечать на ваши вопросы, — сказала молодая женщина, — я хотела бы знать, в чем меня обвиняют. Меня арестовали как преступницу и привезли, насколько я понимаю, в тюрьму…

— Именно так, сударыня… Но я не уполномочен сообщать вам мотивы вашего ареста. Вы узнаете их, когда предстанете перед Верховным судом.

Молодая женщина побледнела. Она явно колебалась, не зная, какую линию поведения избрать. Наконец она решилась:

— Я не буду отвечать на ваши вопросы. Вам не имеет смысла меня обыскивать — у меня нет при себе никаких документов…

Зюйсел улыбнулся:

— Я это предвидел… Но мне совершенно не нужно вас обыскивать, чтобы удостовериться, кто вы такая. Вас зовут Елена Мейенбургская, вы законная жена парижского журналиста Жерома Фандора и прибыли в Голландию с намерением…

Но тут генерал прервал полицейского;

— Намерения мадам, или мадемуазель, нас в данный момент не интересуют… Ваша задача — установить личность задержанной.

Зюйсел был, явно раздосадован сделанным ему замечанием. Он пробормотал что-то по-голландски, затем продолжал по-французски:

— Подтверждаете ли вы, что являетесь Еленой Мейенбургской?

И поскольку молодая женщина продолжала молчать, он добавил с угрозой в голосе:

— Мы все равно заставим вас говорить, если надо, то и посредством силы!

Молодая женщина, казалось, размышляла, потом насмешливая улыбка мелькнула на ее губах. Эта улыбка была столь неожиданна и неуместна, что генерал и полицейский с тревогой переглянулись. Неужели их пленница так уверена в себе, что смеется над их властью и их угрозами? Наконец она снизошла до ответа:

— Ну что ж, раз вам это известно, не стану отрицать: да, я Елена Мейенбургская!

На этом допрос и окончился. Арестованная не пожелала произнести больше ни слова, и Зюйсел с генералом, убедившись в тщетности своих усилии, оставили в одиночестве ту, которая признала себя Еленой Мейенбургской. Но едва дверь за ними захлопнулась, как эта молодая особа разразилась веселым смехом. С удовольствием растянувшись на соломенном тюфяке, она проговорила:

— Теперь, когда я одурачила этих двух ослов, не грех и отдохнуть!

Особа, которая столь непринужденно вела себя в тюремной камере, на самом деле вовсе не была Еленой Мейенбургской. Это была мадемуазель Берта, иначе говоря, Бобинетта, которая приехала в Амстердам с намерением разыскать Фандора и которую голландская полиция приняла за «самозванку». Однако молодая женщина быстро сообразила, что в интересах Элен она должна как можно дольше поддерживать это заблуждение.

Между тем двое верзил громадного роста в растерянности бегали по эспланаде амстердамского вокзала. Несмотря на свой рост и физическую силу, они производили впечатление двух потерявшихся детей. Это были Жоффруа Бочка и Бенуа Сундук. Они видели, как Бобинетта села в такси и уехала без них, и никак не могли взять в толк, что же произошло. Другие свидетели пытались им объяснить, что молодая женщина была похищена на глазах у полиции, причем с такой дерзостью, которая не оставляла сомнений: то было делом самой полиции. Но два силача ничего не понимали и на всякий случай так махали кулачищами, что все предпочли от них отступиться.

Среди присутствующих было еще два заинтересованных лица, которые оказались на место происшествия с опозданием и сейчас лихорадочно пытались выяснить подробности драматического события. Эти двое были Жюв и Фандор. Журналист был так потрясен, что просто потерял способность соображать. Жюв, сохранивший малую толику хладнокровия, пытался рассуждать логически:

— Ясно, что нас провели, как младенцев! Полиция каким-то образом узнала о прибытии Элен. Они схватили ее и увезли в тюрьму!

— Пусть лучше она будет в руках полиции, чем в руках Фантомаса! — восклицал Фандор.

Жюв совсем не был убежден, что Элен была похищена именно полицией, но он поостерегся разубеждать Фандора. В глубине души он не исключал возможности, что молодая женщина была увезена бандой Фантомаса.

— Мы разыщем ее, чего бы это ни стоило! — повторял он, сжимая руки своего друга.

 

15. СО ВЗЛОМОМ…

Вернувшись в маленькую комнатку, которую они снимали в предместье Амстердама, Жюв и Фандор сели и глубоко задумались.

— Прежде всего, — сказал наконец полицейский, — нам надо провести рекогносцировку. Надо выяснить, кто захватил Элен: сторонники королевы Вильхемины или ее противники? Противники королевы готовы поддержать «самозванку». Если Элен попала к ним в руки, то в ближайшей перспективе ей ничего не грозит… С другой стороны, защитники Вильхемины — порядочные люди, и, как бы они ни были настроены против Элен, они не станут проявлять жестокость по отношению к женщине… особенно к женщине, являющейся твоей женой.

Жюв старался успокоить Фандора, но тот только рукой махнул:

— Это все рассуждения… А Элен между тем в заточении. Наш долг — освободить ее как можно скорее!

— Вот и я о том же! — подхватил Жюв. — Если Элен в руках врагов королевы, то освободить ее можно только силой или хитростью… Если же ее захватили сторонники королевы, то нам достаточно повидать Вильхемину, объяснить ей, что произошло недоразумение, — и она отпустит нашу Элен…

— Возможно… — проговорил Фандор и вдруг вздрогнул и заторопился. — Жюв, вы же знаете, что наш единственный контакт с королевой — это краткие встречи, которые она назначает нам в дворцовом парке, возле фонтана Нептуна. Как раз на завтра назначена такая встреча! Но мы не можем ждать до завтра!

— Надо найти способ проникнуть во дворец!

— Но это невозможно, Жюв…

— Нет ничего невозможного, Фандор… Надо попробовать! И немедленно!

— Вы правы! Я готов на все. Ведь Элен — моя жена! Но вы, Жюв, имеете ли вы право рисковать? Проникнуть во дворец тайком, без пропуска, в вечернее время… Если нас заметят, то наверняка примут за злоумышленников и обойдутся с нами соответствующим образом…

— Не говори глупости, Фандор! — прикрикнул на него Жюв с напускной строгостью. — Я твой друг, почти твой отец. Мы пойдем вместе!

Быстрыми шагами они миновали предместье, приблизились к центру города и остановились против стены, опоясывавшей королевский дворец. Она производила грозное и неприступное впечатление. Мосты через ров были подняты, решетки, защищающие вход, опущены, вооруженные часовые прохаживались на равном расстоянии один от другого.

Два друга шли вдоль стены, ища и не находя место, где можно было бы ее преодолеть. Стоило им немного приблизиться, как очередной часовой брал ружье наизготовку и громко кричал:

— Назад!

Жюв и Фандор отошли в сторону, чтобы посовещаться.

— У меня родилась идея, — сказал полицейский, — У тебя нет при себе большого бумажного конверта?

— Да, есть. А что?

— Давай его сюда… Так… Я кладу в него два листа чистой бумаги… У меня есть палочка воска, сейчас мы его запечатаем по всей форме… Черт возьми! Печатки-то у меня нет…

— Воспользуйтесь моим перстнем… Но что вы там стряпаете?

— Это будет нашим пропуском! — воскликнул Жюв, размахивая большим конвертом, украшенным внушительными восковыми печатями. — Я успел выучить несколько голландских слов. Думаю, мне этого запаса хватит…

— Но что вы хотите делать?

— Не беспокойся! — отвечал Жюв, увлекая Фандора к стене. — Видишь вон того часового? Место здесь пустынное, мы должны разом навалиться на него, связать твоими подтяжками, два носовых платка ему в рот вместо кляпа — и дело сделано!

— Допустим, нам это удастся… А дальше что?

— Узнаешь в свое время…

Приблизившись к часовому на двадцать шагов, они услышали:

— Стой!.. Назад!

Жюв произнес несколько невразумительных слов, в которых слышались, многочисленные протяжные звуки «о» и «а».

— Вот образчик моего голландского! — шепнул он другу. — Следуй за мной… Когда надо будет действовать, я кашляну…

Сняв шляпу, он подошел к часовому, пытавшемуся вникнуть в смысл услышанных им непонятных слов. Над головой полицейский держал конверт, украшенный печатями, который тоже действовал на солдата гипнотизирующе. Когда до часового оставалось не более четырех шагов, Жюв кашлянул. По этому сигналу Фандор, как безумный, кинулся на несчастного солдата и схватил его за горло так, что тот не успел издать ни единого звука. Опрокинув его на землю, журналист в мгновенно ока забил ему рот кляпом из двух носовых платков, в то время как Жюв связал руки и ноги.

Момент был критический. Несмотря на наступившую темноту, соседние посты могли заметить нападающих и поднять тревогу.

— Быстро! — скомандовал Жюв Фандору. — Бери ружье на плечо и начинай расхаживать вдоль стены — издали тебя примут за часового… Обо мне не беспокойся! Я иду в будку… вернусь через три минуты.

У каждого часового имелась полосатая будка, расположенная у самой стены. Туда и направился Жюв, таща за собой связанного солдата. При этом полицейский шепнул ему на ухо:

— Не бойся! Ничего плохого тебе не сделают…

Прошло три минуты. И тут Фандору пришлось пережить неприятный момент: чья-то рука легла ему на плечо и чей-то голос произнес у него над ухом:

— Стоять!

Обернувшись, он увидел рядом с собой фигуру в мундире. «Я погиб!» — подумал журналист и вскинул ружье, готовясь дорого продать свою жизнь. Но стоявший рядом с ним человек тихонько рассмеялся.

— Дурачок! Ты что, не узнал меня? — проговорил Жюв.

Полицейский надел на себя мундир часового, его ботинки и кепи.

— Ну как, мундир мне к лицу? — шутил он. — Не бойся, тебя я тоже не забыл: на твою долю в будке осталась шинель… Вот тебе газеты, набей их в капюшон, — в темноте будет казаться, что ты накинул его поверх кепи. Это никого не удивит, ведь начинает накрапывать… Будем надеяться, что никто не станет смотреть на твою обувь… А теперь — вперед! Следуй за мной и ничему не удивляйся!

Тяжелым шагом часового, держа ружье на плече, Жюв двинулся к ближайшим воротам, где, как он знал, находился пропускной пункт.

— Ты увидишь, как это просто, — шептал он Фандору. — Я только буду повторять обычные в таких случаях жесты, и нас примут за курьеров, принесших депешу…

Действительно, солдат, сидевший в проходной, увидев их, нимало не удивился. «Курьеры от полковника…» — подумал он и даже не повернул головы. Миновав проходную, Жюв и его спутник, естественно, не стали заглядывать в помещение, где находилась охрана. Но, проходя мимо запотевшего изнутри окна, Жюв постучал. Кто-то протер рукавом стекло и посмотрел наружу. Жюв поднял конверт над головой. Изнутри ему махнули рукой — мол, проходи…

Заметив через приоткрытую дверь, что в прихожей никого нет, полицейский быстренько прихватил одно из ружей, стоявших в козлах, и кепи с вешалки. Фандор, таким образом, тоже был экипирован полностью.

— Теперь начинается самое интересное! — шепнул Жюв, когда через минуту они подошли к входу во дворец.

Стоявший у дверей швейцар в ливрее с золотыми галунами шагнул им навстречу.

— Вам чего, солдаты? — спросил он по-голландски.

Жюв не мог ничего ответить, но сохранял полное хладнокровие. Он звучно и протяжно зевнул, показав рукой: мол, не могу говорить, да и неважно все это… Одновременно он потряс перед носом у швейцара пакетом с печатями.

— Опять к пастору, — проворчал швейцар. — Надоели, хуже горькой редьки…

И махнул рукой, чтоб проходили. Жюв переступил порог, обернулся и, не переставая зевать, жестом приказал Фандору следовать за собой.

Жюв уже неплохо ориентировался во внутренних покоях дворца. Он уверенно свернул налево, потом направо, и пошел, по длинной внутренней галерее, ведущей к дворцовой церкви, откуда, как он знал, есть проход в личные апартаменты королевы. И если подходы к этим апартаментам со стороны парадных залов охранялись целой толпой стражников и челяди, то со стороны церкви не было никого. «Правда, дверь может быть заперта, — рассуждал про себя Жюв. — В этом случае, делать нечего, придется прибегнуть ко взлому…»

И действительно, дверь, которая вела из молельной комнаты в прихожую королевской спальни, была на замке.

— Это для нас пара пустяков! — пробормотал Фандор.

Дверь была двустворчатой, и, чтобы ее открыть, достаточно было поднять два шпингалета. Гораздо труднее им было решиться и переступить порог королевской спальни.

— Как-никак, а поступаем мы не очень вежливо! — прошептал Жюв. — Врываться таким образом в спальню молодой женщины… Положим, я холостяк, с меня взятки гладки, но ты-то, Фандор, — женатый человек!

— Ладно, нашли время шутить! — проворчал Фандор и тихонько постучал в дверь спальни.

Ответа не последовало.

— Досадно! — шепнул Жюв. — Что если и эта дверь заперта?

Фандор снова постучал и, не получив ответа, толкнул дверь.

Она оказалась не запертой, и они вошли.

— Ваше величество… — начал Жив — и осекся.

Освещенная электрической лампой, спальня была пуста, постель не смята. Королевы не было…

На следующее утро, как обычно, две камер-дамы в сопровождении горничных постучали в дверь королевской спальни.

— Ваше величество! Соблаговолите проснуться, — произнесла одна из дам, открывая дверь. Каково же было удивление вошедших, когда они увидели несмятую постель и убедились, что королева исчезла… Тут же по всему дворцу прозвучал сигнал тревоги, были закрыты все входы и выходы. Началась страшная суета.

Срочно собрался совет министров.

— Господа! — сказал генерал Грундал, весь бледный, входя в зал заседаний, — Господа! Сегодня ночью было совершено ужасное покушение: один из часовых подвергся нападению, был связан, и два неизвестных солдата проникли во дворец!

Генерал еще ничего не знал об исчезновении королевы. Но уже с разных сторон министры кричали ему:

— Если бы только это, господин генерал!

— Похищена королева!..

— Королева исчезла!

— Возможно, она убита!..

Услышав это известие, генерал рухнул как подкошенный, в кресло, разрывая ворот своего мундира.

— Боже, спаси Голландию! — прохрипел он.

Затем, несколько овладев собой, он продолжал:

— Господа! Завтра в Амстердам с официальным визитом прибывает император Германии… Совершенно невозможно, чтобы королева Вильхемина не встретилась с ним! Мы должны разыскать ее, чего бы это ни стоило! Если мы вынуждены будем признаться в исчезновении Ее величества, кайзер может воспользоваться этим, чтобы навязать Голландии кого-нибудь из своих родственников… Или же трон захватит самозванка, с помощью своих приспешников… А это еще хуже!.. Боже мой! Боже мой!.. Неужели никто ничего не знает о судьбе нашей всемилостивейшей монархини?

— Увы, нам ничего не известно! — ответил ван ден Хорейк.

Но при этом глаза главного камергера странно блестели, а губы кривились от сдерживаемой улыбки…

 

16. ПОХИЩЕНИЕ

Несколько часов спустя после драматических событий, разыгравшихся на эспланаде Амстердамского железнодорожного вокзала, трое мужчин, закутанных в плащи и вооруженных револьверами, сошлись в сельской местности недалеко от города. Место встречи, судя по всему, было определено заранее, потому что каждый пришел к нему отдельно и своим путем. Эти трое были граф д'Оберкампф, ван ден Хорейк и ван Маппен — главари заговора против королевы Вильхемины. Главным среди них был ван Маппен. Он держался уверенно, в то время как двое других были явно растеряны.

— Какая гнусная история! — начал д'Оберкампф.

— Произошло нечто ужасное! — подхватил ван ден Хорейк.

Ван Маппен поглядел на них с насмешкой и пожал плечами.

— Спокойно, друзья мои! С чего это вы так разволновались?

— Есть отчего разволноваться! — ответил главный камергер, заискивающе заглядывая ван Маппену в глаза. — Мы выполнили все ваши приказания, чтобы захватить Элен по приезде в Амстердам… А в результате она оказалась в руках приспешников Вильхемины! И что теперь делать…

Ван Маппен прервал его властным движением руки.

— Ты дурак, ван ден Хорейк! — сказал он с презрением. — Разве ты забыл, что все происходит только с моего ведома и по моей воле?

— Хозяин… — забормотал главный камергер. — Я знаю…

— Ничего ты не знаешь! Ты хнычешь, как идиот, по поводу вещей, не имеющих никакого значения… Ты уже готов признать, что мы потерпели поражение… Так вот, слушай! Ты думаешь, будто Елена Мейенбургская попала в руки сторонников Вильхемины, а на самом деле — она в наших руках!

