Сразу оговорюсь — пока безымянные маскароны. Я ведь не справочник пишу и не путеводитель, а скорее, развернутое приглашение к путешествию во времени и пространстве. И это путешествие полно неизведанного, того, что еще ждет своего открытия. Меня это нисколько не смущает, наоборот, что же это за путешествие, в котором нет погони за тайной и азарта первооткрывателей. Страна каменных горожан полна загадок. Есть десятки интереснейших маскаронов и барельефов, на которых изображен неизвестно кто и непонятно почему. Например, на моем любимом фасаде углового дома на Мытнинской улице и 2-й Советской над гениями у входа и выхода барельеф с детьми, пускающими мыльные пузыри. Почему? Не таясь, отвечаю — НЕ ЗНАЮ! Повторяю, путешествие, в которое я вас приглашаю, — бесконечно, оно не ограничено какой-либо конкретной видимой целью. Хотя, например, было бы замечательно составить фотореестр всех петербургских маскаронов и барельефов. Задача, разумеется, не простая, но насущная и благородная. Сбивают ведь лепнину с фасадов коммунальщики! Все чаще на знакомом фасаде красуется свежевыкрашенное пятно, а то и просто голые кирпичи. Разумеется, для нашей же пользы! Чтобы обветшалый маскарон нам на голову не упал! Все ведь делается для нашей пользы. Городские власти и их подельники ночей не спят в заботе о нашем благополучии, поэтому в городе все стремительно «лучшеет и лучшеет!».

Странно, почему это темные и консервативные петербуржцы вдруг встают стеной, возражая против строительства 400-метрового «газостреба» или против «стеклянной мочалки», предлагавшейся в качестве новой сцены прославленной Маринки, и радуются, когда с Сенной площади убирают «пластмассовую сосульку», призванную изображать дружбу городов-побратимов. Всей душою сочувствуя властям и коммунальщикам, сокрушаясь вместе с ними всегдашнему отсутствию средств в бюджете на ремонт ветшающей имперской столицы, я все-таки страшно радуюсь, что не дали, что взбунтовались и выказали свое несогласие те, кто любят свой город.

Вот эта книга для них! Это мой вклад в оборону Петербурга-Ленинграда. Для того, чтобы любить еще сильнее и знать о нем побольше! Распутывать замысловатые тайны, которые оставили нам прежде жившие поколения и выдающиеся мастера. А с загадками-то бродить по городу гораздо интереснее! Никакой детектив не сравнится! Изнемогая от уголовников, ментов и тайн телесериалов, предлагаю поискать, сравнить и догадаться, кто это за юноша, похожий и на А. П. Чехова, и на всех интеллигентов «шестидесятников» сразу на фасаде дома. Это явно портрет. Чей? Парный ему маскарон дамы — его современницы с лентой на лбу можно еще как-то посчитать Деметрой эпохи эклектики, но мужчина-то никак ни в какие каноны не вписывается. Причем эти парные горельефы повторяются и по другим адресам. Что они значат? Не знаю! Поживу подольше — узнаю обязательно! Поскольку, однажды начавши беседы с каменными горожанами, остановиться невозможно. Вообще ротозейство — это навсегда! Но как захватывает и как отвлекает от всяких житейских глупостей!

А это кто? Боюсь поверить! Неужели булгаковский Иешуа? Не может быть! А собственно, почему? Одним словом, вперед! Ходить, никакой другой способ путешествия нам в данном случае не подходит, глазеть, задирая головы, искать книги в библиотеках, копаться в Интернете и разговаривать, разговаривать с себе подобными, с людьми. Слава богу, их много и, надеюсь, станет больше!

 

Пентаграмма

Пентада, пентакль (от греч. пятиугольное начертание) — один из самых распространенных магических символов в европейской культуре, представляющий собой равноугольную пятиконечную звезду, иногда включаемую в пятиугольник.

Впервые появившаяся у пифагорийцев пентаграмма была символом вечной молодости и здоровья и, вероятно, неким опознавательным знаком. Она может быть рассмотрена и как символ одухотворения жизни и всей природы в целом.

В христианско-тринитарной символике пентаграмма представляет собой пять ран Христа или, в более изощренном прочтении, световое постижение двух великих мистерий веры: Троицы и двойственной природы Христа (Человек — Бог). Второе толкование очевидным образом связано с «числовой» транскрипцией двух мистерий: три плюс два равно пяти лучам пентаграммы. В белой магии пентаграмма представляет собой человеческий микрокосм, пять оконечностей тела и пять его тайных центров силы, которые она претендует пробудить ото сна. Тогда как в черной магии пентаграмма в перевернутом виде является символом сил преисподней.

Алхимическое толкование пентаграммы было дано бароном Чуди в его эссе «О пламенной звезде, или Обществе франко-масонов» (1766), где он отождествлял ее с «квинтэссенцией». Последняя, по мнению алхимиков, обладает властью преображать материю и, следовательно, является ядром, получаемым в результате алхимических операций благодаря целой череде дистилляций. У масонов «пламенная звезда» символизирует человеческий гений, понимаемый ими как Луч Божественного Света.

Пентаграмма служит символом херувима Иезекииля, управляющего четырьмя реками Эдемского сада, а также олицетворяет Афину Палладу, Венеру, Немезиду и Афродиту.

В человеке пентада проявляется в виде пяти чувств восприятия и в виде пяти элементов, составляющих тело. Две ноги есть символ земли и воды, две руки — воздуха и огня, а голова или мозг — это объединяющая все члены сила эфира. В Древнем Египте такое распределение элементов согласовывалось с формой пирамиды, стороны которой образовывали пять углов: четыре нижних, обозначающих четверичность, а верхний символизировал духовный эфир.

Так как число «пять» состоит из первого женского числа «два» и первого мужского «три», оно, по утверждению нумерологов, является синонимом слов «сексуальность», «примирение» и «свадьба». В любовных утехах люди, в чьем имени или дате рождения господствует пентада, всегда находятся на грани преступления. Некоторые нумерологи считают, что при неверном воспитании или внутренней распущенности такие люди могут стать маньяками, насильниками и извращенцами. В лучшем случае им уготована участь дуэлянтов или распутников.

Часто «пятерки» бывают раздражительными и грубыми, а очутившись в опасности, они, как правило, пекутся только о своем благе. Люди-пентады умны и начитанны, и, находясь в обществе, они широко используют эти качества, насмехаясь над теми, кто этим даром обделен. Они дерзки, упрямы и смелы. Риск для них служит своеобразным наркотиком.

Интерпретированная в конспирологическом ключе масонская семиотика использовалась для доказательства исторической реализации заговора вольных каменщиков. Присутствие оккультной атрибутики на эмблемах советского государства приводилось в качестве свидетельства масонской сущности революции. Уже Д. С. Мережковский заявил, что большевизм есть борьба пентаграммы против креста. Сходную интерпретацию предлагал В. Ф. Иванов: «В 1917 году эмблемой поверженной России стала пятиконечная звезда масонства, которая должна ниспровергнуть крест Христов, погасить свет православной христианской веры и просветить русский народ „истинным“ светом учения масонов».

Грирогий Шварц-Бостунич утверждал, что большевики, дабы скрыть истинный смысл своего учения, использовали пятиконечную звезду, обращенную вверх. Но при наложении на нее скрещенного серпа и молота звезда примет сатанинское расположение. Автор обнаруживал скрытые формы перевернутого пентакля в советской знаковой системе наград (орден Красного Знамени), мундиров (звезды на буденовках), татуировок (принятое в 1919 году клеймение красноармейцев звездой на левой руке), предметов бытового обихода. Отвороты шлемов красноармейцев он воспринял как подобие рогов. Шварц-Бостуничу было, по-видимому, неизвестно, что головные уборы, использованные Красной армией, были изготовлены до революции как парадная одежда царской армии, являющаяся стилизацией под доспехи древнерусских витязей. Такого же свойства дешифровка Шварц-Бостуничем аббревиатуры РСФСР — «Разогнали солдат фронта, собрали разбойников» или: «По бокам розы, за ними слезы, в середине фига». Словосочетание «молот — серп» при обратном прочтении звучит «престолом», что, с точки зрения автора, указывает на властные амбиции масонского заговора.

