На экране фото — молодожен держит за руку новобрачную. Это типичная фотография первых лет нашего века. Дату подтверждают отпущенные по моде того времени пушистые усы молодого человека и фасон рубашки без воротника и галстука.

На фоне этого светлого кадра начинается песенка о нелегкой женской доле. По форме песня напоминает балладу, но мелодия и ритм ее вполне современны.

И дальше в статичных кадрах проходит панорама целой жизни.

Снова на экране фотография мужчины и женщины, но теперь у неё на руках ребёнок…

Марсельский порт накануне 1914 года. С борта парохода спускаются на набережную толпы беженцев. Трудятся рабочие…

Годы 1914–1918… Солдаты…

И снова семейная фотография: перед зданием типографии те же мужчина и женщина, окруженные пятью детьми.

И далее все новые фото женщины, занятой каждодневной работой хозяйки — она то стирает, то нянчит детей, то стряпает.

Время идет, меняются костюмы: 1920, 1930 и 1935 годы. Марсель… порт… заводы… И на экране уже сильно постаревшая мать, окруженная почти взрослыми детьми.

Кадры быстро сменяются, не давая возможности внимательно вглядеться в лицо женщины. То вдруг мелькнет ее профиль, но тут же она повернется спиной… А вот, стоя у изголовья больного пожилого мужчины, она подает ему кружку с водой.

И вновь та же женщина — она стирает белье у себя во дворе или дотошно разглядывает на рынке поданную ей торговкой рыбу. А вот в кухне чистит овощи, наваленные на столе. Вечером при свете лампы делает какие-то записи в толстом бухгалтерском гроссбухе (за ее спиной виднеются машины типографии). И снова она во дворе снимает с веревки просохшее белье. А потом тащит тяжелую сумку с провизией, и прохожий на улице здоровается с ней…

Заканчивается песенка о жизни женщины на фоне кадра, в котором она опять склоняется над больным стариком, тревожно вглядываясь в его изможденное лицо.

Кадр оживает. Старушка подбегает к окну, откидывает кружевную занавеску.

Надпись: «АПРЕЛЬ».

Рабочий пригород Марселя — Эстак. Утро.

Фасад двухэтажного дома. В окне мелькнуло и исчезло лицо пожилой женщины. Опустились жалюзи.

Медленная панорама квартала… Крыши домов, заводы, улица, идущая вниз, к морю. Здесь едва слышен далекий шум города и порта. Обычные вывески: ресторан, бакалея, аптека.

К дому примыкает небольшая типография. На стеклянной двери вывеска:

ТИПОГРАФИЯ МОДЕРН

выполняет любые заказы.

Визитные карточки, различные извещения, проспекты.

Ознакомьтесь с нашими ценами.

_АЛЬФРЕД БЕРТИНИ»._

Кое-какие буквы, выведенные на стекле белой эмалью, уже стерлись.

Доносится шум поезда — поблизости находится железнодорожный вокзал.

Из дома Бертини выбегает маленькая, сухонькая старушка. Приоткрыв дверь типографии и что-то крикнув, она устремляется дальше. На пороге появляется старик. Оставив дверь в типографию открытой, он поспешно входит в дом. Пустынная улица наполняется шумом оставленной без присмотра печатной машины. Старуха переходит на другую сторону, направляясь к гостинице «Занзибар», почти такому же старому зданию, как и типография Бертини.

«Занзибар». Зал бара.

Высокие, до потолка, зеркала на стенах расширяют продолговатый зал. Это одно из тех заведений без возраста, о которых не скажешь, к каким довоенным годам их можно отнести. Однако возле оцинкованной старомодной стойки виднеется вполне современный автомат для проигрывания пластинок л белый телефон, заключенный в стенной стеклянный шкафчик. В глубине зала поднимается наверх узкая винтовая лесенка.

В ту минуту, когда на пороге бара появляется старуха, доносятся громкие крики ссоры. Но бар пуст, и лишь кто-то бежит вверх по лесенке. Очевидно, ссорящиеся только что выбежали из бара. Об этом красноречиво говорят опрокинутый стул, разбитый бокал, незавернутый кран мойки, из которого фонтаном хлещет вода.

Услышав стук захлопнутой двери, резкие выкрики, старуха на мгновение озадаченно останавливается.

Сверху глухо доносятся голоса:

— Отвяжись, говорю!

— Открой! Это моя гостиница или нет!?

— Заткни глотку!

— Ты что? Думаешь, я стану спокойно слушать, как ты ночи напролет воркуешь с прощелыгами, которых водишь сюда? А?! Имей в виду, у меня здесь не бордель! Меня зовут Эрнест, попомни! И я тебя выброшу отсюда к чертовой матери! На улицу выставлю!.. Розали!

Старушка не долго колеблется. Вынув из кармана бумажку, она идет к телефону, но шкафчик заперт на ключ. Тогда она решительно направляется в конец зала к лестнице.

В узком коридоре, в который выходит несколько номеров, Эрнест, толстый, рыжий, бородатый, обеими руками яростно дергает ручку одной из дверей. Ворот белой рубахи распахнут, обнажая мощную шею, штаны высоко вздернуты на подтяжках.

Вдруг Эрнест перестает бесноваться и, приникнув лбом к двери, принимается униженно взывать:

— Послушай, Розали! Да чем я хуже других? Чем я тебе не угодил?

Розали рычит из-за двери:

— Да ты просто дерьмо!

Услышав такое, Эрнест резко отскакивает от двери и в этот момент замечает в пролете лестницы лицо пожилой женщины, которое зритель видит впервые. Захваченный врасплох, смущенный, Эрнест пытается соблюсти приличия:

— А… Мадам Бертини!.. Здравствуйте, мадам Бертини! — Он делает ей шаг навстречу.

Остановившись на площадке, мадам Берт говорит спокойным тоном, которым, возможно, скрывает свой страх.

— Я хочу позвонить, Эрнест. Вызвать врача.

Не дожидаясь ответа, она поворачивается и быстро спускается по лестнице. Эрнест напоследок яростно поддает ногой дверь и следует за ней.

— Иду, мадам Берт. Что у него, опять приступ? Но по крайней мере это не серьезно?.. Или опасно?

— Да, Эрнест, опять приступ. И на этот раз еще более тяжелый.

Спустившись в зал, Эрнест на ходу завертывает кран мойки и, вытащив связку ключей, открывает шкафчик с телефоном. Поставив аппарат на соседний столик, он набирает номер, который записан на бумажке, протянутой ему мадам Берт. Среди тишины зала вдруг слышится стук каблучков Розали, медленно спускающейся по лестнице.

— Занято, мадам Бертини. — Эрнест протягивает женщине телефонную трубку, она прикладывает ее к уху с напряженным беспокойством.

С лестницы доносится голос Розали.

— Да ведь доктор живет очень близко отсюда. А я все равно ухожу и как раз буду проходить мимо. Хотите, я могу ему сообщить. Если это срочно, будьте покойны, я заставлю его сразу пойти.

Мадам Берт и Эрнест оборачиваются. Розали — молодая, довольно красивая женщина, сильно накрашенная. Высоко взбитые волосы покрыты лаком. На ней джемпер, бесстыдно обтягивающий грудь, узкая юбка.

Эрнест. Вы знакомы с Розали, мадам Берт?

Мадам Берт (одновременно кивнув обоим). Спасибо, мадемуазель.

Эрнест, очень довольный тем, что вмешательство

Розали, по его мнению, вполне устраняет неприятное впечатление, которое могло остаться у мадам Берт от услышанной ссоры, заметно оживляется и поспешно и добродушно начинает уговаривать старушку:

— Послушайте, мадам Берт. Возвращайтесь скорей к мужу. Розали вызовет доктора, а я позвоню Шарло, чтобы он предупредил Альбера.

Эрнест пытается взять обеих дам под руку, но Розали с гримаской отвращения вырывается и распахивает дверь перед мадам Берт, равнодушной к изъявлениям дружбы со стороны Эрнеста.

— Правда, ваш сынок живет у черта на куличках. Но вы не беспокойтесь, мадам Берт! Главное, не волнуйтесь! Я дам ему знать, — кричит вслед ей Эрнест.

Через стекло закрываемой Эрнестом двери видно, как мадам Берт и Розали торопливо идут по улице. Перед своим домом, прежде чем расстаться, мадам Берт быстро и признательно пожимает руку Розали.

Эрнест подходит к телефону. Держа аппарат в одной руке, а другой прижимая трубку к уху, Эрнест, разговаривая, расхаживает по бару, и длинный шнур тянется за ним по полу.

Эрнест. Алло, Шарло? Это ты?.. Говорит Эрнест… Все в порядке… Послушай, Альбер у тебя? Как только он появится, скажи ему, чтобы он мне позвонил… но чтобы в ту же минуту позвонил… насчет его отца… Да! Ему очень плохо…

Пригород Марселя — Сент-Маргерит.

Площадка большого строительства. Краны, леса, строительные материалы… Рабочие, шум, крики, свистки…

Небольшой, совсем новенький грузовичок, подскакивая на ухабах, выезжает со стройки на извилистый бульвар. Рядом с высокими заборами, деревьями, старинными особняками со всех сторон подымаются стандартные дома, только что выстроенные или еще строящиеся. Это предместье совсем непохоже на тот район, где живет мадам Бертини.

Дело близится к вечеру — час, когда люди возвращаются с работы. Развернувшись на площади городка, грузовичок катит по улице. На его борту надпись: «Любые перевозки по городу». Он останавливается возле газетного киоска, неподалеку от явно процветающего, недавно отремонтированного пара, сверкающего хромированной вывеской «Бар Шарло».

Очень юный молодой человек и мужчина лет сорока, оба в рабочих комбинезонах, вылезают из грузовика и направляются в бар.

Старший по дороге покупает в киоске вечернюю газету. Юноша входит первым.

«Бар Шарло».

В баре царит оживление. За столиками, у стойки, вокруг электрического биллиарда много народу. Громкие восклицания, обрывки разговоров, музыка автомата, треск телевизора и электрического биллиарда сливаются в оглушающий шум. За стойкой официант и Шарло, веселый молодой человек в белой рубашке с засученными рукавами, но при галстуке и жилете, обслуживают посетителей. Увидев издалека двух вошедших мужчин, с трудом пробирающихся к стойке, Шарль кричит:

— Эй, Бертини! Вам тут просили кое-что передать! Привет, Альбер! Здорово, Пьеро!

Шарло, вынув из кассы клеенчатую тетрадь и ключ, отдает тетрадку Альберу, а ключ — Пьеру. Прислонившись к стойке, Альбер просматривает записи в тетрадке, а Пьер открывает ключом шкаф, стоящий в глубине зала, достает висящий там на плечиках темный костюм, рубашку, коробку с ботинками и удаляется с этим парадным облачением в туалет.

Шарло через плечо Альбера пальцем указывает на какие-то записи:

— Китсинакис звонил. Вот тут записано… Ничего не передавал. Только сказал, что еще позвонит, чтоб ты никуда не уходил и ждал его звонка… Три машины песку на стройку — вот записано… И потом звонил Эрнест… (серьезно) насчет твоего отца, Альбер. Там неважные дела. Мать срочно вызвала врача. Эрнест говорит, чтоб ты не оставлял ее одну… Тебе надо туда позвонить.

Альбер растерян. Шарло протягивает ему жетон для телефонного разговора. Он машинально берет его и направляется к телефонной будке. Шум в баре не прекращается. Из зала слышится песенка. Возле телефонной будки — туалет, где заперся Пьер.

Туалет крохотный — тут едва помещаются стульчак и маленькая раковина, над которой висит зеркало. Взгромоздившись на стульчак — больше стать некуда, — Пьер натягивает свежую рубашку, еле слышно мурлыча себе под нос песенку. Рабочую одежду он набросил на рычаг спуска воды, парадный костюм на плечиках повешен на форточку. На мокром полу возле пары остроносых лакированных туфель стоят его грязные башмаки.

Натянув брюки, Пьер осторожно спускает одну ногу за другой, влезая прямо в туфли. Затем он вынимает галстук из кармана пиджака, тщательно завязывает его перед зеркалом и принимается причесываться.

Наконец Пьер выходит из туалета, вешает в шкаф свой комбинезон и вынимает оттуда гитару в старом полотняном чехле. Шарло сочувственно поглядывает на задумавшегося Альбера, грустно прислонившегося к стойке.

Совсем преобразившийся, в своем нарядном, хотя и несколько экстравагантном костюме, вполне довольный собой, Пьер решительным шагом пересекает бар, направляясь к выходу. Но тут Альбер на ходу хватает его за рукав.

Альбер. Ты куда?

Пьер. Ты же знаешь… иду репетировать.

Альбер. Сегодня не пойдешь!

Пьер. Как это — не пойду? Мы же всю неделю не репетировали!

Переводя взгляд с одного на другого, Шарло пытается их примирить.

Шарло. Послушай, Пьер…

Альбер. Сегодня ты поедешь к бабушке! И сию же минуту! (Серьезно.) Твоему деду очень плохо!

Пьер. Да ему уже целых полгода очень плохо.

Альбер (Шарло). Слыхал?

Шарло не меньше Альбера возмущен словами Пьера. Пьер раздражается.

Пьер. А почему ты сам туда не едешь?

Альбер хватает тетрадку, лихорадочно перелистывает ее и сует под нос Пьеру найденную страничку.

Альбер. Я жду звонка Китсинакиса! Не могу позволить себе упустить своего самого крупного клиента! Даже тогда, когда у меня отец умирает! Я ведь не мечтаю о музыке! Понятно? Доставь мне удовольствие — брось гитару! Один раз придется твоим дружкам обойтись без тебя, слышишь?

Он хочет вырвать гитару из рук Пьера, но тот ловко увертывается и оказывается лицом к лицу с Шарло и несколькими подошедшими на шум посетителями бара.

Шарло. Слушай, Пьер, ты далеко заходишь!

Посетитель. Надо и о старике подумать, а не только о своих развлечениях.

Перед таким напором Пьер не может устоять и, отдав гитару Шарло, с досадой обращается к Альберу.

Пьер. Ну так что?

Альбер (протягивая ему документы и ключ от машины). Бери грузовик! И как только узнаешь, что там делается, звони сюда. Не оставляй ее одну!.. Если там плохи дела, после звонка Китсинакиса я тоже приеду.

Пьер неохотно берет документы и ключ, кинув последний взгляд на свою гитару в руках Шарло.

Шарло. Да, да. Уберу, уберу! Клянусь богом, ты ее любишь больше своей бабушки.

Пожав плечами, Пьер направляется к выходу. Присутствовавшие при этой сцене посетители расступаются, провожая его взглядами. Проходя мимо автомата, Пьер бросает туда монетку. Шарло и Альбер обмениваются взглядом — Пьер неисправим!

Вновь звучит песенка, которую только что, одеваясь, напевал Пьер.

Грузовик делает круг на площади и выезжает на оживленный бульвар. Теперь слова песенки слышатся яснее. А грузовик все дальше и дальше уходит от зрителя и наконец совсем теряется в городском муравейнике…

Но вот грузовик въезжает на улицы Эстака. И когда Пьер подъезжает к дому бабушки, звучавшую все время мелодию сменяют будничные шумы жизни.

Пьер ставит машину неподалеку от типографии, напротив «Занзибара». И тотчас же на узкой террасе появляется Эрнест.

Эрнест. Это вы только сейчас являетесь! А где отец? Тоже мог бы приехать!

Хлопнув дверцей, Пьер выходит из машины.

Пьер (после паузы). Значит, не мог… Ну как там?

Эрнест. Как? (Жест в сторону дома Бертини.) Да вон как раз доктор выходит.

И в самом деле, из дома Бертини выходит пожилой человек и садится в старую машину. Слышно, как где-то вдали проходит поезд.

Повернувшись спиной к Эрнесту, Пьер идет к дому, но перед дверью типографии в смущении останавливается. Может быть, это предчувствие, желание отдалить мгновение, когда он услышит из уст мадам Берт плохую весть? Наконец он открывает дверь…

Все помещение маленькой типографии загромождает печатная машина. Вдоль стен — столы, наборные кассы, заваленные бумагами стеллажи. Пол — ниже уровня улицы, и, входя, приходится спускаться по двум ступеням. Пьер остался у двери. У наборной кассы стоит старик, прозванный Ганди за свою худобу. Он подымает морщинистое лицо в сторону Пьера.

Пьер (тихо). Ганди, как дела?

Ганди отвечает не сразу. Вытирая руки тряпкой, он долгим взглядом поверх очков смотрит на Пьера.

Ганди (ровным голосом). Это уже конец… Мне все кажется, что мы с ним еще только вчера начинали, и вот… (Кашляет и замолкает.)

Длинная пауза. Пьер тоже молчит.

Коридор дома Бертини. Вечер.

Толкнув дверь, Пьер с улицы входит в прихожую. Праздничный костюм юноши придает его приходу некий торжественный оттенок. Пьер и не подозревает, что у него вид человека, пришедшего отдать последний долг.

Пьер оглядывается. Мадам Бертини нет ни в кухне, виднеющейся сквозь открытую настежь дверь, ни в темной столовой, по другую сторону коридора. Пьер направляется к лестнице, ведущей наверх, по дороге включает свет и, собираясь подняться, тихонько зовет:

— Берт! Бабушка!

И в эту минуту на площадке лестницы появляется мадам Берт. Попади нее, через открытую дверь в полузатемненной спальне видна кровать с телом человека, закрытым белым пикейным одеялом.

Какое-то мгновение мадам Берт стоит молча. Ее тонкое морщинистое лицо будто застыло. Она приближается к юноше, он неловко обнимает ее. Губы ее дрожат, и наконец она еле слышно произносит:

— Твой дед умер… — и склоняется на плечо Пьера, словно вот-вот заплачет. Но тут же собирается с силами и слегка отстраняется от него. — А где твой отец?

Пьер делает шаг к двери. Увидев мертвого деда, он потрясен и пытается оправдать отца:

— Да вот… Китсинакис… должен звонить… Отцу нельзя ехать… И вот мне пришлось… Ты же знаешь, Китсинакис наш самый крупный клиент, и, уж если он сказал, что будет звонить, мы… конечно… не можем себе позволить…

Пьер опускает голову, но мадам Берт уже не слушает его. Она возвращается в спальню, к постели мужа. Пьер спускается вниз.

