Лис думал, что его жизнь закончилась, когда он встретил того мага. Пеплом развеялась по ветру. Миг назад он был кем-то великим, в теперь — стоял босой и рассеянный посреди леса. Один. Не было рядом ни вампирицы, ни отряда, который так надоел в последнее время, но, самое главное, не было силы, которой он все время жил. Ничего не было.

Но оказалось, что потерять силу это не самое страшное. На закате появился первый из них. Лис как сейчас помнил — шел дождь, и только начинавшие зеленеть поля утопали в серой дымке. Призрак стоял на дороге, босой, молчаливый. Темные волосы его спеклись от крови, через прорехи в рубахи виднелись рваные, начинавшие гнить раны. С едва слышным шелестом осыпались с лохмотьев белые черви.

Он ничего не говорил. Ничего не хотел. Ничего не требовал. Но Лис весь день чувствовал, как буравил затылок мертвый взгляд. Боялся обернуться. А вечером, когда неприятное ощущение исчезло, и Лис вздохнул с облегчением, появилась она. Опять мертвая.

Мир будто исчез, стал неважным, все стало неважным, не исчезала лишь дикая мечта — «хочу, чтобы все было как раньше». Пусть даже и без дара, к теням смерти этот дар, только бы хоть на миг остаться одному, хоть на биение сердца обрести покой.

Он простаивал в храмах Айдэ и Радона до боли в коленях, бегал по знахарям, умолял помочь магов, предлагал золото, много золота, но все только руками разводили. Никто призраков не видел. Никто даже не чувствовал. Поговаривали, что он сошел с ума, предлагали позвать виссавийцев, но Лис лишь горестно качал головой. Он знал, что виссавийцев звать незачем. Знал, кем были эти призраки. Знал, что заслужил, что ему не простят… но легче от этого не становилось. И надежда умирала мучительно.

Когда на пригорках зацвела черемуха, Лис сдался и перестал кого-то о чем-то просить. Он и к людям выходить перестал, все брел и брел по лесам, вдоль трактов, ел траву, кору, лягушек, сам не помнил, что. Не помнил, когда и где спал, просто не в силах больше идти валился на землю, сворачивался клубочком и зажмуривался до боли, чтобы не видеть… не чувствовать. Не знать. Проваливался в сон без сновидений и надеялся, что больше не проснется.

Но смерть бродила рядом, вместе с призраками дышала в спину, а не забирала. Будто издевалась. Лис открывал глаза, находил воспаленным взглядом очередную светящуюся фигуру, поднимался и брел. Куда, зачем, сам не знал. Шел, не различая дней и ночей. Не оборачиваясь. Знал, что если обернется, если увидит очередного молчаливого преследователя, то вновь разрыдается как ребенок, упадет на колени и будет глупо бить о землю кулаками, до крови в ладонях, покажет свою слабость. А он не хотел быть слабым. Гордость была единственным, что ему осталось.

Через луну он почти смирился со своим безумием. И даже попробовал с призраками заговорить, как ему когда-то советовали. Сначала он просил прощения, потом умолял, чтобы его оставили в покое, позднее — начал угрожать. Но призраки отвечали на слова молчанием, и глаза их все так же светились безразличием. И поняв, что от попутчиков все равно не избавишься, Лис, сам не зная почему, начал рассказывать о детстве, о родителях-крестьянах, о том, как обнаружил в себе дар.

— Отец сказал, что меня все равно найдут, — смеялся Лис, бодро шагая по березовому лесу. — И продал темному цеху. А те уж… — Лис замолчал, задумавшись. — Научили повиноваться. Что смотришь? Посиди голодный седмицу, иначе запоешь. И любую клятву дашь. Магические клятвы… они ведь нерушимы… будешь делать то, что тебе прикажут или умрешь. А, представь себе, мне тоже умирать не хочется.

Ветерок пробежал по ветвям березы, хлестнул по крапиве у тропинки, и колючие ветви боярышника прошли через призрака, будто того и не было. Весь мир убеждал Лиса, что этих призраков нет. Весь мир не видел, так почему видел он?

— Дашь клятву и более не отвертишься, — прошептал Лис.

Отвертишься, врал. Просто свою жизнь выторговал за чужую, и не раз. А теперь те, кого он убил, ходили следом, как привязанные, сменяясь на закате. И ничего уже не спасет. Даже дар, который, можно вот так взять и забрать. Безжалостно и быстро, будто и не было его.

Лис осекся, остановившись, и на миг забыл о призраке. Шумели над головой дубы, путались тени на тропинке, стучал вдалеке дятел. Лис вдруг вспомнил горевшие синим огнем глаза, холодные пальцы на горле, чеканные слова проклятия. Какой-то мальчишка, а такая сила… почти бог. И клятвы убрал, и дар забрал… и без надежды оставил.

— Мне никогда от этого не избавиться, — понял вдруг Лис, оглянувшись на призрака.

И в мертвых глазах увидел на этот раз не равнодушие, а насмешку и злорадство.