Н. Боголюбов определяет молот символом власти над обществом, необтесанным камнем, а серп — знаковым выражением смерти, убийства, неминуемой гибели. Таким образом, механизм достижения власти через тактику насилия, по утверждению автора, был декларирован на советской эмблеме. Обряд крещения младенцев замещался в 1920-е годы «звездением», в процессе которого ребенка носили вокруг пентаграммы и прикалывали к пеленкам звездочку. Семиотика советских молодежных организаций также интерпретируется Боголюбовым через призму масонского ритуала: значки с мистической головой, пионерские галстуки с треугольником на спине, направленным вниз («малая печать Сатаны»), девиз «Будь готов» — традиционное обращение в церемониях масонов.

Дополняет анализ советской геральдики В. М. Острецов указанием на аспект поклонения солнцу, присутствующему на государственном гербе. С его точки зрения, гностико-пантеистский культ солнца противостоял почитанию Христа. Советские монеты 1920-х годов, по его мнению, иллюстрируют наличие масонской тематики. Семиосфера СССР представляется Острецову как глобальная масонерия: «В конце концов, начинаешь более внимательно смотреть на государственную символику „большевиков“. И обнаруживаешь следующее. Храм Соломона — общество будущей социальной справедливости; строят его каменщики — строители, масоны. Пятиконечная звезда есть, как известно, звезда Соломона каббалистов. Она же и пламенеющая звезда масонских лож. Она же и звезда Люцифера, Денницы, Сатаны. Молот — знак власти Мастера и знак послушания для его подчиненных. Красный цвет — зловещий цвет крови непокорных (возможно, нас с вами, и уж совсем точно — миллионов убитых и замученных русских людей в эти 75 лет). Серп — знак кровавой жатвы, особенно рядом со срезанными колосьями хлебов. Не говорю о других символах за недостатком места, но их много — ленинский мавзолей, и „вечный огонь“ солдату, и архитектура домов, особенно общественных зданий, и т. д.».

Исследование алхимической эзотерики пентаграммы приводит А. Г. Дугина к экстраполяции семиотики на историю. Алхимические исследования таили в себе социально-политические выводы: пролетарский металл — свинец (Сатурн) превращается в аристократический — золото (Солнце), что достигается посредством привлечения ртути — Меркурия, обозначаемого красной пятиконечной звездой. То есть посредством красной звезды происходит трансмутация, равная революции и изменяющая статус пролетариата до королевского состояния. Революционный потенциал пентакля соответствует его трактовке Е. П. Блаватской как символа левого пути в эзотерике. Л. Д. Троцкого, предложившего эмблему звезды в качестве государственного символа, Дугин определяет знатоком тайного смысла масонской семиотики. Большевистский теоретик якобы даже написал труд по истории масонства, потерянный им в перипетии революционных событий.

 

Памятник НЭПу

К началу 1921 года, одержав победу в Гражданской войне, присоединяя бывшие территории Российской империи к новому государству пролетарской диктатуры, царству свободного труда и прочая, прочая, большевики, руководимые В. И. Лениным, загнали Россию в такую экономическую пропасть, из которой, казалось бы, ей никогда не выбраться. В марте полыхнул Кронштадтский мятеж, утопленный в крови будущим маршалом М. Н. Тухачевским. Взбунтовалась гвардия революции — матросы Балтфлота, те самые, что грабили и насиловали питерских горожан, и, по воспоминанию выживших, страшнее их никого не было, поскольку многие, по утверждению академика Д. С. Лихачёва, были наркоманами.

Несмотря на то что советскими историками кронштадтские мятежники объявлены контрреволюционерами, на самом деле они были последним подлинным резервом революции, и разгром мятежа ознаменовывал начало самоистребления большевиков. Орлы революции в тельняшках, кожанках, с маузерами и «максимами», в перевязях пулеметных лент уйдут в песни про матроса Железняка и на барельефы будущих советских зданий, а в жизни они стали большевикам-ленинцам не нужны.

Символично, что 7 марта в день начала штурма Кронштадта Центральный Комитет партии большевиков одобрил проект новой аграрной политики: переход от продразверстки к продналогу.

Это означало, что более по деревням не станут ходить творящие полнейший беспредел, так называемые продотряды, отбирая все подчистую, прежде всего зерно, сохраняемое на посев и обрекая крестьян на голодную смерть, а станет действовать продовольственный налог, хоть и чудовищный по объему, грабительский, но все-таки постоянный, а не устанавливаемый произволом «человека с ружьем». Начался НЭП.

Новая экономическая политика сменила политику «военного коммунизма». Теоретически она была рассчитана на восстановление народного хозяйства и последующий переход к социализму. Трехжильным российским мужиком началось восстановление когда-то самого мощного в мире внутреннего рынка, было разрешено владение различной формой собственности. Однако, когда почти век спустя историки запевают хвалебную песнь НЭПу, утверждая, что новая экономическая политика быстро привела к восстановлению разрушенного войной народного хозяйства, — это ложь, противоречащая историческим фактам. Летом 1921 года в ограбленном большевиками Поволжье начался голод, приведший к гибели 5 млн человек. Не берусь утверждать, был ли этот голод спровоцирован или возник как результат полной хозяйственной безграмотности большевиков, но вот политические результаты голода они пожали обильные. Под предлогом сбора средств для борьбы с голодом начался отъем церковных ценностей — фактическое уничтожение русской православной церкви.

Началось ли у народа экономическое благоденствие или хотя бы временная передышка от голода при НЭПе? Да нет, конечно!.. Но в городах появились продукты не по карточкам. Проведена денежная реформа (1922–1924 гг.), приведшая к превращению рубля в конвертируемую валюту. Утверждалось, что в страну потекли иностранные инвестиции, на самом деле бесценные произведения искусства, золото, драгоценности широчайшим потоком хлынули из Советской России. Появились «друзья» СССР, вроде проходимца всех времен и народов американца Хаммера.

Кузнечный пер., 3

Большевикам потребовалась идеологическая витрина благоденствия и такой символ, такой знак новой эпохи тут же был заказан и создан. Конечно же, им стал рынок! Новый! «Народный». В Питере, еще не Ленинграде, в 1922 году началось проектирование нового, современного народного рынка. На небольшом участке в Кузнечном переулке, (который принадлежал церкви Иконы Владимирской Божией Матери, по ней же и называется ближайшая Владимирская площадь), где находились обширные дровяные склады, с 1925 года по проекту архитекторов С. И. Овсянникова и А. С. Пронина началось грандиозное строительство. Огромный корпус рынка, незначительно реконструированный в 1962–1964 годах, имеет единое внутреннее пространство, между столбами которого размещены прилавки. Оно освещается через световой фонарь, расположенный в перекрытии центральной повышенной части. Центральный вход выделен четырьмя рустованными колоннами, скульптурами рабочего и крестьянина (ск. В. Ф. Разумовский) и башней с часами.

Замечательные, надо сказать, статуи. Рабочий в шортах, на манер бойскаута, с кувалдой, зубчатым колесом, прикатившимся от статуи «Промышленности» с фасада «Елисеевского», и прической, какую носили «буревестник» А. М. Горький и творец образа счастливого социалистического отечества В. В. Маяковский. Примерно такой же рабочий, тоже с молотком и с такой же «пролетарской» прической будет на памятнике «Слава Труду» или, как его еще называли, «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной.

Еще раз скажу — у Кузнечного рынка замечательные статуи! И если маленько веселят трусы — «пятьдесят лет советскому футболу» рабочего, то крестьянин с иконописным лицом Николая Угодника неожиданно трагичен. Что видит он? Куда смотрит? Ведь это как бы его рынок!