В прихожей дома Бертини суматоха. Только что приехал другой сын стариков — Гастон с женой Симоной и сыном Шарлем. Они привезли с собой и Роз, старшую дочь Бертини, — она тоже, как и они, живет в Париже и работает модисткой.

Темно, но сквозь открытую дверь видно, как Пьер помогает двоюродному брату вытаскивать чемоданы из роскошного черного «Мерседеса». Оба они одного возраста. Но Шарль, в круглых очках в золотой оправе, придающих ему вид интеллигента, весь какой-то чопорный. Волосы подстрижены щеточкой. На нем элегантный темно-серый костюм.

У подножия лестницы уже нагромождены шикарные чемоданы и дорожные сумки приехавших, а сами они молча целуют и взволнованно сжимают в своих объятиях мадам Берт. Роз плачет.

Мадам Берт, такая маленькая и хрупкая в своем черном платье, молча смотрит на Симону, которая в эту минуту здоровается с входящими Альбером и его женой Викторией. Их младший восьмилетний сын Люсьен в смущении жмется к матери.

Симона (не очень искренне). Милая моя Виктория! (Обнимает ее, а затем склоняется к малышу.) Люсьен! Дай на тебя поглядеть! Как он мил! Гастон!

Подошедший к ним Гастон тоже наклоняется к Люсьену.

Гастон. Ну что? Уже маленький мужчина, верно?

Роз, оторвавшись от мадам Берт, кидается в объятия Альбера и начинает рыдать. Симона и Гастон все еще не отходят от Люсьена.

Симона. Шарль, дай-ка мне мою черную сумку.

Порывшись затянутой в перчатку рукой в сумке, Симона достает игрушечный заводной грузовичок и протягивает Люсьену. Оробев, мальчик не решается его взять. Гастон берет игрушку и вкладывает ее в руку Люсьена.

Гастон. Ну вот! Грузовик! Как у папы и у дяди. Пока игрушечный, а потом будет настоящий.

В этот момент Альбер и Гастон встречаются взглядами. Альбера явно стесняет рыдающая у него на груди Роз. Но она вдруг бросается к малышу, становится на колени, заключает его в свои объятия и, крепко прижимая к груди, плача и рыдая, что-то бормочет. Испуганный Люсьен, измазанный слезами и расплывшейся тушью для ресниц Роз, тщетно пытается от нее отбиться.

Роз (почти на крике). Мальчик мой… бедняжечка мой дорогой!.. Ты же настоящий Бертини! Если бы папочка мог нас увидеть! Бедный мой папочка, если бы ты нас видел сейчас!.. Но он здесь, с нами, — я уверена, что он сейчас с нами!.. И смотрит на нас!.. Бедный мой мальчик, как я несчастна!

Входит старый Ганди, и Гастон, не говоря ни слова и лишь горестно качая головой, театрально пожимает ему руку. Ганди подходит к мадам Берт и берет ее под руку. Оба они, не в пример младшим, держатся очень достойно.

Присев на лестницу возле багажа, оба юноши с некоторым смущением наблюдают за излияниями своих родственников. Теперь уже все говорят громко, много двигаются, свободно жестикулируют. Роз порхает, но нервы у нее на пределе. Альбер и Виктория примостились рядышком у стены. Люсьен запускает по полу свой грузовик. Юноши, отдохнув, принимаются таскать багаж в столовую.

Симона (мадам Берт). Ах, какое это было путешествие! Гастон гонит как сумасшедший, а он такой рассеянный, все думает о своих делах! Конечно, я не против, но ведь когда ведешь машину — надо все предвидеть?! Отчитайте его, мамочка.

В это же время Роз болтает без умолку.

Роз (скороговоркой, Виктории и Альберу). Гастон купил шоколадных конфет, но пока мы ехали, конечно, все и съели… Да разве это еда? (Смеется.) У меня кое-что было с собой в чемодане… но он был в багажнике, не достанешь! В Монтелимаре мне захотелось нуги… (смеется) я вспомнила папочку… Боже мой, боже мой, лапочка… (рыдая), кто бы мог подумать?! Я всего могла ждать, только не этого!.. Только не этого! (Заливается слезами.)

Ганди тоже говорит Гастону какие-то ничего не значащие фразы.

Ганди. Больше двадцати лет прошло… и вот… Времечко-то идет… Я еще помню, как ты уезжал из дому. А ты помнишь? Мне кажется, что это было вчера.

На этот раз Гастон действительно растроган, может быть, даже готов всплакнуть, но тотчас же берет себя в руки.

Гастон (приглушенно). Верно, верно, Ганди.

Важный, слегка тучноватый, в черном костюме безукоризненного покроя, весьма уверенный в себе, Гастон привычным жестом то и дело поправляет свой шелковый галстук. Ему представляется, что он по праву наследует авторитет старого Бертини: теперь он становится главой семьи.

И Альбер это чувствует, ему явно не по себе, он нервничает, напряжен, украдкой поглядывает на брата, который умеет держаться с достоинством. В таком костюме это, конечно, нетрудно! А вот он явился в своем старом, который Виктория спешно дала покрасить в черный цвет. И теперь пиджак стал совсем не впору, режет под мышками. Галстук тоже не шикарен, скрутился жалкой веревочкой. И то судорожное движение, которым бедняга его подтягивает, никак не похоже на гордый, уверенный и педантичный жест Гастона.

Рыдания Роз поутихли, и теперь все молча, не двигаясь, посматривают друг на друга. Наконец Гастон подходит к лестнице и, обернувшись к матери, протягивает ей руку.

Гастон. Я бы хотел посмотреть на него… (Обращаясь к другим.) Роз, Альбер, пойдемте и вместе преклоним колени перед прахом нашего отца.

Всеобщее молчание. Медленно подымается по лестнице Гастон, ведя мать под руку, остальные следуют за ними. Альбер, поддерживая Роз, идет вслед за двумя снохами. Слышны лишь шаги идущих.

Ночь. Все собрались на кухне. В эти долгие часы бдения словно бы восстанавливается прежняя жизнь семейства Бертини.

Все дети снова собрались вокруг мадам Берт, и к ней совершенно естественно возвращаются привычные жесты и движения ее повседневной трудовой жизни. Но усталость, желание уснуть, горе, а больше всего сознание того, что там наверху лежит мертвый старик, сказываются как на ее поведении, так и на поведении всех присутствующих. Идет тихий, приглушенный разговор, лишь изредка прерываемый громким возгласом, если вдруг кто-то забудется. Спохватившись, нарушивший тишину начинает говорить еще тише, чем раньше.

В кухню входит мадам Берт, держа в руках чистое полотенце, вешает его на спинку стула возле Симоны и выходит так же бесшумно, как вошла.

Симона (машинально). Спасибо, мамочка.

Она в халате расположилась перед раковиной, на которой расставила свои флаконы. Раскрытый несессер с туалетными принадлежностями стоит на стуле подле нее. Смотрясь в зеркало, Симона протирает лицо лосьоном.

Неподалеку от нее сидит Альбер. Он разложил на столе документы, вынутые из старой кожаной сумки, — нотариальные акты, старые счета, какие-то пожелтевшие бумажки — и просматривает толстую бухгалтерскую книгу, в которой видны записи, сделанные мелким почерком мадам Берт.

Галстук тоже не (раздраженно, Альберу). Говорю вам, Альбер, ничего не выйдет с этой типографией! Да и кто тут будет работать?! Ганди? Он собирается уезжать. Робер? Единственный из вас, кто работал с отцом и знал это дело? Но ведь это было сколько лет тому назад?! А сейчас кто же его удержит здесь?! Насколько я понимаю, Робер не собирается замуровывать себя здесь живьем!

Альбер пытается ей возразить, но она не дает ему слова сказать, подходит к столу, надевает очки и, порывшись в счетах, сует их ему под нос, не замолкая ни на минуту.

Симона. И к тому же, я вам уже говорила, у них долги! Типография в долгу как в шелку! Вот, можете полюбоваться! Счета велись очень аккуратно, мы с Гастоном уже успели их проверить!

Симона берет у него книгу, перелистывает несколько страниц, затем отбирает пачку счетов и, найдя в гроссбухе нужные строчки, показывает Альберу.

Симона. Ну, что я вам говорила? Видите, черным по белому написано! (Выхватывая другой счет.) А это?!.. Типография, как я вам и говорила, кругом в долгу!

Симона так и приплясывает перед Альбером, удрученно, мешком осевшим в кресле.

Альбер (безжизненным голосом). Выходит, они это скрывали от нас?!..

Симона. Ну да, мой бедный Альбер! Вот она, коммерция! Разве вы в ней разбираетесь, а?!..

Альбер (про себя). Она все это скрыла от меня!

Маленькая спальня в доме Бертини.

Дверь этой узкой комнатушки выходит на площадку лестницы. На полу вдоль стены положен матрас — импровизированная постель, у другой стены — железная детская кроватка. Мадам Берт кладет на матрас стопку простыней и одеял. Затем, склонившись над кроватью, она прилежно, добросовестно стелет постель, всецело поглощенная этой работой. Позади нее двое юношей ждут, пока она закончит. Пьер, еще в костюме, прислонился к стене. Шарль, в шелковой пижаме, ходит по комнате.

Лампа, поставленная на пол, освещает лицо мадам Берт и отбрасывает на потолок движущуюся тень Шарля, который, возбуждаясь все больше и больше, скороговоркой, не переставая, шепотом говорит.

Шарль. Они приехали из Италии больше пятидесяти лет тому назад. Там, у себя, с голоду помирали. (Указывая на мадам Берт.) У бабушки уже Роз была на руках. А то бы они могли и подальше проехать! Другие осели в Нью-Йорке… (закуривает), и ты мог бы уже быть американцем! Но наши через два поколения стали настоящими французами. Дед участвовал в войне четырнадцатого года, а его старший сын погиб в Дюнкерке! Выходит, это уже их родина, верно? Марсель был для них первым этапом…

Мадам Бертини закончила стелить постель, выпрямилась, поцеловала обоих. Шарль на минуту умолк с поднятым вверх указательным пальцем. Оба смотрят, как она, с трудом подняв кучу одеял и простыней, уходит из комнаты.

Небольшая пауза, после которой Шарль все еще шепотом продолжает свою речь, а Пьер растягивается на матрасе.

Шарль. Но это должно было быть только первым этапом! Тогда у них не было выбора!.. Но сейчас оставаться вам здесь — все равно как если бы старик и совсем никуда с места не трогался! Вы сидите здесь между двумя стульями!

Задетый за живое, Пьер вскакивает, но сразу берет себя в руки и начинает раздеваться, срывая злость на рубашке, которую с яростью отбрасывает.

Пьер. Черт подери!

С помощью Виктории мадам Берт превращает столовую в спальню. Они сняли с дивана матрас, положили его на пол. Стол с наваленными на него пальто и раскрытыми чемоданами отодвинут к стене.

В доме тишина, в полутьме слышится лишь хруст расстилаемых крахмальных простыней. Свет в столовую проникает из кухни. Роз с маленьким Люсьеном уже спят глубоким сном, сейчас чем-то похожие друг на друга. Над ними склоняется Виктория. Остановившись в двери, Альбер смотрит на мать.

Альбер (голос его вдруг зазвенел). Мама…

Виктория. Тише!

Мадам Берт (обернувшись в его сторону). Ну что ж, Альбер, продадим типографию. Все-таки помещение, материалы, машина…

Альбер (шепотом, но с горячностью). А меня возмущает одна только мысль продать оборудование, на котором работал мой отец! Я тебя не понимаю, Берт!.. Не понимаю!

Мадам Берт спокойно смотрит ему в глаза, и Альбер не выдерживает ее взгляда.

Но тут врывается Симона. Полы ее широкого халата развеваются, нос все еще оседлан очками.

Симона (громким шепотом, Альберу). А кто будет вести типографию? Вы, Альбер?

Альбер побежден.

Сидя у смертного одра отца, Гастон задремал. В комнате темно, и слышится лишь мерное дыхание, со свистом вылетающее из груди спящего.

Мадам Берт, тихонько войдя в комнату, грустно смотрит на покойного мужа и спящего сына.

Шарль и Пьер, в пижамах, сидят с Альбером в кухне за столом. Мадам Берт подает им только что поджаренную яичницу. Они молча начинают есть, а старуха хлопочет, предлагая то хлеб, то соль, то перец, то уксус. И, только уверившись наконец, что она все подала, мадам Берт подходит к раковине и принимается за стирку какой-то мелочи (скорей всего, это тонкое белье Симоны). Но тут в дверях появляется сонный, с помятым лицом Гастон. Шарль и Пьер подвигаются, освобождая ему место, и Гастон тоже присаживается к столу.

Мадам Берт, вытерев руки, подходит к шкафу, достает тарелки, нож и вилку и ставит перед Гастоном прибор. Потом берет сковороду, выливает на нее два яйца и ставит ее на плиту.

Вошедшая в эту минуту Симона подходит к раковине и, узнав свои вещички, направляется к плите, где мадам Бертини жарит яичницу.

Симона. Ну зачем это вы, Берт?! Гастон, как гы можешь заставлять маму тормошиться?! В такой день?!

Все четверо мужчин повернулись в сторону Симоны и удивленно, ничего не понимая, смотрят на нее.

На веревочке над раковиной развешано выстиранное белье. Мадам Берт и Симона вышли, а мужчины все еще сидят за столом, но ест только один Гастон. Приборы остальных отодвинуты, а перед Аль-бером снова разложены деловые бумаги.

Альбер (Гастону, негромко, но очень убежденно). А почему бы и нет?! В конце концов, в доме помещалось и больше народу! Если Ганди соглашается остаться, значит, это возможно! Вполне возможно!

Гастон отвечает не сразу. Кусочком хлеба он тщательно подчищает тарелку, съедает хлеб, закуривает сигарету и наконец, удобно развалившись на стуле, начинает вещать.

Гастон. Я тебе сразу скажу, Альбер, конечно, я тебя понимаю. Я ведь не круглый дурак! И знаю, в какой убогой квартирке тебе приходится ютиться со всей семьей! Разумеется, вы очень, очень стеснены! Я ведь тоже к чему-то стремился и как будто чего-то достиг. Но всегда надобно, прежде чем принимать решение, спросить себя, разумно ли это? И осуществимо ли? Ведь ты пойми, взять в свои руки типографию — это значит обременить себя долгами! А обзавестись долгами — это еще не все! Их надо платить! Вот я тебя и спрашиваю, мало тебе своих долгов за грузовик?! Я уж не говорю о том, что ты мне должен! Такой бестактности я бы себе, конечно, не позволил… тем более что два-три месяца я могу еще и подождать. Но ведь, если память мне не изменяет, у тебя еще не меньше дюжины неоплаченных счетов. (Кладет недокуренную сигарету на край тарелки, вынимает из кармана записную книжку и что-то проверяет,)

Входит мадам Берг и начинает убирать со стола.

Гастон. Транспортное дело сейчас не очень выгодно — слишком велика конкуренция. Уж кому-кому, а мне ли этого не знать! Раз в неделю по крайней мере один грузовик из пяти простаивает у меня в гараже. Так что…

Опешив, Альбер пристально поглядел на брата, но сразу берет себя в руки и меняет тему разговора, кивнув в сторону матери, приготовившейся мыть посуду.

Альбер. Но мы же все-таки не оставим мать б полном одиночестве!

При этих словах мадам Берт оборачивается, собираясь что-то сказать, но тут слышится звонок входной двери.

Мадам Берт. Это Робер!

И в первый раз ее лицо осветилось настоящей радостью.

И снова все столпились в коридоре. Поднялась Роз, вышли Симона и Виктория. Все уже в пижамах, ночных рубашках, халатах, все, кроме Альбера и Гастона — они без пиджаков, — и мадам Берт, которая весьма достойно выглядит в своем черном бумажном платьице.

Высокий, стройный, с открытым лицом, Робер не в трауре, а в своем обычном твидовом пиджаке. Родные окружают его. Он обнимает мать, она прижимается к нему и тихонько говорит ему что-то ласковое на ухо.

В полутьме столовой виднеются импровизированные постели, на которых спят Гастон, Симона, Роз и Люсьен. Прикорнувшая на матрасе Виктория шепотом окликает Альбера:

— Альбер, поди отдохни хоть немного!

Но Альбер, стоя в тени у двери, смотрит на мадам Берт и Робера, оставшихся вдвоем в коридоре. Робер крепко обнял старушку, которая только сейчас дала волю слезам и горько плачет у него на плече. Они медленно поднимаются по лестнице. Альбера пожирает зависть к брату — любимцу матери.

Гостиница «Занзибар». Раннее утро.

Через открытую дверь Эрнест и Пьер поглядывают на улицу. Люди из похоронного бюро вешают на двери дома Бертини черные полотнища. Изредка появляются прохожие, кое-кто расписывается в книге, лежащей на столике у дверей дома.

Из бара глухо доносится голос Розали. Пьер задумчив, а может, просто плохо выспался. Эрнест, похлопав его по плечу, подталкивает в сторону бара.

Эрнест. Эй! Идем, выпей чашечку кофе!

Пьер направляется к стойке, успев по дороге бросить взгляд на болтающую по телефону Розали. Она в утреннем туалете — очень броском и небрежно распахнутом пеньюаре, ее экстравагантная высокая прическа тщательно налакирована. Трудно разобрать, что она говорит, — осторожности ради она прикрывает рукой рот. Однако ясно, что вопрос идет о свидании и танцульке.

Эрнест наливает две чашки кофе.

Эрнест(с любопытством). Ну так что, может, теперь чаще станем видеться? (Пьер не понимает его.) Вы же не оставите бедную старуху в одиночестве, верно? Он у тебя не дурак, твой папаша! Нет, Альбер не промах!.. И к тому же, если старушка останется совсем без дела, она конченый человек!.. Конченый человек, если останется без дела… На месте твоего отца и я бы… Думаешь, и матери твоей не было бы здесь по легче? Да и братишке твоему…

Попивая кофе, Пьер сперва почти не слушает Эрнеста, но мало-помалу до него начинает доходить то, о чем он, в сущности, и не помышлял, — что смерть старика Бертини, может быть, означает для них конец их нищенского существования. Однако бесцеремонность Эрнеста его все-таки раздражает.

