Глава 24
Напряжение последних часов как-то резко отпустило Валар и сотворенных. Наверное, и чары Ирмо сделали свое дело: на поляне звучали песни и плескался смех. Мандолина, перекочевав из рук Владыки к Златоокому, а от него — к Мелькору, теперь пела под пальцами черного майа. Нэсса, Вана, Весенний Лист и Эльдин кружились но поляне, сбивая выступившую росу с травы. Кто-то болтал о чем придется, кто-то увлеченно спорил. Аллор, усмехаясь по обыкновению, что-то рассказывал Айо и Златоокому, те, смеясь, покачивали головами чуть ли не в такт порхающей руке недомайа с зажатой в острых пальцах дымящейся пахитоской.
Манвэ тихо беседовал с братом, пока Варда, попутно участвуя в разговоре, сооружала на его голове корону из цветов — золотые лилии неплохо уживались с васильками и звездоцветом.
Ирмо наблюдал за многочисленными посетителями, радуясь почти забытому ощущению покоя, непонятно каким образом соткавшемуся под мерцающими кронами высоких деревьев, окруживших поляну. Казалось, время, прихотливо изогнувшись, как расшалившаяся кошка, поймало свой собственный хвост, вернув собравшихся в далекие, почти счастливые времена — времена посиделок в Альмарэн, по Весне Арды…
Внезапно он услышал зов, скорее даже не зов, а чью-то грусть или горе.. Кто-то тосковал чуть слышно в живом чертоге Лориэн, и заунывная песня горечи вела в глубь Сада, далеко от места сбора.
Ирмо шел на зов, пытаясь представить себе на ходу, о чем же может так горевать валинорский элда, — а кому еще? «Наверное, опять безответная любовь, — думал Владыка Грез. — Ничего, поможем».
Безответная любовь бывала обычно самой тяжкой участью, могущей постичь живущего в Неувядающих землях эльфа. Правда, один раз из-за непредсказуемой цепочки видений и размышлений упала завеса с памяти одного из бывших Эллери Ахэ, и высокий, сильный воин и мастер плакал, не веря в такой кошмар и не имея возможности отрицать реальность воспоминаний. Тогда Ирмо просто восстановил забвение, наложив чары покрепче, и посетитель ушел, думая, что забежал отдохнуть и поразмыслить над незадавшимся чертежом…
Что же сейчас стряслось? Взвинченность последних суток не могла не отразиться на душах чувствительных элдар — наверное, кого-то задело особенно сильно.
Ирмо приблизился к источнику зова и вдруг остановился, словно прилипнув к земле, от страшного ощущения: не было в Саду плачущего эльфа. Никого живого — не было. А был… голос, и теперь он обращался к Ирмо:
— Здравствуй, Лориэн. Сожалею, что пришлось звать тебя таким образом, но там, где вы собрались, все так озлоблены… Особенно Манвэ, который, если бы уловил отголосок беседы, поднял бы снова шум, как он привык за последние сутки. А шум здесь совсем ни к чему — в Садах Отдыха…
Ирмо внутренне сжался в комок — ни предупредить, ни убежать. Он мягко попытался отгородиться от сознания Айо — повторения истории со Златооким не хотелось. Попробовал внушить ученику, что все в порядке, так, очередной посетитель…
— Ничего плохого с твоим сотворенным не произойдет, и ни с кем худого не будет. Вы же дети Мои. Хоть вы и ведете себя порой странно и нелепо, даже выступая против Сотворившего, но Я желаю вам лишь блага. Никому из детей Моих не будет ни больно, ни страшно… если ты, Ирмо, будешь благоразумен.
Владыка Снов, оцепенев, внимал — что потребуют от него? И билось, как жилка у виска, предчувствие. Даже — знание. Он служил уже так — Замыслу. Был — Милосердием Замысла, Милосердием Забвения…
— Да, милосердие, ибо к самым строптивым и заблудшим должно проявлять его — до конца…
Слова, падающие сверху, леденили душу, заключая в прозрачно-твердые оковы. «До конца…»
— Ты добр, Ирмо, добр и понятлив. Я чувствую, ты уже догадываешься, о чем хочу попросить тебя. Полагаю, просьбы Сотворившего тебе достаточно? Видишь сам, время шуток прошло. Манвэ, обуянный гордыней и наученный Мятежником, не внемлет гласу Моему и увещаний не понимает. Ни о ком не думая, он отвращает детей Моих от Света, используя данную Мной власть, поправ дерзко Мое доверие. И хлынет Искажение в мир, и мир рухнет, подобно Нуменорэ. О несчастные дети Нуменорэ, погибшие из-за гордыни владык своих…
— Пощади Арду, Всемогущий Отец!
— Я исправлю ее, если зло вновь поднимет голову. Но Мне жаль живущих, да и сотворенных жаль, даже предателей вроде Мелькора, Манвэ и Варды. Даже к ним еще живет в Моем сердце любовь, и не хочу Я боли для них. Ибо жалки и не ведают, что творят…
«Они не жалки!» — хотел воскликнуть Ирмо, но сдержался.
— Жалки и презренны, в особенности Манвэ, изменивший Мне и склоняющий к тому остальных, заслуживая тем самую суровую кару.
— Он не хотел ссорить с Тобой остальных Валар, не желал, чтобы еще кто-то, кроме него, был наказан. Он просто не счел возможным обманывать других, выдавая свое решение за Твою волю.
— Он лицемерит. Впрочем, полно о нем, хоть и тяжела рана, нанесенная его предательством. Знай же, Ирмо, что даже его гибели и мучений не жажду Я, но и глумления над Замыслом не потерплю. И ты поможешь Мне… и братьям и сестрам своим, ибо тебе дал Я власть над душами… Итак, если не хочешь ты лишних мук для тех, кто дорог тебе, не медли — ибо в своих Садах ты властен над ними и над помыслами их. Понимаю Я в снисхождении Своем, что не пошел ты против братьев твоих, и прощу тебе этот грех соучастия, но должно тебе исправить содеянное: да забудут они своеволие свое и обретут чистые помыслы, достойные Айнур…
— Ты хочешь, чтобы я заставил их забыть — все? — прошептал Ирмо.
— Ты же можешь работать тонко — так, чтобы изгладились из их памяти лишь последние дни…
— А Мелькор? — проговорил Мастер Грез.
— А Мятежник должен отправиться туда, куда был изгнан. Впрочем, если у тебя достанет сил внушить ему благие помыслы…
— Он тоже должен все забыть? И две войны, и оковы, и выжженные глаза?
— Это на твое усмотрение: или — забыть, или изменить к этому отношение, приняв как необходимость и справедливое наказание за преступную гордыню.
— И Манвэ тоже должен принять все как должное?
— Так будет лучше для всех, и для него в первую очередь.
— А я?
— Если пожелаешь — тебе помогу забыть Я. А если не хочешь — то разве ты не способен пожертвовать своим покоем ради блаженства братьев и сестер твоих и их сотворенных?
— Но справлюсь ли я, Всемогущий Отец, с сильнейшими из Айнур — ведь я даже не из Аратар…
— Моя сила и Мое благословение пребудут с тобою. «Как все просто…» — подумалось Ирмо. Нет, не так уж и просто: раскинуть дополнительную успокаивающую пелену над Садами, потом — усыпить гостей, потом… Проникнуть в сознание каждого, разложить по полочкам, нужное — оставить, ненужное — удалить… Размотать клубок памяти, вырезать неподобающие куски, оставшиеся связать, да так, чтобы узелков не осталось. Спокойное сознание, не замутненное горечью, страхом и унижением… Уверенность в себе вместо сомнений и тревог… И так — с каждым, с кем побольше возни, с кем — поменьше. А потом все пойдет по накатанной колее, вернется на круги своя… Манвэ, забыв о своем горьком прозрении, вновь будет ревностно служить Замыслу, а Варда — поддерживать его спокойствие. Тулкас не усомнится, если вновь понадобится расправиться с Мелькором… А остальные? Златоокий забудет казнь, Айо — свое желание уйти…
А Нуменорэ — оставить или пускай его тоже не будет — пусть лишь в Средиземье помнят, а в Амане — позабудут? Кому его помнить? Разве что… Ирмо в ужасе погасил продолжение мысли.
— Ну как, Ирмо, ты согласен?