Это здесь он должен бы получать заслуженное вознаграждение за взращивание плодов земных, изобилие призван символизировать пшеничный сноп, прихваченный его рукою, вооруженной серпом — символом смерти. Мощная и страшная рука! И страшен ее поворот, с каким подрезается колос. Может, колос, может шея жертвенного животного, может, горло. Умное, тонкое лицо крестьянина-мученика, его анатомически безупречная и национально достоверная русская мощная фигура, более всего и ближе всего к мемориальному памятнику. Не лубком о базарных бубликах веет от этого крестьянина, а предчувствием «великого перелома» хребта российской хлеборобской цивилизации — сплошной коллективизации, то есть гибелью крестьянства. Если угодно — это единственный в России памятник кулаку! Предчувствовал ли это скульптор? Думаю — да!

Кузнечный рынок закончили строительством в 1927 году, а НЭП начали свертывать после смерти Ленина с середины 1920-х годов.

«Ликвидировались синдикаты в промышленности, из которой административно вытеснялся частный капитал, создавалась жесткая централизованная система управления экономикой (хозяйственные наркоматы). И. В. Сталин и его окружение взяли курс на принудительное изъятие хлеба и насильственную „коллективизацию“ деревни. Проводились репрессии против управленческих кадров (Шахтинское дело, процесс Промпартии и др.). К началу 30-х гг. НЭП фактически свернут». А это означало гибель «нэпачей», кулаков, не тех Столыпинских, царских, а новых, выращенных советской властью из последних трудовых мужиков, тех, что мечтали продавать свои продукты на Кузнечном рынке.

Мне всегда почему-то казалось, что крестьянин-кулак у Кузнечного рынка смотрит побеленными, незрячими глазами не вперед в будущее, а в прошлое. Наверное, виной тому два невысоких здания на противоположной стороне переулка. Одно старинное с барельефами на античные темы, дом Каншиных, неизвестного архитектора. Типичное двухэтажное здание начала позапрошлого столетия. А на другом доме (Кузнечный пер., 4) сильно затертые ремонтами, в барочном обрамлении — женские лица. Похоже, это — барыня, а мужик у Кузнечного — ее бывший крепостной. Два века, две эпохи, две страны смотрят друг на друга.

На многие невеселые размышления наводит это соседство. А не эта ли помещица хлестала по щекам и сдавала в солдаты предков крестьянина, стоящего у рынка? А не ее ли усадьбу и ее потомков жег и грабил он в 1905 или в 1917 годах? И где оно, благоденствие, где оно, торжество справедливости, ради которого призывали встать «проклятьем заклейменного»? Не задумываясь, что проклятьем заклеймен не рабочий человек и не пролетарий, которого никогда и никто не проклинал, а Сатана. Вот он и явился. А ведь об этом предостерегал человек, живший в этом переулке. Следующее по переулку за рынком здание — квартира Ф. М. Достоевского, потому и улица носит его имя.

По этому переулку вдоль дровяных складов он ходил во Владимирскую церковь, церковь особую еще и тем, что «отбивал» ее, национализированную, и превращал в действующий православный храм еще один великий и любимый мною человек — Лев Николаевич Гумилёв. Он был первым церковным старостой возрожденного прихода.

Сегодня Владимирскую площадь, церковь и знаменитую колокольню, построенную в подражание Пизанской башне, добивают новые русские, построившие на месте дома поэта Дельвига чудовищный и очень современный по безобразности стеклянный дом. Удивительное дело — денег много, возможностей — море, техника сказочная, а вот малая и, казалось бы, бесполезная деталь — общая культура?..

В которой необходимы: и совершенно ненужная латынь, и мертвый греческий, и мои любимые маскароны. Нет их, и не то, что дворец возвести, а и дом-то начнут строить, а все консервная банка или, увеличенный до размеров наркотического бреда спичечный коробок получается. И на какую бы сторону его не ставили, и до каких бы высот не вздымали, а все стакан получается, ну хоть ты тресни! Единственное, что говорят, прекрасно: «Чем больше строительство, тем больше украсть умелым людям можно». Это не наша тема. Убежден, она скоро или попозже заинтересует прокуратуру.

Да, а на Кузнечном, перед рынком, особенно задумываться не советую — мигом кошелька лишитесь. Место и теперь еще — лихое.

Я помню, как здесь толклась послевоенная барахолка, как затягивал плотный человеческий ком потных, трусливых и жадных, как крысы, торговцев, принесших продавать или менять на хлеб последнее барахлишко. Затянутые в людской водоворот с Владимирской площади бедняги вылетали на улицу Марата, под мемориальной доской (с профилем старушки, идиллически повествующей, что здесь был домик Арины Родионовны — няни А. С. Пушкина), в чем мать родила.

А над всем этим орущим, вопящим, толкающимся, матерящимся людским месивом торжественной парой проплывали два милиционера на белых конях.

И потом, когда барахолку передвинули на Обводный, место все равно оставалось нехорошим. Кузнечный считался самым дорогим рынком Ленинграда. Этот памятник НЭПу так и не стал знаком народного процветания. Как прежде, так и нынче, народу он не по карману.

 

Когда боги ужаснулись…

В античной мифологии они не главные, в олимпийскую дюжину не входят, однако пользы от них предостаточно.

Вертумн (Vertumnus, от лат. vertere — превращать) — древнеиталийский бог времен года и их различных даров, потому он изображался в разных видах, преимущественно в виде садовника с садовым ножом и плодами. Ему ежегодно приносились жертвы 13 августа (вертумналии). Вертумн был латинским и в то же время общеиталийским богом, родственным Церере и Помоне, богиням хлебных растений и фруктов.

Помона (Pomona от пат. древесный плод) — римская богиня древесных плодов, супруга Вертумна. У Овидия встречаем миф о том, как Вертумн добился взаимности Помоны, остававшейся холодной ко всем лесным ухажерам. Вертумн прибегал сначала к разного рода превращениям, до старухи включительно, но победил Помону, только явившись в своем настоящем образе — светлого, как Солнце, юноши.

К этому следует добавить, что по имени этой богини названа целая наука помология — наука о яблоках, ее родоначальником был русский гений А. Т. Болотов. А нам-то эти боги зачем?

* * *

Дворцовая наб., 34, здание Малого Эрмитажа (1784–1775 гг., арх. Ж.-Б. Валлен-Депамот).

Во-первых, все мужские маскароны либо возникающие из растительного декора, либо превращающиеся в растительный орнамент, скорее всего, маскароны Вертумна, а женские — Помоны (хотя иногда может быть и Дафна, и другие нимфы).

Во-вторых, дом, ставший свидетелем трагических событий, о коих поведем рассказ, украшен, тут уж без сомнения, выразительными и многозначными маскаронами Вертумна, Помоны (Гермеса и др.), а в декоре наполнен всеми плодами земными.

Это здание, построенное по проекту Л. Н., А. Н., Ю. Ю. Бенуа и А. И. Гунста и принадлежавшее Первому Российскому страховому обществу, являлось одним из самых крупных и роскошных доходных домов Петербурга. В доме проживали представители столичной аристократии, высокопоставленные чиновники, коммерсанты, писатели. После Октября 1917-го дом национализировали и квартиры в нем стали предоставляться партийно-советским руководителям Петрограда — Ленинграда. К тому времени уже сложилась новая партийная элита и соответствующая номенклатурная практика. Руководителю высокого уровня по должности полагалась квартира, и она была предоставлена С. М. Кирову — в доме № 26–28 по Каменноостровскому проспекту.

Каменноостровский пр., 26–28

Здесь и до С. М. Кирова жили многие советские и партийные руководители, в том числе Зиновьев. Предоставленная Кирову пятикомнатная квартира площадью 200 кв. метров была хорошо обставлена, пригодилось и реквизированное ранее имущество: посуда, мебель и т. д. Киров с женой приехали налегке, буквально с двумя подушками и одеялами!