А тут еще Розали шепчет в трубку какие-то нежные слова, может быть, желая поддразнить Пьера.

Эрнест. Конечно, это меня не касается, но если все остальные Бертини ничего не имели бы против… Кстати, что говорит Гастон?.. И что говорит Роз?

При упоминании о Роз Пьер сострадательно пожимает плечами, продолжая неотступно следить за «маневрами» Розали. Наконец это доходит и до Эрнеста.

Эрнест (Розали). Эй! Этот разговор когда-нибудь кончится? (Пьеру.) И тебя зацепила… Ну что ж, это нетрудно! Она тут рядом, в ресторане, работает. Недавно появилась, но дружков уже хоть отбавляй! Становись в очередь, у тебя есть шансик!

Пьер уже выпил кофе и, смущенный и раздраженный болтовней Эрнеста, почти выбегает из бистро. Розали в ту же минуту вешает трубку, подходит к стойке и облокачивается на ее край.

Эрнест (едко). У меня вот никаких шансиков! А у него есть!

Розали (улыбаясь). Когда ты заткнешься?! Язык, как у потаскушки!

Дом Бертини. Утро.

Люсьен играет со своим новеньким грузовичком на кухне. Он бегает вокруг стола, между стульев, натыкаясь то на одного, то на другого Бертини, собравшихся здесь. Тягостное молчание нарушается лишь пыхтением и урчанием Люсьена, подражающего шуму мотора. Мадам Берт и Виктория подают кофе.

Альбер уже одет, Гастон, в брюках и майке, бреется перед раковиной. Невыспавшийся, в пижаме, Шарль милостиво разрешает своей мамаше приласкать его. Робер стоит у окна, Роз с распухшими от слез глазами сидит за столом.

Мадам Берт (прерывая молчание, очень мягко). Благодарю тебя, Гастон, и тебя, моя Роз, но я не пойду к вам жить. Я предпочитаю жить одна и остаться в этом доме.

Всеобщее молчание. Мадам Берт присела.

Все пьют кофе. На клеенке стола играют солнечные блики. Альбер машинально листает оставшуюся на столе бухгалтерскую книгу. Люсьен шумно возится со своей игрушкой. Виктория пытается его утихомирить.

Мадам Берт (все так же спокойно). И если вы решили продать типографию, я могу этим заняться. Мы с вашим отцом уже подумывали об этом и даже кое с кем повидались.

Симона. А! И уже есть покупатель?! Прекрасно! Если вы уже этим занимались, мы можем оставить вам доверенность. Не правда ли, Гастон? (Аль-беру.) Это было бы самым разумным решением… (Мадам Берт.) Надо смириться, мамочка!

Мадам Берт. Я знаю, Симона.

Робер. А как же ты станешь жить, моя маленькая Берт?

Мадам Берт. Может быть, каждый из вас согласился бы мне немного помогать. Совсем понемногу, лишь бы это было регулярно. Скажем, раз в месяц или в три месяца, как вам будет удобнее.

Мадам Берт говорит спокойно и убедительно, поочередно поглядывая на каждого. Робер улыбается ей. Гастон, вытирающий после бритья лицо, настороженно поглядывает из-под полотенца. Удрученный Альбер опускает глаза, а Виктория закашлялась. Только что вошедший Пьер удивлен общим молчанием. Мадам Берт увидела его ошеломленное лицо и улыбнулась ему.

Яркий солнечный день. На маленькое пригородное кладбище, зажатое меж высокими стенами ограды, над которыми возвышаются многоэтажные стандартные дома, пришли отдать последний долг соседи и друзья покойного. Старика Бертини уже опустили в могилу. По временам слышится то щебетание птиц, то далекие шумы города, то поскрипывание гравия под ногами расходящихся людей. Постепенно громче становятся разговоры, которые ранее велись шепотом. Шум отъезжающих машин смешивается с негромкими окликами, предложениями подвезти.

На центральной аллее, в том месте, где она расширяется и идет к воротам и ларькам цветочниц, все Бертини окружили тесным кольцом мадам Берт. Черное пятно их траурных одежд резко контрастирует с белизной гравия и мраморных памятников.

Робер и Альбер удерживают Ганди, собравшегося было уходить вместе со всеми знакомыми. Гастон подходит к цветочнице.

Обе снохи держатся вместе. Симона в трауре, но в очень элегантном парижском костюме. Темные очки скрывают глаза, в которых, наверно, нет и не было слез. Виктория, в своем давно вышедшем из моды и очень стареньком черном платье, тихонько плачет, держа за руку Люсьена. Рыдающая Роз, под длинной траурной вуалью, крепко прижимается к мадам Берт, Старушка удовольствовалась тем, что к своему каждодневному платью прибавила лишь черную шляпку о крепом и старую сумочку.

Робер подводит к ней Ганди. Она заключает его б свои объятия.

Мадам Берт. Что же ты станешь теперь делать?

Ганди. Уеду, Берт. Поеду к дочке, в Систерон. Она берет меня к себе. Буду у нее овец пасти.

Мадам Берт (нежно). Станешь старым пастушьим псом.

Наконец Бертини направились к воротам. В тени, у входа, Гастон расплачивается с цветочницей.

Гастон (цветочнице, заканчивая разговор). …Два раза в месяц, в большой фаянсовой синей вазе с надписью: «От любящего сына».

Улица, идущая вдоль ограды кладбища, уже опустела. Перед воротами стоят лишь «мерседес» Гастона, грузовик Альбера да еще старенькая двухместная спортивная машина Робера. Альбер в порыве нежности ведет мадам Берт к своему грузовику.

— Идем, идем, я тебя отвезу домой. — Повернувшись к Виктории, он бросает: — А ты поезжай с Гастоном.

Виктория поворачивается, но в ту минуту, когда Альбер открывает дверцу кабины грузовика и мадам Берт послушно собирается уже влезть, к ним подскакивает Гастон.

— О чем ты думаешь, Альбер! — Он возмущенно указывает на грузовик. — В такой день, как сегодня! — Обнимая мадам Берт за плечи, он говорит: — Пойдем, моя дорогая, со мной тебе будет удобнее!

Альбер не произносит ни слова. Опустив руки, униженный, стоя возле открытой дверцы кабины, он глядит с тоской, как Гастон усаживает покорную старушку в «мерседес».

Все три машины друг за другом едут к дому по залитым солнцем улочкам пригорода. Впереди с шумом и треском идет машина Робера, который посадил с собой Ганди. Мягко скользит черный «мерседес» Гастона. Подпрыгивая на ухабах, движется грузовик Альбера, в который он усадил всю свою семью.

Надпись: «МАЙ».

Дом Бертини. Вечер.

Мадам Берт в одиночестве сидит за столом в кухне. Перед ней тарелка супа и сухари.

Просторная кухня чисто и аккуратно прибрана. Через раскрытое окно доносится шум улицы. По временам чьи-то громкие возгласы лишь подчеркивают тишину и покой комнаты.

Мадам Берт, сидя спиной к окну, заканчивает свой одинокий скудный обед. Затем она поднимается, достает из буфета бутылку, в которой на донышке осталось немного вина, и коробку печенья. Наливает себе вина и, тщательно закупорив пустую бутылку, снова прячет ее в шкаф. Присев, старушка смачивает печенье вином и начинает медленно и осторожно жевать, то и дело опуская его в стакан с вином. Съев печенье, мадам Берт допивает маленькими глотками вино. Где-то неподалеку проходит поезд, слышится его шум.

Положив коробку печенья в буфет, пожилая женщина достает оттуда мешочек сухих трав, засыпает горсть липового цвета в большую чашку, заваривает кипятком крепкий настой. Поставив дымящуюся чашку на стол, мадам Берт моет в раковине посуду, ставит ее сушить. Наконец она усаживается пить свой липовый цвет, но ее внимание привлекают громкие крики с улицы.

Заинтересовавшись, что там могло случиться, мадам Берт, захватив чашку, подходит к окну, ставит чашку на подоконник и выглядывает. Но там уже все успокоилось. Мадам Берт, глядя, как за окном спускается вечер, пьет свой настой маленькими глотками. Из окна виден дворик, где мадам Берт стирала белье, — теперь на веревках для сушки белья висят лишь прищепки. А дальше — другие дворы, где сушится белье, играют ребятишки, женщины переговариваются через забор, маленькие домики, рядом с высоким доходным домом с плоской крышей, на балконах которого тоже развешано белье…

По другую сторону видна часть улицы между двумя домами — там девушка кокетничает с юношей. Проходит автобус.

Немного подальше, за крышами, спускающимися вниз, виднеются деревья, а за ними — подъемные краны порта. Пыхтя и дымя, проплывает вдали буксир, небольшие грузовые суденышки выстроились вдоль мола. Тут же — свежеокрашенный черный гидросамолет. Спокойное, тихое море и высокий скалистый мыс у Ровского канала. По временам из порта доносится далекий шум.

Мадам Берт допивает свое питье и, сполоснув чашку, возвращается к окну. И вдруг она резко поворачивается к буфету, выхватывает оттуда пустую бутылку и выходит из кухни.

В коридоре темно. Мадам Берт набрасывает на плечи накидку, открывает дверь на улицу и останавливается на пороге. В дом вливаются свет и шум улицы. Мадам Берт выходит, запирает за собой дверь и оглядывается по сторонам.

«Занзибар». Вечер.

Несколько посетителей бара мирно играют в карты и болтают на террасе, в тени чахлого деревца.

Стоя за спиной игроков, Эрнест замечает приближающуюся мадам Берт и дружески машет ей рукой.

Эрнест (издали). Как живете, мадам Бертини?

Мадам Берт (почти шепотом). Ничего, Эрнест, ничего.

С пустой бутылкой под мышкой она на мгновение остановилась возле заколоченной двери типографии. Мимо нее, глядя себе под ноги, проходит сгорбившаяся старуха — вдова, соседка мадам Берт. В руках у нее тощая авоська с провизией. Мадам Берт останавливает старуху — та бы прошла, так и не заметив ее.

Мадам Берт. Ну как, Жюльена, получше стало? Ты уже выходишь?

Но старушка подавлена. Волнуясь, она начинает жаловаться, без конца повторяя одно и то же.

Старушка. Нет, Берт, ничуть не лучше. Выйти-то я вышла, но мне ничуть не лучше. Они со мной обращаются, будто с псом поганым. Даже привязывают… И ничего им не скажи!.. Я туда не вернусь.

Пусть делают со мной что хотят, но я к ним не вернусь! Умереть и то легче. Но ведь до этого еще долго, Берт…

Мадам Берт, не говоря ни слова, задумчиво смотрит на жалкую старуху, которая напоминает ей ее самое, ее собственную жизнь. Но эта так хнычет…

Мадам Берт. Ну, ну… мужайся, Жюльена.

И, похлопав старушку по плечу, мадам Берт переходит на другую сторону улицы. В первую минуту старушка обескуражена и даже обижена, но, пораздумав, уходит, пошатываясь, своей дорогой.

По тротуару пробегает веселая группа молодежи. Ребята громко и возбужденно болтают о спорте, о машинах, о девушках — обо всем сразу. Мадам Берт в какое-то мгновение оказывается среди них, а они, даже не замечая ее, оживленно продолжают свою болтовню, смеясь, крича, а то и награждая друг друга тумаками. Мадам Берт с интересом поглядывает на них.

Навстречу ребятам идет девушка. Мальчики окружают ее, она старается увернуться. Какое-то время мадам Берт вынужденно участвует в этой небольшой пантомиме. Но, продолжая свой путь, молодежь обгоняет ее и заворачивает за угол, откуда все громче и громче слышится дребезжание звонка.

Мадам Берт тоже сворачивает за угол. Молодые люди входят в кинотеатр, где у входа продолжает дребезжать звонок, оповещающий о начале сеанса. Мадам Берт следует за ними. У окошка кассы, где висят плакаты и фото актеров, юноши после споров и расчетов покупают билеты и убегают в зал. Мадам Берт, оставшись одна, принимается рассматривать рекламные фотографии фильма. Это одна из серий приключений Мациста. Звонок умолкает. Из зала неясно слышится музыка и голос диктора.

Посмотрев фото и прочитав анонсы с тем же спокойным вниманием и так же методично, как она совершала свою трапезу, мадам Берт покидает кинотеатр.

И вот старушка уже идет по улице, с интересом поглядывая вокруг. Никто не обращает внимания на эту хрупкую фигурку — люди проходят мимо, не замечая ее…

Мадам Берт подходит к бакалейной лавке в ту минуту, когда хозяин уже собрался запирать. Она протягивает ему пустую бутылку.

— Добрый вечер, мсье Будуайан.

— Добрый вечер, мадам Бертини. — Он берет у нее бутылку. — Что-то вы сегодня запоздали.

Они входят в лавочку, загроможденную ящиками, корзинами с овощами и фруктами. Бакалейщик пробирается через все эти ящики и корзины к винным полкам.

— Вам — как всегда?

— Нет, мсье Будуайан, сегодня я, пожалуй, попробую розового.

Мадам Берт выходит из лавочки с бутылкой розового вина.

Уже совсем стемнело. Из широко открытой двери дешевого ресторана на улицу льется свет. У входа на черной доске написано мелом меню. Мадам Берт останавливается, читает. Из ресторана слышится мужской смех, звон посуды, стук отодвигаемых стульев. Мадам Берт заглядывает внутрь.

В довольно большом зале по обеим сторонам прохода расставлены столики. В глубине зала хозяйка — несколько перезрелая дама с обесцвеченными волосами, — склонившись над конторкой, проверяет счета.

Работа в ресторане заканчивается. Отодвигая стулья, Розали подметает пол. Последний клиент, добродушный толстяк, заканчивает ужин. Когда Розали проходит мимо, он обнимает ее за талию, но девушка мягко отводит его руку.

Толстяк (игриво). Эй, мадемуазель Розали, если вы уже свободны, я вас приглашаю в кино! Идет?

Розали (улыбаясь). Заметано, мой дорогой!

Хозяйка (не подымая головы). Она еще не закончила!

Но толстяк не унывает. Он наклонился, чтобы получше разглядеть Розали, которая, нагнувшись, подметает под столом.

Толстяк. Так, может, выпьем по стаканчику?

Розали (приподнимаясь). Много о себе воображаешь!

Хозяйка (не отрываясь от счетов). Дурень, и все!

Розали весело хохочет, но, обернувшись, вдруг замечает в дверях мадам Берт. Радостно улыбаясь, она подбегает к ней. Мадам Берт тоже улыбается, может быть, немного удивленно: неужели кто-то все-таки заинтересовался ею?

Стоя у двери своего бара, Эрнест издали увидел обеих женщин, оживленно болтающих перед рестораном.

— Вы только посмотрите на них! — обращается он к игрокам.

Посетители бара, игравшие в карты на террасе, на мгновение отрываются от игры и оборачиваются. Розали и мадам Берт дружески болтают, смеются.

Надпись: «ИЮЛЬ».

Сент-Маргерит. Большое строительство.

Опершись на лопату, Пьер рассеянно смотрит, как течет песок из кузова грузовика. Позади него, взобравшись на гору песка и отчаянно жестикулируя. Альбер что-то громко кричит здоровому, высокому десятнику, уверенно расставившему ноги. Немного поодаль видна бетономешалка, еще дальше строящийся дом.

Альбер (в пылу обиды). Нам три ездки, а Бернон-Ревару — двадцать пять?!

Десятник (с явным итальянским акцентом). Выходит, кроме вас, и нет никого?! Так, что ли? А ведь есть всем хочется, верно?! У Бернон-Ревара двенадцать грузовиков, и все большие. Вот ты их и видишь повсюду! А у тебя маленький грузовичок и один — его и не видать. Понятно?!

Альбер (топчется по песку, в ярости). Мне одно понятно — что они тебя подмазали как следует? Вот что мне понятно!

Десятник. Подмазать я и сам себя могу, если буду вкалывать как надо!

И резким движением он подносит раскрытую ладонь прямо к лицу Альбера. Тот в испуге резко отшатывается, спотыкается, падает на спину, а десятник, склонившись над ним, продолжает кричать:

— А если ты недоволен, звони хозяину! Посмотришь, что будет! Ты ему скажи, что Бернон-Ревару больше работы дают! А мне на тебя начхать!

Злобно плюнув и повернувшись к Альберу спиной, десятник большими шагами направляется в другую сторону, на ходу ругаясь по-итальянски.

Альбер, подымаясь, отряхивается и шепчет сквозь зубы:

— Продался! Все богатым, как всегда! — Заметив Пьера, который не двинулся с места, обрушивается на него: — А ты?! Все еще мечтаешь?! Тебе на все наплевать, верно?! Нам и по морде надают, а тебе хоть бы что?!..

Отбросив лопату, которая все еще оставалась у него в руках, Пьер идет к грузовику и вскакивает в кузов. Альбер продолжает машинально отряхивать с себя песок.

Центр города. День.

Большое и почти пустое с утра фойе кинотеатра.

Мадам Берт, кажущаяся такой маленькой, хрупкой в своем черном платье и круглой шляпке (уже без крепа), со старой сумочкой под мышкой, внимательно изучает рекламное фото, как и в тот раз в кинотеатре в Эстаке. Но масштабы всего вокруг нее совершенно иные. Оглянувшись вокруг, немного ошеломленная, она уходит, неуверенно ступая.

Мадам Берт входит в универсальный магазин и теряется в толпе покупательниц.

Ловкая продавщица парфюмерии зазывает проходящих мимо покупательниц, рекламируя новые духи. Тех, кто остановился ее послушать, она слегка душит. Из микрофонов слышится сладковатая музыка. Перед продавщицей остановилась полная дама. Позади нее мадам Берт покорно ждет своей очереди.

Продавщица жеманно и нараспев убеждает даму:

— Это чудесные духи, мадам, последняя новинка, настоящий шик и к тому же удивительно стойкие!

Понюхайте, прошу вас!.. — Стеклянной пробочкой она слетки смазывает тыльную сторону ладони толстухи. — Вот увидите! Завтра весь день вы все еще будете ощущать их запах! Даже после мытья посуды!