— Так с какого момента прикажешь стирать память? Со вчерашнего дня? Или, может, сразу — с конца Предначальной Эпохи? Или лучше — с Весны Арды? А если задумаются, почему бы им в Эндорэ не сходить… Ты придумаешь, Отец, подходящее разъяснение? У меня фантазии не хватает. А еще договорись с Намо, чтобы он у себя в Залах души в забвение погрузил, а то они ему лишнего наговорят. Ну и заодно эльфам Валинора надо будет по-внушать, что никакого смерча не было, впрочем, мало ли, почему осенью смерчи бывают… А орлу, с которого Манвэ утром упал, внушить, что Владыка полетать решил, либо просто голову свернуть птичке — смертью больше, смертью меньше, заодно и спишется. И настанет спокойная и радостная жизнь, а меня никто промывателем мозгов не назовет, потому что мозги промою столь основательно, что никто вообще о них не вспомнит. А я только прослежу, чтобы у кого-нибудь что-то липшее не вылезло, а потом Ты, Отец Милосердный, поможешь мне присоединиться к всеобщему ликованию. Ой, чуть не забыл, надо будет еще отменить приказ, разрешающий Нолдор живьем в Валинор возвращаться — только через Мандос, а там сразу чтобы всё забывали тоже…
— Так ты исполнишь, сын Мой? — В голосе Творца мелькнули нетерпение и некая настороженность — уж не издевается ли над Ним сотворенный? — Я жду, время дорого. — Тон сменился на угрожающий, Единый явно сомневался в искренности намерения Ирмо дать забвение собратьям.
Ирмо огляделся по сторонам, словно стараясь получше запомнить собственные Сады, прислушался — до него, несмотря на расстояние, донесся смех. Зазвенели, встречаясь, кубки. Вновь зазвучала мандолина — теперь пела Йаванна. К ней присоединилась Вана, затем — Ниэнна и Вайрэ с Эстэ. Взметнулся над ними ночной птицей глубокий голос Варды…
Владыка Грез заслушался. Вот и хорошо — пусть у Айо останется чувство восхищения и покоя. Как все же красиво… Сейчас или никогда — Ирмо отчаянно потянулся к Манвэ — предупредить, они должны успеть загородиться, дать отпор…
Ирмо показалось, что ему словно колокол надели на голову и ударили сверху молотом. Он упал, и сквозь грохот до него донесся яростный голос:
— Так вот ты как?! Ты не желаешь исполнить просьбу Мою, да еще и насмехаешься?! Я ведь по-хорошему просил! Почему ты не слушаешь голоса Моего?! Думаешь, Я шучу?
Ирмо отрицательно замотал головой, пытаясь подняться.
— Я в последний раз тебя спрашиваю: ты исполнишь Мой приказ?!
— Разумеется, нет. Я вижу души братьев и сестер моих и знаю, что они по доброй воле не променяли бы выстраданную любовь, оплаченную кровью, на невинность непонимания и слепое веселье. Они отдали бы жизнь, если бы могли, за то, чтобы все, что Ты предлагаешь изгладить из их памяти, никогда не существовало в действительности, но они не сочли бы для себя возможным считаться одним целым с Ардой, не помня ее боли — их общей боли!
— Их никто и не спрашивает! И как смеешь ты, орудие в руке Моей, противиться воле Сотворившего?!
— Смею, потому что быть Властителем Душ для меня значит быть хранителем их… А не потрошителем! — из последних сил яростно выдохнул Ирмо.
— Вот как?! Значит, так именуешь ты милосердие Мое?!
— Так. Все эти эпохи я был вот таким милосердием — и видел, как убивает себя день за днем Манвэ, как тускнеют глаза Варды, как плачет, не в силах что-либо изменить, Ниэнна, как замыкается в себе Намо… Видел задыхающегося от презрения к себе Ауле, звереющего Тулкаса, превращающегося в исполнителя Оромэ… А я замазывал щели в прогнившей насквозь штукатурке их душ — пока мог и если дозволяли. Потому что тот же Манвэ, например, которого Ты именуешь предателем и лицемером, не желал ограждать себя от боли, полагая ее справедливой расплатой за кровавые приговоры и не считая себя вправе искать исцеления. Он растоптал свою душу в угоду Замыслу, потому что безгранично верил Тебе! Он считал, что Ты не можешь быть неправым, и во всем винил лишь себя!
— Так Я дам ему исцеление — и ты поможешь Мне в этом!
— Не нужно ни ему, ни остальным такое исцеление, и я в этом Тебе не помощник, ибо не желаю их превращения в слепо счастливые орудия. Не мне лишать их свободы выбора. А свой выбор я сделал, и Ты слышал мои слова. — Последнее Ирмо прошептал, не в силах приподнять гудящую голову. Дохнуло жаром, и сквозь слезы, заливающие глаза, он. казалось, видел искаженное от ярости лицо в обрамлении языков пламени.
— В последний раз спрашиваю: ты согласен помочь Мне добровольно? Или же Я перекрою твое сознание, как Мне угодно, и ты все исполнишь сам с радостью, ибо это вложу Я в мысли твои.
— Пока я — это я, мое решение неизменно. Но коль скоро Ты способен издеваться над теми, кто многократно слабее Тебя, — а я был тому свидетелем, — то поступай, как знаешь. Нам тогда разговаривать не о чем. — Ирмо прикрыл глаза. Возможности послать еще один зов Манвэ не было; словно муха, накрытая стаканом, он был окружен стеной силы, отгородившей его от всего мира.
— Что же, прощай, строптивец, и да возродишься ты исправленным и исцеленным! — прогремело над головой, и словно каменная плита начала опускаться на Валу. Может, Творец ждет, что он в последний миг покается и на все согласится? Ни за что!
В следующее мгновение ужас пронзил Ирмо, он заметался, несмотря на давящую боль — ведь если его исправят, он такое натворит… Вдруг Манвэ ничего не успел почувствовать? Он, Ирмо, не может предоставить себя, свою сущность, свою личность в распоряжение Единому! Лучше исчезнуть — совсем. Но как? И тут сознание словно озарилось холодной вспышкой молнии: Бездна! Тот кошмар, что принес в своей памяти в Валинор странный недомайа! Что же, Эру получит сознание, да еще какое… Главное, вызывать образ Ничто в памяти. Лихорадочно перебирал он картины: Лориэн, бледное лицо Аллора, вот они все вместе вытаскивают недомайа из… Бездна хлынула в мысли, чудовищным потоком заполнила душу, вспенилась яростным валом и, ликуя, обрушилась на Ирмо, увлекая его в свои жадные, ненасытные глубины. Вала расхохотался:
— Вот и разбирайтесь между собой, кому первому есть!
Сознание не исчезало — Ирмо чувствовал, что сущности, во власть которой он швырнул себя, он нужен с полной, ясной памятью, ибо горькие воспоминания — ее пища, и долго способна играть она с жертвой, извлекая все самое гнусное и злое, что есть в каждом, что накопилось в любой душе… Вот и пусть теребит, лучше эта пытка, чем стать радостным инструментом…
Он сливался с Бездной, почувствовав в какой-то миг, как дрогнуло что-то там, вне склизкого кошмара, как дохнуло удивлением и отвращением…
— Что это?! — В бесконечно далеком голосе, явно принадлежащем Единому, послышался страх. — Откуда — это — здесь?! Сгинь! — плеснуло по стылой гнили яростным огнем.
— Побудь здесь, поразмысли… — донеслось из темноты, и словно тысячи стальных нитей опутали Ирмо, подвесив в Ничто. Что-то липко и жгуче касалось его, какие-то голоса нашептывали полузабытое, страшное, постыдное…
* * *
Айо, болтавший со Златооким и Аллором, увидел краем глаза, как Ирмо поднялся и направился в глубь Сада. Вскочил было, чтобы проводить, но услышал в ответ — мол, ничего страшного, просто элда какой-то в грустях забрел, — и успокоился. Впрочем, ненадолго — беспокойство вскоре вновь завладело им: что-то было не так, и пришедшее от Ирмо ощущение безмятежного любования, словно наслаждался Мастер Грез в уединении красотой и прелестью Сада, не успокоило майа. Как-то обманчиво мирно все было. Сидеть спокойно он больше не мог и, улыбнувшись друзьям, откланялся, направляясь в ту сторону, куда около четверти часа назад отправился Ирмо.
Вдруг ему настолько ясна стала причина смутного беспокойства, что он даже остановился. Он не чувствовал Ирмо! Почти. А ведь всегда мог с точностью сказать, где находится сотворивший, увидеть даже. А тут — тень былого присутствия. Он кинулся по смутному следу — нет, видимых следов Мастер Грез не оставлял, но контуры сущности таяли не сразу, — и быстро углубился в Сад.
Внезапно он как на стену наткнулся на что-то невыразимо жуткое. След Ирмо вел туда, но Айо просто не мог заставить себя пойти дальше. Он не сразу вспомнил, что это: память заботливо постаралась закрыть ужасное воспоминание, как тело окружает слоем тканей засевший в нем инородный предмет. Откуда это снова здесь?
— Ирмо! — отчаянно позвал Айо.
Тишина. А потом послышался зов, не зов даже, а полузадушенный стон или шепот:
— Уходи… Здесь опасно… Очень…
Не размышляя больше, Айо бросился вперед.
* * *
Ирмо висел в Ничто, словно растянутый на дыбе, между впившейся в душу, оплетя ее железными холодными щупальцами, всепожирающей Бездной, и огненными клещами Извечного Пламени, пытающимися дотянуться до гудящих висков…
Казалось, сознание больше не принадлежало ему, оно дробилось, терялась связность событий, воспоминания сталкивались, как льдины, крошась и разлетаясь. Он слабо помнил, кто он, — от вспышки до вспышки, когда былое впивалось в него с новой силой, и острые, режущие края очередных видений снова ранили память, а чувства сочились сквозь разрезы, падая в ничто, как редкий дождь над пустыней.