Сергей Миронович Киров — давно стал частью петербургско-ленинградского мифа советских времен. Его представляют в качестве некоего антипода Сталина, «любимого всей партией и всем рабочим классом СССР, кристально чистого и непоколебимо стойкого партийца, большевика-ленинца, отдавшего всю свою яркую славную жизнь делу рабочего класса, делу коммунизма», дескать, Киров мог стать «демократической» альтернативой Сталину, за что и поплатился. Убийство в Смольном Сергея Кирова, первого секретаря Ленинградского губкома (обкома) партии и секретаря Северо-Западного бюро ЦК ВКП(б), 1 декабря 1934 года было использовано Сталиным для развязывания массовых репрессий.

Каменноостровский пр., 26–28

А при чем тут маскароны с фасадов? Да вот они словно предсказывают судьбу своего знаменитого жильца. Сначала гедонизм и жизнелюбие (о разгульной жизни С. М. Кирова шептались в ленинградских коммуналках) — веселый и даже пьяные маскароны, и вдруг эти радостные маски искажаются ужасом, кричат, словно увидели что-то ужасное!

Не может быть, чтобы архитекторы и скульпторы все это, так сказать, прозревали! Конечно нет! Если поверить в промыслительность маскаронов — страшно будет на улицу выходить! А вдруг они вас, к примеру, сглазят! Это при нынешнем то неоязычестве, захлестывающим страну каким-то первобытным мракобесием! Нет, конечно, никакой мистики! И ни о чем подобном строители дома не подозревали, и в кошмарных снах им такое не грезилось.

Каменноостровский пр., 26–28

Но ведь мы живем много позже, их будущее — наше прошлое. А как мы говорили в начале книги, послание состоит не только из того, что закодировал отправитель, но и то, что раскодировал получатель! Понятное дело, что прочитываем в образах прошлого то, чего автор и не писал и даже вовсе не знал. Откуда взялось? Время дописало!

— Это вы все сами выдумали!

— Безусловно! Но, как говорил герою рассказа А. П. Чехова «Черный монах» призрак, когда тот тоже утверждал, что его нет и быть не может в природе! Что призрак существует только в его (героя) сознании.

— Твое сознание — часть природы, стало быть и я часть природы, как часть твоего сознания!

А самое главное: наш разговор и эта книга ни в самой отдаленной мере не претендуют на научность! Мы гуляем по городу, наслаждаемся его красотой и ведем ни к чему не обязывающие разговоры. Надеюсь, интересные или хотя бы занимательные.

Если мы вспоминаем создателей памятников или тех, кто жил прежде нас, — они живы, (хотя бы в нашей памяти), а маскароны и вся декоративная скульптура, о которой мы ведем беседу, сильно воспоминаниям способствуют. Эта книга — приглашение к путешествию, разумеется «пешим способом хождения». В некотором роде, подсказка — как размышлять и как изучать все то богатство, в частности архитектуры и скульптуры, которое досталось нам в наследство, без всякой нашей к тому заслуги и усилия, чтобы хоть в малой степени понять, что же нам досталось! Зачем? Это же не всегда наслаждение, это — работа, а там, глядишь, и сопереживание, сострадание. Еще крик поднимем, еще защищать кинемся! То есть всегда — волнение, хлопотно, и порой даже опасно! Дуракам и неучам оно, конечно, спокойнее, но уж больно скучно, И после них потомкам остаются не памятники и легенды, а кирпичи, известковая пыль и горькое ощущение, что вот, мол, было что-то, а теперь и вспомнить нечего. Вроде бы и не имел ничего, а вот обокрали,

 

Экспериментальный материал

Это самый занимательный фасад не только на всем Каменноостровском, бывшем Кировском, проспекте, но, наверное, и во всем Петербурге. От крыши до первого этажа его в изобилии украшают колбы и реторты, собаки и препарированные лягушки, пациенты в разных позах и, устремляющие вдаль взоры, головы советских ученых. В этом памятнике архитектуры на фасадах понаворочено всего, как на витрине или в рекламе. Почему так?

Каменноостровский пр., 69–71

Вот об истории этого дома, его удивительных обитателях и об их, в большинстве трагических, судьбах, о том, что правда, а что нет, и будет рассказ.

ВИЭМ — вывеска на геральдическом щите, охраняемая двумя собаками, расшифровывается как Всесоюзный институт экспериментальной медицины. Стало быть, он построен для работников этого института, поэтому сначала про институт…

Не единожды я читал и слышал, что открыт он по инициативе Максима Горького. Но в замечательной книге «Медицинский Петербург» есть такие строки: «Рассказывая о переговорах Горького с известными учеными о создании института для изучения человека, А. Ваксберг, автор книги „Гибель Буревестника“ с претензией на сенсацию пишет, что со временем последний (ВИЭМ) „получил в их беседах другое — более загадочное и, если вдуматься, просто зловещее название: Институт экспериментальной медицины“». Видимо, А. Ваксберг просто не знал, что это учреждение существовало к началу 1930-х годов уже около 40 лет. Принц А. П. Ольденбургский пришел бы в ужас от одной мысли о том, что название его детища, призванного служить людям, покажется кому-то зловещим.

Императорский институт экспериментальной медицины открыли на Аптекарском острове (бывшей Лопухинской ул.) 8 декабря 1890 года. Слава богу, нынче мемориальная доска у входа в институт сообщает, что своим появлением он обязан принцу А. П. Ольденбургскому, который вошел в отечественную историю как один из крупнейших благотворителей, а не «Буревестнику революции», который тоже, разумеется, к институту руку-то приложил, и не бесследно, но много позже и совсем иначе.

Побывав в Париже у знаменитого Луи Пастера, принц Ольденбургский загорелся желанием учредить научно-исследовательский институт и получил на это согласие императора Александра III, правда с одним условием — «без отпуска средств из казны». Александр Петрович Ольденбургский приобрел на свои деньги участок земли с несколькими постройками и создал из видных ученых руководящий комитет, определил структуру и направление деятельности первого в мире научно-исследовательского центра в области биологии и медицины. Предполагалось, что главными его задачами станут изучение причин инфекционных болезней, эпидемий и разработка способов их лечения.

Александр Петрович Ольденбургский стал его попечителем. Его девиз: «The right men, on the right place» («Нужный человек в нужном месте») — в первую очередь, относится к нему самому. Первоначально в составе института было шесть научных отделов и библиотека. Петербургская прививочная пастеровская станция, открытая в 1886 году тоже на средства Ольденбургского, вошла в него на правах самостоятельного подразделения.

Во главе отдела физиологии стоял И. П. Павлов, первый и до сих пор единственный нобелевский лауреат в России в области физиологии и медицины. «На долю России выпала честь открытия у себя первого в свете по времени основания учреждения, охватывающего все отрасли научно-медицинской работы. Подобного рода учреждения существуют и в Европе, но они преследуют либо специальные цели, как, например, Пастеровский институт в Париже, либо ограничивают круг своей деятельности тесными рамками учебного пособия, предназначенного для слушателей учебных заведений», — сообщал журнал «Всемирная иллюстрация» (1891 г.) об открытии Института экспериментальной медицины (ИЭМ). Вклад института в медицинскую науку огромен.

Обожаю всевозможные экскурсии — пешеходные, автобусные и прочие. В мои школьные годы вершиной удовольствия стали экскурсии на теплоходах. Я уже был пионером и все записывал за экскурсоводом, и хоть все эти записи потом обязательно терял, но помню, что слышал утверждение экскурсовода: «Советские героические ученые закрылись в одном из кронштадтских фортов и открыли там противочумную вакцину. Затем форт сожгли». Мы медленно и торжественно проплывали на теплоходике мимо черной глыбы форта, что отражалась в белесой воде Финского залива, и гордились советскими героическими учеными. А ведь вранье! И открыли здесь ученые вакцину задолго до того, как империю сокрушила революция.

