— Вот! — сказал Петрович. И уши у него засветились малиновым цветом. — Я занимаюсь полярниками. И вдруг нахожу такую заметку. А когда Лена делала на заседании кружка сообщение о работе…
«Ого! — думаю я. — У них и сообщения, и всё такое».
— Вот это ещё раз говорит о том, что мы придумали правильно! — перебил его Роберт Иванович. — О поисках товарищей нужно знать! А то ругаетесь: кому это интересно! Извини…
— Так вот! — продолжал Петрович. — Я про Иванова запомнил. И тут, как мне кажется, первая часть вообще вся совпадает! Во-первых, Сергей Тимофеевич! Во-вторых, Иванов, в-третьих, ленинградец, да ещё из нашего района, в-четвёртых, танкист…
— В-пятых, — сказал я, — он убит. И вот похоронка…
— Он жив! — закричала Эмлемба. — Я верю: он жив!
— Многовато совпадений! Многовато… — потирая руки и поблёскивая глазами, хмыкнул Георгий Алексеевич.
— Во всяком случае, Институт Арктики и Антарктики у нас в зоне поиска, можем там и про Иванова спросить!
— А что ж ты сам-то не спросил? — не выдержал я.
— Так это же не моя тема! — Петрович так удивлённо вытаращил глаза и вообще так удивился, что у него чуть уши не захлопали, как у африканского слона. — Это же ваша тема.
Я даже этого Петровича зауважал. Я бы ни за что не выдержал, обязательно пошёл бы, всё узнал и потом бы принёс им в кружок всякие сведения… Мол, вот, лопухи! Нате, пользуйтесь. А Петрович даже об этом не подумал…
Я внимательно на его уши посмотрел и подумал, что, может, когда он против меня выступал на собрании, так он совсем и не собирался сам быть председателем. Кто его знает! Мне вообще раньше казалось, что все думают так же, как я. А теперь смотрю: все люди разные — что Васька, что вот этот Петрович. Я уж про Эмлембу вообще не говорю.
— Это не всё! — сказал Роберт Иванович. — Это не всё! Я тоже не пустой пришёл. — И он торопливо положил на стол папочку и развязал тесёмки. — Ага! — сказал он и, как фокусник, вытащил из папки фотографию. — Вот так вот! Духовой оркестр под управлением Сергея Иванова! Тысяча девятьсот тридцать шестой год!
Выпучив глаза и держа в руках трубы, смотрели в объектив двадцать пять пионеров в панамках. А в центре… И тут мне показалось, что я сплю! В центре, поставив трубу раструбом на колено и уперев руку в бок, сидел — я! Честное слово — я!
— Костя! — ахнула Эмлемба. — Это же прямо одно лицо с вами!
Значит, мне не показалось! Значит, мы, действительно, похожи!
— А действительно! — ахнул Роберт Иванович.
— А… — махнул рукой Петрович. — Если мне так чёлку постричь, я тоже похож буду.
«Тебе не чёлку постричь, а уши!» — подумал я, но встретился глазами с Георгием Алексеевичем, и он мне подмигнул — тоже, значит, про уши подумал.
— Так вот он какой! — сказал я.
— Оказывается, тебе было достаточно в зеркало посмотреться, чтобы увидеть Сергея Иванова, — засмеялся Георгий Алексеевич.
— Это ещё не всё, — сказал Роберт Иванович. — А как вам вот такой снимок? — И он вытащил из папки старинную фотографию с золотым тиснением, толстую и тяжёлую. На ней был сфотографирован молодой человек с усиками, в мундире и в украинской вышитой рубашке. — Это, — сказал Роберт Иванович, — Тимофей Васильевич Иванов. Отец Сергея. Человек достойный отдельного стенда в нашем музее. Во-первых, он был преподавателем биологии в нашей школе. До этого, ещё студентом, вступил в партию большевиков, был в ссылке. В первую мировую войну, вопреки всем законам того времени, прямо из гимназии, прямо с урока, который вёл, был отправлен на фронт, как неблагонадёжный элемент… Под пули, так сказать… Награждён тремя Георгиевскими крестами, встретил революцию в чине поручика пехоты, председателем солдатского комитета. До двадцатого года воевал в Красной Армии, затем был тяжело ранен, по состоянию здоровья демобилизован. Преподавать не смог: ранение задело голосовые связки… Стал заниматься научной работой. В тысяча девятьсот тридцать пятом году получил звание профессора, работал вместе с Вавиловым в Институте растениеводства… Заведовал в институте отделом зерна, умер в блокированном Ленинграде от голода…
— Это он в том самом институте работал, где коллекция? — спросила Эмлемба.
— Именно, — подтвердил Роберт Иванович.