Он утратил чувство времени. Изредка осознавая, кто он, где он и — даже — почему он там очутился, находил силы усмехнуться, чувствуя и представляя, как кружат друг вокруг друга, порой застывая — глаза в глаза, над его останками мощные хищники…
* * *
Манвэ, краем глаза увидев уходящего Айо, забеспокоился — Ирмо не было тоже, хотя никакого подвоха Владыка пока не чуял. Не мешало бы узнать, что случилось. Собравшись было нагнать мыслью Айо, он услышал нечто, похожее на зов и на крик, тонкий, слабо вибрирующий отголосок, полный отчаяния и страха. Предупреждение. Значит, опять? Здесь?! Ну конечно, что можно еще предпринять, пока все находятся в Садах Грез, о чем можно попросить Ирмо… Попросить?! Кажется, допросился… Манвэ подскочил, как ужаленный. Все воззрились на Короля.
— Не расходитесь, я скоро вернусь. Варда, проследи — насколько сможешь. — Он помедлил. — Мелькор, пойдем со мной.
Черный Вала уже стоял рядом:
— Само собой. Один ты не пойдешь.
— Я с вами, — поднялась с травы Эстэ.
Более ничего не объясняя, они скрылись за деревьями. Эстэ скользила на шаг впереди.
Внезапно Аллор застыл, с лица сползла улыбка, он покачнулся.
— Там… — прошептал он. — Там — Бездна. Я чувствую ее присутствие. Надо предупредить их! — Собравшись с силами, он бросился вдогонку за Валар. Эльдин помчалась за ним.
Нагнав Манвэ и Мелькора, майа коснулся плеча Короля:
— Будьте осторожны: там не только Единый. Там Бездна. А тебя, Манвэ, она запомнила…
— Ну так, значит, признает! — оскалился тот, не снижая скорости. Покосился по-волчьи, не оборачиваясь, на недомайа — только блеснули, опалив, синеватые молнии. — Ты бы не лез, сам — меченый!
— Зато знаю, что это. И вообще, я же ученик Ирмо… — Он тряхнул головой, потом резко указал в сторону: — Вон Айо. Уж он-то Ирмо где угодно разыщет!
Братья повернулись туда, куда смотрел нуменорец, и понеслись в указанном направлении.
Выскочив на заросшую фиолетовыми папоротниками поляну, они на мгновение замерли, ошеломленные увиденным: видимым и невидимым…
* * *
— Что ты сделал? — раздался в глубокой дали голос Единого. — Откуда ты эту гадину призвал?!
Острые огненные лучи тянулись к Ирмо, выжигая мглу. Та же, податливо расступаясь, затягивала и их, и свою жертву все глубже.
— Откуда это?! Кто притащил это сюда?! Жгучие лучи рывком дотянулись до Ирмо, пронзив виски, выискивая ответ. Еще один, раскаленной змеей обвивая полубессознательную сущность, потянул ее к себе. Липкая мгла захлестнула и луч, и то, что осталось от Валы, и потащила во мрак. Ирмо было почти все равно, но страх возник при мысли, что Единый, коснувшись сознания, разузнал многое о том, кто нес Бездну в себе.
— Вернись немедленно! — взывал голос, расплескиваясь отблесками пламени в стылой мути, лишь колыхнувшейся лениво в ответ. — Ты с ума сошел, предпочтя исцелению — это! Оно поглотит тебя!
— Зато некому будет превращать Валар в слепые инструменты! — прошептал, на мгновение придя в сознание, Ирмо и попытался усмехнуться.
— Ты сошел с ума!
Огненный ветер, изредка дотягиваясь до него, ворошил память, пытаясь извлечь все новые события и образы…
* * *
Айо, очутившись на папоротниковой поляне, не сразу разглядел лежащего в густой траве Ирмо. Увидев же, бросился рядом на колени, приподнял голову Валы, вгляделся в полупрозрачное лицо. В широко открытых, остекленевших глазах с вытеснившим радужку зрачком тяжело плескалась вязкая муть, изредка вспарываемая огненными лезвиями.
Воздух сжимался, спекаясь в яростном пламени схватки двух воль, грозя расплющить. Айо сжался, обхватив руками сотворившего, не зная, как вытащить его из этого кошмара.
Зачем Ирмо призвал Бездну? От кого он бежал туда — а зачем еще она ему сдалась? Излишний вопрос. Но не может, не должно так быть! Нельзя быть — без него, сотворившего, Учителя…
— Вернись! — Крик завяз в плотном, густом воздухе. Надо нащупать душу, вцепиться, не выпустить… Какая вязкая, липкая тишина… Неужели оставил — навсегда? Неужели нельзя — иначе?
— Вернись, отец!!! — Когда-то он уже назвал Валу — так…
* * *
Он видел казнь. Он уже умер — с каждым из них. А теперь была его очередь. Айо впился глазами в слабо вздрагивавшую, почти закатившуюся звезду над горизонтом. Его плеч коснулись невесомо-легкие пальцы — Ирмо.
— Не надо, не уходи… — Вала прятал глаза.
— Не могу: я уже мертв — вместе с ними. Я остался один. Мне надо спешить — пока не погасла звезда. Я уйду с ней, я смогу — отпусти меня, пожалуйста…
Майа поднял на сотворившего глаза с тускнеющим в них лунным светом.
— Да, конечно, как скажешь… — Горькая, отрешенная покорность в голосе Повелителя Снов. — Нет! Не могу! — Яростная вспышка, полыхание невыносимой боли. — Не могу — так… Как же все… без тебя…
— Но я же жил две эпохи в Эндорэ. Ты же отпустил меня…
— Я мог бы еще две эпохи ждать, не видя тебя, мне было довольно знать, что ты есть — неважно где… Я привык… Но я ждал тебя каждый день и ждал бы еще… Тянулся мыслью… Ведь пока есть кому помнить… Каждый день — как заново расставаться, понимая, что нет тебя рядом… Время не лечит таких, как мы… Сын…
Качнулся тонкий силуэт, волосы скрыли лицо. Под их тяжестью легла голова на плечо Валы.
— Я не уйду — и я буду помнить все. Ты прав, отец… Содрогнувшись смертно, угасла, падая за горизонт, звезда…
* * *
— Вернись! — Айо тянулся к Ирмо, не замечая уже ни теней, ни сполохов. Очередная вспышка ослепила его, отбросила, швырнула обратно, в гущу папоротников. Ну нет! — Майа попытался встать, нельзя упускать его…
Жесткие пальцы, впившись в плечи, встряхнули, холодом соприкоснулась с мятущимися мыслями Воля…
— Вот как… В Бездну загнал!..
Манвэ, уже мягче отстранив Айо, склонился над Ирмо. Подошедший Мелькор вгляделся в лицо Повелителя Грез.
— Ирмо! Что с тобой сделали?! — бросилась к супругу Эстэ. Эльдин приблизилась, лихорадочно соображая, чем помочь. Аллор подхватил обессилевшего Айо.
Манвэ почувствовал, как отталкивают его две силы, сцепившиеся в борьбе за Ирмо. Он понял все и ощутил, как темная, стылая ярость заполняет его. Усталая, мутная злость. Ладно, ему досталось, Варде, Ауле… Златоокому — из-за него же… Но Ирмо… Единственный, кто хоть как-то мог утешить, согреть, кто брал на себя всю боль, всю гадость, тысячелетия копившуюся в душах… Кто, изменив, как и он, Манвэ, своей Песне, все же остался собой… И сейчас не согласился предать их, отняв последнее — память! Его — довести до ухода в Бездну?!!
Что-то оборвалось в душе, и бешеная волна злобы смела его, ненависть разорвала сознание, багровой пеленой затянув взгляд.
— Вы! Не смейте! Ненавижу!!! — Стальной смерч метнулся к лежащему навзничь Ирмо, как змея в броске, круша все вокруг. Липкая муть и рдяные сполохи клочьями и искрами разлетались в стороны, он рвал спеленавшие Ирмо тенета, дикими порывами ледяного ветра гасил огненные щупальца. Сознание меркло, осталось лишь желание разрушить все, что оказалось на пути, смести все, что держит, не пускает, душит… Ирмо закружило в яростном, безумном водовороте и вышвырнуло на поляну из вязкой мглы, пламя вскинулось хищным цветком… Но это пламя окружил огонь, темный и гневный, и лед сковал все вокруг. А смерч метался среди огня и льда, дробя и круша, и рвался ввысь…
Эстэ, прикрыв собой бесчувственного Ирмо, закрыла голову руками. Аллор, Эльдин и Айо, взявшись за руки, пытались дозваться до Короля, запрокинув лица навстречу поглотившей его стихии.