Толстуха отходит, и перед взором продавщицы предстает мило улыбающаяся мадам Берт.

— Здравствуйте, мадам! — неуверенно обращается она к продавщице. — Будьте так добры…

Продавщица не понимает ее.

— Простите?

Мадам Берт робко протягивает ей руку.

— И мне тоже…

Продавщица снисходительно капелькой духов смачивает морщинистую руку мадам Берт.

В хозяйственном отделе мадам Берт в удивлении и восхищении рассматривает выставленные здесь в изобилии электроприборы. Она завороженно смотрит на этакое электрочудо, работающее с мягким и однообразным гудением, и почти смеется от радости, восхищаясь другой забавной машинкой. Заинтересовавшись каким-то сложным прибором, пробует пустить его в ход. На помощь ей приходит продавец.

— Это прибор для чистки овощей, мадам.

Мадам Берт смотрит на него, а он хотя и свысока, но достаточно терпеливо продолжает свои объяснения:

— Да-да. Вы кладете овощ, ну, скажем, картофелину, сюда… вот так… Нажимаете этот рычажок… и картошка уже очищена. — Несколько удивленный ее восторгом, он добавляет: — Но ведь такие приборы, мадам, продаются уже давно…

Мадам Берт сконфуженно опускает голову:

— Знаете, я жила так далеко…

На маленькой площади останавливается автобус. Слышится шум тормозов и открывающихся пневматических дверей. Видна надпись: «Сент-Маргерит». Из автобуса выходят пассажиры, среди них — мадам Берт.

Маленькая площадь залита солнцем. Над окнами и террасой бара Шарло натянуты тенты. Мадам Берт, щурясь от яркого солнца, пересекает площадь, устремляясь в тень бульвара. И в ту минуту, когда она заворачивает за угол, подъезжает грузовик Альбера и, раздернувшись, останавливается возле газетного киоска.

«Занзибар».

На улице — настоящее пекло, а в баре и свежо и, как всегда, шумновато. Входит Пьер. Шарло, по своему обычаю, шуточно объявляет о его прибытии:

Шарло. Господин Бертини!

Пьер (издали). Пива!

Задержавшись у автомата, он бросает монету и ждет, пока заиграет пластинка.

Взяв свое пиво, Пьер направляется на террасу, где устраивается поближе к двери, чтоб музыка была слышней. По дороге ему встретился Альбер, входящий в бар с развернутой газетой, — он проверял, не выиграл ли что-нибудь в последнем тираже лотереи. Подойдя к стойке, Альбер удрученно бросает газету и лотерейные билеты.

Альбер. На две цифры не сошлось! Большой выигрыш, и только на две цифры! Вот чертово невезение, а?! А два погашаются!.. Анисовой!

Шарло успокаивает его:

— Такое уж дело — игра, Альбер! Тут тебе звонили!

Альбер хватает тетрадку с записями, читает и оборачивается в сторону террасы.

— Пьер! Скорей! Заказ от Китсинакиса!

Но Пьер, поглощенный музыкой, не слышит его.

— Пьер! — Он обращается к Шарло:

— Да прикрой ты эту музыку! — И опять кричит Пьеру:

— Кит-си-на-кис!

Пьер оборачивается. Альбер издали показывает ему тетрадку, одним глотком приканчивает рюмку анисовой, подбирает свои лотерейные билеты и, уходя, через плечо кидает хозяину:

— Шарло! Запиши на мой счет!

По пути он увлекает за собой Пьера.

Против бульварчика, где растет несколько чахлых платанов, — мрачноватый, обветшалый дом, еще довоенного времени, где Альбер «ютится», по выражению Гастона, со всей своей семьей. Подымая облака пыли, к дому подъезжает грузовик.

Перегнувшись через перила, Виктория кричит подымающимся по лестнице Альберу и Пьеру:

— Мать приехала! Подымайтесь скорей!

Альбер сообщает ей на ходу:

— Два билета погашаются! А большой выигрыш чуть-чуть не вышел! На две цифры не сошлось!.. Приготовь Пьеру бутерброды — он уезжает! По заказу Китсинакиса будет перевозить вещи Орсони! — Уже поднявшись на площадку, он спрашивает:

— Ты ведь помнишь Орсони? Опять возвращаются в Эстак!

В дверях показалась мадам Берт. Целует Альбера и Пьера.

Альбер. Ну, мамочка… Мы уж тебя и ждать перестали!

Входят в маленькую, тесную комнатку, загроможденную большим шкафом, выкрашенным белой эмалевой краской, старинным холодильником и узким столом. Колпак над камином обрамлен кретоновой оборкой. В углу на этажерке возвышается телевизор — движется изображение, слышатся голоса и музыка, но никто, кроме Пьера, не обращает на него внимания. По временам из соседних квартир слышится то радио, то стук передвигаемых стульев, то еще какой-нибудь шум.

Мадам Берт подходит к умывающемуся у раковины Альберу.

Мадам Берт. Альбер… Если Пьер поедет мимо моего дома, может, мне воспользоваться машиной?

Альбер (держа руки под краном, ошеломленно смотрит на нее). Ты, наверно, шутишь, Берт! Я тебя больше трех месяцев не видел, приезжаю, а ты уже хочешь уходить?! (Намыливая руки,) И к тому же хороша оказия! Пьер простоит в городе под погрузкой больше часа, а ты будешь сидеть в кабине на самом солнцепеке?! Поешь с нами спокойненько, а потом поедешь в автобусе!

Ополоснув руки, он тщательно вытирает их. Мадам Берт ждет у стола. Виктория готовит Пьеру бутерброды, а Пьер, стоя у двери, поверх их голов смотрит телевизор.

Мадам Берт. И все-таки я предпочитаю подождать в городе. Автобусы всегда переполнены, придется стоять…

Альбер (раздраженно бросая полотенце). Неправда! Старикам всегда уступают место! Во всех автобусах есть даже надписи!

Мадам Берт, покачивая головой, улыбается.

Альбер. Ты меня извини, Берт, но я хочу тебя спросить: зачем же ты приезжала в таком случае?

Мадам Берт. Я приезжала, чтоб вас повидать, Альбер. И я вас повидала.

С этими словами она возвращается в узкий коридорчик, в который выходят двери двух соседних комнаток. Альбер следует за ней и, стараясь сдержаться, пытается свести разговор к шутке:

— Ты уж сознайся, тебе просто не нравится у нас? Может, наш домик тесноват?

Мадам Берт, которую и в самом деле поразило замечание Альбера, оглядывается вокруг и покачивает головой.

— По правде сказать, тесновато живете, бедняжки…

Оскорбленный Альбер уже собирается что-то сказать, но в этот момент вбегает запыхавшийся, грязный, растерзанный Люсьен.

Альбер яростно хватает его за руку.

— Это ты только сейчас являешься?! Сколько раз тебе сказано, чтобы ты прямо из школы шел домой?! Прямо из школы, ты меня слышишь?! Прямо из школы!

В узком коридорчике у открытой двери Альбер стоит лицом к лицу с мадам Берт. Через дверь видны площадка и пролет лестницы, по которой убегает Пьер. Альбер в смущении переминается с ноги на ногу. Мать спокойно смотрит на него. Из комнаты слышится телевизионная передача последних новостей. После долгой паузы Альбер наконец решается.

— Слушай… я хотел… хотел поговорить с тобой… насчет денег… (словно бросаясь головой в воду.) Этот месяц был очень трудный, еще трудней, чем всегда… Ну, ладно… В общем, если бы ты согласилась, я бы дал тебе сегодня только половину… а остальные после пятнадцатого. Все полностью после пятнадцатого, это уж точно. И… А от других ты все получила?

Мадам Берт. Да-да, все получила, не беспокойся.

Альбер вынимает бумажник, открывает его — там виднеются лотерейные билеты. Мадам Берт смотрит на него. Он вынимает несколько заранее сложенных бумажек.

Мадам Берт, сидя в кабине, рядом с Пьером, ведущим грузовик, мерно покачивается. Между ними лежит его гитара и пакетик с бутербродами. Пьер с энтузиазмом посвящает бабку в свои дела.

Пьер. Стараемся репетировать как можно чаще. Мы с тремя друзьями создали ансамбль и готовимся к конкурсу в Париже… Поедем на конкурс в Париж…

Мадам Берт. А это дает тебе хоть немного денег?

Пьер (смущенно). Да пока еще… не очень много. Но тут можно здорово заработать… Другие вон как загребают…

Мадам Берт (улыбаясь и чуть скептически поглядывая на него). А как к этому относится Альбер?

Пьер (после паузы). Пустые мечты, говорит…

Мадам Берт не проронила ни слова, а Пьер, не решаясь спросить, на чьей она стороне, уставился на уходящую вдаль дорогу.

Альбер и Виктория с Люсьеном заканчивают ужин у себя на кухне. Телевизор выключен.

Альбер почти кричит:

— И ты еще не знаешь самого худшего! Я не хотел тебе говорить. Вчера Эрнест мне звонил, решил предупредить… — Все больше распаляясь — Уже больше месяца она через день обедает в ресторане. Женщина, которая всю жизнь сама готовила! А ведь у нас сплошь и рядом садилось за стол больше десяти человек! И сама она всегда питалась одними объедками! Тогда она знала цену деньгам!

Виктория озадачена. Люсьен уплетает вишни. Альбер вдруг резко отодвигает свою тарелку и облакачивается на стол. Его захлестывает волна горечи.

Альбер. А теперь она меня презирает! Живу, видишь ли. тесновато! Конечно, мне приходится ютиться со всей семьей в этом крольчатнике! Работаю как вол, чтобы всех прокормить, за каждым су гоняюсь, а в это самое время наш дом в Эстаке пустует! (Громко вопит.) Может, ей потому и показалось у нас тесно, что она теперь в ресторанах обедает?!

Виктория (тихонько положив руку ему на плечо и стараясь его успокоить). Да не волнуйся ты, Альбер!

Люсьен круглыми глазами смотрит на отца.

Центр города. День.

Мадам Берт стоит на краю тротуара широкой улицы неподалеку от конечной остановки автобусов. Она подымает голову к Пьеру, который только что высадил ее из грузовика и сейчас склонился к ней из открытой дверцы кабины.

Уже около двух часов пополудни, слышится шум большого города, улица очень оживлена, много прохожих.

Пьер. Но ведь мы и полпути не проехали…

Мадам Берт. Вот и хорошо. Отсюда я доеду автобусом… вот они стоят… А то мне придется долго ждать тебя, а мне не охота.

Пьер (ошарашен). А когда Альбер тебя уговаривал…

Мадам Берт (лукаво). Он был прав… Поезжай, а то еще запоздаешь… Прощай, музыкант!

И, повернувшись к нему спиной, она уходит, теряясь в толпе прохожих.

Пьер отъезжает, но… задержанный потоком машин, он видит, что бабушка проходит мимо автобусной остановки и, пересекая улицу, смешивается с толпой прохожих.

Мадам Берт хочется как следует посмотреть город — ей так понравился утренний поход в универсальный магазин. На сей раз это уже будет настоящая исследовательская экспедиция, неторопливое и методичное изучение. Не спеша, прогулочным шагом идет она, жадно прислушиваясь к чужим разговорам, рассматривая витрины. Сначала она просто бродит по улицам, где расположены большие магазины, театры и шикарные кафе. Но больше всего ее притягивает универсальный магазин, и она снова туда заходит.

Мадам Берт уже в отделе женских мод в лесу дамских шляпок. Ей очень хочется примерить какую-нибудь из них, как это делают у нее на глазах молоденькие девушки, но она не осмеливается.

Идя дальше, она смотрит на манекены в купальных костюмах, внимательно изучает фасон летних платьиц, растянутых на вешалках. Ее поражает их количество.

Наконец, мадам Берт попадает на эскалаторы, которые забавляют ее, как ребенка. Она самозабвенно катается на них, то подымаясь, то спускаясь и снова подымаясь и спускаясь, с довольной улыбкой на лице…

От своих развлечений мадам Берт отдыхает на террасе большого кафе. Перед ней вазочка с никогда не виданным мороженым — с фруктами и кремом. В первую минуту она даже не осмеливается его попробовать, но наконец решается и медленно, с наслаждением смакует роско^пное сладкое, удовлетворенно вздыхая.

За соседним столиком идет оживленная беседа, к которой мадам Берт с интересом прислушивается.

В большом ангаре выставлены на продажу автомобили. Люди входят и выходят, рассматривают машины. Появляется мадам Берт. Она обходит кругом зеркально отполированные кузова, в которых видит свое отражение, внимательно прислушиваясь к разговору покупателя с продавцом, который обольщает клиента достоинствами машины и возможностью предоставления кредита.

А затем она прогуливается по менее шумным улицам, где поменьше народу. Она с увлечением роется в тканях, наваленных на прилавках, выставленных прямо на тротуаре, придирчиво ощупывая понравившуюся ей материю; в витрине книжного магазина внимательно разглядывает роскошные иллюстрированные издания.

Вот она входит в закрытый рынок. Дело идет уже к вечеру, и рынок, заваленный товарами и продуктами, сейчас опустел.

Она медленно прогуливается перед аппетитно разложенными фруктами, свежей рыбой, мясом и нескончаемыми ярусами банок с консервами. Торговцы подметают пол. С улицы едва доносится городской шум. Ясно слышится лишь шорох метлы.

Мадам Берт выходит на тихую, узкую улочку, где, кроме нее, почти и не видно прохожих. Она было прошла мимо вывески нотариуса, но тут же возвращается, чтобы внимательно прочесть и вывеску и раскленные на двери разные объявления о продаже имущества.

Мадам Берт присела на скамейку парка и греется на солнышке, отдыхает. Неподалеку от нее несколько старичков, ушедших на покой, оживленно болтают — это их салон. Тут же с криками носятся, играют детишки.

Старушка выходит к Старому порту. Здесь большое движение — туристы, гуляющие, продавцы, зазывающие покупателей. Смешавшись с толпой, мадам Берт идет по набережной к Биржевой площади, где стоят такси и коляски для туристических прогулок по городу. Мадам Берт подходит к коляске и заводит оживленный разговор с кучером. Он явно колеблется, спорит с ней, недоуменно разводит руками. Она что-то отвечает, убедительно поясняя свою просьбу жестами, и терпеливо ждет, пока он наконец соглашается.

Торговый порт. Ранний вечер.

За решеткой порта Пьер разгружает грузовик, сбрасывая ящики, на которых большими буквами выведено имя Китсинакиса. Шум порта, гудки пароходов.

И вдруг он видит, как мимо него, по другую сторону решетки, медленно движется коляска, в которой торжественно восседает бабушка. Она с большим интересом озирается по сторонам, разглядывая занимательное зрелище порта.

Ошарашенный Пьер долго смотрит на коляску, удаляющуюся в сторону широкого бульвара, запруженного грузовиками, переполненными автобусами. Коляска проезжает мимо вагонных составов, тянущихся вдоль дороги к набережной, мимо складов с горами ящиков и мешков, мимо подъемных кранов, пароходов. И движется все дальше и дальше среди этого нагромождения вещей, скопления людей и шума, под дымным небом Марселя.

Надпись: «ОКТЯБРЬ».

Бар Шарло. Ветер.

Стоя у автомата, проигрывающего какую то песенку, едва слышную в гуле переполненного бара, Пьер поглядывает на маленькую площадь. У газетного киоска стоит его грузовик. Смеркается.

Хмурый Альбер просматривает у стойки тетрадку с записями. На лбу у него небольшая наклейка. Шарло раздраженно следит за ним.

— Сказано ведь, никто тебе не звонил. Чего ж ты там проверяешь?

Альбер, отбросив тетрадку и протягивая руку, сердито говорит:

— Дай жетон!

Шарло дает ему жетон, и Альбер направляется в телефонную кабину.

Пьер едва успел подойти к стойке, как из кабинки, словно дьявол из пекла, выскакивает разъяренный Альбер.

— Неужели нельзя приглушить эту чертову музыку?!

Хлопнув дверью, он снова скрывается в кабине.

Шарло, убавляя звук, обращается к Пьеру:

— Что-то он не в себе, твой папаша! И что это у него на лбу?!

— Камнем угодило на стройке. Пустяки.

Шарло покачивает головой.

— Не везет ему…

— Да нет… сам немного оплошал…

И тут из кабины выбегает совершенно взбешенный Альбер и набрасывается на ошеломленных Пьера и Шарло:

— Я себе завожу друзей? Скажите, завожу я себе друзей?!

Хватая Пьера под руку, он уводит его в глубину зала. Пьер еле успевает перекинуться воспроситель-ным взглядом с Шарло.

В дальнем углу бара никого нет. Альбер все еще крепко держит Пьера за руку. Они присели к столику. Только сейчас перестала звучать песенка.

Альбер продолжает пылко:

— У нее там не одна эта продажная девка, понятно тебе?! Не только эта потаскуха, которая неизвестно откуда явилась! У нее там и другие дружки завелись, новые приятели! Хороша публичка! Представляешь?!

Сгорающий от любопытства Шарло приносит им забытые на стойке бокалы, и, конечно, остается послушать.

Пьер ничего не понимает.

— О ком ты толкуешь? Какая еще продажная девка?

— Розали! И твоя бабушка! Они теперь по вечерам выходят вместе! Завела себе подружку! И какую подружку! Потаскуху! Ну да, Розали — самая настоящая проститутка! И познакомилась-то она с ней в ресторане, где та была официанткой! И где твоя бабка уже несколько месяцев проматывает свое состояние!.. Я тут не получаю от нее никаких вестей, беспокоюсь, звоню Эрнесту и вот слышу такие новости! Очень просто, они, видишь ли, не расстаются! Девка даже работу бросила. — Альбер зло ухмыляется. — Должно быть, чтоб почаще видеться!

Альбер подымается и нервно ходит взад и вперед. Ошеломленный Пьер не двигается с места. Шарло, не спуская глаз с Альбера, продолжающего свою обвинительную речь, усаживается рядом с Пьером.