«С 1897 года ИЭМ стал опорной базой „Особой комиссии по предупреждению занесения в пределы империи чумной заразы“. Для производства препаратов сперва использовались два деревянных барака — непосредственно на институтской территории, а затем Ольденбургский, возглавлявший комиссию, получил разрешение от императора Николая II занять под лабораторию форт „Александр I“, находящийся в Финском заливе недалеко от Кронштадта.

Работа с чумной культурой требовала специальных мер предосторожности. В форте царил строгий режим. Сотрудники работали в прорезиненных плащах поверх халатов, в таких же штанах и резиновых ботах. В качестве дезинфицирующего средства употреблялась сулема: ею опрыскивали прорезиненную одежду, пропитывали коврики для вытирания ног. И все же не обошлось без жертв. В январе 1904 года заразился чумой заведовавший лабораторией В. И. Турчинович-Выжникевич. Ученый скончался, тело его сожгли, а урну с прахом по его завещанию передали в ИЭМ.

В 1906 году доктор М. Ф. Шрейбер нечаянно втянул в рот через пастеровскую пипетку чумную культуру. Он сразу прополоскал рот сулемой и никому не сообщил о случившемся, поэтому ему не ввели противочумную сыворотку. Шрейбер погиб от легочной чумы, а вскрывавший его труп доктор Л. В. Падлевский работал без перчаток и заразился, но его спасли введением больших доз сыворотки».

Вот так, отдавая жизни, лучшие люди России спасали человечество! И противочумные препараты, и многие другие, спасающие от страшных болезней, создавались в стенах ИЭМ. В чем же тогда его «зловещность»? Дыма без огня не бывает!

В 1930-е годы был создан, в том числе и по настоянию А. М. Горького, институт экспериментальной медицины в Москве. Вот там, под руководством и по заданию НКВД организовали секретную лабораторию по изготовлению ядов для спецслужб.

Но это совсем другая, во многом криминальная история, к теме нашей книги не относится! И слава богу!

А вот теперь про жилой дом № 69 по Каменноостровскому проспекту для работников ИЭМ. До революции участок, на котором построен дом, принадлежал К. В. Маркову и купцу Ф. А. Алферову, и здесь они собирались построить большой жилой дом. И даже был проект В. А. Щуко, составленный в печальном для судеб России 1914 году. Разразившаяся война и революция не позволили проекту осуществиться. Дом построили в 1934–1937 годах по проекту Н. Е. Лансере.

Николай Евгеньевич Лансере (1879–1942) — архитектор, график, историк архитектуры, педагог. Брат Е. Е. Лансере и З. Е. Серебряковой. Окончил архитектурное отделение Высшего художественного училища при Академии художеств (1904 г.). Входил в знаменитое объединение «Мир искусства». Профессор архитектурной композиции на Высших женских архитектурных курсах Е. Ф. Богаевой (с 1913 г.), на Женских педагогических политехнических курсах (1916–1918 гг.), во ВХУТЕИНе (1927–1930-е гг.) и др. Один из организаторов и секретарь Музея Старого Петербурга (с 1907 г.). Хранитель историко-бытового отдела Русского музея (1922–1931 гг.).

Строил в духе ретроспективизма: Метеорологический павильон на Малой Конюшенной ул. (1913 г., восстановлен в 1997 г.), жилые дома: Песочная наб., 10 (1913–1914 гг.), ул. Чайковского, 43 (1914–1916 гг. в соавт.), Школа народного искусства (1914–1915 гг., в соавт.; наб. кан. Грибоедова, 2а). При участии Н. Е. Лансере оформлены «Историко-художественная выставка портретов» в Таврическом дворце (1905 г.), выставка «Ломоносов и елизаветинское время» (1912 г.) и др.

Занимался графикой, обследованием и реставрацией памятников. Автор историко-архитектурных исследований о Гатчинском дворце, Адмиралтействе, Фонтанном доме и др.

После Февральской революции 1917 года участвовал в Особом совещании по делам искусства при Временном правительстве. В послереволюционные годы продолжал архитектурное проектирование — жилой дом ВИЭМ на Каменноостровском пр., 69–71; «Большой дом», в авторском коллективе.

С 1923 года входил в Совет общества «Старый Петербург». Первый реставратор квартиры А. С. Пушкина на набережной Мойки. Участвовал в создании экспозиции Летнего дворца Петра I.

Пусть не утомляет это перечисление, потому что я и половины не сказал! Человек-то был удивительный, мастер замечательный! В 1931 году его арестовали! Я не знаю подробностей, но он входил в авторский коллектив (А. И. Гегелло, А. А. Оль, Н. А. Троцкий, Ю. В. Щуко, А. Н. Душкин, Н. Е. Лансере и др.), создавший проект «Большого дома» — Главного политического управления на Литейном. Заложено в 1931 году и ударными темпами построено к 7 ноября 1932 года. Так что ко второму аресту Николая Евгеньевича в 1938 году товарищи чекисты здание уже основательно обжили.

Дом работников ИЭМ он строил между двумя арестами. Накрывший всю страну страх тех лет чувствуется в суетливости декора, просто переполняющего фасад. Бесчисленные колбы, реторты, препарированные легушки, ящерицы, Архитектор словно стремится быть понятным сталинским безграмотным вертухаям. Есть какая-то истеричная суетливость в желании сделать «искусство понятным народу».

Трагичны портреты, украшающие фасад! Ни тени улыбки, ни проблеска радости. Ведь, казалось бы: «Нам нет преград ни в море, ни на суше», «Наш острый взгляд пронзает каждый атом» и прочие маршевые восторги. Куда устремлены взгляды мужчин и женщины трех горельефов-ронделей, куда смотрят работница и не то горняк, не то солдат с барельефов? Вряд ли на сияющие вершины коммунизма, скорее — на архипелаг ГУЛАГ и колымско-магаданские дали.

Каменноостровский пр., 69–71

Репрессии не миновали и жильцов этого дома. Например, Аничкова Сергея Викторовича (1892–1981). Учился в ВМА, Казанском и Юрьевском университетах, в 1918 году закончил Петроградский медицинский институт. В Военно-медицинской академии — его мемориальная доска! Выдающийся фармаколог — создал ряд лекарственных препаратов (дибазол, этимизол)! В 1937–1944 годах пребывал в заключении по сфабрикованному обвинению. Семь лет! Почему мемориальная доска не на стене этого дома, где он жил с 1950 года, а в Военно-медицинской академии? Он был начальником кафедры фармакологии с 1924 года до ареста в 1937-м. Вторая мемориальная доска в Институте экспериментальной медицины, где с 1948 по 1981 год он заведовал отделом фармакологии. Академик АМН СССР (1950 г.), Герой Социалистического Труда (1967 г.), почетный доктор Пражского Карлова (1963 г.) и Хельсинкского (1967 г.) университетов, почетный президент Интернационального союза фармакологов (1966 г.). Труды по фармакологии нервной и сердечно-сосудистой систем. Сталинская премия (1951 г.), Ленинская премия за фундаментальные труды по фармакологии…

Каменноостровский пр., 69–71

Да если всем, кто жил в этом доме, мемориальные доски повесить — фасада бы не хватило! Н. Н. Аничков, А. А. Смородинцев, академик АМН СССР Д. А. Бирюков, академики К. М. Быков, А. А. Заварзин. Десятки имен, десятки судеб, И хоть у большинства биографий сравнительное благополучие и славный финал, а судьбы-то в основном трагические.