Темное пламя, раздуваемое свирепым ветром, вытеснило светлый огонь, лед плавился, не давая им перекинуться на Сады, и без того взбаламученные ураганом. Трещали и стонали деревья, носились в воздухе вырванные с корнем растения. Мелькор звал брата, но в ответ слышал лишь бешеный вой разбушевавшейся стихии.
Ирмо пришел в себя окончательно от боли, почувствовав, как рушится его Сад. Он слабо помнил, как разнесло в клочья липкую мглу, как отшвырнуло, раздробив на искры, тянущиеся к вискам огненные иглы. Ирмо с трудом понял, кто ворвался, вклинился в самую гущу борьбы за его душу, выдрав его из безумной схватки.
— Манвэ… — прошептал он, открывая глаза. — Второй раз за день… Мы же еще тогда их еле вернули…
— Ирмо, ты очнулся? — прошептала Эстэ, крепко обняв супруга.
Ирмо погладил ее по голове, приподнялся — исчерна-синяя воронка разворачивалась над Садами, вздымая пыль и куски дерна, расшвыривая охапки листьев, — бешеная стихия, умеющая лишь разрушать… Попробовал соприкоснуться с ней, воззвать — безответно, лишь ликующий рев вырвавшегося из узды ветра… Еще зов, к которому присоединились все бывшие на поляне, — безуспешно, лишь послышалось смутно — или это им показалось? — в свисте бури почти радостное, отрешенное: «Как хорошо…»
Мелькор обреченно сцепил пальцы — слишком хрупкой, непрочной стала связь с обликом у его брата, подкосили его последние события… Собственно, это все долго копилось — усталость металла, сжатая до предела пружина. Что же будет теперь?
А смерч разрастался, втягивая в себя и скручивая в жгуты воздух, и жадно тянулся к небу. Казалось, вот-вот лопнет, прорвется незримая стена, отделившая Валинор от Средиземья, и разрушительный ураган обрушится на Арду, разрывая в клочья небосклон…
Тот, кто был сейчас сердцем бури, почти не помнил себя, лишь порой обрывки воспоминаний палыми листьями мелькали в памяти, но блекли, осыпаясь невесомо-режущими сколами, столкнувшись с обезумевшей волей.
Ярость, неистово клокочущая, стальной распрямляющейся пружиной рвалась вверх, за Грань, к ненавистному ныне Чертогу. Сила Блаженной земли вливалась в Повелителя Ветров, точнее — в того, кто стал беспощадным ветром возмездия и бунта. Мир рушился, Аман трясло, как в лихорадке, праща урагана раскручивалась над Ардой. Ветер пел песнь гибели и разрушения.
Тот, кого по некой прихоти назвали Благословенным, рвался ввысь, стремясь по-волчьи дотянуться до горла благословившего. Исступленная радость освобождения бурлила в нем, заглушая смутно слышавшийся порой зов, сейчас такой давний и далекий…
И вдруг в него словно вонзилась стрела, наконечником впился в душу, обжигая, ужас. Не его ужас — ужас, безгранично поглотивший иное сознание, иное — но не чужое, близкое, словно сам он ужаснулся… Чему? Чья-то мысль дотянулась на острие нестерпимого страха, в котором было все: и страх перед всеобщей гибелью, и ужас перед разбушевавшейся стихией, но, главное, то, что пронзило влет, — ужас неузнавания, непонимания, потери. Словно дернули с отчаянной силой вросшую в душу нить. В яркой, как молния, вспышке соприкосновения с этим сознанием он увидел себя, вернее, то, что от него осталось — или во что он превратился, — безумная, бешеная, злобная мощь. Полоснуло отчаянной болью утраты. Мысль, как сгусток горечи и почти детского горя: «Это не он!..» и — резко, взахлеб, безумно-истеричной мольбой, задыхающимся хрипом:
— Не надо!!! — вспыхнули, осветив сердцевину смерча, раскалывающиеся в предзакатной агонии два стынущих солнца…
Узнавание, захлестнув горько-соленой волной, спеленало смерч, бессильно упала занесенная над миром праща… Мир, чью силу он чуть не вобрал в себя полностью в яром желании отомстить, хрупко балансировал на краю пропасти. Тонкая, ломкая фигура, беспомощно вскинувшая руки над обрывом, — еще дуновение, слабое, легкое, и… Сверкающая белизна ущелья… Арда, творение… Сотворенный!
Память скрутила, сломала, швырнула — вниз… Ураган стих; опал, распластавшись, поднятый удивительным, запредельным гончаром иссиня-черный сосуд смерча…
Он снова падал, бесконечно, необратимо, падал — с тем, беспомощно балансировавшим на грани, падал — вместе, вместо… И проседал, расслаивался воздух…
Земля выгнулась вперед, будто напуганная кошка.
А потом, вслед за вспыхнувшими перед глазами искрами, пришли темнота и тишина…
* * *
Златоокий еще на поляне почувствовал неладное, какое-то предощущение гибели… Встал — он не мог не идти туда, куда скрылись друг и сотворивший. Переглянувшись с Вардой и Эонвэ, увидел, как побледнела Королева, как стиснул зубы и сжал кулаки Эонвэ.
«Беги, узнай, помоги! — коснулась его мысль сотворившей. — Мы должны оставаться здесь, он сам приказал…» — Последние слова нагнали Златоокого в пути, он несся уже, не разбирая дороги, чувствуя, как заливает душу яростная Тьма…
В следующий миг бешеный ветер обрушился на Лориэн, и, выбежав на папоротниковую поляну, он увидел… услышал… понял — опоздал. Не мог не опоздать — ибо не предупредить такое.
Связь рвалась, ответа не было — лишь безумие гнева, отчаянная злость, неистовая мощь… Не песня — грозовой рык… Ужас перед незнакомо-чуждой, страшной, разрушительной силой поглотил майа — словно вновь падал он с отвесно-белого склона, только теперь он был один — а тогда… Тогда у самой земли впившаяся было в разбитое тело боль ушла, выпитая узкими ледяными ладонями, холодные пальцы закрыли глаза, забрав из-под век жгучий багрянец… Тогда. А теперь гибель разливалась в растерзанном в клочья воздухе. У гибели было неузнаваемо-отрешенное, словно выточенное из весеннего льда лицо с обжигающе-синими молниями в провалах глаз…
Отчаяние захватило Златоокого, он не мог смириться, мысль, словно камень из пращи, рванулась в сердцевину смерча…
* * *
Валар и их сотворенные, остававшиеся на поляне, не выдержав, бросились туда, откуда вырвалась стальная воронка смерча. Та часть Садов, что стала местом очередной схватки, имела жалкий вид: обгоревшие ветки, сломанные бурей, плавали в лужах растаявшего льда, сорванный вихрем верхний слой почвы превратился в грязь. Поникли покореженные, обожженные деревья…
Участники находились тут же в состоянии различной степени плачевности: Ирмо, прислонившийся к плечу Эстэ, рассеянно потирая виски, Аллор с Эльдин, поддерживающие полумертвого Айо, и Мелькор, обхвативший за плечи сжавшегося в дрожащий комок Златоокого…
А над чем склонился майа-менестрель, точнее, над кем, сразу разглядеть было трудно, но несложно было — догадаться. Покинутый облик Короля был едва виден под остатками папоротников, одежда покрылась слоем пыли. Остальные, впрочем, выглядели не лучше.
Варда, опустившись на колени прямо в лужу рядом с супругом, безотчетно попыталась стереть с его лица грязь.
На поляне было очень тихо, воздух словно застыл.
Мелькор, отпустив Златоокого, коснулся заледеневшего лица Манвэ.
— Что же ты, братишка… — прошептал он потерянно.
Варда прижала к губам словно выточенные из мрамора пальцы, стараясь отогреть…
* * *
Возвращение было стремительным, как падение, но душа никак не могла освоиться наново с безжизненным, каким-то ненужным обликом. Сжалась до крохотной искорки. Плоть, казавшаяся прежде оковами, стала гробом. Полумертвое тело с почти мертвой душой. Никто и ничто — лишенный силы разрушитель. Наверное, уже никогда не удастся владеть силой стихии — после того, как почти растворился в ней. Безрассудный порыв вместо расчетливого удара…
Он чувствовал, как собирается народ на поляне, услышал — зов. Его ждали. Зачем? Он уже никого не сможет защитить. Дозащищался — разнес Сады… Каково теперь Ирмо? И Арду, кажется, чуть не разрушил… Опасен. Надо было не возвращаться, а уйти, но как?
«Не сорвать земли оков крепь,
Было небо — стала льда твердь…»
Память рваными клочьями оседала, добавляя подробности — вяло и отстраненно. Мысли то тягуче переливались, то бешено метались по опустевшим коридорам сознания.