— Никогда… — попятился Лис, внезапно теряя силы. — Ник…

И понял вдруг, что в последние луны не жил — выживал. Теплил надежду, что однажды все изменится, что он сможет проснуться и это закончится. И не будет ни призраков, ни тяжелого страха в груди, ни давящего к земле отчаяния. А ведь не будет же… надо только…

Лис прислонился спиной к дереву, поднял взгляд и посмотрел в бушующую над головой зелень.

Никогда не избавиться. Никогда не испытать покоя. Никогда не вернуться к прежней жизни. Никогда не вздохнуть полной грудью, не ощущая при этом, что ты — ничтожество. Никогда не стать живым, как и этому призраку.

Лис развязал веревку на поясе и стянул с себя грязную тунику…

Никогда…

Он перебросил веревку через толстый сук дуба, сглотнул, вновь посмотрев на призрака. И споткнулся о ледяной взгляд. Вспомнил, как эта архана рвалась в руках его людей, умоляя не убивать ее сына, а когда мальчишке перерезали горло — застыла. Позволила разложить себя на земле и ни звука не издала всю ночь, пока над ней пыхтели распаленные ненавистью люди Лиса. Так и умерла молча на рассвете, погасла, будто догоревшая наконец свеча — тихо и ожидаемо.

Лис сам опустился рядом с ней на корточки, закрыл ей глаза, прикрыл остатками юбки окровавленные бедра, даже зачем-то пригладил растрепанные светлые волосы. Сам зарыл на пригорке у реки. И с горечью подумал тогда, что ничего не мог сделать, что его людям надо как-то забавляться. В таверну к девкам нельзя, иначе на них дозорные выйдут, своих баб в отряде не водилось, а архана была красивой. Мягкой и нежной. Вот и пришлось… разрешить.

А теперь, спустя много лун, пришлось расплачиваться. Что же… так, наверное, правильно. И тот маг-мальчишка с презрительным взглядом, наверное, тоже прав. Лис тварь. И жизнь заслужил такую же — твари. И проживать эту жизнь незачем. Вот он и не будет.

Он сел на сук верхом, чуть было не слетев вниз, в крапиву. Повязать узел удалось лишь с третьего раза — дрожащие пальцы не слушались, в груди черным туманом билась горечь. Да и взгляд мертвой бабы покоя не давал. Но осталось немного — просунуть в петлю голову, соскользнуть с сука и…

— Дурной совсем! — засмеялся кто-то.

Веревка лопнула и, вместо того, чтобы повиснуть на суку, Лис упал на мягкую траву и обжег бок о крапиву.

— Ты! — Резко обернувшись, Лис осекся: возясь с веревкой, он и не заметил, как на тропинке в дубовой роще появился отряд всадников.

Наверняка самый главный из них, с виду лет пятнадцати, не более, все еще смеялся, темные волосы его рассыпались по плечам, в ярко-синих глазах блестели шаловливые искорки, по худым щекам бегали тени от листьев. Поиграть решил, арханский ублюдок! Отвернувшись, Лис до боли сжал ладони в кулаки — раньше он показал бы этому мальчишке! Раньше в его жилах бежала магия и его боялись во всей округе, а теперь? Что он теперь может, жалкое отродье!

Впрочем, и терять Лису больше нечего. Убьют, так ему того и надо.

— Иди куда шел, высокородный ублюдок! — закричал Лис, специально называя гордого арханчика на ты.

Смех слетел с губ паренька, рука мужчины-дозорного, что молча ехал вслед за молодым арханом, сжала богато украшенную рукоять меча. Скрипнула тетива, натягиваясь, и Лис с внезапным страхом понял, что паренек-то непростой, хоть и одетый небогато. За простыми лучших воинов дозора не высылают, а тем более не высылают магов.

Неприметные люди в обычных плащах были магами, смотри, как бы не высшими, в этом Лис не сомневался, чувствовал. Хоть это ему от дара осталась. Да и глаза одного зажглись синим пламенем, а другой, не спуская с Лиса острого взгляда, почтительно обратился к мальчишке:

— Позвольте мне.

— Не позволю. — Синие глаза мальчишки сверкнули сталью.

— Мой архан, — мягко ответил мужчина, в почтении склоняя голову и прикладывая к груди руку.

И Лису тут же захотелось отвернуться: на тыльной стороне ладони мага на миг мигнула синим руна. Хариб архана. Рожанин, который может обладать магией. А вот Лису нельзя. Ему никогда и ничего нельзя.

— Мы должны спешить, — мягко уговаривая, продолжил мужчина, — может, будет лучше, если я создам арку магического перехода? Иначе мы опоздаем.

Паренек-архан будто повзрослел вмиг, стал серьезным, посмотрел на Лиса иначе и ответил своему спутнику:

— Не волнуйся, друг мой. Нас подождут. И казнить Армана раньше, чем я явлюсь, никто не будет. Не осмелятся. И куда я должен спешить? На смерть собственного друга? Ты издеваешься?