И этот пестрый фасад, наполненный разнообразным зверьем и даже обнаженными фигурами людей, наводит на грустные размышления. Какое послание направил нам, потомкам, художник, в надежде, что мы поймем? И является мысль — ведь все это подопытные: собаки, обезьяны, люди, Материал для эксперимента. И все больные…

Рядом редкостный по красоте огромный дом № 73–75. Назывался-то как! «Дом 3-го Петроградского товарищества постоянных квартир». Построившие его в 1913 году архитекторы А. И. Зазерский и И. И. Яковлев сами были учредителями этого товарищества — стало быть, собирались жить здесь постоянно и долго. И. И. Яковлеву, можно сказать, посчастливилось, он жил в этом доме (13 лет) до своей смерти в 1926 году.

За свою вековую жизнь кого только не повидали маскароны этого дома. Здесь жил поэт-переводчик М. Л. Лозинский (с 1915 г.), о чем повествует мемориальная доска; генерал Леонид Петрович Капица (с 1914 г.) и его сын, великий физик П. Л. Капица (с перерывами, между 1920 и 1940 гг.); директор императорских театров В. А. Теляковский (в кв. № 2); известные физики И. В. Курчатов (на 6-м этаже в 1923–1924 гг.), Л. И. Мандельштам и Н. Д. Папалекси (в кв. № 64); Я. И. Френкель (в 1926–1927 гг.), заслуженный деятель науки, математик, автор «Курса дифференциального и интегрального исчисления»; архитектор В. В. Старостин (с 1914 г.); Г. М. Фихтенгольц (в кв. № 28 над Лозинскими с 1920-х гг.). Счастливо ли жилось под эгидой богини Деметры (и статуи, и маскарона)? Спасали их обереги? Наверно. Блистательный переводчик Лозинский в страшные дни блокады переводил здесь «Божественную комедию» Данте, часть «Рай». Это было спасение от страха и даже от голода!

И этот дом, где переводилась «Божественная комедия», не миновали человеческие трагедии. Знавал этот курдонер — царственный парадный внутренний двор, ночные визиты «черных воронков», увозивших знаменитых жильцов. В доме жили: сын архитектора В. В. Шауба, инженер-электрик Андрей Шауб (до ареста в 1937 г.), историк С. Ф. Платонов (в кв. № 13 с 1916-го до ареста в 1930 г.), поэт Н. А. Заболоцкий (в комнате в мансарде в 1925–1926 гг.), многолетний заключенный Гулага. Материал для эксперимента.

 

Знак сыновнего уважения и любви

У большевиков с барельефами не очень получалось! И мастера были замечательные, и оплачивалась работа художников изрядно, а вот что бы ни лепили — все примитивом и плакатной частушкой отдает.

Искусство вообще, а архитектура в особенности врать не умеет! Вот и хотелось бы! И всей душой готовы! Ан ежели общество нездорово, то в пластике общая социальная болезнь моментально отзовется! Тут уж как на горло своей песне не наступай, по словам В. В. Маяковского, а из задушенного горла, даже если эта акция совершается добровольно и с полным искренним энтузиазмом, — пения не получится.

При размышлении на тему «почему же так?», сравнивая барельефы дореволюционного прошлого и времен социализма, легко выявить одну простую вещь. Прежние барельефы были своеобразными каменными иллюстрациями к великим произведениям литературы, будь то «Теогония», «Илиада», «Одиссея» или легенды Средневековья. Глядя на них, мы припоминаем весь миф или все сказание. Драматическое содержание находилось как бы за рамками пластического произведения, в подтексте, в ассоциации, в аналоге, но наводило на высокие размышления, будила ассоциации. Барельеф советского периода не иллюстрация, а плакат. Поэтому как бы искусно он не был задуман и изготовлен, изображено на нем только то, что изображено, и ничего кроме. Никакого подтекста, никакой тайны в них не сокрыто. Разумеется, со временем они будят в зрителе всевозможные ассоциации, но только как факт истории, как слепок времени, отразившийся в искусстве.

Тем не менее «…настоящими творцами сталинской архитектуры были вовсе не руководители партии и правительства, но зодчие — в основном дореволюционной выучки, начинавшие работать в годы, когда о революции и последующем строительстве социализма еще никто из них не знал».

Это совершенно точное замечание необходимо дополнить: наполненное социалистическим содержанием, что выражалось в основном в сюжетах барельефов, горельефов и вообще городской скульптуры, творчество художников того времени существует в общем русле развития мировой и европейской архитектуры. Поэтому аналоги нашему, так называемому «сталинскому ампиру», и там легко обнаруживаются. Вообще, вся русская архитектура с петровских времен и до наших дней — часть общеевропейской и мировой архитектуры с некоторыми национальными особенностями, и годы советской власти при «железном занавесе» — не исключение.

Наб. р. Карповки, 13

Краткий период торжества конструктивизма, когда господствует увлечение большими объемами, новыми пространственными решениями и прочим, можно было бы объявить некоторой паузой в жизни маскарона и декоративной скульптуры. Однако это не так! Разумеется, маскарон чудовищно поглупел. Некоторые барельефы в сравнении с дореволюционными произведениями смотрятся, как плакат об увеличении надоев на каждую корову и роман Л. Толстого «Анна Каренина». Однако и маскарон, и барельеф продолжали жить.

За примерами отправимся на Петроградскую сторону, к так называемому дому Ленсовета (наб. р. Карповки, 13; 1931–1935 гг., арх. Е. А. Левинсон, И. И. Фомин). Дом считался по праву образцом новой советской градостроительной мысли. Здание стоит на гранитном стилобате с двором-садом, выходящим на улицу Литераторов. Изогнутый объем дома контрастно сочетается с изгибом реки, со всей ландшафтной средой. Пластичность дому придают сочетание трех разноэтажных объемов, открытая галерея, лоджии, лестничные спуски. В доме 76 квартир, некоторые расположены в двух уровнях. Построенный для партийной и творческой элиты, он предусматривал всевозможные удобства для лучших людей новой эпохи. Например, огромную галерею-лоджию для выгула их детишек из детского садика, который помещался в этом же доме.

Это был ленинградский ответ знаменитому московскому «Дому на набережной». В 1937–1948 годах здесь жил артист Ю. М. Юрьев, семья красного графа — писателя Алексея Толстого. Дом вошел в учебники по архитектуре и путеводители по Питеру, сюда водили экскурсии. «Дом представляет собой классический пример конструктивизма» — казалось бы, откуда тут взяться декоративной скульптуре. Ан есть! На вполне конструктивистском гранитном кубе перед домом высечены фигуры довольно стилизованного футболиста и вполне реалистичной волейболистки.

Не берусь судить, насколько они украшают это здание, с той точностью, с какой утверждается, например, в рекламе: «Пользуйтесь шампунем ПРОМЕН и сила ваших волос увеличится на 74 с половиной процента!», но не премину заметить, что и самый эталонный, так сказать в чистом виде, конструктивизм нуждается в человеке в самом прямом и пластическом смысле, нуждается в декоративных элементах, которые сделали бы любые «чистые объемы» соразмерными или хотя бы соотносимыми с человеческой фигурой. Там где этого нет — здание приобретает тяжелый давящий характер. Скажем, знаменитый Большой дом на Литейном (хотя ежели вдуматься, то какими бы цветами и листьями, маскаронами и канделябрами он не украсился, а все бы давил на сознание. С тем ведь задуман и построен).

Наб. р. Карповки, 13

А вот уж совсем во времена моей юности — комплекс зданий телецентра (главное из них находится на ул. Чапыгина, 6). Сооружен в несколько этапов (1956–1962 гг. — телебашня, самое высокое сооружение города; 1960–1963 гг. — крупное в лаконичных формах здание телевизионного центра; в 1986 г. проводилась реконструкция башни по проекту С. Б. Сперанского, В. С. Васильковского и др.). Совершенно, как говаривал «наш дорогой Никита Сергеевич Хрущев», «совремённое» здание, вроде бы не предусматривающее никакого украшательства, с которым генсек целеустремленно боролся — а поди ж ты, и тут каменный куб, а на нем как бы детской рукой начертаны и солнце, и прочие радости!