И ван Маппен расхохотался, видя растерянность своего подручного, видя, как тот дрожит и пугливо озирается по сторонам. Ощущение мрачной силы и зловещего величия исходило от фигуры главного смотрителя плотин и шлюзов. Выпрямившись во весь свой громадный рост, скрестив руки на груди, он властно окидывал взором окрестность, и ночь одевала его черным плащом. Он казался сверхъестественным видением, возникшим из ночной тьмы, из сумрака лесов, из глубины холодных каналов.

— Ты хочешь знать, что мы будем делать? — продолжал он. — Мы отомстим! И наша месть будет ужасна!

При этих словах ван ден Хорейк задрожал так, что зубы его застучали. Он принадлежал к тому разряду подлецов, которые способны замыслить любую низость, но обливаются потом от страха, когда приходит время действовать.

— Отомстить кому? Королеве? — пробормотал он. — Что вы еще придумали, пан Маппен?

Не отвечая ему, тот повернулся к д'Оберкампфу:

— Ты выполнил мои приказания? Элен в надежном месте? Узнал ли ты все, что требовалось?

— Все, что вы приказали, исполнено.

— Так где же место их встречи?

— Под большой ивой, у фонтана Нептуна.

— Время встречи?

— Два часа ночи.

Ван Маппен потер руки:

— Пошли! Сейчас как раз время…

Быстрыми шагами он направился к городу. Его сообщники следовали за ним на почтительном расстоянии. Спустя полчаса они были возле дворца.

— Ван ден Хорейк! — сказал ван Маппен. — Ты занимаешь должность главного камергера. Ты должен был бы находиться в курсе всех придворных интриг. А между тем ты ничего не знаешь… Иногда я спрашиваю себя, нужны ли мне такие помощники…

Ван ден Хорейку показалось, что ван Маппен взглянул на него с каким-то особенным выражением, и он задрожал еще больше.

— Раз ты ничего не знаешь, — продолжал главный смотритель шлюзов, — я тебе расскажу… Известно ли тебе, что Вильхемина время от времени встречается с Жеромом Фандором?

— Нет… Он никогда не приходит на приемы…

— Фандор не настолько глуп, чтобы являться к королеве публично. Они встречаются ночью, в королевском парке, возле фонтана Нептуна! Теперь понял?

— Да, хозяин… И вы что же, хотите пойти на это свидание?

— Именно так!

— Вы… Вы хотите убить королеву?

— Не исключено…

Королевский дворец и окружающий его парк были погружены в ночную темноту. Время от времени тишина нарушалась перекличкой часовых.

— Ван ден Хорейк, — сказал главный смотритель плотин, — у тебя, конечно, есть ключ от потайной двери… Иди, отопри!

— Хозяин, вы ошибаетесь… Нет у меня никакого ключа…

Ван Маппен сделал угрожающее движение:

— Раз у тебя нет ключа… Раз ты вообще ни на что не пригоден… Придется тебя…

— Нет, нет!.. Я вспомнил… Я знаю, как войти!

Еле передвигаясь на подгибающихся от страха ногах, главный камергер подвел своих спутников к маленькой дверце, скрытой в зарослях плюща. Ключ у него, конечно, оказался при себе.

Через несколько минут трое заговорщиков были уже возле фонтана Нептуна. В ночное время воду в фонтане отключали, и вокруг бассейна царила полная тишина.

— Здесь никого нет… — пролепетал ван ден Хорейк. — Королева не пришла…

— Заткнись! — бросил ему ван Маппен. — Мне надоело слушать твои кретинские замечания! Вот большая ива… Ясно, что сегодня у них свидание не состоится… После всего, что произошло днем… Но раз мы здесь, королева должна прийти!.. Ван ден Хорейк! Ты понял, что от тебя требуется?

— Что?.. Что?.. Я не понимаю…

— Ты сейчас пойдешь к королеве… и сделаешь так, что она спустится сюда… спустится одна!

— Но что… что я ей скажу?

— Ты же придворный! Придумай что-нибудь!.. Скажи, например, что, прогуливаясь по парку, ты услышал возле фонтана Нептуна чьи-то стоны… призывы на помощь… что ты испугался и побежал во дворец… что сейчас поднимешь охрану и организуешь поиск…

— Но ведь если начнут обыскивать парк, то найдут вас…

— Ну какой же ты кретин! Услышав твой рассказ, королева очень испугается, побледнеет… но уже в следующую минуту она назовет тебя трусом и станет высмеивать твои страхи. Ты будешь настаивать на том, что видел и слышал… потом уступишь и скажешь, что, мол, да, все это, возможно, тебе померещилось… Королева посоветует тебе лечь в постель, а сама пойдет спать в сопровождении своих камер-дам.

— И что дальше?

— А дальше — помолчи и делай, что тебе говорят!

Ван ден Хорейк рысью пустился прочь, счастливый в глубине души, что таким образом он как бы выбывает из игры: он скажет королеве то, что от него требуется, а дальнейшее — не его дело!

— Вы думаете, она придет? — спросил д'Оберкампф.

— Еще бы! Готов поклясться голландской короной, которая скоро будет на голове Элен! Вильхемина, конечно, подумает, что у фонтана стонет Фандор, ставший жертвой какого-то несчастного случая. Она постарается скрыть это от придворных и сама прибежит его спасать!

И ван Маппен добавил слова, в которых раскрылась вся низость его души:

— Вильхемина так добра! Вильхемина так глупа!

Д'Оберкампф ничего не ответил. Он скрестил руки на груди и стал ждать дальнейших распоряжений. Они не замедлили последовать:

— Граф д'Оберкампф! Спрячьтесь за этим кустом!

— Хорошо… А сами вы куда, хозяин?

— Это мое дело…

И ван Маппен, сбросив свой черный плащ, лег под большой ивой, где царил полный мрак. Прошло еще несколько минут. Тишину ночи нарушал лишь плеск воды в бассейне да редкий крик ночной птицы… Вдруг вдали песок аллеи заскрипел под легкими шагами.

— Королева… — прошептал д'Оберкампф.

— Помолчи! — оборвал его ван Маппен.

Королева в накинутом на плечи горностаевом манто осторожно пробиралась между кустами.

— Фандор… — тихонько позвала она. — Господин Фандор? Жюв?

Ей ответил слабый, исполненный страдания голос:

— Ваше величество… На помощь… Я умираю…

— Вы ранены! — воскликнула Вильхемина. — Мужайтесь!.. Я иду к вам!..

Но в тот момент, когда королева склонилась над человеком, лежавшим в тени большой ивы, он внезапно вскочил на ноги. Тяжелый черный плащ накрыл королеву с головой, окутал со всех сторон, лишил возможности двигаться, заглушил ее крик. Граф д'Оберкампф был уже тут как тут.

— Скорее! — приказал ему ван Маппен. — Ватный тампон и хлороформ!

Минуту спустя, опустив на землю неподвижное тело Вильхемины, потерявшей сознание под действием хлороформа, ван Маппен потер руки:

— Вот теперь королева Голландии ведет себя тихо и послушно — как я того хочу!

Между тем граф д'Оберкампф казался удивленным.

— Вы не убиваете ее? — спросил он холодно.

— Пока нет… — ответил тот, кто называл себя ван Маппеном.

На следующее утро королева Голландии пришла в себя, как будто пробудилась от страшного кошмара. Но, к ее ужасу, кошмар продолжался наяву. Она увидела себя запертой в маленькой комнате с деревянными стенами и низким скошенным потолком, который едва позволял ей выпрямиться во весь рост. В комнате были только кровать, стол и стул. «Где я?» — в смятении подумала она. Она хотела открыть дверь — дверь была заперта. Она сделала попытку отворить ставни, закрывавшие узкое окно, но и это оказалось невозможно.

Рядом с кроватью, на которой очнулась королева Вильхемина, валялся ватный тампон. Голова у нее раскалывалась. Острый характерный запах хлороформа наполнял комнату.

— Я попала в ловушку, — пробормотала Вильхемина. — И уж конечно, человек, который набросился на меня, не был Фандором!

Но не только страх за собственную судьбу мучил царственную пленницу. Она представила себе Голландию, лишившуюся своей королевы, неизбежную гражданскую смуту, революцию, которой не замедлят воспользоваться авантюристы и низкие властолюбцы… Обычная женщина на ее месте, вероятно, разразилась бы слезами. Но королева в этих трагических обстоятельствах напрягла все свои силы и всю свою энергию.

— Даже если мне суждено погибнуть, — воскликнула она, — королева Голландии не унизится до слез!

Больше она не произнесла ни слова, не сделала ни одного движения и, сидя на единственном стуле, стала ждать. Ждать ей пришлось долго. Дневной свет, проникавший сквозь щели ставен, сменился вечерними сумерками, а затем темнотой ночи. Чего ждала королева? Быть может, своей смерти…

Наконец послышались шаги. Вильхемина встала. Дверь ее темницы отворилась.

— Мадам, я приношу Вашему величеству мои нижайшие приветствия, — произнес чей-то голос.

Человек, вошедший в комнату, был одет в черное с ног до головы, на лице у него была черная бархатная маска. Увидев его, королева побледнела.

— Фантомас! — прошептала она.

Жюв и Фандор достаточно подробно рассказали ей о Гении злодейства, чтобы она с первого взгляда узнала его зловещий силуэт. Бандит произнес традиционную фразу вежливости, но в голосе его не было почтительности. Инстинктивно Вильхемина выпрямилась и заговорила с королевской холодностью:

— Кто разрешил вам являться передо мной в таком виде? Почему у вас маска на лице? Подите прочь, сударь! Вы можете меня убить, но я не позволю вам забыть о том, что я королева, а вы негодяй!

Фантомас сжал кулаки, его глаза в прорезях маски злобно сверкнули.

— Я помню о том, что нахожусь в присутствии королевы Голландии, — промолвил он. — Но и ей не следует забывать, что перед ней — король!

— Король? Какой же страны?

— Всего мира, мадам? Король дня и ночи, ужаса и преступления! У меня тысяча лиц, и я ношу тысячу корон!

С едва уловимой иронией королева пожала плечами.

— Стало быть, — сказала она, — Ваше королевское величество явились ко мне с дипломатической миссией? В таком случае, соблаговолите объяснить мне цель вашего визита.

В ответ на эту тонкую насмешку Фантомас едва сдержал закипающую ярость.

— Пусть так! — прохрипел он. — Оставим пустые слова и перейдем к делу. Пусть вы королева, но вы побеждены, побеждены мной! И побежденной надлежит выслушать условия, которые ей продиктует победитель!

— Разве я похожа на побежденную, готовую подчиниться требованиям победителя? — надменно спросила Вильхемина.

На этот раз Фантомас не мог сдержаться, и лезвие кинжала сверкнуло в его руке.

— Ваше величество, — прошипел он сдавленным голосом, — вы всего лишь женщина… И как всякой женщине, вам знакомо чувство страха! Если я захочу, вы будете дрожать передо мной, будете молить о пощаде!

Вильхемина смерила бандита презрительным взглядом.

— Ваше величество ошибается, если думает, что я такая же женщина, как все другие, — сказала она. — Я королева, а царственные особы не имеют права просить пощады! Они не боятся смерти, ибо их жизнь принадлежит не им! Вы можете убить меня, но я не буду просить вас ни о чем!

— Вы бросаете мне вызов?

— Я выражаю вам мое презрение!

Казалось, Фантомас готов нанести смертельный удар… Но он опустил руку и вложил кинжал в ножны. Его голос вновь обрел ледяное спокойствие.

— Какое мне дело до ваших слов и до вашего презрения! — сказал он, — Все равно вы в моих руках. Я ваш господин, а скоро стану господином Голландии!

— Я в ваших руках — это так… Но господином Голландии вы не будете никогда! Короли умирают, но страны живут вечно! Пусть вы убьете меня, — придет другой монарх и вышвырнет вас за пределы наших границ!

Фантомас не обратил на ее слова никакого внимания.

— Я передаю вам вот эту бумагу, — продолжал он. — Это акт вашего отречения от престола. Если вам дорога жизнь, вы его подпишете. В противном случае, королева Вильхемина умрет здесь от голода и жажды!

Королева помолчала.

— Я поняла вас, — промолвила она. — Я готова умереть, лишь бы Голландия не попала под власть таких негодяев, как вы!.. А теперь — уходите! Я запрещаю вам присутствовать при моей агонии!

Фантомас ничего не сказал, он повернулся и вышел. И когда дверь за ним затворилась, Вильхемина почувствовала, что горячие слезы текут по ее щекам.

 

17. КОРОЛЕВА ГОЛЛАНДИИ

В поздний вечерний час посреди пустынной улицы двое мужчин богатырского сложения, стоя под дождем, горько плакали, поддерживая друг друга. Они что-то бормотали заплетающимися языками.

— Бедный мой Жоффруа Бочка! — вздыхал один.

— Бедный мой Бенуа Сундук! — всхлипывал другой.

И слезы их, сливаясь с потоками дождя, переполняли сточную канаву.

Вот уже три дня и три ночи, как два силача с Центрального рынка бродили по неведомому им городу Амстердаму, надеясь как-нибудь невзначай встретить Бобинетту или, на худой конец, Элен и Фандора. Но, как назло, им попадались только незнакомые люди, говорившие на непонятном языке, который два приятеля упорно считали «английским». Наконец им повезло: на дверях какой-то забегаловки, расположенной в районе торгового порта, они прочли меню, написанное на французском языке. Они решились зайти внутрь. Какова же была их радость, когда выяснилось, что хозяином заведения был француз, некогда содержавший бистро в районе Центрального рынка!

Жоффруа и Бенуа, поскольку они были при деньгах, заказали вина и уселись плотно, намереваясь никуда отсюда не уходить.

— Ты понимаешь, — объяснял другу Жоффруа Бочка, — моя сеструха — женщина умная. Она сразу смекнет, что нас надо искать именно здесь!

Через несколько часов Жоффруа и Бенуа уже покорешились с хозяином заведения, которого звали Лушон, и все трое отправились в большой загул по окрестным пивным. Трое суток продолжалась эта гулянка, пока из карманов двух друзей не улетучились последние монеты. Когда это произошло, Лушон потерял к соотечественникам всякий интерес и быстренько выставил их за порог на ночную улицу, где теперь они и пребывали, насквозь промокшие от дождя и пьяных слез.

— Что нам теперь делать? — спрашивал Бенуа Сундук. — Мы уже обошли весь город. Ясно, что ни Бобинетты, ни Элен здесь нет. А то бы мы их встретили…

Жоффруа Бочка согласился с другом:

— Здесь нам больше нечего делать. Надо возвращаться в Пантрюш! Тем более, на Центральном рынке у торговца из Понт-Эсташа я аж сорок франков недополучил за разгрузку овощей. Зря я что ли на него ишачил!

Вернуться на Центральный рынок — это была голубая мечта двух грузчиков. Но возникало затруднение: денег на проезд у них не было. Впрочем, колебались они недолго.

— Подумаешь, великое дело! — сказал Бенуа Сундук. — И пешком дойдем! Дня через два-три будем в Пантрюше…

— Ты так думаешь?

— Еще бы! Я вчера посмотрел на небо — звезды на нем точно такие, как у нас на Центральном рынке, над мясными рядами… Стало быть, мы находимся где-то недалеко!

Этот довод убедил Жоффруа Бочку. Два друга двинулись прямиком через поле, наткнулись на железнодорожный путь и пошли вдоль него прочь от города. Занялся рассвет, наступило утро, солнце поднималось все выше над головой, а они все шли и шли. Они отбились от железнодорожной ветки и некоторое время блуждали но полям. Амстердам остался, уже далеко позади. Пройдя небольшой лесок, они остановились в изнеможении. Опускался вечер. Дорогу им в который уже раз пересек канал. Пришлось идти до ближайшего шлюза, чтобы перейти на другой берег по перекидному мостику. Дальше начиналась совершенно пустынная местность. Сумерки сгущались. Два друга ничего не ели и не пили с самого утра.

— Ну, я ухайдакался! — сказал Жоффруа Бочка. — Как будто перетаскал сто кулей муки по сто кило каждый…

Бенуа Сундук даже слова сказать не мог — так он устал. Два приятеля сошли с дороги и двинулись прямиком к маленькому домику, чьи окошки светили им издалека.

— Уж как-нибудь объясним этим англичанам, что нам надо поесть и переночевать, — проворчал Жоффруа Бочка.

По мере того как путники приближались к домику, они все сильнее чувствовали пьянящий аромат, обволакивавший их со всех сторон.

— Черт возьми! — сказал приободрившийся Бенуа Сундук. — Хорошо пахнет — совсем как у нас на рынке, в рыбных рядах…

Однако идти двум друзьям становилось все труднее. Они попали в какие-то колючие заросли, доходившие им до пояса. Колючки цеплялись за одежду, хватали их, как невидимые руки. В темноте двое силачей бились, как мухи на липкой бумаге, не в состоянии найти выход. Наконец они выбрались на какую-то полянку, где рухнули как подкошенные, и захрапели во всю мочь.