Может, Эру прав и такого, как он, Манвэ, и впрямь на коротком поводке держать надо? При столь разрушительных силе и сущности — помутившийся разум? Бесноватый тиран на троне Арды — что он выкинет в следующий раз? Вдруг это будет, в отличие от предыдущих, совсем ничтожный повод? Всепожирающая ярость, для которой не останется своих и чужих… Ведь радость разрушения-освобождения поглотила его, он забыл обо всем, об Арде, о живущих… Раньше бы понадеялся, что Единый исцелит — исправит, починит. Теперь — какое там, лучше уж сразу за Грань уйти. А как уйдешь, вдруг стихия совсем взбесится? Надо что-то делать — пока он хоть что-то помнит, хоть что-то соображает… В Мандос, что ли, убираться, Ангайнор для верности нацепив?
«Да-да, а Мелькор и Аллор с Эльдин тебе передачи носить будут и новости рассказывать, чтобы не заскучал… И Варда с сотворенными — на свидания бегать…»
Владыка невольно расхохотался, зло и отстраненно, смех судорожным спазмом вытолкнул воздух из груди.
— Манвэ, что с тобой? Успокойся! — В лицо плеснули водой, он зажмурился, а открыв глаза, разглядел совсем близко недоуменное лицо Ульмо. Почему-то это вызвало новый приступ удушливого хохота, судорогой скрутившего тело.
Мелькор осторожно, но сильно встряхнул его за плечи:
— Ну что ты! Перестань, пожалуйста!
Манвэ тщетно попытался сдержать неподобающе истеричный смех, но продолжал беззвучно захлебываться воздухом.
Мелькор принялся укачивать Короля, баюкая, словно ребенка.
— Ты уж лучше пощечину отвесь, да покрепче — говорят, от истерик… помогает… — Хохот душил Владыку, не давая говорить.
— Прекрати, что я тебе, Эру, что ли?!
Ульмо, изловчившись, вновь окатил обоих водой. Мелькор замотал головой, отряхиваясь, а Манвэ, словно и впрямь захлебнувшись смехом, резко затих, бессильно повиснув па руках Черного Валы. Ирмо, оторвавшись от плеча Эстэ, уселся рядом и успокаивающе коснулся руки.
Владыка открыл глаза. Ему показалось, что он сидит, скорчившись, в темной пустой комнате и смотрит на мир через два окна в потолке. Там, в вышине, маячило знакомое лицо.
— Прости, Ирмо… Я твой Сад разрушил…
— Не так уж и разрушил. И вообще, о чем ты? Ты же меня у этих… отбил!
— И совсем голову потерял! Надо же было такое устроить — распуститься настолько, чтобы под горячую руку крушить что ни попадя! А еще Владыка… — Манвэ поморщился. — Инструмент ломаный…
— Не смей так о себе говорить! — взвился Златоокий.
— А что еще можно сказать о том, у кого со злости последние мозги повыдуло?
— Да уж, последние… Прекрати на себя наговаривать! — рыкнул Тулкас.
— Ну вот, и поругать себя всласть не дадут! — ухмыльнулся Манвэ, махнув рукой. — Объяснишь вам что-то всерьез…
— Вот ведь испорченное и… как там Эру еще сказал?…
— …лицемерное… — протянули Манвэ и Ирмо.
— Спасибо, — кивнула головой Варда, — …и лицемерное создание! В Мандосе таких держать надо, как тот же Эру мне и советовал… — Королева поморщилась и дернула плечом.
— А-а, милости просим! — рассмеялся Аллор. — Мы и тебя пристроим, у нас скоро комната, как остальные Залы, по мере надобности расширяться начнет…
— И хорошо, а то туда к нему весь Валинор сбежится, — хмыкнул Оромэ.
— Если выпить с собой принесут, тогда ничего, — пожала плечами Эльдин.
— Ну все, решено, переселяюсь! — тряхнул головой Манвэ, потом, погрустнев, добавил: — И все же боязно как-то: вдруг опять что-то выкину и остановиться не смогу…
— Но ведь остановился же.., — пробормотал Златоокий. «Ты знаешь — как…» — взглянул в его сторону Манвэ. Майа еле заметно кивнул.
— Я тебе еще когда отдохнуть советовал! Музыкант, а словно забыл, что струны нельзя перетягивать бесконечно! — стукнул кулаком по колену Ирмо. — А сейчас, пользуясь своей властью в собственном Саду, приказываю: лежи смирно и отдыхай!
— Ничего себе! — картинно возмутился Владыка. — Приказывать — мне?
— А кто корону на сук повесил и себя уже битый час ругает на чем свет стоит?! — сурово вопросил Владыка Снов. — Вот и повинуйся теперь!
— Слушаюсь, Владыка… — усмехнулся Манвэ. — А сад, кстати, кто тогда убирать будет? — спохватился он мгновение спустя.
— А кроме тебя — некому?
— А кто все это учинил?
— Ну не ты один… — подал голос Мелькор. — Эти лужи — мои растаявшие льды, в конце концов.
— Не можешь же ты быть совсем невиноватым! — радостно выпалила Эльдин.
— Призови летний ветер, чтобы лужи высушил, — обратилась к Повелителю Ветров Эстэ.
— Если послушается… — покачал головой Манвэ и задумался. Внезапно его плеча коснулись невесомо, невидимые руки погладили волосы… Алсулайнэ заполнили поляну, приступая к работе. Лужи высыхали на глазах, бурелом сметался в кучу…
— Не беспокойся, мы управимся, — прошелестел тихий шепот.
— Давайте и впрямь делом займемся, а то одни фэйайнур трудятся. — Оромэ встал и потянул к краю поляны здоровенный сук. Остальные Валар вместе с сотворенными принялись за работу.
— Ай! Ну что ты натворил?! — взвизгнула Мелиан. Все обернулись в ее сторону и расхохотались: в юбку майэ весьма игриво вцепился куст. — Я тебя, потомок ненаглядный, разве такое просила творить?!
— Ты же сказала: не мудри, создай нормальную живую траву. — Аллор с невинным видом прижат руку к груди, другой рукой поддерживая обессилевшую от смеха Эльдин.
— Ну тебя! — беззлобно проворчала, обращаясь то ли к кусту, то ли к потомку Мелиан, освободившись от нахального растения. — Пойдите лучше ко мне домой и эликсир роста принесите, там ведро у входа, слева. Да не натворите еще чего-нибудь по дороге!
— А кого-нибудь? — хихикнула Эльдин.
— Потом сами ловить будете! — Мелиан, отвернувшись, принялась подвязывать ветку.
* * *
Майар шли к дому Мелиан, когда перед Аллором вырос столб яркого пламени.
«Ну все, конец… — подумалось нуменорцу, — сейчас начнется… Только бы Манвэ не учуял, хватит ему…» — Последняя мысль как-то сама собой влезла в голову, и Аллор постарался спрятать ее подальше. Эльдин, побледнев, стиснула его руку — придумать что-то глупее бегства или попытки дотянуться до оставшихся па поляне было затруднительно.
«Будь что будет», — подумали они друг другу и застыли, приготовившись внимать. Долго ждать им не пришлось.
— Слушай, ты, недомайа! — колоколом отдалось в голове нуменорца. Эльдин недоуменно покосилась на Аллора — значит, Единый снизошел лишь до разговора с ним. «И к лучшему», — подумал майа.
— Я весь внимание, о Творец Мира Сущего! — церемонно склонился он, настроившись на почтительно-смиренный лад.
— Так вот ты каков, посеявший смуту! — В гневном голосе Творца, однако же, мелькнули удовлетворенные нотки — видимо, тон обращения Ему пришелся по вкусу.
Аллор смиренно молчал.
— Как ты посмел лезть не в свое дело, нарушая предопределенное и изреченное?!
— Так вышло — я не собирался оспаривать Твой приговор, где уж мне…
— Но ты связался с Мятежником!!!
— Просто разговорились. Личность, которую Ты наделил столь многими дарами, не может быть неинтересной…
— Это уже не имеет значения. Он — Враг, нарушивший благой Замысел! Он — разрушитель, и поныне представляющий угрозу для Арды!
— Да не в том он состоянии был, чтобы что-то разрушать: Тебе ли не знать, как ему досталось.
— Враг не заслуживает жалости!
— И не надо: жалость порой унижает!
— Он заслужил это!
— Что? Жалость или унижение?
— Ты что, смеешься?!
— Ни в коем случае! — сложил руки на груди Аллор.
— То-то же — только попробуй! Нашелся заступник! Вот увидишь, какова будет его благодарность: захватит власть в Валиноре и разрушит Арду.
— Зачем разрушать то, чем собираешься повелевать? Не дурака же Ты творил, в самом деле. А если, глядя на Манвэ, ему все еще захочется властвовать, то он, пожалуй, Враг самому себе.
— Вот еще! Все так или иначе стремятся к власти.
— Не думаю, — покачал головой Аллор. — Править — дело хлопотное, тяжкое и неблагодарное. Надо очень всех любить, чтобы согласиться взвалить это на себя…
— И откуда ты такой умный в Валиноре взялся? Кто тебя такого сотворил?
— Я не сотворенный. Просто потомок Мелиан.
— Ах, вот как…
— Ты же сам благословил брак Берена и Лютиэни, дочери Мелиан. А я — из рода Элроса, их правнука, первого короля Нуменорэ.