— Мой архан, повелитель и без того к вам слишком мягок… да и какой вам Арман, простите, друг?

— Знаю, я все знаю, — отвернулся маг, и от его собеседника так сильно повеяло магией, что Лиса чуть не вывернуло наизнанку. Если хариб так силен, то каков его архан? Может…

— Ну так что, — вспомнил парнишка-архан о Лисе. — Так и не поблагодаришь?

— Отвали! — выдохнул Лис, надеясь, что смерть его будет быстрой и безболезненной.

Впрочем, болезненной тоже неплохо — у грани зачтется. Глядишь, парочку убитых ему и спишут.

— Ай, какой немилый, — вдруг улыбнулся парнишка, тряхнув кудрями, — а я тебе жизнь спас… поблагодарил бы, для приличия.

— Спас? — усмехнулся Лис, вновь набираясь смелости. — А от этого ты меня спасешь?

И показал на призрака.

Дозорный, что целился в Лиса, даже не дрогнул, как и не отпускал взглядом один из магов. Другие дружно посмотрели в указанную сторону и, явно не увидев ничего, лишь пожали плечами.

Лис сник. На что он надеялся? Что эти будут лучше, чем предыдущие? Никто не видит. Никто и не увидит. А архан дал бы умереть, к чему издевается?

— Надо же, — с интересом сказал маг, и Лис встрепенулся, ушам своим не поверив. — Никогда и ничего подобного не видел, это даже интересно.

— Мой архан, нам надо ехать, — пытался вмешаться один из дозорных, но синеглазый паренек лишь отмахнулся и направил лошадь прямиком к висящей в воздухе женщине.

Лис нервно сглотнул. Этот мальчишка видит? На самом деле видит? Не считает Лиса безумным, не высмеивает, смотрит изучающе на призрака и… видит?

— Хороша, — без былой теплоты в голосе съязвил архан. — Ты ее?

— Я, — признал Лис. — Теперь жалеешь, что спас?

Архан пожал плечами. Глянул холодно на разорванное платье бабы-призрака, на ее безжизненное, будто вылепленное из воска лицо, потом перевел взгляд на Лиса, заглянув глубоко в душу.

Лис сжал кулаки, привычно открываясь навстречу безмолвному зову, чувствуя, как жрет запястья огонь татуировок. Что терять? Что прятать? Вечный страх? Вечное чувство вины? Отчаяние? Жизнь? Боги! Зачем нужна эта жизнь!

— Думаю, с вас обоих достаточно, — сказал архан. — Используй то, что я тебе дал, с умом.

Он шевельнул рукой, и Лис глазам своим не поверил: призрак исчез. И вдруг мир стал прекрасным, в одно мгновение. Рассыпало вокруг золото солнце. Засверкала зелень изумрудом, зашелестел над головой желудями дуб, принес ветер запах свежескошенных трав. Хорошо-то как!

— Едем! — приказал архан, и Лис вдруг почувствовал, как ускользает из пальцев только-только мелькнувшее счастье. Тяжело дыша, он вскочил, поскользнулся на мокрой после дождя траве, вновь встал и бросился наперерез коню:

— Прошу!

Свистнул кнут, полоснул по спине, опрокидывая в крапиву. Встал на дыбы конь и тотчас успокоился под твердой рукой всадника. Резким жестом остановил мальчишка бегущих к нему дозорных и ледяным голосом поинтересовался:

— Если ты до сих пор не успокоился и все еще хочешь умереть, то будь таким милым, не под копытами моего коня. Я за тебя отвечать перед богами не желаю. Хочешь, прикажу дать веревку, твоя, смотрю, более к повешению непригодна.

— Архан, пощади! — выдохнул Лис.

В синих глазах мага мелькнуло удивление вперемешку с брезгливостью. Пусть! Пусть презирает! Только не уходит! Только не сейчас!

— Я тебя пощадил, призрак больше не вернется, чего еще ты хочешь? Чтобы я вспомнил, что ты убийца, и отдал тебя дозорным?

— Этот не вернется, другие… на закате…

— Скольких еще ты убил? — без былой улыбки спросил архан.

Лис опустил взгляд, поняв, что пропал. Многих убил. Слишком многих. И каждый из них больше не отпустит…

— Никто их не видит, только ты и я, — едва слышно прошептал Лис, не отрывая взгляда от травы под его ладонями. — Прошу… пощади… не могу больше. Не могу выдержать… не могу так. Понимаешь?

— Понимаю, — уже мягче сказал архан. — Не видят, потому как маг, что тебя проклял, хитрым был. Он не звал ради тебя духов из-за грани, он всего лишь позвал твою совесть. Все эти духи только в твоей голове, это голос твоей вины. Когда ты сам себя простишь, они тебя тоже…

— Я пытался… — отчаянно перебил его Лис, чувствуя, как бегут по щекам слезы. — Проклятие, думаешь, я не пытался?

— Покажи запястья! — приказал маг.