…В десять часов утра, когда солнце уже ярко светило, господин Эйр вышел из своего домика. На голове у него была широкополая соломенная шляпа. Не торопясь, он шел по тропинке, направляясь к большому полю, расстилавшемуся невдалеке. Сплошь покрытое яркими цветами, это поле под порывами ветерка напоминало многоцветное колышущееся море.

Господин Эйр был высоким красивым стариком с бледным лицом и белоснежными волосами. Уже много лет он жил в маленьком домике с черепичной крышей, расположенном на некотором расстоянии от города Гарлема, и занимался разведением роз, чему весьма способствовал умеренный климат этого прекрасного уголка живописной Голландии. Неподалеку от дома находилась старинная ветряная мельница, давно уже не использовавшаяся по прямому назначению и превращенная господином Эйром в парфюмерную лабораторию, где он производил переработку своей ароматной продукции.

Господин Эйр сам вел хозяйство с помощью приходящей работницы, и каждое утро выходил в поля, чтобы осмотреть свои плантации и собрать урожай цветов. На этот раз он с удивлением обнаружил, что ночью какие-то люди прорвали проволочное ограждение со стороны дороги, оставив на шипах клочки своей одежды, и углубились в насаждения розовых кустов. Пройдя по их следам, он вскоре увидел самих пришельцев — двух здоровенных парией, мирно спавших на земле. Шаги старика разбудили спящих, они приподнялись, сели и стали протирать кулаками слипшиеся глаза.

Жоффруа Бочка и Бенуа Сундук с трудом приходили в себя, одурманенные сном и запахом роз. Увидев рядом с собой незнакомого старика, они сказали друг другу:

— Ну вот, еще один англичанин!

Услышав звуки французской речи, господин Эйр заговорил с незнакомцами на их языке. Двое силачей пришли в неописуемый восторг и стали наперебой объяснять старику, что они идут в Париж, на Центральный рынок, где намерены всласть поесть капустного супа, а пока хотели бы заморить червячка, чем Бог послал, хоть куском хлеба…

Господин Эйр выслушал их речи с некоторым недоумением. «Однако же, они не производят впечатления злоумышленников», — подумал он. И пригласил их пройти в дом. Несколько минут спустя Жоффруа и Бенуа уже сидели в чистенькой просторной кухне, наворачивали превосходный капустный суп и рассказывали радушному хозяину о своих приключениях. Господин Эйр мало что мог понять из их сбивчивого рассказа, но вдруг он вздрогнул и побледнел. Произошло это в тот момент, когда Жоффруа проговорил:

— В общем, все это — проделки Фантомаса…

— Фантомаса? — переспросил старик в большом волнении. — А какое вы имеете отношение к Фантомасу?

Двое друзей, в свою очередь, посмотрели на него с удивлением: неужели и в этих местах было известно имя Фантомаса? Но теперь уже они едва успевали отвечать на вопросы своего хозяина. Они выложили то немногое, что им было известно о похождениях зловещего бандита.

— А что же Жюв? — спросил старик дрожащим от волнения голосом.

— Так это же наш приятель! — заявили в один голос Жоффруа и Бенуа. — И Фандор тоже… Клевый парень этот журналист!

Волнение старика усилилось еще больше, если только это было возможно. Сжимая дрожащими руками здоровенные лапищи грузчиков, он попросил:

— Расскажите мне о Фандоре! Расскажите все, что вы знаете о нем!

В тот вечер в Буживале, когда к Элен подошли двое мужчин и сказали, что им поручено сопровождать ее в Амстердам, она подумала, что они не производят впечатления таких здоровяков, как говорила Бобинетта. Но жена Фандора не придала значения своему наблюдению, тем более что было темно и она не имела возможности как следует разглядеть своих спутников. Они пригласили ее в роскошный автомобиль, сами сели рядом с ней, и машина помчалась. К удивлению Элен, они и не думали заезжать на железнодорожный вокзал: машина ехала всю ночь, и утром они уже были на территории Голландии. Молодая женщина подумала, что таково было, по-видимому, указание Жюва и Фандора.

Около десяти часов утра машина остановилась на пустынном морском берегу. По дороге Элен пыталась выяснить у своих спутников, каким маршрутом они следуют и скоро ли она встретится с Фандором. Но смутность и уклончивость их ответов зародили в ней беспокойство. Выйдя из машины на пустынном пляже, она наконец разглядела лицо того спутника, который в течение всего переезда сидел рядом с шофером, спиной к ней. И тогда возглас удивления и ужаса вырвался из ее груди:

— Владимир!..

Действительно, это был сын Фантомаса! Именно он привез Элен сюда, на пустынный берег залива Зюйдерзее. Несчастная женщина оглянулась вокруг, ища, к кому можно было бы обратиться за помощью. Напрасно! Кругом не было ни души. Полоса песчаного пляжа простиралась в обе стороны, насколько хватало глаз, обрамленная с одной стороны водным пространством, с другой — зарослями морской сосны.

— Что вы собираетесь со мной делать? — спросила она дрожащим голосом. — Что сам от меня нужно?

Владимир усмехнулся:

— Ты наша пленница! Ты в наших руках…

«Наша пленница…», — подумала Элен. Она поняла, что это множественное число подразумевало присутствие Фантомаса.

Вдали, на морском горизонте, показалась черная точка, быстро увеличивающаяся в размерах. Вскоре можно было угадать в ней моторную лодку. На минуту у Элен затеплилась надежда, что появление лодки, быть может, расстроит планы похитителей. Но тут же ей пришлось убедиться в тщетности своих надежд. Выпрямившись во весь рост, скрестив руки на груди, в лодке стоял человек, в котором Элен без труда узнала своего неумолимого преследователя, того, кто упорно называл себя ее отцом, — Гения злодейства, Фантомаса!..

Сломленная отчаянием, недавней болезнью и всеми испытаниями, Элен лишилась чувств…

Когда Элен пришла в себя, был вечер. Она находилась в уютно обставленной комнате, через окно ее взору открывался широкий морской простор, вблизи виднелась небольшая плотина. Возле постели она увидела того, кто, при всей своей свирепости, всегда проявлял по отношению к ней, Элен, снисходительность и заботу, которые можно было бы даже назвать любовью, если бы это чувство могло найти себе место в злобном сердце Фантомаса…

— Элен! — произнес он сухим и повелительным тоном. — Сегодня вы — пленница и останетесь ею так долго, как мне будет угодно. Однако я не желаю вам зла. Напротив, я забочусь о вашем счастье!

— Мое счастье, — прервала его Элен, — состоит в том, чтобы любить Фандора и жить с ним вместе!

Фантомаса передернуло.

— Перестаньте! — нервно воскликнул он. — Не говорите мне об этом человеке! Если вы согласитесь его забыть…

— Бесполезно меня уговаривать! — снова прервала его Элен. — Не требуйте от меня невозможного, Фантомас!

Бандит злобно нахмурился, но тут же овладел собой и изменил манеру поведения.

— Послушайте, Элен, — сказал он вкрадчивым голосом, — не будем сейчас говорить о Фандоре. В конце концов, только от вашего поведения, от вашего послушания будет зависеть, увидитесь вы с ним или потеряете его навсегда.

— Чего вы от меня хотите?

— Вы узнаете об этом позже… Пока вам надлежит оставаться в этом доме. Вы не будете пытаться бежать, не будете пытаться узнать, почему вы здесь находитесь… Обещаете?

— Хорошо… Обещаю… Где я нахожусь?

— На одном из бесчисленных островков у побережья Голландии. Называется он Маркен. Все его жители преданы мне и не сделают ничего без моего разрешения. Добраться отсюда до материка можно только на лодке. А лодки вы не получите… Поэтому не пытайтесь нарушить мой приказ!

Фантомас встал и открыл стоящий в комнате шкаф.

— Здесь висят платья, которые носят все местные женщины, — сказал он. — Вы должны выходить из этой комнаты не иначе, как переодевшись в местный костюм.

Он достал из шкафа и положил перед Элен портрет молодой женщины со светлыми глазами и золотистыми волосами, уложенными под тяжелый медный гребень с затейливыми украшениями, в соответствии со старинной голландской модой. Одета она была в такой же старинный костюм, какой сохранился среди жительниц острова Маркен.

— Я требую, — сказал Фантомас, — чтобы вы причесались так же, как эта женщина, и чтобы при случае вас можно было принять за нее. Впрочем, сделать это будет нетрудно: вы с ней очень похожи… Кроме меня, вы должны будете повиноваться еще одному человеку, который может прийти и сказать вам: «Я посланец главного смотрителя плотин и шлюзов, повинуйтесь мне под страхом смерти!»

С этими словами Фантомас вышел, оставив Элен в недоумении, с женским портретом в руках… «Кто такой главный смотритель плотин? — спрашивала она себя. — Какое отношение имеет он к Фантомасу?..»

Между тем, Гений злодейства вскочил в моторную лодку и вернулся на пляж, где Владимир все еще ждал его. Вместе они сели в автомобиль и помчались в Амстердам.

В середине ночи генерал Грундал был разбужен мажордомом, который доложил, что его превосходительство срочно желает видеть главный смотритель плотин. Генерал наскоро оделся и вышел в салон, где его ожидал ван Маппен. Грундал посмотрел на него с надеждой.

— Ну как? — спросил он. — Есть какие-нибудь новости относительно Ее величества? Неужели вы нашли ее?

Тот, кто был известен в Голландии как главный смотритель плотин, таинственно усмехнулся. Конечно, если бы Фантомас захотел, он мог бы дать генералу исчерпывающую информацию. Но он, разумеется, этого не сделал. К генералу он явился с совершенно иными намерениями, — чтобы осуществить одну из самых хитрых и дерзких афер, на какие он когда-либо пускался.

Вот уже на протяжении почти двух суток с момента исчезновения королевы генерал находился в полубезумном состоянии. Его отчаяние усугублялось тем, что на следующий день ожидался официальный визит в Голландию германского кайзера Вильгельма. Встреча между ним и королевой Голландии должна была бы иметь важные последствия для будущего страны. Если обнаружится исчезновение Вильхемины, то это будет равносильно катастрофе.

Ван Маппен как будто читал мысли генерала.

— Пришло время действовать! — твердо сказал он. — Любой ценой, но завтра у нас должна быть королева!

— Увы! — горестно воскликнул Грундал. — Где же ее найти? Вся полиция поставлена на ноги, а толку никакого…

— От полиции вообще толку не бывает! — сентенциозно изрек тот, кого генерал считал ван Маппеном. — Если мы не можем найти королеву, нужно найти ей замену…

Услышав такое, Грундал не поверил своим ушам.

— Что вы такое говорите, ван Маппен! — воскликнул он, глядя на главного смотрителя безумными глазами. — Что вы мне предлагаете? Я честный подданный нашей всемилостивейшей государыни Вильхемины! Я думаю, вы сами не понимаете, что говорите, ван Маппен! В противном случае я должен буду ответить на ваше предложение ударом шпаги! Ведь вы предлагаете мне измену…

Фантомас улыбнулся и спокойно ответил:

— Я никого не собираюсь предавать или склонять к измене. У вас нет оснований подозревать меня в чем-либо подобном. Разве я когда-нибудь давал повод поставить под сомнение мою преданность королеве Вильхемине?

— Нет, — вынужден был согласиться генерал.

— В таком случае, выслушайте мое предложение, и я вам гарантирую, что когда завтра в одиннадцать часов утра кайзер прибудет во дворец, он найдет голландскую королеву там, где ей и положено быть.

— Господи! — вздохнул генерал Грундал. — Если бы это было возможно!..

Элен была разбужена на рассвете появившейся в ее комнате незнакомой женщиной, которая сказала ей на ломаном французском:

— Главный смотритель плотин ждет вас…

Элен неплохо говорила по-голландски, овладев этим языком еще в пору своей юности, в Натале. Она попыталась заговорить с женщиной на ее родном языке, но та не пожелала отвечать. Она только добавила, указав на разложенный на стуле старинный национальный костюм:

— Господин главный смотритель желает, чтобы вы надели вот это!

Заинтригованная, Элен не задавала больше вопросов. Она надела старинный наряд, зачесала волосы под высокий медный гребень и последовала за женщиной. Ее усадили в моторную лодку, и два часа спустя, в сопровождении двух рыбаков, она прибыла в амстердамский морской порт, где на набережной ее уже ждал автомобиль. Она увидела, что ее везут через весь город к королевскому дворцу. Когда они подъезжали к дворцовым воротам, человек, сопровождавший ее и оказавший ей всевозможные знаки почтения, попросил Элен опустить на лицо вуаль.

Затем она поднялась по парадной лестнице, между двух рядов дворцовой гвардии и множества придворных, которые при ее приближении склонялись в глубоком реверансе. Вдруг среди придворных она увидела знакомое лицо и знакомую фигуру в необычном облачении из черного бархата, в широком плаще с красным подбоем, — это был Фантомас в костюме главного смотрителя плотин. Он подошел к ней, почтительно поклонился и прошептал:

— Ни слова, ни единого неуместного жеста! Иначе Фандор погибнет…

Бандит знал, что есть только одна угроза, способная подействовать на Элен и удержать ее в повиновении.

Вес более и более заинтригованная, Элен проследовала, сопровождаемая Фантомасом, в роскошный салон, с тончайшей деревянной резьбой по стенам, золочеными консолями и бесценными персидскими коврами на полу. Здесь ее на несколько минут оставили в одиночестве. Затем дверь отворилась, и старый военный в парадном мундире бросился к ее ногам, взволнованно повторяя:

— Ваше величество! Ваше величество!.. Вошедший следом Фантомас тронул его за плечо:

— Встаньте, Грундал! И внимательно посмотрите на вашу королеву!

Элен в свою очередь с изумлением посмотрела на генерала, пытаясь вникнуть в смысл происходящего. Грундал вздрогнул, как будто внезапно очнувшись от наваждения.

— Господи! — прошептал он. — Я ошибся, это не королева… Но какое сходство! Какое сходство!

Фантомас отвел генерала в сторону.

— Теперь вы понимаете, что я хочу сделать в интересах Ее величества и в интересах Голландии? — сказал он, — Я привел молодую женщину, которая, по счастливой случайности, как две капли воды походит на нашу королеву. Эта женщина изящна, умна, хорошо воспитана. Ей только надо объяснить, что от нее требуется, и она великолепно сыграет роль!

Генерал смотрел на ван Маппена с восхищением.

— Вы нашли гениальное решение! — прошептал он. — Мы поведем большую игру, и мы ее выиграем! Пусть нас судит история — если, конечно, история об этом узнает — но мы действуем в интересах Голландии!

— Хорошо сказано, Грундал! — поддержал его Фантомас. — Лучше временно заменить королеву ее двойником, чем оставить трон пустым и позволить самозванке завладеть им!

Произнося эту пышную тираду, Великий интриган закусил губу, чтобы не расхохотаться в лицо генералу, которого он так легко одурачил. Затем он подошел к Элен.

— Мадам, — сказала он, — всемогущему провидению было угодно сделать так, что вы как две капли воды похожи на Ее величество королеву Вильхемину. Наша всемилостивейшая государыня, по причинам, которые было бы слишком долго объяснять, в течение ближайших дней не сможет появиться во дворце, Необходимо, чтобы никто не заметил ее отсутствия. Необходимо, чтобы кто-то заменил ее в глазах придворных и в глазах народа во время официальных церемоний. Это сделаете вы!

— Я?! — воскликнула Элен. — Но это невозможно!

— Все возможно, раз такова моя воля! Помните о судьбе Фандора…

Фантомас знаком подозвал Грундала.

— Мадам, — сказал он, — разрешите представить вам генерала Грундала. В сложных ситуациях он будет подсказывать вам, как себя вести. Ни о чем не беспокойтесь: ваше сходство с королевой столь велико, что, когда вы облачитесь в ее одежды, родная мать вас не различит… Что касается вашей роли, то она не сложна. Вам только нужно будет произносить официальные фразы… Ваш августейший гость ни о чем не догадается.

— Августейший гость?..

— Ну да! Вам предстоит принять Вильгельма, германского императора…

 

18. ПОКУШЕНИЕ

— Сир! Я была счастлива услышать добрые слова, которыми вы соизволили выразить свои чувства в отношении Голландии. Эти чувства симпатии и доверия, связывающие наши две страны, служат залогом того, что Голландия и в дальнейшем будет идти по пути процветания и прогресса, опираясь на своего давнего союзника Францию и на своего нового союзника — Германию.

Трудно было найти более дипломатичную форму, чтобы дать понять кайзеру, что сближение между Голландией и Германией ни в коем случае не поведет к ослаблению голландско-французского союза, как того хотелось бы Вильгельму.

Произнося свою речь, Элен была совершенно свободна и естественна. Казалось, она была рождена для того, чтобы играть роль королевы! Сам Вильгельм был ею очарован, хотя и хмурился каждый раз, когда она подчеркивала особые отношения близости между Голландией и Францией.