— Нуменорэ… — Аллору показалось, что голос Эру чуть дрогнул. — И после всего, что твой народ претерпел от Саурона, ты сочувствуешь Мелькору?!
— Так не он же Нуменорэ разрушил… — проговорил Аллор, стараясь, чтобы это прозвучало не слишком резко.
Но голос Эру обрел прежнюю твердость:
— Нуменор превратился в рассадник зла, он стал язвой на теле Арды!
— Родину не выбирают, — не без раздражения процедил Аллор. — К тому же не все тогда обратились к Тьме, а выжили немногие даже из Верных — так называли себя те, кто верил Валар и Тебе…
— Когда вершится великое, без жертв не обходится.
— Память не соотносится с рамками полезности и необходимости.
— Что же в отношении Врагов она у тебя столь коротка?
— Мелькор мне лично ничего плохого не сделал. А Гортхауэр… Я ему уже отомстил.
— Отомстил?!
— Помог уничтожить его силу.
— За что же? Ты же, кажется, служил ему.
— Именно: служил, — отрезал Аллор. — Впрочем, там еще были причины — личного свойства.
— Вот как? Может, скажешь? Я желаю знать.
— К чему Тебе житейская история жалкого недомайа? — пожал плечами Аллор.
— Я задал вопрос!
— Ну если желаешь… Просто Саурон лишил меня свободы и убил мою возлюбленную, а я помог Светлым лишить его средоточия силы и разрушить Мордор.
— Ну-ну… А как ты здесь очутился, да еще и майа стал?
— Это то, что от меня после всего осталось, — тоном, не допускающим дальнейших расспросов, отчеканил Аллор.
— И кому ты служишь? — спросил Эру после краткой паузы.
— Я не служу — я помогаю. По мере сил и способностей. В основном — Ирмо. И вообще больше с Феантури общаюсь.
— А еще с кем?
— С Манвэ.
— И ему служишь?
— Дружу.
— И как ты мог, полагая себя другом Манвэ, связаться с Морготом?
— Они же очень похожи. Любя одного, невозможно не испытывать теплых чувств и к другому.
— Да уж, один другого стоит! — проворчал Эру и вновь возвысил голос: — И оба понесут наказание за свое буйство, и гордыня их еще будет унижена!
— Много ты добился — унижением!
— Ты Мне будешь указывать?!
— Я не настолько самоуверен или наивен, чтобы такое себе позволить.
— Зато изворотлив. При этом не отличаешь добро от зла.
— Но красивое не путаю с уродливым.
— И в деяниях Мелькора красоту углядел?
— Да, хотя и иную.
— Есть еще и иные понятия, по коим можно судить о явлении. Его, как ты изволил выразиться, красота несет зло.
— Но сейчас он вообще ничего не делает.
— Совсем ничего — только подстрекает к бунту.
— Да где ему — еще в себя не пришел. И он на глазах у Валар…
— Один раз они уже поверили ему — и упустили.
— Теперь, наверное, не оплошают. Но от войн устают все. Недаром к Ирмо весь Валинор за помощью бегает.
— Ему бы самому исцеление не помешало.
— Смотря какое…
— Такое, чтоб наставило его на путь истинный. Его — и остальных. А то они все как с цепы сорвались.
— Ты сказал. Они просто устали терять. Ведь Ты вложил в них способность любить? И неразрывная связь, полагаю, Замыслом предусматривалась…
— Вот и исцелились бы от излишних волнений.
— Так исцелятся — если хоть ненадолго оставить их в покое! — не выдержал Аллор.
— Ах вот ты как?! И пусть Враг делает все, что хочет?!
— Да ему бы со своими сотворенными разобраться!
— Ему и их-то не положено было создавать! Правильно тогда отобрал…
— Наоборот: уж если собрался его карать, то лучше бы заставил еще парочку сотворить — тогда ему бы только и осталось, что с ними разбираться!
Видимо, Аллор произнес это вслух, потому что Эльдин тут же встряла:
— И женить — тут бы его бунт и заглох на корню — ему бы уже ни до чего было!
— Куда ему четверых? — не обращая внимания на вклинившуюся в беседу майэ, чуть ли не растерянно проговорил Эру. — Они бы такое натворили!
— Ну не знаю… Вижу лишь, как Мелькору все время приходится Гортхауэра с Курумо разнимать, чтобы не цапались…
— Забавные вещи говоришь…
— Да уж есть что порассказать. Только вот, боюсь, хватятся нас, опять шум будет… Может, как-то встретиться можно? Мог бы Ты снизойти до встречи с нами? Когда никого рядом не будет…
— Не слишком ли много чести тебе, недомайа?
— Ну что Ты, это лишь если Тебе что-то занятным в нашей беседе показалось. Просто не хотелось бы, чтобы из-за нас разыгралась очередная свара.
— Занятно излагаешь…
— С удовольствием расскажу все как можно полнее и подробнее.
— Что же… Я подумаю над твоим приглашением, недомайа. Может, и снизойду.
— Так мы ждать будем. Когда? Завтра?
— Ну, допустим, завтра…
— Благодарим за милость.
— Что же, Я найду вас.
Майа показалось, что воздух вокруг стал реже, словно исчез охвативший его незримый кокон. Слепящий свет потускнел, и глазам вновь предстал мягкий полумрак Лориэна. Усталость резко навалилась на нуменорца, словно он весь день камни таскал, и Аллор опустился на траву. Эльдин тут же очутилась рядом и, обняв его, уткнулась носом в плечо.
— Он… ушел? — прошептала она минуту спустя.
— Ну вроде бы… — несколько вымученно улыбнулся недомайа, запустив пальцы в бронзовую шевелюру подруги. Та прижалась к нему еще крепче.
— Ты расскажешь им?
— Нет. Не стоит. К тому же я пообещал, что поговорим без свидетелей.
— Неужели Он хоть тебя послушает? Не верится, по правде говоря. А тебе? Я все боялась, что Он тебя угробит…
— Да уж… В крайнем случае, пришлось бы поступить как Ирмо.
— Он это почувствовал? Наверное, Он вообще о тебе у Ирмо все вытащил, пока у Бездны его отобрать пытался.
— Не знаю. Вообще до сих пор не понимаю, как удалось мирно разойтись.
— Может, и Он устал от этой свары и помириться не прочь, да гордость не позволяет? — пробормотала майэ.
— Может быть. Он же тоже… живой. Аллор задумчиво покачал головой.
— Надо подниматься и идти, а то и впрямь хватятся, — добавил он, вставая и помогая подняться Эльдин.
Они быстро добежали до покоев Мелиан, схватили искомое ведро и помчались обратно.
Поляна была уже почти расчищена, и Валар собирались передохнуть. Увидев недомайар, многие облегченно вздохнули.
— Я же говорил, что они вернутся, — сказал Ульмо, глядя на Манвэ.
Тот размеренными щелчками стряхивал с рубахи приставшие травинки и комки земли. Поправив растрепавшиеся волосы, Король пристально взглянул на Аллора.
— С вами ничего не случилось? — настороженно спросил он.
— Нет, как видишь, — как можно равнодушней махнул рукой Аллор. — А что?
— Вы задержались, — присоединился к брату Мелькор.
— С кустом завозились по дороге, — развела руками Эльдин.
— Ну хорошо, если так, — несколько недоверчиво пожал плечами Манвэ, но расспросы прекратил.
«Действительно все в порядке?» — обратился он к Аллору уже мысленно.
«Честное слово, не беспокойся! — откликнулся майа и улыбнулся, доставая пахитоску. — Ты-то как?»
«А что мне сделаться может? — тряхнул головой Владыка. — Переживу. Ты больше не отходи далеко — тревожно мне за тебя», — добавил он, в свою очередь закуривая. Лицо у него было осунувшееся, и выглядел Король Арды, по правде говоря, неважно.
«Ты бы отдохнул как следует».
«Вот закончим уборку, и отдохну. Собственно, уже закончили».
Манвэ придирчиво оглядел расчищенную поляну. Поднял руку. Валар, заметив это, прекратили работу.
— Ирмо, как тебе кажется, еще многое надо сделать? — поинтересовался Король у Владыки Грез.
— Да вовсе ничего, остальное само в порядок придет. Так что давайте отдохните, а там и решим, что дальше делать будем.
— По домам пойдем, — проговорил Тулкас. — Не сидеть же теперь, в кучу здесь сбившись, до Второго Хора!
— Посмотрим, — нахмурился Ульмо. На сей раз ему вовсе не хотелось поскорее возвращаться в море: Вала особенно остро именно сейчас ощутил, как соскучился по братьям и сестрам.
Могущества Арды расселись тесным кругом, неспешно потягивая вино из чаш дымчатого стекла. Особых причин успокаиваться окончательно они не видели, а потому смаковали каждую мирную минуту. Всех тревожило ожидание очередной выходки Единого — надо было быть готовыми ко всему.
— Может, Он нас, вместе с Ардой заодно, из Чертога выставит? — задумчиво протянул Манвэ.