— Сперва ресторан, а потом прогулки в коляске! — Альбер искренне волнуется. — Полгода не прошло, как умер старик, а она уже ходит в кино! — Взрываясь, Альбер обращается к Шарло: — В кино ходит! Кино, вечера в городе, рестораны, все удовольствия в жизни! А я?! Я куда-нибудь хожу?! Хожу я в кино когда-нибудь?! — Он садится против Пьера, хватает его за руку и рывком тянет к себе. — Этого нельзя так оставлять, Пьер! Тебе надо к ней поехать, поговорить с ней! Именно тебе, ее внуку!

Пьер ждал чего угодно, только не этого.

— Ты ей выскажешь все, что мы с тобой думаем о ее поведении. — Альбер с трудом удерживается от слез. — Но помягче! Говори с ней помягче — она уже старенькая… Я бы не смог ей сказать, да и к тому же… (с горечью) честно говоря, она меня не настолько любит, чтоб послушать…

Долгая пауза. Пьер и Шарло молча смотрят на него. Но Альбер снова взвивается:

— А вот «мсье Альфонса» — того они слушают! Спроси у Эрнеста! Постоянно толкутся у него! И уж чем они там развлекаются, одному богу известно! — Он вдруг вскакивает, толкает Пьера, заставляя и его встать. — Поезжай! Поезжай к ней сейчас, сию же минуту! Тебя она послушает, ручаюсь! Сейчас самое подходящее время, чтоб ее застать! Поторопись!

Сбитый с толку уговорами и тумаками отца, Пьер сдается. Шарло подает ему снятую с вешалки куртку, Альбер помогает ее надеть. Оба торопливо увлекают Пьера к выходу.

Дом Бертини. Вечер.

Мадам Берт открывает дверь кухни, и входящая Розали протягивает ей огромный букет цветов. Тишина и покой этого дома резко контрастируют с шумом и гамом бара Шарло. Розали совсем изменилась: по плечам распущены мягкие волосы, скромное, хоть и несколько старомодное платье сменило юбку, плотно облегавшую бедра, и яркий, вызывающий джемпер. Теперь ее можно принять за весьма благонравную молодую девицу.

Розали. Добрый вечер, Берт.

Обе улыбаются, явно испытывая удовольствие от встречи. И лишь непонятная стыдливость мешает им расцеловаться.

Мадам Берт (с удовольствием принимая букет). Спасибо, девочка… Да как ты мила сегодня! Что это у тебя за платьице? Я его никогда не видела.

Взяв Розали за руку, мадам Берт вертит ее перед собой, восхищенно оглядывая с головы до ног. Смущенная Розали не знает, куда девать глаза, смеется. Изменился не только внешний облик Розали, она словно бы избавилась и от своей вульгарности.

Розали. Да это ужасное старье… но оно немного… ну, в общем, не такое уж…

Мадам Берт подошла к шкафу, взяла там вазу для цветов и поставила ее на стол, накрытый на две персоны. Розали все еще не решается сесть.

Старушка относится к Розали очень по-дружески и даже с нежностью. В ее отношении к девушке есть что-то материнское, и в то же время она словно бы в куклы играет. Может, и в самом деле обе они забавляются игрой, но делают это с такой искренностью, что ее не отделить от настоящего чувства.

Мадам Берт. Садись скорей, я тут кое-что вкусненькое тебе приготовила.

Розали усаживается, а мадам Берт поправляет цветы в вазе, изредка поглядывая на робеющую Розали своими остренькими глазками.

Мадам Берт. Тебе бы еще больше пошло что-нибудь более светлое и, пожалуй, просто белое платьице…

Розали сидит в спальне на стуле. Став позади нее и расчесав ее длинные волосы, мадам Берт принимается сооружать сложную и уже старомодную прическу, пуская в ход длинные шпильки, которые она выуживает в маленькой фарфоровой шкатулке, стоящей на комоде среди множества безделушек прошлого века, фотографий и засушенных цветов.

Розали с явным удовольствием подчиняется своему «парикмахеру».

«Занзибар». Ночь.

Прислонившись к стойке полупустого бара, Пьер следит за домом Бертини. Уже совсем темно. Стоя позади него, Эрнест посмеивается над его нерешительностью.

Эрнест. Ну что? Сдрейфил? Чего же ты ждешь, спрашивается?

Пьер пожимает плечами.

Эрнест. Да, ведь они твои денежки проматывают. Отец у тебя не дурак, сразу смекнул, что к чему! Чего ты ждешь, скажи? Или ты перед Розали так оробел?

Пьер в досаде ничего не отвечает. Но тут обе женщины выходят из дома, и Пьер машинально прячется за стойку, чтоб его не заметали.

Эрнест. Невероятно!

Мадам Берт под руку с Розали уходят. Пьер медленно показывается из-за стойки. Наконец он решается, выходит из бара и следует за ними на приличном расстоянии.

Эрнест выходит на террасу. Он с любопытством смотрит на удаляющихся женщин и следующего за ними юношу.

Эрнест. Просто поверить не могу!

По маленьким улочкам, ведущим к берегу моря, идут мадам Берт и Розали. Судя по их жестам, они весело и оживленно болтают.

Слышится радио из окон домов, разговоры прохожих, среди которых мелькает фигура Пьера, озабоченного тем, чтобы не выглядеть как человек, занятый слежкой.

Дамы входят в винный погребок. Издалека Пьеру не видно, что они там делают. Посвистывая, он останавливается на краю тротуара, стараясь держаться как можно естественнее.

Наконец женщины выходят из погребка, в руках у Розали завернутая в бумагу бутылка.

Квартал бедняков.

В переулке — маленькое бистро, убогая гостиница, ларек старьевщика. И рядом — мастерская сапожника с вывеской, на которой изображены дамские туфли и крупно выведено имя владельца: «Альфонс».

Сейчас он сам стоит у двери. Это высокий худощавый человек, вероятно, лет пятидесяти. У него длинный нос, он близорук, в очках, на губах обезоруживающая улыбка. На нем кожаный фартук.

Альфонс пытается очень мягко, но достаточно решительно выпроводить своих двух заказчиц. В руках у него туфля на очень высокой, изгрызенной шпильке. У обеих женщин вид, который, безусловно, не понравился бы Альберу.

Альфонс. К завтрашнему вечеру будут готовы! Самое позднее — послезавтра утром!

Первая заказчица. Послезавтра?! А в чем же я пойду на работу?! В шлепанцах?!

Альфонс. Да ты же нас не туфельками завлекаешь!

Обе женщины хохочут, и в этот момент из-за угла появляются мадам Берт с Розали.

Альфонс. А собачку нужно получше кормить, чтобы она твои туфли не грызла!

Вторая заказчица. Да ведь он же щенок! У него зубы режутся.

Альфонс (заметив своих приятельниц и издали улыбаясь им). Ладно, завтра к вечеру обещаю!

Заказчицы уходят, с интересом поглядев на мадам Берт и Розали. Сапожник радостно встречает приятельниц, обнимает и целует их, все еще держа в руках туфлю.

Альфонс. Привет, друзья! Ну, мадам Берт, вы вечно молоды. А Розали, как всегда, красива!

На углу переулка появляется Пьер. Альфонс вводит дам в лавку.

По стенам мастерской — полки, на которых расставлена самая разная обувь. Там же, где нет полок, пришпилены кнопками большие карты далеких стран, вырезанные из иллюстрированных журналов портреты кинозвезд и фото неизвестных красавиц, некоторые с автографами.

Альфонс, поставив туфлю на полку, подталкивает мадам Берт и Розали к двери в комнату. Оттуда слышатся обрывки оживленной беседы.

Альфонс. Входите! Входите! Вас ждут! Все уже собрались!

Примыкающая к мастерской комната, окно которой, украшенное цветочными горшками, выходит на улицу, рядом с витриной, представляет собой нечто вроде кухни-гостиной. Посредине стоит большой круглый стол, заметно уменьшая размеры и без того небольшой комнаты. В углу — диван с продавленным сиденьем, покрытый подушками; возле него на маленьком столике — телевизор. Повсюду на стенах полки с книгами, масса книг карманного формата. По другую сторону, возле окна, оборудована кухня — плита, кастрюли. Как и в мастерской, на стенах развешаны карты, фотографии и даже диковинные трофеи: сабля, африканская маска, старинное заржавевшее ружье, колониальный шлем.

Здесь собрались все друзья Альфонса. Леон, старый рабочий, холостяк, Птижан, усатый анархист лет тридцати, Хулао, португалец, живущий поблизости, и мсье Жюльен, веселый, немного ограниченный старик, ушедший на покой.

Вся компания встает навстречу женщинам. Мужчины почтительно пожимают руку мадам Берт, кое-кто целует Розали, и тут особенно отличается Птижан, который слегка волочится за ней. Альфонс снимает рабочий фартук.

Розали ставит на стол бутылку, Альфонс разворачивает ее. Это, оказывается, виски. Оно встречается радостными возгласами, криками «браво!», общим восторгом.

Птижан. Великолепно!

Розали. Это Берт придумала!

Любопытствуя, мсье Жюльен берет из рук Альфонса бутылку и внимательно ее рассматривает.

Мсье Жюльен. Изготовлено в Шотландии?

Альфонс (отбирая у него бутылку, вынимая пробку и ставя бутылку на стол). Мир меняется, мсье Жюльен, и вот вам прямое тому доказательство!..

Леон и Хулао усаживают мадам Берт в кресло перед телевизором, подложив подушку, чтоб ей было удобнее. Мадам Берт садится и довольно улыбается, прислушиваясь к общему гулу голосов.

Мсье Жюльен. Да, в мое время пили ром! И привозили его даже из более дальних стран!

Птижан. Ну да… Из Парижа! Эх ты, простофиля!

Все смеются. Леон взял с полки бутылку розового вина и наливает стакан мадам Берт.

Леон. Вам придется тянуть этот стаканчик весь вечер. Берт! В бутылке-то уж дно виднеется! И так за месяц почти литр выдули!

Все (в шутливом ужасе). У-у-у…

Мадам Берт на верху блаженства.

Альфонс, остановившись у телевизора, поднял руку, призывая всех умолкнуть.

— Ну так что? Вечер с телевизором или без телевизора? Изображение со звуком или без звука?

Общий шум. Мсье Жюльен за телевизор, а Птижан — против, остальные колеблются. Альфонс снова подымает руку. Гости затихают.

— Я предлагаю посмотреть небольшой драматический отрывок со звуком. Если понравится, оставим, а если нет, — Альфонс делает вид, что нажимает кнопку в телевизоре —…щелк, и все! — Он включает телевизор. — Сейчас сварю кофе, а виски потом!

Все усаживаются вокруг телевизора. Альфонс отходит в уголок кухни и начинает молоть кофе в видавшей виды настенной мельнице. Мадам Берт внимательно наблюдает за ним.

— А мельница у тебя, Альфонс, очень старенькая!

Альфонс. Но зато это сувенир, Берт! Я ведь не из тех, кто привязывается к вещам за их внешность. Мне вещи дороги по тому, что они мне говорят! А эта мельница, например, говорит мне о многом… Касабланка… тысяча девятьсот сорок второй год… Первые американцы, которым мне пришлось варить кофе! Рузвельт! Конференция! Да-да… (скромно) я там был… История, Берт! И эта мельница для меня тоже История! И, заметьте, с большой буквы!

Мадам Берт. Но ведь она не электрическая…

Сквозь треск кофейной мельницы слышится голос дикторши, но разобрать можно лишь ее последние слове:

— … В этой передаче особенно интересны новые поиски в области формы. Все актеры играют в масках. Заменяя грим западного театра, они придают постановке колорит истинно китайского театра. Сейчас вы увидите «Императрицу Янг Куи-фи».

Птижан подымается, тушит свет и снова усаживается подле Розали, пытаясь ее обнять. Она его слегка отталкивает, приложив палец ко рту и указывая на мадам Берт.

Отсветы телеэкрана играют на лицах зрителей. Слышится китайская музыка…

… которая доносится и на улицу, где Пьер, прильнув к окну, пытается подглядеть, что там делается у Альфонса.

Но разглядеть ничего не удается, и Пьер, сопровождаемый экзотической музыкой телевизора, скрывается в соседнем бистро.

В этом бистро есть автомат, и Пьер немедленно опускает туда монетку, но автомат честно ее возвращает. Пьер снова ее бросает, но монетка снова выпадает.

Хозяин (из-за стойки). Не работает.

Пьер (облокотившись о стойку, хмуро). Виски!

Хозяин (недоверчиво поглядев на него). У меня не бывает виски, молодой человек…

Пьер (разочарованно). Ну что ж, тогда рому!

В комнате Альфонса толчея вокруг стола. Птижан хочет включить свет, а мсье Жюльен, единственный, кто любит телевизор, пытается ему помешать. Слышатся протестующие возгласы:

— Не надо! Включите свет!

— Нет, нет, посмотрим еще!

— Да ведь это сплошной идиотизм!

— А мне интересно!

Птижан все-таки включает свет. Мадам Берт от души забавляется.

Птижан (яростно). Но это же дрянь! Ужасающая дрянь!

Кофе уже вылито, на столе пустые чашки, початая бутылка, стаканы с недопитым виски.

Альфонс. И к чему еще эта затея с масками?

Мсье Жюльен. А почему бы и нет?! В древние времена актеры всегда их надевали!

Альфонс (подымаясь и энергично жестикулируя. мсье Жюльену). Но тогда это делалось, чтобы их было лучше видно! Чтобы их лучше понимали! А теперь вместо маски — экран! И сейчас маски — это же грубый плеоназм, неужели ты не понимаешь?!

Мсье Жюльен таращит глаза, явно ничего не понимая. Альфонс выключает телевизор, Розали присела поближе к мадам Берт, взяла ее под руку. Обеих очень забавляет этот не вполне понятный им спор.

Леон пытается утешить мсье Жюльена.

Леон. Да ты не огорчайся, сейчас тебе покажут салон автомобилей. А пока — антракт.

Птижан (возмущенно). Еще салон автомобилей! Будто их мало видишь на улицах, этих машин, фабрикующих буржуев, лодырей и дураков.

Альфонс (кричит). Позволь, Птижан!

Поднявшись, Альфонс хватает со стола полупустую бутылку виски, высоко подымает ее, словно замахиваясь на Птижана. Пауза. Все удивленно замолкают, а Альфонс, довольный произведенным эффектом, делает большой глоток и, смочив горло, продолжает наступать.

Альфонс. Позволь мне, дорогой Птижан, прежде всего указать тебе, что ты упустил прекрасный случай промолчать! Кстати сказать, буржуа вовсе не лодыри и отнюдь не дураки!.. Об этом можно еще поспорить. Что же касается автомобиля… (высокопарно), — это изобретение включает все предшествующие открытия человечества: колесо, железо, сталь, винт, силу притяжения, физику, химию, двигатель внутреннего сгорания и даже открытие Америки! Такое изобретение, Птижан, не выкинешь за борт — это значило бы вместе с водой выплеснуть из корыта и ребенка.

Птижан. Демагог!

Альфонс (не обращая внимания на его слова, театрально). Это вам говорит человек, который обязан жизнью автомобилю.

Птижан. Шут гороховый!

Альфонс. Вот именно, Птижан, жизнью обязан! (Сделав паузу для вящего эффекта, усаживаясь и продолжая со сдерживаемым волнением.) Это было в Шанхае в тысяча девятьсот двадцать седьмом году. Мы были бедны, а я к тому же был еще и болен… Холод, нужда… У моего отца была лавочка в предмостье, и у нас был автомобильчик…

Птижан (ухмыляясь). Нищие и тем не менее капиталисты!

Альфонс (уже в ярости). В это время в Гонконге машины были недороги!.. То есть, я хотел сказать, в Шанхае!.. Итак, это было в тысяча девятьсот двадцать седьмом году. Чан Кай-ши только что подавил революцию, и мой отец, старый революционер, из жалости к моей матери и ко мне не осмеливался присоединиться к своим товарищам.

Птижан, скрестив руки на груди, возмущенно покачивает головой.

Альфонс. Но однажды вечером, не выдержав, он отправляется в комитет. А это было как раз в вечер большого наступления, и вскоре солдаты гоминдана, у которых была пушка, осадили революционеров. Отрезанные, безоружные, они были, конечно, обречены!.. Но пронюхавшие об этом наши соседи прибежали предупредить меня о безнадежном положении отца. А я уже видел, как он водит машину… И я вывел ее из гаража…

Птижан (подскочив, громко вопит). И бросился прямо на пушку?!

Альфонс (вполне естественно и лишь слегка удивленно). А кто это тебе сказал?

Оба стоят, глядя друг другу в лицо.

Птижан (вне себя от злости). Да эти историйки всем известны!

Альфонс вопросительно взглянул на других, но все отрицательно машут головой — нет, мол, они не знают этих историек. Альфонс иронически поглядывает на Птижана.

Птижан. Но ты же изуродовал рассказ! Все перепутал! Я его недавно перечитал и сам тебе рассказал!

Альфонс (не сдавая позиций). Ну и что?

Птижан опускается на свое место — ему уже до смерти надоел этот спор. Другие же искренно развлекаются происходящим, и больше всех забавляется мадам Берт.

Леон. Рассказывай дальше!

Все. Дальше! Дальше!

Птижан. Но это же плагиат! Неужели вы не понимаете, что это плагиат?!

Альфонс (снова усаживаясь и наливая себе виски). Да что с ним делается? Он нам весь вечер испортит! Какое ему дело? Клянусь богом, этот анархист разговаривает, будто он издатель! Плагиат!.. iСделав глоток.) Скажем лучше… (смеясь) переработка, если тебе уж так хочется.

Мадам Берт (тихо). Скажите, Альфонс, разве вы умеете водить машину?

Альфонс. Ну что вы, нет!

Окружающие смеются, и только тут до мсье Жюльена все доходит.

Мсье Жюльен. Так, значит… ты все наврал?!

Все разражаются хохотом, и даже мадам Берт не отстает от компании. Альфонс непринужденно улыбается, разводя руками:

— А мы всегда врем…

В переулке перед домом ни души, кроме Пьера, который с сигаретой в зубах снова стоит перед освещенным окном. Из комнаты глухо доносятся раскаты смеха. Он наклоняется, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть, но, почувствовав себя смешным, в досаде выплевывает сигарету и удаляется.

Надпись: «ФЕВРАЛЬ».

Кирпичный завод. День.