— Пусть Ваше величество соизволит простить нам простоту и неприхотливость оказанного вам приема, — продолжала Элен. — Мы разделили здесь с вами хлеб и соль нашей искренней дружбы в соответствии со старыми добрыми традициями нашей страны. А теперь я приглашаю Ваше величество оказать нам честь и посетить вместе с нами представление в Опере, где наши лучшие певцы почтут за счастье выступить перед высоким гостем!

Все шло как по маслу, в строгом соответствии с установленным протоколом официального визита. Это был спектакль, за ходом которого внимательно следили придворные и политики. И разумеется, кайзер Вильгельм, мечтавший о том, чтобы перед ним трепетала вся Европа, и гнувший свою линию с великодержавной самоуверенностью, был бы взбешен, если бы узнал, что играет роль в комедии, где его партнершей была не настоящая королева, а подставное лицо!

Но император ни о чем не догадывался и с почтительным поклоном предложил руку той, кого считал королевой Голландии. Время от времени Элен неприметно обращала взор в сторону генерала Грундала, который легким кивком давал ей понять, что все идет как надо. Старый солдат, который скрепя сердце пошел на предложенную ему мистификацию, постепенно успокоился, видя, что Элен играет спою роль с таким достоинством и тактом, которые сделали бы честь любой королеве! «Вильхемина сможет спокойно вернуться на свой престол, — думал генерал, — ни честь тропа, ни достоинство Голландии не будут посрамлены!»

Генерал Грундал, разумеется, испытывал бы совсем иные чувства, если бы мог проникнуть в зловещие замыслы Фантомаса! У подножия парадной лестницы, по которой спускались император Вильгельм и мнимая королева Вильхемина в сопровождении блестящей свиты, их ожидали две открытые кареты. Протокол предусматривал, что каждый из монархов должен ехать в Оперу в отдельной карете.

— Ваше королевское величество разрешит проводить ее до кареты?

— Как будет угодно Вашему императорскому величеству!

Это было легкое нарушение протокола. Провожая ту, кого он считал королевой Вельхеминой, до ее кареты, Вильгельм выражал ей свое особое расположение, действуя не только как монарх, но и как любезный кавалер. Когда Элен села в открытое ландо, император снял шляпу и произнес:

— Я буду иметь честь и удовольствие вновь увидеть Ваше величество в Опере.

С этими словами он направился к своей карете. Кавалькада тронулась.

Утром того же дня Жоффруа Бочка и Бенуа Сундук отпросились у своего гостеприимного хозяина, господина Эйра, и приехали в Амстердам. После разговора, который произошел у них накануне касательно Фантомаса, Жюва и Фандора, таинственный старик проникся большой симпатией к двум грузчикам с Центрального рынка и взял с них обещание, что они обязательно вернутся к нему в домик среди роз. И вообще не хотел их отпускать, но два друга непременно хотели еще раз попытаться разыскать Бобинетту.

Увидев, что дома украшены флагами, а улицы заполнены возбужденной толпой, Жоффруа и Бенуа решили, что в городе ярмарка.

— Только где же балаганы? — недоумевали, они. — На ярмарке должны быть балаганы…

О том, что Амстердам посетил кайзер Вильгельм, они, разумеется, понятия не имели.

— Не выпить ли нам пивка? — предложил Жоффруа Бочка.

— Дело! — поддержал его Бенуа Сундук.

Добрый господин Эйр снабдил двух приятелей несколькими монетами, что позволило им с комфортом расположиться в ближайшей пивной. Опустошая залпом одну литровую кружку за другой, они очень скоро пришли в прекрасное настроение.

— А столики-то здесь хиловатые! — заметил Бенуа Сундук. — Я с одного раза разобью мраморную доску!

— Фиг разобьешь! — сказал Жоффруа Бочка.

— На спор?

— На спор!

Надо сказать, что раскалывать ударом кулака мраморные столешницы было любимым развлечением, которому два силача охотно предавались на Центральном рынке, особенно в состоянии подпития.

Бенуа встал, отступил на два шага и с размаха треснул кулачищем по столу. Доска раскололась.

— Браво! — воскликнул Жоффруа. — Чистая работа! Клянусь, я сделаю не хуже!

И он, в свою очередь, встал, потрясая кулаком.

— Господа! Господа! — в испуге закричал официант. — Что вы делаете?

Но он кричал по-голландски, и два друга не обратили на него никакого внимания. Тогда он попытался остановить руку Жоффруа, но это было все равно, что пытаться остановить паровой молот.

— Что этот дурак лезет? — удивился Бенуа Сундук. — У нас на Центральном рынке людям никогда не мешают веселиться… Давай, Бочка!

Жоффруа легонько отпихнул официанта, так что тот отлетел шагов на десять и рухнул на пол. Силач снова занес кулак над столешницей. Однако официант принялся вопить так громко, что его крик неминуемо должен был привлечь внимание полицейских. Не обращая на него внимания, Жоффруа трахнул кулаком и расколол столешницу… Все это могло плохо кончиться, если бы в дело не вмешался новый персонаж. Это был прилично одетый человек с черной бородой и темными живыми глазами. Он уже несколько минут наблюдал за происходящим, и теперь, подойдя к Жоффруа, громко выразил ему свое одобрение.

— Великолепно! Вот это удар так удар! — заговорил он на чистом французском языке. — Ну и силища же у вас, ребята! Могу предложить вам хорошую работу. Хотите заработать сто франков?

Одновременно незнакомец прекратил вопли официанта, сунув тому в руку золотую монету со словами:

— Это вам компенсация за разбитые столы и за все прочее. И перестаньте кричать! Разве вы не видите, что господа просто пошутили…

Эти слова он произнес по-голландски.

Несколько минут спустя два силача и их новый знакомый уже входили в дом неказистого вида, расположенный в проезде Оперы. Бородач провел их в небольшую комнату, окна которой были отворены, а железные ставни на них, наоборот, закрыты.

— Друзья мои! — сказал незнакомец. — Мне нужна от вас совсем небольшая помощь… Только не надо никому об этом рассказывать! Для начала проделайте мне в этих ставнях отверстия, так чтобы я мог через них наблюдать, что происходит на площади перед Оперой…

Ставни были сделаны из плотно пригнанных железных полос. Но двум силачам не потребовались даже слесарные инструменты. Голыми руками они выломали из каждой ставни по две железные полосы, так что образовалось что-то вроде бойниц или смотровых щелей.

— А теперь, — сказал бородач, — положите на эти деревянные козлы вот эту бронзовую трубу!

— А что это такое? — поинтересовались два приятеля.

— Подзорная труба, — ответил бородач.

И улыбнувшись, добавил:

— Это — особая подзорная труба. Очень сильная… Потому такая тяжелая!

— Это уж точно! — согласился Жоффруа Бочка, вытирая пот со лба. — Все равно что три говяжьи туши зараз поднять! А можно в нее посмотреть?

— Нет, нет! — быстро ответил бородач. — Вы свое дело сделали, вот вам деньги, можете идти! И помните: никому ни слова… Уговор дороже денег!

— Уговор дороже денег, это точно! — повторяли два силача, выходя из дома на улицу. — А все-таки какая-то чудная подзорная труба!..

— А как же Бобинетта? — вдруг спохватился Жоффруа. — Опять мы ее не встретили…

— Зато деньжат подзаработали, — утешил его Бенуа Сундук. — Боби была бы довольна! Она ведь всегда нам говорит: надо вкалывать! Надо вкалывать!.. А мы разве не вкалываем? Скажи, Бочка…

— Еще как вкалываем, Сундук!..

Они дошли до перекрестка и остановились в нерешительности: идти направо или налево? Вероятно, их сомнения разрешились бы обычным способом и друзья оказались бы в ближайшей пивной, но тут кто-то хлопнул их по плечу:

— Здорово, Бочка! Здорово, Сундук! Вот так встреча!

— Господин Фандор! Здравствуйте, господин Фандор! — воскликнули два силача в один голос.

Но Фандор — а это был действительно он! — уже засыпал их вопросами:

— Как вы здесь оказались? Давно ли прибыли в Амстердам? Что вы здесь делаете? Да говорите же скорее!

Тогда Жоффруа, у которого язык был подвешен чуть лучше, чем у его приятеля, стал рассказывать, как его «сеструха» Бобинетта поручила им сопровождать мадам Элен в Амстердам и что из этого вышло…

— В общем, — закончил он свой рассказ, — на здешнем вокзале Боби исчезла… и с концами!

— А вы-то что потом делали?

— Ничего… Спали под розами…

— Под какими розами?

— В саду у одного господина… Эйром его зовут… Потом… это… подзорную трубу устанавливали… за сто франков!

Голова у Фандора пошла кругом.

— Постойте, постойте!.. Что еще за труба?

Жоффруа и Бенуа переглянулись.

— Вообще-то мы обещали никому не говорить… Ну, да вы, месье Фандор, свой человек… Тут, в доме… один тип… чтобы лучше было на ярмарку смотреть…

— Какая ярмарка? Здесь нет никакой ярмарки…

— А зачем же тогда все эти флаги… и гирлянды… и триумфальная арка?

— В честь императора Вильгельма и королевы Вильхемины… Они сейчас будут здесь проезжать.

Сам Фандор явился сюда именно для того, чтобы посмотреть на кортеж. С той ночи, когда они вместе с Жювом пробрались в спальню Вильхемины и обнаружили исчезновение королевы, Фандор пребывал в беспокойстве за ее судьбу. Узнав о торжественной церемонии, на которой будет присутствовать королева, журналист решил удостовериться собственными глазами, что она жива и здорова.

В этот момент показались первые всадники королевского кортежа, и Фандор заработал локтями, пробиваясь в первый ряд любопытных. Когда ландо поравнялось с ним, у него вырвался крик удивления, который он постарался поскорее заглушить. Про себя же он прошептал:

— Элен! Это же не Вильхемина! Это Элен!..

Фандор не знал, что и думать. Это был один из тех редких моментов, когда журналист растерялся. Площадь с флагами, толпой народа и триумфальной аркой закружилась у него перед глазами.

Между тем Жоффруа и Бенуа обменивались впечатлениями:

— А королева-то просто красавица! Вот бы посмотреть на нее поближе!.. Этот тип, видать, не зря устанавливал свою трубу!

«Трубу… Подзорная труба? — думал между тем Фандор. — Труба, чтобы смотреть на кортеж?.. Нет, здесь что-то не так!..»

И, словно угадав его мысли, какой-то человек из толпы вдруг приблизился к Фандору и зашептал ему на ухо:

— Внимание! Готовится покушение! Это не подзорная труба, а мортира! Надо остановить кортеж! Надо заставить его отклониться от маршрута!

Фандор оглянулся, по человек уже растворился в толпе. «Нет, я не мог ошибиться! — воскликнул про себя журналист. — Это был голос Фантомаса! Фантомас предупредил меня! Он позвал меня на помощь, чтобы спасти Элен. Ведь это Элен, а не Вильхемина находится сейчас в королевской карете!»

Два силача сказали, что «подзорная труба» была направлена на площадь перед Оперой. Именно туда сейчас и готовился выехать кортеж, минуя триумфальную арку. Бледный, задыхаясь от волнения, Фандор бросился наперерез кортежу. Он оказался возле арки одновременно с королевской каретой. Вытянув руку, в которой был зажат револьвер, журналист дважды выстрелил, целясь в колеса. Его прицел был точен, две надувные шины с треском лопнули, и ландо остановилось. Одновременно другой человек — Фандор узнал в нем Фантомаса — кинулся вперед и схватил лошадей под уздцы, стремясь развернуть карету в сторону. И в ту же секунду грянул оглушительный взрыв! Раздались крики ужаса, толпа бросилась врассыпную. Какие-то мелкие металлические предметы, которыми была заряжена мортира террориста, свистели в воздухе и щелкали по мостовой. Если бы карета проехала еще два или три метра, она как раз угодила бы под выстрел, «Мы с Фантомасом спасли Элен!» — подумал Фандор.

Между тем та, кого все считали королевой Вильхеминой, встала в карете и старалась успокоить свою свиту.

— Со мной все в порядке, — повторяла она. — Кто-нибудь пострадал?

К счастью, жертв не было. Вдруг Элен побледнела и пошатнулась: в толпе она увидела Фандора! Но она тут же справилась со своим волнением. Что же касается журналиста, то он просто прыгал от радости и чуть не сбил с ног подбежавшего к нему Жюва.

— Ты молодец, малыш! — сказал комиссар чуть дрожащим от волнения голосом. — Ты спас нашу Элен! Правда, я позаботился об этом несколько раньше…

— Каким образом?

— Очень просто! Узнав, что на королеву готовится покушение, я вынул из королевской кареты высокие сиденья. В результате Элен оказалась бы ниже линии прицела и террорист все равно промахнулся бы…

— А как вы узнали о готовящемся покушении?

— Сегодня утром, проходя через площадь Оперы, я увидел итальянского террориста, лицо которого мне хорошо знакомо. Заподозрив недоброе, я стал следить за ним и раскрыл его замысел. Но решил действовать самостоятельно, чтобы не поднимать паники…

— А вы видели, что Фантомас…

— Да, он кинулся, чтобы развернуть карету… Ты прострелил шины, а я стибрил сиденья! — сказал Жюв, смеясь. — Таким образом, у нашей Элен была тройная страховка. Я думаю, что имея такую защиту, она может ничего не опасаться!

 

19. ПРОШЕНИЕ О ПОМИЛОВАНИИ

Итак, благодаря счастливому стечению обстоятельств и усилиям своих защитников, Элен благополучно спаслась от покушения. А что же произошло с кайзером Вильгельмом? Для него опасность была не столь велика, ведь гнусный террорист, по каким-то ему одному известным причинам, целился именно в королеву Вильхемину.

Находясь в следующей карете, император стал свидетелем драматической сцены. Но, в отличие от королевы, которая при виде опасности гордо выпрямилась во весь рост, немецкий монарх в испуге бросился плашмя на пол своего ландо, крича во весь голос: «Назад! Назад!» Подобный маневр не был предусмотрен протоколом, и кучера сделали то, что и должны были сделать, — пустили лошадей в галоп и, следуя за каретой королевы, подкатили к подъезду Оперы.

Когда Элен вышла из кареты, ее окружили царедворцы, всячески выражая ей свое восхищение и справляясь о ее самочувствии. Вместо ответа она только милостиво кивала и улыбалась. Гораздо больше, чем она, больше, чем все присутствующие, был взволнован Грундал. Он был так предан престолу, так дрожал за жизнь королевы Вильхемины, что даже забыл о произошедшей подмене.

— Клянусь Вашему величеству, — проговорил он дрожащим от волнения голосом, — что я готов отдать всю свою кровь до последней капли, лишь бы вам не пришлось вновь пережить столь ужасные события! Ваше величество может не сомневаться, что виновные будут найдены и сурово наказаны!

Элен улыбнулась, видя искреннее волнение старого солдата.

— Господин генерал, — сказала она, — человек, который покушался на мою жизнь, конечно, негодяй, но я не хочу ему мстить. Насколько мне известно, королеве в нашей стране принадлежит право помилования. Так вот, я хочу воспользоваться этим правом, пока нахожусь на троне. Я приказываю вам прекратить поиски преступника.

Грундал был не в силах скрыть свое смущение.

— Пусть Ваше величество не прогневается на старого слугу престола, — пробормотал он, — но не чрезмерно ли проявляемое вами милосердие?

— Милосердие никогда не бывает чрезмерным, — ответила Элен.

Несколько секунд генерал боролся с волнением, затем проговорил тихо, так что его услышала только Элен:

— Позвольте сказать вам, что моя глубочайшая преданность королеве Вильхемине распространяется также на ту, которая сумела ее заменить, проявив качества ума и сердца, достойные королевы!

Милостивая улыбка была ответом старому генералу.

Тем временем император Вильгельм с трудом выбрался из своей кареты. Чувствовалось, что он еле держится на дрожащих ногах.

— Надеюсь, Ваше величество не пострадали? — осведомился он. — Слава Богу! А я очень испугался… Я полагаю, Ваше величество отменит представление?

Элен высокомерно посмотрела на гостя. Страх могучего тевтонца внушал ей презрение.

— Мы не можем обмануть ожидания тех, кто пришел сегодня в театр ради нашего появления, — холодно проговорила она. — Не будем забывать, что вежливость — добродетель королей.

Император вынужден был подчиниться, хотя недовольство явно читалось на его лице. Рука об руку оба монарха поднялись по лестнице и вскоре заняли свои места в королевской ложе. При их появлении публика поднялась со своих мест и разразилась приветственными криками, но при этом все приветствия относились только к королеве Вильхемине, то есть к отважной, великодушной и нежной Элен!

Выбравшись из водоворота толпы, Жюв и Фандор обсуждали случившееся и пытались разобраться в его сути. Каким образом Элен оказалась на месте королевы? Почему она играла роль Вильхемины?