Лис подчинился. Неуклюже, чуть было не разбив нос о корягу, подошел к вороной архана и протянул руку. Маг до запястья даже не дотронулся, лишь прошептал заклинание, и магические знаки на миг ошпарили болью. На короткий, слишком короткий миг. У Лиса так никогда не получалось. Его дар был сильным, но когда он пробуждал чужие татуировки, люди губы кусали от боли. А этот…

— Ты тоже был магом, — тихо сказал архан.

— Был… — ответил Лис, поникнув.

— И убивал.

Почему так хочется добавить «тоже»? Невозможно, арханы, тем более — маги не убивают! Они лишь лишают воли и отдают марионеткам-судьям. А потом палачам. А те, презираемые и всеми ненавидимые, да, убивают… проклятый мир! Проклятые боги! Проклятая жизнь!

— Да, мой архан, — прохрипел Лис и вдруг добавил: — Пощади!

— Глупый рожанин, — смягчился вдруг маг. — Называешь меня на ты, бросаешься под копыта коня… Но я не могу прогнать тень в твоем разуме раньше, чем она появится. И, возможно, ты пожалеешь, что меня встретил, уже к вечеру. Взять его.

Архан развернул коня и, более не говоря ни слова, пустил его по лесной тропинке. Лис лишь широко улыбнулся, глядя вслед вороному. Никогда прежде Лис не был таким счастливым. И даже не пикнул, когда один из дозорных отвесил ему подзатыльник:

— Пошевеливайся, отродье тени! — сквозь зубы выругался мужчина. — Возиться с тобой никто не будет!

А разве Лис просил возиться?

Главное, чтобы с собой прихватили.

Когда Арман очнулся, вечерело. Медленно догорал костер, щелкая бурыми угольками. Удлинились тени, румянился солнечный свет, тянуло из леса прохладой. Огненный конь никуда не делся: переминался с копыта на копыто и тыкал Армана мордой в плечо, обжигая ссыпающимися с гривы искрами. И этой самой нечисти нигде не было. И к чему было пробовать?

— Перестань! — оттолкнул его Арман, садясь на траве.

Арман злился на предателя Искру. Весь вечер потерял и на что? Он потер пальцами щеку и сам себе не поверил: целая. Значит, привиделось? Слишком сильная боль была для «привиделось». И волосы слиплись от крови неспроста. И в обморок Арман никогда не падал, что он, барышня кисейная? Хотя с этими заклинаниями, магией и прочим кто его знает? Потому-то меч все же лучше: его видно, слышно, чувствуется, и если уж им ударишь, то наверняка.

А заклинания они такие, никогда не знаешь, как откликнется. И последний свой вечер Арман потерял на ерунду. Впрочем, бывает. Сам виноват. Надеялся невесть на что, вот и поплатился драгоценными мгновениями.

Почувствовав укол в щеку, Арман задумчиво прихлопнул комара, вытер выпачканные кровью пальцы о траву и замер… паутину рядом покрывала какая-то сероватая пыль, которой раньше тут было. Точно ведь не было. Армана с детства учили подмечать мелочи, белоснежный налет на траве он точно бы увидел. Будто муку кто-то рассыпал, да от души, до комочков на листьях брусники и белоснежной лужицы под папоротниками.

Впрочем, думать-гадать было некогда — солнце неумолимо пряталось за деревья и времени на глупые мысли совсем не осталось.

Арман поднялся, подхватил виноватого Искру под уздцы и, выйдя на поле, посмотрел в сторону темнеющего вдалеке поместья. Прятался за яблоневым садом белоснежный дом, горела закатом черепичная крыша, в маленькой башенке заливался колокол, прощаясь с умирающим днем. В ярко освещенных окнах суетились черные фигурки, изгибались в танцах, в поклонах, будто тени в представлениях крестьянского театра. Даже сюда доносились приглушенные отголоски музыки. Шикарный праздник, опекун постарался. Интересно, похороны будут столь же шикарными?

Думать о похоронах не хотелось, но и страха больше не было. Страх он, оказывается, такой — растет до какой-то черты, а потом вдруг уходит. Внезапно и бесповоротно. Остается лишь тупое равнодушие. И уже неважно, что принесет завтра — смерть или жизнь, важно лишь то, что все закончится. Сегодня. И агонии, долгой, никому не нужной, не будет.

«А если у тебя не получится, подумай, друг мой, — вспомнилось вдруг письмо принца. — Что легче — умереть в муках или уйти самому? Без стыда, без приговора. Без никому не нужных зрителей».

И в самом деле, что?

Вернуться в поместье? Послушно пойти на казнь, под жадными до зрелищ взглядами гостей? Ответ пришел давно ожидаемым прозрением, рука сама потянулась к поясу, обнажив подаренный Эдлаем ларийский клинок. И стало вдруг еще спокойнее. Смолк вдалеке колокол, тихим шорохом пробежал по полю ветерок, и небо над поместьем просветлело, будто смилостивившись.