На пустыре перед большой грудой кирпича стоит грузовик Альбера. Строительные материалы, аккуратно уложенные геометрическими кубами вдоль проложенной грузовиками колеи, образуют целый город, с улицами и площадями, пустынный и молчаливый. Слышен мерный шум погружаемого в машину кирпича. Погрузка идет к концу. Скинув куртку, мешающую ему работать, Пьер на грузовике принимает подаваемый ему кирпич.

Альбер, укутавший шею шарфом, концы которого свисают на его длиннополое старомодное пальто, протирает тряпкой кабину грузовика.

Уложив последний кирпич, Пьер спрыгивает наземь, и Альбер торопится помочь ему закрепить тяжелую дверцу кузова. Затем подает ему куртку с той нежностью и деликатным вниманием, с которым тренеры обращаются на стадионах о атлетами после грудного состязания.

Обернувшись к отцу, Пьер возобновляет разговор, который, вероятно, у них шел минуту назад.

— Да не все ли тебе равно? Чего ты волнуешься, если я тебе обещаю из тех денег, что буду зарабатывать, полностью оплачивать и стол и квартиру?! И даже…

Альбер не желает его слушать.

— «Деньги», «деньги»! Одно только слово и слышишь от вас! Ни о чем больше не думаете! Кто тебе говорит о деньгах?! Школа, родители, работа — ничто не идет в счет по сравнению с твоим зудом к этой дурацкой музыке! Ты что же, воображаешь, что я залез по уши в долги только для того, чтобы ты мог разыгрывать святошу, который каждый грошик домой тащит?!

В полном отчаянии, страстно жестикулируя, Альбер все больше и больше повышает тон:

— Если б ты еще это делал ради своих друзей! Ведь ты же не уставал повторять: «Мои друзья!», «Мы с друзьями!», «Наш ансамбль!», «Мы репетируем с нашим ансамблем!» Хороша дружба, нечего сказать! Первый попавшийся прохвост предлагает тебе играть в кабаке — и ты все бросаешь! Да-да! В самом деле, да здравствует идеал! Тебя интересуют деньги и ничего больше! Только монета. Ты меня слышишь?! Монета!

Пьер распахивает дверцу кабины и, собираясь улизнуть, хватает с сиденья гитару…

Альбер в ярости кидается к нему.

— Ты куда? Не смей уходить! Останься! Ты будешь меня слушаться или нет?!

Поймав Пьера, он пытается вырвать у него из рук гитару. Ухватившись с разных сторон за инструмент, они тянут его к себе. Оба в поту, и вид у них растерзанный. В этой нелепой и смешной схватке они напоминают комических актеров немого кино.

И вдруг гитара выскальзывает из рук Пьера. Альбер торжествующе подымает ее над головой, а затем изо всех сил бросает оземь и истерично топчет ногами. Гитара издает звук, похожий на стон.

На какое-то мгновение оба словно оцепенели над разбитой вдребезги гитарой и стоят, опустив руки и не глядя друг на друга. Но вдруг Пьер бросается к кузову грузовика, схватив кирпич, замахивается на отца и… швыряет его изо всех сил в ветровое стекло грузовика.

Дом Альбера. Ночь. Глубокая тишина.

Устроившись за кухонным столом, Виктория пишет письмо под диктовку мужа, стоящего позади нее и опирающегося о спинку ее стула. На указательном пальце его правой руки — повязка.

Альбер. «Мой дорогой Гастон! Надеюсь, что и ты и вся твоя семья живы и здоровы. Не могу тебе сообщить никаких новостей о нашей матери. В своем последнем письме я уже писал тебе о ее мотовстве и новых знакомствах, писал, что Пьер ездил в Эстак, чтобы с ней поговорить, но она сделала вид, что даже не знала о его приезде… Как тебе известно, зима была очень тяжелой, и я не смог послать тебе обещанную сумму. Надеюсь, что ты еще немного потерпишь, ведь теперь я один работаю. Пьер не пожелал работать на грузовике, и мне пришлось отпустить его — пусть попробует на своих ногах постоять. Он работает теперь по вечерам (голос Альбера звучит на фоне музыки твиста). но заработок очень уж мал. Он играет на гитаре в оркестре. Как тебе известно, он очень долго учился и, кажется, стал прекрасным музыкантом. Его пригласили в один из самых лучших дансингов города…».

Бар «Лас Вегас».

Среди оркестрантов, теснящихся на крохотной эстраде, Пьер в классическом наряде джазиста — белом пиджаке и темных брюках — играет на гитаре. Пиджаки джазистов, надо сказать, не первой свежести, да и элегантность их весьма относительна. Пьер — явно самый молодой в оркестре. В игре исполнителей не чувствуется страсти, они больше берут шумом. Когда замолкает голос Альбера, продолжавший звучать под твист, под грохот джаза, Пьер начинает петь в микрофон.

В узком проходе между столиками и табуретами твистуют танцоры. Заведеньице это никак не назовешь «одним из лучших в городе», как заставила сказать Альбера не помнящая обид отцовская гордость. Это самый заурядный, третьесортный дансинг. Безвкусная отделка придает ему вид дешевого кабака.

В плотном дыму сигарет, в шуме зала музыканты отдыхают, развалившись в креслах и спокойно попивая пиво.

Длинный как жердь хозяин кабачка — мсье Жорж с кокетливо выглядывающим из бокового кармана белым платочком пробирается между столиками к эстраде.

Мсье Жорж. Послушайте, дети мои! Если вы все время будете сбивать настроение, у нас с вами дело не пойдет! Нет, не пойдет дело! (Обращается к пианисту.) Максимус, как было сказано?

Максимус (держа в одной руке бутылку, а другой почесывая грудь под рубашкой и склоняясь к мсье Жоржу). А что было сказано, мсье Жорж?

Мсье Жорж (сразу вспылив). Но… вы же прекрасно знаете, Максимус! Не стройте из себя младенца! Сказано было: четыре пива за вечер! А вы еще часу не играете… и уже четвертый раз пьете! Немыслимо!

Поставив бутылку на рояль, медленно отводя взгляд от хозяина и все так же спокойно Максимус поворачивается к оркестру.

Максимус (милостиво). Ладно уж… поиграем ему немножко.

И снова слышится музыка. Пьер тихонько пощипывает струны гитары. В полутьме танцуют пары. Мсье Жорж манипулирует возле пульта, устраивая в зале световые эффекты.

Несколько вновь прибывших пробираются в полутьме к свободным столикам. Продолжая играть, Пьер подымается, разглядывая кого-то в зале.

Танец заканчивается, мсье Жорж дает свет. За одним из столиков видна Розали, сидящая с каким-то немолодым поклонником.

Пьер торопливо говорит что-то на ухо Макси-мусу, тот кивнул в знак согласия, и Пьер, положив гитару, быстро спускается с эстрады.

Оркестр начинает играть, и в проходе между столиками снова появляются танцующие пары.

Пьер входит в закуток, где теснятся вешалка и телефонная будка и куда выходят двери туалетов. Розали причесывается перед зеркалом. Пьер несмело подходит к ней. Она снова намазана и вызывающе крикливо одета.

Пьер (неуверенно и неловко). Знаете… нам бы нужно познакомиться… то есть, я хочу сказать…

Розали (перебивая). Да, я знаю, кто вы такой.

Она мило улыбается, и, хотя он несколько удивлен ее дружелюбием, ему сразу становится легче.

Пьер. Да?

Розали (подмазывая губы перед зеркалом, дерзко). Вам бы, наверно, хотелось узнать, как поживает ваша бабушка?

Пьер (обретая уверенность). Послушайте, а может, нам выпить в баре по бокалу вина?.. И мы вовсе не обязаны говорить о моей бабушке…

Розали (делая вид, что ее заинтересовало его предложение). Ну что ж, это мысль! (Спрятав гребень и помаду в сумку, оборачивается к нему.) А как же мой кавалер? Куда вы его денете?

Но в тот момент, когда Пьер собирался ей ответить, резко распахивается дверь и влетает мсье Жорж. Они сталкиваются нос к носу.

Мсье Жорж (с криком). Да что вы тут делаете, Пьеро? (Ледяным тоном Розали.) Извините! (Пьеру.) Бросает оркестр, ни слова не говоря! Как вы полагаете, мой мальчик, где вы находитесь?! Я вам плачу за вашу игру, а вовсе не за то, что вы будете волочиться за посетительницами бара.

Розали хохочет возле вешалки, но в эту секунду врывается ее кавалер, хватает Розали за руку и яростно трясет ее.

Мужчина. Ты что ж, их теперь прямо из колыбели выхватываешь?! Говори!.. Отвечай!..

Розали уже не смеется. Она с бешенством отбивается от своего обожателя.

Розали. Пошел ты к чертовой матери!

Пьер (хватая кавалера м лацканы пиджака). Оставь ее!

Мужчина. Скажите пожалуйста! Куда это я в путался?!

Мсье Жорж. Пьеро!

Пьер отбрасывает к вешалке кинувшегося на него мсье Жоржа. Кавалер норовит ударить Пьера. Обезумевший мсье Жорж пытается кое-как выбраться из-под кучи свалившихся на него с вешалки пальто.

Мсье Жорж. Полиция! Полиция!

Пьер дерется с ухажером. Вбегает бармен, помогает мсье Жоржу выбраться с поля сражения целым и невредимым, но по пути им обоим достается несколько крепких тумаков. Розали наконец удается пробраться к выходу и удрать. Мсье Жорж с помощью бармена выталкивает Пьера вместе с поклонником Розали на улицу, где они и продолжают драться н пыли мостовой, в отсвете вывески бара, откуда все еще слышится музыка. Розали убегает по пустынному бульвару к виднеющемуся вдали пляжу.

Надпись: «МАЙ».

В передней дома Бертини, широко расставив ноги, засунув руки за пояс, стоит человек в поношенном, сильно помятом и грязном бумажном костюме. Карманы его набиты какими-то бумагами. Он медленно оглядывается вокруг, а мадам Берт, сложив руки на животе, вежливо ждет, пока он закончит свой довольно-таки беззастенчивый осмотр.

Мадам Берт (улыбаясь ему). Значит, вы покупаете подержанные вещи по хорошей цене?

Старьевщик. Вот видите, мне так все говорят! А я всегда отвечаю — все зависит от того, что вы называете подержанной вещью и что вы считаете хорошей ценой! Это же все меняется!.. Надо поглядеть!..

Мадам Берт. Ну что ж, смотрите!

Старьевщик. Где вещи?

Мадам Берт. Посмотрите сами и скажите, что вас интересует?

Старьевщик. Так вы что, все-все продаете?

Мадам Берт. Все старые вещи.

Старьевщик. Так… Так… (Он удивлен, делает несколько неспешных шагов, чтобы дать себе время подумать, а потом, смеясь, продолжает.) Да я могу все унести, если желаете! (И вдруг его охватывает сомнение.) Но только… это все ваше?

Мадам Берт вынимает из кармана какую-то бумагу и, бережно развернув, показывает ее старьевщику. Тот, прочитав, качает головой:

— Так… Так… Доверенность… Все по закону…

Он успокаивается, мадам Берт улыбается. Старьевщик вынимает из кармана засаленную записную книжку и карандаш и начинает заносить в нее список пригодных для продажи вещей:

— Этажерка… вешалка… коврик… две картины… маленький столик…

Мадам Берт вытаскивает из кухонного шкафа несколько больших медных кастрюль и медный таз для варенья, начищенных и блестящих, как золото.

Старьевщик. А это что? Медь?! Хорошо!.. Вот видите, за это я вам дам хорошую цену…

Из чулана под лестницей мадам Берт вытаскивает ящик с инструментами. Старьевщик становится на колени, рассматривая содержимое ящика.

Старьевщик. Все в порядочке, ничего не скажешь. Заботливая хозяйка!

Оба переходят в столовую. Дверцы и ящики буфета широко открыты. Стол завален посудой, футлярами с серебром. Старьевщик задумчиво почесывает голову.

Старьевщик. Все?

Мадам Берт (спокойно). Все.

Он подходит к буфету. Там еще стоят всякие безделушки, фарфор, вазочки, семейная фотография в старой, но искусно сделанной рамке.

Старьевщик. И фотографию тоже?

Мадам Берт. Рамочку можете взять…

Поднявшись в спальню, мадам Берт вынимает из гардероба одежду и бросает ее на кровать. Старьевщик стоя пересчитывает и заносит в книжку вещи, которые горой возвышаются на белом пикейном одеяле кровати:

— Вельветовые брюки, жилет, сюртук, еще жилет, рубашки… Нижнее белье не считаю, беру навалом!.. Пальто, шляпа, трость…

Центр города. Универмаг.

В отделе дамского платья висят на плечиках женские наряды… бесконечное множество платьев. Слышится голос мадам Берт:

— Нам нужно светлое платье и шапочку к нему.

Она стоит с Розали перед приветливо улыбающейся продавщицей. Розали выглядит скромной барышней.

Продавщица ведет их в примерочную.

— Слушаюсь, мадам. Пройдите, пожалуйста, за мной… Может быть, вы уже что-нибудь присмотрели?

Мадам Берт оборачивается и вопросительно смотрит на Розали, а та в восторге кивает головой.

Надев светлое легкое платье, Розали с удовольствием созерцает себя в тройном зеркале примерочной кабинки. Усевшись позади нее, мадам Берт тоже внимательно разглядывает ее в зеркале. Вокруг них развешаны на плечиках, разбросаны на стульях и диване уже примеренные платья.

Розали. Если я покажусь в этом платье, Эрнест совсем рехнется.

Мадам Берт. Ему захочется, чтоб ты его сбросила.

Она встает, подходит к Розали и, улыбаясь, все еще глядя в зеркало, поверх ее плеча, обнимает ее.

Ипподром. Трибуны для зрителей. День.

На ветру развевается светлое, новенькое платье Розали. Мадам Берт разглядывает в бинокль и трек и заполненные зрителями трибуны. Рядом с ней, небрежно развалившись, сидит Альфонс. Он в светлом полотняном, хотя и не первой свежести, костюме, какой носили в колониях, в соломенной шляпе, низко надвинутой на глаза. Ремешок от бинокля висит у него на шее, и кажется, будто старушка держит его на поводке. Они сидят на самых верхних скамейках трибун. Яркий солнечный день. Шум ипподрома, разговоры, восклицания, радио…

Розали. Да это же очень просто. У каждой лошади есть свое имя и номер, и на нее можно делать ставки. Разумеется, перед заездом! Можно ставить в ординаре или в тройном, то есть играть либо на то, что она придет первой или одной из трех первых. Вы платите деньги в кассу — вон видите, Берт, там внизу маленькие белые домики — и получаете на них билеты… После забега вы там же получаете свой выигрыш, а уже сумма зависит от того, много или мало людей ставили на вашу лошадь.

В продолжение этих объяснений Розали перед зрителем проходит жизнь ипподрома. Тут и лошади на пробежке, и жокеи, и посетители бегов.

Мадам Берт. А если проиграешь?

Розали (смеясь). Порвете билет, и все.

Мадам Берт. А что такое тройной?

Розали. Это когда вы играете не на одну лошадь, а сразу на трех. И тут вы делаете ставку либо на то, что они придут в определенном порядке, либо уж как попало!

Альфонс (саркастически). Как попало!

Мадам Берт. И все эти люди здесь играют?

Розали. Почти все.

Мадам Берт (задумавшись и идя между Розали и Альфонсом, которые держат ее под руку). Много же денег здесь уплывает… Кому же они достаются, если проиграешь?

Розали. Государству.

Альфонс с биноклем на шее курит сигару. Мадам Берт остановилась и смотрит на них:

— Я понимаю, нужно хорошо знать лошадей, а если нет… тогда уж все дело случая!

Центр города. День.

На одной из тихих улочек мадам Берт останавливается перед конторой нотариуса. За открытой дверью — темнота коридора. На этом фоне фигурка мадам Берт кажется особенно маленькой и хрупкой. В руках у нее та самая старая сумка, в которой хранятся документы, касающиеся дел типографии…

Мадам Бертини удаляется от конторы быстрым шагом, переходя с тихой улочки на большой оживленный проспект, заполненный машинами, автобусами, толпами пешеходов.

Небольшая площадь, обсаженная со всех сторон развесистыми платанами, в тени которых два-три кафе расставили свои столики. Мадам Берт направляется к одному из них, где ее уже поджидают Розали, с видом скромной, примерной девушки, и Альфонс. Мадам Берт садится между ними, положив на колени свою сумку. Они обмениваются улыбками.

Альфонс подзывает пробегающего мимо официанта:

— Гарсон! Мороженого для мадам!

Вопросительный взгляд в сторону мадам Берт.

Она ни минуты не сомневается:

— Ванильного и шоколадного со взбитыми сливками, пожалуйста!

Дом Бертини. День.

Без вещей, совсем пустая теперь, передняя кажется огромной. Стены оголены, на выцветших обоях остались лишь пятна от стоявших или висевших здесь вещей. В этой тихой пустоте особенно резко звучит звонок.

Мадам Берт идет открывать, на голове у нее шляпка, в руках сумка — она явно собиралась выйти из дома. Открыв дверь, она видит Гастона.

Мадам Берт (удивленно). Гастон?!.. Входи! (Обнимает его и ведет в кухню.)

По пути Гастон ошеломленно оглядывается. Мадам Берт снимает шляпку, кладет ее вместе с сумкой на стол и вынимает из буфета бутылку розового вина.

Гастон. Нет, спасибо, мамочка, мне не наливай. Ты же знаешь, у меня больная печень, и я очень осторожен. Лучше дай мне минеральной водички, если у тебя есть.

Мадам Берт достает из буфета бутылку минеральной воды и два стакана.

Гастон (покашливая, пытаясь сломать лед молчания). Так вот, совершенно неожиданно пришлось поехать по делам в ваши края и, как видишь, прежде всего направился прямо домой… (отечески обнимая ее за плечи)… чтоб тебя повидать!

Мадам Берт (недоверчиво глядя ему прямо в глаза). И дальше?

Некоторая неловкость. Оба усаживаются, пьют воду.

Мадам Берт. Как Симона?

Гастон. Хорошо.

Мадам Берт. А Шарль?

Гастон. Превосходно.

Мадам Берт. А Роз?