— Я ничего не понимаю, — признался Жюв. — Почему она согласилась? Кто и каким образом мог ее принудить? Это могли бы сделать противники королевы, но в числе тех, кто сопровождал Элен, я видел Грундала. Он предан Вильхемине душой и телом, и уж он-то никак не мог ошибиться и принять Элен за Вильхемину!

Все эти вопросы гораздо меньше волновали Фандора. Для него в данный момент было важно, что Элен жива и здорова, и беспокоило его не столько прошлое, сколько будущее: что ожидает Элен? Не грозят ли ей как королеве новые опасности?

— А где Вильхемина? Куда делась настоящая королева? — вздыхал Жюв. — С ума можно сойти!.. Кстати, Фандор, я могу сообщить тебе одну важную новость: вчера на железнодорожном вокзале схватили и увезли какую-то женщину. Сейчас она находится в государственной тюрьме. Я подумал: может быть, это и есть самозванка?

— Нет… Самозванка — Элен…

— Тогда, может быть, это женщина, которую приняли за Элен?

Тут Фандор хлопнул себя по лбу: он вспомнил рассказ Жоффруа Бочки и Бенуа Сундука.

— Ну конечно! — воскликнул он, — Это же Бобинетта! Ее приняли за самозванку…

Жюв сжал рукой плечо Фандора:

— Если это так, малыш, то все складывается наилучшим образом! Что касается Бобинетты, то ей недолго оставаться в тюрьме…

По окончании представления мнимая королева Вильхемина и кайзер Вильгельм вышли из Оперы и сели каждый в свое ландо. В соответствии с протоколом, кортеж направился на вокзал, откуда должен был отбыть специальный поезд германского императора. Вильгельм несколько оправился от страха и довольно внятно отвечал на адресованные ему слова и комплименты. Как и положено, он наградил нескольких голландских сановников немецкими орденами и почетными званиями германской армии. В заключение церемонии он повернулся к той, кого считал королевой Вильхеминой:

— В этот момент прощания я прошу Ваше величество принять от меня как от монарха выражение самого глубокого почтения, а как от человека — пожелания самой искренней дружбы! Прием, оказанный мне Вашим величеством, останется в моей памяти как пример истинной любезности, очарования и благородства.

Это был просто мадригал!

Загадочная улыбка промелькнула на губах Элен.

— Я счастлива, что Ваше императорское величество сохранит хорошие воспоминания о визите, которым вы нас удостоили. Уверена, что отношения дружбы и добрососедства между Германией и Голландией от этого еще более укрепятся к что Ваше величество соблаговолит забыть о неприятном инциденте, омрачившем наши торжества.

Император Вильгельм слегка поморщился:

— Ваше величество понимает, что подобные мелочи не имеют для нас значения.

— Разумеется! — сказала Элен, откровенно рассмеявшись. — Подобного рода риск неотделим от профессии монарха.

Проделав все протокольные церемонии, кайзер поднялся в свой вагон. «Гора с плеч!» — подумала Элен, глядя вслед удаляющемуся поезду. Потом она подозвала генерала Грундала:

— Генерал, вы поедете со мной в карете.

Грундал смутился и покраснел:

— Это невозможно… Ваше величество должны вернуться в обществе министров и иметь при этой сияющий и довольный вид. Тогда назавтра все газеты напишут, что переговоры прошли удачно и что были заключены важные соглашения. Если же вы сядете в карету с генералом, обязательно заговорят о войне…

— Хорошо, — сказала Элен в некотором раздражении, — с министрами так с министрами…

Потом, жестом приказав придворным отойти, она добавила:

— Скажите, генерал, долго мне еще играть эту комедию? Когда наконец королева Вильхемина вернется к своим обязанностям?

Генерал Грундал грустно улыбнулся:

— Увы, я не могу ответить на ваш вопрос. Я не знаю, где королева. Зато я знаю, что пока вы находитесь на троне, трону ничего не грозит. Поэтому я умоляю вас не отказываться от роли, которая волею обстоятельств выпала на вашу долю! Сегодня, благодаря вам, мы избегли ужасных дипломатических осложнений. Прошу вас, мадам, побудьте еще некоторое время нашей доброй и милостивой королевой! Как раз сегодня должен состояться традиционный королевский прием, в ходе которого государыня выслушивает прошения своих подданных. Я верю, что вы не откажетесь принять тех, кто придет к вам за милостью…

Генерал низко поклонился и отошел: этикет не позволял ему долее продолжать этот разговор. Главный камергер ван ден Хорейк уже приближался к ним с таким видом, будто что-то подозревал.

— Ваше величество возвращается во дворец? — спросил он.

— Да, — сказала Элен, — и пусть министры сядут в мою карету, нам надо посовещаться… А затем я буду принимать прошения от моих подданных.

Час спустя, надев более скромный туалет, который, тем не менее, шел ей еще больше, чем парадный наряд, Элен заняла место в зале приемов, куда, следуя указаниям камергеров, один за другим заходили просители. Здесь были вдовы, пришедшие просить о пенсии после смерти мужей, находившихся на государственной службе; бедные рыбаки, лишившиеся своих лодок или сетей; другие люди, по разным причинам оказавшиеся в беде и просившие о вспомоществовании… Путаясь в формулах придворного этикета, они в конце концов отбрасывали их и начинали говорить с королевой так же просто и бесхитростно, как говорили бы со своей соседкой.

Элен наконец-то почувствовала, что в своей новой роли она может хоть кому-то оказать реальную помощь. И никто не отходил от ступеней ее трона, не получив желаемую милость. А манера, с которой она разговаривала с людьми, была такова, что все просители, выходя из дворца, не уставали повторять:

— Благослови Господь нашу милостивую королеву Вильхемину! Только злые люди могут замышлять против нее что-либо недоброе!

Вдруг Элен вздрогнула и побледнела: в череде просителей она увидела два знакомых лица: это были Жюв и Фандор! Что бы это значило? С какой целью они явились?

— У вас есть прошение? Дайте мне вашу бумагу, — обратился к ним один из камергеров, стоящих у трона.

— Пусть Ее величество сама соблаговолит прочесть… — проговорил Фандор, державший в руке конверт. И в глазах его Элен прочла немое признание в вечной любви, безграничной преданности, безмерном восхищении. И молодая женщина ответила ему столь же нежным, столь же пылким взглядом. Но тут же она овладела своими чувствами.

— Господин камергер, — сказала она, — передайте мне прошение.

И так как камергер хотел заглянуть в бумагу (помогать королеве входило в его обязанности), Элен добавила:

— Прошу вас отойти, я разберусь сама…

Недовольный камергер удалился, и Жюв, пока Фандор невнятно бормотал слона любви, быстро изложил суть дела:

— Элен, мы узнали, что Бобинетта содержится в государственной тюрьме, ее принимают за самозванку и обращаются с ней соответственно… Надо, чтобы вы подписали ей помилование!

— Разумеется, мой дорогой Жюв! Только как это сделать? Я не могу помиловать самозванку, узурпаторшу престола, не вызвав громкого скандала…

— Конечно, и мы это предусмотрели. Вы помилуете заключенную, содержащуюся в камере номер семнадцать, не указывая ее имени… Никто, кроме генерала Грундала, не знает, что в этой камере содержится мнимая самозванка. А генерал акта о помиловании не увидит…

Элен кивнула головой. Впрочем, она не очень внимательно слушала Жюва, потому что в это же самое время Фандор шептал ей:

— Элен, я люблю вас… Я схожу с ума от страха за вас. Не давайте втянуть себя в опасные авантюры! Бегите!.. Возвращайтесь во Францию…

— Нет, Фандор… — так же шепотом отвечала Элен. — Меня здесь удерживает долг. Я могу принести пользу и, следовательно, обязана это сделать!

— Умоляю вас, уезжайте! Я молю вас об этом как… как о милости!

С нежной улыбкой Элен ответила Фандору:

— Я сегодня оказала милость всем, кто ее у меня просил. Но в этой милости я вынуждена вам отказать… Не сердитесь на меня, этого требует мой долг!

И, не дав Фандору времени ответить, Элен обратилась к камергеру:

— Господин камергер, пожалуйста, акт о помиловании!

Камергер поклонился и протянул ей гербовую бумагу, на которой уже стояла королевская печать.

— Вашему величеству угодно, чтобы я заполнил формуляр? — спросил он.

— Нет, спасибо.

Элен собственной рукой начертала формулировку помилования и протянула бумагу Жюву со словами:

— Ступайте и помните, что королева остается вашим другом… Если у вас появятся новые просьбы, я буду рада их исполнить!

Выходя из дворца, Жюв сказал Фандору:

— Какая восхитительная королева!

Но Фандор, разрываемый между любовью и тревогой, шептал, подняв глаза к небу:

— Элен отказала мне в милости!.. Она не хочет бежать… Ах, она достойна величайшей любви!

Единственный проситель, которому королева отказала в милости, испытывал к ней самую страстную любовь и самое высокое восхищение!

 

20. ПОТЕРЯННЫЙ ПЕРСТЕНЬ

Жоффруа Бочка и Бенуа Сундук чувствовали себя как нельзя лучше в домике господина Эйра, куда они вернулись после драматических событий, связанных с покушением террориста на королеву. Господин Эйр предложил им поработать у него на плантации. Два силача согласились, и теперь каждое утро они выходили на сбор роз. Эта работа казалась им смешной и несерьезной, и их очень удивляло, что за нее еще платят деньги!

Утром третьего дня после покушения господин Эйр сказал им за завтраком:

— Друзья мои! Вы можете оказать мне большую услугу. Мне кажется, что многие из тех лиц, о которых вы мне рассказывали и судьба которых меня чрезвычайно интересует, находятся сейчас в Амстердаме. Я прошу вас, — помогите мне их разыскать!

Все последние дни господин Эйр был чрезвычайно взволнован, не спал ночами, и Жоффруа с Бенуа слышали, как он беспрестанно расхаживает взад-вперед по своей комнате на втором этаже.

— Ради всего святого, помогите мне разыскать Жюва и Фандора! Особенно Фандора!

Эти слова таинственный старик произнес с таким чувством, что два приятеля поклялись выполнить его просьбу, даже если им придется обшарить весь Амстердам.

— Впрочем, — добавил господин Эйр, — я укажу вам человека, который поможет вам в поисках… Это один француз, некто Лушон…

— Лушон! — воскликнули два силача. — Так мы же его знаем! Мы неплохо дерябнули в его заведении! И если речь идет о том, чтобы заняться этим сызнова…

Несколько часов спустя после этого разговора Жоффруа и Бенуа сошли с поезда, который доставил их из Гарлема в Амстердам.

— Мы теперь как полицейские, — заметил Жоффруа Бочка. — Боби поручила нам разыскать Элен, а старикан — Фандора с Жювом! Ни дать ни взять, мы теперь — сыскная служба!

— Вот только с Боби у нас вышла незадача! — вздохнул Бенуа Сундук.

— Но мы же стараемся! Это главное…

— Оно конечно… Не выпить ли нам для просветления мозгов?

— Святое дело!

Двое друзей немного попетляли по городу, но в конце концов ноги вынесли их к заведению Лушона. Торговля спиртным была лишь одним из многочисленных занятий этого подозрительного типа, вынужденного в свое время покинуть Францию во избежание неприятностей с полицией. В Голландии он вел себя осторожно, немного занимался контрабандой, а также подрабатывал в качестве переводчика в большом международном отеле, где часто останавливались французские туристы.

Лушон встретил двух приятелей с распростертыми объятиями. Он помнил, как несколько дней назад выставил их ночью под дождь, и теперь, видя, что они снова при деньгах, старался загладить свою «невежливость».

Опустошив для начала несколько бутылок, друзья приступили к делу.

— Жюв и Фандор? — переспросил Лушон. — Как же, знаю… Не далее как третьего дня о них говорили в связи с покушением на площади Оперы… Говорят, Фандор спас королеву…

— Фандор — парень что надо! — сказал Жоффруа Бочка. — Так, стало быть, ты поможешь его разыскать?

Господин Эйр не ошибался, говоря, что Лушон знает обо всем, что происходит в городе. Знал он и о том, где найти Жюва и Фандора. Однако за эту услугу он истребовал особой платы. Сговорились, что Лушон получает две кроны в виде задатка и столько же по завершении операции.

Покинув пивную, все трое двинулись в путь и несколько минут спустя подошли к довольно задрипанному отелю. Поднявшись на третий этаж, Лушон повел двух приятелей по длинному коридору.

— Вот комната ваших друзей, — сказал он. — Гоните монету, и я пошел…

— Постой-погоди, — сказал Жоффруа Бочка. — Прежде чем гнать монету, надо удостовериться, что они действительно тут…

— Удостоверяться будете без меня… Мне с ними встречаться ни к чему!..

— Как же быть?

— Погодите…

И он прильнул глазом к замочной скважине.

— Поглядите сами, — предложил он двум друзьям.

Жоффруа Бочка и Бенуа Сундук в делах любили точность. Сначала один, затем другой заглянули в замочную скважину. Потом они полезли в карманы и дали Лушону каждый по кроне.

Оставшись вдвоем перед дверью, приятели удовлетворенно переглянулись.

— А неплохо получилось! — сказал Бенуа.

— Сыщики из нас хоть куда! — согласился Жоффруа.

— Вот Жюв удивится-то!

— Ну что ж, пошли?

— Пошли!..

И два силача, без лишних церемоний, поднажав на дверь, вломились в комнату.

Когда дверь с треском распахнулась, Жюв мгновенно выхватил револьвер, но, узнав вошедших, спрятал его в карман.

— Жоффруа Бочка! Бенуа Сундук! — воскликнул он. — Откуда вы взялись? Что вам надо?

— Если уж вы интересуетесь, что нам надо, господин Жюв, — заявил Жоффруа, — отвечу без обиняков: нам надо раздавить бутылочку! Мы угощаем…

— Согласен, — сказал Жюв. — Но сначала расскажите, какое у вас ко мне дело и как вы меня нашли.

— Тс-с… — Бенуа Сундук приложил палец к тубам. — Господин Жюв, мы тоже теперь вроде полицейских… Так что, сами понимаете, секрет… Лушон сказал, чтоб ни в коем случае не называть его имени…

Этого Жюву оказалось вполне достаточно. Имя Лушона было ему хорошо известно: в старые времена тот был причастен к банде Фантомаса, в которую тогда входили Борода, Студент, Большая Эрнестина, мамаша Тулуш… Как все это было давно! Сколько с тех пор произошло событий!

— Ну а сами-то вы что делаете в Голландии? — спросил Жюв.

— Собираем розы в саду у старика… — ответили приятели. Жюв не мог не улыбнуться, настолько это занятие не соответствовало внешнему виду и привычкам двух рыночных грузчиков. Не менее часа потребовалось комиссару, чтобы из бессвязного рассказа Жоффруа и Бенуа составить себе более или менее цельную картину.

— Ну теперь-то мы выпьем? — спросил Жоффруа, когда они наконец завершили свой рассказ. — А то от разговоров во рту пересохло!

Но Жюв уже надел пальто, шляпу, сунул в карман револьвер и запасные патроны.

— Мы должны немедленно ехать к господину Эйру, — сказал он.

— А как же выпивка?

— Выпьем позже…

— А господин Фандор? Неужели мы его не подождем? Несколько секунд Жюв колебался, но затем принял решение.

Наскоро он нацарапал на визитной карточке несколько слов для Фандора и поспешно вышел из комнаты, сопровождаемый двумя приятелями. На улице он сел вместе с ними в такси и приказал шоферу ехать на вокзал…

Около шести часов вечера господни Эйр, как обычно, прогуливался среди своих розовых полей. Вдруг он заметил, что какая-то птица тяжело пролетела над кустами, а затем, словно обессилев, то ли опустилась, то ли упала среди зарослей. Подойдя поближе, он увидел, что это была сорока. Подраненная птица не пыталась улететь. Но особенно удивило старика то, что в клюве она держала что-то блестящее. Одной рукой он осторожно взял птицу, стараясь не задеть больное крыло, а другой вынул у нее из клюва блестящий предмет.

— Ну и ну, вот это чудеса! — воскликнул господин Эйр, рассматривая золотой перстень, лежавший у него на ладони.

Придя домой, он посадил сороку в клетку, а перстень полошил на стол и стал внимательно изучать его с помощью лупы. Он был поглощен эти занятием, когда в дверь постучали и на пороге показались Жоффруа и Бенуа в сопровождении третьего персонажа, при виде которого старик в волнении поднялся и пробормотал:

— Жюв… Господин Жюв!

Знаком он пригласил полицейского садиться. Тот последовал приглашению, стараясь припомнить, где он мог встречать этого старика. Но припомнить не смог и потому спросил:

— С кем имею честь?

Прежде чем ответить, старик попросил Жоффруа и Бенуа пройти на кухню и позаботиться об обеде. Он явно хотел, говорить с Жювом наедине.