— Иди! — велел Арман, оборачиваясь к Искре. — Иди, возвращайся к слуге принца, я тебе не хозяин.

Искра всхрапнул, умным взглядом покосился в сторону Армана, но все равно стоял рядом, как привязанный.

— Они думают, что я — убийца, — продолжал уговаривать Арман. — И некому их переубедить. Если ты останешься со мной, я не знаю, к кому ты попадешь. Хочешь служить какому-нибудь старому и нудному архану, который сделает из тебя красивую игрушку? Тебе нужен хороший хозяин, сильный, такой, как принц. Не такой, как я. Понимаешь?

Искра понимал. Он тихо, печально заржал и ткнулся мордой в плечо Армана. Яркими звездами засверкали искры в его гриве, сделались грустно-бездонными глаза цвета спекшейся крови, и Арману стало вдруг жаль великолепный подарок принца. Больше жаль, чем себя самого. И пальцы сами вплелись в гриву, а Арман прижался лбом к обжигающей шее коня, чувствуя, как задыхается от бессилия. Сесть бы сейчас на Искру, умчаться в залитый закатной кровью лес и будьте они все прокляты со своими ритуалами, харибами, с… казнью.

Но достанут же… Обоих.

— Уходи! — оттолкнул Арман Искру. — Убирайся, слышишь! Не нужен ты тут больше!

Искра, глупый, непослушный! Все равно ведь не уходит — трется о плечо Армана щекой, просительно заглядывает в глаза и будто плачет взглядом, умоляя позволить остаться. Но как позволить? И как оттолкнуть?

— Уходи, — заорал Арман, — немедленно! Проваливай к принцу!

Арман выхватил кинжал и кинулся на Искру, отпугивая, но задохнулся на вздохе, согнувшись от боли. Далекое поместье поплыло в закатной дымке. Не успел. Боги, не успел! Зов Эдлая настиг, сломал, растер в порошок, пылью пустил по ветру.

Колени оказались держать, Арман упал, схватившись за раздираемую изнутри голову. Кинжал выскользнул из пальцев, полоснул по ноге, и кровь горячим пятном расползлась по бедру, а новая боль вернула иссякшие силы. Превозмогая слабость, Арман попытался еще раз дотянуться до кинжала, но далекий зов наказал за попытку новым жжением в запястьях, поднял на ноги и заставил идти, подобно беспомощной марионетке, которую вел невидимый кукловод.

Ногу рвало болью при каждом шаге. Понимая, что еще немного, и он упадет, Арман усмехнулся. И что тогда? Ползти? На казнь? Боги, издеваетесь, смеетесь над человеческой беспомощностью!

В очередной раз покачнувшись, Арман на ходу развязал пояс и наскоро перетянул бедро. Падать, ползти и истекать кровью он не хотел. Если уж умирать, то не так жалко. «И не одному», — подумалось вдруг с постыдным облегчением, когда за спиной раздался перестук копыт.

— Искра, ну почему ты такой глупый, — прошептал Арман, с облегчением обнимая коня за шею, чтобы хоть немного дать отдохнуть больной ноге. — Почему?

Вскочить на спину огнистого удалось не сразу. Арман два раза чуть было не упал, в третий бессильно распластался на спине Искры и прижался щекой к его шее, почувствовав вдруг накатывающее волнами облегчение.

— Зачем? — выдохнул он, но огнистый не слушал, стрелой устремившись к поместью.

Будто поняв, что Арман не будет противиться, сила зова приутихла и позволила выпрямиться в седле. Это хорошо. И Арман не въедет в свой дом сломанным, не даст людям увидеть, как он на самом деле слаб. И как легко, оказывается, подчинить его чужой воле. Он архан? Высокорожденный? Свободный? Гордый? Боги! Почему вы так насмехаетесь?

Ушло за стены дома солнце, разлились вокруг серые сумерки. Темно-бурые облака укутывали небо, грозясь пролиться дождем, хрустели под копытами колоски, прозрачной дымкой стелился туман. Светились искры, слетали с гривы, обжигали ладони, шею, щеки, будто напоминая, что Арман живет, и в последний раз он улыбнулся, сжав до боли поводья, забылся в бешенной скачке, в свисте ветра, в единении с Искрой.

Счастье разбилось о распахнутые ворота. Арман въехал во двор и чуть покачнулся от слабости. Ну, конечно, никого нет. Все ждут в зале. Все жаждут зрелища, крови и смерти. Боги… за что?

— Я помогу, — подставил плечо неведомо откуда появившийся Нар.

На сердце потеплело, тело вновь налилось силой. Арман ведь не один, правда? И Нар стоит рядом, протягивает чашу с питьем, и конь горячо дышит в затылок, и собственная смерть уже кажется не такой страшной, как страх за этих двух:

— Уходи! — выдохнул Арман, отталкивая руку Нара с чашей. — Убегай, пока тебя не видели!

— Мой архан...

— Уходи! Только твоей смерти мне и не хватало! И Искру забери... он твой... и это забери, — Арман достал из-за пояса кошелек, сунул в холодную ладонь.