И я тоже вспомнил! Это тот самый институт, где самая большая в мире коллекция хлебных семян, ну то есть зерно разное сохраняется. И во время войны его сотрудники умирали с голоду, а ни одного зёрнышка не взяли! Я по телевизору про них фильм видел. Назывался фильм «Хлеб двухтысячного года», — он, оказывается, на основе сохранённого семенного фонда создаётся…
— Вы знаете, — сказал Роберт Иванович Георгию Алексеевичу, — я предвидел, предчувствовал, что у этого Сергея Иванова удивительная родословная! Это ещё раз подтверждает мою мысль о накоплении нравственного багажа… Отец герой и сын герой!
— Эдак можно докатиться до признания голубой крови… — засмеялся Георгий Алексеевич. — А как же дети из приютов. У них родословной нет, а они герои… Александр Матросов, например…
— Как это нет родословной! — закипятился Роберт Иванович. — У них нет семейной родословной, но у них есть гражданская принадлежность, национальность, — стало быть, родословная страны! Они наследники духовных богатств, накопленных народом!
Директор и редактор говорили совершенно не обращая на нас внимания. Это был взрослый разговор, но я всё понимал!
— Такие люди, как Тимофей и Сергей Ивановы, создают нравственность страны! Создают национальный характер народа! По ним, по их жизням меряют потомки свои поступки, что хорошо, а что плохо… — говорил директор. — И я считаю, что задача школы и нашего кружка не просто сбор занимательных фактов, а усвоение нравственного богатства нашей Родины! Да! — сказал Роберт Иванович, осторожно рассматривая фотографию Тимофея Васильевича. — Вот она, великая русская интеллигенция…
— Хы! — хмыкнул Петрович.
— Ты чего? — спросил редактор.
— У нас в магазине продавщица всегда кричит: «А! Гнилая интеллигенция!» Обзывается.
— Дура твоя продавщица, — спокойно сказал Георгий Алексеевич.
— В этом нет ничего обидного, — сказал Роберт Иванович. — Автор этих слов — царь Александр Третий. Он имел в виду Некрасова, Чернышевского, Добролюбова, Белинского и многих, многих русских интеллигентов, что, действительно, гнили на каторге и в тюрьмах, но не сдавались и твёрдо верили в будущее!
— Так что, если тебя обзовут «гнилая интеллигенция», не обижайся — ты попал в хорошую компанию! — засмеялся Георгий Алексеевич.
— Вот она, русская и советская интеллигенция, — гордо сказал директор. — Вот они — отец и сын. Кстати, интересный штрих… Подпольная кличка у Тимофея Васильевича была Трубач! Он, как и сын, великолепно играл на духовых инструментах…
— Нет, — замахал руками Георгий Алексеевич. — Трубач не просто музыкант! Это… — Он защёлкал пальцами, подыскивая слово. — Это — знаменосец! Это вестник! Трубач революции! Звучит?
— У Сергея и мать была такая, — сказал я. — Её убили враги. Она работала в нашем посольстве, только не знаю, в какой стране.
— Откуда тебе это известно? — ахнул Георгий Алексеевич.
— Тётенька одна сказала. Иванов у них вожатым был!
— Сфинкс! — ткнул меня пальцем в макушку Георгий Алексеевич. — Про всё знает, про всё молчит… — Он намотал на палец мой вихор и легонько дёрнул. — А ты не мог бы быть чуть, скажем, пооткровенней?
— Да я и так всё бы сказал! Но… я хочу как лучше, а получается плохо. Только я соберусь рассказать — хлоп, все без меня узнают, а я вроде бы обманщик…
— Судьба, — сказал печально Петрович. — Судьба играет человеком. — И так тяжело вздохнул, что все засмеялись. — А чего! — сказал Петрович. — Я Макарону очень даже хорошо понимаю…
Он обозвал меня Макароной, но я не обиделся. Он, действительно, всё понимает! И вообще он хороший! И уши у него удивительные! Никогда таких ушей не видел!
— Только бы Иванов был жив! — прошептала Эмлемба.
— А я уверен, что он жив! — сказал Петрович. — А если он жив, так его запросто отыскать можно.
— Как это? — не удержался я.
— Да среди изобретателей! Он же вездеход собирался изобрести! Наверняка он изобретатель.
— Ха! — сказал я. — У меня вон дед вездеход изобрёл, ну и что?
— Так надо его спросить.
— У него спросишь — не обрадуешься! Он тебе так ответит! И вообще — изобретателей этих миллион сто тысяч, а среди них Ивановых штук тыща!..
— Ну и что! — сказал Петрович. — Отыщем! Лишь бы жив был.
— Мы с разных концов! Мы с разных концов искать будем, — сказал Роберт Иванович, который улыбался во все стороны. — Мы в Польшу — письмо! Мы во Всесоюзное общество рационализаторов и изобретателей — запрос…
— В военкомат и военный архив! — добавил Георгий Алексеевич.
— Найдём! Найдём! — уверенно сказал Петрович.
— Только бы он был жив! — прошептала Эмлемба.