Два силача не заставили просить себя дважды. Облизываясь, они направились на кухню, откуда доносился соблазнительный запах капустного супа, доходившего на медленном огне. Они уже хорошо знали, где что лежит, и потому тут же достали из буфета несколько бутылок красного вина, чтобы скоротать время до обеда. Однако прошел час, суп был готов, вино выпито, а хозяин с гостем все не появлялись. Два или три раза то один, то другой из друзей деликатно стучали в соседнюю комнату и сообщали, что обед готов. Но каждый раз получали один и тот же ответ:

— Оставьте нас в покое! Начинайте без нас!

Наконец не выдержав, Жоффруа и Бенуа принялись за суп, так как по своему обыкновению умирали от голода.

Между тем разговор между Жювом и господином Эйром, начавшись довольно холодно, приобретал все более взволнованный и личный характер. Комиссар то и дело вставал с места, чтобы пожать руки старика, восклицая при этом:

— Как я вам сочувствую! Фантомас — это чудовище, способное на любое преступление!

В заключение Жюв сказал, стараясь утешить старика, по щекам которого текли обильные слезы:

— Не отчаивайтесь, дорогой месье! Отныне конец вашим бедам, и счастье, о котором вы мечтали двадцать лет, сможет осуществиться!

Господин Эйр заверил комиссара в своей глубокой благодарности и вечной преданности.

Запив обед еще несколькими бутылками вина, Жоффруа Бочка и Бенуа Сундук решили наконец идти спать. Но они считали невежливым сделать это, не попрощавшись с хозяином и гостем. Поэтому они снова заглянули в комнату и увидели, что тот и другой, склонившись над столом, внимательно разглядывают лежавший на нем перстень. Двух силачей снова выставили за дверь, после чего Жюв спросил:

— Так вы, значит, думаете, что эта драгоценность…

— Это совершенно невероятно! — восклицал господин Эйр. — Как она могла оказаться в клюве птицы!

— Я слышал, что сороки часто таскают блестящие предметы…

— Да, но где она могла утащить этот предмет? Ведь, как я уже имел честь вам заметить, эта драгоценность — не что иное как перстень с личной печатью королевы Вильхемины! Перстень, который переходит из поколения в поколение и является величайшей реликвией королевской семьи!

— Но ведь можно предположить, что королева обронила этот перстень, а сорока его нашла?

— Это можно было бы предположить, если бы мы находились в Амстердаме, а не в Гарлеме, в шестидесяти километрах от столицы…

— Значит, следуя вашей логике, я должен заключить, что перстень был потерян где-то недалеко от этих мест?

— Но у Ее величества нет поблизости никакого загородного дома! И всем известно, что в настоящее время она находится в своем королевском дворце в Амстердаме!

Жюв вздрогнул.

— А вот это как раз и не так… — пробормотал он.

— Но ведь совсем недавно ее видели в Амстердаме на официальной церемонии! Все газеты писали…

Жюв не счел нужным посвящать господина Эйра в хитросплетения запутанной интриги. Он торопился расспросить старика.

— Как вы считаете, откуда могла прилететь эта сорока?

— В здешних окрестностях есть только одно место, где могут гнездиться эти птицы…

— Укажите мне это место, — сказал Жюв, вставая.

— Мне не хотелось бы этого делать, — ответил господин Эйр. — Я боюсь, что вы захотите туда отправиться…

— Именно таково мое намерение… Я хочу узнать, откуда сорока принесла перстень Ее величества.

Старик не смог скрыть испуга. Видя это, Жюв счел нужным добавить:

— Поверьте, мной движет не пустое любопытство! Прошу вас ничего от меня не скрывать, ибо речь идет о судьбе страны и о судьбе королевы…

— О судьбе королевы? Разве она находится в опасности?

— В смертельной опасности!

— Боже! Боже! — пробормотал господин Эйр. — Какие ужасные события! Какие необычайные обстоятельства!

— Скорее, сударь! Не медлите, расскажите мне все! И тогда я обещаю вам, что через два дня вы сможете лично вручить Ее величеству этот перстень, а одновременно — увидеть того, кого вы так долго искали!

Лицо старика просияло:

— Ах, господин Жюв! Я просто не знаю, как вас благодарить…

— Так говорите же! Я вас слушаю.

 

21. СПАСЕННАЯ ЖЮВОМ

Грозовая ночь была на исходе. Жюв шел, с трудом вытаскивая ноги из болотистой почвы, преодолевая порывы шквалистого ветра. Время от времени он светил себе фонариком, чтобы избежать завалов сушняка и глубоких промоин, то и дело возникавших на его пути. Он очень устал, но не терял бодрости. Он чувствовал, что каждый шаг приближает его к желанной цели. Мысленно он вновь и вновь возвращался к разговору, который произошел у него с господином Эйром несколько часов тому назад. Теперь комиссар знал, кем был этот таинственный старик и почему он так интересовался всем, что было, связано с Фантомасом… Под конец, уступая настояниям Жюва, он поведал ему фантастическую историю.

— Вы, конечно, знаете, — говорил господин Эйр, — что многие районы Голландии находятся ниже уровня моря и только мощные плотины защищают их от морской стихии. Эти плотины — дело рук многих поколений голландцев, которые своим трудом превратили болотистые, заливаемые приливом низины в плодородные земли. Некоторые участки моря остались в виде озер внутри осушенных земель. Постепенно и они подвергались осушению… Так вот, — продолжал старик, на одном из таких озер остался с давних времен старинный фрегат. Озеро это не совсем обычное — его несколько раз пытались осушить, но вода набиралась снова. Наверное, существует какой-то подземный канал, соединяющий озеро с морем. Хотели увезти фрегат, но тоже не получилось: его киль намертво увяз в болотистом дне озера. Ни топор, ни огонь не берут это таинственное судно. А все, кто пытался к нему приблизиться, погибали ужасной смертью: тонули в болоте, становились жертвами странных, эпидемий… В конце концов местные жители перестали посещать это проклятое место, предоставив озеро и фрегат их судьбе… С фрегатом произошли невероятные изменения: он, так сказать, «пустил корни» в болотистую почву и стал «прорастать». Дерево, из которого он был построен, стало возвращаться к жизни. На мачтах и на реях появились древесные побеги, с каждым годом становившиеся все гуще. Его борта и палубы покрыли травы и кустарники. Старый корабль, одержавший немало морских побед во времена Вильгельма Оранского, ныне превратился в кусочек девственного леса, дающий приют множеству птиц… Думаю, что и наша сорока — из их числа.

Рассказ господина Эйра не произвел особенного впечатления на Жюва, не склонного к фантазиям и суевериям. Он подумал, что, быть может, каким-то людям было просто выгодно распространять подобные слухи и таким образом отваживать нежелательных посетителей. Может быть, там образовался притон разбойников и бандитов? Знаменитый сыщик тут же сопоставил только что услышанное с тем, что ему рассказывали о главном смотрителе плотин. Эта таинственная личность имела обыкновение время от времени куда-то исчезать, и несколько раз его видели именно в местах расположения старого фрегата. Жюв был теперь почти уверен в существовании некоей связи между фрегатом, главным смотрителем плотин и исчезновением королевы. Вильхемины.

Узнав, в каком направлении находится таинственное озеро, Жюв тут же двинулся в путь, невзирая на наступившую ночь и заклинания господина Эйра. Перед уходом он еще раз повторил старику, что не позднее чем через два дня тот должен лично доставить перстень во дворец, королеве Вильхемине.

Когда забрезжил рассвет, Жюв увидел на фоне светлеющего неба странный силуэт, который он принял сначала за купы деревьев.

Но затем, когда стало светлее и он подошел поближе, полицейский не смог сдержать радостного восклицания: он убедился, что это и был знаменитый фрегат. Ускорив шаги, он вскоре достиг берега заболоченного озера. Местность вокруг была пустынной и неприветливой. Насколько хватало глаз, вокруг расстилалась безжизненная равнина, без малейших следов человеческого присутствия. Только налетавшие с моря порывы ветра проносились над этим печальным уголком, забытым Богом и людьми… Верхушки мачт, разросшиеся, подобно кронам деревьев, сгибались под порывами ветра, и временами оттуда доносились зловещие крики птиц. Присев на прибрежный камень, Жюв вытер пот со лба и задумался: как добраться до корабля? Сделать это вплавь было слишком опасно. У берега зацветшая, зловонная вода скрывала под собой гибельную трясину… В поле зрения не было ничего, что походило бы на лодку. Полицейский медленно двинулся вдоль берега, внимательно вглядываясь в заросли болотной травы и тростников. Вдруг он остановился и радостно хлопнул в ладоши.

— Вот то, что мне надо! — пробормотал он.

В воде около берега он увидел толстое бревно, целый древесный ствол, способный удержать на плаву человека. Без колебаний, хоть и не без труда, он взобрался на бревно и уселся на нем верхом. Бревно оказалось неожиданно устойчивым на плаву и едва-едва погрузилось в воду под тяжестью его тела. Вооружившись длинной палкой, Жюв выплыл на открытую воду и здесь убедился, что его бревно легко поддается управлению. Более того: ухватившись за торчащий из ствола обломок ветки, он обнаружил, что эта ветка представляет собой ручку управления, соединенную с рулем. Тогда Жюв опустил руку, ощупал подводную часть бревна и издал удивленное восклицание: бревно было обработано снизу наподобие корпуса пироги! «Это бревно только кажется бревном, — подумал комиссар. — На самом деле это лодка… Значит, она находится здесь не случайно, кто-то пользуется ею!»

— Интересно, — проворчал он себе под нос, — есть ли сейчас кто-нибудь на фрегате… Если да, то я представляю для него идеальную мишень!

На всякий случай он лег на бревно, вытянувшись во всю длину. Случайно хлопнув рукой по его поверхности, он сделал для себя новое открытие: бревно было полое. Видимо, его можно было открыть, только Жюв пока не знал, как это сделать.

Подгребая руками, он постепенно приближался к корпусу корабля. Потревоженная стая ворон поднялась с кормы и со зловещим карканьем закружилась в воздухе. Когда бревно ударилось о корпус фрегата, он издал протяжный звук, похожий на стон. Не склонный поддаваться эмоциям, Жюв почувствовал, что мрачная таинственность этого места подействовала даже на него.

Однако он понимал, что надо действовать и действовать быстро. Причалив к корпусу фрегата, он закрепил бревно с помощью длинных побегов дикого винограда. Затем стал подниматься наверх, цепляясь за выступы корпуса, ниши портов и ветки растительности. Хотя Жюв был хорошим гимнастом, несколько раз он чуть не сорвался в гнилые воды озера. Но энергия и решимость удесятеряли его силу.

Наконец он ступил на палубу, покрытую мхом и лишайниками, поросшую пучками травы и карликовыми кустиками. «Вот реванш Природы над усилиями человека!» — подумал Жюв. Но предаваться философским размышлениям было не время. В любой момент он мог оказаться лицом к лицу с неизвестным противником. Он достал револьвер и осторожно двинулся вперед. Сделав несколько шагов, он наткнулся на открытый люк. Источенная червями деревянная лесенка вела вниз, в темноту. «Здесь-то и таится главная опасность!» — подумал комиссар. Но эта мысль не только не остановила его, но, напротив, подстегнула его решимость. Освещая себе путь электрическим фонариком, он стал спускаться. Из трюма на него повеяло плесенью и гнилью. Какие-то скользкие твари, жабы и рептилии, разбегались у него из-под ног.

Вдруг Жюв остановился и прислушался. Он как раз достиг горизонтального прохода внутри корабля. То, что услышал полицейский, было похоже на звук человеческого голоса, — то ли на крик, то ли на стон. Со всех ног Жюв кинулся по узкому коридору туда, откуда раздался голос. Он наткнулся на запертую дверь. Толстый заржавленный ключ торчал снаружи. Стон повторился, и комиссар понял, что кто-то заперт внутри. Он повернул ключ в замке и распахнул дверь…

Перед ним была каюта, совершенно не похожая на то, что он до сих пор видел на корабле. Она была комфортабельно обставлена, ее стены были сухими, а на полу лежал пушистый ковер. Освещенная мягким светом керосиновой лампы под абажуром, комната была пуста, но в противоположной стене находилась еще одна дверь, она была полуоткрыта. Жюв направился к ней, когда дверь вдруг распахнулась и перед ним появился женский силуэт. Радостный крик вырвался из груди комиссара: перед ним стояла королева Вильхемина! Но она была так бледна, что Жюву показалось, будто он видит покойницу…

— Пусть Ваше величество извинит меня за вторжение… — начал он, отвешивая глубокий поклон.

Лицо королевы оживилось, щеки порозовели, и она кинулась навстречу полицейскому:

— Это вы, господин Жюв!

Тут она зашаталась, и комиссар едва успел ее подхватить и усадить в кресло. Огромным усилием воли несчастная женщина превозмогла слабость и дурноту.

— Спасите меня… — произнесла она едва слышным голосом.

— Я для этого и явился, мадам! — ответил Жюв. — Вся моя преданность и сама жизнь в вашем распоряжении!

Вильхемина сжала его руки, и комиссар почувствовал на них что-то горячее: королева плакала… Наконец она снова заговорила:

— Сам Бог послал вас, господин Жюв, чтобы помочь мне… Я здесь узница Фантомаса…

Полицейский молчал, пораженный этим известием. Поразило его даже не то, что зловещий бандит дерзнул покуситься на личность королевы, а то, что он оставил ее в живых… Вместе с тем, знаменитый сыщик был счастлив, что его гипотезы подтвердились и что ему удалось расстроить дьявольские планы Короля преступлений.

— Известны ли Вашему величеству причины, по которым Фантомас подверг вас заточению?

Королева горько вздохнула:

— Фантомас — самый ловкий и самый дерзкий из приспешников некой Елены Мейенбургской, которая посягает на престол, доставшийся мне от моих предков. Фантомас привез меня сюда и потребовал под страхом смерти, чтобы я подписала акт об отречении…

Жюв подумал про себя, что жизнь поставила его в парадоксальную ситуацию. Став защитником и освободителем голландской королевы, он должен помочь ей вновь занять трон, на котором в данный момент находилась Элен, жена Фандора! Объяснить Вильхемине, что на самом деле никакой «узурпаторши» не существует, что все это — плод интриг Фантомаса, Жюв не мог, на это просто не было времени.

— Завтра утром, — говорила королева, — я должна быть во дворце. Открывается ежегодная сессия Генеральных штатов, и закон требует, чтобы каждый год королева специальным указом возобновляла их полномочия. Если я этого не сделаю, партия узурпаторши не преминет этим воспользоваться…

Затем королева поинтересовалась, что произошло во время визита германского императора. Жюв был вынужден сообщить ей, что была найдена женщина, очень похожая на Вильхемину, и что она сыграла роль королевы. У Вильхемины дух перехватило от такой дерзости, но, с другой стороны, она была довольна, что удалось избежать дипломатических осложнений.

— Лишь бы только никто никогда об этом не узнал! — проговорила она.

И вдруг спросила напрямик:

— А как имя этой женщины?

— Елена Мейенбургская.

Жюв сразу же пожалел о своем ответе. Королева смертельно побледнела, отчаяние отразилось на ее лице.

— Ах, господин Жюв, господин Жюв! — воскликнула она. — То, что вы сделали, — это низко… это неблагородно!

Комиссар понял, что Вильхемина приняла его за пособника «узурпаторши» и, кто знает, — за пособника самого Фантомаса! Опустившись на колени, он проговорил проникновенным голосом:

— Мадам, если вы подозреваете меня в предательстве, то это говорит только о том, что вы меня плохо знаете. Никогда, ни при каких условиях я не способен на подобную низость! Прошу вас выслушать меня: я расскажу вам то, что все равно собирался рассказать, только несколько позже…

И Жюв во всех подробностях изложил королеве все, что было связано с Элен, а затем с Бобинеттой, объяснил ей, каким образом возникли все эти подмены… Ночь уже наступила, когда комиссар спохватился:

— Мадам, время идет, вам не следует долее здесь оставаться, это опасно! Кроме того, завтра утром вам надо быть на открытии сессии Генеральных штатов…

Вильхемина накинула на плечи черное шерстяное пальто и поднялась на палубу в сопровождении Жюва, сжимавшего в руке револьвер. Еще раз внимательно обследовав бревно, на котором он приплыл, полицейский обнаружил шарнир, посредством которого оно открывалось и превращалось в удобную лодку, куда он помог спуститься королеве Вильхемине. В лодке оказалась также пара весел. Жюв не преминул порадоваться этому и в душе похвалил Фантомаса за предусмотрительность. Пользуясь светом взошедшей луны, превращавшей окружающий пейзаж в великолепную декорацию, он благополучно причалил лодку к берегу.

Но их злоключения на этом не закончились. Им предстояло еще пройти по вязкой, болотистой почве не менее десяти километров до Гарлема, а оттуда найти способ добраться до Амстердама.