— Отречется и объявит проклятым миром?!.. — полуутвердительно, с горечью проговорил Оромэ.
— Лишит Негасимого Пламени? — прошептала, поежившись, Йаванна.
— Или войско Айнур пришлет — бунт усмирять. Вот жарко будет… — с чувством хлопнул по колену Тулкас. — Там есть один, Рут, — помните? Вроде меня будет, еще даже понапористей… — добавил Воитель. — Эру сначала чуть его не отправил… разбираться, но я Его упросил меня послать — уж очень к вам хотелось… — смущенно закончил он.
— Так тут камня на камне не останется, если мы с ними сцепимся, — покачал головой Ульмо. — Мы, Аратар, во всяком случае, каждый троих оставшихся стоит, но их много, да и вообще все это может Валинором не ограничиться, хоть он и отгорожен от живой Арды…
— А мы отсюда уйти не сможем, чтобы, если что, за Гранью бой принять, — особенно те, кому подвластны стихии. — Варда покосилась на супруга.
— Может, не дойдет до этого? — развела руками Эстэ. — Арда ведь Его музыка, и живущие на ней — Его дети, его Тема, так неужели их не пожалеет?
— Эллери Он очень пожалел! — зло бросил Гортхауэр. Валар покосились на него, но промолчали.
— А если выставит-таки из Чертога, не погибнем ли: там все по-иному, и кто знает, не убьет ли Арду Тьма… — задумчиво произнесла Вайрэ.
— Сможем ли укрыть ее от Пустоты? — вопросительно оглядел присутствующих Намо.
Аллор невольно поплотнее укутался в плащ, вспомнив о переданном Эльдин видении — крошечная бусинка, затерянная среди бескрайнего океана Тьмы…
— Песчинку, затерянную на просторах Вечности? — опустил веки Ирмо. — А если Бездна нахлынет? — Его глаза широко раскрылись, недавние ужас и боль плеснули в расширившихся зрачках. Эстэ, обняв покрепче, прижалась к нему, погладила. Ирмо помотал головой, словно разгоняя наваждение.
— Живущих жалко — вдруг не сможем оградить от перемены чуть ли не основ мира или не успеем, и каково им будет? — горестно вздохнула Ниэнна.
— Не знаю, поверите ли вы мне, — подал голос Мелькор, — но я думаю, что мы могли бы с этим справиться, если вопрос встанет подобным образом. В Эа есть много миров, подобных Арде, во многих стихии предоставлены самим себе, и тем не менее живущие там научились управлять ими, а Тьма бережно несет эти миры в своих бесчисленных ладонях. Верю, что и нас, наш живой мир, она примет и сбережет. — Лицо Черного Валы неуловимо помолодело, стало мечтательным, словно грезил он наяву о давнем, полузабытом счастье. — Я же видел Эа и слушал Песнь Миров… — Он умолк, застыв, и лишь в глазах переливались звездные сполохи.
Внезапно Мелькор встряхнулся, движением головы отбросив волосы с лица, и оглядел Валар чуть ли не с мольбой.
— Правда, не отчаивайтесь, это не худший выход, все вместе мы сумеем сохранить Арту, и сила Эа будет нам подмогой. А может, — глаза его вновь заблестели, — Арта окрепнет в Эа и сможет жить, как любой иной мир, самостоятельно, и не пострадает, если мы — хоть по очереди — будем странствовать в бесконечных просторах… — Он улыбнулся, приложив руку к груди, пытаясь унять бешено пляшущее под музыку воспоминаний сердце.
Валар переглянулись — вера Мелькора не оставила их равнодушными, и надежда робко начала просачиваться сквозь толщу отчаяния и злости.
Хотя… кто этого бунтовщика-мечтателя знает? Те-то путешествия его до Песни были; как знать, насколько изменила их всех Арда… А если вообще этот вариант — исключительно плод их измученного сознания и ничего подобного и быть не может? А будет — война Айнур, и страх и боль за Арду, и очередной выбор — еще более тяжкий, и бесконечные годы наказаний и расправ, а может, и просто — небытие или изменение, ему, по сути, подобное… Могущества Арды грустно молчали, окутанные серебристыми туманными покрывалами.
— Твое предположение не невозможно, брат, — тихо произнес Манвэ. — Скажу более: я, видевший Эа, верю в силу, пребывающую там… Но пойдет ли на такое Единый, откажется ли от этого мира, выпустит ли из рук? Разве что… — Он неожиданно озорно улыбнулся; впрочем, тут же лицо его погрустнело и улыбка вышла горькой. — Разве что попросить Его не делать этого. Тогда, возможно, Он и впрямь выкинет нас из Чертога, лишь бы на Своем настоять… Воззвать, что ли, как обычно взывал, — в последний раз?
— Подожди! — проговорил Аллор. — Может, Он еще что-то надумает — ответить успеем. Может, Он Сам к тому придет, а может, все же успокоится. Может, хоть сейчас до Него что-то дошло?
— Подождем еще немного, — согласился Манвэ. — Право, я не рвусь как можно скорее продолжить наше с Ним общение.
— Посидим еще у Ирмо, а там разойдемся, как будто все в порядке, — кивнул Ульмо. — Только я к тебе в Ильмарин пойду, — обратился он к Манвэ, — и буду рядом. И вообще, чуть что, опять вместе соберемся.
— Если успеем, — процедил Оромэ.
— Должны успеть, — отрезал Тулкас.
* * *
Посиделки в Лориэне продолжались — расходиться никому не хотелось. Восстановленный Сад начал свою дурманящую работу, смех звучал все непринужденнее, народ заметно успокаивался. О мрачных перспективах старались не упоминать — «не трогай лихо…».
Аллор с Эльдин, невольно подсчитывая часы до предстоящего визита, совсем было помрачнели, но, взяв себя в руки, присоединились к общему веселью.
— Будь что будет, главное — постояльцев куда-нибудь услать.
— А ты их к Ауле отправь — только чтобы это им как бы самим в голову пришло, — шепнула Эльдин. — Пускай себе потихоньку общего майа делят, чтобы не переживал.
— И то верно: тогда им разговоров, да еще под выпивку, на неделю хватит, — проговорил Аллор.
Самому недомайа было сейчас особенно грустно — накатило ощущение опустошенности и отделенности ото всех… Снова казалось, что он (да и Эльдин тоже) — чужой здесь, гость; хоть он и оказался в гуще событий, но как-то почти мимовольно, бездумно-легкомысленно… Ведь не собирался же Валинор вверх дном переворачивать, право слово! А теперь сиди, наблюдай всю эту заваруху со стороны и не путайся под ногами у Могуществ. Ничтожный по сути камешек, обрушивший нечаянно лавину…
И его еще выгораживают!
А теперь Единый снизошел до беседы с занятной игрушкой…
После разговора с Творцом майа ощущал себя полным ничтожеством. «Каково же Манвэ было с Ним общаться все эти эпохи?» — сочувственно подумал нуменорец.
Аллор обвел глазами сад, глядя на пытающихся прийти в себя Валар. Как помочь тем, кого в гордыне назвал своими друзьями? За Мелькора еще успешно заступился, а Манвэ, к которому проникся едва не большей приязнью, не смог оградить ни от унижения, ни от боли.
Безответственный эгоист! Вот пусть его Эру и наказывает, как хочет, только бы от Валар отстал — хоть какая-то будет польза от непутевого пришельца. Только, похоже, мелковат он, недомайа, для достойной оплаты… А кто эту кашу заварил?!
Голос Гортхауэра вырвал нуменорца из невеселых размышлений. Черный майа уже час как стремился расслабиться, дабы мрачным своим видом не огорчать Учителя, и наконец преуспел в этом. Мелиановская настойка пришлась как нельзя кстати, и Гортхауэр пел, шутил, смеялся — словом, вполне был душой компании. Впрочем, его движения начали утрачивать точность — прорастание Ардой имело свои преимущества и недостатки.
— Аллор, помнишь ту пьянку на Менельтарме, когда нас стража забрала? — смеясь, спросил черный майа, падая рядом с нуменорцем в мягкую траву.
Нуменорец, улыбнувшись, кивнул. Гортхауэр продолжал вспоминать, а недомайа покачивал головой в такт рассказу, продумывая предстоящую (возможно) встречу. Посиделка обещала быть подобной прогулке по краю пропасти, и любой шаг мог стать роковым…
— Да ты не слушаешь меня! — обиженно воскликнул Гортхауэр, взмахнув пустым кубком. — Вечно ты словно витаешь где-то… А впрочем, ладно, не слушай, это я не тебе рассказываю, ты все и сам помнишь, и неважно это, только я не сразу хотел погибели Нуменорэ, я думал, они поймут — пусть и похожи на нолдор, но ведь люди же…
Черный майа уже смотрел куда-то внутрь себя, речь скакала, прерывалась, слова глиняными черепками раскалывались в прах.