Гастон (слегка смущаясь — он уже давно не видел сестры). Роз! Ну что ж, Роз тоже хорошо. И даже очень хорошо. Ты же знаешь, модные магазины всегда процветают, все эти шляпки и ленты…

Мадам Берт (слегка пожав плечами). Хорошо, если так…

Гастон (переходя в атаку). А вот ты мне лучше скажи. У тебя, кажется, завелись новые друзья? Что из себя представляет этот сапожник? Он действительно так интересен?

Мадам Берт (улыбаясь). Он много чего повидал в жизни.

Гастон. А… твоя новая подружка?

Мадам Берт (подымаясь и беря со стола шляпку, суховато). Слушай, Гастон, я рада была узнать, что Симона и Шарль хорошо себя чувствуют, рада была повидать тебя, но сейчас мне надо уходить…

Мадам Берт явно наслаждается растерянностью Гастона. Ему ничего не остается, как подняться с места.

Гастон. Да и мне тоже надо уходить… тем более что я не получил номера, — я еще не успел тебе этого сказать… Ты же знаешь, гостиницы в это время сезона всегда переполнены…

Он кашлянул. Она не говорит ни слова. Неловкая пауза.

Гастон. На обратном пути я буду проезжать мимо кладбища. Не могу уехать, не преклонив колена на могиле своего отца. И вот я подумал — может быть, и ты… Ты не хотела бы поехать со мной?

Мадам Берт. Да ты можешь и один туда съездить. В седьмом ряду, третья могила направо. А мне пора идти…

И решительным шагом она первой выходит из дома.

Бар Шарло. День.

На террасе за столом сидят Гастон и Альбер.

Альбер. А почему я должен быть снисходителен к ней? Я тебя спрашиваю, почему?! В конце концов, деньги, которые она проматывает, — это же наши деньги! Конечно, Гастон, тебе легко говорить! У тебя нет такой нужды, и ты можешь относиться к этому с юмором…

Гастон (прерывая его). Ты заблуждаешься, Альбер! Если мне приходится вести определенный образ жизни и даже позволять себе кое-что лишнее, так ведь этого требует мое положение. Но поверь, мне это не так легко дается! Дело, которое не разрастается, быстро приходит в упадок, хиреет. И управлять им нужно уверенной рукой… Нужно предвидеть малейшую неожиданность, любой расход… Так что франк и для меня тоже франк! Не у тебя одного заботы!

Альбер (громко). Если ты намекаешь на деньги, которые я тебе должен…

Гастон. Да что ты, Альбер! Во всяком случае, не так, как ты себе представляешь… Правда, я хотел тебе сделать одно предложение. Слушай, мы же оба с тобой занимаемся перевозкой…

Во взгляде Альбера, уже предчувствующего, что может последовать за этими словами, — беспокойство.

Гастон…и к тому же — братья! Я вот только что говорил тебе, что дело, которое не расширяется, неминуемо приходит в упадок. (После паузы.) Так вот, эти деньги, которые ты мне должен… почему бы их не засчитать как мой пай в твоем деле? У меня большой опыт в транспортном деле, почему же им не воспользоваться?!

Альбер берет стакан и утыкается в него носом.

Гастон. Конечно, я тебя ни в коем случае не вынуждаю! И ты это знаешь! Нет-нет! Подумай! И не торопись с решением… скажем, до осени…

Надпись: «ИЮНЬ».

Эстак. Станция обслуживания автомобилей. День.

Мадам Берт с Розали входят в гараж, где рядами стоят машины. Слышится шум мастерской.

Обе женщины в сопровождении хозяина станции мсье Дюфура подходят к видавшей виды малолитражке, вероятно, только недавно приведенной в более пли менее приличное состояние.

Мадам Берт обращается к Розали:

— А такую ты тоже сумеешь вести?

Розали и Дюфур смеются.

Дюфур уверенно, как хороший купец, расхваливает свой товар:

— Поверьте, мадам Бертини, это исключительный случай! Прежде всего это самая экономичная и самая выносливая машина, какую только можно себе представить. Она уже прошла сто тысяч километров. С первого взгляда вам может показаться, что это слишком много…

Мадам Берт отмахнулась — мол, ничего в этом не смыслю.

— Но ведь я только сейчас отремонтировал мотор, вам остается лишь сесть и поехать. Совсем как новая! — Он открывает дверцу, которая поскрипывает.

Мадам Берт прислушивается:

— Скрипит…

— Да это ничего, пустяки. Смазать немного, и все… — успокаивает ее Дюфур.

Они обходят машину сзади, и мадам Берт склоняется над помятым амортизатором.

— И эта перекладина погнулась.

Дюфур стремительно подбегает.

— Да это пустяк! Выпрямить, и все! Американский амортизатор! Счастье, что он только погнулся! С обыкновенным амортизатором знаете какая была бы авария?!

И, став с правой стороны машины, Дюфур снова быстро перечисляет все достоинства машины:

— Как вы можете убедиться, хозяин был заботливый! Хороший багажник, американские амортизаторы, двойное зеркальце, фонари, подфарники — все отхромировано, покраска хорошо сохранилась! Сразу видно — человек был влюблен в свою машину.

Мадам Берт открывает переднюю дверцу машины, заглядывает внутрь, внимательно все осматривает, принюхивается и садится на переднем сиденье.

— Какой неприятный запах!.. А фонари-то зажигаются?

Дюфур обегает вокруг машины, поспешно садится за руль и включает фары.

— Вот, пожалуйста!

Мадам Берт зовет Розали:

— Поди посмотри! — Она обращается к Дюфуру: — А эта пуговка к чему?

Дюфур нажимает кнопку.

— Это «дворник»!

Но «дворник» работает со скрипом.

— А чего это он пищит?

— А это так и надо! Нормально!

Старушка указывает на рычаг переключения скоростей, и Дюфур приводит его в действие.

— Переключение скоростей!

Мадам Берт с удивлением смотрит на отведенный в ее сторону рычаг.

— Какой длинный, а?!

Оба вышли из машины и стали по обе стороны, у открытых дверец.

Дюфур снова бросается в атаку:

— Мадам Бертини, в конце концов, лучшим доказательством тому, что машина в превосходном состоянии, является то, что я могу продать ее в кредит. И даже с гарантией!

Мадам Берт качает головой:

— Нет-нет, я плачу наличными!

Мадам Берт заглядывает внутрь машины.

— А как сиденья, в порядке? — Она ощупывает их рукой. Дюфур торжествует:

— Сиденья тут особенные! Заново отремонтированы! Обиты штофом! И главное, смотрите! — Он откидывает назад спинки. — Откидные спинки!

Мадам Берт поражена и заинтересована. Дюфур заметил ее восторг — она его плохо скрывает.

— А как это делается? — Она еще раз щупает подушки. — Хорошая постель!

— Сейчас увидите! Легкий поворот ручки — и щелк! Вы позволите?! — Он снова подымает спинку, садится в машину, поворачивает рукоятку. — Вот видите? — Опрокидывается назад, не переставая разговаривать. — Предположим, вы ехали всю ночь и уже порядочно устали…

— Прекрасно, прекрасно… Значит, здесь можно и выспаться?

Дюфур продолжает лежать, полагая, что партия им уже выиграна.

— А что же я вам говорил!

Теперь они стоят перед машиной, дверцы закрыты, спинки сидений подняты.

Мадам Берт. Сиденья у вас, мсье Дюфур, действительно хороши, но вот сама машина?.. Давайте посмотрим мотор. Вы ведь его ремонтировали?

Дюфур (поражен). Вы хотите осмотреть мотор?!

Мадам Берт. А как же!

Дюфур нажимает стартер, и, как только раздается характерный шум запущенной машины, мадам Берт хмурится. Мотор работает.

Дюфур. Пожалуйста!

Он открывает капот, и над ним склоняется мадам Берт.

Мадам Берт. Но он же совсем маленький! Вы его, случайно, не подменили?

Дюфур озадаченно оборачивается, мадам Берт вопросительно поглядывает на Розали.

Розали (смеясь над Дюфуром). Да нет, Берт! Они все такие!

Теперь они втроем стоят неподалеку от машины. Капот, багажник, дверцы снова открыты, спинки сидений откинуты назад. Вконец измученный Дюфур вопросительно смотрит на мадам Берт.

Мадам Берт (возмущенно). Ну и что?! Конечно, в ней можно спать, но ведь она уже прошла сто тысяч километров! Вы же сами сказали! Дверцы стучат, всю ее надо смазывать, внутри запахи старого владельца, вам пришлось ее ремонтировать, а вы еще просите за нее такую цену!

Дюфур воздевает руки к небу и идет к машине.

Мадам Берт. Пойдемте, проедемся немного, и тогда я вам скажу.

Дюфур (уныло). Знаете, мадам Бертини, вы очень трудный покупатель! Это же исключительный случай, а вы еще привередничаете! Редкая удача, а вы торгуетесь!

Мадам Берт (приближаясь к нему). Мсье Дюфур, я никогда не покупаю рыбу, не понюхав жабры!

Улица перед домом Бертини.

Слышатся обрывки разговоров, шум проходящего неподалеку поезда. Перед входом, держась за руки и поглядывая на машину, стоящую у тротуара, стоят Пьер и Люсьен. Бывшая типография их деда сейчас перестраивается. Пьер звонит, ему открывает Розали. Она удивлена их появлением. Они неловко здороваются, Розали ведет себя, как примерная барышня.

Розали. Здравствуйте!..

Пьер. Здравствуйте. Здравствуйте. (Люсьену.) Поздоровайся!

Люсьен (робко). Здравствуйте.

Розали вводит в дом Пьера и Люсьена. Мадам Берт в восторге от появления внуков, встречает их с распростертыми объятиями, крепко целует Люсьена.

Мадам Берт. А, мои маленькие! Как это мило, что вы решили навестить свою бабушку!

Розали (Пьеру). Сегодня вы как будто поспокойнее?

Оба смеются.

Мадам Берт (целуя Пьера). А разве вы знакомы? С каких же это пор?

Пьер (уклончиво). Да не так давно…

Мадам Берт. Ну что ж, я очень рада повидать и тебя и маленького Люсьена. (Люсьену.) Угостить тебя чем-нибудь? (Пьеру.) Как Виктория? И твой отец?

Розали, взяв Люсьена за руку, ведет его к буфету.

Пьер (принимая грустный вид, несколько театрально). В том-то и дело, Берт… плохи у нас дела… (После длинной паузы.) С отцом случилось несчастье.

Мадам Берт (в испуге, порывисто поворачиваясь к Пьеру). Что-нибудь опасное?

Пьер (драматично). Мне даже пришлось ехать в больницу. Его отвезли туда на «скорой помощи», и хирург сказал… что еще бы немного — и… Это случилось во время работы, представляешь… Альбер теперь стал такой нервный… Когда я приехал в больницу, он уже лежал на операционном столе.

Мадам Берт. Боже мой, бедняжка!.. Надо скорей туда поехать.

Она уже готова бежать собираться к отъезду, но Пьер удерживает ее.

Пьер (признаваясь). Нет-нет… сейчас… он уже дома.

Она удивленно, но с облегчением посмотрела на него.

Мадам Берт. Слава богу! Ты же меня так напугал!

Розали подошла к мадам Берт, и теперь обе уставились на Пьера, приводя его в замешательство.

Розали. А на самом деле что с ним?

Пьер (колеблясь). Да вот… выходя из грузовика… он оступился о камень… и кррак… перелом…

Розали. Опасный? Открытый?

Пьер в смущении отрицательно качает головой.

Мадам Берт (ставя все на место). Так!.. Значит, у него просто сломана нога, верно?

Пьер утвердительно качает головой.

Мадам Берт (облегченно, почти радостно). Но ведь это же не опасно!

Розали возвращается к столу, где начинает намазывать Люсьену бутерброды. Пьер, чувствуя, что фокус не удался, делает последнее усилие. Мадам Берт не спускает с него глаз.

Пьер. Да… конечно, с медицинской точки зрения это не опасно… скажем, для его ноги… Но для самого отца… возникает много проблем. Целый месяц он не сможет водить машину. И, значит, мне придется ездить на грузовике, чтобы не потерять клиентов, ты же понимаешь… а по вечерам играть, если я не хочу, чтоб меня выгнали! Ну и потом… всякие расходы… а заработки плохие… (После длинной паузы, сделав нечеловеческое усилие.) Ну вот… я и подумал, что, может быть, теперь… если бы ты согласилась….

Не глядя больше на Пьера, мадам Берт какое-то мгновение размышляет, а потом не спеша отходит к окну, где Люсьен поглощает свои бутерброды, и ласково запускает руку в его шевелюру.

Мадам Берт. Вот это аппетит! (И снова подойдя к Пьеру.) Молодец, Пьер, я очень довольна тобой! Ты рассудил правильно и ведешь себя, как настоящий мужчина! (Нежно похлопав его по плечу.) Ты понял, что это твой долг — помочь отцу всем, чем ты можешь (после небольшой паузы), а уже никак не мой, старой, беспомощной женщины. (Снова пауза. Пьер разочарован и озадачен.) Ты огорчен? И духом упал? Но ведь один месяц! Он же быстро пролетит, ты от этого не умрешь! Альбер выздоровеет… А если не выздоровеет, тогда подумаем, что нам делать… (Подходит к буфету, вынимает традиционную бутылку розового вина, три стакана, ставит все на стол, у которого уже скромно уселась Розали.) Вот, выпей стаканчик, подкрепись немного.

Пьер присаживается к столу. Мадам Берт наливает вино, подает Пьеру стакан и поднимает свой, чтобы чокнуться с ним. Розали делает то же самое, но расстроенный Пьер, беря стакан, нечаянно опрокидывает его. Мадам Берт и Розали, видя его смущение, разражаются хохотом. Розали вытирает тряпкой разлитое вино, мадам Берт снова наполняет его стакан, пытается отвлечь разговором.

Мадам Берт. Ты сегодня играешь?

Пьер. Нет, сегодня мы свободны. По вторникам мы не играем.

Забавно, что смущение Пьера передается и Розали. Он украдкой посматривает на нее, а она, взволнованная, в смущении опускает глаза.

Мадам Берт. Тогда поедем с нами! Ты знаешь, что у нас теперь машина?! Уже восемь дней! Только мы боялись ее выводить… А сегодня решились!

Предложение очень соблазнительно.

Мадам Берт. Ты ее и поведешь! Это же твоя вторая профессия! Верно? А Розали, кстати, посмотрит, как ты с ней управляешься! (С видом сообщника.) Она уже давно не водила машину. Ты мог бы ей дать по пути урок! (Обращаясь к обоим.) Я вам предлагаю поехать к морю!

Пьер еще колеблется, но уже больше для вида. И тут Розали взглянула на него.

Пьер. Я согласен. Но вот как быть с Альбером и Викторией?

Мадам Берт. А мы по дороге завезем Люсьена домой. И варенья с собой прихватим!.. Для Альбера! Люсьен им скажет, что ты остался у меня и вернешься домой попозже…

Пьер уже больше не сопротивляется, а мадам Берт поспешно вынимает из буфета банки с вареньем.

На краю дороги, ведущей к морю, только что остановилась машина. Шум моря, омывающего широкий пляж. На этом фоне неясно слышатся голоса приехавших, относимые в сторону легким ветерком. Пьер и Розали возятся у машины, а мадам Берт смотрит на море, вдоль берега которого идет дорога.

Все снова усаживаются в машину, но на этот раз за руль садится Розали, Пьер — подле нее, а Берт — позади. Машина трогается с места рывком, едет вначале неуверенно, но, постепенно набирая ход, стремительно удаляется.

Через некоторое время машина останавливается неподалеку от ресторанчика на берегу моря, откуда слышится музыка. Близится вечер — уже виднеются светящиеся вывески.

Первой выходит из машины мадам Берт, вполне удовлетворенная тем, что Розали выдержала экзамен.

Мадам Берт. Я тобой очень довольна, Розали. Прекрасно вела машину.

Розали (подходя к ней с Пьером). О, Берт, а вы сомневались?

Мадам Берт. Маленькая проверка никогда не мешает… А как же было не воспользоваться таким профессором?!.. (Берет, их обоих под руку.)

Берег моря. Вечер.

На деревянной террасе ресторанчика, больше похожего на кабачок, у столика сидят рядом Розали и Пьер, а против них — мадам Берт. Шумит море, из ресторана доносится музыка. Над водой — сверкающее звездное небо.

Мадам Берт (в превосходном настроении). А Гастон всегда был похож на школьного учителя! Еще маленький он твердил таблицу умножения, как кюре свои десять заповедей! Серьезный, прилежный!.. И когда с войны вернулся, он нас тоже не удивил… Мы же больше трех лет ничего о нем не знали, и вдруг является! Разбогател!.. Женился на богатенькой! А его Симона?! Ну и голова же у нее!..

Пьер никогда ее такой не видел, свою бабку, — он ее открывает заново для себя.

Пьер. Ну а Альбер?

Мадам Берт. Альбер?!.. Этот был еще честолюбивей Гастона!.. Но уж больно мягок, вроде Роз! Настоящая девчонка! Неловкий, всегда чем-то обиженный, и все коленки ободраны! Вот как и теперь — у него всегда лапа сломана. Он тоже совсем не меняется… (Задумчиво.) Бедный мой Альбер… Его ведь съедят! Вот увидишь, с потрохами сожрут!

Пьер, опешив, смотрит на нее. Значит, она все видит, все понимает!

Все трое под руку не спеша возвращаются к машине. Чудесный вечер. Чуть слышно доносится музыка. По другую сторону бухты светятся далекие огни города.

Мадам Берт. Как они хороши, эти огоньки! (Пьеру.) А где мой дом? Покажи-ка мне его…

Пьер наклоняется, прижимает ее к себе и рукой показывает направление, в котором ей надо смотреть.

Пьер. Вон там! Нет, смотри сюда, левее! На берегу, после темного провала, видишь вон тот пучок огней!..

Мадам Берт. Так далеко?! (Заметив, что они уже подошли к машине.) Ну вот что: я хочу домой, а вы, если не устали, можете еще проехаться. (Лукаво улыбаясь.) Думаю, что вы и без меня обойдетесь! Но сначала отвезите меня домой. Давайте поедем через порт. Ты поведешь, Пьер! Я люблю наш порт.