Глаза Нара в свете фонарей удивленно расширились, губы побледнели:

— Недостоин я.

— Больше всех достоин!

Зов вновь усилился, почуяв задержку, но на этот раз Арман заставил себя остаться на месте. Еще немного, еще чуть-чуть, чтобы попрощаться, а потом уже гори все ярким пламенем.

— Только ты меня не боялся. Только ты не считаешь убийцей. И няня. Но о няне позаботятся... о тебе — нет! Убьют, как и меня!

— Убьют? — непонимающе переспросил слуга, и руки его, держащие чашу, вдруг задрожали. — Убийца?

— Все знают, а ты, как всегда, в неведении, — горько усмехнулся Арман. — Забирай золото, коня и уходи. Это последний приказ. Ты ведь не ослушаешься?

Арман был уверен, что не ослушается. Он порывисто обнял не слугу — единственного друга, похлопал его по спине, и, разжав объятия, направился к крыльцу. Уже у самых ступенек грустно улыбнулся, услышав, как упала чаша, как выдохнул шумно Нар. Может, он единственный, кто станет оплакивать Армана. Еще и няня… И Аланна. Но Аланна маленькая, скоро забудет, как почти уже забыла своих родителей. Это и хорошо, что забудет, правильно.

Пустынная зала хмуро поблескивала полумраком в зеркалах. Лестница показалась бесконечной. Чуть не упав на ярко-красный ковер, Арман схватился за увитые гирляндами роз перила и лишь усмехнулся, когда острые шипы вонзились в ладонь. Завтра болеть не будет. Впрочем, какое завтра? Болеть не будет уже совсем скоро. Ни горевшая, почти не слушавшаяся нога, ни ладонь, на которой росла бусинка крови. Ни душа, истекавшая горечью. Боги суровы и несправедливы. Они дают харибов даже самому захудалому арханишке, а Арман вот недостоин. Интересно, почему недостоин? Но у кого спрашивать-то?

Боги молчат, моли не моли, зови не зови… и лишь там, за гранью, быть может Арман сможет посмотреть в глаза Радону, задать бившийся в груди вопрос… за что?

— Мой архан, — поклонился у дверей дозорный, широко распахнув створки.

Хлынул в коридор поток света, ударил в нос тяжелый запах благовоний, и Арман, гордо выпрямившись, вошел в залу. Только сейчас подумалось, что в заляпанной кровью и грязью одежде он выглядит нелепо, что светлые волосы его слиплись от пота, а руки дрожат как у пьяницы, выдавая вновь проснувшийся в душе страх.

Да и больную ногу он едва волочит, лишь огромным усилием воли заставляя себя идти прямо.

И в зале, будто снесенная порывом ветра, рвется мелодия, затихает шепот, обрывается смех. Тяжелым одеялом падает тишина. Люди в праздничных одеждах молча расступаются, давая дорогу, их раскрашенные рунами лица расплываются перед глазами и похожи на маски. Бездушные и одинаковые, как и их души, скрытые щитами.

Лицемерие и холод — язык двора. Язык, который Арман так хорошо выучил, а все равно остался чужим, почему?

Зато чувства слуг как на ладони. Арман гордо выпрямился, чуть улыбнувшись. Радуются, боги, радуются! Смерти убийцы, наказанию гордого архана. Справедливому, ведь боги просто так не отворачиваются. Не отворачиваются… есть ли вы, боги! Ты, Радон, чьи глаза на картине столь живые?

И что на самом деле там, за гранью? Новая жизнь или все же… тьма? Забвение? Истинная смерть?

Наткнувшись на торжествующий взгляд Грейса, Арман вздрогнул. Странно это, когда придворный выражает неприязнь открыто. Странно и неприятно, когда маг, что много лун делил с тобой хлеб, жил под твоей крышей, радуется твоему несчастью. Впрочем… Арману от радости Грейса ни тепло, ни холодно. Что теперь уж?

Пройдя мимо Грейса, Арман с трудом опустился на колени перед жрецом Радона, поцеловал подол синего плаща, отчеканил ритуальные слова, сам в них не поверив:

— Боги властны надо мной, в руки богов отдаю жизнь. Перед их волей смиряюсь, на их справедливость и мудрость уповаю.

Голос чуть дрогнул, развезла в душе ненасытную пасть пропасть. И все, кто был в этой зале, оказались по другую, безопасную, сторону, смотрели холодно, как уходила земля из-под ног и пропасть становилась все ближе, а надежда умирала все быстрее.

— Мне искренне жаль, что так вышло, — с легкой грустью ответил жрец. — До последнего мига молился я Радону, чтобы было иначе… но боги не оставили нам выбора…

«Мне не оставили выбора», — хотелось поправить Арману, но слова застыли на губах горькой коркой. Что не скажешь, будет лишь оправданием, оправдания — удел слабых. Арман никогда не был и не будет слабым!