— Я не ненавидел их или нет, ненавидел порой, но не всегда, даже Аллора… — Гортхауэр явно утрачивал связь с действительностью, черный майа уже полулежал в траве, норовя пристроить взлохмаченную голову на коленях у нуменорца. — Правда, не понимаю до сих пор, откуда у них такое взялось — такие жертвы приносить! Тем более — тебе…
«Встряхнуть его, что ли, покрепче да вручить сотворившему — пусть ему все это и рассказывает», — подумал Аллор. Словно в ответ на мысль, Гортхауэр встрепенулся:
— Не гони меня, Тано, пожалуйста, я больше не смогу быть без тебя…
Недомайа махнул рукой. Пускай засыпает так, а уж потом придется сдать его Мелькору с рук на руки — авось не вспомнит, где заснул. Мысленно подозвал Черного Валу, тот приблизился, сочувственно глядя на сотворенного и смущенно — на нуменорца.
Гортхауэр углубился в сон, удобно расположившись на коленях недомайа и уцепившись для верности за рукав его рубашки. Внезапно умиротворенное выражение сменилось гневным, губы жестко сжались, потом дрогнули:
— Вперед, окружай их!..
Недомайа вопросительно взглянул на Мелькора, тот пожал плечами. «Будить, что ли?» В это время черный майа продолжил, да так, что сидевшие неподалеку Валар с интересом повернулись в его сторону:
— Вы! На колени, все! Не двигаться! И к тебе, Манвэ, это тоже относится!
Манвэ, услышав свое имя, невольно прислушался к мыслям Гортхауэра, и спустя мгновение ухмылка растянула его губы. Мелькор недоуменно посмотрел на брата, тот приложил палец к губам.
— Пусть досмотрит, порадуется хоть во сне…
— ???
— Он тут Валинор приступом взял… Черный майа сжал кулаки:
— Нет?! А так — понятней?! Вот это уже лучше…
Мелькор и Ирмо осторожно прикоснулись к сознанию спящего и неловко усмехнулись — сон черного майа отличался обстоятельностью и монументальностью и прозвище сновидца вполне подтверждал.
Публика, собравшаяся в Лориэне, с интересом прислушивалась по мере возможности.
— Получишь за все… Что, не нравится? Заклинание Врат, живо!
Мелькор неловко развел руками:
— И это до сих пор у него на уме?
— Едва ли. Обычно во сне всплывают мечты и страсти приблизительно полугодичной давности, — успокоил Валу Аллор.
— Вот полгода назад он о чем-то таком и думал. Ты уж поверь Аллору, он все-таки был человеком, — поддержал недомайа Ирмо.
Гортхауэр пробормотал что-то невнятное, на лице сменяли друг друга нетерпение, тревога и надежда. Манвэ улыбнулся:
— Врата Ночи открывает… — прокомментировал он развитие сна.
Публика, разрываясь между неловкостью и любопытством, подсматривала чужой сон.
Радость и горечь мешались в голосе черного майа.
— Тано! Что же это… Как они… — Почти всхлип. — Ничего, все будет теперь хорошо, вот увидишь, я им всем… Тано, что ты? Почему?.. Тано, не уходи, Та-а-а-но!!!
Гортхауэр забился, заметался, к кому-то простирая руки. Мелькор встряхнул его, прижал к себе. Майа открыл глаза, явно не соображая, где он и что происходит, отшатнулся, разглядев Аллора, резко подался вперед, опрокинув в траву сотворившего. Помотал головой, приходя в себя. Огляделся. Присутствующие отворачивались, пряча нервные усмешки.
Мелькор, отряхнувшись, окликнул его. Майа повернулся, растерянно глядя на Валу:
— Так это был… сон? Ты не уйдешь?
— С чего бы?
— Ну там, во сне… Ты вернулся, я заставил их освободить тебя, а ты осмотрелся и… отвернулся от меня и пошел… куда-то… Почему?
— Видно, не порадовало меня такое… освобождение. За что ты так с Манвэ обошелся?
— За все хорошее. А они как с тобой?!
— Ладно, Ортхеннэр, это всего лишь сон. Никуда я от тебя не уйду.
«Ему иногда что-то подобное снилось, как напьется, еще в Нуменорэ. И почему-то вечно меня за тебя принимал — а проспавшись, злился, что я не то услышал. Особенно уже в Барад-Дуре… И он явно боялся, что ты его не примешь, — вечно во сне умилостивить пытался…» — Недомайа покачал головой, закончив мысленное обращение к Вале.
Гортхауэр подозрительно покосился на нуменорца, но промолчал. Его взгляд упал на Манвэ, не успевшего стереть с лица сложносочиненную усмешку.
— Опять подслушивал?! Да еще и издеваешься, как всегда, насмехаешься!
Манвэ пожал плечами. «Смотри сны потише!» — хотел ответить он черному майа, но сдержался, не желая еще больше злить и без того взвинченного сном и пробуждением «племянника».
— Не разучился еще ухмыляться? Значит, мало тебе от Единого досталось! Говорил я, что еще получишь свое? — Гортхауэра явно несло, он чувствовал это и злился еще больше.
— Пожалуй, Единого позабавило бы осознание того, что Он всего лишь выполняет пожелания Мелькорова сотворенного, — ехидно заметил Владыка.
— Да я тебе и сам… попозже, а то больно уж тебя потрепали… — насмешливо проговорил Гортхауэр.
— Прекрати немедленно! — жестко потребовал Аллор.
— А ты-то что лезешь? — завелся Гортхауэр, готовый броситься на нуменорца. Тот спокойно стоял, скрестив руки на груди и глядя в упор на противника.
Тулкас сжал кулаки, Манвэ положил руку на его плечо. В воздухе запахло поединком.
— Нам еще передраться не хватало… — горько прошептал Ирмо.
— Ортхеннэр! — возмущенно воскликнул Мелькор. — Как ты можешь?!
Вала стиснул ладонями виски. Гортхауэр разом сник, виновато глядя на сотворившего.
— Очень надо, — пробурчал он себе под нос. — Ну не трону я его, и этого — тоже, Тано, правда! — горячо проговорил майа, заглядывая в глаза Учителю. Тот сокрушенно покачал головой.
«Не обращай внимания. Нечего мне было его сон смотреть, а потом за лицом не следить», — мысленно обратился Манвэ к брату.
— Извини, Гортхауэр, я не должен был так поступать, — сказал Король вслух, повернувшись к черному майа, замершему на полуслове от неожиданности, и встал. — Нам пора: сколько можно в гостях сидеть? Впрочем, желающих буду рад видеть в Ильмарин.
Он подал руку Варде. Сотворенные последовали за ними. Ульмо и Тулкас со своими майар присоединились к королевской чете, и «ильмаринцы» отбыли.
Ауле робко взглянул на Мелькора:
— Ты не откажешься зайти ко мне? Вместе с Ар… Гортхауэром! — добавил он, не поднимая глаз на черного майа. Тот коротко кивнул. Курумо с надеждой посмотрел на сотворившего.
Лориэн пустел. Ушли Йаванна с Ваной и Нэссой, и Оромэ присоединился к ним. Алтарэн и Весенний Лист ускользнули раньше.
Наконец на поляне остались семейство Феантури п недомайар.
Аллор усмехнулся вслед Гортхауэру и тоже встал, собираясь уходить. Эльдин ласково обняла его и ободряюще кивнула оставшимся Валар.
— Аллор, подожди, — тихо проговорил Ирмо. Недомайар уселись напротив Мастера Грез, сочувственно глядя на его осунувшееся лицо. Вид у него и прежде был отнюдь не цветущий, а сейчас Вала напоминал собственную тень.
— Будь осторожен: думаю, Эру удалось многое узнать о тебе, когда Он… — Голос Ирмо дрогнул, Намо обхватил брата за плечи. — Прикасался… ко мне… — Валу передернуло. — Если Он обратится к тебе, не дерзи, со всем соглашайся, вали все на Мелькора: Эру все равно своего мнения о нем не изменит. Берегите себя, пожалуйста! И прости, если невольно выдал. — Ирмо опустил голову.
— Да ты что?! Нашел, в чем себя винить! — Спокойствие наконец изменило нуменорцу. — Это вы простите меня за все это, я был бы рад, если бы Эру обратил наконец Свой гнев на настоящего виновника и отстал от вас!
Намо покачал головой:
— Ты, конечно, все это начал, собравшись в гости за Грань, но в остальном наша «вина» не меньше твоей. И я ни в чем каяться не собираюсь и ни о чем не жалею. А вы молодцы, что решились сделать то, что давно следовало бы сделать хотя бы мне… Так что берегите себя. И если что, сразу к нам!
— А то оставались бы здесь, — сказала Эстэ. — Все как-то спокойней…
— Спасибо, но мы к себе пойдем. Хоть приберемся, прежде чем наши постояльцы объявятся. — Недомайар, раскланявшись, покинули мягкий сумрак Лориэна.
За границей Садов давно рассвело, и майар торопились добраться до дому — готовиться надо было серьезно: им почему-то верилось, что Эру все же снизойдет до визита к ним. А там…