Пьер. Это я знаю. Видел, как ты там прогуливалась однажды. В коляске мимо меня проехала.

Мадам Берт. Видел?! (Мечтательно.) Какая это была прогулка!

Машина остановилась перед домом Бертини. Пьер и Розали стоят возле мадам Берт, держащей в руках ключ от дома.

Мадам Берт (Розали). Поезжай, прокатись с молодым человеком. (С улыбкой.) Только не слишком поздно ложись спать!..

Она входит в дом. Пьер и Розали переглядываются.

Невысокая ограда большого сада. Уже ночь. Никого кругом не видно. Чуть слышно шелестит густая листва высоких деревьев. Летают какие-то насекомые.

У ограды стоит машина мадам Берт. Фары потушены, в саду темно. Откидной верх открыт, опущены спинки, в машине обнявшись лежат Пьер и Розали. Яркий свет фар проехавшей мимо машины на мгновение осветил их…

Крадучись, стараясь не производить шума, подымается по лестнице своего дома Пьер. Но то башмаки чуть постукивают, то ступеньки под ним поскрипывают. Дойдя до площадки, Пьер вынимает из кармана ключ и наклоняется к двери, намереваясь осторожненько, бесшумно открыть замок. Но тут неожиданно дверь сама открывается перед его носом. За дверью ждет его в пижаме Альбер, опираясь на палку, — нога еще в гипсе.

Альбер (шепотом). Ну что?

В спальне мадам Берт окно без занавесок открыто на улицу. В комнате не осталось никакой мебели, кроме кровати и одного стула, стены оголены. Тишина, прорезаемая вдруг звоном стоящего на стуле будильника.

Мадам Берт лежит в кровати, но она не спит, глаза ее устремлены в потолок. Посмотрев на будильник, стрелки которого показывают три часа ночи, она подымается, в ночной рубашке подходит к окну и выглядывает на улицу. Потом возвращается к стулу, на котором лежит ее платье, накидывает поверх ночной рубашки не то халат, не то пальто и выходит на пустынную, молчаливую улицу.

Типография, которую начали перестраивать, являет собой картину разгрома. На ночь здание окружают временной загородкой. Склонившись, мадам Берт сквозь щели в досках смотрит на остатки своей прежней жизни, а потом уходит.

На террасе «Занзибара» опрокинутые стулья нагромождены на столики. Где-то неподалеку у себя в комнате кто-то кашляет во сне.

А мадам Берт все идет и идет по тихим в этот час улицам города.

Угрюмо выглядит кинотеатр — все огни в нем потушены. Пустынны вокзал, железнодорожные пути, лестницы, спускающиеся к порту. Тусклый свет уличного освещения.

Порт. Пробегает кошка. Плотными рядами выстроились автомобили. Неподвижны подъемные краны. Плещутся волны, мягко покачивая стоящие на рейде пароходы.

И на этом фоне — хрупкий силуэт прогуливающейся старушки, спокойной и счастливой, наслаждающейся прекрасным зрелищем ночи, бездонного неба с сияющими звездами.

Надпись: «АВГУСТ».

«Занзибар». День.

Эрнест и несколько посетителей ресторана неодобрительно посматривают с террасы на мадам Берт и Розали, укладывающих багаж в свою машину, которая стоит у широко открытой двери дома Бертини.

Розали в джинсах, на плече у нее висит новенький фотоаппарат.

Из дома выходит Альфонс с чемоданом, он помогает его уложить в машину, шутит и смеется.

Возле машины останавливаются прохожие, из окон выглядывают соседки. Все шепотом комментируют такое чрезвычайное событие.

Снедаемый любопытством Эрнест не выдерживает и пересекает улицу. Однако, дойдя до ее середины, он останавливается.

Уже садясь в машину, мадам Берт увидела Эрнеста и приветливо улыбнулась. Розали, прежде чем сесть за руль, прощально помахала ему.

И наконец машина, окруженная неподвижным и молчаливым плотным кольцом любопытных, трогается и вскоре исчезает за углом. Эрнест, покачивая головой, возвращается к себе в бар.

Расхаживая по залу взад и вперед, Эрнест разговаривает по телефону, по своему обыкновению прижимая аппарат к груди.

Посетители бара и соседи, не отрывая от него глаз, с интересом слушают разговор. Их мимика, покачивания головой и без слов достаточно ясно выражают их отношение к происходящему.

Эрнест. Послушай, Альбер, ты меня все время спрашиваешь, что она делает, и я тебе все рассказываю. Но я вовсе не хочу вмешиваться в ваши дела! Даже несмотря на то, что я тебя вполне понимаю! Ну вот… Доктора?! Очень может быть… Но что ты ему скажешь, этому доктору? Имей в виду, она вовсе не выглядит тронувшейся… В конце концов, она развлекается (подмигнув посетителям), и никто не посмеет сказать, что она не имеет на то права! Никто не может этого сказать…

Слушатели потихоньку посмеиваются. Этот скандальный отъезд очень их развлекает.

На одной из улиц Тулона перед обувным магазином стоит знакомая нам малолитражка.

Из дверей магазина в сопровождении полного мужчины выходят мадам Берт и Альфонс, Розали следует за ними. Они останавливаются перед входом и, немного отступив, рассматривают внешний вид магазина.

Толстяк. С того момента, как вы даете мне гарантию и уплатите первый взнос, я не возражаю против перестройки… (с сомнением) хотя… продажа обуви с бесплатной починкой… не знаю… не знаю…

Палящее солнце ярким светом заливает дома, улицы и строительные площадки Сент-Маргерит.

С большого строительства, как обычно, выезжает маленький грузовичок Альбера, подъезжает к площади, где, как всегда, разворачивается и, проехав по лабиринту улиц, уже на другой стройке разгружает песок.

На бульваре, перед домом, где живет Альбер и где сейчас стоит машина, никакого оживления.

У себя на кухне Альбер диктует письмо Виктории. Она пишет, время от времени огорченно посматривая на него.

Альбер. «Мой дорогой Гастон, надеюсь, что и ты и вся твоя семья здоровы. Я получил от тебя ответ на свое письмо. Я ходил к твоему адвокату и отнес ему все бумаги, которые ты потребовал. Он говорит, что дней через восемь все будет оформлено. Я думал, что ты сам приедешь подписывать, но он меня заверил, что все это можно сделать и заочно, по почте. В общем, я сделал все, что требовалось, и теперь остается только ждать. Сейчас мне кажется, что ты был прав и что это было самым разумным решением… Виктория говорит, что я в конце концов заболею из-за нашей матери, но это было бы слишком глупо. На этот раз я не могу сообщить тебе о ней ничего нового, поскольку она уехала на машине со своими друзьями, и ни одна душа не знает, куда они направились…»

За кадром звучит голос Альбера, продолжающего диктовать письмо Гастону, а на экране виден Альбер, стоящий у стойки бара Шарло и с раздражением отбрасывающий тетрадку, в которой на этот раз нет никаких деловых поручений. Держа в руках лотерейные билеты, он с нетерпением разворачивает газету.

Голос Альбера. «…Ни единого письма и даже открыточки. В конце концов, теперь меня это уже не удивляет, но когда я вижу в газетах сообщения об автомобильных катастрофах…».

Крупные заголовки газет, сообщающие о катастрофах, жертвах автомобильных аварий, с жуткими подробностями. Альбер в ужасе рассматривает фотографии искалеченных машин…

Голос Альбера. «…я схожу с ума от страха, что когда-нибудь она может быть наказана за свое недостойное поведение. И хотя я ей этого не желаю, я часто об этом думаю…».

Шарло за стойкой, неодобрительно покачивая головой, смотрит на Альбера. Сейчас уже слышится привычный шум бара и музыка.

Шарло. Слушай, Альбер, тебе не кажется, что лучше бы тебе что-нибудь другое почитать?

Звонит телефон, Шарло снимает трубку, слушает, окинув взглядом Альбера.

Шарло. Это тебя… Эрнест… насчет твоей матери. Пройди в кабину.

Альбер, бросив последний взгляд на фотографию, какое-то мгновение в ужасе колеблется, а потом бросается в кабину.

Прижимая трубку к уху, потрясенный Альбер оторопело слушает Эрнеста, голос которого доносится и до нас.

Голос Эрнеста. Ну да!.. Она себя хорошо чувствует! Целый месяц отдыха — как ты думаешь — это ведь не вредно для здоровья!

Окраина Эстака.

Вдали виднеется море. Большой пустырь, чахлый кустарник. Неподалеку виднеется машина мадам Берт.

Пьер пытается притянуть Розали к себе, она в ярости его отталкивает.

Розали. А какое ты имеешь право?! С чего это тебя так забирает?! Или ты собираешься действовать, как Эрнест?!

Пьер (тоже начиная злиться). А ты еще будешь мне говорить, что не могла написать?! Хотя бы открыточку бросить?

Пьер хочет схватить ее за руку, но Розали защищается.

Розали. А я тебе не принадлежу! Я еще не твоя собственность, мой милый! Или ты воображаешь, что я тебе позволю посадить меня на цепь?

Пьер (пытаясь ее обнять). Розали!.. Розали… поди сюда… поди ко мне…

Она вырывается и бежит к машине. Он настигает ее и, придерживая дверцу машины, заикается от злости:

— А почему ж ты тогда спала со мной?! Значит, это ты меня собиралась посадить на цепь?! Тебе много нужно, верно?! Одного скандала с Берт тебе недостаточно?!

Розали (кричит). Скандала?! Какого это скандала?!

Схватив с сиденья куртку Пьера, она зло бросает ее ему в лицо и, захлопнув дверцу, нажимает на стартер.

Пьер склоняется к ней, а Розали кричит ему прямо в лицо:

— Дубина! Вот то, как вы принуждали ее на вас работать, — это действительно скандал!

Машина трогается, Пьер бежит за ней вслед.

— Я принуждал?!.. Да я ее никогда ни к чему не принуждал! — Запыхавшись и почти плача не то от ярости, не то от горя, Пьер, потрясенный, останавливается и кричит: — К чему я ее принуждал, к чему?!

Надпись: «СЕНТЯБРЬ».

Перед мастерской Альфонса стоит грузовик. Возле дома мебель, ящики, кухонная посуда и книги — все имущество Альфонса свалено в кучу на краю тротуара, и двое грузчиков постепенно заталкивают это добро в грузовик.

Здесь же чуть грустные мадам Берт с Розали и Птижаном и две заказчицы Альфонса. Одна из них плачет. Немного размякший, но, как всегда, жизнерадостный Альфонс ее утешает и говорит, говорит, говорит…

Альфонс. Да не плачь ты, ради бога! Тулон же в двух шагах отсюда! Я вам напишу, и вы все приедете ко мне в гости! Пойдем с вами гулять на набережную, будем любоваться нашим флотом! А если встретим матросиков, Розали их подергает за помпончики! (Прощается с провожающими, обнимает мадам Берт за талию, поднимает подбородочек Розали, целует в щечку плачущую заказчицу.) А мои дела и я сам будем там в полном порядке!.. Ну скажите, Берт, может человек обойтись без автомобиля? Да!.. А может он обойтись без башмаков? Нет! Вот видите! Значит, два года я буду выплачивать, а потом магазин — мой! Хотите, побьемся об заклад? Эй, Розали, можешь ставить на меня в ординаре! Правда, может, я приду «как попало»! Но все-таки приду, вот увидите!

Мадам Берт (прерывая Альфонса). Розали, сними нас!

Альфонс. Нет! Нет! Пусть Птижан нас снимет, а ты, Розали, стань с нами! (Он снимает фотоаппарат с шеи Розали, отдает его Птижану, а сам, не переставая болтать, увлекает мадам Берт к стене, на солнечную сторону.) Примем соответствующую позу! Это ведь настоящее волшебство! Оттуда сейчас птичка вылетит! Внимание! Замрем!

На какое-то мгновение все трое замирают, щелкает фотоаппарат.

Альфонс. Ну вот! А теперь уходите! Долгие проводы — лишние слезы! В следующее воскресенье вы уже приедете меня навещать! Идите, идите…

Он их обеих целует, стараясь изо всех сил скрыть охватившее его волнение. Мадам Берт отвечает ему нежным поцелуем.

Взяв друг друга под руку, обе женщины уходят не оборачиваясь.

Розали (растроганно). До чего же это глупо! (После паузы.). А что мы станем делать сегодня вечером?

Мадам Берт (грустно). Пойдем в кино.

Берег моря. День.

В пустом зале ресторана «Лас Вегас», сейчас закрытом для посетителей, где опрокинутые стулья взгромождены на столы и горит только одна дежурная лампочка, репетирует Пьер со своими друзьями — участниками их «знаменитого» ансамбля. Они устроились не на эстраде, а рядом со столиками, где по вечерам обычно танцуют и где они себя чувствуют свободнее. В зубах у большинства сигареты. На полу рядом с ними магнитофон. Проиграв какой-то неистовый по ритму кусок, юноши останавливаются и, сгрудившись вокруг магнитофона, внимательно слушают тот же музыкальный мотив.

И вдруг оглушительный шум пробивает настойчивый телефонный звонок, который они слышат не сразу.

Один из музыкантов. Постой…

Он делает звук магнитофона потише, и тогда «юно слышится телефонный звонок.

Пьер (на. бегу). Пойду послушаю.

Пьер стоит, держа в руках трубку телефона. Пьер. Розали?.. Это ты?.. Слушай… Подожди, послушай!.. Что?!.. Когда?.. Она умерла?!.. Алло!.. Алло!..

Но в трубке частые гудки.

Красный грузовик на большой скорости едет по улице, где жили Бертини, резко затормозив, останавливается перед «Занзибаром». Видно, что машина только что покрашена, и вместо прежней надписи: «Любые перевозки по городу» по борту идет новая, выведенная крупными буквами: «Гастон Бертини и компания», а над ветровым стеклом: «№ 6».

Эрнест встречает выходящих из машины Пьера и осунувшегося Альбера.

Эрнест. Теперь он у тебя красный? Ты его в красный цвет перекрасил?! Но ведь…

Альбер, не ответив ни слова, переходит в сопровождении Пьера на другую сторону улицы, и оба скрываются в доме Бертини. Эрнест плетется за ними.

Войдя в пустую, оголенную прихожую, Альбер, словно пригвожденный, застывает у двери. Ошеломленный, потрясенный, он устремил взгляд на лестницу. Какое-то мгновение Пьер тоже смотрит наверх. Но тут между ними появляется Эрнест и, взяв Альбера под руку, увлекает его за собой, ничуть не смущаясь и не переставая болтать. Голос его гулко раздается в пустом доме. Пьер в это время осторожно, на цыпочках пробирается в кухню.

Эрнест. Она лежит наверху. Это случилось у нее в спальне. Сидела на стуле. Нам оставалось ее только положить на кровать. Они собирались в кино. Представляешь, как Розали напугалась…

На кухне, куда между тем вошел Пьер, полный порядок. У раковины сушится вымытая после ужина посуда. Сквозь открытое окно виднеется тихое вечернее небо. И слышится голос Эрнеста:

— Тут уж я ей срочно понадобился, этой шлюхе! Но теперь ты ее не ищи — сбежала наша Розали и машину увела, как полагается! А ты как думал?..

Пьер замечает на столе маленький сверточек. Он берет в руки пакет, на котором написано его имя, разворачивает его. На белом листе бумаги, в который завернуты две катушки с фотопленкой, одна лишь подпись: «Розали».

Пьер бережно складывает бумажку и прячет ее в карман вместе с двумя катушками, вздыхает и обращает измученный взгляд к потолку, откуда все еще слышится грохочущий голос ни на минуту не умолкающего Эрнеста:

— Как и Альфонс, кстати! Только тот еще прежде удрал! В Тулон! А ты и не знал?! Да он же там купил себе магазин обуви! Новый! А на какие деньги, скажи?! Да уж тут спрашивать не приходится! Доказательств все равно не найдешь!.. Ведь, надо думать, у старухи были кой-какие сбережения?! Или она просто все заложила! Во всяком случае, я-то уверен: все, что у нее было, она ему сбагрила… Но ведь нет же такого закона, который мог бы ей помешать!

В опустевшей спальне стоящий у кровати Эрнест и тяжко рухнувший на стул Альбер частично скрывают от нас тело мадам Берт. Она лежит совсем одетая, в башмаках и кажется такой маленькой в этой огромной кровати. Ее шляпка лежит сбоку в ногах, на покрывале.

Закрыв лицо руками, Альбер тихонько плачет. Пьер остановился на пороге, так и не решившись войти.

Альбер (глядя на мать, в отчаянии). Но, Берт! Берт… Я тоже… тоже хотел… (Плачет.)

Ресторан «Лас Вегас». День.

В пустом, еще не открытом для посетителей зале ресторана молодые друзья Пьера настраивают инструменты. Часто останавливаясь, сначала тихо, они мало-помалу все громче и уверенней начинают играть ту песенку, под которую шли первые кадры фильма.

Склонившись к столу, под дежурной лампочкой Пьер рассматривает фотографии, которые он успел напечатать с пленки, оставленной ему Розали. Он раскладывает их на столе. Это обычные любительские, не все достаточно удачные фото. И на всех них — сияющая мадам Берт.

Вот она склонилась над фонтаном, разбрызгивая ладонью воду. Вот она стоит перед машиной на краю дороги, а позади нее виднеется море. А тут, держа над головой зонтик, она сидит на песке, на пляже, и так далее, и так далее. А вот и та фотография, которую снимал Птижан в минуту отъезда Альфонса. И, наконец, портрет мадам Берт, который Розали, должно быть, сняла перед приездом Пьера и Альбера.

Музыка затихает, и слышится закадровый голос автора:

— Если разобраться, она прожила две жизни. Первую жизнь она прожила как дочь, жена и мать, а вторую просто как мадам Берт, одинокий человек без каких-либо обязанностей, со скромными, но достаточными средствами. Первая ее жизнь продолжалась без малого шесть десятков лет, а вторая — не больше полутора года…

На экране мадам Берт.

Маленькое личико, с глубокими морщинами, с большим ртом и тонкими губами, а в общем чем-то очень приятное.

…Она познала долгие годы рабства и короткие месяцы свободы и вкусила хлеб жизни до последней крошки.