Напротив здания телецентра, так называемый «Адмиральский дом» (ул. Чапыгина, 5; 1930-е гг., арх. Д. П. Бурышкин). Вот уж где разгулялась фантазия создателей советских барельефов! Это жилой комплекс из двух больших объемов, объединенных галереей с тремя въездами в озелененный двор. Дом, фасады которого украшены рельефами и хорошими деталями, построен для служащих ВМФ, его называют «Адмиральским домом».

Обычно ребятишки, которых мамаши и бабушки целыми классами водили на массовки для различных детских телепередач, распаренные после съемок в студии, кутаясь в пальтишки и шарфики, натягивая на уши шерстяные шапочки — петушки, заинтересованно толковали меж собой, разглядывая многочисленных матросов, виноват, краснофлотцев! Слово «матрос» в 1930-годы оказалось запретным как «старорежимное», равно как «солдат» и «офицер», официально они вернутся в русский язык в 1943 году вместе с погонами и разрешением носить дореволюционные Георгиевские кресты. А вот боцман с дудкой во все времена оставался боцманом! И здесь он достойно изваян — виден и характер, и время, когда сзывал он краснофлотцев исполнять боевые команды. А краснофлотцы (они же военморы) и командиры, изваянные из бетона, широко представлены во всей довоенной красе: и штурмующие Зимний, и следящие за врагом через различные дальномеры, и с торпедами, и с орудиями, и даже в противогазах. Анатомия, правда, хромает — то у сигнальщика руки до колен, то у водолаза голова больше туловища, — ну да это все пустяки! Духом времени веет от этих серых фигур, устремленных в едином порыве к победе.

Кстати, о земле и о небесах, Есть на 8-й Советской улице дом (№ 6), постройки 1936 года, именуемый в народе «Домом танкистов» или «Домом парашютистов», поскольку на барельефах фасада представлены сцены из жизни и тех и других. Танкисты — прямая цитата из довоенного хита — фильма «Горячие денечки».

8-я Советская ул., 6–8

8-я Советская ул., 6–8

Замечательные, надо сказать, барельефы! Поразительно с каким мастерством в бетонной отливке переданы мельчайшие детали военной формы, включая кольца на портупее, шнур от нагана, шлемы танкистов и даже такая подробность — на командире не сапоги, а краги, положенные среднему комсоставу к ботинкам. Ну как не вернуться к цитате о том, что всю эту «кипучую, могучую, никем непобедимую» и параднопомпезную довоенную декорацию создавали не малограмотные пролетарии, а мастера старой дореволюционной школы, в огне Гражданской войны и голоде пятилеток не растерявшие ни таланта, ни мастерства. Академия — великая Российская Академия художеств — в безупречной композиции, в точном анатомическом построении…

8-я Советская ул., 6–8

На том же доме, но выше — две парные фигуры «Футболисты» и «Теннисистки»; несколько мешает немного неучтенная перспектива, вероятно, барельефы должны были располагаться чуть ниже, тогда бы не было искажения в восприятии, но все равно — работы замечательные, даже сейчас, в своем убожестве запустения. Глянешь и не перепутаешь — это 1936–1937 годы, это кинофильм «Вратарь», давняя, довоенная, простая, но не примитивная, светлая и трагическая жизнь.

Братья-близнецы военморов со стен Адмиральского дома — военморы и военлеты с барельефов на Малоохтенском пр., 80, слева от моста Александра Невского.

Здесь и матросы с пулеметами, и самолеты, и разнообразные пилоты, в том числе особенно примечателен один — на складном стульчике, и два монументальных изваяния летчиков морской бомбардировочной авиации, стоящие у входа и пытливо глядящие в небеса. За их спинами нешуточные бомбы! Особенно замечательны костюмы, запечатленные с фотографической точностью — просто находка для историков-униформистов.

Можно, конечно, повеселиться, глядя на неуклюжие фигуры, марширующие, словно на древнеегипетских фресках, — нога в ногу, А можно и загрустить. Это ведь целый пласт нашей истории — миллионы судеб и жизней. Радовались, страдали, воевали… Именно такие летчики морской авиации полка Героя Советского Союза с «поповской» и многозначительной фамилией Преображенский преобразили поражение в победу, летая с острова Готланд в Балтийском море на Берлин. Они бомбили «логово врага» первый раз 25 июня 1941 года. Именно такие, как эти у входа…

Малоохтинский пр., 80

Замечу, что, к сожалению, гипсовый кич — все возможные «пионэры», как говорила Фаина Раневская, с горнами и барабанами, свинарки со свиноматками, шахтеры с отбойными молотками, выкрашенные знаменитой «серебрянкой», в большинстве своем разбиты и погибли, и мне их жаль! Нужно было ну хоть что-нибудь оставить, хотя бы в музее, как печать времени, как лицо эпохи. Ведь ничто так не отражает вкусы и образы эпохи, как декоративная скульптура. Она прямо-таки прикована к своему времени. Архитектор Б. М. Серебровский, проектируя в 1954 году здание Института геомеханики и маркшейдерства (В. О., Средний пр., 82; 1954–1956 гг.) и скульптур на фасаде института, повторил композицию фасада Публичной библиотеки К. Росси. Только вместо древних поэтов, историков и философов расставил между колоннами шахтеров, ученых, изыскателей и маркшейдеров (специалистов по подземным работам). До скульптур руки дошли лишь через 20 лет. Леонид Михайленок, автор монументальных горельефов на здании Финляндского вокзала и скульптурного оформления Ушаковского моста, увековечил героев нашего времени в традициях античной классики.

Малоохтинский пр., 80

До «античной классики» тут, конечно, далеко. Да и не нужно! Это как будто бы вместо ОМОНа на разгон нынешних несанкционированных митингов разнообразных «несогласных» вдруг явилась фаланга греческих гоплитов или римских легионеров. Хотя и те и другие со щитами — согласитесь, разница присутствует! Работы Л. Михайленка — конечно же, середина 80-х годов, теперь уже прошлого века, это первые шаги «перестройки» и романтической мечты об обновленном СССР.

На стенах, конечно же, «Проходчик», он же «Забойщик», он же «Навалоотбойщик» — одним словом, «Горняк» — не с глобусом, а с каской в руке. Всего через пять лет такими касками будут стучать шахтеры по брусчатке Красной площади, требуя справедливости. И не достучатся…

Пока еще все впереди. Вот женщина — шахтерка, «Маруся плитовая» — была такая профессия в шахтах. Вагонетку там, «во глубине сибирских руд», в шахте, выкатывали из штрека на чугунную плиту, дежурная «Маруся», как стрелочница, ломом плиту поворачивала и вагонетка катилась по штреку дальше. «Прощай, Маруся плитовая, прощай шахтерский городок…» Это из старой песни «А молодого коногона несут с разбитой головой». Кто эту песню только не переделывал впоследствии «По полю танки грохотали…» и пр. Но вначале-то был коногон. Коней подняли из шахт в конце 1950-х годов, а последняя женщина ушла из шахты в 1962 году. Не хотели уходить — за «подземный стаж», за «льготы по вредности» к пенсии держались, это если, конечно, до пенсии доживали. Сейчас-то на миллион тонн угля приходятся две человеческие жизни. А в мое детство — 700, а то и 900. Была такая медаль «За восстановление шахт Донбасса» и приравнивалась она к боевой.