Удастся ли им поспеть к открытию сессии Генеральных штатов? Жюв не мог с уверенностью ответить на этот вопрос…

 

22. ОТРЕЧЕНИЕ

Утром, поспешно одеваясь в своей комнате, Фандор недовольно ворчал:

— Ох уж этот Жюв, хорош гусь, нечего сказать! Бросил меня под предлогом, что ему нужно срочно повидать какого-то господина Эйра… А мне оставил записочку: «Действуй, малыш, освобождай Бобинетту!» Легко сказать… Ведь Бобинетта считается у них «узурпаторшей»! Дурдом да и только!

На самом деле журналист вовсе не был так уж недоволен и горел желанием приступить к выполнению нелегкого задания. Накануне ему удалось повидать Элен, сказать ей о своей любви, и теперь он готов был горы своротить!

Тщательно сложив полученный накануне от Элен акт о помиловании, он спрятал его в бумажник и вышел на улицу. Вдруг тревожная мысль заставила его остановиться: каким образом Элен подписала бумагу? Ведь подпись королевы Вильхемины наверняка хорошо известна официальным лицам и они не замедлят обнаружить подделку! Фандор вновь извлек документ, развернул его и с облегчением перевел дух: на документе стояла собственноручная подпись Вильхемины, поставленная на формуляре заранее и скрепленная королевской печатью. Элен, таким образом, оставалось только вписать в бумагу нужную формулировку, — что она и сделала.

Успокоенный, Фандор продолжал путь и вскоре прибыл к зданию государственной тюрьмы. Освобождение Бобинетты прошло как по маслу. Едва увидев королевской рескрипт, начальник тюремной канцелярии рассыпался в подобострастных реверансах. Несколько минут спустя перед Фандором уже распахнулась дверь камеры, где находилась Бобинетта, и журналист услышал ее возмущенный голос:

— Ну кто там еще? Оставьте меня наконец в покое! Сколько раз повторять: я не отрекусь!

Решив играть роль «самозванки», молодая женщина играла ее с подлинным увлечением!

— Бобинетта! Это я! — крикнул Фандор, появляясь на пороге. — Я вовсе не собираюсь требовать от вас отречения!

Темпераментная парижанка поперхнулась от неожиданности.

— Вот те на! — воскликнула она. — Господин Фандор!

Она тут же пожалела, что произнесла его имя: ведь она не знала, какую роль в данный момент играет журналист… Но Фандор проявил великолепную выдержку и находчивость. Он повел себя так, как было положено официальному посланцу королевы. Отвесив Бобинетте церемонный поклон, он произнес:

— Мадам, я прошу вас принять заверения в моем глубочайшем уважении.

И добавил властным тоном, обращаясь к тюремщику:

— Оставьте нас одних!

Едва тот вышел, журналист расхохотался и дал волю своему шутливому характеру.

— Кто бы мог предположить, — воскликнул он, — что нам суждено встретиться в голландской тюрьме, где вы будете играть роль «самозванки», а я — роль королевского посла! Чего только в жизни не бывает!

Бобинетта тоже смеялась, но при этом ее не оставляло беспокойство.

— А как поживает Элен? — спросила она. — Где она? Я ведь ничего не знаю…

— Элен поживает как нельзя лучше, — продолжая веселиться Фандор. — Ее местопребывание — королевский дворец. Род занятий — королева Голландии!

— То есть как? Чем она занимается?

— В данный момент восседает на троне!

— А как же Вильхемина?

Лицо журналиста омрачилось. Он сразу перестал шутить.

— Увы! — проговорил он. — Никто не знает, где находится королева. Это тайна и, возможно, с трагической подоплекой…

— Я совершенно запуталась в этих интригах, — призналась Бобинетта. — Сначала мне показалось, что «самозванкой» считают Элен. Теперь оказывается, что «самозванка» — это я, а Элен на троне! Выходит, мы с ней враги?

— В каком-то смысле… но только теоретически… вернее, политически…

И, поскольку Бобинетта по-прежнему ничего не понимала, он вынужден был обрисовать ей ситуацию:

— Фантомас решил шантажировать королеву Голландии и с этой целью выдал Элен за Елену Мейенбургскую, якобы претендующую на голландский престол. Король преступлений хотел вызвать политическую смуту, может быть, революцию и нагреть руки… Он похитил Элен и пытается заставить ее быть пешкой в его игре. Однако он недооценивает Элен, а также то, что мы с Жювом не сидим сложа руки… Между тем, сторонники королевы Вильхемины приняли нас за Элен, которую они считают «узурпаторшей», и арестовали вас, в то время как Фантомас похитил Вильхемину. Наша с Жювом задача — разыскать Вильхемину, после чего Элен подпишет акт отречения от трона и королева вернется на свой законный престол!

— Теперь я поняла, — сказала Бобинетта. — Значит, я играю роль «самозванки», а Элен — роль королевы…

— Да. И в качестве королевы она подписала вам помилование!

— Как, господин Фандор! Меня помиловали, а вы мне даже не говорите об этом? Тогда — скорее, прочь из этих стен!

— Конечно, конечно! Вот только куда мне вас отвезти? — призадумался Фандор.

— Ах, все равно куда! — воскликнула Бобинетта. — Лучше всего на вокзал — и поскорее уехать из этой Голландии! Если, конечно, я вам больше не смогу быть полезной…

Тем временем она побросала в дорожную сумку немногие вещи, которые были при ней. Фандор постучал в дверь, и когда появился тюремщик, снова низко склонился перед Бобинеттой:

— Мадам, я покорно прошу вас следовать за мной.

И добавил шепотом:

— Черт возьми, я надеюсь, нас не станут мучить формальностями!

Однако, входя в тюремную канцелярию, од недовольно проворчал:

— Это еще что? К чему бы это?

В канцелярии сидел Грундал… При виде Фандора он встал я почтительно приветствовал журналиста, именуя его «вашим превосходительством».

— Рад вас видеть, генерал! — произнес Фандор довольно хмуро. — Вы случайно не нас поджидаете?

— Именно вас, ваше превосходительство, — ответил Грундал. — Я узнал, что наша добрая королева подписала рескрипт о помиловании ее высочества Елены Мейенбургской…

«Трах-тарарах! — подумал про себя Фандор. — С ума сойдешь прежде, чем разберешься, кто здесь во что играет и кто кого морочит! Если Грундал в самом дело считает Бобинетту Еленой Мейенбургской, то меня, в таком случае, он принимает за мужа Бобинетты… Однако же, каковы его намерения?»

Едва они вышли из тюрьмы, как Грундал взял Фандора под руку и сказал ему вполголоса:

— Скорее садитесь в мою карету! Нам надо поговорить…

Когда Фандор и Бобинетта сели в экипаж, генерал приказал кучеру:

— Во дворец!

После чего повернулся к Фандору и Бобинетте и заговорил взволнованным тоном:

— Положение серьезное, очень серьезное!.. Сегодня королева открывает сессию Генеральных штатов. Ввиду отсутствия королевы Вильхемины, это должна будет сделать Элен… Однако, как мне стало известно, наши враги хотят воспользоваться этим случаем, чтобы провозгласить королевой самозванку! Что делать, господин Фандор? Необходимо, чтобы самозванка публично отреклась от своих притязаний на трон! Ваша жена, очаровательная Элен, играет роль королевы — и делает это, надо сказать, превосходно! Но кто-то должен сыграть роль «самозванки»… Это можете сделать только вы! — закончил Грундал, обращаясь к Бобинетте.

Фандор и Бобинетта переглянулись: план генерала показался им весьма остроумным.

— Хорошо, я попробую… — сказала молодая парижанка. — Как я должна быть одета?

— Все уже приготовлено… Вас ожидают.

Через потайную дверь Грундал провел своих спутников во внутренние покои королевского дворца.

— Сюда, сюда, мадам, — приговаривал он. — Вот в эту комнату, пожалуйста! Сейчас сюда придут верные королеве камер-дамы и помогут вам надеть соответствующий случаю наряд…

Вскоре приготовления были закончены. И если Элен была поистине великолепна в горностаевой мантии, на которую ей давало право ее королевское достоинство, то Бобинетта была прелестна в более скромном, но чрезвычайно изящном костюме, с бриллиантовой диадемой в черных волосах.

— Вы очаровательны, совершенно очаровательны! — повторял старый генерал, который ни при каких обстоятельствах не забывал о своем долге галантного царедворца. — Если бы в данный момент вы не воплощали в моих глазах «самозванку», я бы пожалел, что вам не суждено взойти на голландский трон!

— Должна вам признаться, господин генерал, — отвечала молодая парижанка, — что на ярмарке в Нейи я бы чувствовала себя гораздо увереннее! Я ужасно боюсь совершить какую-нибудь грубую промашку.

Фандор, со своей стороны, был обеспокоен. Как пройдет церемония? Все ли поверят, что Бобинетта и есть «узурпаторша»? Правильно ли оформлены соответствующие документы?

— Я очень боюсь… — шепнул он на ухо генералу Грундалу.

— Я тоже… — ответил старый придворный с грустной улыбкой.

— Я боюсь за свою жену! — пояснил журналист.

— А я — за голландский трон! — ответил генерал.

Но больше медлить было нельзя. Из парадной залы, где собрались все придворные, официальные лица и представители знати, доносился нетерпеливый гул голосов. Все уже были оповещены о предстоящем акте официального отречения «самозванки» и горели желанием присутствовать при этом торжественном событии.

— Смелее, сударыня! — сказал Грундал Бобинетта. — И помните, что комедия, в которой вы согласились участвовать, имеет благую и возвышенную цель: спасти страну от революции!

Сопровождаемая целой процессией, состоявшей из королевских камергеров, камер-юнкеров и офицеров в парадных мундирах, Бобинетта торжественно вступила в парадную залу. Она была встречена возбужденным ропотом толпы. Медленными шагами мнимая Елена Мейенбургская приблизилась к трону, на котором восседала мнимая королева Вильхемина. Можно себе представить, что началось бы в зале, если бы присутствующие узнали, что так называемая королева Вильхемина — совсем не королева, а так называемая «самозванка» — вовсе не Елена Мейенбургская!

Однако все происходило самым благородным образом. Когда Бобинетта оказалась на расстоянии нескольких шагов от трона, Элен поднялась и сделала два шага ей навстречу — что свидетельствовало о большом королевском благорасположении.

— Я рада вас видеть, мадам, — сказала, «королева».

— Я счастлива приветствовать Ваше величество! — ответила «самозванка».

Элен села на трон и пригласила Бобинетту занять место в кресле, стоявшем рядом. Грундал обратился к министру двора:

— Господин министр, пусть принесут подготовленные на подпись рескрипты!

Два камергера внесли столик и разложили на нем акт отречения, который должна была подписать «самозванка» и скрепить своей подписью «королева». Обе приблизились к столу.

— Скорее, скорее, подписывайте! — шептал Грундал, очень боявшийся какой-нибудь накладки и торопившийся закончить церемонию.

Бобинетта несколько растерялась: она не знала, как выглядит подпись Елены Мейенбургской. Однако Элен незаметно перетасовала документы и расписалась за «самозванку». Но трудности на этом не кончились. Министр двора, приблизившись к столу, подал королеве рескрипт об открытии сессии парламента.

— Пусть Ваше величество соблаговолит скрепить этот документ вашей королевской печатью! — громко сказал он.

Элен увидела, как вздрогнул Грундал. Она почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног, и мучительно искала выход из положения. Одно дело — замещать королеву во время парадных, но в общем ни к чему не обязывающих церемоний, другое — поставить вместо нее подпись на важном государственном документе. Но даже если бы Элен решилась на это, она была лишена такой возможности: у нее не было королевской печати… Не зная, как поступить, она сделала вид, будто не услышала слов министра. Но тот, удивленный ее бездействием, повторил:

— Позволю себе напомнить Вашему величеству, что без королевской печати документ недействителен…

Элен побледнела как полотно, и казалось — вот-вот потеряет сознание…

 

23. ИМЯ ФАНТОМАСА

После ночного разговора с Жювом господин Эйр встал поздно и почти до полудня не выходил из своей комнаты. Затем он позвал к себе Жоффруа Бочку и Бенуа Сундука и сообщил им, что должен срочно поехать в Амстердам.

— Я рассчитываю на вас, друзья мои, — говорил старик, с трудом скрывая волнение. — Прошу вас во время моего отсутствия никуда не отлучаться и присматривать за домом и за плантациями.

Два друга охотно согласились, тем более что в доме доброго старика они теперь чувствовали себя почти так же хорошо, как на Центральном рынке. И господин Эйр, успокоенный, отбыл в Амстердам.

С вокзала он направился в скромный отель. Здесь портье спросил у него, откуда он приехал, чем поверг старика в неожиданное смущение. Он стал бормотать что-то насчет того, что прибыл издалека, и назвал в конце концов одну из областей Южной Африки. Вместо имени и фамилии странный постоялец поставил только инициалы: «Э» и «Р». Но поскольку приехавший был явно при деньгах, портье не придал этому значения. «Каждый сходит с ума по-своему», — подумал он и вручил постояльцу ключ от комнаты.

Поднявшись в свой номер, господин Эйр тщательно запер дверь и первым делом убедился, что перстень с королевской печатью по-прежнему находится у него в кармане.

Ложиться в постель он не стал, хотя уже наступил поздний вечер, а сел в кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза. Но он не спал, а предавался размышлениям и воспоминаниям. Далеко в прошлом перед его мысленным взором вставал образ энергичного, пылкого молодого человека, и этим человеком был он сам… Уехав в колонии, он ворочал там крупными делами, заработал большое состояние, и, когда вернулся в Париж, ему казалось, что жизнь его будет сплошным праздником. Здесь он познакомился с очаровательной девушкой, которая стала его женой. У них родился сын. Вскоре срочные дела потребовали отъезда отца в Америку. Там он познакомился и подружился с человеком, который произвел на него чарующее впечатление, а на самом деле был самым чудовищным негодяем.

Даже сейчас, при одном лишь воспоминании, лицо старика исказилось страданием. Этот человек отнял у него все, включая жену и сына. Старик пошевелил губами, словно пытаясь и не решаясь произнести ненавистное имя. Но тот, кто умеет читать по губам, понял бы, что то было имя Гения злодейства…

«Этот моральный удар сокрушил меня, — продолжал вспоминать старик. — Я потерял всякий интерес к жизни и продолжал жить только по инерции… В моей памяти образовался провал. Долгие годы я жил, не понимая, кто я, почему и зачем существую на этом свете… Последнее, что я помню, — это сообщения в газетах о собственной смерти, о том, что я погиб во время знаменитого крушения трансокеанского лайнера «Ланкастер». А ведь я продолжал жить! Но как — не помню… Каким-то образом я оказался в окрестностях Гарлема, в маленьком домике среди розовых плантаций. Да и зачем вспоминать? Без прошлого мне было легче жить… И вот судьбе было угодно, чтобы при мне было снова произнесено роковое имя, овеянное мраком, ужасом и страданиями, — имя Фантомаса! Я сложно очнулся от долгого сна. Я вспомнил о тех, кто боролся против Гения злодейства, о комиссаре Жюве и его верном помощнике Жероме Фандоре… Да, теперь я знаю, что настоящее имя Фандора — Шарль Рамбер!»

Старше не мог совладать со своим волнением. Теперь он поднялся с кресла и, расхаживая по комнате, говорил вслух:

— Шарль Рамбер! Боже мой! Когда я услышал это имя из уст Жюва, мне показалось, что рухнули стены внутренней тюрьмы, в которую я сам себя замуровал! Небу было угодно, чтобы сейчас, на закате дней, я вернулся к реальной, жизни… Но, хватит ли у меня сил, чтобы выполнить мой последний долг? Чтобы помочь торжеству правого дела? Я многое рассказал Жюву, но я не сказал ему, что Шарль Рамбер — это… это сын…

Слова старика перешли в невнятное бормотание. В изнеможении он снова упал в кресло. «Эти переживания убьют меня, — думал он. — Я чувствую, что мой конец близок… Только бы хватило сил прийти завтра во дворец… Я должен передать перстень королеве… Я должен увидеть. Фандора и сказать, ему правду…» Несколько успокоившись, старик заснул. На следующее утро он проснулся довольно поздно и тут же отправился во дворец. Все входы и подступы к нему охранялись усиленными нарядами стражи. Во дворце ожидалось торжественное открытие сессии Генеральных штатов, то есть парламента, и, как было известно, королева по этому случаю должна была подписать ряд важных рескриптов. Стража пропускала только официальных лиц и тех, у кого были пригласительные билеты. Всем остальным вход был закрыт.

Однако было одно исключение: высокий седой старик проходил сквозь все заслоны, не имея никаких документов. Он шел неуверенной и в то, же время целеустремленной походкой лунатика и повторял только одну фразу:

— Ее величество ждет меня, я должен увидеть ее как можно скорее!