— Не слишком ли мягко? Для убийцы-то? — спросил Грейс, и Арману вдруг резко захотелось обратиться зверем и вцепиться этой сволочи в горло.

Он, наверное, и бросился бы, но на плечо легла тяжелая рука, а тихий голос пробежал по позвоночнику холодом:

— Это решать не вам, а повелителю. И повелитель решил. А вы хотите ослушаться его приказа, Грейс?

— Конечно нет, телохранитель, — поклонился Грейс, и в глазах его на миг промелькнул страх.

Арману не надо было оборачиваться, чтобы узнать высокого гостя. Он продолжал стоять на коленях, смотреть в пол и удивляться воле богов. Когда-то Арман решал судьбу Виреса, теперь Вирес решает судьбу Армана. И что теперь? Обернуться? Встать? Поклониться телохранителю повелителя, высшему магу? Надо было бы. Арман даже пробовал, но тонкие пальцы сжали плечо еще сильнее, а голос, травивший состраданием, прошептал:

— Прекрати…

И добавил:

— …друг мой.

Друг?

Арман продолжал ошеломленно смотреть в пол, когда в его ладони вложили чашу. Аметист холодил пальцы, в глазах жреца читалось так нужное теперь тепло, а похожий на мятный запах зелья завораживал, притягивал. Вот и всё?

Неужели всё?

Арман поднял взгляд и улыбнулся няне, по щекам которой катились слезы.

— Арман, пей, — мягко сказал Вирес.

Арман поднес чашу к губам, посмотрев на Эдлая, и чуть вздрогнул.

Почему ты…

«Пей, мой мальчик», — ответил ему виноватый взгляд опекуна.

Вот оно как… пей! Первый глоток обжег гортань сладостью. Разлилось по груди приятное тепло, поплыло перед глазами, и спокойствие окутало мягким одеялом. «Пей», — кольнул в голове мягкий приказ, и Арман вновь утонул в нежности зелья. Кто его начинял магией? Кто так постарался?

Какая разница? Хлопнула где-то далеко дверь, стал невыносимым аромат роз, а перед глазами продолжало плыть… и стуком крови в ушах раздавались торопливые шаги. Кто-то толкнул Армана в спину, край чаши неприятно ударил по зубам, удивление резко сменилось яростью, разгоняя сладость опьянения. Раньше, чем Арман успел обернуться, его толкнули во второй раз. Холодный аметист выскользнул из ладоней, зелье разлилось по начищенному паркету коричневой кляксой.

— Мой архан! — взвыл рядом кто-то, обнимая колени Виреса. — Они опять пришли!

Арман ничего не понимал. Он смотрел на растрепанного рожанина, что жался к коленям телохранителя, и не знал — плакать или смеяться? Или утонуть в том страхе и отчаянии, отражении собственного, который лился от рожанина мутным потоком. Чего он боится? Почему продолжает выть, безумствовать и тонуть в вязкой надежде… на что надеется?

И что теперь делать Арману? Так же стоять на коленях или попытаться встать? Впрочем, встать он, наверное, уже и не сможет — нога совсем перестала слушаться, а под коленями было слизко от крови.

— Ты понимаешь, что натворил, Лис? — холодно спросил Вирес, схватив рожанина за волосы и заставив посмотреть себе в глаза.

— Мой архан! — продолжал выть рожанин, — убей, накажи, что хочешь, но убери его! Прошу! Не могу более, не выдержу!

— Убрать? — Вирес насмешливо посмотрел куда-то вглубь залы и побледнел...

Арман невольно сжался, когда все вокруг застыло в хрустальном блеске и вдруг разлетелось на осколки. Вспыхнула ярко и погасла руна на лбу Виреса, мир поплыл, утонул в смятении. Арман знал что это. Знал и хорошо эту тревогу, тошнотой просившуюся к горлу, знал и почему становится вдруг таким густым и неприятным воздух.

— Ви… Вирес… прекрати! — прошептал Арман телохранителю, как когда-то шептал разъяренному брату.

Вспыхнул огонь свечей в канделябрах, метнулся к потолку в едином вихре, разлетелся в огненной вспышке. Стало темно и в один миг — душно. Не в силах дышать, благодаря богов за взгляд оборотня и проклиная — за боль в ноге, Арман попытался подняться, с трудом различая в густой, осязаемой темноте фигуры Виреса и Лиса.

Рожанин стоял на коленях, низко опустив голову, скрывая лицо за растрепанными, давно не мытыми волосами. Не стремился ни убежать, ни оправдаться, как не стремился когда-то Вирес, и Арману вновь стало горько. Некоторые люди все же странные. Сначала нагадят, а потом всю жизнь сами себя поедом едят.

— Ты его убил? Ты… — прошептал Вирес, сжимая кулаки.

Поняв, что сейчас телохранитель вновь вспыхнет гневом, Арман, забыв про боль, вскочил, оттолкнул Лиса и встал перед Виресом, шепча ему на ухо:

— Приди в себя! Хочешь, чтобы пошли слухи о безумии телохранителя? Ты — высший. Тебя не поймешь, потому тебя и боятся.