Пленителен «профессорского» облика ученый с каким-то справочником, формата молитвенника в руках. Особенно умиляют кургузый галстук и брюки, по моде тех лет, достигавшие груди, хорош и молодой специалист, наверное, маркшейдер (это замысловатое название население считало еврейской фамилией), взгляд его полон романтического устремления в будущее, в те годы, когда «и на Марсе будут яблони цвести». Он даже похож чем-то на Высоцкого, кумира тех лет. Теперь скультуры кажутся наивными и смешными, но почему-то трогают до слез…

В. О., Большой пр., 82

Одна из форм «просвещенного хамства» — осмеяние, а затем неизбежное уничтожение памятников прошлого в пресловутой борьбе хорошего с лучшим. Так в пятидесятые годы уничтожались целые деревни, спорившие по красоте архитектуры с чудом уцелевших Кижей. На их месте возводились из силикатного кирпича «хрущобы». Так сегодня сносятся целые кварталы исторической застройки, для того чтобы вколотить очередной чудовищный граненый стакан современного небоскреба в живое, пока еще, тело города. Говорят, это поступь времени. Ну, во-первых, прежде чем приветствовать пресловутую прогрессивную поступь, нужно убедиться, в ту ли сторону мы идем, а во-вторых, если ничего не делать, то очень легко оказаться замурованным в бетонном гробу. «Так, конечно, спокойнее, — как говорил товарищ Сухов в фильме „Белое солнце пустыни“, — но уж больно скучно!» А можно ли иначе? Конечно! Как? Нужно неторопливо и в каждом конкретном случае разбираться. Причем, каждый должен принимать решение строго индивидуально, только для себя, не прячась за догмат «народ нас не поймет» — «народ»-то ведь это вы и есть! Раз вы понимаете — поймут и другие, не сомневайтесь! И поймут глубже, серьезнее и полнее, не только потому что, как говорил мой знакомый парикмахер Гоша: «Одна голова — хорошо, а две — больше!», а потому что в народе людей толковых больше, в том числе и совестливых, и умных!

Вот пример, вызывающий уважение. На Каменноостровском пр., 39 (арх. А. П. Вайтенс) в 1914 году начали строить доходный дом. Архитектор — образованный, умелый, потому и дом стал, как пишут в путеводителях, — «отличным примером неоклассицизма». Громаду фасадов украсили барельефы. Те самые «Певчие» с мраморной кантории Луки делла Роббиа из ризницы собора Санта-Мария дель Фьоре (1431–1438 гг.), близнецы «Певчих» с дома Покотиловой.

Разумеется эклектика, разумеется неоренессанс, но тут они оказались особенно к месту и совершенно превосходны по исполнению. Радостью и музыкой наполнен праздник, изображенный на них.

И все бы хорошо и распрекрасно, но строительство прервала Первая мировая война и революция.

Андрей Петрович Вайтенс (1878–1940) не дожил до окончания строительства. Тридцать лет дом, хотя и был прилажен под жилье, оставался недостроенным, пока в 1948–1951 годы его не взялись достраивать сыновья Андрея Петровича — Георгий Андреевич и Петр Андреевич Вайтенсы.

Лука делла Роббиа. «Певчие». Кантория ризницы собора Санта-Мария дель Фьоре. 1431–1438. Фрагмент

Замечательно не только то, что именно сыновья довершили дело отца, но и то, как они это сделали. Дом выглядит единым целым, хотя сыновья сильно изменили проект, приспособив его к требованиям нового времени. Особенное впечатление производят горельефы (ск. Е.Г Захаров, А. Г. Овсянников, Л. М. Торич), которыми, чтобы сохранить художественный образ, задуманный отцом, дополнили здание братья.

На первый взгляд совершенно барабанно — сталинская тематика «спортсмены-рекордсмены» и «ударники-стахановцы», но это всего на первый взгляд. В искусстве ведь важно не только то, что изображено, сколько, как изображено. Содержание — строго говоря, «не убеждает и не затрагивает» — «казенный оживляж»! (Так ведь и ренессансный праздник жизни XV века достаточно театрален и, с точки зрения реализма, весьма далек от действительности на доме постройки 1914 г.) А вот исполнение! Интереснейшие многофигурные горельефы, с безупречным знанием композиции, анатомии. Опять только ахну да руками разведу — Академия!

Не сталинской эпохе памятник создавали два мастера, достойные представители целого клана архитекторов, а памятник родителю! Это понимание высоты таланта и мастерства, почтительное сыновнее уважение к работе мастера и собственное, достойное мастерство! Это памятник мастерам, которые, несмотря ни на какие кошмары, включая прямое истребление, — выжили, не сломались, не переменились, не поглупели, не разучились работать и не утратили мастерства! И все-то они понимали, все видели и казенной пропаганде не верили никогда! Доказательства? А вот этот дом и этот фриз, где мастерство много глубже идеологического заказа! Где уверенность, что связь времен не может быть прервана даже революциями, даже голодом и лагерями, если сами мастера не сдадутся, не опустят руки, не растеряют способности и желания творить! А эпоха, надеюсь, прошла и содержание «сталинских барельефов» нынешним молодым малопонятно, а взволновать оно и прежде никого не могло! А вот мастерство, то затаенное, что исчезло во многих казенных шедеврах, — здесь осталось! Не побоюсь высоких слов — горельефы этого дома согревает самое главное человеческое чувство — любовь. Ее заваливают мусором анекдотов, подменяют ее духовную божественную сущность животными инстинктами, а ничего сделать не могут. Все так же рождаются дети и это все такое же чудо, как и тысячелетия назад, и матери все так же любят и ласкают их, а сыновья все так же преклоняются перед мужеством и мастерством отцов. А, скажут мне, — это один случай на миллион. Так ведь этим одним случаем и живы все остальные человеки, населявшие в тот момент и потом планету. И это величайшее счастье, когда подобный, пусть даже единичный случай запечатливается в искусстве. Кстати, и случай не единичный. Я знаю, по крайней мере, два! Вот Вайтенсы, а вот замечательные художники — Трауготы: все их работы помечены тремя инициалами — двух братьев и отца. Его уже давно не было на свете, а они так и подписывались — первая буква — имя отца, а две другие — братьев. И никакая эпоха, никакие запреты и даже насмешки ничего с этим поделать не могли! Эпохи приходят и проходят, — искусство, освященное любовью, живет много дольше. По меркам человеческой жизни — вечно, то есть — всегда!

Каменноостровский пр., 39

 

P. S.

«Что мы сажаем, сажая леса?» — было такое стихотворение С. Я. Маршака. В конце 1940-х — начале 1950-х годов вся страна осуществляла лозунг: «Превратим нашу Родину в цветущий сад!» Замечательный, кстати, лозунг! И он выполнялся, и как всегда с энтузиазмом. Горжусь, что шестилетним «клопом» ходил с ведерочком по Пороховскому кладбищу и собирал желуди. Потом относил их в ближайшую школу, там формировались посылки с семенами, которые отправлялись в засушливые районы. А я-то уж побывал тогда на Дону, на моей многострадальной казачьей родине, и что такое засуха и суховеи, еще тогда понял!

Тонны сосновых и еловых шишек, кленовых и других семян, что шли на юг вагонами! Я помню ежегодные весенние и осенние посадки деревьев около домов и вдоль школьных оград. Это было замечательно! С тех времен, теперь уже расширяясь самосевом, тянутся тысячи километров лесополос вдоль пахотных полей и вдоль железных и автомобильных дорог и даже состарившиеся фруктовые сады на питерских окраинах.

Большой Сампсониевский пр., 94

А при чем тут архитектура? А при том, что этот очередной подвиг советского народа нашел свое отражение в барельефах, которые приблизились в своем социалистическом реализме чуть ли не к газете. На новостроенных зданиях появились лесопосадочные сюжеты. Пребываю в гордой уверенности, что на барельефе на углу тогдашнего Кировского проспекта и улицы Мира, в какой-то степени отражен и мой трудовой героизм — уж больно была похожа на старшеклассниц моего детства девушка, сажающая дерево, да и юноша выглядел физкультурником. И вдруг я обнаруживаю, что появилось это произведение архитектора В. В. Шауба в 1912–1913 годах.

* * *

Каменноостровский пр., 13 (1912–1913 гг., арх. В. В. Шауб).

Большой Сампсониевский пр., 94 (1951 г., арх. А. В. Жук).