Странно, но его пропускали. Так он дошел до дверей, ведущих в личные апартаменты королевы.

— Что вам угодно? — спросил стражник-герольд, заступая ему дорогу.

Несколько секунд старик смотрел на него, как будто не понимая, потом повторил тихим голосом, но тоном, не терпящим возражений:

— Я должен видеть королеву, Ее величество ожидает меня!

Герольд был в растерянности: он очень сомневался, чтобы королева ждала этого странного старика, но, с другой стороны, раз уж он дошел до личных апартаментов королевы, значит, имел на это право. Наконец герольд нашел выход. Он отворил перед стариком дверь маленького салона и сказал:

— Подождите здесь, я предупрежу кого следует…

Герольд вышел из салона, и первый, с кем он столкнулся, был главный смотритель плотин, иначе говоря, Фантомас.

Гений злодейства был мрачнее тучи. Он опаздывал на официальную церемонию и опаздывал неспроста. Все утро он был занят тем, что рыскал в окрестностях озера, где стоял старинный фрегат. Обнаружив, что каюта пуста, что королева Вильхемина исчезла, он пришел в дикую ярость.

— Кто-то имел наглость освободить Вильхемину! — рычал он, скрипя зубами. — Это мог быть только Жюв, либо Фандор, либо они оба вместе. Весь мой хитроумный план грозит рухнуть, как карточный домик!..

Все его поиски оказались безрезультатными. Он понимал, что стоит настоящей королеве Вильхемине появиться во дворце, как тут же он, главный смотритель плотин, будет объявлен предателем и врагом престола. Но дерзость Короля преступлений была такова, что он и не думал бежать, а напротив, явился во дворец, готовый бороться до конца.

Фантомас видел, как герольд впустил какого-то человека в малый салон.

— Кто там такой? — хмуро спросил он.

— Какой-то человек, утверждающий, что Ее величество ожидает его, — ответил служитель.

Бандит подождал, пока герольд отойдет, толкнул дверь салона и застыл в изумлении.

— Этого не может быть! — пробормотал он. — Ведь мертвецы не возвращаются!

Быть может, первый раз в жизни Фантомас задрожал.

Господин Эйр сначала не обратил на вошедшего никакого внимания, но затем голос главного смотрителя плотин и слова, невольно слетевшие с его губ, заставили старика вздрогнуть и побледнеть. И тогда, протянув навстречу бандиту слабый, дрожащий кулак, он с трудом произнес:

— Фантомас!.. Я тебя узнал, Фантомас!..

От неожиданности бандит попятился.

— Неужели ты еще жив? — прохрипел он. — Или передо мной призрак Этьена Рамбера?

Этьен Рамбер! Это имя вернуло Фантомаса к событиям пятнадцатилетней давности, к тому времени, когда он совершил одно из своих первых — и наиболее гнусных — преступлений! Тогда, познакомившись с богатым плантатором каучука Этьеном Рамбером, Фантомас добился его дружбы и доверия, а затем ограбил и обесчестил его. Далее Король преступлений не остановился перед тем, чтобы присвоить себе имя Этьена Рамбера, будучи убежден, что его истинный носитель мертв. Наглость бандита дошла до того, что он пытался выдать себя за Этьена Рамбера даже в глазах его жены и сына, но натолкнулся на решительное сопротивление мадам Рамбер. Тогда Фантомас отомстил несчастной женщине, заперев ее в больницу для умалишенных. Что же касается сына, Шарля Рамбера, то он попытался выдать его за убийцу, рассчитывая, что тот навсегда сгинет в тюрьмах и на каторге, а он, Фантомас, завладеет наследством Этьена Рамбера…

Несчастный старик увидел Фантомаса, услышал, как тот произнес его настоящее имя, и это окончательно вернуло ему память.

— Негодяй! — вскричал он, — Мерзавец! Что ты сделал с моим сыном? Что ты сделал с Шарлем Рамбером?

Фантомас оправился от смущения и ответил наглым, издевательским тоном:

— Твой сын Шарль Рамбер умер! Умер много лет тому назад!

Но Фантомаса подстерегала новая неожиданность.

— Мерзкий преступник! — продолжал Этьен Рамбер окрепшим от негодования голосом. — Пришел для тебя час отмщения! Отныне не только я, но и все узнают о твоих гнусных злодеяниях! Напрасно ты пытаешься прикрыться ложью! Мой сын не умер. Я знаю, что он жив и что его зовут Жером Фандор!

Фантомас взвыл от ярости:

— Этьен Рамбер, я уже давно приговорил тебя к смерти. Ты остался в живых по недосмотру и живешь по недоразумению! Берегись…

И бандит сделал угрожающий жест. Но старик не дрогнул.

— Ты не испугаешь меня, Фантомас! — вскричал он. — Смерть мне уже не страшна! Узнай же, что я видел Жюва, а сейчас увижу Фандора! Рано или поздно ты будешь схвачен и маска с тебя будет сорвана! Ибо я знаю твое настоящее имя и скоро его узнают также и другие!

— Замолчи! — взревел Фантомас. — Мне плевать на то, что ты называешь «возмездием»! Но я не позволю, чтобы мое имя, мое настоящее имя было брошено на попрание всякой сволочи!

— Не надейся, Фантомас! Я отомщу тебе за все! Я крикну на весь мир, что ты…

Но старик не успел закончить — разъяренный хищник кинулся на него. Но он не успел дотронуться до Этьена Рамбера, как тот упал навзничь, глаза его закатились, лицо побледнело, лоб покрылся предсмертным потом. Перенесенные волнения убили его. Фантомас не счел нужным добивать умирающего.

— Сдохнешь сам! — бросил он презрительно.

Но тут дверь распахнулась, и в комнату вбежал человек. Это был Жером Фандор. Он бросился к старику и сжал его в объятиях.

— Отец… Отец! — бормотал он, потрясенный до глубины души.

Потрясение Фандора было столь велико, что он даже не думал о том, что Фантомас находится в той же комнате и может в любой момент убить его… Однако в тот самый момент, когда журналист вбежал в комнату, Гений зла увидел через отворенную дверь, что по галерее идут два человека, мужчина и женщина, чей вид подействовал на него, как удар тока. Не теряя ни секунды, он устремился к окну, выходящему в парк…

Фандор случайно оказался у дверей салона и услышал конец бурной сцены между Фантомасом и Этьеном Рамбером. Он понял, что его отец, которого он давно считал погибшим, находится здесь и подвергается смертельной опасности. Вот почему он ворвался в салон и с криком «Отец! Отец!» бросился к старику. Тот на минуту пришел в себя и смотрел на сына с невыразимой нежностью.

— Да, ты Шарль Рамбер, мой сын, мое дитя! — проговорил умирающий. — Какое счастье, что я могу обнять тебя в последние мгновения моего земного существования!

Сделав огромное усилие, старик достал из кармана королевский перстень с печатью и протянул его Фандору, у которого вырвался крик изумления.

— Ты отдашь этот перстень королеве, — сказал Этьен Рамбер, собрав последние силы. — Выслушай меня внимательно, Жером Фандор, поскольку таково теперь твое имя… Выслушай и исполни то, что я тебе скажу… Прежде всего, разыщи свою мать и передай ей, что меня уже нет на свете… А затем — отомсти за меня… Отомсти Фантомасу, которому и я, и твоя мать обязаны несчастьем нашей жизни… Тебе будет тем легче это сделать, что сейчас ты узнаешь его настоящее имя…

Этьен Рамбер продолжал, уже почти теряя сознание, с трудом произнося слова:

— Фантомас, которого до сих пор все называли Гением злодейства, Неуловимым, Королем преступлений, Господином ночи… Фантомас, который до сих пор нагло торжествовал над своими противниками… Фантомас будет бессилен перед тобой, дитя мое, когда ты и все вокруг узнают его имя… Когда ты узнаешь, что его имя… это… это…

Но напрасно Жером Фандор напрягал слух, чтобы услышать конец фразы. Этьену Рамберу не удалось ее закончить. Он испустил последний вздох, так и не произнеся рокового имени…

 

24. НАСТОЯЩАЯ КОРОЛЕВА ГОЛЛАНДИИ

Увы, всего на несколько минут Фандор обрел своего отца, обрел, чтобы тут же потерять его навсегда! Держа в руке королевский перстень, о котором он сейчас забыл, он в отчаянии смотрел на почившего старца, и губы его горестно шептали:

— Отец… Бедный отец!

Но Фандор был не из тех, кто сгибается под ударами судьбы.

— Нет, я не имею права предаваться горю! — воскликнул он, вскакивая на ноги. — Сражение не закончено, и долг призывает меня!

Фандор понимал, что его место сейчас — в зале заседаний, где разыгрывается решающий, акт драмы и где Элен нуждается в его помощи. Поспешно вытерев слезы, он выскочил из салона, где лежал хладный труп Этьена Рамбера.

В парадном зале для церемонии царила атмосфера растерянности, переходящей в смятение. Толпа придворных в беспокойстве и недоумении теснилась вокруг трона. Элен по-прежнему стояла у стола, где лежали документы, требующие ее подписи. И министр двора уже в который раз повторял:

— Пусть Ваше величество соблаговолит скрепить рескрипты своей королевской печатью.

Фандор увидел смертельно бледное лицо своей жены, заметил, что ее бьет нервная дрожь. Он понял, что неотвратимо назревает ужасающий скандал. С минуты на минуту могло выясниться, что на троне находится подставная королева… И что произойдет тогда? Во дворце начнется мятеж, который, выплеснувшись на улицу, легко превратится в кровавую революцию! Фандор лихорадочно соображал, что придумать, какой предлог изобрести, чтобы незаметно передать Элен перстень, который он сжимал в руке…

Вдруг парадные двери зала распахнулись и привратник, ударив в пол рукоятью алебарды, торжественно провозгласил:

— Господа! Шапки долой! Ее величество кор…

Он не успел закончить, потому что Жером Фандор, как безумный, кинулся вперед и оттолкнул его в сторону. Мысль журналиста работала с необыкновенной быстротой. Он понял, кто сейчас появится в зале и что из этого воспоследует. В мгновение ока он вытолкнул привратника за дверь, сам выскочил следом, затворил за собой обе створки и прижался к ним спиной, защищая вход и от тех, кто хотел войти в зал, и от тех, кто ломился с противоположной стороны.

Прямо против себя Фандор увидел тех, кого и предполагал, увидеть: королеву Вильхемину и Жюва.

— В чем дело? Что случилось? — быстрым шепотом спросил комиссар.

— Скорее! Назад! Вот сюда… — и, распахнув находившуюся рядом боковую дверь, Фандор буквально впихнул Жюва и королеву в коридор, ведущий в примыкающую к залу комнату ожидания. — Ради Бога, ни о чем не спрашивайте! — продолжал он. — Вот перстень с печатью, передайте его королеве!

Не успели Жюв и Вильхемина захлопнуть за собой боковую дверь, как из зала ворвалась толпа придворных и окружила Фандора. Раздавались возбужденные крики:

— Кто вы такой?

— Что вы себе позволяете?

— По какому праву?

И тут журналисту пришла в голову гениальная идея. Он решил идти ва-банк.

— Кто я такой? — вскричал он. — Я агент полиции! Всем оставаться на своих местах! Королеве угрожает опасность!

И, пользуясь всеобщим остолбенением, расталкивая тех, кто оказался на его пути, Фандор бросился по центральному проходу, через весь зал, к возвышению, на котором находился трон и стояли Элен, «самозванка» Бобинетта и несколько сановников.

Продолжая играть комедию, он кричал:

— Совершено покушение! В королеву стреляли! Ваше величество, вы не ранены?

Оказавшись рядом с Элен, он увидел ужас и мольбу в ее глазах.

— Дорогу! Дорогу! — закричал он еще громче, — Разве вы не видите, что королеве плохо!

Элен, поняв, что от нее требуется, закрыла глаза и сделала вид, что надает в обморок.

— Генерал Грундал! Ко мне! — продолжал кричать Фандор. — Помогите мне увести Ее величество! Дорогу, господа, дорогу!

Генерал быстро оценил обстановку.

— Господа! — обратился он к присутствующим, — Прошу всех оставаться на местах и сохранять спокойствие! У королевы легкое недомогание на нервной почве. Ее величество оставит вас на несколько минут, после чего вернется и подпишет рескрипт об открытии парламента!

Вместе с Фандором они вывели Элен через боковую дверь, Бобинетта последовала за ними. Все вместе они оказались в оранжевом салоне, и Фандор поспешно запер дверь, не дав войти больше никому из придворных. В салоне, только что вошедшие через другую дверь, уже находились Вильхемина и Жюв.

Увидев Элен в горностаевой королевской мантии и с короной на голове, Вильхемина воскликнула испуганно и возмущенно:

— Узурпаторша!

Жюв, который уже успел сориентироваться в ситуации, отреагировал мгновенно:

— Нет, Ваше величество, это не узурпаторша! Это Элен, женщина, о которой я вам говорил! Элен, которая спасла трон для Вашего величества!

Элен, быстро оправившись от притворного обморока, упала на колени перед королевой.

— Ваню величество! — воскликнула она. — Простите меня за дерзость! Я позволила себе на короткое время занять ваше место на троне, но сделала это по просьбе ваших сторонников и исключительно в интересах Голландии. Вашему величеству нечего опасаться ни с моей стороны, ни со стороны какой-либо другой «претендентки». Так называемая Елена Мейенбургская, имя которой я какое-то время носила, официально отказалась от всяких притязаний на престол. Вашему величеству остается только надеть свое королевское облачение, вернуться в зал и продолжить официальную церемонию…

Фандор в нескольких словах пояснил королеве то, что ей оставалось еще не ясным:

— Мы прервали церемонию подписания акта об открытии парламента. Элен не могла взять на себя столь большую ответственность. Кроме того, у нее не было печати… Теперь Вашему величеству следует вернуться в зал, извиниться за временное недомогание и вызванный им перерыв и завершить подписание акта…

— Хорошо, — сказала Вильхемина, — я готова к исполнению моего государственного долга! Но сначала я должна исполнить мой личный долг…

И, обратившись к Элен, она продолжала;

— Мадам, если я все еще королева, если я сохранила свой трон, то только благодаря вам! Я благодарю вас от всего сердца, а также от имени моего народа и моей страны!

Видя, что Элен готова снова опуститься на колени, она открыла ей объятия со словами:

— Нет, я не хочу, чтобы вы оказывали мне королевские почести! Я хочу, чтобы Элен Фандор, столь много для меня сделавшая, видела во мне не королеву, но подругу и сестру!

Две женщины — королева и та, кого еще недавно считали «узурпаторшей», — сердечно обнялись. Между тем Жюв нетерпеливо шептал:

— Ваше величество, время не ждет! У вас еще будет возможность встретиться с Элен. А сейчас вас призывают ваши королевские обязанности!

Вильхемина быстро накинула на плечи королевскую мантию и возложила на голову корону. Минуту спустя торжественным шагом она вступила в парадную залу, встреченная почтительным шепотом присутствующих. Когда она подошла к столу, министр двора, не заметивший подмены, низко поклонился и начал снова:

— Позволю себе напомнить Вашему величеству, что королевская печать на этих официальных бумагах…

— Ну конечно, конечно! — прервала его королева Вильхемина. — Я подтверждаю полномочия Генеральных штатов и скрепляю их своей подписью и королевской печатью.

И она спокойно приложила к пергаменту печать, затем поставила свою подпись, к удивлению министра, спрашивавшего себя, почему столь разительно изменилось поведение королевы…

— Господин министр, — сказала она, — я прошу парламент приступить к его обязанностям. Отнесите господам парламентариям мой рескрипт и заверьте их в моей благосклонности.

Произнеся эти слова, она стала спускаться с возвышения, давая тем знак, что церемония окончена. Глазами она искала Жюва и Фандора. Ей не терпелось услышать от них подробный рассказ о всех невероятных событиях последнего дня. Но в толпе придворных она не увидела ни комиссара, ни журналиста, и тревожное предчувствие кольнуло ее сердце.

— Господин генерал, — обратилась она к Грундалу, — я все еще не очень хорошо себя чувствую. Предложите мне руку…

В сопровождении генерала, несколько смущенного оказанной ему честью, королева направилась в оранжевый салон. Грундал почтительно отворил дверь перед королевой, готовясь сам остаться за порогом. Но королева остановилась, пораженная неожиданностью: в салоне были Жюв и Фандор, но не было Элен!

Фандор сидел в кресле и рыдал, обхватив голову руками. Жюв стоял посреди комнаты, бледный как полотно. В руке он держал обрывок черной материи — что-то вроде капюшона… Вперив горестный взгляд в черный лоскут, полицейский бормотал:

— Ах, Фантомас! Фантомас! Ничто не в силах обуздать твою ярость… даже любовь!

Элен не было в комнате. Элен исчезла.

И королева Вильхемина поняла, что ее похитили…