— Ты не сильно-то, вижу, боишься, — так же тихо усмехнулся Вирес, и темнота вокруг стала еще гуще. — А ведь я и тебя могу убить.

— Я и так мертв. Так что пугай кого другого.

— И с чего ты такой добрый-то?

— Может, потому что понимаю? — ответил Арман. — Потому что мой младший брат был таким же?

— Ты никогда не изменишься.

Боль в ноге стала вдруг невыносимой, Арман вновь упал на колени, а, когда очнулся, ярко горели свечи в канделябрах, гости жались к стенам, во взглядах их плескался ужас, а Лис все так же был у ног Виреса, не осмеливаясь поднять взгляда.

— Теперь я жалею, что тебя спас, — сказал Вирес. — Тот, которого ты убил, был моим другом, наставником. А ты его… в лесу… ладно — его, понимаю. Но жену Сеена за что? За что девочку, которую спасли чудом?

— Мне приказали, — тихо ответил Лис, все так же не поднимая взгляда. По толпе гостей пронесся гневный шепоток, из-за спины жреца Радона вышел уже почему-то не улыбающийся Грейс:

— Позволь мне, мой архан, — поклонился он Виресу. — Я займусь этим рожанином.

— С какой стати я тебе должен позволять? — холодно усмехнулся Вирес.

— Потому что мы пришли сюда не за этим… думаю, с Армана и так достаточно ожидания.

Беспокоишься? А совсем недавно радовался?

— Я подожду, — вмешался Арман. — Это становится даже интересным.

Ведь и в самом деле интересно.

Перед глазами плыло, в голове мутилось, ноги уже не держали, но Арман очень хорошо уловил в глазах Грейса страх. Откуда, почему, было не так и важно, Арману просто хотелось хоть немного отомстить этому магу за его былые насмешки, за его несостоятельность.

Ты же убийцу сюда ловить приехал, так почему поймал меня?

Вирес, будто не замечая их молчаливой перепалки, шагнул к Лису, почти мягко провел пальцами по его щеке, осторожно отводя от лица слипшиеся от пота пряди, и тихо попросил:

— Открой мне свои воспоминания. У тебя больше нет дара, но ты же знаешь, как это делается, правда?

И вновь мир поплыл, будто ухнул во тьму, на этот раз ласковую, милостивую. И в этой тьме, окутанные мягким синим светом, остались только двое — телохранитель и стоявший на коленях Лис. И вновь вспыхнула ярко руна телохранителя, и побежали слезы восхищения по щекам рожанина, а сердце Армана защемило от невесть откуда взявшейся тоски…

— Мой архан, — потянул кто-то за рукав и, с удивлением обернувшись, Арман увидел Нара. — Идем, мой архан, пока они заняты, пока смотрят только на телохранителя.

— Не сходи с ума, — выдохнул Арман и вздрогнул, когда взгляд Виреса на миг оторвался от рожанина. Показалось?

«Уходи! — послышался в голове тихий голос. — Немедленно уходи. Я вылечил твою ногу… болеть так сильно не будет. Я тебя потом найду, иди!»

И Арман пошел. Чуть пошатываясь, укутываемый вязкой мглой, тяжело дыша, опираясь на плечо Нара. Куда, зачем? Ведь все равно Эдлай проведет ритуал вызова, ведь все равно его найдут… ведь все…

— Мой архан, — втолкнул его Нар в неприметную боковую дверь. И как только ее нашел? И как только вывел из зала?

Так ли уж важно? Арман сполз на стенке и вновь встал, когда Нар заставил его подняться.

— Я слабею с каждым шагом… зелье.

— Мы найдем противоядие, — оборвал его Нар, вытягивая из кольца горящий факел.

Ну к чему вот это упрямство? Хотелось возразить, сказать, что все это бесполезно, попросить остаться, но силы иссякали с каждым шагом, хотя нога уже не так и болела. Почти повиснув на Наре, Арман разлепил губы, чтобы не попросить — приказать оставить его в покое, как вдруг услышал за спиной:

— Надо же, как трогательно. Слуга отдаст жизнь за своего любимого архана.

Щелкнул огонь в факеле, почти погаснув, поплыло еще больше перед глазами. Армана грубо толкнули к стенке и заслонили от тугой волны чужой силы. Проклятые глаза оборотня! Арман не хотел этого видеть! Нар!

— Дурак, он же тебя хотел, не меня, — выдохнул Арман. — Дурак, дурак!

Почему ты меня оставил?! Почему вы все меня оставили?

— Милостивая смерть? — Армана грубо схватили за шиворот и заставили подняться, прислонив к стене. — Обойдешься, щенок! Умирать ты будешь долго… и очень мучительно, как и заслуживаешь!

«Может, действительно заслуживаю? — подумал Арман, не в силах оторвать взгляда от пятна крови, растекавшегося под лежавшим Наром. — Он все же умер… из-за меня…»